Аннотация: Скандальная исповедь современного дон-жуана, который ищет в каждой женщине Вселенную.
Дмитрий ЛЕДОВСКОЙ
Все совпадения имен и событий - случайны!
Со слов самого Мефодия -Автор.
1000 и ОДНА ЖЕНЩИНА
скандальная исповедь Мефодия Красночтеева, подаренная Автору в полное пользование.
Глава 1. Лиза.
Ни черта не получалось! Я изображал хищную страсть, тискал грудь женщины, низ её живота, впивался дрожащими губами в жарко- влажный рот, извивался всем своим тренированным телом 23-летнего юноши, но... моё мужское достоинство мёртво и жалко существовало как бы вне сильного тела. И моя первая в жизни женщина словно холодела и таяла в полумраке большой и мягкой спальни, куда она привела меня час назад. До этого я сидел в квартире этажом ниже, где кипело творческое веселье друзей моего двоюродного брата, писателя Вадима, который впервые в жизни не стеснялся меня, так как я получил первую литературную премию за свой первый рассказ, опубликованный в известном ленинградском журнале. До этого события, мой брат, представляя меня тем будущим великим писателям, артистам, поэтам, актерам, которыми мнили себя его гости, говорил смущенно так:
- А это мой братик. Двоюродный... У него стальные мышцы, он занимается боксом и баскетболом... Очень надежный. Мышцы у него стальные. И... всё.
Его снисходительно слушали, покровительственно хлопали меня по плечу и тут же погружались в калейдоскоп веселой беседы, где нередко звучали слова "гениально", "бесподобно", "шедевр" и "а вот у меня". Среди спорящих, курящих, выпивающих, читающих и представляющих, были и Иннокентий Смоктуновский и Олег Даль, который, знакомясь со мной, представился так:
-Будущий великий писатель Олег Даль!
Я сдавленно улыбнулся и присел в свой облюбованный давно угол, откуда скромно, облаченный в темно-синюю форму курсанта военно-морского училища, молча наблюдал по субботам или воскресеньям, когда получал увольнительную, искрящийся клубок талантов, амбиций, самолюбований, остроумий и любовных интриг. И, вдруг! Первая премия за рассказ, написанный в ученической тетрадке в клетку, посланный туда, в громадный журнал, простой почтой! Объявивший об этом громогласно и искренне восторженно, Вадим не преминул привычно заявить, что у меня стальные мышцы, но потом прибавил:
- И талантливая голова!
Ошеломленная компания как-то перепугано дернулась, загомонила, кто-то стал трясти мои руки, кто-то полез целоваться, кто-то с надеждой спросил:
-А это не ошибочка?
Вадим показал и журнал и резюме важной литературной комиссии, и всё внимание гениев и просто талантов обрушилось на скромного третьекурсника высшего морского заведения, того, что до этого торжества имел только стальные мышцы и... всё. А где-то около полуночи высокая красавица Лиза, одетая в холщёвый балахон с громадным декольте, взяла меня за руку и громко сказала:
-Я забираю юбиляра к себе, а вам всем спокойной ночи !
Под одобрительный гул компании я сгорбленно пошел за своей первой в жизни женщиной и услышал вслед чьё-то завистливое:
-Ну и мустанга захомутала Лизавета...
А мустанг оказался липовым. От чего - испуга, волнения - кто его знает. И потом, анализируя свой первый опыт, я склоняю голову перед женщиной, ни на миг не унизившей молодого любовника, не насмеявшейся над моей юношеской неудачей. Любая ирония, даже снисходительность, могли ввергнуть меня в бездну неуверенности, импотенции, на всю жизнь. Был момент, когда она вышла на кухню, и я схватился за брюки, чтобы трусливо сбежать, залитый горячим потом стыда, но уже вернулась Лиза с подносом, где стояли бутылка конька, блюдечки с лимоном и маслинами, сыром. Как ни в чем не бывало она, абсолютно обнаженная, присела к ложу моей слабости, налила коньяк в две большие стопки, как-то важно чокнулась со мной, и сказала:
-За знакомство!
Я жадно выпил свою первую в жизни стопку коньяка, также жадно проглотил дольку лимону, слегка посыпанную сахаром, на что Лиза, забавно сморщившись, заметила:
-Тот, кто придумал закусывать коньяк лимоном с сахаром - был гений...
Я благодарно кивнул, и, вдруг, заметил, что глаза у неё влажно заблестели , а дыхание стало прерывистым.
-Ты что? - испугался я.
-Дим, я у тебя первая?
-Первая! -отчаянно признался я.
-А у меня первым был мужик! Волосатый и с большим животом. Мой отец...
-Родной?- я аж сел.
-Отчим... Вот так напоил коньяком и прямо на полу, девчонку совсем... на полу...
Она поставила стопку на поднос, упала растрепанной головой на мой живот и заплакала обильно и яростно. Слезы горячо потекли, оббегая бока, проникая и вниз. Они словно согрели застывшее тело, дали живительный сок. Её голова незаметно оказалась у меня между ног, и здесь какая-то искорка вспыхнула в паху и стала неуклонно преображаться в костер. Тяжкое недоумения от признания Лизы стало переходить в жалостливую нежность, я стал гладить голову женщины, всё сильнее прижимать её к себе, к наливающемся силой чреслам, а затем вспыхнул бунт страсти. Её губы вобрали в себя мою крепнущую плоть, потом она словно взлетела, села на меня, вонзила в себя меня, и мы одновременно застонали, сливаясь яростно и даже больно, но с невероятным порывом наслаждения и восторга. После первого соития не было опустошенности или неприязни. Женщина лишь несколько минут спокойно лежала рядом, а руки её благодарно и тихо гладили мои грудь, живот, плечи, касались лица, они словно искали крохотные точки наслаждения, потом Лиза стала неуклонно наваливаться на меня полной грудью, стала целовать сначала мимолетно и нежно, затем плотнее и жаднее, и снова вспыхнули острое желание и радостная сила.
Далее пришла ночь, полная поисков наслаждений, незаметных, но всё же откровенных и бесстыдных поучений от Лизы искусству любви, ночь сразу научившая меня многому и, главное, навсегда поселившую уверенность, что ласки женского тела не только наслаждение, но и творчество!
Глава 2. Чижикова.
Надя Чижикова оказалась наивно-бесстыдной. Ничего особенного, она не обладала броской внешностью, была мордатенькой, но почему-то внимание курсантов на наших субботних танцевальных вечерах словно струилось к ней от любопытных глаз будущих офицеров. А она как-то незаметно возвращала им свой взгляд, слегка припрятанный, но точно направленный на мужские губы, или же оценивающе обегающий фигуры ребят, в общем, что-то говорило: "Смотрите, приглашайте, касайтесь меня, что-то может и получится". Я заприметил её в верхнем зале, где звучно громыхал духовой оркестр, потом мы столкнулись с ней в нижнем зале, где под музыку небольшого джаза мялись пары, и её нога, случайно или нет, как-то скользнула между моих бедер.
-Извините! - весело сказала девушка.
-Потанцуем? - лунатически спросил я, и через несколько секунд мы стали медленно покачиваться в музыке блюза. Партнерша легонько касалась меня грудью, бедрами, как бы наивно поднимала взгляд к моему лицу и на губы, смотрела в глаза, мы потанцевали и следующее танго, обменялась именами, а её прикосновения стали более длительными и более интимными. Провожать я её повел через осенний громадный парк, повел по широкой аллее, но Надя вдруг схватила меня за руку, потащила куда-то в сторону под крону деревьев, рухнула на ворох сухой листвы, потянула меня на себя и требовательно заявила:
-Давай, не тяни.
Всё получилось действительно быстро, но полноценно и волнующе. Опыт, приобретенный от четырех свидания с Лизой, придал столько уверенности и сил, что не помешали мне колючие укусы холодного воздуха в ягодицы, громогласный шорох листвы, чьи-то людские голоса с аллей парка, острый луч света фонаря, пробивающейся сквозь шевелящуюся крону осыпающихся деревьев.
-Ты молодец! - весело сообщила Надя, не смыкая полных смутно-белых ног на темной листве и не оправляя вздернутой юбки. - А давай ещё?
И рука её требовательно схватила мои отдыхающие чресла. И снова всё получилось, но чуть спокойнее, длительнее, молча, лишь прерываемое её всхлипами и ахами. В какой-то момент она извернулась, встала на четвереньки и наше соитие продолжилось в другой позе, продлившей наслаждение еще на несколько минут. В том же парке мы сливались ещё два раза, на пустой скамейке, куда Надя просто села, свободно раскинув ноги, а затем - стоя, когда она прижалась спиной к какому-то мощному стволу беспрестанно шептавшему что-то дереву... Но неумолимое время увольнительной стало заканчивается, и я рванул к училищу. Поздним вечером, бросив в узкую, блаженно привычную койку свое опустошенное тело, я не успел даже осознать всю радость и значимость новой победы, лишь в уходящей в сон памяти мелькнуло смутно "бесстыдство".
Глава 3 . Поток.
Первые опыты с этими женщинами породили во мне и уверенность, и очень яркое, но несколько самонадеянное чувство своего превосходства. Я стал видеть женское тело сквозь любую одежду, на танцах в нашем училище я требовательно прижимал к себе партнерш, чувствуя почти сразу реакцию женщины - чаще всего послушную, а иногда и опережающее мои чувственно-немые предложения, в виде толкающих друг друга колен, прижиманий грудь в грудь, мимолетных касаний губами щек, ушей, волос. И я смог понять, что теперь влекло меня именно к тем, кто был бесстыден и развратен. Не нагло бесстыден, а вот как Надя. через наивный, но точный взгляд, умение грудь в грудь, нога в ногу, коснуться словно невзначай, иногда - от фраз, как сказала мне будто случайно новая знакомая Наташа, с коей мы слились я тягучем танго на очередных танцах. Отрываясь, будто отлипая, она вздохнула и уронила словно про себя:
-Я вся мокрая...
Всю её сексуальную мокроту я ощутил в крохотной комнате её подруги, великодушно ушедшей посидеть на кухне, а потом, пришедшую в комнатку в распахнутом халате, в тот момент, когда Наташка умчалась в ванную после быстрой, хлюпающей близости.
-Не бойся, - шепнула худенькая женщина, чье имя я даже не узнал, - Наташка позволила. Мы ведь такие подруги...
Потом вернулась Наташка, они обе поочередно усаживались на меня, меняли позы, стаскивали меня и на пол, я послушно делал все, что они предлагали, вплоть до моих первых поцелуев в самые интимные места, и могучее желание, рожденное этим самим бесстыдством и откровенностью, вспыхивали во мне раз за разом. И снова, перед полуночью, падая в свою узкую койку я благодарно подумал о спасительной увольнительной, предписывающей быть в училище до 12 часов полуночи. Иначе я был бы, наверное, просто растерзан верными подругами...
В этом сексуальном потоке , ворвавшемся в мою жизнь, были несколько раз и Лиза и Надя, были ещё две женщины, "взятые" на танцах, вечерах, и хватало сил на всех, ведь увольнительные я получал всего два раза в неделю, а по сему более двух женщин в эти же сроки не получалось, и каждый раз, уходя от очередной, но всегда благодарной партнерши, я с нежностью тискал в руках узкий листок бумаги, где было напечатано коротко и властно - "Увольнительная". Накапливая сексуальный опыт я никогда не ставил себе целей набрать в "копилку" как можно больше побед. Всё получалось как бы самим собой, я с радостью погружался в мир наслаждений, поиска, каждая новая встреча казалась особенной, да так оно и было. Одна из тех двух, взятых на танцах, Бэлла, поразила меня тем, что признавала только оральный секс, и она испытывала яркий оргазм именно тогда, когда моя сперма ударяла ей в рот. Буряточка Света обожала анальный секс, и когда я входил в неё сзади осторожно, с боязнью причинить боль, она особенно извивалась, стонала и почти теряла сознание от охватывавшего её наслаждения. Странно, мне казалось, что я влюбляюсь в каждую из них, никогда меня не охватывало разочарования после любовных свидания, но не было и сожаления, если встреча не состоялась или мы расставались. Мало того - после каждого свидания, на другой день, я испытывал эмоциональный и физический подъем, легче шли занятия, спорт. Иногда я задумывался - а где настоящая любовь, где та, единственная? И ответа не находил, пока...
Глава 4. Любовь и женитьба.
Уже в танце я почувствовал холодок. Легкая (она оказалась балериной ) девушка строго и изящно скользила по натертому паркету нашего танцзала, а перед танцем сделала книксен или реверанс, в общем, ввинтила меня в аристократический ступор, от чего я и обнять-то её толком постеснялся. Кое-как разговорились, звали её Эльза, годов ей было девятнадцать, папа оказался латышом-партийцем, уже разошедшимся с мамой, а мама оказалась заместителем директора большой швейной фабрики. Станцевали мы танцев шесть-семь, причем в быстрых ритмах перед ней я превращался в уродливое и нелепое существо, настолько она была действительно балериной, танцовщицей прелестной и быстрой. В медленных танцах я всё-таки пытался её прижать к себе, она как будто поддавалась, я даже на почти неуловимые миги чувствовал её твердые соски, потом она резко отшатывалась , становилась далекой и холодной даже в ритмах танго или блюза. От провожания она отказалась, заявив, что за ней заедет старшая сестра, в общем, валясь в полночь в свою койку, я толкнул в бок соседа, по деревенски корявого, и по городскому умного, могучего Небуляева и путано рассказал ему о странной девушке Эльзе.
-Дубина ты, Мефодий, а ещё себя бабником считаешь. Девка она ещё, невинная! -буркнул сосед, отворачиваясь и натягивая на голову одеяло. - Гордись! Будешь у неё первый. Если пробьешься.
Пробился я через шесть месяцев в первую брачную ночь после не шумной, и очень чинной свадьбы в четырехкомнатной квартире её мамы, пышной и очень властной женщины. Я проявил, как мне казалось, и такт, и осторожность, так как мои попытки быть раскованным и бесстыдным и расковать и обесстыдить её, Эльза не очень уверенно, но всё-таки отвергла. Но всё произошло как надо, заснули мы обнявшись и даже не отрывая губ друг от друга. Похоже, это была уже любовь, так как спящая молодая жена вызывала какую-то щемящую нежность, она казалось незащищенной и очень хрупкой, сердце трогали тревога и лёгкое волнение. И первая неделя прошла в ласках, становившихся с каждой ночью смелее и ярче, Эльза , поняв, что в науке наслаждений я уже дока, позволяла мне многое и сама воспринимала ласки с фантазией и покорностью. Кажется, я был в этот период словно окутан аурой молодой семейной жизни, не помышлял о других женщинах, мне так нравилось творить из девчонки чудесную женщину, что я перестал замечать другие женские тела и лица. И вот здесь... Квартира у тёщи была громадная. В одной комнате жили мы, рядом комната Фаины Абрамовны, то бишь тёщи, а через кухню и коридор - две комнаты, где жили сестра моей жены Карина, её муж Федор и сынишка Илья, девяти лет от роду. И вот случилось так, что через три недели после свадьбы, Эльза и Фаина Абрамовна, прихватив с собой Илью, махнули на пару дней в Таллин в гости к знакомым, а, главное, прошвырнуться по магазинам. А у Федора, мрачноватого мужа всегда веселой Карины, образовалась командировка на неделю. И в субботний вечер, имея увольнительную на ночь, я оказался на кухне рядом с Кариной, где мы выпили немного сладкого вина и поболтали достаточно невинно ни о чем. Потом я, как честный муж, пожелал изящной, но с красивой большой грудью, беспрестанно курящей женщине, "спокойной ночи", да и отбыл в свои молодожённые апартаменты. Раздетый и блаженно спокойный, я только включил настольную лампу, развернул книгу любимейшего Паустовского, как в дверях, без стука, образовалась фигурка Карины в легком, и как я сразу понял, наброшенным на обнаженное тело, халатике. И босиком.
-Мифа (так она переиначила моего Мефодия) , ты спишь? Спички есть? - спросила Карина.
Я не сразу сообразил, что Карина прошла мимо кухни, где этих спичек было полно, пришла к некурящему парню не взяв с собой сигарет. Но долго думать сестра жены мне не дала. Они змейкой, скинув халатик, скользнула ко мне, и через несколько секунд началось то, что я, пожалуй, больше никогда в жизни не испытывал. Мало того, что могучее желание не оставляло меня всю ночь, мало того, что мы принимали самые невероятные позы, что наши губы не пересыхали, и что наши языки словно вылизывали тела друг друга везде, в самых потаенных местах. Карина просила называть себя и именем сестры , и шлюхой и проституткой, ругать матерными словами, просила бить её по лицу, щипать и кусать. Она расспрашивала, что мы делаем с Эльзой в постели и здесь же, придумав новую позу, жарко шептала:
-Сделай такое же Эльзе! Сделай!
Расстались мы уже утром, она опять же, словно струясь, скользнула в халат и растворилась в светлеющем проеме дверей, а я, словно невесомый, улетел то ли в сон, то ли в опустошенное забытье. Эта невероятная ночь была всего один раз. После, встречаясь с женщиной на кухне, в комнатах, я пытался найти в её лице хотя бы что-то говорящее о той встрече, о том безумстве плоти, но ни гримаской, ни словом, ни глазами, памяти от неё не было. Иногда всё происшедшее мне казалось странным , ярким сном. А, может, так и было?
Глава 5. Севастополь.
Эльза осталась в Ленинграде. Первоначальное желание поехать со мужем к месту его офицерской службы растаяло, когда ей предложили две сольные партии в двух больших балетах. Поклявшись в верности и любви, мы расстались в конце августа. Последний год я провёл в атмосфере семейной жизни, обычных супружеских утех, не помышляя об изменах , тем более о гульбе, так как подготовка к защите диплома, забота о жене, посещения тетра оперы и балета, интенсивные занятия спортом, съедали всё свободное время. И эта жизнь мне нравилась.
В совершенно очаровавшем меня Севастополе, знакомым мне ещё по курсантской практике, я провел в безделье и купаниях в море всего трое суток. Потом меня распределили на большой ракетный корабль (БРК)), базирующийся почти в центре города, у Минной стенки, который, словно дождавшись меня, сразу же вышел в двухнедельный поход. Довольно быстро я разобрался в служебных обязанностях, вник в работу своей машинно-котельной команды и сложных корабельных механизмов, легко вошел в дружески-веселую компанию офицеров и проявил даже небольшой героизм, когда полез в только что отключенный паровой котел, чтобы заменить там пару прохудившихся нагревательных трубок. По инструкции, при этой неисправности, надо было дождаться, чтобы аварийный котел после отключения остыл до указанной температуры. Но ждать было нельзя, так как БРК отрабатывал скоростной режим, посылать в пекло матросов я не решился и, обмотавшись с головой в мокрые тряпки, сам влез в жарко дышащий кратер. Неисправность удалось ликвидировать за полтора часа работы, я получил за этот небольшой подвиг опаленные пальцы , благодарность перед всем строем нашего корабля, неделю отпуска и, самое главное, искреннее уважение моряков, в особенности своей команды. Через две недели, я, уже пришедший в себя полностью, в белоснежной форме, сильный и загорелый, спустился с корабля, с удовольствием ощупывая размещенные в двух карманах кителя пачки денег. Командир приказал выдать мне подъемные и премиальные. Я сразу же решил, что махну в Питер, к Эльзе. С наслаждением ощущая под ногами земную твердь, почти в припрыжку, я вылетел с группой наших офицеров на небольшую площадку за КПП и ошеломленно замер перед ярким, колыхающимся строем улыбок и цветов. Девушки, женщины, дети, бросались к своим любимым, мужьям и отцам, слышались смех, визги, звуки поцелуев. Выбираясь с застывшей улыбкой из этого праздничного тисканья я столкнулся с двумя прехорошенькими девушкам, одна из которых как ни в чем не бывала всучила мне небольшой букет.
-Привет, лейтенант! - звонко сказала она, а её подруга, привстав на цыпочки , поцеловала меня в щёку.
-Мы знакомы? - дурацки спросил я, в то время как девушки уже взяли меня под руки с обеих сторон, вывлекая из толпы.
-Давай и познакомимся -я Ксюша! - представилась та , что слева.
-И я Ксюша, - рассмеялась девушка справа. - Мы так и ходим парой. Две Ксении, самые красивые Ксюши в городе.
-А я Мефодий!. Мне надо...
-Во! - удивилась левая Ксюша. - Пошел в увольнение после похода и уже что-то надо!
-А что надо-то? - спросила правая Ксюша, и я почувствовал, как она, вполоборота, сладко и волнующе прижалась ко мне грудью.
-А мы и есть то, что надо, - шепнула, тоже прижимаясь грудью, подруга слева. - А это правда, что ты Мефодий?
То, что происходило в трех комнатах просторной квартиры, принадлежащей отцу одной из Ксюш, как потом выяснилось, высокому флотскому чину, сейчас называют групповухой. Пять-шесть молодых женщин, столько же парней, абсолютно раскованно занимались сексом, меня партнерш, выпивая вино , свободно стоящее в бутылках на большом столе , где были рассыпаны на блюдах виноград, яблоки, груши, хурма, халва, печенье, что-то ещё. А началось всё довольно обычно. Две Ксюши, нежно втолкнув меня в квартиру, где три или четыре пары танцевали танго, громко и почти синхронно объявили:
-Наш новый друг - Мефодий.
Порхнул смешок, все обернулись на меня.
-Приглашаю, - склонилась передо мной одна из Ксюш и прильнула грудью, животом и коленями. Вторая Ксюша оторвала от плеч подруги мою левую руку, нырнула под неё и впилась всем ртом в мои губы.
-Гасим свет, - громко сказал кто-то из парней, и женский голосок добавил со смешком:
-И раздеваемся...
Странно, но я влился в это буйство плоти без чувств стыда или неловкости. Наоборот, видя пред собой соития молодых тел, впитывая грешный запах, видя полную готовность женщин на любое предложение мужской плоти, я заводился раз за разом, не чувствуя усталости или нежелания. Иногда, конечно, засыпал и всегда просыпался от того, что кто-то из женщин начинала меня целовать, ласкать мои чресла, просто тереться грудью. Лишь через двое суток, уже усталый, ранним утром, когда изнеможённо спали оставшиеся три женщины (из них - две Ксюши) и какой-то лохматый юноша, я, крадучись, оделся и вышел на прохладную улицу под сенью величавых каштанов. Здесь вспомнил о деньгах, судорожно схватился за карманы и удивленно обнаружил их полное наличие. Как потом выяснилось, Ксюши никогда не преследовали корыстных целей. Они просто наслаждались развратом, создавали то, что они наивно считали земным раем, и эти оргии организовывали раз в две недели, и... меня всегда туда неудержимо влекло. Когда я спросил, как Ксюши выбрали меня и почему, они бесстыдно ответили:
-Захотелось свеженького, вот и поспорили, что приведем новенького.
Новенькие мужчины и женщины появлялись постоянно, но костяк, возглавляемый двумя Ксюшами, состоял ещё из трех женщин и двух мужчин. В этот актив вошел на два года и я. Нередко, проведя сумасшедшую ночь, придя на корабль, я благодарил судьбу, что могу отоспаться и отдохнуть в своей каюте, давал зарок не ходить больше на "групповухи", садился писать письмо жене, но... снова и снова я шел на эти безумные игрища, не переставая удивляться фантазиям и беззастенчивой открытости своих бесконечных подруг. Пытаясь разобраться в жизненной философии Ксюш, я был потрясен простотой ответа.
-А мы с жиру бесимся, - сказала мне та Ксюша, что была дочкой высокого чина. - Срамно, весело, и на всё, кроме наслаждений - чихать!
Как ни покажется странным, у меня были и просто свидания с девушками, я увлекся сначала полногрудой студенткой Раей, затем строгим комсомольским работником Риммой, ходил с ними в кино, целовался, но ни разу дело не дошло до близких отношений. Зато новую череду сексуальных новшеств мне дал ремонт нашего корабля. Мы встали в завод па три недели, чтобы поменять несколько механизмов, поставить новый камбуз, кардинально почиститься и покрасить весь корабль.. И вот на наш могучий БРК, после замены механизмов, стал по утрам являться целый отряд веселых, галдящих, малярш. Почти все молодые, по-южному заводные, они залетали в мою каюту следуя легкому пригласительному кивку, просто улыбке. И сразу, без излишний разговоров, как-то радостно и тревожно (и женщину и меня могли вызвать в любое мгновение, и пару раз так и было) вступали в половую близость, когда чаще всего упав грудью и животом на узкую койку, женщина ждала атаки сзади. Так было всего удобнее в тесной каюте.
Служба на корабле оказалась не тяжкой. Блестящие знания, преподанные в военно-морском училище, оказались весьма нужными в практической работе, выходов в море было мало, я именно в море отходил от сексуальных приключений и наполнялся новыми желаниями и силой. Отношения с Эльзой медленно таяли, в её письмах появились и холодок, и скука, тем более карьера её шла вверх, чему, как я понял, способствовал новый режиссер, о ком она очень ясно и мило сообщила. А Севастополь мне подбрасывал всё новые и новые любовные приключения. Помимо "групповух" нередки были и другие компании, откуда я всегда уходил с новой женщиной, знакомства в кафе, где я почти всегда находил новую партнершу, был даже случай, когда я занимался любовью с сумасшедшей девчонкой на прилавках ночного базара! Случилось это так: я шел с несостоявшегося свидания (не пришла женщина), раздумывая - вернуться ли на корабль или зайти нежданно к Ксюшам, как заметил невысокую, взлохмаченную девушку , грустно стоящую возле закрытых ворот небольшого базара.
-Девушка, - ласково обратился я к ней и протянул тот букет, что должен был вручать не пришедшей на свидание. - Возьмите эти цветы и... и улыбнитесь.
Она улыбнулась, взяла букет и сказала:
-Спасибо! Меня зовут Настя, а тебя?
И не дождавшись ответа, хотя я представился без паузы, властно взяла за руку и уже тем интимным тоном, что я распознавал уже безошибочно как прелюдию к сексу, шепнула:
-Пошли, я знаю где здесь есть дыра в заборе...
Так и крутила меня сексуальная волна полных два года, я получил звание старшего лейтенанта и кличку "бабоукладчик" и однажды решил вспомнить, сколько же женщин побывало в моих объятьях начиная с Питера . Дошёл до двухсот и как-то даже испуганно возгордился. Затем решил, что это уже глупо и пошло, что что-то должно быть в жизни и другое, важное и нужное. Стихи и прозу я почти эти два года не писал, служба давалась легко, в общем, думать о жизни всерьез пришла настоятельная пора. И вот здесь случился обвал всей моей флотской жизни.
На офицерское комсомольское собрание, посвященное текущей внешней политике СССР, я пришел выпивший водки. Был день рождения у лейтенанта Артамонова, он в своей каюте спешно налил мне граненый стакан теплой водки, всучил соленный огурец, и я явился в кают-компанию внешне преувеличенно трезвый, но несколько взвинченный изнутри. Доклад нашего замполита Ушикова был скучен, растянут и когда он закончил своё повествовательное мытарство, где дал оценку нашим государственным деяниям за добрых десять лет, я вдруг спросил:
-Товарищ капитан третьего ранга, а зачем мы вводили свои войска в Чехословакию?
Я хотел добавить, что мол "чешские коммунисты могли бы и сами справиться", но Ушиков взорвался быстрее:
- Встать! Как ты смеешь, лейтенант, сомневаться в правильности решений нашей ленинской партии? Ты - комсомолец!? Но я не могу тебя сейчас называть комсомольцем. Ты не оправдываешь это высокое звание, и твои товарищи должны разобраться с тобой!
-Не будут разбираться! - закричал я и рывком выдрал комсомольский билет из нагрудного кармана. - Не с кем будет разбираться!
И, порвав билет, швырнул его клочья в сторону замполита. Ушиков побледнел и позорно сел мимо стула. А я ещё и плюнул. Стакан водки сделал своё дело.
Начался мой цунами. Меня таскали к командирам различных рангов и мастей, даже сам Епишев, главный "политначальник" всей Советской армии и Военно-морского флота, во время своего приезда в город-герой, вызывал меня на разборку, но я уже настолько уперся, что в конце концов заперли меня в психотделение севастопольского морского госпиталя, где я злобно, но покорно, делился с советской медициной костным мозгом, кровью, какими-то срезами. И стал я как-то незаметно угасать, отказываясь от смеха, книг, даже мыслей. И, вот уже совсем неожиданно, размашистая, губастая и вечно что-то напевающая медсестра Галя, поняв, что хмурого пациента надо выручать, разбудила меня во время ночного дежурства, привела в комнатку медицинского персонала и три часа, до первого рассвета, мы наслаждались друг другом молча (чтобы не разбудить психов) и неистово. Когда я покинул психбольницу (вытащил меня от туда отец, включив в это дело свое звание старого большевика, московские партийные связи), то, уже разжалованный, гражданский, своё последнее любовное свидание провел в маленькой комнатке медсестры Гали и увез самое доброе и нежное, как оказалось навсегда, воспоминание об этой чудесной, воскресившей меня женщине.
-Катись-ка ты на Чукотку, - сказал мне отец, известный в СССР как мужественный полярник, руководитель нескольких зимовок на Нордвике, Диксоне, один из организаторов спасения челюскинцев. -Охладись там, я устрою тебя сменным инженером на дизельную электростанцию в посёлке Полярный, там горно-добывающий комбинат построили. Золото добывают. Это недалеко от мыса Шмидта. Того Отто Шмидта, что был моим другом.
Глава 6. Чукотка.
Чукотка встретила меня всем романтически арсеналом, обрисованный писателями и поэтами за добрую сотню лет от Тан Богораза до Олега Куваева. При прилете в аэропорт Мыс Шмидта грохнула короткая, но яростная пурга, и три дня я сидел и спал в мрачном зале ожидания, где могучие , привыкшие к таким посиделкам , северяне научили карточной "тысяче". Играли на "уши", денег у всех почти не было, мужики возвращались из отпусков, поэтому апогей каждой игры заключался в том, что чемпион, набравший тысячу и одно очко, пачечкой карт полновесно хлестал по ушам проигравших. Первое время игры больше всех проигрывал я, и мои уши быстро стали большими, рубиновыми и уродливыми. А устранится, заскулить, перевести всё в шутку - не позволяла не забытая офицерская честь. Затем на странном, с горящей печуркой в салоне, , а салоном был просто громадный ящик в кузове грузовика, "автобусе" мы приехали в посёлок Полярный, где первую неделю я прожил в громадной шатровой палатке с беспрестанно горящей в центре серой, здоровенной, печкой, вокруг которой веером стояли койки горняков. Всю эту неделю в космосе, над полярным миром, вызывающим ощущение, что ты находишься на другой, неведомой планете, играло, пело, дышало и о чем-то повествовало, северное сияние. Затем меня, как молодого специалиста, перевели в барак, где поселили в одной комнате с технарем Витей, маркшейдером Остапом и студентом-практиком питерского горного института Мишей. Жизнь явно удалась... Сменные дежурства в ДЭС, напоминающие флотские вахты, очереди в шумной столовой, бесконечные споры и розыгрыши в нашей теплой комнатке, субботнее кино в шикарном и очень прохладном кинотеатре, расположенному в самой большой в посёлке шатровой палатке, иногда - партии в "тысячу", где я уже нередко выигрывал (а играли на небольшие суммы, которые складывали в общий кувшин, дабы потом потратить на что-то существенное), "сухой" закон, книги перед сном - таков стал уклад моей жизни. И в этом укладе не оказалось места женщинам. Первым делом их было очень мало на ГОКе, а барак наш был чисто мужской, танцев не было, но суровая мужская жизнь не вызывала у меня уныния или ощущения нехватки. Было не скучно, было весело, а каждый, даже не большой, выход в снежную тундру, испещренную следами песцов, а то и волков, к загадочным сопкам, дарил ощущение экстрима, необычности, и... я снова начал писать стихи. Слабенькие, но очень искренние. Я их, волнуясь и запинаясь, читал обитателям нашей комнатки. Так и катилась мужская романтическая жизнь. И всё-таки случилась женщина. Уже к весне, когда тундра как-то стала ниже, теряя толщу снега, нестерпимо сверкающего под лучами набирающего силу солнца, меня остановила возле столовой Наталья Викторовна, высокая, полная, тридцатилетняя жена заместителя директора комбината, сама - экономист ГОКа.
-Вы, я слышала, пишите стихи? - вежливо спросила Наталья Викторовна, слегка касаясь моей груди рукой в теплой цветастой варежке.
-Да так, - засмущался я. - Они не очень...
-А вашим друзьям они нравятся. Вот что - приходите сегодня к нам, знаете, где дом наш?
Кто же не знал трехэтажный дом, где поселилось всё начальство? Я кивнул.
-Квартира семь, на втором этаже, - уточнила женщина. -Приходите к одиннадцати вечера... И стихи не забудьте.
Я как-то не удивился столь позднему времени для чтения стихов в домашней обстановке. Решил, что там будет полно нашего начальства, которое, как известно, работало всегда допоздна. И облачившись в темный костюм, украшенный и дорогим галстуком и нагрудным платочком в тон галстуку, в 23 часа 5 минут я нажимал кнопку звонка квартиры Љ 7 .
В полутемной прихожей Наталья Викторовна встретила меня в цветастом халате с поясом и я сразу понял, что больше под халатом ничего не было. Ни ниточки. И не было в квартире, сплошь завешанной коврами, никого из того начальства, ради которого я так шикарно оделся. Был столик с бутылкой портвейна, два фужера, коробка конфет.
-А вы одна? - осторожно спросил я.
-Да, Николая неожиданно вызвали в Анадырь. Он вернется через неделю.
Голос у женщины дрогнул. Она стала бесцельно переставлять бокалы, я взял её за руку, ладонь оказалась влажной и немного дрожала. Наталья Викторовна подняла на меня умоляющий взгляд, страдальчески улыбнулась, и мы неловко поцеловались прямо над столом. Во мне проснулись и плоть, и мысли, и радость от общения с женщиной, которая оказалась неумелой, но очень послушной и немного смешной. Раздеть её оказалось очень легко, хотя оказавшись абсолютно голой, она вскрикнула и закрыла грудь руками. Но я уже действовал, и не спеша, и умело, и сам слегка дрожал от мощного, путавшего движения, желания. Наталья Викторовна полностью доверилась мне. Всё её большое тело с тяжелой грудью тянулось к ласкам, прикосновениям, страсть женщины как волна накатывалась постепенно, она отрешалась от стеснения, и , что я обожал, становилась бесстыднее и бесстыднее. Судьба подарила нам целых две недели чудесных встреч, прерываемых только вахтами на электростанции. И стихами, кои я все-таки читал любовнице.
-Завтра прилетает муж, - расстроенно сообщила Наталья Викторовна, - нам придётся расстаться. Я вообще не понимаю, как никто ещё не догадался. Твои друзья, наверняка, обо всем догадываются.
-Может быть. А к тебе я ходил в темноте, и была пурга, видимость плохая, вот я и проскакивал, - озарился я - А встречаться мы ещё сможем?
-Это очень опасно. И не надо испытывать судьбу. Я думаю, что тебе здесь уже делать нечего. В маленьком посёлке. Ты достоин лучшего. Это не твой мир...
-Мой мир был флот, - ответствовал я. -Но здесь тоже интересно.
-Я помогу тебе перебраться в другое место и на более хорошую работу. Это будет моя благодарность за твою любовь.
Я не принял всерьез её обещание устроить меня получше, но через три недели пришло письмо-вызов, в котором меня приглашали занять должность главного инженера большого комбината коммунальных предприятий с предоставлением квартиры в районном центре на берегу Залива Креста! Вот это потрясающее название - "Залив Креста" - стало определяющим в моем решении улететь туда. Когда взлетел над узкой аэродромной полосой трескучий самолетик, я успел увидеть цветастую варежку, прощально махнувшую возле избушки аэропорта.
Глава 7. Ревность.
-Что смотришь в сторону? Не можешь на окна своей Альбиночки глянуть? Глаза прячешь?
Жена яростно дернула меня за воротник пальто. Шли мы в кино, в наш районный Дом культуры, а этот жилой дом, где когда-то жила красавица Альбина , моя последняя в холостой жизни любовница в райцентре, стоял на пути. Обойти его можно было только поднявшись на крутую сопку. Я обреченно вздохнул. Круг замкнулся. А дело в том, что вчера мы тоже шли в кино на вечерний сеанс, и я мельком глянул на окна пятиэтажного дома, где, повторяю, когда-то, месяца три назад, жила ошеломительная Альбина, которой мы, мужчины, дали точное определение - Эталон! Я глянул на окна, а жена взорвалась:
-Не можешь пройти мимо спокойно? Бабник поганый! Всё о Альбиночке думаешь? Идиот развратный! Ненавижу!
Я повернулся и направился домой. Лялька гордо пошла в кино одна. Женат я был уже три месяца, сразу после получения документов о разводе. Эльза рассталась со мной по своей инициативе легко и быстро. До этого события я полгода работал в громадном комбинате коммунальных предприятий, в моём ведении оказались пять котельных, водовод, банно-прачечный комбинат, большое автотракторное хозяйство. Инженерных знаний, флотского опыта, энергии, оказалось предостаточно, как предостаточной оказалась и заработная плата. Хватало времени на спорт, веселые компании, походы в сопки, хватило полгода и на последовательные любовные связи с тремя женщинами, лучшей из которых оказалась Альбина - Эталон. Но Эталон улетела вслед за геологом-мужем в Хабаровск, а я взял и влюбился в Лялю , секретарь-машинистку в райкоме КПСС. Любовь развивалась по всем канонам общения влюбленных жениха и невесты - свидания, признания, поцелуи, подарки, верность и небольшая ревность. Мама и папа её, кочегары в котельной, что была в моем попечении, признали меня сразу, мама тут же получила звание старшего кочегара, папа от радости и зависти запил насмерть. В конце концов, после скромной свадьбы, мы оказались в постели, где я получил во владении стройное тело невинной девушки. Теоритически Ляля была подкована прилично, подруги постарались, ну, а практику преподал я, стараясь не переборщить в первую брачную ночь, не испугать и не сделать больно. Она приняла мою любовную игру целиком, наш медовый месяц был, тоже традиционно, насыщен ласками и нежностью. И, вдруг, случился обвал. Да, я был честен с Лялей, изменами и не пахло, весь женский мир вместился в эту молчаливую и очень красивую светловолосую женщину, я гордился и ею и тем, что могу так преданно любить.. А обвал начался с того, что в спортзале, где мы только-только закончили баскетбольный матч, ко мне подошла баскетболистка Зина Хватова, ростом на голову выше меня (мой рост - 187 см), к тому же обладающая гипертрофированной челюстью, могучими дланями, и дружески обняла за плечи:
-Ещё как! - беззаботно ответил я и заметил, что Ляля, сидевшая на скамеечке возле стены школьного зала как зритель, сначала странно исказилась, потом окаменела. Такой окаменелой она дошла со мной дома, а в квартире, даже не скинув шубки, выпалила:
-Если ещё раз позволишь себя обнять - я набью ей морду!
-Кому? - искренне не понял я, снимая с жены шубку.
-Это дылде - Зинке!
-Ты же не достанешь до её лица, - попытался пошутить я. - Она же вон какая верста коломенская.
-Плюну в рожу!
-Да и не доплюнешь, - засмеялся я и тут же получил натуральный плевок в своё лицо...
С этого дня начался кошмар. В компаниях, а собирались мы часто, телевидения в посёлке ещё не было, я не имел право ни с кем танцевать, даже было приказано не отвечать на приглашения к танцу от женщин. Ещё кое-как Ляля позволяло мне повертеться , никого не касаясь, в быстрых ритмах, а как только начинала звучать медленная музыка, Ляля прилипала ко мне, злобно оглядываясь вокруг. Атмосфера сгущалась уродливо и неуклонно. Если я за ужином, о чем-то задумываясь, опускал голову, то незамедлительно следовал вопль:
-Ты о ком думаешь?
-Да ни о ком, - дрожа от унижения оправдывался ни в чем не повинный муж , - думаю о работе! Завтра надо две новые трубы на пятой котельной ставить!
-Трубы? - взвивалась Ляля. - Две? А о новенькой прачке, Вальке, не думаешь, что вчера приняли у вас на работу? Ты же принимал решение! И ты хочешь сказать, что не думаешь об Альбиночке? А о той дуре, что в субботу в клубе на тебя уставилась, не думаешь? А я знаю, что она бл..дь, что ловит мужиков, а ты уже и распустил хвост! Ты - общественный муж! Сидит, бабник , зенки свои выпучил...
-Я же не могу чужие зенки выпучивать! Только свои, - попытался пошутить как-то я, но в ответ получил разбитую о пол тарелку с недоеденным гуляшом и продолжение вопля:
- И прекрати бабам целовать ручки! Они все немытые!
В отношениях с женщинами перепуганный я все-таки оставил при разговорах улыбку, теплые слова и поцелуи рук. И эти моменты невинных общений непостижимым образом становились известны жене. При этом Ляля, накричав на меня, наговорив чепухи, могла потом на три-пять дней замкнуться в злобном молчании, резко отпихивать локтем при попытке приобнять её, могла и выругаться матом. Попытки помириться при помощи ночных ласк отвергались так злобно и грубо, что я уходил спать на маленькую кушетку на кухне. И вот случилось то жуткое, то нелепо-безумное, что я до сих простить себе не могу. Ляля злобно молчала ровно пять дней. За что? Черт его знает. Я не пил, не гулял, в компании не ходил, отказался даже от любимой "тысячи" в чисто мужской компании, был вежлив и сдержан, сам себе готовил еду, спал на кухне, от чего стала болеть спина. Но нас пригласили на свою свадьбу Иван да Марья, наши хорошие молодые знакомые, и мы, молчаливо взяв в подарок недавно купленный и не распакованный комплект дорогого постельного белья, отправились в столовую-ресторан, где и закипела свадьба. Столы стояли покоем, я усадил жену лицом к залу, сам сел напротив, спиной к главным событиям и, естественно, всё время оборачивался, чтобы увидеть, что происходит на свадьбе. Ну, тосты, вручение подарков, розыгрыши, игры... Ляля терпела всё это безобразие почти час, потом перегнулась через стол и пронзительно прошипела:
-Ещё раз глянешь на неё, устрою скандал.
-На кого?
-На неё!
-На кого неё?
-Ты знаешь на кого! На неё!
-Да на кого?
-На неё!
-Да кто же она?
-Сам знаешь!
Бешенство словно окатило меня горячей волной. Я резко встал (Ляля отшатнулась), рывком взял со стола бутылки коньяка и шампанского и ушел со свадьбы. Дома, окатившись холодным душем, я решил сделать всё возможное для примирения. Накрыл маленький столик, водрузив там бутылки, похищенные со свадьбы, блюдо с яблоками и апельсинами, нарезал лимон. Потом наполнил ванну горячей водой, бездумно сел в кресло. Ляли не было. Ванна остыла, я слил прохладную воду, снова наполнил ванну. Ляли не было. Я снова слил остывшую воду, снова наполнил ванну. Ляли не было. Я стал засыпать в кресле и очнулся от стука входной двери. Кинул взгляд на настенные часы - было три часа ночи с небольшим. Пока я выбирался из кресла, стряхивая заодно паутину сна, Ляля скинула платье прямо на пол, презрительно посмотрела на меня, при этом я заметили, что губная помада была щедро размазана по подбородку , упала на супружеское ложе в комбинации и трусиках, повернулась ко мне спиной и злобно застыла. Я присел на краешек кровати и тихо-тихо спросил:
-Лялечка, милая, ты просто скажи, в чем я виноват? И я снова пойду спать на кухню.
И слегка погладил её волосы. Ляля, слегка обернувшись, всеми своими остроотточенными ногтями в кровь разодрала мне пальцы и тыльную сторону ладони. Я вскрикнул, отдернул окровавленную руку, а жена приняла прежнюю позу и снова застыла спиной ко мне. "Убью" - промелькнуло в отуманенной башке, -"Сейчас убью"!" Но вид изящной и беззащитной женской спинки оказался словно запрещающим знаком. Вспомнив заветы мудрого отца, я, стоя над кроватью, посчитал до ста, потом снова сел на краешек и ласково положил уже другую, ещё здоровую руку, на плечо жены.
-Милая моя, - голосок мой словно вибрировал. - умоляю, прости! Не знаю за что - но прости. Но скажи - в чем я провинился?
Снова взлетели когти Ляли, и моя вторая длань оказалась изодранной в клочья. Я понятию не имел, что так силён. На вытянутых руках , держа за трещавшую комбинацию и трусики, я отнес извивающееся тело жены в ванну и стал его топить в прохладной воде. Ляля всё-таки извернулась, встала, прижалась спиной к кафельной стенке и выплевывая воду, еле выговорила:
-Не убивай!
Я отвесил ей две мокрые пощечины, на что она, даже не заплакав, уже более ясно спросила:
-Что мне делать?
-Иди к маме, а то убью! - голос мой натурально срывался.
Мама и папа моей супруги жили напротив нашего дома, через узкую дорогу. Ляля сунула мокрые ноги в торбаса, накинула шубку и рванула из квартиры. Я же словно автоматически тоже вышел за Лялей, спустился на этаж ниже и позвонил в дверь квартиры, где жила одинокая Танюша Шилова, женщина, давно "сохнувшая" по мне. Я это знал от друзей. Она открыла так быстро, словно ждала всю ночь, и здесь же, прямо на коврике прихожей, мы слились в судорожных, каких-то перепутанных, но очень сладостных объятиях. И помню, раз за разом входя в жаркое тело, я сипло приговаривал:
-Вот тебе, вот тебе!
Шилова сладостно стонала, не зная о том, что я просто мстил жене.
И случился взрыв! Я, словно освобожденный узник, помчался по дороге любовных радостей. Я не менял женщин "как перчатки", а просто хотел всех, кто хотя бы немного нравился мне, не отказывал тем, кто выказывал мне симпатию и желание встретиться. Были, конечно, как говорят, и обломы, и неудачи, но вихрь свиданий, наслаждений плоти, влюбленности, да-да, была и влюбленность, многие женщины в своих ласках открывались душой и сердцем, вызвали нежность и уважение, был ярок и могуч. Ревности у меня ни кому не было. Ляля отучила. Я мог принять женщину сразу же после её близости с мужем или другим мужчиной, меня захватывал мой миг встречи, наши переживания. Любовная игра плоти стал ареной только наслаждений для мужчины и женщины. Лялин урок вычистил из меня ревность как шлак из организма. А Ляля, поначалу тихо жившая у мамы с папой, вскоре стала выпрыгивать из своей приемной первого секретаря райкома партии, появляться в компаниях, а однажды, не предупредив, явилась почти ночью с бутылкой коньяка и новенькими мужскими перчатками в подарок к прошедшему моему Дню рождения. Выпили, я молчал, Ляля, пришедшая уже сильно "на взводе", устроила настоящий стриптиз, раздеваясь передо мной в ритме блюза. Но захотеть её или даже просто прикоснуться к красивому телу Ляли я не смог. Не пересилил себя. Ляля всё поняла, быстро оделась и, выходя, резко бросила:
-Подаю на развод и на раздел квартиры.
Квартиру я ей отдал сам, не дожидаясь суда, так как чувство вины за две пощёчины перевешивали всё материальное, перебрался в комнату общежитии для водителей автобазы и продолжал свою дон-жуанскую одиссею ещё два года после развода. При этом, находясь в постоянно приподнятом состоянии влюбленности, ожиданий встреч или же отдохновений после свиданий, стал писать рассказы, стихи, очерки и эссе и, вот тебе раз (!), их стали публиковать в газетах, областном альманахе "На Севере", что только прибавило популярности у женщин. Неожиданно меня вызвали в райком партии и предупредили, что мой разгульный образ жизни несовместим с высокой должностью главного инженера большого предприятия. И, как выход, предложили хотя бы жениться... На ком угодно. Я и женился на юной особе, ибо она оказалось беременной от меня, а бросить 18-летнюю одинокую девушку в таком состоянии я просто не мог, хотя, после Ляли, о семейной жизни думал с содроганием. И здесь же мой хороший друг предложил мне место заведующего общим отделом в газете на берегу Берингова моря, в почти таком же районном центре. Друг был главным редактором этой газеты.
Глава 8. В районной прессе.
Здесь добывали уголь. По длинной ленточной эскалаторной дороге он прямо из шахт доставлялся в порт, потом отправлялся в села Чукотки, Магадан и даже в Японию. Горняцкий посёлок был чист и спокоен. Маленький и любимый ребенок - говорливая Машка, веселая жена, новая и очень интересная работа, где я стал во-всю осваивать журналистику от небольших корреспонденций до громадных очерков, неизменные в моей жизни баскетбол и волейбол, заполнили жизнь до предела. К тому же писал я и своё - стихи, рассказы, повести, впереди замаячила книга. А уж совсем исчезло свободное время, когда я стал дежурить ночами на пивном заводе вместо устроенной туда ночным сторожем жены. Жалел её, жена до смерти боялась крыс., которые по ночам хозяйничали там. Появились запасы денег. С женой Габи (Габриэлла) всё ладилось, и, самое главное, она была абсолютно не ревнива, хотя большой любви не было. В маленьких компаниях мы танцевали с кем хотели, допускали флирт, поцелуи, что помогало нам и в постели - ярче хотели друг друга. Зима прокатилась в бурных пургах, когда от бешеного ветра дрожали стёкла в двойных рамах, в ясных морозных днях и ночах, когда казалось, что мохнатые звезды можно потрогать руками. В начале мая Габи и Машенька полетели к родственникам в станицу на берегу Азовского моря на всё лето. Я остался один и был очень этим доволен. Ночные дежурства на пивном заводе бросил, стал много писать, хорошо отоспался! Но тут, как черти из табакерок, стали выскакивать женщины. Первой, прямо без спросу, без приглашения заявилась ко мне в гости Мотя, девушка, прекрасно игравшая в волейбол, с которой мы и познакомились-то в спортзале. Объяснять было нечего, она в прихожей, торопливо сняв курточку, закинула руки на мои плечи, и мы, слегка спотыкаясь, доковыляли до постели и рухнули на неё, раздевая друг друга ещё по пути. И пошла новая волна встреч и любовных утех. В живом калейдоскопе чудесных женщин, свободных и замужних, разведенных и даже вдов, ярче всех проявилась именно Мотя, сильная и раскрепощенная, которой я не уставал любоваться и в спортзале, во время наших волейбольных матчах. Мотю приглашали и в мужские команды, она легко взлетала над сеткой, прекрасно "гасила" крутые подачи, стелилась по полу за безнадежными мячами, не щадя своей крепкой и полной груди. Иногда она ухитрялась подмигнуть мне в самый неожиданный момент, я же всегда старался занять такое место на площадке, чтобы мог видеть её всю. Ко мне домой она приходила всегда неожиданно, один раз пришлось не пустить любовницу-волейболистку в дверь, так как у меня гостила преподавательница музыки, уже раздевшаяся до пояса. Но обиды не последовало никакой, так как в самых первых встречах, валяясь на широком, только что купленном диване, и остывая от ласк, мы разговорились, бесшабашно откровенничая, и Мотя гордо заявила:
-Ты у меня не один!
И назвала три имени мужчин, мне знакомых и по работе и по спорту. Что-то похожее на ревность кольнуло грудь, и я торопливо спросил:
-А что, тебе мужа не хватает?
-Он пьяница и дурак. Его-то мне и хватать не за что.
-А он не ревнует, не цепляется?
-Куда ему. После работы ставит на стол бутылку и пьет. Или уже приходит пьяный. Ни одного цветка от него не получила. Даже на свадьбу.
-Понятно! А вот скажи, что вообще тянет наших женщин к чужим мужикам. Почти всех... И мужья у многих вполне ничего себе.
-А где им ещё проявиться? - Мотя села, широко раздвинув ноги, подсогнутые в коленях. - Где? Балов , где можно покрасоваться в новом платье, вызвать восхищение мужчин и зависть женщин -нет, театров и выставок нет, вообще, событий, где можно блеснуть, выделиться - нет. Зимой эти тяжеленные одежды, ветра, морозы. А в свиданиях есть риск, есть острота, есть наслаждение, и тёлки северные так и отрываются. От быта, скуки, детей, холодов... Да и мужики тоже. Скажешь, нет? Ты ведь сам бабник тот ещё.
Она развернулась, села мне на живот, наклонилась, и я припал губами к одному из самых прекрасный творений природы - женской груди.
Чукотское лето, самое короткое лето на земле, отличают буйство красок и какая-то торопливость природы, которой надо всё успеть практически за два с половиной месяца, так как в августе уже может налететь снежный заряд. А надо расцвести, прожить короткую жизнь, зверям и птицам вывести потомство, приготовится к зиме или отлёту в теплые края. Эта спешка захватывает и людей, спешащих на рыбалки, особенно в дни нереста лососевых, уходящих в тундру на сбор ягод, жадно ловящих лучи согревающего солнца, собирающихся в компании у костров, послав к черту свои квартиры. И женщины, скинувшие надоевшие зимние одежды, молодели в это время как по волшебству... К концу лета, словно отпав от череды свидания, я нежданно для себя пришел к вводу, что красота есть почти в каждой женщине (за исключением, конечно, уродства) и что эту красоту надо находить. Как часто мы не разглядываем в человеческом лице, особенно женском, настоящую красоту из-за невнимания, спешки, собственных, невидимых черных очков, застилающих лица и события. Как-то в мужской компании за традиционной "тысячей" мы , поговорив о политике, рыбалке, конечно же, сползли к оценке знакомых женщин. Нет, хвастовства победами не было, но перебирая имена местных красавиц на одно из первых мест поставили Мотю, ещё удостоились нашего признания четыре женщины, среди которых сверкнула и моя Габи, а потом, вдруг, заспорили, легко ли быть в этом мире некрасивым женщинам. И почему-то больше всех вспомнили детского врача Григорян, маленькую женщину с не очень ладной фигуркой и маленькими глазами. Но могучий и самый молчаливый наш товарищ, Юрий, вдруг непривычно резко хлопнул ладонью по столу и прогудел:
-Прошу прекратить обсуждать женщин при мне. Это раз! И потом вбейте в свои пустые головы одну мысль - красота женщины зависит от любви мужчины. Продолжаем играть, ребята...
И надо же так случиться, что почти та же компания, но уже с женами и детьми, и с примкнувшей одинокой Григорян, выбрались на пикник к рыболовецкому стану у берега богатой рыбой лагуне. Наловили вволю рыбы, организовали вкуснейшую уху, выпили, поболтали и стали, как водится, петь песни. И лучше всех, как-то очень сильно и в то же время нежно, пела Григорян. При этом её лицо в отблесках костра стало загадочным, необычным, глаза расширились и заблестели... А потом, когда мы спрятались с женщиной в темном и пустом рыбацком балке, я ощутил и принял столько нежности и горячих ласк, сколько милых слов и забав, что от всего своего легкомысленного сердца принял и оценил эту спрятанную доселе красоту маленького детского врача районной поликлиники.
Прикоснулся я и к другой красоте, которую до конца не принял. Хотя все мужчины, кто общался с нами, завистливо говорили почти одно и тоже:
-Ну и женщину ты отхватил!
А отхватил я высокую и прямую эфиопку Айтен Бэ, черным утёсиком плавающую в водовороте советских журналистов на московской Олимпиаде 1980 года. Редактор районной газеты, тот самый могучий Юрий, заступившийся за женщин, предложил мне командировку в Москву и всё, куда я попаду и что увижу, должен буду потом отобразить в нашей газете. Махнув в Москву, в общем, домой, в пустую квартиру, так как отец где-то бродил в Антарктиде, я за свой счет добыл билеты на легкую атлетику, финалы бокса, баскетбола, на борьбу, и с помощью Айтен даже на закрытие Игр, где в небо улетел наш чудесный Мишка. А с Айтен я познакомился у входа в Дворец спорта, где она дефилировала перед толпой гуляк в цветастом, облегающем её без морщинок, платье. Оказывается, она ждала кого-то из эфиопского посольства с билетами, но знакомый эфиоп не пришел. У меня было два билета, я предложил один ей, она, очень сносно изъясняясь по-русски, билет взяла, денег не дала (правда, я и не просил), очень эмоционально "болела" за наших, а потом мы рванули с ней в кафе, где она ела жадно и много, без единого колебания поехала со мной в отцовскую квартиру и, не принимая душа, повалилась на кушетку при первом же прикосновении. Я жутко волновался, так как боялся темперамента чернокожей женщины, боялся, что не справлюсь с африканской страстью, но Айтен отдалась спокойно, без каких-то неожиданностей и ярких страстей и... мгновенно, с легким храпом уснула, распространяя вокруг своего шикарного тела с белыми ступнями ощутимый запах мускуса. Я одиноко покачался над черным творением природы и тоже, но отдельно, лёг спать. Усталость накопилась тяжелейшая. Мы ещё трое суток провели вместе, ездили по столице, где-то успевали, где-то опаздывали, ели что угодно и где угодно... Поздно приезжая ко мне, я затаскивал Айтен под струи душа, мыл и тёр черную кожу щёткой, но запах мускуса, запах дикого животного, до конца не улетучивался. А отдавалась она также легко и спокойно, также быстро засыпала и безмятежно похрапывала. Расстались мы быстро и суматошно после закрытия Олимпийских игр, я, естественно, сохранил навсегда в памяти облик красивый дочери эфиопского народа и запах мускуса, который так и не полюбил. Написав серию очерков о Московской Олимпиаде, пару раз упомянул и Айтен Бэ, представив её как коллегу по журналистскому цеху и доброго товарища.
Следующая зима прошла чуть-чуть в другом ракурсе. Габи вышла на работу кассиром в продуктовый магазин, Машеньку я по утрам относил (если сильный ветер) на руках или отвозил на санках в детский сад, компании стали почаще, так как стали появляться и торговые подруги жены, разбитные и веселые. Мои любовницы как-то ушли в тень, Григорян вышла замуж, Моте, видимо, хватало её мужиков, хотя она продолжала мне подмигивать в спортзале. Раз пять я выбирался в командировки в дальние чукотские села, откуда возвращался невинным, насыщенным впечатлениями и желанием писать новые рассказы. Мои литературные удачи нарастали, рассказы и повесть опубликовали, собственная книга становилась все реальней, и меня даже пригласили на литературный семинар в Магадан. Вот там и состоялась единственная за зиму комплексная измена с двумя сестрами, сначала с Зухрой, потом с Викой, но затем помог мне облегчить жизнь и забрать в свои объятья младшую Вику чудесный магаданский друг Володя, в общем всё было банальным, но опять же очень радостным и бескорыстным, командировочным романом. Ну, вот я вернулся домой, привез кучу подарков, весело отужинал в кругу семьи, с неподкупным нетерпением овладел Габи и быстро уснул - с дороги всё-таки . Ночью встал в туалет и услышал вслед сонный голос жены:
-Володя, ты куда?
На миг я резко возжелал тряхнуть вновь уснувшую Габи, но вдруг в памяти ярко высветилась моя командировка, страстные татарочки Зухра и Вика и я... сходил в туалет и завалился спать, обняв жену. Но "Володя, ты куда?" запомнил на всю жизнь. Напомню читателям, что я называюсь Мефодием.
Бог его знает, как бы сложилась моя жизнь далее, но опять в судьбу вмешалась женщина. Уже в апреле Габи и Машенька снова улетели на "материк" на три месяца, и почти в это же время в нашей компании появилась семейная пара из Украины, Рафаэла и Остап Коваленко. Она, невысокая, быстрая и легкая, с короткой прической, похожая на Мирей Матье, стала работать в нашей газете корреспонденткой. Оказалось, что она пишет очень хорошие стихи, которые перекладывал на песни и романсы её муж, лысоватый и полненький музыкант, устроившийся работать в районном Доме культуры. В нашу компанию они внесли стихи и романсы, с удовольствием принимали участие в розыгрышах, шутках, и так как разлука с женой уже состоялась, я почувствовал себя свободнее и смелее, и понял, что улыбки и взгляды от Рафаэлы приходят ко мне не просто так. Тем более мне она очень понравилась. Сразу! И она тоже, как Карина, стала называть меня Мифом. Пора летних отпусков быстро разбросала нашу компанию по югам, курортам, в то время северным отпускникам платили щедро и снабжали различными путевками, и стали мы собираться втроем - Коваленки и я. Занавесив окна от прозрачной северной ночи в квартире семейной пары, мы пили вино, Рафаэла пела, читала стихи, играли в карты на желания. Если я или Рафаэла, выиграв, загадывали вполне невинные желания - спеть, прочитать, станцевать, что-то приготовить на кухне, то Остап назначал такие провокационные штрафы, что даже мне становилось не по себе. Он заставлял целоваться с его женой, как он требовал, "всерьез", запирал нас в просторном шкафу, раздев обоих по пояс, и мы уже в этом шкафу начинали целоваться сами вполне всерьез, а в один из дождливых вечеров, выиграв очередную партию в "тысячу", уложил нас в постель, сам раздел жену и потребовал овладеть ею мне. Что я и сделал. Потом началась уже знакомая мне любовная оргия. Остап здорово возбуждался сам, а Рафаэла, наша общая добыча, прекрасно исполняла все желания мужчин, да и привносила в постельный кураж что-то и от себя. Так было несколько вечеров подряд. Взаимная симпатия с Рафаэлой, страсть, становились всё сильней, к тому же она рассказала мне, что Остап мог возбуждаться только при виде того, что кто-то ещё владеет телом жены, поэтому муж и устраивает такие оргии постоянно, где бы они ни жили. А ей они противны. Я поверил. Мы стали встречаться с Рафаэлой тайком, и я, пожалуй, уже и влюбился вполне глубоко, ведь когда в редакцию пришло извещение, что меня приглашают на работу в окружной телерадиокомитет в Анадырь, то, придя к Коваленко, честно сказал Остапу , что заберу Рафаэлу с собой, ибо люблю её. Музыкант посмотрел на жену. Она опустила голову, но чуть заметно утвердительно кивнула. Остап молча вышел и, как потом выяснилось, прямиком направился в райком, так как сам и его жена были членами КПСС. Идиот райком в лице одного из своих секретарей первым делом вызвал Рафаэлу и поставил альтернативу "или он (то есть я) или партбилет на стол". Мне же сказали так: - "У тебя, развратник беспартийный, есть вызов в Анадырь - лети скорей, только один, без чужой жены-коммунистки! Там твори что хочешь, только не в нашем районе!" Рафаэла, слегка всхлипывая, пришла ко мне и предложила обманный путь для нашего счастья. Я лечу в Анадырь, устраиваюсь там, она без шума разводится с мужем и честной невестой прилетает ко мне. На том и порешили. Райком спешно прибрел мне авиабилет, дал машину для поездки в аэропорт, и мы безудержно целовались с Рафаэлой в салоне "газика", пока ждали прилета самого надежного самолета на Севере - двухмоторного ИЛ-14!
Глава 9. Анадырь, телевидение, женщины и мятежи.
Я рассмеялся от души:
-Опять первый? Это уже как традиция... С кем ни попаду в постель - всегда у женщины первый.
Смешливая администратор окружного телевидения, замужняя Зоя Прошкина, тоже порскнула смешком, потом нырнула под одеяло, сладко потянулась под ним и сказала:
-Да ладно уж, помечтать нельзя. Конечно, не первый ты после мужа...
-И не последний, - добавил я, тоже ныряя под теплое покрывало, в комнате было прохладно.
-Надеюсь,- подхватила Зоя, - а вообще весь Анадырь спит под одним одеялом.
Суровая столица Чукотки приняла меня удивительно тепло. Мало того, что в первый же день мне вручили ключ от квартирки гостиночного типа (комнатка, крохотная кухня, туалет, где были диван, старенький холодильник и черно-белый телевизор, посуда и даже кухонное полотенце от прежнего хозяина), я сразу же стал появляться в эфире в новостийных программах, рассказывая о культурных и спортивных событиях. Телевидение тогда в Анадыре только начинало свой разбег, было необычайно престижным, и появление нового мужского и привлекательного (это я) лица в эфире сразу стало событием и лакомством для многим женщин. А так как я до сих пор не умел отказывать женщинам в контактах, то иногда, спасаясь от гостей женского пола, особенно если мне хотелось посмотреть по телику футбол, хоккей или что ещё, или просто поспать, я гасил свет, закрывал дверь на ключ и не отвечал ни на телефонные ни на звонки в дверь. Почти весь штат телерадиокомпании было молодым, кипящим страстью и весельем, постоянно собирающимся в шумные компании то в квартирах, то, и нередко, в кафе и единственном ресторане. И всегда, я не помню одинокого возвращения домой, со мной делила ложе какая-нибудь женщина. Особенным мощным стал поток жаждущих любви и ласк женщин, когда Рафаэла отказалась приехать ко мне, ссылаясь на страшное давление и угрозы райкома. Потом я узнал, что она просто помирилась с мужем, и они, супруги Коваленко, стали делить ложе с тем самым деятелем, кто велел мне покинуть дальний район. А до этого я, всё-таки ожидая любимую, всё честно рассказал Габи, которая рассталась со мной решительно и не прощая. Всё стало известно в нашем родном телерадиокомитете, а, значит, и во всём городе. Поток к молодому и свободному мужчины не ослабевал ни на день, вернее, ночь. И несмотря на то, что милые мои, постоянно меняющиеся, подруги не давали возможности глубоко увлечься одной из них (попытки тормознуться с одной пресекались тут же другими женщинами), хотя бы на пару недель, состояние влюбленности меня не покидало. И генерировало это чувство сама Чукотка. Почти ежемесячно я вылетал в командировки со своей небольшой телегруппой (оператор, осветитель, иногда - режиссер), и перед нами раскрывался невиданный по красоте мир сопок, тундры, заливов и рек, потрясающих людей. Мы снимали телесюжеты в портах и аэропортах, оленеводческих стойбищах, рыбацких станах, выходили в море с рыбаками и на пограничных боевых кораблях, спускались в золотоносные и угольные шахты, дежурили на атомной и гидроэлектростанциях, и названия Певек, Провидение, Лаврентия, Уэлен, Иультин, Конергино, Билибино, Беринговский, мысы Шмидта, Дежнева и десятки других, стали как маяки, как волнующие вехи романтики и любви. Были у нас уникальные даже для Чукотки путешествия. Побывали мы на одной из льдин станции Северный полюс, сняли там сюжет для программы "Время" , неделю путешествовали и снимали сюжеты вместе с легендарным путешественником Юрием Сенкевичем, побывали на островах Ратманова и Врангеля, видели совсем близко белых медведей, моржей и нерп, совершили сплав по реке Анадырь. В каждом путешествии были какие-то острые и тревожные моменты. В Провидении нашу одноэтажную гостинице полностью занесло снегом, и мы откапывались через форточку, в которую первым пролез наш юркий осветитель Георгий , несколько раз мы застревали на снежный дорогах в "газиках" и вездеходах, десятки раз ожидали лётной погоды в аэропортах, попадали и в жестокие штормы. И это была романтика в чистом виде, всё захватывало, увлекало и делало нас гордыми тем, что мы выбирались из всех трудностей достойно, оставаясь весёлыми и дружными. И везде нас поджидали неожиданные встречи с местными женщинами, избежать которых было невозможно, да и не хотелось избегать-то. И даже, казалось, простой командировочный короткий роман, оставался в памяти на очень долго, чаще - навсегда, ведь невозможно забыть ласки подруг после сумасшедших ветров, холода, качки на сейнере или в переваливающимся в снежных ухабах вездеходе, вертолетного или самолётного полёта, просто после прогулки под шатром северного сияния и словно звенящего неба... А потом Анадырь, где в тех же, но постоянно меняющихся, как рисунки в калейдоскопной трубке, компаниях, бесконечные рассказы о путешествиях, в студии - работа над фильмами, сюжетами, участие в местных телепередачах, спорт и отдых - звонкое веселье и далеко не платоническая любовь. Уже своя, местная.
В этой жизни, похожей на круговерть весенней пурги, было очень мало остановок, хотя были и ночные бдения над стихами и прозой, были ссоры и непонимание, была тяжкая борьба с тем партийным начальством, что учили нас всему - о чем и как говорить, как вести себя в быту и перед телекамерой, как отдыхать, кому верить. И от этого тоже мы прятались в мир бескорыстной любви женщин. Бескорыстие было определяющим в наших любовных встречах. Поэтому мы избегали продажной любви, стяжательства и злости. Бескорыстие мягко светилось и в отношениях между друзьями, соседями, коллегами по работе... Бескорыстие было нашей духовной сутью, сутью всего северного сообщества.
Бескорыстное желание помочь любимой стране дважды бросало меня в пекло самых невероятных событий, терзающих Россию. В августе 1991 я, находясь в законном отпуске, оказался на баррикадах защитников "Белого дома" в Москве, где один из первых россиян увидел исторический взлет триколора над столицей, где один из первых северян принял в душу не странный, грохочущий и неуютный СССР, а старое, и вечно новое, светлое понятие - Россия! Насыщенный восторгом победы, уверенностью, что революция всегда права, моя жизнь стала служением тому новому миру, что захватил меня целиком. И где, всё-таки, осталась не зарастающая тропка к женским сердцам и любви. Революция никак не мешала этому, наоборот, её романтическая аура втягивала в себя новые и новые лица и души, созвучные моим помыслам и мечтам.
Ноябрьский путч 2003 года я встретил в пустой редакции телерадиокомитета, так как почти все сотрудники, как и начальство, счастливым образом рванули в командировки, я сутки просидел на работе, отчаянно сжимая в потных ладонях охотничье ружье, потом взял да и выступил по телевидению и радио в поддержку Президента. Смелый и, поначалу, безрассудный поступок оказался выстрелом "в яблочко". Что, опять же, прибавило мне популярности во всех слоях общества. И в женских.
Спустя пару лет моя дон-жуанская гульба стала всё-таки понемногу стихать. Я даже стал завидовать однолюбам, тем, кто долго жил в одном браке, спокойно воспитывал детей. Знакомство с молодой, только что приехавшей в Анадырь из Хабаровска, учительницей английского языка, показалось мне возможностью радикальных перемен в своей жизни. Строгая на вид, высокая, действительно похожая на дочь Альбиона, девушка по имени Мэри, стала героиней моего телерепортажа и статьи в окружной газете.
-Я заработал на Вас гонорар и поэтому приглашаю в ресторан! - так, как мне показалось, остроумно обратился я к Мэри, встретив девушку у входа в школу и вручив ей букет цветов.
Забегая вперёд сообщу, что в отношениях с женщинами я пришел к окончательному выводу: никакой опыт не позволяет умному мужчине сказать, что он знает женщин. Их психику, их тайные мысли, их поступки, их мир. О внутреннем мире женщин мне поведал как-то ранее могучий Юрий, тот самый, что пресекал разговоры о женщинах в нашей компании. Он выразился так: "Сколько тайн у Вселенной? Неисчислимо! А каждая женщина - это Вселенная". Вот такой непознанной Вселенной оказалась и Мэри. Более месяца я еле добивался от неё каких-то эмоций на мои словесную трескотню, приглашения в ресторан, стихи, легкие, боясь спугнуть, приставания, полный отказ от компаний без неё, других встреч. Женский мир городка, моих подруг, словно притаился в тревожном ожидании, как хищник перед броском. А Мэри, чья сдержанная улыбка, короткие, редкие, но всегда умные реплики, умение молча отвечать и останавливать собеседника легкой гримасой, сдержанным жестом, всё более захватывала меня, превращая в послушного пажа. Думая о близости с ней, я немного пугался и не знал, как это всё придумать, как уговорить, как себя вести. Приходя ко мне в гости, Мэри прямо и строго садилась на диван, если я приближался к ней на близкое расстояние - легко, но непреклонно отодвигалась, отрицательно качнув головой в каре рыжеватых волос...
...Мою невесту зарезал накануне нашей свадьбы в припадке дикой пьяной ревности её любовник, слесарь-сантехник Василий Мельтяшный, заставший Мэри в голых объятиях двух солдат срочной службы, в собственной, однокомнатной, грязной и запущенной квартирке в одноэтажном домике на самом берегу вечно бурлящего лимана. На суде, куда я приходил тайком от всех, убийца рассказывал о безумных фантазиях, куда она погружала и его, и его друзей: рыбаков, рабочих, солдат, просто пьяниц, в тот мир плотских утех, которые я, как мне казалось, знал наизусть. Ни черта я ничего не знал! И вся моя многообразная и великая сущность интеллигента и поэта, дон-жуана и женолюба, начисто уступила дикой силе простого слесаря-сантехника с широкой и весёлой мордой, могучим телом и отсутствием каких-бы то ни было комплексов. Ваську суд запрятал на 5 лет, Мэри впихнули в узенький гробик и похоронили на вечно мокром, проваливающемся под ногами, кладбище. Я же улетел в областной сибирский центр, куда меня вызвала на должность главного редактора областного телевидения та сама Рафаэла, совершившая головокружительный карьерный взлет от стартовой площадки постели районного секретаря райкома КПСС до должности заместился председателя областного ГТРК!!! В расшифровке - ГосТелеРадиоКомитет!
И пьяно прощаясь со своей веселой, остроумной и бескорыстной компанией северных телевизионщиков в безумии ресторанной гульбы, после похорон Мэри, я, как потом мне передали, выдал, перекрикивая гром джаза, такие сентенции:
-Женщины умны - все абсолютно! Женщины глупы - все абсолютно! Женщины непостижимы - все абсолютно!
И заплакал...
Глава 10. Сибирский размах, театр и Барни Варляев.
-Всё что было - забудь! - строго сказала мне Рафаэла в своем просторном кабинете. - Мой новый муж ничего не знает, даже не подозревает.
-А старый где?
-Укатил в Одессу. Мы развелись, он уже стал сходить с ума на почве секса.
-Хватит, - испугался я , - а то с каждым твоим словом я становлюсь все гаже и ничтожнее.
-Да! Тебя же я вызвала, чтобы ты наладил работу моих журналюг. Ведь каждый из них мнит себя гением. Особенно в редакции информации. Ты коммуникабельный, опыт набрал приличный, смотри только осторожней с нашими женщинами. Вмиг охомутают! У нас семь баб незамужних. И все красавицы! Пойдем... нет, пойдёмте! На "Вы" теперь будем.
Щекастая маленькая девушка, стриженная под ежик, с азиатским разрезом глаз, столкнулась со мной у дверей кабинета Рафаэлы, вежливо ойкнула и также вежливо уступила нам дорогу.
-Это Веста, - шепнула мне Рафаэла уже в вестибюле. - Тоже холостая, но, как видишь, не первая красавица, но такая.... остренькая. Была замужем за крутым бизнесменом, летала в Америку. Для тебя - не вариант. Ну, двинулись дальше.
Мы и двинулись...
-Она сводит меня с ума! - мой новый друг, Народный артист России, великолепный драматический актер Барни Варляев, пьяный и потный, сидел у меня в бедно обставленной съемной квартире на кухне и горестно раскачивался на узкой табуретке. - Ну ты-то меня понимаешь?
Я его понимал. У нас сложились схожие ситуации. В него яростно влюбилась полубезумная Тата Ляксеева, неудавшаяся журналистка, в меня - Нина Ивановна, завхоз нашего ГТРК. Влюбленность Нины Ивановны выражалась в том, что она по-матерински опекала меня, ежедневно принося на работу супчики в горшочках, пирожки, пару раз - вязанные собственноручно носки и варежки. Узнав о моей очередной женщине, она обязательно приходила в кабинет и выкладывала про неё такие "ужасы", что дрожь хохота терзала меня и после её ухода. Над её влюбленность все посмеивались беззлобно, меня это раздражало в терпимых размерах и особенно жить не мешало. Влюбленность же Таты Ляксеевой превратила жизнь Барни в кошмар. Она сторожила артиста у дверей квартиры , не пускала к нему женщин, бросала камни в окна здания театра, если считала, что там как-то неправильно к артисту относятся, ездила за театром в его гастролях, я сам видел, как в районном городке Барни вышвыривал визжащую Тату с обломанным стеблем розы из своего номера. Обе наши дамы были весьма некрасивы, но у меня-то с Ниной Ивановной никогда ничего не было, а вот Варляев и Тата..
-Всего один раз! По пьяни! Один раз! И...
-На всю жизнь, - подытожил я, а артист подтверждающе хватанул полный стакан водки.
Не стал бы я вспоминать эту историю, но уже тогда я почувствовал странную, неопределенную опасность, мрачную ауру, пеленавшую жизнь красавца Варляева. И дело кончилось действительно плохо. Именно из-за Ляксеевой у Барни пошли один за другим нервные срывы, навалились болезни и, забегая вперед, сообщу, что умер он рано и страшно, как говорится, в расцвете сил. Тата же стала кошмаром всего театра, так как решила, что все болезни, смерть певца, произошли от того, что Барни "травили" и угнетали в театре. Её ожидал ещё более страшный итог жизни - психиатрическая лечебница. На пути к ней Тата сумела угробить ещё одного артиста, Авессалома Янушевского по той же схеме - преследования, цепляние, доведение до нервных срывов, смерть... Безумная любовь и сумасшествие близки как близнецы и по сути одно и тоже.
Последние годы почти все свободное от работы время я проводил в театре. И это не было походами за новыми развлечениями, новыми женщинами, тем более их, как всегда, хватало. Но стало заметно меньше, ведь облик веселого, бесшабашного и талантливого юноши трансформировался в уже матерого, погрузневшего мужика, хотя баскетбол остался и здесь моим хобби, помогая сохранять свежесть и силу. Новая сложная должность, чувство ответственности, заботы и насыщенность делами, стали мягкой, живой, но трудно преодолимой стеной между моим и женским миром. К тому же намного разборчивее и осторожнее я начал относиться к новым знакомствам, и всё больше меня, наряду с естественными, плотскими желаниями, привлекало желание понять женщину глубже, прикоснуться к её судьбе. Жизнь актрис театра, при близком знакомстве, оказалось гораздо труднее и жестче, чем представлялась мне ранее. Как многим покажется странным, именно в театре я лицезрел истинную, глубокую любовь нескольких семейных, творческих пар, которые вели свои супружеские корабли сквозь бушующие волны яркого, нервного и интереснейшего театрального моря, где, конечно, рядом с этими парами всплёскивали флирты, романы, кипела постоянная любовная игра. Я подготовил для театра несколько сценариев праздников, "капустников", писал куплеты для музыкальных спектаклей, опубликовал в местной и центральной прессе ряд рецензий и статей, то есть, в целом, вошел в театральный мир не как праздный любитель. Но "своим" в театре до конца не стал. И из вечерних посиделок в театральной компании после премьер, других празднеств, уходил я домой почти всегда один. Был , правда, короткий, ярко вспыхнувший роман с... гримершей и парикмахершей Ритой, которая запомнилась тем, что даже в моменты самых откровенных близости и ласк , говорила о муже, в основном сетуя, что он много пьет и приносит мало денег. В общем...
-Ты должен жениться! - безаппеляционно заявила мне Зара Сусликова , смуглая, худая, сорокалетняя ведущая политических программ, пришедшая "на вечерний огонёк" с бутылкой коньяка и незаметно, преодолев моё неуверенное сопротивление, оказавшаяся в постели, - Вон - седины уже сколько!
-На ком?
-На спокойной, красивой и мудрой женщине...
-Зачем?
-А затем, затем, ты скольких женщин в нашем коллективе перетрахал?
-Хватит! - я положил ладонь на её кулак. - Себя не забыла?
-Я - это трудовая повинность, служебная обязанность! А тебе пора стать главой семейства. И ты найди ту женщину, в которой сконцентрируются все женщины мира. Квинтэссенция! Вселенная! (я вздрогнул, вспомнив наставления могучего и мудрого Юрия). Тебе пора это сделать. Конечно, такой женщины в мире нет. А ты придумай её! Сделай её своей Вселенной (я снова дрогнул)! Сделай! Как Пигмалион сделал Галатею. А я вот... посплю немного.
Зара рухнула на спину, перевернулась на бочок и мгновенно уснула...
Глава 11. Все женщины мира и креветки.
Никакого спокойствия, красоты и мудрости в щекастой и маленькой Весте и в помине не было. Она обладала резким голосом, была вспыльчива, порывиста в движениях, но вот была в ней та неуловимая "изюминка", о которой мне в первый же день сказала Рафаэла. Эту изюминки мне пришлось искать много лет, но в чем она заключается -так и не понял. До нашего первого свидания я чаще всего встречал Весту в холле телерадиокомитета, где девушка, ожидая выезда группы на съемки очередного сюжета, разгадывала какой-нибудь кроссворд, сидя в уголке громадного дивана, рядом с кофрами, телекамерами , светильниками и подставками для них. В тот роковой день продавщица морских деликатесов принесла в холл корзину рыбы, несколько банок с красной кетовой икрой и кульки со свежими креветками. Я взял себе килограмм креветок, а Веста, потолкавшись рядом, вздохнула:
-Дорого как. А я так люблю креветки...
-Так приходите и поедим, - бездумно ляпнул я.
-Так вы приглашаете меня? - Веста улыбнулась тревожно.
-Ну, да, приглашаю.
-Сегодня?
-Давайте. Я живу....
-Я знаю, где вы живете. Во сколько?
-После вечерних новостей. В девять?
-Приду. И пиво купите...
Веста пришла точно в указанный срок, помогая снять девушке куртку, я заметил, что у неё красные, холодные руки, а на ногах легкие ботинки.
-Что вы без перчаток ходите? Холодно ведь.
-У меня их нет. Потеряла где-то. А на новые никак деньги не соберу.
-И обувь у вас не по сезону. Сапоги тоже потеряла?
-Нет, просто не купила.
Веста шумно втянула воздух и счастливо улыбнулась:
-Пахнет креветками, уже сварили?
-Сварил. И пиво купил.
И пили и ели мы с наслаждением, перебрасываясь короткими фразами о работе, съемках, знакомых, в узкой постели мы оказались ближе к полуночи, и, как мне казалось, всё прошло по обычному сценарию, я только отметил, что Веста при любовных ласках становилась как бы отрешенной от всего окружающего, голос её становился мягче и глубже. Утром, провожая девушку, я снова вслух заметил, что ей буду холодно без перчаток.
-Так пойдем, ты и купишь их мне, - как само собой разумеющееся сказала Веста. - На китайском рынке они не дорогие.
На китайском рынке я купил любовнице перчатки, сапожки и кроссовки. Веста, переобувшись здесь же, на северном морозце, натянув перчатки, благодарно, привстав на цыпочки, чмокнула меня в губы и сказала:
-Сегодня не могу, а завтра приду и отблагодарю. Там же ещё креветки остались, так ты их не ешь до меня.
Несмотря на эти покупки особенного желания "привязать" Весту к своей жизни у меня не было. Встречи были не частыми, я узнал от самой же Весты, что у неё есть давний друг-любовник, а у меня постоянно появлялись временные подруги. Весту я немного побаивался, она была из другого мира, который мне казался чужим и слишком простым. Девушка была абсолютно безбашенна в том плане, что не скрывала нашей связи, могла прыгнуть, взвизгнув, мне на плечи прилюдно, могла и исчезнуть из моего поля зрения на несколько дней. Сама любовница, как казалось, ко мне привязаться тоже не рвалась, но вот однажды ночью меня хватанул какой-то болезненный удар. Температура, головокружение, темнота в глазах. В гостях была Веста. Она тут же организовала вызов "Скорой помощи", врачиха оказалось её знакомой , Веста командовала всеми уверенно и громко, поехала со мной в больницу и до утра просидела рядом в палате, где мне поставили подряд две капельницы. Веста читала мне газеты, следила за моим состоянием, капаньем лекарств, укрывала одеялом от холодных стекол окна, затем, приехав со мной уже домой на нашей служебной машине, организовала настоящий сестринский уход на три дня. В общем - явственно помогла мне стать на ноги. За время ухода за мной Веста завладела второй связкой ключей, а когда я уже выздоровел, отдавать их не стала. Всё чаще она стала оставаться у меня на двое-трое суток, при этом оказалась необыкновенной чистюлей, выскребывая квартирку по несколько раз в день. Как в мозаичной картине все смальты в наших отношениях складывались одна к одной без особенных поисков, напряжений и усилий. Но были и медленные, не совсем приятные открытия. Оказалось, что у Весты есть крохотное косоглазие и небольшая хромота, заметная в дни перемен погоды. Два года назад, катаясь на горных лыжах, девушка повредила таз, провела в больнице почти всю зиму и даже не закончила среднюю школу. Я помог закончить ей учиться в вечерней школе, а затем она сдала экзамены в Гуманитарный заочный университет, к тому же получила профессиональную категорию на телевидении. Председателем комиссии был я. В свободные вечера я стал водить девушку в театр, где она пришлась всем по душе, так как скромно молчала, охотно смеялась шуткам, анекдотам и розыгрышам. Веста стала приходить в спортзал смотреть как я гоняю в баскетбол, я стал встречать её после занятий аэробикой, в компании нас стали приглашать уже вдвоем. Любовные ночные игры не остывали, я заметил, что Веста умела и не надоедать и во-время создавать атмосферу желаний и ожиданий. И вот она - окончательная ловушка! Веста забеременела. Так как сомнений не было, что ребенок от меня, мы быстро оформили брак, а когда светлоглазый Данилка выявился на свет Божий, он уже имел официального и родного отца. И здесь произошло окончательное чудо в создании той самой собственной Галатеи. Во время родов в тазобедренном сплетении костей и суставов жены произошел какой-то благодатный сдвиг, и Веста навсегда избавилась от хромоты! Крестным отцом стал ещё живой Барни Варляев. Не хромая, но покрикивая и всё больше командуя семейном походом, Веста прошагала со мной 15 лет, убедила вернуться в Москву, ещё раз воспользовалась пигмалионскими возможностями мужа, получив по моей протекции место на всероссийском телевидении, и сейчас царит и на работе, и в доме уверенно и громко. Моя любовная Одиссея заглохла окончательно, все женщины мира, вся моя великая "тысяча" теперь воплотились в этой маленькой, крикливой и щекастенькой женщине, заполнившей весь окружающий мир, все вокруг и внутри. Изменял ли ей? Не знаю. Что-то мельтешится в памяти: купе поезда с веселой попутчицей, гостиночные номера в Вологде, Владимире, южные знакомства, всё как будто смешалось в памяти, во сне, но изменой-то считать сон нельзя! Никак нельзя. Ну, что же - всем, кто дарил ласки, кто были бескорыстны и любили, кто оставались красивыми и желанными в любое время года, при любых трудностях и трудах - примите мои, и, наверняка, тысяч мужчин, благодарность, признание, любовь и восхищение. А у меня продолжает гореть вечная цель - найти, наконец, ту изюминку, что навсегда прилепила меня к Весте! Будем искать...