Очень рано, с первыми лучами солнца, наконец, раскрылся алый цветок гигантского амариллиса. Старик Деревьев (странная фамилия), шаркая тапочками, выполз на кухню, чтоб сварить утренний кофе и остановился, как по сигналу светофора, пораженный красным свечением цветка. Пока старик стоит, уставясь на цветущий амариллис, можно немного о нем рассказать. Пить кофе ему категорически запрещалось врачами, но он все равно варил каждое утро горький, как полынь, напиток и, морщась, выпивал до дна целую чашку. С тех пор как пять лет назад умерла жена Деревьева, он совершенно одичал, постарел, зарос пестрой щетиной и косил на мир безумным глазом. Инна, приемная дочка от первого брака покойной Маруси, переехала с внуками в пригород, и он жил в Чикаго совсем один.
В прошлом году старик увлекся разведением комнатных цветов. Дочка подсунула ему каталог садоводческой фирмы "Весенний Холм". Нарядные глянцевые фотографии разнообразных цветов и ягод, каких-то экзотических вьющихся лоз. Старик начал выписывать по почте африканские фиалки, пахучие разноцветные примулы и нежную герань. Накупил литературы о домашних растениях и занялся этим делом всерьез. Аккуратно расставлял зеленые горшочки на подоконниках. Поливал растения ежедневно, подрезал, пересаживал и опрыскивал мыльным раствором от паразитов и фруктовых мух. В последнее время его страстью стали амариллисы. На картинке в каталоге они выглядели, как огромные яркие граммофоны разных оттенков: розового, белого и красного. Старик заказал целую гору цветочных луковиц разных сортов, посадил их в горшки и с нетерпением ждал цветения. Может быть, по-русски эти цветы назывались иначе, но Деревьев никогда не интересовался садоводством в России, поэтому он называл растения их английскими именами.
Все луковицы медлили, безучастно покоились в горшках, и только Гигантский Алый амариллис начал подавать признаки жизни. Сначала Гигантский Алый выбросил сочную светло-зеленую стрелку, которая росла вертикально, как пика, и образовала плотный бутон, похожий на бутон тюльпана. Этот бутон тянулся, тянулся вверх и начал розоветь. Лопнул, образовав четыре почки, как клювы, направленные во все четыре стороны.
И вот, наконец, раскрылся первый цветок. Он оказался таким же огромным, как на картинке, даже еще больше, и освещал все вокруг своим алым отсветом. Его восемь лепестков складывались в правильный орнамент. Старик крякнул от удовольствия и подошел поближе. Яркие упругие лепестки поблескивали серебристыми искорками. Изящно изогнутые тычинки с желтыми мохнатыми щеточками на концах торчали, как кошачьи усы. Деревьев осторожно потрогал их пальцем и вдруг заметил, что в середине цветка, в самой чашечке что-то шевелится. "Неужели жук? - подумал он. - Откуда бы?" - надел на нос очки и взялся за опрыскиватель с мыльной водой. Но только брызнул, как до него донесся из цветка тонкий писк и чей-то голос пронзительно заверещал: "Ничего себе встреча! Сразу водой обливают, хамство какое! Хоть бы поздоровался сначала. Я уже сегодня умывалась, так что нечего". Старик подвинул свои очки вплотную к распустившемуся цветку и увидел крохотную девочку, сидящую верхом на пучке тычинок у самого их основания.
- Поздравляю, у меня начались галлюцинации, - сказал Деревьев сам себе, - я умираю! И мальчики кровавые в глазах... Девочки, в данном случае. Одна девочка.
Он взял себя за запястье и сосчитал пульс. Пульс был нормальным. Девочка стряхнула с себя капли воды и ловко спрыгнула на кухонный стол. Если она и была галлюцинацией, то пока не собиралась исчезать. Она прошлась по столу, уселась на край блюдца и уставилась на старика, а старик - на нее. Хорошенькая такая, в красном платьице, настоящая Дюймовочка. Он даже потряс головой. "Это я Андерсена перечитался, - объяснил он то ли себе, то ли девочке. - Я внукам сказки Андерсена читаю, Ганса Христиана, когда навещаю их по выходным. Чтобы они русский язык не забыли. И вот результат - бред на сказочные темы". "Бред - не бред, а неплохо было бы позавтракать, - заметила Дюймовочка. - С моей точки зрения, ты тоже на бред похож. Монстр какой-то гигантский и небритый, в очках". Деревьев пожал плечами и пошел ставить на плиту чайник, а девочка побежала за ним по столу.
Старик покосился на нее и проворчал: "Осторожно, на плите не обожгись. Ты чем питаешься? Медом?" "Мед подойдет, печенье там, фрукты". "Ты совсем, как фруктовая муха, фруктами питаешься". "Что тут плохого? Ты тоже фруктами питаешься, и нечего меня сравнивать с мухой". "Ладно, не обижайся. Я ничего плохого не имел в виду". Старик накрошил в блюдечко печенье, капнул меда и отрезал от яблока тонюсенький ломтик, а остальное съел сам.
Он задумчиво смотрел, как Дюймовочка расправлялась с крошками. "Знаешь, удобнее всего считать тебя плодом моего расстроенного воображения". "Считай чем хочешь, - согласилась девочка, - а мы пойдем гулять после завтрака?" "У меня ноги болят, ревматизм. Я уже неделю не выхожу. Можем на балконе посидеть". Он надел пальто, посадил Дюймовочку в стеклянную банку от варенья, чтобы ее не сдуло ветром и вынес на балкон. Он хотел показать ей озеро Мичиган и вид Чикаго с шестнадцатого этажа, но девочка пожаловалась, что от высоты у нее кружится голова. Старик поставил банку на балконный столик. Дюймовочка некоторое время рассматривала пробегавшие облака и воробьев, примостившихся на перилах, но скоро ей это надоело: "Скучно просто так сидеть в банке. Расскажи что-нибудь". "Я рассказывать не очень умею. Хочешь я тебе книжку почитаю о разведении узумбарских фиалок? Или сказки Андерсена". "Кто такой Андерсен?" "Ну темнота! У него про тебя все написано. Только давай обратно в комнату пойдем, а то замерзнешь, простудишься. Март, а все еще холодно. Как это я не сообразил, что ты без пальто?"
Деревьев достал с полки томик Андерсена и прочитал ей историю Дюймовочки. Девочка сидела на спинке кресла и внимательно слушала. "Все неправда, - заключила она, когда сказка закончилась, - говорящих жаб не бывает, и этих эльфов тоже. Все он выдумал, этот Христиан, как его". "Ты совсем, как мои внуки, они тоже сказкам не верят. На себя посмотри, разве ты не выдумка? Самая натуральная Дюймовочка. Между прочим, у Инночкиной сотрудницы одной жила говорящая жаба". "Я бы побоялась на ласточке летать. Меня от высоты укачивает. А где я спать буду? У тебя есть ореховая скорлупка? Так ты меня Дюймовочкой считаешь? У меня, между прочим, имя есть - Манон-Изольда-Жозефина-Люция-Катана". "Очень длинно, я не запомню. У меня на имена отвратительная память, особенно иностранные. Можно, я тебя буду называть Манечкой? А скорлупку я тебе найду. Только лепестка у меня нет, чтобы укрываться. Я от галстука кусочек отрежу, он шелковый, легкий".
Когда Манечка устроилась на ночлег, старик тоже лег, но не смог сразу уснуть. Его мучили разные заботы. Неужели Дюймовочка, то есть Манечка, действительно плод его воображения? Какой тогда у него будет диагноз? Шизофрения, маниакальный психоз или еще похуже? Может быть, следует показаться психиатру? Если же Дюймовочка и вправду существует, что он будет с ней делать? Он уже старик, у него больное сердце. Умри он, кто о ней позаботится, о такой крошке? Он долго ворочался, пока, наконец, не задремал, и приснился ему цветущий амариллис Гигантский Алый. Старик вспомнил во сне, что забыл полить сегодня свои цветы.
На другой день раскрылись остальные три цветка, но в них никого не было. Теперь амариллис окончательно стал похож на светофор, висящий над перекрестком, с четырьмя красными огнями.
Девочке захотелось бананов, которых у него не было. Деревьев покряхтел, поохал и вышел с ней в магазин. Банку он поставил в карман и велел Манечке сильно не высовываться, чтоб она, не дай Бог, не вывалилась. Вылазка прошла удачно. После обеда они оба ели бананы, а потом Манечка попросила почитать еще из Андерсена. На нее произвел большое впечатление "Стойкий оловянный солдатик", она даже расплакалась в конце и попросила не читать ей такое грустное. Потом Дюймовочка играла с пушинками и перышками, выбившимися из подушки, а Деревьев опять рассуждал, плод ли она его воображения. Оказалось - не плод. Вечером к старику пришел в гости сосед по дому Зиновий Яковлевич Телятников. Они по средам всегда играли в шахматы. Расставили фигуры. Старик сделал первый ход пешкой (Е-2, Е-4), Телятников ответил, и тут на доску выскочила Манечка. Она с разгону опрокинула белого слона и споткнулась о пешку. "О, лошадка! - закричала девочка. - Можно, я покатаюсь?" Она начала карабкаться на белого коня и сбила ладью. Та покатилась и упала на пол. Деревьев долго шарил под столом, пытаясь ее найти. "Ну вот! - огорчился Зиновий Яковлевич, - вся игра - псу под хвост. Это что, твоя внучка? Теперь даже у тебя нельзя сделать партию в спокойной обстановке. Я лучше с компьютером пойду играть. Он хотя бы фигуры не разбрасывает".
- Какая внучка, у меня двое мальчишек! - сказал старик Деревьев и, обдув пыльную ладью, поставил ее на место. - Ты посмотри, какая она крохотная! Я думаю - она Дюймовочка. Пойди, Манечка, поиграйся с марками, почитай, что на них написано, пока мы закончим партию. - Манечка неохотно слезла с доски. Телятников вытянул шею, рассматривая ее: "Дюймовочка - это сказка. Я мультфильм видел в Союзе. Странное существо. Игра природы какая-то непонятная. Где ты ее взял? Из цветка аморалиса? Он что, аморальный, или только так называется? Маленькая, а шустрая. Не кусается? Может она грызун и заразная? Ты ее в научную лабораторию сдай, где с мышами опыты делают, они разберутся". Деревьев обиделся: "Сам ты грызун! Посмотри, какая она хорошенькая, как фарфоровая статуэтка. А ты - заразная, грызун! Еще скажи - крыса или хорек". "Ты уж извини, если я не так сказал, - пошел на попятную Зиновий (ему очень не хотелось терять партнера по шахматам), - я не разберу без очков. Мартышка к старости слаба глазами стала... как там у Маяковского. Мне доктор выписал новые стекла, какие-то би факальные, пардон за выражение. А я никак не соберусь заказать, вот и живу, как слепая сова. Так ты говоришь - Дюймовочка и не кусается? Симпатичная. Ну давай, двигай фигуры. Твой ход".
Когда они закончили партию, Зиновий опять посмотрел на Манечку, прилежно читавшую марки. Она сидела на краю блюдца и демонстративно не обращала на друзей никакого внимания. Обиделась на "грызуна". Телятников придвинул к ней вплотную свой бугристый нос и покачал головой. "Что-то она сильно маленькая для Дюймовочки. Ты ее линейкой замерь. Дюйм равняется двум с половиной сантиметрам, точнее - два и пятьдесят четыре сотых". Он любил демонстрировать свои знания. Деревьев заверил его, что измерял Манечкин рост, точно два с половиной сантиметра. "Она рослая для своего возраста", - пошутил он. Телятников поднял палец: "Ты не шути такими вещами. Чего только в Америке не бывает, нужно быть осторожным, - он перешел на шепот, - может она - секретный эксперимент ЦРУ? Заброшена со шпионскими целями выведать у нас информацию. У тебя был допуск в Союзе? У меня был. Поэтому я всегда опасался контактировать с иностранцами". "Очнись, какая у тебя секретная информация? Один склероз остался. Ты уже забыл, как штаны застегивать. Какие иностранцы? Вся Америка - иностранцы, так ты что, из дому не выходишь? Союз давно развалился со всеми своими секретами. ЦРУ - скажешь такое, что на голову не наденешь". Впрочем, они не поссорились и договорились встретиться в следующую среду.
Ночью старик Деревьев опять не спал и рассуждал сам с собой: "Зиновий говорит - в лабораторию сдай! Глупости, конечно, но кто за ней присмотрит, если у меня завтра инфаркт? Поместить объявление в зоомагазине, как о котенке, - отдам в хорошие руки? Неизвестно, согласится ли на это Манечка. Не котенок же она, а человек, индивидуальность!" Наконец, старик решился поговорить с Инной, приемной дочкой, может быть она возьмет Манечку на воспитание.
Он позвонил рано утром, до восхода солнца, когда девочка еще спала. Инна сначала не разобрала, чего старик от нее хочет, а когда поняла, наконец, то категорически отказалась. Она была сонная и злая, что ее рано разбудили. "Мне своих бандитов хватает, ребенков... и мужа. Мальчишки еще щенка притащили на той неделе. Забот - выше головы. Сдай ее в детский приют, там о ней государство позаботится. Америка - богатая страна. У меня ее может собака покусать или ребята случайно что-нибудь уронят на нее, потом отвечай. Как твое сердце? Ты приедешь в выходные? Мальчики за тобой соскучились. Привези мне долларов триста до получки, я опять вышла из бюджета. Хорошо? Ну, целую, не забудь лекарство принимать и не пей кофе..." Длинные гудки.
В выходные Деревьев поехал к внукам. Он хотел и Манечку взять с собой, но та почему-то отказалась. Ехать пришлось долго, двумя автобусами, а потом идти минут двадцать пешком. Мальчики возились со щенком, смешной длинноногой овчаркой, и на деда не обращали внимания. Инночка напоила его чаем на кухне, поблагодарила за деньги и пообещала, что с получки отдаст, если не с этой, то со следующей точно. "Я сегодня не готовила, машину нужно было отвезти в мастерскую, полдня убила. Если посидишь до шести, мы пойдем на обед аут в китайский ресторан". Старик подумал, как хорошо, что у них с Марусей не было машины, и она готовила обед каждый день. Он не жаловал китайскую еду, ему больше нравились котлеты и борщ. Он отказался ждать до шести. Ему хотелось приехать домой засветло, чтобы успеть погулять с Манечкой. Она не любила темноты. Старик еще раз пытался заговорить с дочкой о Дюймовочке, но та даже слушать не стала и перебила его: "Я не хотела говорить тебе по телефону, но, может, тебе к врачу нужно? Знаешь, к специалисту по нервам, который медикэйд принимает. На Диване есть один, очень приличный. Какая еще Дюймовочка? Это только плод утомленного воображения". "Не плод!" - пробормотал старик, но долго спорить не стал, а поехал домой.
В тот день им так и не удалось погулять, хотя погода была отличная. Старик очень устал, после долгой поездки у него разболелось сердце. Он сидел на диване, задыхался и глотал валидол, а Манечка обмахивала его перышком. Когда Деревьев немного оклемался, он посадил Манечку на стол перед собой и завел серьезный разговор, как со взрослой. Честно рассказал ей, что с больным сердцем долго не живут, и он беспокоится за Манечкину судьбу. Даже признался, что хотел отдать ее на воспитание Инночке, но та отказалась, и теперь он не знает, как быть.
Манечка слушала внимательно, а потом устроила старику сцену. Она пискливо кричала, что не позволит распоряжаться собой, как игрушкой. Что она не желает жить ни с какой затруханной Инночкой и ее бандитами, где ее может сожрать собака. И вообще, она не хочет никуда переезжать. Если Деревьеву она в тягость, ей придется самой позаботиться о себе, и нечего ее раздавать, и нечего... Тут Манечка разрыдалась, и старик почувствовал себя кругом виноватым. В то же время ему было приятно, что Манечка не хочет от него уходить, привязалась. Давно ему никто не закатывал сцены, с тех пор, как жены не стало... Он даже почувствовал себя моложе, как в былые времена. Успокоив девочку и заверив ее, что никогда с ней не расстанется, он приготовил чай. От теплого чая оба почувствовали себя счастливее. "Ты сколько собираешься еще прожить?" - спросила Манечка. "Пару лет надеюсь протянуть..." "Ну - это целая вечность, - заверила его Манечка, - давай сказки читать".
Вся неделя прошла без происшествий, только в среду позвонил Телятников и сказал, что не сможет прийти, у него грипп. Старик не слишком огорчился. Они с Манечкой и так были заняты целые дни - ухаживали за цветами, читали книжки, гуляли, вместе варили обед. Деревьев показывал ей старые фотографии в альбомах, открытки с видами разных городов и рассказывал о родных и знакомых, и о разных местах, где он побывал. Манечка любила рассматривать каталоги с фотографиями цветов и ягод. Они мечтали, какие растения можно было бы посадить в саду, если бы у них был сад, а однажды даже поспорили. Старику хотелось разводить крыжовник и смородину, а Манечка предпочитала малину, потому что она слаще.
В выходные опять подул холодный ветер со снегом, несмотря на то, что была середина апреля. В Чикаго, все-таки, сумасшедший климат. Миндаль, уже раскрывший цветы, весь покрылся ледяными сосульками. Дюймовочка огорчилась, глядя на замерзшие цветы. Старик пытался ее развлечь, рассмешить, но она казалась грустной и вялой. Уж не простудилась ли? Сквозь бегущие тучи не пробивался не единый луч, все стало серым и скучным. Алый амариллис тоже потерял свой блеск, померк. Лепестки потемнели по краям и скрутились, как папиросная бумага. Они утратили живую упругость, начали обвисать, увядать. Манечка часто подходила к цветку и заглядывала внутрь. Что-то ее тревожило.
В понедельник, когда желтые прежде тычинки стали коричневыми и осыпались, а цветок совсем потемнел и начал сворачиваться в трубочку, Манечка со вздохом сказала старику, что им нужно серьезно поговорить. "Мне пора назад. Цветок закрывается. Совсем мало места осталось, завтра я уже не пролезу внутрь". "Ты о чем? - заволновался Деревьев. - Ну и пусть себе закрывается. Другой расцветет. Ты что, хочешь от меня уйти куда-то?" "Не куда-то, а в цветок. И не хочу я совсем уходить, но не могу жить без моего цветка". "Я тебя в другой амариллис посажу, розовый вот-вот раскроется и белый на подходе. Уже почка лопнула". "Розовый не подходит, - терпеливо объясняла Манечка. - Я - из Гигантского Алого и должна быть вместе с ним. Ты не огорчайся. Будущей весной цветок опять раскроется, и я смогу выйти наружу". "До следующей весны еще нужно дожить. Где же ты будешь весь год?" "В луковице буду спать. Знаешь, я думаю, мне будут сниться все сказки, которые мы читали. Ну и ты тоже". "А если ты останешься снаружи, когда цветок закроется?" Манечка только посмотрела на него долго и ничего не ответила. "Так ты полезай тогда, - засуетился старик, - он еще не очень закрылся? Пролезешь? Что же ты раньше ничего не сказала! Мы бы цветок чем-нибудь спрыснули, чтобы он подольше не вял". "Не хотелось тебя огорчать. Только не опрыскивай меня ничем в следующий раз. Как ты меня за жука принял!" И они оба рассмеялись.
Старик подсадил Манечку, и она на четвереньках протиснулась в увядающий, теперь уже темно-красный цветок. Он очень долго сидел перед Гигантским Алым амариллисом, глядя на потемневшие лепестки и пытаясь угадать в них какое-нибудь движение. Остальные три цветка уже скрутились в жгуты и походили на обгорелые факелы. Он представлял, как там внутри в глубине растения все сворачивается, усыхает, умирает, или, лучше думать, засыпает до следующей весны, и не заметил, как задремал. Проснулся Деревьев уже в сумерках, зажег свет и увидел, что свернувшиеся лепестки, как тряпочки, лежат на ковре, а из горшка торчит только голый зеленый стебель.
В среду к старику опять пришел Телятников играть в шахматы. Они сыграли одну партию, потом другую. Деревьев проигрывал. Зиновий Яковлевич, довольный, откинулся в кресле и надел очки. "Би факальные, извините за выражение. Сделал-таки, надоело ходить, как слепень. Ну, где твоя грызунья? Показывай. Теперь я ее хорошо рассмотрю". "Нету ее". Старик Деревьев опять расставил фигуры. "Ты что, ее действительно в лабораторию сдал? Я же пошутил тогда", - испугался Телятников. "Нету ее, - опять повторил Деревьев, - не заговаривай мне зубы, твой ход". Остальные пять партий они сыграли молча. Две из них старик выиграл, и две сыграли вничью.
Ночью старик ворочался в постели и упорно думал об амариллисах. В книге по садоводству он читал, что если засунуть луковицу в холодильник и продержать там восемь недель, создав искусственную зиму, то можно ее опять высаживать в землю, и Гигантский Алый амариллис будет тогда цвести трижды в год. Нужно будет завернуть луковицу в бумажное полотенце, в несколько слоев. Но что, если в холодильнике слишком низкая температура и Манечка простудится? Или луковица амариллиса засохнет и не даст росток? Или покроется плесенью? С другой стороны, до следующей весны ждать бесконечно долго, когда и эта толком еще не началась. Ледяной ветер завывал вовсю за окнами. Он завернулся поплотней в одеяло, поправил подушку. Вытащил из нее несколько пушинок и отложил аккуратно на тумбочку, для Манечки. Что же делать? Класть луковицу в холодильник или не класть? Старика мучили сомнения.