Отчаяние наступило в середине третьей бессонной ночи. Все три ночи мои попытки поспать хотя бы несколько минут жёстко прерывались безумным горловым кашлем, который возникал мгновенно, как только моё измученное тело пыталось прилечь. Я ложился на правый, левый, бок, на спину, падал ничком, затаивал дыхание - всё было напрасно. Заржавленный нож кашля мгновенно, словно выскочив из засады, словно посланный дьявольской грязной лапой, начинал суматошно драть горло. Я садился, вставал, пил микстуру, чай с мёдом и лимоном. Кашель, словно усмехнувшись, где-то прятался, таился, ждал именно того мига, когда моя голова снова и снова касалась подушки или валика дивана...
-Фарингит! - объявил мне три дня назад вызванной по службе "Помощь на дому" молодой врач. - Ничего страшного. Лёгкие чистые, температуры нет.
Он выписал мне какой-то антибиотик, раствор фурацилина, и, успокоив окончательно весёлой улыбкой и парой советов, ушёл.
Всё было исполнено согласно его рекомендациям. Но именно в этот субботний вечер и начался кашель. Тот самый - безумный, и, как я вскоре убедился, смертельный.
Измученные тело, мозг, мысли, словно смешались в беззвучном отчаянии. Третья бессонная ночь доканывала меня неудержимо и мощно. Дошло до того, что я вытащил из ножен свой старый морской кортик и прижал остроотточенное острие к левой стороне груди. Это показалось мне желанным и лёгким избавлением от страданий. Клинок, наверно, вошел довольно глубоко, кровь потекла, но ни боли, ни страха я не почувствовал. Но здесь в комнату вошел мой рыжий сеттер Жан и как-то странно то ли простонал то ли рыкнул. Я вмиг представил, какой ужас вызвало бы у старой собаки мое взрезанное тело, вспомнил, что я крещён в православной вере, где самоубийство считается тяжким грехом, отторгнул из груди благородный клинок и , плача, сел в своё старое драное кресло. Жан посунулся ко мне седой мордой, лизнул кровавое пятнышко и, успокоившись, лёг у ног.
Кашля не было. Он, как всегда, когда я сидел, притаился. Я бездумно и отрешенно смотрел на приоткрытую в тёмный коридор дверь. Вдруг, в этой щели, словно протискиваясь в проём, стало вползать странное серо-серебристое то ли облачко то ли сгусток тумана. Протиснувшись целиком, облачко приняло колеблющийся вид человеческой фигуры. Женской или мужской понять было трудно. Жан обеспокоился, вскочил и, судорожно припав к полу, быстро заполз под диван.
-Ты Смерть? - спокойно, ничуть не испугавшись, шёпотом спросил я.
Фигурка дрогнула, как бы кивнула и приняла вид девушки с тяжелой косой, приподнятой над головой.
-Ты за мной? Ты хочешь забрать меня?
Фигурка снова кивнула и словно потекла к полу, приняв вид сгорбленной, толстой старухи.
-Ты пугаешь меня? Зачем? Я и так готов, - продолжал шептать я.
Смерть вдруг вздыбилась и стала похожей на громадного белесого краба с разинутыми клешнями, потянувшимися к моему горлу. Потом, видно не дождавшись какой-то ответной реакции, отпрянула и превратилась в мощную белую птицу похожую и на орла и на ястреба, растопырившего крылья и неотрывно смотрящего мне в глаза.
-Ну и что? - спросил я, а Жан что-то заворчал из своего убежища. - Что дальше?
Птица без боли и тяжести вцепилась лапами мне в грудь , а клювом попыталась словно раздробить мягким клювом переносицу. Потом снова отпрянула, зависнув перед воспаленным взглядом в виде дранной тряпки.
Смерть как-то не спеша и тоже, похоже, устало, приняла сначала вид грязной обезьяны, затем палача с топором, потом, видимо разозлившись, превратилась в серого кабана с могучими резцами, который, как и птица, без боли и веса, попытался пробить мою грудь.
-Это всё? - я попытался улыбнуться.
Смерть мгновенно превратилась в девушку, отчаянно закинув голову и обхватив её руками. Она мягко поплыла к двери и обернулась. Я впервые ощутил её взгляд - похожий на пустоту вселенной и всё же острый, как звёзды в ней.
-Уходишь? - беззвучно спросил я. - Буду жить? Тогда катись отсюда. И фарингит забирай с собой! К чёрту!
Смерть поклонилась, снова превратилась в бесформенное облачко и вытеснилась из комнаты. Жан глухо проворчал ей что-то вслед.
-Что ж, попытаемся пожить, - сказал я, припав к растерзанному дивану и склоняя голову на прохладную подушку.