Я был низвергнут, сброшен со своего трона тщеславия мощным ударом судьбы. Жестоким и бесчеловечным ко всему окружающему, безчувственным в своей холодной монотонной последовательности, словно этот удар нанесла какая-то бездушная машина, не ведущая ни жалости, ни пощады и никакого сострадания, плевавшая на все твои убеждения, на твои человеческие качества, заслуги и достижения. Бесчувственная и бездушная, запрограммированная на уничтожение, машина. Этим чудовищем, в руках судьбы, я был низведен до уровня плинтуса, нет еще ниже, под самый плинтус, в то самое место, где годами скапливается пыль и грязь, валяется разная потерянная мелочь, живут тараканы, их маленькие детеныши и будущие детеныши в виде мерзких личинок. Именно в таком неприглядном месте я и оказался, на задворках судьбы, ее же желанием. И вот это тараканье отродье, живущее бесконечное количество веков, и не поддающееся никаким отравам и ловушкам, сновало вокруг, тыкая в меня своими липкими и зловонными лапками, а более старшие особи нравоучительно вещали мелюзге, до какой степени может пасть человек, до их, тараканьева, уровня, даже ниже. До уровня насекомых, которых он, человек, люто ненавидел, брезгливо отдергивая руки от тех мест, где они пробегали, при возможности лупил по ним и с ненавистью давил руками и ногами, до характерного хининового хруста их панцирей. А теперь, я лежу перед ними абсолютно беззащитный, помещённый в малюсенькую горошину, сжатую от обезвоживания до размеров меньше некуда. Или есть? Об этом только и было разговоров среди этого стада насекомых. Тараканы разных возрастов хаотично кружат вокруг меня, тыкают лапками, подшучивают и смеются надо мной. Пока в их действиях агрессии не наблюдается, только веселая заинтересованность. Может они под воздействием той гадости, которой их морят. Они меня не боятся. А чего, вернее кого, им бояться. Горошину, которая спокойно валяется, не проявляя сопротивления. Агрессии пока нет. Пока. Может эта веселость пройдет после действия отравы и тогда злые и раздраженные похмельем, они набросятся на меня, маленькую горошину и растерзают своими мощными челюстями на тысячи микроскопических частиц. И каждой мерзкой особи непременно захочется урвать свою частицу меня или хотя бы частицу частицы, хотя бы малюсенький атом, молекулу человечины, и упоенно пожирать ее, пытаясь понять, что это за существа, люди, которые уничтожали бесконечные миллиарды их сородичей, их предков, на протяжении многих веков. Может они надеются на то, что сожрав меня, они поймут сущность людей, человечества. Отведав моей плоти и крови, узнают некий код, проникнут в секреты людского бытия и тайны сознания. Поняв, начнут войну против человечества, мстя за бесконечные жертвы отравленных, раздавленных или прихлопнутых. И таким образом человечество будет низвергнуто со своего трона величия, загнано так же, как и я под плинтус размеренными и мощными ударами тупой и бездушной машины по имени судьба. Только с чего я решил, что оболочка, в которую сейчас заключены мои душа, остатки сознания и воли состоит из человеческой плоти. Не уж-то тело, в котором пребываю я, могло сжаться до таких размеров. Нет, не могло, моё трединство помещено в горошину.
Этот ошалелый хоровод вокруг меня продолжался до прихода двух десятков особей еще более веселых и дурных, чем окружающие меня. Они стали общаться с другими, голосов я не слышал, общались они с помощью переплетения усиков, при этом издавая шелест, от соприкосновения панцирей. Я почему-то их понимал. Наверное, интуитивно. Информация словно витала в воздухе. Прибывшие сообщили, что поставили новую ловушку против них, но тем, у кого уже к ней есть иммунитет, она не страшна, наоборот адаптированным к новой отраве станет только лучше и веселей. Да, не подготовленная молодежь почти вся погибла, но самые стойкие выжили и отрава теперь им не страшна. Вслед за прибывшими приползли особи с перебитыми лапами и раздавленными панцирями, но под воздействием химии они ничего не чувствовали, им было так же весело и хорошо, как и здоровым. Но тут, некоторые из пришедших тараканов, начали биться в конвульсия, хрипеть и задыхаться, а скоро и вовсе затихали. Глядя на умирающих некоторые ветераны, со знанием дела, заявили, что это просто слабаки с плохим иммунитетом или неопытная молодежь, которая не знала, что нужно постоянно пить воду, что бы себя обезопасить, выводя таким способом отраву из организма. При этом никто их не жалел, не пытался как-то помочь и не оплакивал умерших, даже детей. Поголовно все были в ядовитом угаре. Даже никуда ходить не надо было за добавкой. Отраву приносили на себе пришедшие и заражали других. Но все же выползать из под плинтуса было необходимо, для поиска пропитания и промывания своего нутра водой. Выползали по одиночке и группами. Действовали слаженно, согласованно, с полным взаимопониманием, выработанным веками, въевшегося в их нутро и подсознание, как и потрясающий воображение иммунитет, дарованный небом или скорее преисподней, помогающий им выжить, переварить и привыкнуть к любой отраве, придуманной бессильным перед ними человечеством, кормившим их всевозможными видами ее не скупясь. Общались передовая информацию усиками и шуршанием. Все происходило без суеты, не смотря на ядовитое опьянение. Как только появлялась опасность, в виде включенного света или появившегося человека, все бежали в рассыпную, путая преследователя, осложняя ему охоту. Все это действо я наблюдал сквозь многочисленные щели между полом и плинтусом. Так же передо мной протекала жизнь оставшихся прятаться по всевозможным щелям тварей. Оставшиеся совокуплялись напропалую, с первым встречным, проползающим или пробегающим мимо. Занимались грехопадением охотно, с полной самоотдачей. Другие особи уже вываливали из себя новых отпрысков, с улучшенным, более стойким иммунитетом, которые только появясь на свет, убегали на поиски еды. Кормить их, как выяснилось, никто не собирался. Опроставшаяся роженица, не мать, именно роженица, вступает в половую связь с проползающим мимо покалеченным, лишенным двух лап, усачем. На меня ноль внимания. Меня уже не замечают, я не кому не нужен, и я немного успокаиваюсь. Но длиться это недолго. Развеселившиеся тараканы возвращают внимание мне. Шурша и суетливо бегая вокруг, ощупывают меня своим усиками, щекоча мою оболочку, вызывая во мне мерзкое чувство отвращения от их прикосновений. Я осознаю, что на их усиках сосредоточилась вся палитра из разных ядов, заразы и прочей мерзости, с которой я не хочу соприкасаться. Я пытаюсь как-то отбиваться, но чем и как, не понятно. Я стараюсь придать движение своей оболочки, ведь она, по сути, шар, и постараться закатиться в недосягаемую для них щель. Но все тщетно. Я начинаю орать и материться, проклиная мерзких тварей, но они меня, наверное, не слышат, а обступив со всех сторон, начинают толкать своими лапками, приходя от этого действа в неописуемый восторг. Им хорошо и весело, жизнь удалась и наполнилась яркими красками, судя по выражению их блестящих от счастья и затуманенных отравой глаз. Они резвятся, пиная меня все сильней, входят в раж и неистовство от этого действия, переходящие в экстаз. За то мне становиться все хуже и поганей. Меня начинает мутить, вот-вот сблюю. Все вокруг ходит ходуном, кружится, ускоряя движение все сильней, вызывая ощущение, что сейчас лопнет оболочка и мое сознание разбросает центробежной силой по всей вселенной. Но вдруг лихорадочная круговерть замедляется, и я замечаю, наркотический экстаз насекомых сменяется мгновенным похмельем. Они оставляют меня в покое. Теперь, через большую щель между полом и плинтусом, я могу наблюдать картину всеобщего отравления химикатами. Почти всех насекомых начинает рвать. Кто-то еще ползает, но большинство бьется в предсмертных конвульсиях, в ожидании неминуемой смерти, а кто-то уже безжизненно затих , испустив последний вздох с жалобным стоном. Меня оставили в покое, забыли. Теперь я прибывал в гордом одиночестве, всеми забытый. Вернее будет сказать, что я просто валялся под плинтусом, в жопе тараканьева мира или мира всего этого отребья, валялся среди пыли, дохлых и подыхающих тварей и прочего мусора, который копится годами не одним поколением жителей квартир по всему миру, о существовании которого они не знают, а если знают, то большинство ничего не предпринимает для устранения всего этого сора, или если только не приспичит затеять ремонт, как правило, вынужденный. Поэтому, я наверное поторопился назвать одиночество гордым. Оно оказалось не гордым , а скорее мусорным, меня просто все забыли. А через мгновение я выяснил, что вовсе не одинок, рядом находилась жемчужина, ну или что-то на неё похожее. Она, в отличии от меня, была прекрасна. Даже в полумраке подплинтусья, среди мусора, грязи и тараканьих трупов, казалось временами яркой и живой. Да, временами. По началу она была хоть и прекрасной, но показалось мертвой, или даже какой-то пустой, жизнь в ней отсутствовала. До поры до времени в ней не было того Я, что было в моем новом вместилище, в моей горошине. В жемчужине отсутствовало то триединство, как Я в моей горошине. Но вскоре я стал наблюдать, как жемчужина начала светиться, озаряя все вокруг, пусть и тусклым, но каким-то живым, теплым светом, светом жизни, через какое-то время гасла снова, и свет исчезал. Я отчётливо видел, как в жемчужину, то вселяется, то покидает её чья-то неведомая и незнакомая мне жизнь. Но вскоре мне стало казаться, что триединство жемчужины я знаю давно, я был в этом уверен, после того, как на кухню зашла женщина неопрятного вида, со следами тяжёлого похмелья на лице. Я очень хорошо знал это лицо, у меня, то есть когда я находился в теле человека, последнее время было такое же. В поможем виде, как у этой дамы, точно с таким же лицом, тело моего предыдущего прибывания, увезла скорая. Когда я увидел женщину, то понял, что возвращаться в своё тело не имею ни малейшего желания, напротив, готов бежать, лететь куда угодно, лишь бы как можно дальше. Моя сущность, моё Я, не хотело находиться в схожем теле. Я не любил свое предыдущее тело, меня отталкивала внешность увиденной на кухне женщины, но при этом я безмерно любил её душу, как никогда раньше. Я душу эту познал полностью, понял, принял и полюбил безоговорочно. Но я мечтал как можно скорее покинуть свою горошину и лететь на свободу в поисках дальнейшего счастья подальше от этой женщины, подальше от своего бывшего тела, но мне не хотелось покидать её душу, но я отчётливо понимал, что мне необходимо насладиться свободой, познать мир и сущность мироздания. Ведь я часть вселенной, и очень хочу скитаться по её нескончаемым просторам. Хочу быть звёздами, планетами, морями и горами, песчинкой в пустыне и снежинкой в глухом лесу, растворяясь, испаряясь, и вновь падая на землю дождем, стремясь, в итоге, к полному растворению во вселенной. И ни в какой оболочке находятся не хотел, будь она самой прекрасной во всей вселенной. Она просто была мне не нужна.