Ледовской Дмитрий Александрович : другие произведения.

Гудум

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Молодой офицер влюбляется в жену журналиста. А журналист живет в мире недостижимой мечты, а рядом с ним - фантом его маленького сына, погибшего по вине отца.

Дмитрий Ледовской

Автор предупреждает - все события и персонажи здесь выдуманы,

и любое совпадение имён и фамилий носит случайный характер.

  

"Гудум"

Повесть из небытия земного

  
   ВСЕМ! ВСЕМ! ВСЕМ!

Говорят: случайность погубила!..

Где-то неисправны тормоза,

Где-то изоляцию пробило,

Где-то выстрелили в пьяные глаза...

Но случайность создается нами -

Неуменьем, ложью, трусостью нечистой...

Смерть - когда мы умираем сами.

Остальное все - УБИЙСТВО

Я. Урельский, 1963 год

  
   МАЛЬЧИК
  
   Мальчик пробрался в квартиру, когда уже все закончилось. Мебель, узлы, посуда и все другое, сопутствующее переезду, стояло, валялось, путалось и громоздилось в двух комнатах, просторной прихожей, больших коридорах и остро пахнущей, жирно-скользкой кухне. В первой от кухни, тусклой комнате, освещенной лишь голой лампой на крученом, с грязными пятнами шнуре, торопливо чокались полуполными стаканами с водкой трое мужчин. Четвертый, в пахнущей потом майке, джинсах и почти негнущихся носках, лежал на косо стоящем диване, сжимая левой рукой пустую вилку, которую он не донес до последнего куска мяса перед последней порцией водки Хлопнутый прямо по мозгу непомерной порцией спиртного он тяжко и нудно хрипел. Его рыжеватые волосы, обычно старательно прикрывающие крутую лысину с обеих сторон, сейчас распались по сторонам грубого лица, повернутого в сторону темного окна, чуть подсиненного красками навалившейся на него ночи, холодной, ясной, промытой острыми ветрами с брызгами морской воды.
  
   - Ну все! - заявил низенький и бородатенький, с маленькими, словно застывшими прозрачными глазками и непомерной силы голосом. - Бля буду, хватит. Не идет уже... Домой хочу... Натаскался...
  
   - В твоем доме не все дома! - радостно сострил суетливый и курчавый, с трудом пропихнувший в себя порцию водки и тут же закуривший сигарету. - Оставайся у Егорки ночевать...
  
   Названный Егоркой рослый, чуть лысеющий и полнеющий мужчина принужденно улыбнулся и развел руками. В его глазах явственно мелькнула тревога.
  
   - Да где у него спать... - басил прозрачноглазый, - с этим, что ли?
   -2-
   Он показал на хрипевшего с вилкой, а курчавый снова визгливо засмеялся.
  
   - Попить есть чего? - вдруг нахмурился басистый и уверенно двинулся на кухню.
  
   Егорка последовал за ним и, пока гость сливал из крана застоявшуюся воду, с жадностью припал к открытой форточке, окунувшись по плечи в холодную и свежую массу темноты и ветра. Внизу, под косогором, над которым утвердился этот пятиэтажный, похожий на редут с двумя тупыми углами бетонный дом, вяло катились черные волны лимана, качая на себе осеннюю шугу, чуть белеющую под светом окон. Дом, выстреливающий из окон-бойниц лучи света, стоят покоем с чуть раздвинутыми боковыми пристройками, словно прикрывая весь городок Ондарь от возможной атаки с моря. Егорка, прищурясь и прочистив легкие от гадостного воздуха квартиры, стал рассматривать далекий, противоположный берег лимана, расширяющегося к востоку и сливающегося там, уже в непостижимо черной мгле с морем и далее, где уже вообще ничего не видно и днем, - с океаном.
   Мальчик неслышно подошел к этому совсем некрасивому человеку и пристроился рядом на подоконнике. Он ничего не мог поделать с собой. Его неудержимо тянуло к нему с того момента, как только он осознал свое бытие в прозрачном мире. И вот уже три года мальчик существовал рядом с мужчиной, которого совсем не знал, но которого неудержимо хотелось гладить, оберегать и любить. Вот и сейчас они вместе смотрели на тот берег, и мальчик положил свою невесомую ручку на плечи Егорки. А тот, успокаиваясь от водки, освобождаясь от усталости, увидел цепочку желтых огней, нашел справа, ближе к выходу в море, разноцветье аэропорта. Остро и предупреждающе мигнули створные красные огни маяков, которые стояли слева, предлагая входящим судам идти только по пути, указанному ими. Еще левее уютно и нежно просвечивал поселок Горняцкий, а уже совсем влево, для этого надо было высовываться из окна почти по пояс, все реже и реже уходили фонари военных станций, рыболовецкой базы и чего-то еще, о чем Егорка и не знал... Ведь прожил он в городе всего три недели, перебравшись сюда из провинциального, но прекрасного места на земле под названием Залив Креста, где шумели водопады на острых скалах, где в распадках густели кусты, и жили цветы невиданной красоты с удивительным названием рододендроны.
   Стало хорошо. И тут Егорка заметил нечто странное. Совсем в глубине берега, но чуть выше всех огней, сверкала россыпь яркого, всхожего на светлые изумруды, света. Это не было похоже на окна домов, на цепочку фонарей, вообще ни на что не было похоже. Чуть обернувшись, Егорка спросил бородатого:
  
   - Что это там, вон, вон, выше всех! Видишь? Огни странные...
   Бородатый протиснулся к окну, снял очки, потом надел их снова, всмотрелся, икнул и махнул рукой:
  
   - Это Гудум, - тяжко сказал он и отвалил от окна. - Там рай... Ну, я пошел, коль пить больше нечего. А где Герман? А Анжелика где?
  
   Егорка неопределенно повел плечами и снова припал к дышащему отверстию в окне. Он не слышал как ушли гости, так как неотрывно, так что слезились глаза, смотрел на эту словно шевелящуюся россыпь и неслышно шептал:
  
   - Гудум... рай...
  
   -3-
  
   Мальчику стало скучно, он оторвался от стекла и проник в комнату, где также жутко хрипел пьяный с вилкой, и оказался затем в дальней, угловой комнате с большим окном и яркими фотообоями, оставшимися от прежних жильцов. На фотообоях был летний лес и веселая речка с кустиками по берегам. В один из этих кустиков посредине комнаты упиралась двумя руками живая, красивая, лохматая женщина с задранной на поясницу короткой кожаной юбкой, а сзади, обхватив ее за выбившиеся из кофточки груди, дергался голым задом высокий, белобрысый мужчина, хрипя и глотая набегающую слюну.
  
   - Скорее, Герман, ну, скорей, - прерывисто просила женщина, помогая ему своими плавными покачиваниями таза, - Егорка войдет сейчас, войдет...
  
   - Нас... хр-р-р... не видно... из-за шкафа, - прохрипел и простонал мужчина и вдруг содрогнулся и сдавленно крикнул, яростно прижав и словно размазав женщину, у которой подломились руки, по недвижимым кустам и речке.
  
   -Да-а-а, - облегченно и как-то разочарованно протянула женщина через несколько секунд, разворачиваясь и проворно натягивая на потное тело белые плавки, мгновенно мокро потемневшие в паху, - успели!
  
   - Ага! Ox! - радостно подтвердил Герман, поднимая на узкий зад штаны вместе с трусами. - Молодцы мы! Пошли!
  
   - Отдышись, - иронично посоветовала женщина, оправляя юбку и пряча в цветную кофточку тяжелые груди, - опасности уже нет.
  
   Мальчик не знал что делать. Он не понимал, что совершали эти двое, спрятавшиеся за угрюмым темно-коричневым шкафом, хотя ему, уже пяти- или шестилетнему, было остро и интересно, но очень стыдно видеть эту странную и завлекательную игру взрослых людей. И вдруг он почувствовал, что тот, большой и близкий, НЕ ДОЛЖЕН этого видеть, что от этого ему будет очень плохо. Почему? Мальчик не знал. Он стремительно кинулся на кухню и обхватил ручками голову Егорки. Он умолял его не оборачиваться, не идти в комнаты, и Егорка, не видя малыша, но чувствуя странную истому и какую-то легкую силу, прижимающую его к отверстию форточки, все смотрел и смотрел на россыпь огней, пока сзади ни раздались преувеличенно бодрые голоса, и он, замерзший, с отвердевшими губами, обернулся лицом в кухню и узрел напряженно веселое лицо жены Анжелики с размазанной под носом и подбородком губной помадой. Сзади как-то виновато морщилась физиономия Германа, с тяжелыми складками у шеи и голубыми, шныряющими повсюду глазами.
  
   - А где гости, Егор? - вполне естественно удивилась Анжелика, прижимаясь к мужу и целуя его в щеку. - Ой, какой ты холодный... В окно смотрел?
  
   - Да, - еле выговорил Егорка, поеживаясь от воздуха, вдруг вцепившегося в его плечи, - там Гудум...
  
   - Гудум, - торопливо подхватил Герман, - да, отсюда его видно в хорошую погоду.
  
   - А что это, Гудум? - уже явственней спросил Егорка.
   -4-
  
   - Очень симпатичный военный поселок, - радуясь своей осведомленности, зачастил Герман. - Чистый, красивый. Он среди сопок - там нет ветра, и растут даже тополя. Представляешь - тополя на Чукотке! На сопках - несколько водопадов. Полный порядок, нет мусора, чистая речка. Рай, одним словом.
  
   - Вот как просто, - вздохнул Егорка, отодвигаясь от окна. - Тогда пошли, выпьем еще.
  
   - Нет, старик, - бодро ответствовал Герман. - Пора домой, да и тебе надо отдохнуть...
  
   Он крепко пожал Егоркину руку, дружески тряхнул ее и направился в прихожую, крикнув:
  
   - Не провожайте, друзья! Я дверь захлопну сам!
  
   - Ой, - донесся из комнаты с голой лампой голос Анжелики, - здесь же Шиньон спит.
  
   - Не Шиньон, а главный редактор радио Ермак Михайлов! - донесся из прихожей голос Германа. - Поднять его невозможно, так что пусть спит! Спокойной ночи!
  
   Хлопнула дверь. Егорка, машинально буркнув; "Спокойной ночи", двинулся было в комнату на помощь жене, но, словно кто-то тронул его за плечо, резко обернулся и снова припал к окну. Гулко и ясно прозвучали в утомленной и замерзшей голове сначала "Гудум", потом "рай", а мальчик отпустил наконец Егорку и почувствовал ту радость, которая всегда приходила к нему, если на лице друга появлялась улыбка. Он легко теперь мог расстаться с ним, что и сделал, покинув и кухню, и дом, и мрачно шевелящийся лиман, и изумрудную россыпь огней под странным названием Гудум, мелькнувшую и пропавшую в ночи.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   -5-
   ЛЕЙТЕНАНТ И ХОРОШЕНЬКАЯ
  
   В двадцать один ноль-ноль, когда в квартиру Егорки на той стороне лимана внесли последний тюк, и гости метнулись к столу, уже впопыхах накрытому Анжеликой, лейтенант Абрикосов и сержант Хорошенькая стояли по стойке "смирно" перед майором Петровым, который грузно уместился за казенным столом и внушительно объяснял, глядя на свой округлый живот, накатившийся на бесформенные колени:
  
   - Небо должно быть чистым. Проблем на дежурстве быть не может. Службу надо нести четко. Не спать. Вести журнал дежурств. Не спать. Вести журнал. Фиксировать объекты в небе. Службу нести четко. Звонить, в случае чего. Не спать...
  
   Он, наконец, приподнял тяжелые веки и глянул сначала на Хорошенькую, а потом на Абрикосова. И как-то дрогнул. Лейтенант стоял стройно, перехлестанный тугими ремнями с кобурой на бедре, высокий, прямоплечий, легкий, словно готовый взлететь от протертого тысячами сапог пола. Его темные глаза внимательно и строго смотрели на майора, и тот вдруг встал и попытался втянуть свой ужасный живот под ребра. Это на несколько секунд удалось, но майор теперь совершенно не мог говорить! И он снова плюхнулся на охнувший стул и почему-то разозлился.
  
   - Да! - громко сказал Петров. - Не спать! С вами должен быть оператор, рядовой Гутин. Он заболел. Личного состава не хватает. Поэтому - службу нести четко!
  
   Тут его колено мягко и тепло прижалось к правой тумбочке стола, где, он радостно знал, стояла литровая бутылка импортной водки, захватанный пальцами стакан, банка с солеными огурцами, шмат еще мягкого хлеба, кусок колбасы и деликатес (!) - баночка оливок. Там же, но уже по углам, подальше, валялись вскрытая пачка чая, упаковочка печенья, кулек сахара. Майор мгновенно успокоился и мягко скомандовал:
  
   - Заступайте на дежурство!
  
   ...До узкого бетонного входа в скалу было метров двадцать. Лейтенант и сержант легко пробежали их и перед тем, как нырнуть в подземное царство, Хорошенькая ткнула пальчиком в сторону:
  
   - Смотрите, лейтенант, Ондарь видно.
  
   Абрикосов на ходу оглянулся и узрел на черном далеком склоне над полосой темной воды много-много разноцветных огней, венчаемых красным фонарем на самой вершине сопки. Задержался на миг, а Хорошенькая засмеялась:
  
   - В ресторан там обязательно сходим, как только дорога через лиман по льду будет. Я приглашаю. Согласен?
  
   - Конечно! - легко ответил юношеским баском лейтенант, набрал код замка и открыл тяжкую металлическую дверь, за которой начинался путь в глубь земли, в ледяную сердцевину сопки.
   -6-
  
   Через часок мягко катившегося дежурства Хорошенькая нанесла цветным карандашиком на стену плексигласа, пересекающего всю комнату поперек, последние данные о том участке неба, какой охватывала их станция слежения. А небо было чистым, звездным и спокойным. Потом уселась в крутящееся мягкое кресло, развернулась спиной к стенду, где мигали, переливались и тихонечко гудели сложные и таинственные приборы и экраны, и спросила лейтенанта, раздумчиво созерцающего столбик цифр на прозрачной стене:
  
   -Лейтенант, кофе будешь? С коньяком!
  
   - С коньяком - ни-ни! - испугался Абрикосов.
  
   - Так чуть-чуть, - успокоила Хорошенькая, доставая из сумки термос. -Незаметно.. .
  
   - А запах? Майор учует при обходе.
  
   - Петров? - рассмеялась Хорошенькая. - Никакого обхода не будет! Ни-ка-ко-го! Понял, лейтенант?
  
   - Почему? - недоумевал юный и прекрасный офицер. - Положено ведь по Уставу.
  
   - А ты позвони ему, - посоветовала Хорошенькая, разливая кофе в две тяжелые кружки. - И учти - коньяк уже в кофе и отделить его нельзя!
  
   ...Первый стакан майор осушил легко. Понюхал хлебушек, проглотил оливку. Ничего, деликатес понравился. Мгновенно стало тепло и уютно. Вспомнив, что между первой и второй должно быть не более пяти минут, налил полстакана водки, вздохнул и... вот тут что-то плохо пошла вторая. Ну, еле пропихнул ее Петров в горло, чуть не закашлялся, поэтому, еле переведя дух, яростно зажевал скверный вкус соленым огурцом и колбасой, но вскоре неприятные ощущения прошли, хмель уже вовсю забуйствовал в Петрове, подвигая его мысли к немедленному суровому исполнению своих обязанностей, одновременно начисто лишая его тело возможности исполнять эти самые обязанности. В силу этой двойственности Петров было рванулся из-за стола, чтобы немедленно проверить салагу лейтенанта и сержанта Хорошенькую, но тело его мягко зацепилось животом за стол, руки, вместо того, чтобы оправить китель и нахлобучить фуражку, ухватили бутылку и стакан, а тут раздался зуммер телефона, и майор все-таки встал, отставил бутылку и взял трубку:
  
   - Майор Петров слушает! - сурово и четко сказал офицер.
   Послушал и мягко потек всем телом на стул, свободной рукой снова загребая бутылку. Хлынуло расслабление, и голос Петрова стал дряблым и переменчивым:
   - Так, лейтенант! Молодец! Неси службу (тут он икнул два раза) четко. Сержанта не хватай за что попало... (здесь он хихикнул), это шутка... твою мать! Небо чисто? Ага! Это я и предполагал. Ни х...ра сегодня не будет. Но не спать! Ни тебе ни сержанту! Отбой!
  
   - Отбой! - подтвердил Абрикосов и растерянно положил трубку.- Так он что? Я не понял...
  
   -7-
  
   - Нажрался! - весело сказала Хорошенькая и поднесла лейтенанту кружку. - Четыре часа о нем не будет ни слуху ни духу. Мы свободны как птицы в пределах, конечно, нашей "дежурки". Пей!
  
   Лейтенант начал послушно пить кофе, на добрую треть разбавленное коньяком, а Хорошенькая, лишь слегка попивая свою порцию, искоса посматривала на юношу, с трудом сдерживая дрожь, начинающуюся где-то в паху и трепетно перебрасывающуюся то в колени, то в губы. Как она ждала этого дежурства и именно в этом составе, зная, что Петров не проверит их, зная, что оператор Гутин на днях ляжет в госпиталь, зная, что не простит себе никогда, если не использует этот выскребанный ею из воинской службы шанс. Зная, что нельзя спешить, зная, что Абрикосов не искушен в делах женских, а может, и вообще девственник, она все-таки не сдержалась. И только-только лейтенант допил кофе, только-только почувствовал, как уютно смягчился мир этой, в общем, не грубой комнаты, как перед ним возникли сияющие и красивые глаза сержанта, и странный, прерывающийся и заглатывающий волю офицера голос спросил:
  
   - А поцеловать тебя можно?
  
   Дальше все шло как бы через постоянное сопротивление и одновременно желание, как, наверное, бывает у тех, кто впервые пошел на воровство, лейтенанта Абрикосова. Он не хотел, чтобы проворные, чужие пальцы распоряжались его одеждой, как своей, ему было стыдно стоять у стола, где раскинулась женщина, почти обнаженным, но могучее желание сминало всё, и он с наслаждением и испугом входил в это жаркое тело, целовал стонущие губы, то расслабленные, то твердеющие соски, переплетая свои и ее пальцы. Потом, после того как все схлынуло, и он начал неловко одеваться, вдруг просветилось всё. И то, что губы женщины, после съеденной помады, оказались блеклыми, а глаза - испуганными и жалкими, что ноги ее совсем не стройны, а пальцы коротки и жестки. И Хорошенькая все поняла, все ощутила и, сминая этот миг просветления, упала на колени и стала целовать колени юноши, лаская его твердые бедра, вздымая волну наслаждения все выше и выше, и лейтенант, испуганный еще более, но уже начинающий желать всего, что предлагала ему эта женщина, снова окунулся в жар бунтующей плоти и послал все сомнения к черту!
  
   - Я - человек! - поднял многозначительно палец майор Петров, обращаясь к последнему стакану, качающемуся среди крошек, колбасной кожуры и одной оливки, похожей на отбившуюся от стада овечку посреди необъятной свалки стола. - Я уже двадцать лет как человек и майор! Службу надо нести, понял? А лейтенант - он салага. Но - хороший парень! Сейчас допью тебя - и проверю его! И эту... (майор совершенно забыл фамилию) эту... бабу в форме, мать ее так! И проверю обоих! Это им не "гражданка", это - служба! Все!
  
   Он честно выполнил первую часть обещания, то-есть лихо и не пролив ни капли, допил водку, нашел овечку-оливку, пожевал ее, клонясь к столу, а потом упал на него головой и сладко заснул.
  
   Головой и обнаженными плечами лежал на служебном столе расслабленный Абрикосов, а Хорошенькая сильно и в то же время ласково делала ему массаж спины, шепча нежно и беспрерывно:
  
   -8-
  
   - Сладенький мой, красавец мой... Ласточка моя чудесная... отдыхай, умница, отдыхай мой самый сильный, самый умный... Какая у тебя нежная кожа, как ты пахнешь! Ты прекрасный мужчина, ты ни на кого не похож...
  
   И снова:
  
   - Сладенький мой, красавец мой...
  
   Лейтенанту было здорово хорошо, хотя очень хотелось спать. И уже верил он всем словам этой сладкой и грешной женщины, а в полусонной голове копошились приятные мысли, что надо назначить ей свидание и немедля, только вот - где? А пока он одевался, Хорошенькая успела чем-то мазнуть по своим губам и лицу, что-то быстро поправить в одежде и предстала пред ним изящной и строгой, действительно, хорошенькой, и снова потянулся к ней Абрикосов, но военнослужащая недоступно отодвинулась и сказала:
  
   - Утро уже. Сейчас майор явится.
  
   И, действительно, Петров явился через двадцать минут, грузный, с отекшим лицом и набрякшими веками, подрагивающими пальцами, но спокойный, не раздраженный и думающий только о своей двухкомнатной квартире, откуда сейчас уйдут жена и дети - на работу и в школу - и где он всласть наваляется на широком и удобном диване.
  
   - Все нормально? - спросил он, проглядывая журнал дежурств.
  
   - Так точно! - ответил лейтенант. - Происшествий нет. Посторонних объектов не зафиксировано.
  
   - Хорошо, - грустно констатировал майор. - Я (здесь он замялся) два раза вас проверял? Или?
  
   - Три! - четко сказала сержант Хорошенькая.
  
   -Да? -удивился майор. - Три так три! Сдавайте дежурство...
   Утро уже вовсю плескалось над Гудумом. Там, над лиманом, плыл в сторону моря клочковатый туман, скрывающий Ондарь, и Абрикосов, поеживаясь от холодка, уже чувствуя какую-то обязанность перед маленьким сержантом, сказал, чуть касаясь ладонью невысокого тополька:
  
   - Давай встретимся завтра. Мой сосед в наряд уходит. Часиков в девять вечера. Идет?
  
   Хорошенькая, уже чувствуя в руках марионеточные ниточки, цепляющие офицера, покачала головой, с трудом маскируя ложь и как бы распуская эти невидимые ниточки:
  
   - У меня все вечера заняты. Не знаю... Позвоню!
   Потянулась, быстро чмокнула лейтенанта в щеку и пошла по каменистой тропке вдоль еще не замерзшего ручейка в сторону двухэтажных зеленых домиков, прижавшихся к крутым
  
   -9-
  
   бокам мокрых сопок. Пошла не оборачиваясь, так как лейтенант смотрел ей вслед и обязательно должен был почувствовать, что она независима и горда! Обязательно!
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   -10-
   ПЕРВАЯ ПОПЫТКА
  
   Утро началось с того, что Анжелика назвала мужа Германом. А произошло это так: только Егорка стал перелезать через жену, чтобы отправиться в первый поход в туалет, как абсолютно спящая Анжелика обхватила его за шею, притянула к себе и спросила:
  
   -Ты куда, Герман?
  
   Егорка замер, осторожно высвободил шею, резко вскочил и громко ответил:
  
   -Иду я п...ссать, а зовут меня Егором!
   Веки женщины дрогнули, она вся напряглась, это Егорка почувствовал и ядовито спросил:
  
   - Разобралась все-таки, с кем спишь?
  
   - Ой, Егорка, - забормотала, словно не слыша, Анжелика, искусственно потягиваясь и высвобождая из-под одеяла длинные, сильные ноги. - Черте что снится. Как будто...
  
   - Как будто рядом с тобой не я, а Герман, - подхватил муж и махнул рукой, направляясь в туалет, - все понятно!
  
   И все закончилось бы нормально, Егорка не был ревнив, да и, действительно, чего ни приснится красивой и темпераментной женщине, но все испортила Анжелика. Полежав минут пять и услышав, что супруг уже чистит зубы, она пулей промчалась в ванную комнату, встала в дверях и зачастила:
  
   - У тебя испорченное воображение. Что тебе понятно, что? Да сон то был невинный! Снилось, что мы все гуляем по улице, ревнивец несчастный!
  
   Егорка еще не разозлился. Он улыбнулся:
  
   - И ты, гуляя, обняла его за шею и спросила: "Ты куда, Герман?" Да ладно...
  
   - Нет, не ладно! Ты о чем подумал, а? Как ты смеешь так думать! У нас просто дружеские отношения! А ты всякие грязные мысли гонишь!
  
   - Пену гонишь ты! - стал злиться Егорка, и изо рта у него полетела зубная паста. - Чего ты кричишь? Хочется дружить, ну и дружи с этим деревянным...
  
   - Деревянный? Это почему он деревянный? Хороший мужик, тебя, кстати, любит, уважает...
  
   - Ест и пьет у нас постоянно, - подхватил Егорка, - а хотя бы разочек бутылочку шампанского подруге принес!
  
   - Это нечестно! - закричала Анжелика и вдруг заплакала. - Он вещи тебе таскал при переезде. Забыл? Всего десять дней прошло!.. А-а-а...
   -11-
  
   Слезы - аргумент могучий Егорка вздохнул, вытер губы ладонью и прижал к себе подрагивающие плечи жены:
  
   - Ну ладно, чего мы раскипятились! Чушь какая-то! Да и если бы тебе секс с ним приснился, чего ж тут криминального? Сон есть сон.
  
   - Не снился, не снился, - упрямо бормотала, дожидаясь главного, Анжелика, - гуляли мы во сне, дурачились...
  
   - Ну и хорошо, прости меня, пожалуйста!
   Главное произошло - Егорка извинился. Расцветая и уже немного презирая мужа, Анжелика встрепенулась:
  
   - Давай... заканчивай, дорогой, я пойду готовить завтрак!
   Завтракали уже спокойно в чистой, отремонтированной кухне. Вся квартира стараниями Анжелики преобразилась неузнаваемо... Она была чуть не готова, как невеста, еще не одевшая фаты, но все сверкало под лучами ярких светильников, радовали взгляд новые обои, побеленные потолки, вымытый до блеска линолеум.
  
   - Как у тебя день сегодня? - безразлично спросила Анжелика и вдруг остро и пугливо глянула на мужа.
  
   Егорка что-то почувствовал, что-то коснулось сердца, но он тоже внешне безразлично пожал плечами:
  
   - Летучка сначала, а там - Бог его знает.
  
   - Ясно. У меня третий и четвертый уроки в первой смене, и два во второй. И все.
  
   Егорка встал, легко поцеловал в лохматую темную голову жену и пошел в прихожую.
  
   - Я не провожаю - посуду буду мыть, - крикнула вслед Анжелика. - И надень шапку, сегодня минус десять!
  
   ..Летучку не начинали, пока ни собрались все. Последней влетела Марьяна Чмарина, худенькая, в вечном движении, сорокалетняя женщина. Суетливо потолкалась среди сидящих и, наконец, угнездилась справа и близко от главного редактора, на самом нелюбимом журналистами радио месте. И только-только Шиньон открыл рот, как она достала увесистую общую тетрадь и плюхнула ее на стол перед собой. Взметнулась пыль, покатилась авторучка, которую главный еле успел подхватить. От этого движения старательно зачесанные с обеих сторон волосы чуть сползли к ушам, и ее величество лысина желто и нагло глянула на свет божий.
  
   - Ну, начнем! - низким голосом заговорил Шиньон. - Как всем известно, через неделю мы будем праздновать Великую Октябрьскую революцию!
  
   Наступила тишина. Егорка удивленно возразил:
   -12-
  
   - Какой праздник, Ермак? Он же отменен!
  
   - Историю отменить нельзя! - внушительно заявил Шиньон. - Как нельзя отменить и наших вождей!
  
   Он покосился на громадный портрет Ленина, ехидно взирающий на летучку с боковой стены. Как известно, с начальством спорить, все равно, что плевать против ветра. Это знали все, кроме Чмариной.
  
   - Какую историю? - звенящим голоском заговорила она, приподнимаясь над стулом. - Какую? Историю уничтожения России? Историю контрреволюции? Да-да, господин главный редактор, контрреволюции. Потому что сначала была февральская революция! Великая, народная, всероссийская революция! А после революции может быть только контрреволюция! Только переворот! А вы знаете, что во время подлого октябрьского переворота немецкие войска активизировались на фронте! Знаете? И Временное правительство, либеральное правительство, не могло вызвать войска на свою защиту!
  
   - Он новую Россию создал! - загремел Шиньон, но тут Чмарина захохотала истерично и звонко:
  
   - Еврей Ленин создал великую Россию?! Он коммунальный СССР создал!
  
   - Ленин не еврей! - отчаянно крикнул Шиньон, но был смят пулеметной скороговоркой Чмариной:
  
   - А его дед Бланк? А его правительство? Троцкий, а? Каганович! Каменев - настоящая фамилия которого Розенфельд! Свердлов Яков Соломонович, а? Литвинов...
  
   - Литвинов? - ахнул Шиньон. - Соображайте, что говорите!
  
   - А вы и не знаете, что его настоящая фамилия Баллах? Не знаете - очень плохо. А поляки Менжинский и Дзержинский? А грузины Сталин и Орджоникидзе! А латыши Петерс и Лацис! Да о какой России могла идти речь с таким составом правительства. И ваш Ленин...
  
   - Ленин счастье принес угнетенным. Помог всем обездоленным. Возьмите Чукотку, - упорствовал краснеющий Шиньон.
  
   - Не надо трогать Чукотку, - вдруг вмешался в спор редактор национального вещания суровый и серьезный Петр Калянто, сидящий у самых дверей. - У нас коммунисты всех богатых оленеводов раскулачили, а они народ кормили. Нас из прекрасных сел выселили - Наукан, Нунямо, Чаплино, потому что они близко к Аляске находятся! Наш Праздник кита уничтожили! Искусство уничтожали, все под балалайки гнали! Сейчас только мы что-то возрождать начали. Не трогайте Чукотку!
  
   - А концлагеря, что здесь стояли?! - не удержался и Егорка. - Десятки тысяч ведь погибли.
  
   -13-
  
   Шиньон мрачно обвел всех взглядом, покосился снова на портрет и спросил Чмарину:
  
   - Вы в КПСС были?
  
   - Была! - ответила Чмарина. - Потому что многое не знала. И во многое верила. И сейчас верю!!
  
   - А кто вы сейчас по национальности? - ехидно сощурился все более лысеющий главный.
  
   - Сейчас? Это нечестно! - заволновалась Чмарина. - Я - эскимоска.
  
   -А семь лет назад были русской! - торжествующе загремел Шиньон. - А потом паспорт сменили, так как сейчас местным легко стало летать на Аляску. А еще раньше вы были чуванкой! И тоже меняли паспорт! Как и наши революционеры!
  
   В кабинете плеснул смешок. Как будто ухмыльнулся и Ленин со своей стены.
  
   - Я, я... - заметалась Чмарина.
  
   - К себе сначала надо чистоплотной быть! - яростно, не давая перебить, завершил дискуссию Шиньон. - Все! Все! Молчать! Теперь о деле...
  
   Чмарина, пощипывая и прихватывая себя короткими сморщенными пальцами то за кофточку на груди и плечах, то за рукава, с ненавистью смотрела на сопящего главного, спешно забрасывающего двумя руками на лысину космы волос над ушами. Неловкую тишину прервал молодой и смешливый журналист Беглов:
  
   - Может, в воинскую часть съездить? Репортажик сделать.
  
   - В Гудум! - встрепенулся Егорка. - Ермак, давай съезжу, а?
  
   - А как ты туда попадешь? - хмыкнул Беглов. - Лучше поближе, к связистам. Они на этой стороне.
  
   - В Гудум лучше, - вдруг поддержал Егорку главный, - там все таки ракетчики. А отправить... сейчас, сейчас.
  
   Он набрал телефон и заговорил уверенно и властно:
  
   - Начальник порта? Привет, Михайлов говорит! У тебя баржи на тут сторону ходят? Отлично! Через полчасика придет редакционная машина с нашим журналистом, так перетащи их на ту сторону, а часиков в пять - назад. Лады?
  
   Он тут же, стукнув по рычагам телефона, набрал еще один номер и в том же тоне, напористо и уверенно заговорил:
  
   -14-
  
   -Товарищ генерал, вас главный редактор радио Михайлов беспокоит. К вам я хочу направить журналиста с машиной... Номер машины - двадцать три пять пять. Да-да! Репортажик к праздничку! Да! Очень хорошо, что вы понимаете, к какому празднику! Будет пропуск? Очень хорошо! Так точно! Договорились!
  
   Он победно глянул на Чмарину, положил трубку телефона и сказал Егорке:
  
   - Бери машину, поведешь сам, у нас все шоферы болеют. Распустились! Подъезжай к восьмому причалу, там тебя прямо с берега и с машиной заберет баржа "Надина". Понял?! Счастливо! А мы продолжим летучку...
  
   И только взволнованный и радостный Егорка прикрыл за собой дверь, как из-за нее донесся высокий голос Чмариной:
  
   - Своим друзьям, значит, машину сразу даете? Где же принципиальность...
  
   - У нас же шофера бо-ле-ют! - ответил стон Шиньона.
  
   . . .
  
   "Надина" уже стояла носом к берегу, откинув на мелкую гальку широкий борт-трап. У прибоя, так что волнишка цепляла его пятки, возвышался мясистый, молодой здоровяк в сапогах-броднях, пристегнутых к поясу, в свитере, фуражке и с живым вороном на плече.
  
   - Капитан Ергин! Это тебя перетаскивать надо? - спросил он, мощно стискивая руку Егорки, вылезшего из УАЗика.
   Заметив заинтересованный взгляд журналиста, с гордостью кивнул на свое плечо, где спокойно и доброжелательно сидела здоровенная черная птица: - А это Гаврюха. Два года как подобрал со сломанной лапкой. Приручил. Заводи машину на корабль...
  
   Улыбнувшись этому "кораблю", Егорка осторожно и точно завел УАЗ на крохотную баржу, поставил его на ручной тормоз и вылез на палубу.
  
   - Подымайся ко мне, мужик! - закричал капитан в окошко рубки, возвышающейся на корме.
  
   "Надина", развернувшись, медленно пошла вдоль берега. Капитан, положив одну руку на штурвал, второй достал пачку папирос:
  
   - Куришь? Нет? Правильно. Так куда тебя высадить?
  
   - Не знаю, - пожал плечами Егорка, - где-то поближе к Гудуму.
  
   -Это, значит, тебе около шестого причала вылезать придется. А чего в Гудуме делать будешь?
  
   - Праздничный репортаж, - бездумно ответил Егорка и спросил: - А погладить можно?
   -15-
  
   - Гаврюху-то? Можно. А какой это праздник-то? А-а-а... Ясно.
   "Чего я ляпнул-то", - досадовал Егорка, поглаживая по спине Гаврюху.
  
   - Праздничек, - продолжал капитан, - а я в морпорту парторгом был! Лучшим парторгом среди портов! Гениальным!
  
   "Ну вот, - обреченно опустил голову Егорка, - еще один защитник идей Октября".
  
   - Так я организовал массовый выход из КПСС! - весело сообщил Ергин. - Восемьдесят коммунистов увел. Почин, так сказать!
  
   Егорка заинтересованно поглядел на капитана. В этот момент Гаврюха взмахнул крыльями, так как Ергин качнулся влево. Туда же мотнуло и Егорку.
  
   - Ветроган пошел! - удивился Ергин. - Гля, журналист!
  
   Егорка глянул в боковое стекло рубки и обалдел. Противоположный берег, куда уже начала было заворачивать плоским носом "Надина", исчез мгновенно и совершенно. Какая-то мокро-белая пелена вдруг сорвалась неизвестно откуда и яростно бросалась на борт и рубку баржи, явно сбивая ее с курса. Но это еще не все. Прямо с моря на лиман побежали короткие, злобные волны, каждая прикрытая серой пенкой.
  
   Егорку еще раз мотнуло. Он уцепился за какой-то поручень и обеспокоенно глянул через переднее стекло вниз, где стоял УАЗ. Машина была на месте. Егорка оглянулся на капитана. Тот все-таки упорно вел суденышко поперек лимана, и даже сам как-то наклонился влево, в сторону другого берега. Но "Надина" сопротивлялась все упорнее. Она накренилась и норовила отворотить нос, куда стала уже заплескивать вода, от фарватера. По правому борту был виден ближний берег, посеревший и съежившийся под влагой и ветром. А ветер уже набрал такую силу, что смог взреветь торжествующе, и в унисон ему вдруг заорал и Гаврюха, яростно хлопая крыльями.
  
   - Тебе обязательно надо в Гудум? - крикнул капитан. - А то лучше назад.
  
   - Надо, надо в Гудум! - попросил Егорка. - Проскочим, а?
  
   - Ради вашего коммунистического праздничка - проскочим! Чего не проскочить-то! Потопим баржу - ерунда! Вам не привыкать! - яростно выворачивал штурвал явно разозлившийся Ергин. - Связался ...вашу мать! Пресса перестроечная!
  
   Капитан еще минут пять пытался вести "Надину" по заданному курсу, но потом случилось неизбежное. Волны, ставшие и длиннее и увесистее, все-таки сбили баржу с курса, накренили ее так, что УАЗ сдвинулся с центра к одному из бортов! И вот в таком виде беспомощную, словно преступник с схваченными наручниками руками, поволок ее шторм совсем в другую сторону.
  
   - Ну, извини, селькор! - на миг развел руками, бросив штурвал, капитан. - Теперь нам ход только назад дан. Такова диспозиция! Подержи Гаврюху!
   -16-
  
   Егорка схватил перепуганную птицу и сел на палубу - стоять с ней в руках было уже невозможно. Над ним вертелся в толстых пальцах штурвал, у самых колен переступали ноги в мощных сапогах, а выше виделся полный, небритый подбородок, потухшая папироса в серых губах под волосатыми крыльями носа. Страшно Егорке не было. Служил он когда-то во флоте, воды не боялся. Обидно было, что в Гудум он не попадет сегодня, да и за машину чуть покусывала тревога, потому что стал доноситься какой-то грохот оттуда, где стоял его УАЗ.
  
   Вдруг рука капитана сорвалась вниз и ударила Егорку по плечу:
  
   - Иди в машину! - прокричал, не роняя изо рта папиросу, Ергин. - Заведи и попытайся отъехать на середину палубы! Кренит нас сильно...
  
   Егорка упал дважды. Сначала с трапа, когда спускался на палубу, а потом возле машины, когда поскользнулся у самой дверцы. Он поразился на миг, увидя, что "Надина" ползет возле самого берега, но берег был крутой, в острых шипах скал и выброситься здесь не было возможно. Как будто он ушиб или растянул ногу, но боли особенной не было. Егорка влез в салон автомобиля, завел мотор и попытался сдать немного назад. УАЗ послушался было, но "Надина" вздыбилась, и машина съехала назад к другому бору, снова резко накренив баржу. В этот момент Егорка стал на несколько секунд самым великим водителем в мире. Он словно слился с мотором и баранкой, словно стал частью этого потрепанного и несчастного, тоже желающего выжить автомобильчика. Они вместе, рывками по пятьдесят, семьдесят сантиметров то вперед, то назад, все-таки выбрались на середину суденышка, и не поверил глазам своим водитель, когда вздрогнула и остановилась "Надина", и упал на дергающийся берег широкий борт-трап. Егорка уже не смотрел на капитана. Он задним ходом "выстрелил" УАЗ с баржи и не успел еще вылететь из салона, как увидел, что "Надина" отвалила от берега, одновременно поднимая борт, и донесся до ушей журналиста хриплый крик капитана, завершившийся знакомыми до боли словами:
  
   - ...тись к ...ой матери!
  
   И только исчезло из глаз суденышко, как правую ногу в щиколотке охватила такая боль, что Егорка в своей светлой куртке свалился на берег и стал кататься по гальке, задрав ступню вверх и завывая во весь голос.
  
   Мальчик примчался на берег, как только почувствовал, что другу плохо. Он ужаснулся, видя как Егорка катается по земле, потом, заметив, что мужчина все-таки уселся прямо, снял полусапог и начал заматывать ступню большим платком, присел рядом и, ругая себя за опоздание, стал гладить то голову и плечи Егорки, то больную ногу. И полегчало журналисту немного. По крайней мере смог он забраться в машину к осторожно поехать вдоль берега в поисках дороги. Мальчик сидел сзади.
  
   * * *
  
   В самом конце этого невероятного, сумасшедшего дня, умытый отдохнувший, с плотно забинтованной ногой Егорка нежился на диване, в то время как хлопотунья Анжелика что-то подкрашивала в ванной комнате, продолжая свой бой за приведение
   -17-
  
   квартиры в порядок. Мальчик, успокоенный за друга, тихо лежал в полудреме рядом. Ему сегодня никуда не хотелось уходить. Позднее, когда к ним стал подкрадываться сон, звякнул телефон. Егорка не спеша снял трубку, откладывая в сторону книгу.
  
   Голос капитана "Надины" весело прохрипел:
  
   - Ну что, селькор, жив? Это Господь Бог не дал тебе репортажик коммунистический написать. Все нормально?
  
   - Нормально! - повеселел и Егорка. - Ногу только подвернул. А как ваш корабль? Когда снова в Гудум пойдем? Ветер-то стих.
  
   - Это уж только весной. На лиман лед попер. Все, встаем на прикол... На зимовку то есть.
  
   Закончив разговор, Егорка, охая и морщась, пробрался на кухню и открыл форточку. Над лиманом воцарился покой. Трудно было поверить, что еще два часа назад здесь бесилась то ли пурга, то ли буря... По воде, в свете новой узкой луны, лениво плыли ледяные площадки, сталкиваясь и слегка шурша. А там, в глубине чужого берега, издевательски переливался и подмигивал Гудум.
  
   - Мистика какая-то, - пробормотал Егорка, - когда же я в него попаду теперь?
  
   - Заговариваться начал? - нежно спросила Анжелика, входя кухню. - Ну-ка, в постель...
  
   Оторвала мужа от окна и повела отдыхать, охватив за спину рукой и внимательно глядя под ноги. А в прямоугольнике форточки продолжал насмешливо блистать и жить непонятной жизнью Гудум, недосягаемый и таинственный. Медленно, осторожно засыпая, боясь потревожить ногу, Егорка шепнул себе:
  
   - Гудумчик... рай...
  
   А потом кто-то ехидный и ревнивый четко и медленно сказал:
  
   -Герман.
  
   Но это было уже во сне.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   -18-
   ВАЛЕНКИ, БАССЕЙН И ПЬЯНКА
  
   Лейтенант Абрикосов стоял у прилавка центрального ондарского магазина. Сверху вниз, до колен, он выглядел превосходно. Новая шапка, ладная шинель. На руках - кожаные черные перчатки. А вот от колен до пола громоздились на нем серые и разлапистые валенки, ничуть не соответствующие командно-праздничному облику офицера. Впрочем, сам лейтенант на это внимания не обращал. Он старательно выбирал себе бритвенный прибор из груды тех, что выложила на стеклянную плоскость прилавка слегка ошарашенная продавщица. Несмотря на то, что к ней подходили один за другим покупатели, ее голова, как локатор на цель, все время обращалась к лейтенанту, а проворные руки то оправляли юбку, то волосы, то элегантную кофточку. Сам Абрикосов с того памятного дежурства изменился мало... Хотя, если бы кто внимательно изучал его лицо, то заметил, что оно чуть-чуть посуровело, стало менее юношеским, но осталось еще очень свежим. Взгляд стал более цепким, на женщин он смотрел как бы оценивающе. Нет, не нагло, но видел уже сквозь одежду что-то приятное для него, видел - и оценивал! И еще - чуть попахивало от него спиртным, да, выпил он с майором Петровым по сто грамм коньяка с утра, так как Петров надавал ему заказы перед отправкой на вездеходе в город. Он же, майор Петров, заставил лейтенанта нацепить и эти валенки, напомнив, что на улице тридцать восемь градусов мороза и ветерок, а вездеход может сломаться и по закону подлости именно посередине схваченного льдом лимана.
  
   Анжелика, гордо простучавшая по плиточному полу каблучками модных, но не очень теплых сапог, заметила лейтенанта со спины, хихикнула на его валенки, но тут Абрикосов возьми и обернись! Да еще и уставился на Анжелику, покусывая нижнюю губу. Кстати, ее он и не видел почти, напряженно пересчитывая в уме, хватит ли у него денег на "Жилет-слалом", импортный мыльный крем, две бутылки водки и десять банок пива для майора и французские духи для Хорошенькой.
  
   А вот Анжелика остолбенела. Потом засуетилась, да так, что сползла на висок ее серебристо-темная песцовая шапка, стукнулись колени. Потом ее охватил невиданный жар: пот потек под мышками, по спине и даже из-под шапки. Лейтенант же, решив сложнейшую арифметическую задачу и послав Анжелике автоматическую улыбку, повернулся к прилавку и стал рассчитываться. Сложив в необъятный портфель покупки, он двинулся к выходу. И вот он, опыт с Хорошенькой: боковым зрением нашел высокую, очень красивую и как будто растерянную женщину, двинувшуюся за ним следом. Так, друг за другом, они вышли из магазина, никого не задев, не опрокинув, хотя острый как лазерный луч взгляд продавщицы, все понявшей мгновенно, именно падений и крушений желал им вслед!
  
   Косясь друг на друга, не замечая мороза, кусавшего лейтенанта за уши, а Анжелику за ноги в тонких сапогах, дошли они до крутого спуска у какого-то зеленого ларька, и здесь лейтенант поскользнулся на своих разъезженных валенках, хлопнулся на зад, да так, что у него по шву лопнули брюки сзади! И стал, сидя, подпрыгивая на каждой ступеньке обледенелой лестницы, мчаться вниз. При этом у него прямо подскакивала на голове шапка, которую нельзя было схватить, потому что руками офицер держал портфель. Он возмущенно оглядывался на Анжелику, припрыгивающую рядом, явно пытался что-то сказать, но никак не мог из-за подскакивания на ступеньках! Наконец спуск прекратился, и лейтенант, сидя на мягком сугробчике, гневно возопил:
   -19-
  
   - Почему у вас ступеньки не чистят?! Город называется!
  
   Ужасаясь и радуясь, Анжелика присела перед юношей, поправила ему съехавшую на ухо шапку и стала помогать вставать, тараторя и ахая:
  
   - Никакого порядка! Вы не ушиблись? Меня зовут Анжелика! Вам больно? Вы откуда? А улицы у нас чистят. Иногда! А меня зовут Анжелика!
  
   - Лейтенант Абрикосов! - представился офицер и нырнул рукой под шинель сзади, куда беспрепятственно валил морозный воздух. Ощутив необъятный разрез по шву, он испуганно охнул и покраснел.
  
   Анжелика все поняла. Она обязана теперь была понимать, что происходит с Абрикосовым каждую минуту, каждый миг.
  
   - Брюки порвались? Это ничего! Идемте ко мне, это рядом. Я вам зашью, аккуратно зашью! Ведь я виновата...
  
   - Почему вы, - недоумевал лейтенант, - я сам упал. Валенки виноваты...
  
   - Вы глянули на меня, глянули - и упали! Идемте, идемте. Вон мой дом, рядышком.
  
   - У меня вездеход, - слабо сопротивлялся Абрикосов, - час всего остался. Майору Петрову надо водки купить...
  
   Он потряс портфелем, но Анжелика влекла лейтенанта быстро и сильно. Мелькнули удивленные глаза коллеги по работе, сплетницы Корвычевой, но на это было уже наплевать. Лейтенанта Анжелика уже не отпустила бы и перед дулом автомата.
  
   А через двадцать минут постоянно краснеющий офицер сидел в носках и Егоркином халате, прихлебывал чай с медом и смотрел как быстро и аккуратно эта, ставшая дома еще красивей, женщина зашивала ему брюки. Мелькали длинные ухоженные пальцы, щурились продолговатые серые глаза, спадали с идеально слепленных колен и струились вдоль стройных ног грязноватые офицерские брюки, ведь в дорогу, под валенки, Абрикосов надел что поплоше. А иногда Анжелика поднимала свою тяжелую под копной волос голову, встречалась взглядом с юношей, и тогда почему-то краснели оба.
  
   - Вот и все! - легко встала женщина и подала Абрикосову брюки. - Я отвернусь, буду со стола убирать, а вы одевайтесь.
  
   Неловко, спешно одеваясь, лейтенант оглядывал комнату, в которой ему нравилось решительно все. И тяжелые коричневые, в золотых цветах, шторы на окнах, и веселый четырехрожковый светильник, и темно-желтый диван с подушками-думками, и легкие чашки на блистающем лаком столе. А больше всего нравилась эта, похожая на королеву, женщина...
  
  
   -20-
  
   Толкаясь локтями, они прошли в продолговатую, с двумя подсвечниками по бокам большого зеркала, прихожую.
  
   - Мне на вездеход, - оправдывался лейтенант, - мне надо еще водки и пива купить Петрову, а это его валенки...
  
   Он показывал пальцем на валенки и снова краснел.
  
   "Телефон, спроси телефон", - молила в душе Анжелика.
  
   И вдруг словно кто-то толкнул их в спины. Они качнулись друг к другу, замерли, и поцеловал лейтенант узкие пальцы женщины, потом Анжелика припала губами к его ладони, затем обнялись они сладко и опустились на колени.
  
   - Ты позвонишь? - тихо спросила Анжелика, чуть касаясь губами пряди его темно-русых волос. - Номер запомнишь?
  
   И нашептала ему цифры, зная, что уже не забудет их юноша никогда. Они поцеловались нежно и легко. Лейтенант встал:
  
   - Валенки... - с отчаянием сказал он. - Это все Петров.
  
   - Благословенные валенки!- Анжелика подала ему увесистые страшилы, потом наклонилась помогла Абрикосову обуться.
  
   - Я позвоню обязательно, - прошептал, уходя, лейтенант.
  
   - Завтра в двенадцать я буду дома. Звони, звони, звони!
   И снова обнялись они, но уже судорожно и крепко, словно прощаясь навсегда. Потом прижалась женщина к закрывшейся двери. Необыкновенно светлым и мечтательным стало ее лицо. Зазвонил телефон на стенке в прихожей, параллельный тому, что был в комнате, отрешенно взяла трубку Анжелика, и вдруг стал меняться ее облик. Стареть, что ли? Нет, наверное, но исчезла легкая улыбка, обвисли пряди волос вдоль щек, а плечи опустились устало.
   - Герман, - сухо сказала она, - сегодня не получится. Егорка может прилететь. Нет! В бассейн?..
   Она подумала:
   - Это можно. Во сколько? Со второй группой? Договорились.
   Купаться уже не хотелось. Сплавав раза два по пустой дорожке, куда тренер Герман не пускал девчонок из второй группы, и они теснились на оставшихся двух, Анжелика села на бортик бассейна и опустила в воду ноги. Герман, дав своим подопечным задание, с шумом подтянувшись на руках, выбрался к ней и уселся рядом, прижавшись бедром. Анжелика чуть отодвинулась. Герман невозмутимо снова придвинулся. Анжелика вздохнула. Герман ухмыльнулся и правую свою ладонь прижал к Анжелике вплотную, почти подсунув под ягодицу.
  
   -21-
  
   - Дети смотрят! - возмутилась Анжелика и уже решительно, всерьез отодвинулась от тренера.
  
   - Дети! - ухмыльнулся профессиональный воспитатель юных тел и душ. - Эти телки тебя такому могут научить!
  
   - А их кто учил? Не ты ли?
  
   - С несовершеннолетними не связываюсь. Эй! - он свистнул в свисточек, болтающийся на мускулистой волосатой груди. - Не сачковать! Еще по двести метров на спине! Марш!
  
   Девчонки опрокинулись на спины и замолотили руками и ногами на своих двух дорожках. Третья так и пустовала.
  
   - Что то голосок у вас был не радостный по телефону, - вспомнил Герман, - случилось что?
  
   - Ничего не случилось...
  
   -А что ж тогда встречаться не пожелали? Манкируете, ох, мадам, манкируете...
  
   Герман был очень доволен, что вспомнил такое слово. Он снова повторил:
  
   - Манкируете! Пошли в тренерскую? По-походному, а? Стоячком?
  
   - Герман, Герман! - покачала головой Анжелика и сняла резиновую шапочку. Волосы сразу же хлынули полумокрыми прядями на плечи. - Ты можешь быть все-таки поделикатнее? Понежнее?
  
   - Кажется, до сих пор вы любили что-то поострее и потверже? И пооригинальнее. Что-то я тебя, подруга, не понимаю... Ты смотри!
  
   - Чего смотреть? - удивилась Анжелика. - Грозишь, что ли?
  
   Глянула на тренера и увидела расширенные ноздри, не мигающие холодные глаза и узкую полоску прямо сжатого рта.
  
   - Ого! - сказала женщина. - Готов к труду и обороне!
  
   - Ладно, время покажет, - непонятно буркнул, смягчая взгляд и приводя ноздри в нормальное положение, Герман. - Ты пошла уже?
  
   Он взлетел вслед за Анжеликой на бортик бассейна и попытался войти в раздевалку. Анжелика прижала дверь, прищемив в бедре его ногу, и крикнула так, чтобы услышали девчонки в бассейне:
  
  
   -22-
  
   - Это же женская раздевалка! Уберите ногу!
  
   Дверь захлопнулась. Герман шумно выдохнул воздух, яростно свистнул и прокричал:
  
   - Заканчиваем занятия! В душ - и по домам!
  
   . . .
  
   Сосед по самолетному креслу пахнул потрясающе! Изо рта несло водкой, табаком и чесноком, из-под мышек - одним потом, от ног в черных носках - другим потом, а еще на полу под ним лежала сумка с оттаявшим мясом. И пересесть было некуда! Егорка отворачивал голову, стараясь дышать через рот, но все было напрасно. Правда, оставалось лететь всего минут десять, уже объявили посадку, и самолет начал свои замысловатые повороты над Ондарем. В один из поворотов сосед, пахнув на Егорку всеми ароматами одновременно, навалился и ткнул пальцем в иллюминатор:
  
   - А вон и Гудум видно!
  
   Егорка, забыв о соседе, прижался носом к холодному толстому стеклу. Под правым накренившимся крылом мелькнули изумрудные огоньки, правильные ряды домов, как будто прозрачная крыша длинного, диковинного здания, какие-то быстрые тени, дорожки и все! Потом взметнулась сбоку сопка, самолет взревел и начал опускаться на чуть заснеженную полосу аэропорта.
  
   Жадно вдыхая морозный воздух, оторвавшись, наконец, от соседа, который попросился ночевать к нему, Егорка выбрался из неуклюжего аэропортовского автобуса и радостно улыбнулся - встречал его собственной персоной Ермак Михайлов, он же Шиньон, в мохнатой необъятной шапке и толстом, на подкладе, кожаном пальто.
  
   - Здорово, путешественник! Всех важенок перетрахал? - мило поприветствовал главный журналиста и повлек его к машине.
  
   Там, устроив Егорку на заднем сиденье рядом с собой, он сначала как-то замялся, косясь на молчаливого шофера, потом решительно полез за пазуху, извлек оттуда початую бутылку водки, стакан и так дыхнул на Егорку, что тот немедленно вспомнил соседа по самолету и болезненно сморщился.
  
   - Ну-ну! - предостерег Шиньон. - Не будешь, что ли? Я что - один буду справлять?
  
   - Что справлять? - спросил Егорка, покорно принимая шоколадную конфетку и стакан, куда Шиньон стал заплескивать водку.
  
   - А тебе не все равно? С начальством пить - почет!
  
   Егорка сумел залпом осушить почти полный стакан и, пока Шиньон расправлялся со своей порцией в том же стакане, яростно сжевал конфету.
  
   -23-
  
   - Вперед! - скомандовал Шиньон, и машина покатила напрямик в темнеющее над лиманом небо. - Ну как там, в тундре?
  
   - В тундре? - переспросил Егорка. - В тундре нормально. Олени. Снег чистый. Работают ребята. Если водки нет. В яранге, конечно, кошмар. Привыкать надо, да и о брезгливости забыть. Первый день есть не мог. Потом привык, ничего. А вот в селе... Там - завал. Пьют все поголовно. Из интерната дети домой не хотят идти - там мамы пьяные. И все пьют - и русские, и чукчи. Какой-то шабаш бесовски-пьяный. Целого оленя за бутылку водки продают. И мрут... И поножовщина, драки...
  
   Шиньон, слушавший поначалу молча, вдруг взорвался:
  
   - Это все вы, вы - демократы! Развалили страну! Погоди, придем к власти - все вспомним, всех к ногтю!
  
   - Рехнулся, что ли? - устало спросил Егорка. - Сгнило-то все намного раньше. И что за строй такой был, коль развалился мгновенно? Ну, пересажаешь ты всех, меня в том числе...
  
   - Тебя - нет! Ты - заблуждающийся. Тебя - перевоспитаем.
  
   - В концлагере, что ли ? Проходили уже... Да, пересажаешь, а что ты оленеводам дашь? Да ничего! Твой путь один - продовольственные карточки, очереди и автомат!
  
   - Стой! - вскрикнул Шиньон, и машина остановилась. Налил главный еще полстакана, выпил, наполнил скользкую посудину снова, передал Егорке и ткнул шофера в плечо: - Едем...
  
   Машина снова помчалась по необъятному ледяному полю. Егорка с трудом, расплескивая, но выпил. Шиньон ядовито качал головой:
  
   - Карточки! Очереди! Порядок будет! Понял? Работать будут! Понял? Власть трудящихся будет!
  
   - Да что такое трудящиеся! - взорвался и Егорка. - Если рассуждать по-твоему, то трудящиеся - это только те, у кого партбилет коммунистический в кармане. Да все трудятся! И ненавидимые тобою бизнесмены, и адвокаты, и политики - все трудящиеся! Если же ты хочешь сказать, что у власти будут рабочие и крестьяне - так это бред, глупость и обман! Порядок будет? На кладбище он будет! Видел, сколько кладбищ вдоль трассы от Залива Креста до мыса Шмидта? Работать будут? Да разучились работать! При вас работать разучились, потому что неизвестно на кого работали!
  
   Шиньон пытался перебить собеседника, но Егорка уже кричал:
  
   - Страна вечного эксперимента. Да будь проклят ваш Ильич! Будьте прокляты все, кто берет на себя право подминать судьбы народов под свои бредовые идеи! Несчастные мы! Несчастная страна! Стой!
  
   -24-
  
   Шофер удивленно затормозил. Егорка вырвал бутылку из рук Шиньона и глотнул прямо из горла. Присосался к горлышку и главный, но водки уже не было.
  
   Машина снова помчалась уже вблизи города. Молчал Егорка, сопел, но молчал Шиньон. Затем УАЗик встал, и водитель сказал первые за всю дорогу слова:
  
   - А мы приехали. Будете выходить или спорить дальше?
  
   Вылезли, забыв сумку Егорки, которую шофер увез с собой. Постояли, набычившись и глядя друг на друга. Подъехала задним ходом машина, и сумка Егорки плюхнулась у ног Шиньона.
  
   - Пошли ко мне! - сказал Егорка. - Будем на Гудум смотреть!
  
   - На хрен мне твой Гудум. Выпить есть?
  
   - Найдем...
  
   Тяжело поднялись на четвертый этаж, сталкиваясь и качаясь, открыли дверь, сбросили пальто на пол и ринулись на кухню. Егорка сразу припал к окну, а Шиньон полез в холодильник. Гудум сегодня был особенно ярок и словно звенел. И будто качался... И вдруг раздался сзади рев такой силы, что Егорка втянул голову в плечи и рванул от окна. А Шиньон, держа над головой литровую бутылку водки и восхищенно глядя на нее, пел, надуваясь и краснея:
  
   - Никто тебя не любит так, как я! Никто тебя не выпьет так, как я! Стаканы! Закусь! Пьем за Родину!
  
   Выпили за Родину. Потом за Чукотку. Заедали все икрой, которую черпали чайными ложками из трехлитровой банки. Вскоре оказались в ближней комнате, и Шиньон стал яростно трясти Егорку за плечи.
  
   - Ты плясать умеешь? А! Не умеешь, так как ты - демократ!
  
   - Умею! - упорствовал Егорка. - Умею!
  
   Потом Егорка узрел пляшущего Шиньона и вдруг понял, что и сам пляшет посредине комнаты. Узрел и то, что волосы главного сегодня не сползали с лысины. Он так заинтересовался, что, преодолевая туман и бред, подошел к потному, пыхтящему в плясе Шиньону и разглядел у него на макушке пластмассовую заколку, скрепляющую поднятые от ушей волосы. Это его так рассмешило, что он повалился на диван, но промахнулся и оказался на полу, дрыгая ногами и хохоча во все горло. Шиньон удивленно посмотрел на него, начал было заправлять рубашку в брюки, но неожиданно тоже захохотал и повалился на пол рядом с Егоркой. И так, лежа на полу и дергаясь в смехе, встретили они Анжелику и Германа, осторожно входящих в комнату.
  
   - Это кто? - спросил главный, тыча пальцами в ошеломленную парочку.
   -25-
  
   - Это картина "Допрос коммунистов", - с трудом ответил Егорка. -Они... ничего не скажут.
  
   -И не надо! Это - пан спортсмен! Я узнал! А че ему надо у тебя? Он - че, к Анжелике лезет? В концлагерь врага народа! В лагерную пыль!
  
   - Я Анжелику провожал, - струсил Герман и попятился, - я пойду...
  
   - Стой! - серьезно приказал Шиньон, целеустремленно встал, схватил со стола недопитый стакан и подошел к тренеру, послушно застывшему у двери. - Пей, спортсмен!
  
   -Я чайку бы...
  
   Шиньон поднес к губам Германа стакан, тот взял его, выпил водку и мгновенно исчез.
  
   - Он ушел в небытие! - констатировал Шиньон и снова повалился на пол.
  
   - Пальто твое не украдет? - забеспокоился Егорка.
  
   - Ребята, вы с чего это? - обрела наконец дар речи Анжелика и вдруг улыбнулась широко и весело, ведь Герман-то ушел! - Ребята, кушать будете? А мне выпить оставили?
  
   - Будем, но сначала посмотрим на Гудум!
  
   На сей раз Шиньон послушался. Они припали к форточке, при этом Егорка смотрел на противоположный берег, где яростно и беспорядочно качались огни Гудума, а Шиньон упорно выискивал его где-то в небе.
  
   - Дай слово! - сказал Егорка.
  
   - Даю! - сразу ответил Шиньон.
  
   - Отправишь меня завтра в Гудум?!
  
   - Отправлю! - сказал Шиньон.
  
   -Дай слово!
  
   -Даю!
  
   - К столу! - позвала Анжелика.
  
   - Ты дал слово?
  
   -Даю!
  
   - О чем слово? - упорствовал хозяин.
   -26-
  
   - О том... о Гудуме, там будем в Думе! - Шиньон рассмеялся собственному остроумию.
  
   - Молодец! Дал слово - держись!
  
   - К столу! - взывала Анжелика.
  
   Они сели к столу, где уже что-то чернело и белело в тарелках. Враз подняли стопки, покивали снисходительно улыбающейся Анжелике, тоже взявшей в руку стопку, и враз выпили. Вот тут-то и кончилась их сознательная жизнь на сегодняшний день. До следующего утра...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   -27-
  
  
   ВТОРАЯ ПОПЫТКА
  
   Шиньон стоял возле тихо фырчащей машины в накинутом на плечи пальто, сдвинутой на лоб шапке и о чем-то сосредоточенно думал. Егорка уместил на заднее сиденье журналистский магнитофон, сумку (Анжелика наказала купить там яблок подешевле) и сказал:
  
   - Ты генералу позвони сразу, чтобы пропуск заказали.
  
   - Позвоню, - мрачно пообещал Шиньон, - ты только скажи, с какого хрена мы вчера так набрались?
  
   - Тю! - удивился Егорка. - Так ты же справлял...
  
   - Что справлял?
  
   - Откуда я знаю. Что-то справлял. Ты мне в машине сказал, помнишь? Что один не хочешь справлять!
  
   - Ни хрена не помню. Ты вот в Гудум собрался, алкоголик, а за командировку еще не отчитался.
  
   - Сегодня после обеда и отчитаюсь, - успокоил главного Егорка и только взялся за ручку дверцы, как образовался вокруг мужчин суматошный вихрь, воплощенный в Марьяну Чмарину с громадным кофром на плече.
  
   - А вы куда? - удивился Шиньон.
  
   - Как куда?! - ужаснулась Чмарина, распахивая дверцу и заталкивая в салон кофр. - В Горняцкий! Там забастовала бригада проходчиков. Вы что, не помните?
  
   Судя по всему, Шиньон не помнил ничего из вчерашней жизни. Он махнул рукой, страдальчески сморщился на умоляющий взгляд Егорки и сказал, уходя в двери редакции:
  
   - Забросьте ее в Горняцкий, а на обратном пути подберете.
  
   - Я не вещь, чтобы меня подбирать! - немедленно среагировала Чмарина, уже удобно устроившись на переднем сиденье. Потом весело повернулась к шоферу. - Володечка, сначала заедем ко мне - я торбаса надену. В шахте холодно.
  
   Хорошее, доброе настроение, охватившее Егорку сутра, стало таять неуклонно. За те пять минут, что ехали до ее дома, Марьяна обвинила Шиньона в бездарности, молодого Беглова в верхоглядстве, Егорку в мягкотелости, чукчей в неприязненном отношении к эскимосам, а шоферу объяснила, как надо правильно ехать задним ходом, чтобы не зацепить дом. Переобувалась она ровно полчаса, и когда все-таки снова угнездилась на сиденье, Егорка заметил, что вдоль улицы полетел снежок.
   -28-
  
   - Я чаю попила! - сообщила весело Чмарина. - Не ехать же голодной! Меня и стошнить может.
  
   Володя, не любивший говорить вообще, а в особенности с женщинами, вдруг буркнул:
  
   - Могли и предупредить. Мы успели бы туда и обратно съездить...
  
   - Правда? - удивилась Чмарина и засмеялась. - Я понимаю - ты шутишь. Туда надо час ехать...
  
   Егорка, стиснув зубы, смотрел вперед. Снежок, быстро летевший навстречу, начал густеть. Володя включил "дворники". Машина осторожно, переваливаясь на снежно-ледяных колдобинах у берега, выбралась на лед и ходко пошла по укатанной трассе. А снег валил все плотнее и плотнее. Вскоре стал слышен и ветер. Чмарина забеспокоилась:
  
   - Мы, наверное, не проедем. Ничего не видно. Володя, поворачивай назад!
  
   - Прошу не командовать! - тихо, но с нажимом сказал Егорка. - Машину заказывал я! Я! И если бы не твое гнусное чаепитие, мы уже были как минимум в Горняцком.
  
   - Чаепитие гнусным быть не может, - все-таки ответила Чмарина и, помолчав, добавила. - Все равно не проедем...
  
   Володя вел машину уже медленно, напряженно всматриваясь в стекло, где "дворники" не успевали счищать валивший снег. Потом машина стала вздрагивать от мощнеющих с каждой минутой ударов ветра. Проскочил встречный самосвал, причем увидеть его смогли в УАЗике только тогда, когда его черное рыло возникло в метре от машины. А потом навалилась снежная мгла под какофонический аккомпанемент ветра. Машина встала.
  
   - Что делать будем? - обернулся Володя к Егорке, и журналист уловил на его лице тревогу.
  
   - А что надо? - спросил дрогнувшим голосом желавший заплакать Егорка. - В Гудум уж никак?
  
   - Никуда никак, - так замысловато ответил Володя. - Дороги вообще не видно, а сейчас и занесет ее.
  
   -Домой! Домой! - заметалась на своем месте Чмарина. - Вы Чукотки не знаете, вам все хиханьки да хаханьки! Замерзнем здесь!
  
   - Надо вылезать? - спросил Егорка. - Я?
  
   - А кто же? Вы с машиной сейчас не справитесь. А я все-таки десять лет за рулем. Сразу после армии. И там за рулем.
  
  
   -29-
  
   Володе явно не хотелось выбираться в пургу, и Егорка послушно вылез из машины, с трудом раскрыв дверцу. Ветер сразу же попытался отделить его от УАЗа, но нагнувшись, набросив на голову капюшон пуховика, прохватываемого ветром насквозь, журналист утвердился перед капотом, развернулся и пошел головой вперед. Машина тронулась следом. "А ведь я все равно в Гудум иду", - подумалось Егорке. Он обернулся и ахнул. Непостижимо как, но машину развернуло, или развернул ее Володя на сто восемьдесят градусов, и она стояла к журналисту залепленным снегом кузовом. Егорка обреченно обошел ее, встал спереди, покосился туда, где должен был быть Гудум и решительно двинулся в обратную сторону. Дорогу он ощущал четко, но через десять шагов оказался по колени в сугробе, уже наметенном посредине трассы. Володя яростно засигналил. Егорка посторонился, и УАЗ рывком, отчаянно преодолел сугроб. Егорка добежал до остановившейся машины и влез в салон.
  
   - Погрейтесь! - крикнул Володя, - я сам попробую проехать. Машина поковыляла вперед.
  
   Егорка, отдыхиваясь и стряхивая снег, спросил:
  
   - Ты сам развернулся?
  
   - Если б! - ответил Володя, почти прижавшись носом к лобовому стеклу. - На чистый лед выехали, нас и развернуло...
  
   - Как пух, как пух понесло! - с трепетом сообщила Марьяна. - Не тряси на меня снег, я вся мокрая буду!
  
   - Черт нас развернул, - прошептал Егорка.
  
   Машина встала.
  
   - Вылезайте, - виновато сказал Володя. - Ничего не вижу...
   Шесть раз покидал машину журналист и шел вперед, толкаемый сзади плотным, как боксерские перчатки, ветром. Несколько раз машина штурмовала сугробы, шесть раз Егорку прохватывало ветром до окоченения, и шесть раз по несколько минут отогревался он в блаженно теплом салоне. А Марьяна уснула, откинув голову на спинку сиденья, сладко всхрапывая и вытянув коротенькие ножки в расшитых бисером торбасах.
  
   На считанные минуты заснул и Егорка, упав головой и грудью на кофр Чмариной, когда машина, одолев за два часа путь, проходимый ею обычно за 15-20 минут, помчалась по городу, где виднелись редкие, согнувшиеся фигурки прохожих. Проснулся он оттого, что Володя осторожно тряс его за плечо:
  
   - Бегите домой! И сразу - в горячую ванну!
  
   - Я тоже, - очнулась и Чмарина, глянула в боковое стекло и возмутилась, - а почему сначала меня не отвезли? Я ведь женщина!
  
   -30-
  
   - Ты... ты... - Чмарина! - сквозь стиснутые зубы простонал Егорка. - Вези ее, Володя, вези как можно дальше от меня!...
  
   А еще через пару часиков, когда выпив полстакана коньяка, почти прокипяченный в ванне Егорка сел за пельмени, прекратился заоконный рев ветра, свалила со стекол белая мгла, и нагло замелькали за лиманом остренькие, зеленые глазки Гудума.
  
   - Этого не может быть! Это бред! - орал Егорка, несчетный раз то бросаясь к кухонному окну, то выбегая в комнату, где встречал его терпеливый взгляд Анжелики. - Мистика! Ты объясни, объясни, что происходит! Что?! Кто так ворожит, кому я мешаю? Я ж так с ума сойду! Я в Гудум хочу!
  
   На прихваченных морозом щеках Егорки цвел неровный румянец, из потрескавшейся нижней губы сочилась кровь. Нелеп и забавен он был в полосатом коротком халате, откуда выбрасывались его худые, остроколенные ноги в теплых мохнатых носках.
  
   - Завтра поедешь, - успокаивала жена, - завтра или послезавтра. Доедай пельмени.
  
   - Не хочу есть. Что ж такое происходит, что ж происходит?
   -Тебе плохо!?
  
   И, действительно, пропал куда-то аппетит, сухо и противно стало во рту. Егорка снова ринулся на кухню, распахнул форточку. Гудум был на месте. Сзади неслышно подошла Анжелика и повернула мужа за плечи к себе.
  
   -Дай тебе губу кремом помажу. Потрескалась вся.
  
   Коснулась ладонью лба Егорки и расширила удивленно глаза:
  
   - Да ты же горишь весь!..
  
   В час ночи "скорая" отвезла окутанного знобящим жаром Егорку в больницу. Диагноз был мгновенным и точным - воспаление легких!
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   -31-
  
   ПАЛАТА НОМЕР ШЕСТЬ
  
   (начало)
  
   Четыре дня Егорку мотало в жару. Чаще всего, когда сознание замутнялось окончательно, в воспаленном мозгу возникали видения пожара. Огонь полыхал в деревянном легком городке, пламя вырывалось из окон, как свечи горели высокие тополя, горела почему-то речка, но совсем не было в городке людей. Летала лишь, пронзая огненные сполохи, странно знакомая черная птица и каркала оглушительно. Егорка громко и испуганно кричал:
  
   - Горит Гудум! Спасите Гаврюху!
  
   Кто-то появлялся в волнующемся мареве, что-то кололо в руку или сзади, пожар кончался, приходила прохлада. Зато возникали лица. Это был старый знакомый, врач Сергей Сокарь, который должен был быть в Заливе Креста - это Егорка знал точно, появлялся капитан Ергин, но без ворона на плече, женские лица в белых колпаках. Проявлялось окно напротив кровати, и Егорка пытался встать и глянуть в него, чтобы увидеть Гудум. А потом наступило окончательное прояснение, и нарисовался сидящим на стуле возле Егорки действительно Сергей Сокарь, худющий, с залысинами над иронично прищуренными глазами.
  
   - Очухался, наконец? - как-то буднично спросил Сокарь. - Ну и задал ты нам работенку...
  
   - А ты что здесь делаешь? - начал медленно восстанавливать свою речь Егорка.
  
   -Да работаю! Уже второй месяц. Переехал из Залива Креста.
  
   - А я где? - еще плохо соображал Егорка.
  
   - В палате номер шесть окружной больницы.
  
   - Это хорошо. А что со мной?
  
   - Двухстороннее воспаление легких.
  
   - С двух сторон воспалилось?
  
   - Именно. Но это еще не все....
  
   - Воспаление мозга, что ли ?
  
   - Возможно. Но это доказывать надо. А вот диабет сахарный есть. Песок в почках есть тоже... Что еще тебе сказать?
  
  
   -32-
  
   - Хватит, - еле выталкивая слова попросил Егорка, - и так столько приятных новостей сообщил, что хо... хочется петь...
  
   - А я могу тебе при каждом посещении анекдот веселый рассказывать.
  
   - Давай первый, - сказал Егорка и устало закрыл глаза.
  
   Сокарь хмыкнул и заговорил приподнято:
  
   - Везет санитар больного на каталке. Тот говорит:
  
   - Миленький, хороший мой, может, все-таки отвезете в палату?
  
   А санитар в ответ:
  
   - Нет! Врач сказал в морг - значит в морг!
  
   Егорка попытался покачать головой:
  
   - Очень... веселый анекдот. К месту. Сергей, а Гудум отсюда видно?
  
   - Гудум? Нет. Его из хирургического видно. То-то ты все кричал в бреду - "Гудум горит!" У тебя там друг живет?
  
   -Нет, никто... не живет.
  
   -А Гаврюха? Ты все пытался его спасти?
  
   -Это птица.
  
   - А Гаврюха погиб! - донесся голос Ергина откуда-то из угла. - Собака загрызла соседская!
  
   Откуда появился голос - Егорка сегодня не узнал. Он уже изнемог и успел ощутить только руку Сокаря на лбу и услышать его слова:
  
   - Отдыхай и набирайся сил...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   -33-
   РЕВНИВЦЫ
  
   Лейтенант Абрикосов засыпал. Еще полчаса назад он страстно и нежно ласкал изнемогающую от наслаждения Анжелику, а сейчас, пытаясь оправдаться и жалея возлюбленную, бормотал:
  
   -Я с дежурства... У нас сейчас круто. Я немножко подремлю. Я люблю... А потом...
  
   И уснул намертво, приоткрыв рот и свесив с дивана крупную руку с неровными, но очень чистыми ногтями. Анжелика улыбнулась, накрыла друга легким китайским покрывалом и присела рядышком, поглаживая лейтенанта по чуть влажной голове. Потом вздохнула и задумалась. Это была уже пятая встреча влюбленных. Первая состоялась только тогда, когда Анжелика узнала, что Егорка начал выздоравливать. Не могла она в те дни, когда муж метался в бреду, пригласить к себе лейтенанта, названивавшего ей каждый день утром и вечером. А потом он пришел - взволнованный, слегка испуганный и удивительно послушный. Это было ни на что не похоже. И понесло женщину в двух потоках - радостного наслаждения и нетерпеливого ожидания. Не обращала внимания Анжелика на косенькие улыбочки коллег, не видела и не слышала сатанеющего от злобы Германа. Был только Абрикосов и ожидание его.
  
   Кто-то позвонил в дверь. Лейтенант и не вздрогнул. Настороженная Анжелика плотно закрыла дверь в комнату и на цыпочках вышла в прихожую. В глазке карикатурно обрисовалась какая-то незнакомая женщина, и Анжелика успокоено спросила:
  
   - Кто там?
  
   - Телеграмма, - кашлянула за дверью женщина. Анжелика открыла дверь. Незнакомка вошла резко и застыла посредине просторной прихожей, крепко сжав в обеих руках сумочку. Потом она увидела себя в зеркале, машинально поправила шапку, и Анжелика вдруг поняла:
  
   - Вы - Хорошенькая?
  
   Женщина кивнула головой и сглотнула слюну. Они постояли молча, осматривая друг друга с головы до ног. Взгляд Хорошенькой, поначалу острый и напряженный, как струна гитары, начал как-то меняться. Анжелика в бело-красных лучах двухцветного светильника, отраженного еще и зеркалом, выглядела и чудно, и странно. Хорошенькая покосилась на зеркало и отошла влево так, чтобы в зеркале ее не было видно совсем. И опять все поняла Анжелика, но и тени превосходства не мелькнуло на ее лице.
  
   - Он спит, - вдруг выдохнула Анжелика и даже палец к губам приложила.
  
   - Он после дежурства ночь не спал, -хрипло заметила Хорошенькая и вдруг села на небольшой сундучок.
  
   Ноги не держали ее.
  
   - Вам что-нибудь надо? - спросила подрагивающим голосом Анжелика.
  
   -34-
  
   - То, что мне нужно - может только он дать.- А ты... Я думала ты другая.
  
   - Какая? - Анжелика прислонилась к стене.
  
   - Старше. Страшнее. А ты... теперь понятно. У тебя же муж есть?
  
   - Есть.
  
   - Так как вы будете?
  
   - Не знаю. Но если он скажет - уйду сразу. А вы, вы пришли, чтобы...
  
   - Чтобы убить тебя! - громко сказала Хорошенькая, рывками завозилась в сумочке и извлекла оттуда черный и злобный пистолет. - Вот заряженный! Что теперь делать? Я не смогу...
  
   И заплакала, сначала тихо, потом все громче и громче. Анжелика крепилась минутку, потом заголосила тоже, присела перед маленьким несчастным сержантом и обняла ее за плечи. Выпал из рук Хорошенькой страшный пистолет, и долго-долго две женщины отдавались с наслаждением плачу, грея, обнимая и понимая друг друга.
  
   - Не разбудим? - спросила, судорожно вздыхая, Хорошенькая.
  
   - Нет. Он спит после дежурства крепко.
  
   - Знаю! - сердито подтвердила сержант. - Все и без тебя знаю.
  
   - Понимаю, понимаю...
  
   - Ничего ты понять не можешь, - сурово и горько прошептала Хорошенькая. - Вот когда потеряешь его - тогда поймешь. Можно посмотреть?
  
   - Можно! - без колебаний разрешила Анжелика.
  
   Женщины неслышно прошли по коридору, и хозяйка открыла дверь. Лейтенант спал на боку, спиной к ним, и они увидели только стриженый затылок и пятки, выпрастанные из-под розового покрывала.
  
   Переглянулись молча и также осторожно вернулись в прихожую. Хорошенькая подняла с половика пистолет и засунула его в сумку. Анжелика вдруг сказала:
  
   - Простите меня!
  
   - Не за что, - снова чуть не заплакала сержант. - Ты - береги его. Он мальчишка еще. Ты старше его?
  
   - Ровесники.
   -35-
  
   - А муж?
  
   - Старше меня на десять лет.
  
   - И чего ты за молодого замуж не вышла...
  
   Хорошенькая тихо подошла к зеркалу и горестно оглядела себя
  
   - А я старше его на пять лет. Конечно, все напрасно. Когда-нибудь это произошло бы. Но так быстро, так быстро...
  
   Снова часто закапали слезы. Всхлипнула и Анжелика. Хорошенькая все-таки пересилилась, достала косметичку и начала приводить себя в порядок.
  
   - Вы хорошая, - сообщила ей Анжелика.
  
   - Знаю! - резко и гулко, как в начале встречи, ответила сержант. - Он тоже хороший. Ты не говори ему ничего.
  
   - Хорошо. А... откуда вы узнали?
  
   - Письмишко прислали. Кто-то очень хороший написал. Подписался - Ваш друг. Ну, все, марафет-то навела, а толку?
  
   Повернулась к хозяйке и, содрогнувшись, Анжелика увидела совершенно бездонные глаза, плавающее в каком-то море горечи и тоски. Анжелика не могла оторвать взора от глаз сержанта. Так смотрим мы на калек и умирающих с жалостью и жутким любопытством.
  
   - Не смотри так, подруга - попросила Хорошенькая. - Не надо.
  
   Анжелика отвернулась. Тихо прихлопнулась дверь, и в прихожей остались только две Анжелики - одна напротив двери, а другая - в длинном, потускневшей от переживаний зеркале. Вот тут-то подкосились ноги и у Анжелики. Рухнула она на тот же сундучок. Посидела минут пять и стала тихонечко всхлипывать. Слез уже не было, поэтому стала представлять женщина, что Хорошенькая могла и выстрелить, и что из-за этого могло бы случиться. Хорошего ничего не было бы, и Анжелика перестала всхлипывать и рассердилась:
  
   - Тоже мне подруга! С пистолетом пришла. Это что ж такое? Прямо в дом с пистолетом!
  
   А тут снова прозвенел звонок. Решительно встала хозяйка, распахнула дверь и попятилась перед уверенно двинувшейся на нее Корвычевой.
  
   - Можно войти? - баском спросила грузная, рябая учительница истории, когда уже и дверь-то закрылась за ней.
  
  
   -36-
  
   - А в чем дело, Авдотья Перикловна? - спросила, не пускающая ее дальше, в глубь квартиры, хозяйка. - Я занята...
  
   - Знаем,чем ты занята, - удовлетворенно и радостно ответила историчка и ткнула пальцем в лейтенантскую шинель, скромно висевшую возле шубы Анжелики, - вот что коллега! Мы, педагогический коллектив третьей школы, требуем прекратить твои... твое бл...ство! Да, я не боюсь этого слова! Высокая мораль - основа учительской деятельности! Как ты смеешь так себя вести! На глазах всего города, педагогического коллектива, детей!
  
   Голос ее задрожал, она всхлипнула, а воспаленные, в мелких красных жилках и в обрамлении дряблых век глаза стали совершенно безумны. Анжелика знала, что Корвычева бьет детей, что когда она болеет, то в школе наступает праздник, знала и то, что Корвычева просто стерва и психопатка. Но знала Анжелика, что Корвычева бывает и труслива перед неожиданным отпором.
  
   - Коллега! - проникновенно продолжила Корвычева. - Посмотри на себя со стороны! Тебе надо крепить семью, рожать детей! А ты? Где наш моральный кодекс? И предупреждаю - если ты не бросишь своего вояку - я завтра же соберу коллектив и выступлю там!
  
   - Не выступишь, подруга, - спокойно и язвительно ответила Анжелика.
  
   - Это почему? - искренне изумилась историчка. - Выступлю обязательно. Это мой долг.
  
   -А не выступишь потому, потому что нельзя выступать с изуродованной рожей! - сказала Анжелика, придвинулась и вонзила все десять остро отточенных ногтей в щеки и уши Корвычевой.
  
   Два раза сумела повторить свою режущую операцию Анжелика, затем открыла дверь, развернула пораженную шоком историчку к себе спиной и одним ударом ноги в зад вышвырнула ее на лестничную клетку. И тут же прислушалась: лейтенант еще явно спал.
  
   А за дверью происходило следующее. Сдуру Корвычева замолотила в дверь Анжелики, которую та, естественно, не открывала. Высунулись соседи, увидели окровавленную, растрепанную бабу, ломившуюся в чужую дверь, и пригрозили вызвать милицию. Всё поняв, Корвычева с грохотом и завыванием слетела вниз, где навстречу ей метнулась широкоплечая мужская фигура.
  
   - Ну как? - тревожно спросила фигура. - Что с вами, Авдотья Перикловна? Кровь откуда? Из носа?
  
   -Из носа? Из души, дурак! Это ты, ты виноват, доносчик поганый! - взревела историчка и не ладонью, а тяжелым и влажным кулаком хряпнула Германа в глаз.
  
   Слетела с мужика шапка прямо под сапоги учительницы, та яростно потоптала дорогой мужской головной убор из норки, потом, прикрыв лицо воротником шубы, кинулась на улицу. Через минутку, нацепив истерзанную шапку, вышел на морозец и Герман, не
   -37-
  
   замечая, как стремительно, вспухая и раскрашиваясь в синее и красное, закрывает его левый глаз и щеку громаднейший синяк.
  
   ...Лейтенант проснулся и сразу зашарил вокруг руками. Анжелика подсунулась сбоку, Абрикосов торопливо распахнул ее халат и припал еще сухими губами к груди женщины.
  
   - У нас еще есть почти час, у меня пятый урок, - шепнула Анжелика, закрывая глаза и принимая на себя его горячее тело.
  
   Потом лейтенант, уже немножко спеша, одевался. Анжелика любила смотреть, как одевается ее возлюбленный. Абрикосов все делал быстро, четко, и приятно было видеть как легкое и юное тело превращается в строгую и мощную фигуру офицера. Смотрела уже сидя в кресле, покойно бросив руки вдоль тела.
  
   - У нас сейчас строго! - говорил Абрикосов. - Новый командир части прибыл. Майору Петрову влепили выговор с занесением! Он уже почти не пьет на дежурстве.
  
   - А ты? - спросила Анжелика. - Ты ведь стал частенько выпивать?
  
   - На дежурстве - ни-ни! - успокоил лейтенант. - Анжел, а на дорожку можно? Чуть-чуть?
  
   Анжелика вздохнула и принесла ему стопочку коньяка и ломтик яблока. Лейтенант лихо выпил и стал оправдываться:
  
   - Нет, мне дежурить только завтра. Я еще отосплюсь. Ты не думай...
  
   - Ничего я не думаю, - нежно сказала женщина, встала, уронив халат, и от души и размашисто обняла друга. - Только вот что нам делать дальше - не знаю. Через неделю муж будет дома.
  
   - Переезжай ко мне, - просто сказал Абрикосов. - Только расскажи ему все.
  
   - А ты расскажешь все своему сержанту? - затаенно спросила Анжелика.
  
   - Придется, - нахмурился и задумался лейтенант, - только жалко ее.
  
   - А мне жалко его. Но что-то придется делать. Я без тебя уже не могу.
  
   - А я без тебя, - улыбнулся офицер...
   На улице мороз серьезно принялся за уши Абрикосова, и тот, на ходу потирая их, быстро двинулся к автобусной остановке. За ним пошел какой-то странный мужик в хорошей, добротной одежде, но с громадным бандитским фингалом под глазом. Как будто что-то хотел сказать ему этот мужик, и лейтенант даже шаг умерил свой. Но мужик так и не сказал ничего до самой автобусной остановки. А там дождался, когда Абрикосов вошел в салон и уселся на заднем сиденье, сплюнул и резко повернул назад. Автобус двинулся в путь через лиман, мужик обернулся и колюче проводил его взглядом.
   -38-
  
   ПАЛАТА НОМЕР ШЕСТЬ
   (продолжение)
  
   - Ну, еще двадцать проколов в заднице - и ты на свободе, - так шутил Сергей Сокарь на очередной встрече с больным Егоркой. -Думаю, не больше недели проторчишь. Анализы твои приходят в норму. Морг тебе уж никак не светит, как бы ты ни мечтал! Отдыхай...
  
   Сокарь приподнялся, делая вид, что ничего не помнит, но Егорка был начеку:
  
   -А анекдот?
  
   - Старик! - взмолился врач. - Я подсчитал - тридцать три анекдота и без повторов. Пожалей эскулапа... Ты же почти здоров.
  
   - Почти! - с ударением повторил Егорка. - А раз почти - гони анекдот, а то умру.
  
   - Умрет! - подтвердил Ергин, сосед Егорки по палате, и подошел поближе. - Гена, подтверди!
  
   Гена, молодой и красивый чукча из приморского села Лорино, подтвердил глуховатым голосом со своей кровати:
  
   -Умрет от тоски.
  
   Сокарь задумался и вспомнил:
  
   - Анекдот хохляцкий!
  
   - Не про морг? - спросил Егорка.
  
   - Нет. В армии два хохла старшины проверяют списки молодого пополнения. Один и говорит:
  
   - Глянь, Кривожопко, какая фамилия смешная - Петров!
  
   - И у меня, товарищ Мордоворотенко, есть солдат со смешной фамилией - Федоров!
  
   Ергин прыснул и согнулся от смеха. Повеселел и Егорка. Гена чуть прищурил свои темные глаза. Четвертый сосед, пожилой и грузный пенсионер, просто спал.
  
   - Ну, пошел я! - оповестил врач и двинулся из палаты. Потом задержался у двери:
  
   - Ходят слухи, что один журналист частенько в одну женскую палату ходит, в хирургическом отделении. А там девушка есть молоденькая. Перегородку в носу ей оперировали. Ничего девочка...
  
   - Мы в окно смотрим, - смущенно дернулся Егорка.
   -39-
   Засмеялись все, кроме пенсионера.
  
   Сокарь махнул рукой:
  
   - В окно? На Гудум, что ли? На Гудум?
  
   Сокарь спрашивал настойчиво, с какой-то тайной, второй мыслью. Егорка ответил настороженно и тревожно:
  
   - Просто смотрим.
  
   - Хорошо бы... А то один больной тоже любил смотреть в окно. НЛО выискивал. .Выяснилось - крыша поехала. Сейчас в психушке.
  
   Егорка обильно вспотел, а Гена и Ергин снова рассмеялись. Сергей остро глянул напоследок на журналиста и вышел. Тут же появилась важная медсестра с подносом, на котором лежали острожалые шприцы. И пошли они пронзать могучий зад Ергина, сухощавые ягодицы Гены, бесформенную пятую точку пенсионера, с трудом проснувшегося и тяжко, с оханьем повернувшегося на живот. Получил свою колющую порцию лекарств и Егорка. Затем с двумя капельницами в руках вошла молодая, кокетливая медсестра в коротеньком и в обтяжечку халатике. Поставив штативы возле коек пенсионера и Егорки, она быстро наладила поступление раствора в руку старика, а потом принялась вводить иглу в вену журналиста. Девушка стояла спиной к капитану, наклонившись, и тот, как завороженный, все клонил и клонил голову вниз и вбок, не в силах оторвать взгляда от выпукло обрисовавшегося задика медсестры и ее обнаженных ног. Егорка это видел ясно и неожиданно рассмеялся. Медсестра ойкнула, игла выскочила из ее рук, Ергин шумно вздохнул и сел на койке.
  
   - Что тут смешного, больной? - рассердилась девушка. - У меня игла чуть на пол не упала. А она стерильная!
  
   - Простите, милая, - все еще улыбался Егорка. - анекдот вспомнил.
  
   - Вам болеть надо, а не анекдоты вспоминать! - возмущенно хлопала длиннейшими ресницами сестра. - Давайте снова руку! Сожмите кулак!
  
   Дело пошло на лад. Скрипнув, игла проколола кожу и вену. Медсестра завершила операцию и, победоносно вздернув голову, вышла из палаты. Ергин проводил ее восхищенным взглядом и сообщил сам себе:
  
   -Жалко выписываться. Она бы полюбила меня сегодня.
  
   Он снова завалился на койку, посмотрел с минуту в потолок и вдруг зафилософствовал:
  
   - Все течет, все изменяется. Жизнь стала не такой уж плохой. Сейчас можно реализовать себя везде. Надо только все во время учуять! И работать! Для бездельников и тунеядцев - да, жизнь стала страшной. А я? Я гениально перестроился! И сейчас буду
   -40-
  
   баллотироваться на должность мэра Ондаря. И выиграю! Потому что знаю, чего хотят портовики, рабочие... А вот ты, Гена, как сейчас живешь?
  
   Парень медленно повернул голову и медленно ответил:
  
   - Я живу нормально. Только законы надо менять.
  
   - Какие законы? - спросил Ергин и достал записную книжечку из тумбочки: он уже явно готовился к предвыборной борьбе.
  
   - Многие. Свобода нужна. Вот морж появляется возле берега. Надо в море выходить - а без разрешения пограничников - нельзя. А пока получишь разрешение - морж уходит. Разрешить надо нам свободную продажу своих изделий везде - и за границей. Дотации нужно - но их не в город давать, где наши чиновники от жира уже задыхаются, а в села на приобретение оружия, вельботов, моторов и байдар. Мы сейчас на байдары переходим. Национальные зоны нужны...
  
   - Резервации? - спросил Ергин, энергично записывающий все в книжечку.
  
   - Что-то похожее. А то мы и язык свой забываем. И водку надо запретить. Мы погибаем от водки! Мы не можем сами с ней справиться... Это не наш напиток.
  
   -А ваш какой? - поинтересовался Ергин.
  
   - У нас не было водки. Шаманы ели мухоморы, чтобы возбудиться. Наши (он долго искал слово) организмы не готовы к спиртному. Мы испорчены вами, вашей (он снова поискал слово) цивилизацией... А вот моя бригада все время в море. Кита добываем, моржей, нерп. Вот наша работа, вот наша жизнь. И эту работу мы делаем лучше всех. Надо, чтобы нам не мешали!..
  
   Ергин заспорил о том, что никто им сейчас не мешает. Егорка, не слушая их, все не мог отделаться от чувства тревоги после разговора с врачом и испуганно вопрошал себя: "Что же происходит? Неужели что-то тронулось в его психике? Это из-за Гудума? Не может быть. Тогда почему он ходит в ту палату? К этой маленькой девушке? А окно, а россыпь болезненно влекущих огней? Там ведь просто поселок, военный поселок!" А вслух и с наслаждением сказал:
  
   - Гудум...
  
   Никто, слава Богу, его слабого возгласа не заметил. В палате стало тихо. Повернувшись ко всем темным узким лицом заснул Гена. Ушел веселый Ергин. Вскоре забылся и Егорка.
  
   В пять часов вечера пришла Анжелика. Никак не мог понять Егорка, что происходит с женой. К ее яркой, острой красоте прибавилось что-то новое. Другими стали движения: как будто и быстрее, но и нежнее! Глаза смотрели словно сквозь мужа, да и сквозь все окружающее. Похудело лицо, а походка из уверенной, вызывающей стала вьющейся,
   -41-
  
   девичьей, что ли? Изменились и передачи. Она заваливала Егорку домашней стряпней, дорогими фруктами и соками. Вот и сейчас она принесла великолепное жаркое, пирог с кетой, маринованные грибы, салат из огурцов и помидоров, бананы, груши и вишневый компот.
  
   - Ты думаешь это можно съесть даже всей палатой?
  
   - Еще принесу! - не слушая, витая в чем-то своем, ответила Анжелика.
  
   -Ты как будто вину заглаживаешь. - пошутил Егорка. - Аль влюбилась?
  
   Анжелика, наконец, увидела мужа. Сдвинула брови, но вместо гневной отповеди наклонилась, поцеловала его в лоб и встала:
  
   - Мне пора! Да, я договорилась с Шиньоном: когда будешь выписываться - машину за тобой он пришлет.
  
   И пошла в какой-то свой новый мир - легкая как утренний свет, с вьющимися за спиной волосами. Сжало сердце, и Егорка посидел еще немного. В просторной комнате свиданий народу было мало. Группа молодежи сбилась в уголке вокруг парня с забинтованной ногой, и оттуда доносились смех и девчоночьи глупые вскрики. Две пожилые пары чинно беседовали на своих скамеечках. А напротив, у гардероба, сидели девушка с белой нашлепкой под носом и полная женщина в мутоновой шубе. Девушка все косилась на Егорку, и тот слегка маханул ей рукой. Это была Даша из хирургического, куда и бегал каждый вечер журналист. Девушка вспыхнула, тоже махнула рукой, а ее мама повернула голову и холодно, и недоверчиво оглядела журналиста.
  
   - Это все вам! - ухнул Егорка на стол тяжеленную сумку и вытащил из нее лишь четыре груши, связку бананов и компот из вишни. Кроме этого...
  
   - У тебя жена на складе работает? - мрачно поинтересовался Ергин. - Или уже и в школьных столовых воруют?
  
   Его сегодня так и не выписали, и поэтому он сидел насупленный и недовольный. Гена сразу же включил электрический чайник и, смахнув со стола двух тараканов, расставил тарелки. Егорка передернулся.
  
   - Тараканов не любишь? - зло заметил Ергин. - А они тоже жить хотят.
  
   - Пусть живут, но не за счет моей жизни, - ответил Егорка. - Лопайте все! А в школьных столовых воровали всегда...
  
   - Это верно, и это я учту в предвыборной борьбе, - согласился Ергин, придвинулся к еде и захватил полную ложку жаркого. - Эх, не располнеть бы с ваших ужинов. Гена, не стесняйся, такой халявы больше нигде нет!
  
  
   -42-
  
   Егорка еле дождался конца ужина, где он поклевал только салат, потом получил последнюю порцию уколов, проглотил горсть таблеток и с трудом, почти дрожа от нетерпения, посидел в палате еще полчаса. Ергин, сразу завалившийся после еды на свою койку, иронично наблюдал журналиста и, когда он встал и двинулся к выходу, сообщил:
  
   - За совращение несовершеннолетних полагается от двух до шести лет!
  
   - Она совершеннолетняя! - ответил Егорка. - Ей уже девятнадцать лет. А, кстати, сегодня дежурит та самая медсестра, что нам капельницы ставила.
  
   - Да ты что! - ахнул Ергин и взволнованно сел.- Сегодня я полюблю ее!
  
   Журналист прошел длинный коридор терапевтического отделения, прошел через ледяную и темную лестничную клетку, где висел тяжелый металлический телефон-автомат, осторожно приоткрыл дверь с табличкой "Хирургическое отделение" и очутился в квадратной комнате, где напротив телевизора сидели больные. Мужчин и женщин, собравшихся здесь, объединяло одно - наличие белых повязок на самых различных частях тела и костыли различных размеров и конфигураций. Дело в том, что хирургическое отделение соседствовало с травматологическим, а комната с телевизором была общей. Егорка тихо прошел сзади травмированных и, наконец, оказался там, куда и рвался всей душой. Напротив палаты с номером... шесть, но уже в хирургическом отделении. Приоткрыл дверь и был встречен еще на пороге доброжелательным напевом укутанной в шаль женщины, вторая вязала длинный шарф, сидя на ближней к двери койке:
  
   - Пришел, пришел наш кавалер и кормилец! И что-то принес вкусненькое. О! Компот! Да еще и вишневый! Бананы! Груши! Всё - за это можете всю ночь быть вместе... Дашенька, сегодня можно все!
  
   - Вот еще! - проворчала худенькая женщина, лежащая с книгой, но банан и грушу взяла без колебаний.
  
   А Дашенька, взволнованная и счастливая, уже поднесла Егорке кружку с кофе и тарелку, где лежал банан и половинка груши. Егорка вернул ей тарелку, строго приказав:
  
   - Фрукты ешь сама! Я их уже вот так наелся!
   Провел рукой по горлу и покосился на темное окно.
  
   Дашенька поняла:
  
   - Пойдемте в окно смотреть?
  
   Они прижались носами к стеклу. Гудум был виден прекрасно. Егорка зашептал:
  
   - Представь - небольшие дома. В них теплые комнаты с каминами, большими часами, старинными коврами, гобеленами...
  
   - А что это? - тихо спросила девушка.
   -43-
  
   - Тоже ковры, но с рисунками.
  
   - Я поняла, поняла, - смутилась Дашенька. - Я знаю! Просто я с вами все забываю...
  
   Егорка покосился на нее, и в который раз его охватило спокойное и надежное тепло, плывущее от этой полногрудой и тихой девушки, которая так умеет слушать и смотреть.
  
   - И еще - все женщины там красивы и молоды, дети веселые и добрые. Вечерами собираются большие семьи. Играют, поют. И все-все любят друг друга. А летом там струятся водопады, в чистой речке плещется серебристая форель, высокие тополя подлечивают легкое небо. Там легко дышится, там нет преступлений и роли, нет подлости и зависти. Это Гудум.
  
   - Это Гудум, - тихо повторила Дашенька. - но это сказка?
  
   - Наверно... но это и любовь. - еще тише сказал Егорка.
  
   - Любовь, - не услышал, а скорее почувствовал Eгорка.
  
   И вдруг оба вздрогнули. Что-то мрачное и тяжелое тронуло их. Дашенька испуганно поежилась и чуть прикрыла легкими веками свои ясные глаза:
  
   - Мне стало страшно.
  
   - Что-то случилось! И где-то близко. - подтвердил Егорка и еще раз глянул в окно.
  
   Гудум тоже потускнел и начал закрываться темным и низким облаком. Сникли огни и потемнел весь заоконный мир. Постояли еще немного. Егорка вздохнул:
  
   - Я пойду?
  
   - Оставайтесь, оставайтесь! Мы вам и постельку прикроем, чтобы никто не помешал... - снова запела женщина.
  
   - Да нет, - стеснительно ответил Егорка. - потом как-нибудь, на воле.
  
   - Я провожу вас, можно? - спросила девушка.
  
   Они быстро прошли притемненный коридор и пустую комнату с уже выключенным телевизором, остановились возле телефона-автомата на холодной лестнице и осторожно поцеловались. Егорка прижал к себе вздрагивающую девушку и еще раз поцеловал в теплые, с легким и чистым дыханием губы, стараясь не задеть нашлепку под вздернутым носом.
  
   - Спокойной ночи? - спросила Дашенька;
  
   - Спокойной ночи! - ответил Егорка. - И передай привет Гудуму...
   Возле своей палаты Егорку ошеломило обилие людей и света. Из открытых дверей Ергин и Гена вместе с дежурной медсестрой выталкивали каталку, на которой прикрытое
   -44-
  
   простыней лежало чье-то тело.
  
   - Пенсионер помер! - сообщил Ергин. - Полчаса назад. Вдруг сел, крикнул что-то и опрокинулся. Вот так...
  
   Через несколько минут стало тихо. Взбудораженные больные разошлись по палатам, снова потемнело в коридоре, только в палате номер шесть горели все лампы. Вскоре вернулись Ергин и Гена. Капитан плотно поставил на стол двухсотграммовую склянку.
  
   - Чистый медицинский спирт дали! - Ергин покосился на кровать, где лежал только скрученный в рулон голый матрас. - Помянем старика...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   -45-
   РЯДОВОЙ И СЕРЖАНТ
  
   Сыпал легкий снежок, и возникла под фонарем длинная фигура в солдатской шинели. Хорошенькая оглянулась. Рядовой Гутин, сутулый и унылый, смотрел на нее влажными собачьими глазами.
  
   - Ну что тебе из-под меня надо? - спросила сержант. - Ну что ты ходишь за мной?
   Гутин шмыгнул носом, качнулся и сделал шажок к Хорошенькой.
  
   - Скажи что-нибудь! - потребовала сержант.
   Гутин приблизился еще на шажок и вдруг скрипуче продекламировал:
  
   И мне как всем такой же жребий
   Мерещится в туманной мгле:
   Опять любить ее на небе,
   А изменить ей на земле...
  
   - Стихи, - удивилась сержант. - сто лет мне их никто не читал. Сам написал?
  
   - Да! - присвоил себе стихи Эдгара По рядовой Гутин.
  
   - Смотри какой молодец. Постой, - спохватилась сержант, - ты ведь не ужинал? Все время за мной ходил?
  
   Гутин пожал плечами. Хорошенькая решилась:
  
   - Так! Знаешь, где я живу? Тихонечко пройдешь сзади, там дверь не закрыта. Тихонечко! И в седьмую комнату. Моя подруга в город умотала до утра. Но не сразу иди, минут через десять. Накормлю ужином за твои страдания.
  
   Маленький сержант завернула за угол и пошла по идеально прямой, чисто выметенной и ярко освещенной улице Гудума к себе в общежитие. Гутин, покачавшись на месте, вскоре двинулся за ней.
  
   В крохотной комнатке на две кровати, где пахло духами и табачным дымом, Хорошенькая первым делом накормила долговязого солдата. Тот старательно съел яичницу, кусок колбасы, два куска хлеба с маслом и кабачковой икрой, потом начал пить большую кружку кофе со сгущенным молоком, хрустя заодно галетой. Хорошенькая сидела на своей кровати, задумчиво курила, иногда смотрела на неинтересного гостя, но чаще в окно, где весело кружились, как мошкара, снежинки вокруг высокого фонаря.
  
   - Поел? - рассеянно спросила сержант. - Ну, тогда до свидания. Стихи в следующий раз почитаешь...
  
   Она сначала ничего не поняла. Гутин встал, положил ей на плечи тяжелые ладони и потянулся к лицу вытянутыми, еще лоснящимися губами. Хорошенькая попыталась легко отодвинуть солдата, но не тут-то было. Он весь напрягся, и женщина почувствовала под
  
   -46-
  
   пальцами его сильные мышцы, повалил на кровать, закрыл ее рот губами, а костистыми коленями стал больно раздвигать ноги.
  
   -Ах ты, гад, ах ты, салага несчастный, - с яростным шепотом извивалась под ним Хорошенькая, - стихи пришел читать... Ну, перестань, перестань! Закричу сейчас!
  
   Гутин будто ничего не слышал. Он закрыл глаза, сопел, а железные пальцы уже расстегнули ворот ее форменной рубашки, одна рука больно стиснула женскую грудь, вторая нырнула под взбитую юбку. И тут сержант вскрикнула:
  
   - Смирно!
  
   Гутин открыл глаза, лежа на женщине, повел вокруг головой, и... чудо! Встал послушно, уронив при этом стул, и шумно выдохнул воздух. Хорошенькая мгновенно привела себя в порядок и разозлилась всерьез:
  
   - Ты что себе позволяешь? Я его в гости привела, накормила, а он, ни слова не говоря, полез! Ты за кого меня принимаешь, Гутин?
  
   - А че? - вдруг обиженно сказал солдат. - Офицерам можно, а рядовому, значит, нет?
  
   - Каким офицерам? - задохнулась сержант. - Ты что говоришь? Ты знаешь, что тебе будет за это?
  
   - Ничего не будет, - угрюмо ответил солдат. - вы меня сами позвали... А лейтенант уже за вас не заступится. Не нужны вы ему. А я тоже человек. Покедова...
  
   - Ты идиот, дурак! - пустила ему вслед Хорошенькая. - Кретин! Тоже человек... Козел!
  
   За окном также безмятежно метались снежинки, а Хорошенькая с остановившимися глазами сидела на разворошенной постели. Потом ей стало смешно. Она хмыкнула раз, другой, взвизгнула и с величайшим усилием, укусив себя за ладонь, погасила зарождавшуюся истерику, а затем вскочила, порыскала на полочках и достала чистый листок бумаги...
  
   Этот же листок, но уже с текстом и заголовком "Рапорт" минут через двадцать лег на стол перед припозднившимся на службу майором Петровым. Тот прочел его внимательно, оглядел взъерошенного сержанта и мягко спросил:
  
   - Невтерпеж?
  
   Это странное, неуставное слово подкосило женщину. Она рухнула на стул и все-таки не заплакала, а только всхлипнула два раза.
  
   - И куда ж ты поедешь? - тихо спросил майор.
  
   - У меня есть родня в Подмосковье, - опустошенно ответила Хорошенькая, - там устроюсь...
   -47-
  
   - Я тебе сделаю лучше. Оформлю перевод в Подмосковье, у нас запрос есть на твою специальность. Чего тебе все ломать? Поедешь за казенный счет, там дослужишь до конца срока. С родней повстречаешься...
  
   - Когда ехать? Завтра можно? - с надеждой поднялась со стула сержант. - Миленький, товарищ майор, скорей бы!
  
   - Сделаю все, что могу, - майор встал. - А может, с Абрикосовым поговорить?
  
   - Нет, что вы! - Хорошенькая замахала руками. - Там все глухо... Просвета быть не может, и здесь я не могу, не могу!
  
   Снова превозмогла свою слезную боль женщина-сержант, выпрямилась и уже по-уставному обратилась к офицеру:
  
   - Разрешите идти?
  
   Четко повернулась и ушла совсем.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   -48-
   ПАЛАТА НОМЕР ШЕСТЬ
   (окончание)
  
   Егорка торопливо складывал в полиэтиленовый мешок нехитрые больничные пожитки: мыльницу, зубные щетку и пасту, одеколон, бритвенный прибор, книги. Накопилось много банок и тарелок. Банки Гена отнес на кухню, а тарелки Егорка, чертыхаясь вполголоса, запихивал в мешок, уже готовый лопнуть.
  
   - Все? - спросил новый сосед по палате вместо выписавшегося вчера Ергина, худой и нервный геолог с навеки обожженным солнцем лицом и очень плохими зубами.
  
   - Все как будто... - Егорка оглядел стол, потрепанные стены, неуютные койки, мятые занавески и вдруг подивился той грусти, что зашевелилась в душе. А что жалеть? Тихую скуку вечеров, невкусную еду, тараканов, властвующих здесь ночами? А может, жаль того ощущения защищенности, что дает больница? Или... жаль встреч с тихой и светлой девушкой из такой же палаты номер шесть?
  
   - Тогда присядем, - приказал геолог, - а то уже курить пора идти.
   Посидели с минутку втроем. Четвертая койка, где умер четыре дня назад пенсионер, так и пустовала, хотя и была уже застлана свежим бельем. Егорка встал:
  
   - Ну, счастливо оставаться и поскорее выздороветь.
   Он пожал сильную ладонь Гены, и тот скупо улыбнулся:
  
   - Не попадайте больше сюда. И приезжайте в гости в Лорино. В море вас возьму!
  
   - Согласен! - ответил Егорка, а из коридора уже манил его геолог, нетерпеливо разминающий папиросу.
  
   Они вышли на лестничную клетку возле повеселевшего днем телефона-автомата, и там их встретила Анжелика, сразу накинувшая на мужа шубу и забравшая у него пакет. Геолог, узревший Анжелику впервые, так и застыл в холодных объятиях лестничной клетки, забыв закурить, забыв и попрощаться с соседом по палате. Егорка улыбнулся про себя, кивнул геологу и осторожно пошел вниз за женой, которая вела себя суетливо и нервно.
  
   - Мне в школу надо, - быстро говорила она, - Шиньон отвезет нас поочередно. Дома обед готов, я приду часиков в семь. Поскучаешь один... А в школу мне обязательно надо...
  
   - Погоди, - остановился Егорка. - Я сейчас. Жди в машине.
  
   Он, шагая через две ступеньки, вернулся на свой этаж, где геолог задумчиво дымил из быстро тающей папиросы, прошел в хирургическое и столкнулся лицом к лицу прямо у дверей коридора с Дашенькой.
  
   - Ой! - сказала девушка. - А я стою, стою... Думаю: придет прощаться или нет?
  
   -49-
  
   Голос у нее подрагивал, а в глазах были и радость, и страдание ожидания.
  
   - Пришел. - тяжело запыхавшись, поведал Егорка. - Ты, ты звони мне всегда. Я...
  
   Он наклонился и поцеловал ее маленькие пальчики, потом в губы. Дашенька провела ладонью по его лбу, вытирая пот:
  
   - Вы так простудитесь, вам же нельзя.
  
   - Ничего, - снял ее руку со лба журналист и поцеловал влажную ладонь, - звони, Дашенька... Я пошел...
  
   - Позвоню, - донеслось вслед.
  
   В машине Шиньон, сидевший за рулем, небрежно протянул ладонь коллеге:
  
   - Привет, хиляк. Все вы, демократы, на здоровье слабы. Едем?
  
   - Сначала в школу. - заказала Анжелика.
  
   Никто, как обычно, не заметил, что в самом углу притаился мальчик, не видевший Егорку уже более месяца. Он все это время блуждал в детских приключениях, где играл со своими сверстниками. Очень хорошо было ему там, он заигрывался, потеряв счет дням. А оказался мальчик здесь лишь тогда, когда вдруг почувствовал, что в жизни его друга вот-вот произойдет что-то значительное и, может, радостное. Что? Он еще не знал...
  
   Анжелика выбралась из УАЗа, махнула рукой и скрылась за высокими дверями школы. Шиньон проследил за ней насупленным взглядом и вдруг спросил:
  
   -Любишь жену?
  
   - Спроси что полегче. - ответил Егорка и распахнул шубу: его, еще слабого, бросало то в жар, то в холод.
  
   - А чего легче? - как бы удивился главный. - Красива как богиня, да и умна, очень умна! Давай покатаемся. Город посмотришь, а?
  
   - Давай, - согласился Егорка, - даже спасибо скажу.
  
   Машина поколесила по улицам с полувесенним, замызганным и кое-где подтаявшим снегом, по которому уже прямо, не сгибаясь и не прячась от мороза или ветра, улыбаясь солнцу, шли немногочисленные прохожие... Затем УАЗ попыхтел на крутых, вдоль сопок подъемах и остановился на краю высокого карьера, откуда строители и дорожники забирают гравий для своих нужд. Внизу был виден весь Ондарь, а далее - грязный, с черными полукружьями дорог, лиман. Берег за лиманом был чуть прикрыт недвижимо висевшей дымкой. Над Гудумом же изгибались и свивались в диковинные, какие-то змеиные объятья темно-серые облака. Посидели молча. Егорка спросил:
  
   -50-
  
   - А чего ты моими чувствами заинтересовался.
  
   - Так... Просто не пойму вас. Как будто пара всем на славу. А холодные вы...
  
   - Ух ты... - удивился Егорка. - Тонко как.
  
   Шиньон тяжело, но как-то по-доброму вздохнул и полуобернулся к журналисту:
  
   - Я же помню вас другими, - сказал он, - в Заливе Креста...
  
   - В Заливе Креста, - перебил Егорка, - мы уже были другими. Вот до Залива ты нас не знал, А там было все - любовь, страсть, надежды... А потом это случилось..
  
   - Что случилось? - спросил главный.
  
   Насторожился и замер мальчик. Егорка нехотя сказал:
  
   - Да так, одна история. Потом расскажу. И что-то там после неё сломалось. Понимаешь, я уже четыре года после того живу по одной заповеди: все происходит потому, что не может не происходить. И вторая - никому не мешать... А Анжелика... Бог ее знает. Наверное, мне к тому же надоело быть все время ее спутником. Не ведущим, не лидером - а спутником. Где она - везде вожделенные мужики, знаки внимания ей и фальшивые улыбки дружбы - мне... А может - все еще проще: просто не любит она меня. Ты знаешь, последние годы я ласки у нее опрашиваю! Представляешь?
  
   - А в постели как?
  
   - Когда как. Но все реже и реже мы просто балдеем. А чаще отбываем номер. Но я ее не виню. Глубоко убежден, что во всем виноват мужчина. Значит, нет от меня волны, нет призыва...
  
   - И ты ничему не хочешь мешать?
  
   - Если бы не та история...
  
   - Да какая? - спросил уже с раздражением Шиньон и даже шапку снял - волосы хлынули на уши, и мутно зажелтело голое темя.
  
   Мальчик весь обратился во внимание, но опять Егорка ушел от ответа:
  
   - Не о ней сейчас речь. С Анжеликой еще в Заливе я стал расставаться душой. Все с друзей началось. Наш же дом открыт для всех был...
  
   - Помню! - кивнул главный.
  
  
   -51-
  
   - Ну вот. Друзей море - и все мужчины. При ней меня не слушают, при ней я все время в положении отвечающего, а не спрашивающего. И воля ее - сильнее моей. Борьбу за лидерство я проиграл. И проиграл сам, уступив ей после... после всего. Да, Ермак, и, конечно, той любви, что была и какая просто должна быть между супругами за шесть лет замужества - нет. Вот в больнице я к девчушке привязался, ей всего девятнадцать. И сразу почувствовал - я перед ней лидер, она моя спутница. Но и не только это. Какие-то ниточки у нас есть непостижимые... Связывают нас. Понимаешь, мне страшно - и ей страшно. Мне радостно - и она улыбается. Старик у нас в палате помер, так мы в другой палате оба это почувствовали. А Анжелика... да я вообще не знаю, когда ей хорошо и когда плохо! Как будто между нами прозрачная, но очень прочная ткань. Все видно хорошо, а как захочешь приблизиться - застреваешь и путаешься в ней. Так лучше не мешать...
  
   -А если у нее появится хахаль с твоим "не мешаю никому". И здесь не будешь мешать?
  
   - Не знаю. Но скорее всего - нет!
  
   - Ну ты даешь! - выдохнул Шиньон. - Ты же мужик!
  
   - При чём здесь мужик... Что я решу твоим "мужик"? Бить, что ли? Из дому гнать? Так она, если захочет, уйдет сама.
  
   Егорка уже устал говорить. Мальчик это понял и стал гладить его по голове.
  
   - Гнилая твоя теория, - заговорил Шиньон. - До Толстого с его непротивлением злу и насилию не дотянул, застрял где-то посередине. Какого-то стержня нет. Решительности нет. Потому тебя и зовут все Егоркой, а пора уж и Егором Егоровичем стать. Правильно?
  
   - Не знаю. Как меня зовут - плевать! А, кстати, насчет решительности - я свои убеждения не меняю ни в каких ситуациях. Это что ? Это и есть моя решительность. И давай закроем эту тему, а то опять на политику скатимся.
  
   - Давай, - согласился Шиньон. - А почему детей у вас нет?
  
   -Так, - помолчав, ответил Егорка. - Нет и нет.
  
   Шиньон отвернулся. Мальчику стало грустно и скучно. Он собрался выбраться из машины, но главный включил мотор, и УАЗик покатил в город.
  
   - Я тут с Сокарем говорил, - неуверенно сказал Шиньон, - ты что, с этим Гудумом, действительно, с ума сходишь? Ты не обижайся, я по-товарищески...
  
   Егорка неискренне захохотал:
  
   - Ну, врач, ну, психолог! Да просто съездить туда хочу! Вот и дурачусь у окна.
  
  
   -52-
  
   - Дурачишься? Так вот! - уже уверенней сказал главный. - Завтра я повезу тебя в Гудум, чтобы из тебя дурь вышла. Посмотришь на него сам. Обыкновенный военный поселок. И бабы там такие же как везде, и также трахаться хотят. А мужики водку пьют и службу несут А дети писаются и какаются в пеленки!
  
   Егорку словно корежило от этих слов. Он крикнул:
  
   - Не получится, Ермак, никак не получится!
  
   - Почему? Я и пропуск заказал.
  
   - Будет или пурга или землетрясение... Может, пожар, а может вообще, воина начнется. Именно завтра.
  
   | - Прогноз погоды идеальный на несколько дней! Сегодня выспись завтра будь готов! Действительно, дурью маешься!
  
   - Я же еще больным считаюсь...
  
   - А мне начхать! Завтра в десять утра будь готов как штык.
  
   - Да тебе-то это зачем? - простонал Егорка и с ужасом почувствовал, что он боится ехать в Гудум.
  
   -Да хоть одному демократу мозги вправлю... Совесть свою партийную очищу...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   -53-
   БЕНЕФИС ГЕРМАНА
  
   За окнами бесновалась весенняя мокрая пурга. Егорка удовлетворенно улыбнулся и глянул на стенные часы. Было десять часов. На журнальном столике возле дивана тренькнул телефон.
  
   - Ты что, колдун? - не поздоровавшись загудел в трубке голос Шиньона. - Замело насмерть!
  
   - Я ж говорил...
  
   - Говорил, говорил... Хреновина какая-то... Завтра проедем.
  
   - Не проедем.
  
   - Накаркаешь - не проедем! Ладно. У меня для тебя две новости приятные.
  
   И замолчал, посапывая и вздыхая.
  
   - Говори.
  
   - Через пять дней я улетаю. В Хабаровск
  
   - Командировка?
  
   - Если бы. Совсем.
  
   Наступило молчание. Первым снова заговорил как бы смущенно Шиньон:
  
   -Ты не горюй. Одним ярым коммунистом на Чукотке меньше станет. Понимаешь, так получилось. Там мать больная, а дом большой. Работу дают. А здесь я ничего хорошего не вижу. Да дело не в этом...
  
   -Оставляешь меня, Шиньон, я ведь без друзей живу... Один. А ты...- голос Егорки дрогнул и наполнился грустью.
  
   - Так это правда, - вскричал главный, - что меня Шиньоном зовут?
  
   -Да, а ты не знал?
  
   Как будто обиделась сама телефонная трубка, словно надулась.
  
   Потом забубнила:
  
   - Я вам устрою напоследок, устрою... Я ведь Шиньон для вас...
  
   - Ерунда это, у всех клички. Я вот - Егорка! Чмарина - Чмарина! Ты лучше вторую приятную новость скажи.
   -54-
  
   - У Германа жена сбежала. И знаешь к кому - к Сокарю!
  
   Это приятная новость?
  
   - Дурак ты, Егорка. Ты что, Германа любишь?
  
   - Не люблю, конечно, но...
  
   - А раз не любишь, то - приятная! Ладно, друг, ко мне люди пришли...
  
   -Ты когда улетаешь? - крикнул Егорка.
  
   Трубка сообщила быстро:
  
   - Через неделю. Надеюсь, проводить придешь?
  
   - Куда ж я денусь, - и Егорка откинулся на подушку.
  
   Новость об отъезде Ермака словно мягким молотом приглушила его. Он полежал молча, пытаясь что-то осмыслить, но ничего не получалось. Тогда он встал, влез в теплые тапочки, отстиранный халат пошел погулять по ставшей неожиданно большой квартире. Рядом с ним, уцепившись за рукав, шел мальчик. Оказалось, что когда ноги еще ватные, а дыхание трудное, квартира становится громадной и труднопроходимой. Но они все-таки погуляли по коридорам, посидели в дальней комнате, где лежала небольшая шкура белого медведя с расплющенной головой, стоял письменный стол, а по бокам веселой речки и леса на фотообоях устроились два уютных кресла. На чистейшей кухне он прочел записку, положенную на никелированный поднос: "На завтрак - котлеты и салат. На обед - приду и накормлю сама. Лекарства в комнате на столике. Ц... -Анж."
  
   А есть-то и не хотелось. Егорка попытался вспомнить прошедшую ночь. Она была странной и трудной. Сначала их словно бросило другу к другу. И поцелуи были искренние, и желание проснулось. Но только-только они начали привычную прелюдию, как словно что-то отшвырнуло друг от друга. И не только его - но и Анжелику! Как будто перестали они быть мужчиной и женщиной вообще! Еще минут пять он пытался и целовать жену и путешествовать руками по ее идеальному телу. Но руки ленились, пальцы путались и замирали, а губы не хотели целовать! Выход нашла Анжелика:
  
   - Тебе же нельзя еще, Егор! Ты же болен. Спи спокойно!
  
   И уснула мгновенно, непритворно! А Егорка лежал еще долго, вперив взгляд в окно, иногда касаясь руками жены. Потом он, рисуя в воображении греховные и сладострастные картины, все-таки заставил себя захотеть жену. Тогда он навалился на Анжелику и торопливо, грубо, боясь, что пропадет желание, вошел в нее. И она, болезненно вскрикнув, уступила безвольно, не открывая глаз, но показалось Егорке, что мелькнула на ее лице тень неприязни или, не дай Бог, отвращения...
  
  
   -55-
  
   Попил Егорка кофе, прислушиваясь к тяжким ударам ветра и его ошалелым завываниям. Снова тренькнул телефон. И голос Дашеньки залепетал:
  
   -Доброе утро... Вы выспались? Вы знаете, у меня новость такая...
  
   - Приятная? - со страхом спросил Егорка.
  
   -Да нет, не очень. Вы простите, что я вам звоню, но меня забирают лечиться дальше, в Магадан. Как только пурга кончится - меня увезут. Осложнение нашли.
  
   - Вы сговорились? - дрожащим голосом спросил журналист.
  
   - Нет, что вы! - не поняла Дашенька. - Я ни с кем не сговаривалась. Но ведь я вернусь скоро. Сделают операцию - и домой!
  
   - Возвращайся обязательно! - взмолился журналист. -А то мне не с кем на Гудум смотреть!
  
   - Конечно! - повеселел голос девушки. - Но вы ни с кем не смотрите, ждите меня! Хорошо?
  
   - Жду, жду, жду...
  
   До прихода жены Егорка опустошенно валялся на диване, пытался читать, а мальчик все ходил по красивой квартире, скучал и косился на друга. Помочь сейчас чем-либо он не мог, и от этого настроение было тихим и плаксивым.
  
   Потом был еще телефонный звонок с молчанием в трубке, и еще один, тоже с молчанием. Но первое молчание было как бы испуганным, а второе показалось Егорке напряженным и злым. Приход Анжелики немного расшевелил обоих. Егорка все-таки поел борща, глядя в тарелку и вяло двигая ложкой. Анжелика, думая о своем, легко и словно во сне ходила по комнатам, о чем-то заговаривала и сама обрывала свои речи. А потом связно сказала:
  
   - Егор, я приду сегодня поздно. У нас девичник.
  
   И добавила торопливо и убеждающе:
  
   - Ты ее не знаешь - новый педагог. Но приду до двенадцати. Обещаю...
  
   Егорка согласно кивнул головой и, хотя глаза жены при этом метнулись и завесились чем-то сразу, ничего-ничего не спросил. День потек к своему окончанию совсем скучно. Пурга, правда, стала стихать, и Егорка многозначительно ухмыльнулся. Через окна стали заглядывать сумерки, и только -только Егорка стал засыпать, как весело и нагло забренчал звонок входной двери. Журналист, чертыхаясь про себя и на ходу стряхивая сонную одурь, вышел в прихожую и спросил:
  
   -56-
  
   - Кто там?
  
   Жесткий и в то же время колеблющийся голос ответил:
  
   - Герман!
  
   - Герман!
  
   Голос этот произвел странные события. Анжелика, заканчивающая последний урок себя в школе, уронила мел и чуть не потеряла сознание, когда наклонилась за ним. Абрикосов, выпрыгивающий из автобуса в Ондаре, поскользнулся и больно ударился коленом. При этом у него и сердце екнуло. Мальчику в прихожей стало так страшно, что он немедленно покинул ее и спрятался на кухне за синей портьерой. Муторно стало на душе и у Егорки, но он открыл дверь и как мог приветливее сказал:
  
   - Заходи.
  
   На кухне, где мужчины уселись друг против друга, и хозяин, следуя неписаным северным законам, поставил не спрашивая на стол и водку, и закуску, сразу же воцарилась атмосфера тревоги. Она была в бегающих глазах Германа, в складках портьеры, где прятался мальчик, во внезапно наступившей тишине за окном.
  
   - Подожди пить, - глухо сказал Герман, когда Егорка наполнил стопки и придвинул одну к гостю, - разговор есть...
  
   Тревога стала еще ощутимей. Глаза Германа бегали все быстрей и быстрей, потом вдруг остановились и превратились в две колючие точки:
  
   - Разговор мужской. О твоей жене...
  
   Молчание стало тяжелым. Герман вдруг схватил свою стопку и выпил. Лунатически выпил и Егорка. И оба не закусили ничем...
  
   - Так вот, - решился Герман, - твоя супруга открыто встречается с одним офицером из Гудума.
  
   - Из Гудума? - ошеломленно привстал хозяин. - Из Гудума?
  
   -Да какая тебе разница откуда? - злобно удивился Герман. - Главное - дурит она тебя. Пока ты там болел, они в твоей квартире, в твоей постели валялись! Понял? Об этом вся школа знает, весь город!
  
   - Теперь и я знаю, - прошептал Егорка и окаменел будто.
  
   А Герман сам налил по полной стопке и выпил свою снова разом. Покосился на Егорку. Тот как будто спокойно сидел на своем месте.
  
   -57-
  
   - Вот так, - вздохнул Герман, - мы им верим, все отдаем, а они, суки, нас как дурачков кидают. Вон, моя тоже к этому врачишке рванула. К хилатуре этой Но ведь не сразу, а? Дурила ведь меня?
  
   - А... зачем ты мне все... рассказал? - спросил, морщясь как от зубной боли, Егорка. -Зачем?
  
   - Мы ж товарищи по несчастью! Мы ж мужики! Братья!
  
   Глянул Егорка в эти маленькие, врущие глаза, и просветилось все вокруг, и вспомнил и понял все обманутый муж, словно протерли влажной тряпкой грязное стекло.
  
   - Нет, Герман, дело не в этом. Ты что-то не договариваешь, и я знаю - что! Ты... встречался с Анжеликой, встречался? Правда? Ну, говори...
  
   Герман испугался, это было видно, но глянул он на слабые после болезни руки журналиста, на его покрытый испариной лоб, худые плечи и встал:
  
   - Встречался! Трахал ее и здесь, и в тренерской своей! Везде. Как Сидорову козу драл! Но я думал, что любит она меня!
  
   -Тебя?
  
   - Меня!! Я что - хуже тебя? Хуже? Хуже того лейтенантика сопливого?
  
   - Хуже, - глухо ответил Егорка. - Хуже... Потому что ты пришел сделать всем плохо. Никому от твоей правды хорошо не стало, никому! Ты грязью сочишься...
  
   - Мне что, одному плохо должно быть? Нет уж - и вы подергайтесь! Меня, значит, мордой в грязь - и жена, и Анжелика твоя... А я ничего? X... вам всем!
  
   - Вали отсюда! - попросил, глядя в стол, Егорка и потянул к себе узкий и острый хлебный турецкий нож.
  
   - Ножом не балуй, интеллигент! - Герман все-таки отодвинулся к двери. - А фамилия лейтенантика - Абрикосов. Сейчас они встречаются на квартирке одной ее подруги. Ох, и дурак же ты. В новоселье я ее трахал в той комнате, пока ты в окно смотрел. Ты что, слепой? А? Ну ладно...
  
   Он попятился из кухни, потому что Егорка встал с ножом в руках.
  
   Герман примирительно поднял ладонь:
  
   - Я что - я уже прошлое. Ну, был грех, так им здесь все грешат. Главное не во мне, а в них. У них серьезно! Любовь! И пошлют они тебя к е...й матери и очень скоро. Так что делай выводы!
  
   -58-
  
   Он шарахнулся в коридор, так как Егорку мотнуло от слабости прямо к двери. Герман уже из прихожей крикнул напоследок плаксиво и зло:
  
   - Всем нам жизнь попортили! Я тоже могу нож взять. Фамилия его Абрикосов! Запомни! А адресок, где они встречаются, я у зеркала оставляю! Пока, родственничек!
  
   ...Сумерки были везде. В коридоре, комнатах, совершенно темной кухне и в разваливающейся душе Егорки. Лишь оттуда, с другой стороны радостно и облегченно переливались огни Гудума. Егорка, вцепившись в прохладный подоконник срывающимися пальцами, шептал сквозь мелкие слезы, текущие в рот и на грудь:
  
   - Да что же это, да что же? Какая грязь, какая яма! Откуда все это свалилось, откуда? Что ж, ничего светлого уже и нет? Ничего?
  
   Он горестно качал головой, раскачивался в темноте, пытался скрипеть зубами, но от слабости ничего не получалось:
  
   - А я один остался. Неужели я один? Где же все? Да - один, один, один... И как жалко, как жалко... жалко...
  
   Он не понимал, чего жалеет, но уцепился за это слово и показалось ему, что кто-то тоже сказал шепотом и тонко:
  
   -Жалко...
  
   У него похолодела кожа, он отодвинулся от окна, осторожно оглянулся и всмотрелся в совершенно черный угол, где сбились в волнующийся комок маленькие и как будто теплые тени. На миг перехватило дыхание, и стало совершенно жутко.
  
   - Андрей? - тихо-тихо спросил Егорка. - Андрюшенька?
  
   Тени явственно и отчаянно заметались в том углу, отделились от портьеры и мягким, и теплым комком плеснулись к его ногам. Светлый ужас объял Егорку, он медленно, мучительно вглядываясь в смутные очертания живых теней, опустился на пол и, охваченный нежными, спасающими детскими объятиями, прямо здесь, на полу, уснул или провалился куда-то. А мальчик все обнимал и обнимал его, словно прикрывая собой от небывалой тоски и горя.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   -59-
  
   ТРЕТЬЯ ПОПЫТКА...
  
   До регистрации рейса на Хабаровск оставался час. Шиньон предложил:
  
   - Квакнем на прощанье?
  
   Оставив возле груды вещей жену Михайлова и подростка-сына, друзья прошли в частный буфет, где им за фантастические цены предложили теплую водку, искореженные, как в предсмертной судороге, шницеля и плавающий в странной желтой жиже салат из свежих огурцов. Взяли все. Сели за голый, исцарапанный столику окна. Шиньон налил водку в непрозрачные стеклянные стаканчики.
  
   - Ну, - начал он, и было видно, что волнуется бывший главный редактор, - с отвалом меня! Навсегда! В дальние края!
  
   Чокнулись и выпили. Шиньон с трудом отколупнул кусок мяса и начал жевать, глядя в окно. А там, за аэродромными строениями, был виден невысокий горный кряж с шапками светлого, на фоне желто-коричневых проталин, снега, веселое солнце на чистейшем от облаков небе. За окном, в ожидании Егорки, томился мальчик... Шиньон, двигая ушами, напрягая желваки, доел-таки мясо. Вздохнул и заговорил далее:
  
   - Уезжаю, а на душе тоска, тоска... Что там будет - неизвестно. Всю жизнь пытаюсь осмыслить. Мне вот твои слова в душу запали, ну эти, про то, что не надо никому мешать. Может, ты прав? Я ведь все время мешал. Свое пробивал. И, понимаешь, даже подлости делал. Вот, помнишь, наш поэт Мостов стихи свои просил по радио прочесть? Так я "зарубил" их! Потому что он там против коммунистов! А он их в Москве опубликовал! Да еще и премию получил. А не заруби - и совесть чиста была, и, может быть, дальше Ондаря стихи бы и не пошли! Тебе делал подлости.
  
   Егорка удивился:
   - Это когда же?
  
   - Передачу ты классную сделал. Политическую. Еще до нового года. Так это я велел запись стереть, а потом тебе сказали, что случайно все произошло. Это ж подлость натуральнейшая, а я-то думал, что хорошее дело делаю. Прости, Егор, а?
  
   Лицо Шиньона обмякло и словно потекло вниз. Егорка улыбнулся:
  
   - Бог с тобой. Неужели ты так любишь своих ленинцев? Я же помню, как именно тебя они долбали на собраниях в Заливе Креста за аполитичность...
  
   -Долбали, долбали... Характер мой дурной всему вина. Раньше я их ненавидел, но права действовать не было. Сейчас демократов не перевариваю, а прав действовать побольше. А вообще - все х...ня? Просто я любую власть ненавижу. Давай еще по одной...
  
   Выпили еще. Егорка не мог понять, что произошло с обликом главного. То, что он был грустен и растерян - одно. Но что-то случилось и чисто внешне...
   -60-
  
   - Еще одну подлость тебе я сделал. А думал, что хорошо делаю. Узнал я, что у твоей жены хахаль появился. А у хахаля есть невеста в Гудуме. Фамилия классная - Хорошенькая. Так я ей письмо накатал. Думал, пока ты в больнице - они разберутся...
  
   - Вон кто написал, - протянул Егорка, - а я думал Герман. И Анжелика так думает.
  
   - А это я! - подытожил Шиньон. - Прости, а? Ведь я, дурак, как лучше хотел.
  
   - Бог простит. - устало простил Егорка. - Эк., как ты накрутил на себя...
  
   - Накрутил, именно накрутил, - Шиньон перегнулся через стол, и отодвинулся Егорка, потому что ничего приятного в потном и одутловатом лице главного не было.
  
   Прозвучало громко какое-то объявление по аэродромной радиотрансляции. Ни Шиньон ни Егорка не поняли ни одного слова, но главный успокоительно махнул рукой - "мол, нас это не касается" - и налил еще по полстакана.
  
   - Я хочу за тебя выпить. - сказал Шиньон. - Вот четыре года тебя знаю, понять не могу, а уважаю. Я вот вчера вспоминал - ты ведь за это время ни разу матом не выругался. И еще - ты всегда добивался своего. Без хамства, без злобы, а - добивался! А я в тебе стержня не видел. Стержень-то есть и, может, покрепче моего! Я теперь многое понял! За ночь понял! И вас всех надул.
  
   - Как надул? - насторожился Егорка.
  
   - А так! Я теперь не Шиньон! - и победоносно снял с себя старую, лохматую шапку.
  
   И произошло явление. Сотнями мелких лучей брызнул свет, отраженный от начисто выбритой головы главного. Вспыхнули восторженно бутылки за стойкой, просветились насквозь стаканчики в руках друзей, и улыбнулся Егорка, понявший, что же изменилось в облике друга.
  
   - Вот так, - гордо сказал Шиньон. - По последней?
  
   Выпили по последней. И растаяли душой оба.
  
   - А люблю я тебя, - сказал главный. - Приедешь в Хабаровск - работу и жилье найду сразу. Ты теперь как... один?
  
   - Нет. Живем пока вместе. Поговорили спокойно. У них с лейтенантом свои проблемы. Она сомневаться начала...
  
   - Спите вместе?
  
   - Вместе.
  
   - Так вы ребенка родите, дурилы! Тогда ей никакой лейтенантик не будет нужен.
   -61-
  
   Егорка поднял на друга глаза, и Шиньон поперхнулся.
  
   - Был у нас ребенок. Мальчик, Андрюшенька. Утонул по моей вине...
  
   - Как так? - ошарашился и откинулся лысый Шиньон. - Давно?
  
   - До приезда на Север. Моя, моя вина, и никуда от этого не деться. Отдыхали на Волге. Мода была - детей к воде с малолетства приучать. Вот был я на лодке, трезвый. Анжелика на берегу загорала. Хотел я малыша в воде подержать. На вытянутых руках. Руки в воду протянул с борта, на них Андрюшка и лежал. Улыбался мне. И кувыркнулись мы оба. Ты знаешь, это какое-то наваждение. Он исчез сразу. Из рук выскользнул, ему всего полтора года было. Исчез! Я нырял до крови в ушах! Нырял два часа подряд, пока меня спасатели вытащили. А тело сына так и не нашли. Он даже не похоронен. С Анжеликой нервный срыв произошел. И с тех пор у нас все наперекосяк пошло. Родить она не может, не получается! Ведь лечилась. А я не могу ей слова сказать резкого, все прощаю. Вот тогда и попытался успокоить себя - все происходит потому, что не может не происходить. И решил - ничему не мешать.
  
   Шиньон не знал, что и говорить. Он отдувался, кивал головой, обильно потел и потом стремительно рванулся к стойке и вернулся с двумя полными стаканчиками.
  
   - Пей! - испуганно приказал Ермак. - Пей и забудь обо всем. Эх, не знал я раньше...
  
   - А что изменилось бы? - спросил задумчиво Егорка. - Уже ничего не изменить. Но вот сдается мне, что где-то рядом он. И вырос как будто, шесть лет ему...
  
   - Кому? - испуганно открыл рот хмельной Шиньон. - Ты что, Егор? Очнись! Пей!
  
   Егорка взял было стаканчик, подержал, словно взвешивая, и поставил на место. Ермак жалостливо смотрел на него стоя и качал головой:
  
   - Дурья башка ты! Ведь все происходит потому, что не может не происходить. Понял? Делай что хочешь - но чтоб дитенок у вас был! Был! Хоть в детдоме берите!
  
   Снова пробулькало громко какое-то объявление. Мужчины и не слушали его. Измученный Шиньон решил сменить тему:
  
   - А чего это ты так вырядился? В горы пойдешь?
   Действительно, Егорка был одет по-дорожному. Высокие ботинки на толстой подошве, свитер, старая куртка-штормовка, да и палка в руках.
  
   - Твои же вещи таскал...
  
   -А палка зачем?
  
   -А вон видишь перевальчик небольшой? - ткнул Егорка пальцем в окно.
  
   -62-
  
   - Ну и что?
  
   - А за перевальчиком - Гудумчик стоит. Вот туда я прогуляюсь сейчас. Только так я туда попаду!
  
   Шиньон уже в который раз сегодня ошарашено открыл рот и всмотрелся в друга. Тот сидел перед ним спокойный, строго выпрямившись, глаза его были в какой-то дымке светлой и в то же время непроницаемой. Хотел что-то сказать взбудораженный и снова испуганный Ермак, но влетела в закуточек худощавая и взъерошенная женщина в сбитом набок платке, и Ермак замахал руками, не давая ей говорить:
  
   - Понял, понял! Мы всего по сто грамм! На дорожку, посошок на дорожку. Святое дело. Иду, иду!
  
   - Регистрация заканчивается уже! - взлетел вибрирующий вопль супруги Ермака. - Два раза объявляли! Ты что? Сто грамм? Ты что? Сто грамм? Я тебе устрою сто грамм!...
  
   Ермак, увлекаемый яростной женщиной, исчез как в сказке, успев только махнуть рукой и приглушенно вскрикнуть:
  
   - Я вернусь после регистр...
  
   Егорка посидел немного, попросил кофе, спокойно выпил его и вышел на улицу. Мальчик сразу подошел к нему, взял за руку, и они шаг за шаг пошли к недалекой гряде сопок. Мальчик уже все знал с того памятного вечера, когда Егор потерял сознание, и теперь вел отца к их настоящей предбудущей встрече, но когда и где - неизвестно. И чтобы не упустить этой встречи в прозрачном мире - он должен был быть теперь всегда рядом с ним. Ермак же, уже зарегистрировавшись на рейс и сдав багаж, успел снова примчаться в буфетный закуток, но там никого не было. Прильнул расстроенный Шиньон к окну и увидел вдалеке высокую фигуру друга, который уже подходил к подножию сопки. Левая рука Егорки была опущена вниз, и как будто вел с собой он кого-то рядом.
  
   Ермак пометался взором и увидел свой и Егоркин полные стаканчики, чудом никем не выпитые за эти полчаса. Он выпил их один за другим и, поникнув главой, пошел к своему последнему на этой неуютной земле рейсу.
  
   - Все происходит потому, что мешать не надо... - сказал он себе. - Или не так?
  
   Потом подумал, качнулся и добавил:
  
   - Все на свете трын-трава...
  
   В этот момент Егорка остановился, глубоко вдохнул волшебно-чистый воздух и посмотрел наверх. Гряда сопок, у которой они стояли, была невысокой, метров триста-четыреста, вполне доступной. Он вонзил палку в снег и начал подъем...
  
   * * *
  
  
   -63-
   Караул лейтенанта Абрикосова был в неполном составе. Рядовой Гутин опять заболел уже после развода, и большой участок по периметру ограждения пусковых подземных установок баллистических ракет оказался оголенным. Сам лейтенант и помощник начальника караула, жалея солдат, по очереди выходили ночью на этот пост под номером 5. А уже днем, когда прекрасно высветился весь объект охраны стройным рядом колючей проволоки, сторожевыми вышками, световыми установками, таинственными замаскированными входами прямо в мокрые камни сопок, лейтенант перестал выходить на пост, приказав часовому соседнего поста номер 4 просматривать и охранять два участка. Приказать-то приказал, а беспокойство не покидало офицера. После обеда вышел Абрикосов из вонючего, но теплого караульного помещения, проверил посты у штаба, складов и пришел к тому участку, где под охраной его солдат укрылись в мерзлой земле многотонные красавицы-ракеты, спрятавшие в своих идеальных формах тысячи и тысячи чутко спящих смертей. Абрикосов чувствовал себя нехорошо. Не выспавшийся, озабоченный проблемой ближайшего вечера, в который он должен быть встретиться с Анжеликой, но так и не смог дозвониться до нее. Хотелось выпить, слегка мучила изжога от казенного обеда. Но прогулка чуть смягчила неуютность существования лейтенанта. Дойдя до поста номер 5, он остановился и осмотрелся. Мир, окруживший лейтенанта, был прекрасен сразу же, начиная от колючей проволоки. Вверх уходили рваные бока крутых сопок с нависшими карнизами снега. Бесчисленные ручейки, бормоча про себя или что-то рассказывая, струились и по камням, и под снежными шляпами, а со ступенчатых вершин двух дальних сопок уже падали легкие серебряные водопады.
  
   Эти же водопады видел и Егорка, но со снежного карниза другой сопки. Он остановился здесь передохнуть и восторженно вглядывался в тот мир, к которому стремился все это время. Он очень устал, но вершина гряды была уже позади, а веса мальчика, сидящего на его плечах он, конечно, не чувствовал. Где-то в душе Егорка уже и не рвался в сам Гудум. Он догадывался, что ничего чудеснее уже не увидит. Но Гудум должен был открыться вот-вот, надо только пройти этот снежный бугор и повернуть чуть налево. И ничего уже не меняла бы встреча с ним, но упрямство было сильнее всех смутных душевных порывов Егорки. Он отдохнул еще немного, бездумно глядя как кружат в глубине распадка, ближе к открывающимся от льда озерам незнакомые ему белые птицы, и пошел дальше. ...Лейтенант заметил нарушителя.
  
   - Стой, кто идет! - весело крикнул он.
   Нарушитель упорно шел к границе поста.
  
   - Стой, стрелять буду! - еще веселее и злее крикнул лейтенант
  
   - Ну и стреляй. - буркнул майор Петров и протянул Абрикосову руку. - Охраняешь?
  
   - Два часа осталось. Гутин опять заболел. А вы гуляете?
  
   - Гуляю. К пенсии готовлюсь, там ведь только гулять останется Гутин, Гутин. Сачок он, наш Гутин. Всю службу проболел, а по показателям медицинским - здоровее нас обоих. Выпить хочешь?
  
   - В карауле ведь! - слабо засопротивлялся обрадованный лейтенант.
   -64-
  
   - Караул твой кончается через два часа. Выпей, а потом жвачку пожуешь. У меня все с собой.
  
   И действительно, все было с собой у майора Петрова, и плоская бутылка водки, и кулек с домашними пирожками, и огурчики малосольные в целлофановом пакетике и два складных стаканчика Все это он извлек из карманов громадной цветной куртки. Воровато оглянувшись, лейтенант выпил, тут же выпил вторую, с наслаждением хрупнул огурцом и стал есть пирожок с капустой. Майор выпил следом и обвел руками окружающее их великолепие:
  
   - Ну, вот и жизнь краше стала. Хорошо как, лейтенант!
  
   - Угу, - промычал с пирожком во рту Абрикосов, - необычайно красиво.
  
   - Погоди, если со службы меня не попрут за пьянку, сходим на охоту, рыбалку. Там, в глубине распадка, просто чудеса. Вот только снега сойдут... А ну-ка, дай мне пистоль свой!
  
   - Не положено, товарищ майор! - насторожился лейтенант.
  
   - Да ты не дрейфь. Видишь, вон снег навис над распадком вон справа?
  
   - Вижу.
  
   - Там дети наши внизу частенько на лыжах катаются. И там же лавины каждый год весной сходят. Вот сейчас я бабахну - снег и обрушится пока никого нет.
  
   - Товарищ майор, я не могу личное оружие давать никому!
  
   - Молодец! Службу знаешь. Тогда сам звездани!
  
   - А как я патрон спишу?
  
   - Скажешь - волка увидел. Давай-давай! Зато детей спасешь.
  
   Не гуляй в крови лейтенанта двести граммов крепчайшей водки - не пошел бы он на нарушение дисциплины и Устава караульной службы никогда. Но вдруг весело стало офицеру, достал он свой "макаров" да и жахнул в небо. Секунду только эхо громыхало, размашисто стукаясь о каменистые склоны. А потом дрогнула снежная шапка сопки слева и ухнула с трехсотметровой высоты вниз. Покатились снежные вершины еще двух сопок поменьше, взметнулись чудесные и живые снежные облака, глухой и тяжкий гром, сминая тишину, заполнил весь мир. А потом стало тихо и еще красивей.
  
   - Здорово! - восхитился майор Петров. - Вон, какую симфонию мы сыграли!
  
   На щеках Абрикосова цвел румянец восхищения. Он спрятал пистолет в кобуру и бесшабашно махнул рукой:
  
   -65-
  
   - Черт с ним, с наказанием! За такое зрелище можно и на гауптвахту сесть.
  
   - Никакой "губы"! - отрезал Петров. - Я лично волка видел. Понял? На, пожуй жвачку...
  
   * * *
  
  
   ...Из милицейской сводки за 29 апреля 199... года: "27 апреля, приблизительно в 12 часов местного времени вышел из здания Ондарского аэропорта сотрудник редакции радио гражданин О., направился в сторону п. Гудум и пропал без вести".
  
   К О Н Е Ц
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"