В жизни любого человека неминуемо наступает скорбный момент, когда со смирением осознаешь, что отпущенное вечными сестрами-прялками время подходят к концу, и уже занесены ножницы, что обрежут нить твоего существования. Пусть дни по-прежнему тянутся один за другим, похожие, как кубики для игры в кости, различаемые лишь временем года, визитами редких гостей да уже частыми болезнями. Но уже нет надежды на изменения к лучшему, понимаешь, что ничего нового не произойдет, все, что судьбой предназначено пережить, уже было. Каждый месяц, как последний, и совсем нет веры, что удастся дотянуть хотя бы до следующей весны. Тогда начинаешь жить, стремясь хотя бы не приносить излишних треволнений и забот окружающим. Единственное, что по-прежнему беспокоит, червоточина-мыслишка, что же все-таки останется после тебя? Каким был смысл твоего существования? Сделал ли ты этот мир лучше, или пролетел как искорка, что, когда погаснет, так никто и не вспомнит, что он был, этот огонек чьей-то жизни?
Свинцовые тучи цеплялись за крыши домов и крепостные башни десятый день. Казалось, солнце навсегда покинуло этот край, и больше никогда золотистые лучи не коснутся окружающих городок безбрежных степей с редкими островками-перелесками. Истр катил к Евксинскому морю серые холодные валы и мрачностью более уже походил на подземный Стикс, а улочки Тома захлебывались в дождевой мороси. Мерзкая северная окраина Республики, куда воля покойного властителя загнала опального поэта, становилась его могилой. Назон с этим смирился. Лишь бы хоть после смерти разрешили перенести на родной юг его тоскующие по теплой родине кости. Последние надежды развеялись палой листвой после воцарения Тиберия. Слишком неразумно поэт славил его племянника и неудачливого соперника Германика. Всё поставил на одну карту, что стала битой. Все дороги ведут в Рим. И нет ни одной, открытой для Овидия.
С неба сыпануло ледяной крошкой. Вот и первый снег. Долгая тяжелая зима, которая сменит нудную промозглую осень. На шестом десятке лет, понимая, что Рима уже никогда не увидеть, пережить вьюжную стылую пору ссыльный поэт не надеялся.
Из дверей выскользнул Иан, подбежал к старику, набросил на покрывающий плечи плащ тулупчик. Овидий поблагодарил мальчика кивком. Славный паренек. Чудом избежал смерти в резне, затеянной психопатом Иродом. Такой же, как и Назон, изгнанник с далекой теплой отчизны. Только он когда-нибудь вернется на свою уже забытую родину, а вот Овидию суждено окончить свои дни здесь, в чужой варварской стране.
- Как гость, не скучает? - Глотнул холодного воздуха, и тело согнуло приступом долгого изматывающего кашля.
- Читает свитки, заигрывает со служанками, - пояснил Иан. Предложил. - Может, в доме подождёте? А я покараулю, как Клодий подъедет, так позову.
За оградой проскакал конный наряд наемников-сарматов в накинутых поверх доспехов косматых звериных шкурах с выбивающимися из-под шлемов льняными волосами. Всадники развернулись в дальнем конце улочки, перегородили проезд, стали неспешно возвращаться.
- Да вот и он, - вслед за телохранителями появился эдил. В стоящем на границе цивилизации, заселенном в основном варварами рубежном городке следовало быть осторожным. Особенно после того, как задунайские геты захватили стоящую неподалеку римскую крепость Эгисс.
Рабы бросились открывать тесаные из дубовых плах обитые металлическими полосами ворота. Конник, повадки которого выдавали в нем бывалого война, спешился за порогом, бросил поводья здоровенному сармату с багровым рубцом шрама через левую щеку. Шагнул в мощеный дворик, где надпись "Cave canem" рядом с мозаичным стилизованным рисунком собаки несколько запоздало призывала беречься псов. Гость развел руки, обнял хозяина. И подопечного, за которым надзирал уже шесть лет.
- Аве Цезарь! - улыбнулся поэт.
- Брось издеваться, - в ответ грустно усмехнулся эдил. - Здесь все свои. Твои люди, мои люди, перед кем выставляться? Сосий подъехал?
- Да, наслаждается моей новой элегией и заигрывает со служанками. Как на границе?
- Хреново.
- Ты не приукрашивай, ты правду говори, - пошутил Овидий.
- Задунайские геты завершили сбор урожая, и он в этом году не очень хорош. Значит, жди набегов. Благодарение Марсу, что у них снова вражда с сарматами, если те не отступятся, - Клодий бросил взгляд на закрытые ворота, за которым расположился спешенный отряд, -отобьемся.
Добавил с горечью, - великая страна, до чего ты докатилась. Твои границы защищают варвары, а лучший поэт в изгнании.
- Ну, нашего патриция простили, может, и про меня Тиберий добром вспомнит, - легко, краем рта улыбнулся поэт. - А замолвит Сосий словечко за тебя в Риме, так ты еще раньше меня домой вернешься.
- Хорошо бы. Но лучше зиму пережить, и после майских ид вместе в путь!
- Идет, - легко согласился поэт, увлекая эдила в дом. Добавил. - Пока урна еще пуста, всегда есть надежда избежать печальной участи
Благодарение Цезарю, что Овидия не лишили имущества. Потому удалось отстроиться в Томе так, что и на родине не стыдно было бы гостей принимать. Через узкий вестибул, на полу которого входящих приветствовала традиционная мозаика "Salve", двое немолодых мужчин прошли в зал-атрий с небольшим бассейном в его центре. Отверстия в крыше, через которые в имплювий обыкновенно стекала дождевая вода, и ряд маленьких окон под потолком были прикрыты тентом, а снаружи еще и деревянными ставнями. Масляные лампы освещали разрисованные милыми сердцу хозяина итальянскими пейзажами стены. Дальше и слева был триклиний, где вокруг стола из векового дуба, отполированного и инкрустированного зеленой яшмой, стояли три бронзовых ложа под роскошно вышитыми толстыми покрывалами.
На одном из них расположился молодой, лет тридцати, патриций с очень тонкими чертами лица и припухлыми губами, что делало его лицо капризным и заставляло подозревать в склонности к извращениям. Одет он был в тунику на женский манер, по моде римских прожигателей жизни, которые одновременно подражали грекам и смеялись над своей неловкостью в имитировании чуждых обычаев. Хотя в углах помещения источали тепло жаровни, ноги щеголя были укрыты одеялом.
- Аве Цезарь, - торжественно и самым серьезным голосом произнес эдил.
- Аве Цезарь! - Соскочил с ложа Сосий, сделал шаг навстречу, - приветствую тебя, Клодий.
Они обнялись, более показушно, чем сердечно.
- Вот оно, падение нравов, - нарочито менторским тоном произнес ветеран, - уже никто и не носит тог, и молодежь слепо подражает покоренным афинянам.
- Туника попросту удобнее, - пожал плечами Сосий, - а если мы кого победили, то имеем право брать контрибуцией все, что нам нравится.
- Стоит заимствовать только то, что делает сильнее. А не то, что разлагает, - с ходу включился в давний спор Клодий.
- Как может разлагать удобная одежда? - Недоуменно пожал плечами щеголь.
- Это только начинается с тряпок. Потом возникает соблазн с презрением отнестись к патриархальным ценностям. Отцы не так одевались, не то говорили, не те идеалы отстаивали. Осмеивается само понятие идеалов. Затем начинают предпочитать удовольствия обязанностям. Ныне дошло до того, что в семьях норма один-два ребенка. Да и женятся после сорока, если не позже. А рабы и пришлые плодятся, как кролики. Скоро на одного латинянина будет приходиться несколько варваров. Август принял законы об обязательности брака и преследовании прелюбодеяния, а многие их соблюдают?
- Не вижу ничего плохого в том, что у каждого гражданина будет несколько рабов. А малое количество детей в семье способствует их лучшему воспитанию.
- Не уверен. Боюсь, следующий Спартак станет более успешным. Вовремя объединится с внешними и внутренними варварами, и Рим падет.
- Клодий, Клодий, не надо преувеличивать! - Засмеялся патриций.
- Друзья, - вмешался поэт, - я предлагаю омыть руки и продолжить нашу беседу за столом, как и соответствует столь чтимым почтенным эдилом традициям.
Овидий хлопнул, в банкетный зал вбежали рабыни с серебряными чашами, наполненными теплой водой. Сотрапезники омочили кисти и пальцы, вытерли их о распущенные до плеч, просушенные у жаровень волосы девушек. На голову каждому участники пиршества был возложен венок из роз, связанных липовым лыком, украшенным лентами с оправленным в бронзу аметистом - для предохранения от опьянения. Расположились вокруг стола. Первой переменой блюд подали овощи, травы, рыбу в разных видах и яйца. Выставили небольшие чаши с подогретым вином, разведенным водой и слегка приправленным медом. Первый тост традиционно подняли за хранительницу очага Весту. Опустевшие чаши были немедленно заменены на полные. А Сосий и Клодий вернулись к теме, что они обсуждали все три года ссылки изнеженного патриция в дальний край.
- Италия это страна для сильных людей, и таковой она должна остаться. - Резал, глядя горящими глазами в лицо собеседника, эдил. - Кто хочет роскоши, пусть едет в Персию. Кто жаждет изнеженности, в Грецию. Но Рим город героев. Иным он быть не имеет права.
- Вы уподобляетесь варварам, мой друг, - грустно ответствовал Сосий, - а мы светоч прогресса и культуры. Именно в этом наше предназначение. Цивилизованный Рим против остального мира.
- О чем ты говоришь? - Возмутился Клодий, - культура вторична, это служанка власти. Все в мире решает сила и воля. И ничего, кроме. Победитель всегда прав. А сейчас дошло до того, что я в стычках все больше надеюсь на безумную храбрость даков, чем на стойкость римских манипул. Это тлетворное влияние Греции и Персии, которому поддается наиболее гнилая часть нашего общества. Язва растет, и даже усилия Августа по восстановлению принципов великой республики оказались недостаточны. Покоренные народы не смогли победить нас и теперь разлагают все более каждое следующее поколение. Еще немного, и римляне станут настолько слабы, что варвары выгонят нас из собственного дома. Что геты и даки, что скифы и сарматы совсем не боятся гибели в бою. В отличие от римлян, что стали ценить жизнь каждого легионера. Мы побеждаем уже более за счет воинской выучки. Да потому, что властвуем, умело разделяя и натравливая друг на друга врагов.
- Знаете, - вмешался в разговор Овидий, - я думаю, бесстрашие даков во многом определяется их верой в свое бессмертие. Они считают, что после праведной жизни попадут в лучший мир, где будут жить вечно, наслаждаясь всеми благами.
- Да уж, это не мрачный Аид, куда путь всем нам. Кроме, конечно, Цезарей и героев, - оживился Сосий. - Очень удобная религия. Заслужи недолгой службой в нижнем мире вечное блаженство в верхнем. И можешь спокойно покидать эту скорбную юдоль.
- Даки не боятся смерти, - подтвердил эдил. - Легко убивают и так же легко умирают. Это то, чего уже не хватает нам, латинянам. Ввести в римский пантеон Замоксиса было бы очень неплохой идеей. Может, подскажешь это там?
Он многозначительно указал пальцем вверх.
- Замоксис, как и Яхве у иудеев, бог единственный и не потерпит никакой конкуренции, - возразил Овидий и вернул разговор на прежнюю стезю, - помнится, божественный Август заявил, что выступает против алчности, тщеславия и похоти. В результате сослал меня, обрушился на других поэтов. А ведь именно Гораций первым произнес "Персов роскошь мне ненавистна". Достойно ли властителям воевать с писателями?
Клодий чуть смутился.
- У каждого своя судьба, - чуть подумав, ответил он, - путь римлянина, это все же путь воина. Давайте оставим поэзию и философию другим народам. Мне более всего по сердцу мир под римским орлом и железная поступь легионов, чем что-либо иное.
- И тем не менее, мой друг, - ответствовал патриций, - вы все же хотите вернуться в свое поместье в Геркаланум, а не мучиться вдали от родины? Так же, как и я, как и хозяин этого дома. Наверняка он бы предпочел жить в хижине, но в Риме, нежели чем во дворце, но здесь. Почему вы другим отказываете в том, чего сами более всего желаете? За что римлянам умирать в чужих бесплодных землях?
- За честь и славу Рима! Но лично я провел два десятка лет вдали от Италии, - проворчал ветеран, - мне кажется, я заслужил возвращение на родину. Надеюсь, вы замолвите за меня слово, Сосий, вне зависимости от наших разногласий?
- Ну что вы, мой друг, конечно, - добродушно рассмеялся патриций, - мне очень сильно не будет хватать бесед с вами и стихов нашего хозяина. И. поверьте, - он перегнулся через стол, положил свои изящные кисти на руки Овидия и Клодия, - я приложу все усилия, все свое влияние, чтобы как можно быстрее вернуть вас в благословленную Италию.
Вторым блюдом подали жаренное на оливковом масле седло лесного оленя, обсыпанное красными ягодами и обложенное тушками печеных дроздов.
- Ваш повар волшебник, - похвалил мясо Сосий, - уступите его мне? За любые деньги?
- Только после моего возвращения в Рим, - парировал Овидий, - и не уступлю, а подарю!
- Принято, - изобразил радость патриций, - но, может, рискнете сыграть на него в кости? Ваш повар против моего дома в Томе. Конечно, ему далеко до вашего дворца, - он с восхищением обвел вокруг себя руками, - но, как мне кажется, дом против раба, это хорошая ставка!
"Фимиам - богам, хвалу - людям", вспомнил Пифагора Овидий. "Сосий, в отличие от меня, тонко чувствует, кому и когда надо льстить. Потому и возвращается из ссылки, несмотря на гораздо бОльшие прегрешения".
- До Сатурналий еще очень далеко. - Поэт кивнул на Клодия, - и с нами эдил.
- Ну не смешите меня, воспринимать серьезно запрет на кости? - надул и без того пухлые губы патриций, - кроме того, игра, как и стихи, пагубными быть не могут. Страшны лишь злоупотребления. А поскольку мы сыграем в присутствии эдила, можно быть уверенным, что их не будет.
- Вот оно, нежелание соблюдать даже мелкие запреты. - Проворчал Клодий. - Что подтверждает всеобщее падение нравов лучше?
- Я все же думаю подарить тебе повара, но после того, как сам вернусь в Рим, - рассмеялся Овидий. - Да и наш суровый эдил против игры в кости.
- Ну, хорошо, - также ответил заливистым смехом Сосий, - тогда у меня будет повод отметить счастливый день твоего приезда в Рим сразу двумя белыми камешками.
Третьей переменой блюд подали изобильные осенью фрукты, орехи, сласти и пироги. Вино, что прежде разносили в небольших чашах, выставили на стол в кувшинах, на каждом из которых была наклейка с указанием возраста и места производства.
- Фалернское, однако, - тоном знатока отметил патриций, - иногда я жалею, что не эллин. Но только потому, что у них с похмелья не болит голова. А я отплываю с рассветом. Потому прошу извинить меня, и отпустить пораньше. Кроме того, мы уже достаточно сегодня подискутировали, а от многих бесед и очень умных мыслей появляются морщины!
- Конечно, - поднялся с места Овидий. Главное уже было обговорено. А все остальное, как рассудит Минерва. И Тиберий. Клодий тоже откланялся, под предлогом проводить Сосия до дома и с охраной, дабы в последнюю ночь в Томе с патрицием чего не случилось. Поэт прошел с гостями до порога. Отдал патрицию свитки с наказами, какие кому передать и что при этом говорить. Вернулся, оглядел стол. Наготовлено было, по всегдашней привычке, раз в десять, чем съели.
- Иан, - позвал Овидий.
В проеме двери мелькнула курчавая голова мальчишки.
- Позови ко мне в гости своих соплеменников, что ли, - предложил поэт, - думаю, я сегодня не скоро усну. Вдохновения творить нет, а с твоим дядей хоть пообщаться можно.
- Да, - крикнул он вслед убегающему посланцу, - человек пять, не больше. А то я вас знаю, всю общину приведешь.
Приказал рабам выставить столы в атриум и перенести туда блюда. Дорогие редкие вина из Фалерно велел заменить на обычное лесбосское. Для этих гостей, и такое сойдет. Впрочем, с иудеями общаться Овидий любил. А больше и не с кем, местные греки уже почти полностью варваризовались, а римлян в Томе немного. И тех, так просто не пригласить. Опасаются заходить к ссыльному поэту.
Рим. Древний любимый город. Что с тобой будет? Неужели это извечная судьба всех великих народов? Через самоотверженность, аскезу, мужество, необходимую жестокость к покорению мира. Потом, на пике завоеваний, культурный взлет, почти всегда связанный с утерей воли и страсти. Феминизация нации. И неизбежное падение под натиском варваров, которые зачастую сами становятся новым великим народом. И повторяют этот путь. Так было с Вавилоном, Египтом, Ассирией, Грецией. Некогда побежденные развратили прежних властителей, как ядовитый плющ губит дерево-хозяина, обвивая его в предательски ласковых объятиях. И бросили сгнившим стволом под ноги алчных соседей. У всех победителей одна дорога. Вниз. Пытался Август препятствовать разложению нации законами против роскоши, прелюбодеяний, разврата. Но к прошлой, суровой республике братьев Гракхов возврат невозможен. Необходимо что-то другое. Идея, что способна сплотить все объединенные Римом народы. И деградирующих на глазах латинян, и упрямых иудеев, и изнеженных эллинов, и суровых варваров. Особенно последних. Если их не переварить в своем котле, они рано или поздно опрокинут Великий город. И мнится, что уже ненадолго осталось у Рима воли и величия. Может, два-три века. Может, еще меньше.
В вестибуле зашуршали шаги. Верхушка иудейской общины. Трое, глава землячества, дядя Иана, Шимон. Ребе Иосиф. И казначей, он же староста менял Симон.
- Прошу вас, дорогие гости! - развел руки Овидий.
Слегка кланяясь, иудеи расположились за столом. Вокруг засуетились рабы.
- Великий латинский поэт захотел услышать голос обманутого Римом народа? - прогудел в густую курчавую бороду Шимон.
- И как мы вас обманули? - Откинулся устало на подушку поэт. Всегда одни и те же разговоры. Ничего не меняется. Ничего. И не изменится - до самой смерти. Заныли ребра, кольнуло в груди. Со временем тело становится лучшим, чем любой аргус, предсказателем погоды.
- Хасмонеи обратились к вам только за помощью против Селевкидов. Вы пришли, как союзники, но остались, как хозяева.
- Если бы не мы, Селевки бы вас просто уничтожили, - заметил Овидий. - Вам что, плохо живется под властью Рима? Иерусалим отстроен, в республике никто не препятствует исполнению ваших обычаев. Это подтверждено всеми, от Юлия Цезаря до Августа. Наслаждайтесь же жизнью ... и торговлей под защитой наших легионов.
- Сначала вы навязали нам сумасшедшего Ирода только потому, что он был вашим верным псом, и он казнил весь дом Хасмонеев, включая свою жену Мариамну. Устроил избиение младенцев лишь для того, чтобы обезопасить трон от потомков давидовых. Завершил убийством собственного сына и приказом в день своей смерти истребить всю еврейскую знать. Теперь вы разделили Иудею между другими сыновьями Ирода, наследовавшими ему в жестокосердии. Рассеяли мой народ по подвластным территориям от Британии до Скифии. Назначили в Иерусалим своего наместника, который и является настоящим правителем. Что дальше?
За неспешной беседой гости успевали отдавать должное жареному мясу, рыбе, овощам, не забывая и про белое лесбосское вино. Горячий диспут ... за дружеским столом.
- Я иногда думаю, что римляне хитро устроенные машины, а не существа из плоти и крови. Вы не успокоитесь, пока не завоюете весь мир, - закончил мысль Шимон.
"На самом деле Рим выдохся, устал", подумал Овидий. "Евреи видят в нас алчных юных завоевателей, но они не могут знать всего, что известно мне".
- Ваша слабость в следовании обычаям, - парировал он. - Тот же захват Иерусалима стал возможен потому, что вы не мешали легионерам проводить осадные работы у его стен по субботам. Иначе бы Помпей не справился всего лишь за три месяца.
- Наш закон повелевает в субботу не предпринимать никаких дел, за исключением прямого отражения нападения. Этим вы и воспользовались, - грустно подтвердил ребе.
- Значит, иногда нужно менять отжившие обычаи. - Сделал вывод Овидий.
- А что вы, римляне, меняете в своем поведении?
- Мы даже берем в свой пантеон богов других народов, если они заслуживают этого.
- Таких же насильников, как ваш Юпитер - отцеубийца?
- Осторожнее, ребе, - засмеялся Овидий, - стило можно использовать как оружие разными путями. Кассий заколол им Цезаря, но гораздо больше людей погибло из-за доносов. Моим рабам может не понравиться, что вы хулите наших богов.
- Что, кроме правды, в том, что Юпитер отцеубийца? - спокойно ответил Иосиф. - Я думаю, вам, римлянам, не помешал бы всего лишь один бог. Смирения, терпимости, доброты. Что учил бы любить и беречь, а не уничтожать людей. Это бы вас преобразило. А с учетом того, что вечный город владеет миром, возможно, и весь мир. А ты не уверен даже в своих рабах, поэт?
- Вергилий сказал: помни, что в траве прячутся змеи, - проворчал Овидий. Подумав, продолжил:
- Известно, если Фессалия страна ведьм, то Иудея страна пророков. Почему бы вам и не предложить новую религию? Как ты говоришь, смирения, покорности, доброты?
- Чтобы овладеть миром, ныне нужна не проповедь, а гениальная поэма, - вздохнул ребе. - А чтобы покорить Рим, её должен написать великий поэт, знающий те помыслы Вечного города, о которых он сам даже и не догадывается.
- Ты предлагаешь это сделать мне? - предположил Овидий. Секунду подумал. - Может быть. Очень может быть. Но это должно быть что-то похожее на веру гетов. Единый бог. Жертвующие собой ради других подвижники. Посмертный рай для всех как вознаграждение за праведную жизнь... Знаешь, я, наверное, даже рискну.
... Жаровни наполняли спасительным теплом спальню. Овидий лежал на спине, рассматривая золотистые сполохи от огня на потолке. Итак, поэма. О человеке, что принесет в мир идею великого милостивого божества. Нет, он и сам должен быть богом. Либо его сыном. В конце должно быть самопожертвование, а в начале великое спасение. Может, взять на роль пророка Иана, чудом выжившего в устроенной одержимым нимфами Иродом резне младенцев? Мальчишка сын священника. А мать его, Елисавета, принадлежит к роду царя Давида. Но с этим потом. Если написать поистине гениальную пьесу, достойные исполнители всегда найдутся...
Примечание.
"Залмоксис возникает в определенной религиозной истории, существовавшей до него, и знаменует собой новую эпоху эсхатологического типа; в) "откровение", которое он несет гетам, реализуется в хорошо известном ритуально-мифологическом сценарии "смерти'' (оккультации) и "возвращения на землю" (эпифании). Этот сценарий часто служил поводом для основания новой эры или нового эсхатологического культа; г) основная идея послания Залмоксиса - жизнь после смерти, бессмертие души; он учил, что ни он, ни его гости, ни их потомки в будущем не умрут, а лишь переселяться в иное место, где, живя вечно, обретут все блага. Пока Залмоксис принимал гостей и увещевал их таким образом, он строил себе жилище под землей. Когда обитель была готова, Залмоксис исчез, спустившись в свои подземные покои, где и пробыл три года. Фраки очень сожалели о его исчезновении и оплакивали как мертвого. На четвертый год он появился среди сограждан, тем самым заставив их поверить в свое учение.
Залмоксис, придававший особую важность "душе", был одновременно правителем, целителем и богом; наличие функциональной зависимости между здоровьем, основанным на "тотальной методике", при которой душа играет решающую роль, и обретением бессмертия. В той мере, в какой эти сведения, при всей их неизбежной фабуляции, отражают подлинную информацию о "мудрости гетов", они подтверждают и дополняют свидетельство Геродота: а именно то, что Залмоксис был богом-целителем, занятым в первую очередь душой человека и его судьбой верования, связанные с Залмоксисом и его культом, были радикально преобразованы и впитаны христианством. Маловероятно, чтобы религиозный комплекс, основанный на вере в бессмертие и почитание мистериального посредника-бога, обошли своим вниманием христианские миссионеры. Все аспекты религии Залмоксиса -эсхатология, инициация, пифагорейство, аскетизм, мистериальная эрудиция (астрология, терапия, теургия и т. п.) - способствовали сближению с христианством"