Аннотация: А кто такой тот Чин? Предоставим ему самому слово.
Теперь, в эпоху Эдо, стало модно писать мемуары. О войнах, о забавных происшествиях, придворных интригах - и прочих спутниках яркой, долгой и интересной жизни.
Почему бы в таком случае и мне, известному ныне как Киёхи Рэйсин, не описать историю своей презабавной, как мне думается, жизни?
В конце концов, сомневаюсь, что у нынешних юношей и дев найдется другой источник, из которого они могли бы черпать сведения о славных, ярко сиявших и легко отгоревших царствах славного Хэнь - о моем родном Ци-Кэдоне, о Бэй-Ю, крае кочевников, алкоголиков и великих героев, о славном (трижды клятом) Нан-Юэ, известном своими законниками и красотой своих принцев, о Юн-Хуаянь, или же просто Юне - стране утонченных придворных, безжалостных разбойников и суровых дам, моей второй родине (или же первой?) и о Сай-Дзя, крае подлых корыстолюбцев и полнейших моральных уродов.
Мой добрый друг и покровитель, стратег Син, задал бы, должно быть, сейчас вопрос: а так ли уж надо молодым знать об этих безнадежно мертвых царствах? Об их страстях и надеждах, об их героях и подлецах, об их кошмарах и их праздниках - если все они давно почили под гладью волн, и лишь тени от теней их изредка тревожат пестрые стаи беспечных рыб? Но молодым должно учиться на ошибках старых, а старость болтлива и щедра на рассказы; эти две истины склоняют меня поведать вам сейчас о временах моей далекой молодости и минувшей славы.
Слушайте же со вниманием; быть может, нечто полезное для вас будет скрыто в этих легких строках.
Родился я в славной столице Юн-Хуаянь, в городе Хуа, в славном и древнем семействе Хон, и при рождении был наречен Лэй - гром небесный. Увы!
Отцу моему в голову пришла вздорная мысль отправить меня в Ци-Кэдон, край, славный суровыми воинами и не менее суровыми нравами - дабы моя красота, которой я (с гордостью могу сказать) был наделен с самого юного возраста, не стала погибелью мне и моей душе.
В дороге экипаж, в котором кто-то из слуг вез меня, младенца трех с половиною лет, подвергся нападению разбойников - частых гостей в восточных провинциях Юна - и один из них, носивший фамилию Лэй (забавное совпадение!), кэдонец по крови, счел нужным не убить меня, но усыновить.
Так я получил новое имя - Чин, что означает "чистый, ясный".
На этом позвольте закончить мою систематическую биографию; право, в двадцать лет, поступая на экзамены в родном Юне, я достаточно измарал бумаги описанием своей никчемной жизни. Зачем, клянусь Тянь Гу, зачем кому-то надо знать, как мне довелось скитаться по дорогам, как случилось познакомиться с будущим стратегом Син, как я вернулся в отчий дом и как был принят братьями - старшим, Сё, и младшим, Кай?!
Я полагаю, что все же незачем. Было - и было; ничего поучительного в этом нет, есть разве что нечто забавное - как в любом приключенческом романе.
Да и времени многовато прошло, чтоб припоминать старые обиды - а это дело в любой семейной хронике неизбежное.
Ограничусь лишь краткой справкой: знакомство мое со стратегом Син состоялось при обстоятельствах, предосудительных как для нас обоих, так и (в особенности) для Кин-ди, тогдашнего Императорского Величества. Сейчас, по прошествии (очень многих) лет, я назвал бы их скорее забавными; тогда они казались мне весьма драматическими и в чем-то даже трагическими. Мне было около восемнадцати лет и я был актером, за редкую красоту приближенным ко двору. Моему другу и господину было около тринадцати и он был подающим надежды военным, приближенным ко двору по той же причине, что и я.
Рожденная в таких своеобразных обстоятельствах дружба, смею гордиться прожила срок, равный отмерянной нам совместной жизни; и пожалуй, и пережила его - ибо Сина на свете нет, и давно, я же жив и до сих пор тепло вспоминаю этого человека. И так же тепло я вспоминаю Сё-дагэ, моего достойнейшего и любимейшего старшего брата, принявшего меня в дом без разговоров или долгих сомнений, и бывшего для меня воистину светом в окошке.
Жизнь моя прошла в странствиях; не было в славном Хэнь места, где не ступала бы ежели не нога Лэй Чина, так копыто его лошади. Но неизменно я знал, что у меня есть дом, в который я могу возвратиться и где меня обязательно будут ждать. Есть окно, на котором горит светильник. Есть, пес подери, моя законная миска риса с овощами и кусок свинины!
Между нами говоря, если и есть за что любить Синсэнгуми - так это за возвращение людям такого благословения богов, как свинина. Ничего вкуснее хорошего куска мяса под сладким соусом - в жизни не едал! Разве что варанятина.
И никто не готовил мясо так искусно, как Мэйгуй, супруга Сё-дагэ. Разве что я сам.
Закончим на этом с ностальгией; я не из тех писателей, что сладострастно описывают, как от слез, пролитых на белый лист, сливались воедино знаки и слова, превращаясь в нелепую, но символизирующую нечто возвышенное, кляксу. Семью свою я любил; любил, как умел, и свою супругу, сестрицу юнского императора, Хэ-ванфэй. Не моя и не императора беда, что бедняжка была скорбна разумом, вечно двигала мебель в нашем доме - причем всю, не исключая тяжеленных украшенных резьбой и бронзою шкафов и супружеского ложа из черного и красного дерева и все той же позолоченной бронзы. Еще на ложе была фигурка дракона из серебра и какая-то свинцовая финтифлюшка, и я, право, совершенно не представляю, где супруга моя находила в себе силы это сдвигать из комнаты в комнату и порой (!) по лестницам.
Воистину, безумцам сил дано втрое против нас.
А ведь Хэ-ванфэй была сестрой императора Сяньхуа-ди, человека невозможно прекрасного и любимого мною наравне с Гуй Сином, стратегом Цикэ. Не представляю сам, признаться, как так вышло, что эти два почти-что-врага заняли в моем сердце столь равное место - но так уж вышло.
Сяньхуа-ди был стратегу полной противоположностью; тот был суров, силен и скуп на улыбку - этот ласков, изнежен и вечно весел; тот был холоден, насмешлив и почти аскетичен - этот мягок, смешлив и забавен и весьма искушен во всех видах плотских утех.
И тем не менее, оба они были в своем роде гениями и замечательными господами.
Об Сяньхуа-ди и его семейных проблемах я расскажу в свой черед; а сейчас поведаю вам о Гуй Сине, стратеге Ци-Кэдона (вам еще не надоело это титулование?) и моем первом владыке.
Так случилось, что когда ему было двадцать (а мне - двадцать пять) мы оказались во главе государства. Честно сказать, планировать это мы не планировали; просто когда скиптр власти окончательно вывалился из ослабевших от перманентного разврата пальцев Кин-ди - я подобрал его и вручил своему другу.
Никогда не чувствовал в себе способности править страной, право. Я советник, не государь - править не мой удел. Но на тот момент я уже стоял во главе разведки Цикэ, вот и подсуетился: позволять перехватить упавшее кому-то из министров было, право, совершенно преступно.
Мало что они поголовно были алкоголики и ветераны Бэйской кампании (мне лично казначей сие удостоверение демонстрировал - со слов не поверил бы!), так и просто ж уроды моральные. А император... мы оставили его сочинять словарь патриотического китайского в объятьях госпожи Лань-гуйфэй, его наложницы и забыли о его существовании.
Честно: большего он совершенно не стоил.
Вот тогда-то мы и вляпались в Нан-Сайскую кампанию. Вляпались как слон в дерьмо. Однако ж, по порядку - мои мемуары и так чересчур сумбурны.
Как помните, перечисляя тогдашние царства, я упомянул Сай-Дзя, дав этому краю крайне нелестную характеристику.
И я считаю ее заслуженной. Видите ли, ежели б Вайлахар не заявляла столь однозначно о своей национальности, и стой еще над водами Сай-Дзя - клянусь, ни секунды б я не поверил, что эта рыжая - гайдзинка.
Она просто типичнейшая тамошняя баба! Чуть эмансипированная - в духе Юн-Хуаянь - но совершенно же тамошняя!
Но оставим эмоции, вернемся к фактам. Дело в том, видите ли, что Сай-Дзя не был в строгом смысле царством. Он вообще-то был.... как же это зовется? Республикой!
То есть, правили ей несколько сотен выборных со всех концов этой богами проклятой страны, собиравшиеся в столице на совещания и издававшие законы. Выборные были, разумеется, или самыми знатными, или самыми богатыми - или и то, и то.
И разумеется, страна с таким правительством не могла не быть богатейшей торговой державой.
И вот, буквально через полгода после того, как мы стали править Цикэ, к нам явился посол от сайцев. Он был исполнен доброты и благородства. Он хотел лишь одного: избавить свою страну от такого опасного соседа, как Нан-Юэ.
Он предлагал полностью обеспечить войска Цикэ - всем, от новейшего оружия, включая огнестрел, до фуража и зимних квартир.
Оружие нам было нужно, нужно не меньше, чем сейчас оно нужно Ямато. Нам нужны были земли. Нам, черт дери, нужна была эта война, потому что войско простаивало бестолку!
Это было идеальное предложение. Мы вляпались в него со всем энтузиазмом и со всем возможным восторгом.
Это была почти самая позорная кампания в истории Ци-Кэдона. Почти - потому что кампании Банхуй-ди Невмирущего далеко оставили за собой наши позорные промахи.
Самой кошмарной была, пожалуй, все-таки Бэйская кампания (та самая, ветеранами которой числились у нас многие министры двора). За триста лет до моего рождения Банхуй-ди, тогда еще Банхуй-ван, решил захватить огромные и почти ненаселенные просторы Бэй-Ю. Для этого он применил чудеса изобретательности; в частности, выделил троих своих стратегов - Вэя, Цюя и Фэя - в помощь местному мятежному царевичу, Лун-вану.
Этот самый Лун-ван никогда не отличался поспешностью, потому мятеж его до победного конца добирался аж девять лет; восемь из них при нем находились наши цикские стратеги.
А Банхуй-ван отказывал и отказывал им в отпуске...
Так, собственно, кампанию мы и проиграли: все три стратега перешли на сторону врага. А так как полководцы они были без преувеличения - гениальные... Эх!
Второй по кошмарности лично я считаю Сайскую кампанию уже императора Банхуя. Позволить полностью захваченной стране встать с колен, да еще так хорошо и в такие короткие сроки - это верх недальновидности. Тоже мне - казнил императорскую семью и уверен в своей победе....
Впрочем, Нан-Сайская кампания мало уступала в идиотизме, признаю. Начиналось-то все просто замечательно.
Мы получили оружие; мы вооружили нашу армию. Мы наконец-то ее одели и накормили.
А потом началось.
Сай начал вмешиваться в наши планы; Сай начал назначать командиров нашим войскам по своему усмотрению. Я, например, оказался командующим арьергарда, ведшего бои на границе. Не то, чтоб я совсем не годился на эту должность, нет, командовать маленьким отрядом я мог, и не то чтобы так уж плохо. Но не арьергардом же!
Авангард - да. Разведка - тем более да. Но не арьергард, постоянно втянутый в бой и прикрывающий отступление основных сил.
Впрочем, после того как мне сказали, что восточной армией поставлен командовать мальчишка едва семнадцати лет, а западной - сорокалетний генерал-интендант...
Положительно, иной союзник куда хуже иного врага. Нанцы хоть не издевались так над нами.
В любом случае, несмотря на все наши усилия и захват вражеской столицы, кампания была провалена; нас не спасло даже то, что мы все же повернули на Сай, и уж против них-то вели действия с восхитительной точностью и военным искусством.
А удовольствие зарезать советника Сажэнь собственным Ландышем... О, оно было незабываемым.
Его голову мы послали в Сай-Дзя. Как объявление войны.
Син очень, очень смеялся - и я тоже. Отличная вышла шутка.
Но пока мы выжигали дьяволовых торгашей, нанцы захватили нашу столицу и император Кин-ди, о котором все, грешным делом, уж и позабыть успели, пал от руки нанского придворного палача.
Туда б ему и дорога - да вот только с этого дня Ци-Кэдон перестал существовать как царство, а претендовать на престол ни у меня, ни у Сина не вышло.
Последовала наша последняя, тоже провальная, Нан-Кэдонская кампания, славная и совершенно изумительная с точки зрения военного искусства, в которой я был тяжело ранен, а мой друг - убит.
Всего наше правление длилось пять лет. За время него мы провели двадцать семь реформ, из которых примерно десять было совершенно необходимыми, и три военных кампании, из которых необходимой была одна. Помимо этого мы были удостоены сомнительной чести считаться неким родом военных преступников в Нан-Юэ и врагами народа - в Сай-Дзя.
Разумеется, оставаться в этих местах мне было нельзя; с тяжким сердцем простившись с родным краем и принеся искупительную жертву богу Воинов я покинул Цикэ и направил коня в сторону Юн-Хуаянь, к дому моих родичей.
Сё-дагэ встретил меня с обычной теплотой, и, узнав о моем горе помог мне получить место при дворе в административном департаменте. Там я вновь встретился с Сяньхуа-ди и, после недолгого разговора, получил предложение стать воспитателем его сына, Лунхуа-вана.
Десять лет я преданно служил своему императору; я был его доверенным советником и, смею предположить, другом. Я едва ли не первым узнал, что прекрасный мой господин - болен и отравлен. Я был одним из тех, кто настоял на том, чтоб именно Лунхуа-ван стал новым императором.
Я, я, я....
Что толку в этом перечислении мертвых заслуг, право? Мне дороже, что я оплакал своего императора, что я же помог ему скрыться от заговорщиков и затеряться среди чиновников под именем Ансё, и что об этом не узнала ни одна лишняя душа. Что мой император, уже после того, как я уснул, вернул себе свой престол и жестоко покарал предателей.
Что он прожил долгую и счастливую жизнь, и Лунхуа-ван наследовал ему много позже и уже без малейших сомнений среди двора.
Да, это я считаю своей заслугой. Но и это - дела давным-давно канувшие на дно великого Моря.
Сейчас я - военный советник клана Тёсю. Я б с куда большим удовольствием служил Новому Ополчению, но на черта ж я им сдался?
Я окружен идиотами, сбрендившими от запаха гайдзинского оружия. Однажды ведьма Вайлахар вернется, и мне остается надеяться на то, что Ландыш снова изопьет крови моего врага - потому что марать об нее благородного Кири я не намерен.
Но может статься и иначе; может так случиться, что из нас двоих на встречу с пресветлым князем Яньло отправлюсь я. Что ж!
Яньло и впрямь немного меня заждался, как и мои дорогие друзья.
Но может быть ты, читающий эти бессвязные записки, поймешь мои мысли и мою душу.
В таком случае сделай все, чтоб такие люди, как Вайлахар никогда не смели диктовать нашей стране свои правила и законы.
Пусть Нихон останется Нихоном, а не станет копией Гайдзинии или Хинии. Пусть Река Времени течет, незамутненная и нетронутая запрудами, по старому и надежному руслу.
Оставьте нам право совершать НАШИ ошибки.
Оставьте нам наше будущее.
Писано в городе Хэйан-кё:то, в первый год Гэндзи, в третье число третьего месяца,
отставным советником юнского двора, Лэй Чином, известным как Киёхи Рэйсин.