Аннотация: Груда яблочных огрызков вызывает странные воспоминания у пожилого журналиста..
Дмитрий Ледовской.
Автор предупреждает, что все фамилии и имена в романе "Огрызки" вымышлены, и любое совпадение носит случайный характер.
О Г Р Ы З К И
великие трагедии не великой жизни
Глава 1.
КЛАССЫ
Детские слёзы забываются быстро, но таятся в глубинах памяти до глубокой старости.
Дядя Жорж.
-Лови!
Огрызок яблока, недоеденного сыном, папа ловил правой рукой и с наслаждением хрустел кисло-сладким нутром обкусанного фрукта. Эта веселая процедура стала почти традиционной после ужина. Папа был диабетиком и считал, что целое яблоко это излишек для его "сладкого" организма, а сын, отдавая огрызок, избавлялся от похода на кухню к мусорному ведру.
-К тому же - экономия! - заявлял папа, съедая всё без остатка, за исключением крохотной палочки-черенка.
Но в этот промозглый и серый вечер папа не дождался вожделенного огрызка. Подождав минут двадцать, он крикнул:
-Феликс, где мой огрызок?
В проёме двери спальни родителей появилась длинная, немного согбенная, фигура шестнадцатилетнего сына, венчаемая симпатичной, темноволосой, головой.
-Я его съел, - равнодушно сказал Феликс.
-Как съел? А мне?
-Я захотел съесть всё.
-Что всё? Даже огрызок моего пропитания?- ещё надеясь на шутку спросил папа.
-Всё яблоко.
-А мне, мою постоянную порцию? -всё ещё шутил отец. - Мой жирный кус от жизни!?
-Я захотел съесть всё.
-И съел?
-Ну да... А что такого? - голос Феликса был спокоен, лишь слегка окрашен недоумением.
-Но я же ждал...
-Возьми целое яблоко.
-Я привык к огрызку. Да дело даже не в этом. Ты хоть меня-то вспоминал, когда пожирал яблоко?
-А чего вспоминать? Ел да и съел.
Тёмная волна накрыла отца, и он уже почти закричал:
-Но я-то ждал! Ты что? Несчастный огрызок пожалел?
-Да нет, - голос юноши стал ещё больше недоуменным. - Просто съел.
- Чего к ребёнку привязался? - донёсся из кухни визгливый голос матери, и тут же нарисовалась и она сама, маленькая и взъерошенная. В левой руке и неё было яблоко.
-На!
Желто-красный фрукт прочертил короткую траекторию, а глава семейства автоматически поймал его ещё в воздухе.
-Молодец! -прокомментировала жена. - Ешь, Митяй, и наслаждайся.
-Да мне нужен был именно огрызок от сына...
Жена пырхнула смешком, слегка улыбнулся и Феликс.
-Понимаю, - сказала примирительно супруга и потрепала юношу по затылку - Ладно уж, так получилось.. А, действительно, ты чего же не оставил отцу кусочек?
-Я просто захотел съесть целиком всё яблоко.
Феликс двинулся в свою комнатку, мама рванула в кухню, а Митяй, не успевший что-либо сказать всем во след, остался с яблоком и той удушающей, тёмной злобой, что словно кляпом вгнездилась в него. Потемнело и за окном. Было яростное желание шваркнуть яблоко или в заоконную промозглую мглу или просто о стенные желтые обои или о чистейший паркет пола, рука даже взметнулась вверх, но из кухни донёсся поскреживающий голосок жены:
-Не переживай, а ешь. Ты уже съел кучу огрызков, а сколько ещё будет!
-А, может, мне хватит уже этих огрызков? - вдруг вскричал Митяй, теряя нить спора.
-Ну так ешь целое! Тебя не поймешь - то огрызок хочешь, то не хочешь.
-Объелся я этих огрызков! С детства! -глава семейства рывком вырвался из кресла и рухнул на диван.
Яблоко глухо упал на паркет и котнулось чуть в сторону. Жена вбежала в комнату, подхватила яблоко, замахнулась поначалу им на мужа, затем нервно обтерла фрукт кухонным полотенцем и опустила в кармашек фартука. Уходя из комнаты, она презрительно тренькнула-вякнула:
-Капризничаешь? В детство впадаешь, муженёк...
... Они шли по Суворовскому (ныне Никитскому) бульвару веселой галдящей ватагой - пять мальчишек-одноклассников 91-й московской школы. Толкались, беспричинно хохотали, прекрасное настроение первого дня осенних каникул словно вертело пятиклассников в пузырящихся струях радости и беспечности. Митя, когда уже подходили ребята к Арбатской площади, чуть замешкался, завязывая шнурок ботинка, а когда он трусцой догнал товарищей, то его встретил останавливающий взмах руки Серёги Мандаринова, самого острослового и язвительного мальчишки из всего класса, а, может быть, и всей школы. Митя недоуменно остановился.
-Мы решили тут в одно место сходить, - звонко сказал Мандаринов, - а ты с нами не иди. Пошли, пацаны...
Ватага тут же послушно развернулась и не обращая никакого внимания на оставленного товарища, увлеченно двинулась дальше, о чём-то оживлено переговариваясь. Только Мандаринов обернулся на остолбеневшего приятеля и уже насмешливо крикнул:
-Иди домой, попей молочка и почитай книжечку. Ты нам не нужен...
Ребята на миг приостановились, мельком глянули на Митю и тут же двинулись дальше. "Почему? За что?" - взорвалось в распухшей и ставшей мгновенно горячей голове мальчишки. Четыре равнодушных спины уже собирались перебираться из бульвара, как Митя одним безумным рывком догнал их и с рёвом и плачем стал лупить товарищей по головам. Ребята были так ошеломлены, что оказать какого либо организованного сопротивления не смогли, а Митя, отбив кулаки о скулы, носы и лбы пацанов, разбрызгивая слёзы и, пугая прохожих рёвом-плачем, помчался домой. Помирились на следующий день, но почти на два года к обиженному приклеилась кличка "Митя-псих". Кличка кличкой, но общаться друзья одноклассники стали осторожнее и бережнее.
... Последние "школьные" слёзы случились с Митей в 9 классе. Никак он не мог избавиться от оценки "тройка" , прочно поселившейся в дневнике в разделе "физика". Ладно уж, Бог с ней, с оценкой, но Мите очень нравилась физичка - стройная, белокурая женщина, с лёгкой, не сходившей с губ, полуулыбкой, лёгкими движениями, которым не мешали высокая грудь и строгие платья. С начала учебного года с каждым новым вызовом к доске по приглашению "физически" Митя, словно оглушался, впадая в мягкий ступор, где как сквозь туман пробивались губы учительницы, насмешливая улыбка, светлые локоны и почему-то билось ощущение, что он нравится Софье Филипповне, что она своими "тройками" просто оставляет за собой право каждый урок вызывать его к доске, поближе к себе. И когда она сказала, иронично улыбаясь, на последнем опросе: "Ну, что, вечный троечник, в понедельник снова вызову к доске", то Митя яростно стиснул зубы и яростно кивнул. Два дня он зубрил не только домашнее задание, но весь учебник с начала года, придя в понедельник хотя и злым, но уверенным в успехе. Вызванный к доске он снова словно получил мягкий удар по башке, но, как показалось ему, справился, тем более, что тему "Двигатели внутреннего сгорания" он зазубрил плотно. Не ответил он только на один вопрос , не смог сказать "кулачки", описывая мелкие детали мотора. Софья Филипповна даже подсказала ему, сказав, что "это", ну, кулачки, они часто используют на переменах в драках, но Митя, всё-таки оставаясь в ступоре, так и не вспомнил.
В сочувственном молчании класса Митя прошёл к своей парте, лунатически опустился на жесткое сиденье, посмотрел, как "физичка" спокойно закрывает журнал с тройкой, глянул на сожалеющую гримаску соседки по парте и вдруг забился в рыданиях, упав грудью на скошенную доску, дёргаясь и захлёбываясь.
- Двинский! - крикнула учительница. - Что за истерика? Иди в умывальник, окатись холодной водой.
Бросая в лицо холодную воду в пустом умывальнике, Митя вдруг осознал, что он не только не нравится обожаемой учительнице, но и вызывает у неё жалостливое сожаление. Это вызвало новый взрыв слёз, пришлось даже в этот день сбежать домой, пока не началась перемена. От своей влюбленности Митя ушел сразу, уже на следующем уроке физики он просто не смотрел на Софью Филипповну, но чёртова "тройка" дошла вместе с ним до аттестата и поселилась там навсегда.
Глава 2.
УБИЙСТВО
Не всякое убийство преступление. Но всегда - раскаяние!
Дядя Жорж.
Во сне раздался хруст пожираемого яблока и тоненький голосок, наставительно верещащий:
-Митя, вставай, вставай, мало-мало работать надо!
Рабочий геоморфологической экспедиции института океанологии Митя Двинский знал, что верещит над его головой молодой китайский ученый, океанолог, Ли, которому был придан в помощники Митя, попавший в экспедицию стараниями отца на время летних каникул после окончания 9-го класса. Знал и то, что китайский товарищ Ли запряжет юношу в цепь бесконечных работ, начиная с копания глубоких ям в анапских песках местечка Бимлюк, до сверки и чистки сложных приборов и инструментов, что заканчивалось глубокой ночью.
Митяй яростно разодрал веки и облегченно вздохнул - сон юности улетучился, но память услужливо представила всё то, что произошло наяву тогда, в дождливый августовский день. Ли, пока ещё все спали, решил сбросить в море подводный постоянный якорь - трехсоткилограммовую пирамидку из бетона с металлическим крюком, торчащим из её вершины. Отшвырнув огрызок яблока в песок возле входа в брезентовую шатровую палатку и всучив Мите целое новое яблоко, Ли весело прощебетал:
-Это вместо завтрака. А чай потом попьём. Пойдем, пойдем, пока прилив есть.
Как есть, в плавках, футболке и шлёпках на босу ногу, Митя сел за весла грузно осевшей в воду металлической лодки, где ещё с вечера на корме еле поместился этот якорь, призванный зацепить своим крюком трос, удерживающий в стационарном положении небольшую, ажурную, похожую на этажерку, вышку с нацепленными на неё океанологическими измерительными приборами. Плыть до неё надо было около двухсот метров. Злой и невыспавшийся, Митя раздраженно , но и лениво, терзал металлическими вёслами слегка шевелящуюся, прибитую лёгким-лёгким дождиком, волну, а Ли беспрерывно, с характерным китайским акцентом, понукал:
-Работай быстрей, греби, греби! Вот товарищи проснутся, а якорь уже на месте. Покушаем, чай попьём и трос зацепим. Работай, пожалуйста, быстрей. Греби, греби...
-Сам бы погрёб, начальник хренов, - пробормотал юноша.- Дать бы тебе веслом в лоб, чтобы не суетился так рано.
-Стой! - закричал китаец. - Здесь место!
Он резво вскочил на ноги, лодку качнуло, и якорь свалился с кормы, мгновенно скрывшись в тёмно-голубой толще воды. Свалился в море и Ли, плавающий плохо, забарахтался и, отплёвываясь, визгливо закричал:
-Дурак, разворачивайся скорей! Ты дурак! Вытаскивай меня!
Митя яростно дёрнул вёслами, и железная плоская лопасть смачно ударила ученого в лоб. Ли исчез под водой также быстро как и якорь, а Митя, ошеломлённый навалившимся ступором, не меньше минуты остолбенело сидел у борта, вглядываясь в то место, где исчез китаец. Потом он очнулся, увидел бегущих к берегу участников экспедиции, что-то заорал им , прыгнул с борта в воду и стал нырять в поисках Ли. Плавал Митя очень хорошо, он нырял до звона в ушах, до боли в лёгких, доставал дно на глубине девяти-десяти метров, но тело китайца даже не увидел. Митю вытащили из воды приплывшие на другой лодке товарищи, накрыли пледом и последнее, что бросилось Мите в глаза, было то самое яблоко на завтрак, весело подпрыгивающее на волнах от ныряющих в поисках Ли членов экспедиции. Поиски утонувшего ни к чему не привели. Тело китайского ученого выбросило на берег спустя два дня во время небольшого шторма. Море само вернуло покойника "домой" прямо напротив палаток лагеря.
-Попал Ли в разрывное течение от берега, а потом прибило штормом, - разъяснил всем самый опытный океанолог, разливая чистый спирт по кружкам. - Помянем китайского товарища.
... -Что ты во сне кричал: ли! ли! - подозрительно спросила Веста, накрывая мужа пледом. - Может, пел ой-ли-ли-ли-ли?
- Наверное.
- Дальше спать будешь или чаю попьёшь?
- А времени сколько?
- Полночь.
- Тогда - спать.
Глава 3.
СМИРНО!
Служба в армии, конечно, обязанность святая,
но быть святым в армии невозможно.
Дядя Жорж.
В комнату влетела (а просто входить она не умела) жена с ложкой в маленькой ручке и запричитала:
-Ну, что лежишь как подраненный? Ты же должен очерк написать? Садись к компу. Или давай смотай в магазин, у нас масло кончается, да ребёнку сладкое купи.
-Почему он не оставил огрызка? - глухо, в ладони, сказал Митяй.
-Ну, забыл!
-А почему забыл? А помнишь, как он все булки съел? Шоколадку тебе не оставил? С собакой не хочет гулять. Забывает сказать "спасибо", вообще быть благодарным.
-Ну, заворошил воспоминания... Конечно, есть в нём эгоизм подростковый, это..
-Это не эгоизм, это чёрствость душевная!
-Понесло тебя! Да мало ли в жизни мелких случаев, чего их вспоминать. И перестань бубнить.
Митяй наконец-то сел и отнял ладони от лица:
-Мелочи создают картину жизни, как смальта составляет мозаичное полотно. Так и огрызок...
-Ненавижу, - взвизгнула Веста - когда ты начинаешь философствовать и красиво говорить. Философствуй молча... Или повспоминай более крупные огрызки.
...В первый же месяц своей учёбы на первом курсе военно-морского училища под Ленинградом, Митя, уже имевший кличку Арбат, так как всем говорил, немного играя от стеснительности в приблатнённого, "Я Митя с Арбата", разбил о перила лестницы свои часы. А идти в очередное увольнение без собственного контроля времени не хотелось. Курсанты в подобных случаях легко одалживают часы у тех товарищей, кто в увольнение не идёт. Но в эту субботу никто курсанту Двинскому часы одолжить не смог, и Митя провел вечер в городе постоянно спрашивая у прохожих "который час". Даже оказавшись в "Мраморном зале", где собирались толпы молодёжи, у каждой своей партнёрши по танцу Митя первым делом осведомлялся о времени. Вечер получился бестолковым и беспокойным, провожать первокурсник никого из девушек не стал, хотя, как говорится, варианты были, и вернулся в училище за час до окончания срока увольнения. Досадная мелочь с часами забылась, тем более уже в воскресенье, переговорив по телефону с родителями, Двинской получил клятвенное заверение отца, что в понедельник достаточная сумма средств на покупку часов будет сыну выслана. Но в понедельник случилось другое.
Перед отбоем, на обычной вечерней поверке, старшина роты, четверокурсник Чалый, закончив опрос, вместо команды "Разойдись" вдруг сказал:
-Товарищи курсанты, внимание! В субботу кто-то из вас взял у курсанта Коваленко со второго курса часы в увольнение и забыл отдать их. Кто это сделал?
Перед строем возник крепкий второкурсник с невероятно скуластым, тяжёлым, как будто окаменелым, лицом. Он медленно двинулся вдоль шеренги курсантов, вглядываясь в лица первокурсников и иногда явственно бормоча:
-Ну, такой он был, черный и длинный.
В поразительный миг прояснения Митя, вдруг, вспомнил, что без часов черным и длинным в роте был только он. Его словно окатило ознобной волной, и когда Коваленко оказался перед ним, Митя шутливо дёрнулся из строя, хмыкнул и снова встал в строй. Зачем он это сделал, всю свою последующую жизнь Митяй объяснить не смог. Коваленко на этот бесовский вольт первокурсника остановился, вгляделся в Митю и недоуменно проговорил:
-Не... Как будто бы не он.
Ах, если бы не это гнусное "как будто"... Часы не нашлись. И началось мучительное, жуткое, отчуждение Двинского от всей своей роты. С ним перестали здороваться, замолкали, когда он подходил к беседующим сокурсникам, сосед по парте в своем классе вдруг пересел на другое место. Тревога ощутимо влезла в душу курсанта, заставляла вслушиваться в шепотки ночного кубрика (так называлась спальня роты первокурсников), не давала уснуть, сделала движения юноши нервными и нелепыми. Получив денежный перевод Митя не стал покупать часы, не пошел он и в очередное субботнее увольнение. Завалившись спать на час раньше отбоя, Митя содрогался на свой койке почти до полуночи, а беспокойный сон был прерван сбрасыванием на пол одеяла и коротким ударом по голове. Штангист и правдолюбец Доянов, совершивший оба эти действа, встал обеими ногами в ботинках на одеяло, и приказал:
-Говори, куда часы дел? Ворюга арбатская, шпана, признавайся!
Вокруг койки Мити собралось 6-7 курсантов, физически крепких, остальные наблюдали издалека, не покидая своих коек, другие уже спали или притворялись спящими. Кубрик был слегка озарён светом синего ночника, от чего лица курсантов приобрели мертвенно-зловещую окраску.
-В чём дело? -как-то невнятно и не убедительно забормотал Двинский.
-А в том, что ты взял и не отдал часы... Ты вор! - Доянов взмахнул кулаком.
-Вы на Арбате все такие, блатные - тоненько добавил смуглый парень по фамилии Мельник. - Москали клятые.
-Не брал, не брал! - отчаянно вскричал Митя и получил крепкий удар по затылку, но боли не почувствовал. - Что же это?
-А то, - спокойно-злобно сказал силач, - что с нами тебе не спать. Давай, ребята!
Крепкие руки будущих офицеров оторвали койку от пола и вместе с вертящимся на ней юношей легко отнесли в гальюн и поставили напротив ряда унитазов.
-Отдыхай, шпана арбатская, - резюмировал, уходя последним, Доянов. - Не обижайся, если кто и нассыт на тебя. Темно ведь...
Двинский пролежал не шевелясь часа два, не отрывая взгляда от успокоительно мерцающих белых унитазов. Потом уверенно выбрался из гальюна, осторожно прокрался мимо уснувшего за своим дежурным столиком дневального, прошёл в кубрик. Все спали. Двинский достал из своей тумбочки, сиротливо стоящей возле пустого пространства, пачку лезвий для безопасной бритвы, забрал брюки, форменку и прошёл в умывальник. Действовал он спокойно, но был словно погружен в тот ступор, что был ему знаком ещё по школе. В этом мягком тумане он оделся, заткнул гюйсом (широкий отложной флотский воротник) слив одной из раковин, пустил туда воду и стал аккуратно резать вены поочередно на запястьях обеих рук. Ослабев, курсант лег навзничь на кафельный пол умывальника. Последней, уходящей в туман мыслью, было: "умирать не страшно..." Обнаружил его в полном беспамятстве проснувшийся дневальный, который пришел в умывальник покурить.
Уже в лазарете, постепенно приходя в себя и с ужасом думая о том, что придётся всё-таки так или иначе вернуться в кубрик, Митя был ошеломлен и даже напуган, когда к нему в палату ввалилась ватага во главе с Дояновым.
Моряки, стеснительно, и в то же время весело, забросали больничные койку и тумбочку кульками с апельсинами и сладостями, а, затем, словно по команде, расступились, пропуская и, похоже, выталкивая второкурсника с широченными скулами.
-Вот, - глухо проговорил Коваленко, протягивая ладонь с лежащими на ней плоскими недорогими часами. -Ты извиняй, они всё время лежали в моей тумбочке. Там, у задней стенки, в глубине. Пока я спал, их ещё в субботу положил моряк с нашего курса. Я ему давал их поносить, а не вашему... Вот, зараза какая.
Глава 4.
ВОЛЬНО!
Бегство не обязательно трусость.
Нередко это просто поиск финиша.
Дядя Жорж.
Веста уже бесилась по-настоящему. Ежедневное наведение безукоризненной чистоты в квартире вызывало у неё готовность взорваться при нахождении любого незапланированного пятнышка, соринки, на полу, стене, подоконнике, унитазе или раковине. Сегодняшний взрыв негодования образовался после того, как она обнаружила , что после бритья муж плохо помыл раковину в ванной. Небольшой прилипший волосок к донышку раковины, прямо у слива (вот, чёрт, не смылся он вместе со всеми) вызвал тираду о грязнулях и неумехах, безруких мужиках, а здесь ещё Митяй, пытаясь опять обратить всё в шутку, громко перебил супругу:
-Вестик, а ты знаешь, чем грязнуля лучше чистюли?
-Что? - спросила Веста, возникая с тряпкой в руках.
-А то, что грязнулю можно помыть! Есть будущее.
-Всё остришь? Всё валяешься на диване? Погулял бы с собакой. Всё что-то вспоминаешь? Ты ещё вспомни о том огрызке, что я нашла за диваном!
-Это.. год назад?
-Не всё ли равно когда! Грязь тут развёл хуже некуда! А ещё морским офицером был! Небось, за грязь -то выперли, а мог уже генералом стать, а не валяться на диване...
-Не мог! - взорвался и Митяй. - Нет на флоте генералов, есть адмиралы.
-Ух, ты! А чего же не стал? Чего сбежал? Огрызок несчастный!
... Уже старший лейтенант, командир машинно-котельной группы большого ракетного корабля , Митрий Двинский пришел на комсомольское собрание офицеров корабля слегка взбудораженный стаканом водки, который ему тайком налил сосед по каюте, лейтенант Павел Артамовой, празднующий рождение дочки. Так как корабль стоял на ремонте, до выходя в море был ещё добрый месяц, то офицеры не видели ничего страшного в лёгком нарушении дисциплины. Двинский сел в дальнем углу просторной кают-компании и стал слушать политический обзор, который вёл заместитель командира корабля по политической части , капитан 3-го ранга Ухшанов. Тот, рассказывая о политических успехах страны советов , упомянул и подавлении несколько лет назад мятежа в Чехословакии.
-Наши танки, наши войска, спасли чешский народ от возвращения в капитализм, в империалистическое рабство, - с пафосом сказал замполит.
Какой бес снова толкнул Митяя, неизвестно, но он вскочил, подняв руку.
-Что, товарищ Двинский, есть вопрос? - спросил Ухшанов.
-Да... Товарищ капитан третьего ранга, а зачем мы ввели войска в Чехию? Они бы сами разобрались, что им делать...
-Что-о-о-о? - зловеще протянул Ухшанов, оказавшийся дураком. - Вы что мелете? Вы же комсомолец!
-Ну и что? - качнулся комсомолец Двинский. - Я комсомолец и имею своё мнение. А оно таково...
-Молчать! - заорал замполит. - Мы немедленно разберёмся, прямо сейчас, какой ты комсомолец!
- Не с кем будет разбираться! - тоже закричал слегка хмельной старлей Митяй, рывком достал из нагрудного кармана кителя комсомольский билет и разорвал его...
Четыре гауптвахты, три разборки в самых высоких военных комиссиях и судах, два сидения в психотделении флотского госпиталя, беспрестанные вызовы днём и ночью к самым разным начальникам и врачам кончились внезапно, когда Митяй был уже на грани настоящего психического срыва в этом нереальном двухмесячном марафоне. Помог отец, который был причислен к святому сообществу "старых большевиков" да к тому же ещё в недавнем прошлом служил одним из заместителей министра морского (гражданского) флота страны. Вызволив разжалованного и ошеломленного сына из безумно-политической круговерти, а, по сути, из большой беды, отец сразу же направил его сменным инженером электростанции в один из далёких посёлков на Крайнем Севере страны.
-Остынь там, - посоветовал отец сыну, прощаясь в аэропорту. - Но твой дом здесь, в Москве. Он никуда не денется, даже после моей смерти.
Глава 5.
ЛЮБОВЬ
Любовь это искусство чувств. Чем выше и утончённее ее искусство
- тем выше и ярче любовь!
Дядя Жорж.
В этот день Митяю, похоже, удалось чуть сбросить "огрызочное" настроение. Погулял с Жаком целый час Помыл его лапы и брюхо. Сходил в магазин, вернувшись с грудой покупок, пропылесосил всю квартиру и после всех тяжких трудов завалился на диван и что-то замурлыкал...
-Что? - всунулась Веста. - Песенки поёшь? Свою певичку забыть не можешь?
-Ты-то откуда помнишь? - изумился Митяй.
-Да вот по телеку сообщил - померла твоя бывшая любовь. Завтра похороны.
-Вот как? Тебе-то что?
-Да ничего, думала ты узнал, вспомнил и запел...
...Третьекурсник военно-морского училища Митя Двинский встретил второкурсницу консерватории Виталину Венскую на обычном танцевальном вечере в своём училище. Внизу, в полуподвальном зале, играл молодёжный джаз, в большом зале выступал симфонический оркестр, и в этом зале узрел ещё невинный курсант изящную, абсолютно не накрашенную, большеротую девушку с не модной, закрученной в косы, причёской. Уже после первого медленного танца, когда мимолетно соприкасались колени, а твердая грудь девушки иногда слегка касалась темной форменки моряка на его мгновенно напрягающемся торсе, Митя погрузился в тот ступор, что нередко называют любовным пленом. Через неделю он был на концерте в малом зале консерватории, где прослушал, как нежно поёт его девушка какие-то классические песенки под аккомпанемент грузного рояля, за которым сидел черноусый красавец во фраке.
Через месяц, когда влюбленная пара посетила все известные ленинградские музеи, до одури нацеловалась и до дрожи наобнималась на вечерних киносеансах, Вита пригласила его на смотрины в громадную квартиру на улице Декабристов в старинном, тяжелом и сером доме. Такой же тяжелой и серой показалась моряку и мама Виты, оказавшаяся заместителем директора большого кораблестроительного завода. За сверкающим хрусталем богато накрытого стола суровая женщина начала методический и упорный допрос о всей жизни Двинского. Перепуганный курсант честно отвечал на все вопросы, умолчав только о истории с часами. Из-за этого долгого опроса не удалось толком-то и поесть, хотя Вита, улыбаясь и хитро поглядывая на друга и маму, всё время наполняла его тарелку салатами, мясом, дорогими овощами. Специально, зная что Митя, второй год занимающийся боксом, не пьет вообще, наливала ему водки в высокий бокал.
-Вы не пьёте вообще или только сегодня? - вдруг резко спросила мама, уже два года разведенная с пьяницей мужем.
-Вообще! - хором ответили Вита и Митя.
-Это правильно, - сказала мама и впервые улыбнулась.
Через неделю, воспользовавшись отъездом мамы в командировку, влюбленные оказались в одной постели. И вот здесь Митя испытал неожиданный шок. Виталина оказалось не только женщиной, но великолепной и разнообразной искусницей физической любви. Она призналась, что всему её научил ещё на первом курсе, преподаватель консерватории, первый, и уже к чёрту отставленный, в жизни любовник.
-Милый, теперь ты знаешь всё, теперь всё - только для тебя! Ты у меня по-настоящему первый! И навсегда! - наивно-порочно прошептала ему Вита на исходе первой ночи.
Хорошо, что увольнение на сутки давали Мите только раз в неделю. Каждая ночная встреча, а мама уже позволила курсанту, признанного женихом, оставаться ночевать в спальне дочери, превращалась в сладостное буйство молодых тел, неистощимых на ласки и фантазию. Тон задавала, конечно, Вита, но любовник оказался восприимчивым и готовым на любое предложение или даже намёк подруги. А когда он приходил на концерты, где пела Венская, одетая всегда строго и целомудренно, Митя горько сожалел, что никому вокруг нельзя поведать, что это его женщина, что ещё несколько часов назад её тело было живым гейзером из ласк, сладострастия и бесстыдства. И всё это было для него.
На семейном совете у мамы в квартире, куда прибыли отец и мать Мити и даже полупьяная кочерыжка - отец Виты, было решено поженить детей сразу после летней практики, то есть по возвращению Мити из плавания. Порешили, подсчитали расходы и, невероятно счастливые, разошлись. На волне этого счастья Митя выиграл городской турнир по боксу, легко сдал все весенние экзамены за третий курс, мало того, умудрился последний предмет, физику, сдать на сутки раньше, на соседнем факультете. Получив увольнительную раньше чем планировалось, Митя купил букет астр, стремительным "пехом", ведь денег не было, домчался до своего (уже и ключ свой имел) дома, легко открыл дверь, мимоходом заметив в прихожей на вешалке две несуразные солдатские фуражки. А в комнате, где будущие молодожёны организовали свою спальню, узрел курсант и самих солдат, абсолютно голых, в чьих объятиях вертелась также абсолютно голая Вита. В окутавшем его ступоре боксёр пропустил мимо себя шмыгнувших из комнаты солдат и, ничего не успев совершить и сказать, был окончательно ошеломлен визгом невесты в черный кружок телефонной трубки:
-Милиция! Милиция! У меня в квартире маньяк! Помогите! Он убьёт меня!
И громко назвала адрес. Митя увидел в окно, как бегут куда-то, спешно одеваясь на ходу, солдаты, аккуратно положил на развороченную кровать букет, ключ, сделал шаг к невесте, на что она закричала уже каким-то звериным воем, плюнул в развёрстный рот Виты да и ушёл. Уже на улице он почти столкнулся с милиционерами, выпрыгивающими из служебного автобусика и вбегающими в подъезд. На курсанта в военно-морской форме они внимания не обращали. Последней чёткой мыслью бывшего жениха была: "она одеться-то успеет?"
Глава 6.
ОБМОРОК ЛЮБВИ
Измена не просто несколько сексуальных телодвижений.
Настоящая измена - ложь, обман,
уничтожение надежды и веры.
Дядя Жорж.
Веста почти подпрыгивала на месте, голос стал визжащим, а глаза белыми:
-Ты валяешься уже пятый день! Не пишешь свой очерк, а нам деньги нужны...
- У меня пенсия хорошая, - попытался отбиться муж, - северная пенсия!
- А по дому ничего не делаешь? В магазин не ходишь! О чём ты думаешь? Об огрызках своих, так вон Феликс тебе их полную тарелку оставил! Жри до отвала!
Она подсунула к голове мужа глубокую тарелку, где лежали не только огрызки, а и просто обкусанные яблоки. Феликс стал оставлять отцу побольше. Митяй грузно приподнялся, опираясь на локоть, оглядел фрукты и снова откинулся на спину.
-Мить, а Мить, - голос жены неожиданно упал почти до шепота. - Ты, может, заболел?
Она присела на краешек дивана, продолжая держать тарелку на весу. Митяй неопределённо пожал плечами и отодвинул от губ тарелку с огрызками. Веста попыталась говорить нежно:
-Ты успокойся, ты чего так сдал сразу, похудел даже. А ведь всё хорошо, мы вместе, мы семья.
-Семья? - засомневался муж. - А помнишь...
-Ничего не помню, не помню, не помню, - затараторила жена. -Не было, не было, ничего не было...
... Веста объявила о своём уходе поздно вечером. Правда, она как бы готовила почву для этого загодя, месяца два. Говорила о том, что семья не сложилась, надо хотя бы на время расстаться, что так жить невозможно и так далее. Митяй понимал, что что-то неумолимо надвигается, но проклятый вечный спутник его сознания в критические минуты жизни - ступор не позволял ему сделать что-то резкое. У них тем более гостила тёща, ночевавшая вместе с девятилетним внуком в маленькой комнатке. Выяснять отношения при ней зять не хотел, а, может, и не мог.
Жена же, сообщив о немедленном уходе почти в полночь, быстро оделась, стремительно, как мышь, проскользнула мимо Митяя, прихватила вместе с небольшой сумкой здоровенную квадратную вазу, заранее поставленную в коридоре. Митяй постоял перед захлопнувшейся входной дверью, лунатически прошёлся по коридору, вошёл в ванную комнату и очнулся уже на полу... Сколько он провалялся после начала обморока, Митяй не знал. Было немного крови на краю ванны, на полу, криво болталась измазанная в крови помятая дверца лючка от канализационного шкафчика, сильно болел лоб, которым, скорее всего уже падая в беспамятстве, рослый Митяй и врезался в дверцу. Было абсолютно тихо.
-У тебя нет нравственной силы! - убедительно говорил ему за столиком кафе пожилой друг, одноклассник далёких школьных лет, Валентин Гаукин. -Ну, пошли её к черту и начни новую жизнь!
-В шестьдесят лет?
-Именно! Или ты её ждёшь?
-Жду, - обречённо признался Митяй.
-Ты же мечтал о свободе?
-Тело, впёрнутое в воду, выпирает на свободу с силой выпертой воды, телом впёрнутом туды, - медленно продекламировал Двинский.
-Что это? - изумился мудрый Гаукин.
-Закон Архимеда. Заметь - всё точно, как и в классическом варианте.
-Веста - впёрнутое тело в месиво семейной жизни. Во её и выперло...
То, что семье нанесён смертельный удар Митяй понял только тогда, когда Веста вернулась домой после трехмесячной отлучки. Она, наскоро поздоровавшись, начала судорожно, даже не рассовав вещей (квадратной вазы среди них не было), наводить чистоту, хотя тёща все три месяца молча мыла и чистила квартиру не хуже дочери. Митяй сидел за "компом", готовя новый очерк и с удивлением заметил, что его совсем не взволновало возвращение жены, мало того, возникло сожаление, что она вернулась домой. Что-то умерло в его душе после того жуткого обморока в ванной.
Второй, наверное, последний удар по понятию "семья", был нанесён совсем недавно, когда Веста накануне своего 45-летия (Митяю же долбануло уже 65 годков) сообщила, что случайно встретила свою первую любовь, сверстника, некого Вилли Кувалдина, занимающегося доставкой и развешиванием рулонных штор и сколотивший на этом нехитром деле приличный капитал. Он смог купить себе 100-метровую квартиру на Кипре, три машины, убедился, что можно жить хорошо и весело без всяких дурных склонностей вроде чтения, театра, а уж тем более душевных терзаний. Веста с восторгом приняла его образ жизни, и вскоре рулонная парочка организовала некую фирму, где Митяева жена взяла на себя роль директора. Из дома она, как будто, не уходила, но стала часто не ночевать дома, конечно, по её утверждениям, из-за дел связанных с работой фирмы, летать на Кипр, ездить в странные командировки. И уже не душевный ступор овладевал старым мужем, а полный паралич любви к жене, той любви, что терзала его душу полных двадцать лет. Веста во всё ускоряющейся суете жизни тем не менее много времени уделяла сыну, оплачивала репетиторов, хорошо и модно одевала его. Дома она с той же страстью наводила чистоту, завела десяток цветов в самых различных горшках и, принимая поведение мужа как полное смирение, стала понемногу презирать его, абсолютно не замечая, каких душевных мук стоит Митяю отторжение от семьи, его молчание, вызванное терпением и ожиданием. Чего? Этого Митяй не знал и сам.
Глава 7.
ПРИЮТСКИЕ ПРИЗРАКИ
С вершины дорога одна - вниз. А на вершине
долго сидеть трудно. Очень трудно.
Дядя Жорж.
-Митюль, - неожиданно почти ласково, но всё же скрипуче спела как-то ранним утром Веста, когда муж вернулся с собакой после прогулки,. - Я понимаю, у тебя депрессия, в твоём возрасте это естественно. Ты стареешь очень заметно...
Митяй насторожился. Как только в жизни жены появился Кувалдин, она стала пытаться всеми силами состарить мужа. Она всё чаще стала утверждать вслух, что он сдал, ничего не слышит, всё хуже видит (а зрение Митяя было безукоризненно), с притворным участием заявляла, что он плохо выглядит, что ему надо больше отдыхать, а где взять постоянный присмотр за ним? Самым обиходным стало "ты УЖЕ ничего не можешь". Грозный и ветхий призрак приюта для престарелых всё чаще начинал проявляться в абсолютно ясном сознании Митяя.
- А депрессию лечат хорошими воспоминаниями, - продолжила свои речи жена. - Помнишь, как ты пришёл в наше ГэТээРка? Красивый, высокий, талантливый! Всё наши теледивы в тебя втюрились, все к тебе домой бегали, все хотели с тобой трахаться!
-А ты?
-Я позже всех! И осталась с тобой, даже когда тебя вытурили..
К вершине своей журналистской карьеры, должности главного редактора Гостелерадиокомитета большого областного центра, Митяй пришел после пяти лет работы в районных газетах Крайнего Севера и двух лет деятельности редактором окружного телевидения.
Талант журналиста открылся неожиданно, когда он опубликовал несколько заметок о жизни горняков, геологов, в районной газете "Горняк Севера". Редактор этой же газеты пригласил Митяя поработать корреспондентом. Офицерские привычки к дисциплине, умение терпеть и добиваться своего, морская любовь к путешествиям, а командировок было предостаточно , счастливым цементирующим раствором укрепили и взрастили способности Митяя.
В администрации нового губернатора заметили работы журналиста, тем более на губернских выборах, уже работая на телевидении, он проявил симпатию к новому, решительному претенденту, оказав ему поддержку в ряде телерепортажей, обзоров. Перелёт из окружного городка в центр губернии, сразу же на хороший пост и в новую квартиру, были волшебны и веселы. Два года Двинский работал ярко, беспечально, издал даже небольшую книжку своих рассказов, всё катилось по открытым рельсам без заторов и препятствий. Ни разу не всплыла на поверхность история ухода Митяя из офицерской среды, да и демократия уже бушевала во всю. И вот тут -то, на вершине жизни Митяя, можно сказать - в спину, ударил грязный и очень тяжёлый огрызок.
Молодой журналист Михаил Фроликов сделал острый и смелый репортаж о попытке рейдерского захвата мясо-молочного комбината, не скрыв того, что комбинат приглянулся именно новому губернатору. Двинский репортаж одобрил и дал его в эфир. Как услужливо рассказали впоследствии Митяю, губернатор сказал только одно слово - "Выгнать!". К счастью, Миша Фроликов уже перебрался в Москву, оказавшись вне зоны губернского отстрела, Двинский остался пока на месте.
Волну сбрасывания Митяя с его поста оседлала и возглавила заместитель председателя ГТРК чернявая и немного бесноватая журналистка Надина Очуслова, тридцатипятилетняя и незамужняя. Она организовала цикл критических статей о работе Двинского в конкурирующих СМИ, в самом телерадиокомитете на любом совещании или собрании острыми и злобными выступлениями создавала атмосферу скандалов, не гнушаясь даже сплетнями о личной жизни главного редактора. Митяй медленно, но верно, впадал в свой именной ступор, что привело к тому, что на очередном совещании в кабинете председателя ГТРК, после яростного выступления вспотевшей и растрепавшей свои кудряшки Очусловой, он безропотно написал заявление о уходе с поста и вообще из комитета. Веста, ещё не вступившая с ним в брак, ждала ребёнка.
Глава 8.
ПОСЛЕДНИЙ ДРУГ
Любая дружба может стать пакостной.
Дядя Жорж.
Число обкусанных яблок в тарелке всё росло. Они желтели, темнели, сохли, но, странное дело, Веста, не переносившая грязь, не выкидывала их. Мало того, она сама положила в субботний вечер на блюдо новый ошмёток уже её съеденного яблока, победоносно улыбнулась и заявила:
-А это тебе и твоему другу. Может, ему дашь доесть?
-Кому? - не понял муж.
-А тому - алкашу и уроду, что звонил сегодня. Вот уж... на два слова "Митю позови" прибавил, я считала, семь матерных слов...
Каждый , хотя бы слегка, мыслящий человек, живёт тем, что было значительным в его жизни, а самыми значительными моментами в своей жизни Сенька Жбан, круглолицый, жирный, мойщик автомашин с вечно мокрым носом, считал те пьянки, где он выпивал больше литра водки. Пиво, настойки, вина, он в расчёт не брал. Познакомился с ним Митя на общей прогулке с собакой. Его рыжий Жак быстро подружился с лохматой болонкой Перри, хозяин Жбан, будучи в этот раз трезвым, оказался отцом одноклассника Феликса, отличником Петром, который явно стыдился папули и отходил в сторону, если отец начинал с кем-то общаться при общих прогулках. Несмотря на обилие матерных слов, харканья, сморкания при помощи пальцев, разбрасывания окурков и полном нежелании Жбана убирать кал за своей собакой, общая беседа о учёбе детей всё же состоялась. Сенька высказал несколько неглупых мыслей, заинтересовавших Митяя. Тронуло его и то, с каким вниманием малограмотный, даже не закончивший школу, не прочитавший ни одной книжки ( даже "Му-му"), отец относился к сыну, его успехам в учёбе. Из-за этих отцовских качеств первое время Митяй как-то терпел поведение и речи Сеньки, прощал даже его громкое выхлопы желудочных газов, которые автомойщик выпускал никого не стесняясь и даже гордясь ими. Попытки как-то воспитать сорокалетнего пролетария замечаниями, дарением носовых платков, ни к чему не привели. Однажды Митяй назвал его грязевым вулканом и испугался, что Жбан обидится. Но, странное дело, Сенька как-то снисходительно улыбнулся. Митяй всё-таки надеялся, что его замечания, упрёки, найдут отклик в душе рабочего, что станет он чуть чище в своём гадостном поведении. Казалось, намечается что-то похожее на странную, парадоксальную дружбу. Некое заполнение душевного вакуума. И невдомёк было Двинскому, что именно в душе у Жбана встреча за встречай накапливалась ненависть к хозяину Жака. Взрыв накопившихся душевных газов произошел почти в то же время, когда началась история с огрызками, двумя-тремя днями раньше. Придя в смерть пьяный на площадку, где резвились несколько собак и прохаживались их хозяева, в основном женщины, Сенька с пьяными воплями, харкая и громко испуская натуральные газы, признался в том, что ненавидит интеллигенцию, вонючих журналистов и их детей, что надо всех расстреливать, особенно хохлов и жидов, оставшихся в живых загнать в концлагеря имени Сталина, а книги и театры сжечь. Докапываясь до истины, то бишь пытаясь понять, что вызвало праведный гнев представителя моющего класса, Митяй выяснил, что причиной злобы, стартом её, оказалась элементарная школьная ссора Петра и Феликса.
-Мой сын обиженный остался, - уже рыдал толстяк, ничего не объясняя.- Продали Россию!
-Возьми деньги,- предложил Двинский. - Я тебе что-то должен?
-Ты мне всю жизнь будешь должен! Потом сочтёмся!
Пару дней Жбан избегал встреч с Митяем на собачьих прогулках, но однажды, снова пьяный, позвонил и, вместо ожидаемых Митяем извинений, выдал матерную тираду где беспорядочно смешал какие-то сто рублей, пиццу, День рождения сына и другие обиды. Митяй с душевным опустошением понял, что попытка новой, наверное, последней, дружбы потерпела крах.
-Смычка пролетариата и интеллигенции не состоялась, - прокомментировал
в очередном телефонном разговоре Гаукин. - Я снова единственный друг у тебя.