Ледащёв Александр Валентинович : другие произведения.

Не стать человеком (ч.1-я и 2-я, глава 11)

"Самиздат": [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


Оценка: 4.00*3  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Кто сказал, что "Человек - это звучит гордо" - правда? И для кого это звучит гордо? Для главного героя эта мнимая аксиома не несет в себе ничего, кроме лжи. Он не умеет и не желает быть человеком. Интересно, удастся ли ему это...

  ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
  Опер
  
  
  В неразгаданность не играет,
  Не скрыта ничьим запретом,
  Тихо в воздухе мысль витает,
  С лукаво сощуренным веком:
  "Человек ко всему привыкает -
  Так стоит ли быть человеком?"
  
  К ударам судьбы привыкает,
  К ударам в лицо без ответа,
  Неужели вас еще удивляет
  Ложь, обернувшись заветом?
  Человек ко всему привыкает -
  Так стоит ли быть человеком?
  
  И предательство не убивает,
  Клевета ж обернется опекой,
  Поневоле всяк себя приучает
  К дежурным пустым советам.
  Человек ко всему привыкает -
  Так стоит ли быть человеком?
  
  Пустословье вас не допекает,
  И к сукам спешите с приветом,
  И давно уж никого не пугает
  Гротеск, глядящий с портрета.
  Человек ко всему привыкает -
  Так стоит ли быть человеком?
  
  Рабство духа вершин достигает,
  Приучая вас к жизни калекой,
  А привычка степенно вещает:
  "Не тягаться же с тем, что от века!
  Человек ко всему привыкает!"
  ...Вам хочется быть человеком?
   (Стихи Хана)
  
  1
  
  - Аум! - низко, раскатисто и гулко прокатилось по сразу же стихшему лесу, залитому лунным светом. Под черным небом вновь родилось чье-то: 'Аум!' Да, такой рык мог позволить себе только кто-то, абсолютно уверенный в себе, раз он не побоялся дважды подать голос, не утруждая себя сменой места. Так мог говорить только полновластный хозяин этой ночи и этого леса.
  - Аум! - своды молчащего в ужасе леса покорно подхватили странный, низкий, безмерно угрожающий клич. Казалось, что лес покорно, стоя на коленях вместе со своими обитателями, ждет решения своей судьбы, которое и вынесет ему тот, кто только разодрал напополам ночью тьму своим ревом.
  Тишина. Полная Луна плывет в небе, облака покорно уступают ей дороги, горсти звезд висят на черном атласе, горсти звезд все еще продолжают посылать нам свет, хотя исчезли тысячи тысяч лет назад.
  ...На краю полянки совершенно беззвучно возникает силуэт крупного зверя, в свете Луны он виден до последнего волоска в его короткой гриве. Ростом, шириной груди и весом хищник явно превышал самого крупного льва. В том, что залитое лунным серебром создание хищник, сомнений возникнуть не могло - из его пасти, плавно загибаясь вниз, выбегали два огромных клыка, длиной, пожалуй, около локтя каждый. Зверь повернул голову, оборачиваясь и прислушиваясь, и на его шее вздулись канаты чудовищных мышц, резче пропечатались в лунном сиянии плечи. Зверь молчал, а потом закинул голову назад и лес в четвертый раз огласился: 'Аум!'
  Да, это был истинный владыка ночи, ибо в его времена на земле уже не водилось достойных ему соперников. Да, этот мир и этот лес, вместе с ночью, принадлежал ему и только ему. Он спокойно шагнул вперед, отделившись неслышно от деревьев на краю поляны и тут вдруг яркий, неистовый свет ксеноновых фар стиля 'Я дурак и катаюсь, как хочу' на миг осветил его. Хозяин ночного леса развернулся и кинулся навстречу яркому свету. Взвыл напуганной белугой, клаксон и тут огромное тело ночного чудовища бросилось на окенгурованный, где только можно, 'Лендровер', что, несомненно, делало его еще круче, чем было задумано глупыми буржуями на заводе. Гигантское тело играючи вскочило на капот 'Лендровера', тормозившего со всех своих импортных сил, оттуда зверь прыгнул на крышу, снося попутно прожектора в количестве четырех, а затем, изрядно прижав крышу к сидениям, спрыгнул позади покореженной машины и исчез в лесу.
  - Что это было? - задал водитель обязательный вопрос своему соседу, чью макушку здорово стукнуло сминаемой крышей. В этот момент тот как раз подкурил сигарету и, жадно затягиваясь, прикуривал себе и вторую, которую водитель отнял и взял себе.
  - Я не знаю, что это было, епа мать. Епа мать, я и знать этого не хочу! То ли тут цирк потерял клетку с каким-то, ети его мать, страшилищем, то ли зоопарк. Поехали отсюда на хрен, как бы не вернулся!
  Но водитель оказался парнем не совсем уж робкого десятка и, с трудом выбив дверь, вышел на воздух, осматривая повреждения. Капот, крышу, стойки и прочее смело можно было отнести к утилю. Но кроме мятого железа, металл капота был вспорот, как банка шпрот, чем-то очень острым. Несколько коротких, взлохмаченных разрезов уродовали капот купленного в рассрочку 'Лендровера'. На миг водитель забыл, что обладатель когтей, вскрывших ему капот, может вернуться и минут пять дико, грубо, умело матерился. Второй пассажир так и остался сидеть в машине.
  Наконец, водитель буквально упал в салон, закурил еще сигарету и повернул ключ зажигания.
  - Я не знаю, кто это был, знать не хочу и, надеюсь, что не узнаю. Ни одна страховая не оплатит мне машину, побывавшую в когтях хищника. Так что я попал. Тут только 'колхозить' и сдавать по частям, пока новая, - мысль о погубленной новой машине снова привела водителя в ярость, и он ударил кулаком по приборной доске. Его друг пожал плечам:
  - Да. Я, пожалуй, тоже никому рассказывать не стану. Владимирская область, десять километров до города - и что-то, вроде льва, берет на таран машину? Засмеют и отправят к наркологу,- он даже фыркнул, выражая крайнюю степень иронии.
  - Это да. Про тигра в страховой не расскажешь. Скажу, что у дома оставил и утром такую уже и нашел.
  Приятель подумал миг и кивнул головой, соглашаясь. Машина вскоре исчезла из вида. Полянка осталась в полном распоряжении Луны, не упустившей возможности обрушить на нее свой сияющий водопад.
  
  2
  
  ...Это был очень странный ребенок. Казалось бы, ситуация привычна, испуганная женщина с толстым карапузом, которых Хорь так умело пропас и теперь зажал в безлюдном тупике. Просто отнять сумку, а для острастки дать бабе по роже и уйти. Но ребенок, тот самый толстощекий карапуз лет пяти, вел себя так, как дети себя вести не должны. Это был очень странный ребенок. Он заслонил мать собой, сделал шаг навстречу Хорю и как-то не по-детски весь подобрался. Это ничуть не походило на обычное геройство маленьких детей, которое кончалось на словах: 'Не тронь мою маму!', попыток укусить или лягнуть, или напугать грозным папой и всегда завершалось слезами. Этот же ребенок ничего не говорил, но в его светлых глазах замерла настоящая, взрослая, лютая ярость. Верхнюю губу подергивало судорогой, вздрагивало горло, а руки ребенок даже не сжал в кулаки - стоял, растопырив и согнув пальцы. Хорь презрительно плюнул - ну, с придурью мальчик, ну, получит оплеуху вместе с матерью и разревется. Хотя бить детей в таких ситуациях Хорь не любил - порой мать, секунду назад дрожавшая от ужаса, легко могла превратиться в фурию, и тогда их приходилось бить уже не ладонью по щеке, а по-настоящему, а это добавочный срок, рассчитать силу не всегда выходит. Хорь сделал шаг вперед, ребенок чуть приподнял согнутую в локте левую руку и вдруг рявкнул и оскалил зубы. Все это выглядело бы очень смешно - на маскараде или в детской игре, но в темном и пустом переулке почему-то смешным совершенно не казалось. Звук, отскочивший от стен переулка, никогда такого не слышавших, не мог родиться в человеческом, а тем более детском горле. Ребенок сделал еще шаг вперед и взмахнул толстой ручкой, шаркнув ей по рукаву Хоря. И Хорь не вынес. Ребенок явно был ненормальным, а ненормальных Хорь, как и многие другие, побаивался. Он нарочито медленно сплюнул, развернулся и ушел, посоветовав мамаше щенка подстричь тому когти и купить намордник, а не натравливать его на людей, которые просто хотят спросить дорогу к кинотеатру. Выйдя из переулка, он ускорил шаги и быстро пропал в толпе.
  Мать положила дрожавшую руку на затылок сына, и тот немедленно обернулся к ней. Сейчас это был самый обыкновенный малыш.
  - Мама, он соврал. Он не собирался идти в кино. Он хотел сделать нам что-то плохое, - безапелляционно сказал он матери. Та лишь кивнула головой. Она не понимала, что испугало ее больше - ублюдок, собиравшийся ее грабить, или собственный сын, который в возрасте четырех лет заслонил ее собой и прогнал крепкого, взрослого человека ни сказав ни слова.
  
  3
  На Смотровой площадке, что за Успенским собором города Владимира, стояли и смотрели на раскинувшуюся панораму два человека. Более странную пару сложно было бы и выдумать. Один из них, седовласый, худощавый мужчина, что называется 'в летах', был одет очень изящно, на грани нарочитости, поневоле наводя на мысль о временах, когда слово 'сорочка' было еще в ходу, а в руке держал тонкую, черную трость с костяным набалдашником. Время от времени он то игриво помахивал ею в воздухе, а то тяжело опирался на нее, так что сказать, что груз лет тяготил его на самом деле, или он просто делал такой вид, было бы непросто. Лицо его было абсолютно спокойно и с крайней тщательностью выбрито, а летнее пальто позволяло рассмотреть его дорогой костюм, с платиновой цепочкой, ведшей к жилетному карману. По всем канонам от него должен был разноситься легчайший аромат дорогого парфюма, но его не было.
  Собеседник его был схож с пожилым господином разве что ростом. Чуть выше среднего роста мощный, крепкий мужчина лет сорока, одетый куда более просто - в обычную кожаную куртку 'Пилот', в 'кенгуруху', чей капюшон лежал на его широкой спине, не мешая рассмотреть могучую шею, свободные, широкие, черные 'под спортивные', штаны и армейские ботинки, в которые штаны и были аккуратно заправлены. Руки он держал в карманах и время от времени поводил широкими плечами, словно готовясь к схватке.
  На самом же деле, схватка началась уже давно и эти двое столь разных людей сошлись здесь, на Смотровой площадке тысячелетнего города, чтобы прийти, наконец, к решению, которое бы эту схватку остановило.
  - Я дам тебе еще один, последний шанс, но учти - последний. Я пришел сюда, пришел один, чтобы ты понял, наконец, что наша война может быть прекращена, - говорил седовласый негромко, но очень убедительно. Его собеседник молчал, смотрел на изгибающуюся внизу реку и в пойму за ней и, казалось, слушал собеседника не очень внимательно. Выдавали его только вспухавшие время от времени, желваки мышц на скулах, но это длилось мгновение, долю секунды и снова его малоподвижное лицо каменело в почти что полностью отстраненном выражении.
  - Да? А как же мой отец? - наконец заговорил и он.
  - Никак. Сделанного не воротишь. Я предлагал твоему отцу властвовать со мной, потом - уехать, я не хотел, чтобы все кончилось так, как кончилось, - голос пожилого человека был совершенно спокоен. - Твоему отцу я предлагал все это просто так, а тебе - нет. Ты слишком много натворил, чтобы я дал тебе защиту и прощение просто так.
  - А я разве просил того или другого? - все так же невыразительно, равнодушно спросил его собеседник.
  - Если бы не просил и не хотел, то вряд ли согласился бы на эту встречу, - мягко сказал пожилой.
  - Я думал, что речь пойдет о Серебряном Драконе и тогда у тебя, - человек в 'кенгурухе' просто ощутимо заставил себя сказать 'тебя' а не 'вас', - появился бы шанс.
  - Именно о Серебряном Драконе и идет речь. Отдай мне Серебряного Дракона и я позволю тебе вернуться, остаться, со временем занять мое место или... уехать. Если ты откажешься, то охота продолжится. Ты будешь убит, при этом бессмысленно и бесполезно.
  - А если братья узнают, что ты и твои прихвостни хотите уничтожить Серебряного Дракона, которого все они искали и ждали столько лет?
  - Кто им скажет? Ты? Рискнешь появиться и сказать, что Серебряный Дракон у тебя? Кто же тебе поверить, мальчик мой, кто станет тебя слушать? Ты изгой, предатель. Ты изгнан. Ты больше не под нашей защитой, - седовласый произнес это так мягко, что контраст между звучанием его голоса и смыслом сказанного был попросту диким.
  - Я дал слово не убивать тебя на этой встрече. Я сдержу слово. Но когда-нибудь я убью тебя. Ты предлагал, как милостыню калеке, моему отцу то, что принадлежало ему по праву рождения - власть. А мне, делая огромное одолжение, предлагаешь совершить предательство. Убирайся.
  - Ну, что ж. Ты сам выбрал себе удел, - задумчиво проговорил пожилой и, отвесив легкий поклон, спустился с горки и пошел к припаркованному неподалеку 'Гелендвагену'.
  Угрюмый крепыш остался стоять, не удостоив ушедшего даже взглядом вслед. Просто стоял и смотрел на раскинувшийся перед ним великолепный вид - леса, уже ждущие осень, река, изгибающаяся, как змея в травах, железнодорожные пути, по которым с волнующим криком, пробегали поезда... Если бы еще не островки человеческих построек в гуще лесов! Но ничего идеального в нашем мире нет. Мужчина зло улыбнулся и наконец, сумел разжать сведенные лютой яростью челюсти. Если бы не данное слово. Если бы не слово. Если бы не Серебряный Дракон...
  
  4
  
  Утро Оскара Родионовича, майора полиции, началось, скажем так, не ахти. Проснувшись, он с возмущением увидел, что проспал будильник и уже думал отругать зазнобу за то, что не растолкала, как вспомнил, что уже несколько месяцев, как его зазноба от него ушла, после чего он напрочь забыл ее имя. Выбирая одно из двух - душ или чай, Оскар Родионович, наконец, пришел к смелому решению - умыться, не бриться, попить чаю. Да, опоздает. И что? Есть, слава Богу, и кому пораньше прийти, чем начальнику.
  Старший уполномоченный по особо важным делам, каковой статус он получил вместе со званием майора, Оскар Родионович был человеком, который никогда не опаздывал на работу. Губила же его всегда жесткая, грубоватая прямота при разговоре с власть предержащими и потому он так долго был капитаном, что зазноба, процитировав Высоцкого: 'Капитан, никогда ты не будешь майором', собралась и ушла. Майора он получил на следующий день, зазнобе об этом сообщать не стал и жил с тех пор полностью устраивающей его жизнью, дома появляясь редко, почти постоянно находясь в седле.
  Фанатизм его имел, помимо простой ответственности, мерзкие, длинные и крайне болезненные корни, вытравить которые из души его не смогло ни время, ни перемены в жизни. В свое время какие-то ублюдки ограбили, изнасиловали и убили его жену. С тех пор его подход к работе стал граничить и даже уходить за грань, отделяющую рвение от фанатизма. Отношение его к задержанным было сухим, холодным, жестоким. Но этот человек умел держать себя в руках и выяснять истину, а не гладить себя беличьей шкуркой по щекам, ломая подследственному ребра. Жуткая смесь - фанатизм и вера в правоту. Коллеги отходили от него, друзья все чаще забывали про его день рождения, начальство просто терпело, так как его результативность была выше, чем у любого опера в этом славном городе. А тех, кто убил его жену, при официальном расследовании, не нашли. Нашел он их сам, о чем не стал сообщать вверх по инстанциям, просто присыпав тела трех ублюдков листвой и ветками в укромном уголке леса.
  Имя 'Оскар', он, русский со всех сторон человек, получил благодаря своей матушке, которую просто потряс в свое время хороший детский фильм 'Расмус-бродяга', где Оскара озвучивал Олег Даль. Отец махнул рукой на каприз любимой жены и стал сын его Оскаром Родионовичем. Ну, что делать. Бывает и хуже.
  Утро же пошло так. Пока Оскар брился в ванной, сдирая 'на сухую' редкую, но, тем не менее, растущую с нормальной скоростью, щетину, чайник его, любимый и много повидавший, тихо сплюнул на пол свисток и потому вода вся выкипела. Так что от чашки чая дома пришлось отказаться. Его ждал кипятильник на работе, стакан, ложка 'Чая со слоном' и тетрадный лист вместо крышечки для чашки.
  - Ну, что за бесплатная проституция! - выругался Оскар и стремглав кинулся из квартиры вон, на работу. К счастью, старенькая его 'Ауди' завелась, не капризничая и на работу он поспел по-начальственному 'почти вовремя'.
  Но даже сомнительный чай из картонной коробки ему не достался! Не успел он толком угнездиться за столом, как без стука, что значило, что в соседней комнате нет никого, буквально ворвался самый молодой его подчиненный по имени Виталий.
  - Оскар, тут у нас очень странное ЧП. Его сразу же перебросили к нам, - сходу начал Виталик, поздоровавшись. Фамильярность же его, бывшая предметом зависти и у куда более старших годами и чинами, коллег, объяснялась просто - как-то раз Виталик получил пулю, предназначенную Оскару, а тот своих долгов не забывал никогда. Но и Виталик тоже чувства меры не терял и при посторонних всегда звал Оскара по имени-отчеству.
  - Ты мне чаю дашь попить, упырь? 'Какой павлин-мавлин? Не выдышь - ми кюшаем!' - процитировал Оскар старинный мультфильм.
  - Какой павлин? - удивился Виталик.
  - Отсталое ты кибернетическое поколение. Нельзя же не знать классики мультипликации собственной отчизны! - пожурил его майор.
  - Узнаю, - пообещал Виталик.
  - Так что там у тебя, павлин-мавлин? - повторил Оскар Родионович.
  - Звонил Некромант, к нему привезли очень странного жмура. Некромант говорит, что убийство чистой воды, но способ ему непонятен, - Виталик победоносно посмотрел на Оскара, в конце концов, такое событие, как признание Некроманта в том, что ему что-то непонятно в его непростом деле, дорогого стоило.
  - Понял, - майор нарочито тяжело встал и потянулся. - Ты тут остаешься за автоответчик, я к Некроманту. Увидеть его в растерянности стоит чашки хренового чаю, - не обращая внимания на явно расстроенного Виталика, Оскар накинул ветровку и хлопнул дверью кабинета. Попил чайку!
  - Удар нанесен слева, в печень, немного сверху. Печень просто лопнула. Как арбуз, - судмедэксперт устало откинулся на стуле и закрыл красные, слезящиеся глаза.
  - Чем был нанесен такой удар? - спросил осторожно Оскар Родионович.
  - Понятия не имею. Но ему не помешали ни дубленка, ни свитер. Причем на дубленке повреждений никаких. А вот на коже был очень интересный след. Я сделал фото перед вскрытием. Хочешь взглянуть? - не открывая глаз, спросил эксперт. Помимо своей основной работы патологоанатома, он подрабатывал при 'Скорой помощи' реаниматологом, где коллеги его, видя количество воскрешенных, не мудрствуя, и прозвали его 'Некромантом', что очень ему льстило. Хотя какие деньги можно получить, работая на 'Скорой помощи'? Загадкой же оставались и вопросы, когда он спит, ест и общается с женщинами. Но он всегда бывал бодр, холоден, язвителен и готов к работе в любое время суток. Некромант любил медицину, но применение себе нашел или выясняя, отчего человек стал трупом, или же не давая оному человеку трупом стать. Некий, скажем там, дуализм.
  - Да, конечно, - ответил опер. Если их Некромант сидел с закрытыми глазами, значит, нарисовать себе ясную картину он не мог. Что на памяти оперов было огромной редкостью. Некромант щелкнул мышью, не открывая глаз, и на мониторе появилась фотография, видимо, ожидавшая своего часа. С желтоватого фона кожи на опера смотрел очень странный след, сине-багрового цвета. 'Похоже на половинку солнышка, нарисованного ребенком - пять лепестков и половинка круга, только половинка ниже, чем надо. А нижний 'лучик' отстоит от остальных'.
  - Есть идеи? - спросил патологоанатом.
  - Похоже на солнце, - опер привык озвучивать даже самые неожиданные свои выводы, порой это помогало набрести на ускользающую мысль. Мысль озвученная порой предпочтительнее сокрытой.
  - И в самом деле. Но яснее не становится. Удар нанесен так, словно били именно в печень. Странный удар.
  - Так ведь и били в печень?
  - Ты не понял. Били так, словно не учитывали ни одежду, ни кожу. Ни нижнее ребро, тоже, кстати, разлетевшееся в осколки. А кем был убиенный, осмелюсь спросить?
  - Да мой пациент. Мелкий уголовник, по сути - баклан, - отнять мобильный телефон, кошелек, развести лоха так, чтобы отнятое у того выглядело подаренным - специалист по дешевому базару и понятиям, проще говоря. Вовлечь в разговор такие орлы умеют превосходно, причем разговор сначала всегда нейтрален. Похоже, кто-то не стал его слушать, или ему было просто наплевать, что ему говорят, и он совершенно отстранен от всего, что ему говорят - так как очень сложно оставаться безучастным к такому разводу, как ни странно. Человек с очень сильной психической организацией. Или напротив, дикий совершенно зверь, которому наплевать на все на свете - понятия, обычаи, да и на уголовный кодекс, судя по всему. И на кой наш труп нацепил дубленку в конце августа?
  - Да, этот бедолага умер, не успев коснуться земли, - согласился Некромант, - и случайно такой удар не нанесешь, - вопрос про дубленку он просто проигнорировал.
  - А все-таки - дубленка. Хотя черт его знает, нес в чистку или из нее, вот и нацепил. Ночью. Из химчистки. Или баба выгнала, вот и шел со шмотками. Или нес чужую дубленку. И кто-то этому помешал, причем дубленку пострадавшему, предположим, он был, не вернул. А сам потерпевший, видимо, вспомнил заповедь премудрого пескаря и наплевал на дубленку. Пускает пузыри, сидит дома. Что в дубленке было?
  - Без понятия. Опись делали без меня,- не открывая глаз, совершенно ясным голосом ответил Некромант. - Будешь уходить, забудь у меня на столе, пожалуйста, свои сигареты и спички.
  - Да ты совсем оборзел! - Возмутился Оскар, - я только что пачку купил!
  - И спички. Мне тут еще сидеть и сидеть. А купить не на что. Часть ушла на алименты алчным жертвам моего любострастия, а себе я купил, - тут Некромант внезапно открыл глаза, совершенно не сонные и победоносно посмотрел на опера, - а себе я купил 'Мединиллу'. И всего-то за пятьсот долларов.
  - Ты псих! - благоговейно прошептал Оскар, выкладывая на стол Некроманта сигареты и спички.
  - Чья бы корова! - возмутился доктор, - Видите ли, дорого! Просто ты, кроме своих орхидей, ничего не видишь и не смыслишь в истинной красоте!
  - Молчи, разделочный нож! - рявкнул майор и вышел из кабинета.
  От патологоанатома он проехал до места преступления. Возле моста через Клязьму, со стороны города и был поутру обнаружен убитый. Натоптали, вопреки ожиданиям, мало, видимо, никому не хотелось попасть в щекотливую ситуацию. Но нашел майор там лишь грязь, 'вынутые' следы обуви и несколько окурков разного сорта. Поди, пойми, кто и что тут курил.
  Восстановить картину удалось сравнительно быстро. Ботинок с ноги убитого догадался захватить Виталик, теперь с ним колдовали эксперты, а других следов в близости от тела нашлась лишь одна цепочка, которая кругом обходила силуэт тела убитого и потом уходила на асфальтовую дорогу, где благополучно и пропадала.
  - Опись вещей, - Оскар не глядя протянул руку и Виталик вложил в нее листок.
  - Забавно. 'Шокер', бумажник, перочинный нож, ключи, сигареты 'LD' и спички. Возле трупа найдено несколько 'ЛД-шек' и окурок 'Петра'. Убийца курил?
  - Нет, Оскар Родионович, это я бросил, - Виталик потупился, парню было очень стыдно, но кого люблю, того и бью.
  - Отменно. Вот и подежуришь, благословясь, с воскресенья на понедельник. Глядишь, курить расхочется. Или окурки бросать, - голос Оскара был ровен, но знавшие его люди понимали, что он очень зол и Виталик не посмел и пикнуть. После того, как все положенные процедуры были проделаны, оперативники и эксперты разъехались по своим ульям. Оскар же и Виталик остались и долго шлялись вокруг, надеясь на случайного свидетеля, хотя по нынешним временам свидетель был бы чем-то сродни корню женьшеня, выросшего вдруг в полях Рязанщины. Попался им лишь не до конца пьяный дед, который сказал, что ничего, вроде как, не слышал, только шлепок какой, как, скажи, бабе по голому заду ладонью и звук странный такой, нутряной: 'Аум!', что ли... Далее дед потребовал от оперов награды за героизм и содействие и Виталик выдал тому пятирублевую монету. Оценки дару опера слушать не стали, а поехали в отдел.
  - Говоришь, ладонью по заду... Ну, верно - на убитом же была дубленка. Кожа. Шлепок. Жалко, что старый не рискнул посмотреть. Хотя, наверное, не жалко. А то было бы жалко старого, - Оскар привычно думал вслух, негромко, Виталик вслушивался, и закипала вода в банке, обещая небывалое блаженство - чай после работы. Правда, с обедом они пролетели и потому жевали хлеб с колбасой, купленной в соседнем магазине. Вечером же, ни арапа ни свершив, кроме оформления нового дела, разъехались они по домам.
  ...Из беспокойного сна опера буквально выдрал пронзительный писк его мобильника. Он поднял голову с подушки и по старинной привычке отметил время звонка - было четыре часа и пятьдесят шесть минут.
  - Какой гомосексуалист? - раздраженно простонал опер. Это была еще одна его привычка - он никогда не употреблял грубых выражений или, тем более, не матерился, заменяя слова подходящими по смыслу.
  - Да? - спросил он трубку. Из нее послышался спокойный, совершенно не сонный голос Некроманта.
  - Я понял, чем был нанесен удар, - опер поклясться мог бы сейчас, что глаза у доктора закрыты, но на сей раз мечтательно.
  - Чем? - опер уже проснулся.
  - Рукой. Это было сделано голой рукой. Без кастета или еще чего-то аналогичного, - уверенно сказал 'доктор мертвых'.
  - Рукопашник? Боксер?
  - Не думаю. Здесь что-то другое. Слишком оригинальный был удар. И результат. Ударить с такой силой может очень хорошо подготовленный спортсмен, скажем так, 'ударник', но чтобы так распределить силу удара? В общем, остается надеяться, что скоро или ко мне, или в больницы города поступит очередной несчастный с подобными следами на теле.
  - Надеяться? - удивился опер.
  - Ну, ты же хочешь найти этого убивца?
  - Да, но почему ты уверен, что еще будут такие случаи?
  - Тот, кто это сделал, делает это слишком хорошо, чтобы успокоиться на одном разе, - уверенно сказал Некромант и повесил трубку.
  - И в самом деле, гомосексуалист и падшая женщина, - недобро высказал опер свое недовольство.
  Прошло несколько недель. Ни в морги, ни в больницы никто с таинственными повреждениями не поступал. Как вдруг из городской больницы 'Скорой помощи' поступил звонок - тяжкие телесные повреждения, явная уголовщина. Опер быстро собрался и поехал в приемный покой.
  - Удар нанесен сверху вниз, по правой стороне лица. Сломаны верхняя и нижняя челюсти, сломано и выбито несколько зубов, челюсть вырвана из сустава. Также очень странные повреждения на скуловой кости, тоже, кстати, отломившейся, посмотрите, - дежурный хирург показал оперу рентгеновский снимок. На темно-сером фоне кости явно виднелись две продольные, короткие бороздки.
  - Повреждения кожи? - спросил опер.
  - Синяк, но там так все распухло и так налилось чернотой, что его уже не видно. Хотя синяк был характерный.
  - Половинка солнышка? - внезапно для себя спросил опер.
  - Да, что-то в нем было такое, - задумчиво протянул хирург.
  - Мне надо поговорить с потерпевшим, - решительно сказал опер.
  - Издеваетесь? - радостно рассмеялся врач. Все-таки профессия врача поневоле располагает к известному цинизму. - Он, если и заговорит, то очень нескоро. Кроме того, сейчас он еще под наркозом, так как перенес очень сложную и тяжелую операцию, чтобы собрать эту мозаику. Ему еще повезло, что его папа - очень обеспеченный человек, иначе, боюсь, наша бесплатная медицина помогла бы ему крайне слабо. Кроме того, у него тяжелое сотрясение мозга. Так что про 'поговорить' пока забудьте.
  - Давайте сделаем так. Вы просто позвоните мне, когда отойдет наркоз. Ну, через денек-другой после того, как он придет в себя. А там я попробую что-нибудь у него узнать. Руки ведь у него целы?
  - Да, руки целы. Хорошо, мы вам непременно позвоним. Но его папа (врач сделал ударение на втором слоге), я уверен, позвонит вам раньше.
  Возможно, папа и звонил, но опер весь день мотался по выездам, а давать свой домашний телефон он никому не собирался. Через день ему снова позвонили из больницы и опер, вооружившись нетбуком и листами бумаги, отправился повидать потерпевшего.
  Зрелище было жалкое - черные синяки вокруг глаз, сопутствующие сотрясению, зафиксированная челюсть, чудовищно распухшая половина лица, что было видно даже из-под повязок, куча капельниц и трубочек, которыми пациент был просто обмотан и тяжкое страдание в глазах. Изо рта его также шла трубочка, через которую страдальца, надо полагать, и питали. И отдельная палата, что было для опера очень кстати. Он поставил у скорбного одра табурет, уселся на него и представился. Молодой человек на кровати мигнул, давая понять, что понял, кто перед ним и что потребуется.
  - Так как вы не можете говорить, я предлагаю вам описать то, что случилось, письменно. Как вам будет удобнее - на нетбуке или же на бумаге.
  Поняв, что удобнее страдальцу будет на нетбуке, опер положил агрегат на ноги пострадавшему и приготовился было задавать вопросы, как вдруг молодой человек, не дожидаясь вопросов, начал быстро набирать текст. Опер встал и пробежал написанное. На мониторе красовалось: 'Я, такой-то, такого-то числа текущего месяца, совершил попытку ограбления и был искалечен'. Опер недоуменно поднял брови и посмотрел на потерпевшего. В глазах у того он увидел и еще кое-что, кроме страдания. Крайнее презрение и даже некоторую брезгливость. То ли сотрясение оказалось сильнее, чем думали врачи, то пациент был глуп от рождения, то ли просто забылся - но факт оставался фактом, человек, чье лицо врачи собирали как паззлы, только что признался в неудавшемся преступлении.
  - Зачем? Вы же, как я понимаю, обеспеченный человек? Даже более, чем просто обеспеченный? Вас нашли у вашей машины, 'BMW', этого года выпуска. Зачем вам понадобилось грабить человека?
  'Вы не поймете. Когда у вас все есть, вы начинаете сомневаться, чего стоите именно вы. Можно по-разному пытаться доказать себе, что ты что-то из себя представляешь, но настоящую правду можно узнать лишь на грани' - быстро и без ошибок набрал молодой человек.
  - И вы потому решили ограбить человека, который вам ничего плохого не сделал? А ему каково было бы, если бы ваша затея удалась? Вряд ли бы ему польстил тот факт, что он стал частью эксперимента.
  'Да вернул бы я тому лоху все, что забрал бы. Нужно мне его барахло. Мне важно было проверить себя, смогу ли я, без своего окружения, один на один, на ночной улице, подавить другого человека'.
  - Подъехав на иномарке последней модели? - зло спросил Оскар. В глазах молодого экспериментатора мелькнуло раздражение.
  'Нет, конечно. Я оставил машину за углом. Я же понимал, что такая тачка сама по себе подавит любое быдло'
  - И что вы сделали?
  'Я приказал ему остановиться, достал пистолет. Остановил под фонарем, так, чтобы все было видно. Велел отдать деньги, телефон и куртку'.
  - И мотоцикл, понимаю. А дальше что было? И что у вас за пистолет и откуда? - раздражение все сильнее захватывало опера, вынужденного слушать молодого стервеца, решившего, что Солнце светит только для него.
  'Травматический пистолет. Есть разрешение' - в глазах героя снова мелькнуло презрение.
  - Понятно. И что было дальше?
  'Что? Он фыркнул'
  - Что, простите? Фыркнул? Как?
  'ФРР!' - большими буквами быстро набрал юноша, излишне сильно нажимая на клавиатуру.
  - И что потом?
  'А потом он меня ударил. Мне показалось на какой-то миг, что это быдло бьет мне пощечину - пальцы на руке были растопырены. Хотя, может быть, просто показалось - слишком быстро все произошло. Дальше ничего не помню, провал. Потом я пришел в себе и постарался добраться до машины. От боли снова отключился и очнулся уже здесь' - молодой человек устало откинулся на подушки.
  - Понятно. А почему вы мне так откровенно признаетесь в совершенном, по сути, преступлении? Вы настолько уверены в своей неприкосновенности? - задал опер последний вопрос. В глазах молодого и некогда самоуверенного ублюдка снова мелькнула насмешка.
  'Нет, просто мой отец заставит вашу контору раскрыть это дело и найти этого идиота. А он, если не совсем уж дебил, все равно скажет, что оборонялся. Так что лучше сказать раньше. Да и не ограбил я его, я же сказал'.
  - А почему он у вас то 'лох', то 'дебил'? Вам не кажется, что после произошедшего он из этого разряда вышел?
  'Одет он был, как чучело. В общем, человек из девяностых. Куртка кожаная, свитер какой-то без 'горла', коротко стрижен, джинсы ужасные, широкие. Народ, в общем. Люмпен'.
  - Хорошо. Вы пока не засыпайте, я сейчас распечатаю нашу беседу, и вы подпишитесь под протоколом, - с этими словами опер вышел и пошел по больнице, разыскивая принтер. Искать пришлось долго, а когда он уже шел обратно к палате, его попытался властно остановить какой-то представительный мужчина средних лет, но опер не отреагировал на его останавливающий жест и вошел в палату к баловню судьбы. Тот небрежно расписался, не читая, и опер, убирая листы и нетбук в сумку, добавил: 'Вы не представляете себе, как интересно будет читаться ваше признание в попытке вооруженного ограбления, если мы не найдем потерпевшего. Да, именно, что потерпевшего. И что нам нечего будет ему предъявить - тут налицо необходимая самооборона. Благодарите Бога, что он ограничился тем, что сломал вам лицо'. Глаза молодого человека широко открылись от возмущения, но опер уже откланялся и вышел в коридор. Там к нему снова подошел представительный мужчина, дорого и неброско одетый.
  - Добрый день, я отец этого мальчика, - мужчина представился, и Оскар понял, с кем свела судьба - это имя в начале девяностых годов часто мелькало в ориентировках, но проходил его владелец все время как-то краем, как-то недобирал до пристального внимания. А если и добирал, то кто-то невидимый умело отводил внимание в другое русло. А теперь перед ним стоял один из тех, кого принято было в свое время называть 'отцы города'. Крупный и совершенно легальный бизнесмен. - Я уверен, что вы понимаете, насколько для вас важно как можно скорее найти и задержать того, кто сделал это с моим сыном.
  - Ваш зажравшийся мажор получил ровно то, на что напрашивался. Я уже посоветовал ему поставить свечку в благодарность за то, что его не убили. Вы в курсе, что ваш 'ребенок' пытался ограбить того человека, угрожая травматическим пистолетом? Искать его, конечно, придется, но я очень далек от мысли придавать обычной самообороне статус дела особой важности, - это была еще одна странная привычка опера - говорить, что думал, в глаза, благодаря которой его карьерный рост шел крайне тяжело, то и дело надолго замирая. Остолбеневший папа еще не собрался для ответа, когда опер покинул больничное крыло и споро сбежал по лестнице.
  Через восемь дней он спешно выехал на очередную для большого города 'мокруху'. В глухом тупике, в грязи после сильного ночного ливня, лежало трое убитых, а неподалеку, на корточках сидела молодая девушка, почти девчонка, которую трясло, как в лихорадке. Девчонка оказалась потерпевшей, которую эти трое догнали в этом тупике и постарались затащить в машину, стоявшую там же. Дело происходило вечером, людей здесь почти никогда не бывало, зачем девчонку понесло сюда, узнать сразу не удалось, так как у нее случилась настоящая истерика, потребовавшая вмешательства врача скорой помощи. Пока девчонка приходила в себя в машине, наскоро, пока позволял свет, был проведен осмотр места происшествия, а потом трупы погрузили в 'труповозку' и увезли к Некроманту.
  После укола девчонка оказалась для разговора непригодной вовсе и ее увезли домой, сверившись с паспортом, оказавшемся в ее рюкзачке и передали на руки строгому папе, вся строгость которого тут же слетела, когда он узнал, что произошло. Папе было велено с утра отправить дочь в отделение уголовного розыска, и рекомендовано ее сопровождать, если та выразит такое желание. Папа лишь потрясенно кивал головой и все предлагал оперу присесть. Тот отказался и вышел вон.
  Через полчаса ему отзвонился Некромант.
  - Это опять твой друг, - начал он, как всегда, опустив приветствие.
  - Ты уверен? - спросил на всякий случай опер.
  - Приезжай ко мне, увидишь, - и Некромант закончил разговор. Вскоре опер уже входил в его кабинетик.
  - Снова те же следы - 'солнышко'. Одному слева по голове, второму справа, третьему между лопаток. Ранения смертельные, у тех, кому досталось по голове, левая и, соответственно, правая височная доля мозга и часть лобной превратились в кисель. Кость цела, кожный покров не нарушен. Третьему удар пришелся между лопаток. Позвоночник в грудном отделе просто перебит пополам. Сломан, разорван - как больше нравится. Позвонки раздроблены. Удары во всех трех случаях нанесены сверху вниз, в случае с позвоночником удар нанесен сверху-слева. И все тот же характерный синяк. У всех троих.
  - Ты выглядишь так, словно доволен, - проговорил майор, собираясь с мыслями.
  - Конечно, доволен. Тем, что оказался прав и тем, что этот твой монстр ограничивается только социально-опасными типами, - невозмутимо отозвался патологоанатом, закуривая.
  - И мажор социально опасен, да, ты прав. Сегодня он проверяет свои яйца грабежом, а завтра чем соберется? 'Тварь ли я дрожащая...', а? Вполне, - согласился опер.
  - Что произошло-то? - осведомился патологоанатом.
  - Да пока черт его знает. Девчонка-потерпевшая спит после укола, до завтра ждем, - отвечал опер и тоже закурил.
  - Позвони мне потом, как опросишь. Мало ли, что, - попросил Некромант. Опер устало кивнул.
  Папа, как ему и было велено, привел свою дочь прямо с утра. Девчонка за ночь немного пришла в себя, но папину руку не отпускала и была здорово бледна. Опер пригласил их присаживаться, а потом начал задавать свои вопросы.
  - Важный вопрос - как вы оказались в этом глухом месте вечером? - спросил он. Вопрос был неважным и вполне мог быть задан самым последним, но требовалось дать разговору начальный толчок.
  - Я поспорила с девчонками, - еле слышно отвечала девушка. Ее батюшка выразительно возвел глаза к потолку, но промолчал.
  - Понятно, - кивнул опер, - а что произошло там?
  - Машина подъехала... Ну, с этими... Людьми... Они выскочили, очень быстро, сразу меня схватили и рот заткнули, а я так испугалась, что и крикнуть бы не смогла. Говорили что-то про 'тот раз, на Готвальда'...
  Опер молча кивнул, давая понять, что знает, о чем речь. Еще бы не знать! Садистское изнасилование и убийство в схожем тупичке на улице Готвальда. Преступников так и не нашли. И такой же случай на Северной, и тоже не смогли найти. Нашлись.
  - А потом что было? - спросил он. Девчонка замялась. - Говорите, это очень важно.
  - Двое держали, куртку уже сорвали с меня... А третий достал нож, сказал, что остальную одежду проще разрезать, ему еще сказали: 'Шкуру пока не попорть', смеялись... Страшно мне было, очень страшно! - Девчонка судорожно вздохнула, и опер протянул ей пачку сигарет вместо стандартной воды: 'Курите?' Девчонка дрожащими пальцами вытащила сигарету, а папа снова промолчал. Чувствовалось, что вся строгость его, по большей части, напускная.
  - А дальше? - продолжал опер.
  - А дальше появился тот... Другой... Ну, который их всех... Всех... - девушка жадно затянулась и закашлялась.
  - Как он выглядел? Что он сказал, что сделал? Говорите спокойно, все уже позади, вас никто не обидит. Но вспомните, пожалуйста, как можно больше. Постарайтесь! - попросил опер.
  - Выглядел... Не помню, я очень перепугалась. Одет он был, вроде, в короткую куртку, но не 'косуха', а скорее, 'пилот', штаны такие... Свободные, что ли, и свитер без горла. Лицо вообще не помню, правда! Он словно вынырнул откуда-то, я даже не услышала, как он появился. Но они меня бросили сразу и на него кинулись. А я как стояла, так и села, ноги не держали. Но почему-то я глаза не закрыла, а потому все и видела. На него сперва те двое кинулись, что меня держали, а он даже и не дрался. Он им пощечины давал! - снова эти 'пощечины', как и у мажора-грабителя, чей папаша уже телефон начальству оборвал, но без толку.
  - Пощечины? - удивился вслух опер.
  - Да, как-то сверху и наискосок, по одной каждому и они попадали. Молча упали и больше не двигались. А третий побежал, ну, тот, что с ножом был, но этот человек его догнал и по спине ударил, слева, левой рукой. Хруст еще такой прозвучал, как сучок сломался. И ушел. Перешагнул через последнего и ушел, молча.
  - Он ничего вообще не сказал? Ни до драки, ни после? - опер настаивал, заставляя вспомнить. И глаза девчонки широко открылись.
  - Он сказал... Знаете, он когда появился, сказал 'Аум!' Громко так, но словно не горлом... Нет, не смогу объяснить. Низкий такой звук был, очень низкий и гулкий. Они на этот 'аум' и обернулись... А что это значит? Вам это нужно?
  - Да, мне это очень нужно, - задумчиво согласился опер, задал еще несколько вопросов и, записав показания, дал девчонке расписаться и, посоветовав посидеть дома пару деньков, отпустил ее с миром из кабинета, попросив папу задержаться.
  - У вашей дочери был шок, на вашем месте я бы поискал хорошего врача-психотерапевта. Лучше это сделать сейчас, по еще горячим следам. Я не доктор, но сталкивался с таким, психологические последствия проявляются порой много времени спустя.
  - Да-да, большое вам спасибо за совет, непременно займусь этим, как-то сам не сообразил... Понимаете, Анна - домашний ребенок, поверьте мне. Это не родительское ослепление. Вот, видимо, подружки ее и уговорили доказать, что это не так, - папа был несколько смущен и растерян, но видно было, что на его способности соображать произошедшее никак не сказалось.
  - Вот и хорошо, что вы со мной согласны. Если ваша дочь еще понадобится - ну, для опознания этого человека, буде мы его найдем, то я вам позвоню, оставьте свой телефон, пожалуйста. - И, выписав пропуск на выход, опер отпустил папу с дочерью с миром.
  Встал, прошелся по кабинету. Сел на стол и закурил.
  'Аум' не шел у него из головы, он тщетно старался понять или вспомнить, где он сталкивался с таким словом. Боевой клич? Мантра? Иностранец? Нет, все это было не то. Усилием воли он заставил себя выкинуть пока это слово из головы. Оно всплывет само, когда найдется ответ.
  Тут дверь в кабинет с шумом распахнулась и снова вбежала бледная Анна, сопровождаемая папою.
  - Я вспомнила, не знаю, пригодится ли вам. У того, кто... - она замялась, боясь произнести страшное слово, и Оскар поспешил на помощь:
  - У того, кто спас вам жизнь.
  - Да, так вот. Он носит такую, знаете, бородку, когда щеки и скулы выбриты, и она растет только на подбородке. И усы. Как у китайца... Или монгола... Ну, когда такие усы, - она постаралась показать пальцами на своем лице, - соединяются с бородкой этой. Некоторым это очень идет, а у него словно было с рождения, не могу объяснить. И вот еще - у него на лбу очень резкие складки в районе переносицы, - палец Анны вновь указал место, на сей раз, на лбу. Вам это все надо? - смутилась она.
  - Необходимо. Если вы так много вспомнили, то, может быть, поможете нам составить фоторобот? Наши художники - художники в полном смысле этого слова.
  - А зачем вы хотите его найти? Чтобы... Наказать? - Анна ушла в себя, как моллюск, готовящийся захлопнуть створки.
  - Его надо найти. Он очень опасный человек. Да, он спас вас, но он даже не попробовал кого-то оставить в живых.
  - Вот и правильно! - внезапно брякнул папа и посмотрел на Оскара с некоторым вызовом.
  - Да, с точки зрения 'Око за око', он прав. Хотя и тут не до конца. А вот по уголовному кодексу нашей страны он не прав, но тоже не до конца. В любом случае, с ним надо выйти на контакт и или понять, чего он добивается, разгуливая ночами в опасных местах и пополняя морги бандитами и ворами, или изолировать, пока его не убили, что очень скоро может случиться.
  Анна немного подумала и кивнула. Оскар проводил ее к художникам, которых дразнил 'малярами' и скоро на мониторе перед ними появился тот, кто лишал сна и отдыха работников ножа и топора, городское начальство, патологоанатомов, а также доблестную полицию города Владимира и лично его, майора Оскара. С монитора на них глядело широкоскулое, но сужающееся к выступающему вперед подбородку, лицо. Глаза были расставлены широко и разрез их можно было назвать каким угодно, но не европеоидным. Но и чисто монголоидным разрез тоже не был. Да и нос для азиата был бы великоват. Метис? Тонкие усы, сбегая с верхней губы, перетекали в короткую, темную бородку. Короткие, но, как сказала Анна, густые волосы, безо всяких затей прямо, чуть ли не 'в скобку' постриженные, обрамляли его голову. Чуть выше переносицы, словно врезанное клеймо, красовалась глубокая складка, напоминающая одновременно буквы и 'М', и 'W'. И все-таки, скорее 'w'. Портрет, конечно, наверняка сильно уступал оригиналу в сходстве, но это было хоть что-то, полученное Оскаром с начала всей этой истории, кроме покойников, калек и проблем.
  - Ну, вот и здравствуй, - проговорил Оскар и, поблагодарив Анну и ее отца, быстро вышел из кабинета, велев 'малярам' срочно разослать портреты этого человека во все отделения полиции города, присовокупив в формуляре, что человек этот крайне опасен и задержание лучше всего проводить силами не линейных частей или опергрупп, а подразделению спецназа.
  
  5
  
  '...Не то!' - вот какой была первая сознательная мысль Хана, пришедшая ему в голову, когда соперник его упал на татами. Зал одобрительно загудел, захлопали, его Наставник подошел к учителю поверженного соперника и, поклонившись, протянул ему руку. Тот, чей ученик сейчас лежал у ног Хана с тяжелым сотрясением мозга, живо встал, несмотря на очень преклонные года, и ответил на рукопожатие. Потом он повернул голову и посмотрел пристально, но без вполне объяснимой неприязни, на Хана. Словно два меча полоснули того, а потом старик отвернулся к его наставнику и что-то негромко сказал. Наставник Хана в ответ лишь кивнул головой, давая понять, что принял ценные, вне всякого сомнения, слова старика, к сведению и непременно их обдумает. Хан знал своего наставника и понимал, что тот сделал это далеко не из вежливости.
  Сидевший в ложе для почетных гостей седовласый мужчина, дорого и солидно одетый, оперся подбородком на трость, поставленную на пол и внимательно смотрел на Хана, чему-то еле заметно улыбаясь. Улыбка была спокойная и почему-то терпеливая. А улыбался почетный гость своим мыслям: 'Что, не того ты ожидал, верно? А хуже всего то, что ты сам не понимаешь и не сможешь понять, чего тебе на самом деле нужно. А потому не знаешь, как достичь того, что выматывает тебе душу, что влечет тебя в ночь, что зовет тебя, когда наливается благородной желтизной полная Луна. Желтая, как глаз зверя' Мужчина легко поднялся, судя по всему, его трость черного дерева с серебряным набалдашником ему была нужна лишь для красоты. Он простился с соседом справа, ослепительно улыбнулся какой-то даме, помахавшей ему и практически незаметно исчез.
  Хан легко, мягко для человека его телосложения, спрыгнул с восьмиугольной площадки, где проходил поединок и направился к выходу из зала, в ту часть помещения, где были раздевалка и душ. Скрылся за дверью. Зашумела вода. Наставник Хана прошел в раздевалку, где неожиданно достал трубку из кармана и, набив ее табаком из шелкового кисета, закурил, нимало не заботясь о необходимости свежего воздуха для своего ученика.
  - Мне казалось, что вот-вот что-то явится, или явит меня себе, поэтому я просто чудом победил, меня не было в ринге, я был... В себе. Что же такого таится там, если даже стихи не помогают мне высвободить это? Даже просто высказать это? Такое ощущение, что в своих стихах говорю не я, а кто-то другой. Кто-то, глубоко спрятанный внутри меня и мучительно старающийся высвободиться. В конце концов, что такое стихи, если не монолог собственного 'Я' с окружающим миром, как принято считать, или 'Я' поэта с ним самим? Франсуа Вийон, 'Разговор души и тела Вийона', как же, как же. Но здесь что-то не то. Как-то иначе... Будто кто-то старается докричаться до меня. Во мне же. И голос этот подавить все труднее, - стоя под струями воды, Хан привычно, негромко говорил сам с собой. Привычка многих одиноких людей - говорить с собой вслух и бояться в этом кому-то признаться. А почему?
  - Почему эта желтая Луна так манит меня на улицу? Я должен сейчас лежать пластом, с примочками и наложенными швами, я же чувствую себя после боя так, будто только что приехал с отдыха на Бали. Ни усталости. Ни боли. Ни ожидаемой радости от победы. У меня же такое ощущение, какое, наверное, испытывает рыболов, подтянувший к лодке огромную рыбу, но тут лопается леса и рыбина победоносно уходит в темную глубину.
  Хан тщательно растерся, накинул на себя плотной ткани халат и прошел в раздевалку.
  - Ты сегодня что-то совсем не в своей тарелке, Хан, - строго, недовольно проговорил учитель.
  - Но я же победил, учитель, - Хан явно был огорчен тем, что расстроил наставника, но что-то словно мешало ему полностью сосредоточиться на важном разговоре.
  - Да. Но что-то мешает тебе, Хан.
  - Я говорил вам. Мне кажется, что я то ли недостаточно усердно занимаюсь, то ли занимаюсь не совсем тем, чем следовало бы для обретения совершенства.
  - Стихи ты все еще пишешь? - проворчал наставник.
  - Да, наставник. И стихи, и маленькие рассказы. Несколько даже напечатали в местной периодике.
  - Как же, как же, читал. Ты неплохо пишешь для бойца, и ты неплохой боец для поэта, но это все не сливается у тебя в едином русле. Я не должен говорить тебе этого, но мне кажется, что я создал тебя не так, как хотел бы твой отец.
  - Наставник, прошу прощения - а что сказал вам тот старик, к которому вы подошли после поединка? - словно не обратив внимания на последние слова наставника, спросил Хан.
  - Он сказал, что твой тигр вот-вот пожрет тебя и это только дело времени. Он посоветовал отстранить тебя от тренировок, хотя и это, как ему кажется, не панацея. И мне тоже. И я согласен с ним. Ты больше не станешь заниматься у меня. Но я по-прежнему считаю себя твоим другом.
  - Но он же наставник того, кого я только что победил. Почему вы должны слушаться его? Он воспитал побежденного. Зачем слушать старика, который просто в раздражении хотел сказать вам что-то неприятное?
  - Этот старик воспитал немало хороших бойцов. В том числе, меня. И если ты еще раз непочтительно отзовешься о нем, то мы сразимся, - наставник глубоко затянулся и выбил трубку прямо на пол. - Хотя этот бой и стал бы для меня последним.
  - Что? - полотенце выпало из рук Хана. Казалось, его лишали какой-то бесценной опоры, какого-то светила, к которому следовало стремиться всей душой.
  - Ты все слышал. Я не могу больше ничему тебя научить. Разве что некоторым мелочам, к которым ты пришел бы и сам. Я должен был сказать тебе это. А теперь молча одевайся, я подвезу тебя до дома, - наставник вышел из раздевалки. Хан тяжело, словно усталость только что догнала его, сел на скамеечку. Учитель признал, что он, Хан, ученик, превзошел его, учителя. Но что делать теперь? Искать нового? Заниматься самому? Чем? Тренировками? Это само собой, это повелось еще со времен его покойного отца, но какого-то прорыва Хан пока так и не достиг. И наставник бросает его, как щенка в водоворот, бурлящий у опоры моста. Он вдруг почувствовал себя обманутым. Никакой гордости от признания наставника он не испытывал. Он предпочел бы совет, наставление, а не признание такого толка, которое лишало его многолетней поддержки.
  В машине они молчали и в полном же молчании доехали до подъезда Хана. Учитель взял с заднего сидения машины какой-то толстый пакет и передал его Хану.
  - Ты думал, что я способен бросить тебя, дурак? - резко бросил он и не успел Хан толком выйти из машины, как тот с места умчался в ночь.
  В пакете оказались книги, но читать их не было сил. В душе словно помелом прошлись - ничего. Вообще ничего. Хан решил осмотр книг оставить на потом и просто сел за стол, сложив руки и глядя в окно на огромную, белую Луну.
  Хан поднялся, осмотрелся, словно был впервые у себя дома, взял с письменного стола чайную чашку с остатками заварки, включил компьютер и пошел готовить себе чай. Есть не хотелось. Душа понемногу наполнялась новыми, не слыханными еще им словами, образы мелькали в голове и тут же пропадали, но некоторые удалось удержать, и Хан, буквально сунув на стол чашку с заваривающимся чаем, начал набирать текст. Несколько раз он прекращал печатать, вскакивал, ходил по комнате, пил остывший терпкий чай и снова садился за клавиатуру. В этот момент он просто был. Не мучаясь вопросом, кто и что пытается прорваться из его души и во что это может обернуться для него или окружающих. Почему-то странно успокаивали книги, которыми снабдил его наставник. Книги, которых он еще даже не перелистал. Просто они - были. С ним. А значит, все будет, так или иначе, разрешено.
  
  Пишешь в ночь, в пустоту, в бессонное небо,
  Пишешь, вопроса боясь: "Был я - иль не был?"
  Пишешь истово, как постясь водою и хлебом,
  Пишешь, отмахиваясь от "Если бы" или "Мне бы"
  
  Пишешь молча, или тут же, вслух, читая себе,
  Пишешь о яркой, тобою же выдуманной судьбе,
  Пишешь в тяжелой с молчащими словами борьбе,
  Пишешь так, как предаешься неистовой ворожбе.
  
  Пишешь о том, что видишь - и хочется показать,
  Пишешь и если чудится, будто есть, что сказать,
  Пишешь влет, не давая бисеру слов ускользать,
  Пишешь, так и не разучившись впустую дерзать.
  
  Пишешь, добавляя свои слова к мириадам слов,
  Пишешь, как шлешь к неизвестным своих послов,
  Пишешь, а выходит, как доработанное для ослов,
  Пишешь, бросая сеть, в надежде на щедрый улов.
  
  Пишешь? Мечта о зарубке у пьедестала вечности.
  Пишешь, чтобы не кануть во мгле бесконечности.
  Пишешь любовь, но слышишь о бессердечности.
  Пишешь о людях, но виновен в бесчеловечности.
  
  Пишешь, как и вправду сможешь кому-то помочь.
  Пишешь, чтобы себя, основного врага, превозмочь.
  Пишешь, мысли о бесполезности прогоняя прочь.
  Пишешь в ночь. В пустую, оглохшую, черную ночь.
   (Стихи Хана)
  
   Он перечитал написанное вслух, посмотрел по привычке, сколько времени заняла работа, затем быстро закрыл сохраненный текст, словно тот вдруг стал ему неприятен, так же поспешно выключил компьютер и снова уселся за стол, глядя на красующуюся в небесах Луну.
  На сияющем лике Луны вдруг широко открылись два продолговатых, желто-зеленых глаза и Луна, широко раскрыв клыкастую пасть, кинулась с неба прямо на Хана. Жуткий, рвущий уши рев, сотряс ночной мир. Навстречу чудовищу, будто сама по себе, взлетела со стола рука Хана, готовая сразиться даже с Луной, буде та бросает ей вызов. Даже против воли своего хозяина, рука его была готова сражаться.
  ...Хан резко сел на постели, проснувшись от собственного рыка. В который раз он уже видел этот сон, правдивый до последней мелочи, кроме, разумеется, последней картины.
  В пакете, который учитель тогда дал ему, оказались книги с пустыми, белыми страницами. Подумав, Хан решил, что заполнить все это он должен сам, а уже потом явиться к учителю. Но дело шло очень медленно. Вопросы и мысли, приходившие ему в голову, или не имели ответа, или казались слишком выспренними, или, напротив, недалекими. Так что на сей момент, спустя семь лет после того памятного боя, заполненной почти до конца была только одна книга из трех.
  Хан сбросил с плеч одеяло и легко соскочил с кровати. К нему уже явно стучалась сорокалетняя дата, но ее приближение отражало только его лицо, спокойное, маловыразительное, с двумя короткими шрамами на правой скуле, идущими бок о бок друг с другом и четырьмя свежими - на левой. И еще кое-что мягко напоминало ему о возрасте - в темных, коротких волосах его не было седых волос, но соль ощутимо осыпала его усы и бородку.
  Хан поднял руки к лицу, энергично потер его. Затем растер себе уши. На поднятых его руках, лениво, как буйвол, поднимающийся из тины, вздулись мощные, тяжелые бицепсы. Соответствующие им по размеру трицепсы и мышцы плеч тоже неспешно пришли в движение. Покатые из-за могучих трапециевидных мышцы плечи, тяжелые валы мышц груди, спускавшиеся почти к животу, на котором мышцы не выпирали модным 'кубиком', а лежали тяжкими пластами, спускаясь почти к самому паху. Казалось, что человеку сложенному таким образом, природой предопределено двигаться медленно и тяжело. Но что-то говорило о том, что это не так. Что-то в Хане давало понять, что тяжесть мышц самого его не обременяет нисколько и это не 'забитые' химией и железом мышцы, а более, чем просто проработанные мускулы, способные реагировать на приказы хозяина с взрывной, разрушительной скоростью. Бедра, ноги и выпуклый треугольник его спины вполне гармонировали со всем остальным. Это был могучий, тяжелый, пугающе крепкий человек.
  Хан принял ледяной душ и пошел в кухню, где вдумчиво позавтракал, попивая зеленый чай. Посмотрел на часы и недовольно нахмурился, от чего глубокая складка между его бровей стала еще глубже.
  - Опоздал на две минуты, - попенял он самому себе спокойным, низким голосом с едва уловимой, спрятавшейся в голосовых связках, хрипотцой.
  Через некоторое время он, уже одетый в широкие домашние штаны, открыл дверь в большую комнату, переоборудованную в спортзал. Стояли там и тренажеры, и штанга покоилась на сошках, висели эспандеры, стояли наборные гантели и гири, стояла и груша, воспроизводившая торс человека, только была, в отличии от себе подобных, обшита чем-то плотным. Это 'плотное' при более близком знакомстве, оказалось разрезанным пожарным рукавом. Стояла там же и небольшая жаровня, и бочка с гравием. Другая половина комнаты была совершенно свободна, разве что на стене висело два портрета в легких деревянных рамках. На одном из них был запечатлен наставник Хана, а на втором - пожилой мужчина, неуловимо похожий на хозяина спортзала.
  - Изнывающий от безделья кот зачастую изнуряет свою плоть йогой, - вслух же проговорил Хан, закончив комплекс асан, который знающему человеку сказал бы о Хане очень много.
  6
  
  - Вот только тебя мне и не хватало. Для полного счастья, - негромко сказал Оскар, склоняясь над телом убитого человека. Знакомые борозды прочертили его горло. И без Некроманта Оскар мог сказать, что позвонки жертвы сломались, так как голова убитого безвольно лежала на его же плече.
  Беда одна не приходит. Не далее, как вчера, на местное телевидение пригласили самого большого начальника Оскара и там, не мудрствуя лукаво, просто порвали, растлили, познали, разделали его под орех, высекли. Как сидорову козу. Тема была проста и понятна - в городе прибавилось трупов с одинаковыми следами насилия и тот факт, что в массе своей эти люди нарушали закон, телевизионщиков не смягчил. Потом волна зачисток прекратилась. Вообще. Прозвучали и вопросы об 'эскадронах смерти', дескать, не переняли ли полицейские Владимира манеры их коллег из Южной Америки? Или фильмов о послевоенной Одессе насмотрелись?
  Но это бы все еще ладно! Неведомый боец, после длительного перерыва, сменил профиль и теперь в морг завезли людей, в количестве двух, которые если и преступали при жизни закон, то разве что неправильно переходя улицы или исполняя 'ламбаду' возле памятника 'Трем Дуракам' в вызывающе нетрезвом виде.
  Начальник сильно потел, часто пил воду, отдувался, утирался платком, стараясь давать ясные и исчерпывающие ответы, которых обычно хватало. Не тут-то было. Такого материала не давали в эфир и в столице, и работники местного телевидения вцепились в несчастного шефа, как стая пираний в быка, сдуру вломившегося в воды опасной реки.
  Но то бы еще полбеды. Как и положено в таких случаях, начальник, цвета солнца в морозное утро, ворвался в свой кабинет и созвал там совещание, которое один из участников, а именно Оскар, окрестил про себя 'групповухой' Так его не крыли матом даже в армии. Даже на стройке, где он в юности зарабатывал себе на всякие мелочи, подвизаясь разнорабочим на поприще: 'Подай-принеси'. Ничуть не утешал тот факт, что желание начальника доминировать в этой оргии, так или иначе, затронуло всех.
  А Оскару просто и незатейливо дали понять, что если в ближайшие же дни неведомый убивец не окажется на нарах или в морге, то он, Оскар, пусть учит французский, чтобы поведать жителям Владимира хотя бы на двух языках, что он не ел шесть дней. 'А теперь - пошли все отсюда на ...!' - напутствовал начальник вече и все поспешно покинули кабинет.
  И нате вам. Перед Оскаром лежал убитый, вне всякого сомнения, их неуловимым бойцом, работник городской администрации. Все. Хана. Пока неуловимый боец ограничивался бандитами, разбойниками и насильниками, судя по всему, таскаясь по всем тупикам и пустырям и прочим, 'кричи-не кричи', местечкам, Оскар был, можно сказать, на его стороне. Но почему же этот чистильщик, мать его, переключился вдруг на обычных граждан? Ну, хорошо, хорошо, не граждан. На этого вот гражданина. И еще двух. Мало? Много? Очень много, - честно признался Оскар сам себе. Они отработали место происшествия, 'труповозка' увезла тело убиенного администратора, а сам Оскар поехал вместе с ним, к Некроманту.
  - Бред какой-то, - измученно сказал опер.
  - Почему бред? - спросил доктор.
  - Да потому, что у нас, как в задрипанном гонконгском боевике имеется герой, выступивший на стороне правды, гроза бандитов и живой укор полиции. Он хоть понимает, что будет, если бандиты найдут его? А ведь они вот-вот сложат два и два и станут его искать. Может, он просто невменяем? - с некоторой надеждой в голосе вопросил опер.
  - Н-е-е-е-т, дружок, - протянул эскулап, - не думаю, чтобы он был невменяем. Не думаю также, что его цель - борьба со злом. Думаю, это побочный эффект. Это художник, артист, а не фанатик. Слишком тонкое искусство.
  - Тонкое?! - поперхнулся опер стылым чаем.
  - Да-с, дружок. Очень, - доктор с удовольствием затянулся сигаретой. - И всю эту погань он убивает и калечит не потому, что борется с ними. Просто за них меньше дадут, если вы его найдете. Думаю, что это тот случай, когда искусство овладело творцом. Он не может остановиться, но жертвы, заметь, выбирает только опасные. И всегда держится самообороны, пусть даже переходя постоянно пределы 'необходимой'.
  - А эти трое несчастных за сутки?! И что мне прикажешь делать?! Изучить чайную церемонию, постичь Дзен, чтобы приблизиться к нему?!
  - Не знаю, - доктор перестал улыбаться, - я бы его вообще не искал. Кстати, безнаказанность может заставить его допустить промах.
  - Безнаказанность? Мысль, конечно, но сколько понадобится времени, чтобы он расслабился? Да меня просто уволят, и правильно, кстати, сделают. И какой промах он допустит? Убьет еще одного-двух невинных людей? Шанс на это всегда есть, иначе черта с два я бы стал его так искать, скажу тебе по старой дружбе.
  - Я дал тебе подсказку, о чем жалею, честно говоря. А вообще, нам всем не мешало бы изучить чайную церемонию. - И 'доктор мертвых' умолк.
  - И, конечно же, внешне это - тонкий, изящный человек, при виде которого ни у кого не может зародиться даже мысль, что он опасен, как эфа в постели? Очкарик со скромной улыбкой?
   - Нет. Нет, Оскар. Я уверен, что это очень крепкий, очень сильный физически, человек. Не исключено, что сложен он, как бодибилдер, или штангист. Как сказано у Ремарка: 'Я, не задумываясь, готов рискнуть пачкой сигарет', - Некромант с вызовом посмотрел на Оскара. Тот кивнул.
   - А с чего ты это взял? - заинтересованно спросил майор
   - А черт его знает! - с подкупающей искренностью отвечал ему доктор.
   - Хорошо. Забьемся на пачку красного 'Winston'a'?
   - Легко. Надеюсь, что тебе он попадется раньше, чем мне, - мрачно проговорил Некромант. Оскар не сразу его понял, а поняв, помрачнел больше патологоанатома.
   - И что делать? - спросил он.
   - Для начала проверь, в здравом ли ты уме, - вдруг сказал Некромант.
   - Это как?
   - Ну, надави себе на глазное яблоко, если все раздвоится, то это не 'глюк', - нетерпеливо почему-то проговорил Некромант. Оскар послушался. Все послушно двоилось.
   - Ну, и? - осведомился Оскар у Некроманта. Тот тяжело встал со стула и прошел к своему ужасному, многоярусному холодильнику. Резко выдвинул два ящика у дальней стены и поманил Оскара пальцем. Тот заинтересованно подошел к приятелю и послушно посмотрел в ящик. Из ящика на майора скалил зубы мертвый волк, чья голова была украшена уже слишком привычными Оскару бороздами, чтобы сомневаться в причине смерти зверя.
   - К тебе что - убитых зверей теперь возят? - обалдело спросил он.
   - Нет. Привезли мне его вчера, ты, кстати, и привез, как законопослушного гражданина Ильина Илью Федоровича, тысяча девятьсот семьдесят первого года рождения. Пролежав тут сутки, стал... таким. Во втором ящике у меня еще один волк. Саломеев Игорь Максимович, шестьдесят девятого года рождения. Характер ранений тот же. По голове, мозг - в кашу, кость цела.
   - Это какая-то, образованная от фаллоса, вещь, - привычно обматерился Оскар, избежав обсценной лексики.
   - Да, майор, именно. Только что мне теперь говорить безутешной родне и начальству? Я этих люпусов с утра разглядываю, - негромко проговорил последователь Парацельса.
   - М-де. Бред.
   - Не просто бред. Дважды бред. Я обзвонил охотничьи хозяйства - кстати, с тебя за это сигарета, - уточнил, водятся ли в наших лесах волки. Так же порылся в интернете, просто для общего развития, уточнил размеры, которых достигают самцы волка. Так вот. Волков у нас перевели, наверное, еще при Владимире Красном Солнышке, а может, позже, не суть, но размеры, которыми нас радуют два убитых гражданина, присущи волкам средней полосы, как корове - седло. Это очень крупные особи. Очень. Кстати, еще момент. Саломеев - мастер спорта по боксу в тяжелом весе.
   - Есть шанс, что он дал соответствующей сдачи, - пробормотал Оскар Родионович и сел на телефон. Звонил они в разные места - в травмопункты, городские морги, больницы, заодно обзвонил и поднял на уши, а себя, наверное, выставил на смех, все отделения милиции города, спрашивая, не поступало ли жалоб или ориентировок на двух пропавших волков - из цирка, или, к примеру, передвижного зоопарка. Нет? Спасибо.
   - И что теперь? Мы имеем два волчьих тела, которые были людьми на момент смерти. Имеем информацию, что никаких волков не водится тут, ниоткуда они не сбегали, если допустить, что какой-то некрофил спер два трупа у тебя из камер, а взамен положил волчьи туши.
   - Мыслим примерно в одном направлении, - кивнул Некромант. - Именно такой версией я и хочу порадовать начальство, а вам дарую очередной 'висяк', 'глухарь', или как там у вас - о пропаже двух трупов. Кстати, если и этот труженик администрации обернется, для разнообразия, скажем, кабаном, я и его спишу на козни извращенцев. Что я еще могу сделать? Сказать правду? В самом лучшем случае, меня уволят. Это при самом лучшем раскладе, - уточнил Некромант.
   Оскар лишь кивнул головой. Ему было все равно - больше или меньше нераскрытых преступлений, его сняли со всех дел и велели заниматься только неутомимым душегубом. Но почему-то больше всего его мучил вопрос - отчего этот человек, раньше убивавший или калечивший только плохих, по общечеловеческим меркам, людей, поднял руку на людей добропорядочных? Добропорядочных ли? Оскар поймал себя на мысли, что подсознательно желает узнать, что убитые трое граждан, вместе с работником администрации, не так хороши, как хотели бы казаться. Он позвонил Виталику и велел бросать всю мелочь, что есть и копать, рылом и лапами, копать, выискивая какую-нибудь мерзость или подозрение на нее, в жизни трех убитых, после смерти двое из которых обратились в волков. Про волков он, понятное дело, говорить не стал.
   - У нас тут, похоже, не 'Коготь тигра'. У нас тут, похоже, 'Коготь тигра' и 'Вой' в одном флаконе, - вдруг уверенно произнес Некромант.
   - Что? - рассеянно спросил Оскар.
   - Ты говорил про дешевый боевик, я и вспомнил схожий. Там некий мастер боевых искусств убивал других мастеров, доказывая, что его гунфу лучше, чем у них. Назывался 'Коготь тигра'.
   - Помню. Там снимался Боло Янг, - закивал майор. - Только не гунфу, а кунг-фу.
   - Ты почитай сначала что-нибудь, кроме 'Мурзилки', а потом спорь с дядей, - высокомерно молвил Некромант и продолжил: ' Вот. А еще был фильм 'Вой', точнее, было несколько фильмов под этим названий, но с нумерацией, так сказать. Он рассказывал о суровой, полной невзгод и опасностей, жизни волков-оборотней', - Некромант подмигнул Оскару и закурил очередную сигарету, которую выудил из пачки майора.
  
  7
  
   После беседы с Некромантом некоторые паззлы головоломки улеглись туда, куда и должны были улечься. Человек, которого разыскивал Оскар, не был ни спецназовцем ГРУ, к примеру, ни просто умелым знатоком боевых искусств. Оскар был согласен с Некромантом в том, что они имеют дело с художником, а не с маляром, но художником, чья живопись здорово портила картину уголовных дел в городе.
   Старинный фильм, о котором напомнил ему Некромант, внезапно не показался ему ширпотребом. Результаты действий героя фильма - видимые на телах жертв, само собой, были идентичны с результатами трудов их общего с Некромантом друга. Оскар засел в кабинете, заперев дверь, и обзвонил все секции и группы, где преподавались боевые искусства, не возьмут ли они мальчика двенадцати лет на занятия по 'тигриному стилю'? Не учите? Жаль! Но он заранее знал, что дело это дохлое. Человек, которого он искал, не стал бы преподавать. Не стал бы. Нет.
   Угрюмо смотрел он невидящим глазом в окно, куря тридцатую сигарету за день. Идея не шла. Или еще не оформилась. Не мешай. Не мешайся. Не мешайся. Не путайся. Не путайся под ногами. Ногами...
   Ногами! Точно! Недели две назад СИЗО города Владимира приняло в своих стенах какого-то весьма свирепого бойца подпольных боев, явного восточника, который перепутал танцпол одного клуба с площадкой для боя и был, для просветления в уму, препровожден в СИЗО, где ожидал он суда, а так как условный срок уже имел, то надеяться на гуманность приговора смысла не было.
   Не было до визита Оскара. Тот, выплюнув окурок в окно, просто примчался в СИЗО и потребовал, разумеется, согласовав все со всевозможным начальством, свидания с Греком, как прозвали почему-то этого мордобойца. Когда того привели в комнатку для бесед с задержанными, стало понятно, почему - сложение его и лепка головы, форма носа и лба тут же наводили на мысль о древнегреческих статуях. Оскар сказал, что если Грек подскажет ему хорошего мастера - но мастера, который готовит настоящих бойцов, чураясь рекламы, а не тренера! - по восточным боевым искусствам, то он, Оскар, сделает все возможное, чтобы срок, корячившийся Греку, стал заметно меньшим. Мастеру, как пообещал Оскар, он ни за что не скажет, откуда о нем узнал, а проблем у мастера не будет точно. Нужен просто для разговора.
   Грек усмехнулся. Оскар поинтересовался, чему.
   - Тигра ищете? Не надоело еще? - спросил Грек.
   - Какого тигра?! - опешил от прозорливости Грека Оскар.
   - Да так его прозвали в городе... Как в кино том, старом. Впрочем, все равно мне, начальник. Я за тебя слышал много хорошего, так что пиши адресок мастера своего, Монголом его кличут. Я не в курсе, он ли Тигра тренировал, но может, что и подскажет. А больше, извини, сказать не могу.
   - А больше и не надо! - заверил его Оскар. Да, прибавил он себе проблем, посулив парню скостить срок, но этот вопрос относился к категории решаемых на Руси по принципу: 'Ты мне, я тебе'. Оскар знал, что парня он не обманет. И даже не думал обмануть.
   Монгол, которому Оскар позвонил через несколько минут после того, как оставил СИЗО, отреагировал на звонок 'важняка' очень спокойно и тут же согласился встретиться, причем отсутствие даже толики удивления говорило о том, что он или уже давно пребывает в нирване и плевать ему на все, что творится в мире Желтой Пыли, или просто человек умный и понимает, что рано или поздно, а сложится два и два в голове какого-нибудь полицейского и его найдут.
   Так и оказалось. И абстрагированность от внешнего мира, и светлая голова. Мастер, человек, явно на рубеже восьмого, а то и девятого десятка, жил в маленькой квартирке на улице Верхняя Дуброва, дверь в которую он даже не удосужился запирать, не то, что поставить железную. В квартирке его царила атмосфера покоя и продуманности интерьера, в восточном, само собой, стиле. Беседовали в большой комнате, попивая зеленый чай с жасмином, сидя на полу у маленького столика. Было это очень умиротворяюще, но неудобно с непривычки ужасно. Стульев, однако, в дома мастера, который сам отрекомендовался, как 'Монгол' не было. Он почти сразу сказал, что ждал, когда к нему придут сотрудники правоохранительных органов, так как долго оставаться инкогнито все равно бы не удалось. Разговор шел легко, без подводных камней или завуалированных угроз со стороны Оскара - не было нужды. Монгол сразу сказал, что, судя по описаниям жертв, на которые Оскар не пожалел красок, работает какой-то 'тигр'. Удар так и называется - 'коготь тигра'. Оскар попросил разрешения включить диктофон, начав было клясться, что эта информация нигде не всплывет, но старик протестующее поднял сухую, коричневую ладошку и сказал, что ничего против не имеет. Опер демонстративно поставил диктофон на стол и нажал 'REC'
   - Во всей России найдется лишь несколько человек, способных на такое, о которых мне доподлинно известно. Но они или проживают очень далеко от Владимира, или ни за что не стали бы этого делать, - мягко начал Монгол.
   - Почему не стали бы? Можно ли предугадать мотивы человека?
   - Потому, что я говорю о мастерах. А не о молотобойцах, которые позорят боевые искусства. Но им такое не по зубам.
   - Вас послушать, - начал сердиться Оскар, - так любой мастер боевых искусств получает нимб и крылья одновременно с мастерством. А посмотрите, что он творит.
   - Вы правы, - сказал Монгол, слегка кивнув, - мастер такого уровня не станет мастером, если не изменит своей низменной, учтите, исконно низменной, одержимой страстями, человеческой сути. Всерьез, не для драк по кабакам, занимающийся боевыми искусствами точит, очищает и полирует, то есть, меняет свою душу, или, если угодно, личность, сущность. Потому я так раздражающе уверен в своих словах - никто из тех, кого я знаю, не пойдет на это. Приезжий иностранец? Нелепо - зачем ему уничтожать наших уголовников? Я дам вам, Оскар Родионович, все контакты мастеров, о которых упомянул, поговорите и с ними, если пожелаете. В любом случае, даже простое общение с такими людьми очень поучительно, - Монгол прикрыл глаза и отхлебнул чаю. Непрошибаем. Для него мастер - Высшее Существо. Непрошибаем? Сейчас проверим!
   - А вы не думали о том, что кто-то из ваших мастеров мог взять и подготовить ученика технически, не подготовив его внутреннюю суть, или же ученик оказался неспособен от нее отказаться? Или же 'ученик превзошел учителя', но мастером не стал? Я уверен, что вы, мастера, простите, хвастаетесь друг перед другом хорошими учениками, как, например, любители домашних цветов хвастаются своими достижениями. А? Быть может, тому мастеру, что создал чудовище, невыносимо стыдно и рассказать-то о таком фиаско? Долго готовил, вложил все, что имел - и ошибся! Таким хвастаться не захочется.
   - Вы совершенно правы, - Монгол открыл глаза, не выражающие сейчас ровным счетом ничего, - таким делиться не станут. Так что, даже если ваша гипотеза верна, я снова не могу вам помочь. Но один нюанс вы упустили - учитель, поняв, что он создал, постарается стереть чудовище с лица земли. Убить. Или погибнуть, не суть важно. Вы не верите мне и я понимаю вас, но... - Монгол развел руками.
   - А можно мне еще чаю? - спокойно спросил опер.
   - Да, разумеется, - как-то обрадовано сказал старый мастер, и следующие полчаса они провели просто в интересной беседе, в ходе которой Оскар бестактно спросил, сколько Монголу лет и тот ответил, не моргнув глазом, что ему сто два года. И Оскар поверил.
   'Будьте очень осторожны в поисках этого Тигра, Оскар Родионович. Вполне может статься, что человека своего он уже потерял' - сказал Монгол уже в дверях, на прощание, на что Оскар поблагодарил доброго старца и покинул чертог Монгола.
  
  
  8
  
   Побрился Хан привычно, опасной бритвой с рукоятью моржового клыка и настоящим золингеновским лезвием, как всегда, 'на сухую' и без света, поведением своим подражая героям, о которых поминал великий рассказчик О'Генри. 'Тело должно слушаться тебя, как должно слушаться тебя все, чем ты владеешь' - как-то сказал наставник и Хан запомнил. А если отхватишь себе мочку уха или испортишь бородку - то на себя только и останется пенять. Миямото Мусаси назвал бы это поединком, проигранным бритве.
   Мысли эти неспешно текли, почти не тревожа сознание Хана, который окончил бритье, сполоснул лицо и вышел из ванной комнаты. Прошел в спальню. Спавшая в его постели девушка, с которой он вчера познакомился и привел к себе, чтобы показать не то библиотеку, не то еще что, он не помнил уже хорошенько, открыла один глаз и посмотрела на Хана. Тот раздернул занавески и солнечный свет ударил ее по глазам, но девушка, капризно пискнув, нырнула под одеяло с головой. А потом внезапно скинула его и вызывающе посмотрела на Хана. Спала она обнаженной и сейчас он мог видеть ее целиком - еще не женское, но уже и не детское тело, светлую, серебристо-светлую кожу и большую грудь с неожиданно темными для ее светло-рыжих волос, сосками. Дыхание Хана на миг пресеклось, но он взял себя в руки. Пока еще он мог это сделать. Он накинул на нее сброшенное одеяло, мечтая только побыстрее выйти из комнаты, пока опять не началось все то, что было ночью, но одеяло вновь оказалось на полу, а девушка легла на спину и призывно прогнулась в пояснице.
  
   Мир исчез. Осталась лишь девушка на его постели. Остальное покорно потеряло смысл.
  
  9
  
   Оскар прошел к столу Некроманта, не к рабочему, а письменному и выложил на стол перед патологоанатомом пачку красного 'Winston'a'. Тот недоумевал лишь долю секунды, потом вскочил.
   - Не может быть! Вы все-таки взяли его?! - в его голосе услышал майор удивление столь огромное, что ему стало обидно.
   - Ты нас совсем, видимо, за идиотов держишь? Впрочем, если говорить правду, то это не мы его взяли, а он сам нашел меня. Первым. Позвонил по телефону.
   - И ты пошел туда один? - с восхищением исследователя, нашедшего новую, но крайне глупую форму жизни, спросил Некромант.
   - Вариантов не было. Тем более что его чуть не взяли не так давно.
   - Как же, как же, помню эту блистательную операцию, достойную быть внесенной в летопись славных дел правоохранительных структур города Владимира. Слава Богу, что тебя там не было.
   - Вот тут не прав. Я бы никогда не позволил группе спецназа брать его, как берут обычных, пусть даже матерых, преступников, - он устало сел за стол врача и вытащил пачку 'Оптимы'.
   - Угощайся! - снисходительно протянул Некромант выигранную пачку сигарет, заранее зная, что опер откажется, что тот и сделал.
   А дело было так. После того, как Некромант, оказавшись прав и в случае с работником администрации (тот превратился в точно такого же волка), обратился к своему начальству и разыграл настоящую истерику с угрозами ухода, если ему немедля же не вернут тела убитых людей и не уберут из его помещения волчьи туши, подброшенные то ли контуженым шутником, то ли каким-то особым извращенцем. Начальство Некроманта воззвало к верхам и вскоре начался такой шухер, что на его фоне даже Оскар со своим убивцем был временно забыт. Чем он и воспользовался, чтобы спокойно поработать со всей, пусть в небольшом количестве, но имеющейся информацией. Основой для его работы была карта города. Флажками отмечая места убийств и драк, кончившихся инвалидностью, Оскар вскоре понял, что убийца крутится по одному и тому же, практически, маршруту. В голове почему-то всплыло слово 'ареал', но пока оно было ни к чему, и майор отмахнулся от него. Флажки он соединил карандашной тонкой линией и убедился, что это и впрямь запохаживает на охотничий ареал, с несколькими отправными точками ('кричи-не кричи') и прочими криминогенными местами родного города. Оскар покурил, чтобы немного успокоиться и продолжил изучение карты. В некоторых местах его душегубец появлялся по несколько раз, лишь чуть отодвигая границы места преступления от предыдущего. 'Почему это сразу не пришло мне в голову? Да что может прийти в голову, когда ее клюют все, кому не лень, а трупы убиенных обращаются в волков откуда-то с затерянной, кондовой Сибири?' - грустно думал майор.
   Наклеванную голову майора вскоре посетила и другая мысль, отчетливо лежащая на поверхности. Он взял папку с делом и точно установил даты посещения преступником тех или иных мест. Он понял, что в этом есть какая-то непонятная, но явная взаимосвязь. Где-то его убивец побывал три раза, где-то два, где-то один, но чутье, многолетнее чутье майора говорило, что следующий визит его подопечный нанесет именно сюда, в парк '850-летия города Владимира'. Несмотря на то, что было уже давно доказано, что городу минимум тысяча лет, менять название, как записи в пачпортах в фильме 'Формула любви', не стали - документ все-таки! И нанесет его убивец визит туда не далее, как сегодня.
   Оскар, как тореро шпагу, воткнул последний флажок, и тут раздался телефонный звонок, и он был вынужден бежать к своему непосредственному начальнику, который оказался сильно пьян, одет в парадный китель с планками наград, но лишен брюк (ботинки были на ногах) и минут тридцать, а то и больше, повторял недавний монолог с совещания, которое Оскар назвал тогда 'групповухой'. А потом потребовал от Оскара объяснений. Потребовав же этих самых таинственных объяснений, начальник величественно откинулся в кресле, но сделал это чересчур стремительно и вместе с креслом грохнулся на пол, заплакал и уснул после того, как Оскар положил ему под голову папку с какими-то документами и надел на голову фуражку. Фуражка начальника совершенно успокоила, он стащил на себя скатерть со стола (посыпались самые разные предметы) и уютно закутался в нее и вскоре, как уже было сказано, уснул.
   ...Впервые за многие годы службы Оскар Родионович забыл запереть за собой пустой кабинет, уходя по звонку начальника. Кончилось это трагично.
   Заместитель его начальника, покуда Оскар выступал в роли няньки, желая устроить Оскару очередной разнос, зашел к тому в кабинет и увидел на столе карту, флажки, папку с делом и, что самое ужасное, листок с выкладками майора. Он понял, что нашел, наконец, Эльдорадо, которое позволит ему выкинуть, наконец же, прочь от себя мерзкую приставку 'зама' и дарует ему солидное название 'начальник'. В один миг он вцепился в телефонную трубку и затребовал спецназ к подъезду управления: 'Да хватит и четырех ваших ребят, тем более что операцию возглавляю я!' и, прихватив с собой листок Оскара, бежал, не забыв сбросить с карты флажки и смахнуть на пол папку с делом, для верности пнув ее ногой, отчего листы разлетелись по кабинету.
   Вернувшись к себе, Оскар некоторое время просто стоял и оцепенело озирался. Произошедшее не укладывалось у него в голове и больше всего хотелось, чтобы сейчас же все разрешилось, как в фильме 'Место встречи изменить нельзя', в той его части, когда Жеглов вернул Шарапову якобы потерянное дело. Но он тут же понял, что в роли Жеглова в этом кабинете может выступать только он сам, или крупнозвездное стороннее лицо. Оскар помнил и дату, и место, где сегодня должен был появиться тот, кого он так старательно искал. Но тут треклятый телефон вновь вырвал Оскара из рабочего ритма, так как его, на сей раз, дернули на ковер инстанцией повыше, где еще полтора часа орали на него, не давая сказать ни слова и неотвратимо приближая встречу таинственного похитителя флажков и листков с набросками и его, Оскара, преступника. Кончилось тем, что Оскару навязали группу ОМОНа и отправили патрулировать парк Дружбы. До утра.
   А дальше же, как принято писать, стряслось вот что. Когда замначальника, в сопровождение четырех заказанных бойцов спецназа в штатском, оказался в парке, на землю уже мягко ложился вечер. Местечко 'кричи-не кричи' они нашли сразу, сверившись с записями Оскара.
   - Да, это то самое место, я был прав. Тут и тихо, и темно, и вряд ли кто-то просто так сюда пойдет, кроме глупой жертвы или грабителей, а значит, и моего подозреваемого. Его брать только живым, только так, - молвил негромко и значительно зам. Спецназовцы равнодушно промолчали. Скажем даже, что они и понятия не имели, кого едут задерживать!
   Как легко мы начинаем считать своим то, что только что украли или добыли каким-то иным нечестным путем! Диву даешься! Так и наш временный герой уже искренне чувствовал себя главным действующим лица готовящейся трагедии.
   Дальше руководитель операции расставил своих людей в самых темных углах плацдарма, а сам, словно потерянный, стал скитаться по территории места предполагаемой встречи. Изображал он из себя жертву, которой, забегая чуть вперед, вскоре и оказался.
   Под покровом уже ночной темноты, к нему приблизились два незнакомца и твердо предложили поделиться наличностью, телефоном и прочими ценностями. Для пущей убедительности один из них съездил заму по физиономии, не так, чтобы уж наповал, но более, чем просто ощутимо.
   Такой вариант в голову заму не приходил.
   - Помогите! - завопил он, сообразив, что или поспеет спецназ, и он сделает вид, что так и надо по плану (о котором спецназовцы и понятия не имели), или на выручку ему поспеет тот, кого они, собственно, планировали нынче задержать.
   И он, к несчастью, оказался прав. Спецназ не отреагировал на его крики, но на дорожке, слабо освещенной очень далеким фонарем, показался тот, на кого были разосланы ориентировки. Чуть выше среднего роста, плечистый, крепкий человек в накинутом на голову капюшоне бежал прямо к нему, покуда двое гопников споро чистили его карманы. С четырех сторон спецназовцы кинулись на человека, спешившего на помощь их временному начальнику.
   Быстрее всех исчезли два гопника, а начальник, сидя на асфальте, наблюдал ужасную картину ночной схватки закона и жестокости.
   Вышла из-за туч полная луна, осветив место действия. События же разворачивались следующим образом. Двое спецназовцев вцепились в руки задерживаемого, чтобы привычным движением завести их ему за спину. Двое других страховали коллег на всякий случай, которого, судя по всему, ожидать не следовало, ибо все шло стандартно - внезапная атака, умелый залом, удар под дых, для успокоения. Все шло хорошо.
   ...В следующий миг бойцы спецназа почувствовали, какой железной силой налиты вздувшиеся под рукавами задерживаемого супостата, мышцы. Тот же, крутнувшись вокруг своей оси вместе с обоими бойцами, повисшими на его руках, как-то странно, плавно и мягко повел одновременно руками и резко присел, доворачивая корпус, в результате чего оба служивых разлетелись от него в разные стороны.
   Стоявший за его спиной спецназовец резко и коротко ударил ребром ладони по сонной артерии преступника - а сомнений, что это тот, кого они ищут, уже не было! - но результата этот жестокий удар не принес почти никакого. Человек лишь слегка покачнулся, а потом резко развернулся к нападавшему. Тот успел еще ударить его кулаком в живот, прежде чем растопыренная пятерня обрушилась на его плечо, сломав сустав и ключицу.
   А человек в капюшоне уже успел подскочить ко второму бойцу, который еще оставался на ногах. Легко заблокировал его удар и ударил сам, по горлу. Что-то слабо хрустнуло, и мертвое тело мягко легло на асфальт. Двое оставшихся, успевших вскочить, с разных сторон кинулись на того, кто уже успел стать им личным врагом, убив и покалечив их товарищей.
   Левая рука крепыша прочертила воздух перед одним из них, и третье тело упало ничком на асфальт. Позже вскрытие показало, что под длинными, кровавыми синяками, оказавшимися на теле спецназовца, сокрыты повреждения, с жизнью ничуть не совместимые.
   Четвертого бойца человек встретил, низко приседая и пропуская над головой удар, летевший ему в подбородок, и ударил сам, снизу в пах, а поднимаясь, нанес другой рукой еще один удар, по виску. Четвертое тело оказалось на земле и начальник блестящей операции, посрамившей продуманностью Бородино и Аустерлиц, вместе взятые, выхватил дрожащей рукой пистолет, напрочь забыв о собственном приказе брать стервеца только живым. Выстрелить он не успел, страшный удар по его предплечью наградил его открытым переломом, отключив сознание, а человек, который хотел помочь жертве грабежа, но вместо этого совершивший тройное убийство работников полиции при исполнении, быстро, но не никак не паническим бегом, покинул место боя. Туча закрыла Луну.
   - Так вот, - продолжил Оскар разговор с Некромантом, освежив в памяти ту идиотскую затею зама, которому пришлось ампутировать правую руку по локоть и с почетом проводить на пенсию. - После того прошло, как ты помнишь, немало времени, но он словно исчез. Прекратились убийства, прекратилась всякая бэтменовская деятельность, а тут, представь себе, берут за жабры некоего молотобойца, супертяжеловеса-боксера, за превышение пределов. А тот, после двух дней в СИЗО, берет на себя все, что натворил наш с тобой любимец, исключая только последний эпизод в парке. Само собой, его опознавали и бывший зам, этот юродивый, и последний из спецназовцев, но они его не опознали. Девчоночка та, помнишь, которую он спас от изнасилования? Так вот, девчонка сказала, что ни в чем не уверена и просит отпустить ее с опознания. Что я и сделал. И получает наш молотобоец 'кошачий срок' - 'кошачий' в свете его деяний. Получил пятерик, но что-то подсказывает мне, что и его он не отбудет. Очень уж он был спокоен на суде. А мне позвонили с самого-пресамого верха и напомнили мудрость Премудрого Пескаря.
   - Ты прекратишь передавать мне старые сплетни, страшилище?! - простенал Некромант.
   - Слушаю и повинуюсь! - Оскар достал из кармана диктофон и нажал кнопочку 'Play'.
  
  10
  
   Запищала трубка рабочего телефона. Некромант услышал, как Оскар снял ее с аппарата и подумал еще, всегда ли Оскар записывает телефонные звонки? Мысль была хоть и интересной, но неуместной, а потому врач просто прогнал ее.
   - Здравствуйте, Оскар Родионович, - звонивший обладал низким голосом и чуть-чуть медлительной манерой говорить, что, впрочем, выглядело ничуть не нарочито.
   - Здравствуйте, - прозвучал голос Оскара, - чем могу вам помочь?
   - Я тот, за кем вы гоняетесь уже достаточно долго и подобрались, наконец, настолько близко, что я был вынужден вас заметить. Театральная засада в парке меня потрясла своей глупостью.
   - Извините, что не проработали репертуар, - мрачно отвечал майор, - но в следующий раз постараемся не осрамиться и многократно потом выходить на поклон.
   - Оставьте меня в покое, я не желаю, чтобы меня преследовали, это ничего не даст, даже если вы меня найдете. Я не желаю быть наказанным по законам людским, мне хватит и своих. Или вы оставите меня в покое, или я вас просто убью, как убил и перекалечил всю группу, которая старалась меня захватить.
  - По законам людским? А вы кто? Не человек? Вы не считаете себя человеком? А кем тогда? Богом? Вам дано право казнить и миловать?
  - Да, мне дано право казнить и миловать, но по совершенно другой причине и люди, которые попались мне на дороге, как правило, напрашивались сами.
  - То есть, вы возвысились над стадом? - иронично спросил Оскар.
  - Нет. Я вообще ушел из него, - ответили ему в трубке.
  - У вас, случайно, не мания величия?
  - Нет, - в трубке усмехнулись. - И у вас нет. Иначе вы бы давно меня нашли.
  - Я никак не могу понять, чего вы добиваетесь, нарушая закон.
  - Я хочу, чтобы меня оставили в покое. Я имею на это право.
  - Я бы выслушал вашу версию на сей счет, но думаю, это не телефонный разговор?
  - Вы совершенно правы. Мы могли бы поговорить и при встрече, если вы отважитесь на нее.
  - Приходить одному и без оружия? - усмехнулся вслух опер, но Некромант голову бы отдал на отсечение, что в душе он замер от восторга.
  - Приходить только одному. Что до оружия - можете брать с собой все, что сочтете нужным, мне безразлично. И еще. Я даю вам свое честное слово, что на встрече вам ничего не будет грозить. Не принимайте эти слова за попытку вас унизить. Просто я должен сделать наше общение максимально доверительным. Попробую хоть так.
  Говоривший назвал адрес и трубка запиликала короткими гудками и запись оборвалась.
  - Ты что же, гад, разговаривал с ним не под запись?! - в лютой ярости прошипел Некромант. Оскар улыбнулся и снова нажал на 'Play'. Некромант обратился в слух.
  Провизжал резкий, неприятный дверной звонок и дальше Оскар положил руки на стол, оперся на них головой и, закрыв глаза, словно бы вернулся в самый странный, да и самый, пожалуй, опасный разговор в его жизни.
  
  11
  
   - Открыто! - донеслось приглушенно и как бы издалека. Оскар Родионович потянул на себя железную дверь и та мягко и плавно поддалась. Не раздумывая, майор шагнул в квартиру, одновременно прикрыв дверь за собой и защелкнув ее на защелку. Никакого арсенала у него при себе не было, кроме табельного 'Макарова' в наплечной кобуре. Он прошел по коридору вперед и вдруг почувствовал, как кто-то пристально смотрит ему в спину. Он резко обернулся. У входной двери, перекрывая ее, стоял тот, о ком грезил его друг Некромант и за кем охотился он сам.
   - Однако! - признал Оскар. - Как вы там очутились?
   - Очень просто, я сидел под потолком, упершись в стены, а когда вы прошли в дом, просто спрыгнул, - тяжелый, низкий голос звучал, как ни странно, успокаивающе.
   - Куда прикажете? И разуваться ли? - совершенно спокойно спросил Оскар. Если бы этот человек хотел его убить, то он был бы уже мертв, в этом 'важняк' ни секунды не сомневался. И про 'разуться' он спросил не из обязательной вежливости, а увидев, что полы в комнатах и коридоре застелены настоящими циновками. Вообще, в убранстве квартиры главенствовал азиатский стиль, но какой страны, Оскар определить не смог.
   - Как и все русские, мы предпочитаем кухню, я думаю, да? Давайте пройдем туда. И, если вы не против, то снимите ботинки, а я дам вам тапочки.
   Оскар шагнул назад, в коридор и послушно скинул туфли. Гроза же бандитов и спецназа протянул ему тапки, как отметил майор, совершенно новые и ни разу не надеванные. Специально, что ли, купил? Тем более, что сам хозяин был обут во что-то, напоминающее чешки, на тонкой подошве, черные, но с белым 'язычком'. Дальше шли свободного покроя, простые штаны, кажется, от спортивного костюма и той же материи и цвета джемпер с просторным капюшоном, сейчас лежавшим на мощных 'трапециях' убийцы.
   Оскар никогда не был и не претендовал на звание спортивного человека, разве что несколько лет занимался дзю-до в школе средней, общеобразовательной, и самбо в высшей школе милиции, но этого багажа и опыта матерого оперативника, вполне хватило ему, чтобы понять - перед ним человек, необычайно сильный физически и подготовленный, мягко говоря, прекрасно. Оскар привычно опустил глаза к рукам хозяина и увидел две самые обыкновенные кисти рук, разве что очень развитые, крепкие, надежные, как кандалы. Дальше рассматривать ему не пришлось, гость вежливо отступил в сторону, и Оскар прошел в кухню, где, к счастью, оказался привычный для него стол и табуретки, и тут же занял одну, лицом к двери, не дожидаясь приглашения.
   - Я читал про эту привычку оперативных работников, - ничуть не удивившись, сказал хозяин, - но почему-то думал, что это лишь литературный прием.
   В его манере говорить, в построении предложений явно чувствовалось, что этот человек или имеет хорошее образование, или же очень много читал.
   - Меня зовут Хан, - низкий, негромкий голос действовал на Оскара поневоле успокаивающе, хотя ни одной причины для покоя у него не было. - Я расскажу вам мою историю, а так как она покажется вам бредовой, приведу и доказательства. И еще. Извините, но я обязан вас предупредить - если за вами поспеет кавалерия, то все они, кроме вас, проклянут день своего рождения.
   - А почему же кроме меня? - с усмешкой спросил майор.
   - Я же обещал, что вам ничего не угрожает,- несколько удивленно отвечал Хан.
   - Понятно.
   - Не желаете ли чаю? - спросил Хан. - У меня есть вполне приличный китайский черный чай. Общаться станет проще. Не думайте, я ничего не собираюсь туда подмешивать и выпытывать у вас секреты вашей работы, - Хан улыбнулся. Только сейчас, при свете солнца, бьющего в окно, Оскар увидел два коротких, выпуклых шрама на правой скуле Хана, идущие параллельно друг другу. И четыре свежих - на левой.
   - Чай был бы весьма кстати, - искренне обрадовался Оскар. Странное чувство овладевало им - ему было спокойно и приятно в этом доме, в компании человека, который как детей перекалечил и убил группу спецназа во главе с недоразвитым замом. Возможно, спокойно ему было от того, что он зашел уже так далеко, как и не собирался, и терять (а может, и ловить), ему было совершенно нечего. Если он сделал глупость, придя сюда, то он дурак. А длить дурацкую жизнь - удел дураков, да еще и трусливых.
   - Хорошо, - кивнул Хан, - что вы хотите чаю. Попроси вы кофе, я бы оказался в неловком положении нерадивого хозяина, но я сам его не пью, а живу один, гости же, которые тут бывают, тоже предпочитают чай. - С этими словами Хан поставил на конфорку чайник, предварительно налив в него воды из фильтра и зажег газ.
   - Скажите, зачем вы меня пригласили? - в лоб спросил Оскар, - какую вы преследуете цель? Убить меня было бы проще на улице, взяток я не беру, клянусь вам в этом (Хан вскинул руки в жесте, говорящем: 'Не сомневаюсь', но промолчал), или вы надеетесь разжалобить меня? Тоже не получится. Понимаете, Хан, вы перешли все мыслимые и немыслимые границы. Если раньше, до бойни в парке, я вам сочувствовал, то после нее вы для меня - убийца моих товарищей, а такого мы не прощаем.
   - Я далек от мысли просить прощения за убийство, это было бы простым идиотизмом. Но я скажу, разумеется, чего я хочу. Я хочу, чтобы вы поняли меня, поняли мотивы мои и, возможно, посмотрели бы на мои дела с новой точки зрения. И еще. Посадить меня в тюрьму не удастся никому. Просто примите к сведению, не думайте над этими словами и не ищите подвоха в них. Просто примите. Вода - мокрая, небо - голубое, а посадить Хана в тюрьму не получится.
   - Вы позволите курить? - спросил опер, только что обративший внимание, что вытяжка в кухне Хана висела не над плитой, а над столом.
   - Да, только включите вытяжку, - сказал Хан и поставил перед Оскаром мельхиоровую пепельницу.
   - А скажите, почему у вас вытяжка над столом? - поинтересовался Оскар.
   - Ко мне очень редко, но приходит в гости человек, который курит трубку. А я не люблю табачного дыма, потому и повесил ее, - как что-то само собой разумеющееся, сказал Хан.
   - Э-э-э... То есть, из-за того, что к вам крайне редко заходит курящий человек и курит, не считаясь с вашим отношением к этому, вы повесили вытяжку? Почему?
   - Все очень просто. Я уважаю этого человека и не мне, кому он заменил в свое время отца, запрещать ему делать то, что он делать привык и что ему делать нравится, - невозмутимость Хана почему-то не раздражала Оскара, хотя обычно чрезмерно невозмутимые люди казались ему ненатуральными, ненастоящими, вычурными даже казались. Но Хан этих чувств не вызывал.
   Они помолчали, прислушиваясь к чайнику со свистком. Хан поставил на столешницу у плиты две чашки с крышечками и снова сел за стол. Оскар вновь всмотрелся в его руки. Что-то странное было с ногтями у этого человека. Они накрывали, казалось, всю последнюю фалангу, что встречается, хоть и редко, но было в этих пальцах что-то еще и вот это 'что-то' никак не удавалось Оскару отследить. Хан, поймав его взгляд, перевернул руки ладонями вверх и протянул их к майору. Ладони Хана покрывали жесткие, старинные мозоли, какие бывают у тех, кто всерьез 'таскает железо', но пальцы Оскара интересовали куда больше. На последней фаланге, казалось, не было папиллярного узора, а была жесткая, темная и мертвая кожа. Хан незаметно улыбнулся и убрал руки.
   Тут чайник засвистел и Хан легко, хотя вес его явно превышал сотню с лишним килограммов, встал с табурета и подошел к плите. Голыми пальцами открыл крышку на чайнике, посмотрел внутрь и кивнул: 'Кипит'.
   - Так он же свистел, значит, кипит? - в этом доме и в компании этого человека Оскар уже сам не понимал, что верно, а что нет.
  - Бывает, что свистит, а еще не кипит. Лжет. Лицемерие и лживость нельзя прощать даже чайнику, - наставительно сказал Хан, все так же голой рукой снимая с плиты чайник, а второй открывая банку с чаем.
  - То есть? - поразился Оскар.
  - То есть, если чайник свистит, а еще не вскипел, то его следует оставить на огне, пока его свист не начнет соответствовать истине. Если он при этом сгорит, невелика потеря - лицемерный чайник.
  - Вы понимаете, что вы сейчас наговорили? - с интересом спросил Оскар Родионович.
  - Не до конца. Но чувствую, что в чем-то я был прав. А вообще это была шутка, господин майор, - отвечал преспокойно Хан. Он споро, умело, четкими, отработанными движениями заварил в чашках чай и накрыл их крышечками. Поставил одну перед Оскаром, а вторую взял себе.
  - Предупреждаю, что сахару вы не получите, - сказал Хан.
  - Баловство это - чай с сахаром, - согласно кивнул опер. Он и в самом деле уже много лет не сластил чай.
  Они понимающе покивали друг другу. Хан впервые за все это время внимательно посмотрел в лицо оперативника. Лицо Оскара, худое, остроскулое, тщательно выбритое, с твердым, костистым подбородком никак нельзя было бы назвать ординарным, тем более, что при светло-голубых глазах, он был чернобров и черноволос. Глаза были широко расставлены и смотрели почти не моргая. Зачесанные назад волосы обнажали высокий, с выпуклыми буграми, лоб.
  Лицо Хана принадлежало к типу лиц, которые принято называть малоподвижными. Широкое, широкоскулое, пересеченное по правой щеке уже упоминавшимися двумя шрамами и четырьмя - по левой, оно напоминало маску. Надбровные дуги были очень хорошо развиты, бровей, как таковых, почти не было, а глаза казались полуприкрытыми из-за тяжелых верхних век с редкими ресницами. В его коротких темных волосах, без претензий расчесанных 'под горшок' не было седины, но зато она основательно ударила по его усам и бородке. Взгляд Хана был очень тяжел, хотя и без угрозы. Между его почти что отсутствующих бровей глубоко врезалась в кожу странной формы складка, на которую Оскар обратил внимание еще при составлении фоторобота. Нет, все-таки это было явное 'W'. А если чуть повернуть голову, то явное 'М'. Нетрудно было представить, в какую страшную маску способно обратиться лицо Хана в приступе ярости. Впрочем, ладно. Судя по его манерам, в ярость он впадает крайне редко.
  Хан посмотрел на часы, тикавшие на столе и открыл крышечку на своей чашке.
  - 'Чай готов, извольте кушать', - процитировал он известное стихотворение и подал майору маленькую ложечку.
  - Спасибо, - Оскар, изо всех сил стараясь не стукнуть ложечкой о стенку чашки, старательно мешал напиток. Хан делал то же самое. Вдруг охватило их нечто вроде азарта, они мешали чай все быстрее и быстрее, это чем-то напоминало игру с ножом, когда двое на скорость тыкают острием ножа между пальцами, положенными на стол, до первой крови. Первым звякнул Оскар, нахмурил брови, а Хан только усмехнулся. Майор хлебнул чаю, откинулся на спинку стула и выжидательно посмотрел на Хана. Тот понял, в свою очередь, поднес чашку к губам и начал рассказ.
  
  12
  
   ...Хану снились сны. Они начали приходить к нему после памятного поединка, того самого, что лишил его занятий у наставника. Сны эти... Сны эти были прекрасны. Красочные, безо всякой примеси бреда, которая обычно сопровождает даже реальные сны, всегда от первого лица. В этих снах он то мягко шел, то стремительно бежал, делая длинные прыжки и никогда не видел себя со стороны. Эти сны всегда отправляли его в какой-то, будто бы ненастоящий, лес - кроме растений, привычных Хану по средней полосе, попадались какие-то совершенно невиданные деревья, кустарники и цветы.
   В этих снах Хан убивал зверей, охотился, несся за добычей в коротком, быстром рывке, прыгал, сбивая жертву с ног, и хватал за шею, чувствуя, как после слабого сопротивления плоти, его зубы и пальцы беспощадно разрывают, прокалывают тело поверженного животного.
   Добыча его тоже немного смущала. Сомнений нет, это были и кабаны, и олени, и лоси, но все они чем-то неуловимо отличались от знакомых ему по фильмам или фотографиям, зверей. Он не смог бы объяснить, отчего эта мысль приходит к нему, когда все остальное он делает почти автоматически.
   Но как прекрасны были эти леса, где царил, невозбранно царил Хан, не видевший себя со стороны! Он с удовольствием плавал в кристально чистых реках, дремал (во сне) на открытых лужайках, оглашал леса неистовым рыком, но так и не мог понять, кто он. Сны словно насмехались над ним, не посылая ему даже соперника одной с ним крови, несмотря на его регулярные вызовы на бой, которыми он оглашал леса, приглашая всякого, кто осмелится сразиться с ним. Не находилось никого. Это был его лес, его реки и озера, его тропинки и места отдыха, его добыча и его царство. Он был счастлив в своих снах, счастлив до тех пор, пока во сне его не настигала надоедливая мысль: 'А кто же, все-таки, я?!' На этом он, как правило, просыпался.
   Хан видел сны. Великолепные, живые, чарующие сны, он не желал просыпаться, в этих снах он был собой. Он не понимал, не мог до конца понять, почему именно это чувство довлело над ним в его снах, но он чувствовал, что он там, где он должен быть, и тот, кем должен быть. Но кем? Этого он увидеть не мог, как ни старался.
   Каскады запахов и звуков, которых никогда допреж не слышал он в реальной жизни, окружали его в этом волшебном, родном ему до последнего листика папоротника, лесу. Эти запахи и звуки он разбирал так же легко, как читает человек книгу на родном ему языке. Вон там бодаются олени за самку. Там цветет опасный, неприятно пахнущий цветок. Вчера тут прошел кабан. Заворочалась в дупле сова, ожидая ночи. Это было, это все принадлежало, было даровано ему. И он был счастлив.
   Очевидно, для полноты счастья, в реальной жизни от него ушла жена, как раз в тот день, когда наставник дал ему чистые книги и простился. Сначала он не понял, что ее нет дома, а когда вошел в спальню, то нашел лишь составленную в очень холодных тонах, записку, где его извещали, что с этого дня он совершенно свободен, больше никто не стоит меж ним и его тягой к смерти в этих дурацких поединках и соревнованиях и что никто больше не сможет помешать его общению с наставником. Все. Точка. Хан пожал плечами, скомкал записку в шарик и бросил в ведро. 'Все так, всегда так'. Ничего не поделаешь. Еще один кусок его жизни отвалился или оторвался и канул в небытие, куда уходило все больше и больше того, чем, казалось, он дорожил. Казалось? Слово было странным, но верным. Да, ему не хватало его наставника, да, он скучал по своей жене, которую больше никогда не видел, так как она уехала из города, но чувства эти, как признавался он сам себе, не были столь острыми, какими могли бы быть.
  
   Не горько - маетно и пусто на душе,
   И нет ни радости, ни веры, ни надежды -
   Я о надежде говорю, добавив "прежде"
   Да стоит ли и говорить о ней вообще?
  
   Еще недавно, сколько минуло с тех пор?
   Во что-то верилось, на что-то уповалось,
   Что все изменится порою мне казалось -
   И снова тот же тын и снова тот же двор.
  
   И снова я, как неприкаянный, болтаюсь,
   И снова я один, да мне ли привыкать?
   Далек от мысли я возвышенно страдать
   И ждать погоды с моря я не собираюсь.
  
   Себя ль жалеть? Уже постыло и смешно.
   Меня смутить предательством не просто,
   Песком минут засыплет счастья остов,
   Что ж до уныния - оно и впрямь грешно.
   (Стихи Хана)
  
  Матери Хан почти не помнил. С пяти лет, под жестким контролем своего отца, пожилого
  человека, он начал постигать азы гунфу, йоги, цигуна. В двенадцать лет он уже неплохо владел и акупунктурой. Примерно в этом же возрасте он познакомился и со своим будущим наставником, хорошо знавшим его отца. Он выступал на соревнованиях, как открытых, так и закрытых, но никогда - в боях без правил или подобных им бредовых и показушных мероприятиях. В армию он не пошел по той простой причине, что отец сказал, что два потерянных года обернутся для его развития хуже, чем он может даже себе вообразить, а потому Хан потратил большую часть одного из денежных призов и купил себе инвалидность. Понятия 'надо', 'положено', 'долг перед Родиной' не были для них с отцом пустым звуком, но понимали они его очень по-своему. Случись война, отец и Хан наутро бы уже были в военкомате, а просто так овладеть филигранной техникой владения шваброй, потратив на это два года, они расценивали как глупость.
   Годы шли, отец старел, потом слег. Перед самой смертью он сказал Хану, что он - не родной ему отец. Что его настоящий отец был убит, и что мать пережила его ненадолго. Хан пожал плечами - что он мог сказать? Какие слова, кроме благодарности мог он произнести? Отец (Хан не смог назвать этого человека иначе) сказал еще, будто матушка Хана говорила, что настоящего отца убили бандиты, отнимая вечером сумку.
  Так, в девятнадцать лет, Хан остался совершенно один. Он продолжал тренировки, экономно тратя оставленное отцом небольшое наследство и подрабатывая порой, а в один прекрасный день к нему пришел и, надымив на кухне трубкой, пригласил переселиться к себе человек, ставший его наставником и другом на целых двадцать лет. Тот факт, что отношения между ними практически прервались, когда Хану было тридцать два года, ничего не менял - наставник так и остался ему и другом, и учителем.
  Хан остался совершенно один. Фанатизм, которым отдавали его тренировки, в свое время не дал ему времени на то, чтобы обзавестись друзьями, да и сходился он с новыми людьми трудно, разве что успел жениться, но это дело нехитрое и уж никак не показатель. Особенно учитывая, чем все окончилось.
  В тридцать два года, накануне своего дня рождения, Хан остался один совершенно. Словно незримая стена оторвала его от мира, замкнула в темницу, не давая ответов и не ставя вопросов, в которых мог бы крыться ответ. Из его жизни попросту вырвали все, чем он жил. Все, чем он дорожил. И бросили Хана в реку, 'текшую острыми мечами и кинжалами'. Не впервые приходилось Хану плыть против течения, как и сражаться одному против всех, но в этот раз на берегу не виднелось спасительной цели, ради которой стоило бороться до последнего. Но тут пришли эти сны. Днем - изматывающие тренировки, медитации, пробежки, прогулки - он уже мог позволить себе не работать, удачно распорядившись всеми средствами, что попадали ему в руки. Не то, чтобы он мог считать себя богатым человеком, но человеком достатка обычного, хорошего, среднего для провинции - вполне. Это его устраивало.
  И вот пришли его сны. Черная, так и не затянувшаяся за семь лет дыра в душе Хана, казалось, начала рубцеваться, заполняясь цветами, запахами, вопросами. Регулярность снов удивляла его, а так как мышление его было куда более раскрепощено цигуном и медитациями, чем мышление обычного человека, то тревога обошла его стороной. Если он видит такие сны - значит, он должен видеть такие сны, до тех пор, пока он, наконец, или не найдет ответа на пока что не до конца составленный вопрос, или... Второе 'или' несколько смущало его. Ему думалось, что сумей он понять, кто он в этих дивных, дивных снах - и все. Будет найден ответ на все сразу.
  Запредельная, лютая, никогда досель не испытанная Ханом ярость охватила его в одном из снов. В этом сне он мирно грелся на солнышке на своей любимой полянке, как вдруг обоняние, равно как и слух, поведали ему, что к поляне кто-то идет. Это не был кто-то один, это было несколько визитеров и запах их ни о чем не говорил Хану. Но запах свежей крови он почуял одновременно с запахом чужаков. Он мгновенно вскочил. Эти существа убили в его лесу оленя и теперь волокли его по направлению к Хану. Допреж никто ни разу не осмелился охотиться в его угодьях, разве что стервятники подъедали остатки, никто не осмеливался перебить своим запахом его меток, которые он регулярно оставлял на границах своего царства, а теперь кто-то убил его оленя в его лесу и нес его к нему же!
  Во сне мысли его были выражены несколько иначе, это уже потом он постарался облечь их в слова. А тогда...
  На границу его полянки вышло странное создание, обмотанное шкурами зверей, двигающееся, как обезьяна, на двух ногах. В руке он нес толстую палку, с прикрученным к ней куском острого камня, или кости - не важно. Все уже было неважно для Хана, в голове которого бушевал кровавый буран - эти твари убивают в моем лесу! Да, именно твари, а не тварь, ибо к тому моменту на полянку вышло еще трое подобных первому, существ, тащивших на себе его оленя. Не раздумывая, Хан кинулся на пришельцев. Тот, кто первым увидел его, побелел, как осеннее небо, но выставил перед собой свою палку. Остальные трое бросили оленя и тоже приготовились к драке, или, вернее сказать, к смерти. Но тут из леса вылетела еще одна палка, потоньше тех, которые были у незнакомых пришельцев, и ударила Хана в плечо, разорвав шкуру и опалив тело огнем боли. Но этот огонь был просто поглощен огнем его бешенства.
  Миг - и он уже возле того, кто вышел на полянку первым. Тот неуклюже пытается достать Хана палкой, х-ха! И вот уже он визжит, как свинья, стараясь убежать, но выпущенные кишки путаются у него в ногах, и он падает, наконец, не прекращая голосить. Еще миг - и голова второго существа лопается кровавыми брызгами, и безголовое тело падает на траву. Как медлительны, как убоги были эти твари! Двое оставшихся кинулись было бежать - Хан в два прыжка настиг одного и прыгнул ему на спину, буквально сломав того страшным ударом о землю, усиленным весом самого Хана. Четвертый уже давно бросил свою палку и теперь лежал ничком, закрыв голову руками. Не помогло. Но теперь Хана интересовала последняя тварь, которая, он прекрасно понимал это во сне, кидала в него палку. Запах тварь оставила просто роскошный, который вел к нему, как торная дорога. И по этой дороге сейчас неслось буйство плоти и нервов, носившее в жизни имя 'Хан'.
  Он настиг существо на берегу реки, которой с этой стороны заканчивались владения Хана. Если бы они убили оленя на том берегу, то, скорее всего, вернулись бы к себе живыми. Убегающий бросился в воды реки и поплыл, а Хан, ни секунды не медля, кинулся вслед за ним, настиг посреди реки, поравнялся с ним и вцепился зубами в голову. Хруст - и безжизненное тело, кружась, плавно уходит под воду, а Хан, вернувшись на свой берег, испускает победоносный, громовой рев, словно приглашая к себе тех, кто мог вновь прийти с того берега.
  Он проснулся. Дикая энергетика сна словно прокрутила его через мясорубку. Он встал с кровати, занялся привычными делами, но что-то говорило ему о том, что старого Хана больше нет. Как нет больше и старого мира. Обученный думать людьми мудрыми, он сел на пол, закрыл глаза и погрузился в анализ сна и реальности. Чем были его сны? Убежищем, да-да, убежищем они были! - мысль ударила его, будто тараном. Но отчего он скрывался в них? Кого не было в его снах, где он был так счастлив? Людей - второй удар словно потряс башню его былых устоев и понятий об окружающем мире. Люди, люди. Эти твари во сне были людьми. И даже там, в маленьком раю Хана, они показали, что способны испортить все, к чему прикасаются. Даже там им, наверняка, опытным лесовикам, приспичило убивать оленя на чужой им земле, а потом еще и плестись с ним по его, Хана, лесу! Дикая наглость, тупая, прущая призовой свиньей, наглость, пропитывала каждый их вздох, каждый шаг, каждый миг их жизни.
  А что он получил от людей в жизни? Много хорошего? Смерть настоящего отца, ранний уход матери, уход жены, наставник, бросивший его... Да, хорошо. Согласен. Он сам не искал дружбы с людьми - но неужели, говоря по совести, он такая мразь, что никому не хотелось бы искать его дружбы самому?! Искали, да, но он видел, что ищут покровительства, защиты, но не его самого и он игнорировал такие позывные извне. Женщины? Почему в его жизни нет той, которая приняла бы его любого?! Слишком многого прошу?! Я не прошу, я пытаюсь понять, чем, чем заслужил неприязнь людскую и равнодушие их. И понял, что, отметая его долю вины, люди, в целом, вели себя по отношению к нему ничуть не лучше. Хуже. Он никогда не опаздывал на деловые встречи, всегда держал слово, ни разу никого не 'кинул', не предал. А его самого и кидали, и предавали и не раз, и только многолетнее умение держать себя в руках и видеть мир с разных сторон удерживали его от мести. И вот ему тридцать два года, возраст, когда уже не бывает друзей. Когда уже не бывает юности. Чистоты чувств, да и то, есть ли она вообще? Или отмирает ненужным рудиментом одновременно с формированием вторичных половых признаков?
  Открытие было ужасным, холодный пот облил тело Хана, но он чудовищным усилием воли взял себя в руки. Что именно так его потрясло - низменность тех, среди кого он живет, почти не контактируя, или же тот факт, что он сам человек и что еще, наверное, много лет суждено ему быть тем, к кому испытывал он сейчас крайнее отвращение и среди тех, к которым он испытывал его же? И что теперь со всем этим делать?
  Хан был совсем один со своими снами и мыслями. Человек, близкий ему настолько, чтобы выслушать и понять, сам отказался от него, как думал Хан о своем наставнике. О жене он уже почти не вспоминал, не умея простить предательства и не желая этому учиться. Он увеличивал нагрузки в занятиях, истязал тело тренировками, а душу пытался смягчить и очистить медитациями, но сны не оставляли его. Только теперь в его снах незримо, как правило, присутствовали люди. Запах дыма, донесшийся из-за реки. След на 'его' берегу. Мерзкие вопли откуда-то, опять же, из-за реки. Временами он чувствовал, что эти твари (во сне он не знал им имени) переправляются на его берег и, возможно, даже охотятся. И однажды он накрыл двух следующих на месте преступления. Они только что убили и максимально быстро потрошили молодую косулю, боязливо косясь по сторонам и держа под рукой свои смешные палки. Он вышел со стороны реки, отрезая им возможный путь к отступлению и, играя, погнал несчастных (это понятие во сне тоже было для него пустым звуком) через лес, к каменистой гряде. В отличии от первого маленького стада существ, эти двое даже и не пытались сражаться и потому он, вволю погонявши их, просто и быстро убил обоих. Убил, но есть не стал. Презрительно помочился рядом и ушел, фыркнув.
  ...Это случилось на четвертый год одиночества Хана. Сны его, когда-то бывшие даром небес, становились все чаще совсем уже нерадостными. А этот превзошел все остальные. Он спал на полянке, на той же самой любимой своей полянке, сон его был тревожен, но проснуться он не мог до тех пор, пока чуткие ноздри его не поймали густой запах дыма. Не успев проснуться, он оказался на ногах, ища источник опасности, о которой истошно выл его инстинкт. И он увидел его, своего единственного врага, перед которым трепетал - огонь шел полукругом, отрезав Хана от леса и оставляя лишь все более сужающийся проход в сторону реки. Не раздумывая, кинулся он бежать, а рядом с ним спешили те, кого почитал он добычей, но сейчас им было глубоко наплевать друг на друга.
  Травоядные веером рассыпались по берегу реки, а сам Хан вдруг увидел, что берег переполнен теми тварями, что когда-то охотились в его лесу, жгли огни за рекой и визжали на весь лес, когда он покарал их. Игнорируя травоядных, существа эти, размахивая горящими ветками и палками, полукругом же шли на него, Хана! Он бросил взгляд через плечо - огонь уже достиг кромки леса и в его распоряжении оставался только берег, усыпанный тварями с горящими ветками в руках.
  Ярость, душившая его, требовала атаковать. Инстинкт требовал бежать от огня - и от лесного пожара, и от веток в руках людей. Он метнулся по берегу, но вдруг земля подалась под ним и дикая боль пронзила его бок - он упал в неглубокую, к счастью, яму, существам не хватило времени вырыть более глубокую и кол, врытый на дне, рассек ему шкуру на боку, порвал мышцы, и кровь его хлынула темной волной. В тот же миг, как только кровь его упала на землю, ярость взяла верх над инстинктом. Огни? Палки? Рана? Их много? Образами неслись перед Ханом мысли, которые посетили бы человека в таком состоянии, но зверь мыслил иными категориями.
  Из ямы он выскочил легко, не обращая внимания на рану, ярость убила боль. В тот же миг горящая ветка ударила его прямо по голове, он отшатнулся и увидел, что существа берут его в кольцо, выставив вперед свои палки с каменными наконечниками и пылающие сучья. Не думая больше, Хан кинулся прямо на них, но они обнаглели настолько, что не кинулись врассыпную. Хану этого и не требовалось - он просто перепрыгнул через их кольцо и обрушился, наконец, на показавшиеся перед ним спины. Да, слишком много времени требовалось существам, чтобы быстро перестроиться. Кольцо распалось. Кто-то уже кинулся в реку, кто-то вопил, нанося Хану удары своими палками, кто-то уже был мертв, кровавый смерч ярился на берегу реки, а горящие ветки и листья, летящие по ветру из леса, придавали картине какой-то мрачный романтизм. Он сражался так, как должен был сражаться он, тот, кем был он во сне - один против всех, без единого шанса на победу, окруженный врагами и предавшей его природой, да, но отступать он не умел. Немало обломанных палок торчало из его боков, засев в рассаженных каменными наконечниками, мышцах, когда на берегу, наконец, в живых остался только он один. Он осмотрелся. Пожар доел сам себя и погас, благо ветер не повернул в другую сторону. На берегу оставались лишь убитые и раненые твари, которым недолго оставалось жить. И он, Хан, последний, кто еще оставался стоять. Громовой, раскатившийся, как весенний гром, рев исторгся из груди его, но тут тьма быстро начала заволакивать его глаза, адская боль от бесчисленных ран разом настигла его, земля вдруг ударила его в грудь и подбородок, а потом мир исчез.
  Хан, проснувшись, ощущал, как новое знание оседает в его душе. Если не хочется быть кем-то, кем ты быть не хочешь, то ты всегда можешь сражаться. Во сне он мог убежать, уплыть, трусливо сгореть, но он ни на миг не усомнился во сне в правильности своего решения - биться, биться насмерть, биться, когда глупо и думать о битве, биться одному против всех и, победив, умереть.
  Этот сон был последним сном Хана о его волшебном лесу, где нашел он самого себя.
  
  
  13
  
  - И что было дальше? Вы решили, что 'право имеете'? Из-за серии снов, шуток подсознания, вы решили, что вознеслись над человеком? Но вы даже не видели в своих снах, кто вы такой! - жестко сказал Оскар.
  - Вы торопите события, - низкий, медленный голос Хана заполнил кухню. - Посчитайте, когда начались события, которые бросили вас на поиски меня и когда прекратились сны. Люди вечно торопятся куда-то, хотя от торопливости никакого толку, поверьте мне, нет.
  - Вам бы следовало тогда показаться врачу или психоаналитику, я думаю, - сказал Оскар.
  - И чего бы нового я узнал? Поймите, мое сознание с самого детства организовано иначе, чем у обычного человека. Там, где вам страшно, мне становится любопытно. И ответы я привык искать сам, или же получать их порой от тех, кому доверял.
  В этом 'доверял' крылась глубокая грусть. Она не прозвучала в голосе, не отразилась в глазах Хана, но она, казалось, просто мелькнула и растворилась в воздухе и исчезла, побежденная волей этого человека.
  - И до чего вы додумались, могу я узнать? - сердито спросил Оскар, понимая правоту собеседника.
  - Само собой, - все так же неторопливо отвечал Хан. - Именно поэтому вы здесь. И, возможно, еще не раз придете.
  - А вы уверены, что я вас не задержу под конец нашей милой беседы? Я ведь вам, к слову сказать, вообще ничего не обещал.
  - Нет, не задержите, это выше ваших сил, не обижайтесь. Это просто факт. Вы же не печалитесь, что не в состоянии одолеть в борьбе железнодорожный локомотив? Вот и тут примерно то же самое, - это было сказано не с вызовом, не с гордостью, вообще почти равнодушно, лишь бы донести до собеседника информацию, которая помешала бы ему делать глупости.
  - Хорошо, допустим. А что было потом? - спросил Оскар, осознав правоту слов Хана. В самом деле, человек, положивший играючи группу спецназа, мог позволить себе и легкую браваду, но не позволил и этим расположил к себе Оскара еще больше. Оскару было очень неуютно ощущать, что Хан нравится ему. Это походило на предательство. Слово это привело его в чувство.
  - Потом? Потом сны прекратились. Я просто остался один.
  Хан говорил правду. Без его снов, которые вносили успокоение и радость в его жизнь, ему стало совсем одиноко и он полностью, до фанатичного служения, отдался тренировкам, чтению, йоге и цигуну. Таскал железо, бегал по утрам и жил строго по графику, подчиненному тренировкам. Но это помогало слабо. Хоть он никогда не был компанейским человеком, оставаться совсем один надолго он не привык. Временами он находил себе какую-нибудь непродолжительную работу, но люди, с которыми приходилось ему трудиться, почему-то все сильнее с каждым разом напоминали ему тварей из его сна. Свои мысли, свои чувства он то записывал в книги, данные ему наставником, то писал стихи, очень жалея, что не умеет он рисовать - тогда бы он покрыл картинами своих снов, покинувших его, все стены своей трехкомнатной квартиры. И чувство, что он делает что-то не так, постепенно стало доминировать над ним.
  В боевых искусствах предпочтение он отдавал стилю 'тигра', одному из основных стилей монастыря Шаолинь. Люди, учившие его, не выступали на площадках и не вели групп, собирая жатву в виде платы за уроки. Они и в самом деле знали, скажем так, что в дзю-до, к примеру, есть удары, а в карате - броски. Он мог и бросать, и бить кулаками, или ребром ладони, но всему он предпочитал 'коготь тигра' - удар, наносящийся растопыренной пятерней с согнутыми пальцами, повреждения от которого снаружи - ничем не примечательные синяки или рассаженная кожа, но последствия которого наносят повреждения внутренние, с жизнью совместимые мало. Физическая сила, конечно, не основа основ для ведения боя, но Хану хватало ума понимать простую истину, что чем больше вложишь, тем больше и получишь. Хотя в 'когте', конечно, основную роль на себя берет сброс энергии. И диковатые способы закалки ударной зоны - кончиков пальцев, где в дело идет и рис, и гравий, а чтобы не село зрение, необходимо очень хорошо владеть цигуном, ибо на кончиках пальцев и нашли прибежище акупунктурные точки, отвечающие за зрение и, занимаясь только внешней работой с пальцами, легко можно было стать 'подайте, люди добрые, слепому на пропитание...'
   Но все, что он делал - занимался ли, писал ли, читал ли, работал ли - все это было не то, что ему было нужно. Хуже всего было то, что он не смог бы сформулировать, что ему нужно. Сны изменили его сознание необратимо, гадать, в лучшую сторону или худшую, он не стал, понимая, что ответа не найдет. Но он чувствовал в себе какую-то запертую дверь, за которой пряталась та его часть, к которой стремился он пробить дорогу. Дело шло туго, а если честно, то не шло совсем. И еще кое-чем наградили его сновидения, по которым он так скучал - Хан все больше переставал чувствовать себя своим в окружении людей. Он не чувствовал себя ни выше, ни ниже, ни лучше, ни хуже - просто люди и он стояли на разных берегах и меньше всего Хану хотелось на другой берег.
   Сложившуюся ситуацию отнес он к искусу, и гордость лишь не позволила обратиться ему за помощью к наставнику, который редко, но заглядывал в гости, пыхтя трубкой. Он победит его, искус, сам, сам найдет лекарство. Скорее всего, это та ступень, которая выше остальных на пути боевых искусств и перепрыгнуть ее ученик может лишь сам.
  
  Есть на свете слова, которые никогда не произнесешь,
  Не потому, что боишься, не потому, что навет или ложь,
  Но много легче под лопатку словить неожиданный нож.
  Просто в осколки разбились слова, осколки не соберешь -
  Усмехнувшись, бросаешь и дальше идешь.
  
  Есть на свете дома, где дверную ручку не станешь трогать,
  И не потому, что чрезмерно роскошна или слишком убога,
  Словно вампир, ты незваным здесь не переступишь порога.
  И снова дорога, снова дорога, снова одно и то же - дорога -
  Версты годами сменились на этой дороге.
  
  Есть на свете сумерки и вечера, где и минуты имеют вес,
  Каждый час, смеясь, вопрошает: "Что осталось? А взвесь!"
  Эти сумерки тебя ждут, кажется, по всем городам и весям,
  Но тяжелее всего от того, что никто не скажет: "Я здесь..." -
  Не "люблю", не "хочу", а просто: "Я здесь"
  
  Есть на свете слова, есть на свете дома, есть на свете сумерки и вечера,
  Над которыми властно, жестоко и строго, безгранично довлеет "вчера".
   (Стихи Хана)
  
  14
  
  - И что же было с вами дальше, Хан? - закуривая несчетную сигарету, спросил Оскар.
  - Вы, случайно, не хотите закусить? Как сказано у Булгакова 'без церемоний'? - внезапно поинтересовался Хан.
  Привычка, многолетняя привычка отказываться от еды и питья в доме, где он оказывался впервые, просто взвыла у Оскара в душе. Но, с другой стороны, 'раз уж оно так все сложилось, то пусть уж идет, как идет'.
  - Да, знаете, неплохо бы. Вы, наверное, вегетарианец? - с интересом спросил Оскар.
  - С чего бы это вдруг? Это вы про йогу и цигун? - искренне удивился Хан. - Никакой я не вегетарианец, хотя, разумеется, в рационе всегда есть фрукты и овощи. Или вы просто хотите намекнуть, что вы предпочли бы вегетарианскую пищу? Тогда разочарую. У меня есть только плов. С постным мясом и, конечно, не бараниной. Ибо купить во Владимире, да и вообще в России, приличную баранину - дело гиблое.
  Хан поднялся, и майор снова отметил, как мягко и плавно движется этот тяжелый и крепкий человек. В несколько минут он разогрел утятницу с пловом и положил две абсолютно одинаковые порции себе и оперу.
  - Хлеб? - спросил Хан, подавая вилку.
  - Нет, спасибо. Думаю, что хлеб с рисом неважная идея.
  - Я тоже так считаю, - согласился Хан и приступил к еде. Оскар последовал его примеру. Плов оказался весьма вкусным.
  - Сами готовите? Или приходит кто? - спросил он совершенно нейтрально. Но в какую-то долю секунду спокойные глаза Хана наполнились дикой яростью, тут же исчезнувшей.
  - Вопрос опера, - усмехнулся он.
  - Нет, я не проверяю ваши контакты, поверьте мне. Просто очень вкусно и я, в самом деле, просто спросил, ваше ли это творение, или кто-то приходит готовить, - совершенно искренне отвечал майор. Хан пристально посмотрел на него, успокоился окончательно (хотя лишь глаза на долю мига выдали его, внешне он даже не нахмурился).
  - Да, готовлю сам. Не люблю чужих в доме, - отвечал Хан и до конца трапезы они больше ни словом не обмолвились.
  - Вы спросили, что же было дальше? Извольте, я готов отвечать, - раздался низкий голос Хана и тут плеер выключился.
  - Что это такое?! - напустился Некромант на Оскара. Тот достал второй плеер из другого кармана и снова щелкнул 'PLAY'.
  Шли годы. Все реже делались записи в книге, одной из трех, оставленных наставником Хану - ему нечего было сказать. Он даже не мог сравнить свои достижения в гунфу с кем-то. В обычной секции это было бы избиением младенцев, а на бои без правил Хан не пошел бы никогда. Это наихудшая выжимка из всех боевых искусств.
  Но вот однажды, около года назад, Хан по каким-то своим рабочим (он снова со скуки работал в то время на одной из своих бесчисленных работ) делам, белым днем он сел в многоэтажке в грузовой лифт.
  - Постойте! - донеслось от двери, и Хан придержал готовую захлопнуться дверцу лифта. Трое мужчин его возраста входя, оттеснили Хана к дальней стенке лифта и, не спрашивая, нажали на кнопку последнего этажа.
  - Мне нужно было на седьмой этаж, - спокойно сказал Хан. Что-то внутри него просто-таки подрагивало, чуя какую-то развязку. Да, именно развязку, ибо это самоистязание и отсутствие ответов уже довели его до предела. Один из троих приложил палец к губам, требуя тишины. Хан пожал могучими плечами.
  В следующий миг второй мужчина нажал на 'стоп' и выхватил нож. Остальные двое тоже достали ножи.
  - Ты работаешь курьером в 'Дрогтопсил'? - истерично как-то спросил один из них, тот, что призывал к тишине.
  - Да, - отвечал Хан, чувствуя, что лютая ярость поднимается в нем. Не страх, который в такой ситуации не был бы постыдным ни для кого, ни азарт, ни раздражение - ярость, горькая, как разжеванная веточка полыни из самого сердца волгоградских степей.
  - Отлично, - просиял истерик широкой улыбкой. - Давай сюда конверт и можешь потом идти, куда хочешь. В милицию не ходи, узнаем и найдем. Хотя тебе так и так хана, ты бы, дурак, хоть спрашивал, что перевозишь.
  - Ребята, - низкий голос Хана после взвинченного до визга шепотка неврастеника, словно маслом окатил всех троих. - Вы лезете в дурацкую историю.
  - Крышей попугать решил? - мрачно спросил другой мужчина.
  - Ну, сам виноват, - подвел итог третий.
  Первый же, кинувшийся на Хана, покатился под ноги двум оставшимся, которые в запале не увидели широко открытых глаз мертвеца. Драка длилась несколько секунд - удар ножами с разных позиций, сверху и сбоку, двойной блок, кисти блокирующих рук молниеносно поворачиваются и когти тигра впиваются в предплечья нападавших. Хан легко мог раздавить в руке сырую картофелину или советский стакан, не порезавшись, а тут - лето, короткий рукав... Заточенная сталь выпадает из поврежденных рук нападающих, но горячка боя застит им глаза. Хан отпускает безопасные отныне руки бандитов. Он мог сделать много. Мог просто 'выключить' обоих, тем более, что в милицию им идти не с руки. Мог покалечить. Мог просто нажать на кнопку любого этажа. Но в раскачивающейся под весом троих человек и покойника кабине лифта не осталось времени на анализ ситуации. Они посмели бросить вызов ему, Хану! (Только потом, придя домой, он призадумается, отчего его в такую неописуемую ярость поверг факт нападения и почему он словно споткнулся мысленно на словах 'ему, Хану!' Кто он такой, в конце концов? Откуда такая дикая, первобытная гордыня?) Годы тренировок, медитаций, бесед с учителями упали с него, как шелуха, оставив в лифте человека, который пришел в ярость, вполне сравнимую с яростью берсерка, с той лишь разницей, что он не давал наносить себе повреждений.
  ...И когти тигра на могучих руках Хана крест-накрест прошлись по шеям двоих остававшихся в живых. Левому - правой рукой слева направо, правому, соответственно, наоборот. Два тела, булькая разбитыми кадыками и хрящами, мягко осели к его ногам, а он брезгливо, по-кошачьи, отряхнул руки, словно сбрасывая с кожи капли воды. Три трупа. Последний этаж. Хан вышел из лифта, нажав на кнопку первого этажа, вырвал кнопку вызова лифта вместе с ее щитком и погрузил подъезд в объятия короткого замыкания. Он занес пакет по адресу, дождался росписи и спокойно, без нарочитой легкости и небрежности, двинулся домой, работа его на сегодня кончилась, а работал он сегодня последний день.
  Хан купил 'пломбир' и сел на лавочку в парке Пушкина, что неподалеку от Успенского и Дмитриевского соборов. Руки и одежда у него остались совершенно чистыми. Но самое странное, что и сознание тоже. Лишь гнев угасал не так быстро, как хотелось бы. Его не напугали ножи, его не напугало содержимое пакета, который мог стоить ему жизни, его бросил в бой факт: 'Мне, Хану, бросили вызов!' Гордыня высшей возможной степени? Хан откусил кусочек мороженого. Да. Она. Но почему она так отчаянно не хочет складываться в такую фразу, как 'мне, Хану'. Чего хочет это слово? Какого соседства? Ответить на такой вопрос сейчас казалось самым важным и плевать, что в лифте сейчас лежат три мертвеца. Хан никогда не был ни излишне жалостлив, ни излишне законопослушен. 'Если выбор стоит, кому быть убитым или покалеченным, то пусть это будешь не ты' - говаривал его покойный старик-отец и Хан с детства сросся с этой житейской, но глубокой мудростью.
  Он понял, что мучило его. В ярость, результатом которой стали три покойника, пришел не он, Хан. Это пришло в ярость то, к чему он так упорно стремился пробиться через закрытую дверь в себе. Может, не стоило ее и открывать? Результат, как ни крути, не ахти. Да, они бы, скорее всего, убили его, да и хотели убить, но он мог не убивать. Убил. 'Годами тренированное тело, как бомба с часовым механизмом, наконец, дождалось своего часа...' - забредило было сознание, но Хан легко подавил ахинею, замельтешившую в голове.
  Кого же разбудили трое недоумков? Хан доел мороженое, посмотрел на кресты соборов, но в собор, разумеется, не пошел, ибо делать это после тройного убийства, да еще и почитая себя правым, скорее походит на браваду, чем на покаяние. А лицемерие Хан считал одним из тягчайших грехов. Он пошел домой.
  Ночью ему привиделся сон. Он стоял на дне каменного колодца, зная это каким-то тайным знанием, ибо царила кромешная темнота, а откуда-то сверху мягкий голос говорил ему: 'Сегодня ты впервые сражался так, как того требует он. Ты слышишь его? Слышишь его голос в душе? Слышишь его? Ты слышишь его?' И так без конца, не обращая внимания на все попытки Хана что-то спросить или ответить. Понимая во сне, что по стене ему не взбежать, взбешенный Хан все же кинулся на стену. Ответом на его рывок послужил сверху мягкий смех и удаляющийся говор как минимум, троих человек. А он так и остался стоять на дне колодца, понимая, что пока он не услышит какого-то загадочного 'его' внутри себя, ему не выбраться отсюда.
  Он проснулся глухой ночью, сев на кровати. 'Его'. Снова - 'его'! Того, к кому стучался Хан и не к тому ли, простите, кем он был в своих прекрасных снах, оставивших его? Что он чувствовал в этой драке? Это был очень далеко не первый его опасный бой и по техническим возможностям оппонентов, далеко не самый сложный. Настоящий адепт вин-чуна, к примеру, способен задать жару куда больше, чем эти трое недоносков. Но здесь мерилом стояла смерть. И именно ее возможность пробудила в нем кого-то, о ком, он был уверен, его выспрашивали во сне.
  Хан продолжал искать ответа, сон бежал от него. И никого, никого, никого не осталось у него, с кем бы мог он поделиться своими вопросами. Не то, чтобы это сильно его печалило, он был уверен в том, что если человеку попадается вопрос, то к нему у него есть ответ, ибо никто не получит ношу тяжелее, чем может снести. Наблюдения за миром подтверждали Хану эту аксиому, подтверждали и то, что на свете есть справедливость. Надо просто ждать. Но ждать Хан больше не мог.
  Ощущения, которые охватили его в момент смертельной схватки, ошеломили его своей глубиной, яркостью, он помнил каждую деталь, каждое движение, помнил, что нормальный охотничий нож был лишь у одного из них, у двух других был ширпотреб, купленный в каком-нибудь киоске. Помнил, что у одного на куртке была маленькая заплатка, помнил, что видел каждое движение рук, как их, так и своих. И то, что он помнил о себе, громко заявило ему, что он изначально собирался убить всех троих, он даже не стоял перед выбором. Дело было в том, что ему, не Хану, а 'ему', кого не умел он пока назвать, не то, что позвать, бросили вызов. Какая мелочь, верно? Но вызов на смертный бой - не мелочь. Повторить. Непременно повторить. Повторять, пока тот, кто просыпается к бою, не станет понятен, кто или что это и как с этим жить дальше, да и что вообще делать? Повторять. Легко сказать, однако! Но мозг уже послушно выдавал решение за решением. Самым простым был вариант с прогулками по криминогенным местам Владимира и поисками приключений. Вдруг он снова уснул. Он стоял все в том же колодце. Но на сей раз вокруг царила тишина и что-то сказало ему, что эту тишину он заслужил верным или близким к таковому, решением.
  Он проснулся в обычном настроении. Почему-то он был уверен, что его не найдут. Ни полиция, ни друзья убиенных ублюдков. Совесть тоже его не мучила. Окажись на его месте другой курьер, полиция бы нашла один труп нормального человека (и вряд ли бы нашла убийц), а так все в порядке - три покойника с явно криминальным прошлым. Искать будут вполнакала, если вообще не положат дело под сукно.
  Решение было принято - прогулки в темное время суток в поисках приключений по рабочим поселкам и окраинам. Хотя, с другой стороны, могучая фигура Хана порой отпугивала от него гопников. Ну, тогда приходить на помощь тем, кому она понадобится. В тех же местах.
  Все было бы просто прекрасно, если бы не мерзкий запах кислых щей, царивший в его квартире. Сам он такую гадость не стал бы есть. Из вентиляции несет? Нет, вроде бы... Он открыл окно и пожал плечами, готовясь к тренировке.
  ...Щами несло с первого этажа его подъезда. Хан удивился - сам он жил на третьем и вряд ли аромат мог просочиться сквозь бетонные перекрытия (квартира Хана и вонючая квартира были на разных стояках) и двойную дверь. Он распахнул подъездную дверь и замер, ошеломленный - он и представить себе не мог, как огромен, прекрасен, богат запахами и звуками мир, окружавший его. Его словно погребло лавиной, и он был вынужден сесть на лавочку, чтобы успокоиться и понять, что твориться. Но как же тут сосредоточишься, если слышишь вопли младенца на седьмом этаже и акт любви кошек в подвале?! Да и крысиный топот, собственно, тоже. Он открыл глаза. Страха, который охватил бы любого на его месте, не было. Был огромный интерес и любопытство, что за дары судьбы (и чем потом придется за них, дары, то есть, платить?) посыпались на него вместе со снами? Но больше всего ему хотелось есть. Хотелось вырезки, непрожаренной. С кровью. Он поднялся с лавочки и пошел в магазин.
  
  15
  
  - Все это, конечно, безумно интересно, но может статься, мы вернемся к историям убийств, как преступников, так и обычных граждан в последнее время? - мягко, но настойчиво предложил Оскар.
  - Обычных граждан? Я думаю, что вы уже видели в морге то, что вы видели, - задумчиво сказал Хан и Оскар молча проглотил пилюлю, - но я вас понимаю, лирические отступления затягивают время, хотя торопиться нам обоим почти что и некуда - мое дело блестяще вами же и закрыто, а меня в самое ближайшее время попытаются убить. Именно поэтому, собственно говоря, я и устроил вам это 'интервью с вампиром'. Но самое главное, без этих отступлений не получится самого рассказа, так что уж прошу меня извинить.
  - Вас попытаются убить? Кто? - Оскар выхватил из слов Хана то, что показалось ему важнейшей частью, к которой Хан отнесся внешне совершенно равнодушно, как будто речь шла о перемене погоды.
  - Кто? Те, кого я так недавно считал своей семьей. И с которыми был некоторое время безгранично счастлив.
  - Кого вы имеете в виду? Ваших наставников? Не думаю. Кого? Кто эти люди?
  - А это совсем не люди, - улыбнулся Хан.
  - А вам не кажется, что после того, что успели вы натворить, вас человеком можно считать только с большой натяжкой? - Оскар напомнил об этом скорее, себе, чем Хану, чувствуя, что попадает под сильное влияние собеседника.
  - Само собой, что нет. По вашим меркам я чудовище. Но я и есть чудовище - по вашим, опять же меркам. Я никакой не человек.
  - Так. Кажется, я присутствую на каком-то театрализованном покаянии. Вы сейчас признаетесь, что вы вампир? Демон? Существо из другого мира? Вы живете среди нас тайно, вас немного, но вы сильны и могущественны и все войны и перевороты последних лет - дело ваших рук? Авангард инопланетного вторжения?
  - Успокойтесь. Я тренирован по тигриному стилю, я уже говорил об этом. Но тигром я стал далеко не сразу. Потому так подробно рассказываю вам то, что вам уже, я гляжу, стало надоедать. Может, сделаем перерыв до завтра? - вежливо предложил Хан, не обратив внимания на ехидный монолог Оскара, - думаю, что до завтра меня еще не убьют.
  - Какой тигр? Какое завтра? Вы что - издеваетесь?
  - И в мыслях не было, - совершенное серьезно ответил Хан. - Меня хотят убить, а я хочу покаяться на свой лад, пока не убили. Вам в это дело лезть нельзя, размажут по стенке, поверьте мне.
  - А что значит 'стал тигром далеко не сразу'? Какой-нибудь термин, обозначающего в ваших кланах бойца, вышедшего на тропу войны? - иронично спросил опер.
  - Нет, не термин. Существо из другого мира... А что, пожалуй, вы правы, - согласился Хан.
  - В смысле? - с удивлением спросил Оскар.
  Но Хан уже не ответил ему. Воздух в кухне вдруг подернуло горячей, сухой рябью, резанувшей по глазам, но Оскар так и не закрыл глаза. И увидел.
  Рябь смыло и на той половине кухни, где только что был Хан, оказалось, как он справедливо заметил, 'чудовище из другого мира'. Вернее, этого же, но, по словам Джека Лондона, из тех его времен, 'когда мир был юным'...
  
  ЧАСТЬ ВТОРАЯ
  Оборотень
  
  Ищем норку поукромней, безопасней,
  Ищем настоящий праздник - и упорно,
  Ищем общего единства, чтобы в массу,
  Ищем, поглупее, бури, умный - шторма.
  
  Ищем дружбы, ищем верности и брата,
  Ищем той, последней, истовой и чистой,
  Ищем яро за предательство расплаты,
  Ищем истины, пусть самой неказистой.
  
  Ищем света, а приходим к полумерам,
  Ищем всяк свою дорогу, ждем награду.
  Ищем Бога, ищем правды, ищем веры,
  Ищем правильного Неба, ищем ада...
  
  Ищем истину, но только если навсегда?
  Ищем то, что никогда не сменит сути?
  Ищем то, пред чем равны и эры, и года,
  Ищем страстно, но от века на распутье?
  
  Ищем то, на что мы можем опереться?
  Ищем - что? И жизнь на поиски уходит?
  Ищем зло, а ясно каждому младенцу -
  Раз не знают, что искать, то не находят.
   (Стихи Хана)
  
  1
  
  Серебристо-серое, со стальным отливом шерсти, чудовище перекрыло выход из кухни и как-то быстро заполнило ее, казалось, целиком. Чем-то оно напоминало тигра, современного нам, но в нем не было той грозной грации и чарующего изящества современных нам тигров. Эта тварь была порождением тех времен, когда не требовалось грации и изящества, а требовались запредельные сила, живучесть и мощь. Огромные клыки выбегали из его пасти и длиной они были никак не меньше тридцати сантиметров. Невероятно широкая грудь, могучие лапы, короткая, жесткая грива на затылке...
  Когда-то Оскар мечтал стать зоологом, а потому слова, вырвавшиеся у него, прозвучали как нельзя более кстати: 'Smilodon populator, саблезубый тигр, не сношаться в пень башкой!'
  Чудовище, которые так недавно было гостеприимным Ханом, широко распахнуло пасть, градусов на сто двадцать, никак не меньше, утробно рыкнуло, махнуло длинным хвостом и с лязгом передернутого затвора, закрыло, наконец, ужасную пасть.
  Рука Оскара поневоле скользнула было к кобуре, но тигр отрицательно покачал головой и поднял вверх переднюю лапу. Судя по всему, говорить в таком состоянии Хан не мог, но интеллект его оставался интеллектом человека. Оскар не собирался стрелять, это был чисто рефлекторный жест. К тому же его посетило ощущение, что восемь девятимиллиметровых пуль, которыми был снаряжен его 'Макаров', да и сам пистолет - горсточка сушеного гороха и трубочка по сравнению с чудовищем, которое царило на земле, когда предки Оскара обменивались выразительным уханьем и тщательно обрабатывали камни, изготовляя необходимые вещи.
  Рябь снова хлестнула Оскара по глазам, а перед ним появился Хан, спокойно садящийся на табурете.
  - Это бред, - уверенно сказал Оскар.
  -Нет, не бред. Проверьте диктофон, там будет мой рык и ваш возглас, а мысли и галлюцинации диктофон не записывает.
  - Хорошо, не бред. И что вам надо для того, чтобы стать смилодоном? Наговорный кафтан? - Оскар уже взял себя в руки, сегодняшний день сильно способствовал вере во что угодно.
  - Нет, кафтан не нужен. Как и снимать одежду, кстати, тоже не нужно. Она становится шкурой.
  - И? - Оскар не знал, что еще можно спросить у чудовища из забытых времен, но совладал с собой: 'И откуда у вас хвост?! У смилодона не было длинного хвоста!'
  - А у меня есть. Мне нравится, что у меня такой длинный хвост. Что до 'тигра' - так порой ученые вообще сомневались, тигры ли мы в полном смысле слова. А я вот - тигр, - Хана явно забавляла ситуация. - В оборотне черты зверя достигают наивысшего своего проявления - храбрость, ярость, сила, гордость - все предельно, а порой и запредельно. Смилодон, которого вы так правильно назвали, весил около четырехсот килограммов. А во мне четыреста пятьдесят пять. Я превосхожу обычного смилодона и ростом, и шириной груди. И длиной клыки его были около тридцати сантиметров, мои потянут на тридцать пять. Хитрость, злопамятность, гордыня, приспосабливаемость, неукротимость, размеры - все черты, присущие тому зверю, которым становится оборотень, доходят до края. Но что-то говорит мне, что мы засиделись, уважаемый Оскар Родионович. Я предлагаю встретиться еще на днях. Я никуда не побегу, обещаю вам, - Хан выжидательно посмотрел на Оскара. Тот подумал и кивнул: 'Отлично, позвоните мне, когда соберетесь продолжить покаяние. О епитимье поговорим потом'.
  
  2
  
   - Перекрути-ка запись, - задумчиво попросил Некромант.
   - Куда прикажете? - спросил сияющий Оскар.
   - Ты знаешь, куда, - спокойно отвечал доктор, и Оскар опять перекрутил запись на его слова о саблезубом тигре и на тигриный рык, Некромант попросил нажать 'паузу'.
   - Тоже в голове не укладывается? - спросил майор.
   - Это после волчьих-то трупов и прочего? Вполне укладывается. Разве что странный объект оборотничества. Нет, я не претендую на глубокие знания материала, но все же я, говоря словами Мастера: 'хоть что-то читал'. Но нигде не читал об оборотне - саблезубом тигре. Мутация какая-то, что ли? Чаще всего бывал волк, медведь, рысь, ну, сизый орел, у японцев и китайцев лиса вообще самый страшный оборотень. А у нас, во Владимире, давно вымерший, даже и не здесь, кстати, смилодон. Знай наших!
   - Да, это странно. Хотя и сам факт оборотничества... Если у него окажутся доказательства, что он убивал законопослушных граждан по заслугам, то я снова сделаю вид, что дело закрыто.
   - А ты не думаешь, что он просто посмеялся над тобой? Поговорил, посмотрел на тебя, показал себя, поглаживая в кармане загранпаспорт и билеты на Тимбукту? - с интересом спросил Некромант.
   - Мог, конечно. Но мне кажется почему-то, что он снова мне позвонит.
   - С Тимбукту? 'Долетел нормально, куда присылать магнитики?' - иронично спросил доктор, но опер отмахнулся от него.
   - Нет. Отсюда. У него тут осталось какое-то дело. И вряд ли он уйдет, не закончив его. Не должен уйти. Да даже если и уйдет, мне с того убытку мало - дело закрыто с самого верха.
   - А новые дела? И волчьи тела? - неожиданно в рифму спросил Некромант.
   - Не моя туга-печаль. Мне сказали, что убивец пойман, покаялся, обещал больше так не делать, и сидит теперь в СИЗО на курортно-санаторных условиях, только 'плазму' еще в камеру не завезли.
   - Давно ли тебя стало так волновать мнение начальства? Тебе самому не хочется закрыть дело на свой лад? - спросил Некромант.
   - Мне хочется понять. В конце концов, исповеди оборотня ни один из известных мне сотрудников полиции в реальной жизни еще не удостаивался, - честно ответил Оскар. - И, если окажется, что серьезной причины для убийств у него было, я имею в виду, недавние... Хотя и тут получается, что 'нету тела - нету дела'. Кого задерживать? Где искать шутника, ворующего трупы и подменяющего их волчьими? Бред.
   - Значит, просто пообщаешься с интересной личностью, - оптимистично подытожил Некромант и закурил очередную сигарету.
  
  3
  
   Купив в магазине телячьей вырезки, Хан с трудом удержался от соблазна вгрызться в нее прямо у прилавка. Не поняли бы. Он взял себя в руки и скорым шагом пошел домой, ощущая просто-таки какой-то зверский голод.
   Готовка много времени у него тоже не заняла - не успело мясо толком зашипеть на сковородке, как Хан переложил его на тарелку и, забыв про соль, перец и прочие, необходимые для мяса ингредиенты, и с каким-то неистовым упоением съел текущий розовым цветом, кусок. Взял второй, третий...
   Да что с ним?! Нет, он не придерживался какой-то диеты, но чтобы вот так, с утра, наесться почти что сырого, ну, хорошо, наесться мяса с кровью? Да еще с таким странным неистовством?
   Хан встал из-за стола и помыл посуду. Ушел в свою комнату, сел 'в лотос' на пол и задумался. Что именно следует делать дальше и, самое главное, для чего? Что делать он уже решил еще ночью. А вот 'зачем' оказалось куда более серьезным вопросом. Чтобы во снах с темным колодцем его не доводили до белого каления идиотскими расспросами, слышит ли он 'его'? Не та причина, чтобы по ночам искать на голову приключений, заранее настроившись на убийство. И почему обязательно убийства? Почему нельзя просто калечить, к примеру, разных выродков? Кто дал ему право на отнятие жизни? Его боевые умения и физическая мощь? Да, верно, в мире людей физическая мощь и крупная стать нередко превращают своих обладателей в скотину, но хотел ли Хан стать таким же? Он и человеком-то себя считал только по привычке, ощущая, как уже было сказано, странное отторжение от рода людского. Откуда все это в нем? Наставник сделал из него монстра, стараясь сделать хорошего бойца? Нет, исключено. Хан слишком верил своему наставнику. Тогда что произошло намедни в лифте? Страх, которого он не чувствовал, все же был и он перестарался, или же напротив, страха не было, а он просто вошел в раж, спустил себя с цепи, воспользовавшись уважительной причиной - у нападающих были ножи и они искали его смерти? Дрался он на улице далеко не первый раз, пару раз его уже пытались ограбить в вечернее время, но тогда он ограничивался только жестоким, возможно, калечащим битьем, но не убивал. Но это было давно, до снов, до книг, до одиночества, до странной битвы во сне, после которой он проснулся кем угодно, но уж во всяком случае, отделившись от человека.
   Искал способы все же взломать дверь и выпустить то, что сидит в нем за семью замками, на двенадцати цепях? А стоит ли вообще это делать? Не превратит ли это его самого в социально-опасное существо?
   'Да даже если и так! Из тебя человек, как из цыгана поп. Нормальный человек бы в истерике бился после тройного убийства, а у тебя и аппетит не пропал, так стоит ли наступать себе на горло? Во имя чего? Гуманизма? Люди пробовали и так, и этак, но убийства были, есть и будут, и умирают быстрее всего те, кому следовало бы жить дольше. Те трое, которых ты положил вчера, кого бы убили вместо тебя? Правильно. Мальчишку-курьера или женщину-курьера. И кому было бы от этого хорошо? А вот теперь в мире стало на микрон, но чище. Эти сволочи больше никого не убьют. Да, это похоже на попытку оправдаться, но это факт. И потом, ты же отдаешь себе отчет в своих действиях? Не обязательно убивать кого-то, кто поджег кнопку в лифте, но мразь, которая грабит ночами прохожих, издеваясь над ними, насилует женщин и детей - это твоя законная добыча'
   Простота формулировки потрясла Хана. И снова, как, впрочем, всегда в течение последних семи лет, ему не с кем было поговорить. Привычка же вслух разговаривать с самим собою ему давно перестала казаться странной.
   Так был достигнут договор с самим собой. То ли он спустит с цепи чудовище, то ли перейдет на следующий уровень мастерства. И, может статься, это будет подлинное, древнее мастерство? Монахи Шаолиня не мучились, гадая, верно ли они поступают, убивая того или иного негодяя.
   А как же уголовная ответственность? Эта мысль слегка остудила голову Хана. Конечно, все это, наверное, правильно и хорошо - чистить родной город и повышать собственный рост, как бойца, а то и мастера, но полиция? Оценят? Смешно. Сгноят в тюрьме. Мысль о клетке повергла Хана в такую тоску, какой он от себя и не ожидал. Ну, мало кому хочется в тюрьму, и пугает там не только потеря воли, но Хана терзал именно этот аспект. Можно, конечно, попробовать сбежать, но гарантий никаких. Да и в самой тюрьме велики шансы встретить друзей тех, кого он собирается в ближайшее время предать земле. Почта с воли в тюрьму работает исправно, он и слышал про это, и читал. Да и телевизоры теперь можно держать в камере. Это значит - новые драки и новые смерти.
   Хорошо. Давай отметем эту мысль о ночной охоте. Что делать дальше? Тренироваться до восьмого уже пота, ибо седьмой давно стал его рабочей нормой? Думать? Читать? Заполнять книги, данные наставником, которого уже полгода, как не видно и не слышно? Что это даст? Ничего. Нет, конечно, будет прирост в мастерстве, шлифовка, приближение к совершенству, но как же быть с тем, кто сидит внутри него за запертой дверью? Может, там кроется какая-то, совершенно необходимая ему, истина?
   Открыть секцию и учить детей? Бред. Он не любит ни людей, ни их детей. Да и кому от этого польза? Массовые занятия - занятия с простой целью убить время. Настоящий мастер воспитывает бойцов по одному, как работали, создавая скрипки, великие мастера. Не конвейер, а штучная работа и каждое новое произведение не похоже на предыдущее. Лучше ли, хуже ли, но иное. Совсем иное. Исключая разве что монастыри и старые школы, но там ученики жили годами, занимаясь все вместе каждый день, одной общиной, одной семьей, где один был всегда рад помочь другому.
   'Ладно... Лиха беда начало. Попробую погулять по опасным местам родного города, посматривая по сторонам, а там и решу уже окончательно. Когда задаешь вопрос, всегда получаешь ответ, рано или поздно, так или иначе, а если ты его не понял или не заметил, то это лишь говорит о твоей глупости или, как минимум, невнимательности' - подумал Хан.
   На этом выводе Хан успокоился и снова задремал. Снова сидел он на дне колодца, в позе для медитации, а сверху кто-то пристально смотрел на него. Он чувствовал этот взгляд, но поделать ничего не мог, а потому не обращал внимания.
   Ближе к ночи он принял душ, оделся и вышел на улицы родного города. Родного кому? И чем? Мысли об этом мелькнули было в голове у Хана, но он не обратил на них внимания. Так, мысленный шум, не более. Он сел на какой-то запоздалый автобус и поехал на нем по направлению одного местечка, о котором можно было не сомневаясь, сказать, что это самое, что ни на есть, местечко 'кричи-не кричи'.
   Не успел Хан вступить на темные территории местечка (в районе Собачьей площадки) как его тут же окликнули: 'Эй, браток, постой, дело есть!' Хан покорно остановился под единственным горящим на улочке фонарем. Четверо молодых людей, помладше, должно быть, чем он сам, но постарше ищущих сильных ощущений подростков. Было им где-то в районе двадцати пяти - двадцати семи лет.
   Они быстро и умело окружили Хана.
   - Здравствуй! - протянул ему руку один них, казавшийся самым старшим. Хан посмотрел на руку, посмотрел на ее владельца и руки своей не подал.
   - Ты мной брезгуешь, что ли? - в голосе человека прорезался фальшивый гнев. Хан снова промолчал.
   - Тебе и говорить со мной впадло, что ли?! - злость в голосе все усиливалась, искусственно накручиваемая говорившим изнутри. Хан коротко улыбнулся.
   - По-моему, друг, ты мне хамишь. Дерзишь, точнее, - ответно улыбнулся тот, что говорил с Ханом все это время. Хан снова промолчал. Ему было даже интересно, до чего договорится этот полудурок, выбравший себе в жертвы человека старше себя и чуть ли не вдвое шире в плечах. Оружие? Пистолет? Вряд ли. Нож, кастет - вполне возможно. И, скорее всего, не у него даже, не у того, кто с ним говорит. Хан коротко осмотрелся. Он был взят в плотное кольцо, но сзади у него был не человек, а фонарь. Вышло это совершенно случайно, но теперь играло ему на руку. Бить, скорее всего, первым будет кто-то из тех, кто стоит сейчас обочь. И максимально, как им думается, неожиданно. Бить будут справа, скорее всего. Да, именно, справа. Там стоял самый крепкий с виду молодой человек с короткими, светлыми, жидкими волосиками.
   - Седина в бороде, а с людьми говорить не умеешь?! - начавший все-таки накрутил себя до должной стадии и резко шагнул к Хану. - Хочешь, прямо тут закопаем?!
   Хан стоял, не шевелясь, не отвечая, не улыбаясь больше.
   - Ты не прав, понял ли? Нет? Сейчас поймешь. Давай деньги и мобильник, сявка. Чтобы в следующий раз с достойными людьми говорил по-людски, а не брезговал! - И говоривший резко шагнул к Хану, но двое других почему-то шагнули к нему навстречу, поднимая примиряющее руки и успокаивая Феденьку, как они его звали.
   Сокрушительный удар был нанесен, как и ожидалось, справа, тем самым блондинчиком с римским носом, который не кинулся успокаивать Феденьку. Удар был быстр, резок и обыкновенного человека, отвлеченного мизансценой Феденьки сотоварищи, повалил бы с гарантией. Хан, не глядя, взял его кулак в ладонь и, резко дернув к себе, ударил другой рукой в локоть, вывернув его, как колено кузнечику. Убивать он пока не хотел, он ждал, что скажет тот, кто таился где-то в недрах его души. Тот молчал, но Хан вдруг ощутил, как горячая волна непривычной ему ярости медленно заливает шею от груди и идет к лицу, поднимаясь к глазам. Тот, кого он хотел понять, а может, и выпустить, ответил ему. И картинку залило красным светом. Не было больше четверых грабителей и Хана. Были четыре глупые жертвы, по праву принадлежащие ему в любом случае, а в данном - так еще и сами напросившиеся. Сломанным локтем блондинчик с породистым носом не отделался. Хан еще раз рванул покалеченную руку, бросая парня к себе, и добил его ударом своих любимых 'тигриных когтей' по шее сзади. Раз. Ребята попались бравые, потеря блондинчика их не смутила, да и не поняли они, что их товарищ уже мертв. Трое грамотно, без суеты, кинулись на Хана. Удар справа-сбоку в челюсть, хороший удар, видно, что отработанный - невольно голова Хана отслеживала движения и анализировала их, как стенографистка записывает чьи-то речи - блок. Удар ногой в голень нападающего слева, удар жестокий, ломающий кость и тут же встречным движением Хан бьет того, кто кидается на него в лоб - того самого молодчика, что и начал с ним беседу. Удар все теми же 'когтями тигра', наискось через грудь, хруст кости, и алая кровь толчком выплескивается изо рта умирающего как раз туда, где только что стоял Хан. Два. Но Хана там больше нет - он уже походя чиркнул 'когтями' того, кому сломал перед этим ногу, по виску. Три. Четвертый, последний, кидается бежать.
   Упоительный восторг охватил Хана при виде бегущей от него добычи. Чувство было таким сильным и непривычным, что он на миг даже остановился, тряхнул головой и побежал снова. Догнать. Иначе завтра в полиции будет подробное заявление, написанное единственным оставшимся в живых молодым человеком, который чудом спасся от маньяка, убившего трех его друзей только за то, что они спросили, который час. Хотя, говоря, по чести, о полиции в эти минуты он думал в самую последнюю очередь. Четвертый вдруг резко падает на четвереньки, стараясь повалить бегущего уже по пятам, Хана. Этот номер прошел бы, пожалуй, с кем угодно. Но в данном случае умник, способный на смену стратегии достиг лишь того, что стодвадцатикиллограммовое тело Хана рухнуло ему на спину, причем выставленным вниз коленом - Хан успел подпрыгнуть над ним и тяжело опуститься. Страшный удар ломает парню спину и Хан, осмотревшись, но не боязливо, а хищно, оценивающе, пропал в темных переходах дворов. Под зреющей Луной осталось лежать четыре человека, которые никогда больше никому не принесут вреда. Мало? На месте Хана мог оказаться какой-нибудь офисный планктон, виновный лишь в том, что всей физкультуры и пробовал, что производственной гимнастики. Или старик. Или влюбленная пара. Дальше думать было просто глупо, понятно, что было бы.
   Хан лежал в своей огромной ванной. В свое время он снес стенку, разделяющую туалет и ванную комнату и сделал совместный санузел, где поставил джакузи, в которое помещался даже такой широкоплечий человек, как он. Он снова постучался в дверь и получил отклик - красная пелена в глазах, ничуть не мешающая, а скорее, даже отсекающая лишние детали и эмоции, беспредельная ярость и азарт, никогда до сей поры им не испытанный в такой степени. До завывания - Хан вдруг вспомнил, что в погоню за последним он кинулся, испустив странный, родившийся в районе диафрагмы, звук: 'Аум!' Что это значило? Значило ли вообще хоть что-то? Неважно. Но для ночной погони подходило просто идеально.
   Хан начал дремать, но вылезать ему не хотелось. Картина ночного боя проплыла и исчезла. Сделал ли он доброе дело, или он теперь человек, которого надо изолировать от общества? Доброе - с чьей позиции? От общества кого - тех, кто порождает таких вот уродов, которые ленятся трудиться, а желают почитать себя ночными волками, хотя не тянут даже на разъяренного пекинеса?
   Перед ним проплыло спокойное, уверенное лицо человека, которого он считал за отца, пока тот не признался в том, что он ему не отец. Хан радостно улыбнулся. Затем проплыл его наставник, которого он почитал, как отца. Хан улыбнулся еще раз. Последней проплыла перед ним его жена, которая оставила его как раз в тот момент, когда была особенно нужна и этому воспоминанию Хан уже улыбок не расточал. Все они оставили его, но только приемный отец оставил его не по своей воле.
  Он открыл глаза, умылся холодной водой и вышел из ванной.
  
  4
  
  Когда б вы знали, как же я от вас устал,
  Вы, вы, безликие, беззубые создания,
  Хотящие себе воздвигнуть пьедестал,
  Вы, мнящие себя вершиной мирозданья.
  
  Голодные до грязных сплетен и интриг,
  Всегда голодные до травли человека,
  Материковых плит возможней сдвиг,
  Чем ваш отказ от истин каменного века.
  
  Сладкоречивые лжецы, клеветники,
  Спасенье ваше - только сбиться в стаю,
  Вы в стае дружелюбны, ласковы, тонки
  Хвостами пыль пред сильным подметая.
  
  Непотопляемы. Слова легки, как поплавки.
  О верности и нежной дружбе рассуждая,
  Способны стаей даже показать свои клыки,
  Но лишь ослабшего соседа в зад кусая.
  
  О, созидатели своих малюсеньких мирков,
  Для соответствия которым рвете жилы!
  Размякшие от нежных поцелуев и шлепков,
  Вы хоть одним из вашей стаи дорожили?
  
  Не жду ответа. Это риторический вопрос.
  Но до чего же мне вы все сейчас постылы!
  Из розовых мирков нельзя увидеть звезд,
  Как кабану нельзя уставить в небо рыло.
   (Стихи Хана)
  
  Дни шли и шли, становясь месяцами, все так же Хан бродил ночами по ставшему для него новым, городу. Вернее сказать, город открылся для него с новой стороны. Вскрыл одну из мерзких своих сторон.
  Нет, разумеется, Хан знал, в какой стране он живет, поражало то, насколько дешева жизнь человеческая, боль и кровь. Город не останавливался ни перед возрастом, ни перед полом возможных жертв.
  Хан купил в магазине карту города и нанес на ее особо выдающиеся в плане криминогенности, места. Да еще и с пометками, что и где чаще всего случается. Да, именно так - некоторые виды преступлений были привязаны к одним и тем же местам.
  Как поделил меж собой город Владимир местный криминальный мир, Хана не волновало. Ночами он гулял по намеченным маршрутам, останавливая грабежи, разбойные нападения, провоцируя идиотов нападать на себя и особенно жестоко наказывать насильников. Особенно же педофилов. Все ненавидели педофилов в газетах и журналах, но как с ними бороться, никто не ломал себе голову. И Хан не ломал. Он просто убивал их. Хотя, честно говоря, педофилов он убивал не очень просто. А долго и зло, пока время не начинало поджимать.
  Несколько раз в него стреляли. Пару раз из травматических пистолетов, несколько раз из настоящего огнестрельного оружия. Пока ему везло, а такие приключения во время его прогулок придавали им дополнительную прелесть. Несколько раз пришлось драться с людьми тренированными и опасными для среднего человека. В этом, хотя все было предопределено, был свой дополнительный интерес. Однажды какой-то заблудший адепт вин-чуна доставил ему столько хлопот, по сравнению с остальными, что Хан всерьез зауважал своего противника, что, впрочем, на продолжительности жизни того не отразилось никак.
  Многократно покушались на него и с ножами, кастетами и телескопическими дубинками. Трофейное оружие, будь то нож-бабочка или обрез двустволки, Хан уносил домой и вешал на стену. Как-никак, а все это было его законной добычей, хотя и попадало под статью.
  Постепенно Хан заметил, что город он воспринимает, как ареал, который на дальних своих краях граничил с парком Дружбы, загородным парком и районом Доброго, где, собственно, кончался сам город. Не брезговал он и вокзалом. Оставалось только ставить метки. Смешно, но что-то просто требовало этого от Хана - помочиться у того или иного дерева. Или столба. Мерзкая манера, конечно, раньше бы ему такое и в голову не пришло, но с другой стороны, раньше он и не выходил в город каждую ночь на охоту. Ну, не самое это страшное, что делают люди в своих городах.
  Драки его становились все более жестокими, если можно было ограничиться оплеухой, он ломал кости, если можно было ограничиться переломами, то калечил необратимо, если можно было покалечить, он убивал. Убивал легко, а его сосед за потайной дверью, судя по всему, был доволен - но, как и раньше, не выходил и не показывался полностью.
  Сны Хана были теперь разнообразны, как и у всякого человека, разве что временами снился ему тот каменный колодец и ни разу больше не снился его лес. После той битвы на речном берегу, когда он погиб, лес перестал приходить в его сны. Хан заменил лес городскими джунглями - куда более подлыми, куда более жестокими, мерзкими, гнилыми, гаденькими в своих пороках, мелочных и больших, куда более опасными джунглями, если хоть раз посмотреть на город с изнанки. Наркотики, проституция, убийства, грабежи, рабство всех видов, растление малолетних - тут хватало всего.
  Хана не интересовала национальность его врагов, вернее, его жертв. Если, по кодексу Хана, предписанному для всеобщего соблюдения (хотя и без обнародования) человек подпадал под его действие, то получал положенное. Все страшные рассказы о возможной мести, к которой были склонны те или иные народности, Хан просто игнорировал. Убиваешь? Калечишь? Грабишь? Насилуешь? Умри. И пусть все сорок колен твоих родичей клянутся в неотвратимой мести.
  Хан так и так был уверен, что если его арестуют и задержат, то в СИЗО ему не выжить, с его послужным списком и умением зеков сопоставлять факты долго ему не продержаться. Но и это перестало пугать его. Найти его не могли уже несколько месяцев, всех достижений пока что было - его фоторобот по всему городу, за наклейкой одного из них он наблюдал лично, в той же куртке и 'кенгурухе', что и на бессмертном полотне. Наклеивал его какой-то рядовой полиции, и Хан укоризненно покачивал головой, читая под фотографиями описания своих подвигов. 'Особо опасен' немного польстило ему, а посул денежной премии даже заинтересовал, как в свое время Карлсона, который за премией, назначенной за его поимку, пришел сам. Тоже, что ли, самому прийти в полицию и потребовать свои деньги? Стесняться Хан давно перестал, но переломить себя и взять, к примеру, деньги у убитого им ублюдка, он так и не мог. Хотя, по сути, это была бы его законная добыча. Не мог - и все тут. Ему казалось, что если он поступит так, то автоматически перейдет на их уровень и станет такой же точно мразью, просто более опасной. Нет уж. Да и нужды в деньгах у него не было, кое-какие средства, удачно вложенные, давали ему доход, достаточный для питания, оплаты жилья и прочих необходимых мелочей. А большего ему не требовалось и не хотелось.
  Утром и днем были тренировки, медитации. Походы за продуктами и прочими хозяйскими нуждами. Вечер служил для расслабления с последующей концентрацией.
  Хан уходил в ночь, следуя заповеди 'Бусидо', которая советовала никогда не надеяться на то, что выйдя из дому, ты в него вернешься, и только в этом случае у тебя появится шанс попасть домой.
  Он ловил отголоски страшных слухов, побежавших по городу и растущих, как снежный ком. Кто-то умело подбросил дровишек в костер и люди во Владимире были почти уверены, что их полиция, отчаявшись справиться с преступностью законными путями, взялась за практику 'Эскадронов смерти'. Самым же страшным, по мнению Хана на сей счет, было то, что люди не ужаснулись, а напротив, как-то даже воспряли и потеплели к полиции. Человека не переделать. Если через мясорубку прокручивают не его лично, или не его близких, по какому-то общему признаку не подходящих для мясорубки, он будет восторгаться правильностью решения и выбора владельца мясорубки. Вот так. И ничем это не вытравить из тварей, которые гордо именуют себя 'людьми'. Для Хана это слово уже давно стало синонимом ругательства.
  ...В то утро он проснулся рано. Какая-то тяжесть навалилась на его душу. Он наскоро проанализировал себя, в поисках причины, но ничего не нашел. Ничего не изменилось ни в нем, ни вокруг, но что-то внутри него подавало сигнал тревоги. Что-то, или тот самый кто-то, сидевший в его душе взаперти. Он привычно принял душ, позанимался, поел. Не помогло. Кажется, сегодня ему домой не вернуться.
  Эта мысль ударила, как стрела - он больше не вернется домой. Она была столь ясной и отчетливой, что ни на миг не усомнился он в ее правильности. Только ответа на вопрос, наткнется ли он на большую банду, которая устроит засаду уже на него, или его постараются задержать стражи правопорядка, у него не было. Да и ладно. Не велика, скажем так, беда. Все равно в этом мире ему было отказано во всем, за что может держаться человек. У него не было ни семьи, ни родни, ни друзей, у него было лишь любимое дело, да и то он не был порой уверен, верно ли он делает, помогая кому-то внутри него хоть на миг вздохнуть полной грудью. Завещания, в котором и его квартира, и его вещи переходили к его наставнику, давно уже лежало в ящике стола. Он открыл ящик и положил завещание на стол, а с собой взял паспорт, всю наличность и карточки.
  В тот вечер он должен был наведаться в парк 850-летия города Владимира, что он и сделал. Там и произошла битва со спецназовцами и каким-то психопатом, который планировал застрелить его, сидя на земле и сотрясаясь такой дрожью, что она просто чувствовалась даже на расстоянии.
  Хан понял, что натворил. Понял и то, что обратной дороги для него нет. Полицию трогать было нельзя. Просто - нельзя. Несколько раз, когда полицейские машины сворачивали с маршрута и приближались к местам его боев, он убегал так, что догнать его сумела бы разве что русская псовая борзая.
  Почему он просто не отбился и не убежал? Да потому, что от людей, тренированных на задержание самого опасного контингента, нельзя просто так отбиться и убежать. Если бы он протянул время, то получил бы пулю и был бы задержан. О дальнейшем говорить не хотелось. Тот же 'кто-то', живший в нем, немедленно и горячо одобрил Хана. Он знать не знал, что такое полиция и что теперь начнется. Теперь бы следовало просто уходить из города, или даже из страны, но странное чувство, появившееся утром, все еще говорила в нем властно, и велело ему не домой идти, а почему-то ехать к парку Дружбы, а потом к Загородному парку. Словно напоследок обойти территорию.
  Ну, что делать. Раз сегодня день этого чувства, а так и было, судя по тому, что произошло, то спорить с ним не следовало. Хан доехал на автобусе до улицы Верхняя Дуброва, прошел к парку Дружбы, околесив его и ничего интересного не встретив. К Загородному парку он поехал, поймав 'частника', ибо уже царила ночь.
  И вот тут-то и произошло то, что в корне, наконец, изменило жизнь Хана. Он привычно сбежал с тропинки, намереваясь пересечь 'свою' часть парка легкой пробежкой и выйти к старым дубам, росшим чуть поодаль. И вот, на подходе к ним, его обострившееся чутье вдруг поймало чужой запах, запах, перебивавший его метку на этой земле. Волоски на теле Хана встали дыбом от бешенства. Кто-то вызывающе, дерзко помочился прямо поверх его метки. Шерсть на загривке встала дыбом, и он от ярости непроизвольно зашипел, как разъяренный кот. Кто-то или туп настолько, что не понимает, где мочится, то ли настолько дерзок, что понимает, но делает? Самоубийственно дерзок. Человеку этого не понять - ну, поставил кто-то машину на его место, ну, поворчит человек, а если истерик, то поорет. В самом худшем случае будет драка. У Хана уже не так. Драка, а точнее, трепка, на которую напрашивается неизвестный, это самый мягкий прожиточный минимум. Больше всего на свете хочется его просто убить, за то, что он осмелился пометить место, где Хан совершает прогулки. Где он гуляет, дышит воздухом, бегает, отдыхает - живет, одним словом. Хан назвал это место своим. Это то место, которое принадлежит только ему. А чья-то моча просто издевательски воняла с дерева, которое служит ему пограничным столбом. Пусть Хану не от кого было отгораживаться, пусть граница существовала только в воображении...
  Все это додумывал он уже на бегу. Возможно, это просто глупая шавка, которая сейчас обделается еще раз, когда увидит, чью метку она перебила. Видимо, инстинкты ее совсем притуплены жизнью среди людей.
  Но вместо шавки с поджатым хвостом за очередным деревом обнаружился некий представительный джентльмен, в шляпе, при зонтике тростью, в лаковых ботинках и превосходно пошитом костюме. Если бы Хан мог не поверить собственному носу, то никогда бы не поверил, что этот мужчина способен помочиться на улице, пусть даже в глухой тайге ночью.
   Он остановился, человек еще не заметил его. Шагнул было вперед - и снова замер. Что ему сказать? 'Вы, сударь, помочились на мою метку', что ли? Нет, выглядеть дураком не та причина, по которой Хан недоумевал, что делать. Он был уверен, что этот патриций поймет, о чем речь - это не случайный конфуз интеллигента, одичавшего в России. Это было намеренное перекрытие его личной метки. Но... Место Хана, оскорбленное этим хлыщом... Хан шагнул к человеку. Тот обернулся и, приподнимая шляпу, негромко, но отчетливо произнес: 'Здравствуйте, брат!'.
   Такое слово от такого патриция ночью, в лесу... Что-то было здесь не так. Но, прежде, чем успел взвыть кто-то, таившийся в душе Хана, что-то тихо свистнуло и это 'что-то' больно укололо Хана в шею, тот непроизвольно поднял руку и нащупал торчащий из шейной мышцы какой-то тонкий и вроде бы, оперенный предмет, вроде дротика. Джентльмен весь подобрался и внимательно смотрел на Хана. Нашли? Кто-то его нашел? Полиция? Бандиты? Нет, не похоже, было бы все ина...
   Глаза Хана заволокла черная пелена, он пробовал еще кинуться на патриция, но ноги исчезли, и его могучее тело ничком рухнуло в густую траву.
   Из леса к патрицию вышло несколько человек. Относились они к патрицию чрезвычайно предупредительно, его же тон был напрочь лишен той сердечности, какой был полон, когда он обращался к Хану: 'Быстро берите его, грузите в машину и поехали отсюда. Его ищут по всему городу, он сам понимал, что ему конец, раз пришел сюда, не в свой день. Прощался он. Быстро, аккуратно взяли и побежали, ну?!'
  Четверо прибежавших послушно схватили было Хана на руки и чуть не уронили его снова - так тяжел он был. Перехватив его поудобнее, снова взялись и почти рысью побежали в сторону леса. Вскоре там загорелись фары спрятанной поодаль машины, потом еще пара фар и 'Ягуар' валютного цвета, где сидел патриций с шофером, а за ним 'Шаран' вишневого, куда погрузили бесчувственного Хана и сели сами подчиненные патриция, выехали на дорогу, ведущую обратно в город и вскоре пропали из виду.
  
  5
  
  Восстать над собой, над слабым, трусливым, тихим и вялым,
  Восстать, даже кажется если, что вот-вот и хрустнет хребет,
  Восстать, как "мертвая голова" встает над коконом рваным,
  Восстать, но к жизни вернуться, пусть всего на несколько лет.
  
  Восстать над собой и низко со страху поставленной планкой,
  Восстать, если себя ты устраиваешь, значит, что ты умираешь,
  Восстать, наплевать, забыть все свои мелкие, злобные ранки,
  Восстать, тут не пройдут полумеры, восстань, или проиграешь.
  
  Восстать над собой - самый опасный, бешеный тип восстания,
  Восстать над собой, над начавшим слепнуть и глохнуть душой,
  Восстать над собой - приблизить с собою момент расставания,
  Восстать - верный риск небольшую потерю сделать большой.
  
  Восстать на собой - сбросить жир с непомерно раздутого "Я",
  Восстать все же лучше, чем делаться тварью инертной и злой,
  Восстать к удивлению тех, кто забылся немного, тебя хороня,
  Восстать, словно феникс, побывав перед этим своей же золой.
   (Стихи Хана)
  
  Сознание частично вернулось к Хану, но инстинкт требовал не открывать глаз, не менять ритм дыхания и вообще, никак не показывать, что он уже здесь, а не в царстве сновидений. А то и теней. Он чувствовал, что его максимально удобно уложили на сиденья в машине, но контролируют его возможную активность с нескольких сторон.
  Как он смог так облажаться? Сбил, сбил его с толку чертов патриций, который чуть не в цилиндре, приперся в лес. Но как он не почуял, что за ним смотрят? Как не почуял машину в лесу? Ветер не в его сторону был? Ну, допустим. Но все равно, позорище, конечно.
  Интересно, куда его везут? Как тех красных матросов в старом фильме про гражданскую войну, которых, жалея на них патроны, вели топить? Не исключено. Не исключено, что и пытать предварительно, причем истово и изобретательно, узнавать-то у него нечего, значит, если пытать, то просто так, для души. Чтобы чуял, что умирает. Что-нибудь можно сделать с этим сейчас? Нет. Он не был уверен, послушаются ли его руки и ноги, и сможет ли он успешно драться в тесном пространстве после обморока. Да и в машине, судя по тому, что его сорвали в лесу, как подосиновик, сидят не идиоты, если дернуться, могут добавить лекарства и тогда уже ситуация станет просто безнадежной. Но наручников, например, Хан не ощущал.
  Мысль, вечная, как само человечество: 'Что делать?' точила Хана и он приказал ей заткнуться. Ответа на нее нет, значит, мозговой мусор просто. Что не делать? Не подавать признаков жизни. Слушать. Готовиться к невесть, чему.
  Голоса, раздававшиеся над ним, принадлежали людям спокойным, уверенным в себе. Значит, это не любители похищать заблудших бойцов, а профессионалы.
  - А если он в себя придет? - спрашивал кто-то слева.
  - Сразу бьем вторую дозу, как Мастер приказал.
  - А плохо ему не станет? - спросил еще кто-то. Но не от жалости спросил, а по практичности своей.
  - Ему так и так плохо станет, не переживай. Кому там было хорошо? - засмеялся четвертый, а остальные подхватили.
  Так. Хотя бы в чем-то он был прав. Везут его не в сауну с девками. Открыть глаза? А если шприц или что там у них, уже в руках? Он даже не знает, как он расположен в кабине. Скорее всего, лицо его точно под контролем. Можно попробовать работать сразу на звук, но чревато, опять же. Скорее всего, шанс будет в момент выхода из машины. Вытащить стодвадцатикиллограммовое тело не так просто, особенно если оно висит мешком. Это, пожалуй, в чем-то даже хуже, чем сопротивляющееся.
  - Сбавь скорость. Подъезжаем, - негромко сказал один из тех, кто был в салоне.
  А то как же. Святое правило любых преступников - чтить правила дорожного движения. Странно, что полиция такие 'правильные' машины первыми не останавливает. Едешь шестьдесят в час - стой. Точно, гад, что-то более серьезное натворил. Дальше ехали молча. Хан постепенно начинал чувствовать, что руки и ноги теперь полностью подчиняются ему. Это радовало. В момент, когда его вынесут из машины, можно попробовать взять одного за гортань и предложить переговоры, время от времени потряхивая добычей.
  Но он ошибся.
  - Приехали, - раздался голос над ним, - давай.
  И на руках и ногах Хана одновременно защелкнули наручники. Да. Недооценил он ребяток. Это точно не любители.
  Хан вполне был способен порвать наручники на руках, но далеко ли упрыгаешь со скованными ногами? Значит, ждем каземат и пыточную.
  Хана жестко, но бережно вынули из машины и, тяжело дыша, куда-то понесли. Лязгнула железная дверь, начался долгий спуск вниз. Люди снова начали переговариваться.
  - Волк? - откуда-то со стороны левой ноги.
  - Тогда очень уж крупный, - пропыхтел кто-то слева, у плеча, у плеча.
  - Ну, мало ли, - это справа.
  - Ну, не ... же! - тут кто-то споткнулся, и Хан не узнал, что за 'же' имелось в виду.
  - Вряд ли, но всякое бывает, - согласился кто-то сзади и Хан понял, что в транспортировке принимает участие пять человек, один из которых руки держит свободными и наготове.
  Так-то, Хан. Дураков следовало бы искать в зеркале. Они все собрались именно там.
  Спуск все тянулся и тянулся, несшие его говорить уже перестали, утомившись, и Хану оставалось только ждать. Наконец, процессия остановилась. Лязгнул какой-то могучий замок, потом завизжал засов, а потом ему неожиданно сунули прямо в рот что-то маленькое, холодное и твердое и, положив на пол, оставили одного, судя по лязгу могучей двери и обратной процедуре запирания оной.
   Хан открыл глаза, но разницы никакой не ощутил - не видно было ни зги. Он осторожно, языком и губами повертел во рту холодный твердый предмет, которым его снабдили и понял, что это маленький ключик. Странно. Очень. Руки Хана были скованы не сзади, а потому он взял ключик в зубы, поднес скованные кисти к лицу и носом, губами нащупав скважину, вставил туда ключ и повернул его. Наручник открылся. Затем второй. Хан привычно махнул руками и постучал ими друг о друга, преодолевая укусы крови, радостно кинувшейся в свободные сосуды. С ногами дело тоже прошло без проблем. Что за бред вообще творится? Если его привезли пытать и убивать, зачем освободили? Чтобы интереснее было? А если поговорить о чем-то (да мало ли, о чем!), то зачем такие меры по его доставке? Чувствуется, что в эти гости сам побежишь, если хозяин пригласит, как сказано в 'Эре милосердия': 'Правда, если я в гости зову, ко мне на всех четырех поспешают'. Ну, вот и Хан поспел. Он поднялся, подпрыгнул несколько раз, проверяя ноги - все слушалось его, значит, к бою, если что, он готов. Но где он? Старые романы и рассказы упреждали, что смело ходить по незнакомому подземелью неразумно, особенно в этом преуспел По с его 'Колодцем и маятником'. Так что двигаться следует чуть ли не ползком, делая шажки не длиннее, чем его ступня. И то не ступать, а проводить ею по полу, чуть отклонив корпус назад. Так он и сделал. Вскоре уткнулся он в кирпичную, а скорее даже, булыжную стену и пошел по ней направо, ступая все так же осторожно. Нащупал дверь, поразился толщине ее петлей, клепок и скреп, наложенных поверх металла. Скважины с его стороны не оказалось. Ну, следовало ожидать. И он пошел дальше. Вскоре он снова нащупал дверь и понял, что находится в круглой комнате. Отличное начало. Подняв руки, он, щупая стену, сделал еще круг - булыжник шел выше, чем он мог достать. Колодец. Как во сне. Сне? А ведь точно - эта комната ему снилась, только было все немного не так, но так ведь и он же не Кассандра, чтобы прозревать все до последней мелочи!
   Все так же осторожно он прошелся по полу комнаты и, судя по всему, надоел кому-то своей осторожностью.
   - Здесь некуда падать, тупой ублюдок, ходи смело! - и в лицо ему откуда-то сверху прилетел гнилой помидор. Раздался многоголосый смех, и в него удивительно метко полетела сверху всякая дрянь. Как он понял, сверху проходило что-то вроде галерки, на которой и развлекались теперь его странноватые хозяева. Поток ругательств и оскорблений все усиливался, летели в него уже не только овощи и фрукты, но дохлые мелкие животные и камни, небольшие, но способные выбить глаз, например.
   - Ты так и будешь жрать все, что в тебя летит, дешевка? А то у нас на огороде и навоз есть, принести?
   - Да ты не спрашивай, а неси, - отвечал кто-то на эту реплику, и в Хана вновь полетела всякая дрянь, увернуться не было возможности, его видели, а он не видел ничего. Пару раз на него вылили помойное ведро, а про все остальное и говорить не приходилось. Оскорбления, которыми осыпали Хана, были такого сорта, что вполне бы потянули на инвалидность. Наконец, прискучив этим, или только этим, наверху кто-то озвучил идею помочиться всем вместе вниз, на этого чушка.
   Хана никто и никогда в жизни не оскорблял так, как оскорбляли его сверху, никогда и никто не унижал так, во всяком случае, безнаказанно. Понятие 'злость' уже давно кануло в небытие, как не подходящее даже по минимуму к состоянию, которое охватило его. Он был готов умереть, лишь бы достать хоть кончиком пальца хоть одного из тех, кто глумился над ним из темноты. Ярость тоже ушла, неистовство оставило его, и он почувствовал, что откуда-то из глубины его существа, из той, вечно запертой, а теперь открывающейся двери, поднимается на поверхность что-то ужасное, сродни раненому кашалоту, который снизу, из-под черной воды, из пугающей, дрожь наводящей, бездны, идет лбом в дно вельбота, с которого в него кинули гарпун.
   Надвигался какой-то странный приступ. И в следующий миг нечто, не имеющее название, охватило Хана. Он взвыл от раздиравших его душу ощущений. И тут, наконец, дверь внутри него, распахнулась настежь, выпустив того самого жильца, к контакту с которым так стремился Хан. 'Удалось!' - это была его последняя трезвая мысль. Дальше начался ад.
  Дикая, непереносимая боль в тряпку вдруг скрутила Хана. Терпеть ее не было никакой возможности, и он завыл, заревел от боли. Он даже не знал, что такая боль бывает, хотя боли в его жизни было достаточно. Каждый нерв, каждое мускульное волокно, каждая, самая мелкая косточка выли о пощаде или смерти, разницы уже не было. То мышцы сводило жуткой судорогой, то будто растягивало кости, то живьем, казалось, с него стягивают медленно кожу. Словно к каждой клетке его тела был приставлен палач экстра-класса, заплечных дел мастер в десятом поколении, прекрасно знающий, как заставить тело желать смерти. Каждый его суставчик проверялся на предел прочности, на угол излома, дико болела голова, боль во рту была такой, словно каждый из его зубов был оголен до нерва, а он глотнул горячей воды. Казалось, ей, этой боли, не будет конца, что и после смерти (а Хан уже не сомневался, что этот чудовищный приступ убьет его) она продолжится во веки веков. Холодный пот бежал по лицу, сливаясь в ручейки, и вдруг прекращался, высыхал, оставляя тело липким и холодным. И тут ярость, по сравнению с которой ярость его снов и ярость его боев в ночном городе показалась бы легким, сиюминутным раздражением, накрыла его. Взревев, он кинулся на стену, наплевав на адову боль во всем теле. На сей раз он доскочит до тех, кто так мило повеселился с ним... Булыжник, казалось, вздрогнул от боли, когда тело Хана обрушилось на него и он, цепляясь ставшими странно длинными пальцами, полез наверх. Даже если сейчас череп его разнесут из обреза, он, по крайней мере, попытается прорваться наверх. На пределе возможностей своего тела он все рвался и рвался наверх, загудели сверху удивленные голоса, боль и Хан стали одним целым, а надо всем этим царила в его мозгу хищно распахнувшая пасть, полная Луна, желтая, как глаз зверя. Дико взвыл он и по темному колодцу раскатилось яростное 'Аум!'. Этот клич не впервые вылетал у Хана, но на сей раз прозвучал он как-то иначе.
  Казалось, что миг еще - и он на галерке. Как тут, наконец, невозможное кончилось, и он полетел вниз. Лететь пришлось долго, он даже не подозревал, как высоко залез, но и приземлился он крайне удачно - на все четыре конечности. Четыре? На четвереньки, что ли? Пока он соображал, что происходит, боль, стрекалом гнавшая его вверх ушла в долю секунды, не оставив о себе даже воспоминания в виде слабости.
  А затем в комнате стало немного светлее, запах же мерзости, которой его осыпали, стал сильнее и Хан просто сел на пол, чувствуя себя немного не в своей тарелке и что-то раздраженно постукивало по полу, что-то, явно принадлежащее ему, но он не смог бы сказать, что именно - так вымотал его морально этот приступ.
  - Мастер! Скорее, идите сюда! Скорее, скорее! Он обратился! - взволнованно вопил кто-то, слышался гул удивленных голосов, негромко говорящих что-то вроде: 'Кто это? Как это могло случиться? Что произошло? Что теперь делать? Что скажет Мастер, что скажет Совет?!'
  - Да, - раздался сверху мягкий голос, знакомый ему по встрече в лесу, - он обратился. Дайте света и поприветствуем своего нового брата!
  Вспыхнул яркий свет, и Хан поневоле зажмурился. Кто бы ни были эти люди, они шли странными путями, ища братьев такими способами.
  Когда он открыл глаза, то с каким-то легким остолбенением увидел, что по полу перед ним раздраженно стучит по булыжному полу чей-то длинный, серебристо-серый хвост. Он вскочил, оборачиваясь, в поисках владельца хвоста, но взгляд, мельком брошенный вниз, показал ему, что он стоит не на четырех костях, а на четырех могучих, со страшными когтями, лапах, цветом в тон хвосту. Он пораженно поднял поочередно каждую лапу, а переднюю поднес к самому носу, перевернув ее. Твердые подушечки, густая серебряная шерсть между пальцев... Он попробовал повернуть голову, чтобы посмотреть себе за спину, но могучие мышцы не дали ему этого сделать. А что-то твердое и острое, явно шедшее от головы, царапнуло его по груди. Он высунул неожиданно длинный язык, облизнул губы и чуть ли не половину лица (или морды?) и с ужасом нащупал языком два костяных кинжала, выбегающих у него изо рта.
  - Зеркало! - приказал сверху все тот же мягкий голос. Часть стены неподалеку от него повернулась на сто восемьдесят градусов и оказалась с обратной стороны зеркальной. Хан робко, запрещая себе думать о хвосте, подошел к стеклу. Оттуда на него уставился ужас наших далеких предков, ночная смерть, охотник на бизонов и мамонтов, созданный природой для воплощения в одном звере силы, ярости, мощи и неистовства, неодолимой жажды победы и когда зверь появился, природа, словно бы ужаснувшись, разглядев свое создание, уничтожила его. И вот он вернулся.
  Он был покрыт, как уже было сказано, темно-серой шерстью, хвостом раздраженно лупил себя по бокам, а из пасти его, чуть ли не касаясь груди, торчали два клыка, немного сплющенных с боков и длиной каждый, пожалуй, сантиметров в тридцать - тридцать пять. Короткая, жесткая гривка украшала его загривок, начинаясь от темени, и была чуть светлее остальной шерсти.
  Там, где на теле было место, природа щедро снабжала его двойной порцией мышц. Невероятно мускулистое тело, могучие лапы, широченная, оплетенная валами мышц, грудь...
  Хан зажмурился. Наркотик! Вот что это! Вот что ему вкололи! Он просто тестер новой отравы, тестер, которого, после того, как его выработают до конца, тихо утопят в водозаборнике ТЭЦ. Он потряс головой. Открыл глаза, диким усилием воли подавляя страх, заставил себя еще раз всмотреться в новое обличье. Действовала наркота, что ни говори, хорошо - как он был тигром, так и остался. Пролонгированный галлюциноген. Ну, когда это эффект пройдет, он заставит кого-нибудь приблизиться к нему. А там будь, что будет. Сейчас к нему не спустится никто. Он поднял, наконец, вверх свою чудовищную морду. Сверху, облепив края балкона, смотрели на него десятки лиц, мужских и женских. А потом внезапно скрипнула дверь и патриций, с которого все началось, вошел к нему. Глюк это или нет, а ему не жить! Хан собрался в комок для прыжка, но в ответ сверху лязгнули затворы автоматов и Хан, как и Остап Бендер, понял, что интервью окончено.
  - Не спешите убивать меня, брат мой. Кто-то же должен научить вас возвращаться в человеческой обличье! И не тревожьтесь, здесь вам не причинят зла. И никто (патриций словно читал мысли саблезубого Хана) и не думал тестировать на вас новую отраву, из тех, которыми травят себя те, кто именует себя 'людьми'. Мы не люди, мой мальчик. Мы - оборотни. И ты оборотень. Твой зверь давно звал тебя, но шел ты не в ту сторону. Но у нас еще будет время поговорить, а пока, извини, я вынужден оставить тебя здесь хотя бы на то время, чтобы ты понял, что столько никакой наркотик не действует.
  Сверху упало несколько матрацев, долженствующих, наверное, служить Хану ложем, а несколько вертлявых, как мартышки, людей, вошли в ту же дверь, куда до них вошел Мастер и очень быстро, и умело убрались в комнате. Потом внесли таз с водой литров на тридцать и в огромном корыте куски парного сырого мяса.
  - Вы очень скоро мне поверите, брат, - Мастер перестал улыбаться, поклонился и вышел, дверь захлопнулся, света стало поменьше (и то хорошо, а то было, как на телестудии, где Хан однажды был в детстве, давая интервью спортивному обозревателю) и Хан остался один. Он снова посмотрел наверх - наверху уже никого не было, никто не смотрел на него. Он тяжело вздохнул, задумчиво фыркнул, а потом гордо и грозно высказал свой уже почти привычный: 'Аум!', который снова прозвучал несколько иначе, чем когда Хан произносил его в человеческом облике. Посмотрел задумчиво на матрацы, стащив их в кучу (его гостеприимные хозяева не поскупились на ортопедические дорогие матрацы!) и улегся сверху, задумчиво накрыв нос длинным хвостом, какого, по мнению ученых, никогда не было у смилодона.
  
  6
  
  Кроме воды и еды, принесли Хану еще и часы. Он заставил себя успокоиться, понизил частоту пульса до скорости секундной стрелки и убедился, что часы не лгут. Сколько может длиться действие наркотика? Сутки? Ну, сутки он легко проведет и без еды, и без воды, получить орально новую пайку 'дури' никакого желания не было.
  А забавно было бы, если бы это все же оказалась не наркота. Хан вытянул перед собой правую переднюю лапу и внимательно ее рассмотрел, словно видел в первый раз. И то правда - во второй.
  Это была лапа чудовища, способная своротить набок череп современному быку. Все остальное вполне соответствовало. Применить такой лапой 'коготь тигра'... А если? Хан вскочил с королевского ортопедического ложа и, осев на задние лапы, передними замахал в воздухе. Амплитуда чуть отличалась, но, в конце концов, это не тигры учились у человека, а человек перенял кое-что у огромных котов и приспособил под свои возможности. Хотя сходство, несомненно, было.
  ...Но зато разницу в скорости, ловкости и силе удара он ощутил сразу. Тигр бил по кратчайшему расстоянию, ему не требовалось что-то делать, что удар прошел со сбросом энергии - тело делало это само, ни на миг не задумываясь над тем, на что годы потратил Хан. Он вошел в раж и даже прошел несколько тао (с поправкой на тигриные стати, конечно), а потом сел на пол, задумавшись.
  Хорошо. Предположим невозможное и он оборотень, а эти люди зовут его братом. Аналогия инициации - один в один роды. Мука, страх, боль, кровь, нечистоты. Хорошо, в чужой монастырь со своим уставом не полезем. Но можно же было попробовать поговорить с ним, и он поехал бы добровольно? Поехал бы? В компании сумасшедших, которые уверяли бы его, что он - оборотень? Ой, парень, не ври хоть себе-то. Только так, дротиком в шею, ему и возможно было бы навязать подобное приглашение. Хорошо, а почему не рассказали, когда уже привезли? Да по той же причине - он бы сделал все, чтобы не поверить и, скорее всего, никакой инициации не вышло бы. Тогда что его так беспокоит?
  Ничего себе, вопросик! Хан никогда не отрицал существование нематериальной стороны мира и верил во многое из того, во что люди обычные не верят. Его сознание было пластично и восприимчиво, он мог принять самую дикую аксиому, если бы возникла нужда, а она возникла.
  Часы уверяли, что прошло уже пятнадцать часов заточения, но никуда не делась ни серебряная шерсть, ни чудовищные клыки, способные пропороть шкуру любому толстокожему, живущему на земле. Что предки его с успехом, надо сказать, и проделывали, не размениваясь на мелкую дичь. Прелестно, а дальше-то что? Ну, стал он оборотнем, допустим. Предположим, его научат возвращать и прежний облик. Что это дает, что отнимает, что сулит? Вопросы, на которые с его нынешним объемом информации, ответа не было. Хотя в городе, наверное, для него безопаснее появиться саблезубым тигром, чем Ханом, уничтожившим опергруппу. Тигра, хотя бы, может, попробуют в зоопарк сдать. Или в поликлинику, для опытов. М-де. Хрен редьки не слаже.
  Вывод напрашивался максимально простой. Сидеть и не рыпаться. 'Ежли ты, путник, собрался в дорогу и углядел плохие приметы, то сиди дома и ни хрена не рыпайся', как говаривал дед Щукарь, а уж старый грех знал эти дела. Приметы, сопутствующие Хану последние сутки, были и в самом деле, не ахти. Хорошо. Тогда осталось одно - лечь спать. Оптимальный вариант решения хотя бы текущей проблемы - информационного голода. Что Хан и сделал, снова стащив матрасы в кучу, но на сей раз, к двери. Пусть, на доброе здоровье сдвинут четыреста килограмм живого веса, бесшумно и не разбудив его. Хотя, с другой стороны, дротик с галерки в шею и снова паралич. А насколько опасен этот препарат, неизвестно. Так что, ежли ты, путник, собрался в дорогу и углядел плохие приметы... Хан снова стащил матрацы в кучу, но уже подальше от двери, чтобы ей не досталось. Развеселившись немного от своих манипуляций, он издал жизнерадостное: 'Аум!' во всю мощь глотки тигра, отчего эхо в ужасе ударилось о стены и скрылось где-то вверху, уйдя через галерку в переходы странного здания, где он находился в компании людей, именовавших его братом. Брат братом, а свою воду и мясо жрите и пейте сами.
   С этой мыслью Хан улегся на матрацы и почти моментально заснул. Ему снилась бескрайняя степь, поросшая ковылем, который гнал серебряные волны к горизонту, сияя мягко в свете белой Луны с глазами хищными и зелеными, но на сей раз вполне миролюбивой. Хан, в облике тигра, радостно, как котенок, подпрыгнул и понесся по ковылю, стараясь обогнать бегущую по нему рябь туда же, к горизонту.
   Скрипнула сталь засова, и Хан моментально вскочил с матраца, окинул себя, поелику смог, взглядом и убедился, что все еще является тигром. Часы показали, если их не перевели дистанционно, что прошли сутки после начала его нового бытия.
   В открытую дверь двое более, чем крепких ребят, внесли роскошное полукресло, а следом вошел патриций, ребят движением брови отпустил (те исчезли со скоростью, которая, при их габаритах, говорила о многом) и сел, подтянув брюки, дабы уберечь складку.
   Хан фыркнул неопределенно, но садиться не стал, так как понял, что будет выглядеть подобно собаке, внимающей хозяину. А потом потянулся, широко зевнул в лицо патрицию и улегся на свое ложе, полуприкрыв глаза и лениво постукивая кончиком хвоста, управляться с которым ему даже учиться не пришлось, тот слушался его, как рука или нога.
   - С пробуждением, друг мой! - поприветствовал его патриций. Хан отметил, что братом его больше не звали. Возможно, на фоне вышколенности остальных местных обитателей его демарш с матрацем и зевком в лицо гостя, снизил его ставки. В ответ Хан лишь молча кивнул головой.
   - Да, это прилагающийся нам, оборотням, минус - в обличье своего зверя, мы не может говорить, как люди. Зато вас прекрасно поняли бы сородичи... Простите меня, пожалуйста - я просто забыл, что ваших сородичей на земле уже нет, - с ноткой искреннего сочувствия, ненужного, а потому и подозрительного, проговорил гость. Хан поднял в ответ правую лапу, показывая, что нужды в извинениях нет.
   - Мы, оборотни, с рождения, как правило, знаем, кто мы. Так как рождаемся только от оборотней. А вы росли приемышем, ваши родители или, я думаю, один из родителей, не успел вам рассказать, кто вы. Скорее всего, это был ваш батюшка, это передается чаще всего по отцовской линии.
   Хан снова кивнул, давая понять, что внимательно слушает визитера.
   - Мы следили за вами почти с самого детства вашего, но повода вмешаться и как-то направить вас в нужное русло не выпадало. Вы были заняты другим, да и вряд ли поверили бы нам, но когда ваш тигр почувствовал, что пора на охоту, мы поняли, что вот-вот придет и наш черед. Но вы и тут сумели поразить весь Совет, которому я буду иметь удовольствие представить вас чуть погодя, и меня, грешного, поразили тоже, сумев обуздать внешнюю трансформацию, живя в минуты боя тигром. Ведь вы чувствовали зов? - патриций внимательно посмотрел на Хана, выпрямившись в кресле. Тот снова кивнул, соглашаясь.
   - Вот нам и пришлось, опоздав к битве с работниками полиции, инициировать вас таким неприятным и болезненным образом. Не думаю, впрочем, что вы будете на нас в претензии, когда поймете, чем наградила вас ваша судьба.
   Хан вопросительно поднял бровь и заворчал. Посетитель улыбнулся тонко и обаятельно.
   - Да, разумеется. Как стать человеком. Очень просто. Скажите себе, тигру, что вы - человек. И просто кувыркнитесь вперед. Только поверьте себе!
   Хан послушался, вызвал в памяти все, что ценил, любил и берег, будучи человеком и сделал кувырок вперед. И встал на две ноги, тем самым Ханом, которого добросердечные оборотни сделали своим.
   - Меня зовут Хан, - низкий голос наполнил колодец. - С кем имею честь?
   - Простите меня, вы совершенно правы. Зовите меня Мастером, как и все остальные. Я глава Совета Старейших и глава этого Кольца.
   - Кольца?
   - Да, сообщества оборотней называются Кольцами, как символ чего-то как безначального, так и бесконечного. Причем, между нами, в отличии от людей, местонахождения Кольца не говорит о его авторитете среди ему подобных. Столичные, московские и петербургские Кольца, инертны, малы и ленивы. А Кольца Сибири и Севера, затерянные на окраинах страны, имеют огромный вес. Как и наше, скажем так, полупровинциальное Кольцо.
   - Хорошо. Допустим, я вам верю. Что мне делать дальше? - спросил Хан.
   - С чем именно? - Мастер снова тонко улыбнулся.
   - Да хотя бы с тем, что я уже, наверное, в лютом, настоящем розыске. Не для галочки, а для души.
   - Да, я знаю об этой проблеме, в конце концов, вы ведь и прогулку свою затеяли, как я понял, на прощание. Ну, можете считать, что так и вышло, вы простились со своей прежней жизнью и обрели новую.
   - Я так понимаю, что отсюда мне хода теперь нет? - вежливо спросил Хан.
   - Отчего же? Мы вас не в плен брали, а в семью. Если вас в этом что-то не устраивает, то вы вольны уйти. Только не пойму, что вас так тянет из места безопасного в места, которые могут стать, в лучшем случае, не столь отдаленными? - вежливо, но с прохладцей спросил Мастер.
   - Я просто уточнил диспозицию. Думаю, вы бы на моем месте, после такой доставки сюда и последующей процедуры, тоже пожелали бы понять, какое место под новым Солнцем вы занимаете.
   - Вы совершенно правы, друг мой. Вопросы ваше обоснованны, да и я уверен, что у вас их только прибавится через некоторое время, - кивнул Мастер.
   - Один уже есть, - усмехнулся Хан. - Чтобы снова стать тигром, мне надо вновь проходить всю процедуру?
   - Да полноте, что вы. Роды, если угодно, прошли. Дальше будем учиться ходить и говорить, - Мастер снова улыбнулся. - Принцип тот же. Уверьте себя, что вы тигр и кувырок вперед. Но должен предупредить - превращение в своего зверя порой может сопровождаться приступом боли, конечно, не такой жестокой, как в первый раз, но ощутимой. Не забывайте об этом. А теперь ступайте за мной, я покажу вам наш, а теперь и ваш, Дом.
  
  7
  
   Вернувшийся в человеческий облик Хан и его уважаемый оборотнями провожатый покинули круглую комнату-колодец, где Хан впервые встретил себя. О том, что его спутник личность не просто уважаемая, а откровенно почитаемая, Хан сделал вывод, глядя, как здороваются с ним встреченные ими люди. Хотя, какие они люди - оборотни, все, до единого. Да, так, с кондачка, к такому не привыкнешь. С Ханом, надо признать, тоже здоровались очень тепло, причем чувствовалось, что тепло это искреннее. В стенах не было окон, Хан обратил на это внимание Мастера.
   - Большая часть нашего дома находится под землей, этот дом - сам оборотень. Коттедж снаружи, большой, с крупным земельным участком, телекамерами и будками охранников, обнесенный высокой стеной с проволокой, на отшибе - и куда большего размера жилье под землей. Со множеством подсобных помещений. Есть и тренировочные залы, и над, и под землей, и комната Совета, и жилые помещения.
   - Складывается ощущение, что вы или очень влиятельны, раз сумели построить такой рай, не привлекая к себе ничьего ненужного внимания, или очень богаты.
   - Вы даже не представляете себе, Тигр, как вы близки к истине. Да, оборотни имеют большой вес в мире людей, многие оборотни занимают не слишком заметные, но ключевые или близкие к оным, посты в самых разных отраслях жизни человеческой и потому построить этот Дом нам не составило слишком большого труда.
   - А куда мы идем сейчас, Мастер? - осведомился Хан. Новое имя - Тигр, - которым величали его встреченные оборотни, пока еще не очень ловко сидело на нем, как недурной, но все-таки магазинный костюм.
   - Ко мне в апартаменты. Я приглашаю вас отужинать со мной, тем более, что вы не ели больше суток. Что скажете?
   - Я с удовольствием принимаю ваше приглашение, Мастер, - откликнулся Хан. И в самом деле. После плутания по Дому, он примерно представил себе, на что были способны эти - так и подмывало сказать 'люди' - если сумели выстроить такое здание в черте города. И вряд ли бы организация такого масштаба заинтересовалась бы им в целях уничтожения. А если бы и приняла такое решение, то он был бы уже давно мертв. Хан зло фыркнул, отгоняя неприятные, уничижительные мысли.
   - Неприятные мысли? - понятливо осведомился Мастер.
   - Да, некоторые, можно сказать, - согласился Хан.
   Дверь, которую открыл Мастер, вела в помещение, которое только так и следовало окрестить, как это сделал Мастер чуть раньше: 'апартаменты'. Огромная, с очень высокими потолками, комната, устланная поверх дубового паркета толстыми восточными коврами, стены, увешанные картинами, огромные кресла, обшитые, как показалось Хану и как оказалось на самом деле, парчой. Огромным был и письменный стол, за которым возвышалось еще одно кресле, на сей раз, обтянутое зеленой кожей с тисненым золотом рисунком глаза. Стены, помимо портретов, были увешаны самым разным оружием, а над креслом-троном висел швейцарской работы карабин-десятизарядка. В углу кабинета была еще пара дверей, которые, надо полагать, вели в спальню и, возможно, ванную. Окон в стенах не было. Пылал камин за стеклянным экраном.
   Посредине комнаты стоял большой, изящно и красиво сервированный стол на два куверта. Стояли холодные закуски, несколько графинов с разными напитками. Мастер пригласил Хана жестом занять место за столом, сам мягко опустился на стул напротив и они воздали должное ужину, который, надо сказать, стоил того. Смены блюд совершались молчаливой и безукоризненно вышколенной прислугой, появляющейся ровно тогда, когда блюда сотрапезников пустели.
   - И что, каждый оборотень, проживающий в доме, ужинает так же? - не удержался Хан.
   - С голоду не пухнут, - Мастер перевел тему, могущую стать неудобной в изящную шутку. Хан поневоле улыбнулся. Мастер нравился ему, следовало признать это. Но что-то в самое этой комнате настораживало тигра внутри него. Словно когда-то, очень давно, здесь случилось что-то, имеющее к нему, Хану, непосредственное отношение. Он списал это чувство на результат кавардака, творившийся в последние несколько дней, и запретил себе думать об этом.
   Отужинав, сели они у камина, горящего ровно и сильно, в кресла небольшие, но мягкие и уютные. Между ними стоял столик, на котором стоял графинчик с чем-то розовым для Мастера и чайник на спиртовке, и прочие чайные принадлежности для Хана. От спиртного Хан отказался еще за столом, и Мастер приказал принести ему сока, уточнив, какой он предпочитает. Хан всегда предпочитал вишневый, и он оказался перед ним минуты через три, принесенный безмолвной и исчезающей неслышно, прислугой. Становилось понятно, что так тут ужинают далеко не все оборотни, или уж, хотя бы, не каждый день. После ужина Мастер осведомился, что желает Хан - чай или кофе и, получив ответ, велел принести чаю, который Хан в настоящий момент и заваривал.
   - Судя по вашему основному занятию, я думал, что буду присутствовать на чайной церемонии, но вы делаете чай по-английски, только не используете молоко, - мягко сказал хозяин, поднимая высоко бокал тонкого, с изморозью стекла со своим напитком.
   - Помилуйте, на ее изучение люди тратят годы и годы, когда бы мне освоить ее, Мастер. Я так, по-простому, - улыбнулся Хан.
   - Большинству людей ваши процедуры не показались бы простыми, - ответно улыбнулся Мастер и сделал большой глоток. Хан в ответ промолчал.
   - У вас есть еще какие-нибудь вопросы, мой друг? - осведомился Мастер.
   - Слишком много, чтобы задавать. Я предпочел бы выслушать то, что вы сами сочтете необходимым мне сообщить, - уклонился от прямого ответа Хан.
   - В таком случае, вопрос есть у меня, - улыбнулся Мастер, - вы позволите его задать?
   - Разумеется, - Хан внимательно смотрел на Мастера.
   - Скажите, 'Хан' - это ваше прозвище или настоящее имя? - внезапно спросил Мастер. Хан сильно сомневался, что Мастер не изучил его досье в каком-нибудь архиве, но мешкать с ответом не стал.
   - Это мое настоящее имя, Мастер. Оно написано и в паспорте, - Хан приподнялся было, чтобы залезть в карман, где лежали кредитки и документы, но Мастер замахал руками:
   - Прекратите, ради всего святого. Если мы, оборотни, перестанем доверять друг другу, то чем мы лучше людей? Кстати, поимейте в виду, мой друг - никогда не называйте оборотня человеком. Страшнее оскорбления придумать нельзя. Я понимаю, что сатисфакцию от вас получить непросто, но зачем наживать лишнего врага?
   - Спасибо, Мастер. Обязательно учту, - Хан кивнул головой, а Мастер, откинувшись в кресле, заговорил своим мягким голосом:
  - Раньше рядом с каждым из нас бродил прекрасный зверь - зверь-пращур, зверь-друг, зверь-защитник, невидимый и неслышимый он всегда был возле каждого из нас. И никого не пугало это, никому не казалось диким и противоестественным. Люди могли услышать своего зверя, взять от него часть его силы, а некоторые, избранные, могли слиться с ним воедино - чтобы защитить себя и своих близких в момент опасности, чтобы свершить суд, восстановить справедливость - и никто не чурался справедливости, которую восстановил оборотень! В единстве человек и зверь был несокрушим, он творил чудеса на поле брани, он побеждал там, где можно было лишь проиграть. Вот что значило слияние со зверем. А теперь что? Времена, когда война была еще войной, давно миновали, теперь любой недоумок может нажать на спуск и убить того, возле кого побоялся бы и чихнуть, а порой такой же недоумок может просто нажать на кнопку и уничтожить цивилизацию. Это - справедливость? Это - война?! Ни чести, ни красоты, ни подлинной силы духа, а только лень, трусость, жестокость и алчность. Люди перестали слышать зверя, перестали верить в него, им запрещали в него верить - и он ушел. А те, кто еще способен призвать его, стали изгоями. И что всем до того, что настоящие сила и ярость, когда на кон легко ставится жизнь, уже исчезают из этого выхолощенного, запуганного мира? Что всем до того, что этот мир создает себе все новые и новые оковы, не понимая, что скоро ему станет нечем дышать? А зверь, которого нынешний мягкий и трусливый человек способен призвать, чтобы слиться с ним и взять часть его силы - в лучшем случае, напуганная до полусмерти крыса!
   - Не о том ли звере, что бродит как лев рыкающий, ищет, кого сожрать, вы говорите, Мастер? - помолчав, спросил Хан.
   - Нет, я говорю не о нем, - после долгой паузы, во время которой он внимательно смотрел на Хана, коротко ответил Мастер и продолжал:
   - Когда-то все мы открыто жили среди людей. Не прячась, не таясь, как сейчас или во времена расцвета инквизиции. Мы были частью человечества. Мы помогали друг другу, оборотни защищали слабых, через нас люди были ближе к природе. Людская подлость, алчность, зависть и самое главное - глупый, никчемный страх разделили наши пути. Но было сказано, что когда-нибудь придет Серебряный Дракон и наши пути снова сойдутся в один...
   - Серебряный Дракон? - переспросил Хан.
   - Старая легенда оборотней, прекрасная и длинная, когда-нибудь я обязательно вам ее расскажу.
   - Хорошо, буду ждать с нетерпением, - ответил Хан, глядя в пламя. Почему-то словосочетание 'Серебряный Дракон' как-то тронуло его душу. Он не смог бы понять или, тем более, объяснить, почему.
  - Все забыли...Оборотни, особенно молодые, чураются человека, брезгуют им, не верят ему, боятся его - этому есть причины! Но в начале оборотни и люди были двумя стеблями одного корня, посаженного Богом.
  - Богом? - переспросил Хан
  - А вы думали - кем? - На этом Мастер смолк, и теологический диспут умер, толком не родившись.
   - А что делают оборотни вообще и что теперь должен делать я?
   - Живут полной жизнью, любят, верят, сражаются, помогают друг другу - в общем, все то, от чего человек уже почти отказался. Я бы советовал вам пожить в Доме несколько дней, осмотреться, подумать, возможно, у вас снова появятся вопросы и я буду счастлив ответить на них.
   - У меня уже есть вопрос, Мастер, - неожиданно для самого себя, сказал Хан, - что это за легенда о Серебряном Драконе?
   - Я понимаю, что вам сейчас, как неофиту, интересно все, - улыбнулся Мастер. - Думаю, вам стоит навестить нашу библиотеку и там Кот, библиотекарь, сумеет найти для вас любые материалы о жизни оборотней и их, гм, фольклора.
   - Я могу идти, Мастер?
   - Разумеется, но вы не можете спрашивать у меня разрешения на те поступки, которые собираетесь совершить. Я не являюсь владыкой Кольца, а скорее, просто пользуюсь рядом привилегий и некоторым авторитетом среди прочих братьев. Так что не обижайте меня, стремясь возвысить, - спокойно, но внушительно проговорил Мастер. Хану это понравилось.
   - Спасибо за прекрасный ужин, Мастер и поучительную беседу. Я, пожалуй, пойду и в самом деле, посещу библиотеку.
   - Как вам будет угодно, - мягко отвечал Мастер, приятно улыбнувшись. - И приходите ко мне запросто, когда вам заблагорассудится. Вам покажут и вашу комнату, и библиотеку. Не стесняйтесь задавать вопросы, если возникнут, тем из братьев, кого встретите, любой у нас рад помочь собрату.
   Хан кивнул и вышел за роскошную палисандровую дверь. Возле нее его словно обдало крещенским морозом, хотя нигде не наблюдалось ни окон, ни вентиляции, ни кондиционера. Холод словно охватил его изнутри, когда он ступил на одну из паркетин, явно бывшую помладше остальных. Хан окинул пол взглядом - да, для острого глаза не помеха и слабый свет у дверей - некоторые паркетины явно были заменены. Но сопоставить охвативший его холод и замену паркета Хан, разумеется, не мог, а потому опустил кованую ручку вниз, бесшумно открыл дверь и вышел, не увидев, что Мастер, уже стоя у камина, пристально смотрит ему в спину.
   Выйдя от Мастера, Хан приготовился поплутать по дому, в поисках библиотеки, но за дверью оказался невысокий, его примерно лет, худенький оборотень, который почтительно сказал Хану, поздоровавшись, но не представившись, что покажет ему в Доме все, что тому будет интересно. Хану было интересно, где находится библиотека с таинственным Котом за библиотекаря (видать, с дуба того самого, со златой цепи), а так же его собственная комната. Маленький оборотень кивнул и пригласил следовать за собой. Комната Хана оказалась на том же этаже, что и обиталище Мастера, но, само собой, было значительно скромнее. Но и бедной обстановку тоже назвать было бы нельзя. В жилище Хана была большая комната и маленькая спальня с роскошной кроватью, тумбочкой возле нее и лампой мягкого цвета. В жилище Хана так же нашелся санузел (совместный), а в комнате, помимо стола, кресла, пары стульев и книжного шкафа, компьютер на столе, телевизор и двд-плеер.
   От квартиры Хана, который запоминал все переходы, по которым уже прошел в доме в компании сначала Мастера, а потом щуплого оборотня, с первого раза, пришли они в библиотеку.
   Библиотека внушала уважение огромными стеллажами, заставленными книгами, тишиной, несколькими столиками с лампами с зелеными абажурами и стульями. В помещении царил приятный запах книг.
   - Кот! - громко позвал сопровождающий, - Кот, будьте любезны выйти к нам.
   В том же миг на стойку, отделяющую зал от книг, прыгнул огромный, серебряного цвета, британский кот, посмотревший на них с прищуром.
   - Кот, Мастер приказал оказать содействие нашему новому брату, - сказал сопровождавший Хана оборотень и, коротко поклонившись Хану и Коту, ушел из библиотеки. Кот прыгнул со стойки на пол перед Ханом и оказался среднего роста, крепеньким, пожилым мужчиной.
   - Можно подумать, что не будь приказа Мастера, я бы не оказал вам, мой друг, содействия. Любое существо, ищущее общения с книгой (я не имею в виду крыс или мышей!), всегда желанный гость в моем царстве, - Кот широко обвел рукой помещение. - Так что бы вы хотели, Тигр?
   - Я бы, господин Кот ('Просто Кот, без господина!' - перебил Хана библиотекарь) хотел бы прочесть что-нибудь, где говорится, простите мое невежество, о Серебряном Драконе.
   - Быстро же вас заинтересовало наше древнейшее пророчество! - В голосе Кота послышалось уважение, - вы бы желали исследований по этому вопросу или просто формулировку и общие выводы с описаниями?
   - Я бы почитал и исследования, но у себя, если вы позволяете брать книги к себе, а пока с удовольствием прочел бы само пророчество.
   Библиотекарь кивнул и скрылся в стеллажах. Вскоре он вернулся с небольшой брошюрой под названием: 'Серебряный Дракон - мифы и предания' и листом пергамента, который в руки Хану не дал, а лишь показал, развернув. На желтом листе красовалась вытесненная темно-синей краской, надпись на неизвестном Хану языке. Библиотекарь понял свой промах раньше, чем Хан его озвучил и нараспев произнес: 'Когда встретятся ушедший с пришедшей, то плод любви их и станет Серебряным Драконом, который снова сольет в один пути оборотней и людей'. Хан кивнул, с первого раза и навсегда запомнив пророчество.
   - А вот вам, Тигр, книга. Простите и не сочтите за наглость, но я пока что советовал бы вам прочесть популярную литературу на сей счет, а уж потом, буде интерес не оставит вас, я сделаю вам подборку из книг посерьезнее, - говорил Кот.
   - Я именно о такой книге и говорил, Кот. Куда мне до специальной литературы, если я еще не знаю даже, о чем речь! - честно сказал Хан. Кот задумчиво, но с интересом посмотрел на него.
   - Всегда так приятно встретить оборотня, который, беседуя с библиотекарем, не стремится показать, что давно постиг природу, как вещей, так и явлений, а сюда зашел лишь, чтобы чуть освежить память. Во всяком случае, мой друг Хан, если не ошибаюсь, вас зовут именно так ('Не ошибаетесь' - кивнул Хан), приходите сюда в любое время с любыми вопросами, если они появятся, я буду рад вам служить!
   - 'К вашим услугам и к услугам ваших родственников!'- процитировал в ответ Хан и библиотекарь улыбнулся.
   - Иногда мне кажется, что кто-то из Малого Народа действительно общался с Профессором, - сказал он чуть задумчиво. На том они с Ханом и простились.
  
  8
  
   Вернувшись к себе, Хан еще раз и более тщательно обследовал новое жилье. В шкафах нашел он постельное белье и полотенца, возле обувницы нашел платяные и обувные щетки, всевозможные средства ухода за обувью и одеждой. Но особенно понравилась ему огромная ванна, в которой мог бы поместиться и человек более широкий в плечах, нежели Хан. Висел на двери чистейший махровый халат, и стояли шлепанцы. А какой ассортимент шампуней и гелей, всевозможного мыла он нашел! Особенно понравился ему шампунь от блох, стоявший на почетном месте. Он рассмеялся, потом вспомнил, кто живет в Доме и понял, что это просто необходимая вещь. Нашлась и кухонька, небольшая, но очень уютная для одного-двух жильцов, полная всевозможных ложек, плошек, поварешек и прочего, включая электрическую плитку и холодильник, набитый свежайшими продуктами. Само собой, что лобстеров там не было, но было и парное мясо, и молочные продукты, и всевозможные овощи и фрукты, а так же хлеб в полиэтиленовой обертке. Хан довольно крякнул и закрыл дверь на кухню, поставив на плиту чайник и найдя в шкафу чашку с крышечкой, почти того же рисунка, что была и у него, а так же разные сорта приличного чая.
   Книжный шкаф наполнен был классикой русской и иностранной литературы, пожалуй, на взгляд Хана, чересчур близко к общепринятым стандартам, но найденные в шкафу Гоголь, Салтыков-Щедрин и Бунин примирили его с выбором неведомого наполнителя шкафов.
   В дверь тихо постучались и Хан громко произнес: 'Открыто!'
   Дверь открылась, и в комнату вошел незнакомый Хану оборотень.
   - Здравствуйте, Тигр! - улыбнувшись, сказал гость.
   - И вы здравствуйте, простите, не имею чести знать вашего имени, - вежливо отвечал Хан, сопроводив слова небольшим поклоном.
   - Меня зовут Лис, или Михаил, если вам так будет удобнее, - все так же улыбаясь, отвечал визитер.
   - Очень приятно. Чем могу служить? - осведомился Хан.
   - Мастер приказал мне побывать у вас дома, проверить, все ли в порядке и привезти вам те вещи, которые я сочту необходимыми. Простите, что не уточнил вначале, что брать, так взял тут сумку, что стояла у вашего зеркала в коридоре, вашу бритву и зубную щетку, а так же несколько предметов одежды, которые показались мне расхожими, - Михаил протянул Хану его же сумку, за малым не опечатанную. Замочек молнии был прикреплен стальным колечком к карабину ручки.
   - А это зачем? - спросил Хан, показав на колечко.
   - Чтобы вы не подумали, будто кто-то, кроме меня, смотрел ваши вещи. А сам я еще раз искренне прошу прощения, но Мастер решил, что вы можете захотеть и побриться, и переодеться, потому, пока вы... спали, я взял ваши ключи, вот они, кстати, да и съездил к вам домой.
   - Понятно. Все более чем просто и никакой таинственности. 'Мы враги всяких недомолвок и таинственности'. Просто съездили ко мне домой, в мое отсутствие, порылись в моих вещах, набрали, что Бог послал, да и весь сказ. А Мастеру или вам не пришла в голову мысль, что мне может быть неприятен чей бы то ни было визит ко мне домой, куда попадают только те, кого угодно мне там видеть?
   - Не мне судить решения Мастера, но я прошу у вас прощения еще раз, и совершенно искренне. Не сердитесь, Хан, я бы никогда не позволил себе, например, включить ваш компьютер или же посмотреть какие бы то ни было записи, - лис Михаил сильно побледнел от волнения и Хан успокоился.
   - Я погорячился, прошу и меня извинить. Просто решение Мастера показалось мне несколько... фамильярным. Спасибо вам за помощь, Михаил, - сказал Хан и протянул лису свою руку. Тот пожал ее так бережно, словно боясь повредить и бесшумно вышел.
   Хан открыл сумку. В самом деле, все, что надо для выезда и сумке и было - несколько пар чистого белья, чистый джемпер, его любимая 'кенгуруха', бритва и зубная щетка с его же зубной пастой и еще несколько мелочей, которые лис счел нужными. К ним, к примеру, относился массажер с колючими колесиками и пара эластичных бинтов. Ладно, у каждого свои критерии необходимости вещи. Хан поставил сумку в шкаф, разделся и ушел в ванную, в которую набрал горячей воды, насыпал ароматической соли и пены для ванны с запахом ели и уснул в ней, проснувшись от того, что соскользнул с бортика головой и хлебнул ароматной, но уже остывшей воды. Отплевываясь и отфыркиваясь, Хан вышел в комнату, на ходу растираясь полотенцем. Наличие камер, буде таковые тут есть, смущали его мало, а если точнее, не смущали вообще, настолько нестандартной была сама ситуация. Одевшись, он заварил себе чаю, взял из книжного столика том Гоголя, открыл его на 'Страшной мести' и вскоре позабыл и о странности ситуации, и о странности происходящего вокруг.
   В дверь снова постучали. Хан так же, как и в прошлый раз, крикнул, что открыто, но никто не входил. Хан встал с кровати и открыл дверь. За нею оказался давешний его знакомец, Михаил.
   - Мастер приглашает вас, Хан, посетить наше еженедельные состязания, а при желании и принять участие, - сказал он.
   - Когда? - спросил зачем-то Хан.
   - Если желаете идти, то следуйте, пожалуйста, за мной, - сказал Михаил, все так же глядя в пол. Что-то смущало его.
   - Я, конечно, приму приглашение, но чем я обидел или оскорбил вас, Лис? Вы выглядите несколько расстроенным.
   - Да нет, что вы, Хан! Не думайте про это, так, некоторые личные проблемы. Я бы даже сказал - семейные.
   - Я рад, что ошибся. А уж лезть в дела семейные у меня не хватит наглости. Я следую за вами, - Хан вышел из своей, как он звал ее, квартиры, и Лис торопливо повел Хана на следующий этаж. Дверь запирать Хан не стал, хотя с внутренней стороны двери и торчали в скважине ключи. Хану показалось, что Лису это понравилось, но, конечно, быть в этом уверенным он не мог.
   Они оказались в большом спортивном зале, с амфитеатром скамеек, почетной ложей, занятой сейчас незнакомыми, исключая Мастера, оборотнями. Остальные места тоже были заняты полностью. Лис Михаил уже исчез и Хан обвел взглядом помещение, посередине которого находился самый настоящий ринг. Он поискал свободного места и вскоре увидел его рядом с Котом-библиотекарем, извинился, проходя к нему, перед потревоженными зрителями и, уточнив, не занято ли место, наконец, уселся.
   - Вы правильно сделали, что пришли, - оживился Кот, - сегодня интересная программа! Человеческий бой!
   - То есть? - негромко уточнил Хан, опасаясь, не выгонят ли оборотни на арену пару рабов-людей и не заставят ли их сражаться себе на потеху.
   - Простите, вы же новый у нас! Просто сегодня желающие принять вызов прошлого победителя, сражаются с ним в облике человека. Вообще, если оборотни дерутся друг с другом в человеческом виде, это означает крайнюю степень презренья к противнику, нечто вроде: 'Я справлюсь с тобой и в обличье слабого'. Поединки же, или, если угодно, дуэли, оборотни проводят здесь же и уже в обличии зверя. Но сегодня просто спортивное состязание, сражаться будет нынешний чемпион, Вячеслав-медведь и те, кто решатся ему противостоять. Не думаю, что таких будет много, но почти уверен, что найдутся - мы, оборотни, очень азартны!
   Тут заиграла громкая, зажигательная музыка и под канат в ринг проскочил рефери. Микрофоном он не пользовался, но слышно его было хорошо и так.
   - Сегодня действующий чемпион, Вячеслав-медведь, вызывает любого желающего померяться с ним силами. Сразитесь за титул чемпиона! - рефери остался на середине ринга и молчал, а в ринг, под канатом, услужливо поднятым помощниками, в коричневом халате пролез тот, что, судя по всему, был, так сказать, рыцарем-зачинщиком турнира, Вячеслав-медведь. Он скинул капюшон, а затем и халат и зал восхищенно вздохнул - так щедра оказалась к Вячеславу мать-природа, наделив его поистине устрашающей, могучей статью. Он вежливо улыбался, но маленькие его глазки, как видел Хан из первого ряда, остались холодными, злыми. Драться с таким противником Хан без крайней нужды, пожалуй бы, не стал - было видно, что огромный оборотень способен двигаться очень быстро и что сила его поистине ужасна. Он прошелся вдоль канатов, время от времени показывая рукою на какого-нибудь зрителя и делая приглашающие движения. Желающих не находилось, Медведь уже откровенно насмехался над толпой, которая по-прежнему награждала его рукоплесканиями. Оборотень, как культурист на подиуме, напряг огромные мышцы и сорвал бешеный аплодисмент.
   Внезапно к канатам быстрым шагом, почти бегом, кинулся крепкий паренек, лет двадцати, от силы. Хан видел, что паренек в хорошей форме, но слишком молод, слишком порывист и слишком плохо подготовлен для того, чтобы сразиться с Вячеславом. Но вмешиваться он не стал, само собой, а уселся удобнее.
   - Волк Виктор. Забияка и драчун, но на сей раз, мне думается, что он погорячился, - сказал Кот, фыркнув.
   - Посмотрим, - вежливо пожал плечами Хан.
   Волк, тем часом, скинул куртку и остался в майке. Да, Хан не ошибся, сложен Волк был превосходно, но слишком молод для такой драки. Оставалось надеяться, что или медведь это учтет, или бой успеют остановить.
   - А до чего идет бой? - спросил Хан у Кота.
   - А до победы! - беспечно отвечал тот.
   - В чем это выражается? В нокауте? Или в смерти?
   - В невозможности продолжать борьбу, смерти на таких соревнованиях очень большая редкость, это же просто игры, по сути, - начал было Кот, но тут рефери снова заговорил:
   - В ринге два бойца - действующий чемпион и соискатель, Вячеслав-медведь и Виктор-волк. Бой идет до победы, время не ограничено, сражайтесь, пока есть силы и дух! - и с этими словами рефери, к удивлению Хана процедурой начала боя, спрыгнул с ринга и уселся за столик, на котором стоял гонг, в который он и стукнул серебряным молоточком.
   Хан не ошибся - в драке молодой волк был явно опытен. Во всяком случае, первая кровь, брызнувшая на ринг, была не его - он легко, быстро достал медведя в бровь, рассек ее и отскочил. Медведь, казалось, не обратил и внимания на это повреждение, шагая за своим легким противником нарочито, как заметил Хан, тяжелой поступью. 'Тяжел медведь, да в беге с конем держится' - вспомнилось ему почему-то. Виктор сражался в манере типичного легковеса - серии быстрых, хлестких ударов и постоянное маневрирование. Но ему не хватало ни сил, ни тяжести, чтобы удары его возымели на медведя какое-то воздействие, кроме того, что тот разозлился. И, как опять заметил Хан, слишком серьезно разозлился, чтобы это было правдой. Он по-прежнему, как Чероки за Белым Клыком, шагал за своим легким противником тяжело и медленно. Все. Конец. Волк на долю секунды замешкался и с огромной скоростью взмыла вверх рука-лапа медведя, которой тот схватил Виктора за майку и дернул на себя, подхватил второй рукой и, подняв волка на вытянутых руках над головой, со страшной силой бросил его об загудевший пол ринга. Рефери змеей скользнул в ринг, поднял веко неподвижно лежащего волка и помахал руками, показывая, что все, бой окончен. В ринг выскочили двое с носилками и унесли так и не пришедшего в себя волка. А медведь победоносно взревел и воздел руки над головой. С лица его капала на ринг кровь, но на этом его повреждения и кончались - слишком легок был Виктор, которого то ли нокаутированного, а то ли мертвого, унесли с ринга. Рефери подскочил к чемпиону и что-то спросил. Хан поклясться был готов, что тот, прежде чем ответить, бросил короткий, подобный броску змеи, взгляд на почетную ложу, где пребывал Мастер. Увидеть что-либо еще Хан просто не успел, так как события приняли быстроту конной атаки.
   - Чемпион снова приглашает желающих на ринг. Да, обычно в один вечер проводится один бой, но чемпион наш решил, что первый бой называть боем просто несерьезно! - с истерическим восторгом вскричал рефери, и трибуны взвыли в ответ.
   Повторилась предыдущая церемония, медведь бродил по рингу, насмехаясь над зрителями, те прятали глаза, но тут, внезапно для Хана, Вячеслав-медведь остановился напротив него и ткнул в него пальцем. Хан глазом не моргнул, ожидая продолжения.
   - Я вызываю тебя, новый наш брат! Думаю, что всем хочется посмотреть, на что способен новичок! - взревел медведь и снова трибуны громогласно поддержали его.
   Хан поднялся и скользнул к рингу, нырнул под канаты и встал в углу. Раздеваться он не стал, ни к чему сразу показывать, что ты из себя представляешь даже в такой мелочи, как сложение. Широкий и свободный джемпер скрывал от зрителей его фигуру. Рефери повторил заклинания, а Хан думал, что делать. Бить 'когтем тигра' нового собрата он не собирался, слишком бы это было дико. Измотать? Вряд ли получится. Ну, тогда попробуем блицкриг...
   Медведь уже стоял на середине ринга, и Хан поспешил к нему. Страшный удар в голову Хан пропустил над собой, а в ответ быстро и хлестко отвесил медведю две звонкие пощечины, не собирая пальцев в когти. Красные пятна расцвели на лице гиганта и такой же алой кровью налились и его маленькие, сейчас донельзя свирепые глазки. Он ринулся было на Хана, но пропустил еще одну пощечину, нанеся которую Хан замешкался и не успел убраться.
   В тот же миг огромные лапищи медведя схватили Хана за грудки, зал взвыл от восторга, а Хан же просто повис у того на руках всем своим немалым весом. Не родилось еще создание, которое в вытянутых перед собой руках удержит сто с лишним килограммов веса и руки медведя резко, вместе с Ханом, упали вниз. Хан же, все еще на движении к полу, схватил медведя за запястья и, сильно сжав, повернулся вокруг собственной оси, вписывая медведя в страшный бросок, который крылся за столько невинным с виду нырком даже не в ноги, а в пол. Тело гиганта взлетело над Ханом и с огромной силой ударилось о покрытие ринга.
   Хан обозначил два добивающих удара в район головы и шеи и вскочил на ноги, отойдя от противника, даже не пытающегося встать.
   Рефери взлетел в ринг в страшном возбуждении, подскочил к медведю, потрогал шею и показал, что бой окончен. На сей раз носилки были побольше, как и санитары были покрепче и понадобилось их четверо.
   - Новый чемпион! Поприветствуем нового чемпиона, господа и дамы! Тигр Хан - чемпион! - неистовствовал рефери, таща руку Хана вверх.
   - Смилодон Хан, - негромко поправил Хан, но рефери не услышал его. Зал выл так, что заболели уши и Хан был рад, когда ему, наконец, вручили цветного шелка пояс чемпиона и позволили удалиться. Он быстро спрыгнул с ринга и ушел к себе.
   Хан ненавидел злых гигантов. Смешно говорить об этом при его собственном весе, но еще с детства не выносил он тех из окружающих его ребят, которые, пользуясь ростом и весом, издевались над однокашниками. Медведь был злой гигант и, попадись он Хану в его ночных прогулках, ударом об пол он бы не отделался.
   Войдя в комнату, Хан небрежно бросил пояс чемпиона на кровать и снова скрылся в ванной. Долго шумела вода, а потом Хан вышел из ванной совершенно голый, сильно растерся полотенцем, надел нижнее белье, которое достал из сумки, разобрал себе кровать, но не лег сразу, а сперва попил чаю, почитал еще немного Гоголя, а потом погасил свет и спокойно уснул. Действительно совершенно спокойно. Победа над огромным оборотнем не взволновала его почему-то совершенно. Все было слишком дико вокруг него последние несколько дней, чтобы его посещали прежние, полагающиеся тому или иному случаю, эмоции. В этом бою он не почувствовал даже азарта, хотя момент резкого падения был очень опасен, сориентируйся Медведь вовремя и встреть Хана, к примеру, коленом в лицо. Но история не терпит сослагательного наклонения.
  
  9
  
   Утром он проснулся рано, как и привык. С некоторым любопытством рассмотрел свой вчерашний трофей, всю ночь простой тряпкой провалявшийся на полу у кровати, покачал головой и резко сел, растирая себе уши и шею сзади.
   Интересно, глупость это была или он все правильно сделал, приняв вызов? Он прислушался к себе. Тигр его просто глумливо фыркнул над вопросом и Хан успокоился. Вообще, было это, конечно, несколько странно, но он очень быстро привык к мысли о том, что он оборотень, да к тому же, такой, каких на земле больше нет вовсе, судя по всему, ибо просто вымер сам зверь, чьим прообразом теперь был Хан. Так вот кого пытались убить - и убили! - наглые мартышки в его волшебном лесу. Правда, победа их оказалась хуже Пирровой, надо признать, учитывая, что он положил всех, кто принимал участие в бою. Возможно, всех охотников какого-то небольшого племени.
   Хан теперь почти верил в то, что сны его были если и не вещими... Да нет, все же - вещими. Тысячи лет назад его предок уничтожил в битве у безымянной реки племя дураков, что, впрочем, на нынешнем интеллектуальном состоянии людей не отразилось, видимо, дураков было уже и тогда запасено впрок и с размахом...
   Хан принял душ и решил, что надо бы позаниматься, но понял, что для привычных ему занятий гунфу у него здесь вообще ничего нет - ни ведра с гравием для укрепления пальцев, ни железа, ни манекена, словом - ничего. Он вспомнил, что вчера, кажется, мелькнул в разговоре с кем-то спортивный зал в этом Доме оборотней. Надо бы спросить, где он тут находится.
   В дверь постучали. На пороге, после того, как Хан крикнул: 'Войдите' снова появился лис Михаил.
   - Доброе утро, Хан. Как спалось?
   - Доброе. Спалось, как и обычно, - отвечал Хан, стараясь понять, кем является для него Михаил - другом или врагом, никем, прислугой, просто услужливым типом или, может, к каждому новичку на время прикрепляют более опытного оборотня? Чтобы все, что надо, показал и рассказал, например. А что, логично.
   -Чем бы вы хотели заняться? - продолжал Михаил.
   - Я бы хотел заняться своими упражнениями, но для них у меня здесь ничего нет, - ответил Хан.
   - А что бы вы хотели? - Михаил достал блокнот и Хан скромно, но обстоятельно написал, чего бы он хотел. К чести лиса будь сказано, ни бочка с гравием, ни жаровня, ни сырая картошка его не удивили нисколько, он лишь уточнил, где бы Хан предпочел заниматься - на открытой площадке или в закрытом зале? Само собой, что Хан предпочел заниматься на воздухе, уточнив, не слишком ли он капризен в своих просьбах и не нарушается ли таким образом какие-нибудь правила местного общежития? На это лис спокойно ответил, что если бы до этого дошло, то он, лис, не преминул бы сообщить. После чего попросил у Хана прощения и полчаса времени, а затем исчез.
   И в самом деле, полчаса спустя тот же Михаил попросил Хана следовать за ним и привел его в закрытый маленький дворик, где уже красовались все запрошенные Ханом предметы, включая и жаровеньку, и таз с маслом и цепями, в нем плавающими и прочие, странные для непосвященных предметы. Хан искренне поблагодарил проворного лиса и тот в ответ сказал, что этот дворик теперь становится постоянным местом для занятий Хана, пока тот или не съедет, или не передумает. Хан подумал, что съезжать отсюда у него желания нет ни малейшего, еще раз поблагодарил Михаила и тот снова пропал, а Хан приступил к разминке. Когда занятия его близились уже к концу, он понял, что во дворик мог войти кто угодно, несмотря на то, что дворик, по словами Михаила, ему отдали под занятия. И то - под занятия само по себе, а вот под прогулку, например, или там, для утоления любопытства, само по себе. Сейчас во дворике стояло трое высоких, крепких молодых оборотней, с живым интересом наблюдая, как занимается Хан, как дышит, как разводит огонь под тазом с маслом и руками выхватывает оттуда длинные, блестящие цепи, как руки его по локоть входят в бочку с гравием, как он тягает железо и на все остальное. Хан уже пару часов упорно игнорировал зрителей, тем более, что они ему вовсе не мешали. Наконец, один из них, видимо, старший, подошел к Хану.
   - Доброе утро, - начал он.
   - Доброе утро, - ответил Хан, который уже почти закончил свои упражнения.
   - Вчера ты победил нашего брата, Вячеслава. Тот был бессменным чемпионом несколько лет. Само собой, что он грустит, а его грусть - это и наша грусть.
   - Как я понимаю, никто не запрещает ему взять реванш? - спросил Хан, накидывая старенькую 'толстовку' на мокрое тело.
   - Да, но это будет еще не скоро. Ты, может, сам признаешь себя побежденным и отнесешь ему пояс? - в идиотском этом предложении крылся, кроме глупости, еще и какой-то подвох.
   - Я победил вчера, все видели, что победил честно. Мне не жалко пояса, но я что-то не пойму, на основании чего я должен это сделать и как это поможет вашему собрату, который вчера этот пояс проиграл?
   - У людей это ничего бы не значило, - начал было молодой оборотень, но Хан сухо прервал его.
   - Ты называешь меня человеком? - его собеседник смолк, лихорадочно ища ответ, который бы позволил ему не потерять лица, а товарищи его, переглянувшись, ступили ближе на пару шагов. Хан взял из ведра сырую, большую картофелину и, подбросив ее в воздух, 'тигриными когтями' ударил по ней. Картошка разлетелась в брызги, большая часть которых вполне обдуманно досталась медведям.
   - Ты называешь меня человеком? - повторил он все так же сухо.
   - Нет, но просто ты еще совсем недавно и не знал, кто ты, я и подумал, что ты, должно быть, не привык еще к тому, что многое у нас отличается от жизни людской.
   - Вот ты про что... Да, еще не привык. Но одно я усвоил твердо - никто здесь не обрадуется сравнению с человеком, это раз. И никто не получит проигранный пояс, не вставая с постели, просто потому, что ему так хочется, это два,- и он, не обращая больше внимания на забубнивших что-то друг другу медведей, затушил жаровеньку и ушел в Дом.
   Он успел помыться и позавтракать, как прозвонил незамеченный вчера им телефон. Он поднял трубку. Звонил Мастер и предлагал встретиться, как только у Тигра появится свободное время. Хан осведомился, удобен ли будет сейчас его визит и Мастер сказал, что более, чем просто удобен. Хан запер дверь, сунул ключ в карман и пошел к апартаментам Мастера.
   - Кажется, вы со вчерашнего дня нажили себя недоброжелателей среди медведей, - после приветствия, сказал Мастер.
   - Ничем не могу им помочь, Мастер. Вы сами видели, что поединок был честным, более того, я и не думал сражаться вчера, - Хан внимательно посмотрел на своего собеседника, одетого сейчас в плотный, темно-зеленый халат, тонкую белую рубашку под ним и черные домашние брюки. Тот добродушно улыбнулся.
   - Вы и сами понимаете, Хан, что это все ерунда и что все эти медвежьи страсти улягутся через какое-то время. А остальным оборотням лестно, что медведей одолели, наконец, до вчерашнего вечера этого не удавалось сделать никому. В кровную вражду это не перерастет, - он белозубо улыбнулся, и Хан вежливо улыбнулся в ответ. Само собой, дело выеденного яйца не стоило и Мастер, который был тут всем и царем, и богом, просто так, по демократичности своей с самого утра позвал к себе неофита и разговор начал именно с этой, ничего не значащей, темы. Ежу понятно, что все именно так и имело быть.
   - Да, я тоже думаю, что это была простая игра, ничего большего. Если Вячеслав пожелает, то всегда может потребовать реванша и, само собой, я ему не откажу. Может, в следующий раз мне так не повезет, - отвечал Хан, открыто и честно глядя Мастеру в переносицу, что заставляло того прилагать все усилия, чтобы не ввязаться в эту дуэль. Хан отвел глаза, чтобы не заигрываться и не хамить без нужды, а Мастер предложил попить чаю с вишневым и земляничным вареньем. Заслышав про земляничное варенье, Хан позабыл про всех медведей и пояса на свете, Мастер незаметно улыбнулся и вскоре горничная (или как они их тут называют?) вкатила в комнату небольшой, явно антикварный столик, сервированный к чаю. С обещанными сортами варенья. Разговор пошел сначала по теме варенья, потом перешел на сорта чая, потом Мастер спрашивал, не испытывает ли Тигр в чем-либо нужду и Хан честно отвечал, что не только не испытывает нужды, но испытывает смущение, представляя, сколько трудов положили его новые братья, создавая ему идеальные условия для бытия.
   - Скажите, Мастер, если это, конечно, не секрет - те, кто тут выполняет различные работы, например, гидов и подавальщиков, руководствуются вашим приказом, оплатой или еще чем-то, вроде очередности? - спросил Хан.
   - А, нет, не совсем так. Это те, кто не выжил бы в мире людей, будучи оборотнями - например, кошками, крысами, голубями и горлицами, в общем, слабыми от рождения, но все же близкими к нам больше, чем к людям, само собой. Им предоставлено убежище в этом доме, а они отрабатывают свою безопасность. Любой из них может покинуть Дом в любую минуту, вылив чай на пол и ничего за это ему не будет, - сказала Мастер, хохотнув, а Хану вспомнилось: 'Ничего тебе за это, Петька, не будет - ни коня, ни бурки, ни седла!', о чем промолчал.
   - А чем могу отплатить вам я, Мастер? - в лоб спросил Хан.
   - Мне - ничем. Нам - всем, на что вы способны. Дом Оборотней, Кольцо средней полосы России примет все, чем вы пожелаете поделиться, и благодарно разделит между братьями и сестрами, - серьезно сказал Мастер. - А теперь позвольте поделиться с вами небольшим секретом, Хан. Я думаю, что вы последний тигр на нашей земле. Ни одно Кольцо сотни лет не извещало о приходе тигра. Другое дело, что тигр вообще всегда был большой редкостью, если где-то и появлялся тигр, то чаще всего, в Кольцах Дальнего Востока. Я не могу даже примерно понять, откуда вы взялись. Вы уверены, что у вас в роду нет азиатов, индийцев? Гольдов?
   - Нет, Мастер. Насколько мне известно, все мои предки отсюда же, средняя полоса России.
   - И что делать тигру в России? - негромко вопросил Мастер.
   - Это вы спрашиваете у меня, Мастер? - поинтересовался Хан.
   - Скорее, у себя. Тут всегда преобладали волки, лисы. Совы, вороны. Медведи, наконец. Но тигр? Я не понимаю, как это произошло и почему. Может, вам было настолько, простите, страшно или тесно в этом мире? - вопрос Мастера не требовал ответа, а потому Тигр лишь недоуменно пожал плечами.
   - Хорошо, хорошо, только, ради Бога, не обижайтесь на мои вопросы, - Мастер подкупающе улыбнулся, - просто я сам настолько удивлен приходом тигра, да еще и давно вымершего, да еще и к нам, что пока сам не могу толком сформулировать свои вопросы, как к вам, так и к себе.
   Болтая о пустяках, они просидели за чаем не меньше часа, затем Мастер кинул взгляд на часы на стене, Хан же, верно поняв намек ласкового хозяина, поблагодарил за чай и угощение, с чем и вышел за двери апартаментов Мастера.
   Войдя в свою комнату, Хан, ни секунды не простояв на пороге, кувыркнулся вперед и обратился в тигра. Резкая, но терпимая боль прошила его насквозь и исчезла, а из трюмо посмотрело на него безжалостное альтер эго. Хан помахал сам себе хвостом, поднял к зеркалу левую переднюю лапу, повернулся, обернулся... Он примерял новое тело, стараясь понять, насколько оно подчиняется ему и на что способно. На многое. Очень на многое, судя по всему. И даже хвостом Хан пользовался, как, например, пользовался пальцем в человечьем обличье. Скорость же в облике смилодона превосходила все мыслимые и немыслимые возможности его человеческого тела. Потренироваться в силе же удара было негде - не в своей же комнате, тем более, что она и не его вовсе, проверять силу удара чудовища, чей вес хорошо переваливал за четыреста килограмм! Мастер, помимо всего прочего, поведал ему, что в оборотне черты его зверя достигают наивысшего своего проявления. Храбрость, ярость, сила, гордость - все максимально, все предельно. Хитрость, злопамятность, гордыня, приспосабливаемость, неукротимость, размеры - все черты, присущие тому зверю, которым становится оборотень, доходят до края. Хан осторожно открыл дверь в комнату и почему-то стесняясь, проскользнул в тот дворик, что отвели ему для занятий. Там, по счастью, никого не было и Хан смог здорово размяться, проверяя, на что годится тигр. Если суммировать выводы Хана, то у человека было лишь одно преимущество - речь. Разумеется, в виду в данном случае имелись боевые возможности, как человека, так и тигра. Взревев, Хан ударил по врытому в земляной пол торчмя деревянному брусу, сечением сантиметров в десять и тот переломился, как тростинка. Не давая отломившейся половине упасть, Хан снова подбросил ее лапой и снова ударил. Снова пополам. Следующий кусок просто разлетелся в щепки, и Хан снова бросил в никуда свой победный 'Аум!', эхо метнулось по стенам дворика и ввинтилось в ярко-синее небо. Несколько раз Хан менял свое обличье, перекидываясь то в зверя, то в человека, пока, наконец, не устал и, остановившись на человеческом облике, прошел к себе в комнату. Открыл холодильник и удивленно уставился на трехлитровую банку земляничного варенья, которого тут, он был совершенно уверен, ни вчера, ни утром, не было. Судя по всему, это был подарок от Мастера, который не мог не заметить, как Тигр налегал на это лакомство. Так же появился в холодильнике свежий хлеб и масленка с большим куском превосходного сливочного масла. Хан открыл банку, облизнулся, осмотрелся - и густо покраснел.
  
  10
  
   Через достаточно долгий период такого, скажем прямо, безалаберного бытия, Тигр заскучал. Никто от него ничего не требовал, никто ничего не просил. Время от времени он общался с Мастером, порою с лисом Михаилом, но по большей части или занимался, или читал книги из шкафа, или смотрел фильмы, которые были у него в комнате. Знакомился с собратьями, общался с ними, по крохам собирая картинку окружающего его теперь нового мира. Некоторые были от него в искреннем и стесняющем Хана, восторге, некоторые преклонялись перед тигром, что его просто бесило, некоторые делали вид, что он им ровня, не думая так, некоторые были насторожены, а некоторые искренне радовались ему, не вознося под облака.
  Порой сидел в интернете, кстати, канал был для Владимира более, чем пристойный, не у каждого такой был и в Москве, например.
   Через неделю вновь призвал его к себе Мастер, пригласил на чашку кофе. Кофе Хан не пил, так что получил чашку чаю.
   - Как вам у нас понравилось? - внезапно спросил Мастер.
   - Это намек на то, что пора и честь знать? - улыбнулся Тигр, хотя, говоря по совести, сердце у него сжалось, он уже привык жить здесь, ему было тут хорошо, окружающие не раздражали его, а скорее, радовали. Привык он и закрытому дворику со снарядами для тренировки, и к беседам с библиотекарем-Котом, который щедро делился с ним легендами оборотней и правдой об оборотнях и Хан очень много почерпнул от него.
   - Нет, что вы, - улыбнулся мастер, поигрывая ложечкой в чашке с кофе. Просто спрашивать вас об этом на второй день, к примеру, было бы глупо. А за прошедшее время можно уже и прийти к каким-то выводам.
   - Мне очень нравится тут, Мастер. Но никто не говорит мне, что я могу дать своему Кольцу, даже не намекает. И вот этот аспект мне не нравится. Не нравится, когда мне дают все, а я в ответ не даю ничего. Это нечестно.
   - С этим успеется. Да и сами мы, откровенно говоря, еще не решили, чем просить вас поделиться с нами.
   - Я бы мог преподавать боевые искусства, если Кольцо нуждается в этом, - предложил Хан, но Мастер отрицательно покачал головой.
   - Ваше искусство требует полной самоотдачи и много лет занятий. Наша, скажем так, силовая группа тренирована по другой методе, не такой смертоносной и изысканной, как ваша, но тоже вполне себе действенной. Армейский рукопашный бой, скажем так.
   - Да, это тоже очень эффективно, - согласился совершенно искренне Хан.
   - Так что мы, Совет и я, так пока и не пришли к выводу, что же нам с вами делать. Разумеется, вопрос о вашем изгнании не стоит, не подумайте, и стоять не будет, просто жаль, что столь редкому оборотню мы, оснащенный большим опытом, Совет, не можем найти применения.
   - Мне тоже очень жаль, Мастер. Но, возвращаясь к вопросу, если бы я мог вернуться к людям, то мог бы открыть секцию и снабжать Кольцо хотя бы небольшими деньгами. Других способов что-то сделать для Дома я пока не вижу. Но вернуться к людям я не могу, как вы сами прекрасно понимаете.
   - Ах, точно! А я-то все думаю, что я хотел вам сказать, старею, наверное, - Мастер сокрушенно покачал головой и смолк, выдерживая несколько театральную паузу.
   - И что же вы хотели бы мне сообщить, Мастер?
  - Несколько важных для вас вещей, Хан. Я ведь уверен, что вы мучились от осознания того что нарушаете людские законы, убиваете людей, ищете боя по ночам - это естественно. Но вы поставили меня в тупик. Если оборотень воспитывается не с рождения, то все равно, в критической ситуации его зверь заменит слабого человека. А вы так и не обращались, постоянно балансируя на краю гибели. То ли мешала ваша подготовка, то ли образ мышления, то ли редкостное самообладание - не могу пока сказать точно. Но я могу вам сказать то, что вы и сами наверняка уже поняли - ваш зверь, ваш смилодон искал выхода, он не мог больше быть взаперти. Мы подоспели вовремя, все могло кончиться трагично. Да и сами помните, с каким трудом мы высвободили вашего зверя, - Мастер помолчал минуту, а Хан вспомнил, каким было его обращение и желваки на скулах на мгновение вспухли и опали. Мастер не заметил этого.
   - Но и это еще не все. Ваши проблемы с полицией разрешились чудесным образом. Так что, если пожелаете, то можете, например, съездить домой, пожить там, подумать о том, как жить дальше. Хотя жизнь оборотня столь прекрасна, что этот вопрос отпадет сам собой.
  - Домой? - голос Тигра не дрогнул, но чуть потеплел.
  - Да, если вы этого желаете, друг мой! - улыбнулся мягко Мастер.
  - Да меня же ищут! Я же думал, что это моя последняя прогулка, когда мы с вами встретились. Я думал, что меня убьют при аресте, если честно.
  - Да, уверен, что так и было бы, ваш тигр говорил вам об опасности. Но, представьте себе, в СИЗО попал каким-то чудом некий мужчина, настоящий мордобоец и скуловорот, с руками, как грабли, весом более ста двадцати килограммов и мастер спорта по боксу. Попал за тяжкие телесные при самообороне, а после недели в СИЗО взял, да и покаялся... В ваших грехах, а оперу, что работал по вам, позвонили с самого-пресамого, так сказать, верха, да и велели, пока, простите, 'клиент плывет', устроить показательный процесс... О, не думайте, никто не пугал этого боксера, не пытал и не шантажировал! Что-то подсказывает мне, что весь свой срок он теперь проведет, как в санатории, а по выходу на свободу, где у него сейчас ничего нет, печальна бо судьба героев отечественного спорта, его будет ждать квартирка и небольшие подъемные, - Мастер тонко улыбнулся и умолк, выжидающе глядя на Тигра.
  - Но меня ведь все равно ищут за последнюю драку, с полицией? - неуверенно спросил Хан.
  - Точнее сказать 'искали', пока не был потерян смысл. Оставшийся в живых спецназовец застрелился позавчера из нетабельного оружия, револьвер 'Наган', кажется, наградной его дедушки, а однорукий калека поехал отдохнуть на Гоа и, по странному совпадению, в его бунгало ночью заползла королевская кобра и устроилась у него на груди. Проснувшись, он не замер, видимо, а постарался ее скинуть. Пока всполошились, пока в этой стране разгильдяйства и несобранности искали транспорт, пока нашли доктора, у которого была сыворотка... В общем опоздали, кобра укусила бедолагу раза три, что ли - один раз в лицо, два в шею. Не повезло, - Мастер пожал плечами с видом покорности судьбе.
  - Мастер, это вы все это сделали для меня?
  - Нет. Поймите - вы теперь один из нас, наша часть и мы (Мастер нажал на слово 'мы') сделали это для себя. Не благодарите меня или нас, но знайте, что у вас есть ваш новый, настоящий дом и благодарно трудитесь для него.
  - Снова 'трудитесь', но как? Я запутался, Мастер. Наверное, мне в самом деле стоит пожить дома, здесь я чувствую себя на правах почетного гостя, а это меня смущает. Бегать же, разнося чай, я не стану, само собой, - Хан не шутил, но Мастер, словно оценив тонкую шутку, посмеялся немного и кивнул.
  - Вас отвезут домой, как только пожелаете. И, как только пожелаете, мы привезем вас сюда, обратно. Даже если вы ничего не придумаете по поводу помощи Кольцу. В конце концов, наша цель помогать нашим братьям, даже если они ничего не могут дать взамен. Просто позвоните вот по этому телефону, - Мастер протянул Хану визитку с синим обрезом, - это телефон нашего водителя и скажете, что хотите вернуться. А чтобы уехать, просто попросите Михаила, - Мастер снова улыбнулся и Хан поднялся на ноги.
  - Благодарю вас, Мастер, за все, что вы сделали для меня, - серьезно проговорил Хан.
  - Пустое, пустое, - замахал руками Мастер, - я просто сделал то, для чего тут и сижу - немного помог собрату сориентироваться в жизни, - на чем они и раскланялись.
  Хан вернулся к себе, собрал сумку, и приготовился было искать лиса Михаила, как в дверь постучали. Он открыл ее и на пороге увидел невысокого, но плотного оборотня в костюме и при галстуке.
  - Чем могу служить? - поинтересовался Хан.
  - Наоборот, - наставительно проговорил гость, - это мой вопрос. 'Куда прикажете, барин?' Я ваш, да и не только ваш, шофер тутошний. Зовут меня Росомаха.
  - Тогда вы отвезете меня домой, господин Росомаха? - уточнил Хан.
  - 'Господин Росомаха' глуповато звучит вместе с приказом. Уж лучше просто 'Росомаха'.
  - А я не собирался вам ничего приказывать. Я не имею ни желания, ни права что бы то ни было кому бы то ни было здесь приказывать. Я просто такой же оборотень, как вы и как все остальные, и я буду вам очень признателен, если вы отвезете меня домой, - все это Хан проговорил совершенно спокойно, в своей слегка медлительной манере. Грустные глаза Росомахи посветлели, и он показал рукой в сторону коридора: 'Следуйте за мной'.
  Машиной оказалась новехонькая 'Тойота' цвета мокрого асфальта. Хан уселся рядом с водителем и тот удивленно покосился на него.
  - На сей раз вас удивляет то, что я сижу с кучером на козлах? Знаете, Росомаха, если вы не хотите со мной поругаться, прекратите, пожалуйста, постоянно демонстрировать разницу между нами в нашем сообществе. Нет, разница есть - вы приносите пользу Кольцу, а я - нет. Так что, по идее, мне и следует вести себя поскоромнее.
  - Вы и в самом деле, необычный оборотень. Какую пользу вы собрались приносить и кому? Кольцу? Сам факт появления такого оборотня, как вы, уже возносит наше Кольцо в эмпирии, как бы говоря, что мы настолько верны Пути Оборотней, что у нас воскрес даже давно вымерший зверь. А вы говорите 'пользу'. Большей вам и не принести.
  - Но мне мало этого. Я бы хотел, как и остальные братья и сестры, что-то делать для Дома, но Мастер пока что отверг мои идеи, - честно сказал Хан.
  - Я вижу вас впервые, но мне кажется, что лицемером вас не назовешь. Да и болтуном тоже. Кольца оборотней слабеют, Цепь, состоящая из Колец, может порваться и тогда нам будет очень трудно выжить среди людей. Так что лучше подумайте, что вы можете сделать для того, чтобы не порвалась Цепь, а не о том, какого чаю заварить Мастеру, к примеру, - внезапно жестко проговорил Росомаха.
  'Тойота' тем временем уже выбралась на 'Пекинку'.
  - Адрес... - начал было Хан, но Росомаха поднял руку и назвал адрес Хана, верный до номера квартиры. Хан пожал плечами.
  - Время шакалов, - горько, еле слышно проговорил вдруг маленький шофер. - Все говорят, что времена одинаковы, как и люди... Ложь! Всего несколько столетий назад оборотни еще помнили о том, кто они и чем славны! Гвардейцы Наполеона обделали себе ляжки и бежали быстрее своих коней, когда ради добычи фуража завернули в какую-то деревеньку, о которой в окрестности говорили, сплюнув через плечо - это была деревня оборотней! От этой стычки гвардия Наполеона долго не могла прийти в себя и этот позор - бегство из русской деревни - был надежно похоронен историками. А теперь что?!
   - Что? - с интересом спросил Хан.
   - Об этом мы не поговорим завтра, - внезапно ответил Росомаха и остановил машину, - все, приехали. Хан осмотрелся - да, они уже стояли в его дворе.
   Хан, прощаясь, протянул руку водителю, тот замер на секунду, а потом обеими руками схватив ладонь Хана, неожиданно крепко ее пожал, потом молча захлопнул дверь и уехал.
   'Так. Надо полагать, что обслуживающий персонал братьев тут рукопожатиями не балуют, несмотря на все эти песни о свободе и равенстве. Хотя бы номинальном. Но кто-то всегда будет ровнее остальных' - подумалось Хану.
   Почему-то ужасно захотелось поваляться в горячей ванной. Хан зажег колонку, набрал ванну, долго колдовал со смесями трав и порошков и, наконец, удовлетворенный получившимся, улегся в горячую воду и открыл 'Заветные русские сказки', хохоча время от времени на весь дом.
   Хан вылез из воды, вытерся огромным полотенцем зеленого цвета, обмотал его вокруг бедер и прошел в комнату, откуда вышел уже в широких, с резинками у щиколоток, черных штанах с высоченным простроченным поясом. Вспомнилось, что кто-то как-то выразился о манере Хана одеваться: 'Натянет вечно штаны до подмышек'. Но что поделаешь, Хан не выносил ни низкой талии (все казалось, что сияешь голой задницей), ни тем более рэперовского ужаса. Кроме штанов, носков и домашних мягких туфель для занятий ушу, на Хане одеяний более не было. Он прошел в кухню, задумчиво поставил чайник и, когда тот закипел, заварил большую чашку чая. Хотелось спокойно подумать, подвести некоторые итоги.
   Первое. Если дело, в котором фигурирует такое количество покойников, закрыто и передано в архив с кошачьим сроком для главного фигуранта, значит, связи Кольца очень и очень серьезные, наводит на мысль о министерском уровне. Фактов нет, значит, пока отложить.
   Второе. Вероятно, что когда-то Кольца и впрямь были одинаково радушны ко всем, стремясь выжить, хотя бы, наверное, во времена костров и дыбы. Теперь же, кажется, остались только слова. Хан был уверен, что если не предоставит Мастеру каких-либо идей о том, чем он может быть полезен, или, что еще вернее, не угадает мыслей Мастера, то ему скоро предложат, как оборотню порядочному, кайло и тачку, если уж головой работать не мастак. С этим успеется тоже.
   Третье. Если Росомаха не провокатор (а очень похоже, кто же так говорит о наболевшем с первым встречным, да еще и вхожим к Мастеру?), значит, ситуация в Кольце устраивает не всех. Чем? Что одни едят, скажем, земляничное варенье, а второе носят им банки? Так это нормальное разделение труда, как у людей, так и у зверей в стае. Статус решает все. А что он знает точно об этой ситуации в кольце? Ничего. Отложить.
   Хан отхлебнул чаю и закрыл глаза. Еще что? Почему его преследует ощущение, что радоваться обретенной семье (а Хан и в самом деле всю прошедшее время чувствовал большой подъем по этому поводу) рановато? Что еще должно произойти? Вроде бы, немало вопросов, ответы на которые надо получить самому, а получается, что спрашивать надо или у оборотней, или у Мастера, а этого делать отчаянно не хотелось. Хан задумчиво пожал плечами, не открывая глаз. Но в следующий миг они открылись, а сам Хан со странной поспешностью вскочил - в его замке щелкнул ключ. Лишь у одного человека в мире, кроме Хана, был ключ от его двери, да и то, применять его владелец никогда не применял. Он ли это? Хан шагнул к двери в кухню, мелькнула шалая мысль обернуться тигром, но он сдержался. Если этот, кто он думает, то встречать его с клыками длиной в тридцать пять сантиметров попросту непристойно.
   Да, это оказался именно тот, о ком подумал Хан и чему не смел сразу поверить. Это был его наставник, с которым они уже очень давно не виделись. Одет он был в длинный черный плащ, ниспадавший почти до пола, и на другом человеке выглядел бы странно. Но наставник Хана был тем человеком, который одинаково носил бы и смокинг, и тунику, и матросский костюм.
   - Наставник! - Хан поклонился, но наставник его не повторил движения и руки не подал. Он шевельнул плечами, и плащ, одетый в рукава, комом темной материи упал на пол. Под ним оказался костюм для занятий ушу, тоже черного цвета, с белыми отворотами у рукавов. Хан шагнул было к плащу, но наставник поднял руку в запрещающем жесте и Хан покорно остановился. Наставник поманил его за собой, и они вошли в самую большую комнату в квартире Хана.
   - Недавно меня пригласил к себе Монгол. У него был сыщик, по поводу тех дел, что так взбудоражили город. Из разговора с сыщиком Монгол сделал вывод, что все эти убийства - дело твоих рук. Он ничего не сказал тому, само собой, зато много сказал мне. Послушав Монгола, а потом и опера, которого прислал ко мне Монгол, я убедился, что Монгол прав и в зверя превратился ты. Это следы твоих ударов я увидел на фотографиях, которые принес ко мне полицейский. Как не спутать почерк разных людей, так и твой почерк я узнаю сразу. Молчи. Это моя вина, но последствия должен исправлять тоже я. Сдать тебя полиции я не могу. Но убить тебя - постараюсь! - в следующий миг 'коготь тигра' обрушился на лицо Хана. Точнее сказать - должен был обрушиться, но в самый последний миг, на грани хруста позвонков Хан отдернул голову и пальцы лишь рассекли ему щеку, полилась кровь. Следующие удары Хан принимал лишь на блоки, не понимая, что делать теперь. Он знал, видел, что его наставник проигрывает ему, знал, что и сам старый мастер понимает это, но он знал так же, что руку на человека, который вырастил его, он не поднимет. Молчала и обычная ярость боя, молчал, словно спал, и тигр. И что прикажете делать? Руки двух тигров, один из которых был в расцвете сил, а второму стукнуло уже за семьдесят, снова и снова сплетались в воздухе, но проломить защиту Хана старик не мог. На его лице, как ни странно мелькнуло удовлетворение. Конечно же! - понял Хан, - как бы он не стремился убить меня, он гордится тем, как он меня выучил. Но как же заставить его выслушать меня? Оглушить? Опасно, возраст.
   Но в следующий миг наставник выхватил откуда-то длинный, прямой и легкий китайский меч 'цзянь' и снова Хан совершил невозможное - меч, летевший ему длинным выпадом прямо в сердце, он остановил, ударив в клинок с разных сторон ладонями и острие лишь глубоко и длинно рассекло кожу, а не укололо его, что означало бы смерть. В следующий миг Хан, уклонившись еще и от рубящего удара, а потом от нескольких выпадов, понял, что без конца так продолжаться не может - если один из противников не готов убивать, а второй готов умереть, лишь бы достичь желаемого, то гадать, кто выиграет, не стоит. И Хан резко прыгнул назад, так далеко, как только смог, разрывая расстояние, а потом сразу же кинулся на наставника, оборачиваясь на лету в тигра. Он успел остановиться перед стариком, чтобы не смять его и перед лицом наставника мелькнула ужасная лапа настоящего тигра, которая, как перышко, выбила и отшвырнула меч, а затем снова замерла напротив его лица. Старый воин опустил руки - больше он ничего не смог бы сделать. Да и не хотел. И не хотел с самого начала. Просто это было необходимо сделать, если он создал монстра, то должен был убрать результаты своих трудов, а потом ушел бы и сам. Но то, что он увидел, показало ему, что монстра сделал не он. Хан же перекинулся в человека и, поклонившись, подал меч учителю.
   - Позвольте мне объясниться, наставник, - начал было он, но старик, отмахнувшись, спросил: 'Есть у тебя шелковая нитка и загнутая игла? И что-нибудь дезинфицирующее?'
   - Есть, мастер. И коробки с травами, что вы приказывали собирать и хранить.
   - Неси сюда. Заштопаем тебе морду и грудь, а то полов потом не домоешься, - проворчал наставник, но Хан видел, что старик, на самом деле, рад. Рад тому, что чудовище создал не он. Рад тому, что не должен больше убивать его, Хана.
   - Пойдем в ванную, - решил старик и, усадив Хана на краю ванной, умело и быстро наложил швы. Один шил с совершенно бесстрастным лицом, второй ждал конца работы с точно таким же равнодушием на лице. Это были люди одной крови, которые понимали друг друга без слов. Вернее сказать - были до недавнего времени, пропахавшего непереходимую борозду между Ханом и людьми, чему он был рад, признаться. Как сейчас был рад тому, что наставник передумал его убивать.
   Затем наставник заварил какой-то терпко пахнущей смеси из трав и корешков, придирчиво выбирая их из коробок, принесенных Ханом в кухню, и строго через отмеренное время кидал их в кипящую воду. Потом накрыл кастрюльку с варевом крышкой, выключил огонь и сказал: 'Рассказывай... Тигр'. И Хан, унеся коробки, вернулся с книгой, одной из трех, оставленных наставником и заполненной им. Наставник положил ее на колени, но читать не стал. Хан начал рассказ. Более откровенно он не смог бы говорить и сам с собой. Наставник слушал все с невозмутимым лицом. А потом, открыв крышку кастрюли и понюхав варево, приказал приготовить чистую марлю, и умело прилепил ее, пропитанную раствором, к рассеченному и зашитому лицу Хана, а вторую, такую же - к его груди. Помолчал немного и просто сказал: 'Бедный мальчик'
   Хан не был с ним согласен, но промолчал. Для наставника факт, что перед ним его ученик, переставший быть человеком, был трагедией. Для Хана... Для Хана он был победой. Ужиться с людьми у него, собственно, так и не вышло. С самого детства. Теперь ему казалось, что он нашел тех, кому он был нужен просто потому, что он был. Был на этом свете тем, кем был - оборотнем. У людей факт того, что кто-то принадлежит к их роду, не значил вообще ничего, кроме лицемерных или уж крайне личных отношений, вроде любви, которая встречается реже, чем единорог во владимирских пущах. Кто посмеет требовать от жизни большего, чем быть нужным просто потому, что он есть на этом свете?!
   Хан и подумать о большем не смел.
  
  11
  
  Недостаточно мудр, чтобы люди внимали и слушались,
  Но заумен достаточно, для того, чтоб они раздражались.
  Недостаточно прост, чтоб в мотивах поступка запутались,
  Недостаточно глуп, чтобы все безоговорочно зауважали.
  
  Недостаточно прозорлив, чтоб избежать любого удара,
  Но живуч достаточно, чтобы хоть раз, но ударить в ответ.
  Недостаточно скромен - за чужой счет питаться задаром,
  Недостаточно музыкален - подтанцовывать звону монет.
  
  Недостаточно слаб, чтоб метаться в поисках более слабых,
  Но кроток достаточно, чтобы баранов не водить за собой.
  Недостаточно юн, чтобы помыслы все были только о бабах,
  Недостаточно стар, чтоб прилипнуть навеки только к одной.
  
  Недостаточно шут, чтобы за шутки выдавать издевательства,
  Но дерзок достаточно, чтоб этого делать даже не пробовать.
  Недостаточно глух, чтоб в свой адрес не слышать ругательств,
  Недостаточно храбр, чтоб себя, подгоняя под вас, изуродовать.
   (Стихи Хана)
  
   ...Оказывается, тяга к хулиганству была у Хана в крови. Несмотря на то, что сам Мастер лично предупредил его еще в Доме, что в мире людей оборачиваться надо только в самом крайнем случае, не привлекая к себе ненужного внимания, Хан каждый вечер выходил гулять, уходил в парк Дружбы и там спокойно перекидывался в своего смилодона. Словно ребенок, которым когда-то был Хан, не наигрался в свое время, что было правдой, а теперь добирал потерянное детство. Смешно, но и такие мысли мелькали в голове Хана.
   Был и еще один аспект бытия оборотня в городе, который здорово остужал горячие оборотничьи головы. В любом городе, где было Кольцо оборотней, всегда находилось и звено Чистильщиков, как они себя величали. Религиозные фанатики, орден с древнейшей историей, они умели и выслеживать оборотней, и убивать их. Оборотень, убитый в человеческом облике, если тело не уничтожено, имеет шанс остаться тем зверем, в которого обращался в жизни, сохранив разум человека. Убитый же в облике зверя имеет шанс стать простым человеком. Так сказал Мастер Хану и тот навсегда запомнил урок. Этой же информацией, равно как и прекрасным техническим оснащением, связями и деньгами обладали и Чистильщики, как сказал Хану опять же Мастер. И умели убивать и зверя, и человека так, что некому было остаться.
  Ничего более ужасного, как снова стать просто Ханом, без возможности вновь и вновь ощущать себя могучим зверем, он и представить себе не мог. Полная смерть - и оборотня, и человека была бы для него предпочтительнее. Но кто же будет спрашивать оборотня, чего он хочет, а чего нет? Уж во всяком случае, не те, кто преследует любого оборотня, как акула преследует в океане кровавый след, чуя каплю крови за километры...
  Случился с ним за это время и еще один интересный случай. В старинных (и редких!) приятелях Хана был настоящий православный священник, отец Сергий, ровесник Хана. Фанатиком он не был, он просто был верующим человеком, но никак не ходячей догмой. Хан позвонил ему почти сразу, как приехал из Дома к себе и договорился о встрече. Он знал, что отец Сергий человек умный и надежный, а также далеко не болтун. В коммерческие дела он тоже не совался, а потому и получил в приход маленькую, слабо посещаемую церковь, которую изо всех сил старался отремонтировать, но средств найти на это не мог. Но, даже мучаясь от невозможности починить свою церковь, он не стал ненавидеть попов, катавшихся на 'Мерседесах'. Как он однажды выразился: 'Мне жалко их. Если уж каждая овца из стада получит по заслугам, то могу себе представить, что получат такие вот... пастыри'.
  Хан пришел к нему в церковь, между службами, которые отец Сергий служил, даже если прихожан приходило двое или трое, или даже ни одного. Уважая товарища, Хан пришел в тот час, когда отец Сергий мой с ним пообщаться. Хан незаметно положил в церковную кружку для пожертвований триста долларов и приблизился к Сергию.
  - Опять денег дал? - спросил сурово, но улыбаясь, отец Сергий.
  - Да это разве деньги, - отмахнулся Хан. А затем исповедался. Отец Сергий, к чести его будет сказано, не погнал оборотня из церкви в три шеи и не швырнул ему в лицо его пожертвование, не проклял и не отрекся от него.
  - И что с тобой делать? Епитимью наложить? Какую? С такими грехами только в скит. Или уж схиму принимать. Хотя, учитывая, кто ты есть, схима мне кажется не самой удачно идеей. Оборотень... Надо же! Но в церкви ты не сгорел и смог войти. Я считаю, что оборотни - творение все же не дьявольское. Не смог бы враг рода человеческого так переиначить и перекроить Божий замысел. Так что молись, может, что и надумаешь, что делать тебе теперь с твоей новой жизнью, - и отец Сергий, не колеблясь, отпустил Хану грехи и благословил.
  Домой Хан вернулся задумчивый, но повеселевший. Ортодоксальным христианином он не был, но в Бога верил, и события последнего времени порой угнетали его и именно с этой позиции. Но если отец Сергий, ненавидевший как фарисейство, так и лицемерие, отпустил ему грехи и благословил, то может, все далеко не так просто, как говорят современные художественные фильмы, где оборотень просто заживо сгорает от любого соприкосновения с распятием или же святой водой. Хан немного успокоился после этого разговора со священником.
  Погулять, по новой привычке, Хан выходил глухой ночью, но уже не с целью найти нарушителей закона, а самому нарушить закон, но уже не людской. Это было... Это было, как песня, обернувшаяся действием. Перекинувшись в тигра, Хан чувствовал себя свободным, счастливым и настоящим. Некоторое подобие гимна даже сложилось в его голове, он записал его и, темной стрелой проносясь по парку, а порой и по ночным улицам, проговаривал его про себя:
  'Какое же наслаждение - мерить прыжками ночные осенние улицы, которые принадлежат одному тебе! Ощущать тысячи запахов и слышать тысячи звуков, недоступных человеку! Знать, что ночь принадлежит только тебе, что никто и ничто не сможет остановить тебя! Что никто не посмеет встать на твоем пути, побоится, исчезнет мороком, будет убегать, сотрясаемый чудовищными толчками сердца, утонувшего в выброшенном адреналине!
  Ощущать темные ладони полночи, нежно оглаживающие твою шкуру, ночную свежесть, что заставляет кровь быстрее бежать по жилам, слышать каждое па в танце ночного ветерка! Чувствовать, как мягко, бережно поддерживает тебя под лапы палая листва, знать, что бег твой совершенно бесшумен, мельком смотреть на дома обочь себя, дома в которых почти везде уже погашен свет и люди пытаются договориться с ночью, задергивая шторы и запирая сотни замков! Полной грудью вдыхать терпкий, пьянящий запах осени, не зная, что такое одышка! Бежать так быстро, как только сможешь и остановиться только потому, что тебе пришла охота остановиться, а не потому, что сердце вот-вот продолбит себе ход наружу. Молниеносно реагировать на каждый шорох, отмечая и понимая его еще до того, как он отзвучал! Когда-то, неизмеримо давно, мне тоже казалось, что ночь - мое время, но разве знал я тогда ночь? Только хотел узнать...
  Царить в ночи - и успевать вовремя исчезнуть, когда впереди или сбоку вот-вот вынырнет какой-то полуночник, или прошуршит, распространяя миазмы, автомобиль. Но, скажу по чести, я далеко не всегда прячусь - да, это тот самый запретный плод оборотня, от вкуса которого так предостерегал Мастер! Но как же он сладок, как манящ этот самый плод! Успели ли понять пассажиры машины или ночной гуляка, что это было, или теперь они убеждают себя, что это им просто показалось, или это была очень большая собака, просто выгодно попавшая в прихотливую, изысканную игру ночных теней? Как знать! Как знать! Но легенды о страшном чудовище, которое бежит куда-то за Луной по ночному асфальту, уже, говорят, проползли по городу. И пусть! Само собой, что Мастер знает, чем развлекается тигр, но почему он решил, что тигр пожелает прекратить свои развлечения? Ночь, ночь! Время охоты и любви! Как манишь ты всякого, кто умеет слышать твой голос, а кто лучше услышит тебя, ночь, как не хищник, вынырнувший из самой тьмы времен, когда мир человека еще был юным? Никто. И огромным, мягколапым зверем, скольжу я по темным дорогам, избегая фонарей...'
  Но все же один раз пришлось ему выступить в своем старом амплуа - когда он увидел, что какой-то недоносок в парке, угрожая пистолетом, требует от молоденькой девушки немедленно раздеваться и быть посговорчивее. Как попала девушка в парк в полночь? Ответ пришел в виде машины с 'шашечками' такси на боку. Видимо, этот человек, притворяясь таксистом, завозил людей в темные места, где и делал с ними все, что хотел. До сего дня.
  Хан бесшумно, тихо подходил к намеченной жертве, которая в данный момент мнила себя хозяином положения, но девушка, стоявшая к Хану лицом, увидела его. Глаза ее округлились от ужаса, рот открылся в немом крике, видно было, что Хана она боится куда сильнее, чем насильника и возможного убийцу. Реакцией тот обладал недурной, развернулся моментально, вскидывая руку со стволом, но, обернувшись, словно замер - лицо его побелело, как снятое молоко. Хан видел это своим ночным, кошачьим зрением, руки и ноги псевдо-таксиста затряслись, но он уже почти нашел в себе остаток сил и готов был выстрелить, как Хан, вскочив на задние лапы, ударом одной передней лапы разоружил ублюдка, а ударом второй напрочь снес тому голову. Обезглавленное тело рухнуло на траву, заливая лужок кровью, а у девушки, наконец-то, прорезался голос и разнесся над тихим в эту пору, парком. Хан шагнул к ней, терять было нечего и длинным, жестким языком лизнул ей обнаженную руку, после чего, мурлыкнув, исчез среди деревьев.
  Девушка же, оставшись одна, похватала свои вещи и, обливаясь слезами, бросилась из парка вон, в сторону улиц, не ведая, что сбоку от нее рысцой бежит Хан, контролируя ее возвращение к людям. К людям... К тварям, одна из которых только что чудом не надругалось над ней (и еще неизвестно, ограничилась ли бы этим!), а она снова спешит к ним! Бред, чушь, идиотизм - насколько же надо бояться этого мира или одиночества, или себя самой, чтобы стремиться к тем, кто не умеет даже обеспечить безопасность своим собратьям в своем же мире, где законы издаются, чтобы не соблюдаться, где на любого из них у властей есть порядочный крючок, на который можно человека вздернуть, как марионетку в воздух, стремиться к тем, чья история не насчитывает и месяца без войн! Парадокс? Глупость? Все куда проще - это люди.
  Но кто они ему? Никто? Враги? Собратья на половину? Первые две версии показались ему куда более верными, чем последняя. Он не желал иметь таких братьев, которые убивают и калечат своих сородичей просто от скуки или от безнаказанности.
  Плохо другое. Девчонка видела его. На полянке остались его следы. Там же остался безголовый труп и заведенная машина. И что делать? Догнать девчонку и отправить следом за насильником? Стоило спасать. Хан зло лязгнул зубами и его грозный и недовольный на сей раз, 'Аум!' прорезал небо над парком.
  Понятно, что полиции осталось, как обычно, только голову себе чесать, разбираясь, что тут произошло. Но вот Чистильщиков, у которых в любом городе были свои люди в полиции, для скорейшего узнавания подобных интересных фактов, чесать голову долго не заставишь. Возможно, они удивятся виду оборотня, но сам факт их только возбудит к активности. М-де. Прав был Мастер. И хорошо еще, если он подвел под монастырь только себя. А если каким-то образом через него Чистильщики выйдут на Дом? Хан, будь он в человечьем виде, обдало бы потом, но смилодон лишь поднял шерсть на загривке.
  Тем часом, бежал он по направлению бывшего (а может, и не бывшего) совхоза 'Вышка'. И вдруг остановился, как вкопанный. На ночном лугу, то ли по теплому времени, то ли по хозяйской забывчивости не загнанная на двор, стояла корова. Хан остановился, как вкопанный. Тигр требовал охоты. Сейчас же. Не мешкая. Пока нет людей. Пока Луна не взошла. Пока не проснулся пьяный хозяин. Пока... Семь бед - один ответ! И Хан стал заходить к совершенно домашней буренке с подветренной стороны, как того требовали условия охоты, которых он не знал, но которые прекрасно знал его тигр. Еще немного... Еще... Тише, тише... Хан полз, подняв лопатки, по росистой траве, забыв обо всем на свете. Еще немного, он привстал, готовясь к рывку, и тут ночь расщепил грохот выстрела, что-то горячее полоснуло Хана по лопатке, и он тут же совершил огромный прыжок, в сторону коровы, но уже не думая о ней. Второй выстрел пропал втуне. Хан просто растянулся на земле, вслушиваясь и принюхиваясь. Есть. Человек и сталь. И запах тухлого яйца от него - порох. Вот ты где, Рэмбо... Ну, тут тебе и могила!
  Ни на миг Хан не задумался, что это мог быть хозяин коровы и пальба его более, чем оправдана. В долю секунды сложил он два и два. Бегал он после убийства насильника часа два. Девчушка, видать, кинулась в полицию. Полчаса на истерику в отделении и на приезд опергруппы (с возможным чистильщиком в штате) к месту бойни. Дальше счет идет на минуты. Чистильщики понимают, что Хан не уйдет так быстро из парка, ночь - его время. И успевают приготовить засаду, плохую, плохую, ибо фанатичную - преследовал Хана лишь один человек. И Хан обернулся человеком, вскочив. Третий выстрел прошел возле головы его и Хан, нарочито кособоко кинулся к стрелку, то и дело валясь в траву, то делая прыжок в сторону, то кувырок назад - таким образом он пропустил мимо еще четыре выстрела и уже слышал, как полез в карман Чистильщик, видимо, за вторым магазином, готовясь стрелять в последний раз. Не успел. Хан просто возник возле него, мокрый от росы, с залитой кровью спиной и спокойный, как палач в пятом колене. Рука с пистолетом была тут же сломана против локтя, а дальше Хан, подергивая бедолагу за искалеченную руку, провел небольшой опрос, который показал, что выкладки Хана верны.
  - Твои друзья едут сюда, верно? - уточнил Хан.
  - Да. Тебе, таким, как ты, все равно не жить, ибо вам нельзя жить! - голосом, в котором от злобы даже боли не чувствовалось, сказал Чистильщик.
  - Неверно. Можно нам жить, - сказал Хан, - а вот дураки, вроде тебя, портят и без того ублюдочный генофонд человека. Прощай.
  Удар, обрушившийся на левый висок стрелка, убил его сразу же, и Хан кинулся бежать в сторону железной дороги. Уже будучи далеко, он обернулся и увидел, что к поляне, где он настиг Чистильщика, съехалось несколько машин.
  По железной дороге медленно (для Хана) полз поезд, мрачный 'товарняк', как нельзя лучше подходивший. Разбежавшись, Хан кинулся на лесенку, свисавшую с вагона, и километров на пятьдесят обратился из тигра в зайца, невозмутимо сидя на ступеньке. Потом он соскочил в каком-то населенном пункте и там нашел автобусную остановку, где и сел, ожидая приезда автобуса на Владимир. За время ожидания он успел вытряхнуть из кожаной куртки какого-то агрессивного толстяка, напавшего на него без единой видимой причины, но отделавшегося тяжелым сотрясением того, что заменяло ему мозг и выплатив контрибуцию верхней одеждой. Хану совершенно не надо было, что бы какой-нибудь ретивый полицейский заинтересовался его распоротой пулей толстовкой и кровавым следом вокруг.
  Так и вернулся Хан домой, проведя удивительно насыщенную событиями ночь. Разум жестко потребовал отчитаться начальству о своих подвигах. Он позвонил Росомахе и вскоре предстал перед разъяренным (это чувствовалось, но видно не было) Мастером. Лет Хану было далеко не десять, а Мастер не был его папой, чтобы один, потупив глазки и сложивши ручки на причинном месте, выслушивал нотации, а второй орал бы на него, брызгая слюной. И Мастер это понял прежде, чем разыграл такой сценарий. Он сменил тактику.
  - Вы понимаете, Хан, что вы вчера чуть было не нарушили баланс? Хорошо, что Чистильщики не настигли вас, и хорошо, что стреляли первыми! Хоть какие-то объяснения для Совета!
  - И для вас? - неожиданно для себя спросил Хан.
  - Тигр... Воплощенная свобода! Способная отстоять себя перед кем угодно, даже перед собой! Даже царем зверей быть не желает, видите ли, слишком много ответственности, а это вяжет почище цепей! - произнес в ответ Мастер нечто странное, но прежде, чем Хан успел услышать еще что-то, столь же интересное, тот взял себя в руки.
  - Я защитил девушку и просто покусился на корову. Вы были правы, Мастер - с инстинктами тигра справиться нелегко.
  - Такие, как вы, Хан, были куда уместнее минимум лет пятьсот-шестьсот назад, да и то не у нас, на просторах средней полосы, а в Индии, или в Америке, - раздраженно сказал Мастер. - Да и то не уверен, что вам бы там были сильно рады.
   - Похоже, мне нигде не рады, - невесело усмехнулся Хан.
   - Вы правы. Таким, как мы, нигде и никогда никто не был рад, кроме некоторых правителей, которые использовали наших братьев для поддержания своего статуса, к примеру, любимца богов. Но это в прошлом, если вам интересно, я предоставлю вам несколько интересных книг по этому вопросу.
   - Вы очень добры, Мастер. Но об этом, я думаю, можно поговорить и в другой раз. А что же теперь делать мне?
   - Быть таким, как все. Стать таким. Даже больше, чем просто как все. Стать всеми.
   - Вы издеваетесь, Мастер? - А что еще мог спросить тигр, воплощенная свобода?..
  
  ***
  
   - Вам не кажется, Хан, что по всем вам - оборотням, Чистильщикам, Мастеру, да и вашему наставнику тюрьма плачет горькими слезами? - с интересом спросил Оскар, отпив чаю. - Даже ваш наставник был готов убить человека, видите ли, спасая лицо! Спасая себе лицо, он изуродовал ваше. Вы слышали про такую статью, как 'Неизгладимое обезображивание лица'? Хотим - убиваем, хотим - калечим. Законы страны, где вы проживаете, вас что - вообще не интересуют?
   - Интересуют, Оскар Родионович. Иначе давно началась бы дикая бойня, хотя бы меж Оборотнями и Чистильщиками, а потом и с перепуганным населением. Очень интересуют. Но нам к вашим законам надо как-то приспособить и свои, более древние. Более мудрые.
   - Более мудрые? Чем это?! Вы постоянно намекаете на то, что оборотни - это следующая ступень развития человека, да и то, если повезет. Аргументы? Вы лучше приспособлены для выживания?
   - И это тоже. Но не это главное. Наши законы позволили нам, куда более малочисленному народу, нежели люди, не исчезнуть совсем. Не убивать друг друга без крайней нужды. Не воевать. Вы можете похвастать этим? Нет. Да о чем говорить - даже гендерный акцент человека изменился. Уже не меняется, это свершившийся факт. Инверсия того, что вы звучно и гордо зовете 'род человеческий'. И я говорю отнюдь не о сонмах педерастов, заполонивших все и вся, нет. Я говорю про тех, переполненных, пышущих тестостероном мужчин, которые не стыдятся вслух озвучить порывы, более постыдные, нежели мужеложство - найти богатую бабу и кинуть ее на деньги, например. Пусть они даже по скудоумию упускают тот момент, что баба, которую досужий и ленивый альфонс может запросто кинуть, богатой бы не стала - я говорю про само желание, которое от веку принадлежало женщинам, причем низкого пошиба - влезть в душу, обмануть, обобрать, ускользнуть. А желающим честно жить на женский счет попросту нет числа. Сидеть дома, растить детей, хозяйствовать - это еще в лучшем случае. Жировать, жрать, пить, развлекаться, спать с другими бабами - это самый распространенный. Это теперь человеческий род? И вы можете себе представить того, кто, имея возможность не быть человеком, все же пожелает им стать? - Тигр жестко улыбнулся и, не дожидаясь ответа на риторический вопрос, покачал головой.
   Оскар молчал, разглядывая терпкий бордовый чай в чашечке.
   - Можно мне еще чаю? - спросил он наконец. Хан поднялся и пошел к плите ставить чайник.
  Не знали, как со мною обращаться?
  Я этот недочет, сколь смог, исправил -
  Чтобы вам не довелось потом смущаться,
  Я набросал короткий сводик правил.
  
  Не открывайте предо мною двери,
  Снег, дождь ли - не пускайте на порог.
  Смолчите, есть в лесу бандиты или звери,
  И не показывайте нужных мне дорог,
  
  Меня не ждите, если в гости пригласили
  И уж подавно не ходите, если звал.
  Не слушайте ответ, когда чего спросили,
  В горах меня не упреждайте про обвал.
  
  Не верьте в долг, тем паче, если до зарезу,
  И если я упал, не помогайте встать.
  Старайтесь мне ни в чем не быть полезны,
  Когда особенно, казалось бы, вся стать.
  
  Не верьте мне, когда я говорю вам правду,
  И уж тем более не верьте, если лгу.
  На боль мою глядите, как на клоунаду,
  Не забывайте также про "подножки" на бегу.
  
  Зевайте на рассказ, коль шел из горла кровью,
  Хихикайте, сумевши в душу заглянуть,
  На исповедь с усмешкой двиньте бровью,
  И не давайте тряпок, чтобы рану затянуть.
  
  Дарите щедро мне одежды прокаженных,
  И сразу бейте, оказавшись за спиной,
  Совет лишь с риском смерти сопряженный
  Давайте мне - и смейтесь надо мной.
  
  Любимая, кори себя, коль предала лишь раз.
  Как это глупо, надо было - много.
  Но этот раз был ценен, как алмаз -
  Не дожидаться ж меня было недотрогой.
  
  Советы хороши и вовсе не для шутки -
  Им следуйте всерьез, не бойтесь лишнего греха.
  ...Ведь лишь тогда, дешевые ублюдки,
  Покорна будет мне героика стиха.
   (Стихи Хана)
Оценка: 4.00*3  Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
Э.Бланк "Пленница чужого мира" О.Копылова "Невеста звездного принца" А.Позин "Меч Тамерлана.Крестьянский сын,дворянская дочь"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"