Лексутов Сергей Владимирович : другие произведения.

Оползень

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:

  

Сергей Лексутов

Оползень,

или игра в голос по-курайски

криминальный роман

Адрес автора: 644105, г. Омск-105,

Ул. 2-я Барнаульская, д. 12, кв. 42.

Телефон:(3812)27-59-66

  

г. Омск, 2008 г.

  
  
  

Оглавление

  
   Пролог
   Легенда о Мурзе (великом)
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

* * *

Пролог

Легенда о Мурзе (великом)

Везде, откуда сбежал шах,

рано или поздно появляется

расторопный мурза.

Над каждой дырой можно возвести

декоративную башенку.

Мурза (великий)

  
  -- Повелитель! Я обращаюсь к твоему милосердию от имени несчастного и гонимого племени манприсов! Выслушай меня!
  -- Ну, хорошо... - скучающе зевнул Мурза, могучий повелитель племен наездников крылатых коней. - Говори.
   Он брезгливо смотрел на униженно склонившегося у входа давно не бритого, не стриженного и нечесаного человека в грязных лохмотьях.
  -- Повелитель! - воскликнул тот, получив милостивое разрешение говорить. - Наши кони чахнут и хиреют от бескормицы. У них выпадают хвосты и гривы, иссыхают и отваливаются крылья. Уступи нам хоть малую часть своих пастбищ. Мы отплатим своей верностью Великим Идеалам...
  -- Что мне с вашей верностью делать? - пренебрежительно бросил Мурза. - Как у тебя еще язык поворачивается, говорить о Великих Идеалах? У кого - идеалы? У тебя, что ли? - Мурза скривил губы в брезгливой усмешке. - Ну, пущу я вас на свои пастбища, будете вы закармливать своих коней. А толку что? На что они годятся, ваши клячи? Жрать, да жиреть... А где будут кормиться кони, верных мне племен? Которые доказали свою верность, не то что вы...
  -- О, повелитель! Но ты же сам говорил, что никому не тесно на пастбищах. И в то же время никого не пускаешь на свои пастбища. Они ведь так обширны, что могут прокормить всех.
  -- Моих личных пастбищ нет, и никогда не было, - мрачно проворчал Мурза. - Ты нагло лжешь.
  -- Но, повелитель, твои люди просто не пускают нас пасти коней...
  -- Это тоже ложь. Моих людей нет. Каждый человек может принадлежать только самому себе. Ты пришел, и просишь. А ты сам, что ты сделал для приближения к Великой Цели? Молчишь! Тебе нечего сказать! Ты не можешь постичь Великую Цель! Потому что не можешь Знать... А знать ты не можешь... А что касается коней... Хороший конь всегда найдет себе пропитание.
   Проситель что-то еще хотел сказать, но тут раб внес огромное блюдо вареных в меду баклажанов. Поставив его перед Мурзой, уполз на брюхе. Мурза плотоядно облизнулся, выбрал самый большой баклажан и жадно проглотил его, почти не жуя. Проситель нечаянно сглотнул голодную слюну. Заметив это, Мурза выбрал самый маленький баклажан и бросил его оборванцу. Тот, даже не попытавшись поймать подачку, гордо выпрямился:
  -- Манприсы не едят баклажанов! - выговорил высокомерно.
   Мурза, изумленный не столько дерзостью наглого манприса, сколько тем, что можно не есть этих божественных плодов, застыл с разинутым ртом, забыв сунуть туда свое любимое лакомство. Придя в себя, он начал медленно подниматься, одновременно нашаривая плеть. Его мощный живот грозно навис над манприсом. Кое-как обретя дар речи, Мурза прошептал:
  -- А что же еще можно есть?
   Но наглый оборванец не испугался. Побледнев, он положил руку на рукоятку ятагана. Мурза знал остроту ятаганов манприсов, и решил не связываться. Не пришло еще время разделаться с этим строптивым племенем. Сделав вид, будто ему просто не хочется пачкать плеть о наглеца, он надменно выпрямился, брезгливо покривился, бросил:
  -- Пошел вон! Уноси ноги, пока я добрый...
   Слегка поклонившись, из-за врожденной учтивости, манприс вышел из юрты.
   Снаружи его ждала Принцесса, своенравная и непослушная дочь Шахини, давно влюбленная во всеми гонимого, но, тем не менее, благородного предводителя племени манприсов.
  -- Ну что, бесполезно?.. - сочувственно спросила она.
   В ответ вождь длинно и замысловато выругался. В ругательстве упоминались имена, по крайней мере, дюжины представителей философских учений разных направлений.
   Принцесса испуганно съежилась. Боялась она не за себя.
  -- Свет жизни моей, - тихонько попросила она, - не надо так громко. У Мурзы везде есть уши...
  -- Плевать я хотел в его уши! - зло выговорил манприс. - Договориться мирно не удалось, он сам выбрал войну. Житья не стало от этих проклятых маприсов! Ладно бы не пускали на пастбища, но ведь даже подстричься и побриться негде. Все цирюльники заняты завивкой грив и хвостов их коней. Каждый день они бегают к цирюльникам проверять шаблоном стрижку крыльев... - манприс сжал кулак и энергично взмахнул им. - Террор! Только террор! Вот последнее средство отчаявшихся. Я объявляю террор Мурзе и его приспешникам! Дай мне чулок, мне нужно замаскироваться. Террор все же не открытое сражение...
  -- У меня колготки... - робко пискнула Принцесса.
  -- Давай! - грозно потребовал манприс. - Впрочем...
   Он наклонился, нежно взял Принцессу за изящную ножку, снял туфельку и, стянув с прекрасной ножки чулок на две четверти, отхватил его коротким взмахом своего ятагана. Надев туфельку обратно на ногу, он направился к ближайшему киоску. Купил на последние гроши знаменитое творение Мурзы, ставшее бестселлером, - "Тысяча блюд их баклажанов", - вырвал титульный лист, книгу швырнул в кучу гниющих баклажанных очисток, спугнув стайку начинающих поприсов, рывшихся в отбросах. Ворча под нос: - Я честный и благородный манприс, а потому без объявления, войну начать не могу... - он направился к черному ходу юрты Мурзы.
   Задержавшись на минуту у двери, обрубил ятаганом углы у титульного листа, превратив его в грубое подобие круга, затем натянул на голову обрезок колготок Принцессы. От этого его благородное лицо превратилось в жуткую маску. После чего, манприс решительно шагнул в дверь.
   Он оказался на кухне. Над очагом висел громадный котел, в котором варился плов из баклажанов. Повара суетились возле огромной кучи свежих баклажанов, сваленных прямо на полу.
   Опять Мурза готовит пир для своих приспешников... - отметил манприс.
   Он грозно взмахнул ятаганом. Повара побросали ножи и попрятались в пустые котлы. Один со страху нырнул в чан с маринованными баклажанами. Оттуда послышалось громкое бульканье. "Как бы не утонул..." - сочувственно подумал манприс. Но спасать повара было некогда, надо было выполнять то, зачем он сюда пришел. Набирая на палец жирную сажу со дна котла, манприс зачернил обратную сторону бумажного круга, а на той стороне, где было начертано божественное имя Мурзы, для вящей ясности пальцем вывел: "Черная метка". Прихватив кухонный нож, он направился в покои Мурзы. Перешагнув через любимого пса Мурзы и Брык-Пашу, спавших в обнимку на коврике перед дверью, манприс вошел в покои.
   Мурза как раз доел последний баклажан с блюда. Увидев жуткого посетителя, он рыгнул от изумления.
  -- Добрый день, уважаемый, - вежливо поздоровался манприс и пригвоздил кухонным ножом к косяку двери "черную метку". Вежливо кивнул: - До свидания... - и вышел вон.
   Мурза несколько минут ошеломленно, не веря глазам своим, смотрел на "черную метку".
  -- Какая наглость... - наконец вымолвил он. Вскочив, он подбежал к двери, и тут разглядел, что это титульный лист его бессмертного творения. - О, Аллах! Какое варварство... - прошептал он побелевшими губами.
   Главное достоинство истинного повелителя, это умение быстро брать себя в руки. Мурза вернулся на свое место, хлопнул в ладоши. Сейчас же, на ходу протирая заспанные глаза, вбежал Брык-Паша, вождь племени поприсов, и предводитель личной "Черной сотни" Мурзы.
  -- Что угодно повелителю? - брыкнувшись плашмя на пол, спросил он.
  -- Мне угодно знать, что это такое? - грозно колыхнув могучим животом, вопросил Мурза, протягивая в сторону двери указующий перст.
   Не понимая, в чем дело, Брык-Паша поглядел на дверь, чуть не вывихнув при этом шею и, не сразу осознав весь ужас происшедшего, спокойно произнес:
  -- Черная метка...
  -- Я сам вижу, что не баклажан! Свирепо рявкнул Мурза
   Предводитель "Черной сотни" с плачем пополз к Мурзе, вопя:
  -- Солнцеподобный! Клянусь, я отолью самое тяжелое слово... Я отолью слово самого большого калибра... Я убью его!
  -- Разумеется, ты убьешь его, - мгновенно успокоившись, милостиво произнес Мурза. - Иначе ты не будешь есть мои баклажаны из моего котла. Ты до конца жизни будешь кормиться сам, и кормить своего коня отбросами с моей кухни. Ты, конечно, знаешь, чья это работа?
  -- Не знаю, о, повелитель! Но я все равно убью его!
  -- Убей, убей... Только не промахнись, - уже благодушно проговорил Мурза. - Ты не хуже меня знаешь, как опасен раненый манприс.
  -- Так это его работа?!
  -- Больше некому. Хоть он и явился замаскированным женским чулком. Однако... - раздумчиво протяну Мурза, - еще не было случая, чтобы манприсы прятали свои лица. Чем мы и пользовались... Тем более это опасно, коли они переняли наши обычаи. - Мурза помолчал, пытаясь вспомнить, на ком он видел чулки с таким необычным, изящным узором, не вспомнив, продолжал: - Ты все же убей его на всякий случай. Ты знаешь, что получится, если он завоюет влияние, если к нему примкнут некоторые безответственные, так называемые, честные масы?
  -- Я знаю, знаю... О, повелитель!
  -- Пятка зачесалась, - зевнул Мурза.
   Брык-Паша благоговейно снял с ноги повелителя туфлю, и принялся осторожно чесать его пятку. Подчиняясь высокому порыву души, перестал чесать, и начал с остервенением вылизывать ее. Вскоре давно не мытая пятка, зарозовела первозданной чистотой.
  -- Не эта... - слегка раздражаясь, проворчал Мурза.
   Брык-Паша поспешно снял вторую туфлю, и с удвоенным рвением вылизал другую пятку.
   Мурза постепенно обретал свое обычное спокойствие. Есть, есть еще люди, беззаветно преданные Великим Идеалам охраны чистоты и высоты Благородной Цели. Они не позволят захлестнуть ее мутным волнам посягательств всяких манприсов и тяготеющих к ним некоторых безответственных масов.
  
   Вечером, после пира, окончательно обретший былое равновесие духа Мурза возлежал на своих пуховых подушках и размышлял о совершенно нетерпимом положении, сложившемся на некоторых пастбищах. О том была и его вступительная речь на пиру. Встретили ее восторженно, но никто не предложил конкретных мер для исправления положения. А дальше терпеть никак нельзя. Не в меру расплодившиеся зайцы, окончательно затерроризировали волков. Надо было как-то спасать несчастных хищников. Но, как?..
   Вдруг медленно, без обычного скрипа, отворилась дверь, и вошли двое. Лица их скрывались под капроновыми чулками.
   На ком же я видел эти чулки? - тоскливо подумал Мурза. Он уже понял - это конец.
   Железные руки схватили его, перевернули, сложили пополам, поставили на четвереньки, грубо сорвали шаровары. Он ощутил, как в анальное отверстие туго входит что-то большое и холодное...
  -- Что это? - в ужасе прошептал он.
  -- Баклажан, - лаконично бросил один из террористов, связывая ему руки его же шароварами.
  -- А-а... - несколько успокоено протянул Мурза.
   Воспользовавшись этим, один из террористов сунул ему в рот сушеный баклажан. После чего Мурзу вновь посадили на подушки.
   Молчаливый террорист, который был пониже ростом, зажег спичку, закурил кальян, и той же спичкой поджег фитиль, тянущийся куда-то под Мурзу. Затянувшись ароматным дымом, он глумливо захохотал и пошел к выходу. За ним потянулся второй. Уже в дверях он кровожадно бросил через плечо:
  -- Я заставлю тебя видеть звезды!
   Огонь деловито бежал по фитилю к объемистой заднице Мурзы, а он, не смея двинуться, заворожено глядел на него. Наконец сообразил:
  -- Так это не баклажан?! Это бомба!
   Но было уже поздно. Огонек нырнул под зад, послышалось адское шипение, потом ужасающий грохот, и несчастный властитель, пробив головой крышу юрты, взвился ввысь. Земля провалилась вниз, вокруг распахнулась бескрайняя, бездонная, полная света и ветра пустыня неба. Несмотря на свет, вокруг Мурзы величественно и гордо засияли звезды. Их лучи слепили, кололи глаза, тело, мозг, будили неведомые желания. Вдруг Мурза ощутил никогда раньше не испытанную тягу к полету:
  -- Как, без высочайшего повеления Центрального Султаната?! - в ужасе прошептал он, проглотив кляп от изумления.
   Он всегда считал, что затмевает звезды своим сиянием. Но звезды вокруг сияли нагло и заносчиво, не обращая на него никакого внимания. Он посмотрел вниз, и ужас его дошел до предела. На земле он не смог разглядеть своей юрты. На бескрайних пастбищах стояло множество юрт, и, наверное, его юрта была всего лишь одной из многих, но не самой большой. И тогда он принялся бороться с просыпающейся тягой к полету. Еле-еле ему удалось с ней справиться. Вскоре он неподвижно повис в небе, а потом все быстрее и быстрее начал опускаться вниз. Наконец он увидел под собой юрту, и с облегчением пробив крышу, низринулся на чье-то мягкое ложе.
   Не успел он опомниться, как услышал рассерженный голос Шахини:
  -- Как посмел ты, о червь земной, летать без высочайшего повеления? Как посмел ты свалиться на мое ложе, да еще в таком виде?
   Мурза, барахтаясь среди мягких подушек, запричитал:
  -- О, повелительница! Пощади! Не по своей воле поднялся я в небо. Проклятые террористы отправили меня в полет... Страшно... Как страшно там, в небе! Защити, великая!.. - он заплакал.
   Шахиня, смилостивившись, схватила его, посадила к себе на колени, развязала шаровары, вытерла нос подолом своего роскошного халата и, поглаживая, баюкая, быстро успокоила. Когда Мурза перестал всхлипывать, она взяла с золотого блюда большой баклажан, сунула в рот Мурзе:
  -- Скушай, мой хороший, маринованный баклажанчик и успокойся...
   Давясь, Мурза жадно прожевал баклажан, и все еще изредка всхлипывая, начал рассказывать:
  -- А что он видел, тот наглый манприс, в пустыне этой без дна и края? Зачем такие, смущают души своей любовью к полетам в небо? Что им там ясно? Зачем он бомбу, в мой зад засунув, в полет отправил меня недолгий? Рожденный ползать, летать не может! Забыв об этом, во мне хотел он к полетам тягу пробудить...
   Теперь я знаю, в чем прелесть, полетов в небо! Она - в падении!.. Смешны манприсы! Земли не зная, на ней тоскуя, они стремятся высоко в небо, и ищут жизни в пустыне знойной! Там только пусто. Там много света, но нет там пищи и нет опоры живому телу. Зачем же гордость? Зачем укоры? Затем чтоб ею прикрыть безумство своих желаний, и скрыть за ними свою негодность для дела жизни! Смешные люди!.. Но не обманут меня их речи. Я сам все знаю! Я - видел небо... Взлетал в него я, его измерил, познал паденье, но не разбился, а только крепче в себя я верю. Пусть те, кто землю любить не могут, живут обманом. Я знаю правду. И их призывам я не поверю. Земли творенье - землей живу я, - и Мурза поудобнее устроился на коленях Шахини, гордясь собою.
  -- Бедный, бедный Мурзик! Воскликнула Шахиня. - Сколько же ты вынес от жестокости проклятых террористов. Ну, ничего, мы выделим тебе путевочку к последнему, самому теплому, морю из фонда помощи нуждающимся властителям. Отдохнешь, наберешься сил, - она ловко надела на Мурзу его помятые шаровары, взяла с блюда еще один баклажан. - На, скушай еще баклажанчик... Бедненький...
   Мурза торопливо зачмокал губами, прожевывая лакомство.
   Вернувшись к себе, он понял, почему террористы захватили его врасплох; его любимый верный пес спал, опоенный кумысом от бешеной кобылы, а петли двери были смазаны баклажанным маслом.
  -- Бедный, бедный песик! - воскликнул Мурза. - Надо завтра же отправить тебя на лечение антибешкумысный диспансер...
   Пройдя в покои, он улегся на свое место. Через дыру в крыше нахально заглядывали звезды. Чтобы не видеть их, Мурза перевернулся на живот, и задумался о Шахине...
   Повелителем, бесспорно, сейчас всеми признан он, Мурза, но Шахиня... Да, она Шахиня - и этим все сказано. Когда был Шах, Мурза его в грош не ставил. Все властители, как властители, а этот, вместо того, чтобы железной рукой готовить дикие племена наездников крылатых коней к достижению Великой Цели, каждый день взбирался на курган, под которым покоится прах древних повелителей свободных племен наездников крылатых коней, и подолгу с тоской смотрел в небо. Уму непостижимо! Но он изредка пускал на свои пастбища коней манприсов! Потом он вздумал реформаторствовать. Вычислил какой-то головоломный профиль конского крыла, который позволял, при тех же размерах крыльев, лететь. Свои вычисления послал в Центральный Султанат, но ответ пришел из Шахнадзора. Он гласил: отныне и до конца отведенного ему срока властвования, Шаху предписывалось прекратить занятия чепухой, а серьезно заняться подготовкой племен, вверенных ему, к достижению Великой Цели. Полет же целью не является, а является лишь средством. И никто не позволит ему разбазаривать народные средства. А коней следует использовать для удобрения народной почвы для процветания.
   После всех этих передряг Шах совсем сник, устранился от управления, и лишь торчал с утра до вечера на кургане. Мурза воспользовался бездеятельностью Шаха, и принялся забирать в свои руки нити власти. Шахиня ему не мешала, но после обнаружилось, что к каждой ниточке Мурзы крепко привязана ниточка Шахини. И сам он опутан невидимыми ниточками невидимой власти.
   Однажды Шах исчез. Шахиня всем говорила, что он отправился в "творческое странствие", и, казалось, не очень-то горевала без него. Однако злые языки поговаривали, что он сбежал с заезжей одалиской. Потом утверждали, что кто-то видел его на берегах последнего, самого теплого моря, в обществе гастролирующей султанши. А Мурза, пользуясь отсутствием Шаха, окончательно обсиделся на его троне. Только Шахиню Мурза боялся. Он доподлинно знал, что у нее есть свои люди не только в Центральном Султанате, но и в Шахнадзоре. Имея такие связи, что ей стоило вернуть беглого Шаха? Если не возвращает, значит, что-то замышляет. Мурза был более чем уверен, что стоит пошевелить Шахине изящным пальчиком, и от него, могучего повелителя маприсов, покорных поприсов, и, в како-то степени, пока покорных манприсов, останется кучка праха.
  
   Лежа на берегу последнего моря в обществе таких же, как и он повелителей с истощенной нервной системой, Мурза размышлял: - Как хорошо, что террористы остались далеко, а потому вдвойне приятно понежиться в безопасности на теплом песочке среди равных, никем не повелевая, но помня, что далеко-далеко, за горами и лесами, остались обожающие своего повелителя, любимые его рабы..."
   Он не сразу сообразил, что чьи-то тени пали на него. А когда понял, было поздно. Над ним стояли двое террористов. Он их сразу узнал, несмотря на то, что лица их скрывались под дремучими бородами и усами.
   "Накладные..." - догадался Мурза. Потому что на одном из террористов был женский купальник мини-мини бикини. Этот террорист к тому же курил знакомый кальян.
   Звать на помощь Мурза посчитал ниже своего достоинства. Да и как посмеют проклятые террористы измываться над ним на пляже, где загорают сотни властителей?
   Однако террористы посмели. Тот, что был выше ростом, ухватил Мурзу за руки, а второй, скинув с плеча большой мешок, вытряхнул из него на песок пару крыльев. Оказавшись на свободе, крылья затрепетали в предчувствии полета. Террорист в бикини, попыхивая Мурзе в лицо дымом из кальяна, принялся толстой веревкой жестоко прикручивать к рукам Мурзы крылья.
  -- Только не это... Побойтесь Бога, проклятые гяуры. Лучше убейте... Я отдам все пастбища, только не надо крыльев...
  -- Я не верю тебе, - прошипел террорист, изо всех сил затягивая узлы.
   Мурза совсем рядом увидел кальян, и ему показалось, что где-то он его видел раньше, еще задолго до "знакомства" с террористами. Где? Воспоминание вот-вот готово было озарить его ум, но тут он почувствовал, что его ставят на четвереньки.
   "Неужели опять бомба?.." - с ужасом подумал он.
   Повелители, лежавшие рядом на песке; эти всякие короли, цари, шахи, султаны, простые диктаторы, и прочая шушера, как один отвернулись, сделав вид, будто ничего не происходит. Видимо они посчитали, что Мурзой занялись агенты Шахнадзора. Да теперь Мурза бы и сам ни за что не позвал на помощь. Из-за кальяна. Ведь он видел его в таком месте, что не стоило поднимать шум. Надо самому потихоньку все уладить... Додумать мысль ему помешал чудовищной силы пинок в зад. Взмывая в небо, он услышал, как разом взревели все громкоговорители пляжа, до сих пор убаюкивавшие повелителей нежной тихой музыкой. Над пляжем и последним морем загремела бравурная фраза: - "Ор-рлята учатся летать!!! Им салюту-у-ует шу-ум прибо-оя..." Мурза с такой скоростью уносился в голубую даль над морем, что конец второй фразы невесомо замер вдали.
   Мурза подумал, что если упадет в воду, крылья намокнут и утянут его в пучину. Тогда он неумело взмахнул ими. Раз... Другой... И начал реять над морем, поскольку не смог сразу сориентироваться, куда лететь. "А как это истолкуют властители, загорающие на пляже? - вдруг пронзила его паническая мысль. - Если он приземлится и попросит их отвязать крылья, поверят ли они его объяснениям, что не по своей воле он летал?"
   Вдруг, словно раскаленным протазаном, мозг Мурзы пронзила мысль: - "Почему, почему динамики пляжа взревели этой странной фразой? Орлята учатся летать? Неужели это первая Весть?! Проспал, продремал на песочке важное веяние!" Тут он окончательно вспомнил, где видел кальян, который курил террорист в мини-мини бикини, а видел он его, как раз, в юрте Шахини! И принадлежал кальян самому Шаху! Так кто же этот террорист, неужели сам Шах?! Так вот в чем замысел Шахини: отослать его, Мурзу, к последнему морю, дискредитировать провокационным полетом на глазах сотен властителей, а потом захватить власть! Надо лететь к Шахине, надо попытаться договориться, надо что-то делать...
   И вот над седой равниной моря ветер тучи собирает. Между тучами и морем в страхе мечется Мурза. Ветер воет... Гром грохочет...
   Буря! Неужели грянет буря?!
  
   Шахиня приподнялась на ложе, и сразу поняла, что ее разбудило. На подоконнике, нахохлившись, и слабыми движениями пытаясь поудобнее уложить потрепанные крылья, сидел Мурза, и с тоской смотрел на Шахиню. "Вот, - думал он, - пока я отсутствовал, даже моего любимого верного пса прибрала к рукам..."
   На коврике у ложа Шахини лежал любимый верный пес Мурзы. Он был тщательно расчесан, а на хвосте красовался пышный яркий бант из алой ленты.
   Увидев, что Шахиня проснулась, пес лениво гавкнул и опустил лоснящуюся от сытости морду на отмытые до блеска лапы с подстриженными и наманикюренными когтями.
  -- Ты опять посмел летать, дерзкий червь, без высочайшего повеления Центрального Султаната?! - вскричала Шахиня.
  -- Я не виноват! - моляще возопил Мурза. - Это все они, прахоподобные выродки - террористы - чудовищным пинком в зад, бросили меня в принудительный полет. О, богоподобная, отвяжи меня ради бога, от этих проклятых крыльев! Я летел к тебе, я торопился... Я вынужден был воровать с чужих полей всякую гадость и ею питаться. Я ел кабачки! Я даже ел кукурузу! Лишь бы поскорее увидеть тебя...
  -- А на что ты мне нужен? - проворчала Шахиня под нос. - В роли Мурзы ты меня больше устраиваешь, особенно если находишься подальше...
   Поколебавшись, она поднялась с ложа, в руке ее сверкнул острый, с узким лезвием, кинжал. Подбежав к Мурзе, она задумчиво повертела кинжалом у его носа. Отточенное лезвие остро блеснуло Мурзе в зрачки. Смерть, злорадно ухмыльнувшись, дунула ему в лицо. Не выдержав, Мурза опустил веки. Да, Шахине надо быть дурой, чтобы не воспользоваться благоприятным моментом. Улики налицо, привязаны к рукам Мурзы. Ей даже не придется ничего объяснять в Шахнадзоре.
   Но Шахиня смилостивилась. Кинжал полоснул по веревкам, и крылья, затрепетав последней судорогой жизни, упали на подоконник. Брезгливо, лезвием кинжала, Шахиня спихнула их на улицу. Обернувшись к псу, повелительно скомандовала:
  -- Фасс!
   Глухо заурчав, пес ринулся в окно. Бант зацепился за шпингалет рамы, распустился, и лента осталась висеть, чуть колеблемая легким ночным ветерком. Шахиня взяла ленту, задумчиво произнесла, глядя в темноту за окном, откуда слышалось чавканье и плотоядное урчание жрущего пса:
  -- Хороший, ласковый песик...
  -- Да уж, ласковый... - проворчал Мурза, разминая затекшие руки.
  -- Чем ты кормил его, недостойный рабов своих, властитель?
  -- Баклажанами. Чем же еще? - пожал плечами Мурза.
  -- Болван! Хороших псов нельзя кормить баклажанами. И уж тем более, позволять своим приспешникам спаивать кумысом от бешеной кобылы. Проваливай в свою юрту.
  -- О, богоподобная! Дозволь мне до утра побыть в твоей юрте. Я опасаюсь, что проклятые террористы снова замышляют акт вандализма по отношению ко мне.
  -- Терпи. Тебе оказано высокое доверие готовить дикие племена к достижению Великой Цели. Что ж, смирись, если тебя настигнет смерть от рук невежественных террористов. Будь готов принять венец мученика... И потом, тебе нельзя оставаться в моих покоях, это могу неправильно понять.
  -- Повелительница помыслов моих! - Мурза рухнул на колени. - Ты давно занимаешь все мои мысли, ты давно предмет моих мечтаний! Давай вместе готовить неразумные племена к постижению Великой Цели...
  -- Дерзкий червь! - рассержено воскликнула Шахиня. - Как ты только додумался до такого?! Неужели ты допускаешь мысль, что я откажусь от высокого имени - Шахиня, и пожелаю назваться Мурзиней?!
  -- Да нет, я надеюсь, ты поделишься со мной своим именем... - робко пробормотал Мурза.
   Но Шахиня не слушала, она разбушевалась не на шутку:
  -- Ты заслуживаешь, чтобы тебя посадили на кол!
   Мурза понял, что не вовремя предложил Шахине соединиться с ним, и перетрусил. Но исправить положение было уже невозможно. Осознав, что последний шанс его оказался призрачным, лишь плодом его воображения, он закрыл глаза и приготовился к смерти. Да, это она, она сама решила устранить его руками каких-то террористов!
   Но Шахиня вновь смилостивилась.
  -- Встань, - мягко произнесла она. - Ты должен до конца исполнить свой долг. А в утешение, вот тебе от меня подарочек, - и она повязала на шее Мурзы бантом ленту, бывшую на хвосте пса.
   Сердце Мурзы преисполнилось гордости и надежды, что он еще поживет, повластвует, и он смело направился к выходу. Навстречу ему попался пес. Он вкусно облизывался, тряс башкой, пытаясь вытряхнуть пух от крыльев, набившийся в ноздри. Не обратив на Мурзу ни малейшего внимания, прошествовал к ложу Шахини и растянулся на коврике.
   Шахиня ласково пропела вслед Мурзе:
  -- Я решила забрать себе твоего песика после излечения в антибешкумысном диспансере. Ты не возражаешь?
   Мурза низко склонился, в знак того, что не возражает, и, пятясь задом, выбрался из покоев. У двери его поджидал раб Шахини с халатом в руках. Мурза за время воздушных скитаний совсем забыл, что на нем пляжный костюм. То есть, нет почти ничего. Он поспешно принялся надевать халат, как вдруг в приемную Шахини двое стражников втащили Принцессу. Она упиралась, старалась вырваться, но стражники неумолимо влекли ее к двери покоев Шахини. Позади шел третий стражник и благоговейно, на вытянутых руках, нес кальян. Мурза сразу узнал его, мгновенно все понял, и окончательно воспрянул духом.
   Стражники втащили Принцессу в покои, а Мурза навострил уши. Из-за двери донеслось:
  -- Как посмела ты, негодница, летать к последнему морю в обществе темной, подозрительной личности?! Да еще, бесстыдница, курить начала!
  -- Неправда! - послышался пронзительный крик Принцессы. - Он благороднее всех шахов и султанов вместе взятых!
  -- Да как ты смеешь?! - взвилась Шахиня.
   Мурза услышал звонкие шлепки. Он придирчиво оценил их силу, и пришел к выводу, что Шахиня не шутила. Тогда он злорадно ухмыльнулся. Ну вот наглый манприс и попался: совращение малолетней Принцессы, самовольный полет. Даже одного из этих преступлений достаточно, чтобы и не такого, как он, поставить на голову, подтянуть ступни ног к затылку и сломать хребет. Пусть потом летает со сломанным хребтом...
   Довольно улыбаясь, Мурза прошел в свою юрту. Там было холодно, везде гуляли сквозняки. Сквозь дыру в крыше нахально глядели звезды. Стараясь не видеть их, он сел на свое привычное место. Еще воняло гарью от подушек, но Мурза победно улыбался: завтра, завтра он посчитается с проклятыми манприсами за все. Делишки их предводителя послужат поводом...
   Вдруг вверху, над крышей юрты, ржаво скрипнул флюгер.
   "Вот оно!.." - толкнулась в мозгу паническая мысль.
   Тут же открылась дверь и вполз почтовый раб. В зубах он держал большой свиток с грозной печатью Центрального Султаната. Полный самых мрачных предчувствий, Мурза взял свиток, сломал печать и развернул его. Действительно, все рухнуло. Это были директивы Центрального Султаната. Отныне и вовеки веков все, в том числе и рабы, уравнивались в правах, всем вменялось в обязанность летать и говорить друг другу только правду.
   Не обмануло Мурзу его чутье! Еще тогда, в момент провокационного взлета с пляжа и ужасного полета над бушующим морем не обмануло!
   Как истинный властитель, Мурза не мог не исполнить повеление Центрального Султаната. Он знал, чем чревато непослушание. Раб лежал у его ног, дожидаясь дальнейших повелений.
  -- Встань, отныне все равны, - отеческим тоном произнес Мурза.
  -- Божественный повелитель, разве я могу быть равен тебе? - дрожа от ужаса, пролепетал раб.
  -- Ах, ты еще и вопросы задаешь?! - зарычал Мурза. - Встань, тебе говорят! Ты равен мне!
  -- Пощади! Солнцеподобный! - завопил раб, выпучив белые от ужаса глаза.
   Мурза взял свою любимую плеть, сплетенную из самых ядовитых слов. От легкого удара кожа лоскутом слетела со спины раба. Он подскочил, вопя от боли, неуверенно распрямил ноги. Боясь повернуться к Мурзе спиной, переступая негнущимися ногами, пошел к выходу. Мурза, слегка пошевеливая плетью, смотрел на его ноги - не подогнутся ли? У самых дверей ноги раба все же согнулись в коленях. Свистнула плеть, чуть-чуть зацепив строптивые колени. Взвизгнув, раб выпрямился.
  -- Посмей только согнуться! - прорычал Мурза.
   Отбросив плеть, он хлопнул в ладоши. Но вместо Брык-Паши вбежал какой-то незнакомый поприс и вытянулся в струнку у входа.
   "Догадливый... - отметил Мурза, - сразу сообразил, что пришли новые времена..."
  -- Где Брык-Паша? - спросил он поприса.
  -- Повелитель! Брык-Паша забаррикадировался в юрте, и зарядил все свои пищали мелкой дробью нецензурных слов. Он опасается акта вандализма со стороны террористов.
  -- Безумец, - грустно промолвил Мурза. - Что для дубленой шкуры манприса мелкая словесная дробь?.. - обратившись к попрису, приказал: - Срочно передай Брык-Паше мое повеление... Э-э... Просьбу. Пусть немедленно явится... - Мурза замялся, с трудом припоминая вычитанное в директивах незнакомое слово, - на совет.
   Поприс выскочил вон. Через минуту, увешанный пищалями, явился Брык-Паша. Гремя оружием, брыкнулся на пол у входа и запричитал:
  -- Пощади солнцеподобный! Я не успел отлить самое тяжелое слово, самого большого калибра... Я бессилен! Но я все равно убью его!
  -- Поздно. Надо было раньше... - скорбным тоном вымолвил Мурза. - А теперь времена переменились. Отныне все равны, все обязаны летать и говорить друг другу правду.
  -- Как, великий, я посмею считать себя равным тебе?!
  -- Посмей только не посметь... - грозно зарычал Мурза и потянулся к плети. - Встань!
   Брык-Паша вскочил и вытянулся в струнку, поедая повелителя взором.
  -- Вот так-то... - удовлетворенно проворчал Мурза, меняя гнев на милость. - А теперь посмотрим, умеешь ли ты говорить правду. Скажи, кто я?
  -- Ты величайший из властителей! Твое бессмертное творение - "Тысяча блюд из баклажанов" - будет прославляться в веках! - воскликнул Брык-Паша, просветлев лицом.
   Мурза долго и придирчиво вглядывался в его лицо. Но в лице Брык-Паши были только беспредельная преданность, и беспредельный восторг.
  -- Ну что ж, молодец. Вижу, ты умеешь и правду говорить, - довольно хмыкнул Мурза, откидываясь на подушки и благодушно колыхнув грозным своим животом. - Объяви по становищам, что отныне все равны, и пусть завтра же утром съедутся на великий праздник единения. Да, вот еще... - Мурза на минуту задумался, - чтобы на празднике, и впредь никаких безответственных полетов, этаких легкомысленных порханий, не было. Ты будешь следить за этим, и о каждом факте докладывать лично мне. Любой полет должен быть хорошо продуман и согласован со мной. Иначе нас не поймут.
  -- Будет исполнено! - рявкнул повеселевший Брык-Паша, и выскочил из юрты.
   Мурза взял с блюда засахаренный баклажан, задумчиво захрустел им: - "Да-а... Тяжелое бремя у властителей. Теперь вот приходится всех диких наездников учить ответственно и правильно пользоваться свободой... Надо что-то делать с рабами... Конечно, ходить им непривычно... Может, специальным повелением милостиво разрешить им ползать? Нет, не годится. Вдруг комиссия из Шахнадзора... Объясняйся потом..." Тут Мурзу осенило: надо провести общий митинг рабов, пусть они сами, демократическим путем, постановят и занесут в протокол, ползать в присутствии повелителей. Потянувшись за вторым баклажаном, Мурза успокоено подумал: - " А вообще, ничего страшного в демократии нет. Оказывается, вовсе неплохая штука. Если хорошо подумать, можно придумать, как демократическим путем разделаться и с наглым манприсом...
  
   Утром начался праздник Великого Единения.
   Мурза, величественно сидя на своем могучем коне, застыл бронзовым изваянием на вершине кургана, под которым покоился прах великих властителей. Перед ним тяжелым галопом проходили племена маприсов. Они прочно, уверенно сидели в седлах. Приятно было смотреть на одинаково пышно завитые гривы и хвосты их коней. Крылья коней, хорошо уложенные, подстриженные по шаблону, утвержденному Центральным Султанатом, радовали глаз своей строгой красотой.
   За маприсами, горяча коней с коротко подстриженными гривами и хвостами, злобно переругиваясь, суетливо промчалась орда поприсов. Крылья их коней, небрежно подстриженные по шаблону, придуманному Шахиней, безобразно топорщились.
   Мурза с неудовольствием подумал, что Брык-Паша плохо исполняет свои обязанности, не следит за порядком во вверенном ему племени. Он отыскал глазами Брык-Пашу, и неудовольствие тут же сменилось светлой радостью. Брык-Паша застыл на середине склона, с изящной небрежностью развалившись в седле, весь увешанный пищалями, саблями и бердышами. С минуту полюбовавшись им, Мурза поглядел в степь.
   Откуда-то появилась тесная группа масов, как на подбор могучих, седоголовых, мрачных. Они плотно сидели на своих рослых, мосластых конях с несуразно огромными крыльями.
   Мурза не любил это малочисленное суровое племя. Еще в начале своего властвования он попробовал их покорить, но они решительно уклонились от боя, и откочевали на дальние скудные пастбища. И Мурза решил с ними больше не связываться. Хоть они и старались поддерживать видимость мирных отношений, он им не доверял.
   Последними появились оборванные, истощенные манприсы. Коней они вели в поводу.
   "О боже! Что это за кони!" - мысленно вскричал Мурза. Вылезшие до последнего волоса хвосты и гривы. Вместо крыльев - обломанные и иссохшие пеньки от перьев. Тонкая кожа так обтягивала их тела, что можно было пересчитать все ребра, все позвонки.
   Презрительно отвернувшись от них, Мурза провозгласил:
  -- Свободные наездники! Ознаменуем Великий Праздник Единения свободным полетом в нашу высь! Летать всем!
   Манприсы первыми попытались поднять своих коней в полет. Но те, мотая пышными завивками грив и хвостов, лишь беспомощно хлопали крыльями. Всадники остервенело хлестали их плетьми, свитыми из нецензурных слов. Но - тщетно.
   Брык-Паша, даже не пытаясь сам взлететь, поучал:
  -- Зачем же сразу высоко и далеко? Сначала надо сделать короткий разбег, потом недлинный подлет. И только после этого подняться над землей, но не выше вершины кургана, на которой стоит повелитель...
   Масы тяжело, но уверенно подняли своих коней в небо, сделали в синеве один демонстрационный круг, и, сбившись в кучу, подались к ближайшей кумысопоилке. Провожая их взглядом, Мурза отметил, коли они так уверенно летают, значит, они летали и раньше, но тайно, без повеления. Один из масов, отделившись, поскакал к стоящей на отшибе юрте колдуна. Вскоре он уже догонял своих, воровато пряча под полой бурдюк с кумысом от бешеной кобылы. Мурза облизнулся. Ему вдруг захотелось туда, к ним. Посидеть в кругу равных, поговорить о том, о сем, глотнуть веселящего кумыса, забыться ненадолго, отвлечься от забот...
   Но - нет! Он встряхнулся. Ведь было ясное повеление Центрального Султаната - повелителям ни капли кумыса от бешеной кобылы не принимать!
   Он обратил свое внимание на манприсов:
  -- Эй вы! Вы так много болтали о свободе полетов... Почему же не летаете?
   Оборванцы стояли, переминаясь с ноги на ногу, держась за рукоятки своих источенных ятаганов, прячущихся в обшарпанных ножнах. Мурза представил остроту их ятаганов, и ему стало не по себе. Он непроизвольно оглянулся по сторонам, увидел толпы маприсов, поприсов, Брык-Пашу между собой и манприсами, верного пса Шахини, в напряженной позе застывшего изваянием у ног могучего жеребца Брык-Паши. А где же Шахиня? Мурза обшарил взглядом степь перед курганом, машинально глянул в небо, и тут в недосягаемой вышине разглядел непринужденно кувыркающуюся в замысловатых фигурах высшего пилотажа Шахиню, на своем резвом жеребчике. Вот только фигуры были сплошь необычными... И тут Мурза вспомнил: так ведь это же стиль племени манприсов!
   От кучки оборванцев отделился их предводитель, и принялся подниматься на курган, пройдя мимо Брык-Паши, как мимо пустого места, а тот даже не посмел его окликнуть. Несмотря на рваную одежду, манприс держался нагло.
  -- Повелитель! - дерзко глядя в глаза Мурзе, заговорил он. - Наши кони истощены. Дай нам хоть клочок пастбищ. Не за себя прошу! Пусть у коней хоть немножко отрастут крылья, и тогда мы покажем, на что они способны. Не задаром прошу я пастбища; за каждый квадратный шаг их мы готовы отдать последнее...
   Мурза пренебрежительно усмехнулся:
  -- Что толку кормить кляч. Все, что ты говоришь, пустая болтовня. Вы просо саботируете повеление Центрального Султаната. Да разве вы способны летать? Вы способны только безответственно порхать. Да просить... Хороший конь сам себе найдет пропитание.
  -- Да где же он найдет, если его на пастбища не пускают! - глаза манприса гневно сверкнули, рука легла на рукоять ятагана.
   Но он справился с собой. Резко повернувшись, пошел прочь. Соплеменники потянулись за ним. Кони у некоторых были так истощены, что их несли на плечах.
   Праздник продолжался. Солнце уже клонилось к закату, но никому из присутствующих маприсов и поприсов не удалось взлететь. От кумысопоилки ветер доносил разухабистые песни подгулявших масов.
   Беспокойство и страх глодали душу Мурзы. Манприсы ушли не просто так, они что-то замыслили, мрачно размышлял он. Не выдержав неизвестности, Мурза подозвал Брык-Пашу и на кожуре от баклажана нацарапал кончиком кинжала: - "Дорогие террористы! Давайте жить дружно". Отдав послание Брык-Паше, жестом послал его с кургана.
   Вскоре Брык-Паша вернулся. На другой стороне кожуры стремительным почерком было начертано: - "Наши кони пали от бескормицы. Мы бессильны. Мы поняли бессмысленность борьбы, а потому улетаем к Ядрене-Фене".
   Мурза еще не успел ощутить радость от случившегося, как вдруг над становищем разнесся пронзительный Клич. Он содрогнулся от ужаса в ожидании того, что может сейчас произойти...
   Из самых убогих юрт начали выбегать манприсы. Они торопливо сбрасывали лохмотья, расправляли крылья, коротко разбежавшись, легко взмывали в небо. И вот оно уже все наполнилось мельканием стремительных тел, свистом острых, как ятаганы, крыльев.
   Трепеща в смертном ужасе, Мурза подумал, какую же скорость могут развивать эти крылья?! А не приведи Бог, его, властителя, кто-нибудь из них зацепит крылом?.. Но тут же он злорадно ухмыльнулся; вот они и раскрыли свою мятежную сущность! Прикидывались правоверными, а сами молились гнусной богине Ядрене-Фене и таили преступные крылья под лохмотьями.
   Снова раздался Клич. Мятежники выстроились в небе острым клином, и круто забирая ввысь, понеслись прочь, в лазурную пустыню неба, к таящимся там звездам. От кумысопоилки поднялось несколько седоголовых масов. Уверенно набрав высоту, они догнали уносящийся клин и пристроились к его правому флангу.
   Мурза уже с облегчением подумал, что все обошлось, как вдруг, отбиваясь от стражников, из юрты Шахини выскочила Принцесса. Ищущим взором она зашарила по небу, из уст ее вырвался горестный крик. Ей ответил пронзительный, но уже замирающий вдали Клич. И тогда она, собрав все силы, отшвырнула стражников. Вскочила на дикого, необъезженного жеребчика и взмыла в небо. У жеребчика были острые, еще не знавшие ножниц, крылья. На взлете он зацепил кончиком крыла флюгер, торчащий над юртой Мурзы. Срезанный, как бритвой, он упал куда-то за кучи гниющих баклажанных очисток. А Принцесса, стремительно набирая высоту, умчалась за пропадающим вдали клином манприсов.
   Выскочившая из юрты Шахиня кричала:
  -- Куда ты, безумная?! Там лишь равнодушные звезды, да ледяной ветер! Из пищи - там только мысль. Там же нет баклажанов!..
   Поздно. Закатное солнце блеснуло багровым отсветом на крыльях не знавшего стойла жеребчика - и все...
   Неожиданно к Мурзе пришло ощущение потери. Все кончилось. А ведь борьба как-то расшевелила его, разволновала охладившуюся кровь. Даже забродили в нем какие-то неведомые желания. Однако он быстро справился с собой. Надо думать, как теперь, в условиях демократии, готовить неразумные племена к постижению Великой Цели. Надо, наконец, приказать рабу-зодчему заделать дыру в крыше юрты, чтобы не видеть по ночам звезд. Лучше всего на месте дыры возвести какую-нибудь легкую декоративную башенку, и там устроить свои покои, чтобы поменьше мешали думать о высоком всякие любители безответственных полетов. Как-то надо увековечить память победы над террористами. Племя поприсов размножается, надо думать об увеличении посевов баклажанов. Чем-то же их надо кормить. Хорошо, что масы улетели, под баклажаны можно занять их пастбища. Надо обновить интерьер конского стойла... Столько дел...
   Вдруг Мурза вспомнил, что беспутная Принцесса на взлете срезала его флюгер.
  -- О, господи!.. - горестно воскликнул он. - Как же я теперь узнаю, откуда ветер дует?!
  
  
  
  
  
  
  --
  
  
  
  
   Примечание: Манприсы - мастера непризнанного слова. Маприсы - мастера признанного слова. Поприсы - подмастерья признанного слова. Масы - мастера слова.

Глава 1

По грибы

   Солнце, яркое, но не жаркое в конце августа, ласкало плечи под футболкой, играло золотыми бликами в редких лужицах, оставшихся после позавчерашнего дождя, легкий ветерок приятно освежал лицо. Павел Лоскутов неторопливо накручивал педали своего видавшего виды дорожного "Урала", привычно сноровисто вписываясь в глубокие колеи, оставленные танками и приглаженные толстыми колесами бэтээров. Слева, бесконечными линиями, похожими на нотные линейки, тянулись проволочные заграждения, изредка монотонность линий прерывалась нотными ключами с одной и той же тревожной нотой: - "Запретная зона. Стой! Стреляют". Понятно, никто в Павла стрелять бы не стал, даже если бы он полез за проволоку. Тут и часового-то Павел увидеть не сподобился ни разу за многие годы своих поездок в эти места за грибами. А грибов в здешних лесах бывало навалом! Из-за того, что дорога была разбита до полного безобразия, грибники на колесах сюда не ездили, а для пеших было далековато. От конечной остановки автобуса в военном городке еще топать добрых шесть-семь километров.
   Мысли неспешно текли в голове, как черная глубокая колея под переднее колесо велосипеда. И были такими же черными. Да и с чего бы им не быть черными? Жизнь выкинула такой финт, что впору встать на площади в пикет и орать насчёт "развала" и "геноцида"... Особенно в последнее время ему все чаще и чаще вспоминалась миниатюра, под названием "Легенда о Мурзе", которую Павел написал в порыве вдохновения сразу же после пресловутого турнира поэтов. Будто еще тогда заглянул в какое-то искривленное зеркало и увидел будущее. Но реальное будущее оказалось еще искревленнее того, которое он увидел в искривленном зеркале. К тому же постоянно добавлялась унизительная нищета, перемежающаяся с форменным голодом.
   Павел не был потомственным работягой, но и субтильным интеллигентом тоже не был, хоть и родился в семье, в которой точно насчитывалось три поколения интеллигентов. Может быть и больше, но предреволюционная жизнь деда с бабкой была покрыта мраком неизвестности. О ней никогда не говорили ни старики, ни родители. Бабка везде говорила и писала, что из крестьян, но при этом в совершенстве владела четырьмя языками, которые и преподавала в школах аж до семидесятипяти лет. Дед тоже окончил Университет и тоже помалкивал о своём происхождении. Павлу поступить в Университет во исполнении давней мечты до армии не удалось. Попал в заштатную радиолокационную роту ПВО. Просидел два года за пультом радиовысотомера, службу справил "нормально" как говорят солдаты, стал мастером-оператором РЛС. Но вот из-за своей "нестандартности" умудрился насмерть поссориться с командиром части! А история вышла анекдотическая. Павел за всю службу ни разу не сбегал в самоволку... Ну не тянуло его! Что тут поделаешь? Но в последнее лето одолжил свою пилотку другу... Роскошную офицерскую пилотку - "ЧШ", с вытравленной хлоркой на подкладке своей фамилией, как и положено по армейскому обычаю. И надо же было судьбе так карты раскинуть, что его приятель похаживал в ту же комнату, той же женской общаги, что и командир роты! Так получилось, что любвеобильный капитан нагрянул в общагу в неурочный час, и приятелю Павла пришлось спасаться бегством, забыв пилотку. Естественно, "старику" комроты слишком сильно подгадить не мог, разве что затормозить "дембель" подольше, в надежде, что заматеревшие "фазаны" как следует отпинают бывшего обидчика. Но плохо знал свою роту товарищ капитан! Не было в ней никакой дедовщины. Новоявленные "старики" так уважали Павла, что даже требовали, чтобы дневальный не орал благим матом "подъём" дабы "дембель" мог поспать подольше, лишний часок до завтрака. Но Павел долго не знал, за что окрысился на него командир. Приятель пришел из самоволки, сказал, что пилотку забыл в общаге, а при каких обстоятельствах - не упомянул. Ну, забыл и забыл, с кем не бывает? Только вдруг на следующий же день командир назначил Павла в наряд на кухню, вместо того, чтобы дежурным по роте. Хоть и был Павел ефрейтором, но на должности сидел сержантской, к тому же он после увольнения в запас бывшего оператора высотомера автоматически стал заместителем командира взвода, так что, присвоение звания сержанта было вопросом времени. Но Павел так и не стал сержантом. Однако разнарядка есть разнарядка, сержантом вместо него стал распиздяй, приставленный к свиньям ввиду полнейшей неспособности к чему - либо военному. Капитану казалось, что он делает всё, чтобы Павлу служба мёдом не казалась, а Павел на кухне неплохо отсыпался и отъедался. В наряде на кухне тяжело непривычному ещё салаге, а для старика тяжело ли на тридцать человек помыть посуду и начистить картошки? К тому же чистить картошку приходила помогать свободная смена наряда. Капитанская злопамятность отрыгнулась много позже, уже зимой, когда товарищи Павла давно переоделись в цивильное и отпраздновали своё счастливое возвращение домой. Судьба-злодейка неистощима на подлости. Рота поехала в баню, поскольку своей в расположении не имелось, и помывка происходила в одной из общественных бань близлежащего шахтерского поселка. Павел никогда не упускал случая лишний раз попариться и помыться, тем более что он каждое утро ждал, вот-вот придет из штаба полка запрос, почему так долго задерживается давно отслуживший солдат? Раздолбай шофер не озаботился затянуть, как следует гайки на кардане, и надо же было кардану отвалиться как раз на повороте! Два десятка солдат ссыпались на обочину, по некоторым из них прокатился перевернувшийся газик... Короче говоря, все пострадавшие были комиссованы, получили в последствии неплохие пенсии, один Павел формально уже не числился в вооруженных силах, а потому, пролежав добрых восемь месяцев в госпитале, ни за что ни про что заработав трещину в черепе и множественные переломы левой ноги, да вдобавок два ребра воткнулись в легкие, так что домой приковылял кое-как на костылях инвалидом второй группы, а травма у него оказалась бытовая, со всеми вытекающими последствиями. Видно была где-то у капитана мохнатая лапа, потому никто и не стал доискиваться, что делал в боевом подразделении давно демобилизованный солдат. Поговаривали же в роте, что капитан служил интендантом при штабе дивизии, и что на отдаленную "точку" его сослали за какие-то крупные дела. Другого бы посадили, а ему обеспечили комфортную жизнь на спокойной должности и без соблазнов снова запустить руку в глубокий государственный карман. С Павлом дело повернули так, что его как бы и не было в подразделении, а под машину он попал по пьянке, на пути домой.
   Однако в Университет на биофак он поступил в тот же год, когда пришел из госпиталя, за время учебы "закачал" в спортзале свои жуткие увечья и после окончания Университета тут же поступил в аспирантуру. А инвалидности его лишили на следующей же комиссии.
   Начиная со второго курса во время летних сезонов, Павел странствовал по тайге в составе экспедиций. Обучаясь в аспирантуре, сочинил неплохую диссертацию. Но вот надо было ему проявить принципиальность в конфликте с заведующим кафедрой, к тому же собственным научным руководителем! Вернее, история-то была детективной; молодой и преуспевающий зав подставил из ревности под лосиные копыта своего еще более молодого и талантливого сотрудника. Сработано было мастерски - классический несчастный случай. Следователь, проведя все рутинные мероприятия, положенные в подобных случаях, так и не заподозрил, что имеет дело с идеальным убийством. Один Павел догадался, в чем дело, и высказал Гонтарю все, что о нем думает, но доказать-то ничего было невозможно! Короче говоря, о защите диссертации можно было забыть. Он попытался преподавать в пединституте, но женский коллектив сильно смахивал на население террариума.... Уже через год стало ясно, что и тут ему ничего не светит; уже готовую диссертацию и здесь не защитить - не в "тему". Засветилась кое-какая надежда, когда профессор Батышев, с которым Павел ходил как-то раз в экспедицию, еще будучи студентом, по хоздоговору с лесхозом получил тему по исследованию кедрачей севера области. Но если уж пошли неудачи, то они идут косяком. На второй сезон пересеклась его таежная тропа с тропой какой-то загадочной четверки совершенно странных хмырей. Из-за своей неуемной страсти совать нос в чужие дела Павел и поплатился. Нет бы пересечь чужой след, да шагать себе своей дорогой, а он кинулся по следу. Когда догнал четверку, то, что произошло, на военном языке называется "скоротечный огневой контакт с немедленным переходом в рукопашную". Результат схватки можно было квалифицировать - боевая ничья. У противников был АК-47 и охотничья двустволка двенадцатого калибра, у Павла - одноствольный ИЖК шестнадцатого калибра. Трое легли на месте, а четвертый, по совершенно загадочным соображениям, израненного, полуживого Павла, с компрессионным переломом позвоночника, тащил добрых полсотни километров до ближайшей больницы. Эта загадка так и осталась нерешенной, потому как таинственный четвертый без следа растворился в неизвестности. И на протяжении вялотекущего следствия так и не всплыл. В воротнике одного из убитых оказались зашиты шесть крупных алмазов, которые Павел после схватки переправил себе в карман. Таинственный четвертый даже алмазы себе не взял, когда Павел из-за ранения сверзился в глубокий овраг, который пытался перейти по поваленному дереву. Павел все годы ломал голову над загадкой, но ни головы не сломал, ни загадку не решил...
   После года, проведенного в больнице в полупарализованном состоянии, Павел оказался ни на что не годен. Однако его травма на инвалидность и пенсию опять почему-то не тянула. Его выписали из больницы ввиду полного излечения и возврата трудоспособности. Может быть, если бы он постарался, обил бы сотни полторы порогов, то, возможно, и добился бы пенсии, но проклятая гордость не позволила. Попытался работать в ПТУ преподавателем биологии и химии, но развеселые пэтэушники, которым нафиг нужна была биология вместе с химией, за три месяца довели Павла до больницы. В ПТУ и здоровым-то тяжело, со стальными нервами, а с его травмой он на добрых полгода приземлился на больничную койку. По выходе из больницы здраво рассудил, что нужна передышка на спокойной работе, и устроился дежурным слесарем в плавательный бассейн. Тут его и настиг бардак и все, связанные с ним безобразия перестройки и спринтерского рывка к рынку, который затянулся до форменного марафона. Податься было абсолютно некуда; на преподавательскую работу - не позволяли нервы, пришедшие в полный раздрай после повторного сотрясения мозга. На тяжелую работу пойти - тоже было смерти подобно. Как многие, он попытался бизнес покрутить в компании с бывшими друзьями по спортзалу и культуристической "качалке", но кончилось все плачевно. Не дано - значит, не дано... Таким образом факт, который дан был ему в весьма гнусных ощущениях, так и остался фактом: он надолго приземлился в слесарях и просвета до самой пенсии не просматривалось...Хорошо хоть Ольга стоически переносила все передряги. С ней Павлу повезло, хоть и была она холодной и рассудительной, как теорема, и совершенно равнодушной к сексу.
   Была правда одна отдушина; еще лежа в больнице от тоски и безысходности он начал писать рассказы, а потом, уже работая в бассейне, решился даже на повесть. Сразу нести в издательство свои произведения он не решился, подумал, что не худо бы, как это принято среди ученых, показать свою работу специалисту. Зашел как-то в Союз писателей, спросить, не почитает ли кто-нибудь из них его рукописи. Писателей там почему-то не оказалось, только несколько мужичков ханыжного вида увлеченно резались в бильярд. Однако он все же нашел живую душу при деле - в крошечной комнатенке сидела за столом пожилая дама и изучала содержимое тощей папки. Шагнув в дверь, Павел стеснительно поздоровался. Женщина подняла голову, доброжелательно глянула на него.
  -- Извините, пожалуйста, - робко затянул Павел, - а как бы мне повидать кого-нибудь из писателей?
  -- А вы кто? - спросила женщина приветливо.
  -- Ну-у... Я тут кое-что написал... Хочу показать специалисту.
  -- А-а! Вы начинающий?! - радостно воскликнула она.
  -- Н-у... в общем-то, да... - пробормотал Павел.
  -- Тогда вам лучше в молодежное литературное объединение пойти. Там и прочтут, и обсудят, и помогут...
   Вот так и прибился Павел к молодежному литературному объединению при союзе писателей. Хоть и не мог он уже причислять себя к молодежи, но в литобъединении обретались ребята и постарше него. А он выгодно отличался от других. Его загадочная молчаливость и наличие мужественного шрама на лбу, а также могучие плечи и спортивная выправка, неизменно привлекали внимание молоденьких поэтесс, тем более что он ради хохмы сочинил себе легенду, и убавил возраст на десять лет. Благодаря здоровому образу жизни, никто не мог на вид определить его возраст - все ошибались лет на десять-пятнадцать. О себе он рассказывал, что отчислили с третьего курса филфака за академическую неуспеваемость, что живет с бабушкой в крошечной избушке в частном секторе, растит картошку и пишет рассказы и повести в свободное от этого занятия время.
   Павел, задумавшись, не сразу отреагировал на рев мощного мотора позади. Резко затормозив, соскочил с велосипеда, выдернул его из колеи и отскочил на обочину. Мимо него, громыхая, промчался огромный "Камаз". Шоферу, похоже, было абсолютно наплевать на то, что он только что чуть не раскатал по колее человека. Фура моталась из стороны в сторону. Павел смотрел вслед и вслух квалифицировал все это в кратких, но весьма сильных и многочисленных выражениях. "Камаз" прогромыхал немножко вперед по дороге, потом с ревом вылез на обочину, свернул на чуть заметную лесную дорогу и вскоре исчез за деревьями. Павел отметил, что номеров на нем не видать, они густо заляпаны грязью, даже и те громадные буквы и цифры, что нанесены на задней стенке фуры. Проворчав: - Свинья грязи найдет... - он вернул велосипед в колею, еще раз матюгнулся и продолжил путь. Но мысли уже не вернулись на колею воспоминаний - близилось место, где он обычно сворачивал в лес. Обратно он возвращался уже по околкам и перелескам, делая широкий круг без дорог. В хорошие годы он выбирался из леса с велосипедом, увешанным ведрами с грибами, с богатой добычей и на багажнике, да еще бывало и с рюкзаком за плечами, полном грибов.
   Он еще издали увидел три машины, стоящие на дороге; один зеленый "газик", а может и "уазик", и два "жигуленка". Они полностью перекрыли колеи, и Павлу пришлось вскинуть велосипед на плечо и тащиться по обочине, оступаясь на комьях затвердевшей грязи. Ругаясь про себя, он мимоходом косился на окна, пытаясь разглядеть идиотов, заехавших на легковушках в подобное безобразие. Но ничего особенного не углядел, разве что мелькнул полковничий погон за стеклом одной из машин. Обойдя странную кавалькаду, Павел снова опустил велосипед в колею, и не спеша закрутил педали дальше. До того места, где он обычно сворачивал в лес, оставалось не больше километра. Дорога просто кончалась, вернее, сворачивала на полигон, круто забирая влево, и Павел никогда не ездил в ту сторону, потому как, руководствуясь практикой еще своей армейской юности, понимал, что это совершенно гиблое и опасное дело, шляться в районе армейского полигона; можно схлопотать кучу неприятностей, помимо шального снаряда по "чайнику" или шальной пули в задницу. В той стороне частенько трещали автоматные очереди, что-то бухало, хлопало. Что именно, по звуку Павел определить не мог, поскольку кроме карабина СКС никакого армейского оружия в руках не держал, да и из того стрелял лишь пару раз. Собственно говоря, он был отлично осведомлен, что за "запретная зона" тут находилась. Давно когда-то, когда Павел еще учился в аспирантуре, был у него приятель в звании капитана, с которым у Павла было "бутылочное" знакомство в одной интеллигентской компании, он с юмором рассказывал, что ничего секретного за проволокой нет; стоят огромные полуподвального типа склады, куда свозится на хранение и последующее техническое освидетельствование легкое стрелковое оружие со всей Сибири, а может и со всей страны. Рассказывал он, что есть там целый склад, забитый снопами казачьих сабель по самую крышу, которыми можно вооружить пяток конных армий. Были там склады, под завязку набитые оружием Великой Отечественной войны; автоматами ППШ, ППД, максимами, и даже трехлинейками. Это оружие помаленьку списывалось, вывозилось в литейный цех одного из городских заводов и переплавлялось на нужный в народном хозяйстве металл. Хранилось там и современное оружие, видимо на случай всеобщей мобилизации. Еще поговаривали, что дальше в лесах стоят тысячи бэтээров и танков, ждущих переплавки, но Павел этому мало верил, поскольку не видел этой техники. Правда, был случай, он как-то ехал за грибами как раз в год заварухи в Карабахе, и вдоль дороги стояла длиннющая вереница бэтээров, старых на вид и облупленных, но прибывших сюда явно своим ходом. Обходя по обочине дороги группу офицеров, он весело спроси небритого, в засаленном мундире майора:
  -- Никак в Карабах технику продали?
   Майор тоже весело ответил:
  -- Да нет, южнее...
   Павел свернул к лесу, еще немножко удалось проехать по чуть заметной колее, а потом и она затерялась в высокой траве, мужественно сопротивляющейся осени. Прислонив велосипед к толстой березе, он взял ведро и пошел в первый обход. Почти сразу наткнулся в мелком осинничке, высыпавшим из околка на поляну, на компанию подосиновиков. Сердце сладко замерло в азарте охоты. Грибы были молодые, ядреные, совсем еще не тронутые червем, что свидетельствовало о самом начале осеннего грибного сезона. Павел мимоходом подумал, что в этом году припозднилась осенняя грибная волна, но тут же забыл обо всем. Ведро быстро наполнилось. Павел для очистки совести прочесал околк несколькими параллельными ходами и был вознагражден еще ведром белых. До следующего околка пришлось тащиться по высокой траве через поляну, но околок был пуст и лишь издевательски шипел кронами берез от внезапно налетевшего ветра. Следующий перелесок, тянущийся длинной полосой, тоже оказался пуст, но на потаенной полянке, между двух мысков, выдающихся из перелеска, Павел еще издали увидел ряды белых шляпок - луговые шампиньоны! Он лишь в прошлом году попробовал эти грибы. Конечно, вкусом они далеко уступали белым и подосиновикам, но в пирогах, которые пекла Анна Сергеевна, его теща, были восхитительны. Он, не разгибаясь, накосил их добрых два ведра. Грибы хороши были тем, что их можно было резать, не глядя - черви их не жаловали.
   Павлу пришлось много сил употребить, чтобы убедить жену и тещу в том, что грибы съедобны. Хоть и была теща дамой деревенской, в город перебралась уже взрослой, но деревенские почему-то считали шампиньоны поганками.
   Солнце едва перевалило зенит, а все емкости Павел уже заполнил добычей. Правда, он слишком далеко углубился в лесной массив, и теперь возвращаться на дорогу придется уже не отвлекаясь на охоту. Он этому только порадовался, можно будет через пару дней после дежурства снова наведаться сюда, и добыча будет обеспечена.
   Остановившись на уютной опушке околка, он рассортировал грибы; которые покрепче - сложил в рюкзак, остальные разложил по ведрам. Составив добычу рядом с велосипедом, набрал дров, развел костерок и разложил на газете походный обед: пару яиц, хлеб, лук, пару помидоров, которые мастерски растила на своем огородике Анна Сергеевна, и не торопясь, принялся трапезничать.
   Все осталось где - то там, в призрачной нереальности хмурой действительности; и зарплата, которую перестали платить, и всеобщий бардак, от которого иногда выть хотелось и расшибить себе голову о стену, и в одночасье рухнувшие мечты и надежды. Здесь был теплый ветерок, ласковое солнце, склоняющееся за вершины берез, успокаивающий шелест листвы над головой, и тишина... Оглушающая тишина леса! И вечность природы... Павел вдруг сообразил, что с полигона за весь день не донеслось ни единого звука выстрела.
   Плотно подкрепившись, Павел растянулся на теплой земле и принялся смотреть в небо, где в глубокой голубизне неспешно плыли легкие белые облачка. Вскоре из глубины сознания, будто лукавая русалка из омута, всплыла мысль: а собственно, почему он решил, что жизнь не удалась, что все рухнуло? Почему до сих пор он не выгнал из сознания мысль, что полжизни коту под хвост? Наверное, он душой еще не принял великой философской истины - все развивается по спирали; закончился один виток спирали его жизни, когда ему пришлось уйти из Университета, теперь идет другой. Ну и плевать, что не стал ученым! Зато теперь его жизнь гораздо занимательнее, чем раньше. Он как бы начал жизнь сызнова. Мало того, что убавил десять лет от своего возраста, он еще сочинил вполне правдоподобную легенду: недоучившийся студент, увлекшийся писанием рассказов и повестей. Жениться не успел. Так что вполне вписывался в нынешнюю компанию. К тому же ему и самому нравилось ощущать себя родившимся заново, в другой жизни. Хоть к своему творчеству он долго не относился серьезно, но строил из себя этакого непризнанного гения. Даже нажил себе врагов. Как-то во время обсуждения очередных литературных изысков одного из товарищей по литературному объединению, заявил, что талант и одаренность - чепуха. Главное - не мнить себя заведомо гениальным писателем, а постараться понять принципы построения того или иного литературного произведения и спокойно писать на избранную тему. Писать легко, надо всего лишь придумать ситуацию, мысленно поместить себя в нее, а потом лишь описывать свои ощущения по мере развития сюжета. А талант - как мышцы, если регулярно тренироваться, его можно "накачать". Кто-то отнесся с юмором к его сентенции, кто-то презрительно шипел - графоман... Ему было наплевать, главное - жизнь приобрела новый смысл.
   Когда солнце скрылось за деревьями, Павел нехотя поднялся, взвалил тяжеленный рюкзак на плечи, ведра приторочил на багажник, два оставшихся повесил на руль, и двинулся к дороге. Как всегда немного не рассчитал, к дороге выбрался уже в сумерках. Еле-еле дотелепался по разбитым колеям до военного городка, и уже в полной темноте покатил к городу, то и дело ослепляемый фарами встречных машин.
   Двор ведомственного барака, в котором когда-то за прилежный труд на фабрике дали квартиру Анне Сергеевне, окружал высокий деревянный забор. Протиснувшись в калитку, Павел прошел ко второму подъезду одноэтажного шлакоблочного дома. Развьючил велосипед и потащил добычу в дом. В общей, на три квартиры, прихожей в это время могло никого не оказаться, поэтому Павел открыл дверь своим ключом, прошел к двери своей квартиры и ввалился в прихожую. Дверь как всегда была незапертой.
   Двери одной двухкомнатной квартиры и двух трехкомнатных коммуналок выходили в общую теплую прихожую, в которой еще покойный тесть Павла установил водяной котел и провел отопительные трубы по всем квартирам. Собственно говоря, и прихожая была делом его рук. Изначально двери во все квартиры вели прямо с улицы, из глупой выгородки, четыре на три метра. Анна Сергеевна как-то говорила, что эта выгородка появилась из-за нехватки материалов во время строительства дома. Тесть Павла, как только въехали в новую квартиру, сорганизовал соседей, привез шлакоблоков, и всем колхозом в два счета возвели стену и перекрыли крышей. Жить стало не в пример удобнее. Так и жили шумной дружной коммуной, печку топили по очереди, правда, уголь хранили по отдельности, каждый в своем сарае. Мужики частенько собирались вокруг печки, раздавить тайком от женщин бутылочку, другую.
   Высунувшаяся из кухни Анна Сергеевна всплеснула руками:
  -- Пашка! Да где ж ты столько наломал?!
  -- Эт еще не все... - с гордостью протянул Павел, скидывая рюкзак на пол.
   Он вернулся за остальными ведрами, занес их в дом, отвел велосипед в сарай. Когда вернулся в дом, Анна Сергеевна и Ольга разбирали грибы, рядом с ними вертелся восьмилетний Денис, сын Павла.
   Ольга, радостно блестя глазами, принялась чистить подосиновики. Последнее время и в школах начали задерживать зарплату учителям. Голодать не голодали, но питались в основном тем, что росло на крошечном огородике во дворе барака, да еще сажали картошку. Еще много лет назад жильцы поделили двор на огороды, и это уже был не двор, а цветущий сад: яблони, малина, смородина, и прочее...
  -- Паша, надо было и мне велосипед купить, когда они нам еще по карману были, - сказала Ольга. - Я в детстве очень любила на велосипеде кататься, а сейчас бы с тобой с удовольствием за грибами ездила...
  -- Ты, Паша, наверное, лешак... - проговорила Анна Сергеевна. - Я, как ни поеду, с рассвета до темна - еле корзинку набираю...
  -- Ага... Заеду в лес, сяду под березой, расставлю вокруг ведра, свистну, и грибы сами со всего леса сбегаются и в ведра прыгают.
  -- Паша, ты иди пока в баньку, я тебе воды там согрела, - проговорила Ольга, - а я пока грибы пожарю. Ну, ты и добы-ытчик... Нам теперь этого есть не переесть, на всю зиму хватит...
  -- Через пару деньков еще съезжу. Грибы только начались.
   Павел взял полотенце, прошел в крохотную баньку, пристроенную к ряду сараев сбоку. По-настоящему топили ее только по субботам и воскресениям, когда жильцы барака устраивали всеобщую помывку. Все давно смирились с тем, что Павел мылся каждый день, разумеется, когда не дежурил в бассейне. В конце концов, он жег собственный уголь и таскал свою воду из квартиры. В котле вода была горячая, в бочке полно было холодной, видимо Ольга натаскала.
   Удивительное дело, Павел любил Ольгу до обожания, несмотря на ее необыкновенную холодность и полнейшее равнодушие к сексу. И она его любила, он это точно знал, потому как она прощала ему все. Даже ту идиотскую историю с Ритой, весьма экзальтированной поэтессой, которая случилась лет шесть назад. На Павла нашло какое-то затмение, будто наркотика нанюхался. Целых полгода он пропадал у Риты все вечера, бывало дело и ночевал. Ольге врал, что дежурит в бассейне, подменяет другого дежурного слесаря. Ольга все понимала, это читалось по ее глазам, но молчала. А Рита была ненасытной в любви, она перепробовала на Павле все способы, все позы, по три часа извивалась в экстазе с пронзительными стонами, будто в бреду повторяя, какой он бесподобный, прекрасный, могучий и так далее. Павел и сам удивлялся своим способностям, с Ольгой он обычно минут за пять управлялся, а тут, отдохнув часок после первого раза, мог часа по два, по три истязать Риту. Павел распалился так, что готов был на все, ради Риты. И уже подумывал, а не уйти ли от Ольги? Но вдруг все разом кончилось; Рита ни с того ни с сего вдруг заявила, что ей надоела эта любовь украдкой, что Павел должен перебраться к ней. Он сказал, что это не так просто, но в принципе он совсем не прочь к ней переехать и потянулся расстегивать халатик. Но она сжалась в кресле, а потом резко и зло оттолкнула его со словами:
  -- Вот когда переедешь, тогда и займемся сексом!
   Не зря видимо Павел прожил половину жизни, кое-какой жизненный опыт у него был, и сквозь наркотический дурман тревожный звоночек пробился в душу: не будет так себя вести по настоящему любящая женщина. Однако от этого понимания было не легче, он не мог вот так запросто встать и уйти, ему до судорог в животе хотелось Риты, чтобы она опять извивалась, стонала, шептала горячечным шепотом слова любви. В этот день, вернее, вечер, когда он шел домой, опустошенный и подавленный, он почти решился уйти от Ольги. Но, придя домой, увидя крепко спящего в своей кроватке Дениса, делавшую вид, будто спит, Ольгу, он понял, что это свыше его сил, бросить их. Но и Риты хотелось до безумия. Он продолжал к ней ходить через день, через два, с трудом переживая пустые дни, приглашал в кино, в театр, просто погулять, все еще на что-то надеясь. Она требовала, чтобы он покупал ей всякие вещи; то шляпу, то блузку, то еще что, за месяц такой странной дружбы Павел истратил всю зарплату. Но стоило только Павлу попытаться уложить Риту в постель, она будто леденела. При этом еще и подсмеиваться начала над ним; что и писатель-то он так себе, одно слово - начинающий, да и как мужчина тоже не шибко силен, бывают и покруче. Павлу безумно хотелось доказать обратное, он испытывал буквально физическую боль от унижения, и взять реванш, снова заставить ее стонать и извиваться. Слава Богу, что снова объявился Витька Краснов, и все кончилось. Это теперь по прошествии шести лет Павел, не кривя душой, мог сказать, - слава Богу, а тогда его будто кипятком ошпарило, когда он застал у Риты новоявленного гения андерграунда, поэта, прозаика, драматурга и вообще весьма талантливого человека, как считали все в литобъединении. На столе пламенел букет роз, рядом с ним стояла бутылка коньяка, уже тогда весьма не дешевое удовольствие. Уже прошли времена, когда коньяк стоил почти столько же, что и водка, только достать его было трудновато. Павел замешкался в прихожей, потому как Рита не собиралась посторониться и пропустить его в комнату. Он через Ритино плечо поздоровался с Красновым, и тут Рита злобно прошипела:
  -- Неужели ты до конца дней моих будешь меня преследовать?.. Как я тебя ненавижу...
   С Риты будто царские одежды упали, и перед Павлом предстала обыкновенная, весьма стервозная баба. Он резко повернулся и вышел вон.
   Вдоволь наплескавшись в бане, Павел надел свой старенький тренировочный костюм, мимоходом пожалел, что не удалось попариться, с устатку было бы здорово, и вернулся в дом. Анна Сергеевна, крестьянская душа, и Ольга, интеллигентка лишь в первом поколении, уже полностью управились; грибы были замочены в тазах, на плите шипели две сковородки, одна с грибами другая с картошкой. Денис восседал на своем высоком стуле с вилкой в руке в полной боевой готовности. Анна Сергеевна вылезала из подпола с миской помидоров и графинчиком рубиновой жидкости. На столе уже стояло блюдце с тонко нарезанной колбасой. По нынешним временам стол был богатый, правда, колбаса появилась впервые за две недели, видимо Анна Сергеевна получила пенсию. До Ольгиной зарплаты еще жить да жить. У Павла которую неделю лежит в НЗ несколько мелких купюр, на непредвиденные расходы, а ездить на автобусах приходится зайцем.
   Павел сел на старый расшатанный стул, стянутый веревками, чтобы ненароком не развалился, с наслаждением вытянул натруженные ноги. Стул пронзительно и жалобно заскрипел. Накладывая грибы и картошку Денису, Ольга мимоходом сказала:
  -- Заклеил бы стулья, а то ведь когда-нибудь сам грохнешься и еще раз покалечишься...
   Павел благодушно проворчал:
  -- Заклеить не проблема, так ведь зимой опять сырость будет, а следующим летом они опять рассохнутся...
   Ольга засмеялась:
  -- У тебя на все рациональный ответ есть... - и принялась быстро нарезать салат из помидоров.
   Анна Сергеевна выставила на стол хрустальные рюмки, сказала:
  -- Как раз вино из малины устоялось. Вот и устроим маленький праздничек.
   Павел разлил вино по рюмкам, поднял свою, вдохнул слабый, но приятный малиновый аромат, прижмурился. Тем временем Ольга разложила грибы и картошку по тарелкам. Анна Сергеевна проговорила:
  -- Лучше бы грибы с картошкой помешала, меньше бы пошло...
   Ольга засмеялась:
  -- Разок можно не экономить, зато повкуснее поесть... - она села на свою табуретку, взяла рюмку, понюхала: - А ничего аромат...
   Павел проговорил, вдруг вспомнив ни с того ни с сего:
  -- В литературных и окололитературных кругах тост ходит: за нас с вами и за хрен с ними...
  -- А что, хороший тост, а главное злободневный, сказала Ольга серьезно и медленно вытянула вино.
   В отличие от судьбы-злодейки, жизнь продолжала одаривать Павла маленькими радостями: грибы с картошкой как всегда были восхитительны, малиновое вино спустилось в натруженные ноги приятной истомой и наполнило все тело легким теплом, рядом уписывал за обе щеки грибы сын, здоровый и крепкий, несмотря ни на что. Ольга с Анной Сергеевной тоже с энтузиазмом работали вилками. Павел разлил вино по рюмкам, выпил свою уже без тоста, деликатно закусил одним ломтиком колбасы, все остальное оставив Денису; знал, как он любит колбасу. Вот ведь ирония судьбы: Павел в детстве тоже страшно любил колбасу, но не всегда она ему доставалась, в то время дефицитом была, да и сроду не продавалась она в деревенских магазинах. Родители, когда по делам в город ездили, привозили иногда. А сейчас колбасы в магазинах - завались, но нет денег, чтобы хоть раз в месяц себе грамм по сто позволять, на хлеб и постное масло не всегда хватает.
   Вдруг в памяти всплыло - Сыпчугур... Сып-чу-гур-р... Будто голой пяткой по куче битого промерзшего стекла... Так назывался поселок на реке Оленгуй, километрах в ста от Читы. Память включилась почему-то на заме, в которую Павлу исполнилось восемь лет, столько же, сколько теперь Денису. Холод... Пронизывающий холод... Какой-то неживой, будто химический, холод жидкого азота, или аргона... Инертный, мертвый холод... Вот это помнилось Павлу лучше всего. Белая долина реки, белые сопки и голубоватый Оленгуй, уползающий за сопки. Постоянные ветры сдували снег со льда, и он сверкал под ледяным солнцем, будто лежал тут вечно в виде ледяной ленты, будто никогда и не играл прозрачными струями под горячим солнцем...
   Сып-чу-гур-р... Будто промерзшее стальное полотно пилы по промерзшему телу листвяжного бревна... И - розовые опилки из-под зубьев, будто крошки пропитанного кровью снега...
   Даже летом холод будто и не уходил никуда, просто, прятался в синих тенях между домами и бараками, в ледяной воде Сыпчугурки. По утрам и вечерам холод пробирал до костей, но днем солнце кололо, жгло горячими острыми лучами, будто раскаленными стеклянными иглами. Даже полыхающий в мае по склонам сопок багульник не создавал ощущения прихода тепла. Или, это только сейчас кажется Павлу, издалека? Тогда, с чего бы это?
   Сыпчугур... Вероятно, это слово что-то значило на бурятском языке - Павел не знал. Но в то время его это и не интересовало. Сыпчугур - и ладно... Просто, название села, устроившегося в обширной излучине реки Оленгуй. Излучину замыкали крутые сопки, из узкого распадка меж которыми, выбегал ручей под названием Сыпчугурка. Выскочив из теснин, он причудливо змеился по луговине, поросшей ивняком и красноталом. Вода была кристально чистой, но водоросли на дне почему-то были ярко-красного цвета. Или, Павел опять путает? И красные водоросли были на дне проток, соединяющих пойменные озера с Оленгуем? Кажется, летом на Оленгуе было совсем не плохо, но память упорно возвращала Павла в зиму, когда Сыпчугурка лежала под заносами снега и найти ее можно было только по проруби с обледенелыми краями, из которой жители поселка черпали воду для питья. Снег, снесенный ветрами со льда Оленгуя, скапливался в долине Сыпчугурки. Семья Павла жила в бараке, длинном, потемневшим от времени строении, с обширными сенями по торцам. В бараке жили еще три семьи - какое-то мелкое леспромхозовское начальство. В сенях имелись просторные кладовки. Когда и для кого строился барак, Павел не знал, родители между собой об этом не говорили. Сложен он был из соснового бруса, но строители поскупились на паклю для изоляции щелей меж брусьев. Из неоштукатуренных стен немилосердно сквозило. Печка была предназначена только для варки пищи, но не для обогрева помещения, а потому дрова жрала, как бездомный пес чужую рыбу. В одной комнате шестерым разместиться было трудновато - не хватало стен, чтобы вдоль них расставить кровати. Одно из окон мать затянула синим интернатовским одеялом и под этим окном спал брат Павла. Павел спал на кухне, на топчане из досок, положенных на толстые чурбаки. Тут было теплее, чем в комнате, но к утру холод все равно забирался под старое стеганое одеяло.
   Еще Павла вдруг настигло воспоминание о голоде. Нет, голодать они не голодали, всегда было вволю макаронов, крупы, чего-то еще. Голод был какой-то необычный... Ему постоянно хотелось молока, хотелось так, что он, бывало, среди ночи просыпался. На сотни километров вокруг земля вздыбилась крутыми сопками, почва в распадках была песчаной, а склоны сопок густо поросли лиственницами и багульником, так что, коровам есть было нечего, и во всем обширном районе их не водилось, а народной власти как-то в голову не приходило, возить сюда молоко издалека. В селе многие держали коз, но в то время Павел даже не знал, что их можно доить, Коз старожилы держали только для себя, молоко никто не продавал. Да и много ли с козы молока? Своим-то детям не хватало.
   Однажды, когда все взрослые были на работе, Павел зашел в кладовку и увидел на самой верхней полке трехлитровую банку с молоком. Будто чужая воля начала двигать его руками и ногами, возникло убеждение, что если он не отопьет хоть несколько глотков, то непременно умрет. Павел полез по полкам, добрался до верху и, упираясь одной ногой в полку, другой - в глубокий паз стены, взял банку за горловину... Слабое запястье не выдержало трехкилограммовой нагрузки, рука разжалась и банка грохнулась на пол, широко раскидав восхитительной белизны крупные брызги. Странно, но он не расплакался, хотя губы дрожали, а в горле стоял тугой ком. Одевшись, он убежал на берег Оленгуя и долго сидел на ледяном ветру, примостившись на толстом обрубке бревна, с тоской сживаясь с мыслью, что жизнь кончена, что он один в этой снежно-ледяной пустыне, что вечером придут с работы родители, соседи, чье молоко он разлил, и расправа будет короткой и безжалостной.
   Однако ожидание оказалось не долгим, сработали внутренние часы, надо было идти в школу. После школы он долго не шел домой, петлял по улицам, то и дело возвращаясь к школе, все еще светящей окнами в темноте. Холод пробирал так, что руки уже ничего не чувствовали, а колени задеревенели, и, казалось, ноги вот-вот с хрустом подломятся.
   Поняв, что выбора нет, - либо насмерть замерзнуть на улице, либо погибнуть в тепле, - Павел выбрал второе. Семья в полном сборе, за исключением, разумеется, Павла, сидела за столом на кухне. Мать, как ни в чем не бывало, спросила:
  -- Что, дежурным был? Садись быстрее, суп стынет.
   После этого случая Павел даже думать не мог о молоке, но остался другой голод; ему мучительно, не меньше чем молока, хотелось мяса. Иногда он представлял у себя в руках огромный кус сочного мяса, в который вгрызается зубами, рвет податливую мякоть и глотает полупережеванной, упиваясь солоноватым жирным соком. Те кусочки тушенки, что попадались в супе, он обычно проглатывал даже не замечая. Жизнь всегда была такой, никто не жил иначе, никто не видел другой. Павел жил в интеллигентной семье, а значит, по всем меркам, достаточно обеспеченной. Но в компании сельских ребятишек у него не было никаких преимуществ; одевала его мать в неизбежный ватник, кирзовые сапоги, весной и осенью, зимой - валенки. Летом все бегали босиком и Павел тоже. И отец, и мать прилежно работали, а с чего была такая нужда, Павел не задумывался. Смутно помнил, что когда ему было лет пять, они жили в другом селе, отец работал директором школы, и что-то там сгорело, какое-то школьное помещение. Суд почему-то присудил директору возмещение ущерба. Павел помнил пронзительные рыдания матери в спальне, возгласы: - Как жить? Чем детей кормить?.. Отца тогда уволили из директоров, они переехали в Курай, где прожили года два, после чего двинулись дальше на восток, до Сыпчугура. Отец почему-то считал, что в леспромхозовском поселке и заработки выше, и снабжение получше. Может у кого-то заработки и были повыше, но только не у учителей. А снабжение было такое же, как и везде, на необъятных просторах Союза нерушимого. Павел хорошо помнил одно лето, когда ему, вместо того, чтобы загорать, купаться и рыбачить, пришлось каждый день, чуть ли не с утра до вечера, стоять в очереди за хлебом. И это в сибирском селе! Впрочем, он и об этом тогда не задумывался - почему крестьяне сами не пекут себе хлеб? Он так же не задумывался, куда деваются те шесть буханок хлеба, что приносили они с братом и сестрой из магазина ежедневно.
   В Сыпчугуре мать преподавала немецкий язык, отец работал завучем, но постоянно замещал отсутствующих преподавателей. То уезжал один, то другой, и естественно, не возвращались. Облоно в Чите, бывало, по году не могло найти предметников. Отец как-то даже целый год замещал учителя физкультуры. Видимо благодаря своей армейской подготовке лихо демонстрировал ученикам упражнения на турнике, прыжки через коня и козла, а также другие мужественные упражнения, вплоть до армейского гимнастического комплекса. Особенно отцу удавался его коронный номер - "ласточка". Так, как у него, не получалось ни у кого. Необходимо, стоя на одной ноге, опустить туловище параллельно земле, подняв как можно выше другую ногу, раскинуть руки, выгнуть спину, выпятить грудь и держать это положение несколько секунд.
   Еще отец время от времени замещал директора школы. Директором был очень молодой человек, ходил он по селу в ботинках на толстенной подошве с гигантским рантом, в невероятно узких брюках и в длинном, чуть не до колен, пиджаке, с плечами по полметра шириной каждое.
   Мальчишки на полном серьезе обсуждали вопрос, как он вообще умудряется надевать свои брюки? Большой фантазер и знаток народного фольклора Мотька, живший в просторной избе наискосок через дорогу от барака Павла, высказал то, что не раз приходило на ум и самому Павлу: просто, у директора вместо ног протезы, сначала он надевает брюки, а потом пристегивает протезы вместе с ботинками. На пару месяцев обсуждения прекратились, потому как всех устроила эта версия. Но вдруг директор в одну из суббот появился в общественной бане, в которой мылась половина села из-за отсутствия собственных бань, и многие оказались свидетелями того, что белые костистые ступни директора на месте. Тогда циник и сексуальный маньяк Дутик заявил, что директор просто-напросто распарывает штанины, перед тем как снять брюки, а при надевании вновь зашивает. Как он раздевался в бане, видели многие, но он туда пришел не в своем клоунском наряде, а в дорогущем шерстяном спортивном костюме. Версия Дутика, видимо из-за своей простоты, устроила всех. Правда, осталась еще одна загадка; почему-то взрослые заглаза называли его стилягой. Однако прозвище это особых обсуждений не вызвало. Стиляга так стиляга, мало ли какие прозвища бывают?
   Стиляга был постоянно занят своим бесконечным романом сначала с "восьмиклассницей", потом с "девятиклассницей"...Видимо после окончания ею школы роман должен будет завершиться. Жена его время от времени выгоняла из дому, он благородно удалялся в изгнание на свою заимку, которая пряталась где-то в сопках, и там предавался запою. Вообще-то, заимка была не его, она принадлежала прежнему директору школы, который пошел на повышение, и теперь работал в Чите, в загадочном Облоно. А заимка так и осталась непреложным приложением казенной директорской квартиры состоящей аж из четырех комнат в огромном доме, сложенном из толстых сосновых брусьев.
   К разнообразным обязанностям отца добавлялась еще одна - праздничная. На праздники он становился миротворцем. Население Сыпчугура состояло наполовину из ссыльных "власовцев", и наполовину из ссыльных "бендеровцев". Они друг от друга ничем не отличались, и в будние дни мирно трудились бок о бок на лесоповале и на лесопилке. Дети их тоже никак не различались между собой, дружили и враждовали вне зависимости от принадлежности к клану. Была еще одна, меньшая часть населения, которая жила в добротных домах, имела огороды, на которых умудрялась что-то выращивать почти на голом песке, в общественную баню не ходила, предпочитала с чувством, с толком, с расстановкой париться в собственных. Все остальные жили, кто в бараках, кто в ветхих домишках, бань не строили, и уж тем более, не держали коз. У Павла были приятельские отношения с Дутиком и Мотькой. Мотька принадлежал к семье "куркулей", а Дутик был то ли "бендоровцем", толи "власовцем", Павел уже не помнил.
   Обычно на праздники, после того, как запас "Столичной" в единственном магазине иссякал, вдруг всплывали старые обиды, и по селу начинали носиться орущие оравы мужиков, размахивающих топорами. Отец Павла отважно бросался в самую гущу конфликта и, - о, великая странность русской души! - страсти утихали. Потом, как водится, миротворца приглашали на подписание "пакта о ненападении", извлекались припасенные на опохмелку поллитровки, распивалась "мировая". Потом миротворца забирала одна из сторон, чтобы отблагодарить за то, что обошлось без кровопролития. Когда миротворец, еле живой, на автопилоте, направлялся к родному дому, его перехватывала другая сторона, чтобы тоже отблагодарить. Отца Павла уважали и те, и другие видимо за то, что он все четыре года войны гнил и мерз в окопах в чине "ваньки-взводного", как он сам любил говорить. А потом еще лет пять после войны работал в лагере военнопленных немцев.
   Как-то Павел случайно услышал фразу, брошенную отцом, когда он проспался после очередной миротворческой акции: - Да какие они, на хрен, бендеровцы и власовцы! Тех давно уже расстреляли...
   Идиллические отношения с женой были так же редки, как дождливые дни летом. Мать Павла не выносила, когда муж являлся основательно нагруженный "Столичной". Как всякий упившийся интеллектуал, спать он не мог, бесконечно пересказывал свою окопную жизнь и госпитальный отдых. Мать всего этого терпеть не могла, потому как сама провела годы юности на самой передовой, в семнадцать лет уйдя добровольцем на фронт. При появлении в доме мужа в невменяемом состоянии она сбегала к соседке. Лишившись единственного слушателя, отец выскакивал на крыльцо в одних кальсонах и босиком, и над ночным селом раскатывался "командирский глас": - "Тама-ар-ра-а!.." Так звали мать Павла.
   Если подобный инцидент случался зимой отец, понятно, простуживался, а никакого лекарства кроме "Столичной" он не признавал. Занятые своими многочисленными проблемами родители пустили воспитание детей на самотек: самая старшая сестра Павла водилась с самой младшей, а Павел с братом были предоставлены самим себе. Единственная их обязанность была - пилить и колоть дрова. Правда, у них обоих сил хватало за воскресение заготовить дров от силы на неделю. Перекантовать из штабеля и взвалить на козлы могучий узловатый листвяг было самым трудным делом. Потом они брались за пилу, зло визжавшую на морозе от каждого неверного движения. Почему-то всегда, когда пила гнулась и как злобная змея выскакивала из распила, в этом был виноват Павел. Брат, злобно щерясь, крыл его матерными словами, зло дергал пилу, орал, что распинает вдрызг ленивую задницу. Павел брата не боялся, но вину старался загладить, плавно, изо всех сил, стараясь тащить пилу на себя, и, стараясь так же плавно ее отпускать. Из-под щербатых зубьев на снег сыпались розовые опилки, застывая пятнами сукровицы на белом. Мороз драл щеки, но телу было жарко. Напилив чурбаков, брались их колоть. Павел не задумывался, почему среди бревен никогда не попадались без сучков, видимо в этом был какой-то смысл. Мощные суковатые и узловатые листвяги можно было расколоть только с помощью огромного колуна и тяжеленной кувалды. Павел наставлял и держал колун, а брат с размаху бил кувалдой. Жесткая рукоять колуна зверски отшибала ладони, а брат, изрыгая жуткие маты, наставлял Павла, что нельзя колоть поперек узлов, надо колоть вдоль. И что такого тупого братца только по пьянке можно было сделать. Павел и сам знал, что поперек узла и сука чурбак ни за что не расколешь, но попробуй, разберись в перекрученной жестокими ветрами и морозами древесине, где в ней что?.. Павел, кстати, и сам употреблял "ненормативную лексику", но однажды мать услышала их разговор с братом и всыпала ремня обоим. Так что Павел вблизи родного дома старался выражаться только на чистом литературном языке. Павел не помнил, почему отец никогда не принимал участия в заготовке дров. Наверное, бывал занят; зимой на работе, летом, если не пьянствовал, то уезжал куда-нибудь с матерью. Детей с собой не брали, разве что самую младшую дочь.
   Заготовив дрова, можно было прикрутить к валенкам с помощью сыромятных ремней и палок коньки-снегурки, спуститься на лед Оленгуя и мчаться, смахивая слезы заледенелой рукавицей, пока хватит дыхания и пока одежда не пропитается потом, который, впрочем, тут же и замерзает, превращая байковые штаны в форменную наждачную бумагу, больно царапающую колени.
   Как-то в клуб завезли кино под названием - "Мамлюки", и после этого вся поселковая пацанва с азартом рубилась на льду Оленгуя деревянными саблями, штурмуя крепость на противоположном, высоком берегу. Потом в клубе субботу и воскресение крутили "Александра Невского". После чего к кривым саблям добавились тяжелые прямые мечи, длинные, метров по шесть, копья и крепостной вал из срубленных в пойме тополей. Рыцарские войны кончились трагически, брат Павла во время одного из штурмов сделал весьма удачный выпад копьем и пропорол щеку кому-то из атакующих. Павел не помнил его имени. Если бы парой сантиметров выше, тупая деревяшка вошла бы аккурат в глазную впадину, и, естественно, поразила бы мозг. Эти тонкости матери потерпевшего растолковали в больнице, а она, в свою очередь, рассказала мужу. А тот действовал решительно; в течение получаса собрал ополчение. "Бендеровцы" и "власовцы", заключив временный союз, в две минуты овладели крепостью, перепороли прутьями из краснотала, гибкими и тяжелыми, будто резиновыми, всех мамлюков и рыцарей, кого удалось изловить, а остатки укреплений подожгли. После этого вся пацанва до самой весны играла в новомодную игру под названием хоккей.
   Весна в Сыпчугуре бывала быстрой. Не так, как говорят - дружной, а именно быстрой, мгновенной. Снег исчез за пару дней, ледоход по Оленгую прошел за несколько часов, и солнце начало немилосердно жечь, но по ночам здорово прижимали заморозки. Да такие, что влажный песок улиц превращался в форменный бетон. На склонах сопок нежным розовым пламенем заполыхал багульник. Пацаны, да и девчонки тоже, высыпали из школы после уроков и лезли на сопки, и объедались кисловато-сладкими цветами. Кто обирал их по одному, непрерывно жуя, кто набирал пригоршню, запихивал в рот и упивался соком. Растущие организмы со звериным остервенением требовали витаминов.
   Когда отцветал багульник, приходила очередь лиственничной хвои. Мягкая, нежная, терпко-кислая, она казалась почти такой же вкусной, что и цветы багульника.
   Павел отчетливо помнил именно цветы багульника и хвою, но не помнил, чтобы в Сыпчугуре у них были какие-нибудь овощи. Да у них в бараке и подолья-то не было, как в других деревнях, в которых им довелось жить. Не росло ничего в Сыпчугуре на голом песке, а начальство как всегда забыло, что в России картошка и чеснок не везде растут.
   За зиму на берегу Оленгуя выстроился длиннющий ряд огромных штабелей бревен. Помня свою жизнь в Курае, как- то после уроков Павел пошел поискать "серы". Наплывы смолы на листвяжных стволах. Если их умело сколупнуть, да потом терпеливо разжевать - доставляет массу удовольствий, при дефиците конфет и полном отсутствии жевательной резинки. В штабелях Павел не нашел ни единого листвяга, зато уже в сумерках столкнулся с Мотькой, воровато пробиравшемся вдоль ряда штабелей. Мотька сгибался под тяжестью куканов с рыбой. Сбросив ношу на траву, он заговорщицки ухватил Павла за рукав:
  -- Ты никому не говори, ладно?..
  -- Чего, не говорить?.. - удивился Павел.
  -- Ну, что я тут закидушки ставлю. Большие пацаны узнают, поснимают все.
  -- Да ладно, чего бы я им говорил... - протянул Павел, с завистью разглядывая рыбин, каждая - длиной по полметра.
  -- Ты что, не ловил на закидушку? - спросил Мотька, вытирая руки о штаны.
  -- Не приходилось. Разве что пескарей на удочку в Усолке...
  -- Ладно, Пашка, ты мне друг. Давай договоримся: ты мои закидушки не проверяешь, а я - твои. Тут места всем хватит.
  -- Да какие закидушки?! - раздражаясь, зло проговорил Павел.
  -- Пошли. Помоги мне рыбу дотащить. Щас, понимаешь, самый ход. Когда бревна в реку спустят, надо будет переждать, пока сплывут.
   Павел помог Мотьке дотащить рыбу до дому, и тот в благодарность показал немудреную снасть; толстую леску, метров пять длиной, с огромным крючком и грузилом из крупной дробины.
  -- Тут, понимаешь, главное, чтобы большие пацаны не нашли, надо маскировать получше. Далеко закидывать не обязательно, налим ночью под берегом ходит. На наживку только червяк годится, налим больше ничего не берет, а червей в Сыпчугуре трудно найти, песок везде, а им земля нужна.
   Когда Павел пришел домой, брат старательно собирал спиннинг. На прочное удилище из молодого листвяжного стволика он уже приладил направляющие кольца и теперь прикручивал катушку с леской. На столе поблескивала блесна - красивая медная рыбка с якорьком из крючков под хвостом. Павел присел к столу, с завистью наблюдая за братом. На коробке из-под катушки он уже увидел цену - пять рублей семьдесят пять копеек. Каким образом брату удалось вытянуть из матери такую гигантскую сумму, для Павла навсегда осталось тайной.
   Утром, когда все ушли, - родители на работу, старшие брат и сестра в первую смену в школу, - Павел добыл свою заначку. Новенькую трешницу, которую еще с зимы хранил в словаре Даля. Сколько себя помнил Павел, в книжном шкафу всегда стоял четырехтомник словаря Даля, но он не помнил, чтобы кто-нибудь в него заглядывал, поэтому для заначек это было самое подходящее место во всей тесной квартирке.
   Трех рублей как раз хватило на сто метров толстой лески и два десятка крючков. Дождевые черви в Сыпчугуре водились только в одном месте, если не считать огородов некоторых старожилов, обильно удобренных козьим пометом; те четыре барака, в одном из которых жила семья Павла, в виде буквы "П" охватывал высоченный забор, сбитый с помощью кованых скоб из толстенных плах. Стоял он тут видимо очень давно и собирался простоять еще не один год, потому как жителям поселка, если возникала надобность, проще было выписать пиломатериалы в леспромхозе, чем разбирать этот на славу сколоченный поистине крепостной тын. С той стороны, где забор, спустившись вниз по склону, отгораживал часть речной поймы, было укромное место, куда частенько ныряли местные жители справить мелкую нужду, ну, а когда подпирало - то сходить и по крупному. Вдоль забора пролегала тропа в леспромхозовские мастерские, а народ любил облегчаться перед долгим рабочим днем. Вот в этом месте и водились толстые жирные черви.
   Когда Павел рано утром прилежно перекапывал землю, уже не в первый раз перекопанную кем-то до него, за забор нырнул пожилой мужик. Справляя нужду, он задумчиво смотрел на Павла. Застегивая ширинку, загадочно проговорил:
  -- Слышь, пацан ты больше чем на два штыка не копай. А то откопаешь чего-нибудь не то... - чуть помедлив, добавил: - Черви тут жи-ирные... Они ж не одним говном питаются... - и ушел, сосредоточенно глядя в землю.
   Больше чем на два штыка копать и не приходилось. В уже перекопанной земле червей было гораздо больше, чем в нетронутой целине.
   Расставив закидушки, Павел пошел в школу. После уроков его оставили мыть полы в классе, так что домой он явился уже в сумерках. Закидушки пошел проверять только утром, и когда вытягивал первую, сразу же почувствовал сопротивление. Налим был не особенно крупный; так, сантиметров сорок, но по сравнению с пескарями, которых Павел ловил в Курае, выглядел сущим китом. Под конец обхода, он понял, что совершил большую ошибку, начав проверку с ближней закидушки. Он уже еле тащил два кукана с рыбой, а до дому было уже не меньше четырех километров. Ивовые прутья, из которых он вырезал куканы, выскальзывали из рук. В конце концов, сняв с крючка последнюю рыбину и насадив ее на кукан, он перекинул их через плечо и, не обращая внимания на холодные скользкие прикосновения к шее, на текущую по спине воду пополам со слизью, зашагал домой.
   Дома он свалил всю рыбу в таз, в котором мать стирала белье, но до школы было еще далеко, а звериный инстинкт требовал - мяса... Мяса!!! Он поставил сковородку на электроплитку, как умел, выпотрошил рыбину. Налим - рыба гибкая. Павел его просто завил спиралью, уложив на сковородку, резать на куски не стал, и принялся ждать. Он выключил плитку только тогда, когда жаркое задымилось. Но зато как он наелся! Хрустящая горьковатая корочка нисколько не мешала. Он рвал зубами мягкое, податливое, нежное мясо, совсем не замечая костей. Добыча, добытая самим лично, наконец, удовлетворила застарелый мясной голод.
   В этот день и в школе на занятиях он чувствовал себя как удачливый охотник на охоте; отвечал уверенно, без запинки, ощущая себя хозяином положения.
   Когда он пришел домой, мать чистила рыбу, увидев его, изумленно спросила:
  -- Сынок, ты это один наловил?!
   Павел солидно усмехнулся:
  -- А с кем же мне ловить?
   Правда, на душе скребли кошки, ведь он здорово вывозил в рыбьей слизи свою одежду. Однако к его удивлению, одежда уже была постирана и сушилась над печкой. И мать даже не заикнулась об этом, хотя, Павлу бывало, перепадало ремня и за меньшее.
   Прополаскивая в тазу очередного выпотрошенного налима, мать сказала:
  -- Эту рыбу не надо долго жарить, как только глаза побелеют, значит - готово.
   Огромная сковорода шипела, брызгала маслом. Судя по взглядам, какие кидали на нее старшая и младшая сестры, они тоже здорово мучились от мясного голода. Один брат сидел, мрачно насупившись, видимо свирепо завидовал, на свой спиннинг он так ничего еще и не поймал.
   Когда ужинали, отец вдруг спросил Павла:
  -- На что ловил?
  -- На червяка... - обронил Павел, с удовольствием обирая губами нежное мясо с мягких костей.
  -- А где копал? - продолжал отец, почему-то перестав жевать. - Во всем Сыпчугуре червей не найти...
  -- Да вон там, под забором и Павел махнул рукой в сторону берега.
   Отец долго молчал, потом вылез из-за стола, вытащил из шкафа поллитровку, налил полный стакан. Мать неодобрительно посмотрела, сказала сварливо:
  -- Ну, чего ты?.. Им давно все равно, а дети без мяса могут рахитами вырасти...
   Отец медленно выцедил стакан водки, поставил его на стол, поглядел странным взглядом на сковороду с рыбой, выбрал самого большого налима и принялся есть его, да так, будто он был раскален до бела.
   Павел не придал этому инциденту особого значения, просто, почему-то он отложился в памяти, и эта загадка и непонятность прибавилась к другим непонятностям, прояснять которые у него не хватало любопытства. А может, действовала с младенчества воспитанная привычка к туманным намекам, недомолвкам, прерванным на полуслове фразам; всегда, даже в обыденной жизни, оказывались вещи, о которых лучше помалкивать. Даже уже когда жили в Урмане, если подвыпивший отец начинал слишком уж громко и непечатно обсуждать достоинства правителей, мать поскорее закрывала все форточки, потому как жили на первом этаже и мимо окон постоянно ходили люди.
   Забайкальское лето разгоралось. Оленгуй вздулся. Серая масса воды тяжело неслась в обрывистых берегах. В воде густо плыли бревна. Как-то утром дошла очередь и до тех штабелей, что выстроились широким полукругом по берегу излучины. Посмотреть представление на берег высыпала вся мелкая поселковая пацанва, не задействованная в первую смену в школе. Двое мужиков с ломами и разбитый трактор скатывали в реку огромные штабеля.
   Павел подошел к Мотьке, стоящему на берегу на особицу и равнодушно поплевывающему сквозь зубы. Увидев Павла, он проворчал:
  -- Пропала рыбалка на целую неделю... Ты хоть закидушки снять успел? Я в прошлом году не успел - все унесло...
  -- Снял, конечно... - обронил Павел.
   Друзья молча наблюдали за работой. Мужики как раз выбивали опоры из-под очередного штабеля, бульдозер поднатужился, выстреливая сизые клубочки дыма из покрасневшей трубы, как вдруг Дутик, стоявший в толпе пацанов, сорвался с места и кинулся бежать по закраине берега. Бревна шевелились, медленно, будто нехотя ползли по пологому откосу к обрыву. Мужик с ломом на секунду остолбенел, но тут же сообразил, что сорванец успеет увернуться, бросил лом и успел перехватить Дутика, когда он, уже весело скалясь, направлялся в сторону Павла и Мотьки.
   Дутик отчаянно дрыгал ногами, вися в могучей руке рабочего, в то время как другая мерно поднималась и опускалась на задницу Дутика. Бревна с грохотом сыпались в реку, трактор надсадно кряхтел, поэтому воплей Дутика слышно не было.
   Ухмыляясь, Мотька проворчал:
  -- Дураку завсегда достается; если не бревном по хребту, то рукой по ляжкам...
   Лето в Сыпчугуре сваливалось неожиданно с ясного голубого неба. На майские праздники нос и щеки еще пощипывали утренники, на День Победы солнце уже нещадно жгло обгорелые, покрасневшие спины поселковой пацанвы. Вода в Оленгуе согрелась поразительно быстро, но бултыхаться в ней больше пяти минут еще никто не мог.
   На берегу горел костер, сложенный из нескольких бревешек. Наплескавшись в холодной воде, пацаны обступали жаркое пламя, потирая грудь и ноги. Обжаривали ивовые прутики с проклюнувшимися листочками и шишечками будущих цветов, потом жадно обкусывали, наслаждаясь терпким вкусом.
   Дутик, нарисовав на песке контур, отдаленно напоминавший женский, ко всеобщей потехе изображал половой акт. Пацаны весело ржали, подзадоривая его солеными шутками. Павлу стало противно, и он отошел на берег, к Мотьке, сидевшему на песке у воды. Мотька играл вилкой: подкидывал ее, втыкая в песок и мечтательно поглядывая на играющий солнечными бликами простор реки.
   Павел вошел в реку, с наслаждением ощущая, как холодные струи ласкают обожженные ноги, медленно лег в прозрачную воду, позволяя течению увлечь себя. Он плыл, не закрывая глаз, то поднимая голову над водой, то снова опуская ее в таинственный зеленоватый подводный мир. Проплывали камни, отполированные течением, из сумрака возникали страшные и таинственные, похожие на затаившихся крокодилов, топляки. Течение бурлило, переливаясь через них и пузырясь в глубоких промоинах. Павел не боролся с течением, лишь слегка подправлял свой путь то движением руки, то ноги.
   Плавать он научился лет в шесть, еще в Курае. Но плавать в стоячей воде - это одно, а плыть в быстром течении, отдавшись на его волю - со-овсем другое! Ощущение, чем-то напоминающее полет во сне.
   Когда его начал бить озноб, он одним броском, наискосок к течению, достиг берега, выбрался на галечник, и, перейдя галечную полосу, пошел обратно, вверх по течению, с наслаждением зарывая ступни в раскаленный песок. Спадающий Оленгуй оставил на берегу полосу чистого белого песка, на котором так хорошо было лежать, или идти, загребая босыми ногами.
   Мотька сидел на прежнем месте, все так же играя вилкой. Павел сел рядом, оперся руками о песок, подставил солнцу лицо, зажмурился. Ярко-алая пелена, будто стена огня, отгородила его от сверкающего солнечными бликами мира.
  -- Ты здорово плаваешь, - вдруг сказал Мотька.
  -- А, чего там... - откликнулся Павел не открывая глаз. - Главное, воды не бояться...
  -- Я тоже ничего не боюсь, и плаваю не хуже тебя. Только мне мать не позволяет...
  -- Чего, не позволяет? - лениво переспросил Павел. - Она ж тебя не видит...
  -- Налимов колоть не позволяет... - загадочно проговорил Мотька. - А тебе мать позволяет?
  -- Чего? - не понял Павел и открыл глаза.
  -- Чего, чего... Налимов колоть?
  -- Не знаю... - нерешительно протянул Павел.
  -- Ладно, пошли заколем парочку, пожрем хоть...
  -- Пошли, - с готовностью согласился Павел, хотя понятия не имел, о чем речь. Просто, ему надоело слушать ржание, и сальные шутки пацанов, которых рьяно развлекал Дутик.
   Мотька быстро скатал свою одежду в тугой тючок, сказал:
  -- Забери свою тоже. Нафиг нам сюда возвращаться...
   Павел сбегал за своей одеждой, тоже скатал в тючок, по примеру Мотьки затянул ремнем, с любопытством ожидая продолжения.
  -- Ладно, я первым пойду, - сказал Мотька, подкинув на ладони вилку, и полез в воду, бросив Павлу через плечо: - Одежду возьми и иди по берегу... - он плавно погрузился в воду, ловко перевалился через топляк, надолго скрылся в промоине, вынырнул далеко ниже по течению, отдыхиваясь и отфыркиваясь. Дальше потянулся перекат, глубиной по пояс. Мотька перешел его, с трудом балансируя на мокрых камнях, пошел по грудь в воде по краю промоины. Увидев что-то в воде, наклонился, вглядываясь в глубину. Осторожно зашарил под ногами, и вдруг резко дернувшись, скрылся под водой, через несколько секунд появился с радостным воплем: - Есть!
   В руках его слабо трепыхался налим с полметра длиной. В хребтине его торчала вилка, которую Мотька крепко сжимал в правой руке, пальцы левой он цепко запустил под жабры рыбине. Выбравшись на берег, ознобко поводя плечами, проговорил:
  -- Это тебе не на закидушку ловить...
   Мотька достал из своего тючка с одеждой складной нож, вырезал из ближайшего куста ивы кукан, насадил на него рыбину, кивнул Павлу:
  -- Давай, теперь ты. Под топляками смотри, под корягами...
   Павел взял вилку, вошел в воду. Теперь он, пробираясь где по грудь, где по пояс, а где и вплавь, приглядывался к теням под топляками. И вот под боком толстенного черного бревна слегка шевельнулась тень. Глубина была - примерно по грудь. Зацепившись ногой за скользкое бревно, Павел отдышался, приглядываясь сквозь прозрачные, отблескивающие солнечными зайчиками, струи. Точно, громадный налимище стоял в затишке за бревном. На первый взгляд Павлу показалось, что в нем метра полтора. Плавно, стараясь не плеснуть, Павел погрузился в воду нацелив вилку налиму в хребтину. Распрямил руку и с ликованием ощутил, как она мягко вонзается во что-то податливое, слабо хрустнувшее, тут же выбросил вперед левую руку, нащупывая мягкое скользкое налимье брюхо. Рыбина рванулась, Павел не удержался на ногах, кувыркнулся в промоину, Стискивая руками трепыхающуюся добычу, принялся сильно загребать ногами. Наконец вынырнул, ноги коснулись скользких камней, и Павел побрел к берегу, то и дело оскальзываясь и оступаясь, падая в воду.
   Мотька прыгал по берегу, что-то орал, показывая скрюченные пальцы, видимо советовал, как держать, чтобы не вырвался налим. Павел, наконец, выбрался на берег, отдуваясь и отфыркиваясь. Мотька смерил рыбину четвертями:
  -- Ого! Восемьдесят сантиметров! В прошлом году Вовка Задирака добыл метрового, потом до зимы хвастался... Правду говорят, новичкам везет. Да и весной больше всего крупных налимов попадается. Ладно, давай пожрем, погреемся, а потом еще пару раз забредем.
   Они развели костер на берегу под огромным деревом, с узкими листочками, как у ивы. Названия дерева Павел не знал, да и неинтересно ему тогда это было. Мотька выпотрошил пойманную им рыбину, ловко насадил на ивовую палку, пристроил над костром на рогульках. Они разлеглись у костра, подставляя один бок солнцу, другой - огню. Быстро стало жарко и уютно, вокруг разнесся вкусный запах жареной рыбы.
   Жареный налим был хорош даже без соли. Подкрепившись, Павел с Мотькой еще по паре раз забрели в воду, но солнце уже клонилось к горизонту, поэтому что-либо разглядеть в воде стало трудно, да и основательно замерзли. Павлу больше не повезло, зато Мотька добыл двух налимов длиной сантиметров по шестьдесят. Постукивая зубами от озноба, они оделись и пошли к селу. Когда поднимались по береговому откосу мимо остатков никому не нужного высокого забора, Мотька вдруг протянул Павлу свой кукан с рыбой:
  -- Бери себе...
  -- Ты чего?! - изумленно вскричал Павел.
  -- Я ж тебе говорил, мне мамка не разрешает налимов колоть. Как увидит, что они колотые, сразу отлупит и из дому неделю не выпустит.
  -- А почему она не разрешает?
  -- Опасное это дело... - нехотя протянул Мотька, - знаешь, сколько пацанов перетонуло?
  -- Да ну! Как тут утонешь? Течение всегда на мелкоту вынесет... Вот в Усолке, в запруде плавать - это да-а...
  -- Да моей мамке не объяснишь...
   Мотька с сожалением посмотрел на свою рыбу и пошел через улицу к своему просторному дому, Павел свернул к бараку. Увидев чуть ли не метровую рыбину, мать изумленно всплеснула руками:
  -- Сынок, где ж ты такого поймал?!
   Павел победно поглядел на брата, сваливая рыбу в подставленный матерью таз. Пока мать чистила рыбу, он с непонятным беспокойством ждал, заметит или не заметит, что налимы колотые? Не заметила. Обваляла куски рыбы в муке, положила на сковородку. Сковорода шипели, скворчала, распространяя одуряющий аромат. С улицы сквозь открытое окно доносились звуки песен - "бендеровцы" и "власовцы" праздновали День Победы.
   Сразу после ужина на Павла навалилась истомная усталость. Отчаянно зевая, он полез на свой топчан не дожидаясь темноты. Брат сунулся к нему, сказал криво ухмыляясь:
  -- А налимы-то колотые...
  -- Ну и что? - сонно пробормотал Павел и зевнул.
  -- А то... А если утонешь?
  -- Сам не утони! Я лучше тебя плаваю... - и, повернувшись к стене, Павел натянул на голову одеяло.
   На следующий день был выходной. Когда Павел проснулся, мать тихонько хлопотала у плиты. Вечно ему не удавалось поспать подольше, даже и в выходной! Он вылез из-под одеяла, сунул ноги в обрезки старых сапог, вышел на крыльцо. Ярко-синее небо распахнулось над сопками, солнце уже грело вовсю, но откуда-то еще тек ледяной ветерок. Шагая до туалета, Павел подумал, что не худо бы и сегодня пойти колоть налимов. Закидушки - дело хорошее, но таких, как на простую вилку, Павлу ни разу поймать не довелось. Правда, он слышал байки, будто мужики как-то поймали налима, которого всемером еле из воды выволокли. А сосед по бараку, сутулый кряжистый мужик с лицом, изрубленном глубокими жесткими морщинами, как-то еще ранней весной, подойдя к костру Павла на берегу, и прикуривая от головешки, задумчиво проговорил:
  -- Оленгу-уй... Сюда, Пашка, из Амура такая рыба заходит... В позапрошлом году мужики тайменя поймали, во-он с ту лодку, - и он ткнул самокруткой в сторону лодки, лежащей неподалеку вверх дном.
   Лодка была длиной метров семь-восемь, и в то время Павел не поверил, что в реках может водиться такая громадная рыба. Но однажды, еще до лесосплава, он поймал на закидушку незнакомую рыбину, сантиметров сорок длиной. Долго-долго ее разглядывал, в ней чудилось что-то знакомое, но никак не верилось, что это обыкновенный пескарь, которых Павел ловил в Усолке сотнями. Ибо штук двести надо было наловить на нормальную жареху.
   Вернувшись в дом, Павел подсел к обеденному столу. Мать проговорила:
  -- Сейчас уха сварится...
   Выдвинув ящик кухонного стола, Павел задумчиво изучил набор разнокалиберных ложек и вилок, выбрал одну, с крепкой пластмассовой рукояткой, и когда мать вышла зачем-то в сени, быстро сунул вилку в карман.
   Когда после завтрака Павел в кладовке точил вилку напильником, туда заглянул брат. Увидев вилку, сказал почему-то злорадно:
  -- Собираешься?..
  -- А что?
  -- Ничего. А если потонешь?..
   Павел неопределенно пожал плечами. Брат у него был шибко принципиальным, мог и рассказать матери, что колоть налимов вилкой - дело довольно опасное.
   Секунду подумав, брат вдруг сказал:
  -- Вместе пойдем...
   Это было странно и необычно, брат никогда не брал Павла в свои походы, и не посвящал в свои дела, наоборот, всячески от него старался отделаться.
   Барак стоял на самой окарине поселка, улица заканчивалась развалюхой, в которой жил Дутик, и дальше шел крутой спуск к Сыпчугурке. За Сыпчугуркой расстилалась обширная пойма, которую Оленгуй охватывал широченной петлей, чуть ли не смыкая ее возле поселка. К верхней части петли и направились Павел с братом. Идти пришлось всего километра три, зато вернуться к поселку можно поберегу, пройдя вдоль реки километров восемь-девять. Так далеко от поселка Павел еще не отходил. Было жутковато и таинственно, Оленгуй бесшумно катился мимо пустынных берегов, поросших ивняком и красноталом. С таинственным видом брат вытащил из кармана самодельные подводные очки, вырезанные из противогаза, водрузил себе на лоб, после чего разделся, скатал одежду в тючок, отдал Павлу и вошел в воду.
   Здесь Оленгуй был более медлительный, чем у Сыпчугура, а потому глубже. Удача пришла в первую же минуту. С победным воплем: - Есть! - брат вскинул руки с извивающейся рыбиной и побрел к берегу по грудь в воде. В азарте он тут же вернулся в воду, бросив рыбину Павлу. Предусмотрительный брат вместо кукана прихватил сетку-авоську, в которой рыбу таскать было не в пример удобнее, чем на кукане. Азарт азартом, но, добыв вторую рыбину, брат вылез на берег, весело стуча зубами. Надев очки и взяв вилку, Павел вошел в воду. Чтобы поскорее привыкнуть к холоду, он сразу нырнул и чуть пробкой не выскочил на поверхность. До сих пор он нырял с открытыми глазами, а в этом случае все предметы под водой лишаются четкости очертаний, становятся размытыми, блеклыми, теперь же подводный мир засиял необыкновенными, яркими, солнечными красками. На дне можно было разглядеть каждый камешек, каждую песчинку. Вот стайка гольянов кинулась в рассыпную, кося на Павла круглыми глазками, вот рак, выставив клешни, свирепо покрутил усами, но тут же из осторожности бросился наутек задом наперед усердно работая хвостом. А это что! Налим стоял под боком совсем трухлявого топляка и слегка поводил хвостом, раздув грудные плавники. Павел по пояс в воде сделал полукруг, чтобы тень не упала на налима, и ловко всадил вилку в хребтину.
   Как же он раньше не додумался, вырезать очки из противогаза... Да кто ж мог предполагать, что подводный мир так красив!
   Они уже основательно замерзли и устали, Павел подумывал, что, не пора ли сделать привал с костром, но брат упорно лез в воду снова и снова, а потому и Павел помалкивал. Павел как раз перелезал через каменный горб, выходящий к самому берегу, когда брат в воде, пройдя по краю глубокой промоины, вышел на отмель: из глубины промоины, из тени берега, вдруг как подводная лодка, плавно и страшно, поднялся не налим, а налимище. На первый взгляд он показался Павлу больше брата. Павел замахал руками, силясь произнести хоть слово, но слова застряли в горле. Наконец кое-как выдавил страшным полушепотом:
  -- Сзади... Сзади...
   Брат завертелся в воде, ничего не понимая, видимо подумал, что в воде появилось нечто страшное, вроде водяной змеи, легенды о которой упорно ходили в поселке.
  -- Налим!.. Налим!.. - захрипел Павел сдавленным голосом.
   Брат, наконец, понял, но было поздно. Не спеша, солидно, налим проследовал прямо возле ног брата и ушел куда-то вниз по течению. Павел попытался проследить его взглядом, но взгляд вскоре заскользил по поверхности воды, не проникая в глубину. Брат обшарил все русло метров на двести ниже по течению, но налима не нашел, заколол только недомерка, сантиметров сорок длиной, и вылез на берег, стуча зубами, сказал, забирая у Павла вещи и рыбу:
  -- Ладно, привал. Я пойду вперед, во-он до той ивы, пока буду костер разводить, а ты по воде, - и он зашагал по берегу, повесив на плечо раздувшуюся от рыбы авоську.
   Павел давно приметил штук пять бревен, приткнувшихся к отмели на краю промоины, но брату не сказал о своих подозрениях. Налим мог укрыться только здесь, в тени под бревнами. Надев очки, он направился прямиком туда. Осторожно зайдя сбоку, опустил голову в воду. На мгновение стало страшно, налимище был здесь, стоял, неторопливо раздувая жабры. Павел быстро справился с собой, медленно, осторожно подвел руку с вилкой прямо к голове налима и вдруг, в стремительном выпаде, вонзил ее в податливое тело, и тут же продел пальцы левой руки под жаберные крышки. Налим дернулся, и Павел оказался под бревнами. И тут, в краткие секунды смертельной борьбы он понял, что ничего не стоит утонуть даже в этой красивой и мелководной реке. Он рвался, тащил налима из-под бревен и никак не мог выдраться на свет. Наконец, когда, казалось, легкие уже готовы были разорваться, он почувствовал себя на свободе, оттолкнулся ногами от дна и в туче брызг выскочил на поверхность. Налим бился, рвался из рук, и Павел тут же скатился с крутого откоса в промоину, погрузился с головой, нахлебался воды, кое-как выдрался на поверхность, ноги дна не доставали, но с берега уже мчался брат, поднимая фонтаны брызг. Вдвоем они выволокли рыбину на берег. Брат грязно матерился, пытаясь трясущимися руками придержать загибающийся кольцом хвост и смерить налима четвертями, но у него ничего не получалось, а Павел мучительно пытался откашляться, но никак не мог, и когда уже в глазах начало темнеть, брат, наконец, увидел его потуги и со всего маху врезал кулаком по спине. Будто пробку вышиб из легких, Павел с наслаждением вдохнул упоительно сладкий воздух.
   Повесив добычу на палку, а палку водрузив на плечи, они шли к поселку. Хвост налима волочился по земле, и Павел поминутно спотыкался из-за стараний не наступить на него. Брата мотало из стороны в сторону, и от этого он матерился, в промежутках обзывая Павла самыми нехорошими словами. Павел понимал, что брат недоволен тем, что это не он, а младший, никчемный сопляк, добыл самого большого налима, но от этого было не легче. Глухое раздражение поднималось откуда-то из глубины души. Когда завиднелись дома поселка, он дал себе зарок, больше никогда и никуда с братом не ходить. В конце концов, есть Мотька, он любит колоть налимов, хоть и боится носить их домой. Да и закидушек теперь можно больше ставить, ведь Павел разведал реку на добрый десяток километров, да и занятия в школе скоро закончатся, и можно будет уходить на весь день...
   Павел очнулся от воспоминаний. Ольга мыла посуду, Анна Сергеевна в комнате укладывала спать Дениса. Тот во весь голос повторял, что непременно поедет за грибами в следующий раз. Анна Сергеевна тихонько убеждала его, что до следующего раза далеко, а завтра в школу. Павел потянулся к графину, вылил себе остатки вина, отпил и вдруг подумал: а с чего это так неожиданно вспомнился Сыпчугур? Он прислушался к себе, где-то внутри, будто тонкая струна в отдалении, звенела тревожная нота. Он слегка мотнул головой, пытаясь стряхнуть тревогу. Сказал себе успокаивающе, что воспоминания нахлынули из-за удачного похода в лес, как и тогда из походов на реку, вернулся с богатой добычей, как и тогда, в Сыпчугуре, жизнь стала трудной, не очень сытной, будто круг замкнулся; тогда Павлу было столько же, сколько сейчас Денису. И сейчас вряд ли скоро придет достаток; только посмотреть по телевизору, что делается, и жить не захочется дальше. За всю жизнь Павел лишь года два или три пожил в покое и достатке. Первый костюм ему мать купила, когда ему исполнилось шестнадцать лет, когда уже учился в техникуме, до того донашивал вещи брата. Да и на первый костюм деньги он сам заработал в стройотряде. Первый телевизор семья купила, когда Павлу было уже семнадцать лет. А потом армия и самостоятельная жизнь, которая и началась, и продолжается трудно, без достатка.
   Допив вино, Павел пошел на улицу. Во дворе было светло, над зарослями малины, над кронами яблонь плавала голубоватая дымка, в небе, огромным, полупрозрачным диском висела луна, да не луна - лунища. Павел остановился, не дойдя до туалета, не хотелось после такого хорошего ужина с вином нюхать вонь выгребной ямы, справил нужду в малину и стоял, глядя на луну. Вдруг показалось, будто кто-то смотрит в спину, мерзкое ощущение тяжелого недоброго взгляда вызвало озноб. Он передернул плечами, повернулся, шагнул в сторону дома, и тут вдруг сердце сдавило от ужаса. Ужас накатил сразу, как водопадом накрыл обморочной душной тяжестью, горло сдавило, ноги отнялись и Павел с трудом смог двинуться с места, а сдвинувшись - торопливо пошел, почти побежал к спасительному крыльцу. Вбежав в прихожую, он захлопнул дверь, постоял возле печки, приходя в себя. Ужас не отпускал, лишь слегка ослабил хватку, спустился куда-то в низ спины, разлился в животе неприятным холодом.
   Первый раз такое случилось с Павлом в Сыпчугуре. Тогда была уже поздняя осень, почти зима... Павел прошел в квартиру, заглянул в кухню, Ольга все еще возилась с посудой, тогда он пошел в свою комнату, стараясь ступать как можно мягче, будто под ним был не крепкий пол, а тонкий ледок береговых закраин на Оленгуе...
   Коротко лето в Забайкалье. Казалось, вот только Павел добыл своего первого налима вилкой, а уже стало прохладно и не очень-то поныряешь в Оленгуе, зато на закидушки налимы попрежнему ловились дружно. А потом и закидушки пришлось снять, по утрам начали появляться ледяные закраины, вскоре перестали таять, и стали с каждым днем становиться все шире и шире. Приближалась новая, морозная и ветреная, долгая зима.
   Как-то в воскресенье Павел пошел на берег. Ночью крепкий морозец посеребрил траву, но к полудню солнце чувствительно пригрело, и теперь пожухлая трава искрилась солнечными брызгами. Павел обошел штабель бревен, почему-то оставшийся от весеннего лесосплава, и тут нос к носу столкнулся с Мотькой. В руке у него был топор, а физиономия расплывалась в широченной улыбке.
  -- Пашка-а! - заорал он, хоть Павел и стоял с ним рядом, лицом к лицу. - Пойдем, посмотрим, как Дут Мурку пежит!...
  -- Чего-о?! - опешил Павел.
   Мотька вскарабкался наверх штабеля, поманил Павла с таинственным видом. Павел влез на штабель, подошел к Мотьке. Между бревнами верхнего ряда был довольно широкий промежуток и там елозил взад-вперед Дутик, сидя верхом на девчонке, которую все почему-то звали Муркой. Пальтишко ее было распахнуто, платье задрано к поясу и на холоде жалко и беззащитно белели голые ноги и белый, гладкий живот. Она равнодушно глядела снизу на обоих друзей, ковыряя пальцем в носу.
   Павлу стало стыдно и противно, он гадливо поморщился, проворчал:
  -- Нашел чего интересного... - и зашагал по бревнам прочь.
   Мотька догнал его уже внизу, сказал деловито:
  -- Он меня сам позвал, сказал, что вдвоем интереснее...
  -- Ну, дак иди, пое... - хмуро бросил Павел и зашагал к берегу.
   Мотька догнал его, пошел рядом, смущенно шмыгнул носом.
  -- Топор зачем? - спросил Павел, чтобы только спросить.
  -- Рыбу глушить... - обронил Мотька и воровато оглянулся.
  -- Ага... - сказал Павел, ничего не поняв.
   Они спустились с берегового откоса, пошли по смерзшейся гальке. Мотька вгляделся в ледяную закраину. Наконец что-то увидел, шагнул на лед, потопал, сказал, глянув на Павла через плечо:
  -- Держит... Ты, Пашка, иди по берегу, и, если что... - он не договорил, пошел по льду вдоль берега, внимательно глядя под ноги. Вдруг он высоко вскинул топор и с маху хрястнул им по льду. Тут же принялся быстро-быстро вырубать лунку. Запустил руку под лед, выпрямился и победно показал Павлу крупного налима, бессильно обвисшего в руке.
   Мотька добыл уже штук пять рыбин, одна из которых была небольшим тайменем, когда Павлу надоело брести по берегу и тащить кукан с рыбой.
  -- Эй, я тоже хочу!... - крикнул он Мотьке.
   Тот с готовностью выбрался на берег, протянул топор:
  -- Давай. Бей прямо над головой. И... того... если лед подломится, смотри, чтоб не утащило под лед, выгребайся на быстрину...
   Лед был прозрачен, как чисто помытое стекло. Прямо под ним стояли стайки гольянов, изредка пробегали пузыри воздуха. Павлу стало страшно, возникло ни с чем не сравнимое ощущение, будто он идет прямо по воде. Однако он быстро справился со страхом, когда увидел крупного налима. Как делал когда-то летом, осторожно зашел со стороны хвоста и хрястнул обухом по девственно-прозрачному хрусталю. Мгновенно белое пятно пронзило всю толщу льда. Он оказался не таким уж и тонким. Налим перевернулся кверху брюхом. Павел подумал, что его сейчас утащит течением, но - ничего подобного, налим будто прилип ко льду снизу. Павел вырубил лунку, запустил руку в обжигающе ледяную воду, захватил скользкую, холодную рыбину за жабры, вытащил на воздух, бросил на берег.
   Насаживая налима на кукан, Мотька весело крикнул:
  -- А у тебя получается... Ты только матери не говори, что топором рыбу глушил, а то ее кондрашка хватит...
   Павел с Мотькой набили по десятку рыбин, и пошли домой напрямик по пойме. Пока шли, Павла не отпускало какое-то тревожное чувство, будто забыл что-то важное, или потерял какую-то дорогую вещь.
   Матери дома не оказалось, Павел не стал раздеваться. Свалив рыбу в таз, снова вышел на улицу, зачем-то пошел на берег. Было довольно холодно, пронзительный ветерок тянул с верховьев Оленгуя. Огромное солнце, красное, слегка сплюснутое, перечеркнутое длинным и узким, как меч, облаком, опускалось в глубокий промежуток между двумя сопками, возвышающимися за рекой. На темную воду Оленгуя вдруг лег красный отсвет, будто призрачный кровавый ручей протек поперек широкой дороги. Обморочной, свинцовой тяжестью на Павла вдруг навалился непонятный ужас, смертной тоской сдавило сердце. Он понимал, что надо идти скорее домой, к теплой печке, но не мог сдвинуться с места, тем более повернуться спиной к этому страшному красному закату.
   Только когда солнце почти скрылось за сопками, ему удалось пересилить себя, и он кинулся бежать вверх по откосу. Справа чернел забор, он закрыл от Павла закат, но от этого почему-то стало еще страшнее; сам забор, казалось, источал ужас. Павел вдруг заметил, как от калитки своего дома ему энергично машет руками Дутик. С облегчением переведя дух, Павел подошел к Дутику, спросил:
  -- Че надо?
  -- Пойдем, че-то покажу... - таинственно прошептал Дутик и торопливо нырнул в калитку.
   Павел пошел за ним, Дутик уже манил его из приоткрытой двери сеней. Пройдя через темные сени, Павел оказался на кухне, в которой воняло прокисшими щами, самогонкой, чем-то еще, не менее противным, и тут прямо ему в грудь уперлись вороненые стволы охотничьей двустволки. Только что пережитый ужас навалился с новой силой. Видимо это отразилось на его лице, потому что Дутик захохотал, как бы выдавливая из себя смех, весело крикнул:
  -- Трус! Она же не заряженная!
   Наверное, Господь Бог заставил Павла вскинуть руку и резко оттолкнуть стволы в сторону, сейчас же грохот сорвался, казалось, со всех сторон, будто на голову разом обрушилась крыша, стало нечем дышать от порохового дыма, воняющего тухлыми яйцами. Когда Павел открыл глаза, тусклая лампочка еле-еле проглядывала сквозь дымную пелену. Однако дым клубился больше под потолком, в метре над полом его уже не было; на полу, у стены, видимо отброшенный отдачей, сидел Дутик прижимая к груди двустволку, на совершенно белом лице страшно выделялись абсолютно черные, будто ружейные дула, глаза.
   Еле-еле переставляя ватные ноги, Павел развернулся к двери, два заряда картечи почти перерубили дверной косяк, остро торчала желтая древесная щепа. На воздухе Павел немного пришел в себя, руки затряслись, задрожали и подогнулись колени, как деревянный Буратино на ниточках из недавно виденного фильма, он прошагал к калитке, буквально выпал на улицу, а как оказался дома уже не помнил...
  
   Павел сидел на постели и напряженно размышлял над посланным ему предостережением. А то, что это предостережение, он не сомневался. Таких совпадений не бывает. За его жизнь ему раза четыре грозила смертельная опасность, и всякий раз перед этим испытывал точно такой же, как сегодня безотчетный ужас. Но что может грозить маленькому человеку? Он не бизнесмен, не политик, не банкир... Кому он нужен?!
   Тут пришла с кухни Ольга, сладко потянулась, спросила:
  -- Чего не спишь?
  -- Тебя жду... - шепнул Павел, растягиваясь на мягкой перине.
   Ольга быстро разделась, потянула из-под подушки ночную рубашку. Она всегда клала рубашку в изголовье кровати, когда утром одевалась. Павел перехватил рубашку, шепнул:
  -- Не надевай...
   Ольга холодно проговорила:
  -- Паша, спи. Ты сегодня устал...
  -- У меня ноги устали, а все остальное в порядке... - уныло протянул Павел, уже зная, чем все это может закончиться.
   Чем больше он будет настаивать. Тем тверже Ольга будет стоять на своем. В нем уже поднималось глухое раздражение, если дать ему волю, то полночи без сна гарантировано. Потом Ольга дня два будет равнодушно-участливой, а Павлу будет гнусно и мерзко, и будет преследовать ощущение, будто отобрал у ребенка конфетку.
   С трудом подавив раздражение, он резко отвернулся к стене, расслабился и постарался заснуть. Он всегда засыпал трудно, по долгу лежа без сна, а тут вдруг провалился, будто в колодец.
   Когда он проснулся утром, Ольги уже не было, Анна Сергеевна чистила грибы на кухне, Денис был в школе. Павел попил воды, вернулся в комнату, достал из шифоньера продолговатый сундучок, открыл его, вытащил свое старенькое, обшарпанное одноствольное ружьецо, собрал, несколько раз приложился, целясь в лампочку, вздохнул тяжко. Эх, сейчас бы за рябчиками с подхода, на лесной дороге; любят они в это время бродить по заросшим травой лесным дорогам, по которым ездят не чаще трех раз в год. А потом на косачей, с чучелами. А был бы жив Вагай, можно тоже с подхода... Вагай мастерски умел выгонять косачей под выстрел.
   Павел отложил ружье, завел руку за спину, потрогал поясницу. Черт ее знает?.. Кость торчит по-прежнему, но травма уже год или два особо не тревожит, по крайней мере, давно не было болей, от которых выть хотелось, и ноги немели. Но, кто знает?.. А ну как в тайге опять разыграется...
   Мрачно насупившись, он разобрал ружье, уложил в сундучок, и пошел завтракать. Сегодня предстояло идти на дежурство, а перед дежурством он хотел как следует поработать за пишущей машинкой.

Глава 2

Парад мишеней

   В охотку поработав за пишущей машинкой до трех часов, Павел пообедал и пошел на дежурство.
   Бассейн еще не работал, только-только закончился ремонт. Павел послонялся часок по пустому, гулкому зданию, потом запер служебный вход на замок, сунул ключ в тайничок на хоздворе, и отправился на собрание литобъединения. Механик смотрел сквозь пальцы на то, что ночные дежурные слесаря не ночевали в бассейне, когда тот не работал, так что возвращаться на работу у Павла не было необходимости, и сразу после собрания можно было пойти домой, либо закатиться к Люське на всю ночь...
   Собравшееся после летних каникул литобъединение не проявляло ни малейшего желания предаться решению творческих вопросов: в полном составе курило в курилке Союза писателей и решало вопрос, куда бы пойти, где можно провести время с большей приятностью. Тем более что опять отсутствовал руководитель. Когда-то руководителю литобъединения выплачивалась зарплата, но теперь, после того, как Союз писателей стал простой общественной организацией, деньги на зарплату перестали поступать из бюджета, а на общественных началах убивать время на молодежь маститые писатели не очень-то рвались. Слава Богу, хоть позволяли собираться в помещении Союза. До начала буйства гласности собирались в редакции городской молодежной газеты, в которой работал литсотрудником тогдашний руководитель литобъединения. В то время в городе даже были два литобъединения: при газете, и при Союзе писателей. Они конкурировали, и где-то даже, по большому счету, враждовали. Но потом Союз писателей поставил вопрос ребром, отказал в приеме в Союз писателей руководителю литобъединения, - просто, на выборах забаллотировали, - всего лишь одним голосом "против". На том основании, что руководить литобъединением должен член Союза писателей, ставку руководителя отобрали, а литобъединенцам предложили перейти в объединение при Союзе писателей. В то время все были жутко политизированы, накал борьбы достиг взрывоопасной черты, что и вылилось в общегородской митинг в защиту гласности и перестройки.
   Вскоре нашлось место, куда податься - квартира одной одинокой, скучающей поэтессы. Туда и направились, по пути затарившись водкой и скудной закуской. По дороге Павел попытался мягко выяснить некоторые неясности с Люсей Коростелевой, с которой у него была интимная связь, а в прошлом - бурный роман. Но она, зло сверкая черными, как алжирская ночь, и чуть косящими глазами, прошипела:
  -- Отцепись...
   Павел "отцепился", намереваясь продолжить выяснение отношений после пары стопарей.
   Однокомнатная квартира, заваленная книгами, носила следы генеральной уборки пятилетней давности. Заполучив полстакана водки и бутерброд с тоненьким ломтиком колбасы, Павел устроился в продавленном, засаленном кресле в углу комнаты и принялся выжидать момента, когда Люську можно будет зажать в уголке и потребовать объяснений.
   Тем временем творческий бомонд помаленьку разогревался; кто-то топтался под хрипящую музыку добитого до полуживого состояния магнитофона, кто-то курил на кухне, решая неразрешимую проблему о художественности и месте творческой интеллигенции в жизни современного общества. Павел давно уже решил для себя все проблемы и о своем месте в обществе, и о художественности своих вещей, и о том, кто виноват, и что делать, так что разговоры об этом вызывали у него лютую тошноту, а о художественности - еще и смертную скуку.
   Довольно скоро решилась загадка внезапной холодности Люськи по отношению к Павлу: она откровенно вешалась на Геру Светлякова, сравнительно недавно прибившегося к литобъединению, поэта, актера какого-то самодеятельного театра, носящего явственные следы гениальности на своем молодом, слегка тронутом печатями порока, челе. Иногда Люська бросала на Павла косые взгляды, когда, выпив с Герой "на брудершафт", взасос поцеловавшись, отрывалась от него. Павел, отхлебывая водки, и заедая влажной, безвкусной колбасой, с интересом наблюдал. Он давно не питал никаких иллюзий по отношению к ней, но остался чисто профессиональный интерес. Люська была попросту более примитивным, более вульгарным, более деградировавшим изданием Риты.
   В тот год Павел еще не оттаял после истории с Ритой. Все внутри будто заледенело, а тут еще и осень началась какая-то пронзительно ледяная. Рано выпал снег, но подтаял, а потом схватился крепкой, острой корочкой, которая пронзительно трещала под ногами, будто битое стекло. И еще ветер... Ледяной, пронизывающий ветер, который метался меж холодных утесов многоэтажных домов. А во дворе барака мрачно шипел в голых прутьях малинников, в кронах рано облетевших яблонь. Угля дома не было, на угольный склад уголь завозили раз в неделю, и народ расхватывал его прямо из вагонов. Анна Сергеевна каждый день отмечалась в очереди за углем, но очередь будто и не двигалась; дома было, казалось, холоднее, чем на улице, со стен текло, дожигали последнюю угольную труху из сараев, когда становилось совсем уж невмоготу, печку топили дорогими дровами.
   Холод давил, угнетал, сдавливал все тело, будто палач струбцинами. В плавательном бассейне было тоже холодно, как в погребе, или леднике, который был пристроен к сеням дома в Курае. Курай, в отличие от Сыпчугура, Павлу почему-то не вспоминался, наверное, потому, что там было хорошо; весело и не холодно. А может и потому, что таких ярких впечатлений, как в Сыпчугуре, тоже не было.
   На дежурстве делать было решительно нечего, разве что спать. Но спать было невозможно. В продуваемом всеми ветрами спортзале Павел забирался под два мата, но согреться не мог, его трясло всю ночь напролет. Под тремя матами лежать было невозможно, от тяжести совсем не получалось дышать. Ветер, разгоняясь над рекой, беспрепятственно прошибал переднюю стеклянную стену спортзала. До конца сентября не удалось запустить в работу бассейн, отказали изношенные до предела насосы. По заданию механика Павел из двух насосов собрал один, но он проработал ровно двенадцать часов, а потом рассыпался в буквальном смысле на части. В довершение всего лопнули трубы горячего водоснабжения. Где-то в верхах велись переговоры, выстраивались сложнейшие бартерные комбинации, а пока механик слил воду из системы, перекрыл какие можно задвижки, а три слесаря по очереди замерзали и погибали лютой смертью ночами. И домой отлучаться с дежурства, было нельзя: механик опасался, что в явно неработающий бассейн ночью вломятся сборщики цветного металла и раскурочат последнее оборудование вместе с электрощитами. Это потом уже механик сам собрал весь ненужный цветной металл и сдал в скупку, а нужный - стал прятать под надежные замки.
   Перестройка буйствовала вовсю, в броске к рынку участвовали все, кому было не лень, все кинулись торговать, большинство, правда, торговали воздухом по телефону. Но это были сплошь дураки, умные потихоньку прибирали к рукам торговые площади, пока они стоили гроши. Дураки гонялись за дефицитным товаром, и если удавалось урвать, накручивали цену в два, три раза, а то и в пять, сдавали умным, те накидывали свои двадцать пять процентов и потихоньку сбывали населению. Дураки похохатывали, и думали, что так будет всегда. Писатели еще не протрезвели от обрушившейся на их неподготовленные головы свободы слова, а их демократизм зашел так далеко, что они даже начали думать, что стихи и прозу могут писать не только члены Союза писателей. Чтобы внести свою лепту в буйство гласности и демократизма, Союз писателей объявил конкурс поэтов. А так как Павел причислял себя к творческому бомонду, то посчитал своим долгом поприсутствовать. Вообще-то, оказалось довольно интересно; юные мальчики и девочки не пришибленные партийностью в литературе, не задавленные канонами соцреализма и не трахнутые положительным героем, соревновались на равных с "маститыми", то есть с ветеранами литобъединения. Каждый из литобъединенцев только себя числил гением, все другие были для него бездарями и графоманами. Слава Богу, не все были такими; что ж делать, в семье не без урода. Хорошо хоть на конкурсе оказалось жюри почти непредвзятое. Павел к тому времени ходил в литобъединение несколько лет, но так и не стал авторитетом.
   На конкурсе ему особенно понравилась молоденькая девушка по имени Людмила, жгучая брюнетка, похожая на марокканку или палестинку, на вид спокойная и уверенная в себе, она читала с эстрады стихи, буквально жгущие накалом эмоций. Может быть, они не блистали техничностью и профессионализмом, но подчиняли себе искренностью, и какой-то неизбывной тоской и безысходностью, сквозивших в каждой строчке. Теперь-то Павел понимал, что они просто вошли в резонанс с его состоянием после разрыва с Ритой.
   Как водится, после заключительного мероприятия все члены литобъединения собрались в уголке просторного фойе дома культуры, соображая, куда бы пойти "продолжить мероприятие"? Быстро нашлась бесхозная хата, то есть квартира, в которой пока никто не жил, принадлежащая кому-то из литобъединенцев. Нагрузившись немудреной закуской и обильной выпивкой, "надежда российской словесности" и "подрастающая смена" отправилась всем скопом к месту действа. На автобусной остановке Павел увидел понравившуюся ему юную поэтессу, и, дурачась, без задней мысли, крикнул:
  -- Люся! Чего это ты одна? Пошли с нами!
   Она подошла к компании "ветеранов" без всякого стеснения, спросила:
  -- А куда это вы направляетесь?
   Игнат Баринов, поэт, актер народного театра, похабник-анекдотист, и весьма большой авторитет литобъединения, с великолепным апломбом ответствовал:
  -- Продолжить творческое общение в постели...
   Она засмеялась. Тут подошел автобус, Павел слегка задержался, спросил:
  -- Ну, так идешь?..
   Она втиснулась в дверь, в самую гущу литобъединенцев, Павел влез за ней. Ехать было недалеко, всего три или четыре остановки. В двухкомнатной квартире стояла старая мебель; обшарпанные шкафы, чуть живой шифоньер, расшатанные, скрипучие стулья, кресла с засаленной обивкой и продавленные аж чуть не до пола, на полу в зале лежал огромный ковер, протертый чуть не до дыр.
   Как всегда Павел пил мало, сидел в уголке, лениво наблюдая за товарищами. Все были взвинчены, пили много, не пьянея, снова и снова переживая перипетии турнира. Взгляд Павла то и дело останавливался на Люсе; она прихлебывала водку, как лимонад, беспрерывно куря, прикуривая одну сигарету от предыдущей, и медленно переводила взгляд огромных, беспросветно-черных глаз, с одного на другого, как бы по очереди изучала всех присутствующих.
   Нервный накал, медленно отпускавший поэтов и выходящий из отравленных душ, начал шутить свои шутки. Юрка, поэт, прозаик-ахинист, и вообще душа-парень, возился на ковре посреди комнаты в шуточной борьбе с Игнатом Бариновым. Оба борца оказались равными по силе, а потому не решив в честной борьбе, кто сильнее, вдруг принялись обмениваться нешуточными ударами, брызнула кровь. Кто-то сграбастал Игната поперек туловища и уволок на кухню, несмотря на сопротивления и громогласные заверения, что он тут всех перемочит, если ему не позволить пустить кровянку этому сопляку и доходяге, потому как он, Игнат, прошел "спецуру" и таких ему на каждую руку по пяти штук мало будет... А он, шнурок этакий, ударил неожиданно, исподтишка.
   Юрка тем временем похаживал по комнате, поводил плечами, потряхивал кулаками и предлагал:
  -- Ну, чо?.. Давайте поборемся! Ну, кто рискнет?..
   Павел вдруг заметил, что Люся смотрит на Юрку странным взглядом, жадно затягиваясь сигаретой, не замечая, что вот-вот фильтр загорится.
   Павел вылез из продавленного кресла, насмешливо сказал:
  -- Да уймись ты. Квартира чужая, мебель переломаете, кто расплачиваться будет?..
   Как Павел и предполагал, Юрка тут же кинулся на него: одной рукой вцепился в ворот, другой захватил свитер на боку. Павел с перехлестом перекинул свою руку через Юркину, надежно захватил его под мышкой, другую его руку оплел своей левой, и слегка отжимая его локоть на излом, дал заднюю подножку, и, как спеленатого младенца, осторожно уложил на ковер. Зажимая обе его руки, сказал спокойно:
  -- Ну, хватит, не дергайся, а то сейчас давану слегка, и придется тебе месяц в сортир ходить с ассистентом...
   Юрка, видимо, не был настолько пьян, как притворялся, он торопливо зашептал:
  -- Пашка, Пашка! Ну, хорош... Хорош... Я ж дурогонствовал... Все, все...
  -- Ну, смотри... - обещающе протянул Павел и разжал захват.
   Юрка ловко вскочил, заорал весело:
  -- Супротив Пашки и взвод "зеленых беретов" не выстоит!
   Подсев к столу он лихо опрокинул в рот полстакана водки. Из кухни появился Игнат, зло глянул на Юрку, с маху плюхнулся на диван, возгласил театральным басом:
  -- Водки мне, водки!..
   Ему налили.
   Павел, разглядывая его, злорадно думал: - " Ага, гений андерграунда... Больно получать по почкам... А чтобы слишком низко не согнулся от этого - тут же еще и сапогом по зубам..." Павел вовсе не драку с Юркой имел в виду. Игнат много лет был признанным авторитетом литобъединения, но при этом ни разу не предоставил на обсуждение ни единой своей рукописи. Наверное, считал ниже своего достоинства. Зато произведения других разносил в пух и прах. Он был особенно лютым оппонентом Павла, мог придраться к любому слову, а потом долго и нудно объяснять, что тут должно стоять совсем другое слово. На турнире он занял то ли пятидесятое место, то ли сороковое... Короче, одно из последних.
   Люся вдруг поднялась, подошла к Павлу, склонилась почти к самому лицу, - Павел ощутил резкий запах каких-то импортных духов, и сквозь него чуть заметный, но явственный, запах женских гормонов, так бывает когда женщина несколько часов непрерывно находится в сексуальном возбуждении, - сказала:
  -- Паша, ты не мог бы меня проводить? Я плохо знаю этот район...
  -- А чего так рано? - удивился Павел.
  -- Да, понимаешь, пока мне не исполнилось восемнадцать, мать требует, чтобы я домой являлась не позже девяти...
  -- Ну, ладно, пошли... - с сожалением вздохнул Павел.
   Уходить ему не хотелось, но в черных глазах плескалось нечто похожее на обещание, и в голосе сквозила жалобная просьба, и еще этот запах... Будоражащий что-то черное, древнее, запрятанное в самой глубине сознания.
   Оказалось, что до девяти осталось совсем мало времени, пришлось поймать такси. Расплатившись, Павел вышел за Люсей, она замешкалась у дверей подъезда, низко опустив голову, тихо спросила:
  -- Паша, а ты не мог бы быть моим другом?
   Сердце Павла тревожно дрогнуло, но он с деланным равнодушием пожал плечами:
  -- Я совсем не против...
  -- Где мы встретимся? - быстро спросила она.
  -- Завтра я дежурю в бассейне... Ну, знаешь, на берегу... Приходи после пяти. Там, сбоку, служебный вход. Во дворик зайдешь - увидишь...
  -- Приду...
   Она исчезла в подъезде. Павел задумчиво побрел домой. Идти было недалеко: через мост, потом немного в сторону, в дебри частной застройки. Он даже не заметил, как добрался до дому. Мысли скользили, спокойно и невесомо, как облака в ярко-голубом забайкальском небе.
   На другой день, идя на дежурство, Павел к своему обычному рациону, - двум бутылкам молока и одному батону, - купил бутылку паршивенького портвейна. В слесарке он поставил на стол свечу, рядом водрузил бутылку, и стал ждать. Ровно в половине шестого хлопнула дверь, он вышел из слесарки и увидел ее, с любопытством озиравшую сложное железное хозяйство машинного отделения бассейна.
  -- Здравствуй... - сказал он стесненно.
  -- Здравствуй... - помедлив, слегка тягуче, ответила она. - А чего это у тебя тут так холодно?
   Да вот, перестройка, - усмехнулся он. - Развалить, развалили, а построить заново - ни запчастей, ни оборудования, ни денег нет.
   Свеча на столе привела ее в тихий восторг, а разглядев рядом бутылку, она буквально расцвела.
  -- Молодец, догадался выпивку купить...
   Скинув дешевенькую куртку, она уютно расположилась на засаленном диване, достала сигарету. Павел услужливо поднес зажженную спичку.
   Она улыбнулась, проговорила:
  -- Гусары дамам в таких случаях подносят свечи...
  -- У меня свечи без канделябров, мы люди простые - плебеи-с... И вино простое пьем, зато вкусное, не то что водка. - Он взял бутылку, неумело принялся сковыривать полиэтиленовую пробку, спросил: - Ну, и что скажешь по поводу турнира?
   Она пожала плечами:
  -- Что сказать? - помедлила: - Графоманы и бездари! - вдруг заявила безапелляционно.
  -- Ну, знаешь... - протянул он обескуражено.
  -- А что? Любому дураку ясно: вся верхушка Союза писателей в городе болеет застарелой болезнью - провинциализмом. Так чего же ждать? Они, естественно, и вытаскивать будут таких же, как сами. Любого, мало-мальски талантливого, одаренного, будут либо затирать, задвигать в угол, либо нивелировать под себя. Зачем им растить конкурентов?
  -- Н-ну-у... Я не знаю... Может, ты и права... - растерянно протянул Павел. - Я над этим никогда не задумывался. Я делаю свое дело, сижу, пишу. Может, когда-нибудь напечатают...
  -- И что, ты никуда не стараешься вылезти? Вот здесь, сидишь и пишешь?
  -- А чем плохо? - с вызовом сказал он.
  -- Да я и не говорю, что плохо, - поспешно сменила она тон. - Как бы я хотела иметь такое же рабочее место, чтобы сидеть и писать, да еще и деньги получать...
   Он, наконец, справился с пробкой, разлил вино; ей - полный стакан, себе - чуть на донышке. Она эту дискриминацию игнорировала, просто, совершенно по-царски, не заметила. Неловкость первых минут прошла. Павел неожиданно для себя разговорился. До сих пор ему как-то не доводилось разговаривать просто о литературе, о принципах литературного творчества. В литобъединении, когда в одной комнате сидит человек двадцать, молодых и самонадеянных литераторов, при этом у каждого свое, единственно верное, мнение, к тому же совершенно отличное от других, не особенно-то разговоришься, быстро поставят на место. А в полемике Павел не был силен.
   Но Люся - дело иное, как она слушала! Внимательно глядя на Павла, неторопливо покуривая и прихлебывая вино, изредка вставляла весьма умные, на взгляд Павла, замечания. Павел сыпал примерами из творчества великих. Впервые в жизни решился высказать, почему ему не нравится Чехов.
  -- Тебе не нравится Чехов? - изумленно приподняла брови Люся.
  -- Не то, чтобы не нравится, - смутился он, - Чехов здорово отображал окружающую действительность, один к одному, будто фотографировал. Но почему о нем говорят, как об эталоне на все времена? А на мой взгляд, вполне посредственный писатель. Оставим вопрос, что все герои у него совершенно беспричинно страдают. У некоторых страдания вообще нелепые. Как вспомню, что архиерею вдруг захотелось в Париж, так смех разбирает. Это ж архиерей! Владыка целой провинции. Ну, сел бы на поезд, да поехал. Или в то время архиереям запрещено было ездить в Париж? Чехов просто-напросто оказался одним из первых, да и большевики постарались превознести его талант до небес, потому как он вовремя умер и не успел сказать все, что о них думает. Зато здорово описывал вырождающееся дворянство. В то время художественный реализм находился в самом начале своего развития. Да и возник-то он потому, что аристократия начала интересоваться жизнью простого народа и заниматься благотворительностью, ну и демократизм начал завоевывать умы сильных мира сего. А как сильные мира могли познакомиться с жизнью простого народа? Не ночевать же по ночлежкам! Правда, один граф принялся землю пахать, но он же один такой был. К тому же лошадей в плуг ему запрягал лакей, приходил к нему в кабинет и докладывал: пахать подано! Народ в то время любил фантастику в жанре фэнтези...
  -- Чего-чего?!. - она поперхнулась вином.
  -- Народные сказки... Простой народ вообще не шибко любит реализм. Это не от интеллекта зависит, и уж конечно не от неразвитого вкуса. Вкус тут вообще ни при чем. Все зависит от темперамента. Работяга, простояв смену за станком, потом, вечером, не шибко-то стремится, завалившись на диван, прочить душещипательный роман о таком же работяге, у которого такой же роман с крановщицей Веркой, такая же, как и у героя романа, задавленная бытом жена, такой же непутевый сын или дочка. Простой народ потому и любит фантастику с детективами, что живет скучно. И то сказать, фантастика насчитывает уже тыщи три лет, если считать "Илиаду" первым боевиком, а "Одиссею" - первым фентези. А реализму - чуть больше века. Ну почему сейчас, по прошествии девяноста лет, я должен считать рассказы Чехова эталоном? Почему бы не добавить в рассказ немного фантастики, немножко мистики? Рассказ ведь, как форма, не может застыть на месте. Он должен развиваться. Это как в живописи. Была эпоха классицизма. Художники писали реальность один к одному, будто фотографировали. Но потом пришел двадцатый век, появились Сальвадор Дали, Шагал, Малевич. Да мало ли кто еще! Взять хотя бы знаменитый "Черный квадрат". Сломав каноны, они заставили зрителя видеть не только то, что на полотне, но и то, что за полотном, и даже то, чего вообще нет. На полотне кроме черного квадрата ничего нет, но зритель рассматривает его, и представляет личность самого художника, его жизнь, за полотном как бы выстраиваются в ряд другие его произведения, и вот уже за тривиальным черным квадратом возникает нечто глубоко философское, даже мистическое. Да возникает то оно только в воображении зрителя, загипнотизированного магией имени, которое у всех наслуху! А лично я склонен думать, что все эти "черные квадраты" - не более чем насмешки задравших носы гениев над глупой публикой. Они ж презирали "толпу"! Но это они пустоте придавали мистический смысл, а я думаю, почему бы в рассказе, путем внедрения в ткань текста на первый взгляд ненужных деталей, нельзя добиться такого же эффекта, которого добивался, допустим, Сальвадор дали? Почему рецензенты вычеркивают у меня целые блоки текста, а потом в рецензии пишут, что рассказ "рассыпался"?..
   Она глубоко затянулась, выпустила дым, и тихо сказала:
  -- Ты жутко талантлив, и ты добьешься успеха... Дай мне что-нибудь почитать твое, если, конечно, есть при себе...
   Он достал из сумки папку, подал ей через стол. Задумчиво вертя папку в руках, она проговорила:
  -- Первые свои стихи я написала в одиннадцать лет. Кроме моей мамы никто их до сих пор не читал. Я имею в виду - до турнира. Моя мама очень жестокий критик. Она неплохо разбирается в литературе, и воспитывала меня так, что у меня до сих пор вся спина в рубцах.
  -- Это как?! - удивился он.
  -- За каждую четверку лупила так, что я временами и боль переставала чувствовать...
   Павлу вдруг невыносимо, до слез стало жалко ее. Но он не знал, что сделать, что сказать, и что вообще со свей жалостью делать, он только разлил вино по стаканам. Она взяла стакан, прикурила от свечи новую сигарету, и неподвижно, напряженно уставилась в трепыхающийся язычок пламени. В ее глазах зловеще отражались два огонька, лицо закаменело, стало жестким и будто постарело, словно перед свечой сидела не семнадцатилетняя девчонка, а женщина не первой молодости, к тому же много повидавшая.
   Павла вдруг окатило непонятной жутью, он кашлянул, поднял стакан, сказал:
  -- За то, что бы нас, наконец, признали...
   Она медленно поднесла ко рту сигарету, медленно затянулась, не отрывая взгляда от свечи, спросила равнодушно:
  -- Кто?
  -- Что - кто? - переспросил он.
  -- Кто должен нас признать?
  -- Н-ну-у... товарищи по творчеству...
  -- Ха! Эти графоманы?.. Да им же главное не писать, а числиться писателями...
  -- Ну, знаешь!.. Не все же графоманы. Многие пишут весьма приличные вещи, что стихи, что прозу...
  -- Да брось ты! Чтобы писать приличные вещи, надо всю жизнь положить на служение литературе, и только ей. Вот ты - положил, а другие? Разрываются между карьерой и пагубной страстью. Ладно, - вдруг прервала она саму себя, - за тебя, единственный светлый образ в моем темном царстве, - она отпила вина и вдруг принялась читать стихи, так и не отводя взгляда от свечи.
   Стихи были не те, что она читала на турнире, но, на взгляд Павла, тоже хорошие. И вдруг он понял, что стихи посвящены ему! Он сидел, слушал, а в душе был полный раздрай. Ах, если бы Ольга хоть раз вот так бы сказала! Его никто и никогда не называл талантливым, наоборот, жестко, и даже жестоко критиковали. В глубине души он понимал, что она грубо ему льстила, но лесть бала приятной, и как-то поднимала его в собственных глазах, да и приятно было рядом с ней чувствовать себя талантом, и даже, где-то, по большому счету, непризнанным гением.
   Прервав чтение на полуфразе, она залпом допила вино, сказала:
  -- Надо идти. Я твои рассказы к следующему твоему дежурству обязательно прочту.
   Проводив ее, Павел вышел в вестибюль и долго смотрел сквозь витраж на черную воду реки, с неподвижно горевшими в ней огнями фонарей, освещающих мост. Душа опять разрывалась пополам и нудно, противно ныла... Но эти косящие черные глаза... Эта дикая страсть в каждой фразе стихов... И какой-то сумасшедший магнетизм бездны, манящей, влекущей, затягивающей...
   Несколько дежурств Люся не появлялась. Зайти к ней Павел не решался, а потом, даже не особенно лукавя перед собой, вздохнул с облегчением и начал мало-помалу забывать мимолетное знакомство. Тем более что, наконец, в бассейне заработало отопление, тут же начали заливку воды, нежданно объявившийся спонсор раскошелился на новые насосы, их привезли и в тот же день, в хорошем темпе установили, а потом и занятия начались. Снова было тепло, уютно гудел насос, тускло светили лампочки, почему-то хорошо работалось, и Павел все ночи напролет писал повесть, начатую им еще года два назад.
   Зима, наконец, вступила в свои права, но холод больше не угнетал, наоборот, в слесарке было градусов тридцать и завывание первой метели только добавляло уюта. Павел как раз закончил набивать сальники, помыл руки, и, предвкушая наслаждение от работы, достал тетрадь, когда хлопнула дверь и появилась она, в искусственной шубке, запорошенной снегом, раскрасневшаяся и веселая. Радостно улыбаясь, Павел помог ей снять шубку, она встряхнула пышной копной черных, с блестками растаявшего снега, волос, сказала:
  -- Я не надолго. Просто, зашла пригласить тебя на день рождения. Завтра приходи к трем. Ладно?
  -- И сколько же тебе стукнуло? - весело осведомился Павел, делая вид, будто не знает ее возраста.
  -- Да вот, совершеннолетие наступает... - она поглядела на него странным взглядом, даже чуть-чуть с сумасшедшинкой.
   Ему показалось, будто в тоне ее просквозило какое-то похотливое обещание. Его будто электрическим разрядом пронзило, и внутри зажглось страстное и трепетное ожидание...
   Она закурила. Медленно затягиваясь, сидела и молча смотрела куда-то мимо Павла странным взглядом черных, непроницаемых, как осенняя безлунная ночь, глаз, будто позади Павла происходило какое-то действо, таинственное, но понятное ей, и только ей интересное.
   Затушив окурок в консервной банке, она достала из сумки его рукопись, положила на стол, медленно произнесла:
  -- А ты настоящий гений...
   Сердце у Павла екнуло, и будто какая-то сила приподняла его над этой обыденностью, а в мозгу ни с того ни с сего вспыхнула строчка из ее стихотворения: - "Кровавым огнем полыхали закаты..." И от этого стало тревожно и хорошо.
   Проводив ее, он еще долго стоял в дверях. Ветер швырял в лицо пригоршни мягких теплых снежинок, было тревожно, как перед землетрясением, и от этого почему-то хорошо, и не хотелось уходить в уютное, привычное тепло слесарки.
   На следующий день он купил в подземном переходе у парня "кавказской национальности" огромный букет последних осенних цветов - пышные белые шары на крепких стеблях, и пошел на день рождения. К его удивлению в квартире, отделанной с претензией на оригинальность, присутствовало литобъединение почти в полном составе. Игнат Баринов, уже хорошо "принявший на грудь", с неподражаемым изяществом травил похабные анекдоты. Смеялись все, даже чопорная мать Люси, женщина моложавая и довольно импозантная. Весь стол был заставлен банками с гвоздиками. Оказывается, широкая душа Юрка-ахинист, притащил их целую охапку, то ли пол сотню, то ли сотню. Отец Люси, мужчина огромного роста, но с фистулой в горле, что-то пытался втолковать Григорию, хрипя и свистя. Григорий курил сигарету, глубокомысленно кивал, что-то пытался говорить, но диалог явно не клеился.
   Музыкальный комбайн принялся выдавать томное танго Оскара Строка. Павел подошел к Люсе, протянул руку, но она резко отстранилась от него. Тогда он взял ее за руку и потянул на середину комнаты. Она зло сверкнула на него глазищами, вырвала руку и подошла к Игнату. Тот с готовностью вскочил, она буквально повисла на нем, прижимаясь всем телом, извиваясь в такт музыки. Павел некоторое время изумленно смотрел на нее, не понимая, что произошло, потом вернулся за стол. Юрка налил ему полный фужер вина, весело оскалился:
  -- Давай! За прекрасных дам...
   Осушив полфужера, Павел по своему обыкновению принялся наблюдать. Несмотря на то, что танго кончилось, Люся продолжала откровенно вешаться на Игната, Юрка медленно наливался вином, остальные были заняты разговором друг с другом. Короче говоря, застолье было пущено на самотек. Мать Люси откровенно скучала, отец, в обществе Григория, уже допивал бутылку коньяку.
   Наконец Павел улучил момент, когда Люся оказалась одна, подошел к ней, спросил:
  -- Что случилось? Что это с тобой? Ты ж сама меня позвала... К тому же первая предложила дружить...
   Она обожгла его злобным взглядом, бросила сквозь зубы:
  -- Отцепись... Можешь валить отсюда, я никого не держу...
   И опять направилась к Игнату, который как раз пытался выпить на брудершафт с ее отцом.
   Григорий отплясывал с подругой Люси, пышноволосой блондинкой. Отец Люси мрачно опрокидывал одну стопку за другой, не обращая внимания на то, что жена буквально прожигала его взглядом.
   Застолье кончилось мгновенно: мать Люси поднялась из-за стола, подошла к музыкальному комбайну, выключила его, и тоном, не терпящим возражений, заявила:
  -- Время позднее, пора расходиться!
   И стояла у комбайна, оглядывая компанию непреклонным взглядом, пока все, даже и те, кто "хорошо принял", не засмущались и не потянулись в прихожую. Все испытывали неловкость из-за того, что их так бесцеремонно выперли.
   Люся с подругой пошли провожать гостей до остановки. Все как-то быстро исчезли, попрыгав в автобусы и троллейбусы, не задержавшись ни на минуту, чтобы поболтать, на остановке остались только Люся с подругой, да Игнат с Павлом. Игнат без остановки травил анекдоты, Люся беспрестанно смеялась, подчеркнуто игнорируя Павла. Он топтался рядом с теплой компанией, тоже пытался острить, но на него никто не обращал внимания. Чувствовал он себя ужасно глупо, будто принц крови, которого пригласила принцесса на свою коронацию, но его дальше псарни не пустили и накормили отбросами с королевского стола вместе с псарями. Мерзли уши, ноги, холод забирался под куртку. Наконец ему надоело все это, и он прыгнул на заднюю подножку отходящего троллейбуса. Пока двери не закрылись, он смотрел на Люсю, но она так и не поглядела в его сторону, будто его никогда не было. Окончательно сбитый с толку, он глубоко вздохнул, и как бы отбросил, оттолкнул от себя все, происходившее в этот вечер. Не особенно-то получилось, откуда-то из потаенных глубин сознания вновь всплыли невыносимая тоска и поистине физическая боль, которые он испытывал почти всю зиму после разрыва с Ритой.
   Последующие несколько дней он места себе не находил; он не мог работать, не мог спать, каждая ночь для него становилась нескончаемой пыткой. При этом Ольга как обычно ничего не замечала, безмятежно дрыхла, разметавшись под пуховым одеялом. Если спалось, то спалось здорово в промерзшей квартире под периной! Слава Богу! Анна Сергеевна выходила перед самыми морозами уже самосвал угля. Однако вагон с углем видимо где-то долго простоял под осенними дождями, уголь смерзся в огромные глыбы. Павел два дня махал киркой и кувалдой, чтобы только довести эти глыбы до размеров печной дверцы, потом перекидывал уголь в сарай. За этой работой его и отпустили боль и тоска. В квартире, наконец, стало тепло, а потом и соседи завезли уголь. Как водится, после угольной работы, собрались возле пышущей жаром печки, только на водку денег не нашлось, кто-то достал полутора литровый пластиковый баллон самогонки. Женщины благодушно смотрели сквозь пальцы на такой "беспредел", даже закуски соизволили выдать, так что пир получился знатный. В эту ночь Павел впервые за неделю спокойно уснул и проспал до утра, не просыпаясь. Проснувшись утром, освобождено вздохнул и, наскоро позавтракав, уселся за пишущую машинку. Все хорошо, что хорошо кончается, сказал про себя.
   На дежурстве тоже все было в полном порядке. Никаких заданий от механика, никаких признаков аварий, ровно гудел насос, над головой, в ванне бассейна, плескался счастливый народ, у которого были деньги на такое удовольствие, как большое количество теплой воды в морозы. Павел достал тетрадь, сел за стол и тут услышал, как хлопнула входная дверь. Он вышел из слесарки, поглядеть, кого принесло, и увидел Люсю. Она стояла, прислонившись к стене возле двери, пачкая известкой свою дешевенькую шубку и виновато смотрела на Павла.
  -- Здравствуй... - проговорил он после долгой паузы.
  -- Здравствуй... - проговорила она, поглядывая на него исподлобья.
   Он переступил с ноги на ногу в полнейшем замешательстве, в конце концов пригласил:
  -- Пойдем в слесарку, тут слишком шумно...
   Она пошла за ним. В слесарке села на диван, расстегнула шубку, закурила. Он сидел на стуле, не зная, с чего начать разговор, и надо ли его вообще начинать. Она курила, уставясь в одну точку, будто что-то видела за стеной, какой-то потусторонний мир. И вдруг заговорила, совсем не о том, о чем он ожидал:
  -- Как бы я хотела, чтобы меня кто-нибудь полюбил так же, как Краснов - Риту... Если бы кто-нибудь увез меня из этой гнусной страны!..
   Павел проворчал хмуро:
  -- Россия вовсе не гнусная, в ней всего лишь правители гнусные...
   Она не слушала:
  -- Мне Юрик рассказал, как она перед отъездом пришла на берег, разулась, и босиком прошла по воде, чтобы навсегда запомнить нашу реку... А дело-то в октябре было... А потом, в Москве, когда уже была готова виза, она босиком бродила по опавшим листьям в Нескучном саду... Юрка их провожал. Он был с ними до последнего дня...
   В Павле вдруг поднялось раздражение:
  -- Юрка всегда кого-нибудь провожает, сопровождает или встречает... А она всегда была актрисой, всегда работала на публику, даже если зритель всего один! И тут для нее важен был не сам отъезд. А процесс отъезда! Никто их не гнал из России, потянулись за сытой жизнью, ну ехали бы себе без театральных эффектов. Тоже мне, эмигранты первой волны... Те из-за своих убеждений уехали, да и реальная опасность для жизни была, а не за дешевой американской жратвой... Я вот нахожусь в глубокой потенциальной яме; у меня нет собственной квартиры, как у Краснова с Ритой, которую можно было бы продать и выручить деньги на билет, и на первое время в Америке, но даже если бы у меня была возможность уехать, я все равно бы не поехал... - Павел замолчал, постаравшись задавить в себе раздражение.
  -- Ты так говоришь потому, что она тебя бросила, - Люся произнесла это серьезно, с расстановкой.
  -- Я так говорю потому, что так думаю. А бросила она меня совершенно справедливо. Я ведь не собирался ломать ради нее всю свою жизнь, я, понимаешь, недостаточно крут, чтобы быть ее мужем... И вообще, я тебя не ждал, да и, честно говоря, не думал, что ты еще хоть раз придешь...
  -- Ты оби-иделся!.. - протянула она таким тоном, будто до нее только что дошло. - Да я так себя вела, чтобы никто не догадался, какие у нас отношения, чтобы подумали на Игната...
  -- По-моему твоему отцу вообще наплевать, какие и с кем у тебя отношения... - пробормотал Павел растерянно.
  -- А вот и не наплевать! Он меня жутко ревнует...
  -- Ну-у... поревнует да привыкнет...
  -- Нет, ты не понял, он меня ревнует по-мужски...
  -- Ну, знаешь... - Павел растерянно оглядел ее. - А не пора ли ему в таком случае в дурдом?
  -- Вовсе не пора. Он мне не отец, а отчим...
   Она замолчала, прикуривая новую сигарету. Повисло неловкое молчание. Павел в совершеннейшей растерянности не знал, что сказать, и как себя вести дальше. Сделав несколько затяжек, она сказала:
  -- Ты отлучиться можешь?
  -- Могу, конечно... Только не надолго, на час-полтора...
   Тоном, не терпящем отказа, она заявила:
  -- Я выпить хочу.
   Павел с минуту ошарашено смотрел на нее, наконец, спросил глупо:
  -- А-а... чего?
  -- Лучше - водки.
  -- Ну, хорошо, я схожу... - пробормотал он потрясенно.
   Быстро одевшись, он пошел к двери, в дверях обернулся, сказал:
  -- Ты запрись изнутри, и не открывай, если станут стучать. Хотя, в это время в машинное отделение никто не заходит.
   Он торопливо дошел до ближайшего магазина, у водочного отдела замешкался; никак не мог решить, что взять, пол-литра, или ограничиться чекушкой? В конце концов, плюнул, решил, что и ему не мешало бы напиться, потому как нервы пришли в полнейший раздрай и к тому же сознание затопляло непонятное беспокойство, временами переходящее в безотчетный страх.
   Он постучал в двери слесарки, крикнул, что это он. Она открыла почти сразу, будто стояла за дверью. Он поставил бутылку на стол, сказал виновато:
  -- Вот только с закуской у меня не густо...
  -- Ничего, хлеб есть и ладно...
   Он разлил по первой, на сей раз поровну. Она подняла свой стакан, сказала:
  -- За нас с тобой, за нашу дружбу... - и одним глотком проглотила водку, даже не поморщившись.
   Взяла сигарету, глубоко затянулась, облегченно, с легкой улыбкой выпустила дым, Поглядела на Павла заблестевшими глазами. Он опрокинул стакан, посидел, прислушиваясь к обжигающему комку, катящемуся по пищеводу, отломил хлеба, пожевал, сказал:
  -- Ты водку пьешь, как воду. Когда успела научиться при такой строгой маме?
  -- А я и анашу пробовала, - безмятежно откликнулась она. - Как-то накурилась на одной хазе, собралась домой идти, а из комнаты выйти не могу; весь дверной проем паутиной заплело, а посередине паук сидит, во-от такой... - она показала рукам, какой именно паук.
   Действительно, увидя такого паука в дверь не пролезешь. Она кивнула на бутылку:
  -- Давай, еще по одной...
   Павел разлил водку, она, уже явно растягивая удовольствие, принялась пить маленькими глоточками, в промежутках глубоко затягиваясь. Глаза ее вдруг странно заблестели, она больше не смотрела в пространство за спиной Павла, а смотрела теперь не отрываясь на него, щеки ее раскраснелись, дыхание ускорилось. Павел, мучаясь от неловкости, жевал хлеб. Она тихо сказала:
  -- Я докажу тебе, что только с тобой хочу быть... - и принялась стягивать свитер. Стянула, оставшись в белой футболке, раздраженно прошипела: - Ну, и долго ты сидеть будешь истуканом?..
   Павел сорвался с места, обогнул стол, схватил ее на руки, перенес на диван. Она с совершенно пьяной улыбкой уже стягивала с себя футболку. Он еле успел запереть дверь, а она уже сидела на диване без лифчика. Впрочем, его на ней, кажется, вообще не было. Краем мужского сознания Павел отметил, что грудь у нее безупречна - две почти правильной формы выпуклости. Но что-то его останавливало, что-то мешало опрокинуть ее на диван. И тут он сообразил - возраст! Он ведь более чем в два раза старше нее. Но она сидела, полуголая и беззащитная, блестящими жаждающими глазами глядя на него. Преодолевая в себе остатки сопротивления, он медленно стянул с нее толстые шерстяные гамаши, она с готовностью опрокинулась на диван, и он, все еще не избавившись от внутреннего сопротивления, погрузился в нее, как в теплую воду тропического моря. Диван не успел скрипнуть и пяти раз, как вдруг она пронзительно и сладострастно застонала. Так повторилось несколько раз, стонала она все пронзительнее, все громче, и вдруг закричала, потом захрипела и тут же замерла. Павел подскочил, зашептал испуганно:
  -- Ты что? Что с тобой?..
   Она приоткрыла глаза, слабым голосом спросила:
  -- Где я? - Павел облегченно рассмеялся.
   Она широко, счастливо улыбнулась, прошептала:
  -- Никогда, ничего подобного не испытывала... Гос-споди!.. Это потрясающе... Мне никогда так хорошо не было... Я люблю тебя... Люблю... - голос ее замер, казалось, на самом пределе страсти.
   Павел ощутил себя на седьмом небе от счастья, так хорошо ему не было с тех самых нескольких недель с Ритой; когда был жаркий май, они взбаламутили весь город, готовя митинг в защиту гласности, демократии и перестройки. Литобъединение будто в полном составе с ума сошло, все будто впали в транс; бегали по вузам, творческим организациям, агитируя за митинг, а по вечерам встречались на квартире у Риты, пили водку, не пьянея, и обсуждали то, что делалось в стране, и все яростно жаждали перемен, и безумно хотелись, чтобы перемены начались сегодня же, сейчас. Потом все расходились, а Павел оставался с Ритой...
   Павел лежал на жестком, грязном, бугристом диване, голая и совершенно беззащитная Люся, сидя рядом по-турецки благостно курила сигаретку. Павел не был гигантом секса, но встать и одеться, пока она сидела голая, ему показалось бестактным. Но тут она докурила, мягко и плавно, как разнежившаяся кошечка, прилегла к нему на грудь, прижалась губами к его губам, он ответил, как мог горячее, но тут же почувствовал, что дальше этого дело не пойдет. Не отрываясь от его губ, она гладила его по груди, по животу, движения руки становились все резче, все нетерпеливее, рука спустилась ниже... Она оторвалась от его губ, спустилась ниже и он почувствовал ее губы в самом неожиданном для себя месте, она задрожала, стиснула до боли его ногу своими изящными пальчиками, которые привели его в восторг еще при первой встрече, сделала несколько энергичных сосательных движений, и тут поистине бешеная страсть накрыла его. Она торопливо, как амазонка жеребца, оседлала его и потом часа три извивалась на нем, прыгала, временами пронзительно и сладострастно кричала. Когда он, наконец, кончил, она еще долго лежала на нем, шепча:
  -- Боже мой... Боже мой... Что ты со мной делаешь... Я же могу умереть под тобой... Любимый мой... Ты великолепен... Господи, я всю жизнь мечтала о таком мужчине... Ты нежный, мягкий... и в тоже время сильный... О, Господи! Как ты силен...
   Павел не стал поправлять ее, что это он может запросто умереть под ней, он чувствовал себя штангистом, поднявшим рекордный вес, или альпинистом, одним духом покорившим Эверест. Никогда в жизни с ним такого не было. Самое большее, на что решилась Рита на вторую ночь, когда еще пребывала в первом восторге от него, это поцеловать самый кончик, и то он тогда показал ей класс. Для Ольги он готов был все сделать, но она никогда себя так не вела, наоборот, нарочито холодно, частенько ссылаясь на усталость, вообще отказывала ему, чем вызывала у него приступы бешеного раздражения.
   Люся с видимым сожалением оторвалась от него, закурила, сказала с усталой грустью:
  -- Надеюсь, ты понимаешь, что ты у меня первый? - Павел чуть не расхохотался гомерическим хохотом, однако, сумел сдержаться, а она продолжала с самым серьезным видом: - Мне мать настрого запретила всякую половую жизнь до совершеннолетия. Гос-споди! - она закатила глаза. - Как мне хотелось трахаться! Я буквально на стену лезла...
   Павел спросил с самым невинным видом:
  -- А где ж ты научилась такой изощренной технике?
  -- Чисто теоретически подготовилась, - проговорила она серьезно.
   Павел слегка подивился про себя, зачем это ей понадобилось так глупо врать? Подумаешь! Трахается лет с пятнадцати... Ну трахали ее всякие сопляки, толком не протрахивали, только распаляли желание, отчего она и на стенки лезла...
   Павел ровно две недели был на седьмом небе от счастья, отдыхал только дома, Ольга ни о чем не догадывалась по своему обыкновению. Павел ссылался на то, что в бассейне много работы, он не спит ночами и сильно устает. В промежутках между дежурствами они с Люсей ходили в кино, просто бродили по берегу реки, если дни были не слишком морозными. Но вот она как-то пришла к нему на дежурство, однако, раздеваться не стала, сидела на диване, жадно куря сигарету и сосредоточенно вглядываясь куда-то в стену. Наконец резко, раздраженно, ткнула окурок в консервную банку, вскочила и бросила с высокомерной брезгливостью:
  -- Прощай!
   Он вскочил, изумленно уставился на нее, все внутренности будто оборвались и разом ухнули в кипяток:
  -- Э-э... Как - прощай? В каком смысле?..
  -- В таком... Я ухожу...
  -- Куда?..
  -- Ухожу и все! Разлюбила я тебя. Тоже мне, гений - одиночка... Бывай... - она помахала рукой и шмыгнула в дверь.
   Он догнал ее возле входной двери, обхватил сзади, мягко стараясь удержать, но она резко вырвалась, оттолкнула его, зашипела злобно:
  -- Отцепись! - и выскочила на улицу.
   Он не побежал за ней, совсем глупо было бы выяснять отношения на глазах у толпы людей, как раз в бассейн густо шли обладатели платных абонементов. Он медленно вернулся в слесарку, сел на диван, машинально достал рукопись из сумки, но строчки плясали перед глазами, смысл ускользал.
   Снова накатила жуткая, звериная, непереносимая тоска. Наверное, от такой тоски волки воют на луну черными осенними ночами... Дня три он был сам не свой, опять не спал ночами, опять было ощущение, будто в кишках засел острый зазубренный крючок, и кто-то плавно, ненавязчиво, но и, не ослабевая натяга, тянул за невидимую леску. Он пришел в литобъединение, тихонько сидел на своем месте, не ввязывался в разговоры. Люся тоже была здесь, сидела, уставясь в пол, и грызла ногти. В перерыве вместе со всеми курила в курилке, чему-то смеялась, Павел видел ее через открытую дверь, и было ему невыносимо больно. Мучительно жаль было того, что она больше не будет извиваться под ним, сладострастно стонать и шептать слова любви горячечным шепотом...
   Когда расходились, она, будто ненароком, оказалась возле Павла. Он шел, сосредоточенно уставясь в снег под ногами, и с замиранием сердца ждал, что будет дальше. Она вдруг жалобно сказала:
  -- Мне плохо и тоскливо без тебя...
  -- Ты же попрощалась насовсем... - обронил он сумрачно.
  -- Не знаю, что на меня нашло... Паша, ну я вдруг разом тебя разлюбила! У тебя разве так не бывало?
  -- Я слабый человек, у меня так не бывало... Уж если я полюблю, то полюблю навек... - он вдруг осекся, поймав себя на том, что говорит об Ольге, но при этом страстно и самозабвенно любит и Люсю.
   Черт! Разве так бывает? Мысль мелькнула и исчезла, оставив неприятное ощущение раздвоенности. Люся после паузы вновь заговорила:
  -- Я вдруг подумала, что у нас с тобой ничего хорошего не получится, и решила порвать, сразу и насовсем. А то потом, боюсь, уже не получится...
  -- Зачем же рвать то, что фактически еще и не начиналось? - промямлил он нерешительно. - Тебе же хорошо было со мной? Зачем же нарочно делать себе плохо?
  -- Я не знаю... - протянула она растерянно, и вдруг, не обращая внимания на редких прохожих, прильнула к нему и потянулась губами к его губам.
   Потом были еще недели две или три какого-то горячечного безумия. Павел не понимал, что с ним, он будто жил последние дни, до безумия хотелось испить все до капли, и каждый день казался последним. Потому что на Люсю находило частенько; она становилась рассеянной, даже, на его взгляд, нарочито рассеянной, отвечала невпопад, иногда на долго замолкала. Когда он спрашивал, что случилось, она с нарочитой беззаботностью отвечала, что все хорошо, все отлично, и что она безумно счастлива. Но как-то ей так ловко удавалось показать всем своим видом, нарочито бодрым тоном, что вовсе не все хорошо, а даже наоборот, что за ближайшим углом стоят не менее пятерых убийц с веревками, ножами и мешками, чтобы ее несчастную убить, зарезать, сунуть в мешок и утопить. Но она не хочет об этом говорить своему любимому, чтобы его лишний раз не нервировать.
   Этот кошмар для Павла тянулся больше года; Люся "уходила от него навсегда" раза по два-три в месяц. При этом каждый "уход" сопровождался бурными сценами, иногда прямо на собраниях литобъединения. Это всегда начиналось неожиданно для Павла: Люся могла прийти с ним на какую-нибудь пирушку, и вдруг ни с того ни с сего начать в буквальном смысле вешаться на кого-нибудь другого, или липнуть. Короче говоря, выглядело это всегда мерзко, к тому же она тут же начинала всячески демонстрировать свое пренебрежение к нему, оскорбляла, и всем жаловалась, что он ее непременно убьет, если ее не проводит кто-нибудь домой. Естественно, у ее нового избранника хвост распускался, как у павлина и на Павла он тут же начинал смотреть волком. Каждый раз, когда она начинала прощаться навсегда, у Павла все внутри обрывалось, он не спал несколько ночей подряд, пока она вновь не возвращалась, притихшая и благостная. Еще болезненнее он переносил унижения, которым она его время от времени подвергала прилюдно, хотелось биться головой о стену, или ее придушить.
   После года дрессировки Павел было уже научился спокойно переживать ее "уходы навсегда", но однажды, после очередного прощания, она вдруг явилась на следующее же его дежурство. Села на свое любимое место в уголке дивана, закурила. Павел невозмутимо ждал, даже с некоторым любопытством, как она начнет обосновывать свое очередное возвращение, и как будет оправдывать предшествующий "уход навсегда". Но она вдруг ровным и холодным тоном сообщила:
  -- Меня отчим изнасиловал...
  -- Ка-ак?! - Павла будто током по кишкам садануло.
   Задыхаясь, он смотрел на нее, не в силах слова вымолвить и из самой глубины души поднималась волна жалости и нежности. Она вымученно улыбнулась, пожала одним плечом и сосредоточенно затянулась.
  -- Я к тебе пришла потому, что мне не к кому больше идти. Мать узнает - убьет меня... И некому за меня заступиться...
   Павел вскочил, вскричал:
  -- Да если только в этом дело, я прямо сейчас пойду и морду ему набью!
   Она вдруг брезгливо поморщилась:
  -- Ну, чего ты так расстроился? Не совсем он меня изнасиловал... Не справился... Я сказала, что матери все расскажу, если он мне шубу не купит. Он мне ее в тот же день купил. Из-за этого мать сама что-то заподозрила, но расспрашивать не стала, а предложила мне переселиться в бабушкину квартиру. Так что, через пару дней прошу в гости...
   Павел облегченно вздохнул, рассмеялся:
  -- Ну и шутки у тебя...
  -- Какие уж тут шутки... - она ткнула окурок в банку и принялась деловито стягивать с себя свитер.
   Следующие две недели прошли безмятежно. Правда, Люся перестала появляться в бассейне, зато к ней запросто можно было прийти домой. Как-то Павел привычным маршрутом прибыл на седьмой этаж "малосемейки" с бутылкой вина и закуской, доступной его зарплате. На диване, свидетеле десятка безумных ночей, сидел по-турецки Игнат Баринов. Люся сидела рядом в кресле, благостно смоля сигаретку. Павел выложил закуску, откупорил бутылку с вином, которую они неспешно, в молчании распили на троих. Поскольку выпивка быстро кончилась, он ждал, что Игнат соберется и уйдет, но он не проявлял ни малейшего желания слезать с дивана. В конце концов, Павел дождался момента, когда Люся пошла на кухню, заваривать кофе, пошел за ней, встал рядом у печки, сказал:
  -- Время позднее, намекни Игнату, что пора расходиться...
   Она, томно поглядывая на него невинными глазками, ответствовала:
  -- А почему это Игнат должен уходить?
  -- Как это?!. - опешил он.
  -- Видишь ли, Паша... - раздумчиво затянула она, - я поняла, что ты мне не пара. Ты бездарь и графоман, мне совсем не интересно с тобой. Я ухожу к нему...
   Павла будто волной кипятка обдало; обида, унижение, темная злоба, все вместе смешалось, тьма затопила разум, бешено захотелось врезать ей кулаком по детски невинному личику, а потом выбросить в окно Игната. Но тут же, будто электричество от него отключили, навалилась обморочная слабость, воля, будто кисель из разбитой чашки, растеклась в мерзкое, вязкое отчаяние. Он тихо промямлил:
  -- Как же так?.. Я же люблю тебя... - в этот момент он и сам этому верил.
  -- А я тебя больше не люблю! Он гений! Настоящий поэт; горячий, безрассудный... А ты холодный, рассудительный, расчетливый, как Гобсек...
   Прихватив кофейник и две чашки, она направилась в комнату, равнодушно обойдя Павла. Придя в себя, он вернулся в комнату. Игнат с Люсей пили кофе, подчеркнуто игнорируя Павла, в полголоса обмениваясь какими-то "умными" фразами о поэтическом творчестве. Чувствуя себя оплеванным с головы до пят, Павел сидел в кресле и не знал, как поступить. Он понимал умом, что надо уходить, но вот так просто подняться и уйти - у него не было сил. Игнат изредка бросал на него победные взгляды.
   Люся ушла на кухню, там зашумела вода в раковине. Игнат задумчиво курил. Затушив окурок в пепельнице, он тихо сказал:
  -- Пашка, будь мужиком, ты ж понимаешь, что ты тут лишний...
   В душе Павла вдруг мимолетно вскипела злость:
  -- Игнат, ну ты ж понимаешь, что значит быть настоящим мужиком? - Павел смотрел на него, выжидательно усмехаясь.
  -- Пашка, не выступай. Я прошел "спецуру" и мне раз плюнуть заделать тебе козу...
   Павла это заявление рассмешило, но он и виду не подал. Он мог в полминуты завязать Игната морским узлом вместе с его "спецурой". Но это было бы совсем бессмысленно, да и глупо, в конце концов. Все станет значительно хуже, гнуснее, глупее. И так уже состояние - будто в выгребной яме искупался... Он медленно проговорил, глядя Игнату в глаза:
  -- А знаешь, может оно и лучше... Мне смертельно надоели ее закидоны. Пусть теперь тебе нервы помотает, дерьмом тебя помажет. Так что не стесняйся, лезь в ее пи... вместе со своей "спецурой". Там она тебе здорово пригодится, - он резко поднялся, вышел в прихожую, схватил куртку и вышел вон.
   На улице глубоко вздохнул, несколько раз повторил:
  -- Ну, вот и хорошо, вот и, слава Богу...
   Однако трудно было себя убедить, что все хорошо, но в глубине души он сознавал, что, в конце концов, несмотря ни на что, - слава Богу!
   Дней через пять он стал нормально спать, а потом и тоска начала помаленьку отпускать. Правда, все не проходил мучительный стыд из-за пережитых унижений. Даже стыдно стало появиться на собрании литобъединения. Ведь все были свидетелями его идиотского положения. Но, в конце концов, и это забудется...
   Очередное собрание литобъдинения состоялось через две недели. Люся явилась на собрание, но к Игнату не подсела, а села поближе к Павлу, и то и дело бросала на него тоскливые взгляды. Игнат ее демонстративно не замечал. Потом, после собрания, она сама подошла к Павлу, долго, путано, объясняла ему, что ошиблась, что приняла Игната не за того, кто он есть. Что он пустой, никчемный болтун и лицедей. Дело кончилось тем, что Павел вновь оказался в ее постели. Но в этот раз он ушел от нее в начале ночи. Автобусы уже не ходили, он шел через мост, когда его вдруг осенило:
  -- Господи! Да это же примитивная психологическая раскачка! - проговорил он вслух, останавливаясь у перил.
   Внизу расстилалась чистая, белая лента реки. В рассеянном свете звезд и фонарей снег казался неживым стерильным покрывалом, и эта ровная поверхность каким-то образом успокаивала готовые вновь сорваться в горячечную пляску нервы. Павел не мог поверить, что она сознательно раскачивала его чувства, как маятник, все более и более сильными толчками. Нет, все это она делала бессознательно! Властная мать с замашками фельдфебеля с детства изувечила ее психику, и вот теперь это приняло такие извращенные формы. Она не может просто жить, она чувствует дискомфорт в спокойной жизни. Ей обязательно надо доводить кого-нибудь до отчаяния, а потом она этим отчаянием питается, как вампир кровью жертвы, как наркоман своим зельем...
   Павлу от этого открытия сразу стало легко и спокойно; он освобождено рассмеялся и пошел домой, ежась от пронзительного ветерка, тянущего с реки.
  
  
  
   Павел невозмутимо наблюдал, как она бесстыдно демонстрировала свое новое пристрастие. Люсе видимо очень хотелось вызвать в нем прежнее отчаяние, но Павел вдруг с тоской вспомнил Вилену. Вот уж полнейшая противоположность! Цельная, благородная и щепетильная, целеустремленная. Как она любила его! И ушла потому, что любила...
   Интеллектуальный потенциал пирушки испарился так же быстро, как газ из пива, она превратилась в обыкновенную попойку. Люся уже бурно ссорилась с Герой, Григорий мирно спал на диване, свернувшись калачиком. Павел понял, что еще пара минут и в него вновь мертвой хваткой вампира вцепится Люся. Ему вдруг страстно захотелось проверить, что будет, если он сейчас уйдет? В кого она вцепится? Он вылез из кресла и направился как бы в туалет, но в прихожей изменил траекторию, прихватил куртку и выскользнул за дверь.
   Когда шел к остановке, его вдруг, как ледяной волной, накрыло ощущение чужого недоброго взгляда. Точь-в-точь такое же ощущение было, когда они шли с Виленой по горной тропе в Алтайском заповеднике, а за ними со скал наблюдал снежный барс, возомнивший, будто они идут по его следу. Павел не подал виду, что почувствовал, но принялся украдкой поглядывать по сторонам, и как бы ненароком оглядываться. Район был застроен исключительно двенадцатиэтажниками, к тому же весьма тесно, так что народу на улице было много, и Павел никак не мог понять, откуда возникло это колючее ощущение чужого взгляда в спину. Позади него маячило человек пять, навстречу валило еще больше с остановки, и вроде никто не смотрел в его сторону. Он постарался отделаться от этого противного ощущения, но оно не оставляло. На остановке он попытался разглядеть тех, кто дожидался транспорта, но было темно.
   В автобусе было полно народу и ощущение упорного взгляда в спину не проходило. Он попытался определить, кто за ним наблюдает, но не смог; все, казалось, были заняты своим делом, кто разговаривал с соседом, кто дремал, кто задумчиво смотрел в темное окно. В конце концов, Павел плюнул, обругал себя мнительным параноиком и попытался отрешиться от ощущения тревоги.
   Пока шел от остановки к дому, несколько раз резко оглядывался; позади маячили две неясные тени. Но, поди, разберись, кто это? Может, безобидные соседи пробираются домой, так же опасаясь каждого куста?
   Ольга уже спала. Павел подкрепился на кухне, чем Бог послал и пошел в спальню. На душе было гадостно, хоть он давно уже не заблуждался по поводу Люськи, но предвидел, что снова предстоит бессонная ночь. Раздевшись, он лег на свое место у стенки, вытянулся на спине, Ольга сонно повозилась, ткнулась носом в его плечо и вновь ровно засопела. Павел вдруг с интересом подумал, а рисковали ли они реально, литобъединение то есть и лично он, Павел, свободой и жизнями, устраивая митинг в поддержку гласности и перестройки? Не рисковали, конечно, ничем, но они ж этого тогда не знали! Была жива еще в памяти история с клубом любителей фантастики и его неформальным Президентом. Когда к власти пришел Черненко, вдруг неожиданно пришло распоряжение ликвидировать городской клуб любителей фантастики, много лет безмятежно функционировавший при городское библиотеке. Когда клуб ликвидировали, с его Президентом случилась вовсе темная история: он вдруг исчез, и лишь через три дня нашелся в городском морге. Врачи констатировали - сердечный приступ. Это у здорового-то парня в двадцать четыре года?! Потом начались обыски у членов клуба. Следователи накопали криминала аж на целый год для троих членов клуба. Дело в том, что ребята как могли переводили зарубежную фантастику, перепечатывали от руки на пишущих машинках, лишь бы только прочитать то, ужасно буржуазное и растленное, о чем писала литературная газета. Эти перепечатки явственно попахивали самиздатом и при хорошей партийной натяжке тянули на криминал.
   С тех времен прошло меньше четырех лет. В весну восемьдесят восьмого вдруг показалось, что все повторяется, казалось, что навсегда покончено и с гласностью и с перестройкой. Даже во времена темного черненковского террора никто не тронул фрондирующее молодежное литобъединение при молодежной газете, а тут вдруг с наглой бесцеремонностью ликвидировали ставку руководителя, из помещения редакции выгнали. Для Павла это было сильным ударом. С детства не слишком-то коммуникабельный, он все же нуждался в общении. В подвале плавательного бассейна, где он проводил десять суток в месяц, общаться было решительно не с кем. Разговоров о литературе с Ольгой у Павла как-то не получалось. Как любая дама с высшим образованием она много читала, но давать ей читать свои вещи Павел не решался. Он трудно сходился с людьми, поэтому близких друзей у него не было. К тому же он не был любителем выпить, поэтому и приятелей с собутыльниками у него не было тоже.
   Весна пока что улыбалась только днем, солнышко пригревало, снежные валы по обочинам стали грязными и ноздреватыми. Ночами, однако, прижимали колючие морозцы. Потеряв связь с товарищами по литературному объединению, Павел частенько стал испытывать острые приступы тоски и одиночества. В подвале, культуристической "качалке", тоже не шибко-то пообщаешься. Чтобы не стать всеобщим посмешищем, надо ко всему относиться легко, вовремя рассказать анекдот, посмеяться незатейливой шутке. А у Павла положение было вовсе сложным, он был самым старшим, и при этом очень мало поднимал, естественно, по понятиям здоровяков-культуристов. Так что приходилось всеми силами сохранять имидж сурового ветерана, изломанного травмами, но не сдающегося натиску лет.
   В один из приступов тоски, бесцельно бродя по городу, Павел оказался у входа в помещение Союза писателей. Мучительно хотелось зайти, но навалилась непонятная робость, он топтался нерешительно у крыльца невзрачного особнячка, когда открылась дверь его и появился сияющий как бляха новобранца, неунывающий весельчак и приятель всех пишущих Юрка-ахинист.
  -- Пашка! - весело вскричал он. - Ты что, в лито пришел?.. - Павел неопределенно пожал плечами. - Да нечего тут делать! - он встряхнул тощей папкой. - Меня отфутболили, сказали, что с этой прозой только в сортир ходить...
  -- Ну, так прямо и сказали?.. - выразил вежливое сомнение Павел
  -- Ну-у... примерно так и сказали... - смягчил позицию Юрка.
  -- А что там за литобъединение? - спросил Павел осторожно.
  -- Да вот, организовали в срочном порядке в противовес нашему... Всякие мальчики и девочки, пишущие беспомощные стишки и рассказики... Нечего тут делать! - повторил он решительно. - Пошли лучше к Ритке, там сейчас все наши собираются...
   В душе у Павла что-то дрогнуло. Когда-то он был весьма неравнодушен к Рите, но она вышла замуж за Сашу Галкина, и он все эти годы видел ее лишь мельком, в литобъединение она перестала ходить. Павел нерешительно поглядел в сторону автобусной остановки.
  -- Да ладно!.. - засмеялся Юрка. - Куда тебе спешить? Свободный человек... Пошли, тут пара остановок до ее дома всего.
   Желание повстречаться с прежними товарищами пересилило боязнь потревожить былую тоску и боль, и он направился вслед за Юркой к подруливающему к остановке троллейбусу.
   В двухкомнатной квартире на первом этаже панельной девятиэтажки ходил дым коромыслом. На журнальном столике стояли несколько бутылок водки, лежала спартанская закуска в виде мелко нарезанных кусочков черного хлеба и вареной колбасы. Стульев и кресел на всех не хватало, кое-кто устроился на паласе по-турецки, на разложенном диване сидело пятеро, а за их спинами безмятежно спал, а может, делал вид, что спит, Витька Краснов. В кресле у окна сидела Рита, подобрав под себя ноги, и задумчиво курила. Увидев Павла, она просияла и, гибко вскочив, кинулась навстречу, весело крича:
  -- Паша! Отшельник ты наш засушенный! Каким ветром тебя сюда занесло?..
   На мгновение крепко прижавшись к Павлу, она смачно чмокнула его в щеку, провела к своему креслу и, усаживая на низенькую банкетку рядом, "завлекательным" голосом, как только она одна умела, проворковала:
  -- Сегодня ты будешь моим мужчиной...
   Вытянув ноги, уперев их в мягкий подлокотник дивана, Павел проговорил нарочито серьезно:
  -- Дни и ночи нес меня по степи буран перестройки, этот ледяной, пронизывающий ветер коренных перемен... Как хорошо, после долгого пути в одиночестве, в ледяной пустынной степи, приземлиться у ног прекрасной дамы...
   Кто-то сунул ему в руку стакан с водкой, кто-то весело крикнул:
  -- Пашка! Ну где ж ты пропадал?...
   Ответа от него не ждали, а потому он и отвечать не стал. Виктор завозился на диване, как сомнамбула поднялся, обвел всех сонным и мутным взором похмельного ханыги, проговорил:
  -- Нашего полку прибыло... Гитару мне, господа, гитару...
   Виктор, разминая пальцы, взял несколько виртуозных аккордов, а потом запел мягким и приятным баритоном пронзительно-тоскливую балладу, как понял Павел по смыслу, на слова Галича:
  -- ... а Мария шла по Иудее...
   Жуткая, острая, как нож диверсанта, тоска пронзила Павла. Запрокинув голову, он вылил в рот теплую водку, глотая слезы, делая вид, будто сосредоточенно жует черствый хлеб, глотал, глотал и не мог проглотить жесткий, шершавый ком в горле. Кое-как справившись с собой, сморгнув с ресниц слезы, поглядел на Виктора. Тот, прикрыв глаза, пел. Лишь когда кончилась песня, Павел смог оглядеть компанию, все не шибко-то прислушивались к пению Виктора. Виктор вдруг врезал всей пятерней по струнам, вызвав мгновенно тишину, и совершенно твердым голосом заговорил:
  -- Послушайте, господа литераторы! Ну, надо же что-то делать... - видимо он продолжал разговор, возникший задолго до появления Павла. - Давайте купим побольше листов ватмана, нарисуем на них черные мишени, повесим себе на грудь и спину, и пройдем по улице Ленина...
  -- Ну, зачем мишени... - в полной тишине проговорил Павел, - это будет выглядеть, как глупая и мелкая провокация. Надо просто организовать абсолютно законно и официально митинг в поддержку перестройки и гласности. Свободный, демократический митинг... А что? Имеем право. Демократия у нас, или как?.. - он и сам не знал, зачем это сказал.
   Последние месяцы его преследовало ощущение, что все застыло, зависло в полной не подвижности, а душа жаждала перемен, душа ждала чего-то давно желанного, но непонятного и неизведанного, требовала хоть какого-то действия, тем более что перемены были громогласно обещаны. Павлу казалось, что эту неизвестность, эту невесомую махину достаточно лишь слегка подтолкнуть, и все покатится, с грохотом и гулом, все, наконец, изменится, главное, исчезнет эта жуткая, тоскливая неподвижность. Все изменится, и наверняка к лучшему. Потому что хуже того, что было, и того, что есть сейчас, невозможно представить. Будто все на свете замерзло: чувства, стремления, страсти, само желание жить замерло в ожидании жизни...
   Виктор, задумчиво перебрав струны несколькими аккордами, нерешительно проговорил:
  -- А что, в этом что-то есть...
   Звякнуло стекло о стекло - Григорий разливал водку. Взяв стакан рукой, с зажатой между указательным и средним пальцем сигаретой, Рита тихим, хрипловатым голосом принялась читать стихи. Все замерли, в тишине звучал только ее голос, будто голос языческой жрицы в полутемном храме...
   Павел не вслушивался в смысл, впервые за много месяцев его отпустила тоска одиночества, рядом, излучая тепло и какую-то электромагнитную энергию страсти, сидела Рита, комната была полна симпатичных ребят, и безумно хотелось, чтобы это не прекращалось.
  -- Рита, за то, чтоб осилить дорогу, которая нам предстоит!.. - крикнул Виктор, подняв стакан, воспользовавшись паузой, когда Рита прикуривала очередную сигарету.
  -- Дорогу осилит идущий... - кто-то вставил задумчиво и засмеялся.
   Этакая древняя банальщина вдруг показалась всем наполненной каким-то темным, загадочным смыслом.
   Опрокинув стакан, Рита затянулась сигаретой, проговорила в тишине:
  -- Завидую я Пашке. Он как верблюд; сжевал колючку, и шагает себе по пустыне... Но ехать на нем... Ведь он, шагая по раскаленным барханам, даже не заметит, что кто-то умер у него на спине от голода и жажды...
   Павла неприятно покоробило это желание Риты прокатиться на его спине, ощущение тепла и уюта разом испарилось, он хмуро проворчал:
  -- А почему это кто-то должен ехать на моей спине? Я предпочитаю, чтобы он шел рядом... - он тяжело поднялся, добавил с сожалением: - Мне идти надо, а то автобусы скоро перестанут ходить...
   Водка на него здорово подействовала, и он решил заглянуть в ванную, слегка освежиться водой. Выйдя из ванной, обратил внимание на легкое голубоватое свечение в спальне. Он шагнул туда и разглядел Сашу Галкина, слабо освещенного голубым мерцанием монитора компьютера. Павел попытался разглядеть редкую в то время игрушку, но было темно. На мониторе мерцали какие-то непонятные значки, английские буквы...
  -- Чего это ты здесь один?.. - спросил Павел, тараща глаза в полумраке.
   Сашка повернулся на вращающемся кресле, откинулся на спинку, улыбнулся устало:
  -- А, Пашка, здорово...
  -- Чего это ты тут сидишь? - глупо переспросил Павел.
   Сашка расслабленно свесил голову, заговорил медленно, будто обдумывая и взвешивая каждое слово:
  -- Понимаешь, каждому надо сделать выбор: или продолжать писать никому не нужные стихи и рассказы, или заняться реальным делом... Я свой выбор сделал. Вот, осваиваю компьютер, за этой техникой будущее.
  -- Послушай, но...
  -- Да нет, ты не так понял; ради Бога, пиши, кропай... Я ж не говорю, что ты пишешь плохо, я себя имею в виду. И я решил деньги зарабатывать. С помощью этой штуки скоро можно будет огребать ха-арошие бабки! - он пробежал пальцами по клавиатуре и Павел понял, что разговаривать с ним больше не о чем.
   Две недели прошли, будто в тумане. Писать Павел не мог, на дежурстве в бассейне не мог спать, по полночи плавал без остановок, как заведенный, от бортика к бортику. Как наваждение преследовал запах духов, смешанный с запахом водки и запахом разгоряченной женщины, и круглое колено, легонько, чуть-чуть, и как бы ненароком, упирающееся в бок. Он не знал, что в городе полным ходом идет подготовка к митингу в поддержку демократии и перестройки. Что к инициативной группе из литобъединенцев уже подключились активисты с промышленных предприятий, из вузов и мелких общественных организаций.
   Неожиданно Павел вспомнил, что у Риты должен быть день рождения. Он знал, что идти к ней нельзя, не следует, и вообще - глупость. Однако, кляня себя за безволие, купил букет роз на последние деньги и поехал к ней.
   Он медленно шел по тротуару, все еще колеблясь, пойти или не пойти, когда вдруг увидел на скамеечке у подъезда Риту и Виктора. Виктор пытался обнять ее, что-то быстро-быстро говоря при этом, а она слабо сопротивлялась. Понимая, что самым умным было бы повернуться и уйти, Павел, тем не менее, шагнул из темноты, весело проговорил:
  -- С днем рождения! - и протянул Рите роскошный букет роз.
   Рита раздраженно оттолкнула руки Виктора и, бросившись вперед, мгновенно угодила в объятия Павла, обожгла его губы быстрым поцелуем и потащила в подъезд. В квартире было, как и прошлый раз накурено, многолюдно и как-то по-особому, болезненно весело; кто-то танцевал, кто-то кому-то что-то горячо втолковывал, жадно затягиваясь сигаретой. На сей раз на Павла никто не обратил внимания. Рита закинула ему за шею руки и горячо шепнула:
  -- Сейчас будет танго Оскара Строка, изобрази, а? Ты же можешь...
   И правда, из двух динамиков стереосистемы, будто мед из опрокинувшейся банки, поплыл густой, страстный голос великого певца. И Павел принялся "изображать". Рита, не заботясь о собственной безопасности, в такт музыки опрокидывалась навзничь, высоко вскидывая соблазнительно обнажавшуюся ногу, а Павел надежно и ловко подхватывал ее, потом вел, сильно и властно прижимая к себе, и она, полузакрыв глаза, полностью отдавалась во власть его рук, не проявляя ни малейшего сомнения в его силе. Как-то так получилось, что Павел даже не заметил, что они танцуют вдвоем, остальные стоят по сторонам, заворожено глядя на эту вакханалию страстей. Рита подчинялась малейшему движению его рук, она даже как бы угадывала, какое движение он намеревался сделать, и Павел перестал видеть все окружающее: были только ее черные безумные глаза, ее упругоподатливое тело, ее запах - смесь духов, вина и разгоряченной плоти.
   Музыка прервалась, когда Рита висела на руке Павла, бессильно опустив руки. Приоткрыв глаза, она слегка поболтала ногами, прошептала:
  -- Боже, как ты силен...
   Павел осторожно опустил ее, подошел к журнальному столику, на котором, как и в прошлый раз размещалась скудная закуска и спартанская выпивка. Рита размашистым совершенно пьяным движением налила в два фужера водки, взяла один, другой подала Павлу и гибко завела свою руку за его, прошептала:
  -- На брудершафт...
   Павел проглотил водку, и сейчас же Рита всем телом как бы вжалась в него, прильнула губами к его губам, и он, ощутив ее жадные губы, ее исступленную страсть, будто на нее вдруг нахлынуло бесповоротное решение завтра умереть и не платить за сегодняшнее безумие, сдавил ее изо всех сил, она застонала, обвисая у него на руках, страстно впиваясь при этом в губы.
   В безумном угаре взгляд Павла вдруг выхватил Виктора, который, запрокинув голову, жадно выхлебывал полный стакан водки. Потом Павел, после черного провала в памяти, неожиданно обнаружил себя сидящим за столом на кухне, а в руке его была обжигающая чашка с кофе. Напротив него сидел Сашка и курил, отрешенно уставясь в темное окно. Павел жадно, обжигаясь, выхлебал кофе. Сашка выудил из-под стола бутылку, налил в два фужера, один пододвинул Павлу, сказал:
  -- Давай... За все хорошее...
   Павла вдруг резанула по сердцу острая жалость; когда-то Сашка писал неплохие стихи, его даже уважали в Союзе писателей, и прочили скорое вступление в Союз, предрекали большое будущее. И вот, неожиданно, он сломался. А может, и не сломался? Закралась предательская мыслишка. Может, так и надо? Заработать хорошие деньги, заслужить уважение, и вместе с ним - прочное положение... Впрочем, этот путь не для Павла. Каким образом увечный биолог в этой новой жизни смог бы заработать хорошие деньги?..
   Ради чего Павел в свое время пошел на принцип, высказал Гонтарю все, что о нем думает? Знал ведь, что доказать ничего невозможно... Гонтарь теперь ректор университета, а Павел - слесарь в плавательном бассейне и писатель - неудачник...
  -- Уйду я от нее... - вдруг тихо сказал Сашка.
  -- От кого?.. - спросил Павел машинально.
  -- От Ритки... Это не женщина, а наркотик, опиум... Она все силы вытягивает, все нервы... С ней жить невозможно, а без нее - вообще смерть... Я все больше и больше опускаюсь, деградирую... Еще чуть-чуть, и превращусь в ее сексуальную приставку...
   Павел чуть не закричал истерично: нет, она не такая!.. Ты все врешь... Но не закричал, выплеснул в рот водку, поперхнулся, закашлялся. Его вдруг сильно, невыносимо противно затошнило. Стены шатались, пол вздыбливался, норовя ударить его в лицо. Кое-как выбравшись в прихожую, он откопал свою куртку в груде одежды. На улице была сырая прохлада, откуда-то срывались капли, и глухо шлепали по асфальту дорожки. Он помедлил под козырьком подъезда. Мучительно хотелось обратно, вновь ощутить в руках гибкое, тугое, страстное тело... Но вернуться ему мешало чувство вины перед Сашкой и совсем не хотелось скандала с Виктором. Павел знал, что Виктор считает себя сильным человеком, и не в состоянии будет понять, что против Павла у него нет ни малейшего шанса. Дело может кончиться нешуточными увечьями. А самоутверждаться с шумом и гамом у Павла не было ни малейшего желания. Он медленно побрел к остановке, оскальзываясь на ледяных краях луж, хрустя ледком и жадно глотая сырой весенний воздух.
   Обстановка в городе быстро накалялась. По вечерам на важных перекрестках начали появляться усиленные патрули милиции с автоматами и в бронежилетах, которые всем еще были в диковинку. Это потом уже, когда демократия заматерела, бронежилет и автомат стали привычным атрибутом пейзажа. Даже в бассейн пару раз за ночь наведался милицейский патруль. Лейтенант, начальник патруля, обошел с Павлом все помещения бассейна, настойчиво расспрашивая, все ли в порядке, и нет ли посторонних подозрительных людей. Павел уверил его, что все в порядке, все спокойно, но осталось ощущение, что лейтенант не бассейн осматривал, а очень внимательно изучал его, Павла.
   Павел долго не выдержал, буквально на четвертый же день после дня рождения заявился к Рите. Обстановка в ее квартире была самой что ни на есть деловой; Рита печатала на машинке воззвания, Григорий с кем-то разговаривал по телефону, Игнат Баринов, явно с крепкого похмелья, дремал в кресле. Павел вдруг ощутил свою необходимость в том новом виде деятельности, которую развернули его товарищи, но с чего начать, он не знал. Отношения с Ритой отодвинулись на второй план, но влиться в новую бурную деятельность сходу он не мог. И от этого испытывал неприятное ощущение своей никчемности. Даже абсолютно аполитичные тренеры в бассейне, собираясь в машинном отделении перекурить между занятиями, и те толковали о подготовке какого-то мятежа, а Павел вот умудрился выпасть из столь развеселого шухера. А квартира все больше и больше напоминал штаб революции; трещала пишущая машинка, беспрестанно звонил телефон, приходили и уходили какие-то люди.
   Рита печатала воззвания, листовки, разъяснения о целях акции. Цели, на взгляд Павла, были туманными и, наверное, не совсем ясными самим организаторам. Просто - назрело! Надоело просто ждать чего-то, теряя то, что было. Надоело ждать "свободы слова, собраний, самовыражения". Все это было обещано, но власть предержащие почему-то не предоставляли. Наоборот, те, кто и раньше держал все в своих руках, набрали еще большую власть и силу. Крепло страстное желание разбежаться и шарахнуть в эту глухую стену собственным лбом: или прошибить ее, наконец, или разбрызгать свои мозги по ней...
   Послонявшись по квартире, в полной мере ощутив свою неприкаянность, Павел вызвался пойти в пединститут, в котором у него были знакомые, пойти в университет, в котором он когда-то работал, встретиться там с организовавшимися инициативными группами. И он сходил, встретился, переговорил, повстречал бывших своих друзей молодости, изрядно постаревших, обросших степенями и званиями, окунулся в свою прежнюю жизнь, и вошел, наконец, в бешеный ритм подготовки "мятежа". Его перестало заботить, что ни в одной инициативной группе не было четко сформулированных претензий, никто не знал, чего же он, конкретно, хочет? Его будто маховик захватил, раскрутил, и стряхнул в бешеный водоворот.
   Через несколько дней, - когда весна уже разгулялась вовсю, было тепло и парко, и весело бежали ручьи по улицам, - состоялось общее собрание инициативных групп по подготовке митинга в поддержку демократии и перестройки.
   Третий секретарь Обкома, в стареньком потертом костюмчике, и даже без галстука, терпеливо, на разные лады убеждал собрание, что все идет своим чередом, гласность и перестройка набирают обороты. Представители инициативных групп по очереди выходили на трибуну, говорили о своем, наболевшем, не слышали друг друга, не слышали секретаря Обкома, но и секретарь их тоже не слышал. У Павла крепло убеждение, что всем просто запредельно обрыдла эта жизнь, когда с экранов телевизоров и со страниц газет бухтят о коренных и кардинальных переменах, а становится все хуже и хуже. Везде все те же и все там же, а в магазинах уже и чаю не купить, и с сахаром проблемы, и эта, - Гос-споди ж ты ж боже ж мой! - эта невыносимая пустота вокруг, будто тебя, как таракана, импортной жвачкой приклеили к обрыву над пропастью: и висеть невмоготу, и отклеиться невозможно.
   Виктор Краснов неожиданно вылез на трибуну и толкнул такую речь, что сорвал бурю оваций. Павел заметил, как двое неприметных мужчин возле сцены оживленно обмениваются быстрыми фразами, провожая внимательными, изучающими и запоминающими взглядами спускающегося со сцены Виктора.
   После собрания бузотеры и надежа российской словесности отправились на свою штаб-квартиру. Долго, до глубокой ночи, пили, не пьянея, курили, не чувствуя дыма и говорили, говорили, говорил... О том, как здорово живется писателям "за бугром", ни тебе союзов, без вступления в который тебя никто печатать не будет, ни цензуры. Пиши, как Бог на душу положит, лишь бы читатели читали.
   Павел не прислушивался к разговорам, пил в меру, как всегда, и то и дело ловил на себе задумчивые Ритины взгляды. Виктор пел без остановки баллады, беря за основу стихи Галича, кого-то еще, и от баллад этих душа рвалась на части. По крайней мере, у Павла. Другие самозабвенно толковали о политике. Тут и там слышалось одно слово: Ельцин, Ельцин, Ельцин... Павел несколько раз видел по телевизору этого секретаря Обкома. И он был убежден, что секретарю Обкома перевоспитаться невозможно: он как был, так на всю жизнь и останется большевиком. И если уж решил в стране возродить буржуазный строй, то возрождать его будет большевистскими методами и способами, то есть угробит половину населения страны, а может и больше. Воспользовавшись паузой, когда Виктор на минуту замолк, отвлекшись на рюмку водки и кусочек колбасы, Павел проговорил:
  -- Ребята, поспорим, на что угодно, что через пять - семь лет вы на портреты Ельцина плевать будете?
   Повисла тягостная тишина, наконец, Слава, тихий незаметный толстячок, проговорил:
  -- Ну, Паша, ты дае-ешь... Вечно ты хочешь быть пооригинальнее...
   Григорий зло вперился в лицо Павла взглядом и медленно выговорил:
  -- Ты, Пашка, говори, да не заговаривайся...
   Павел огляделся, все смотрели на него осуждающе. Он пожал плечами, проговорил:
  -- Кое-каких философов надо читать...
  -- А ты много их прочел? - спросил насмешливо Игнат.
   Павел уклончиво проговорил:
  -- Доводилось.
   В его легенду не входило упоминание о высшем образовании и аспирантуре, а также самостоятельном штудировании вузовского курса физики и истории. Инцидент быстро исчерпался, только еще чаще стал упоминаться этот взлетающий с шумом и громом, как стратегическая ракета, политик новой волны.
   Рита все глубже затягивалась сигаретой и все отчаяннее и напряженнее о чем-то думала. Но тут Виктор глубоким бархатным голосом запел романс: - "Белой акации гроздья душистые..." И Рита, бросив окурок, расслабилась, взгляд ее стал спокойным и отрешенным, она принялась подтягивать Виктору тихим слабым голосом, не напрягаясь, будто плывя по течению.
   Словно предсмертная боль отчаянно билась внутри Павла, рвалась наружу, и он понимал, что в тот самый момент, когда она вырвется - ему конец. Виктор вдруг оборвал песню на середине фразы, бросил гитару на диван, и с закаменевшим лицом целеустремленно пошел из комнаты, через несколько секунд громко хлопнула входная дверь. Видимо все ощутили неловкость, вдруг заспешили, засобирались. Встать и уйти вместе со всеми, у Павла не было сил. Это было все равно, что из космического корабля выйти в вакуум без скафандра.
   Рита проводила гостей, вернулась в комнату, бесцельно прошлась от двери к окну и обратно. И вдруг, будто, наконец, решившись, быстро подошла к шифоньеру, вытащила стеганое одеяло без пододеяльника, одним движением раскинула его на полу, опустилась на него, уперлась рукам в пол, запрокинула голову и отчаянно простонала:
  -- Ну, иди же ко мне!.. - и уже лихорадочно помогая ему освобождать себя от одежды, договорила: - Терпеть не могу, когда диван скрипит...
   Потом они долго лежали в темноте и тишине. На транспортной магистрали заунывно и тревожно завывали троллейбусы. Почему-то днем их не слышно, отметил про себя Павел.
   Было еще несколько ночей тяжелой пряной страсти. Павел не спрашивал, куда делся Сашка вместе со своим компьютером, а Рита о нем не вспоминала. У Павла в мозгу засела дикая мысль; наверное, с его ощущениями могут сравниться ощущения омара, брошенного живьем в густой, соленый и пряный бульон.
   Время митинга все приближалось. Дня за четыре до назначенного срока кто-то похитил Виктора. Он шел к Рите, когда с ним поравнялась черная "волга", из нее выскочили трое крепких парней, скрутили Виктора, сунули на заднее сиденье и увезли. Все это видел Слава, который особого участия в организации митинга не принимал, но на явочной квартире бывал регулярно.
   Когда на "явку" пришел Павел, Рита билась в истерике на диване, Игнат Баринов пытался отпаивать ее водкой. С этого дня у Павла, да, наверное, и у всех остальных тоже, возникло ощущение, будто они стоят с завязанными глазами, на спинах нарисованы мишени. И надо делать шаг вперед, а впереди неизвестно что; может, желанная свобода, а может, пропасть, бездна, на неведомой глубине которой лежат кости тех, кто осмеливался протестовать до них.
   Еще через день Павел свалился с жесточайшей ангиной. Он лежал на кровати с сорокаградусной температурой, и явь мешалась с бредом. Ольга отпаивала его чаем с малиной, а Павел, уплывая в бред, вдруг начинал видеть на ее месте Риту. Почему-то говорил, говорил, говорил горячечным полушепотом, то, обращаясь к Ольге, то к Рите. О чем говорил, он так никогда и не вспомнил. Ольга вздыхала, и обтирала его влажным холодным полотенцем, с приятным ароматом уксуса. На несколько минут ему становилось легче, он лежал, медленно вдыхая тяжелый воздух, прислушиваясь к глухим ударам крови в висках.
   Когда Павел поднялся с постели и на подгибающихся от слабости ногах доковылял до Риты, все уже кончилось. Вообще - все! Город жил обычной рутинной жизнью, усиленные патрули с перекрестков исчезли, и на улицах было по-особому скучно и тоскливо, будто и не весна вовсе, а давно надоевшее всем бесконечное лето. Будто никогда не было лихорадочной подготовки "мятежа", да и, в общем-то, самого "мятежа" не состоялось. На стадионе собралось народу - тысяч десять, большинство, правда, пришли исключительно из любопытства, а не из политических соображений и тяги к демократии и свободе. Взбирались на кузов грузовика с откинутыми бортами, и говорил, говорили, говорили, взахлеб, будто стремились выговориться за все годы бесконечных разговоров полушепотом на кухнях и в курилках. И ничего не произошло. Ни-че-го! Будто перегретый пар в котле остыл сам собой, будто в шипящей гранате сама собой потухла запальная трубка
   За журнальным столиком сидели Виктор Краснов, Саша Галкин и Слава. На диване, подобрав ноги, в своей любимой позе сидела Рита, и задумчиво курила сигарету. При виде Павла она безучастно спросила:
  -- Где пропадал? - и тут же отвела взгляд.
  -- Болел... - лаконично обронил он.
   Она промолчала, неподвижным взглядом глядя куда-то в угол. На столике стояли две бутылки водки и две - лимонного сиропа. Павел не понимал символики действа. Но в ответ на приглашающий жест Сашки подсел к столику. Виктор откупорил бутылку, разлил всем по полфужера. Павел откупорил бутылку с сиропом, долил свой фужер до краев. Сосредоточенно наблюдая, как, играя блестками в луче солнца, бившем из окна, расходится густой сироп в водке.
  -- Узнаю профессионала... - серьезно проговорил Виктор и тоже налил в свой фужер сиропа.
   Ощущение пустоты и скуки осязаемо было разлито по квартире.
   Павел стесненно кашлянул, спросил робко:
  -- За что пьем?
  -- Молчи, Пашка... - тускло, устало обронил Сашка. - Ради Бога, помолчи...
   Рита подняла свой фужер, медленно отпила, затянулась сигаретой. Непьющий Слава проглотил полфужера, поперхнулся, закашлялся. Виктор добродушно похлопал его по спине и лихо осушил свой фужер. Сашка, отпив половину, поставил фужер на стол и принялся вертеть его в пальцах, сосредоточенно глядя на золотистую жидкость. Окончательно сбитый с толку, Павел отпил из фужера. Жидкость была жгучей, кисло-горьковатой. Павел вдруг подумал, что, наверное, такой вкус имеет разочарование. Он поглядел на Риту. Она все так же неподвижно сидела, глядя в одну точку. Он допил водку, поставил пустой фужер на столик. Смертная тоска и ощущение пустоты не оставляли, несмотря на то, что от водки в мозгу уже начало туманиться и предметы перед глазами потеряли четкость очертаний. Звякнуло стекло, чуть слышно, но в тишине это прозвучало, как удар гонга, Виктор разливал по второй. Опять долили сиропу. Пили потихоньку, в полном молчании. Когда допили, Сашка поднялся, сказал безапелляционно:
  -- Пошли, мужики...
  -- Да-да, идите... - будто очнувшись, проговорила Рита. - Все идите... - добавила она, впервые за все время, глянув на Павла.
   У него все внутри будто оборвалось, а потом в груди стало горячо и тяжело. Он деревянной походкой прошагал к двери и вместе со всеми вышел на улицу. В тот вечер он еще не был уверен, что все кончено... Все!
   Дня через два, когда он окончательно оклемался после ангины, все же решился пойти к Рите. Она встретила его доброжелательно, пригласила в комнату. Они долго сидели в креслах, разговаривая не спеша о том, о сем, наконец, она гибко поднялась, деловито разбросила одеяло на полу и принялась раздеваться. У Павла отлегло от сердца, он с облегчением вздохнул и тоже торопливо принялся вылезать из одежды.
   Потом они долго лежали в тишине и темноте, и снова завывали троллейбусы, своим тоскливым воем выматывая всю душу. Павел тогда еще не знал, что эта агония будет длиться, и длиться до самой поздней осени, пока в квартире Риты снова не объявится Краснов.
  
  
  
   Павел сам не заметил, как заснул. А проснувшись утром, когда Ольга уже ушла на работу, потянулся, освобождено засмеялся. Похоже, что его наконец-то отпустило застарелое психическое расстройство, которое в нем вызвала Рита, а Люся умело поддерживала своей психической раскачкой. Видимо не зря ему вдруг вспомнился Сыпчугур; там он впервые соприкоснулся с природой, буквально слился с ней в струях Оленгуя, выслеживая черные тени налимов под топляками, и сам больше похожий на дикого звереныша.
   Выглянув в окно, он проговорил громко:
  -- А не поехать ли за грибами? - на улице сияло солнце, слабый ветерок лишь чуть-чуть колебал ветви тополей, стоящих вдоль улицы.
   Он вышел на кухню. Анна Сергеевна сосредоточенно, будто средневековый алхимик, занималась засолкой помидоров.
  -- А поеду-ка я сегодня за грибами... - врастяжку, смакуя удовольствие, проговорил Павел.
  -- Паша, сегодня должны уголь подвезти... - проговорила Анна Сергеевна, ловко укладывая помидоры в банку.
  -- Ну и что? Уголь можно и потом в сарай перекидать...
  -- А если дождь пойдет? Потом зимой ковыряться ломом в сарайке...
   Павел вздохнул, проворчал под нос:
  -- Н-да... тещи для того и служат, чтобы портить людям настроение.
   От хорошего настроения ничего не осталось. Накладывая осточертевшую картошку в тарелку и поливая ее постным маслом, Павел вдруг подумал; а откуда могло взяться вчерашнее ощущение мишени под прицелом? Точно такое же ощущение преследовало его в последние дни подготовки приснопамятного "мятежа". Черт! Да не могло его обмануть чутье старого таежника! Явно кто-то тропил его вчера вечером. Но топтун не опытный, поглядывал на его спину, оттого он и почувствовал слежку. Павел знал еще из уроков дяди Гоши, что опытный топтун никогда не глядит прямо на того, за кем следит, держит его краем глаза. И то некоторые битые волки моментально чувствуют слежку.
  -- Павел уже доедал картошку, похрупывая ядреными солеными огурчиками, когда в дверь постучали. Анна Сергеевна открыла, и по квартире разнесся радостный рык:
   Хозяйка! Куда уголь сгружать?!
   Пять тонн угля, это не шибко-то много, если кидать просто лопатой, но когда его приходится таскать ведрами метров за пятьдесят...
   Павел трудился в поте лица до позднего вечера. Благодаря монотонной и нудной работе отдалилась и очередная гнусная измена Люськи, и ощущение недоброго взгляда в спину. В конце концов, он даже благодушно подумал, что как только она вздумает вернуться, он ее выгонит к черту и забудет навсегда. Не терпеть же весь остаток жизни из-за ее сладострастных стонов и миньета ее дремучее хамство, невоспитанность и психопатию... В конце концов, у него хорошая жена, сын растет, когда-нибудь Павел станет хоть и не знаменитым, но читаемым и издаваемым писателем. Чего еще надо? А после баньки и графинчика малиновки жизнь засияла вообще радужными красками. Попивая мелкими глоточками вино, Павел подумал, что, вполне возможно, на него давно точит зуб Люськин отчим. Вот может, он и следил, чтобы подкараулить момент, треснуть по башке и отпинать как следует. Он, видите ли, ревнует ее...

Глава 3

Как заметил Марк Твен, собаку можно переехать только нечаянно

   С утра пораньше Павел взялся писать рассказ, давно им задуманный, о жизни младших научных сотрудников в "эпоху перестройки и становления рыночных отношений". Не разгибаясь, писал до трех часов, потом к соседу, который просидел лет пятнадцать в тюрьме, но теперь "завязал", пришли друзья. Шум в общей прихожей стоял такой, что временами заглушал стук пишущей машинки. Павел понял, что под такое веселье работать невозможно, и решил, допечатав лист, на сегодня закончить, когда отворилась входная дверь, и пропитой голос осведомился:
  -- Есть кто дома?
   Не отрываясь от работы, Павел спросил недовольно:
  -- Чего надо?
  -- Закурить не найдется?
  -- Нету закурить, тут не курят...
   Посчитав, что разговор окончен, Павел снова застучал по клавишам. И тут почувствовал, что за спиной кто-то стоит. Он резко обернулся. Рядом стоял пропитой тип и странным взглядом смотрел на Павла.
  -- Я сказал, что нет закурить... - нерешительно проговорил Павел, одновременно готовясь ко всяким неожиданностям, вплоть до того, что его сейчас попытаются зарезать и унести последнюю ценную вещь в доме - Ольгино пальто с норковым воротником, которое она купила в аккурат перед отпуском цен на волю.
   Ханыга медоточивым голоском вдруг промурлыкал:
  -- Ты знаешь, я всегда тащусь от одного вида секретарш... Помню, трахнул одну секретаршу прямо на столе у ее начальника, и с тех пор не могу... Как увижу...
   Он вдруг наклонился, обнял Павла, засопел, прижимаясь всем телом. Павла обдало ядреным самогонным перегаром, а в бок уперлось что-то твердое. Похоже, ханыга, и правда, готов был его тут же трахнуть на столе заместо секретарши.
   Павел тихонько шепнул ему на ухо:
  -- Какой-то вы маньяк не сексуальный...
   Крепко захватил обнимающую его за шею руку, вывернулся из объятий, одновременно выкручивая руку. Подтянув кисть до самого затылка, ласково сказал:
  -- Дергаться не будешь, не буду руку ломать... Сам пойдешь, или тебя на пинках вынести?
  -- Пусти, каз-зел... - прохрипел ханыга. - Больно ведь...
  -- Обзываться будешь, вообще руку выдерну, а заодно и ноги из задницы...
  -- Казел! Да я ж тебя ур-рою...
   Павел еще выше подтянул ему руку, и больше он уже ничего не смог прохрипеть. Загнув его в три погибели, погнал к двери, с размаху открыл дверь его головой и вылетел прямо в гущу пирующей в прихожей компании. Разжав захват, Павел отскочил к своей двери, одновременно разглядывая компанию. Худо, не считая соседа, еще четверо.
  -- Вадя! Вадя! Этот козел чуть мне руку не сломал! - заверещал обиженный Павлом.
   Павел, зная, что бывшие зэки абсолютно непредсказуемы в своих поступках, примирительно проговорил:
  -- Я его не трогал. Я дома сидел, он сам вломился и полез целоваться... Он, что у вас, голубой?
   Мужики начали подниматься, меряя Павла злобными взглядами. Однако Вадим вдруг рявкнул:
  -- Ша! Парни... Пашка зря никого не тронет. Ты объясни, Паша?..
  -- Ну, я и объясняю, - и Павел вновь повторил, с добавлениями: - Сижу, пишу рассказ, а он вламывается и говорит, что любит секретарш трахать на столах у начальников, и тут же полез обниматься...
   Вадим спросил рассудительно:
  -- Пашка тебя ударил?
  -- Нет. Только руку вывихнул...
  -- Все в ажуре, парни, никто не в обиде. Пашка у нас писа-атель... - протянул Вадим с гордостью.
  -- Ну, так бы и сказал, что писатель, а не секретарша, а то сразу руку ломать... - проныл обиженный.
   Вадим обалдело посмотрел на него, но ничего не сказал, принялся разливать по стаканам самогонку из пластиковой полторашки, налил и шестой стакан, сказал:
  -- Давай, Паша, мировую...
   Павел вздохнул тяжко, но чтобы окончательно потушить конфликт, подошел к столу, взял стакан, поднял, провозгласил:
  -- За мир, дружбу и братскую солидарность! - и решительно проглотил самогонку.
   Жидкость была на редкость едкой и вонючей. Видимо это было самое дешевое зелье, которое гналось где-то поблизости. Потом Павел вернулся в комнату, но после полстакана самогонки работать было уже невозможно, а потому он оделся и пошел на дежурство.
   Как водится, после капремонта осталась масса недоделок. Механик оставил грозный приказ: перебрать и привести в рабочее состояние один из насосов. Павел управился до одиннадцати часов, после чего здраво рассудил, что лучше ночевать в теплой постели, нежели в холодном и промозглом здании бассейна, в которое еще не подали горячую воду. Он запер на замок служебный вход, спрятал ключ в тайничок, и пошел домой. Осенняя ночь была тихой, теплой и, как водится, темной. Он шагал по бугристому, в широких трещинах, тротуару, привычно выбирая дорогу в свете редких фонарей, к тому же с трудом пробивавшимся сквозь почти не поредевшую листву тополей и кленов. Однако, несмотря на темень, которую жиденький свет фонарей лишь усугублял, Павел еще издали заметил две человеческие фигуры, маячившие на углу переулка. Всегдашняя осторожность дала тревожный звонок в сознание. Но Павел и виду не подал, что приготовился ко всякого рода каверзам, поджидающим мирного обывателя на пути к родному дому.
  -- Эй, уважаемый, - негромко окликнул его один из парней, - спичка есть?
   Павел остановился, поскольку парень стоял посреди тротуара. Второй, как бы ненароком переступив ногами, передвинулся в сторону и оказался у Павла за спиной. Павел вежливо, с сожалением проговорил:
  -- Нету спичек. Не курю...
   У парня в левой руке была сигарета, а правую он держал внизу, слегка заведя за спину. После столь вежливого ответа он должен был бы посторониться, но не посторонился. Тут Павел уловил резкое движение за спиной, - резкий шелест одежды, вздох, мелькнувшая тень на границе зрительного поля, инстинкт насторожившегося зверя засекает все, - и сейчас же сделал короткий, быстрый шажок в сторону, и развернулся вполоборота. Тот, который стоял за спиной, шумно пролетел мимо, в руке его был какой-то тяжелый предмет, то ли обрезок трубы, то ли арматурный прут. И уже ни мгновения не колеблясь, Павел от души врезал первому ногой в промежность. Тот скрючился, зажавшись обеими руками. На землю что-то упало, и Павел ясно разглядел в свете далекого фонаря тускло блестящую на черном асфальте полураскрытую опасную бритву. Думать было некогда, все действия диктовал ритм боя. Он изо всех сил шарахнул ногой по отклячившемуся толстому заду. Под ногой отчетливо хрупнуло. "Надеюсь, я тебе копчик раздробил, - мстительно подумал Павел, - теперь до конца дней твоих страдать тебе недержанием кала..." Оба парня, сплетясь в бесформенную груду, покатились по земле. Выяснять отношения у Павла не было ни малейшего желания, и он бросился прочь по тротуару.
   Только захлопнув за собой калитку, замер, переводя дыхание и чутко прислушиваясь. На улице было тихо. Нападавшие почему-то не бросились преследовать. Впрочем, со сломанным копчиком не шибко-то побегаешь...
  -- Вот это номер!.. - потрясенно проговорил Павел.
   Он неплохо знал, с чего начинаются и как продолжаются уличные драки. Но чтобы вот так, ни слова не говоря, кидаться с бритвой и железякой на первого встречного... Отпускающее ощущение опасности продирало неприятной дрожью в коленях.
  -- Бардак хренов! - констатировал Павел и пошел по дорожке к своему подъезду.
   Инцидент быстро забылся, так как Павел основательно устал, а потому заснул сразу же, как только лег. На следующий день опять не удалось поехать за грибами, потому как с утра зарядил дождь, и Павел весь день просидел за пишущей машинкой, наслаждаясь своим нежданно открывшимся даром сочинителя. Рита вспоминалась уже без тоски и боли, а над всеми коварными изменами Люськи можно было только посмеяться, но смех, даже и мысленный, омрачался тем, что во всех этих эпизодах он, Павел, выглядел форменной пародией на Отелло и круглым дураком.
   На работу он поехал на велосипеде, здраво рассудив, что если придется задержаться, проблем с транспортом не будет. Автобусы переставали ходить часов в одиннадцать.
   Судя по всему, бассейн мог быть запущен в работу через пару недель. На дежурстве Павел со вкусом поработал, установил пару задвижек, отремонтированных механиком днем, принял душ, послонялся по пустому, гулкому и таинственному зданию бассейна, запер служебный вход и не спеша поехал домой, без всякого энтузиазма нажимая на педали, наслаждаясь прохладным и влажным после дождей воздухом.
   Он переехал мост, и медленно взбирался по предмостному тягуну, привстав на сидении и изо всех сил нажимая на педали. Павел давно уже родную малую звездочку "Урала", заменил на звездочку от "Камы", которая чуть ли не в два раза меньше. Это давало огромный прирост в скорости на ровной дороге, но вот на горы взбираться, было мучительно. На ровной-то дороге Павел, бывало, спортсменов обгонял, к их несказанному удивлению. Примерно на середине тягуна он услышал низкий рев, быстро надвигающийся сзади. Мотор работал на первой передаче, но педаль газа была вдавлена в пол. Рев быстро приближался и явно склонялся к правой стороне дороги. Это было не только странно, но и подозрительно, машин на всем видимом отрезке дороги больше не было. На всякий случай Павел резко крутанул руль, скатываясь к самому бордюру, и тут же мимо него пронеслось ревущее мотором чудище, зацепив руку, тяжко шоркнув по ноге. Левую руку парализовало резкой болью. Чудище не соответствовало размерами своему басовитому реву; вверх по склону уносился "жигуленок", вроде бы даже копейка. Павел лишь чудом удержался на велосипеде. Левую руку невыносимо ломило, видимо в аккурат по локтю пришлось зеркало. Пережидая боль, он уперся ногой в бордюр и смотрел вслед уносящейся машине.
   Немного придя в себя, прошипел сквозь зубы:
  -- Скоты... Твари... Солабоны хреновы... Половинкой бы вам...
   Особенно стало мерзко и противно, когда он представил, как сидящие на переднем сидении сопляки потом будут рассказывать об этом: - "Слышь, братан, конкретно... Едем через мост, мужик на велике пилит... Братан его крылом по жопе - тресь, мужик в кювет... Во, бася-аво..." Особенно угнетало ощущение полного бессилия: какие-то твари чуть не раскатали по асфальту, и даже не удосужились приостановиться. И ничего не поделаешь. Ни-че-го! Номер разглядеть было невозможно, на велосипеде не догонишь.
   Кое-как дотелепался до дому, управляя велосипедом одной рукой. Левая так и висела плетью. Ольга уже спала, так что охи и ахи Павлу не грозили. Он взял два полотенца, намочил и засунул в пустую морозилку холодильника. Испытанное средство при ушибах. Пока наскоро ужинал, полотенца достаточно охладились, он достал одно и обмотал им руку, боль сразу утихла, начала проходить и злость. Собственно, на все это надо смотреть философски, а иначе озлобишься, или того хуже свихнешься. Десятилетиями карательная система срабатывала неотвратимо и надежно, как волчий капкан, и вдруг в одночасье все рухнуло, объявили свободу, а как ею пользоваться не объяснили. К тому же завертелись большие деньги в наличном обороте, а новоявленных бизнесменов грабить - не в советские времена инкассаторов. Тут лишь припугни слегка, поверти стволом под носом - и сгребай в мешки деньги скоробогатеев, а если пообещаешь охранять от таких же, как сам, то коммерсанты добровольно понесут тебе денежки в клювиках, только собирай, не ленись. Никто не бежит в милицию, никто не жалуется, все исправно платят "крыше". А у "крыши" от безнаказанности и упоения властью уже крыша едет. Грабь, души, рви - все сходит с рук. Наверняка в "жигуленке" ехали какие-нибудь начинающие "рэкетиры", по иностранном, а по-русски - пошлые обдиралы. Подумаешь, какой-то ханыга пилит на велосипеде... А ну-ка подсечем его ради хохмы! Никто искать не будет, это ж мусор...
   Павел несколько раз поменял полотенце, пока не стихла боль. Наконец он добрался до постели. Пристроил ноющую руку под теплый Ольгин бок и вскоре уснул. Ночью Павел несколько раз просыпался от боли, но тут же снова засыпал. За окном опять шумел дождь. Мимоходом подумал с сожалением, что опять не удастся поехать за грибами, но есть и свои плюсы - можно будет весь день поработать за пишущей машинкой. Хорошо, все же, жить близко к земле, Денис, если не в школе, то целыми днями возится во дворе и не мешает работать...
   Позавтракав, Павел сел за стол. Слова без задержки сами текли на бумагу, как бы сами собой откуда-то выныривали чудные метафоры, образы расцвечивались яркими красками, и к вечеру он совершенно забыл о мерзком ощущении беспомощности перед наглостью каких-то ночных ездоков. Хоть рука и ныла, однако работать не мешала.
   На следующее утро поднялся ветер, по небу неслись редкие облака, сияло яркое солнце, и Павел подумал, что если так дальше пойдет, то уже завтра можно будет поехать за грибами. И в предвкушении очередной встречи с любимыми лесами, он с утра засел за работу. К обеду закончил рассказ, перечитал, и воскликнул, как когда-то незабвенный Александр Сергеич:
  -- Ай да Пашка! Ай да сукин сын...
   Но потом поумерил свой восторг сочинителя: чего-то ему наговорят в литобъединении о его творчестве?..
   В сущности, Павел в безвыходном тупике, он никогда не сможет издать свои повести и рассказы. Павел всячески гнал от себя эту мысль, но она нет-нет, а всплывала из самых глубин сознания, куда ее удавалось загнать. Единственное государственное издательство впало в кому, организовавшиеся в начале перестройки и прихода гласности частные издательства по большей части разорились, а те, что остались на плаву, занимались книжной торговлей, а то и самым прибыльным бизнесом - торговлей продуктами питания и водкой. Несколько городских типографий без всяких издательств напрямую печатали книги тех, кто мог заплатить. Поэты уже воспользовались моментом, и чтобы числиться в писателях, успели издать за свой счет по паре книжек, размером с паспорт. За две изданных книжки, по Уставу Союза писателей, литератор уже может быть принят в члены. Кое-кто еще, из знакомых по литобъединению, способных писать короткие рассказы, раскошелился на издание книжек прозы за свой счет. Много печатать не надо - достаточно сотни экземпляров, чтобы подарить знакомым писателям и своим друзьям. И вот ты уже числишься писателем. А Павел, во-первых, не мог писать короткие рассказы, а во-вторых, никогда бы не смог набрать денег на издание даже самого короткого своего рассказа объемом в сорок пять страниц. Так что, его судьба - писать весь остаток жизни рассказы и повести, и даже не иметь возможности хотя бы числиться писателем. Впрочем, желание называться писателем у него давно уже отошло на второй, и даже третий план. Когда-то, когда он впервые появился в литобьединении, он снизу вверх смотрел на всех завсегдатаев, и ему очень хотелось им понравиться. Тогда-то он и написал пару рассказов, за которые его хвалил товарищи на обсуждении. А потом он вдруг понял, зачем насиловать свой мозг, выжимать из него строчки? Надо писать так, чтобы получать от этого удовольствие! И он принялся выдумывать особые миры и жил в них яркой, насыщенной, интересной жизнью. А потом лишь записывал свои ощущения и похождения в этой придуманной им жизни. Теперь каждая его вещь, которую он представлял на обсуждение, вызывала совершенно противоречивые отклики; кому-то нравилось, а кто-то не выбирал выражений, чтобы выразить свое отношение.
   Дело осложнялось еще и тем, что Павел подпортил себе репутацию участием во фрондировавшим литобъединении. Что уж там говорили в Союзе об их бывшем руководители, Павел не знал, но видимо их руководитель был занесен навечно в черные списки под номером один. Павел не представлял себе раньше, что провинциальная писательская публика так мелочно злопамятна, и что он тоже числится в черном списке. Вот только, под каким номером? Была слабая надежда, что не под номером два, и даже не десять...Но надежда была слабая. Он-то по наивности расчитывал, что такой пустяк, как участие в разогнанном литобъединении, быстро забудется, ан, нет...
   После отъезда Риты он с полгода поболтался между небом и землей, пойти было решительно некуда, а душа уже жаждала общения с себе подобными. Общение с самоуверенными культуристами ничего не давало. Да и о чем с ними говорить? Сколько протеина съел, да сколько метандростенолона заглотил? Ни на то, ни на другое у Павла давно уже не было денег, да он и в молодости их не употреблял, так что и темы для разговора не находилось. Литобъединение собиралось в помещении Союза писателей. Как-то вечерком Павел туда и забрел. К его удовольствию там оказались и многие из разогнанного литобъединения, правда, в основном те, кто не засветился на организации митинга. Павел несколько собраний сидел в уголке, скромно наблюдал, иногда принимал участие в обсуждении. Руководила литобъединением весьма маститая поэтесса, еще во времена совдепии успевшая издать с полдюжины книжек. Она была ровесницей Павла, если мериться его реальным возрастом, но по легенде то ему было на десять лет меньше, поэтому она относилась к нему так же, как к мальчикам и девочкам, новичкам окололитературной тусовки. Правда, в литобъединении бывали ребята и раза в два старше Павла.
   Через пару месяцев Павел решился, и отдал на обсуждение один из своих последних рассказов. Уровень обсуждения был, конечно, пониже, чем в прежнем литобъединении, но и такой много давал. Руководительница сидела за столом, внимательно слушала выступления других, мило улыбалась, в конце сделал несколько дельных замечаний, похвалила, в отличие от прежнего руководителя. Даже сказала, что рассказ вполне "публикабелен". Павел был на седьмом небе от счастья. Он потом уже, из третьих рук узнал, что она презрительно заявила в кругу своих приближенных: - "Фантастика самого дурного пошиба..." Парнишка передал ее слова, злорадно ухмыляясь. Но Павел не придал этому значения. Вскоре редактор издательства начал собирать молодежный сборник, и руководительница объявила, что все должны принести рукописи. Благосклонно улыбнулась и Павлу:
  -- Паша, не забудь, поскорее принеси парочку своих рассказов...
   Павел занес их в издательство, отдал редактору. И стал с замиранием сердца ждать своей первой публикации. Через три месяца, когда сборник уже был отдан в набор, он зашел в издательство, узнать, оба рассказа вошли в сборник, или только один? Редактор долго рылся в шкафу, наконец, с самого дна выудил папку, сказал с сожалением:
  -- Мы внимательно прочитали ваши рассказы, они показались нам очень интересными, но мы решили пока не печатать фантастику.
   Павел изумился:
  -- А почему вы решили, что это фантастика? Ну, есть тут элементы приключенческой прозы, элементы авантюризма, но это вовсе не фантастика!
   Редактор смотрел на него, благожелательно улыбаясь.
   Павел грустно сказал:
  -- Вы даже не удосужились прочитать...
   Спокойствие редактора было олимпийским, он преспокойно выговорил:
  -- Но вы же фантаст!
  -- Да, я пишу и фантастику, но данные рассказы сугубо реалистичны.
   Павлу ничего не осталось, как забрать папку и отправиться восвояси. До него не сразу дошло, что в издательстве даже не будут читать его рукописи, а если и отдадут на рецензию какому-нибудь члену Союза, то он как дважды два докажет, что творение Павла совершеннейшая чепуха, яйца выеденного не стоит, и даже близко лежать с литературой недостойно.
  
  
   Павел опять поехал на дежурство на велосипеде. Что говорить? Любил он этот непрезентабельный вид транспорта. На работе его ждал приятный сюрприз, оказалось, что механик, и остальные ночные слесаря неплохо поработали, бассейн готов к пуску, отопление включено, ванна отмыта до стерильной белизны, насосы стоят в полной боевой готовности. А потому Павел решил, что пора возобновить занятия физическими упражнениями после летнего отдыха, дальних велосипедных марш-бросков и сверхдальних заплывов по реке. Он пошел в спортзал, поработал на тренажерах часа два, наслаждаясь своей неубывающей силой. Даже позвоночник не сигнализировал болью, только слегка побаливал ушибленный локоть. Потом Павел с часок постучал по боксерскому мешку; кулаками, локтями, ногами. Удар был славный! Пожалуй, быка он мог бы свалить одним ударом. Ну, если не быка, то корову точно. Понежившись под горячим душем, долго и со вкусом отдыхал, прохаживаясь по прохладному спортзалу. После чего оделся, запер служебный вход и поехал домой. Ночь была тихой, прохладной, и какой-то благостно-спокойной. Даже обгонявшие его редкие машины, похоже, не превышали скорости, и дисциплинированно жались к осевой.
   Однако, когда ехал через мост старался держать ухо востро направив его себе за спину. И вовремя насторожился от рева мощного мотора позади. Бросил короткий взгляд назад, его нагонял огромный "Камаз", заляпанный грязью. Фура надвигалась подобно горе, которая не пошла к Магомету, а кинулась во всю прыть вдогонку за бедолагой, страстно желая раздавить его как мышь. За грязным ветровым стеклом маячила массивная фигура. Слишком массивная, отметил Павел краем сознания, дядя весом далеко за сто килограмм. Павел хладнокровно притерся к бордюру, выскочил на него и выдернул велосипед прямо из-под переднего колеса "Камаза". Слава Богу! Недавно мост ремонтировали, и бордюр нарастили до полуметра. На прежний-то "Камаз" заскочил бы без заминки. Ревущее чудовище промчалось мимо, скрежеща ободами колес по бордюру, обдав облаком солярной гари.
   Руки тряслись, противно дрожали колени, а в голове, будто испорченная пластинка вертелась, моталась идиотская фраза принадлежащая Юрке-ахинисту: - "Если б я имел коня - это был бы номер. Если б конь имел меня - я б наверно помер". В удаляющейся фуре чудилось что-то знакомое, будто Павел где-то ее видел.
   Он стоял на пешеходной дорожке, облокотившись на седло велосипеда, и медленно приходил в себя. В мозгу всплыла сентенция, вычитанная в каком-то детективе: - "Одна случайность - это случайность, две случайности - тоже случайность, но вызывающие подозрение, три случайности за неделю - это уже система".
   Павел медленно, громко выговорил, обращаясь к темной реке внизу:
  -- Какой-то гад пытается меня грохнуть. Вот только какой гад? И, главное, за что?..
   До дому он ехал пробираясь по тротуарам, поминутно вертя головой, ожидая любой пакости от всех встречных поперечных. Однако на него больше никто не покушался, и даже подозрительных теней не маячило в дебрях частной застройки.
   Несмотря на поздний час, Анна Сергеевна сидела на кухне и прилежно чистила грибы. Крепкие, ядреные груздочки сияли аппетитной белизной на столе.
  -- Паша! - весело встретила она зятя. - Грузди пошли! У меня силы уже не те... Но вот корзинку наломала! - она окинула гордым взглядом тазы с замоченными грибами.
  -- Дак я что, завтра и поеду, - с готовностью сообщил он. - Так что готовьте банки, всю зиму с грибами будем.
   За ужином он искательно предложил:
  -- Анна Сергеевна, а не тяпнуть ли нам вашей малиновки?..
   Она с готовностью выставила на стол графин. Пригубив стакан, сказала:
  -- Цены тебе нет, Паша добытчик... Хоть и изломанный весь...
   Ужиная, Павел еще переживал последствия инцидента с "Камазом", но мысли вертелись по кольцу: как ни крути, не было у него смертельных врагов! Грешным делом он, было, подумал, что ниточка тянется в его прошлую жизнь. Но Гонтарю нет никакого резона беспокоиться; все улики надежно покоятся на дне таежного озера. Да и улики-то... Ни один суд их уликами не признает. А тому неведомому благодетелю, который выволок полуживого Павла из тайги, нет никакого резону теперь его мочить, спохватившись... Правда, остался еще неведомый хозяин алмазов... Наверняка Павел лишь случайно зацепился за весьма крупное дело; либо пересекся с какой-то бандой, имевшей дело с тайным прииском, либо с тропой, по которой утекали украденные в Якутии алмазы. Но тоже не понятно, столько лет никто не беспокоил, и вдруг, на тебе, когда все можно, даже алмазную трубу приватизировать, спохватились...
   Так что, растянувшись на постели, Павел снова и снова возвращался мыслями к нынешней своей тусовке. Контингент был весьма непредсказуемым. Боже ж ты мой! Да если Игнат Баринов возомнил, будто Павел является его соперником... Да от Люськи всего можно ожидать! Растравила чувство ревности у Игната, надавила на жалость, представила себя невинной жертвой, соблазненной и подло покинутой коварным соблазнителем... Могла она себя представить этакой невинной жертвой, требующей защиты и отмщения? Да запросто! Павел только за эту зиму несколько раз наблюдал, как закаленные жизнью, повидавшие много женщин мужики, расслюнявливались и распускали сопли после пары дней близкого общения с ней, и начинали волками глядеть на него, Павла. Еще оставался отчим, который то ли изнасиловал Люську, то ли нет, то ли она сама ему отдалась, но человек он был опасный. Очень неплохой врач-нарколог, он имел в городе обширную частную практику. Люська несколько раз туманно намекала, что он выводил из запоя таких людей, и снимал ломку у таких воротил, что за одно упоминание их имен рядом с терминами "алкоголизм" и "наркомания" можно головы лишиться. Вполне мог, убедившись, что лакомый кусочек развратился окончательно и дозрел до нужной кондиции, обратиться к своим "крутым" клиентам с пустяковой просьбой устранить нахального и назойливого пожилого ухажера любимой доченьки.
   Нащупав решение загадки, Павел освобождено вздохнул, прижался к теплой, мягкой Ольге и отдался сладкой истоме от выпитой малиновки. Мечтательно подумал, что неплохо было бы Ольгу трахнуть сейчас, но это уж совершенно несбыточная мечта. Попробуй, разбуди ее сейчас... Она сама его так трахнет, что потом долго не захочется...
   Утром он проснулся свежим, полным сил и оптимизма. Собственно говоря, бояться нечего. Надо только несколько недель быть предельно осторожным, ведь на его месте возле Люськи Гера Светляков, вот пусть его и мочат. За удовольствия надо платить, дружище Гера...
   Наскоро позавтракав, Павел собрал все ведра, которые можно было бить по дороге за грибами и обратно, на багажник приторочил двухведерную корзину Анны Сергеевны, и отправился за грибами.
   Черная колея привычно бежала под переднее колесо велосипеда. Дорога была как всегда пустынна. Вот только ветерок был не ласковый, как в прошлый раз, а то и дело обдавал резкой осенней прохладой. И в лесах появились яркие желтые пятна, хоть большинство лесного народа и сопротивлялось приближению осени. То и дело попадались лужи, которые наматывали на колеса шматья густой грязи. Однако было терпимо, не велосипед ехал на Павле, а он худо-бедно ехал на велосипеде. Да и утешало соображение, что когда он поедет обратно, солнце и ветер уничтожат большинство этих луж.
   Еще издали он увидел троих людей в камуфляже, сидящих на обочине. Приблизившись, разглядел, что это трое солдат с автоматами. Один из них лениво поднялся, встал возле колеи, автомат у него висел под мышкой, глядя стволом в землю. Солдат просто стоял, равнодушно разглядывая Павла, но он все же остановился на всякий случай, спросил:
  -- Чего это тут пост поставили? Случилось что?
   Солдат спросил:
  -- Батя, у тебя закурить не найдется?
   Павла неприятно скребануло обращение "батя", однако он вежливо ответил:
  -- Не курю. Видишь - спортсмен... Дак что, ехать то можно?
  -- А чего? Езжай... Тут, понимаешь, на прошлой неделе кое-кого замочили...
   С нарочитым испугом Павел сообщил:
  -- Я на прошлой неделе тут белых с подосиновиками ведра четыре перемочил!..
   Солдат вежливо усмехнулся, сказал лениво:
  -- Да ничего, продолжай, мочи... Только поглядывай. Если что найдешь - сообщи, ладно?
  -- А чего я тут могу найти? - удивился Павел.
  -- Да мало ли чего... Я тебя, батя, предупредил, а ты сам решай, ежели чего... - и он лениво отошел к товарищам, присел на расстеленную плащ-палатку.
   Павел заметил, что там стоит полевой телефон, а провод убегает куда-то за колючку. Пожав плечам, он поехал дальше и вскоре забыл об этой мелочи, тем более что грибы начались в первом же околке.
   Груздей было, завались, целыми семействами прятались под прошлогодней палой листвой. Глаз на них у Павла был наметанный, и вскоре все емкости заполнились. Рюкзак он под завязку набил ядреными подосиновиками и подберезовиками, грибы крепкие, не помнутся и не поломаются, грузди разложил по ведрам и в корзину, и уже в сумерках, таща велосипед на себе, выбрался на дорогу. Да-а... работа для настоящего трактора, переть тяжело нагруженный велосипед по высокой траве...
   Тяжело отдыхиваясь и отирая пот, огляделся, пост остался далеко позади. Кое-как взгромоздился на велосипед и поехал к городу. Уже когда завиднелись огни военного городка, его обогнал военный "Зил" с будкой. Как знал Павел, на нем возили офицеров домой из расположения. Усталый, но довольный он уже в темноте дотащился до дому. По пути на него никто не наезжал, ни в прямом, ни в переносном смысле, и бритвами резать не пытались, так что предыдущие инциденты отдалились в призрачное прошлое, будто и не с ним происходили, а были увидены в кино.
   После бани и малиновки, он совсем размяк, и даже подумал, что наваждение кончилось.
   На следующий день было плановое собрание литобъединения. Павел раздал экземпляры своего рассказа и чувствовал себя именинником, поскольку товарищи проявили неподдельный интерес к его вещи. Один Игнат сидел насупившись, ни на что не обращая внимания, ни с кем не заговаривая. Люська сидела рядом с Герой, демонстрируя свое полное пренебрежение ко всем и ко всему.
   Павел, было, решил не заговаривать с Игнатом, но так получилось, что они оказались вдвоем в курилке. Игнат мрачно курил, а Павел нерешительно топтался рядом. В конце концов, что-то его заставило заговорить, будто за язык потянули:
  -- Послушай, Игнат, я больше не имею никаких дел с Люсей...
  -- Да мне это по-барабану! - зло бросил Игнат. - Чего ты дергаешься? Подумаешь! Ты ее трахнул, потом я ее трахнул. Теперь Гера трахает - дело житейское... Не бери в голову. Было бы из-за чего... - плюнув на окурок, он зашвырнул его в урну, и вышел из курилки.
   Павел опять выставил себя дураком, и от этого было невыносимо противно. Но рядом с Люськой любой аристократ время от времени выглядел бы полным идиотом, если бы только чуть-чуть расслабился и пошел у нее на поводу. Сразу было ясно, что Игнат не имеет никакого отношения к покушениям. Уж кого-кого, а Игната даже Люська со своим уникальным умением наводить психоз не могла бы держать за нервы дольше пары дней. А злится он потому, что где-то она все же успела его прилюдно окатить дерьмом. Павел просто ухватился за самое простое решение загадки. Что ж, остается отчим. Хотя... Ну не маньяк же он! У Люськи теперь Гера днями и ночами отирается, при чем тут Павел?! А вот подумать, что за всем этим стоит Гера - форменный идиотизм. Не те возможности. Игнат хотя бы работает на каком-то предприятии начальником отдела сбыта, а потому имеет кое-какие возможности. Но Гера... Инфантильный тип, живущий на иждивении у матери, которая из сил выбивается, чтобы заработать на прожитье себе и "творческой личности", своему сыночку ненаглядному, который уже раза три побывал в дурдоме, в отделении сумеречных состояний, то бишь лечился от депрессий.
   Домой Павел добирался, используя классическую "рубку хвоста". Способ он сплагиаторствовал у какого-то детективщика. Стоял на остановке, как бы дожидаясь своего автобуса, но прыгнул совсем в другой, когда дверь его уже закрывалась. Из толпы, стоявшей на остановке, вроде бы никто не дернулся вслед за ним. Но это еще ни о чем не говорило, может, у них нервы крепкие. Собственно говоря, это было уже бессмысленно. Наверняка злоумышленникам уже известны все его маршруты по городу. Ну, хоть ради пакости заставить их голову поломать, куда это кролик сегодня поскакал? Сделав две пересадки, Павел подъехал к своему району совсем с другой стороны, и долго потом пробирался темными переулками, то и дело останавливаясь и прислушиваясь, не идет ли кто за ним? В голове пульсировала смутная мысль, а не изловить ли топтуна и не побеседовать ли с ним по душам в каком-нибудь укромном уголке?
   Он долго крался к своей калитке, будто скрадывал токующего глухаря. Если топтуны его упустили, то логично предположить, что теперь ждут возле дома. Однако улица была пустынна, и никаких подозрительных теней не маячило.
  
  
  
   Придя на работу, Павел, еще не доходя до служебного входа, услышал гуденье насоса. Бассейн, слава Богу, заработал. Как обычно, механик его не дождался, оставил наказ в вахтенном журнале; докачать воду до рабочего уровня и как следует прохлорировать. До рабочего уровня осталось сантиметров двадцать, и Павел отправился в спортзал. Тренировался со вкусом, с удовольствием, мышцы после летнего безделья быстро привыкали к нагрузке. Пожалуй, через недельку, когда выкопают картошку, можно будет возобновить и занятия в культуристической "качалке". Жаль, что в спортзале бассейна тренажеры специфические, и приспособлены для пловцов, мышцы на них как следует, не прокачаешь, Вот и приходилось Павлу раза два в неделю ходить в "качалку". Хорошо, ею заведовал старый знакомый Павла, и денег не требовал.
   Павел познакомился и сдружился со многими культуристами, когда еще учился в университете. Его выгнали из университетского спортзала по состоянию здоровья, да и в соревнованиях участвовать он все равно не мог. Так что, пришлось самому себе спортзал строить.
   Павел сразу сообразил, что ни в один серьезный спортзал его не пустят, с его-то травмами. А потому направился по вузовским спортзалам, поискать, не окажется ли там тренер менее принципиальным, нежели в университете. В мединституте тяжелоатлетического зала не оказалось, в пединституте, в котором контингент был поголовно женский - тем более. Так что последним вузовским спортзалом оказался спортзал политехнического, куда Павел и заявился как-то вечерком со своим спортивным снаряжением.
   Тренер, медведеобразный мужик, ростом с Павла, но раза в два толще, сидел за столом в углу зала и играл в шахматы с одним из своих спортсменов. Зал был роскошный. На пяти помостах крепкие ребята гремели штангами. Павел подошел к тренеру, вежливо поздоровался. Тот, не отрывая взгляда от шахматной доски, произнес:
  -- Говори.
   Павел, несколько шокированный манерами тренера, заговорил:
  -- Можно мне ходить в ваш зал тренироваться?
  -- Ну почему ж нельзя, ходи... А сколько поднимаешь? - тренер окинул его оценивающим взглядом.
   Девяносто килограммов хорошо тренированных мышц при росте метр семьдесят семь сантиметров, для неопытного человека никогда не выглядят внушительно, но у тренера глаз был наметанный. Павел понимал, что при его травмах упражнения классического двоеборья смертельно опасны. Качать мышцы с помощь типичных культуристических упражнений, совсем другое дело. И решил попытаться обмануть тренера. Главное, зацепиться в спортзале, а там авось не выгонит. Килограммов девяносто в толчке он осилить сможет, уже потом, после ста килограммов начнет сказываться отсутствие двух ребер, да и последствия мозговой травмы тоже могут сказаться лишь на предельных нагрузках. Павел пошел в раздевалку, переодеться. Когда вернулся, тренер махнул рукой на свободный крайний помост:
  -- Давай, начни с полсотни. Сначала рывок. Ну, можешь размяться... - тут же спохватился он.
   Павел не поднимал штангу приемами классического двоеборья со времен своей до армейской юности. Однако он наскоро размялся с пустым грифом, насадил на штангу две пятнашки и легко вырвал несколько раз с виса. Мышцы мгновенно вспомнили вбитые раз и навсегда навыки. Но из-за пустоты в грудной клетке внутри неприятно захолодело, будто сквознячок пробежал. На восьмидесяти килограммах Павел почувствовал, что вот-вот хрустнет в груди, к тому же его повело в сторону и перекосило. И он решил не искушать судьбу. Девяносто килограммов он легко выдернул вверх на вытянутые руки, но фиксировать не стал, бросил на помост. Потому как наибольшая опасность как раз бывает в момент фиксации, когда на руки обрушивается тяжеленная штанга.
   Тренер удовлетворенно хмыкнул, сказал:
  -- Неплохо, неплохо... Давно не тренировался?
  -- Давно-о... - протянул Павел, прикладывая ладонь к груди.
   Уродливый, узловатый рубец, с кочками поврежденных, но как следует прокачанных мышц, противно тянуло. Организм робко напоминал: - "Слышь, хозяин, угробишь ведь..." Павел решил промолчать о том, что когда готовился к поступлению в университет, постарался максимально восстановить подорванное здоровье в спортзале своего родного городка, расположенного в четырех часах езды от нынешнего места жительства, и носящего весьма многозначительное имя - "Урман".
   Павел решил уменьшить риск, а потому толчок начал с семидесяти килограммов. Когда взял на грудь девяносто, явственно ощутил, как промежуток между ребрами сильно выпятился, даже кожа натянулась с резкой болью. Но все же он коряво то ли вытолкнул штангу, то ли выжал вверх на вытянутые руки, с ужасом ощущая, что кожа вот-вот лопнет, и из него повалятся внутренности. Его повело в сторону, и он неловко, косо, уронил штангу на помост.
   Тренер оттопырил губу, проговорил глубокомысленно:
  -- Готовый полутяж... Через полгода первый разряд сделаешь. Только, чего это тебя все время в одну сторону перекашивает?..
   Павел пожал плечами и ничего не сказал. А тренер снова занял место за столом. Павел подошел к скамейке для жима лежа. Чтобы поддерживать мышечный "корсет" на поврежденной грудной клетке, ему необходимо было, как можно больше тренироваться в жиме лежа под разными углами, и разными хватами. Чем он и занимался в своем родном спортзале, сразу же после возвращения из госпиталя. Там никто от него не требовал участия в соревнованиях, а поскольку штатного тренера не было, то и некому было запрещать заниматься культуризмом. Он начал жим лежа с пятидесяти килограмм, чтобы большим числом повторений как следует разогреть мышцы, между подходами знакомясь с ребятами. Контингент был весьма разнообразный, оказалось, что студентов политехнического было совсем немного, большинство уже работали, были и совсем пацаны, готовившиеся поступать в институт, но по большей части штангами гремели парни могучие.
   Павел выполнял восьмой подход, на штанге было сто двадцать килограмм, и жал он ее на восемь раз, когда к нему присоединились двое ребят: Николай и Алексей. Алексей был на год-полтора старше Павла, а Николай, наоборот, моложе. Ростом Алексей был повыше Павла на пару сантиметров, а Николай, наоборот, пониже, но оба весили явно за сто килограммов, ближе к ста десяти. И были они страшно похожи друг на друга. Павел сначала подумал, что они братья, но оказалось, что они носят разные фамилии. Алексей, ухмыляясь, обратился к приятелю:
  -- Смотри, толстый, а новичок то здоровый, как сарай с пристройкой... Сто двадцать - на разы, как метлу...
  -- Здоровый, как тюрьма... - глубокомысленно поправил его Николай. - Как думаешь, длинный, почему он даже сотню не толкнул?
  -- Культури-ист... - протянул благодушно Алексей. - Мы пожмем с тобой, ладно?..
  -- А чего ж, жмите... - кивнул Павел. - Снимать-надевать много не придется, я сейчас на сто тридцать перейду...
   Алексей подтолкнул локтем Николая:
  -- Видал? Я ж говорю - культурист.
   Они сосредоточенно тренировались, по очереди, вкруговую, подходя к штанге, предупредительно снимая и надевая блины, так как каждый тренировался с разным весом. Павел остановился на ста тридцати, жал в десяти подходах по шесть раз. Алексей с Николаем дошли до ста шестидесяти. Покачав грудные мышцы и пресс на коне, Павел решил, что после перерыва в несколько дней для возобновления тренировок вполне достаточно, и так мышцы будут болеть зверски дня три, и пошел в душ. Он наслаждался под горячими струями, когда в душевую вошли Николай с Алексеем. Чтобы они не видели его бок, Павел неловко развернулся, спиной к кранам и лицом в темный угол, но вот ногу скрыть было невозможно. Алексей с Николаем заняли соседние кабинки. Некоторое время нежились под струями, потом Алексей высунулся из-за перегородки, спросил, кивая на ногу:
  -- Где это тебя так?
  -- В аварию попал, - лаконично обронил Павел.
   Алексей скрылся за перегородкой, а Павел пошел к выходу. И надо же было так случиться, что Павел, на ходу вытирая голову полотенцем, не заметил тренера, и чуть не врезался в него. Тренер медленно поднял руку и слегка ткнул жесткими пальцами прямо в рубец на боку, проговорил потрясенно:
  -- У тебя же ребер нет... Твою мать... Ты же мог сдохнуть, прямо на помосте! А нога-то, нога... А я-то думаю, чего это ты таким старомодным способом на грудь берешь - в ножницы. С такой ногой в низкий сед не сядешь... Тебе ж нельзя классикой заниматься! Только культуризмом. А культуристы мне не нужны. Так что, извини, парень... - и он картинно развел руками. - У меня тут здоровым помостов не хватает.
   В этот момент из душевой вышли Алексей с Николаем. Они принялись равнодушно вытираться полотенцами, казалось, не обращая внимания на инцидент. Тренер развернулся, всем своим видом показывая, что разговор окончен и ушел в зал.
   Павел пошвырял в сумку свое спортивное снаряжение, зло проворчал:
  -- Помоста ему жалко...
   Алексей вдруг спросил:
  -- А тебе что, тренироваться негде?
  -- В том то и дело, что негде... - безнадежным тоном пробормотал Павел. - Я в университете учусь, и там тоже в зал не пускают, говорят, помереть могу на помосте, а культуристы им не нужны. Что теперь, в инвалиды записываться?!
  -- А как ты смотришь насчет подвальчика?.. - он почему-то снизил голос до полушепота и при этом настороженно покосился на дверь зала.
  -- В смысле?.. - недоуменно спросил Павел.
  -- Пошли с нами, здесь не стоит разговаривать...
   Павел пожал плечами:
  -- Ну, пошли...
   Они проехали несколько остановок на трамвае, вылезли в районе, застроенном старыми домами, примерно пятидесятых годов постройки. Прошли немного в глубину микрорайона, подошли к одному из домов, Алексей отпер железную дверь рядом со входом в подъезд. Вниз вела длинная бетонная лестница. В конце ее виднелась в полумраке еще одна железная дверь. Они спустились вниз, Алексей отпер и ее. За ней оказалось просторное помещение без окон, размером примерно десять на десять метров. У дальней стены в свете тусклой лампочки поблескивали хромировкой две большие штанги и две маленькие, их обычно атлеты называют "народными". Лежала высокая стопа запасных блинов, выстроились в ряд гири и гантели.
   Павел сказал:
  -- Здорово...
   Николай прошелся по помещению, сказал:
  -- Надо пробить две отдушины для приточной и вытяжной вентиляции, потом все покрасить, дневной свет провести, ну и оборудование заказать. Тренажеры всякие. Деньги нужны. Сварщики дерут безбожно...
  -- Я бы и сам мог сварить...- раздумчиво протянул Павел. - Был бы сварочный аппарат...
   Николай постоял с минут, задумчиво уставясь в угол, потом сказал:
  -- А это мысль... Со сварочником можно всякого-разного оборудования наделать... Ты где живешь? - обратился он к Павлу.
  -- В общаге университета...
  -- Че, не здешний, что ли?
   -- Ага... Я из Урмана... - Павел настороженно поглядел на друзей, чтобы проследить реакцию на такое заявление.
   Алексей серьезным тоном уточнил:
  -- Из города, или из тайги?
  -- Из города, ессесно... - обронил Павел ядовито.
   Николай сказал:
  -- Слышь, длинный, у тебя запасной комплект ключей был, дай ему. Пусть здесь тренируется, если ему негде. Заодно стены покрасит. Полы плиткой будем заделывать, когда достанем...
  -- А нас не выгонят отсюда? - нерешительно спросил Павел.
  -- Не выгонят. Мы раньше в этом районе жили, а домуправ наш родич. Так что в жэке мы уже договорились. Начальнику даже лучше, чтобы такой подвал под присмотром был. Мы это дело оформили, как детский спортивный клуб по гиревому спорту. Потому и гирь столько натаскали, нехай стоят.
   Так и закончились мытарства Павла из-за того, что негде было тренироваться. С детства пристрастившись к спорту, он не мог обходиться без физических упражнений, даже получив увечья, которые закрыли ему дорогу в большой спорт. Да и только благодаря культуризму он не стал инвалидом, хотя врач при выписке из госпиталя ему это и пророчил. Для него было немыслимым делом, поддаться слабости, смириться с тем, что стал больным и увечным. Культуризм давал возможность лепить из своего тела все, что угодно, вот Павел и лепил, достиг неплохих результатов. Вот только противно было ощущать на себе гонение государства на культуризм, который оно вытеснило в подвалы. Оборудовать собственный спортзал, это, конечно, было здорово, но приходилось трудно; надо было по четыре раза в неделю проводить в подвале по пять-шесть часов, а то и больше, когда Николай организовывал какие-нибудь глобальные работы по монтажу нового тренажера, или тотальной застилке пола керамической плиткой, а потом наверстывать потери в учебе. Потому как Павел твердо нацелился поступить в аспирантуру, к тому же была надежная возможность, учился он на одни пятерки. Ну, не совсем на одни пятерки, но была большая вероятность получения красного диплома.
   Алексей закончил политехнический, и работал мастером на заводе, а Николай заканчивал институт физкультуры и уже был мастером спорта по тяжелой атлетике. Павел лишь через несколько лет узнал, что они, и правда, были братьями, только воспитывались в разных семьях. Алексей - в новой семье отца, а Николай остался с матерью, которая заново вышла замуж и сына записала на свою новую фамилию. Родители после развода ни разу потом не встретились, зато братья были неразлучны. Алексей с Николаем не то что бы скрывали, что они братья, просто, они об этом не говорили. Поэтому мало кто знал об их близком родстве, считали, что они закадычные друзья.
   Как-то Павел спросил Николая:
  -- А зачем тебе подвал, ты же скоро тренером станешь?..
   Николай хмуро проговорил:
  -- Станешь тут тренером... В городе все вакансии забиты, распределят в какую-нибудь Тьмутаракань, где спортзал в полуразвалившемся сарае, а вместо штанги - коленвал от трактора, вот и ставь там тяжелую атлетику...
  -- А чего ж ты в физкультурный поступал?
  -- Молодой и дурной был, а подсказать было некому. С тяжелой атлетикой завязывать надо, пока не изуродовался окончательно. Вредно это: соревнования, предельные нагрузки, рывок-толчок... У всех тяжелоатлетов позвоночники травмированы и геморрой страшенный, кишка на полметра вылазит... Да и без химии результат не покажешь. Все химичатся, особенно те, кто в сборную страны входят, потому долго и не живут. В сорок лет - уже развалина. Я вот когда мастера делал, шестьдесят ампул вколол. Вредно это... Только в культуризме можно тонко варьировать и дозировать нагрузку, заниматься для здоровья, а не во вред. Да и никто не заставляет в соревнованиях участвовать, занимайся для себя хоть до пенсии, хоть до смерти...
   Хоть Павел и подрабатывал сторожем, но жилось трудно. Зарплата и стипендия как раз составляли сотню рублей, а для оборудования спортзала приходилось каждый месяц по ползарплаты тратить. Приходилось покупать краску для стен, керамическую плитку для пола натаскали со стройки, за это пришлось споить сторожам ящика четыре водки. Зато сварочный аппарат достался даром, его стащили со стройки. Привязали веревки к поручням, продели в петли толстую трубу и полутора центнеровую тяжесть просто унесли на плечах. Для тренажеров трубы и прокат тоже натаскали со стройки. Павел сварку освоил за свою короткую трудовую деятельность в вагонном депо. Варил он так себе, разве что дугу кое-как умел держать, но, тем не менее, тренажеры получились на загляденье. У Николая были американские культуристические журналы, а Алексей, применив истинно инженерный творческий подход, разработал чертежи по образцам.
   Николай набрал человек двадцать пацанов, использовал их на самых грязных подсобных работах, а когда спортзал был оборудован, покрашен, полы застелены плиткой, попросту выгнал их. Павла это возмутило, он пытался протестовать, но Николай невозмутимо заявил:
  -- Если не нравится, вали вслед за ними...
   В светлом просторном спортзале тренироваться было очень приятно. К отсутствию окон он быстро привык. Это был как бы замкнутый сам на себя обособленный мир, никак не связанный с остальной жизнью Павла. Он учился в аспирантуре, парил в высочайших научных эмпиреях, но четыре раза в неделю уходил в простой, и даже примитивный, мир звона железа, физического напряжения, запаха пота, простых и незатейливых анекдотов и шуток. Физические нагрузки сделали свое дело, промежуток между ребрами перестал ощущаться, хромота окончательно прошла. Впрочем, и раньше нога при ходьбе не очень-то беспокоила. Прошагать за день тридцать-сорок километров Павлу ничего не стоило. Он даже стал похаживать раз в неделю в секцию самбо, которая, наконец, заработала в университетском спортзале. Тут тренер был не такой формалист, как в тяжелой атлетике. Да ему и самому нравилось побороться с девяностокилограммовым противником. Все остальные в секции, да и сам тренер, были сплошь мелкота, тянули меньше чем на семьдесят килограммов.
   Наконец и материальное положение Павла начало помаленьку поправляться. Аспирант уже имел право вести часы, так что к аспирантской стипендии добавлялась еще доплата за преподавательскую работу. Павел даже перебрался, наконец, из общаги на квартиру. Конечно, он стоял на очереди на получение квартиры, но в университете даже кандидаты наук ждали очереди по два-три года. Так что, ему пришлось смириться с тем, что получение квартиры откладывалось до получения им кандидатской степени.
   Когда от него ушла Вилена, странно, но он не испытывал такой тоски и боли, как после разрыва с Ритой, или после каждого "ухода навсегда" Люськи. Вилена была студенткой, а он уже аспирант, и она с первой встречи была тайно влюблена в него, а потом и явно не скрывала своих чувств. Он тоже влюбился в нее с первой встречи, и тоже долго не выказывал своих чувств. Может быть потому, что чувствовал - ничего у них не получится. И правда, не получилось.
   Ольгу он встретил случайно, когда работал в пединституте. Она зачем-то приходила в институт, а он зашел на кафедру математики, когда она там сидела, и о чем-то разговаривала с заведующим кафедрой.
   Ольга Илларионовна! - воскликнул заведующий кафедрой при виде Павла. - Вот с кем интересно было бы встреться вашим ребятишкам. Это наш преподаватель с кафедры биологии. Он живет весьма интересной жизнью, ходит в экспедиции в самые глухие места.
   Ольга Илларионовна подняла взгляд, Павел увидел ее спокойные, внимательные зеленые глаза и внутренне вздрогнул. И, естественно, не смог отказаться от встречи с ее классом. Роман развивался стремительно, через три месяца они уже поженились. Ольге было уже двадцать восемь лет, и она никогда не была замужем, даже мужчин у нее не было, это выяснилось в первую же брачную ночь. Павел, в общем-то, довольно вяло попытался за ней ухаживать, но когда он впервые обнял ее, она так отчаянно и самозабвенно прижалась к нему, что у него слезы на глазах навернулись. То, что она до таких лет не успела обзавестись мужем, было довольно странно. Все было при ней; и точеная фигурка, и миловидное лицо. Потом уже, когда они пообщались подольше, Павел узнал, что она очень целеустремленная. Поставив себе цель окончить институт, она не отвлекалась на "пустяки". Потом училась в аспирантуре, готовила диссертацию, тоже не оставалось времени устраивать личную жизнь. Ее судьба оказалась схожей с судьбой Павла, тоже никак не удавалось защитить уже готовую диссертацию. Да и весьма сложно аспирантке-заочнице защитить диссертацию, это все знают. Женщине, кроме мозгов в голове, желательно еще иметь смазливое личико и гибкие принципы. Она и замуж-то вышла за Павла как-то буднично и бестрепетно, однако любила его самозабвенно, по-своему интеллектуально и душой. Потому как в сексуальном плане оказалась весьма прохладной.
   Когда Павел ушел из института, она очень переживала. А когда увидела, что работа в ПТУ форменным образом убивает его, она сама настаивала, чтобы он искал работу поспокойнее. Павел упрямо хотел доработать учебный год, и доупрямился. Во время всеобщего угара и повальной погони за шальными деньгами он и своего спортзала лишился. Так что, пришлось идти на поклон к пацанам в грязную, плохо обустроенную "качалку". Пацаны, в конце концов, остались довольны. В бассейне имелся сварочный аппарат, и Павел в два счета сварганил им несколько "импортных" тренажеров, по чертежам Алексея.
  
  
   Поколотив вволю руками и ногами по боксерскому мешку, Павел сходил в ванный зал, поглядеть, не набралась ли вода. Уровень как раз достиг пенных канавок, и, видимо, довольно давно. Плававшие на поверхности воды ошметья бурой пены исчезли, сплыли в канализацию. Он пошел в машинное отделение, закрыл задвижку, взял противогаз и направился в хлораторную, но тут раздался стук в дверь. С некоторых пор он, приходя на дежурство, стал запирать служебный вход. Слегка удивившись, кого это могла принести нелегкая, он подошел к двери и отодвинул засов. В проеме стояла Люська и смотрела на него диким взглядом, так, как только она одна умела смотреть. Бесповоротное решение выгнать ее, как только явится, мгновенно испарилось, Павел посторонился, и она прошла внутрь. Задвинув засов, он, как неприкаянный, побрел за ней, забыв, что собирался воду хлорировать. Люська резко повернулась и, глядя ему в глаза совершенно сумасшедшим взглядом, подняла руки и с неожиданной силой вцепилась ему в плечи, потом медленно сползла вниз, встала на колени, стянула с него тренировочные штаны и он почувствовал, как жадные губы ловят его самый чувствительный орган.
   Только когда Люська ушла, он смог прохлорировать воду, потом пошел в душ. Медленно поворачиваясь под горячими струями, мрачно размышлял о своей раздвоенной жизни. С детства так и существует в разных, не соприкасающихся вселенных. Сначала университет и "качалка", теперь - слесарка сантехника и творческая элита общества. Н-да-а... Две вселенные, две бесконечности, две восьмерки, два знака бесконечности, вставшие дыбом, две параллельные вселенные - Ольга и Рита с Люськой...
   Он любил Ольгу, его душа не могла обойтись без нее, без ее верной и самоотверженной идеалистической любви, а тело требовало вульгарного, горячего, бешеного секса, на который Ольга не была способна.
   Да, в этих цифрах, обозначающих год, с самого начала виделось нечто мистическое. Павел вечно теперь обречен, жить в двух параллельных вселенных... Господи! Да в таком положении, и правда, можно получить раздвоение личности, как доктор Джекил и мистер Хайд. В одной вселенной он совершенно добропорядочный гражданин: науку двигает или творит литературные произведения, любит свою жену, а в другой - ворует, качает мышцы в подпольной "качалке" в компании полукриминалных элементов, трахает до предела развратную девчонку...
   В мрачном и весьма угнетенном состоянии он вышел из душа, походил по спортзалу, остывая, надел свой тнренировочный костюм и заполз под верхний мат на кипе матов. Долго не мог уснуть, ворочался, укладываясь так и этак на жестком хрустящем кожзаменителе. Так и промаялся почти всю ночь без сна, только под утро забылся коротким сном.
   Когда пришел домой, Ольга уже ушла на работу, Денис, естественно, был в школе, Анна Сергеевна возилась на огороде. Подумал, что неплохо бы поехать за грибами, - как раз установилась хорошая теплая погода, - но болела голова, да и вообще состояние было такое, будто трактор переехал. А потому Павел, позавтракав, прилег на кровать и незаметно заснул.
   Проснулся после обеда, Ольга еще не пришла с работы, Денис возился во дворе. Павел умом понимал, что не надо этого делать. Но тело его воле уже не подчинялось. Одевшись, он пошел к Люське, по пути купив на последние деньги чекушку водки, на пол-литра не хватило.
   К его удивлению Гера сидел у Люськи, но, вспомнив ее пристрастия, Павел удивляться перестал. Водка быстро кончилась, хоть малопьющий Гера выпил едва ли на палец в стакане, а Павел пить, вообще не стал. Люська по своему обыкновению беспрерывно курила и форменным образом издевалась над Герой, подначивала и Павла, но весьма осторожно и не задевала самолюбия. Ситуация была примерно такой же, когда она в очередной раз "уходила навсегда", только теперь на месте Павла сидел Гера. При этом глаза у Люськи азартно блестели, а на щеках горел лихорадочный румянец. Павел подумал злорадно: - " Что, козел, приятно было слушать, как она меня парафинила? Посиди теперь в моей шкуре..." Вскоре у Павла сложилось убеждение, что Люська чего-то ждет. Сначала он пытался поддерживать видимость интеллектуального разговора, но беседа творческих личностей то и дело скатывалась на вульгарную базарную перебранку. При этом Гера слабо, будто пребывая в легком нокдауне, пытался защищаться, а нападала и клевала его Люська, как совершенно осатаневший стервятник. Она все больше и больше распалялась, весьма критически прошлась по последним стихам Геры, Павел попытался его защитить:
  -- Ну, ты уж шибко грубо... Некоторые стихи, очень даже ничего...
  -- Вот именно - ничего, пустое место. Ты же сам говорил, что не разбираешься в поэзии.
  -- Я разбираюсь, как читатель...
   Люська вдруг медоточивым голоском спросила:
  -- Гера, а ты что скажешь по поводу последних вещей Паши?
   Гера нехотя заговорил:
  -- Эти его сложные сюжеты... Эти многоуровневые композиции... Эта мистика с фантастикой... Дитиктивы... Я не читаю всякую дрянь...
   Павел понял, что ему намеренно, и весьма смачно, харкнули в лицо, и Люська явно знала, что Гера именно так и скажет. Однако он сдержался. Люська напряженно смотрела на него, будто на циркового артиста в ожидании рискованного трюка. Павел медленно встал. Гера с кривой ухмылкой смотрел на него, в его лице явственно читалось: - "Ну и что ты мне, козел, можешь сделать"? Как любой молодой человек, он был беспросветно самонадеян, и явно думал, что сможет справиться с Павлом в драке. Не глядя на него и Люську, Павел пошел к двери. Он надевал куртку, когда Люська выскочила в прихожую, встала, глядя на него диким взглядом.
   Павел тихо сказал:
  -- Люся, знаешь, недавно, всего лишь в течение недели, меня пытались один раз бритвой зарезать, и два раза машиной переехать. Не твой ли отчим, случайно, заказал меня каким-нибудь ханыгам?
  -- Да ну... - она пренебрежительно усмехнулась. - Когда он ко мне лез, то думал, что я матери не расскажу. А я рассказала. Мать ему так хвост накрутила, что он от меня теперь шарахается. Так что, какой ему смысл тебя кому-то заказывать?.. - она продолжала смотреть на Павла диким взглядом, вцепившись в косяк обеими руками, будто боясь, что стена может упасть на нее и раздавить в лепешку.
  -- Да, верно... - задумчиво пробормотал Павел. - Значит, совпадение... Хотя... - он криво ухмыльнулся, - ты здорово смахиваешь на вавилонскую блудницу... Если бы ты проституцией для храма деньги зарабатывала, у храма и крыша была бы золотой. А заодно ты бы организовывала и человеческие жертвоприношения. Я не удивлюсь, если в одно прекрасное время меня из-за тебя зарежут... Ты что же, и правда подумала, что я стану драться с этим сопляком? Да плевать мне на то, что он читает, а чего не читает!
   Он вышел на улицу, вдохнул полной грудью холодный воздух. Душа нудно и противно ныла. Мучительно хотелось Люськи, но ужасно противно было выставить себя дураком, ввязавшись в драку с Герой. Автобусы уже не ходили, и он пошел домой пешком. Благополучно миновав мост, свернул на свою улицу и тут заметил у обочины в тени деревьев машину. Переходя на другую сторону улицы, он держал ее краем глаза, но этого можно было не делать. Вдруг взревел мотор, "жигуленок" буквально прыгнул вперед. Павел хладнокровно, не особенно торопясь, достиг обочины. Теперь между ним и машиной оказалась огромная лужа. Водителю "жигуленка" так хотелось сшибить Павла, что он впоролся в лужу по самый капот, лишь сантиметров на пять, промахнувшись мимо фонарного столба. Павел приготовился отпрыгнуть на пешеходную дорожку, на случай, если из "жигуленка" полезут злые дядьки с обрезами и бритвами. Шагах в десяти начинался переулок, в котором в ряд стояли толстенные тополя, и, как помнил Павел, не горело ни единого фонаря. Так что, даже если у злоумышленников имеется автомат, подстрелить лавирующего между деревьями человека будет довольно сложно. Однако из "жигуленка" никто не выскочил, он, будто разжиревший боров, вылез из лужи, встряхнулся и с ревом помчался по улице, мотаясь от обочины к обочине. Номер его был густо заляпан грязью, а рев двигателя явно не соответствовал размерам. Судя по голосу это был тот самый "жигуленок", который пытался сшибить Павла на мосту несколько дней назад.
   На сей раз нервной дрожи не было, видимо у Павла к покушениям выработалась привычка. Он медленно выговорил:
  -- А это становится забавным... Что за придурошные мочилы меня мочить восхотели? Четвертый раз никак замочить не могут...
   Домой он добирался с бесконечными предосторожностями, останавливаясь на каждом шагу, прислушиваясь и приглядываясь к темноте. Однако улица была пустынна. Опытный таежник моментально засечет засаду в реденьких уличных насаждениях.
   Ольга безмятежно дрыхла, и Павел на минуту ощутил к ней неприязнь, но тут же устыдился; никто не заставлял его шляться по ночам, да и чуть не задавили-то его по пути от любовницы... Тем более что Ольга, скорее всего, делает вид, будто спит. Павел быстро пригрелся на мягкой перине и заснул.
  
  
   Следующий день прошел спокойно, в дверь никто не ломился, но работать Павел не мог, в мозгу засела одна мысль; как защититься самому, а главное, как защитить Ольгу с Денисом, когда эти долбанные мочилы отчаются подловить его на улице и полезут в дом? Хотя, штурмом взять муравейник из четырех квартир, населенных дюжиной крепких мужиков и дюжиной горластых баб, дело, мягко говоря, малореальное. Что ж делать? Так и бегать зигзагами, как заяц, уворачиваясь от всяких "Камазов" и "жигулят..." Не хватало еще, его велосипедом и мотоциклом пожелают переехать... Кому ж он мозоль оттоптал?
   Придя на работу на другой день, он обошел машинное отделение, все было нормально, нигде не текло, насос работал ровно. Механик как всегда его не дождался и в вахтенном журнале не оставил заданий, так что Павел сразу пошел в спортзал. После пяти спортзал был всегда свободен, потому как владельцы платных абонементов имели право только на воду. Правда, директор уже, по слухам, выпросил деньги в финансовом управлении на полный набор тренажеров для бодибилдинга или шеппинга, и собирался устроить платный зал. Павел плохо разбирался в современных терминах, он привык к старомодному - культуризм или атлетизм.
   Этой весной проводили на пенсию старого директора, даму еще коммунистического закала, которая и слышать не хотела ни о каких платных услугах. В директора теперь пробрался бывший завуч, парень молодой, энергичный и напористый. Павел как-то со смехом сказал ему, что вполне мог бы работать тренером по бодибилдингу и шеппингу. Тонко усмехаясь, директор неопределенно пробормотал:
  -- Посмотрим... Посмотрим...
   В его усмешечке Павлу почудилось какое-то злорадство. Отношения с ним у Павла испортились давно, еще с тех пор, когда Павел перестал его пускать по ночам в бассейн с друзьями и девками. Они тогда здорово перепились, девки заблевали все раздевалки, а кого-то прошиб понос в ванном зале и прямо на бортике красовалось мерзко воняющее пятно. Павел, матерясь на чем свет стоит, отмывал последствия ночной пьянки, и клялся себе страшной клятвой больше никого, никогда, ни под каким видом по ночам в бассейн не пускать. Потом как-то завуч приезжал еще ночью, долго стучал в двери, окна и витражи, Павел видел его сквозь витраж, но так и не открыл. И надо ж такому случиться, он теперь директор!
   Тренеры обычно запирали двери в спортзал, ведущие из раздевалок, с одного торца - из женской, с другого - из мужской. Но в спортзал можно было спуститься с галереи третьего этажа по тренажеру, прикрученному к стене и открыть замки изнутри, так как они были накладные. Павел и спустился. Тренировался со вкусом, с удовольствием, мыщцы после летнего активного отдыха быстро привыкали к нагрузке. Пока тренировался, попытался прокрутить в памяти всякие случаи из последних лет своей жизни, где и когда он мог наступить на мину замедленного действия? На ум ничего путного не лезло, мысли упорно возвращались к недолгому периоду занятий бизнесом, а точнее, книжной торговлей.
   В то время, да и сейчас, наверное, книжная торговля была делом не менее опасным, чем торговля наркотиками или оружием. Одного парня, не хилого книжного торговца, придушили собственным шарфиком в подъезде родного дома. Взял, понимаешь, товар на реализацию, и задержал денежные расчеты... Дело житейское...
   Однако у Павла в прошлом все было чисто, он сумел вовремя соскочить, без особых потерь и никому не остался должен. А вот Алексею пришлось продать квартиру, чтобы рассчитаться с долгами. Хорошо, у его тещи была двухкомнатная квартира, так что не пришлось ему бомжевать с женой и двумя малолетними детьми. Как ни крути, ну некому было Павла убивать!
   Абонементы были еще не все раскуплены, так что народ разошелся уже к восьми часам. Павел прохлорировал воду, потом еще с часок постучал по боксерскому мешку, после чего забрался под душ. Долго вертелся под тугими горячими струями и от этого, как ни странно, заноза из головы выскочила. После душа он пошел в слесарку, сел за стол и часа три писал не разгибаясь. На часах было двенадцать часов, то бишь полночь, когда он заполз под верхний мат кипы гимнастических матов в спортзале, расслабился, дожидаясь прихода сна. Мышцы приятно ныли.
   Все началось как в дешевом бульварном детективе начала века, когда Конан Дойла и Агату Кристи читала в основном элита, а для широкой публики существовал Нат Пинкертон. У которого как раз все злодейства совершались именно в полночь. Павел уже засыпал, когда какая-то тревожная нота, а может звук на пределе слышимости, заставили его вздрогнуть и открыть глаза. Навыки, приобретенные и закрепленные в долгих скитаниях по тайге, включились мгновенно. Он лежал, не шевелясь, чутко прислушиваясь. За дверью, ведущей в мужскую раздевалку, послышались тихие шаги, потом чуть слышно скрипнула дверь душевой.
   Павел бесшумно вылез из-под мата, сунул ноги в тапочки, пробежал до двери, но открывать ее не стал, а по тренажеру взобрался на галерею третьего этажа. Отсюда двери вели на лестницу и в ванный зал, на галерею, обычно они не запирались. Он замер прижавшись к стене и чутко прислушиваясь. С другой стороны спортзала, со стороны мужской раздевалки, кто-то поднимался по лестнице на третий этаж, явно стараясь не шуметь, но получалось у него плохо, в жизни не скрадывал чуткого зверя. Шарканье жестких подошв ботинок разносилось по всему спортзалу. Павел присел, спрятавшись за ограждением, и принялся смотреть в щель между фанерными щитами. В неясном полумраке, чуть разгоняемом светом уличных фонарей, его нипочем не разглядишь. На противоположной галерее замаячила темная фигура. Человек с минуту стоял неподвижно, потом отступил за простенок, по лестнице пошаркали торопливые шаги. Павел терпеливо ждал. Что-то это все должно означать? С его стороны зашаркали по лестнице шаги, и он напрягся, готовясь шмыгнуть по галерее дальше, в ванный зал. А там можно легко перескочить на вторую площадку лестницы, ведущей на вышку для прыжков. Мало кто знает о существовании люка в углу, под тренерской трибуной, ведущего в машинное отделение. У Павла и мысли не возникло, рявкнуть басом, чтобы пугнуть ночных посетителей. Обычно тренеры, когда наведывались с девками по ночам в бассейн оттянуться от дневных тренерских трудов, громко перекликались, хлопали дверями. Как они проникали в здание, для Павла было неразрешимой загадкой. Чтобы иметь поменьше неприятностей от директора, и не вывозить дерьмо тележками, он сам никогда их не впускал, делал вид, будто дрыхнет без задних ног и никаких стуков в дверь услышать неспособен по причине крепкого, здорового сна. О крепости его сна среди тренеров ходили легенды, они искренне верили, что он не слышит их стуки. Слава Богу, они завучу не показывали свой путь проникновения, не любили его тренеры почему-то. Нынешние ночные тихушники, надо сказать, тоже ловко пролезли в здание, нигде не нашумев. Эти ночные гости явно искали Павла, представления не имея, где он может спать.
   Шаги на лестнице замерли этажом ниже, чуть слышно стукнула дверь раздевалки. На противоположной галерее вновь замаячила темная фигура. Но теперь она не замерла, человек быстро перелез через ограждение, повис на руках и спрыгнул в спортзал. Щелкнул замок, дверь в раздевалку распахнулась, оттуда выскочил второй, и они вместе кинулись к кипе матов. Павел сообразил, что посетителей всего трое; двое сторожили двери раздевалок, когда третий спускался в спортзал. Они постояли возле матов, один проговорил отчетливо в тишине:
  -- Нету его тут... Где он может спать?...
   Они не спеша направились к двери со стороны Павла, повозились с замком, дверь со скрипом отворилась, третий шагнул в спортзал. Они нерешительно топтались прямо под Павлом, наконец, один сказал:
  -- Может, он к бабе закатился?
  -- Да нет у него бабы... Мы ж долго его пасли...
  -- А вчера он куда ходил? Надо было проследить. Колян таких ляпов не прощает, - внизу замолкли, потом послышался уверенный голос: - Здесь он. Спрятался и спит где-то... Вы, придурки, его спугнули. Теперь он осторожничать будет. Колян сказал, чтобы все выглядело, как несчастный случай; влить водяры и в бассейн... Так что, вы его сильно не фуярьте...
   Павел бесшумно пробежал по галерее, перелез через ограждение, примерился и легко перескочил на площадку лестницы, ведущей на вышку для прыжков, соскользнул вниз, нырнул в угол, под трибуну, поднял крышку люка, ссыпался вниз по винтовой лестнице и нырнул под ванну бассейна. Пространство примерно в метр высотой было загромождено корпусами задвижек, кожухами каких-то агрегатов, неизвестно для чего служивших когда-то, старыми насосами. Чтобы найти человека в этих железных джунглях нужно не меньше роты и пару собак.
   Все было предельно ясно, и не было никакого смысла следить за ночными гостями. Вот только не было у Павла смертельного врага по имени Николай. Хоть тресни - не было! Друзей и просто знакомых Николаев - завались. Николаев по России давно уже больше, чем Иванов. Это раньше Иван - было самым распространенным именем.
   Примерно через полчаса по обеим сторонам ванны протопали бегущие шаги; его продолжали искать. Он подумал, что вряд ли гости нашли его одежду. С самого начала он приучился прятать ее в узенькую ячейку ряда шкафчиков, стоящих за ванной. Кое-какие ячейки там запирались, кое-какие - нет, в них висела рабочая одежда других слесарей и механика. Еще в первые дни работы Павла в бассейне к порядку его приучила одна из девок, пришедшая ночью с тренерами, она попросту свистнула его часы, по неосторожности оставленные на виду. Так что, местный контингент требовал постоянного внимания и осторожности, а то придется еще после дежурства идти домой без последних штанов.
   Ночь тянулась, как болезненный бред; его хотят убить! Дико и невозможно, но придется поверить. Теперь уж сомнений не оставалось, все покушения были действительно покушениями. Еще пару раз простучали шаги мимо ванны. На второй раз кто-то наклонился и долго светил под ванну фонарем. Рядом с ним остановились двое других, один сказал;
  -- Навряд ли он там... Надо было пасти его. Наверняка к бабе ушел, а мы тут шаримся всю ночь...
  -- Да нет у него никакой бабы! Неужели бы не засекли?..
   Вдруг в мозгу Павла всплыла спасительная мысль: его с кем-то спутали! Надо вылезти и объяснить, что, мол, ошибочка вышла, и он вообще ни при чем, а даже наоборот, совершенно посторонний мирный обыватель... Он уже начал пробираться к краю ванны, но тут же замер на месте. А если они и разбираться не станут? Сразу накинутся, треснут железякой по голове - и в ванну... Хотя, тут можно и поглядеть, кто кого... Если это обычная тупая "братва", привыкшая трясти забитых и зашуганных рыночных торговцев, то, пожалуй, он смог бы с ними и справиться. Благо, силы не убавилось, а прежняя выучка никуда не делась. Тем более что он давно уже переступил психологический барьер - ему приходилось убивать...
   Однако он медлил. Ну, выскочит чертом из-под ванны, начнет их метелить, даст Бог и скрутит кого из них, посадит голой задницей на горячую трубу. А если они ничего не знают? Если даже не знают, кто их нанял? И этот неведомый Колян совершенно посторонний тип, подрядившийся за гроши мочкануть лоха? Да банда просто насторожится, и попытается подловить его каким-нибудь более изощренным способом, и в другом, менее удобном для него месте, нежели бассейн. Слава Богу, что он свято чтил заветы дяди Гоши, и даже его близкие друзья не знали о его способностях голыми руками бить насмерть. Разве что университетский тренер по самбо кое о чем догадывался, потому как его, мастера спорта, Павел частенько валял по ковру время от времени прорывающимися приемами былых энкаведешников. Так что, не стоит злоумышленников раньше времени разубеждать, что они имеют дело далеко не с лохом.
   Часов в шесть он с бесконечными предосторожностями вылез из-под ванны, долго прислушивался и вглядывался в полумрак машинного отделения. Подумал, что на следующее дежурство надо будет оставить одну лампочку на двадцать пять ватт. Он человек привычный, в полумраке свободно может ориентироваться, а посторонним трудненько будет лазить среди переплетений труб с фонариками. Пусть себе шишек хотя бы наставят, злорадно подумал он. Павел молниеносным броском взлетел по лестнице к люку, медленно-медленно приподнял крышку, оглядел ванный зал. В голубом сиянии отсвечивающей воды на фоне белых стен можно было легко разглядеть темную человеческую тень. В зале никого не было. Хотя, кто-то мог притаиться и на тренерской трибуне, прямо над головой Павла. Но тут уж приходилось рисковать, хоть и не слишком. Трибуна высокая, если кто прыгнет прямо с нее, легко можно уклониться, и тут же вмазать со всем усердием, а там и в ванну спровадить. Не взыщите, господа мочилы, таковы уж издержки вашей профессии. Загнанный кролик тоже может достать из кармана кастет и врезать по зубам охотничку. Впрочем, насчет кролика, может и преувеличение, но в Курае Павел сам видел, как вынутый из петли полузадушенный заяц чуть не отхватил зубами два пальца брату, а потом так рванул задними лапами, что чуть кишки не выпустил незадачливому охотничку, ватник располосовал знатно. Мать зашивать не стала, сразу выбросила. Павел вылез из-под трибуны, сторожко косясь наверх, быстрым, бесшумным броском достиг дверей в душевые. Идти через душевые, было опаснее всего, там могла скрываться целая банда за перегородками душевых кабинок. И он взобрался на галерею прежним путем. Прокрался до лестницы. В спортзале никого не было. Долго, бесшумно, прислушиваясь на каждом шагу, спускался по лестнице.
   Он был уже внизу, когда в дверь забарабанили пришедшие на первую утреннюю тренировку спортсмены. С облегченным вздохом впустив ребят, он пошел осматривать помещения. Надо было все же выяснить, как пролезли в здание ночные посетители. Из всех помещений на первом этаже запирались только кабинет директора и медпункт. Кабинет директора исключался, потому как на его окне стояла решетка. Медпункт Павел легко открывал ножом, так как замок был защелкивающийся. Он там иногда ночевал на кушетке. Открыв с помощью ножа медпункт, он осмотрел форточку. Форточка была закрыта. Закрывалась она на примитивный запор, но снаружи нипочем не откроешь. Ни в одной подсобке двери не были взломаны, все были аккуратно прикрыты, и даже дверь служебного входа так и стояла заложенная на засов. Так что, создавалось впечатление, будто злоумышленники улетели через вентиляцию. А вот как попали в здание?.. Был еще склад внизу. Дверь его выходила на опоясывающую машинное отделение галерею. Там хранилось всевозможное барахло, в основном туристское; не раз использовавшиеся спальные мешки, многие прожжены и неаккуратно залатаны, вылинявшие палатки, лыжи и лыжные ботинки. Склад запирался на внутренний замок, и единственный ключ был у старшего тренера. С улицы, на высоте метра в три, имелась отдушина, но она была забрана решеткой, сваренной из толстенного арматурного прута.
  -- Черт, как же они залезли? - пробормотал Павел, дергая дверь склада.
   Когда Павел шел с дежурства через сквер, он все больше укреплялся в мысли, что надо идти в милицию. И хоть после бессонной ночи основательно болела голова, и резало глаза, он направился в районный отдел.
   Долго пришлось ждать, пока дежурный наговорится по телефону. Наконец он отложил трубку и вопросительно уставился на Павла. В райотделе Павел не бывал с самого начала перестройки и сразу обратил внимание на черты нового времени; дежурный сидел в отдалении от стекла, а в стекле отсутствовало привычное окошко, был приделан микрофон. Хоть стекло и не было пуленепробиваемым. А еще с внутренней стороны окон появились грубо сделанные и грубо приваренные к штырям, вбитым в стену, стальные ставни с бойницами. Как писатель, работающий в приключенческоавнтюрном жанре, Павел тут же профессиональным оком оценил бюрократический формализм и глупость этих ставень. Был бы он бандитом или террористом, и планировал бы захват этого отделения, то не стал бы ломиться через главный вход. Окно вестибюля выходило в заросший кленами укромный закоулок, ставень на нем, естественно, не было. Достаточно поставить к нему одного стрелка и все, находящиеся в дежурной части, особенно при закрытых ставнях, окажутся в мышеловке. Под прикрытием стрелка штурмовая группа преспокойно и без потерь может ворваться в дежурную часть.
   Наклонившись к микрофону, Павел заговорил:
  -- Видите ли, какое дело... Меня несколько раз пытались убить. К кому мне обратиться?
   Дежурный долго глядел на него, потом резко вскочил, подбежал к железной двери, тоже появившейся в последнее время на месте хлипкой фанерной, щелкнул замок или задвижка, дежурный высунулся из-за двери, сказал:
  -- А ну-ка дыхни...
   Павел набрал побольше воздуху в легкие и дыхнул на старлея. Тот старательно принюхался, без дураков выполняя свой служебный долг. Потом захлопнул дверь, вернулся к столу, поднял телефонную трубку, еще помедлил, видимо колеблясь, кому, все же, подложить свинью, наконец, выбрал жертву и решительно нажал на кнопку, или перекинул тумблер, Павлу видно не было, как там у него устроен селектор. Скороговоркой что-то пробормотал в микрофон, выслушал ответ, хмуро бросил, снова высунувшись из двери:
  -- Иди на второй этаж, двадцать седьмой кабинет.
   Павел поднялся по грязной лестнице с выщербленными ступенями, будто по ней следователи не раз таскали тяжеленные сейфы в виде вещьдоков, прошел по узкому, мрачному, обшарпанному коридору, нашел облезлую дверь с числом двадцать семь, постучал. Из-за двери донесся недовольный скрипучий голос:
  -- Пройдите!..
   Он вошел, подумал отстранено, что, видимо, из-за такой вот обстановки постоянно циркулируют слухи, будто "менты" подозреваемых или просто задержанных бьют на допросах, а иногда и вовсе убивают. Ну почему все отделения милиции выглядят, как близнецы из одной семейки алкашей и наркоманов?! Везде обшарпанные коридоры, облезлые двери, со следами неоднократных взломов замков, будто обитатели кабинетов не реже одного раза в неделю ключи теряют, выщербленный грязный пол, да еще застеленный каким-то невообразимым линолеумом, будто специально подобранного защитного цвета. Расстели его на гнилом болоте и не определишь, где кончается болото и начинается половое покрытие.
   За столом сидел молоденький лейтенант. Неприветливо глядя на Павла, спросил раздраженно:
  -- Это тебя пытались убить?
  -- Меня... - проговорил Павел, подходя к столу.
   Лейтенант не озаботился, следуя заветам капитана Жеглова, убрать бумаги в стол, или хотя бы перевернуть текстом вниз. Видимо ни один преступник гроша ломаного не дал бы за всю груду.
  -- Что-то незаметно, что тебя пытались убить... - проворчал лейтенант, мотнул головой в сторону подозрительного стула: - Садись, рассказывай...
   Стул был подозрителен в том смысле, что запросто мог развалиться под Павлом. Осторожно опустившись на жалобно заскрипевший предмет мебели муниципальной собственности, Павле принялся сбивчиво рассказывать. Лейтенант перебирал бумаги, раскладывая их по нескольким стопкам. Когда Павел умолк, он еще долго сортировал листки серой бумаги. Некоторые из них были исписаны корявым почерком, другие щеголяли ровной машинописью. Наконец лейтенант спросил:
  -- Так значит, ты не знаешь, кто и за что пытался тебя убить?
  -- В том то и дело... - расстроено обронил Павел.
  -- А нам, откуда знать? - раздраженно проговорил лейтенант. - Может, тебе все это приснилось? Может, мнительность? У нас тут по сотне в день приходят, и все жалуются, что их хотят убить. Один задолбал весь отдел: какие-то инопланетяне у него каждую ночь стены сверлят, потом психотронный газ пускают, а по воскресеньям еще и психотронными лучами облучают. И ведь в дурдом не забирают! Говорят - нормальный...
  -- Но мне же не почудилось! И с бритвой нападали. Три раза за неделю машинами задавить пытались. А сегодня на дежурстве всю ночь по бассейну искали...
  -- И не нашли? - с непонятным выражением спросил лейтенант.
  -- Их всего трое было. А чтобы в бассейне человека поймать, нужно не меньше взвода...
  -- Вот видишь...
  -- Ну что мне делать?!
  -- По ночам не шляться. А на дежурстве все двери и окна покрепче запирать.
   Павел вдруг озлился:
  -- Товарищ лейтенант, а почему это вы со мной на "ты" разговариваете? Я ведь вам не тыкаю, хотя раза в два старше вас... Что, по моей седине не видно?..
   Седина основательно побила волосы Павла еще после того случая, в тайге. И то сказать, не супермен, чай, а в переделке побывал такой, что не всякий спецназовец живым выпутается. А в последние годы только добавлялось белизны. Впрочем, молоденькие поэтессы находили это пикантным; седая шевелюра к молодому и свежему лицу.
   Лейтенант нисколько не смутился, но и приветливости в голосе не добавилось:
  -- А что я сделаю? Охрану вам приставлю? Да у меня каждую ночь по паре неопознанных трупов!
  -- Ну, так поглядите на меня! Хоть один труп потом опознаете...
   Лейтенант отложил бумажку, облокотился о стол, подперев щеку ладонью, долго глядел на Павла, наконец, спросил:
  -- И у вас никаких соображений? Никому на мозоль не наступали? Ничью жену не трахали?
  -- Да в том-то и дело!..
  -- Знаете, тут все может быть очень просто: бригадиры новичков крестят.
  -- Это как?! - опешил Павел.
  -- Ну, когда в группировку новичка принимают, приказывают кого-нибудь замочить... Может, у них принципы взыграли? Вы ж от них столько раз увернулись...
  -- Ну, сделайте что-нибудь!..
  -- Охрану вам приставить? Взвод автоматчиков?.. - ласково спросил лейтенант. - Так ведь нету у меня взвода. Разве что самому вас сторожить? А кто за меня мою работу делать будет?..
  -- Неопознанные трупы считать... - сочувственно покачал головой Павел.
   Павел смотрел на лейтенанта, тоскливо ощущая, как медленно накатывает безысходность. Лейтенант молча, но уже с сочувствием смотрел на него. В конце концов, сказал, доставая из стола несколько листов серой бумаги:
  -- Вы вот что, все опишите, как было. Не забудьте имя, отчество, фамилию, год рождения, паспортные данные, адрес, - он тяжко вздохнул, добавил уныло: - В случае угрозы убийством, заявление от вас я принять обязан...
   Павел взял бумагу, вздохнул, пристроил на краешке стола и принялся писать. Незаметно увлекся, скупой текст заявления расцветил яркими образами, оживил метафорами, добавил кое-что еще из художественного арсенала литератора. Лейтенант продолжал возню с бумагами и, похоже, это у него было на весь день. Некоторые он внимательно прочитывал, некоторое время размышлял, аккуратно комкал и отправлял в корзину, другие прочитывал по два раза, размышлял еще дольше и укладывал в папки. Когда Павел закончил, лейтенант внимательно прочел листы, сказал:
  -- Здорово пишете. Прямо , детективный рассказ получился... На слесаря не похоже...
  -- Я ж университет заканчивал... - пробормотал Павел, и почему-то смутился.
  -- А чего по специальности не работаете?
  -- Так вышло... - Павел пожал плечами, нехотя обронил: - Мозговая травма. Преподавать не могу, тем более в пэтэу или в школе.
  -- Ах, мозгова-ая... - понимающе протянул лейтенант.
  -- Да не псих я, проверьте. В дурдоме не лежал... - и тут же подумал, что вполне возможно, и приступы беспричинной тоски, и депрессии, мучающие его с восемьдесят восьмого года, как раз и являются следствием его травмы. А может, и писательский дар, неожиданно свалившийся на него, тоже из-за травмы? Как раз в восемьдесят восьмом году у него сам собой получился яркий, великолепный, эмоциональный рассказ...
  -- Ну ладно, ладно... Вы поосторожнее, и если что - звоните. Сами ничего не предпринимайте. Если они вас пасут, наверняка видели, как вы в милицию пошли, может, отстанут...
   Выйдя из милиции, он медленно побрел к автобусной остановке. Собственно говоря, а чего это он расписался в собственном бессилии? Тоже мне, нашли быка на бойне... Для начала надо обмозговать все это дело и вычислить, кому все же он мог любимую мозоль оттоптать? А ну как, и правда, ниточка тянется к тому, давнему делу? Что там могло быть такого, что возымело продолжение? Тех ребят он до того не видел. Просто, показались подозрительными, он и пошел по их следу. Им тоже показалось подозрительным, что по их следу кто-то идет, вот и подстерегли. Стоп! А как они могли узнать, что по их следу кто-то идет? В тех местах равнинная черная тайга, никак, ни с дерева, ни со склона далеко не глянешь, по причине отсутствия всяких склонов и долин. Выходило, что именно его они и ждали. Как ему тогда это в голову не пришло! Хотя, что могло прийти в голову, второй раз основательно ушибленную? Он следователю не смог даже место показать, где остались трупы. Поначалу месяца два валялся с амнезией, а потом поисковую группу проводить не смог, по причине того, что чуть ли не год ходить не мог. Трупы так и не нашли. Да в тайге труп за год без следа исчезает. До осени всякое зубастое население поработает, а зимой под снегом мыши и косточки источат. Только и осталось улик, что три дырки от автоматных пуль в теле Павла, и те сквозные, да шесть крупных алмазов, которые он сдал по акту следователю. Следователь под конец пришел к убеждению, что трупы наличествовали только в воображении Павла. Зато долго и въедливо выспрашивал про алмазы. Говорил, что таких алмазов ни в одном месторождении нет. Их сразу отправили на экспертизу, чтобы выяснить, откуда украдены, но оказалось, что по составу они не соответствуют ни одному известному месторождению. А Павел хорошо помнил... Вернее, вспомнил после амнезии, как тяжелая пуля системы Бреннеке опрокинула в траву того, с автоматом, и хруст височной кости губастого парня под краем жесткой подошвы кирзача, и хряский удар стволом ружья тому, мордастому, чем-то похожему на двухпудовую гирю, в основание черепа, и фонтан крови из-под клыков Вагая, рванувшего упавшего за глотку... Тот, четвертый, мосластый и кряжистый мужичина, не мог спохватиться через столько лет, ему и тогда незачем было тащить полуживого Павла по тайге.
   А вдруг теперь обстоятельства изменились? Тогда Павел ему нужен был живым, а теперь, соответственно, наоборот, мертвым? Черт! Тут уж вообще не за что зацепиться. Придется ждать нового выпада неведомых противников. И смотреть по сторонам в оба, чтобы не подставиться под удар.
   Дома он вяло позавтракал. Анна Сергеевна спросила участливо:
  -- Чего это ты? Будто с лица спал...
  -- Да пришлось поработать всю ночь, - устало обронил он. - Пойду, вздремну...
   В своей комнате он немного посидел на кровати. Однако чувствовал, что взвинченные нервы не позволят уснуть. Поднявшись, он вытащил из шифоньера свой сундучок, собрал ружье, прислонил к стене. Перебрал боеприпасы - не густо. Полбанки дымного пороха, пуль нет, картечи тоже. Только в мешочке килограмма три мелкой дроби. Ничего! Выгреб десятка три латунных гильз, быстро снарядил капсюлями, отмерил пороху, запыжевал. Сходил на кухню, принес несколько полиэтиленовых мешочков, нарезал их аккуратными квадратиками и принялся отмерять меркой дробь. Заряды заворачивал в полиэтилен, затягивал суровой дратвой. Когда закончил, вложил патроны в патронташ, полюбовался. От такого подарочка и десять хирургов не заштопают. Говорят, такую штучку, и бронежилет не держит. Поставив ружье у изголовья кровати, достал со дна сундучка свой охотничий нож. Ножны из толстой кожи с массивными медными заклепками хранили память долгих таежных путешествий. Медленно вытянул клинок из ножен. Ухватистая рукоятка из оленьего рога будто прилипла к ладони. Лезвие, кованное безвестным умельцем лет сто, а может и двести, назад, тускло блеснуло в лучике солнца, пробившимся сквозь занавеску. В своих походах, перед выходом к жилью, Павел этим ножом легко сбривал отросшую бороду. Нож ему подарил в Саянах древний старик-пасечник, когда они вчетвером вышли к его пасеке после знаменитого кораблекрушения. Тогда они путешествовали вчетвером на катере, и угораздило их налететь на топляк. Катер, естественно, со всем добром затонул, а им пришлось выбираться из тайги на своих двоих. Хорошо хоть осторожный, много повидавший Батышев, не разрешал никому даже штормовку снять, хоть и стояла жара, и жутко хотелось всем позагорать на ходу. Батышев просил не распространяться в подробностях об этой экспедиции, но болтун и хохмач Олег раззвонил по всему университету, и с тех пор Батышева иначе как Робинзон Крузо никто не называл. Коллеги ровесники - в глаза, студенты - за глаза.
   На пасеке они отдыхали целый день. Старик кормил их медом, поил душистой медовухой и все удивлялся, как это они без всякой еды столько дней идут по тайге и даже не похудели. Чем-то ему приглянулся Павел, и он достал этот нож со дна старинного, окованного медными полосами, сундука. Рассказал, что его отец привез с японской войны самурайский меч, добытый в бою. Из его лезвия деревенский кузнец и сделал четыре охотничьих ножа. Поскольку у него, пасечника, близких родственников нет, то пусть хорошей вещью владеет хороший человек Павел. Нож был замечательный, он почти не тупился, почти не ржавел. Павел сделал анализ металла на кафедре химии, оказалось - обычная сталь, но с жутким количеством самых невероятных примесей. Что свидетельствовало о большой ценности самурайского меча. Странно, что ни один офицер не заинтересовался трофеем, и не купил его у солдата. Впрочем, может, солдат посчитал дороже денег, иметь в тайге надежное оружие.
   Подкинув нож, Павел ловко поймал его за рукоятку, сказал угрожающе:
  -- Ну, мы еще поглядим... Залить водяры - и в бассейн... Вашу мать... Спасение утопающих, дело рук самих утопающих... Вот и будем спасаться, как можем. Добавим тебе, лейтенант, неопознанных жмуриков. Сам напросился...

Глава 4

Грузите апельсины бочками

  
  
   Проснувшись после полудня, Павел послонялся по двору, вяло размышляя о проклятой загадке. Потом пообедал. После чего жизнь показалась не такой мрачной и унылой, как вчера. Хоть обед и состоял из опостылевшей картошки с подсолнечным маслом и соленых огурцов. Грибы следовало поберечь на зиму, неизвестно как себя поведет начальство, озабоченное в основном не благополучием подвластного населения, а своим личным благополучием: вдруг да вообще перестанет зарплату платить? Он прошел в свою комнату, сел за стол, придвинул к себе общую тетрадь, новую, пахнущую клеем и свежей ледериновой обложкой. Задумчиво раскрыл на первой странице, помедлил, и вывел крупными буквами - "Оползень". Посидел еще немножко, подумал, и чуть ниже написал: - "роман". Перевернул страничку и сверху озаглавил: - "План композиции". Он никогда не начинал писать вещь, пока не сложится в уме полностью сюжет, не выкристаллизуется композиция, и в этой пустой клетке, или, скорее, старинной этажерке, не начнут появляться, пусть в виде призрачных картинок, эпизоды будущей вещи.
   Его давно мучила проклятая тема: кто они? Нынешнее поколение сорокалетних... Кто он, Павел? Что он значит в этой жизни? Или, правда, что он всего лишь мусор? Подсеки его какой подонок на дороге, никто и не заметит... Как-то все мгновенно переменилось; люди, которых он знал с детства, вдруг стали какими-то чужими, злобными, агрессивными, способными на поступки, которых раньше от них и ожидать показалось бы безумием. Другие опустились, замкнулись сами на себя, и даже глаза их как бы перевернулись и теперь смотрят вовнутрь, смотрят внутрь себя и ничего там не видят - только мрак, или зловонный туман, как над гнилым болотом, источающий ядовитые миазмы отчаяния.
   В своих странствиях по тайге Павел часто встречал старые оползни. Оползень имелся даже неподалеку от его родного Урмана. В Урмане всю жизнь прожили дед с бабкой Лоскутовы. Так что, отец Павла, постранствовав по Сибири, просто вернулся в родной дом. Из Сыпчугура они уехали, когда Павел окончил четвертый класс. Так что в Урмане он пошел в пятый. Дед с бабкой жили в крошечном домике на окраине, в котором имелась только одна комната три на четыре метра, да кухонька. Месяца три они жили ввосьмером в этой комнатушке, потом матери дали квартиру в новом четырехэтажном доме, единственном на весь Урман. Старики поселились в Урмане сразу после гражданской войны и устроились на работу "шкрабами", школьными работниками. Потому как в стране бушевала лютая борьба с неграмотностью, а большая часть грамотных людей сбежала из России, так как была не только грамотной, но и умной. Дальновидно рассудив, что новая власть обязательно за свои неудачи будет искать козлов отпущения. Так и получилось, кто не сбежал в гражданскую, тех забили в тридцать седьмом и последующих, когда они уже окончательно извели безграмотность.
   Оползень образовался на высоком береговом откосе, поросшем деревьями, в основном не старыми. Там росло только одно старое дерево - великанский кедр четырехсотлетнего возраста. Почему-то когда склон сполз, и все деревья причудливо наклонились в разные стороны, один кедр остался стоять гордо выпрямившись. Вот под этим-то кедром и умер дед Павла аккурат в восемьдесят восьмом, в конце лета, когда Павел в любовном угаре из последних сил цеплялся за юбку равнодушно уходящей от него Риты. Он тогда еле-еле нашел в себе силы, чтобы съездить на похороны, и, как мать ни уговаривала погостить, через два дня уехал. Дед Павла до самой смерти не терял ясность мыслей, но вот почему-то ушел утречком из дому, каким-то образом прохромал четыре километра, уселся под кедром, прислонившись спиной к стволу, да так и умер сидя, глядя на восток, будто мечтая увидеть еще один восход солнца.
   Вот так стоит себе лес на склоне, растет помаленьку, подчиняясь извечным законам жизни, и вдруг приходит время, когда сама земля начинает шевелиться, неудержимо сползая вниз. Деревья, не падая, ползут тоже, наклоняются... Потом почва вновь цепляется за материк, замирает. Жизнь продолжается. Но после раздрая и нестабильности деревья оказываются торчащими во все стороны, под разными углами. Но жизнь берет свое, жить надо дальше, и деревья вновь начинают расти, тянуться к солнцу, но вырастают причудливо искривленными. Они не хотели, противно природе своей, извиваться - сама земля их заставила, чтобы выжить, искривиться, а потом вновь тянуться к солнцу.
   Павел жил, как все. Родился, мать с бабкой тайно окрестили, пошел в школу, вступил в пионеры, потом в партию, но вдруг почва сдвинулась под ногами и поползла куда-то вниз... Когда умер Брежнев, Павел уже заканчивал аспирантуру. Всех работников и учащихся собрали в лекционном зале, где имелось несколько телевизоров, чтобы присутствовать на похоронах последнего Генсека. Тогда еще никто не знал, что он последний. Следующий станет уже Первым Президентом. Двое, мелькнувшие в промежутке, не в счет, их уже никто не помнит. Всех преподавателей и студентов представители парткома старательно проинструктировали, что когда заиграет траурная музыка, всем надлежит непременно встать и почтить ушедшего от нас навеки любимого... и так далее. Когда заиграла траурная музыка, никто из преподавателей и студентов даже не озаботился выполнить инструктаж. Сидели, стеснительно переглядываясь. Видимо было неудобно перед самими собой, так вот, при всех, публично, встать и почтительно проводить в последний путь человека, над которым потешались последние десять лет, и столько анекдотов было рассказано в курилках и на кухнях. И вот тут Павел ощутил, каким-то седьмым, а может десятым чувством, что скоро все поползет. Наверное, так кошки и собаки чувствуют приближение землетрясения, всей шкурой, всем нутром... Из врожденной вредности, а может из подсознательного желания дать полнее почувствовать всем присутствующим мелочную подлость советской интеллигенции, или, точнее, тем, кто привык считать себя интеллигентом, Павел поднялся и встал по стойке смирно, закаменев лицом и не отрывая взгляда от экрана телевизора. Честно говоря, единственным интеллигентом, с кем он был знаком, был профессор Батышев, да еще безвестный егерь с высшим образованием из далекого алтайского заповедника. Батышев никогда не рассказывал анекдотов про Брежнева, хоть и любил удивить в узком кругу виртуозным владением жанром "малой формы". Про Брежнева лишь пару раз высказался в том смысле, что, мол, взрослый, пожилой человек, а ведет себя... Главное, как он может без смеха воспринимать такой поток глупейшей лести в свой адрес?.. При виде того, как Павел встал, весь зал зашевелился, и через минуту застыл ровными рядами, усиленно делая хорошую мину при плохой игре.
   А Павел тоскливо смотрел на экран и думал: - "Господи, неужели этого несчастного старика нельзя было хотя бы схоронить по-человечески?" Гроб с телом Генсека в могилу почему-то должны были опускать всего двое парней в бушлатах. Тот, который стоял с изголовья, взял в руки веревку, склонился... Камера смотрела прямо в его могучий зад, напрягшийся, туго обтянувшийся штанами. Траурная музыка взвивалась до предела безысходной тоски, а Павел с непонятной злостью думал, что вся героика социалистического строительства закончилась этой могучей задницей, глядящей прямо в камеру. А может, всего лишь оператор, расплачиваясь за годы молчания и лжи, вдруг нежданно-негаданно получил возможность вынуть фигу из кармана.
   Когда могилу закапывали, Павел думал о том, что рухнуло последнее прямое, хоть и трухлявое дерево коммунистической эпохи. Осталась только мелкая, кривая поросль, выросшая во лжи, приспосабливающаяся к медленно сползающей в тартарары почве. Это дерево теперь долго будет гнить. А на могиле несчастного старика, и правда, поверившего в свою гениальность, будут плясать, бесноваться и гадить те, кто пел ему дифирамбы при жизни.
   Он до самой ночи строчил фразу за фразой, описывая свою жизнь на зыбком склоне; была тоска по несбывшимся надеждам, была злость, на то, что никому не нужны были его энергия и интеллект. Одно слово - оползень... Все ползет вокруг, сама Мать-Земля, и не за что зацепиться... Далеко за полночь он заставил себя оторваться от работы и лечь спать.
   На утро Павел опять долго слонялся по двору. Мозг, истощенный вчерашней запойной работой, выражал полнейшее нежелание приступить к работе, и на попытки Павла направиться к столу, отзывался легкой мозговой тошнотой. Павел попытался размышлять на животрепещущую тему; кто ж его пытается отправить в верхний мир раньше времени? Но в голову не приходило ни единой, даже самой завалященькой мыслишки. А потому он пошел в сарай, пошарил среди всякого хлама в углу, нашел старый ржавый напильник без рукоятки, короткий ломик, топор, и со всеми этими железяками вышел во двор. Роль одного из столбов забора исполнял толстенный пень от тополя, метра два высотой и метра полтора в диаметре. Когда-то тут рос гигантский тополь, но он стал слишком сильно притенять огороды, и жильцы барака, устроив воскресник, срубили его и поделили на дрова.
   Павел отмерил от пня десяток шагов, подкинул на руке топор, прищурился и размашисто метнул его в пень. Главное, руку выбросить на всю длину, как его учил когда-то дядя Гоша. Топор с хряском вонзился точно в намеченное взглядом место. Чтобы не промахнуться, в момент броска надо неотрывно фиксировать взглядом мишень. Павел подкинул на руке ломик, примерился, отступил на пару шагов, отметил взглядом узловатый наплыв. Ломик вонзился в самую середину наплыва. Напильник своим хвостовиком врезался в дерево в двух сантиметрах от ломика. Навыки, приобретенные в далекой юности, и регулярно подновляемые, держались крепко.
   В Урмане жить было скучно, а потому большая часть населения в свободное время беспробудно пьянствовала, а меньшая - занималась спортом. Сам Павел занимался аж по трем направлениям: бокс, борьба и тяжелая атлетика. Проводил в спортзале все вечера, включая и воскресные. По всем трем видам в год бывало лишь по два соревнования: первенство города и первенство железной дороги, проводившееся обычно в Новосибирске. Правда, по тяжелой атлетике проводить первенство города было несколько затруднительно; считая Павла, тяжелоатлетов было всего четверо и один культурист, который из принципа наотрез отказывался поднимать штангу в классическом стиле - рывок, толчок.
   На первенствах города по боксу и борьбе в последние два года жизни в Урмане у Павла соперников не было, другие спортсмены мелковаты были, а те, которые были большими, считали, что достаточно силы, и технике уделяли мало внимания. А вот на первенствах железной дороги ушлые городские пацаны ловко стучали ему по челюсти и валяли по ковру. Однако ни в боксе нокаутом, ни в борьбе чистой победой одолеть его так никто и не смог.
   Дядя Гоша, здоровенный мужичина, лет эдак шестидесяти, регулярно, строго через день, гремел штангой в крошечном зальчике, куда еле-еле поместилось две штанги. Он уже много лет поднимал в сумме двоеборья повыше первого разряда и пониже кандидата в мастера. Иногда шутейно сожалел, плохо, мол, что жим убрали, когда был жим, дядя Гоша по сумме троеборья кандидатом в мастера был. Рвал он еле-еле сотню, зато толкал далеко за сто шестьдесят. Павел представлял, сколько он мог бы выжать... Наверное, он мог бы поднимать и больше, но у него форменным образом было выдрано полбедра. Во времена своей юности он служил в войсках НКВД. Ловил шпионов в прифронтовой полосе, в начале войны шастал за линию фронта с диверсионными заданиями, партизанил, насмерть резался с самураями в дебрях Южных Курил. Уже в самые последние дни войны осколок шального снаряда тяжелой пушки, вроде бы даже от своих прилетевшего, чуть не лишил его ноги. Ему давно было пора отдыхать на пенсии, но он преспокойно командовал линейным отделом железнодорожной милиции. Множество его бывших подчиненных пошли на повышение, заняли немалые должности в крупных городах, на крупных железнодорожных станциях. Может, они-то и способствовали тому, что его каждый год забывали отправить в отставку. Звание у него было всего лишь капитанское, а любимой песенкой, которую он обычно напевал, прохаживаясь по залу между подходами, была: - "Капитан, капитан, никогда ты не будешь майором..."
   Как-то, будучи в хорошем настроении, он позвал Павла:
  -- Пошли, Павлик, повозимся на ковре. Чего-то мне молодость захотелось вспомнить...
  -- Дядь Гош, ты ж килограмм на тридцать тяжелее меня!
  -- Не боись. Я в полсилы...
   Поборолись по правилам классической, незаметно перешли на вольную, Павел более-менее мог еще противостоять, не теряя достоинства, но тут вдруг дядя Гоша принялся валять его по ковру совершенно невиданными приемами, при этом поучал:
  -- Приемов нет, Пашка! Лови противника на захват и действуй рычагом. Вот так, гляди, запоминай. Помни, что и забором можно по башке треснуть...
   Павел ухватывал его так, что, казалось, не вырваться, а суставчик точно затрещит, однако сам тут же оказывался на ковре.
   В конце концов, Павел не выдержал, закричал:
  -- Ты ж меня приемами боевого Самбо метелишь!..
  -- Туфта все это, боевое Самбо... Так дрались в НКВД и ГПУ когда еще о боевом Самбо и не слыхивали. Так наши казаки еще самураев метелили под Порт-Артуром...
   Павел хмуро проворчал на свою беду:
  -- Против лома нет приема, окромя другого лома...
  -- Тащи лом! - весело вскричал дядя Гоша.
  -- Ага, побежал... Знаем твои подначки...
   Дядя Гоша не поленился, притащил лом из кладовки дворника, вручил Павлу, сказал:
  -- Бей на полном серьезе.
   Павел пожал плечами скептически, взял лом, размахнулся, целясь дяде Гоше по плечу, и сам не понял, какая сила вырвала у него из рук тяжеленную железяку.
  -- Чего ты машешь, как колхозник?! Ломом тоже надо бить умеючи, а не то им же и схлопочешь по голове...
   Минут десять Павел подбирал лом и снова и снова бросался на дядю Гошу; бил сверху, бил поперек, даже попытался работать ломом как один из киногероев, перехватив его посередке. Ему так ни разу и не удалось достать дядю Гошу.
   Потом они частенько развлекались этой костоломной рукопашной. Дядя Гоша научил его, как защищаться от ножа, от топора, а так же тому, как превратить безобидный предмет в смертоубийственное оружие.
   Потом, в дальнейшей жизни, это умение несколько раз спасало Павлу жизнь. Но первый раз он свое умение применил, нарушив главный завет дяди Гоши: не применять боевые приемы, когда нет НАСТОЯЩЕЙ необходимости. В той знаменитой драке в столовой Павел просто вышел из себя. Немножко его оправдывало то, что он дрался против всего призыва "стариков". Вернее, ему показалось, что придется драться со всеми "стариками". Павел пришел с боевой работы как раз к ужину, он просидел за экраном локатора добрых шестнадцать часов, оголодался, как бездомная собака зимой, только примерился вонзить ложку в кашу, а тут пьяный в мат Харрасов ввалился в столовую, и надо же Павлу было подвернуться ему на дороге! Схватив миску, Харрасов нахлобучил ее на голову Павлу. Может быть, Павел и стерпел бы это, но Харрасов, куражась, заорал:
  -- Ты, сал-лага, почему в столовую в каске пришел!? А ну, марш на плац, будем заниматься строевой...
   Павел аккуратно снял миску с головы. Каша была густая, порция тройная, поскольку Павел не завтракал и не обедал, на волосах каши осталось совсем немножко. Хладнокровно примерившись, Павел размахнулся и точнехонько впечатал Харрасовскую морду в кашу. И когда Харрасов, кое-как отлепив миску от физиономии и продрав глаза, изрыгая маты, ринулся в драку, Павел аккуратно вырубил его правым прямым в челюсть, и еще успел добавить своим коронным с левой в печень. Бедняга рухнул на пол так, будто из него позвоночник выдернули. Все остальные "деды", числом в одиннадцать, ринулись на Павла, расшвыривая стулья, опрокидывая столы. Он дрался самозабвенно, с наслаждением, мгновенно заработали все навыки, приобретенные в поединках с дядей Гошей, а большинству из этих скотов ему было что припомнить, особенно Харрасову.
   Солдаты его призыва, мужики матерые, большинство после отсрочек, все в годах между двадцатью тремя и двадцатью пятью, недолго посидев в оцепенении, тоже ринулись в свалку. Прибежавший с КП замполит, некоторое время орал что-то, стоя в дверях, потом бросился разнимать. Кто-то по запарке врезал ему, и лейтенант улегся рядом с Харрасовым. Потом их обоих привалило столами и стульями, так что лейтенант больше не пострадал. Когда он выпутался из-под груды столов и стульев, все уже было кончено, только Вовка, шахтер из Анжерки, самозабвенно полировал сапогом морду у кого-то, стоящего на четвереньках, и упорно не желавшего отправляться в нокаут.
   Два дня рота ходила на цыпочках. Командиры взводов по очереди ночевали в казарме. Командир с замполитом безвылазно совещались в кабинете командира, то и дело отправляя шифрованные радиограммы в штаб полка, изредка получали ответы. Наконец начали по очереди вызывать участников драки. Дошла очередь и до Павла. Он вошел, вытянулся у двери, доложил, как положено, о прибытии.
  -- Садитесь, рядовой, - вежливо пригласил командир.
   Павел сел, настороженно переводя взгляд с командира на замполита и обратно.
  -- Расскажите, кто начал драку? - задал прямой вопрос командир.
  -- Я не знаю... - Павел пожал плечами.
   Тут заговорил замполит, доверительно, будто задушевный друг:
  -- Послушай, Паша, тебе ничего не будет, просто, нам самим интересно, как так получилось, что салаги отметелили дедов?
  -- Тоже мне, деды... - Павел пренебрежительно поморщился. - Из нашего призыва я самый младший, и то мне уже двадцать. А другим вообще по двадцать пять...
   Замполит опять заговорил, с еще большей доверительностью:
  -- Паша, слово офицера - никому ничего не будет. Расскажи хотя бы, с чего началось, без имен?..
   Дядя Гоша как-то разоткровенничался и рассказал Павлу о методах допроса. Тут имел место классический вариант первого допроса в виде доверительной беседы. Он вздохну, как бы решившись после долгой внутренней борьбы, и заговорил:
  -- С чего началось, я могу рассказать... - замполит с командиром обменялись быстрыми взглядами и тут же с бесконечным состраданием уставились на Павла. - Я еще до подъема убежал на станцию по включению. Проработал как раз до ужина. Весь день не ел... Ну, только собрался есть кашу, а Харрасов ни с того, ни с сего нахлобучил мне миску с кашей на голову. Вы ж знаете, как он ко мне относится, после того случая, зимой... Больше я ничего не видел. Такое началось!.. Мой призыв за меня заступился... Все ж знали, что я весь день не ел...
  -- Комиссар, надо бы обеспечить питание операторов на боевых постах. Непорядок... - проговорил командир строго, потом добавил раздумчиво: - Может, вызвать Харрасова? Так сказать, устроить очную ставку...
  -- Харрасов ничего не помнит. Он утром проснулся, и долго у своих допытывался, почему у него челюсть болит и все лицо в каше...
   Павел отстранено подумал: - "Ну вот, и замполитов стукачок проявился... Откуда замполит мог узнать, о чем расспрашивал Харрасов своих? Хорошо, стукачок отсутствовал в столовой в момент начала драки..."
  -- Так кто же кому миску на голову надел? - строго спросил командир.
  -- Харрасов - мне... - упавшим голосом обронил Павел.
   Павел ловким трюком завел следствие в тупик. Вроде бы для драки имелся весьма веский повод, и справедливый. А кто начал, по-прежнему неизвестно. Вряд ли свои сдадут Павла. А "деды" тем более будут помалкивать. Как же, салага одним ударом записного драчуна уложил до утра. Вот только стукачок... Ну, да ладно, авось...
   В роте никто не знал о боевых возможностях Павла. Как учил дядя Гоша, первая заповедь настоящего бойца - тщательно скрывать свое умение и пользоваться им только тогда, когда является настоящая необходимость. Все тридцать два человека прошли через кабинет командира. Но Павла больше не вызывали, видимо при стукаче никто не проболтался о том, что Павел, сняв миску со своей головы, тут же ляпнул ею в Харрасовскую морду, а потом еще и врезал от души. Все твердили, что начала драки не видели, увидели только, что началась свалка, и кинулись разнимать. "Тут мне врезали, ну я и..." - примерно так звучали у всех заключительные фразы показаний. Командир всех заставил изложить показания письменно, толстую пачку листов бумаги спрятал в свой командирский сейф.
   Рота еще долго ждала репрессий, но в полку видимо решили инцидент замять. Тем более что особого ущерба нанесено не было, если не считать здоровенного фингала под глазом замполита и его распухшего носа. Самым забавным было то, что он не видел, кто его ударил. Побитые физиономии "дедов" во внимание вообще никто не принимал, кроме самих "дедов", естественно... С Павлом они решили посчитаться на станции, но разве ж можно пройти десятку парней совершенно незаметно по расположению радиолокационной роты пятьсот метров держа курс на высотомер? Это моментально стало известно призыву Павла, и к станции тут же сбежались его товарищи, с примкнувшими к ним немногочисленными представителями весеннего призыва, которые тоже не прочь были посчитаться с "дедами". Набралось человек пятнадцать. Разошлись мирно, придя к общему выводу, что Харрасову не надо было надевать Павлу миску на голову. Потом Харрасов с двумя подручными как-то все же пробрался на высотомер незаметно. После он утверждал, что вовсе и не был в капонире высотомера, а, идя из самоволки пьяный в стельку, упал на сцепку фургона станции. Павел мог бы добавить, что упал ровно три раза. Он действительно, бил их о сцепку, только приборного фургона высотомера. Павел засек незваных гостей, когда они были уже в капонире. Бросившись вперед, к выходу, он сделал вид, будто пытается прорваться наружу. Троица расставила руки, Харрасов приближался с гаденькой ухмылкой. Павлу сразу приглянулась сцепка, очень удобная железяка, чтобы учить уму-разуму всяких козлов, возомнивших себя крутыми волками. Он бросился назад, вроде бы в узкий проход между стеной капонира и фургоном, ловко имитируя, будто заметался в панике. Харрасов ринулся за ним, но Павел сделал ловкий пируэт, перехватил его за руку, слегка развернул и направил прямиком на сцепку - гул пошел по всему капониру. Второго он бросил примитивным броском через спину, нарочито неуклюже. Третий успел размахнуться, но так по колхозному мощно и размашисто, что когда Павел пригнулся, пропуская его кулак над головой, незадачливого бойца развернуло на сто восемьдесят градусов. Павлу осталось только что есть силы толкнуть его в спину. Выпутавшиеся было из сцепки двое первых, снова повисли в живописных позах на железяке. Только после второго раза до них дошло, что вовсе не случайно они падают прямо на железяку. Тогда они попытались окружить Павла, хромая и охая, но тут же вновь оказались на сцепке, при этом один так приложился головой, что встать уже не смог, и очнулся он минут через пятнадцать после драки, когда Павел уже успел и похолодеть, и облиться холодным потом, и представить все ужасы пятнадцатилетнего заключения, или дисбата. Второй, скрючившись, сжимал обеими руками бедро правой ноги и тоненько завывал сквозь зубы. На ногах остался один Харрасов.
   Павел тихо и угрожающе сказал:
  -- Ну, ты что, не понял? Тут нет салаг...
   Однако Харрасов был твердым орешком, видимо не раз побывал в переделках, вот только не сумел распознать в Павле умелого бойца. Он довольно умело пошел в атаку, прикрывшись кулаками, но слишком уж явно выказывал намерение заехать Павлу в челюсть с правой. Павел слегка отклонился в сторону, пропуская кулак впритирку к физиономии, и тут же врезал в солнечное сплетенье с левой. Харрасов сел на корточки, кое как отдышался, Павел ему не мешал, пусть как следует прочувствует, что у него нет ни малейшего шанса. Отдышавшись, Харрасов вновь ринулся в атаку. На сей раз Павел взял его руку в узел, задней подножкой свалил на землю, перевернул и принялся тыкать мордой в сухую глину, приговаривая при этом:
  -- Что, падаль, каши не нажрался? Жри землю теперь... Жри!
   Отпустив Харрасова, упруго вскочил на ноги и, дождавшись, когда он поднимется на четвереньки, вырубил его аккуратным и точным ударом ноги в печень. Долго пришлось ждать, пока они мало-мальски придут в себя. Когда очухались, проговорил брезгливо:
  -- Валите отсюда, деды занюханные... А то до дембеля не доживете. Салаг здесь нет... - они выскочили, забыв о своем лежащем без сознания товарище.
   Самым главным итогом было то, что в роте напрочь исчезла дедовщина, даже мелкие проявления ее. "Дедам", видимо, и правда, очень хотелось дожить до дембеля.
  
  
   Поупражнявшись в метании увесистых предметов, Павел пошел завтракать. Некоторое время посидел над миской картошки, скупо политой постным маслом, видимо масло опять кончалось, как кончилась пенсия Анны Сергеевны. Когда теперь Ольга получит зарплату?.. Павел порезал парочку огурцов аккуратными ломтиками. Огурцы, видимо, тоже придется экономить. Судя по всему, до следующей весны придется питаться одной картошкой с огурцами. И тут ему мучительно, до боли в груди захотелось в Сыпчугур. Идти бы прохладным осенним вечером вдоль берега проверяя закидушки, и ни о чем не думать; ни о том, как бы заработать лишний рубль, ни, тем более, о том, как бы выжить, оставшись один на один с монстром, который называется "организованная преступность". Напластать бы полуметрового налима крупными кусками - и на сковородку. Да для него и постного масла не нужно! С него жир с живого капает!
   Павел тяжко вздохнул, проглотил слюну и принялся за картошку.
   Позавтракав, он прочитал написанное вчера и призадумался. Оно конечно... Коммунисты лгали, обещая народу сытую жизнь, только вот надо еще чуть-чуть поработать и, как там звучало? "Богатства польются полным потоком и каждому будет по потребностям, а от каждого, соответственно, по способностям..." А сами в это время, не дожидаясь полного коммунизма сладко пили, и вкусно жрали по своим тайным дачкам. Хотя бы стыдливо прятались. Нынешние не прячутся: плакатными буквами написали у себя на толстом пузе - "демокрррат", и жируют. Такую страну ограбили! Ни для кого не секрет, что зарплата работяг оседает за бугром уютными особнячками и прочими нетленными ценностями. А зачем, в конце-то концов, платить зарплату, если нет закона, который обязывал бы предпринимателя ее платить? Потому и закона, наверное, нет, что "бизнесмены" щедро делятся с законодателями...
   Боже! Ну и шлепали бы друг друга из-за жирных банковских счетов! Павел-то при чем?! Кому он дорогу перешел? Он же и близко не подходил ни к "мерсам", ни к трехэтажным особнячкам в "долине нищих"... Нет, ниточка тянется в тот короткий период, когда он занимался бизнесом в компании Алексея с Николаем, и кое-кого из литобъединенцев. Что ж там могло быть такого опасного?..
   Опьянение началось, когда, наконец, объявили свободу. Всякие инструкторы из ЦК перестали ездить и объяснять задачи и суть перестройки, а разрешили, наконец, организовывать кооперативы. Литераторы, которые поэнергичнее, тут же собрались и решили учредить кооперативное книжное издательство. С чего начинать, никто не знал, начали с самого привычного - обсудили план издательства на первый год. С месяц собирались каждую неделю и обсуждали с неподражаемо серьезным видом, кого издавать. В итоге набралось штук двадцать книг, но тех писателей, которые и раньше издательствами не были обижены. Никто из учредителей кооперативного издательства не решился представить свои вещи, все стыдливо переглядывались, всех буквально распирало, но из скромности никто не предложил себя, а друга и соседа не предложил видимо из врожденной сверх скромности
   Собирались, обсуждали, спорили, один Павел догадался сходить в городскую администрацию и за каких-то пару часов выяснил, что кооперативные издательства, скажем мягко, организовывать не разрешено. То есть, все можно, но книги - ни-ни... Цензура, господа демократы, дело святое, тем более в условиях гласности... Да и нет у нас теперь никакой цензуры! Просто, бдительные редакторы усердно следят, чтобы безответственные литераторы не писали всякую чепуху в своих книжках. А в вашем, с позволения сказать, издательстве, обязательно будет работать какой-нибудь непрофессиональный недоучка, и польется на головы неподготовленного народа поток низкокачественных текстов...
   Кооперативное книжное издательство умерло, не успев родиться. А слухи ходили, будто подобные издательства успешно заработали в Москве, и даже в Новосибирске. Павел не ощутил катастрофы, хоть и надеялся, пусть не в первой десятке, но издать кое-какие из своих повестей. К тому времени написались у него вполне добротные, а главное, занимательные приключенческие повести о научных сотрудниках заповедника. Наверное, подсознательно он был уверен, что с издательством ничего не получится, а потому не случилось и острого приступа разочарования. Впрочем, у большинства учредителей литобъединенцев, вообще ничего не оказалось, что можно было бы издать. Оказывается, большинство шумели и горлопанили исключительно за компанию, требуя свободы слова и печати. Спустя пару лет, когда стало можно за свой счет издать что угодно, они так ничего не напечатали, и тихонечко исчезли из окололитературной тусовки; кто занялся бизнесом, кто подался в экстрасенсы. Когда основной массе народу стало нечего есть, пышным цветом зацвело знахарство. Павел как-то прикинул процент от числа своих знакомых, подавшихся в знахари, получалось, что в России на каждых десять жителей приходится один экстрасенс.
   Уже осенью кого-то осенило; если кооперативное издательство не можно, то почему бы не учредить литературно-художественный журнал совместно с городской администрацией? Сварганить этакого классического троянского коня.
   Уже вовсю буйствовал кризис; из магазинов все исчезало, не успев появиться. А может, и вовсе не появлялось, исчезало по дороге. Так что, администрации было не до заморочек каких-то местных доморощенных писателей и литераторов. Она, администрация то есть, вяло махнула пальчиком в сторону какого-то подвластного ей предприятия по ремонту и реставрации. Писатели, то есть члены Союза писателей, и просто литераторы, то есть литобъединенцы, входящие в редколлегию, посидев в приемной директора предприятия всего лишь с часок, в ответ на вежливое приглашение секретарши вереницей прошли в небольшой, но уютный кабинет. Директор предприятия, имевший весьма знаменитую фамилию - Гафт, внимательно, не перебивая, выслушал главного редактора пока несуществующего журнала, кликнул своего юриста.
   Через неделю был сочинен Устав "Книжно-журнального издательского предприятия", еще через неделю предприятие было зарегистрировано без всяких проблем. Литераторы враз воспрянули духом, усмотрев реальную возможность пробиться в писатели. Тем более что Гафт, послав в Москву по делам своего предприятия очередного посланца, заодно дал ему задание получить в Министерстве печати лицензию на издательскую деятельность. Редколлегия собиралась каждую неделю в течение четырех месяцев, обсуждали, кого напечатать в первом номере, кого во втором, да в каком порядке расположить. Большой рассказ Павла угодил в первый номер, и он ходил именинником. Каждую неделю директор предприятия-соучредителя обещал, что на следующей неделе непременно привезут бумагу на первый номер, но каждый раз эта важная акция срывалась, и Павел, исключительно из-за своего приобретенного за последние годы оптимизма, заподозрил неладное: именно то, что Гафт и не собирается гнать в Москву машину за бумагой. Видимо полагал, что господа литераторы как-нибудь сами извернутся, и раздобудут бумагу на месте, к тому же бесплатно. А бумагу, кроме как в Москве, раздобыть было решительно негде. Оптимизм Павла имел некоторые странные свойства; в начале перестройки и последовавшего затем кризиса ему было страшно, из-за обрушившихся лавиной перемен, и он все ждал, вот-вот станет полегче, получше, в магазинах начнут появляться продукты, деньги перестанут на глазах превращаться в пыль. Из-за этого постоянно свербело беспокойство где-то в груди, вроде легкой лихорадки. Но вдруг, в один прекрасный миг просветления, к нему пришло понимание, что так быстро, как он ожидает, хорошо стать ну никак не может. Может стать только хуже. После этого сразу пришло спокойствие. Терпеливое спокойствие быка, тонущего в болоте. Он уже испробовал все способы выбраться, истощил все силы, и теперь покорно и терпеливо ждет, когда трясина, наконец, его окончательно засосет.
   Как и следовало ожидать от большой компании "интеллигентов" и творческих личностей, в редколлегии вскоре начался раздрай. Художественный редактор насмерть поссорился с главным, то ли по поводу цвета обложки, то ли по поводу эмблемы. Встав в гордую позу, он объявил, что не считает для себя возможным дальше работать с таким самодовольным диктатором, резко развернулся и вышел, громко хлопнув дверью, как и положено в дурных мелодрамах, и как это умеют делать лишь истинные "интеллигенты". Павел еще зимой понял, что журнала не будет, к весне это поняли и все остальные. Тихонько исчез главный редактор, исчезли кое-кто еще, в основном серьезные, занятые люди, члены Союза писателей, а на собраниях остатки редколлегии больше ничего не обсуждали, весело и непринужденно пили то водку, то домашнее вино. Изредка захаживал Илья Дергачев, остроумно-ироничный писатель сатирик, пел под гитару бардовские песни, в промежутках острил по поводу Гафта и его издательской деятельности.
   Как-то Слава сказал:
  -- Господа литераторы, надеюсь, всем ясно, что журнала у нас не будет?
  -- Ессессно... - за всех откликнулся Сашка Бородин и отхлебнул густого рябинового вина, которого кто-то принес целую трехлитровую банку.
  -- Зато у нас есть предприятие, - продолжал Слава, - давайте хоть деньги зарабатывать.
   Игнат вдруг захохотал, сквозь смех проговорил:
  -- Как ты будешь деньги зарабатывать? Нужен начальный капитал, нужны оборотные средства. Что, пошлешь телеграмму: - "Грузите апельсины бочками..."
  -- А что? Остап Бендер во многом был прав, а наше время весьма похоже на НЭП... - проговорил раздумчиво Сашка.
  -- При чем тут НЭП? - возмутился Слава. - Я знаю людей, которые из московских издательств получают книги на реализацию, реализуют, потом рассчитываются, а навар себе оставляют.
   Игнат призадумался, потом сказал:
  -- Можно, конечно, попробовать. Но нужно открыть счет в банке. Не пользоваться же счетом конторы Гафта! А для этого нужен директор предприятия.
  -- Кого назначим, господа учредители? - осведомился Григорий.
  -- Нужен человек с опытом... - нерешительно встрял Павел.
  -- Вон, Сашка Бородин с опытом. Он редактором многотиражки был целых полтора года. А теперь без работы.
   Сашка отпил вина, закурил новую сигарету, обвел взором всю компанию, смотрящую на него вопрошающими взглядами. Из собравшихся явно никому не хотелось в директора.
  -- Я согласен... - проговорил Сашка и почему-то пожал плечами.
   А на следующий день Павел лишился своего роскошного спортзала. Он как всегда вечерком пришел на тренировку и застал в спортзале густую атмосферу уныния. Алексей с Николаем сидели рядком на скамейке для жима лежа и мрачно молчали.
   Павел подошел, спросил:
  -- Что случилось?
  -- Случилось то, что и должно было случиться, в свете процессов, идущих в стране в связи с перестройкой социалистической экономики в рыночную, - витиевато ответил Алексей.
   Он всегда переходил с русского языка на газетный, когда у него было наиотвратительнейшее настроение.
  -- Николай тут же перевел на русский:
  -- Домуправ приходил, сказал, либо платите за аренду, либо выметайтесь.
  -- И большая аренда?
  -- До фига. Никакой зарплаты не хватит.
  -- Может, тогда платные группы организуем?
  -- Мы уже думали. Если много заломить, никто ходить не будет, а если по-божески - на аренду не хватит. Это надо будет сидеть тут с утра до вечера, да еще чтобы народ шел. Человек сто надо собрать. Где их столько соберешь?..
  -- Давайте для начала фирму учредим, а там посмотрим, что делать... - сказал Павел. - Возьмем кредит в банке. Можно, например какую-нибудь книгу издать. Книгоиздательская деятельность стоит на третьем месте по прибыльности, - добавил он глубокомысленную фразу, которую любил повторять бывший главный редактор их несостоявшегося журнала. - А первые два места занимают торговля оружием и наркотиками. Я недавно закончил приключенческую повесть, можно будет ее издать, прибыль будет сто процентов.
  -- Ну-ка, ну-ка... - заинтересованно подался вперед Алексей. - Изобрази на бумаге.
   Павел взял с полочки тренировочный дневник Алексея, на чистой страничке быстро произвел расчеты, набросал выкладки: количество и цену бумаги, стоимость полиграфических услуг.
   Алексей скептическим тоном спросил:
  -- И сколько печатать будут?
  -- Примерно полгода.
  -- Ты сумасшедший. Сейчас инфляция, какую ты прибыль надеешься получить?.. Проценты по кредиту сумасшедшие...
  -- Это ты сумасшедший, да и с математикой у тебя не все ладно. Даром что инженер... Дешевеют-то деньги, а материальные ценности дорожают. Просто, через полгода, на выходе тиража, цена за экземпляр будет не эта, расчетная, а тогдашняя, реальная. Так что, рост цены раз в десять перекроет проценты по кредиту.
   Николай призадумался, потом сказал:
  -- Это долго, полгода... Будем лучше железные двери делать. Преступность и бандитизм растут не по дням, а по часам, народ сейчас начнет в срочном порядке железные двери ставить. Рынок в буквальном смысле неограниченный... Вот тут уж навар, так навар... Десятикратный!
   В последующие дни Павел с Алексеем сочиняли Устав, потом Павел его печатал на своей пишущей машинке. А Николай занимался вандализмом; срезал тренажеры, которые были приварены к вмурованным в пол и стены штырям, и сваливал их кучей в дальнем углу.
   Начать решили с решеток на окна, потому как Алексею удалось договориться на заводе насчет арматурного прута без предоплаты. Теперь Павел каждый день ходил в подвал на работу. Они с Николаем варили решетки на окна, решетчатые ворота, калитки. Николай давно уже научился варить и сварщиком стал не хуже Павла, а может и лучше. Потом ездили устанавливать свои изделия. У Николая были кое-какие сбережения, умный и осторожный Алексей посоветовал их забрать из сбербанка и вложить во что-нибудь нужное, не подверженное инфляции. Николай купил грузовик, "Газ - 53". Насчет зарплаты Павел помалкивал, понимал, что предприятие должно развиваться. Заработанные деньги тут же тратились на закупку материалов, необходимых инструментов, электродов.
   Павел как-то зашел в сбербанк, оказалось, что ссуду или кредит получить довольно просто.
   На другой день он сказал Алексею:
  -- Послушай, очень трудно так вот вкалывать и не получать зарплаты...
   Алексей сочувственно покивал, потом спросил:
  -- Что ты предлагаешь?
  -- Давайте возьмем все трое ссуды на неотложные нужды. Они на три года даются.
  -- Кредит отдавать надо. К тому же с процентами... - раздумчиво протянул Алексей. - Вот если бы без отдачи...
  -- Украсть, что ли?...
   Не слушая его, Алексей продолжал:
  -- Допустим, нашелся бы человек, у которого большая сумма денег...
  -- Ну и что, ограбить?..
  -- Нет, при простом ограблении могут найти, ограбленный опознать... Свидетеля не должно остаться...
   Павел нервно хохотнул:
  -- Ну и шутки у тебя...
  -- Это не шутки... - лицо Алексея как-то неуловимо изменилось, на мгновение приобрело хищное выражение, будто хорек высунулся из норы, но тут же спрятался. - Никаких кредитов! Только хорошая сумма без отдачи. Смысла нет, на одни проценты работать...
   Павел задумчиво произнес:
  -- Какой-то знакомый сюжет... Где-то подобное я читал...
  -- Вот именно. Ты думаешь, почему такие законы? А это чтобы дать возможность тем, кто наверху, захапать все, что можно, а таких как мы, энергичных и умных, придержать за задницу. Так что, мы тоже имеем право, заполучить капитал не совсем законно. Потому что получить законно - десять раз пуп надорвешь и состариться успеешь. К тому же, я и не собираюсь старушку топором рубить. Деньги сейчас аккумулируются в руках тех еще волков...
  -- А может, все же, нанять рабочих, а самим только организовывать?..
  -- Сначала надо оборотный капитал накопить, а потом народ нанимать.
   Тем временем и Сашка Бородин развил бурную деятельность: целыми днями сидел на телефоне и звонил в московские издательства. Самое удивительное, книги вскоре начали поступать; в контейнерах, в почтовых вагонах. Так что теперь в свободное от сварочно-слесарных работ время Павел бегал по городу с мешком книг и упрашивал директоров магазинов взять их на реализацию. А директора магазинов, - о, чудо! - сидя среди пустых полок своих торговых точек, еще и кочевряжились. Однако книги расходились быстро. К тому же, как грибы после дождя в продовольственных и промтоварных магазинах стали появляться лотки частных торговцев. Они-то очень охотно брали книги на реализацию. Что интересно, и рассчитывались аккуратно.
   Все бывшие члены бывшей редколлегии стали книготорговцами, а точнее - афенями. Вскоре появились и новые люди, ни к литобъединению, ни к редколлегии никакого отношения не имевшие, друзья Сашки Бородина. Трудились в поте лица, заработок формировался из процентов со сделок. Преимущество имели те, у кого дома были телефоны. По телефону можно было, не выходя из дому договориться о встрече, продиктовать ассортимент, да просто выяснить, присутствует ли на работе нужный товаровед.
   Павел тратил целые дни, чтобы только съездить в какой-нибудь магазин, с телефона-автомата не шибко-то договоришься, а зарабатывал гроши, большую часть времени тратил впустую.
   Как-то, когда собрались распить бутылочку вечерком в своем "офисе", просторной ободранной комнате старинного здания, которое ремонтировало и реставрировало предприятие-соучредитель, Павел завел разговор:
  -- Послушайте, ребята, мы же неэффективно воздух ногами перемолачиваем. Надо свои торговые точки ставить.
  -- Ну и не перемалывай воздух, - проворчал Григорий. - Кто тебя заставляет?..
   Павел покосился на него, почувствовав нехороший подтекст в реплике, повторил:
  -- Я всего лишь предлагаю свои точки ставить и налаживать работу по двум направлениям: оптовая торговля, и своя сеть реализации.
   Сашка поднял руки, с нажимом протянул:
  -- Ну, зачем это... За-аче-ем!.. Надо зашибить побольше денег и разделить. Что, всю жизнь книгами торговать?..
  -- Да не заработаешь много быстро! - вскричал Павел. - Я вон гроши зарабатываю, хоть и кручусь наравне со всеми.
  -- Зарабатывай больше, кто тебе мешает?! - вдруг окрысился Сашка.
  -- Не получается. У меня телефона нет, - безнадежно пробормотал Павел.
   На том и кончились его попытки наладить нормальную работу "фирмы". Все остальные промолчали, но на их лицах читалась явная враждебность. Павел никак не мог сообразить, откуда эта враждебность. Однажды он разговорился с хозяином книжного лотка, стоящего не на самом бойком месте и ужаснулся: дневная выручка со стола была, чуть ли не больше недельной выручки их "фирмы". Трудно продать быстро тысячу книг одного наименования, но тысячу книг разных наименований можно продать гораздо быстрее. И уж совсем не было понятно, почему его товарищи противились организации торговых точек? Всего- то и надо было внести изменения в Устав и заполучить кое-какие документы в городской администрации. Был и еще один путь зарабатывать хорошие деньги - зарегистрироваться частным предпринимателем. Но частный предприниматель в то время обязан был торговать сам, работников нанимать не имел права. А Павлу увольняться из бассейна и вставать самому за прилавок совсем не хотелось. Бизнес ему казался настолько ненадежным, что он каждое утро, идя в "фирму", ожидал, что дело уже лопнуло. Все дела велись как-то сумбурно, безалаберно, даже несерьезно, будто, и правда, жили последний день.
   Алексей тоже не решился насовсем перейти на работу в собственное предприятие, и выполнял обязанности директора, совмещая их с работой сменным мастером в литейном цехе. Впрочем, была, видимо, и другая, более веская причина; частенько он доставал кое-какие материалы на заводе задаром. Да и работал он по схеме: день --ночь, сорок восемь часов отдыха.
   Теперь Павел мог писать только на дежурстве, да в редкие выходные дни дома. Которых было лишь один-два в месяц. По субботам и воскресеньям была самая работа по установке решеток, ворот, калиток и дверей. Однако, странно, но работалось хорошо, и он даже решился издать тоненький сборничек своих рассказов через редакционно-издательский отдел, образовавшийся при какой-то государственной надзорной конторе; то ли ГорЛит, то ли ОблЛит. Но как помнил Павел, до начала буйства гласности и демократии, в эту контору носили рукописи за резолюцией о благонадежности. Резолюции налагались всегда, потому как если бы редактор принес неблагонадежную рукопись, то моментально лишился бы работы.
   Выкроив как-то время, когда очередной груз книг задерживался, и в подвале в работах возникло затишье, Павел взял два экземпляра своей рукописи и пошел в РИО. Редактором оказалась молоденькая девушка. Она мило улыбнулась, взяла рукопись, спросила:
  -- Решились издать?..
  -- Да нет, просто, немного денег накопилось... - усмехнулся Павел.
  -- Ну что ж, зайдите через пару недель, я внимательно прочту ваш материал...
   Павел насторожился, и предупредительно сказал:
  -- Это не материал. Это рукопись литературно-художественных произведений. Рассказов, то есть...
  -- Да-да, я понимаю... - кивнула девушка и повторила: - Зайдите через пару недель.
   Здраво рассудив, что его рассказы, к тому же за его же счет напечатают обязательно, Павел тут же отправился в пединститут, где на художественно-графическом факультете работал преподавателем его приятель, мягкий интеллигентный человек каждый день встречающий с работы свою жену. Хоть он и был ровесником Павла, тот его называл исключительно по имени-отчеству, потому как грех было чеховского интеллигента называть просто по имени. Звали его Иван Иваныч.
   Всю эту историю Павел давно бы забыл, но она помнилась ему исключительно потому, что была первым уроком на тему: - "В экстремальной обстановке интеллигент не в состоянии действовать адекватно обстановке". Вот Иван Иванович и преподал ему первый урок этой самой неадекватности. Но все равно, Павла эта история ничему не научила, и даже не прибавила осторожности в общении с "интеллигентами".
   Иван Иванович был настоящим художником, поэтому Павел застал его в мастерской. Входя в помещение, Павел вскричал весело:
  -- Иван Иваныч, мое почтение! Как идет творческий процесс?
  -- А, Паша! Здравствуй, здравствуй... Давно не виделись
  -- Вот именно. И при всем при том я ровно двадцать раз в месяц прохожу мимо твоего дома.
  -- А, да-да, ты что-то говорил... Дежуришь ночами. Что, преподавать так и не можешь?.. - Иван Иваныч сочувственно покачал головой.
  -- Иван Иваныч, у тебя как со временем?
  -- Да как? Как обычно... Преподаю, для себя работаю, иногда халтурки перехватываю... А в чем дело?
  -- Ты не смог бы сделать оформление книги?
  -- Да запросто. Я ж график...
  -- Ну, так как?..
  -- А что за книга?
  -- Сборник моих рассказов...
  -- Ба, Паша! Да ты что, писать начал?
  -- Давно уже... - Павел скромно потупился.
  -- Ну, Паша, о чем разговор!.. Для тебя - конечно сделаю.
   Павел протянул ему второй экземпляр рукописи:
  -- На твое усмотрение. Выбери самый яркий эпизод из какого-нибудь рассказа, и отрази на обложке. Насчет оплаты работы, ты уж сам прикинь. Я же не знаю ваших расценок. Ну, и помни, что я не миллионер...
  -- Ладно, когда сделаю, тогда и поговорим.
  -- Когда подойти?
  -- Ну, мне надо сначала рукопись прочитать, обдумать... Давай, через месяц. У тебя же не горит?
   Павел прикинул сроки, пожал плечами:
  -- Да вроде не горит. Пока редактируют, потом еще набор будут делать. Месяц - самый подходящий срок.
   Ровно через две недели Павел отправился в РИО. Девушка редактор выложила на стол рукопись, сказала:
  -- Я внимательно прочла вашу работу. Надо кое-где немножко подправить, а, в общем, и целом очень даже неплохо...
  -- А можно узнать, что там следует изменить?
  -- Пожалуйста, пожалуйста...
   Павел развязал тесемки, открыл папку. На первых страницах не оказалось никаких пометок. Потом пошли подчеркнутые слова. Редакторша сказала, что тут точнее будут другие синонимы. Он в два счета разъяснил, почему и зачем тут именно эти слова стоят. Перелистывая рукопись, он не заметил, как изменилось лицо у редакторши, будто закаменело и стало надменным, а взгляд, обрамленный густо накрашенными веками и ресницами, стал холодным и презрительным. Павел наткнулся на целый отчеркнутый блок текста.
  -- А тут что не правильно?
  -- Видите ли, тут у вас герой идет по поляне и подходит к опушке...
  -- Ну да... А в чем дело?
  -- Видите ли, - тон у девушки был терпеливый, как у учительницы, разговаривающей с тупым и ленивым учеником, - Опушка, это край леса. И герой, идя по поляне, никак не может подойти к опушке. Он может подойти только к краю леса.
   Павел слегка помотал головой, спросил ошарашено:
  -- А какая разница?
  -- О, принципиальная!
  -- Послушайте, но опушка, это и край леса, и край поляны!
  -- Не морочьте голову! В словаре Ожегова ясно сказано, что опушка - край леса.
   Теряя терпение, Павел выговорил:
  -- В словаре Даля ясно сказано, что опушка - это край леса, и в то же время - край поляны. Ну, хорошо, пойдем дальше...
   Он перевернул еще несколько страниц. Подчеркнутые слова, подчеркнутые слова... Он мимоходом объяснял, почему тут именно эти слова должны стоять. Снова обнаружился отчеркнутый блок текста. Павел прочитал: - "... на пустыре тут и там виднелись купы тополиной и кленовой мелочи..."
  -- Ну, а тут что вас смущает?..
   Она терпеливо выговорила:
  -- Бывают кроны деревьев...
   На Павла вдруг накатила волна отчаяния от этого непробиваемого самодовольства юной дамы, видимо совсем недавно окончившей филфак, и все еще не знающей, что не писатели пишут свои вещи по учебникам, а учебники переписываются по произведениям писателей.
  -- Кроны бывают у деревьев, - еле сдерживаясь, выговорил Павел, - а тополиная и кленовая мелочь растет купами.
  -- Молодые деревца растут рощицами, - назидательно выговорила она, - вот и пишите: - росли рощицы тополиной и кленовой мелочи...
  -- О, Господи! - вскричал Павел. - Да на заросшем бурьяном пустыре именно виднелись, и именно купы тополиной и кленовой мелочи!
   Она вдруг выпрямилась в своем кресле и высокомерно выговорила:
  -- Либо вы исправите все ошибки, либо мы откажемся издать вашу рукопись. Мы не можем взять на себя ответственность. В конце концов, мы отвечаем за качество текста.
   Павел представил свой текст, из которого исчезнут все словечки и фразы, придающие ему яркость и эмоциональность, и понял, что такой текст будет попросту драть уши, будто мятой газетой. Он молча собрал рукопись, постучал торцами о стол, подравнивая листы, положил в папку, аккуратно завязал тесемки, сказал, поднимаясь:
  -- До свидания, - и ушел.
   Шагая по улице, он изумленно размышлял: неужели и раньше издание книг тормозилось из-за подобной ерунды?! Она ведь даже не слышала Павла! Да нет, чепуха... Просто, объявили гласность и свободу слова, но этим самозванным цензорам ох, как не хочется упускать из рук вожжи! Как им хочется и дальше править литературным процессом... Или, думать, что они правят...
   Вдруг он вспомнил, что издательская лицензия имеется у их книжно-журнального издательского предприятия.
   На другой же день он спросил у Сашки:
  -- Как ты думаешь, а мои рассказы можно издать по нашей лицензии?
  -- Да запросто!.. Только за свой счет, - добавил он тут же весьма поспешно.
  -- Ну, разумеется!.. Я ж понимаю, что с такой тоненькой книжечки прибыли не получишь...
   Все было решено, осталось только дождаться художественного оформления и отдавать в набор первую книжку. Павел представил, как будет выглядеть на полке книжного магазина маленькая, скромненькая, но со вкусом оформленная книжечка, и сердце сладко замерло от гордости, и какого-то иррационального ужаса. Он видел картины Ивана Ивановича, и полностью доверял его вкусу, если уж сделает, то сделает на совесть. Павел никак не мог зайти к Ивану Ивановичу в назначенное время, только через неделю выкроил время, да и то пришлось уйти с дежурства.
   Иван Иванович встретил его в роскошном халате, а ля ретро, проговорил:
  -- Паша, я ждал, ждал тебя, а потом решил, что тебе, все же, проще ко мне на работу зайти. Ну, я картинки и унес обратно в институт.
   Павел терпеливо сказал:
  -- Иван Иваныч, пожалуйста, пусть картинки лежат у тебя на работе. Я обязательно зайду в институт, к тебе в мастерскую. Хорошо?
  -- Ну ладно, ладно... Что ты разволновался? Картинки я сделал, очень даже хорошо получилось...
   Раза два Павел заходил в институт, но застать Ивана Ивановича на работе не удавалось. Застал его только недели через полторы.
   Иван Иванович стоял возле мольберта и задумчиво смотрел на полотно. Забыв ответить на приветствие, спросил рассеянно:
  -- Паша, по-моему, синевы маловато, а?..
  -- Да-а, синевы явно мало... - глубокомысленно изрек Павел.
  -- А с другой стороны, если добавить красного, получится более эмоционально...
  -- Точно, сюда бы побольше эмоций!.. - с чувством согласился Павел.
  -- Ладно, решено! - решительно махнул кистью Иван Иванович. - Добавляем красного...
  -- Ладно, Иван Иваныч, давай картинки, - сказал Павел.
  -- Какие картинки?!
  -- Как, какие?!. - вскричал Павел. - Оформление моей книги...
  -- Ах, это... Фу ты, совсем из головы вылетело... Знаешь, Паша... Ты все не приходил, и не приходил... И я унес картинки домой. Там они целее будут. Завтра или послезавтра зайди по пути с работы, я как раз утром дома буду.
   Павел, естественно, зашел к Ивану Ивановичу домой, но дома его не оказалось, а его дочь ничего не знала. Так что Павел застал его дома лишь через неделю, и к своему удивлению узнал, что в Новосибирске проходит выставка новой книжной графики, а поскольку все другие работы Ивана Ивановича много хуже оформления книги Павла, то он отправил на выставку именно эти картинки. "Ты, Паша, конечно, не против? Для твоей книги будет большой плюс... Еще не вышла, а уже реклама..."
   Из-за своей наивности Павел заподозрил нечто неладное лишь после того, как в очередной раз уверил Ивана Ивановича, что за картинками непременно придет к нему на работу, непременно в мастерскую, и чтобы он положил картинки на полку... "Да-да, вот именно сюда, на самую верхнюю, тут как раз много свободного места..." И чтобы ни в коем случае больше никуда он картинки не уносил!.. Иван Иванович уверил, что так и сделает, непременно завтра же принесет картинки из дому и положит на полку.
   Когда Павел пришел к нему через три дня, Иван Иванович смущенно развел руками и поведал, что дома у него начался сущий кошмар - ремонт, что картинки оказались в спальне под кучей вещей, и что до окончания ремонта достать их ну совершенно невозможно!.. Тут же заверил Павла, что ремонт продлиться не более двух недель, и что через две недели Павел непременно получит свои картинки.
   Павел пришел в ужас, и принялся искать другого художника. Расспрашивал своих знакомых писателей, кто может быстро и качественно сделать оформление книги. У самого-то у него в художественном бомонде знакомых не было. Зашел как-то по пути в типографию, справиться, не изменились ли условия напечатания тиража? Оказалось - изменились: цена на бумагу подскочила раза в четыре, а на полиграфические услуги - в три раза. Всех сбережений Павла как раз хватило бы на половину одного, самого короткого, рассказа.
   Удивительно, но он опять не ощутил катастрофы, хоть и уплыл единственный шанс издать свою книжку. Из чисто профессионального любопытства он еще несколько месяцев заходил время от времени к Ивану Ивановичу, то на работу, то домой за картинками, с интересом, сочувственно поддакивая, выслушивал очередную сногсшибательную историю, где находятся многострадальные картинки. При этом ясно читал на благородном, интеллигентном челе Ивана Ивановича тоскливую мысль виноватого интеллигента: - "Господи, ну когда же этот дурак, наконец, поймет, что нет никаких картинок, и оставит меня в покое?.."
   А Павел, с вежливой улыбкой выслушивая Ивана Ивановича, с не меньшей тоской думал: - "Господи, ну когда же он, наконец, признает перед самим собой, что сволочь, и скажет - нет картинок. Извини, так получилось; очень хотел сделать, но все как-то не получалось начать..."
   Тем временем деньги буквально на глазах превращались просто в цветные бумажки. Поэтому Павел все свои сбережения отдал Ольге, и они некоторое время хорошо пожили, купили кое-что из одежды, ну и питались деликатесами, которые наконец-то появились в магазинах.
   Сашка Бородин вдруг начал поговаривать, что устал работать директором, и что не худо бы пригласить со стороны опытного и порядочного человека. Все с энтузиазмом встретили идею, пригласить директора со стороны. Очень уж не хотелось, кого-нибудь своего видеть на директорском посту. Однако опытного и порядочного директора долго не находилось, зато встал вопрос о складе. Так как ремонт и реставрация здания, в котором у них находился "офис", подходил к концу, и вот-вот должна была подойти очередь их комнаты. Гафт не советовал им больше складировать книги в "офисе", а уже отреставрированные комнаты он запер на замки, и, естественно, устраивать в них бардак перед самой сдачей объекта заказчику он, Гафт, не рискнул бы. Но вы, ребята, не волнуйтесь; перейдем на другой объект, и вам комната под "офис" найдется.
   Сашка впал в истерику, ожидалась очень большая партия книг, а складировать их было негде, он метался по комнате, и как полоумный бормотал:
  -- Три вагона... Три вагона... Что же делать? Что делать? В центре города все складские помещения уже расхватаны... А на окраину замучишься ездить... Да и сторожа придется нанимать...
   Павел предложил:
  -- Есть у меня вариант. Хочешь, поговорю?..
  -- Конечно! Завтра успеешь?
  -- Я могу и сегодня...
  -- Давай, ради Бога! Позвони мне вечером, как только договоришься...
   Павел отправился в подвал. Алексей оказался там, вместе с Николаем они монтировали сложную конструкцию из арматурных прутьев. Конструкция чем-то напоминала пыточный агрегат, стоявший на вооружении средневековой инквизиции.
   Павел спросил с любопытством:
  -- Что это такое? Вы что, с зоопарком договор заключили?
  -- Иди ты, знаешь куда?!. Со своими идиотскими шуточками... - вдруг злобно окрысился Николай. - Давай, переодевайся, без тебя не получается...
  -- Да ты скажи сначала, что это такое?! - возмущенно вскричал Павел.
   Алексей рассудительно сказал:
  -- Один торгаш с рынка заказал решетки на окна по своим чертежам...
  -- Гос-споди! Да тут можно было сделать гораздо проще и красивее...
  -- Тебе сказано, по его чертежам! - еще злее и раздраженнее рявкнул Николай. - Желание клиента - закон.
  -- Да я и не говорю, от чертежей отступать. Просто, варить сначала блоками, а потом собрать. А вы городите пространственную конструкцию... Ее без специального шаблона не соберешь...
   Николай раздраженно швырнул электрододержатель на пол, отошел к стене, сел на скамейку, зло плюнул в угол. Видно было, что он старается подавить в себе злость, но ему это плохо удается. На него это часто находило, мог разозлиться из-за пустяка. Однажды и на Павла кидался с кулаками, тот еле увернулся.
   Павел переоделся, и они с Алексеем в два счета собрали решетчатую коробку. Павел отступил, полюбовался.
   Алексей, посмеиваясь, сказал Николаю:
  -- У тебя всегда отсутствовало воображение. Я тебе сразу говорил, что надо так было делать, а ты вперся, как баран рогами в новые ворота. Вечно тебя в начальники тянет. Понимаешь, ты из тех, кого надо вести. Ты исполни-итель! И никто больше из тебя не получится.
  -- Заткнись, длинный, - устало и беззлобно проворчал Николай, поднимаясь со скамейки.
   Втроем они быстро собрали восемь решетчатых коробок, сложили штабелем у стены.
   Павел протянул:
  -- Да-а... Просторная квартирка у купца...
  -- Да не особенно... - пренебрежительно покривился Николай. - Он на первом этаже купил две трехкомнатные квартиры.
   Они сидели на скамейке, отдыхали, и Павел, наконец, решил заговорить о деле:
  -- Слышь, Алексей, у нас вон тот угол возле дверей постоянно свободен, а нашему предприятию негде книги складывать... Нас, понимаешь, выселяют из офиса...
   Алексей задумчиво помолчал, наконец, спросил:
  -- А мы что будем иметь?
  -- Ну-у... Я не знаю... Арендную плату с площади, я полагаю... Да, и еще; Сашка Бородин из директоров уходить хочет. Может, тебе на его место?
   Павлу показалось, что это великолепная комбинация. Уж с помощью-то своего старого друга удастся, наконец, убедить остальных, что издавать приключенческие повести, даже и безвестного писателя, дело прибыльное.
   Алексей опять долго молчал, наконец, спросил:
  -- Что скажешь, толстый?
   Николай пожал плечами:
  -- А что, есть смысл... Ладно, пошли по домам, по дороге обговорим...
   Павлу показался какой-то скрытый подтекст в этой реплике, но он не придал этому значения. А зря... Подумал только, что среди братьев верховодит младший, Николай. Уж очень часто Алексей идет у него на поводу...
   На следующий день Алесей пришел в "офис", и Павел познакомил его с остальными. А еще через день, начали поступать книги. Из вагона выгружали прямо на Николаев "газик", и он за хорошую оплату возил их в подвал. Последующие дни превратились в полный кошмар. Все как полоумные носились по городу с мешками и сумками. Но трудно быстро распихать по ограниченному количеству торговых точек сотни и даже тысячи книг одного наименования. Кто-то прибегал первым, обойденный на него обижался, вспыхивали нешуточные ссоры, но только если конкурент оказывался из чужой группировки. Павел заметил, что их теплая компания давно разделилась на две неравные группы. Одна кучковалась вокруг Сашки Бородина, другая - вокруг Григория. Павел оказался вообще в одиночестве. Поэтому у него стремительно портились отношения со всеми.
   Если Павлу удавалось сдавать на реализацию всего лишь по одной две пачки книг, то Сашка возил их машинами, хоть и небольшими, арендовал у кого-то по дешевке москвич-пикап. У него было все "схвачено". Однако распродать пять грузовиков книг было не так-то просто, работы всем хватало.
   Потом начали поступать деньги с реализации, и тоже мешками. Люди покупали все, лишь бы только избавиться от стремительно дешевеющих денег, да и книги появлялись такие, которые мечтали прочитать целые поколения, и даже не видели, а лишь слышали о них. А тут, на тебе, легендарные названия свободно на полках. Когда набралась нужная сумма, Сашка с рюкзаком денег полетел в Москву. А когда через несколько дней вернулся, сразу сказал, что лучше всего иметь собственный офис и не зависеть от Гафта, который в любой момент может потребовать свою долю, как соучредитель фирмы. Оказалось, что Сашка уже и позаботился о новом "офисе" "фирмы". Так что, даже не стали ждать, когда дойдет очередь на реставрацию их комнаты, съехали в один день, благо, имущества никакого не было.
   Новый "офис" разместился на девятом этаже в крошечной малосемейке. И в первый же день на новом месте, Сашка заявил, что окончательно устал в директорах. Работать-то он будет, но только не директором. Павел только хотел предложить в директора Алексея, но его опередил Григорий:
  -- Послушайте, мужики, а почему бы нам не назначить директором Алексея?
   Павлу послышался явственный вздох облегчения. Алексей по своему обыкновению помолчал, подумал, потом сказал веско:
  -- Хорошо, я согласен. Но немного погодя, мне оглядеться надо.
  
  
   Когда Павел пришел на дежурство, его ждали аж три плохие новости. Во-первых, механик вытащил из слесарки верстак, инструменты, в дверь врезал новый замок и повесил на нее красиво нарисованную табличку: - "Главный механик". А своим слесарям поставил стол в машинном зале, возле бойлера, и пару стульев, чтобы было где коротать дежурства. Во-вторых, за этим столом уже сидел Витька Малышев, один из ночных слесарей, и явно собирался проситься, на сегодня подменить Павла, чтобы тот за него отдежурил потом. И, в-третьих, это означало, что Павла опять будет терзать приступ раздвоенности. Потому как он, естественно, направится домой, но ноги сами принесут его к Люське.
   Тем временем Витька увидел Павла и радостно заорал:
  -- Пашка-а! Наконец-то!..
   Подойдя к столу, Павел уныло, без малейшей надежды, спросил:
   Может, ты потом за меня подежуришь?..
  -- Нет, Паша, не получится. Мне надо срочно в деревню ехать. Младший брат, понимаешь, женится. А потом будет работы выше крыши. Так что я не смогу тебе должок вернуть. Ну что, договорились?..
  -- Ладно, дежурь... - уныло протянул Павел, и направился к выходу.
   Не вся жизнь состоит из минусов, и тут был один плюс: Витька Малышев работал в бассейне по совместительству, а основное его место работы было в милиции. Просто, он устроился работать в бассейн, когда еще учился в школе милиции, да так и прижился. Насколько знал Павел, он был неплохим опером, да и рукопашкой владел не хуже Павла, правда, не такой экзотической, а обычной, ментовской. Но кости мог поломать весьма даже качественно. Единственный недостаток у него был, это то, что он часто подменялся - служба, понимаешь... Но и механик, и директор этот недостаток терпели. Все-таки неплохо иметь собственного мента. А еще Павел точно знал, что он ходит на дежурство со своим табельным оружием.
   Вот будет сюрприз мочилам! Придут за Павлом, а наткнутся на крутого опера... И тут Павла осенило; поистине, катализатором включения ассоциаций, может быть все, что угодно. Даже подмена на дежурстве сменщика. А что если тогда Сашка Бородин не увез деньги за книги в издательство? За пять грузовиков книг, сумма получалась астрономическая. Примерно с того времени начались трудности получения книг на реализацию. Сашка просто сказал, что без предоплаты больше не дадут, и все. Никто и не поинтересовался - почему? Ведь только Сашка был связан с издательствами. Потом, конечно, некоторые адреса и телефоны он передал Алексею, но явно не все.
   Павел хоть и зарабатывал тогда меньше всех, но оказался среди учредителей. В то время законодательство менялось, чуть ли не каждый месяц. Первоначально их "книжно-журнальное издательское предприятие" задумывалось, как совместное, Союза писателей c Администрацией города. Но единственный член Союза писателей исчез из их компании тихо и незаметно еще тогда, когда стало ясно, что Гафт никакой бумагой их снабжать не собирается. Так что, Союз писателей сюда больше никаким боком не касался. И когда пришлось перерегистрировать Устав в соответствии с новыми требованиями, кое-кому пришлось записаться в учредители. Сашка наотрез отказался стать учредителем. Так что, в эту почетную категорию господ предпринимателей угодили даже не самые главные организаторы: Павел, Григорий, Слава, Игнат и даже Илья Дергачев, который книгами не торговал, просто, изредка заходил посидеть в теплой компании, попить водки и попеть бардовские песни. Вся остальная компания работала просто за деньги.
   Павел стоял на хоздворе, в задумчивости покачиваясь с пяток на носки, и со стороны, наверное, походил на полоумного, потому как остановившимися глазами вперился в забор, будто там, как на экране, демонстрировался занимательный боевичок, о злодействе Сашки Бородина.
  -- Вот положеньице... - наконец пробормотал Павел, очнувшись.
   Сашку он не видел с того дня, когда больной, еле держащийся на ногах от слабости, уходил насовсем из бизнесменов. Кто-то говорил, что он устроился корреспондентом в газету, которые росли, как поганки после дождя. Когда-то на весь город было всего три газеты. А теперь Павел и сосчитать не мог, но за полтора десятка перевалило точно.
   Хорошо работать на благоустроенном Западе какому-нибудь частному сыщику. Подойдет к злодею этакая милая субтильная старушка, мисс Марпл, глянет на него проницательным взором, тот тут же и расколется, и сам в полицию побежит. Или, скажем, громила Спайд: возьмет негодяя, убийцу, подонка одной рукой за шиворот, другой пройдется кулачищем по почкам и другим чувствительным местам организма - и дело в шляпе. Э-хе-хе... У нас бы бедной мисс Марпл открутили головенку даже не за раскрытие преступления, а так, на всякий случай, чтобы под ногами не путалась, а Спайда зарыли бы так глубоко еще в начале карьеры, что его и Шерлок Холмс бы не нашел...
   А что если взять Сашку за шиворот, закрутить удушающий захват, и ласково так спросить: - "Сашя-я, а ты денежки-то отвез тогда, а?.."
   М-м-да-а-а... В лучшем случае наживешь еще одного врага. Даже если у Сашки рыльце и в пушку, он ни за что не признается. Потому как никаких доказательств нет, все в голове у Сашки. Не в Москву же ехать за уликами... Или, поехать? Заявиться в издательство, прямо к директору, и сказать, этак вежливо: - "Ребята, это не я украл ваши денежки, а Сашка Бородин..." Во-первых, в какое издательство ехать? А во-вторых, все равно не поверят. Первым делом в задницу паяльник сунут... И, в-третьих, ехать не на что, денег ни копейки, да и неизвестно, по какому адресу искать издательство; адресам, помещенным в конце книг, Павел давно уже не верил. Он отправил по ним несколько писем, а так же ума хватило послать несколько рукописей. И письма и рукописи канули без следа и отклика. Как же быть? Ну не затаскивать же Сашку в подвал!.. А оно бы неплохо: затащить в подвал строящегося дома, чтобы никто воплей не слышал, запалить паяльную лампу, и медленно, ме-е-едленно...
   Павел помотал головой. Вообще-то, против Сашки он ничего не имел. Просто, обидно было, что Сашка ловко и непринужденно похоронил надежды на издание хотя бы одной книжки, и вовремя соскочил с поезда, к тому же с неплохими деньгами. Единственное, что можно сделать, это поспрашивать других учредителей, не наезжали ли на них тоже?
   Ну, ладно, вспомним молодость, поиграем в шпионов... - проговорил Павел и полез в дальний угол дворика по нагромождениям старых насосов, ржавых кожухов, бочек с засохшей известью, и другого хлама, который механик каждый год собирался увезти на свалку, но то руки не доходили, то грузовика не находилось.
   В углу дворика через забор свешивались густейшие ветви старого клена, растущего в сквере, и лишь чуть-чуть тронутые желтизной. Павел всегда удивлялся стойкости старикана, листья он сбрасывал чуть ли не в конце октября. Подтянувшись на руках, Павел перевалился через забор, и легко соскочил вниз, укрытый со всех сторон: забором и зарослями. Если кто-то его пас, теперь может до утра наблюдать за входом в бассейн, и калиткой, ведущей на хоздвор. Укрываясь за зарослями, он прокрался на боковую аллею, обсаженную густейшими кустами какого-то гибрида, похоже - шиповника со смородиной, быстро прошел через сквер, вышел на улицу и замешался в толпе. Народ как раз густо валил с работы. На предмет хвоста, Павел решил провериться попозже. К Игнату идти Павлу ох, как не хотелось после истории с Люськой, да и раньше-то они не особенно дружили. Поэтому он решил отправиться к Славе. Тем более что Павел не знал, где живет Сашка. Он сменил квартиру, естественно, и телефон у него поменялся. А Слава был дружен со всем окололитературным бомондом. Павел просто не мог представить себе маньяка, который смог бы стать врагом Славы.
   Павел с отсутствующим видом стоял на остановке, будто дожидаясь своего автобуса. Когда подошел тот, на котором нужно было ехать к Славе, он даже не пошевелился, продолжая равнодушно смотреть куда-то вдоль улицы. И запрыгнул в дверь, когда в цилиндрах механизма закрывания двери уже зашипел воздух. Его чуть было не прищемило дверями. Народу в автобусе было полно, и он с трудом протиснулся в гармошку и там прижался в уголке, в полумраке.
   Дядя Гоша как-то ему говорил, что многие хитрые и ушлые шпионы, и подпольщики, вкупе с террористами, попадались именно потому, что маячили в окнах автобусов, трамваев и прочего общественного транспорта. И тут Павла, будто ледяной водой окатило: дядя Гоша еще ему говорил и о том, что человека проще всего убить в тесной толпе, кольнуть под лопатку длинным шилом и спокойно уйти. Пройдет несколько минут, прежде чем человек поймет, что с ним произошло, почувствует слабость и упадет.
  -- Ч-черт... Параноиком станешь, с этими мочилами занюханными... - прошептал Павел, внимательно оглядывая своих соседей.
   Но рядом стояли вполне мирные граждане; толстая тетка в плаще и побитый жизнью, как молью, мужичок, лет этак сорока-семидесяти. Однако Павел не расслаблялся, особенно когда в салоне начиналось движение перед остановками; знал, как это бывает, мелькнет рука, как змея протиснувшись меж телами, и исчезнет, оставив в твоей груди единственную улику. Вряд ли в толпе замотанных этой проклятой жизнью людей кто-то что-то заметит.
   Наконец замаячила нужная остановка. Павел протиснулся к дверям, стараясь по возможности прижиматься спиной к стенке, и внимательно следя за соседями. Хохотнул про себя, и правда, маньяком станешь от такой жизни. Выпрыгнув из автобуса, он перешел улицу на перекрестке на зеленый свет светофора, внимательно проследив, кто перешел вслед за ним, прошел несколько шагов, и, будто что-то вспомнив, вернулся на перекресток. Машин на улице было немного, и он перебежал ее на красный свет. С противоположной стороны за ним никто не метнулся. Он быстро пошел, почти побежал по тротуару, а вот и Славин дом. Еще раз оглянувшись, и никого не увидев, Павел юркнул в подъезд, взбежал на шестой этаж, прислушался, вроде бы за ним никто не шел. Ну, слава Богу! Можно будет спокойно обделывать свои дела, а потом, попозже, закатиться к Люське.
   Слава уже был дома. Он вообще не был любителем поздних тусовок и гулянок. Даже в загулах окололитературного бомонда участвовал редко.
   Открыв дверь и увидев Павла, он неподдельно просиял, вскричал:
  -- Паша! Как хорошо, что ты зашел...
  -- Да вот, ты что-то на собраниях лито не появляешься, а я шел мимо, дай, думаю, зайду... - Павел переступил с ноги на ногу.
  -- Ты проходи, проходи... - Слава поспешно посторонился.
   Павел прошел в комнату, сел на диван, огляделся. Он давно не бывал у Славы, но тут ничего не изменилось. Павел давно привык к грязи и форменному бардаку, присутствующему обычно в квартирах поэтесс и прозаичек, но Слава был неплохо устроен: жил в двухкомнатной квартире с женой и дочкой. Хоть квартира и была обставлена весьма скромно, зато в ней присутствовал идеальный порядок. Даже на книгах, стоящих на самодельном стеллаже во всю стену в прихожей, пыли не было.
   Присев на краешек кресла, Слава спросил:
  -- Может, чайку?..
  -- Да нет, не надо. Я не надолго...
  -- Ну, как там, в литобъединении?.. - спросил Слава, впрочем, без особого интереса.
  -- Да ничего, встречаемся, обсуждаем рукописи... На следующем собрании меня будут обсуждать... А ты чего не приходишь?
   Слава стеснительно потупился:
  -- А я, понимаешь, в Союз писателей вступил...
   Павел ошарашено выпучил глаза. Уж кого-кого, а Славу он всерьез не принимал. Слава был в дружеских отношениях со всем окололитературным бомондом, да и со многими молодыми членами Союза писателей был на короткой ноге, но писал-то он, мягко говоря, весьма слабо.
   Павел быстро справился с собой, ловко переведя ошеломление в радость за Славу, сказал:
  -- Поздравляю. Я рад за тебя.
  -- Ну, а ты что? Почему не попытаешься в Союз вступить?
  -- Да у меня же ни строчки не опубликовано!
  -- Ну, сейчас это просто, а ты теряешься. Я вот уже шесть книжек издал.
  -- Да-а?!. Когда успел?..
  -- Хочешь, подарю?..
  -- Конечно...
   Слава сходил в кладовку, принес книжки. Павел давно когда-то слышал выражение - книжка с паспорт, от кого-то из великих, но оказалось, что это вовсе не гипербола. Некоторые из книжек Славы насчитывали всего по двенадцать страничек, а одна была размером даже с половину паспорта. Однако все они имели непременные атрибуты книг: библиотечный индекс, индекс книжной палаты, авторский знак и прочее.
   Слава старательно написал пожелания на внутренней стороне обложки каждой книжки. Все они поместились в одном кармане куртки Павла.
  -- Ну, ладно, пойду, пожалуй, - нерешительно сказал Павел, сделал вид, будто хочет подняться, но тут же, словно вспомнив малозначительную деталь, заговорил: - Да, Слава, мне бы Сашку Бородина нужно повидать?..
  -- Ты знаешь, Паша, он меня очень просил никому не давать адрес. Жена у него против нашей тусовки. Говорит, что все мы графоманы, неудачники и пьяницы, и плохо влияем на Сашу.
  -- Но тебе-то он дал телефон и адрес?
  -- Паша, разумеется, я дам его телефон. К тому же ты можешь узнать его в газете, где Саша работает.
  -- Ну, я ж там и адрес могу узнать...
  -- Нет, газета не разглашает места жительства своих сотрудников.
  -- Что, такая крутая?
  -- Да уж, такие проблемы поднимает, такие дела раскручивает... - с гордостью протянул Слава, будто газета была его детищем.
   Он достал записную книжку, продиктовал телефон. Записывая, Павел подумал, а можно ли нынче узнать адрес по телефонному номеру? В прежние-то времена достаточно взять телефонную книгу - и, пожалуйста... А сейчас, когда все можно, можно, наверное, сделать так, что в телефонной книге ни твоего номера не укажут, ни адреса, а справочная откажется дать справку. Но, стоит попробовать, поискать, если Сашка сам не скажет, где живет. Впрочем, Павел давно уже не видел новых телефонных книг. А посмотреть, как живет Сашка, ну очень хотелось! После полутора лет безработицы в его квартире должна царить нищета, не хуже, чем у Павла.
  -- Слава, с тобой в последнее время ничего не случалось? - спросил Павел, пряча записную книжку.
  -- В каком смысле?.. - удивленно воззрился на него Слава.
  -- Понимаешь... - Павел замялся, все еще сомневаясь, рассказывать или нет, наконец, решившись, договорил: - За последние две недели меня пять раз пытались убить.
  -- Уби-ить?!. - глаза Славы расширились, и стали аж квадратными от изумления, но он тут же жалко улыбнулся: - Да ну, Паша! Ты, конечно, ошибаешься. Если бы тебя действительно хотели убить, давно бы убили. Вон, каждый день по телевизору и в газетах сообщают о заказных убийствах...
  -- Я не знаю почему, но им зачем-то надо, чтобы все выглядело, как несчастный случай.
  -- Откуда ты знаешь? - еще больше изумился Слава.
  -- Я слышал, как они это обсуждали.
  -- Ну, Паша, ты дае-ешь... - Слава с уважением поглядел на него.
  -- Я ж говорю, что мне это не почудилось. Один раз пытались бритвой на улице зарезать. Так что, я, так сказать, входил с ними в боевое соприкосновение.
  -- Как, прямо в рукопашную?!.
  -- Ну, что ты... Они по трое приходили. На дежурстве меня пытались выловить.
  -- Ну и как?..
  -- Как видишь, не нашли, - Павел самодовольно ухмыльнулся. - Понимаешь, Слава, я над этим ломал, ломал голову, но так и не нашел ничего в своей жизни, за что меня можно было бы убить. Единственный темный период, это когда мы бизнесом занимались. Вот я и спрашиваю, тебя не пытались машиной сбить, или еще как не наезжали? Ты ж ведь тоже был в учредителях...
  -- Да нет... - Слава испуганно смотрел на Павла, наконец, нервно хохотнул, сказал нарочито бодрым тоном: - Да нет же, Паша! Там все чисто. Мы же никому не остались должны много. Так, мелочишку... Разве что Алексей... Но к тому делу мы же не имели ни малейшего отношения; они сепаратничали, отделились, собственную фирму учредили и погорели...
  -- Ну, тогда я вообще ничего не понимаю! - вскричал Павел.
  -- Может, они спутали тебя с кем-нибудь? - с надеждой спросил Слава. - Ты с ними поговори по-хорошему, объясни...
  -- Ага, поговори... Да и вряд ли они меня перепутали с кем-то. Они ж за мной целую неделю следили, а может и больше.
  -- Паша, а если в милицию?..
  -- Был я уже там... - он безнадежно махнул рукой. - Ладно, пойду я... Пока... - тяжело поднявшись с дивана, он пошел к двери.
   Из кухни высунулась жена Славы, симпатичная блондинка, как хвастался Слава - естественная, сказала:
  -- Куда ты, Паша? Чайник скипел. Давайте хоть чайку попьем, как когда-то...
  -- Тороплюсь я, Ира, как-нибудь в другой раз...
   Он быстро и бесшумно, как это умеют делать только таежные охотники, сбежал вниз, в подъезде никого не было, возле подъезда - тоже. Похоже, на сегодня Павел стряхнул топтунов с хвоста. Да они, наверное, и не следили так внимательно, как в первые дни, когда Павел шестым, звериным чувством ощутил слежку. Однако расслабляться все равно не следовало. Относительно Люськи у него в голове забрезжил смутный план, в свете чего ни в коем случае нельзя было навести топтунов на ее квартиру. Был и еще один отрадный факт, все это не Люськиного отчима штучки. Тогда, в спортзале, когда они искали Павла, они же недвусмысленно обмолвились, что у Павла "нет никакой бабы". Люську бы они точно помянули, или, если бы про нее знали, не выразились бы именно так. Возможно, методом исключения удастся понять, откуда ветер дует. До сих пор он дул со всех тридцати шести румбов, теперь осталось тридцать пять...
   Заглянуть бы в квартиру к Сашке... Если там такая же нищета, что и у Павла, останется тридцать четыре румба. А если Сашка живет богато... То придется иметь в виду, что заказчик в Москве. Крутые конторы с должниками обходятся бесцеремонно. Сами-то промеж собой - как скорпионы в банке... Недавно по телевизору сюжетец показали: ухлопали директора издательства, которое выпускало только детские книжки. Павел помнил, как нагло, чуть ли не на виду всего дома, средь бела дня удавили собственным шарфиком книжного торговца, и еще недвусмысленно было продемонстрировано, что именно за долги, хоть и должен-то он был мизерную сумму. Если действительно, лапы тянутся из Москвы, останется только сделать пластическую операцию и рвануть в Бразилию. Тем более там вполне могли отыскаться весьма близкие родственнички. Из туманных намеков бабки, которая по-матери, можно было понять, что дедуля, беспутный гепеушник-гестаповец, осел именно в теплой Бразилии, где в лесах водится много-много обезьян... М-да-а... До Бразилии пришлось бы плыть зайцем в трюме какого-нибудь грузового парохода, а по ночам промышлять рыбной ловлей. Проще рвануть в родные леса. Там до сих пор сыщется десяток охотоведов, которые так запрячут Павла, что никакая мафия не достанет. А если достанет, закон - тайга, прокурор - медведь. Павел и со своим убогим ружьишком мог бы потягаться с их автоматами...
   Павел вышел на остановку, огляделся. Народу было немного, вал людей, спешащих с работы домой, сошел на нет. Вечерело, наступал тот час, когда все становится призрачным и настигает особая, осенняя тоска. Да еще на другом конце остановочного павильона сидел щупленький парнишка в детском плащике и невыносимо тоскливо дудел на саксофоне. Руки из рукавов высовывались чуть не по локоть и были тонкими, даже на вид казались слабыми.
   Павел присел на лавочку, почти укрывшись за массивной опорой. Хорошо, что павильоны стали строить с этакими монументальными колоннами, будто они не легкую жестяную крышу поддерживают, а, по меньшей мере - твердь небесную.
   В который раз он вскричал про себя: - "Гос-споди! Итак, всю жизнь изнахратили тупые, вороватые правители, а тут еще ловкие и наглые, единственные, кому эти правители дали обогатиться с помощью своих дебильных законов, пристукнуть хотят. И, главное, неизвестно за что..."
   А может, и правда - ни за что, а просто так? И не стоит голову ломать, искать заказчика? А просто, когда они придут в следующий раз, взять арматурный прут, и всех троих... Я ж, как-никак, на посту. А потом в милиции стоять на своем, что, мол, принял за грабителей, перепугался, вот и бил по чему попало. В крайнем случае, на всякий случай пару - тройку лет условно дадут, зато все кончится.
   Павел не додумал мысль до конца, в двух шагах от него на скамейку уселся бомж. Волна такой отвратной вони накрыла Павла, что его затошнило. Но перейти на другое место он не мог, не хотелось, чтобы его стало видно из проезжающих машин. Бомж достал пузырек с чем-то зеленым, а может, пузырек был зеленым, а содержимое - как слеза младенца, отвинтил пробку, задумчиво пососал.
  -- Скорее бы автобус подошел... - пробормотал Павел, соседство ему шибко не нравилось.
   Тихий, безветренный вечер, похоже, был не совсем тих, имели место некие хаотичные подвижки воздуха. Временами Павел мог нормально дышать, вонь сносило куда-то в другую сторону, но не на долго, облако то и дело возвращалось, и Павла каждый раз чуть не выворачивало наизнанку. Как назло весь общественный транспорт, будто в грандиозную пробку угодил.
   Саксофон все так же заливался в неизбывной русской тоске. С надеждой глядя вдоль улицы, Павел заметил троих людей, как стало принято говорить в последнее время, кавказской национальности. Хотя, само это выражение должно вызывать хохот у людей, хотя бы чуточку знающих русский язык. Это все равно что сказать - лицо российской национальности, или - лицо американской национальности. Смех, да и только.
   Одно... Или, один из лиц кавказской национальности подошел к лотку, торговавшему неподалеку фруктами, купил банан, очистил на ходу, помусолил кончик во рту и протянул банан бомжу со словами:
  -- Кушай на здоровье, дарагой...
   Бомж медленным движением принял подарок, пососал из пузырька, потом поглядел его на свет и бросил под ноги. И принялся есть банан.
   Павла вдруг буквально перекосило от омерзения. Господи, да этот сын гор специально так сделал, чтобы пощекотать свое национальное самосознание. Да в лице этого бомжа он всем русским преподнес обмусоленный банан! Это ж ежу понятно! Потому как у них там, в горах, бомжей просто не может быть. Вот оно откуда все идет; и наглость наших новых русских, и беспардонная вороватость правителей и политиков. У всех комплексы, как у этого сына гор, все соплеменники которого без особой тесноты умещаются в одном ущелье, или в одной долине. Нынешние политики - то же самое. Даже те из них, которые происходят из хороших семей, из семей партийных боссов, дипломатов и прочей элиты советского времени. Они же ездили по заграницам, видели, как живет тамошняя элита, им так же хотелось - а нельзя было. А теперь, наконец, все можно, даже то, за что на Западе однозначно сажают на электрический стул, или в газовую камеру. Вот потому-то и нынешние правители, и "крутые", а попросту бандиты, и не криминальные бизнесмены, соперничают в своей наглости, с которой обворовывают собственный народ. Разницы-то никакой, что из роскошной московской квартиры, что из комуналки - психология одна и та же. Они же давно уверовали, что только они имеют все права, а остальные - мусор, быдло. Наконец Павел разобрался в одном загадочном случае, который произошел с ним этим летом. Как-то он ехал не торопясь на своем велосипеде, чтобы совершить очередной марш-бросок на сотню километров по левобережью. Стоявший на тротуаре молодой человек со всеми чертами преуспевающего бизнесмена, даже с сотовым телефоном в руке, явно в легком подпитии, вдруг начал орать:
  -- Давай! Давай, быстрее крути, быстрее, братан!.. Давай-давай-давай...
   Павел пока проезжал мимо него медленно поворачивал голову, пытаясь понять, из дурдома ли его досрочно выпустили, или он только что с пальмы упал, и его едва лишь побрить и приодеть успели. А теперь Павлу стала понятна его реакция: только что выбравшись из роскошной тачки, с сотовиком в руке, он вдруг увидел плохо одетого человека, едущего на разбитом велосипеде, и его это так рассмешило, что он не выдержал...
   Все они готовы любому глотку перервать, если хоть чуточку заподозрят посягательство на наворованное добро. И плевать им всем на то, что Россия вроде этого бомжа, сидит на задворках Европы и кушает бананы, обмусоленные чьими-то слюнявыми пастями. А для основной массы народа придумали сказочку: - "Дерзайте, работайте, зарабатывайте! Все теперь в ваших руках".
   Да что за бред?! Что зависит, например, от Павла? Ему за его же работу деньги не отдают. Он пишет занимательные повести и рассказы, а его никто не печатает потому, что из-за дебильной политики правителей большинство издательств разорились и закрылись. Что ж от него то зависит?! Да и не может весь народ на рынках торговать. Кому-то надо детей учить, книги писать, да и на заводах работать.
   На Павла вновь накатила волна обморочной слабости от безысходности. Проклятые бананы! Почему так много неприятных воспоминаний у него связано именно с бананами? Началось с того, что когда появились в продаже эти экзотические злаки, ему страстно захотелось попробовать. Еще бы, столько лет слышал: банановые республики, банановый экспорт... Вот только эти самые банановые республики экспортировали свои бананы куда-то в другую сторону, Павлу ни разу в жизни не довелось даже увидеть банан. Не продавали почему-то бананов по сибирским деревням, а когда они переехали в Урман, уже и по городам бананы тоже не продавали.
   Идя как-то по улице, он наткнулся на овощно-фруктовый лоток. Бананы на нем оказались замечательно дешевыми, тетки брали целыми гроздями, по десятку штук. Они так аппетитно блестели нежной зеленью, что Павел решил купить один. Он не знал, что для немедленного употребления надо покупать желтые бананы. Самое противное, что он прямо тут, на виду целой толпы, стоявшей на автобусной остановке, попытался съесть этот злополучный банан. На него смотрели, как на дикаря, пока он пытался разжевать безвкусную мякоть. К тому времени весь народ уже успел отпровбовать бананов...
   Вдруг саксофон умолк на середине рулады. Павел повернул голову и увидел, как саксофониста обступили четверо парней, один из них дергал саксофон на себя, пытаясь с помощью матершинных слов объяснить пацану, что он только маленько подудит, и отдаст дудку обратно. Но саксофонист, человек искусства, видимо матершинных слов не понимал, потому как ни за что не желал отдавать свое сокровище.
   Любитель подудеть в чужую дудку вдруг ткнул саксофониста кулаком в зубы, тот прижал к груди саксофон и попытался прикрыться плечом, но тут же получил по зубам еще раз, гораздо сильнее. Парень выпустил саксофон и закрыл лицо руками, а его обидчик, широко размахнувшись, вдруг хряснул сверкающее чудо об опору.
   Павел вмешиваться не собирался, вскочил чисто машинально, однако один из парней скользнул к нему, ощерился, выплюнул:
  -- Чего дергаешься, козел?!. - и протянул руку к лицу Павла.
   Тот не стал разглядывать, что в руке было зажато, рефлексы сработали молниеносно; резко присев, схватил парня за ноги и что есть силы рванул на себя, да еще поддернул слегка вверх. Парень так треснулся головой об асфальт, что голк пошел по всей округе. Из руки его выпал округлый черный предмет. Павел подхватил баллончик и направил его в лицо уже набежавшего на него второго противника. Баллончик резко, злобно зашипел. Парень, к изумлению Павла, вдруг закатил глаза и рухнул к его ногам как борцовский манекен.
  -- Ни фига себе!.. - вскричал Павел и сунул баллончик в карман, от греха подальше.
   Двое оставшихся на ногах парней, было попятившихся, вновь ринулись на него. Но, двое - это не четверо. Павел ловко ушел в сторону, перехватил парня за руку, раскрутил вокруг себя на три четверти оборота и направил прямо на стальную опору, весь остановочный павильон величественно загудел от удара, бедолага приложился точнехонько лбом. Оставшегося Павел без энкаведистских штучек встретил своей коронной серией; правым прямым в челюсть и с левой в печень. Этому, похоже, досталось меньше, чем остальным, трое лежали не шевелясь.
   Павел оглядел место побоища. Парни лежали в живописных позах, и среди них прикорнул бомжик. Он безмятежно спал, придавив щекой банановую кожуру к асфальту. Видимо когда парни укладывались на асфальт, в его затуманенном сознании возникла вполне здравая, с его точки зрения, мысль, что пришла пора спать. Что ж, удачно подвернулся, любой патруль, унюхав облако ядреной вони, решит, что это компания бомжей расположилась на отдых после принятия чего-то сногсшибательного. А тут и троллейбус удачно подвернулся. Немногочисленные свидетели, с интересом наблюдавшие за побоищем, провожали его восхищенными взглядами, когда Павел заскакивал на заднюю площадку, даже не озаботившись поглядеть, какой номер маршрута.
   Он встал в уголке, развернувшись спиной к окну. Троллейбус тронулся. Две девчонки, вошедшие вместе с Павлом, перешептывались в другом углу, то и дело зыркая на него глазами. Лица их буквально сияли от восторженной жути, которую они испытывали, став свидетельницами быстрой и предельно жестокой расправы в остановочном павильоне. Вдруг Павла тоже окатило запоздалой жутью: Господи, да это же типичная провокация! Как бы случайная уличная драка, вмешавшийся посторонний человек, становится случайной жертвой. Типичный несчастный случай. От хулиганья проходу нет, господа! Не зря же парнишка так расторопно кинулся к нему, едва Павел вскочил. Все же выследили, гады...
   Павел покосился на девчонок. А что, почему бы и нет? До этого момента ему и в голову не могло прийти, что следить за ним могут и такие вот пигалицы. До сих пор перед его мысленным взором представали этакие мордовороты в кожанках. Их-то он и высматривал в непосредственной близости.
   С передней площадки, с видом голодного сеттера, случайно узревшего перепелку, в сторону Павла направлялась кондукторша, но троллейбус уже начал тормозить перед остановкой. Павел шагнул к двери, но тут же сунулся лицом к девчонкам и, скорчив зверскую рожу, прорычал:
  -- Если вы сойдете вслед за мной, я подумаю, что вы за мной следите... Утоплю в канализации, к херам...
   Девчонки прижались друг к другу, распахнув на пол-лица глазищи от ужаса, но тут со скрежетом распахнулась дверь, и Павел упруго соскочил на асфальт. К троллейбусу сзади подрулил автобус, Павел сделал вид, будто пошел прочь от остановки, но тут же вернулся и запрыгнул на заднюю площадку уже отходящего автобуса. Устроившись в кресле посреди салона, подумал, что таким примитивным способом, прыгая из автобуса в автобус, опытных топтунов не сбросишь, тем более, если у них есть машина. На билеты никакой зарплаты не хватит. Вон, кондукторша уже направляется... Что ж, это повод, в очередной раз сменить машину, как и положено по канонам шпионских и детективных романов. Беглец, скрывающийся от погони, должен почаще менять машины. Если топтунов не сбросит с хвоста, то хоть от милиции ускользнет. А то ведь заметут, блюстители порядка долбанные, а в камере уж точно с Павлом разделаются быстро и без затей. Не дай Бог, если кто-нибудь из напавших в павильоне дух испустил! Положение Павла неимоверно усложнится.
   Подошла кондукторша, уставилась взглядом милицейского сержанта, ведущего самостоятельное расследование, из-за отсутствия штатного следователя.
   Павел вздохнул, сказал с сожалением:
  -- Денег нет...
  -- Тогда выходи!
  -- Хорошо, - покладисто обронил Павел.
  

Глава 5

Ловля черного кота в темной комнате

   Этот район Павел неплохо знал. Пройдя немного по улице, юркнул в арку длиннющей пятиэтажки. Метрах в ста от арки беспорядочной группой стояло десятка три металлических гаражей, между ними имелся узкий извилистый проход, о котором знали только местные жители. Павел быстро, не оглядываясь, вошел в проход и встал за ближайшим углом гаража. Выждал пять минут, потом еще десять, за ним никто не шел.
  -- Интересное кино! Неужели этих топтунов так легко можно сбросить с хвоста, всего лишь двумя пересадками?.. - проговорил он в полголоса.
   А возможно, что им уже и не нужно тропить его неотступно, - тут же подумал он.
   Он торопливо прошел, почти пробежал по проходу, юркнул в дыру, проделанную в металлической ограде, и оказался на территории школы. Тропинка наискосок пересекала школьный двор, и с этого краю по ее сторонам росли густые кусты какого-то декоративного гибрида, который даже Павел, биолог со стажем, определить не смог. Здесь было любимое место прогулок собачников со своими питомцами. Ага, вон уже и дама аж с двумя собачками гуляет... Павел не спеша пошел по тропинке. Дама в кусты лезть не изъявляла ни малейшего желания, зато таксы с энтузиазмом шныряли в зарослях, видимо распутывали мышиные следы.
   Навстречу Павлу спешил мужичок лет шестидесяти, со стареньким портфелем в руке, типичный школьный учитель. Он даже чем-то неуловимо походил на учителя математики, который был у Павла, хоть тот и прошел всю войну, и контужен был, и два раза из горящего танка спасался, но так всю жизнь и оставался даже на вид безобидным, которого всякий безнаказанно обидеть может. Траектории его и Павла, должны были пересечься как раз на траверзе дамы с собачками, а потому Павел замедлил шаг, в кусты лезть ему тоже не хотелось. Мужичок тем временем поравнялся с дамой, обе гнусные таксы торпедами вылетели из кустов и без промедления с визгливым лаем вцепились мужичку в ноги. Он от неожиданности заплясал на месте, задрыгал ногами, таксы разлетелись по кустам, одна из них завизжала, но тут же снова злобно залаяла. Впрочем, их "злобный" лай как-то не впечатлял. Зато "дама" заорала зычным голосом базарной торговки:
  -- Ты что, козел старый лягаешься?! Да они стоят больше, чем ты за год зарабатываешь!..
   Поскольку компания перекрывала всю тропинку, Павлу пришлось остановиться. И тут он увидел потрясающую картину: жесткое, изрубленное глубокими морщинами лицо старика вдруг расплылось, губы затряслись, из глаз потекли слезы, и он проговорил:
  -- И вам не совестно?.. Я ведь ваших детей учу, а зарабатываю меньше, чем ваши шавки стоят... Я бы со стыда сгорел на вашем месте... - он пошел прочь, горбясь и не обращая внимания на такс, вцепившихся в его брюки.
   А "дама" рявкнула ему в след:
  -- Сам ты шавка!.. Пи...дуй отсюда, козел старый...
   Таксы отцепились от его брюк; может, почувствовали угрызения совести, а может, узрели новый объект для нападения. Но Павел вовсе не собирался обегать этих трех сук по кустам, а потому пошел прямо вперед. Против такс он ничего не имел, хоть и не любил мелких собак, за их сварливый и истеричный нрав, такс он даже уважал, видел однажды, как они азартно гоняли лису. Но эти были совершенно гнусными тварями подстать хозяйке. Он не успел отреагировать, пакостная псина вцепилась в ногу, укусить не укусила, но прищемила чувствительно, а может из-за толстой джинсовой ткани не прокусила кожу. Павел с удовольствием поддел ее ногой, и она улетела в кусты. Он не стал дожидаться, когда вторая вцепится, поддел ее на подходе. "Дама" завизжала так, что у Павла уши заложило:
  -- Ты что петух дранный делаешь?!. Да я мужу скажу, он приедет со своими охранниками, тебя насмерть запинает!
   Понимая, что скандалить никак нельзя, Павел все же остановился, - слезы старика вызвали у него такую ярость, что он уже готов был удавить эту склочную бабу, вместе с ее склочными шавками, - вежливо заговорил, перекрывая визгливый лай, несшийся из кустов:
  -- Мадам, ваши шавки действительно не стоят даже месячной зарплаты того джентльмена, которого вы только что оскорбили, - не давая ей вставить слово, Павел назидательно выговорил: - Такса, собака охотничья, на людей бросаться ни в коем случае не должна, а ваши шавки бракованные, - он нарочно надавил на слово "шавки". - Вы купили щенков у какого-то бомжа на базаре, а выдаете за первосортный товар... - тут таксы, наконец, выпутались из кустов и снова накинулись на Павла.
   Он без затей снова отправил их пинками подальше. Как он и рассчитывал, "дама" от этого беспредела решила перейти от слов к делу: растопырив пальцы, попыталась вцепиться ногтями Павлу в лицо. Он перехватил ее руки, легко блокировал удар ее прелестного колена в свое интимное место своим коленом, и проговорил укоризненно:
  -- Такая красивая, интеллигентная женщина, а такие слова говорите... Зря вы так сказали - петух драный... Если бы я не боялся совать свой самый чувствительный орган куда попало, я бы вам доказал, что я вовсе не петух...
   Отпустив ее руки, он размахнулся и от души влепил звонкую пощечину, по этой смазливой мордочке, будто в ней слились все те хари, которые устроили за Павлом форменную охоту. Он пошел прочь, а она осталась стоять на дорожке, с видом королевы, которой собственный кучер вдруг ни с того, ни с сего предложил сделать ему минет. Он уже прошел метров сто, когда позади раскатилось:
  -- Ми-и-или-и-и-ци-ия-а!!! Помоги-и-ите-е!!!
   Но Павел отлично знал, что милицию в этих краях отыскать весьма проблематично, а потому даже шага не прибавил, так и прошагал через все обширные школьные владения, сопровождаемый визгливыми воплями и не менее визгливым лаем. Вдруг он сообразил, что впервые в жизни ударил женщину, даже остановился от неожиданности, прислушался к себе. Но ничего особенного не ощутил, кроме неожиданной легкости, а из самых глубин души поднималось какое-то сюрреалистическое ликование. А главное, исчезло ощущение обреченности, не оставлявшее его в последние недели.
   На тропинку вступил молодой мужик, нерешительно остановился, глядя на Павла и, прислушиваясь ко все еще доносящимся крикам, спросил:
  -- Чего это там? Насилуют ее, что ли?
  -- Ково там, насилуют... - Павел жизнерадостно заржал. - Современные бабы сами кого хошь изнасилуют... Они ж все давно перебесились от безденежья и отсутствия нормальных мужиков.
  -- Эт, точно... - философски протянул мужик. - А все-таки, чего она орет? Может, и правда, милицию вызвать? Вон, в школе, на вахте телефон есть...
  -- Да какая милиция! - Павел энергично махнул рукой. - Я мимо шел, видел... Там баба с двумя таксами гуляет, ну эти таксы какому-то мужику в ноги вцепились. Он возмутился, потребовал возмещение материального и морального ущерба. Они ж ему штаны, наверное, последние, порвали. А баба его старым козлом обозвала. Ну вот, он, видимо, решил удовольствоваться только возмещением морального ущерба...
  -- Это как?.. - мужик непонимающе заморгал.
  -- Как, как... По роже ей, видимо, заехал... - Павел пошел дальше. - И вдруг от переполнявшего его ликования запел во всю глотку: - Я женщин не бил до сорока лет, а в сорок ударил вперррвы-ы-е-е-е!.. Теперь на меня просто удержу нет, напррраво, налево, я им ррраздаю-ю чаевы-ы-е-е-е!.. - мужик смотрел ему вслед, и чтобы больше не светиться, Павел торопливо юркнул за угол школы, вышел на улицу, перебежал на другую сторону и, укрываясь за рядом толстых тополей, торопливо пошел прочь.
   Вскоре он наткнулся на телефонную будку, с телефоном полной комплектности. Сашка взял трубку почти сразу.
  -- Саша, привет! Сколько лет, сколько зим! - Павел попытался изобразить искренний восторг.
  -- Паша, ты, что ли?! Как здорово, что ты позвонил! - изобразил в ответ искренний восторг Сашка. - Чем занимаешься-то? Совсем пропал... Говорят, ты здорово писать начал...
  -- Да-а... Помаленьку... Саша, надо бы встретиться?..
  -- Конечно, конечно!.. Приходи завтра в редакцию, я там буду утром, а потом вечером после пяти, часов до семи...
  -- Саша, надо срочно. Давай, я лучше к тебе домой зайду? Я как раз неподалеку от тебя... Ты только напомни номер дома и квартиры, а то я могу перепутать. Я только в тайге хорошо ориентируюсь, а в городе могу в трех домах заблудиться...
   Пауза затянулась. Наконец Сашка, запинаясь и заикаясь, заговорил:
  -- П-понимаешь, Паша... Ко мне домой не желательно... Раиса... Она против...
   Не скрывая раздражения, Павел прервал его:
  -- Да знаю я! Мы все, литобъединенцы, графоманы, неудачники, пьяницы и бабники. К тому же дурно на тебя влияем. Эстетка она у тебя... Читает только Достоевского и Пушкина, ты сам как-то говорил. Интересно, а тебя она тоже считает графоманом, неудачником, пьяницей и бабником?..
  -- Ну, зачем ты так, Паша?.. Грех на нее обижаться... У каждого свои заморочки... А меня она уже не считает неудачником... Я ведь в Союз писателей вступил. Весной меня приняли...
   Павел уже устал изумляться, сказал машинально:
  -- Поздравляю... Ну, так как, я зайду к тебе?
  -- Паша, извини! Ну, не могу я сегодня, никак не могу!.. Давай встретимся завтра в редакции?..
   Павел понял, что Сашка ни за что не пригласит его к себе домой. Но есть и утешительная новость: он не выразил удивления, когда Павел обмолвился, что знает, где он живет. Значит, адрес узнать все же можно.
   Выйдя из телефонной будки, Павел побрел по улице. Интересный тип, однако, Сашка Бородин. Пишет неплохие стихи, да при этом еще и энергичный, как понос, не сидится ему нигде на одном месте: то он в многотиражке работает, то в каком-то колхозном вестнике, теперь каким-то криминалом заведует... Жены своей, довольно миловидной молоденькой женщины, боится, как черт ладана, простите за банальность, но что поделаешь, если именно так и есть. Однако Павел точно знал, что у него временами скапливалось аж по три любовницы одновременно. Бывало дело, он по своей забывчивости, или из-за перегруженности мозгов стихами и газетными статьями, умудрялся сводить вместе своих любовниц, тогда случались нешуточные разборки, после чего все любовницы его бросали, и он несколько недель блаженствовал в одиночестве и объятиях родной супруги. Но потом, как и любого поэта, юбки его облепляли с ног до головы.
   Павел подумал, что надо бы сходить к Григорию, но к нему идти хотелось еще меньше, чем к Игнату. Если Игнат был нарочито груб и хамоват, то Григорий считал себя рафинированным интеллигентом. Когда-то Павел причислял себя к числу его друзей, но Григорий-то Павла не причислял, о чем тот долго не догадывался. Догадался только по "неадекватной реакции", свойственной "интеллигентам" в экстремальной обстановке.
   Это случилось в аккурат за год до начала поветрия издания книжек за свой счет. Дело это было еще окружено слухами и легендами. Будто бы в Москве функционирует издательство, которое издаст любого, кто заплатит энную сумму. Будто бы кое-кто из московских писателей уже издали книги за своей счет, продали тиражи, сидя в подземном переходе, а потом всю эту эпопею красиво описали на страницах "Литературной газеты". Эйфория в то время была такая, будто все творческие люди нализались ЛСД.
   Павел как-то представил в литобъединение на обсуждение один из первых своих удачных рассказов. Григорий пришел от него в такой восторг, что сообщил, будто бы на короткой ноге с редактором одного из литературно-художественных журналов, и что запросто сможет пристроить туда такой замечательный рассказ. Взял рукопись и предупредительно заверил, что сам пошлет ее своему приятелю с сопроводительным письмом. Поначалу Павел как-то не сообразил, что если он на короткой ноге, то почему не пристроил ни единого своего рассказика или стишка?.. Эта история случилась еще до того, как Иван Иваныч целый год оформлял книжку Павла, да так и не оформил, поэтому Павел еще не знал, что подобная "деликатность" сидит прямо в генах у истинных "интеллигентов".
   Павел раза три заходил к нему домой, но Григорий каждый раз смущенно разводил руками и объяснял, что ну никак не выкраивалось времени отослать рукопись! Последний раз Павел поинтересовался о судьбе рукописи на собрании литобъединения, после чего Григорий совсем исчез из дому. До сих пор он безвылазно сидел в своей двухкомнатной квартире и, как он любил выражаться, работал. То есть в основном читал, писал-то он мало. А тут, ну совершенно исчез из дому! Павел несколько раз заходил и рано утром, и поздно вечером, но каждый раз, жена Григория, открыв дверь, с сожалением сообщала, что Гриши нет дома.
   Много позже Павел узнал, что Григорий кому-то рассказывал, мол, вещица Павла, так себе, при втором прочтении напрочь разонравилась, и посылать ее в журнал со своей рекомендацией он постеснялся. А "этот дурак Пашка" все ходит и ходит, никак не может понять, что посылать в редакцию его рукопись никто не собирается.
   Конечно, если бы Павел с детства вращался в среде подобных "интеллигентов", возможно, он сразу бы все понял. Но там, где он провел большую часть жизни, нравы были просты и бесхитростны. И если человек подает тебе руку и улыбается, значит, он и правда к тебе расположен. А если что-нибудь пообещает, непременно выполнит. Но если сомневается, то и обещать не будет. А если пообещал, но понял, что выполнить не сможет, тут же тебе об этом и сообщит, чтобы не ждал и не надеялся напрасно. И еще, был бы Павел обычным человеком, он непременно набил бы Григорию физиономию за такие штучки, в основном за то, что тот его дураком обозвал. Но Павел всегда был выше этого. Он лишь дождался очередного литобъединения, и с ледяной вежливостью, при всех сказал:
  -- Гриша, я несколько раз заходил к тебе домой исключительно за рукописью. Видишь ли, я не люблю по несколько раз перепечатывать свои вещи. Я ведь сразу понял, что ты немножко погорячился, сказав, что на короткой ноге с редактором журнала...
   После этого случая Григорий форменным образом возненавидел Павла. Исключительно потому, что тот при всех выставил его дерьмом и хвастуном. Признать, что ты и есть дерьмо, весьма трудно любому истинному "интеллигенту". Ненависть Григория время от времени прорывалась, особенно когда на тусовке он выпивал лишку. Особенно он любил просвещать новичков, то и дело появлявшихся в литобъединении, о том, что Павел графоман, да еще и туповат при этом. Павел терпел, относился к нему ровно, как и раньше. И это, видимо, бесило Григория больше всего. Он частенько отпускал в адрес Павла всякие замечания, насчет его весьма низкого интеллектуального уровня и творческих способностей. При этом ловко маскировал их. А потом, в кругу близких друзей потешался над тем, до чего же Павел туп, что насмешек не понимает. Павел насмешки понимал, но пачкать руки о Григория ему решительно не хотелось.
   И вот теперь требовалось как-то переломить себя, идти к Григорию и по-хорошему поговорить. К тому же Григорий принадлежал к числу близких друзей Сашки Бородина. И, быть может, что-нибудь знает о Сашкиных делишках.
   Так, но если вечером Павел намеревается закатиться к Люське, то следует заранее побеспокоиться о бутылке. Без бутылки вся ночь может превратиться в сущий кошмар. Как-то Павел явился к ней без бутылки, Люська очень быстро удовлетворилась, и принялась требовать, чтобы Павел как можно быстрее переехал к ней, что она смерть как хочет быть за ним замужем. Павел имел очень живое и развитое воображение, а потому тут же перед его мысленным взором нарисовалась жуткая картина, его дальнейшая жизнь с Люськой. Она целыми днями сидит на диване, сложив ноги по-турецки и благостно смалит сигаретки, а в раковине, на столе и даже на полу в кухне неделями стоит немытая посуда, толпами, в праздничном настроении, гуляют тараканы. В комнате - мусор по углам, везде валяются окурки, горелые спички. Еще Люська вообще не признавала постельного белья, а Павел любил спать на чистых простынях, к тому же на перине. Это только в таежных походах он мог спать на голой земле, или на колючем еловом лапнике. Примерно раз в месяц на Люську нападал творческий задор, и она начинала лихорадочно писать. Обычно писала, не отрываясь трое-четверо суток, не спала, выкуривала пачки по четыре сигарет в сутки, прикуривая сигареты одну от другой. Когда она пребывала в таком состоянии, к ней опасно было подходить. А еще, став мужем Люськи, пришлось бы бросить работу. Потому как, уйдешь на работу, а тут забредет к ней случайно какой-нибудь мужик, ты явишься с работы, а дверь тебе не откроют. Что с Павлом уже не раз бывало. Оно, конечно, высадить дверь для него не проблема, и пересчитать сопернику все зубы вместе с ребрами - тоже, дядя Гоша неплохо обучил его высшей математике. Но слишком уж часто пришлось бы высаживать дверь и считать чужие зубы.
   Так что, Павел тогда же недвусмысленно сообщил Люське, что трахать ее весьма приятно, тем более что никто никогда ему до этого не делал миньет, но вот жить с ней - форменный кошмар, и переехать к ней он не может исключительно из чувства самосохранения, потому как повесится, не прожив с ней и месяца. Люська тут же впала в истерику, принялась глотать какие-то таблетки. Когда Павел таблетки у нее отобрал, она распахнула окно, голая перевесилась через подоконник и принялась орать на всю улицу, что сейчас непременно выбросится с седьмого этажа. Хорошо, что была зима и довольно поздний вечер, народу на улице почти не было, а то наверняка кто-нибудь бы вызвал милицию.
  -- Где бы раздобыть денег на бутылку?.. - раздумчиво пробормотал Павел.
   Имелся один источник... Но вероятность калыма была невысокой. Однако Павел направился в сторону гигантского спортивно-концертного комплекса, последней монументальной стройки социалистической эпохи. Закончили его аккурат в год начала перестройки. Проканителься строители еще годик, так бы и остался памятником недостроенному коммунизму, как гигантский газетный комплекс. Тоже, перед самой перестройкой, начали строить напротив типографии, где печатались три городские газеты, огромный газетный комплекс, только возвели стены, перекрыли крышу, даже роскошные алюминиевые рамы вставили в оконные проемы, да тут грянула перестройка. Так и стоит теперь памятник трем партийным газетам, и недостроенному коммунизму. А более чем двум десяткам газет вовсе не тесно печататься и в старых стенах, а редакции разбежались по всем концам города. В тот год, когда закончили строительство спортивно-концертного комплекса, русский поэт еще мог собрать полный зал любителей поэзии, рассчитанный на две тысячи зрителей. И все эти любители изящной словесности стали свидетелями знаменитого разговора поэта Евтушенко с ответственным секретарем городской организации Союза писателей.
   Вопрос: - "Евгений Александрович, как вы находите нашу писательскую организацию?"
   Ответ: - "Я ее два дня искал, так и не нашел".
   Теперь обширные фойе комплекса были превращены в грандиозную барахолку. Племянник Павла держал там торговую точку и, похоже, процветал. Так как давно уже ездил на собственной машине и поговаривал о покупке квартиры. Иногда, когда его грузчик ударялся в загул, и племянник его увольнял, он приглашал поработать Павла. Работа не шибко обременительная: утром вывезти на "точку" барахло из камеры хранения, вечером завезти обратно. Оплата - как раз на бутылку. Племянник просил Павла перейти к нему насовсем, но он наотрез отказывался. Все же бассейн - предприятие государственное, а это не в пример надежнее частного бизнеса, да и привык Павел в бассейне.
   Павел успел вовремя, к тому же ему крупно повезло. В пустынном уже фойе, прямо у входа, на куче сумок и мешков грустила девушка-продавщица. Увидев Павла, она просияла, вскочила, замахала руками, закричала:
  -- Паша! Как хорошо, что ты зашел. Мой грузчик не пришел, наверное, загулял, а хозяин в Москве...
  -- Сейчас, сейчас! Только за телегой сбегаю...
   Грузчик племянника тоже загулял, на куче товара сидела жена племянника в самом мрачном расположении духа, но, увидев Павла, тут же расцвела. Павел помчался к камере хранения. Похоже, в этот день на грузчиков напал мор. Продавщицы еще шести лотков сходу наняли Павла, пока он бежал за телегой. В камере хранения в поте лица трудился хиленький парнишка, бегом таскал вниз из телеги сумки и мешки, но явно не справлялся с обилием заказов. Павел покатил свободную телегу к лоткам, в уме подсчитывая заработок. Получалось не хило, редко так может повезти. Весьма насыщенный приключениями денек выпал: и морды начистил, четырем мужикам и одной бабе, и денег заработал, а день-то еще не кончился...
   Торопливо кидая товар на телегу, Павел спросил:
  -- У вас тут что, мор на грузчиков напал?
   Продавщица, изо всех силенок помогая Павлу, - уж очень ей хотелось домой пораньше, - пропыхтела:
  -- Да, понимаешь, почти все хозяева вчера зарплату грузчикам выплатили, а тут вдруг слух прошел, что скоро водка подорожает, ну грузчики и кинулись запасаться... А кому ж не известно, что водку надежнее хранить в себе?..
   С помощью продавщиц Павел быстро загрузил телегу, отвез товар в камеру хранения, быстро разгрузил. Пришлось сделать еще пару рейсов. Хилый паренек явно не мог составить конкуренцию Павлу, а продавщицам жуть как хотелось домой. Собрав обильную жатву, Павел отправился к Люське. На радостях даже забыл проверяться на предмет хвоста, хорошо, вовремя вспомнил. На сей раз он воспользовался сквозным подъездом.
   Неподалеку от Люськиной малосемейки стоял старый двухэтажный деревянный дом на восемь квартир. Удобства находились во дворе, а потому имел место сквозной подъезд. Двор был огорожен высоким деревянным забором, но за помойкой имелся проход в другой двор, а там можно было выйти на параллельную улицу.
   Павел торопливо шел по тротуару, не оглядываясь, будто собираясь прошагать улицу насквозь, но лишь только поравнялся с подъездом, мгновенно юркнул туда. Пролетев его насквозь, выскочил во двор, пробежал по дорожке, вылетел на помойку, насмерть перепугав бабку с ведром, и вскоре был уже на параллельной улице. Неторопливо перейдя ее, на противоположной стороне укрылся за подстриженными на уровне его роста кустами, и только после этого оглянулся. Из двора такого же, как и на параллельной улице, деревянного дома никто не выскочил. Ну и прелестно...
   Уже темнело, когда он подходил к Люськиному дому. Вдруг он остановился. В мозгу всплыла фраза, будто начертанная огненными буквами: - "А может, не ходить?" Но организм уже буквально вопил от вожделения и требовал бешеную бабу. Павел плюнул и бросился в подъезд, взбежал на седьмой этаж, он никогда не пользовался лифтами. Изумительно, но Люська была дома одна. Увидев Павла, особенно бутылку в его руке, она просияла.
   Разуваясь в прихожей, Павел спросил с подначкой:
  -- А где же Гера?
   Она покривилась, бросила презрительно:
  -- А ну его... Денег у него никогда не бывает, ни выпить, ни чего другого... Ты есть хочешь?
  -- А у тебя еда есть? - спросил Павел изумленно.
  -- Я у матери кусок мяса стащила, уже жарится. Хочешь, мясо по-французски?
  -- Это жаренное в вине что ли?.. - Павел потянул носом. Из кухни действительно доносился весьма многообещающий аромат.
   Пройдя на кухню, он открыл холодильник, и сунул бутылку в морозилку.
  -- Эстет ты у меня... - разочарованно протянула Люська и облизнулась.
   Она могла неделями не пить, но при виде дармовой выпивки ей неудержимо хотелось приложиться к бутылке немедленно.
   Странно, но в квартире было прибрано, посуда помыта, пол подметен и даже в пепельнице окурков было немного. Бывали дни, когда на столе стояла пепельница с горой окурков, да еще две три чашки, вместо кофе наполненные чинариками. Видимо Гера ушел вслед за Павлом, и Люське все это время нечего было делать.
   Павел сел в кресло, взял с журнального столика несколько листов, исписанных ровным Люськиным почерком. Уж что-что, а почерк у нее был почти каллиграфическим. Если правы графологи, то у людей с неустойчивой психикой и почерк должен быть отвратительным. Вообще-то, он давно подозревал, что Люська всего лишь косит под психопатку. Ей так удобнее жить. За то время, что Павел ее знал, она работала лишь около месяца, сторожила какую-то контору, и то не удержалась, поскандалила с директором и ушла, хлопнув дверью, да так, что из директорского серванта выпала его любимая дорогая ваза, и, естественно, разбилась. Директор распорядился не отдавать Люське трудовую книжку, пока она не возместит стоимость вазы, но трудовая книжка ценности не имела никакой, поскольку там стаж был указан меньше месяца. Кое-как закончив десять классов, она и учиться дальше не пожелала.
   Павел прочитал последние стихи на листах. Похоже, Люська, как поэт, стремительно деградировала, Павел то и дело натыкался на ляпы, на плохие рифмы, перебои ритма. Но потом подумал, что это он сам стремительно растет, как литератор, а Люська просто остается на месте. В конце стопки листов обнаружилось несколько машинописных страничек, отпечатанных через один интервал. Люська явно пыталась писать прозу. Павел начал читать, и у него тут же скулы свело от тоски; настолько все в ее рассказе было уныло, темно и безысходно.
   Он бросил листки на столик и передернул плечами. Как только она может жить в таком мрачном мире?! Она что, испытывает наслаждение, вгоняя себя в состояние мрачной безысходности? Или, не имея рядом чужой тоски и чужого отчаяния, она питается собственной тоской и собственным отчаянием? Своего рода, психическая мазохистка?..
   Неизвестно почему, но Павел чувствовал себя в полной безопасности в квартире у Люськи, будто зверь в своем логове. Он даже дома так себя не чувствовал, имея под рукой заряженное ружье.
   Люська, наконец, принесла шипящую сковородку, распространяющую одуряющий аромат. Павел уж и забыл, когда ел в последний раз мясо. Миска молодой картошки и пучок зеленого лука выглядели тоже весьма привлекательно. Картошка к мясу, это совсем не то, что картошка с постным маслом без мяса! Пока Люська доставала из серванта рюмки, Павел сходил на кухню за бутылкой. Она не успела достаточно охладиться, но было вполне терпимо. Откупорив бутылку, разлил, поднял рюмку, провозгласил с подначкой:
  -- За мир, дружбу и любовь!
   Люська промолчала. Видимо она еще не придумала, как объяснить появление Геры в своей квартире. Так получилось, что ей не удалось в самом начале при Гере объяснить Павлу, как Гера красив, талантлив и просто замечательный человек, и до чего бездарен, ничтожен, и вообще, полное дерьмо он, Павел... И теперь получалось, что она, вроде как, и не "уходила навсегда" от Павла, а Гера просто, случайно поприсутствовал в ее квартире.
   Водка показалась Павлу замечательно вкусной, а мясо с картошкой и луком так вообще без преувеличения было вкуснее, чем в парижских ресторанах. После третьей рюмки окончательно отпустило напряжение и возникло восхитительное чувство блаженной тяжести и теплоты во всем теле.
   Люська смотрела на него плотоядным взглядом, то и дело облизываясь. Наконец не выдержала:
  -- Пошли в ванную...
   В ванной она сбросила свой застиранный серо-зеленый халатик, под ним как всегда ничего не было, оперлась о край ванны руками, прогнула спину и глянула на Павла через плечо - да таким взглядом, что он почувствовал себя молодым и распаленным до предела жеребцом.
   С Ольгой ничего подобного не бывало. Наоборот, он чувствовал себя зажатым, в чем-то виноватым, будто маленькую девочку трахал, не будучи патологическим маньяком и насильником.
   Все бы ничего, насыщенный приключениями денек и закончился великолепно: и наелся, и напился, и бабу трахнул, но только Люська вдруг возомнила себя вампиром, она всю ночь не спала, время от времени тянулась к шее Павла и горячечным шепотом шептала:
  -- Дай пососать... Ну, немножко...
   От иррациональной жути Павла продирали мурашки по спине и волосы на голове ощутимо шевелились. Чтобы отделаться от жути, он раздраженно отвечал:
  -- Ты же насосалась! Дай поспать...
  -- Я крови хочу... Крови...
   На рассвете он не выдержал, приподнялся, опершись на локоть, раздумывая, вставать, или попробовать все же соснуть? Авось, как и любого вампира, рассвет заставит Люську забыть тягу к горячей крови...
   Она лежала голая, чуть прогнувшись, и широко раскрытыми глазами глядела на Павла, и выражение в них было такое, будто Павел заносил над ней огромный мясницкий нож. Он усмехнулся, сказал, разглядывая ее:
  -- Ты похожа на Европу... Ну, знаешь, ту знаменитую картину - "Похищение Европы". Вот так же Европа лежит на спине быка, и, что характерно, вовсе даже не проявляет желания сигануть в Средиземное море и задать деру. А даже наоборот, терпеливо ждет, когда бык, наконец, закончит ее похищать, и начнет вдумчиво трахать... А ты знаешь, что Гитлер был ефрейтором?
   Она слегка повела округлым плечом, лениво обронила:
  -- Это все знают...
  -- Он здорово оттрахал всю Европу... Европе нравится, когда ее ефрейторы трахают...
  -- При чем тут Гитлер?! - ее взгляд, наконец, стал нормальным, человеческим.
  -- А при том, - проговорил он с апломбом, - я ведь тоже ефрейтор...
  -- Ну и что?..
  -- Как это, что?! Европа, понимаешь, голая лежит, мой ефрейтор стоит по стойке смирно, а ты никак не понимаешь, при чем тут Гитлер?!
  -- Тьфу ты!.. А я уж напугалась, не поехала ли у тебя крыша...
   Она потянулась, ласково обхватила "ефрейтора" своими изящными пальчиками, а потом и зажала плотно, по-хозяйски, спросила нежно:
  -- Можно, я ефрейтора поцелую?
  -- Валяй, целуй, - разрешил он великодушно.
   Она нежно поцеловала "ефрейтора" в лысину, а потом и забрала его в рот до половины. С видимым трудом оторвавшись от любимого занятия, вскричала:
  -- Ну же, поимей меня поскорее, как кобель сучку!..
   Диван уже трещал и стонал, а она требовательно вскрикивала:
  -- Сильнее!.. Сильнее!..
  -- Куда уж, сильнее, сейчас диван развалится!.. - попытался он ее урезонить.
   Но она не слушала, все твердила в полубессознательном состоянии:
  -- Сильнее... Сильнее...
   Наконец она закричала и вытянулась ничком на диване. Павел перевернул ее, без затей докончил и пошел в ванну. Напустив теплой воды, он расслабился, пристроив голову поудобнее на краю и вдруг уснул, как в яму провалился. Проспал часа полтора, пока вода не остыла. Когда вылез из ванны, Люська, одетая в свой неизменный халатик, сидела в своей любимой позе на диване, смолила сигаретку и держала в руке фужер с водкой. Слава Богу! После вчерашнего осталось, и Люська в этот раз не будет упрашивать Павла остаться навсегда.
  -- Паша, - вдруг заговорила она, - ты немножко неточен в интерпретации исторических фактов...
  -- Это где ж я не точен?.. - неприветливо осведомился Павел, вытираясь Люськиным полотенцем, тоже далеко не первой свежести.
  -- Гитлер и Советский Союз оттрахал знатно...
  -- Бред все это... Гитлер наивный дурак, возомнил, будто Сталин ему позволит безнаказанно трахать Европу. Сталин хитро поступил, он напустил Гитлера на Европу, дождался, пока он ее захватит почти всю, а потом он намеревался Гитлера хрястнуть топором в спину, и, пожалуйста, мадам Европа, перед вами благородный освободитель, пожалуйте в постель...
  -- Ты что, хочешь сказать, что Сталин собирался затеять Вторую Мировую войну?!. Ты этого только при моей бабке не скажи... Она всю войну снайпером воевала, сотни полторы немцев перестреляла, так что и тебя запросто может хлопнуть за такие слова...
  -- Да нет, Сталин заставил Гитлера начать Вторую Мировую войну, а сам намеревался ее закончить на атлантическом побережье Португалии.
   Она смотрела на него, распахнув глазищи, и от изумления забывала закусывать водку сигаретными затяжками, прихлебывала так, как пиво, мелкими глоточками.
  -- Видишь ли, у меня и отец, и дядька воевали. Дядька вообще войну начал на самой границе. Он рассказывал, что их стрелковую дивизию сгрузили прямо в лесу, они совершили небольшой марш-бросок и оказались в двух километрах от границы. Две недели там стояли. Я у дядьки спрашиваю: почему вы на опушке леса хотя бы окопы не вырыли? Приказа не было... Почему приказа не было? Вредительство... Он еще говорил, что рядом, в лесу, огромный штабель стапятидесятидвухмиллиметровых снарядов лежал. Говорили, что должен был подойти гаубичный полк. Вот и подумай, что делать гаубицам, которые стреляют почти на сорок километров, в двух километрах от границы, тем более, все в открытую на всех углах орут: немцы совсем скоро нападут! А когда немцы напали, у стрелковой дивизии быстро кончились снаряды для семидесятишестимиллиметровых пушек, окопов никто не озаботился выкопать, вот дивизия и рванула наперегонки на восток. Хорошо хоть не окружили, сумел дядька благополучно повоевать до конца войны, не попал в концлагерь. И вот про все эти несообразности он говорит одно - вредительство! А я считаю, никакого вредительства не было. Сталин планомерно, с того самого момента, как пришел к власти, готовил захват Европы. Сами за себя обо всем говорят цифры: Советская Армия насчитывала семнадцать миллионов человек, немецкая, со всеми сателлитами, всего лишь девять с половиной. Просто, Гитлер наивно подумал, что пактом Молотова-Риббентропа они честно поделили Мир между собой, и начал захват Европы. А Сталин дождался, когда он разгромил все европейские страны, и начал стягивать войска к границам. Превосходство Советской Армии было, видимо, таково, что Сталину просто в голову не приходило, что Гитлер может ударить первым. Он подумал, что Гитлер, видя такое превосходство, сам подставит голову под топор. Как русская интеллигенция и генералы, покорно шли к стенке, сидели в концлагерях и не протестовали. А Гитлер совсем не был сумасшедшим, и не собирался нападать на Советский Союз, он же прекрасно понимал, что захватить такую страну, с такими ресурсами, ни у кого нет шансов. Он верил Пакту, он верил, что они со Сталиным честно поделили Мир между собой! Но когда он понял, что Сталин собирается напасть, ему ничего не осталось, кроме как сыграть роль камикадзе. Скорее всего, он единственный знал, что совершил самоубийство не в сорок пятом году, а еще в сорок первом...
   Она, наконец, догадалась затянуться, выпустив дым, сказала:
  -- Но ведь уже который год гласность и свобода слова... Почему же до сих пор никто, ничего подобного не высказал?
  -- Да очень просто, кто мог бы высказаться, не являются военными специалистами, и самостоятельно разбираться в военных вопросах им просто лень. Да и подумай, кого из писателей и поэтов, да и прочей творческой интеллигенции он истребил? Тех, которые наверняка стали бы задумываться. Он оставил только тех, кто в сорок первом взял под козырек и отправился на фронты военными корреспондентами. А они потом писали только об отступлении и последующем наступлении, и все напрочь забыли о тех неделях, предшествовавших двадцать второму июня. А девиз-то был: - "Малой кровью, на чужой территории..." Любому дураку понятно, что никто не собирался ждать немецкого удара, чтобы потом отвечать, иначе бы войска в приграничной полосе хотя бы окопов нарыли, и гаубицы поставили не в двух километрах от границы, а хотя бы в шести. Так что, однозначно, Сталин собирался первым нападать... Не его вина, что Гитлер оказался форменным камикадзе. - Павел помолчал, принялся неторопливо одеваться, уже одевшись, договорил грустно: - Обидно то, что миллионы убитых и замороженных в лагерях, только для того, чтобы построить социализм в странах Европы... Они и при нашем социализме жили в сотни раз лучше нас, даже те немцы, которые через стену сигали от кошмаров социалистического рая. А нам некуда было сигать, не было у нас Стены. И сейчас, они уже нормально живут, вернувшись к своему уютному капитализму, а мы все еще мечемся и рыскаем в разные стороны, а по существу, крутимся на месте. Потому как банда воров и бандюг устроила драку вокруг штурвала. А те, которые не дерутся вокруг штурвала, стараются поскорее нахапать... Знаешь, я родился спустя почти десять лет после войны, но пеленками мне служили казенные портянки. Моя мать ведь тоже воевала... Первое пальтишко мне сшили из отцовой шинели, потому как из материной шинели сшили пальтишки моим старшим брату и сестре... Только представить, что побежденная Германия в это время уже с жиру бесилась, выть хочется, и взять автомат, и стрелять, стрелять, стрелять, коммунистов, сталинистов, демократов и либералов... Рынок затеяли, бля... А устроили форменный бандитский базар... Ни у кого ума не хватило по-человечески реформы провести... Да не ума! Что я говорю?! Элементарной человеческой порядочности...
   Павел впервые проговорился, что ему уже сорок лет, Люська до сих пор думала, будто ему не больше тридцати, но она этого не заметила, сказала тихо:
  -- Наверное, ты все же не прав... Война была Великая и Отечественная...
  -- Ну, разумеется!.. Но ты только представь, немцы в первые недели войны взяли в плен пять миллионов солдат и офицеров, да побили миллиона два-три. Это, считай, вся кадровая армия. Но буквально через пару месяцев была отмобилизована еще одна армия, больше уничтоженной. Что, в танки колхозники сели, и в самолеты тоже? Брехня! Обученные солдаты. И сверхиндустриализация страны была нужна не для повышения благосостояния народа, а для того, чтобы строить танки и самолеты. Мы несчастный народ и несчастная страна, потому что у нас совершенно мерзкая, предательская интеллигенция, а великий писатель - Достоевский... Во всем, что случилось с Россией в двадцатом веке, виновата русская интеллигенция. Ей, видите ли, не хотелось ручки пачкать, управляя страной, а когда к власти пришли большевики, интеллигенция от умиления слезы проливала...
   Он вышел в прихожую, обулся, высунувшись из-за косяка, помахал ей рукой и вышел.
   Павел заторопился домой. На сегодня они договорились копать картошку, и он с тоской думал, каково ему будет вкалывать весь день не спавши... На пути к остановке попалась телефонная будка, он заскочил в нее, позвонил, Славе:
  -- Привет, Слава! - нарочито бодро крикнул в трубку: - Не разбудил?..
  -- Да нет, что ты, Паша. Я ж на работу собираюсь...
  -- Слава, я вот чего звоню, любопытство, понимаешь, заело... Когда я отъезжал от твоей остановки, там драка началась... Кру-ута-ая!.. У вас там что говорят, смертоубийства не было?
  -- Ох, Паша... Драка, действительно, была жуткая. Мужик, громила, метра два ростом, четырех парнишек отметелил. Одного каким-то газом отравил...
  -- Насмерть?! - ахнул Павел с непритворным испугом.
  -- Да нет, минут через пятнадцать сам поднялся, как раз перед приездом скорой.
  -- Да-а... Интересное кино... - протянул Павел. - Ну, пока... - и повесил трубку.
   Что ж, как говаривал дядя Гоша, главное - произвести впечатление. Расправа на остановке была предельно быстрой и предельно жестокой. А у страха, как известно, глаза велики. Так что свидетели будут совершенно искренне описывать верзилу двухметрового роста. Даже если им предъявят для опознания Павла, парня довольно скромных размеров, опознать его уверенно они вряд ли смогут. Впрочем, на сей раз обошлось без смертоубийства. Профессионалы знают, когда дерешься против нескольких противников, приходится драться в полную силу, а это чревато и серьезными повреждениями, и летальным исходом. А было бы неплохо... Павел мечтательно прижмурился. Провести классический, и где-то даже примитивный бросок через плечи. Но бросить гада не на землю, а на такой вот низенький чугунный заборчик, с такими удобными остриями... Типичный несчастный случай, господа. Полез драться, ну, в суматохе нечаянно и напоролся. Сам виноват.
   Павел тяжко вздохнул. Нет, рано пока. Надо узнать, во-первых, за что, а во-вторых, кто за всем этим стоит. Может, все настолько серьезно, что и правда пора дернуть в Южную Америку, к дедушке.
   Этот дед Павла был не менее примечательной личностью, чем и дед по отцу. Он был чем-то вроде Левы Задова, только наоборот. Лева Задов, как известно, послужив верой и правдой главным контрразведчиком батьке Махно, потом служил в ГПУ, и сгинул где-то в подвалах Лубянки то ли с Ягодовским набором, то ли Ежовским. Павел точно не знал, да и вряд ли кто-либо помнил такие тонкости. Но коли уж Лева Задов оказался на службе в ГПУ, не его ли заслуга в том, что Махновские тачанки попали в вероломную ловушку в Крыму, устроенную им большевиками?.. Дед Павла тоже служил в ГПУ. Году в тридцать третьем его с отрядом гепеушников откомандировали в Среднюю Азию на борьбу с басмачами. Но басмачи побороли отряд сами еще по дороге к месту дислокации. В живых остался один дед Павла. Скорее всего, он ни в чем не был виноват, но на всякий случай его посадили на семь лет. Слава Богу, что посадили, а то хлопнули бы вместе с Ягодовским набором. Вернулся он перед самой войной в Краснодар, где его ждала верная жена. С собой у него была большая корзина, плетенная из широких лыковых пластин. В корзине лежала пара латаных подштанников, да пара портянок. Жена собралась бежать к соседям, занять денег, чтобы отпраздновать встречу, но он ее остановил и принялся извлекать из переплетений лычин сотенные купюры. Где он набрал столько денег, сидя в лагере, осталось тайной. Хватило и на встречу, и на обзаведение. Так что, дед Павла наверняка чувствовал себя, как рыба в воде в Аргентине или Парагвае.
   Когда немцы взяли Краснодар, дед с бабкой попали в оккупацию. Бабка рассказывала, что дед работал в краснодарском Гестапо водовозом. Водопровод-то не работал. Павел только в детстве верил, будто дед лишь воду возил. Теперь-то он этому мало верил, особенно после уроков дяди Гоши. Не могло такого быть, чтобы немцы не использовали богатый гепеушный опыт деда не по назначению. Не зря же он дернул вместе с ними. Хотя, зная нравы своих бывших коллег, он и поработав водовозом при Гестапо, наверняка бы босиком побежал впереди немцев.
   Копать картошку после бессонной ночи было тяжко. Анне Сергеевне выделяла картофельное поле крошечная фабричка, на которой она проработала всю жизнь. И сажали, и копали всем колхозом: Анна Сергеевна, Ольга с Павлом и Денисом, Ольгин старший брат с женой. Племянник больше не участвовал, предпочитал покупать картошку на базаре.
   Пока Павел с Ольгиным братом ссыпали картошку в подпол, Анна Сергеевна затопила баню. Но парились потом только Павел с Ольгой. Ее брат с женой ушли домой. Они жили в благоустроенной квартире и баню не жаловали. Павел, сходив на первый раз в парилку, окатился холодной водой и полез к Ольге обниматься, недвусмысленно демонстрируя, что он с ней намеревается сделать, но она окатила его ледяной водой и заявила, что она устала, да и Павел тоже, а потому глупостями лучше заняться завтра. Павел обиделся, и мысленно сказал себе: - "А вот не брошу Люську! Послезавтра же оттрахаю во все дырки..." Он демонстративно, с мылом, отмыл своего торчащего по стойке смирно "ефрейтора", Ольгу это не впечатлило, она старательно оттирала мочалкой свое красивое, но такое холодное тело. Тогда Павел полез в парилку на второй раз и парился до тех пор, пока не перестала шипеть вода на камнях.
   После графина малиновки, миски картошки, грибов и ядреных огурчиков, весь мир стал ярким и приятно заколыхался. Даже обида на Ольгу прошла. Наверное, так же себя чувствует и заяц, после морковки и капустки, напрочь забывает про охотников. Вот и Павел позабыл про охотников, идущих по его следу, и даже про Люську подумал: - "А может и правда, ну ее к черту?.. Больше не ходить. А если сама явится - выгнать..."
   На работу Павел пошел пораньше, обошел все аллеи сквера вокруг бассейна, приглядываясь к гуляющей публике. Но ничего подозрительного не заметил, потому как вечер был теплый, народу гуляло полно, в этом тихом и весьма живописном месте на берегу широкой реки.
   Когда он спустился в машинное отделение, за столом сидел Витька Малышев. Подойдя к столу и опустившись на стул, Павел спросил уныло:
   Что, опять подменить хочешь?..
  -- Да нет, Паша, просто так зашел... - Витька глядел на него типичным взглядом опера, - "мне все известно, запираться бесполезно, лучше будет, если ты сам все расскажешь".
   Павел глядел на него с вялым интересом: - "ну-ну, мне, конечно, не очень интересно, что там тебя гнетет, но, так уж и быть, чем смогу, помогу".
   Витька не выдержал первым, замотал головой, проговорил восхищенно:
  -- Ну, Паша, не ожидал я от тебя! Ну и друзья у тебя... Типично бандитские рожи, я таких насмотрелся... Ты что, не успел предупредить их, что подменился?
  -- Да нет, Витя, не друзья они вовсе... - Павел решил все откровенно рассказать Витьке.
   Но тот вдруг поднялся, сказал:
  -- Ладно, Паша, это все твои дела. Я в чужие дела не лезу, если не положено по службе... Я вот чего зашел, давай я на следующий раз за тебя отдежурю, хорошо?
  -- Ладно, я не против...
   Виктор пошел к выходу. Павел глядел ему вслед и думал, что неплохо бы носить под мышкой увесистую штуку на восемь патронов, а то единственная надежда на собственные кулаки...
   Пока последняя спортивная группа наматывала километры, Павел обшарил все здание бассейна, но посторонних не обнаружил. Вахтерша искательно поглядывала на него, ждала, что он сам предложит ей идти домой. Делать ей все равно было нечего. Спортсмены народ самостоятельный, порядок нарушать не будут. Однако Павел проигнорировал ее взгляды и пошел в спортзал. Вволю потренировался, но когда ушли спортсмены, в душ не пошел, а спустился в машинное отделение, переоделся, на ремень под свитер нацепил ножны с ножом, надел еще энцефалитку, в которой один из тренеров совершал пробежки по берегу реки. После чего Павел выключил везде свет, прихватив свечу, сходил в электрощитовую, вытащил предохранители с осветительной группы и понадежнее запрятал их среди железного хлама под ванной. Потом вышел в вестибюль, постоял в нерешительности и поднялся на первую площадку лестницы, ведущей в мужскую раздевалку, сел на ступеньку и стал ждать.
   Он умел сидеть в засаде. Биологу-исследователю с его стажем это было нетрудно; сидеть часами, не шелохнувшись, и будто бы не дыша, ловить каждый шорох. Обострившийся слух вылавливал самые неожиданные звуки, отсеяв монотонное гудение насоса в машинном отделении. Где-то бесплотно пропикали сигналы точного времени - одиннадцать часов. "Где ж это радио может работать?" - мимоходом подумал Павел. Вроде бы и музыка время от времени доносится, на самом пределе слышимости, нечто невнятное и невесомое.
   И вдруг, будто сквозняк пронесся. Внизу, у входа в машинное отделение, возникла бесплотная серая тень, к ней тут же присоединились еще две. Но Павел уже стоял на втором пролете лестницы и, низко склонившись, наблюдал между ступенек. Хорошо, что лестницы тут были не обычные, монолитные, а составленные из плит, между которыми отлично было все видно, но самого его вряд ли разглядишь. Тени постояли вместе лишь секунду, две из них кинулись по сторонам, к лестницам, одна скользнула к столу вахтера.
   Павел молниеносно, но очень плавно, даже одежда не прошелестела, взлетел на третью площадку. Так умеют только таежные охотники, да биологи, проведшие не один сезон в наблюдениях за чуткой лесной живностью. Если неведомый посетитель начнет с третьего этажа, у Павла не останется другого выхода, как только глушить его на полном серьезе, а там - как повезет. Он нервно ощупал трофейный баллончик в кармане. Нет, не стоит, лучше оставить на крайний случай... Павел чуть не хохотнул нервно, как его определишь, крайний случай, или еще нет? Может, как раз он и пришел, уж очень хватко и быстро действуют нынешние посетители. Но нет, посетитель не полез на третий этаж, чуть слышно скрипнула пружина двери раздевалки. Павел проскользнул на галерею, затаился за ограждением. Он знал, что снизу его нипочем не разглядишь, а он неплохо разглядел две фигуры на фоне белого кафеля: в чем-то сером, а может и зеленом, похожем на армейский камуфляж, на головах черные маски-шапочки с прорезями для глаз. Фигуры в темпе пролетели по краям бассейна, внизу скрипнула дверь душевой. Павел еще секунды две помедлил, и быстро соскользнул с галереи к ванне бассейна. Прислушался, и скользнул в темноту мужской душевой, затаился в одной из душевых ячеек. Вскоре из раздевалки донеслось чуть слышное клацанье замка. Видимо ночной гость уже сбегал на галерею, спустился с нее в спортзал, осмотрел его, и вышел через дверь. Все это он проделал совершенно бесшумно и молниеносно, не то что прошлые посетители. Замок за собой он аккуратно защелкнул. Скрипнула пружина двери. Павел прислушался, не столько к звукам, сколько к своим ощущениям. Однако ничьего присутствия в раздевалке не ощущалось, и он выскользнул на лестницу, медленно-медленно, чтобы не скрипнула пружина, отпустил за собой дверь.
   Троица совещалась стоя посреди вестибюля, ясно видимая в свете уличных фонарей. Шустрые ребята! Быстрые и хваткие, как волки на охоте. Ага! А на поясах- то у них кобуры висят, и ножны, с чем-то очень-очень острым... Вот они снова бросились в разные стороны. Павел невесомо взлетел на третий этаж. Ночной гость пробежал по душевой, вот он уже в ванном зале, сунулся под тренерскую трибуну, присел на корточки, что-то сделал со своей головой. Ага, маску снял... Но тут же натянул снова, но Павел уловил чуть слышный резиновый скрип, а на фоне белой кафельной стены разглядел какую-то блямбу под подбородком гостя.
  -- Мать твою-ю... - тихо прошептал Павел. - Он же противогаз надел...
   Чуть слышно стукнула крышка люка, послышалось тугое, злобное шипение. Павел успел сделать только три или четыре глубоких вздоха, как явственно ощутил, что начало резать глаза, а в нос будто горячим паром шибануло. Он перекрыл дыхание и бросился вниз. Когда слетал по лестнице, из глаз уже вовсю текли слезы. До тренерской нужно было проскочить лишь метра два-три на фоне темной стены. Однако если гость торчит в вестибюле, запросто может его заметить. Хотя, вряд ли, если он в противогазе. Вот и тренерская. На весь бросок у Павла ушло секунд семь-восемь. Форточка. Простенький шпингалет. Павел головой вперед прыгнул в прохладу и свежесть осенней ночи, извернулся, ловко приземлился на четвереньки, резким выдохом выгнал из легких отраву, которую успел хватануть. Снова задержал дыхание, подтянулся, прикрыл форточку и бесшумно скользнул в кусты сирени. Прислушался. Похоже, что визитеров было всего трое, снаружи они никого не оставили.
   Павел бесшумно, прячась за кустами, в тени еще не облетевших деревьев, начал обходить темное, мрачное здание бассейна, превратившееся в душегубку. И почти сразу разглядел в темной аллее машину. Подкравшись ближе, распознал армейский УАЗ. Подумал, что не худо бы разглядеть номера, но ближе подходить поостерегся, а сзади зайти было трудновато, слишком далеко пришлось бы обходить открытое место.
   Однако ему пришлось прождать не менее часа, прежде чем с другой стороны здания, со стороны хоздвора, появились три тени. Они как призраки пронеслись к машине, вскочили в нее, заработал мотор, и УАЗ неторопливо покатил по аллее: ни дать, ни взять - милицейский патруль.
   Павел еще долго стоял, прислонившись к толстому тополю, руки и ноги противно дрожали: - "Бог ты мой, во что же я влип?..." - зудела в голове паническая мысль.
   Уж это явно были не базарные бандиты. Любой другой на месте Павла ни за что бы от них не ускользнул. Да и он-то увернулся чисто случайно, исключительно благодаря тому, что предыдущие посетители заставили его насторожиться. Он еще час потратил на то, чтобы крадучись, нигде не выходя из теней, обследовать сквер, но во всей округе не заметил ни единой живой души. Долго стоял у двери служебного хода, прижавшись спиной к простенку, наконец, решился, легонько потянул ее на себя, стараясь держаться в стороне от двери. Если за ней кто-то притаился, он непременно должен бомбой выскочить наружу. Нет, никто не выскочил. Идти внутрь, было глупо, газ наверняка еще держится. Но не торчать же всю ночь на улице! Он провентилировал легкие, с помощью гипервентиляции на девять вдохов, классического приема ныряльщиков, - вот когда пригодилось увлечение подводным плаваньем! - распахнул дверь пошире, подсунул под нее кирпич, чтоб не захлопнулась под действием пружины, и по-индейски, низко согнувшись, бросился в темноту, прикрыв одной рукой голову. Но за дверью никто его не подстерегал. Пробежав привычным путем в полном мраке вдоль стены, взбежал по невысокой лесенке, выскочил в вестибюль, распахнул дверь и вылетел наружу. Хоть он старательно прищуривал глаза, их немилосердно жгло. Идя по улице к служебному входу, проворчал:
  -- Чем же они меня угостить пытались, гады?..
   Если бы точно знать, смертельная эта штука, или всего лишь обездвиживающая, или вырубающая, а может, просто слезоточивый газ, это многое бы прояснило: ну, хотя бы точно узнал, живым он им нужен, или мертвым?
   Внизу, в машинном отделении, на специальной вешалке висело несколько противогазов, но у него не было ни малейшего желания искать их в полнейшей темноте на ощупь. Тем более что уже в пяти шагах от распахнутой двери в нос шибануло резкой, жгучей отравой. Для верности он выждал еще час на улице, укрывшись в густой тени у забора, готовый в случае чего моментально перемахнуть в сквер. Провентилировав легкие, опять на девять вдохов, он отправился в рискованное путешествие к кнопке вентилятора. Мощный мотор послушно загудел, турбина завыла, а Павел вновь вернулся на улицу.
   Минут через пятнадцать он вошел в машинное отделение, осторожно потянул носом, но неприятных ощущений больше не возникало, только остался мерзкий химический запашок. Павел на всякий случай повесил на плечо сумку с противогазом, включил дежурное освещение, одну лампочку на двадцать пять ватт над столом, потом обошел все помещения, проверил окна и форточки, запер все двери и сел к столу, достал лист бумаги, авторучку. Как это называется? Карта происшествия? Схема преступления? Черт ее знает, как это называется, но надо как-то вычислять злодеев. Ложиться спать, во-первых, было бессмысленно, все равно не уснуть, а во-вторых, опасно - вдруг визит повторится?
   Итак, сначала резать и давить машинами его пытался загадочный "Колян". Все случаи вполне однозначно классифицируются по грубому, топорному почерку. Павел вывел в самом верху листа печатными буквами - "Колян", и обвел жирной рамочкой. Да, убивать его пытались неумело, по-дилетантски, но такие методы без осечки срабатывают против простых граждан, с реакциями и навыками простых, не тренированных людей. Нынешние выглядели истинными профессионалами, и не их вина, что не поймали Павла. Значит, охотятся за ним, по крайней мере, две банды. Мысль насчет милицейского спецназа Павлу даже в голову не приходила. Зачем это интересно милиции с такими сложностями вылавливать его ночью в бассейне? Когда можно, прихватив участкового, прийти средь бела дня. По кругу, начиная от "Коляна", Павел коротко записал все происшествия. Потом внизу листа быстро написал - "Военные". Почему он это написал, он и сам не понимал. Просто, зеленый "уазик", камуфляж, маски и противогазы вызвали у него эту ассоциацию.
   Итак, "военные". С кем, с кем, а с военными последние лет пятнадцать он встречался лишь случайно, на улицах города и знакомых у него в этом бомонде не было ни единого. Он таращился на лист бумаги, в тщетных попытках вспомнить, где и при каких обстоятельствах, потерся о крутой военный секрет, но в голову ничего не лезло, кроме идиотской идеи, почерпнутой, скорее всего из какого-нибудь голливудского боевика: какая-то банда сперла атомную бомбу, но каким-то образом ее потеряла, при этом думает, будто Павел ее перехватил, а самый главный генерал, чтобы замять историю, послал чистильщиков, которые должны убрать и банду, и нежелательных свидетелей, то есть его, Павла, ну и, естественно, вернуть бомбу. Павел и сам не верил в такую чепуху, но версия упорно крутилась в голове, и быстро обрастала доводами в свою пользу. А самым главным было то, что больше всех достанется Павлу: незадачливых бандитов просто убьют, а его еще и запытают до смерти, в тщетных попытках узнать, куда он запрятал бомбу.
  -- Да бред все это! - вскричал он, и помотал головой. - М-да... Придется сыграть в "голос по-курайски"... - пробормотал он.
   Жизнь в Курае была не в пример размереннее и сытнее сыпчугурской. Наверное, потому, что стояло это старинное село в местах издавна сельскохозяйственных. С одной стороны села простирались бескрайние поля, изредка прерываемые березовыми околками, зато с другой стороны вздымались гигантские округлые лбы голых сопок. У их подножья протекала крошечная речка под названием Усолка. В незапамятные времена у подножья сопок жители Курая соорудили запруду, с классическими деревянными шлюзами, но водохранилища не получилось, видимо не хватило денег на теодолит, а может, теодолита не нашлось ни за какие деньги. Крошечное озерцо образовалось лишь в непосредственной близости от запруды, а чуть дальше Усолка просто широко разлилась по низине, и огромное пространство теперь шелестело густыми зарослями камыша. Ниже запруды речка прижималась к самому подножию сопки и за долгие годы основательно подрезала ее, образовался высоченный глинистый обрыв, время от времени сбрасывавший в речку пласты рыжей глины.
   Однажды Павел, со своим приятелем Генкой Слонкиным, лазили по склону сопки над обрывом, и наткнулись на свежеобразовавшуюся трещину. Скоро-скоро в Усолку должна была сорваться очередная глыба глины. Генка решил не дожидаться этого события, которым вряд ли удастся полюбоваться, так как глыбы обычно срывались в самое неожиданное время. Он принялся долбить каблуком ботинка по краю трещины. Павел с детства отличался осторожностью и очень развитым воображением, а потому отошел подальше, сказал предостерегающе:
  -- Генка, лучше не надо...
   Тот молча, сопя от усердия, продолжал молотить ногой по глыбе. Ломоть получался знатный; метра два шириной и метров пять-шесть в длину. Так что мог получиться внеплановый разлив Усолки. Глыба сорвалась, как всегда, неожиданно. Генка не успел отпрыгнуть, и его утянуло вниз. Павел кинулся к краю, склонился над обрывом, и увидел в клубах пыли стремительно уменьшающуюся фигурку Генки, он ехал на заду вслед за глыбой, быстро превращавшейся в лавину рыхлой глины.
   Когда он спустился с обрыва, Генка уже сидел на краю запруды в одних трусах. Прополосканная одежда сохла на деревянных перилах. Мрачно шмыгнув носом, Генка бросил:
  -- Никому не говори, понял?
   Павел молча пожал плечами, разглядывая Генку. Это ж надо, слететь с такой высоты и даже не ушибиться. Впрочем, не зря говорят, что дуракам везет.
   В Курае Павел научился плавать и впервые взял в руки удочку. Вернее, он сначала научился плавать, а потом взял в руки удочку. В отличие от Сыпчугура, лето в Курае начиналось попозже и было не таким жгучим. Купаться можно было только в июне, да часть июля, потом начинались дожди, несло мозглым холодом с севера, от купания никакого удовольствия. Старшие брат и сестра Павла никогда не брали его в свои старшие компании, хоть мать им настоятельно советовала приглядывать за ним. Они клятвенно обещали, но лишь выходили за ворота, как прогоняли его домой. Они, видимо, и вправду думали, будто он отправлялся домой. А на самом деле он вслед за ними шел на Усолку, к запруде. Было у него там свое местечко, с полого уходящим на глубину дном. Он заходил в теплую воду по шею, пока глубина не начинала "тянуть", отталкивался от дна, и что есть силы работая рукам и ногами, плыл к берегу. За неделю такого самообучения он перестал бояться воды, глубина перестала "тянуть", а к концу июня он уже вполне уверенно держался на воде.
   Когда кончался купальный сезон, вернее, когда купаться и загорать просто надоедало, у деревенской пацанвы начинался охотничий сезон. На полях вокруг Курая было видимо-невидимо сусликов. Пацаны ловили их капканами, а шкурки сдавали в "Заготсырье", по пяти копеек штука. Мужики, которые в войну были пацанами, рассказывали, что суслики их от голодной смерти спасли. Отцы были на фронте, а матери работали за "палочки", дети за зиму так тощали, что к весне еле ходить могли. Зато когда начинался сезон ловли сусликов, - с мая по октябрь, - отъедались на всю долгую зиму. Денег на капканы не было, сусликов просто "выливали" из нор, лили в нору воду до тех пор, пока бедняга не выскакивал на расправу. Сусликов Павел не ловил вместе с Генкой, хоть тот и пропадал в полях целыми днями, Павел увлекся рыбалкой. Кроме пескарей ему почему-то ничего не попадалось, но зато этой мелкой рыбешки он, бывало, налавливал по двести-триста штук. Мать жарила их в постном масле на огромной сковороде, а потом, за ужином, всей семьей подолгу сидели вокруг нее и не спеша поедали рыбешку. Павел долго думал, что в Усолке кроме пескарей больше ничего не водится, потому как и другим рыбакам попадались исключительно пескари. Но однажды, в конце лета, мужики вынесли на берег речки бредень, размотали его. Хватило аж на весь разлив, до самых камышей противоположного берега. Протянули бредень от одного края села, до самой запруды. Когда выволокли на берег, чего там только не было! И огромные золотистые караси, и щуки, и какие-то еще рыбины, названия которых Павел не знал. Потом рыбаки делили рыбу ведрами.
   Наблюдая за рыбалкой в числе прочих пацанов, Павел спросил Генку:
  -- Слушай, а зачем им такой бредень?
   Генка непонимающе поглядел на него:
  -- Рыбачить, вестимо...
  -- Так ведь, выше и ниже запруды, четверти этого бредня, много будет...
  -- А-а... Вон ты чего... Они ж на Тасееву рыбачить ездят. Там такие разливы бывают!.. Один раз целую машину рыбы привезли...
   На второй год жизни в Курае, Павел целое лето провел в очереди за хлебом. Натолкавшись весь день в душном магазине, только под вечер удавалось вырваться на Усолку, искупаться и порыбачить. Утешало Павла лишь то, что и старшие брат с сестрой тоже торчали в магазине. Потому как хлеба давали по две буханки в одни руки, а в Советском Союзе народ всегда знал, когда начались перебои со снабжением чем-либо, жди беды. Паники не было, но народ потихоньку запасался продуктами. Куда мать девала по шесть буханок хлеба ежедневно, Павел не знал, да и не интересовался.
   А вообще-то, жили они в Курае совсем не плохо. По крайней мере, не было такой нужды, как в Сыпчугуре. Отец работал директором школы, жили они при школе, в пристроенном к двухэтажному деревянному школьному зданию одноэтажном доме, аж на пять комнат. Сразу за забором, огораживавшим школьный двор, у них был обширный огород, на котором росла картошка, огурцы и капуста. В то время по сибирским деревням помидоры выращивать еще не научились. Да и не было, видимо, таких сортов, которые за короткое сибирское лето могли бы вызревать. Еще у отца были какие-то дела со школьным завхозом, мужичком оборотистым и добычливым. Ходил он в засаленном пиджачке, кожаных сапогах - "самошивах", вечно от него несло конским потом и навозом. Зато жил с семьей в просторной крестовой избе, с обширным, крытым тесом, двором. Время от времени он привозил на телеге, запряженной сытой, могучей лошадью, то свиную тушу, то коровий окорок. Они с отцом это богатство утаскивали в ледник, пристроенный к задней стене сеней.
   Зимой в Курае почему-то не было холодно, и дрова колоть не приходилось. Как-то так само собой получалось, что возле самого крыльца выстраивалась большая поленница колотых сосновых и листвяжных дров. Деревенские ребятишки всю неделю прилежно ходили в школу, зато воскресенье, с утра до вечера, проводили на склоне сопки, который спускался к Усолке. На чем только не скатывались с крутого склона! Старшие парни мастерили из полозьев старых розвальней огромные сани, с рулевой лыжей впереди, затаскивали их наверх, насаживались по десятку зараз вместе с девчонками и с дикими воплями неслись вниз, с грохотом вылетали на лед Усолки, и докатывались аж до крайних домов, стоящих на берегу.
   Когда Павел впервые попробовал съехать на санках с горы, ему казалось, что у него сердце выскочит, он успел десяток раз проклясть себя за то, что вообще взобрался на эту проклятую гору, и десяток раз дал себе зарок больше туда не лезть, ни под каким видом. Однако, постояв с санками немножко в сторонке, полез опять на склон, но теперь при спуске притормаживал валенками, и получилось вовсе здорово.
   А еще, темными пасмурными вечерами, когда посвистывал ветер, и налетали заряды снега, кому-нибудь приходило в голову поиграть в "голос". Нигде больше Павел не встречал подобной игры. Делились на две команды, при этом не важно было; младшие, старшие, девчонки ли, главное - поровну. Одна команда пряталась, другая, соответственно, ее искала. Игровым полем была вся деревня, вплоть до совхозных скотных дворов и амбаров, в которых хранилось семенное зерно. Искали по следам, искали дедуктивным методом, путем анализа, кто состоит в команде и на чьем сеновале может она прятаться. Когда все методы бывали опробованы, оставалось последнее средство; команда останавливалась где-нибудь посреди улицы и хором требовала: - "Го-оло-осу-у! Го-ло-осу-у!" После чего чутко прислушивалась. Скрывающаяся команда обязана была подать голос, даже если находилась за ближайшим забором. Подав голос, она тут же меняла дислокацию. Бывало дело, часов до двух гонялись друг за другом по селу, пока родители не отлавливали большинство игроков и не загоняли домой спать.
  
  
  
   Донесшийся сверху грохот отвлек Павла от воспоминаний. Он глянул на часы, было всего лишь десять минут седьмого. Чего-то рановато сегодня... - отметил про себя, торопливо шагая к лестнице. Пловцы спортивных групп обычно являлись к половине седьмого на первую утреннюю тренировку.
   За стеклянной дверью маячил Юрка Бережков, тренер. Павел отодвинул задвижку, спросил:
  -- Чего это ты так рано?
  -- А, с женой поругался... У бабы ночевал, а она не хочет, чтобы дочка меня видела...
  -- Понятно... - сочувственно протянул Павел.
  -- Ничего тебе не понятно... Железный ты наш рыцарь без страха и упрека... - тоскливо протянул Юрка. - Водку не пьешь, кроме жены никого не трахаешь, да, похоже, тебе больше никого и не надо... Что, жена темпераментная?..
  -- Ну, была бы не темпераментная, может, и захотелось бы какую другую трахнуть...
  -- Что, и миньет делает?..
  -- А ты полагаешь, миньет только любовницы делают, да шлюхи?..
   Юрка помотал головой, завистливо вздохнул:
  -- Круто... Где бы только найти такую...
   Павел ему еще и ежа подпустил, сказал гордо:
  -- Вечером не дает кино по телевизору досмотреть, пошли - и точка! А утром просыпается пораньше, меня будит. Я спать хочу, сил нет, а она - давай, исполняй обязанности, если не трахнешь, я работать нормально не смогу...
  -- Иди ты?!. - Юрка смотрел на него, от изумления разинув рот.
  -- А ты как думаешь, чего бы я до таких лет тренировался? Я же весь изломанный, на инвалидности был, надо форму поддерживать. Ее вечерком как начнешь качать, часа два качаешь, она уже раз десять кончит, а все твердит - еще, еще...
   Юрка вдруг ухмыльнулся, сказал:
  -- А ты не боишься расписывать в таких подробностях?...
   Павел смерил его взглядом, презрительно цыкнул зубом:
  -- Тебя, что ли?.. А ты сможешь три часа подряд женщину трахать?.. Погляди на себя, ты на десять лет младше меня, а уже хиляк, хиляком...
  -- А женщинам, думаешь, мышцы нужны?..
  -- Э-э... - Павел пренебрежительно поморщился. - При чем тут мышцы. Моя жена прекрасно разбирается, что только такой здоровый и отлично тренированный парень, как я, может без перерыва три часа трахать. А при одном взгляде на тебя, она сразу поймет, что ты через полчаса помрешь. И потом, она мне постоянно твердит, что ей нравится такой здоровенный мужик, как я. Что именно могучие мышцы ее больше всего и возбуждают... Она, понимаешь, чувствует себя молодой, трепетной кобылкой рядом с могучим жеребцом...
  -- Во, блин!.. - потрясенно прошептал Юрка. - И где ты нашел такую...
  -- Повезло-о... - протянул Павел философским тоном.
   Появившиеся в тамбуре пацаны избавили Павла от дальнейшего сочинения порнографического романа. Пацаны пошли в раздевалку, а Юрка направился в тренерскую, переодеваться. Развернув стул, Павел прижался спиной к теплой батарее, закинул ноги на стол. Ему вдруг пришла в голову мысль, что у ночных посетителей может быть кто-то знакомый из тренеров, который и показал им тайный путь в здание. Вахтерша должна была прийти только к восьми часам, все это время роль вахтера должен был исполнять ночной слесарь, но сидеть у стола не было никакого смысла, в такую рань по берегу никто не шлялся. Оставив дверь открытой, Павел спустился в машинное отделение, вытащил из угла за фильтрами стремянку и пошел на улицу. Поставив лестницу к отдушине, взобрался, пролез по пояс в отдушину, ощупал решетку, сваренную из тридцатимиллиметровых арматурных прутьев, она заметно шаталась. Он попытался ее приподнять, напрягся, и вдруг верхние концы арматурных прутьев легко ушли вверх, а нижние тут же выскочили из отверстий. Павел потянул решетку на себя, и она свободно вышла из проема отдушины.
   Поставив ее на место, он спустился вниз. Ну вот, одна из загадок разрешилась. Но отсюда следует, что у злоумышленников есть сообщник среди тренеров. Ну что ж, предупрежден - вооружен. Вернувшись в машинное отделение, он поставил стремянку на место, постоял в раздумии. После бессонной ночи, беготни, и, видимо, порции отравы, основательно болела голова. Собственно говоря, никто не будет проверять его, ровно в девять он ушел, или на много раньше. Прихватив полотенце, он отправился в душ. Долго стоял под горячими струями. Вроде, маленько полегчало. Не одеваясь, он спустился вниз, вытираясь на ходу. В вестибюле от прохлады стало еще полегче. Вахтерша все еще не пришла. Одевшись, Павел вернулся в вестибюль, баба Вера сидела на своем месте.
  -- Здравствуйте, баба Вера! - весело поздоровался Павел. - Хорошо, что вы пришли. Хлору в воде совсем нет, надо срочно хлорировать...
  -- Хлорируй, Пашенька, хлорируй... - приветливо разрешила баба Вера.
   Павел спустился вниз, без зазрения совести надел куртку и вышел через служебный ход. Для бабы Веры процесс хлорирования был тайной за семью печатями, а потому Павел был уверен, что она с чистой совестью сообщит механику, что ночной слесарь ушел с дежурства не раньше девяти часов.
   Придя домой, Павел без энтузиазма позавтракал. Поташнивало, и аппетита не было вовсе, но есть необходимо, так же как необходимо заливать бензин в бак, потому как в любой момент ему может понадобиться сытый желудок, в его-то положении... Потом он забрался под одеяло, но уснуть долго не мог, не супермен чай, нервы не железные... Однако, пригревшись, постарался расслабиться, и, наконец, уснул.
   Проснувшись в три часа, усмехнулся, похоже, это начинает входить в привычку, просыпаться в три часа после дежурства. Раньше он прекрасно высыпался и на дежурстве. Сделал ревизию своих финансовых ресурсов, бюджет оказался далеко не кризисным, должно хватить на все, что ему необходимо к следующему дежурству, и даже на бутылку Люське хватит. Потому как, на следующее дежурство придется ночевать у нее. Павел уже выбросил из головы мысль, больше не ходить к Люське, насчет ее у него в голове забрезжил смутный план. Но надо было наизнанку вывернуться, только не допустить появления в ее квартире постороннего мужика. На этот счет у Павла тоже кое-какие соображения появились. После чего он без аппетита пообедал и пошел на ближайший базар.
   На базаре у мужика, торговавшего всякой электрической мелочевкой, купил метров тридцать тоненького, белого телефонного провода, телефонную розетку. Собрался, было уходить, как увидел другого торгаша, торговавшего вполне новыми предметами военного обмундирования. Торговля у него шла бойко, мужики с удовольствием раскупали камуфляжную форму, бушлаты, высокие военные ботинки. Павел тоже подошел, оглядел товар, и почему-то выбрал кепочку-афганку, с еще советской офицерской кокардой. Примерил, будто на него и шита. Не торгуясь, расплатился и пошел с базара.
   По пути домой, зашел в аптеку. Подойдя к скучающей за прилавком молоденькой девушке, сбив кепку на затылок, чтобы виден стал шрам на лбу, сказал:
  -- Мне бы снотворное... Какое-нибудь покрепче, иностранное, а? Контузия, понимаете... Спать не могу, все этот проклятый взрыв мерещится... Меня тогда здорово нашпиговало железом ; по чайнику шарахнуло, и в кишки аж три куска залетело...
   Девушка вскочила, сочувственно поглядела на него, пошарила по полкам, вытащила крошечный пузырек с махонькими таблеточками, сказала:
  -- Вот мощная штука, израильская. От одной таблетки - отключаешься моментально. Я матери принесла, она приняла, да по незнанию на кухне, до постели не смогла дойти, в прихожей отключилась...
  -- Во, то, что надо! - радостно вскричал Павел.
   Расплатившись, он стеснительно потупился, продолжая стоять у прилавка.
   Девушка приветливо поощрила его:
  -- Ну-ну, не стесняйтесь... Изделие номер четыре?..
  -- Что за изделие?.. - удивленно переспросил Павел.
  -- Ну, презервативы?..
  -- Да нет... - он стеснительно улыбнулся. - У меня другие проблемы. Эти чертовы осколки в кишках... Мне бы чего-нибудь слабительного?.. Тоже импортного, но без вкуса, и чтоб не так противно... Наши все препараты так обрыдли... Так опротивели...
  -- А-а!.. Ну, что ж вы стесняетесь?..
   Она снова зашарила по полкам, наконец, выудила тоже микроскопический пузыречек:
  -- Вот, отличная вещь! Никаких неприятных ощущений... Потом... После того... - она несколько смутилась.
  -- Вот и отлично, лишь бы потом не было неприятных ощущений... А то потом весь день бродишь, будто перед этим трое суток на колу сидел...
   Расплатившись, Павел вышел на улицу, остановился на крыльце аптеки, вытащил из кармана пузырьки, полюбовался. Действительно, таблеточки-крохотулички, как раз для его целей. Оно, конечно, лучше всего бы подошел старый добрый клофелин, но он слишком быстро валит с ног.
   Вернувшись домой, он прислушался к своим ощущениям; внутри явственно ощущалось желание сесть за стол. Он и сел, раскрыл тетрадь с повестью, перечитал, она явно скатывалась на детектив. А почему бы и нет? Взять и описать один к одному, все, что с ним в настоящее время происходит! Если он выйдет победителем из этой схватки, повесть будет вполне законченной, ну, а если не выйдет - просто не будет последней точки... Что, впрочем, уже будет не важно... И он углубился в работу. Пришла с работы Ольга, он писал, даже не отвлекшись на нее. Только на минуту отвернулся от стола, понаблюдать, как она переодевается. Она стыдливо повернулась к нему спиной. Он с подначкой проговорил:
  -- Слушай, у тебя прелестные титьки, дай хоть мне полюбоваться, а то ведь лет через десяток отвиснут, кому станут интересны?
   Она проворчала:
  -- Эти твои пошлые, мужланские шутки... А еще писатель...
  -- Ну, я ж не поэт... К тому же писатель я чисто пролетарский, даже в слесарях хожу.
   Она ничего не сказала, натянула халатик, спросила:
  -- Ты есть хочешь?
  -- Интересно, когда это я не хотел есть?.. - ответил он, снова поворачиваясь к столу.
   Он с трудом оторвался от работы, когда Ольга позвала его на кухню. Денис уже сидел за столом и наворачивал картошку. Глядя на него, Павел подумал, до чего же жизнь в России вертится однообразными кругами; у каждого поколения своя война и свой голод. Хорошо хоть Денис мал, и вряд ли успеет на свою войну. Слишком мала Чечня, и слишком много народов живет в Закавказье, там все выгорит задолго до того, как Денису исполнится восемнадцать.
   Съев свою порцию картошки, заев ее салатом из помидоров с капустой, Павел опять ушел к столу. Оторвался он от работы, только когда за спиной заскрипели пружины кровати, Ольга спросила сонным голосом:
  -- Ты спать-то собираешься?
   Он глянул на часы. Ого! Уже двенадцать... Бросив авторучку, он разделся, выключил свет. Перелез через Ольгу на свое место у стенки. Раньше было наоборот, он спал на краю, но после того, как Ольга целых два года вставала по ночам к маленькому Денису, она так привыкла спать на краю, что теперь просто не желала возвращаться обратно к стенке. Павел положил руку ей на грудь, сказал:
  -- А что, вполне еще ничего...
   Она убрала его руку, сладко зевнула. Раньше Павел начинал с того, что первым делом стягивал с нее ночную рубаху. Теперь ему, в общем-то, не шибко и хотелось, он просто из врожденной вредности прижался губами к ее губам. Она вяло ответила. Он поцеловал ее поэнергичнее, она и ответила поэнергичнее, даже подняла руки и обняла его. Минут через пять, когда он осторожно начал задирать на ней рубашку, она вдруг выгнулась, помогая ему. От изумления, он чуть не воскликнул: - "Вот это номер!" Войдя в нее, он полежал на ней, продолжая целовать, она осторожно гладила его ладошками по плечам, по спине. Раньше такого не было. Не двигаясь, он продолжал ее целовать, и вдруг она сама проявила инициативу, сильно поддала снизу бедрами. Он принялся двигаться, стараясь попасть в так ее движениям. Она поддавала все сильнее, все резче, все сильнее сжимала его в объятиях, и вдруг тихонько вскрикнула, потом расслабилась, осторожно поглаживая его по спине. А он лежал на ней, обалдело размышляя: - "Ни фига себе! Столько стерв перетрахал, а к родной жене нашел подход только на десятый год совместной жизни..."
   Потом она уткнулась носом в его грудь и вскоре сладко засопела. Усталость взяла верх над нервным возбуждением, и Павел вскоре тоже заснул.
   Проснувшись утром, он побродил по квартире от окна к окну. Есть и свои минусы в жизни на первом этаже. У любого из двух окон может подстерегать стрелок; вон, два толстенных тополя, прижмись к стволу и карауль, случайные прохожие в темноте нипочем не разглядят. А напротив другого окна, густейшие кусты, проросшие на месте срубленных кленов, тоже великолепная позиция для стрелка. Про огород и говорить нечего, ставь пулемет в малину, и поливай огнем окно кухни, и окно маленькой комнаты, смежной с кухней. Остается надеяться, что до стрелков и пулеметов дело дойдет не скоро, по крайней мере, не раньше, чем он сыграет со злодеями в "голос" по-курайски.
   Павел вышел на улицу, размяться с метательными предметами, пока варится картошка. Минут пятнадцать покидал в пень топор, лом и напильник. Потом умылся под краном летнего водопровода, от которого жильцы барака поливали свои огороды. Вернувшись в квартиру, сел за стол. Накладывая ему картошку, Анна Сергеевна спросила:
  -- А чего это ты, Паша, топор в пень кидать принялся?
   Павел пожал плечами, сказал как можно равнодушнее:
  -- Да время такое, что надо себя в форме держать. В любой момент это умение пригодиться может...
  -- Оно, верно... - Анна Сергеевна вздохнула.
   Павел полил маслом картошку, придвинул тарелочку с тонко порезанными солеными огурцами, сказал мечтательно:
  -- Грибочков бы...
  -- Не усолились еще... - обронила Анна Сергеевна. - Сорок дней должны стоять...
  -- Да я понимаю... Сколько еще лет так жить? Картошка, картошка и еще раз картошка...
  -- Занялся бы бизнесом, как Вадим...
  -- Я ж занимался! Ничего у меня не получилось. Не дано, значит, не дано...
   Павел принялся поглощать картошку. Он давно вывел формулу, что картошку надо съесть как можно быстрее, тогда влезет больше, и можно будет до вечера больше не есть. Все ж таки, испытание картошкой два раза в день, несколько полегче, нежели трехразовая пытка.
   После завтрака он опять засел за работу. Писалось легко, он старался наверстать хронологию повести до настоящего времени, чтобы потом только записывать происходящие события, ну и, естественно, расцвечивать их художественным вымыслом и сдабривать всякими умными рассуждениями. Когда пришла Ольга с работы, он даже не отвлекся, чтобы полюбоваться, как она переодевается. Она переоделась, ушла на кухню, но вскоре опять пришла в комнату, бесцельно прошлась из угла в угол, снова ушла на кухню. Так повторилось несколько раз. Когда она в очередной раз появилась в комнате, Павел отложил авторучку, повернулся на стуле, вопросительно поглядел на нее. И ее, наконец, прорвало:
  -- Паша, а где ты научился так сношаться?
  -- Это как?! - он изумленно уставился на нее.
  -- Ну, так... - она смутилась, даже покраснела.
   Павел решил ее немножко помучить:
  -- Ну, и как это так я тебя по особенному вчера оттрахал?
  -- Ну... со мной ничего подобного раньше не было... Ты с какой-то другой женщиной так научился?..
   Павел захохотал. Да, жена у него, просто чудо. И в какой только теплице выросла эдакая диковинка? Но она стояла рядом и смотрела на него, требовательно и вопрошающе. Он сделал серьезное лицо и проговорил:
  -- Я десять лет искал способ, чтобы сделать и тебе приятное, наконец, нашел, а ты думаешь, что я этому мог на какой-то другой женщине научиться... Ну, ты дае-ешь... - он осуждающе покачал головой. - Я что, тебя в какую-то особенную позу поставил?..
   Она, наконец, улыбнулась, спросила:
  -- Ты ужинать будешь?
   Он сделал предельно изумленное лицо и спросил:
  -- А когда это я не хотел ужинать?..
   После ужина он опять сел за стол. Но писал уже через силу, устал он за этот день - зверски. Надо, все же, несмотря на охоту за ним, и совершенно туманные перспективы продолжения жизни, начать ходить в "качалку". А то из-за таких нервных перегрузок запросто можно свалиться. А с больным-то и беспомощным с ним запросто смогут справиться. Все же он проработал до того момента, когда Ольга пришла ложиться спать. Обычно она проверяла тетради и готовилась к урокам в другой комнате, чтобы не мешать Павлу. Да и Денис рядом с ней охотнее готовил уроки. Павел отложил авторучку, молниеносно выскочил из одежды и нырнул в постель. Ольга, было, закочевряжилась, затянула свою обычную песню: - "Давай лучше завтра... Так часто нельзя..." Но он принялся ее целовать и через десять минут она сдалась без боя. Все повторилось как вчера. И Павел, прислушиваясь к посапыванию моментально уснувшей Ольги, подумал, что, через годик другой она, наконец, начнет проявлять энтузиазм, перестанет лежать безжизненной куклой. С запоздалым раскаянием подумал, что надо бы, наконец, развязаться с Люськой. Но, тут уж ничего не поделаешь, Люська уже заняла прочное положение в его стратегическом плане борьбы за собственное выживание.
   На следующий день ему на дежурство идти не надо было, за него должен был дежурить Витька Малышев, но он пришел в бассейна к пяти часам, демонстративно прошагав по главной аллее сквера, потоптался у калитки хоздворика, вглядываясь в реку, будто там происходило морское сражение.
   Витька уже сидел за столом и читал какую-то потрепанную книжку.
   Подходя к нему, Павел спросил:
  -- Детектив читаешь?
   Витька поднял голову, спросил:
  -- Ты чего пришел? Мы ж договорились...
  -- Да кто тебя знает, вдруг, опять служба...
   Витька отложил книгу, вытащил пачку сигарет, как обычно протянул Павлу. Этот ритуал повторялся уже несколько лет при каждой встрече. Павел привычно обронил:
  -- Я ж не курю...
  -- Ах, да... - закурив, Витька проговорил: - Я не читаю детективов. На работе этих детективов насмотришься, потом любой детектив, даже самый крутой и кровавый, читаешь, как сборник анекдотов и сказочек для детсадовцев. Это Астафьев... Понимаешь, в школе я читал много книг про войну: Фадеева там, других... А вот сейчас читаю книги бывших фронтовиков - совсем другая война! Во, дела-а... Прожить бы еще лет двадцать, прочитать бы потом книги про Чечню, Карабах, Афганистан... Книги тех, кто воевал, а не тех, кто с авторучкой и блокнотиком за ними бегал...
   Павел, вдруг в каком-то озарении, проговорил медленно:
  -- Не загадывай. Глядишь, и тебе повоевать придется...
  -- Типун тебе на язык!.. - с неподдельным испугом вскричал Витька.
  -- Да я что?.. Я, так сказать, констатирую факт, который с непреложной необходимостью должен свершиться. У нас в роте служили чечены. Ты думаешь, что они вот так просто завоевали независимость и все? И будут там сидеть со своей независимостью?.. Да они сейчас начнут людей воровать, ради выкупа. Они и раньше этим занимались. Мне один чечен хвастался, что у них двое русских рабов работали...
  -- И что будет? - С интересом спросил Витька.
  -- Война будет. Чего же еще ожидать?.. С ними не договоришься добром. Я их видел... Ты - мент. Вас обязательно на войну кинут...
   Витька глубоко затянулся, спросил:
  -- Все хочу тебя спросить, где это тебя так изуродовало? Во Вьетнаме?..
   Павел усмехнулся:
  -- А что, я на крутую десантуру смахиваю?
  -- Не то слово... У меня глаз наметанный, хоть ты и тщательно скрываешь, но крутизна в тебе нет-нет, а проявится...
  -- Да не был я нигде... В радиолокационной роте ПВО служил. А изуродовался из-за раздолбайства нашего шоферюги. Он, извольте видеть, гайки на кардане не затянул как следует...
   Виктор сочувственно покивал, потом сказал:
  -- А еще я люблю читать фантастику. Здорово. Заведомо знаешь, что вымысел, но до чего красивым может быть вымысел! Вот так вытягиваешь ночью труп из канализационного колодца, а над головой звезды. И думаешь, что возле какой-нибудь из них крутится красивая планета, с красивыми городами, в которых живут умопомрачительно красивые люди, и там не бывает трупов в канализационных колодцах...
   Павел проворчал:
  -- Романтик, бля... Может, скоро ты мой труп будешь вылавливать в канализационном колодце, а может, прямо здесь, из ванны бассейна...
  -- Чего ты несешь, Паша?! Ну и шуточки у тебя...
  -- Какие уж тут шуточки... Я тебе прошлый раз хотел рассказать, но ты слушать не стал. Те парни... Они не в гости ко мне приходили, а убивать меня... - И Павел рассказал Витьке обо всех случаях.
   Когда Павел закончил, он медленно вытащил из кармана пачку сигарет, протянул Павлу замедленным движением, о чем-то напряженно размышляя.
  -- Я ж не курю... - Устало обронил Павел.
   Витька медленно вытянул сигарету из пачки, медленно прикурил, медленно глубоко затянулся, медленно выпустил дым, еще раз затянулся, заговорил медленно:
  -- Знаешь, Паша, ничего в голову не лезет, кроме того, что бригадиры новичков крестят...
  -- Да сколько ж можно крестить! - Вскричал Павел. - Поняли ведь, поди, что не поймать им меня...
  -- Ну, тогда натаскивают на тебе новичков; тренируют по части слежки и прочего...
  -- А те трое, которые последний раз приходили, на военных похожие?..
  -- Вот это уж совсем не понятно. Может, омоновцы? Показалось, что сбежавший подозреваемый в бассейн нырнул, ну они за ним... Тут же неподалеку точка...
  -- Какая еще точка?
  -- Наркотой торгуют...
  -- Да ну, омоновцы... Ни слова не говоря газовую шашку в машинное отделение запулили... А если бы я под ванной прятался?
  -- Ну и взяли бы тебя тепленьким...
  -- Ага, тепленьким... Там такая едкая гадость была... Я чуть-чуть только хватанул, и то потом голова весь день болела...
  -- Ладно, Паша, я, чем смогу тебе помогу. У меня кореша есть в патрульной службе, им-то все равно, где ночью стоять в засаде, вот пусть в твои дежурства тут поблизости и постоят, поглядят. Тут все равно район неблагополучный, а для начальства организуем ориентировку... Я завтра в деревню уезжаю, приеду только через неделю, но до отъезда, пожалуй, успею...
  -- Витя, ты мне скажи, как профессионал, ничего, ничего нельзя сделать?
  -- Знаешь, Паша, некоторые опера, хохмачи, прямо так и говорят: когда убьют, тогда и приходите... Как ты в суде докажешь намерение? Он тебе в глаза будет твердить, что покупаться в бассейн приходи, что ты сам его пригласил, и ничего не докажешь.
  -- А если, допустим, скрутить, да на горячую трубу голой задницей и магнитофон к морде?..
  -- Вот сам же виноват и окажешься. Ты что, всех троих скрутить можешь?
  -- Да нет, пожалуй... Одного - двух придется мочкануть, или серьезно покалечить...
  -- Вот видишь, а на суде любой адвокат как дважды два объяснит тебе, что признание, полученное под пыткой, не имеет законной силы. И тебе же вставят на полную катушку. Как ты будешь доказывать, что они тебя пытались убить, а не ты первый, маньяк ты этакий, накинулся на них?
   Павел поднялся с тяжелым вздохом, проговорил:
  -- Ладно, пойду... Ты только поосторожнее тут, ладно? А то, как мне потом, если я тебя еще подставлю?...
  -- Не боись, Пашка, прорвемся!..
   Выйдя из служебного хода, Павел воровато огляделся, и полез в угол двора. Снова перемахнув забор под покровом кленовой листвы, оторвался от слежки, если таковая была.
   По пути к Люське Павел зашел в редакцию криминальной газеты, в которой работал Сашка Бородин. Он, наконец, придумал предлог, подходящий для возобновления знакомства. Павел, якобы, пожелал подрабатывать в газете. Иногда у Павла, и правда, такие мысли появлялись, но он никак не мог придумать, с чего начать и о чем написать. Честно говоря, он чувствовал, что Сашка к покушениям не имеет ни малейшего отношения, но следовало хотя бы для очистки совести проработать все версии. Если бы Павла хотели наказать за долги, то к чему было бы огород городить, имитировать несчастный случай?
   Сашки в редакции не оказалось. Секретарша, молоденькая девчонка то и дело отвечавшая на телефонные звонки, уверяла, что он должен явиться с минуты на минуту. Павел прождал с полчаса, а потом решил, что надо бы озаботиться добычей бутылки. Денег у него было едва ли на чекушку. А потому он вышел из редакции, и направился в сторону спортивно-концертного комплекса. Но в этот раз подработать не удалось, он всего лишь занял у племянника денег, чтобы хватило как раз на бутылку, и двинулся дальше.
   Дядя Гоша как-то говорил, что если за человеком ведется постоянная слежка, очень полезно завести себе ложный маршрут, который ведет в никуда, но ты по нему куда-то целеустремленно ходишь, постоянно сбрасывая топтунов с хвоста. На проверку этого ложного маршрута они ухлопают массу времени и сил, а ты тем временем можешь спокойно обделывать свои делишки. Павел доехал до длинной пятиэтажки с аркой, нырнул под нее не оглянувшись, добежал до группы гаражей, нырнул в проход, и притаился за ближайшим углом. Выждал ровно двадцать минут, и тут до него дошло; та драка на автобусной остановке действительно была случайной! Вовсе его и не выследили по дороге к Славе. Ведь если бы его выследили, то не явились бы в бассейн ночью... Хотя, черт их знает... Может, потеряли его как раз на этом вот маршруте, а потом решили, что он непременно вернется в бассейн?.. Как бы там ни было, ложный маршрут прокладывать надо было. Паршиво то, что ИМ известны почти все конечные точки его маршрутов по городу. И то сказать, не бином Ньютона; одна конечная точка - бассейн, другая - дом.
   Торопливо прошагав по проходу, он юркнул в дыру в школьной ограде. Как кстати! И "дама" с собачками тут как тут. Уж эта то сучка будет весьма красочно расписывать кому угодно, кто только ни спросит, как тут постоянно шляется козел со шрамом на лбу, и лягает копытами ее бедных, уж-жасно дорогих собачек. Навстречу Павлу уже летела торпедой одна из пакостных такс. Он побежал навстречу, как футболист, семеня ногами, прицеливаясь врезать с разбегу. До "дамы", наконец-то, дошло; она с криком ринулась в кусты, и помчалась прочь, таксы бросились за ней. Павел злорадно захохотал ей вслед. Она остановилась, погрозила ему кулаком, что-то прокричала, но радостный лай такс, весело прыгавших вокруг нее, все заглушил.
   Поскольку до сквозного подъезда отсюда было недалеко, Павел решил протоптать еще один ложный маршрут, то есть дошел до подъезда и шмыгнул в него. Потом, на пути к Люськиному дому, еще пару раз, как заяц, сделал боковые прыжки. Потом на всякий случай проверился, похоже, слежки не было. Нырнув в подъезд малосемейки, он бесшумно взбежал на седьмой этаж. Любой топтун, если он все же шел за Павлом, не услышав лифта, подумает, что Павел проскочил подъезд насквозь. У малосемеек этой серии были сквозные подъезды.
   Слава Богу! У Люськи в этот день посторонних мужиков не наблюдалось. После жирного бифштекса из магазина "Кулинария", жареной картошки и трех рюмок водки, у Павла начали слипаться глаза, но он мужественно отработал спокойный ночлег и отключился. В полусне подумал, не дай Бог Люська опять вообразит себя вампиром; загрызет ведь... Это была его последняя мысль. Во сне ему снилась гигантская такса, которая тяжело, неуклюже напрыгивала на него, и все тянулась, тянулась к горлу. А неподалеку стояла Люська и радостно хохотала. Павел пытался крикнуть, но не мог, как это часто бывает во сне.
   Когда он проснулся, было уже светло. Приподнявшись на локте, поглядел на Люську. Она не спала, смотрела на него взглядом, обреченного на заклание барашка. Он знал этот взгляд: - "Любимый, ты сейчас уйдешь, покинешь меня, а ко мне тут же ворвутся не менее пяти убийц с ножами, топорами, мешками и веревками, они меня убьют, изнасилуют, а потом утопят. Но я тебе об этом не скажу, чтобы лишний раз не расстраивать..." Этот взгляд у нее появлялся обычно за три-четыре дня до "ухода навсегда". Черт, рановато на этот раз... Чертыхнулся он про себя. Но надо что-то делать. Жаль, зря израсходовал миниатюру про Европу и ефрейтора, надо было приберечь на подобный случай... Но надо же что-то делать, а то весь план полетит к черту...
  -- Слышь, Люсь, ты про Сиамских близнецов слышала?
   В глазах ее что-то мигнуло, взгляд стал более-менее нормальным, даже появился вялый интерес.
  -- Кто ж про них не слышал? - пробормотала она и зевнула.
   Павел принялся развивать успех первой атаки:
  -- А ты знаешь, что они оба были женаты, и у них обоих было по десять детей?
  -- Ну?..
   Она все еще не понимала подвоха.
  -- Вот представь, они лежат на спине, рядом с каждым лежит его жена, они их обнимают, целуют, вот пришло время на жен залазить, они переворачиваются...
   Она приподнялась, оперлась на локоть, уставилась на него загоревшимися глазами:
  -- Ну, и дальше?..
  -- Дальше, яйца не пускают! - грубо бухнул он, она наверняка не знала эту прибаутку из его детства, а значит, она должна была ей понравиться.
   По глазам было видно - понравилась. Она поторопила его:
  -- Ну, переворачиваются...
  -- В том-то и дело, что каждый из них должен залезть на чужую жену! - победно выпалил Павел. - А дальше, трахать-то они должны были жен совершенно синхронно. Они ж очень плотно боками были сросшиеся...Типичный групповой секс.
   Она расхохоталась, и вдруг захватила обеими ладонями его хозяйство и принялась неистово целовать. Но Павел за последние дни так вымотался, что вчерашний вечер его доконал. Однако она была полна решимости добиться своего; захватила губами маленький нежный стручок и принялась сосать, да так, что Павел испугался за целостность своего самого главного органа. Собрав остатки сил, Павел все же уложил ее в полубессознательном состоянии на диван, а сам так и не смог кончить. Плюнув на все, пошел в ванную. Набрал воду как можно горячее, так, что еле выдержать смог. Полежал минут десять, приходя в себя и обдумывая дальнейшие планы. Сегодня он должен будет ночевать дома, а завтра дежурить за Витьку Малышева. Значит, ночь в бассейне должна быть спокойной. Вот за эту ночь и надо будет все подготовить.

Глава 6

Дружба дружбой, а денежки врозь

  
  
   Когда Павел пришел домой, он первым делом поосновательнее наелся. Потом побродил по двору. Анна Сергеевна возилась на огороде. Павел смерил шагами расстояние от бани до окна кухни. Получалось ровно сорок шагов. Но это на крайний случай; если мочилы попытаются достать его дома, устроить засаду в бане, и когда они полезут в окно, или попытаются взломать входную дверь, подстрелить одного, или двух, как удастся. Уж попытку взлома, а тем более, взлом, милиция оставить без внимания не посмеет. Павел сходил в сарай, достал из ящика с инструментами складной метр, обмерил оконные проемы, записал размеры на бумажке. После чего подумал, что время терять не стоит и сел за стол. Опять писал весь день. Пришел Денис из школы, потом пришла Ольга, он ни на что не отвлекался. Потом Ольга позвала его ужинать. Уже смеркалось, на кухне горел свет. Павел первым делом задернул занавески. Кухонное окно выходило во двор, занавески на нем имелись, но никогда не задергивались. Ольга спросила, накладывая ему картошку:
  -- Паша, ты чего-то боишься?
  -- Почему ты решила?
  -- Ты раньше никогда не задергивал занавеску на окне, а последние дни первым делом занавеску задергиваешь...
   Он подумал, что рано или поздно Ольге все равно придется рассказать, а потому проговорил:
  -- После ужина все расскажу...
   Поужинали в молчании. Потом Павел ушел в свою комнату, Ольга осталась мыть посуду, вскоре и она пришла. Павел перечитывал написанное за этот день. Он отложил тетрадь, помолчал, наконец, проговорил:
  -- Даже не знаю, с чего начать, чтобы слишком сильно тебя не пугать...
   Лицо ее сделалось испуганным, она уставилась на него широко раскрытыми глазами. Павел вздохнул, и принялся излагать все, что с ним происходило за последние недели, конечно, немножко другими словами, нежели тогда, когда рассказывал Витьке Малышеву. Когда он закончил, она первым делом выпалила:
  -- Паша, а если в милицию?..
  -- Я же тебе говорил, что был уже там... - устало проговорил он.
  -- Ах, да... Что же делать? Что делать?..
  -- Я и делаю. Пытаюсь узнать: во-первых - за что, а во-вторых - кто?..
  -- И ничего-ничего даже предположить не можешь?
  -- Ни-че-го! Никогда не было в моей жизни ничего такого, за что меня можно было бы убить... Я уже всю жизнь свою с самого детства перебрал, вспомнил даже ту проклятую банку с молоком, которую разбил в Сыпчугуре... Ну, не за что меня убивать!..
  -- Паша, а, может, в Урман, а?..
  -- Я думал, но это на крайний случай. Да и бесполезно, и там достанут. Там им даже проще будет, я ж там уже столько лет не был, по существу чужой город... Мы вот как сделаем, я завтра или после завтра на окна поставлю решетки, а потом исчезну. Если кто спросит, ты говори, что в Урман к родителям уехал. Для тебя пока опасности никакой нет. В крайнем случае, тебя попытаются похитить, или Дениса, чтобы меня выманить, но это, в крайнем случае. Они ж понимают, что я тогда милицию подключу. Видимо, уверены, что подключу, наверное, проследили меня, когда я в милицию ходил. Мне главное вычислить - кто. А за что - уже не важно. Хотя, если бы понять, за что, мог бы вычислить и - кто... - он тяжело вздохнул. - Я за вас только боюсь, меня-то они не поймают, а если и поймают, еще поглядим, кто кого...
  -- Ладно тебе, герой выискался... Я сама пойду в милицию.
  -- Сходи... - Павел горько усмехнулся. - Там тебе скажут, вот когда вашего мужа убьют, тогда и приходите... Могу поспорить, что так и скажут.
   Но Ольга решительно нахмурилась, и Павел злорадно подумал, что туго придется ментам, когда она завтра явится в отдел и устроит там тарарам...
   Ольга ушла готовиться к завтрашним урокам, а Павел вновь взялся за роман. Удивительно, как опасность стимулирует талант, если он, конечно, есть в наличии. Роман получался яркий, динамичной. Он не заметил, как подкралась ночь. Очнулся только, когда в комнате появилась Ольга. Она медленно расстегнула халатик, о чем-то напряженно размышляя, даже не повернулась к Павлу спиной, демонстрируя ему свою великолепную грудь, долго шарила под подушкой, никак не могла нашарить свою ночную рубашку, наконец, нашарила, да так и села на край кровати, прижав рубашку к груди, проговорила медленно:
  -- Паша, это тебя достали те... Помнишь, ты рассказывал? Те, четверо, которых ты... - она испуганно замолчала.
  -- Не может быть! - отрезал он. - Четвертому вовсе не обязательно было меня из тайги выволакивать...
  -- Ты не понял, дружки убитых тебя вычислили...
   Вот этого Павлу в голову не приходило. То, что у убитых могли быть дружки. Раздеваясь, он напряженно об этом размышлял. Что ж, надо проработать версию... Только, как? Вопрос...
   Ольга так и не надела рубашку, прилегла с ним рядом, положила голову на руку, пощекотала носом щеку. Павел не шевельнулся. Если уж он даже на Люське не смог кончить, то в Ольгу даже и вставить не сможет... Ольга осторожно протянула руку, погладила его по груди, потом рука спустилась ниже, пальцы нежно прошлись по животу, спустились еще ниже, осторожно захватили за самый кончик и принялись вертеть в разные стороны. Павел ухмыльнулся про себя: есть и свои плюсы в нападении убийц. Ольга вертела все нетерпеливее, все настойчивее, и, наконец, добилась своего, под пальцами что-то зашевелилось, она сдавила, подергала, проверяя прочность, и вдруг сама впилась губами в губы Павла. Да так, что он испугался, как бы чего не вышло с его зубами. Ольга вдруг села на него верхом, закинула руки за голову, выгнулась и прошептала:
  -- А в этом и правда, что-то есть... Чувствуешь себя амазонкой на жеребце...
   Утром Павел проснулся поздно, но чувствовал себя великолепно выспавшимся. Поскольку до четырех часов делать было решительно нечего, он сел за стол. Да и просидел, не разгибаясь до тех пор, пока не пришло время идти на дежурство. Быстро собравшись, не забыв повесить нож на пояс, он вышел из дому. Поскольку сегодня он не должен был идти на дежурство, то надо было и создать видимость, что из дому он не выходил. Он прошел к уборной. Уборная, как и помойка, была на два дома, пройдя мимо помойки, можно было выйти в соседний двор, а там, через калитку, на параллельную улицу. Павел прошел через двор, поздоровался с соседом, который таскал уголь в сарай. Тот, было, поставил ведра на землю, с намерением поболтать за жизнь, но Павел, не задерживаясь, прошел мимо и выскользнул в калитку. Сосед что-то пробурчал ему вслед обиженно.
   Павлу пришлось порядочно прошагать пешком до трамвайной остановки. Он доехал до своего ложного маршрута, деревянного дома со сквозным подъездом, привычным уже маршрутом пробежал оба двора, и только после этого поехал в бассейн. В сквер он прошел совсем с другой стороны, нежели обычно, перелез через забор, укрываясь ветвями клена, и вошел через служебный вход. Механика уже не было. Ну и слава Богу. Переодевшись в рабочую одежду, Павел сразу же принялся за дело. Под ванной бассейна с незапамятных времен лежала порядочная куча арматурных прутьев разной толщины. Он остановил свой выбор на двенадцатимиллиметровых. Достаточно крепко, и не очень тяжело. Поскольку резать ножовкой арматурную сталь - себе дороже, ножовочных полотен не напасешься, он нарезал заготовки электродом. Грубо, конечно, но тут уж не до красоты. Четыре решетки он сварганил за какие-то два часа, пригодился былой опыт таких дел. Сложив их у входа, пошел в фойе. Вахтерша скучала за столом, и скучать ей еще долго придется, платные абонементы были раскуплены аж до одиннадцати часов. Павел прошелся по фойе, перекинулся несколькими, ничего не значащими, фразами с вахтершей, и, будто озабоченно ощупывая батареи отопления, принялся изучать, откуда к столу вахтера подходит телефонный провод. Настырная бабка, баба Вера, спросила с надеждой:
  -- Что, Паша, отопление включаете?
  -- Рано еще, - буркнул Павел недовольным тоном, - проверка...
   Телефонный провод, вместе с пучком электрических проводов, уходил в машинное отделение. Там, под самым потолком, над дверью, ведущей в фойе, Павел разглядел забеленную на десять раз распределительную коробку. Видимо, здесь провод разделялся, один шел к столу вахтера, другой - в тренерскую.
   Притащив стремянку, Павел добрался до коробки и осторожно вскрыл ее, стараясь, чтобы известь с нее не осыпалась. Потом достал из своей сумки припасенный заранее провод, подключил к линии, спустил по стене, маскируя за полудюймовой трубой, неизвестно когда и для каких целей протянутой от потолка до пола. Вполне возможно, что в ней проходил электрический провод; на потолке, рядом с бортом ванны, торчал пустой патрон. С этой стороны ванны бетонный пол был застелен линолеумом, так что задача упрощалась. Протянув провод под линолеумом, Павел вывел его под ванну. Нашлось и подходящее местечко. Между толстенной трубой слива и каким-то угловатым железным сундуком, в незапамятные времена задвинутым под ванну, да так и забытым благополучно, оказалось свободное пространство, как раз хватит, чтобы поместиться лежа одному человеку. Сюда Павел и дотянул провод, прикрутил розетку. Выбравшись из-под ванны, критически оглядел свою работу. Все же коробка на стене здорово выделялась. Он пошел на хоздвор, пошарил по бочкам. На дне одной из них нашел остатки еще не засохшей известки, нагреб в банку. За ванной бассейна в ведре с водой лежали всевозможные кисти. Выбрав одну из них, Павел потренировался на стене тамбура. Получалось неплохо. Он замазал известью распределительную коробку, замазал и трубу, за которой был проложен телефонный провод. Провод, замазанный известью, приобрел старый вид, будто проложен был тут всегда. Оглядев работу, Павел остался доволен; через часок известка высохнет и не останется вообще никакого следа его манипуляций.
   Время было еще не позднее, и он пошел в спортзал. Выйдя на галерею, некоторое время не мог понять, что изменилось в спортзале. Он больше не блестел голым полом в свете уличных фонарей, весь сплошь был заставлен какими-то угловатыми предметами. Вглядевшись, Павел не удержался:
  -- Мать твою-ю-у!.. Тренажеры...
   Спустившись вниз, он долго ходил от одного тренажера к другому. Чего тут только не было! К тому же, все импортное, сверкающее, удобное. Были и штанги, правда, российского производства, но отличные, удобные, нового уже поколения, не те коряги, к которым привык Павел. В его время единственная хорошая штанга имелась на вооружении спортсменов, и та шведской фирмы "Элейко". Не в каждом спортзале такая и находилась-то. А если уж тренер выпрашивал на нее деньги, то хранилась она под надежным замком в кладовке, и извлекалась на свет божий только по великим дням, когда в зале проходили какие-нибудь соревнования, по рангу не ниже первенства города.
   Тренажеры были только распакованы, еще не собраны, и Павел не решился их обновить. Он только с часок поупражнялся со штангой, пока последние пловцы не покинули раздевалку. После чего, заперев за ними дверь, пошел в душ. Как следует напарившись под горячими струями, вышел из душевой и, не одеваясь, пошел в машинное отделение. По пути глянул на часы в фойе, была половина двенадцатого; до времени свершения всех злодейств, по канонам дурных, низкопробных детективов, оставалось еще много времени. Не торопясь одевшись, Павел вытащил из ножен нож, проверил лезвие: держа газету на весу провел по ней ножом. Лезвие неприятно шуршало. Павел пошарил в инструментальном шкафу, нашел кусок очень мелкой наждачки, положив ее на край стола, принялся полировать лезвие, изредка поглядывая на дверь склада. Конечно, он сегодня никого не ждал, но кто их знает? Вдруг заявятся проверить?..
   Без десяти двенадцать он вложил нож в ножны и пошел наверх. Прихватив телефон из тренрской, вернулся в машинное отделение и полез под ванну. Подключил телефон, послушал гудки, после чего вылез из-под ванны, надел на плечо сумку с противогазом, выключил везде свет, не поленился сходить и в электрощитовую, вытащить предохранители. Когда вышел в фойе, замешкался посередине темного, просторного помещения, пытаясь сообразить, где во всем бассейне самое безопасное место? Получалось, что нет такого места. Если он займет наблюдательный пост на второй площадке лестницы, его запросто могут прихватить, если начнут прочесывание бассейна с машинного отделения. Наверняка обе банды теперь знают про люк. Получалось, что самое безопасное место - под ванной. Главное, не уснуть, а то не успеешь противогаз натянуть, если вдруг опять газовую шашку кинут.
   Спустившись в машинное отделение, он взял старое, грязное демисезонное пальто, в котором механик ходил в хлораторную, и полез под ванну. Расстелив пальто за массивным чугунным кожухом какого-то агрегата, Павел лег на него, и принялся смотреть на дверь склада, которую хорошо было видно в промежуток между четырьмя запасными задвижками, с незапамятных времен хранившихся под ванной. В полумраке монотонно гудел насос, в трубе изредка журчала вода. Павел машинально подумал, что сливная задвижка плохо держит, к тому же в ней пробило сальник, через него видимо засасывается воздух, потому и журчит в трубе...
   Они пришли. В каких-то грязных, мятых брезентовых плащах, бесшумно пролезли под ванну, окружили его, а Павел не мог двинуть ни рукой, ни ногой. Один, ощерившись, поднял над лицом Павла огромный мясницкий нож с жутко иззубренным лезвием. И Павел закричал. Крик кое-как пробился через сжавшееся горло и превратился в жалобный писк... И тут он проснулся. Все так же монотонно гудел насос, дверь склада была закрыта. Он не скоро сообразил, что это был только сон. Торопливо вытерев рукавом пот со лба, выбрался из-под ванны, огляделся, прижавшись спиной к инструментальному шкафу. Проворчал:
  -- Так дело не пойдет... Сцапают, как котенка за шкирку...
   Глянул на часы. И проспал-то всего каких-то полчаса... Но вполне возможно, что ОНИ уже в здании. Он снова вернулся под ванну, скорчился на корточках в неудобной позе за кожухом. Так просидел не меньше часа, чутко прислушиваясь и вглядываясь в доступный взгляду кусок машинного отделения. Несмотря на неудобную позу, глаза вновь начали слипаться. Он сильно потер ладонями лицо, проговорил тихонько:
  -- Что за черт?.. Прошлые разы и подумать о сне не мог, не то, что уснуть...То ли нервная реакция, то ли настолько привык к опасности, что организм неадекватно реагировать начал?.. - мимоходом подивившись тому, как начал заковыристо выражаться в разговорах с самим собой, медленно полез из-под ванны.
   Бесшумно пройдя по проходу, влез по лестнице к люку. Медленно-медленно приподнял крышку, оглядел ванный зал. Никого не обнаружив, выкатился из-под трибуны, замер на корточках. Так, и на трибуне никого. Пробежав мимо стартовых тумбочек, подпрыгнул, ухватился за стойки галереи, быстро взобрался наверх, прошел к спортзалу, присел за ограждением. И тут просидел не менее часа. Поглядел на часы. Три часа. Господи, кончится когда-нибудь эта ночь?.. Лучше бы пришли, все веселее... И время быстрее бежит, когда в прятки играешь...
   Он решил пересидеть остаток ночи здесь, на галерее. Все ж таки аж три пути отступления имеются: вниз, в спортзал, на галерею, в ванный зал, и на лестницу. Он сел на пол, прислонился спиной к холодному простенку, прислушался. Вроде машина подъехала? В наружную дверь заколотили, сильно, уверенно. Павел сбежал вниз, выглянул из-за простенка. Точно, перед крыльцом стоит белый "жигуль", рядом с ним подполковник милиции в расстегнутой куртке, на погоне поблескивают две крупные звездочки, весело беседует с длинноногой девицей. Еще одни длинные ноги, обутые в туфельки на высоких каблучках, торчат из открытой дверцы машины. На крыльце стоит мужчина в цивильном, и жизнерадостно молотит в дверь. Рядом с ним, как нетерпеливая кобылка, перебирает стройными ножками еще одна девица.
  -- Ч-черт... Что же делать-то?.. - пробормотал Павел растерянно.
   Но тут же сообразил, что мочилы не явятся с девками, к тому же, всего лишь вдвоем. А с другой стороны, кто их знает?.. Может, тактику сменили?..
   Мужчина на крыльце, не переставая стучать, заорал:
  -- Открывайте! Милиция!
   Павел все еще не решался ни на что. Стоял, приглядываясь к ночным гостям. Подполковник что-то сказал, девицы дружно засмеялись.
   Мужчина на крыльце заорал, уже явно теряя терпение:
  -- Витька-а! Салага хренов!.. Проснись, начальство с проверкой явилось! Пять нарядов на кухню, за сон на посту...
  -- Ть-фу, черти... Менты хреновы... - выругался Павел и пошел открывать.
   Когда он отодвинул засов, мужчина шагнул внутрь, но тут же остановился, спросил:
  -- А где?.. - но не договорил, ринулся в атаку: - Только что в это здание заскочил преступник. Я майор Астахов. - Он привычным жестом выхватил из кармана удостоверение, раскрыл его, сунул Павлу под нос.
   Там и верно, значился именно майор Астахов, что подтверждалось и фотографией, которую Павел неплохо разглядел в свете уличного фонаря.
   Тем временем майор развивал наступление:
  -- Мы должны срочно осмотреть здание, ваше начальство мы уведомим завтра, в установленном порядке...
   От майора вкусно пахло хорошей водкой, копченой колбасой, селедкой с луком, а в левой руке наличествовал увесистый полиэтиленовый пакет.
  -- Да чего там... - Павел весело ухмыльнулся. - Не надо уведомлять начальство, особенно в установленном порядке, заходите так. Вы так вовремя, и так кстати!.. - Он повысил голос, позвал: - Товарищ подполковник, задержанных преступниц можете ввести в помещение, пока товарищ майор будет осматривать здание...
   Подполковник жизнерадостно рявкнул:
  -- Пррройдемте! Гражданки...
   Майор повернулся, сказал:
  -- Машину хоть загони на хоздвор...
  -- Да ладно... Что ей будет? Тут сегодня наряд Смертина патрулирует... Все воры и бандиты по норам сидят.
   Они оба чему-то засмеялись. Видимо, Смертин был местной знаменитостью.
   Подполковник взбежал на крыльцо, сунул Павлу широкую жесткую ладонь, спросил:
  -- Имя?
  -- Павел...
  -- Фамилию не обязательно... Звание?
  -- Ефрейтор...
  -- Великолепно! - Подполковник захохотал.
  -- А чего вы смеетесь? - нарочито обиженно протянул Павел. - Гитлер тоже был ефрейтором, а командовал маршалами...
  -- Можешь звать меня Геной, и на "ты". Похоже, я маленько помладше тебя буду...
   Майор тем временем по-хозяйски заложил засовом дверь. Подполковник Гена повлек девушек в сторону женской раздевалки:
  -- Девочки, нам туда... Вы что, тут ни разу не были?
   Павел сказал:
  -- Ладно, отдыхайте, а я тут посижу...
  -- Э-э, нет... Так дело не пойдет... Куда нам третью девчонку девать? Не выгонять же среди ночи?.. А с нами она скучать будет, без пары...
  -- Но...
  -- Никаких но!.. Если не хочешь, можешь не трахать. Посидишь, выпьешь, поешь как следует. Мы сегодня гуляем. Зарплату получили, премию, ну и подкалымили маленько... Ты, поди, хорошей колбасы со времен начала перестройки не пробовал?
  -- Я ее и до перестройки не пробовал... - хмуро проворчал Павел. - А эти девки что, проститутки?..
  -- Да нет, продавщицы из одного частного, уж-жасно престижного магазинчика, продовольственного, между прочим... - многозначительно добавил майор. - Мы хозяина и их тоже прихватили на одном деле... Вот теперь они откупаются. Да им это не обременительно. Они трахаться, жуть как любят! К тому же мы их теперь от "братвы" охраняем. Так сказать, левый калым... - Майор хлопнул Павла по плечу: - Давай, брось сомнения, посиди с нами... А потом Оксанку трахни. Можно без презерватива, они ж каждые три месяца проверяются... Пошли...
   Из раздевалки доносился жизнерадостный голос подполковника:
  -- Давайте, давайте, в темпе! Вы ж в бассейн пришли. Какие к черту трусики и лифчики?!.
   Когда Павел вошел в раздевалку, три Венеры уже светили своими прелестными голыми титьками, но ниже талии были задрапированы в казенные вафельные полотенца, видимо подполковник по пути в бассейн завернул в подведомственный вытрезвитель. Сам подполковник, уже в плавках, рылся в пакете, увидев майора, спросил раздраженно:
  -- Димыч, ты опять нож позабыл?
  -- Это не я позабыл, а ты... Я ж не преступник, а опер, мне нож не положен по должности...
  -- Тьфу, ты...
  -- Ну, чего ты ругаешься? У Паши наверняка ножик есть. Паша, сбегай за ножиком...
  -- Да он у меня при себе...
   Павел стянул свитер, показал ножны.
  -- А... Ну, тогда порядок...
   Подполковник забрал оба пакета и поволок девчонок в ванный зал. Димыч тем временем споро разделся. Крепкий, тренированный мужик. Он держал в руках подмышечную кобуру, остро глянул на Павла.
  -- Пушку лучше с собой... - спокойно сказал Павел. - И подполковнику надо было тоже с собой взять...
  -- Да у него с собой, он незаметно ее в пакет переправил...
  -- Только патрон из ствола выщелкни и на предохранитель поставь. Если какая-нибудь девочка с двойным дном и сумеет перехватить пушку, пока досылает патрон, пока с предохранителя снимает, будет время что-нибудь предпринять...
  -- А ты осторожный... - с уважением протянул Димыч.
  -- Местные девки научили. В первое же дежурство часы сперли. А от нынешних вообще всего можно ожидать... А вы, почему не знали, что Витька уехал в деревню?
  -- Да мы ж не прямое его начальство... Просто, мы вместе калымим. Ну, сейчас это не запрещается, поработать на какого-нибудь крупного фирмача, лишь бы в пределах закона, и не в ущерб службе. Ладно, пошли, девчонки с Генкой заждались уже... - говоря это, он вытащил обойму, выщелкнул из казенника патрон, ловко поймал его на лету, защелкнул в обойму, щелкнул курком, вставил обойму обратно.
   Все это у него получалось как-то ловко, красиво, как у опытного фокусника его трюки.
   Когда они вошли в ванный зал, подполковник уже расстелил на бортике газету, и выкладывал на нее закуски. Павел непроизвольно глотнул. Чего тут только не было! И малосольная селедочка, и колбаса, и ветчина, и парочка лимонов, и зловредные бананы, и какая-то красная рыба, и икра, и черная, и красная.
   Павел сказал:
  -- Вы что, сюда на неделю собирались?
  -- А ты что, нас раньше хочешь выгнать? - вопросом на вопрос ответил Гена.
  -- Да нет, почему же... Сегодня я за Витьку дежурю, завтра за себя... Так что, можно до послезавтра гулять...
   Димыч осторожно положил на лавочку свернутое полотенце, видимо, чтобы не брякнуть завернутым в него пистолетом, сказал:
  -- Давай нож...
   Павел протянул ему ножны с ножом. Он ловко выдернул клинок и вдруг оторопело уставился на него, потом прошептал:
  -- Вот это вещь... Глянь, Генка!..
   Подполковник осторожно взял нож, провел лезвием по ногтю, прошептал потрясенно:
  -- Редчайшая вещь... Из самурайского меча... Слушай, Димыч, я вот смотрю на Пашку, и чем больше смотрю, тем больше думаю, что я его где-то видел...
  -- А я, как только нож увидел, сразу вспомнил. Помнишь, давно дело было?.. Дело об алмазах? Не раскрытое... Ты должен был знать, и городское, и областное управления на ушах стояли. Три трупа и шесть алмазов, при этом трупов никто не видел, а алмазы из какого-то неизвестного месторождения. Так значит, ты и есть тот самый Павел Лоскутов? Ученый-биолог, на которого напали какие-то бандиты в тайге?
  -- Выходит, я и есть...
  -- А это, тебя там так отделали? - он кивнул на изуродованный бок.
  -- Да нет, это меня в армии... А там меня только в трех местах продырявили... - он потыкал пальцами в шрамы от пуль.
   Димыч принялся нарезать колбасу ровными ломтиками. Потом разделал селедку, очистил луковицу, порезал тоненькими ломтиками, положил рядом с селедкой, выдавил на все это половинку лимона.
  -- Ну, ты, Димыч, и эстет... - с уважением протянул подполковник. - Обожаю смотреть на тебя, когда ты так священнодействуешь...
  -- Жить надо по возможности красиво, если вдруг выпадает случай... - протянул майор.
   Павел вздохнул:
  -- Красиво никак не получается, получается только по возможности...
  -- Тебя, Паша, сюда перестройка закинула? - спросил Димыч.
  -- Да нет, еще до перестройки... Я ж преподавать не могу. Там, в тайге, я основательно головой приложился, повторная мозговая травма, со всеми вытекающими...
   Девчонки во все глаза глядели на него, а он, поглядывая на них, пытался угадать, кто из них Оксана? Подполковник трудился над бутылкой какого-то весьма приличного вина.
  -- Димыч, ты и штопор позабыл! Пора отвыкать от плебейских привычек. Ты что, не знаешь, что только портвейн полиэтиленовой пробкой затыкается, для хорошего вина нужен штопор...
  -- Портвейн тоже разный бывает... - проворчал Димыч. - Вот это как раз он и есть...
   Подполковник ошеломленно поглядел на этикетку, потрясенно прошептал:
  -- Точно, портвейн... А стоит больше виски "Гордон"...
  -- Ты этого "Гордона" мне до гроба поминать будешь?
  -- Конечно. Мог бы и подешевле убедить меня, что наша водка лучше любой виски...
   Димыч отобрал у него бутылку, легко пропихнул пробку внутрь указательным пальцем.
  -- Супермен, бля... - бросил саркастически подполковник.
  -- Не то, что некоторые... - и Димыч принялся наливать вино девушкам.
   Подполковник тем временем разливал водку. Пластмассовых стаканчиков хватало на всех.
  -- Димыч поднял свой стаканчик, сказал:
  -- Ну, за знакомство. Это вот Люся, - он кивнул на полненькую блондинку, весьма похоже, что естественную, очень уж она была мягкая и нежная, - вот это Галя, - он намекающе прикоснулся своим стаканом к ее. Галей оказалась высокая, стройная шатенка, которая сразу приглянулась Павлу. Ну что ж, не судьба... - А вот это Оксана...
   Оксаной оказалась та самая длинноногая брюнетка, которая трепалась с подполковником у машины, когда они только подъехали.
   Павел улыбнулся ей, сказал, прикоснувшись стаканом к ее стакану:
  -- За знакомство... - выпив водку, он принялся закусывать.
   Начал скромненько, с селедки, потом перешел на деликатесы. Под вторую, намазал икрой огромный ломоть хлеба, проговорил:
  -- Представляете, никогда не закусывал водку икрой...
   Приготовляя себе такой же ломоть, Димыч очень серьезно проговорил:
  -- Представляешь, мы тоже впервые будем закусывать водку икрой...
   Разлили по второй, выпили, закусили. Постепенно разогревались. Разговор поддерживали пока только подполковник с Димычем. Димыч травил анекдоты, а подполковник рассказывал истории из ментовской жизни, похожие на анекдоты. А может, и анекдоты, только действовали в них исключительно менты. Потом заплыли. Девчонки немножко пожеманились, но все же раскрутили полотенца и голенькими попрыгали в бассейн. Люся и правда, оказалась естественной блондинкой. Наплававшись, разлили еще по одной, закусили. Потом подполковник с майором утащили своих пленниц куда-то в душевые, а может, и дальше. Оксана поглядела на Павла беспросветно черными глазами, спросила:
  -- А ты, правда, ученый?
  -- Был когда-то...
  -- И людей убивал?
  -- Конечно. Они ж первыми меня хотели убить...
  -- Да я ничего... Просто, как себя потом чувствуешь?..
  -- Я, понимаешь, ничего особенного не чувствовал... Может, потому, что кровь из меня хлестала струей...
   Она вдруг сказала:
  -- Ну, ты так и будешь сидеть? Или тебе и самый важный орган отстрелили?..
  -- Нет, не отстрелили... - он поднялся, подошел к ней, подхватил на руки и вдруг прыгнул в бассейн.
   На мелком месте было по пояс, и он принялся вальсировать с ней на руках. Оксана прикрыла глаза, закинула ему руки за шею, он осторожно поцеловал ее. Она тихо сказал:
  -- Люблю нормальных мужиков, а не крутых богачей. Те трахают так, будто паровоз вагоны везет, самому бы поскорее довезти, и получить удовольствие...
   Она опустила руку, зашарила внизу, попыталась стянуть с него плавки. Он помог ей. Она с готовностью опустилась вниз, обхватила его ногами, шепнула:
  -- Никогда не трахалась в воде, только в кино видела...
   Павел пристроил Оксану к бортику и вдумчиво принялся за дело. Она несколько раз и стонала, и даже кричала, а он после всех излишеств и приключений последних дней, никак не мог кончить. Скрипнула дверь душевой, оттуда появились Димыч с Галей. Димыч было, попятился, потом махнул рукой, проговорил:
  -- Продолжайте, продолжайте... Мы не смотрим...
   Галя тоненьким голоском спросила:
  -- Ксаночка, а чего вы там делаете?
   Оксана прерывающимся голосом, зло бросила:
  -- Не видишь, купаемся...
  -- А чего так близко друг к другу?
  -- А у нас синхронное плаванье...
   Димыч решительно развернул ее спиной к бассейну, налил в стакан чего-то. Павел постарался сосредоточиться на одном, и, наконец, разрядился. Оксана протяжно застонала. Павел нашарил в полумраке свои плавки на бортике, натянул. Несмотря на выпитую водку, чувствовал жуткую неловкость. Но только подсел к импровизированному столу, Димыч налил ему водки, налил себе. Галя завистливо проговорила, при виде подходящей и на ходу обворачивающейся полотенцем, Оксаны:
  -- Везет же некоторым... А тут за десять минут управились...
   Димыч ухмыльнулся, обронил:
  -- Зато два раза по десять... Главное - качество, а не продолжительность... Давай, Паша...
   Когда закусывали, Димыч вдруг спросил:
  -- Ты кого-то боишься, Паша?
  -- С чего ты взял?..
  -- В три часа ночи, полностью одет и нож на поясе... Витька обычно безмятежно дрыхнет, конечно, когда мы ему не мешаем... И к нашему оружию ты проявил слишком уж пристальное внимание...
   Павел пожал плечами:
  -- Вообще-то, я уже не боюсь, пообвык как-то...
   Поскольку он уже все это рассказывал в милиции, ничего плохого не случится, если и новым друзьям расскажет. И он рассказал Димычу все, что с ним происходило в последнее время. Примерно на середине рассказа явился подполковник, было, заорал что-то от входа, но Димыч на него шикнул и он притих. Присел на бортик, пристроил симпатичную Люсю к себе на колени, налил ей вина, себе - водки.
   Когда Павел закончил, Димыч протянул:
  -- Да-а... Ну и положенице...
  -- Самое паршивое, что я действительно нигде ничего особенного не видел, и ни в одном особенном месте не бывал...
  -- Ну, положим, темные дела обделываются вовсе даже в самых обычных местах... Это ты ничего не видел, а тебя кто-то очень даже хорошо видел, и думает, что ты много чего знаешь... Есть один способ вычислить... Давай попробуем методом исключения.
  -- Давай... Чего еще делать? Не языка же брать?..
  -- А что, неплохая мысль... Но это на тот случай, если метод исключения ничего не даст. Говоришь, три недели назад началось?
  -- Ну, может, следить начали дней на пять раньше. Я почувствовал слежку...
  -- Перво-наперво, что на ум приходит, это твое давнее дело, связанное с алмазами. Ты тогда ничего не натемнил с алмазами-то, все рассказал?
  -- Если чего и натемнил, то исключительно из-за амнезии. Я рассказал все, что помнил, да и сейчас помню только то, что рассказал.
  -- Вполне возможно, что где-то в тайге имеется тайный прииск, и хозяин его думает, будто ты что-то знаешь.
  -- Я над этим уже думал. Если бы те ребята были курьерами, они бы тащили целый мешок алмазов, а то их было всего шесть, и те в воротник бушлата зашиты.
  -- И то верно... А тот, четвертый, не мог передумать?..
  -- Не мог. Понимаешь, я его оглушил и повязал. Троих-то я сразу положил, а этого зачем-то повязал. Сижу, кровью истекаю, вот-вот сознание потеряю, умом понимаю, что кончать надо и этого, а не могу. Аж палец на курке судорогой свело. Так и оставил его связанного, поковылял прочь. Через овраг по поваленному дереву перебираться стал, оступился и вниз грохнулся, да головой о корягу приложился. Так бы там и остался, но этот мужик вслед за мной пошел. Я не думаю, что вдогонку. Просто, это была единственная тропа к жилью. Он меня полсотни километров на себе волок...
  -- М-да... Видать, правильный мужик нечаянно в компанию бандюг затесался... Ладно, оставим дела давно минувших дней... Начнем, пожалуй. Ограбление обменного пункта на Карла Маркса?
  -- И близко не был к этому ограблению, даже не слыхал.
  -- Убийство и ограбление бизнесмена в собственной квартире по Красному Проспекту?
  -- Тоже самое, даже не слыхал...
  -- Перестрелка на Центральном рынке?
  -- Только слышал краем уха, но и близко меня там не было.
   Вдруг встрял подполковник:
  -- Труп в "жигуленке" возле военной базы? - Гена кивнул Димычу. - Ваш отдел мог и не знать, наши ребята выезжали. Военные потребовали, чтобы поменьше шуму было, их контрразведка этим делом занимается...
   Павла вдруг, будто током ударило:
  -- Какого числа это было?
   Димыч опередил подполковника:
  -- Как раз двадцать седьмого августа...
  -- А ты откуда знаешь? - изумился подполковник.
  -- А мне по должности положено все знать.
  -- Точно!.. - Павел аж подскочил. - Как раз в этот день я туда за грибами ездил! - но тут же он жалобно протянул: - Но я же ничего не видел...
   Димыч покачал головой:
  -- Дело дохлое... Никаких следов, никаких левых отпечатков. Идеальный жмурик с ножевым ранением, и с документами на какого-то, то ли Кразмагомаева, то ли Зилмагомаева...
  -- Газмагомаева... - проворчал Павел.
  -- Чего?..
  -- Газмагомаев - одна из самых распространенных чеченских фамилий...
  -- Ну, значит, дело еще дохлее, чем я думал... Военные определенно что-то знают, но ни следов, ни улик, так что молчать будут железно, ни на чем не расколешь... Паша, ну что-нибудь ты ведь видел?
  -- Видел... Три машины на дороге стояло, один - военный "уазик". За стеклом одной из машин мелькнул полковничий погон.
  -- Номера?..
  -- Да какие номера?!. У меня всегда память на цифры плохой была, а тут, чего бы мне взбрело в голову номера запоминать?.. Да, еще меня "Камаз" обогнал, со здоровенной фурой. Я еще удивился, чего это он в лес свернул? Я еще внимание обратил, что дорога сухая, а у него номера грязью заляпаны...
  -- Ну вот, это уже кое-что... Хотя, все равно мало. Ты подойди завтра, или послезавтра в горотдел, я пока узнаю, кто этим делом занимается...
  -- Никто не занимается, - опять встрял подполковник. - Эта территория считается территорией военной базы, так что они нас туда даже не подпускают... Ведомства сцепились. Военная прокуратура пока дело не отдает, ну а наша не шибко требует. Кому охота заведомый висяк взваливать на хилые плечи?
   Майор присвистнул:
  -- Ну и дела-а... Угораздило же тебя, Паша, вписаться... Какое-то темное дельце там проворачивалось, а ты засветился поблизости. Но, насколько мне известно, с базы, из складов, ничего не пропало. Нынче военные могут что угодно толкнуть по сходной цене. А полковник, начальник базы, в нашей глуши царь и бог...
   Павел проговорил:
  -- Похоже, я все же потерся боком о роковую тайну, и сам не заметил. Но вот почему ко мне сюда приходила братва?
  -- Точно, братва?
  -- Типичные братки! Я этих морд насмотрелся...
  -- Тогда не знаю! Вообще, загадка... Но пока нам дело не отдадут, мы и соваться не имеем права. А ты Витьке рассказал?
  -- Рассказал...
  -- То-то, когда мы подъезжали, я в аллее ПМГ капитана Смертина засек. Смертин этот кореш Витькин, еще по школе милиции. Только, мало поможет это. Надо первому удар нанести, или выманить их на себя. Иначе, рано или поздно они тебя все равно подловят.
  -- Думал я над этим, но ведь сначала надо главного найти; кто заказал музыку, кто дирижирует? Что толку шестерок мочить?
  -- Правильно думаешь, как настоящий опер! - похвалил Димыч. - Ладно, парни и дамы, в темпе допиваем, в темпе доедаем. Сейчас спортсмены придут, не будем смущать порнографией подрастающее поколение.
   В темпе допили, доели, прибрались, сполоснулись под душем. Когда шли к двери, Павла основательно покачивало, а у ментов ни в одном глазу. Подполковник спросил:
  -- Кто за руль сядет?
  -- Садись уж ты. А то я в цивильном, какой-нибудь ретивый сержант тормознет, еще оштрафует...
   Оксана вдруг сунулась к Павлу, легонько поцеловала, шепнула:
  -- Запомни телефон... - и скороговоркой продиктовала номер. - Захочешь, позвони... - и она упорхнула вслед за компанией.
   Павел усмехнулся. Чудно как-то, непривычно. С самой юности у него почему-то любовь с надрывом. Вспомнить хотя бы одноклассницу из Урмана, Нину Князеву, его первую любовь, до сих пор незаживающая рана. Не хуже Люськи его несколько раз бросала, потом возвращалась, а бросала так, что мордой об асфальт приятнее... А с Оксаной все получилось и не так, как с Ольгой, и уж тем более, не так, как с Ритой и Люськой, легко как-то... Да что тут голову ломать! Она знала, чего хотела; немножко ласки, немножко удовольствия. Наверное, про таких женщин мужики говорят с неподдельной теплотой в голосе - безотказная... А Люська удовольствие получает, лишь когда из кого-нибудь нервы мотает. Господи ты, боже мой! Как ему только раньше в голову не приходило?! Да если бы Люськин психический сдвиг, да какому-нибудь мужику - готовый Чикатило!
   Когда пришли спортсмены, Павел не выдержал, пошел в спортзал, лег на кипу матов и отключился. Проснулся, уже было светло. Над ним стоял Бережков, и, видимо, собирался будить.
  -- А я думал, сегодня Витька дежурит... - Проговорил Бережков. - Чего дрыхнешь? Гости, что ли, всю ночь спать не давали?..
   Павел ничего не сказал, поднялся и пошел в машинное отделение. Механик был уже там. Увидев Павла, спросил:
  -- Что, калымишь по ночам?
  -- Какое там... Домой сварил, жена одна ночевать боится, когда я на дежурстве...
  -- А, да... Времена нынче крутые... Я на втором этаже живу, и то подумываю, надо бы лоджию зарешетить...
  -- Давай, зарешети... Я тебе решетки сварю.
  -- Решетки-то и я смогу... Это ж не трубы под давление...
   Павел вышел из бассейна, обошел здание. Дверь гаража была открыта, шофер уже пришел. Павел вошел в гараж, обошел кругом небольшой автобус, принадлежавший бассейну, но шофера не обнаружил. Тогда заглянул в автобус. Шофер лежал на переднем сиденье. Приоткрыв один глаз, он проворчал недовольно:
  -- Дай поспать маленько...
  -- Хватит спать, работать пора!
  -- Пашка! Ну, тебе-то какого х... от меня нужно?
  -- Решетки надо домой увезти, а то жена меня на дежурство не пустит.
  -- А рассчитываться чем будешь, натурой?
  -- Зарплату получу, и сразу же рассчитаемся.
   Он сел на сидении, потер лицо ладонями:
  -- Ладно, черт с тобой... Иди пока на улицу вытаскивай.
   Разгрузив решетки возле своего дома, Павел еще раз клятвенно заверил шофера, что с зарплаты непременно с ним рассчитается, и принялся таскать решетки в прихожую. Он, было, собрался тут же взяться за установку, но силы иссякли. Притащив последнюю решетку, он пошел в спальню, и растянулся на постели. Кровать под ним приятно покачивалась, и он незаметно отплыл в крепчайший сон.
   Когда проснулся в четыре часа, Ольга уже была дома, возилась на кухне. Павел сумрачно поглядел на часы, проговорил:
  -- Я опять на дежурство иду...
   Она кивнул, сказала спокойно:
  -- Я знаю, ты же говорил... А решетки когда устанавливать будешь?
  -- Завтра... Черт, с этими козлами нервное истощение недолго получить. Всю ночь не спал... Да, Оля, ты ведь заведомо интеллектуальнее меня, ты сама говорила... Погляди, что тут написано? - и он протянул ей баллончик.
   Она вгляделась, пожала плечами:
  -- Похоже на иврит, но перевести я, естественно, не могу. Да и не знаю никого, кто ивритом владеет. Кто владел, давно уже уехали...
  -- Понятно. Возьми, отличная штука. Только я не знаю, можно ли в помещении без противогаза применять? С ног сшибает молниеносно.
   Ольга повертела баллончик, спросила с любопытством:
  -- Где взял?
  -- Трофейный, - гордо выговорил Павел.
  -- Все-таки подрался... - она осуждающе покачала головой.
  -- А ты представь, как бы со стороны выглядело: здоровенный, пожилой дядя улепетывает от четверки хилых пацанов?
  -- Ах, их еще и четверо было!..
  -- Ну, чего ты испугалась? Не убил я никого из них, хоть и следовало...
  -- Паша, я была в милиции... Знаешь, и правда, сказали, что когда убьют, тогда и приходите. Пацан молодой, морда наглая... Звездочек на погонах много, маленьких...
  -- Сколько звездочек? - спросил Павел деловито.
  -- Ольга наморщила лоб, прикрыла глаза:
  -- Пять... Нет, четыре! Две вдоль, и две поперек...
  -- Капита-ан... Капитаны, они самые наглые в милиции, - проговорил Павел серьезно. - Наглее только сержанты бывают.
   Чтобы сбить с толку мочил, Павел применил весь комплекс приемов матерого подпольщика: прошел оба ложных маршрута, прошел через все сквозные подъезды, какие на пути попались, три раза из автобуса в автобус пересаживался. Наконец прокрался в бассейн. Тут же запер служебный вход и пошел в спортзал. Тренажеры уже были собраны, и Павел вволю потренировался. Подумал, что неплохо все склеивается, можно будет не ходить в "качалку", коли на работе такая роскошь... Потом принял душ, а поскольку народ должен был купаться аж до одиннадцати часов, сказал вахтерше, что пошел хлорировать, и чтобы она, когда пойдет домой, спустилась в машинное отделение и постучала железякой по любой трубе, что он и железяку для нее приготовил, на парапете лежит.
   Собрав все тряпье, Павел постелил его под ванной и лег, попытался уснуть, но сон не шел, видимо отлично и днем выспался. Тогда вылез из-под ванны, пошарил по машинному отделению. Вскоре нашел, что искал; жестяную детскую ванну, в которой тренеры замешивали цемент, когда делали косметический ремонт ванны бассейна. Потом Павел сходил в фойе, в углу под лестницей нашел швабру, вернулся в машинное отделение. Ванну, в весьма неустойчивом равновесии, он пристроил на парапет напротив дверей склада, швабру одним концом упер в ванну, другим - в дверь склада. Тревожная сигнализация, что надо!
   До одиннадцати осталось еще прорва времени, и он поднялся в фойе.
  -- Прохлорировал? - спросила баба Вера.
  -- Прохлорировал, - безмятежно ответил Павел, сел на лавочку, прислонился спиной к теплой батарее и задумался.
   Интересно, менты свяжут убийство возле базы, со всем тем непонятным, что вокруг Павла творится? Как нынче говорят: а это им надо? Единственное, чем они могут заинтересоваться, это ловлей на живца, чтобы поглядеть, кто клюнет. Но тут возникает вопрос: а мне это надо? Ведь крупная рыба частенько живца проглатывает, а сама с крючка срывается.
   Павлу опять до боли захотелось в Сыпчугур. Он заметил, всегда, когда опасность приближается, ему тут же зверски хочется в Сыпчугур...
   Тонкое удилище. Леска с одним крючком, без грузила и поплавка. А наживка сама вокруг летает, кругами, то и дело садится на голые плечи и бока, знай, хлопай. Убитого слепня тут же на крючок. Скачет, прыгает он на мелкой ряби прозрачной воды Сыпчугурки. И вдруг, будто взрыв! Вылетает из воды сильная, быстрая рыбина... Удилище гнется дугой, рыбина мечется от одного берега к другому... А у рыбака аж поджилки трясутся от нервной встряски. Хариус. Сибирская форель... Сколько их переловил Павел в водах Сыпчугурки! В Оленгуе они почему-то не попадались... А вот самому ему в роли мухи на крючке, ну никак не хочется побывать! Какую бы муху найти, чтобы неведомый босс братков вынырнул из омута?
   Тут он подумал, что посетители могут прийти пораньше, и затаиться под ванной, пока он тут прохлаждается. Он спустился в машинное отделение, проверил свою систему сигнализации. Все в порядке. Подошел к столу, достал из сумки свою рукопись, вытащил из нее свернутый пополам листок бумаги со "схемой происшествия". Достал авторучку, задумался. Итак, военные... Какое темное дельце могут провернуть военные на базе со складами под крышу забитыми списанным оружием, да и новым тоже? Правильно, торгануть оружием. Павел написал посередине листа - "оружие". "Военных" и "оружие" соединил тонкой линией. Потом все остальные происшествия соединил с "Коляном". Снова задумался. "Военные" и "Колян" никак не соединялись. Выяснить бы, каким образом военные с базы могут торгануть оружием? Вряд ли из-за десятка старых автоматов там будет замешиваться полковник. Скорее всего, очень крупное дело. Однако ж, будь начальник этой базы хоть царь и бог, но и ему не под силу стырить достаточно большую партию стволов. Слишком много окажется замешано нижних чинов. А впрочем, нижние чины могут использоваться и в темную. Приказ - и баста! Все равно сомнительно...
   Ну, хорошо, в двух эпизодах был замешан "Камаз" с фурой, и оба раза у него были заляпаны грязью номера до полного непрочтения. Интересно, сколько в "Камаз" может вместиться АК - 47? Не меньше двух - трех тысяч. Это получается... Какие там цены на черном рынке? Да черт их знает! Ну, тысяч на триста?.. За такие деньги ни один генерал даже не почешется. А полковник?.. Полковник может и подсуетиться. Особенно если он всю службу прозябал в глуши и буквально завтра ему на мизерную пенсию без всяких перспектив. А жизнь еще не кончилась, еще нет и пятидесяти, и жена еще не старая... А может, уже и молодая... Да и в такую фуру может гораздо больше пяти тысяч стволов влезть, если в ящики их набивать россыпью, навалом. Шибко уж здоровая фура...
  -- Ну что ж, логично... - проговорил Павел.
   Теперь, кто такой "Колян"? Покупатель? Весьма сомнительно. Тот, кто связан с торговлей оружием, должен иметь команду профессионалов. Исключительно в целях соблюдения техники безопасности, чтобы остаться в живых.
   Короче говоря, "схема происшествия" есть, но по-прежнему ничего не понятно. Павел сложил лист пополам, вложил его в рукопись, рукопись спрятал в сумку, поглядел на часы. Господи, как медленно время тащится... Как ни крути, а сыграть в "голос" по - курайски все же придется. Хорошо хоть, наконец, все определилось, так сказать, локализовались координаты угрозы... Но он тут же одернул себя; ничего еще не определилось, и не локализовалось! Это всего лишь одно из предположений. Вполне возможно, что военные и братки "Коляна" совершенно случайно пересеклись вблизи Павла. Может, братки как раз и ловят его за прошлый "бизнес"?
   Их "фирма" могла существовать лишь тогда, когда директора книжных магазинов сидели среди пустых полок, и чего-то ждали. Но потом ждать они перестали и воспользовались своими площадями. Оптовых книготорговых фирм возникло ведь сразу очень много, книжные магазины сразу за товар не платили, вот и накрутили себе довольно быстро оборотные капиталы. К тому же, многие заключили напрямую договора с московскими оптовыми фирмами и издательствами. Так что вскоре с реализацией товара стали возникать проблемы. Реализация шла все медленнее и медленнее, а издательства уже сами не торговали, появились посредники с деньгами. Они то и брали товар в издательствах оптом, накручивали свою цену, а уж со своими должниками потом разговаривали весьма жестко. Павел, было, предложил на некоторое время отказаться от зарплаты, и поднакопить оборотные средства, но этим предложением лишь окончательно испортил отношения с "деловыми партнерами". Все страстно желали получать зарплату, да побольше, побольше! Так что, весь "навар" только на зарплату и уходил.
   Однако, идея, что-нибудь издать, все же завладела умами. Как-то сидели в "офисе" и Григорий первым завел разговор:
  -- А что, господа, может, и правда, что-нибудь издадим? Если даже оптом скинем тираж, и то навар будет больше ста процентов. Я в типографии интересовался.
   Сашка, по своему обыкновению, мотаясь по комнате и нервно затягиваясь сигаретой, воскликнул:
  -- Кого? Кого издать?!
  -- А хотя бы детектив. Кого-нибудь из известных авторов. Чейза или Гарднера... Да мало ли кого?!
   Алексей по своему обыкновению молчал, и что-то черкал на бумаге.
   Павел проговорил:
  -- Ребята, ну зачем издавать какого-нибудь известного? Если московские и питерские издательства гонят их сюда вагонами... По Сибири полно живет хороших писателей. И фантасты есть, и детективщики... Я могу хоть завтра написать им письма... Издавать не стотысячными тиражами, а максимум - десяти. Те же сто процентов прибыли, зато быстрее можно распродать.
   Григорий спросил с подначкой:
  -- Может, ты еще предложишь и свое что-нибудь издать?..
  -- А почему бы и нет?! - с вызовом спросил Павел. - Вы же читали мои рукописи...
   Слава примирительно заговорил:
  -- Паша, ну, понятное дело; лично я считаю, что фантастику и авнтюрно-приключенческие вещи ты пишешь на вполне среднемировом уровне. Но ты сам посуди, тебя же раскручивать надо, рекламировать. Кто купит какого-то Лоскутова, если рядом будет лежать Пратер?
  -- Слава, - терпеливо заговорил Павел, - ты же книгами торгуешь, сам видишь, что постоянно появляются новые имена, и нигде, никакой рекламы на них. Ни по телевизору, ни в газетах, нигде! Я уверен, и моя книга прекрасно разойдется и принесет прибыль...
  -- Да почему ты так уверен?! - Вскричал Сашка. - Кому интересен провинциальный литератор?.. Нет, риск большой. Я не хочу рисковать своими деньгами. Ты своими рискуй сколько хочешь...
   Павел поглядел по сторонам, все смотрели на него с нескрываемой враждебностью. Даже те работники "фирмы", которые к литературе не имели ни малейшего отношения. Всем хотелось получать зарплату, и никто не верил, что книгу Павла народ будет покупать с удовольствием. Поистине, нет пророка в своем отечестве.
   Павел повернулся к Алексею:
  -- Алексей, да точно говорю, надо сибирских писателей издавать... Западные скоро кончатся, да и народ ими наестся, своих захочется...
   Тот резко махнул рукой, проговорил:
  -- Я тоже считаю, что ни ты, ни твои друзья сибирские никому не интересны. А западные писатели никогда не кончатся...
   Павел замер с открытым ртом. Вот это старый друг называется...
   После этого разговора на Павла начал косо поглядывать даже добряк Слава, а издавать решили романы Пратера, как наиболее крутые. Для начала стотысячным тиражом. Гафт согласился выступить гарантом на получение кредита. Алексей с Сашкой пошли в банк. И самое удивительное, кредит банк выдал, но только на три месяца. В тот же день все кредитные деньги были вложены в покупку вагона бумаги - пятьдесят тонн. Именно столько ее требовалось на стотысячный тираж.
   Павел никак не мог прийти в себя от изумления: издать его книгу десятитысячным тиражом - гигантский риск, а брать кредит на три месяца и издавать книгу стотысячным тиражом - дело надежное? Подобной беспросветной глупости Павел просто не мог ожидать от своих бывших друзей, а ныне деловых партнеров.
   Алексей с Сашкой пошли в типографию, насчет печатания тиража. Павел бы на их месте сначала с типографией договорился, а потом брал кредит. Но его никто не слушал. Потом Алексей образно рассказал, что происходило в типографии. Иногда, особенно в экстремальных ситуациях, у него проявлялись недюжинные способности к художественному слову. Как и следовало ожидать, директор типографии пришел в восторг от такого заказа. И пригласив своего юриста для составления договора, весело воскликнул:
  -- Всего за два года мы отпечатаем вам тираж!..
   Сашака вытаращил глаза и изумленно спросил:
  -- Как, за два года?! У нас кредит всего на три месяца...
   Директор равнодушно пожал плечами:
  -- Ничем не могу помочь... У меня заказы расписаны на два года.
   Когда Павел пришел в "офис", там уже густой пеленой висело уныние. Он сел в продавленное кресло, обвел взглядом компанию, и ни о чем не стал спрашивать, все и так было ясно.
   Алексей вдруг сказал:
  -- И как же нам сразу в голову не пришло?! Он же намекал, что хочет получить на лапу!
  -- А ты хоть раз давал таким большим начальникам на лапу? - ядовито осведомился Сашка.
  -- Нет, не давал, но все бывает в первый раз.
  -- А где деньги взять? Мы же все в бумагу вбухали...
   Павел подпустил шпильку:
  -- Скинуться...
   На него все поглядели, как на досадную помеху, один Григорий проворчал:
  -- Это не серьезно...
   По лицу Алексея было не понять, серьезно он отнесся к предложению Павла, или нет.
   Сашка вдруг подскочил, забегал по комнате, бормоча:
  -- Надо срочно продавать бумагу... Срочно... Быстро закупить книг, может, удастся обернуть кредит... И навар получим, и с банком рассчитаемся... Все равно мы не успеем продать стотысячный тираж за три месяца...
   Последующие недели превратились в сущий кошмар. Во-первых, в городе никому не нужно было столько бумаги, а во-вторых, появление на городском рынке такой большой партии и неприкрытое желание продавцов поскорее скинуть товар, резко понизили розничную цену. К тому же, сами продавцы создали стойкое ощущение у потенциальных покупателей, что появившаяся в городе партия бумаги, раз в десять больше. А что прикажете думать умному бизнесмену, если тебе раз пять на дню либо позвонят, либо придут с предложением купить тонн десять-двадцать бумаги? Так что, если удавалось накинуть пять процентов, это считалось большой удачей.
   Со склада бумагу развозили покупателям на "Газике" Николая. Грузить приходилось в основном Павлу. Опять он работал задаром. Тем, кто находил покупателя, причиталось пять процентов, а Павлу не причиталось ничего. Потому как, наломавшись на погрузке, он уже не мог бегать по городу в поисках покупателей, а до ближайшего телефона-автомата от его дома было не ближе, чем до "офиса". На его здоровье все сильнее и сильнее сказывались постоянный стресс и тяжелая работа без выходных.
   Как-то он обратился к Алексею:
  -- Послушайте, оставьте мне хотя бы три тонны бумаги. Я издам свою книгу, а потом со всеми расплачусь. В типографии мне сказали, что напечатают без предоплаты, подождут, пока я не реализую часть тиража. Мы же вполне укладываемся в сроки погашения кредита. Последние несколько тонн бумаги были уже проданы с двадцатипроцентной наценкой... Видишь, и цены на бумагу немножко поднялись.
   Алексей жестко выговорил:
  -- Если твою книгу не будут покупать, ты сам заплатишь типографии за тираж, и за бумагу тоже заплатишь "фирме", а с тиражом можешь делать все, что тебе заблагорассудится, хоть вместо туалетной бумаги использовать...
  -- Ладно, будь по-твоему... - Павел внимательно поглядел на Алексея, ему показалось, что сентенция насчет сортира выскочила у него непроизвольно, будто разрядилось давно копившееся.
   За последнее время Алексей стал другим человеком, и напрочь исчезли всякие проявления дружеских чувств к Павлу. Отношение его к Павлу так похолодало, что уже исчезли куда-то десятилетия дружбы.
  -- Ты вот что, - продолжал Алексей, - ты когда-то предлагал взять кредит... Вот и возьми. Вложишь в закупку книг, возьмешь книгами, накрутишь сто процентов, а потом деньги вложишь в железные двери. А это десятикратный навар. Вот и будешь свои книги потом издавать за свой счет, хоть каждый месяц по две...
   Павел в тот же день зашел в сбербанк. Оказалось, можно без проблем взять ссуду на неотложные нужды сроком аж на три года. За два дня он подготовил нужные документы, нашел двух поручителей: Ольгу и племянника. Получив деньги, Павел в тот же день вручил их Витьке Рыбкину, отъезжавшему в Москву за очередной партией книг. Когда книги были привезены, Павел забрал со склада их ровно на вложенную сумму по оптовой цене. Сашку это почему-то страшно возмутило, он потребовал, чтобы Павел заплатил за книги наценку, с которой их сдавали в магазины. Короче говоря, на свой кредит Павел почти ничего не зарабатывал. Неожиданно за него вступился Алексей. Очень спокойно растолковал Сашке, что это известная практика бизнеса: на вложенные личные средства любой работник фирмы вправе получить товар по себестоимости, или по оптовым ценам. Остальные промолчали, но видно было, что они очень недовольны.
   Алексей пожал плечами:
  -- В чем дело, ребята? Возьмите ссуды, и тоже прокручивайте их...
   Только черт поймет души новоявленных доморощенных бизнесменов!
   Через две недели Павел получил свои деньги с реализации, но теперь их стало в два раза больше. Вот тут его и достал предпринимательский азарт. Еще и Алексей незамедлительно подкатился:
  -- Паша, а не пора ли и тебе что-нибудь вложить в нашу фирму?
   Павел пожал плечами:
  -- Вы же с Николаем ничего не вкладываете, и даже кредит не желаете брать...
  -- А грузовик? - быстро спросил Алексей. - Это разве не вклад?
  -- Но он же так и остался личной собственностью Николая?..
  -- Ну и то железо, которое ты закупишь, тоже останется твоей личной собственностью. Просто, твой капитал возрастет в десять раз, а с учетом инфляции, вообще раз в пятьдесят...
  -- Ну, и что ты предлагаешь?..
  -- Надо закупить листовую сталь для дверей. Гляди... - и он в два счета объяснил Павлу с помощь листа бумаги и авторучки, что прибыль будет и правда, десятикратной.
   На следующий день поехали за металлом. Денег Павла как раз хватило на три с половиной тонны листовой стали. Он прикинул, сколько получится дверей, сколько стоит одна дверь, и у него дух захватило от перспектив.
   Но изготовить и установить Павлу удалось лишь три двери. Он почувствовал неладное, когда они с Николаем тащили тяжеленную, килограммов сто весом, дверь на пятый этаж. Да, видимо, наконец, сказались и тяжелая работа, и стрессы последних лет.
   Последующие три месяца Павел работать не мог. Еле-еле добирался только до бассейна. Отдежурив, потом два дня приходил в себя, готовясь к очередному походу на дежурство. Придя в бассейн, он тут же укладывался на лежанку, устроенную за ванной, подальше от шума насоса. Между дежурствами отлеживался дома. Ольга ходила на цыпочках, вздыхала и каждый день просила, чтобы он, наконец, пошел в больницу. Павел отмалчивался. Да и что было делать? Если бы его положили в больницу, зарплата по больничному листу тут же уменьшилась бы вдвое. Тем более что ложиться в больницу не имело смысла, у него просто не было денег на лекарства. В больницах уже давно не лечили бесплатно. Вся зарплата у него уходила на погашение ссуды. Ольгиной зарплаты едва хватало на пропитание, и то лишь на самое необходимое: хлеб, сахар, постное масло.
   Когда, наконец, он смог более менее твердо держаться на ногах, и преодолевать один лестничный пролет всего лишь с двумя передышками, то сразу пошел в подвал. И Николай, и Алексей были там. Стопа стальных листов сильно уменьшилась.
  -- И куда это ты запропал? - спросил недовольным тоном Николай вместо приветствия.
  -- Болею я... - обронил Павел.
  -- И в чем выражается твоя болезнь? - ядовитым тоном осведомился Алексей.
  -- Ходить не могу... Слабость...
  -- У тебя какие-то мистические болезни... - еще более ядовитым тоном продолжал Алексей. - Вот Колька, когда пытался выиграть первенство города по культуризму, из-за своей всегдашней безалаберности пошел в приседаниях на предельный вес, плохо разогревшись, и вывихнул бедро. Потом ходить не мог... Это понятно. А у тебя вечно какие-то мифические болезни...
   Павел решил, что не стоит объяснять подробности насчет своих травм, слишком уж долго пришлось бы разъяснять.
   Он сказал:
  -- Мне деньги нужны. Кредит гасить, да и на лекарства не мешало бы...
  -- Всем нужны деньги... - ухмыльнулся Николай.
   Алексей по своему обыкновению подумал минуту, наконец, сказал:
  -- У тебя корешок кассового ордера с собой? Ну, когда ты за металл платил, тебе должны были выписать в бухгалтерии...
  -- Ну да, с собой... - сказал Павел, доставая портмоне из кармана.
  -- Давай сюда. Оприходуем металл, и ты получишь за него деньги.
   Павел отдал бумажку, Алексей добавил:
  -- Завтра зайди...
   Потом Павел отправился в "офис" "книжно-журнального издательского предприятия". Как обычно бывало в конце дня, там собралось большинство работников "фирмы".
   Сашка задал сакраментальный вопрос:
  -- Где пропадал?
  -- Болею я... - обронил Павел, усаживаясь в скрипучее кресло.
   Появление Павла лишь на минуту прервало разговор.
   Сашка, по своему обыкновению мотаясь по комнате, заговорил:
  -- Не дадут больше книг на реализацию. Не дадут... Надо попробовать снова кредит взять и быстро с ним обернуться.
   Вовка Макаров, появившийся в "фирме" сразу же, как только Сашка стал директором, сказал:
  -- Надо лотерейные билеты продавать...
  -- Каким образом?.. - Сашка остановился.
  -- Ну, разыгрывать, допустим, квартиру...
   Сашка бросил:
   Для этого ее надо сначала купить... - и снова заходил по комнате.
   Витька Рыбкин, тоже Сашкин приятель, проговорил:
  -- А почему Алексей стал редко бывать на фирме? Он же, вроде как, директор...
   В комнате повисло молчание.
   После долгой паузы заговорил Слава:
  -- А вы разве не знаете?
  -- Что мы должны знать? - недоуменно осведомился Сашка, останавливаясь посреди комнаты.
  -- Алексей с Сережей Ворониным и Степой Куликовым учредили собственную фирму. У Степы есть прекрасная идея, но он не хочет, чтобы в деле участвовало много людей.
  -- Ну и ну-у... - протянул Сашка. - Сепаратисты...
   Витька сказал:
  -- Крысы бегут с корабля... Вы поняли, господа? Как только у нас возникли финансовые проблемы, как тут же сбежал сам директор с одним из лучших работников фирмы.
   Степан Куликов редко появлялся в литобъединении, и, тем более, никогда, ничего из своих творений никому не показывал. Но почему-то за ним утвердилась слава весьма талантливого и неординарного человека. Впрочем, Илья Дергачев однажды очень серьезно сказал, что он обыкновенный сексот КГБ. Потому как, только провокатор мог в такие времена, которые настали с приходом к власти Андропова, а потом Черненко, при большом собрании народу в литобъединении, встать и во всю глотку читать Бродского. Будто Бродского никто из литобъединенцев не знал, а вот он, такой эрудированный, блеснул... Степан первым из окололитературного бомонда ударился в религию, да уверовал так истово, что ни о чем больше не мог говорить, кроме как о Боге, душе, спасении, покаянии, и так далее. И Павел просто представить себе не мог, какая такая идея его осенила, что за нее тут же ухватился Алексей. Неужто и правда, такая гениальная идея, что экономический эффект потрясет их много повидавший город?
   Слава продолжал:
  -- Они хотят издать какую-то вещь, которая им даст тройной навар. Они уже и насчет кредита договорились... Правда, тоже на три месяца, но Алексей считает, что успеют. Потому как он уже выяснил, сколько надо дать на лапу директору типографии.
   Павел проворчал:
  -- В областной типографии готовы печатать вообще без предоплаты...
  -- Там оборудование не то, и мощности не те, и качество не то...
   Макаров пожал плечами и философски изрек:
  -- В конце концов, это их личное дело. Если не удается заработать здесь, организовать собственное дело. А у меня тоже возникла идея: надо бланки печатать. Вы же видите, все больше и больше нужно бланков...
  -- Поздно спохватился. Всю бумагу уже продали... - проворчал Сашка.
   У Павла все внутри похолодело, он медленно, еще не веря, спросил:
  -- А те три тонны, что для моей книги оставляли?..
   Сашка резко остановился посреди комнаты, лицо его перекосилось, и он зло выговорил:
  -- А почему это я из своего кармана должен твою книгу оплачивать?!
   Видимо для наглядности, он запустил руку глубоко в карман, выдернул ее оттуда и сунул Павлу под нос раскрытую ладонь.
  -- Но я же обещал, что верну все деньги! Если уж на то пошло, я мог бы вернуть их с процентами, с учетом инфляции... Кто продал?!
  -- Ну, я продал!.. - злорадно ухмыльнулся Витька Рыбкин.
   Он почему-то с самого начала невзлюбил Павла, о чем тот долгое время не подозревал. Витька удивительно точно соответствовал своей фамилии: физиономия его была похожа на мордочку пескаря. Но того, которого описал Салтыков-Щедрин - премудрого пескаря. Правда, Павел того пескаря представлял не премудрым, а хитро мудрым. И именно на него был похож Витька. Как ему хотелось смазать по этой физиономии, ухмыляющейся с наглым превосходством. Однако этим уже ничего невозможно было исправить, отношения с бывшими друзьями окончательно испортились. Павел тяжело поднялся и вышел вон.
   Интересно, почему-то у кого-то полно друзей, а у кого-то - раз, два, и обчелся. Например, у Сашки друзей - полгорода. Может быть, Павел слишком много требует от своих друзей, не отдавая ничего взамен? Хотя, это разве много? Взять взаймы у родной "фирмы" три тонны бумаги с гарантией оплаты...
   Ну что ж, значит, так тому и быть; снова возвращаемся в машинное отделение плавательного бассейна, приработок кончился, ваять стальные двери и ворота здоровье не позволяет. Сиди и не рыпайся, делай то, что мало-мальски научился делать - писать занимательные повести. Возьми себе примером для подражания Мартина Идена, и копай, копай, копай... Он ведь тоже написал кучу романов, а когда уже и писать бросил, вдруг все его романы разом издали... Вот только Мартин Иден был силен и могуч, только стервозная бабенка его укатала, а Павлу еще месяца три четыре придется очень осторожно с помощью атлетической гимнастики восстанавливать подкосившееся здоровье. Впрочем, он не успел слишком сильно загнать себя, так что, обойдется без больницы, и самое большее, через пять месяцев все станет нормально; и сон наладится, и земля перестанет ускользать из-под ног, и кончатся эти жуткие приступы головной боли. Вообще-то, у него слишком много сходства с Мартином Иденом, и даже стервозная бабенка есть, которая запросто может укатать до смерти.
   На следующий день он пришел в свой подвал за деньгами. Он еще не знал, что это уже не его подвал. И Алексей, и Николай были на месте. Кроме них появились и новые лица. Павел несколько раз мельком видел их - товарищи Николая по институту физической культуры. Двое - боксеры, один, кажется, борец. Какого стиля, Павел не знал. Возможно, и сумо, уж очень был толст. Хотя, сумо в российском институте физкультуры преподаваться не может, так что, классический стиль, однозначно.
   Поздоровавшись, Павел выжидательно поглядел на Алексея:
  -- Ну, как там мои деньги?..
   Неожиданно вмешался Николай:
  -- Про какие это деньги ты все толкуешь? Мы тут корячились, а ты лежал в полнейшей расслабухе с какой-то мистической болезнью, а теперь приходишь, и какие-то деньги требуешь?!
  -- Я ведь прошу только свои деньги за металл, - рассудительно проговорил Павел. - Даже без процентов. Только те деньги, которые я заплатил за три с половиной тонны листового металла...
   Николай на полтона ниже проговорил:
  -- Мы купили старую кочегарку, теперь к ней нужно ангар пристроить. Так что деньги тебе мы отдать не можем.
   Павел медленно покачал головой, и все еще не осознавая, что происходит, попытался объяснить:
  -- Я действительно серьезно болен. Мне нужны деньги на лечение, да и кредит необходимо погашать. Работать я больше не могу, по крайней мере, в ближайшие полгода. Так что, отдайте мне хотя бы половину, я хоть кредит погашу, а остальное потом...
   Вдруг вмешался Алексей:
  -- А кто видел, что ты своими деньгами расплачивался за металл? Чем ты докажешь, что ты вообще за что-то платил?
   И тут до Павла дошло: его нагло, цинично и пошло обобрали собственные друзья! Для того чтобы оприходовать металл, тем более в частной фирме, совсем не нужен корешок кассового ордера, да и приходовать металл не обязательно, а даже лучше вообще не приходовать, деньги-то за двери предполагалось получать наличными.
   Павел тихо выговорил:
  -- К чему такие шутки, Алексей?
  -- А это не шутки...
  -- Алексей, но я же больше года работал задаром! Я хоть что-то заработал, как ты полагаешь?
  -- Деньги вложены в дело! - жестко выговорил Николай.
   И тут Павел вспомнил ту, давнюю историю с пацанами, которых набрал Николай для оборудования спортзала, а когда они выполнили самую грязную работу, он их тут же выгнал. Почему же он, Павел, столько лет считал, что у него особый статус? Вот и пришло время, с него взяли все, что можно было взять, а теперь вышибают пинками...
   Отстранив Николая, вперед вышел один из боксеров, сказал:
  -- Чего вы с ним разговоры разговариваете? Давайте я ему разок по еблу врежу и вынесу отсюда на пинках, - и он тут же ринулся на Павла мимо Николая.
   Тот даже не попытался его остановить. Будь Павел в силе, он бы не отказался хотя бы душу отвести, эти подлые морды побить. Тем более что с боксером-средневесом он бы справился, просто, силой бы поломал. И увольней-культуристов положил бы запросто, несмотря на их мышцы. Но предательская слабость ни за что не позволит справиться с пятью тренированными спортсменами, они просто массой задавят в этом тесном помещении, где нет простора для маневра. В какой-то момент Павла окатила жутью мысль, что из этого подвала живым ему уже не выбраться. Уж он-то хорошо знал, как быстро входят в раж подобные твари, как быстро чумеют от сопротивления и вида крови...
   Боксер, видимо, был уверен, что имеет дело с простым культуристом, куском мяса. А потому не придумал ничего затейливее, как только достать Павла примитивным левым прямым в челюсть. Павел слегка отклонился в сторону с линии атаки, поймал руку в захват, продернул его мимо себя и чуть развернувшись, дал ему переднюю подножку. Бедолага впоролся мордой прямо в кучу каких-то металлических обрезков. А Павел решил не испытывать больше судьбу, не пытаться достучаться до совести этих своих бывших друзей, и бросился к двери. На его пути оказался лишь Алексей. Он расставил руки, намереваясь схватить Павла, но тот ловко поднырнул под его руку и оказался в дверях. Позади слышался яростный мат и шаркающий топот ног, вся честная компания ринулась в погоню.
   Лестница качалась, сердце заходилось, захлебывалось кровью, свет мерк, в висках больно стучало, а шарканье ног настигало. Надо было как-то задержать погоню. Павел сделал вид, будто споткнулся, оперся руками о ступеньку, свернулся, как пружина, бросил взгляд назад из подмышки: за ним с перекошенной харей, иначе и не назовешь, пер милый друг Леша, вытянув перед собой мощные лапы, чтобы схватить и изломать. Торжество и злорадство с хари будто стряхнул каблук ботинка, пришедшийся Алексею точнехонько в подбородок. Не знал, не знал он энкаведистских штучек, когда жертва может мгновенно обернуться хищником. Он не получил нокаута, для этого Павел был слишком слаб, но в легком нокдауне отшатнулся назад, оступился на ступеньке и рухнул вниз, по пути собрав всех остальных. Клубок тел, прокатившись вниз по крутой лестнице, разбился о могучего борца, как девятый вал об утес, который, естественно из-за своей комплекции, слегка приотстал от авангарда.
   Павел, собрав остатки сил, и уже неизвестно каким волевым усилием удерживая ускользающее сознание, вывалился из наружной двери подъезда. Чуть не упал, потому что земля ушла из-под ног. Ему удалось сделать лишь два неверных шага от подъезда, держась за стену, когда оттуда повалила разъяренная компания.
   Павел пятился вдоль стены, слегка придерживаясь за нее рукой. Побитый боксер яростно матерился, отирая лицо рукой и стряхивая крупные капли крови с пальцев. Николай, как ни странно, сдерживал его, говоря в полголоса:
  -- Ну, хорошь... Хорошь... Жильцы же видят... Еще в милицию настучат... А нам же нельзя светиться...
   Алексей сдерживал остальных. Впрочем, те не шибко рьяно рвались атаковать Павла. Опытные бойцы, видимо почувствовали опасность в его поведении. Наверное, весь вид его говорил, что он отступал не трусливо, а как раненый волк, готовый в последнем усилии перегрызть глотку врагу и сдохнуть на его трупе. Боксер, наконец, унялся. Павел нащупал рукой угол дома, приостановился, сказал:
  -- Подавитесь моими деньгами. Ворованное еще никому не приносило счастья. А я то, идиот, полжизни вас друзьями считал.
   Он шагнул за угол и быстро пошел прочь, пошатываясь, изо всех сил стараясь удержать ускользающее сознание. Он еле-еле сумел добраться до скверика, и буквально рухнул на скамейку. Перед глазами колебалась серебристая пелена. Он закрыл глаза и принялся медленно, сосредоточенно дышать через нос. Минут через пятнадцать ему полегчало, но слабость была такая, что встать он не мог. Вся одежда была мокрой от холодного пота. Труднее всего было сжиться с мыслью, что он прожил полжизни, и у него нет, и никогда не было, друзей. Господи! Нет предела подлости советской интеллигенции, да и российской тоже. Как ни крути, но и Алексей, и Николай принадлежали к интеллигенции. У них обоих было высшее образование, по их рассказам у их отца тоже было высшее образование. Кто ж они, как не интеллигенция?
   Наверное, все же, это особая черта русской и советской интеллигенции, так сказать, сопутствующее необходимое условие ее вселенской скорби о маленьком, оскорбленном и униженном человечке. Лить слезы и распускать слюни над маленьким человечком, и над слезинкой ребенка, и в то же время быть невероятно подлым и жестоким по отношению к сильным и друг к другу. Как это в духе русской интеллигенции, хрястнуть старушку топором по черепу, а потом встать в гордую позу и причитать: - "Ах, как дурно я поступил. Ах, как нехорошо... Но если я считаю свой поступок дурным, если я раскаиваюсь, значит, я хороший, нравственный и благородный?.." Как это ни прискорбно, но почти все люди, когда-либо входившие, или входящие сейчас в число друзей и приятелей Павла, были интеллигентами, по крайней мере, имели высшее образование. Почти все его нынешнее окружение, так или иначе, совершило неблаговидные поступки, а кое-кто и сподличал, но даже не осознал этого. Многие, ощутив запах шальных денег, прямо потеряли человеческое лицо. Да, давно уже для русской интеллигенции пустыми звуками являются: честь, гордость, благородство. Да и была ли когда-нибудь, эта самая русская интеллигенция? Даже одно то, что великими писателями в России считаются Достоевский и Чехов, говорит о многом. Уже традиционно считается, если главный герой с надломом, вообще законченный псих, или малахольный чеховский интеллигентик, тогда литература считается великой и гениальной. Да только представить американца, читающего Достоевского и Чехова! Как он размышляет над тем, до чего же русские ненормальные и никчемные людишки, а он, американец, независимый, сильный, ему и море по колена...
   Гоголь наверняка написал второй том "Мертвых душ", но перечитал его и понял, что эту его книгу признают полнейшей неудачей. Потому как она должна была быть о хороших людях, положительных. А кому ж в России хочется читать о хороших людях? А главное, кто роман о хороших людях причислит к великим произведениям? Вот это преклонение перед "маленьким человечком", прямо-таки культ "маленького человечка", и привели к тому, что вся русская интеллигенция возжелала его облаготельствовать. Сначала принялась в царей бомбы швырять, губернаторов стрелять, а потом, когда пришли к власти большевики, вся дружно промолчала. Даже сто тысяч русских офицеров промолчали! Как же, большевики пришли облагодетельствовать "маленького человечка"! В белом движении участвовало от силы десятая часть русских офицеров. Остальные подались в Красную армию, или, самые честные из подлых, дернули за рубеж.
   Вот так, облагодетельствовали... Семьдесят лет жили, как обезьяны в клетке, а теперь живем, как пауки в банке... Только, в этой банке много-много маленьких паучков, и их хрумкают несколько больших-больших... Изредка большие друг на друга натыкаются, тогда побеждает сильнейший, но в драке они задавят сотни маленьких... Вот и Павел, случайно оказался под лапами двух пауков... Вот только бы знать, какой они величины? А то, смастерить лук, и... До сих пор, слегка потренировавшись, он мог бы вогнать стрелу в цель метров с трехсот. А потом лук в костер, и - ловите мух, орлы...
   Поглядев на часы, он выбрался из машинного отделения. Последние купальщики одевались в раздевалке. Он быстро сбегал наверх, погасил свет в душевых, в раздевалках, вернулся в фойе, погасил свет и тут. В машинном отделении оставил одно дежурное освещение, лампочку над столом, и затаился под ванной. На сей раз, посетители пришли пораньше.
  -- Учатся, графоманы, писать детективы... - проворчал Павел.
   Ему понравилась сентенция, и он даже подумал, где бы в его детективном романе она смотрелась лучше всего.
   Дверь склада медленно приоткрывалась. Медленно-медленно... И тут загремело. Дверь на мгновение замерла, но тут же распахнулась и из нее, как черти из шкатулки с секретом, выскочили три человека.

Глава 7

Игра в "голос"

  
  
  
  -- Добро пожаловать, - проговорил Павел и направился к телефону, который успел заблаговременно из тренерской перетащить под ванну. Подняв трубку, он набрал вызубренный им наизусть номер дежурной части центрального райотдела милиции, трубку взяли после второго гудка, Павел торопливо заговорил:
  -- Алло, милиция? Это из плавательного бассейна звонят... Сюда какие-то люди забрались, ходят, все крушат и ломают... Меня убить грозятся. Я в тренерской заперся, они дверь уже ломают... Скорее! Скорее приезжайте! Я через форточку... На улицу... - и бросил трубку.
   Прислушавшись, и ничего не услышав, он пробрался к переднему краю ванны, осторожно выглянул в машинное отделение. Вроде, никого... Молниеносным броском преодолел расстояние до служебного входа, бесшумно отодвинул засов и выскочил на улицу. Козлы, опять сглупили, не оставили подстраховки у двери... Перемахнув через забор, Павел оказался в сквере. Пробравшись в тени забора, выглянул из-за угла. На крыльце бассейна топтался верзила в кожанке и шустро вертел головой, пытаясь одновременно смотреть во все стороны. Павлу показалось, что где-то он его видел. Но вспомнить так и не смог, потому как ему помешали две милицейские машины, разом подкатившие с двух сторон. Топтавшийся на крыльце верзила заметался, кинулся в одну сторону, в другую. Выскочившие из машин милиционеры в бронежилетах и с автоматами моментально уложили его мордой в асфальт, малость попинали, видимо, за возмущенные крики. Двое кинулись к окнам тренерской, трое протопали во двор, один остался у калитки двора, остальные сгрудились на крыльце.
   Павел довольно ухмыльнулся, отцепил от ремня ножны с ножом, осторожно просунул в щель в самом низу забора. Как он помнил, тут издавна стоял старый насос, совершенно неподъемная штука. После чего он с беспечным видом вывернулся из-за угла и тут же попал под прицел автомата.
   Милиционер рявкнул:
  -- Кто такой?! Почему шляешься в неположенном месте?! - быстро, отработанными движениями охлопал его бока, спину, ноги, короче говоря, те места, где обычно прячут оружие.
  -- Я ночной слесарь, - спокойно проговорил Павел, предупредительно заложив руки за голову, потому как не хотелось ему получить прикладом по ребрам, тем более что двух у него уже не хватало. - Я вас как раз и вызвал...
  -- Ага... Ну, тогда давай, топай внутрь...
   Павел поднялся на крыльцо. Дверь была уже открыта, возле нее стоял один из милиционеров. Внутри все было в полном порядке; четверо лежали на полу в фойе, уткнув морды в кафель, над ними кругом стояли милиционеры, уставя в спины стволы автоматов.
   Старший лейтенант, видимо командир наряда, сидел развалясь на стуле вахтера, и неторопливо прикуривал сигарету. Увидев Павла, не проявил ни радости, ни особого любопытства, медленно выпустив дым, спросил:
  -- Кто такой?
  -- Ночной слесарь.
  -- Эти, что ли, вломились?
  -- Эти самые...
   Тут один из лежащих повернул голову, чуть не вывихнув шею, заорал:
  -- Пашка! Ты что, козел, делаешь?! Ты зачем милицию вызвал?! Ты ж в прошлый раз сам нас пригласил...
  -- Никого я не приглашал, а вас вообще не знаю...
  -- Пашка! Да ты чего гонишь-то?! - с неподдельным изумлением вскричал лежащий. - Неужели ты ничего не помнишь? Даже не помнишь, как Ленку три часа подряд трахал?..
   Лейтенант с интересом разглядывал Павла, медленно затягиваясь сигаретой.
  -- Товарищ старший лейтенант, - проговорил Павел, - я вообще никого в бассейн по ночам не пускаю, и этих людей впервые вижу. Дверь я им не открывал, они влезли через отдушину в стене склада. Там решетка вынимается...
  -- Во дает!.. - восторженно вскричал ночной гость. - Юрка правду говорил, что он от одного стопаря потом ничего не помнит... Юрка, это тренер... - информировал он старлея. - Прошлый раз мы с ним приходили. Всю ночь бухали... У Пашки же мозги ушибленные, Юрка говорил...
   Старший лейтенант задумчивым взглядом освидетельствовал шрам, пересекавший лоб Павла, спросил:
  -- Где это тебя так?
  -- В армии.
  -- Правда, что ли, мозговая травма?
  -- Да никакой травмы у меня не было! - зло выговорил Павел. - Вы хоть документы у них проверьте!
  -- Я сам знаю, что мне делать... А документов у них нет. Ладно, разберемся, - старлей вылез из-за стола, махнул рукой: - Тащите их по машинам. А ты, запри покрепче двери и окна и не спи. И не дай бог, если я узнаю, что ты, и правда, пил с этими парнями...
   Павел спросил:
  -- А капитан Смертин, где сегодня?
   Старлей внимательно оглядел Павла, медленно выговорил:
  -- Смертин сегодня отдыхает...
   Парней проворно заковали в наручники, вздернули на ноги, Павел торопливо спросил:
  -- Старшой, можно я им кое-что скажу?
  -- А чего ж?.. Говори...
   Павел подошел вплотную к тому, который показался ему вожаком, заговорил:
  -- Ты скажи своему погоняле, пусть сам придет. С шестерками я говорить не буду. Понял? Так и передай, слово в слово: за маленькую мзду, я забуду все, что видел, но если он будет продолжать, я сдам его полковнику со всеми потрохами. Пусть приходит, добазаримся...
   Старший лейтенант окинул Павла любопытным взглядом, сказал:
  -- Какие-то темные дела тут творятся... Ты что, предполагаешь, от кого эти бойцы приходили?
  -- Предполагаю... - хмуро бросил Павел.
  -- Да какие мы бойцы?!. - вполне натурально возмущенно завопил вожак. - Работяги мы простые, просто, искупаться приходили, побухать...
  -- Это с одной-то бутылкой, на такую компанию?.. - прищурился старлей.
   Проводив милиционеров, Павел запер парадный вход, спустился в машинное отделение, ни на секунду не ослабляя бдительности, милиционеры вполне могли кого-нибудь забыть либо под ванной, либо в каком-нибудь еще укромном уголке, вышел на улицу через служебный вход, пробрался к забору, нащупал в темноте насос, запустил под него руку. Ага, правильно угадал, нож на месте. Нацепив ножны на пояс, вернулся в помещение. Повесив на плечо сумку с противогазом, вышел в фойе. Задумчиво постоял у окна. Предстояла опять бессонная ночь. Но надо придумать какое-то другое место для захоронки. Под ванной не годится, уснуть запросто можно. В других местах слишком ненадежны пути отступления. И тут Павел вспомнил... Он пошарил в столе вахтера, в самом дальнем углу ящика нашел коробку с ключами. Ага, вот он, ключ от двери, ведущей на крышу бассейна. Вот уж финт, так финт; никому даже и в голову не придет искать его на крыше! А обзор - во все стороны.
   Надев куртку, он пошел по лестнице на самый верх, выше площадки, с которой дверь вела на галерею. Отпер замок, поднатужился, и отвалил тяжелую, обитую старыми матами дверь. На улице было в меру прохладно, над головой висело звездное небо. Он аккуратно запер за собой дверь, обошел крышу по периметру, чуть перегибаясь через парапет и заглядывая вниз. Обзор был великолепен, были видны все ведущие к бассейну аллеи. Павел пристроился на углу, чтобы видеть и служебный вход, и парадный, задумался. Паршивое положение. Если к нему прицепились бандиты, милиция ему не поможет ничем, наоборот, хуже сделает. Нет, разумеется, кое-кого сцапают, может даже посадят, но Павла-то и его семью уже никто не воскресит... Получается весьма веселенькое дельце, пока Павла не убили, их и привлекать не за что. Если бы там, на базе что откопали... Но Димыч ведь сказал, что с базы ничего не пропало. Нет, надо самому выпутываться. Да и неизвестно еще, наезды на Павла из-за дела связанного с базой, или нет? Он подал голос, теперь надо ждать ответ. Но подача голоса сильно может активизировать обе банды. Так что завтра же надо установить решетки. Нет, сегодня, сказал он про себя, глянув на часы. Время уже час ночи. Осталось пять часов скоротать. На следующее дежурство надо будет принести веревку. Интересно, сколько здесь до земли? Метров двенадцать... Ну, метров пятнадцать хватит. Он прошел на край крыши, выходящий к задней стене, перевесился через парапет. С этой стороны были дворы каких-то древних построек, в которых располагались какие-то муниципальные конторы. Какие-то склады, сараи, в общем, черт ногу сломит. Отличное место. Он окинул взглядом крышу, метрах в четырех от края торчал оголовок вентиляционной системы. Вот к нему и привязать веревку. Нет, лучше просто вдвое сложить и накинуть, а потом сдернуть вниз за собой, чтобы не догадались, что он этим путем ушел... Н-да, задачка... При его-то финансовых возможностях купить тридцать метров хорошей веревки. Плохая не годится, не хватало еще ногу сломать...
   Все кончается, как говорили еще древние философы, правда, не те, которые говорили, что все движется по кругу, но, возможно, правы были и те, и другие, как бы там ни было, но кончилась и эта ночь. В шесть часов Павел спустился с крыши, сел за стол вахтера, прислонился спиной к теплой батарее и стал ждать спортсменов. Вскоре они и явились, а с ними и Юрка Бережков. Павел, было, хотел спросить, нет ли у него знакомых среди "крутых" но не стал. Ночной посетитель явно специально стремился приплести, возможно, единственную известную ему фамилию из работников бассейна.
   Павел пошел в спортзал и лег спать на маты. Три часа ему поспать удалось, когда в спортзал с двух концов повалила спортивная детская группа. Мальчишки и девчонки, не обращая на него внимания, разбежались по тренажерам, застучали, заскрипели, зазвенели.
   Когда он шел через фойе, баба Вера спросила:
  -- Ты зарплату-то получил?
  -- А что, дают?
  -- Вчера еще давали...
  -- Здорово... Бухгалтерша пришла?
  -- Наверху уже...
   Павел поднялся в бухгалтерию, на третий этаж, получил свои кровные, которые дают с таким скрипом, будто от родных голодных детишек отрывают. Потом пошел в гараж, расплатился с шофером, он с надеждой спросил:
  -- Может, возьмем пузырек?..
   Судя по запаху, он вчера здорово отметил получение зарплаты.
  -- А как ты ездить будешь?
  -- Я сказал директору, что сломался...
  -- Да нет, не пью я по утрам... Пока, пойду домой...
   Однако домой Павел сразу не пошел, а зашел в райотдел. Надо было напускать побольше туману, заставить бандитов шевелиться, суетиться. Войдя в дежурную часть, он послонялся из угла в угол. Только минут через пятнадцать на него обратил внимание дежурный.
   Высунулся из двери, спросил:
  -- Кого-нибудь ждешь?
  -- Да, меня свидетелем вызывали по ночному взлому...
  -- Кто вызывал?
  -- Да я что, помню?.. Капитан какой-то. Сказал, прийти утречком и подождать в вестибюле. Ну, вот я и жду...
  -- А, ну, жди... - удовлетворенно проговорил дежурный и вернулся за стойку.
   Просидев еще минут двадцать. Павел решил, что достаточно и вышел на улицу. Если его продолжают пасти, то пусть подсуетятся, пусть думают, что он всерьез обратился в милицию за защитой. Он пошел прямиком домой, не проверяясь и не путая следы. Позавтракал и лег спать.
   Проснувшись, как обычно в три часа, торопливо пообедал, и принялся устанавливать решетки. Еще от покойного тестя у него остался целый ящик двенадцатимиллиметровых шурупов с полиэтиленовыми пробками, ими-то он и решил прикрутить решетки. Былой опыт таких дел пригодился, на каждую решетку у него ушло не более получаса. Пришла Ольга, подергала решетку, спросила:
  -- Крепко?
  -- Только трактором можно вырвать, вместе с куском стены... - с гордостью сообщил Павел.
   Не поленился, скруглил напильником грани головок шурупов. Теперь только с помощью кувалды и зубила можно проникнуть в квартиру, и то попотеть придется.
   Когда пришел с работы Вадя, бывший зэк, Павел пошел к нему, прихватив купленную по дороге домой бутылку водки. Увидев его с бутылкой, Вадим несказанно удивился, спросил:
  -- Чего случилось-то? Инопланетяне прилетели?..
  -- Разговор есть...
  -- Ну, тогда разливай... - он выставил на стол стаканы.
   Жил он с матерью, в квартирке имела место идеальная чистота, но обстановка была более чем спартанской.
   Павел разлил водку, поднял стакан:
  -- Ну, за нас с вами и за хрен с ними...
   Вадим молча выпил, закусил огурцом. На закуску он выставил лишь одно блюдце с двумя огурцами.
   Сказал веско:
  -- Разливай по второй и рассказывай.
   Павел разлил и заговорил медленно:
  -- Понимаешь, Вадим, на меня крепко наехали, убить хотят, а за что - я даже представления не имею.
   Вадим выпил водку, закусил, сказал медленно:
  -- Та-ак...
  -- Короче, я на время исчезну, буду этих гадов вычислять, а ты пригляди тут за Ольгой, ладно? - Павел тут же добавил поспешно: - Но если тебе это сильный напряг, ты скажи?..
  -- Да нет, Паша... Ольга твоя, баба правильная, уважаю... Когда у нее деньги были, никогда не отказывала, когда поправиться требовалось... А кто наехал-то? Из авторитетов?..
  -- Да нет, какие там авторитеты... Шпана всякая, из молодых... Крутыми себя возомнили...
  -- А-а... Ну, этих-то - как паршивых щенков, за хвост и об угол... Паша, а ты ну никак не замазался? Ты вспомни?..
  -- Я свою жизнь до пяти лет уже вспомнил. Никому, даже рубля не задолжал... Вообще не понимаю, что происходит! Я одного боюсь, как бы они Ольгу с Денисом не схватили. Я-то как-нибудь отмахаюсь... Мне бы до главного погонялы добраться...
  -- Ничего, Паша, справимся. Ты мужик хороший. Уважаю. Вроде и интеллигент, и писатель, а по роже можешь заехать так, что мало не покажется. Прорвемся!
   Вернувшись домой, он зашел в кладовку, порылся на вешалке со старыми пальто, пиджаками, чем-то еще, давно забытым. Наконец, нашел, что искал; новенький офицерский бушлат. Когда-то, в весну, перед своей последней экспедицией, Павел купил этот бушлат по дешевке у какого-то ханыги, одежонка показалась подходящей для лесных странствий, да так и не довелось обновить. Надел бушлат, кепочку-афганку, подошел к зеркалу. А ничего... Вполне сойдет за отставного прапорщика.
   Ольга ходила по квартире бесшумно и, похоже, бесцельно.
   Наконец спросила:
  -- Узнал хоть что-нибудь?
  -- Пока ничего, но скоро все прояснится. Похоже, удастся парой слов перекинуться с главным погонялой.
  -- С ке-ем?!.
  -- Братки так своих боссов называют...
  -- А это не опасно?
  -- Все опасно... - вздохнул Павел с притворным сожалением. - Вот сейчас пойду в туалет, а там доски провалятся... Там глубина в яме два с половиной метра, без водолаза не найдете ведь...
  -- Шутки у тебя дурацкие!
  -- Дак я и сам такой... Ладно Оля, я на несколько дней исчезну, если кто спросит, говори, что в Урман уехал, к родителям. Сюда они за мной не придут, если меня тут не будет. Я несколько ночей у знакомых переночую, у разных, чтобы выследить не смогли, а там, глядишь, все и кончится.
  -- Как кончится?
  -- Ну, возьму я этого погонялу долбанного за жабры, спрошу, за что наехали, а потом в милицию сдам. Всего и делов...
   Смеркалось, когда Павел с большой сумкой на плече, в которой лежал свернутый бушлат и кепка-афганка, вышел из калитки на улицу. Демонстративно потоптался на месте, после чего медленно пошел к остановке. Он прошел оба своих ложных маршрута, но теперь в обратном порядке, потом два сквозных подъезда, и уже в темноте пешком добрался до Люськиного дома, не забыв по дороге купить бутылку водки. Слава богу! Люська была дома, к тому же одна.
  -- Паша, ты так долго пропадал, что я уже собралась к тебе в бассейн, но забыла по каким дням ты дежуришь.
  -- В бассейн ко мне нельзя пока, - проговорил Павел. - На меня какие-то бандюги наехали, убить хотят.
  -- Что-о?.. - она вытаращила глазищи, потом рассмеялась. - Ты врешь, Паша. Ну, за что на тебя наезжать?
  -- Вот и мне жутко хочется узнать, за что на меня наехали... - и Павел рассказал ей все, что с ним случалось за последние недели, а в заключение добавил: - Так что, за моим домом следят, в бассейне ловят, но отоспаться-то мне, где нибудь надо?
  -- Конечно, конечно! Я даже рада, что ты поживешь у меня некоторое время... А лучше насовсем, а, Паша?
  -- Ты мне столько изменяла... А теперь в жены напрашиваешься... - грустно проговорил Павел.
  -- Я тебе изменяла потому, что ты такая скотина, в жены меня взять не хочешь...
   Павла вдруг черт за язык дернул:
  -- Ладно, так уж и быть - насовсем я к тебе...
   Она кинулась к нему и принялась срывать одежду.
   Только через два часа они сели за стол. Он разлил водку, себе, как обычно, грамм пятьдесят, ей - полстакана. Павлу говорить ни о чем не хотелось, он напряженно размышлял о том, как бы провести разведку у военных? Люська тоже помалкивала, о чем-то размышляя, будто что-то разглядывала внутри себя. Павел ел неизменный бифштекс из кулинарии с картошкой, заедал крупно нарезанным луком. Подумал, откуда у Люськи берутся деньги на бифштекс? Но мысль додумать не успел: она смотрела куда-то поверх его плеча, и в глазах ее был непомерный, нечеловеческий ужас. Рефлексы сработали молниеносно, Павел кувыркнулся под стол, заслоняясь от окна креслом. Осторожно выглянул из-за кресла, но в окне ничего не было; обыкновенный черный квадрат, как у Малевича. Ничего страшного. Он повернулся к Люське, спросил:
  -- Ты чего?..
  -- Там только что крест был... Серебряный... Светился...
   Павел поднялся и от души отвесил ей пощечину. Да такую, что треск, наверное, в соседних квартирах слышали. Проговорил, еле сдерживая ярость:
  -- Я только что тебе рассказал, что за мной идет не шуточная охота, а ты такие шуточки шутишь... Я уж думал, ты снайпера в окне увидела...
   Держась за щеку, она жалобно проныла:
  -- Но ведь, правда, крест в окне был...
  -- Верю - был, но мне это не интересно. Скажешь, когда снайпера в окне увидишь, или еще что, более-менее реальное...
   Он пододвинул кресло к столу и опять принялся за бифштекс. Разлил водку, поднял стакан, поглядел на нее. Она все еще потирала щеку. Взяв стакан, сказала:
  -- Рученка, как у балерины, а врезал так, что в голове звенит...
  -- У некоторых от моего удара головы вообще отлетали... - проворчал он хмуро. - Не надо больше такой ужас на лице изображать, не те обстоятельства...
   Он опрокинул стакан, доел бифштекс и пошел в ванну. В дверях уже остановился, повернулся и медленно, с нажимом, сказал:
  -- Не открывай никому. Поняла? Ни-ко-му.
  -- А если придут ОНИ?
  -- ОНИ не придут. Я хвост обрубил не хуже подпольщика. А о твоей хате они не знают.
   Основательно прогревшись в ванной, он уже собрался вылезать, как явилась совершенно голая Люська и залезла в ванну. Ей почему-то пришло в голову потрахаться в ванной. Она долго изводила его, прилаживаясь и так и эдак, но ничего не получалось. В конце концов, она потащила его на диван, а у Павла уже слипались глаза. Но безопасный ночлег надо было отрабатывать, и он худо-бедно справился с задачей, хоть Люська в этот раз была как-то по-особому ненасытной и неистовой. Уже засыпая, Павел подумал: - "Господи, боже мой, вот угораздило влипнуть, она еще и мазохистка..."
   С утра делать было нечего, а потому Павел поспал подольше, когда проснулся, пожалел, что оставил дома свою рукопись. Приподнявшись осторожно, поглядел на Люську. Он думал, что она спит, не тут-то было, она смотрела на него своим фирменным обреченным взглядом. Вот черт! - выругался он про себя. А под рукой ни единого историческо-сексуального анекдота, чтобы отвлечь ее от мыслей об "уходе навсегда". "Придется трахнуть..." - подумал он еще обреченнее. После вчерашнего, задача была практически невыполнима. Впрочем, было еще одно довольно надежное средство, на столе стояла еще не пустая бутылка. Павел дотянулся до стола, налил с полстакана, себе - чуть на донышке, слегка звякнул стаканом об ее стакан:
  -- Ну, за нашу совместную жизнь...
   Она выпила, выражение обреченности исчезло, но готовить завтрак она не проявила никакого желания. Пришлось Павлу заняться самому. В холодильнике было полно готовых бифштексов, картошки Павел начистил мгновенно, поставил варить, положил на сковородку бифштексы. Поскольку они были заморожены, сковородку накрыл крышкой и включил самый слабый огонь. Через час завтрак и обед за одно, были готовы.
   Люська мечтательно проговорила:
  -- Я водки бы с удовольствием выпила...
  -- Пить много вредно, тем более, каждый день, - назидательно выговорил Павел.
   Основательно подкрепившись, Павел бесцельно прошелся по комнате. Черт! Без привычной обстановки и тетради чувствуешь себя, будто голый на банкете... До четырех часов он еле-еле дотянул. "Умных" бесед с Люськой он уже давно не пытался вести, да ей они и не были нужны никогда, у нее на все имелось собственное мнение, и знала она почти все, но помаленьку. Лежали на диване, болтали, краем глаза поглядывали на телевизор, когда там показывали очередную катастрофу, или убийство.
   В четыре часа Павел встал, надел бушлат, афганку, подошел к зеркалу. Совсем даже неплохо, особенно трехдневная щетина. Рожа зверская, будто только что из окружения. Сунув в карман полиэтиленовый пакет, чтобы лишний раз не тратиться, вышел из квартиры. По заведенной привычке мягко и почти бесшумно сбежал вниз по лестнице. В подъезде никого. Славненько... Из ближайшей телефонной будки позвонил Ольге на работу. Трубку там сняли сразу, сказали, что Лоскутова на работе была, но уже ушла. Что ж, неплохо пока. Впрочем, вряд ли что случится до встречи Павла с погонялой. Скорее всего, они наживку заглотили.
   Закупив в ближайшем магазине бутылку водки и четыре пива. Павел поехал в военный городок. Собственно говоря, это не был военный городок в чистом виде, с КПП и прочими причиндалами. Просто, в пригородном поселке в нескольких домах жили офицеры и прапорщики воинской части, и все знали, в каких именно. На весь поселок имелся только один дом, в котором мог занимать квартиру командир воинской части в чине полковника. Все остальные дома - тесные, грязные, обшарпанные "хрущобы".
   Павел с деловым видом прошел вдоль фасада пятиэтажки, недавней постройки, зашел в крайний подъезд, поднялся не торопясь до пятого этажа, тут же спустился, ненадолго задерживаясь на каждой лестничной площадке, вышел из подъезда, постоял с минуту, как бы в глубокой задумчивости, после чего медленно направился к столику с двумя лавочками, стоящему метрах в пятидесяти на краю детской площадки. Сел на лавочку, закинул ногу на ногу, и как бы рассеянно обвел взглядом окружающее пространство.
   Округа медленно оживала. Вот вышла из подъезда женщина с ребенком, отпустила его гулять, а сама уселась на край песочницы с книжкой. На аллее встретились три женщины и принялись оживленно обсуждать свои важные женские дела. Павел достал из сумки бутылку пива, сковырнул пробку и принялся задумчиво отхлебывать из горлышка, со скоростью, один глоток в минуту. По аллее шли двое парней в камуфляже. Заметив Павла, остановились, перекинулись несколькими словами, и целеустремленно направились к нему. Подойдя, оглядели. Один спросил:
  -- За что пьем?
   Павел неспешно отхлебнул пива, медленно оглядел обоих. На помятых погонах у них чуть виднелись зеленые звездочки, по две вдоль.
  -- Да вот, за упокой тех, кто не вернулся из-за бугра, а заодно и за упокой Советской армии... - он достал из сумки две бутылки, выставил на столик: - Давайте, ребята, за знакомство... Юра...
  -- Толик, - представился один и с готовностью протянул руку.
  -- Саша, - добавил другой.
   Пожав Павлу руку, он откупорил бутылку, и с наслаждением присосался к горлышку. Видно было, что об этой минуте он мечтал весь долгий день.
  -- Юрик, что-то мы тебя раньше не видели? - спросил Толя, тоже откупоривая бутылку. - Перевели откуда?..
  -- Да нет, дембель... - Павел осушил бутылку, раздумчиво повертел ее за горлышко в пальцах, поставил на столик. - Сократили меня... Здоровье, понимаешь, подкачало... - сняв афганку, он продемонстрировал свой шрам.
   Парни понимающе переглянулись, Сашка спросил:
  -- А здесь-то что делаешь?
  -- Да вот, к другу приехал... Вроде адрес точно помню, позвонил - а там какая-то дама, говорит, что нет такого, и никогда не было... Может, перепутал я чего?.. Здорово у меня тогда в голове звенело, будто сам Царь-колокол...
  -- Ага... А кого ищешь? Я тут всех знаю, пятнадцатый год, со срочной тут кантуюсь...
  -- Виктора Астахова...
  -- Ну да, знаю Витьку!
   У Павла екнуло сердце, но он с неподдельным интересом уставился на Сашку:
  -- Ну-ну, где его найти?
  -- Только не в этом доме, тут у нас ниже майора никто не живет. А Витька всего лишь старлей...
  -- Не он... - погрустнел Павел. - Видать однофамилец...
  -- Ну, как не тот?! Тоже в Афгане был...
  -- Мало ли... В наше время даже афганцы из прапоров в лейтенанты не прыгают.
  -- Эт точно... А ты когда там был?
  -- В восемьдесят шестом...
  -- Да, не тот... Витька в то время еще в школе учился...
   Парни допили пиво, переглянулись. Толя сказал:
  -- А что, раз такое дело?..
   Парням, видимо, только повода и не хватало.
  -- Ладно, сбегаю... - ухмыльнулся Саша. - Сегодня моя очередь...
  -- Посуду прихвати, - напомнил Толя.
   Саша исчез за домом, а на алее появились еще двое в камуфляже. После короткого совещания они направились к столику.
  -- Здорово, хомуты! - весело воскликнул капитан, лет, этак сорока, в изрядно засаленном обмундировании.
   Второй, лейтенант в капитанском возрасте, оглядел компанию, задержав взгляд на Павле, задал сакраментальный вопрос:
  -- За что пьем, хомуты?
  -- Да вот, за Юркин дембель, и за тех, кто из-за бугра не вернулся...
  -- Ты откуда, Юрик? - обратился капитан к Павлу.
  -- Сократили из роты ПВО... Слыхали? Село такое - Напас?
  -- Ого! Это ж где-то на севере Новосибирской области...
  -- Ага. Только я там недолго прослужил... - Когда-то давно Павел был проездом в этом селе и видел характерные антенны локаторов, торчащих над вершинами деревьев.
  -- А за бугром давно был?
  -- В восемьдесят шестом...
  -- И где? - с интересом спросил капитан.
  -- А черт его знает? - улыбнулся Павел. - Выгрузились ночью из самолета, проехали в темноте по городу, и в горы. Полтора месяца - горы, пустыня, кишлаки какие-то... Я на высотомере работал. Может, видели? Такая штуковина на "Кразе", вот так антенной машет... - и Павел показал для наглядности ладонью, как машет антенной высотомер.
  -- Ага, доводилось... Ну и?.. Всего полтора месяца?
  -- Мне хватило... - Павел насупился.
  -- Ну, ладно, ладно... Я - ничего... Я одного парня знавал, ему двух часов хватило на всю жизнь. Из аэропорта ехал на броне, и прилетело... Ладно, раз такое дело... - капитан извлек из кармана бутылку водки, пару белых пластмассовых стаканчиков.
   Толя сказал:
  -- Погоди, капитан, вон Сашка бежит...
  -- Ну, вы тут окопались, я гляжу, для долгой обороны... Не боитесь, командир вас засечет?
  -- Мы ж не на службе... К тому же, ему давно все до лампочки и по барабану - полгода до пенсии...
   Весело поздоровавшись с вновь прибывшими, Саша поставил звякнувший стеклом пакет под столик, достал оттуда три пластмассовых стаканчика. Капитан ловко отмерил в стаканчики водку, кивнул Павлу:
  -- Давай, дембель...
   Павел взял стаканчик оглядел компанию, проговорил мрачно:
  -- За упокой души Советской армии... - и опрокинул в рот водку.
   Капитан подержал стакан, задумчиво глядя на Павла, опрокинул его в рот, запил пивом, сказал:
  -- Брось, не бери в голову... Я вот двадцать лет плац топчу, а дослужился только до капитана...
  -- Да я и не хотел ни до чего дослуживаться! - зло бросил Павел. - Только до пенсии... Куда мне теперь, а? - он обвел взглядом компанию.
   Вроде, нормально, не переигрывает. Все сумрачно смотрели в стол, сосредоточенно прислушиваясь к ощущениям, вызванным водкой.
  -- Ладно, Юрка. Мы в таком же положении. Только, тебя уже сократили, а нас еще нет. Давай, по второй, и пустую тару в пакет заховайте. В случае чего, сидим, пиво пьем...
   После второй бутылки компания расслабилась, все заговорили наперебой, кто-то рассказал очередной анекдот про прапорщика, и все весело захохотали. Павел достал из сумки бутылку, ее встретили веселым гомоном. Павел уже прикидывал, как бы навести разговор на недавний случай возле расположения со смертоубийством, как вдруг на аллее перед командирским домом появился "уазик", резко затормозил. Из него упруго выскочил верзила в камуфляже с автоматом, цепким взглядом окинул окрестности, задержав его чуть дольше на веселой компании, хищно напрягся, вглядываясь, но тут же успокоился, видимо узнал своих. Что-то сказал. Из "уазика" неторопливо вылез полковник пенсионного возраста, лет пятидесяти, даже не поглядев в сторону веселой компании, проследовал в подъезд. Вслед за ним протопал еще один парень, увешанный подсумками с запасными рожками.
  -- Видали? - капитан весело ухмыльнулся. - Ноль внимания!
   "Уазик" развернулся и укатил. Оставшийся верзила, небрежно держа автомат под мышкой, и сунув руки в карманы, направился к компании. Павел незаметно надвинул афганку до самого носа.
   Верзила подошел, помедлил, сказал:
  -- Дайте закурить, господа офицеры?..
  -- На, закури, господин адъютант его превосходительства... - хохотнул капитан.
  -- А чего вы балдеете? - не шибко убедительно обиделся верзила. - Наше дело маленькое, прикажут - будем караул в спальне нести.
  -- Ага... Похоже, в спальне гораздо интереснее караул нести... Жена у командира в аккурат в два раза младше него...
   Павел постарался его разглядеть, как следует, насколько позволял козырек афганки. Сухощавый, сразу видно, тренированный и не раз битый боевой пес. Откуда он только взялся в этой заштатной воинской части? Он потоптался немного, но выпить ему не предложили, и тогда он зашагал прочь, попыхивая сигаретой.
  -- Видал, Юрик? Тоже за бугром был. Говорят, три срока в разведке. Эт тебе не антенной махать...
  -- Не скажи... - заплетающимся языком, будто совсем опьянел, проговорил Павел. - Разведка что? Нырнул в кусты, и никто тебя не достанет. А у нас, знаешь ли, с сотни километров пустят какой-нибудь шрайк, он тебя по лучу найдет без промаха...
  -- Нет Юрик, что ни говори, а ты рад был из-за бугра свалить. А этот сам туда лез; нравилось ему, видать, духов резать...
  -- Не пойму я чего-то, господа офицеры? - пьяно хихикнул Павел. - За бугром только генералов охрана до дому провожала, а у вас тут что, диверсанты шалят?..
  -- Какое там!.. - капитан сковырнул пробку с очередной пивной бутылки. - Тут недавно какие-то мафиози разборку учинили, в аккурат возле самой проволоки. Грохнули одного, зарезали, понимаешь... Мою роту охраны подняли. Сам полковник инструктировал. Говорил, что наше дело маленькое, пусть менты сами лес прочесывают. Так и намекнул, что, мол, нечего уродоваться. Ну, мы три дня в лесу отдыхали, ничего не нашли, естественно...
  -- А чего искать-то нужно было? С интересом спросил Павел. - Моя бабка говорит, будто у вас тут целую машину оружия свистнули...
  -- Ну да, свистнешь тут... - капитан помрачнел, видно он и сам был бы не прочь свистнуть с полмашины стволов и толкнуть их по сходной цене. - Тут сразу комиссия из округа налетела, все склады обшарила. Наша прокуратура тоже первым делом подумала, что убийство связано с хищениями оружия на базе. Комиссия не то что пропажи не обнаружила, наоборот, аж два лишних пулемета "Максим" нашла... Нас теперь каждый день трясут, чтобы мы докладывали о всяких подозрительных личностях кавказской национальности...
  -- "Максимы"?! - изумился Павел. - Что, правда, что ли?..
  -- А то! У нас тут даже "Катюши" есть. Раньше с киностудий приезжали за оружием, а теперь давно не ездят. Но все равно, приказ - беречь, как музейные ценности. Только старые калаши и эскаэсы на переплавку списывают.
  -- Да-а... Служба у вас...
  -- Ну, что, господа офицеры? По последней, и по домам?.. Ты, Юрик, где остановился?
  -- У бабки буду жить, у двоюродной... У нее в городе домишко, места хватит. Куда вот только податься?.. Пойду в охранники, на автостоянку...
  -- И то дело... - капитан разлил водку, добавил, поднимая стакан: - Если что, приходи...
   Допили пиво и разбрелись в разные стороны. Павел шел к остановке, его слегка пошатывало, в голове шумело. Узнал он много, но, если подумать, опять ничего толком не прояснилось. Одно, разве что; полковник явно чего-то боится. Для царя и бога такой захолустной воинской части ничего не стоит не то, что охрану себе заиметь, но и небольшую личную гвардию. А что, запросто... Троих, четверых волкодавов он запросто мог оформить каким-нибудь особым антитеррористическим подразделением. А то, что он намекнул капитану шибко не напрягаться в прочесывании леса, говорит о многом; либо он уже нашел, то, что там должно было быть, - но тогда ему и намекать не надо было, наоборот, проявить следовало рвение, - либо ему, ох, как не хотелось, чтобы там чего-то нашли...
   У Люськи Павла ждал сюрприз. В кресле величественно восседал Григорий. Весело поздоровавшись, Павел обрадованно затараторил:
  -- Как давно не виделись! По этому поводу стоит выпить, я щас сбегаю... - и он заторопился вниз.
   Купив бутылку водки, он оглядел ряды бутылей, бутылок, бутылочек и тетрапаков с безалкогольными напитками. Ага, вот, то, что надо. Лимонный сироп, все, что угодно перешибет своим ароматом и вкусом...
   Вернувшись в квартиру, Павел начал деятельно собирать на стол, потому как Люська даже не пошевелилась, величественно сидела на диване, но на сей раз не в халатике, а в своем демоническом черном платье, и вела "умную" беседу о поэзии с Григорием. На Павла они подчеркнуто не обращали внимания.
   Павел оживленно сообщил:
  -- Будем, как белые люди пить коктейль с лимоном. Помнишь, Григорий, после митинга мы сидели у Риты, и пили водку с лимонным сиропом? - Павел намеренно помянул Риту, так как Григорий, как и все, был к ней неравнодушен, и намеренно приплел его к той компании, хотя его и не было, но тут же "вспомнил": - Ах, да, тебя же не было... Был я, Краснов, ее бывший муж, и Слава... Точно!
   Павел себе налил почти одного сиропа, зато Григорию и Люське набулькал от души. У Люськи оживленно блестели глаза. Павел знал, как ей жутко хотелось совратить еще и Григория, но он подчеркнуто не замечал ее. И вот, на тебе, и этот не выдержал, пришел отметиться... Как не вовремя... Завтра будет бессонная ночь... А эту где прикажете ночевать?!
   Павел поднял стакан, сказал:
  -- За прекрасных дам!
   Григорий с Люськой чокнулись, не обращая внимания на его стакан. Но Павел дотянулся, звякнул своим стаканом об их, выпил ликер, посмотрел на Люську: - "Вот ведь сучка! Ясно объяснили, что ночевать негде, что ловят с явной целью убить... Тоже, видать, интеллигентка..."
   Павел попытался встрять в разговор, но Люська величественно изрекла:
  -- Твои представления о литературе, заканчиваются пятым классом общеобразовательной школы. Чего ты лезешь со своими суждениями? А лучше всего, Паша, шел бы ты отсюда?..
   Павел больше не стал нарываться, откинулся на спинку кресла и стал ждать подходящего момента. Наконец, дождался, Люська пошла на кухню, заваривать кофе. Он пошел за ней, спросил:
  -- Люся, ты не забыла, я ведь к тебе насовсем?..
  -- Да на что ты мне нужен?! Графоман и ничтожество...
  -- Ну, эт понятно; графоман и ничтожество... Но мне же пойти некуда, за мной идет охота, меня ж убить хотят...
  -- Это твои проблемы...
   И она величественно удалилась из кухни. Павел постоял, тупо глядя на печку, проговорил в полголоса:
  -- Н-да... Положенице...
   Достал из кармана пузырьки с таблетками, вытряхнул по одной из каждого, подумал, добавил еще по одной. Вернувшись на свое место, полюбовался двумя творческими личностями, увлеченно беседующими о достоинствах стиха Бродского, и недостатках стиха Евтушенко. Когда Григорий начал декламировать что-то свое, сосредоточенно глядя в потолок, Павел принялся разливать водку. При некоторой сноровке, к тому же, если у тебя сильные, жесткие пальцы, совсем не трудно истереть пальцами четыре таблеточки одна об одну. Григорию он налил побольше водки, сиропу лишь на треть стакана, остальную водку вылил Люське, добавил до полного стакана сиропом, себе налил одного сиропа. Подняв стакан, восторженно вскричал:
  -- Великолепно, Гриша! Ты здорово подрос за последнее время. Давай, выпьем за наши успехи...
   Григорий не удостоил его даже взглядом. Поднял стакан, Люська с готовностью протянула свой. Они чокнулись, выпили. Павел внимательно глядел на Григория. Нет, похоже, ничего не почувствовал... Павел вылез из кресла, сказал Люське, даже не стараясь скрыть ярость в голосе:
  -- За бушлатом завтра приду... Посмей только не открыть мне дверь, вышибу вместе с косяками...
   Конечно, можно было начистить Григорию физиономию, за все прошлое и выкинуть из квартиры, но это не исправило бы положения, получился бы шум, наверняка кто-нибудь из жильцов вызвал бы милицию, квартира оказалсь бы безнадежно засвеченной.
   Надев куртку, Павел вышел на улицу. Поглядел на светящиеся окна седьмого этажа, медленно выговорил:
  -- Тварь сумасшедшая...
   Было прохладно. Застегнув молнию до шеи, прикинул, куда бы пойти переночевать? Конечно, можно бы и домой, но это разрушило бы легенду, будто он уехал в Урман, а время следовало тянуть как можно больше, как можно дольше отводить угрозу от Ольги и Дениса... Он дошел до ближайшей телефонной будки, и позвонил по номеру, который ему нашептала Оксана. Судя по голосу трубку, подняла женщина в годах, Павел вежливо попросил:
  -- Будьте добры, позовите к телефону Оксану.
   В ответ прозвучало не менее вежливое:
  -- А Ксаночки нет, она сегодня в ночь...
  -- А где она работает?
  -- О-о! Очень просто найти. Возле площади Ленина знаете большой магазин? Вернее, там несколько магазинов. Так вот, в продовольственном она и работает. Он круглосуточный...
  -- Спасибо большое, - сказал Павел и повесил трубку.
   Час от часу не легче... Может, на вокзал? Так ведь туда теперь просто так не пускают. Ну что ж, на вокзал все равно удобнее с площади Ленина отъезжать, вот и загляну к Оксане. Может, чем-нибудь поможет...
   Магазинный комплекс светился так, как будто тут снимали кино про райскую забугорную жизнь. Павел нашел вход в продовольственный магазин, вошел. Да-а... Давно он в таких не бывал. Он прошел мимо длинной стеклянной витрины, заглядывая туда; рыба красная, рыба белая, икра черная, икра красная, колбасы... Те самые пресловутые пятьдесят сортов, про которые ходили анекдоты в начале перестройки. А это что? Ба, лягушачьи окорочка! Трепанги! Омар! Вот только денег у Павла... Вся зарплата уйдет на то, чтобы четыре раза в месяц купить, ну, хотя бы грамм по двести вот этой, самой дешевой.
  -- Паша, ты?..
   Он поднял голову, перед ним стояла Оксана и радостно улыбалась.
  -- Как видишь... Свиделись даже раньше, чем предполагалось. Понимаешь... - он замялся. - Мне идти некуда. Домой нельзя, там меня эти караулят. В бассейн - тоже. Мне отоспаться надо. А то на дежурстве завтра я не выдержу, засну...
  -- Паша! Да нет проблем! Пойдем...
   Она провела его в подсобку. В крошечной комнатке сидел рослый парень и пил кофе.
   Оксана сказала строгим голосом:
  -- Послушай, Алик, это Паша, он друг Гены и Димыча. Сегодня он будет ночевать тут. Если ночью что случится, ты его разбудишь, если нет, он утром уйдет, и все.
  -- Понял... - протянул Алик, оглядывая Павла профессиональным взглядом профессионального охранника. Указав пальцем на шрам, спросил: - Где метку получил? В Афгане?
  -- Да нет, на фронте борьбы с преступностью, - сказал Павел.
  -- Есть хочешь?
  -- Да не мешало бы...
   Охранник вытащил из холодильника огромный кус ветчины, шмякнул на стол, подумал, достал еще пару крупных луковиц, сказал:
  -- Давай, не стесняйся. У нас по-простому... Хлеб в шкафу. Поешь, и иди в комнату отдыха, следующая дверь. Там тебе никто не помешает.
   У Люськи Павлу не удалось подкрепиться, так что он наверстал упущенное здесь. Оксана с охранником сразу же ушли в зал, а Павел постарался подкрепиться с запасом, здраво рассудив, что неликвидной ветчины в этом магазине навалом, так что он, нисколько не мучаясь угрызениями совести, слопал весь кусок.
   В соседней комнате стоял прозаический диван. Павел с блаженным стоном растянулся на нем и уснул. Впервые за много дней спал без кошмаров и даже сновидений. Утром его разбудила Оксана, уже одетая в свою модную курточку, в сапожках на высоком каблучке. Она выглядела усталой. Павел спросил, натягивая куртку:
  -- Что такая усталая?
  -- Народ всю ночь толкался, как сдурели; кто за выпивкой, кто за закуской...
   Они вышли из магазина, Оксана взяла его под руку, спросила:
  -- Так и будешь скрываться по чужим хатам?
  -- Нет, конечно... Вычислю погонялу, а там погляжу, что к чему и что по чем...
   Она вздохнула:
  -- Жуть какая... Убить хотят, и неизвестно за что... Паша, я к тебе как-нибудь наведаюсь в бассейн?..
   Она будто и не спрашивала, но в конце фразы чуть заметно прозвучал вопрос.
  -- Опасно сейчас... Они ж приходят, сразу, как последний купальщик уйдет. И я с ними целыми ночами в прятки играю. Захватывающе - жуть!.. В прошлый раз в милицию сдал, так у них при себе ни ножей, ни стволов не имелось, одна бутылка водки. У них идея фикс: влить в меня водки и утопить в бассейне.
  -- Ладно, Паша, у тебя, наверное, дела, так что ты меня не провожай. Пока...
   Она вспорхнула в подъехавший автобус, и исчезла.
   Павел проворчал под нос:
  -- Ну, есть же нормальные женщины... Почему мне-то достаются одни стервы, да ледышки?.. - вспомнив Ольгу, он вздохнул с раскаянием, подумал, что несмотря ни на что, ни за что не расстанется с ней.
   Поглядев на часы, подумал, что Ольга как раз должна прийти на работу. Нашел телефонную будку с живым телефоном, набрал номер. Ольга была уже в учительской.
  -- Алло! Алло! Паша!? Почему ты так долго не звонил? Я уже испугалась, что с тобой что-то случилось...
  -- Как видишь, ничего не случилось...Ну, как вы там без меня?
  -- Ох, Паша... Еще спрашиваешь?.. Страшно...
  -- Ничего, я закинул живца, сегодня, или, в крайнем случае, на следующее дежурство должно клюнуть... А домой никто не приходил?
  -- Приходил какой-то военный. Сказал, что по его сведениям в нашем доме скрывается дезертир... То есть, он сказал - уклоняющийся от призыва... Расспрашивал обо всех мужчинах в нашем доме.
  -- Ты хоть документы догадалась у него посмотреть?
  -- Конечно. Я первым делом об этом подумала...
  -- Ну и?..
  -- Ничего особенного. Сибирский военный округ. В ч... Номер не запомнила. Паша, но если военные, то, наверное, тебе лучше с ними переговорить?..
  -- Оля, эти военные, хуже бандитов... Защищаясь от бандитов, я их хотя бы убивать могу, и мне за это ничего не будет, возможно... А от этих никак защититься невозможно, потом сам же виноват окажешься... Ладно, Оля, одна из заповедей подпольщика, поменьше болтать по телефону. Возле телефонов, знаешь, сколько террористов и подпольщиков повязали?..
  -- Шутишь еще... - она тяжело вздохнула в трубке. - Где ты хоть ночевал-то?
  -- Вот если бы я звонил не из автомата, то ни за что не сказал бы тебе. Представь себе, в магазине я ночевал. Впервые за несколько лет ветчины от пуза наелся... Ну, пока... Если долго не буду звонить, не волнуйся. Ты сама будь поосторожнее... - он повесил трубку.
   Выйдя из телефонной будки, он постоял некоторое время, раздумывая, чем бы заняться. До вечера делать было решительно нечего. Усмехнулся про себя: зато дел навалится выше крыши, когда проявится погоняла. Как говорят следователи, круг подозреваемых сузился. На много ли? И можно ли подозревать полковника? Скорее всего, смело можно подозревать. Какая такая мафиозная разборка может быть вдали от всех мест, где они обычно разборки устраивают? И главное, полковничий погон в окне машины. Он еще некоторое время поразмышлял, а потом решительно направился в сторону Центрального райотдела милиции.
   Он сразу сунулся к микрофону дежурного, спросил:
  -- Могу я повидаться с одним майором.
   Дежурный ответил без задержки:
  -- А с сержантами, не устроит?
  -- Нет, мне майор нужен. Его все Димычем зовут, а фамилия Астахов, имени не помню...
  -- Ну да, это отчество... Но это не наш, он, вроде в городском управлении сидит...
  -- А капитан Смертин?..
  -- Позвать, что ли?
  -- А он здесь?
  -- Так позвать, что ли?
  -- Да, позовите, пожалуйста...
   Вскоре из дверей вышел совершенно невзрачный коротышка, колюче оглядел Павла, спросил:
  -- Это вы и есть Павел? Витька довольно точно описал... Ну, и какие проблемы?
  -- Вы ж знаете, какие проблемы...
  -- Примерно представляю... Но пока ни одной не обнаружил...
  -- На прошлом дежурстве они приходили в бассейн. Я успел позвонить в милицию, их повязали. Хотя бы сказать можете, кто это?
  -- Не могу. Понимаешь, Паша, у меня в тот день отгул был, вместо меня товарищ один дежурил. Я посчитал, что ничего серьезного с тобой не происходит, и не предупредил его. Короче, парней тех они переписали, со слов; адреса, фамилии, места работы. Потом их слегка попинали, не без этого, дубинками погладили, чтобы не повадно было в государственные учреждения вламываться и честных ночных слесарей пугать, ну а потом отпустили. Ты не волнуйся, я эти адреса возьму, и вечерком все объеду... Мне самому не хочется, чтобы на моем участке какие-то козлы замочили человека при исполнении... - он добродушно улыбнулся, подал Павлу руку, и исчез за дверью.
   Павел вышел на улицу, проговорил под нос:
  -- Вот же черт, в руках были... То всяких ханыг хватают и сутками держат, а то отпускают заведомых взломщиков...
   Немного поразмыслив, он пошел в справочное бюро. Если уж играть в голос, то играть по крупному. В справочном бюро, подойдя к окошечку, заговорил:
  -- Девушка, я служил в воинской части... Ну, знаете, за городом, где военный городок... Мне что-то вспомнить молодость захотелось. Но имя и фамилию того капитана, который у меня ротным был, я позабыл. Знаю только, что он теперь полковник...
   Девушка подняла на него равнодушный взгляд, бросила коротко:
  -- Паспорт...
  -- Мой?..
  -- Ну, не полковника же...
   Павел достал свою потрепанную паспортину, протянул ей через окошечко, она внимательно пролистала, заглянула в регистрацию брака, прописку. Потом повернулась к новомодному компьютеру, пощелкала клавишами, и через несколько минут Павел уже знал, что полковника зовут Павел Константинович Долматов, а так же его номер телефона, и служебного и домашнего.
   Выйдя на улицу, Павел проворчал:
  -- Тезка еще называется...
   Он с трудом скоротал время до пяти часов. Сходил в кино, долго томился тягучей двух серийной мелодрамой. Потом пошел в свою новую "качалку", потренировался в пустом мрачном подвале. После чего долго сидел на берегу реки, размышляя о своей неудачной жизни. С самого детства такая чертовщина: учился плохо в школе потому, что читал запоем книги, родители убедили в техникум после восьмого класса пойти. После второго курса понял, что это не его дело, по буксам молотком стучать, но было поздно; пришлось лямку до конца дотягивать. Смешно, но техникум окончил, чуть ли не с отличием. Отслужив в армии, поступил-таки в университет с пятилетним опозданием. И тут вроде бы и сбылось все, о чем мечтал: университет с красным дипломом, аспирантура... Дался ему этот чертов Гонтарь! Все равно Валерка в земле лежит, а Гонтарь в ректорах ходит, и кровавые мальчики у него в глазах не мельтешат, хоть и хладнокровно убил он Валерку, не надо быть Мегрэ, по следам все было ясно... А теперь, когда начали получаться прелестные рассказы, да и повести - ничего, какие-то козлы вообще убить собрались...
  -- Черт, как медленно стало время идти... - пробормотал он, глянув на часы.
   Поднявшись, он побрел к бассейну. Было еще только четыре часа.
   По привычке, пробравшись незаметно в бассейн, спустился в машинное отделение. Механик еще не ушел, спросил:
  -- Чего так рано?
  -- Да я тут был поблизости... Думаю, чего на час домой идти?..
  -- Ну, ладно, я тогда пошел... - и он отправился за ванну переодеваться.
   Павел поднялся в фойе, сел на лавочку рядом с вахтершей. Она читала книгу и не обращала на него никакого внимания. Посидев с полчаса, Павел поднялся, снял телефонную трубку, набрал номер служебного телефона полковника. Долго-долго держал ее возле уха, слушая длинные гудки. Положив трубку, пошел в машинное отделение, переоделся в тренировочный костюм, посидел за столом, поглядел на манометры, выругался:
  -- Черт! Надо было рукопись взять. И как только в голову не пришло? Это ж рехнуться можно, сидеть до полуночи, и ничего не делать...
   Он выдвинул ящик стола, и чуть не расхохотался от радости, там оказалась толстенная кипа газет; и свежих, и двух трехнедельной давности. Павел редко читал газеты, а тут неожиданно для себя увлекся, открылся целый мир. Он сидел и читал, читал, читал. Прочитывал газету от первой полосы до последней, брал следующую. Газеты были разные: одни лили помои на губернатора и всячески превозносили мэра, другие, наоборот, лили помои на мэра, всячески превозносили губернатора.
   Павел вдруг подумал, что когда все это кончится, в смысле, веселая жизнь подпольщика, надо будет придумать псевдоним позаковыристее и начать писать в газеты; в одних громить мэра, в других гнобить губернатора...
   Поглядев на часы, он отложил газету, и поднялся в фойе, взял телефонную трубку, набрал номер полковника, сначала домашний, слышались длинные гудки. Павел дал отбой, и набрал служебный номер, опять длинные гудки.
   Вахтерша искательно предложила:
  -- Паша, в спортзале лишь человек пять, да плавает с десяток, ты бы посидел пока?..
  -- Баба Вера, мне ж тренироваться надо, форму поддерживать, у меня любовница молодая, да еще жена не старая...
  -- Все вы мужики одинаковые... - с привычной покорностью выговорила она, - одно слово, кобели... - видимо вспомнила похождения своего старика в молодости.
   Павел прошел в спортзал впервые через открытую дверь из раздевалки. Пятерых человек среди богатства тренажеров и видно-то не было, только посередине зала, по узкому свободному пространству, важно прохаживался Витька Жаворонков, в роскошном импортном спортивном костюме, впрочем, висевшим на нем, как на пугале. Витька был пловец, к тому же мастер спорта, но как только бросил тренироваться, жутким образом исхудал, будто в Бухенвальде просидел года три. Видимо здорово баловался гормональными средствами, когда тренировался. Никто не знает, как подействуют эти чертовы снадобья: одних разносит до безобразной толщины, другие вот так жутко худеют... В бодибилдинге и шеппинге Витька понимал даже меньше, чем свинья в апельсинах. Однако ж, вот тебе, ходит гоголем в инструкторах...
   Увидев Павла, он спросил:
  -- Что, потренироваться хочешь?
  -- А что, бесплатно нельзя, своим работникам?
  -- Тренируйся, места хватит...
   Павел покачал мышцы на тренажерах, для разминки, приглядываясь к остальным. Видно было, что это бизнесмены из мелких. Деньги надо было платить немалые за два часа тренировок и услуги инструктора, всей зарплаты Павла хватило бы от силы на пять тренировок в таком зале. Как слышал Павел, у крупных бизнесменов были свои залы, да такие роскошные, что и слов не было, у тех, кто там побывал. А бывали лишь те, кто монтировал оборудование, а потом в эти залы простому человеку пройти было уже невозможно.
   Бизнесмены на него не обращали ни малейшего внимания, пока он не начал жать лежа штангу. Начав с девяноста, он дошел до ста тридцати, и не торопясь работал на массу в десяти подходах, по восемь повторений в подходе. Толстые, откормленные парни окружили его, с уважением поглядывая на мелодично позванивающую блинами штангу.
   Один спросил:
  -- А сколько максимально можешь выжать?
   Павел пожал плечами:
  -- Немного, килограмм сто шестьдесят...
  -- Давай, выжми!
  -- Я после летнего перерыва, пока нельзя, - рассудительно сказал Павел.
  -- Да ты хвастун, дядя!
  -- Вы же видите, если я сто тридцать жму на восемь раз, то на раз-то - cто шестьдесят запросто смогу... - Павел пожал плечами и равнодушно отвернулся.
   Ему уже расхотелось тут тренироваться. Было как-то неуютно, будто он в рабочей одежде сидел на званом ужине у королевы, а вокруг него восседали подчеркнуто вежливые лорды. Они-то понимают, что королева может пригласить кого угодно, но они, лорды, пить на брудершафт с кем попало, не желают. То и дело слышались мелодичные трели мобильных телефонов, бизнесмены решали какие-то важные дела. В промежутках между подходами собирались по трое четверо, о чем-то серьезно толковали. Павел подумал, что как бы ни роскошны тут тренажеры, но его место в культуристической качалке...
   Приняв душ, он оделся, прицепил к поясу нож, приготовил противогаз, настроил свою охранную систему, и принялся ждать с газетой в руках. В одиннадцать поднялся в фойе, запер дверь за вахтершей, выключил везде свет, как обычно вытащил почти все предохранители в электрощите, кроме одного, на котором было дежурное освещение, то есть лампочка над столом в машинном отделении, и лампочки над входами в бассейн. Прихватив ключ от двери, ведущей на крышу, поднялся по лестнице, ведущей в женскую раздевалку, остановился на второй площадке. Здесь стоял прямо на полу в огромном деревянном ящике разлапистый фикус. Если сесть, прислонившись спиной к ящику, то ни снизу, ни сверху человека нипочем не разглядишь. А кому взбредет в голову включать фонари в фойе, в котором и так вроде бы достаточно светло от уличных фонарей. Павел сел на пол, прислонился к шершавому ящику, и стал ждать. Монотонно зудел насос в подвале, как и в прошлый раз откуда-то доносилась невнятная и невесомая музыка. "Где ж это радио может работать?" - в который раз подумал Павел. Судя по тому, что каждые полчаса играла знакомая музыкальная трель, это был "Маяк".
   Павел неплохо выспался в предыдущую ночь, поэтому в сон его не тянуло. Невесомая музыкальная трель проиграла три часа ночи, и Павел решил, что злодеи уже не появятся. Он бесшумно поднялся, раза три присел, чтобы размять затекшие ноги, и бесшумно спустился в фойе. Только собрался нырнуть в машинное отделение, как что-то тревожное, на уровне подсознания, остановило его. Он замер, прислушался. К выходу из подвала явно кто-то шел, несколько человек; бесшумно и быстро. До лестницы он не успевал добежать. Выхода не было. Он юркнул в раздевалку за стойку, быстро оглядел небольшое пространство. Под стойкой, в самом низу, было несколько ячеек с выломанными перегородками, сюда можно было втиснуться, согнувшись пополам и задрав ноги. Если не знать, нипочем не догадаешься, что тут может скрываться рослый человек. Вовремя! Мимо прошелестели быстрые шаги. Павел медленно, осторожно вдыхал открытым ртом, и так же медленно выдыхал. Кто-то остановился рядом, вспыхнул луч фонарика, быстро обежал пространство раздевалки и погас. Человек стоял возле Павла, облокотившись о стойку, настороженно замерев. Чтобы не потерять чувства времени, Павел считал удары собственного сердца. Часы довольно точные, в спокойном состоянии у него сердце обычно отбивало в среднем шестьдесят ударов в минуту. Да разве ж можно нынешнее его положение считать спокойным! Прошло не менее пятнадцати минут, прежде чем по фойе снова прошелестели шаги. Возле него собралось не менее трех человек, послышался тихий голос:
  -- Нигде нет его...
  -- Под ванну заглядывали?
  -- Конечно. Но там нужно человек десять, чтобы качественно весь тот бардак прочесать...
  -- Куда он мог деться?.. - растерянно протянул второй. - Он точно не выходил...
  -- Н-н-да-а... Что-то не похоже, чтобы он был простым лохом... Ж..пой чую, он спер наши бабки!.. Действует, как отчетливый профессионал... В бассейне мы его даже ни разу не видели, а хвосты срубает так, будто двадцать лет шпионом работал...
  -- Ну, это ты впервые шпиона ловишь... - кто-то злорадно хихикнул. - Сколько раз ты его упустил?..
  -- Ну, ты его ни разу не упустил, потому как тебе подфартило, он и не собирался тебя с хвоста сбрасывать...
  -- Может, он ни при чем? Может, у мастера была подстраховка?
  -- Первый говорит, быть того не может, мастер простой работяга, он его не первый год знает...
  -- А "Камаз"?..
  -- Шофер использовался в темную...
  -- Это мастер говорил... Номера у него грязью были замазаны... Попробуй, найди теперь... В городе таких "Камазов" сотни, не будешь же каждому шоферюге паяльник в ж..пу пихать...
  -- Нет, мужики! Что ни говори, а я все больше убеждаюсь, что это он хапнул наши бабки. Может, сольем весь бассейн в подвал? Вылезет, как суслик...
  -- Ага... Гарантию даю, у него там акваланг припасен. Прошлый раз мы тут газу напустили, сами уже в противогазах задыхаться начали, а ему хоть бы что...
  -- Вот я и говорю - профессионал...
  -- Может, рванем всю эту богадельню?
  -- Нет, первый сказал - никаких следов. Не хватало еще, чтобы менты под ногами начали путаться... Клиент и так, уже три раза туда бегал...
  -- Может, сделаем его на хате?
  -- Ты же сам видел, там такой муравейник... Мужики все злые, один даже зэк. Шум поднимется на полгорода... Да и нет его на хате, в Урман, жена говорит, уехал. Только, туфта это. Здесь он, в городе, и в бассейн на дежурство приходит. Только вот испаряется куда-то... Может, как ведьма на метле через вентиляцию вылетает?
  -- Ну что делать-то?
  -- А я знаю?..
  -- Мужики, время поджимает... Чичам надо кого-то сдать, а то они нас перемочат...
  -- Вот его и сдадим, когда бабки из него вытрясем, мертвым... Не лох он, мужики, не лох... Может, он с мастером и был как раз завязан?
  -- Ладно, газом больше баловаться не будем; сделаем вид, будто ушли... Вылезет... Подождать только надо... Что ты там говорил, насчет ведьмы на метле?..
  -- Какой еще ведьмы?!.
  -- А такой... Мы же крышу ни разу не проверяли! Профессионалы, бля...
  -- То-очно... Как же это у меня из головы вылетело...
  -- Ну дак, голова-то у тебя дырявая... У Петьки вон ушибленная. Так что за вас двоих мне одному приходится думать, да еще и за себя. Давайте, в темпе, проверьте крышу, если его нет, затаиваемся в ключевых точках...
   Двое ушли, третий остался. Явные профессионалы. Вроде бы все трое равны, а командует явно один, двое других беспрекословно подчиняются. Павел с тоской подумал, что с ним будет, если он просидит в этой щели три часа... Однако, просидел не шелохнувшись. Потому как оставшийся "гость" уселся на стойку как раз над Павлом и тоже принялся ждать. Позиция у него была удобнейшая. Любого, кто полезет из машинного отделения, он совершенно неожиданно может треснуть по башке из-за угла, а из фойе его не видно, потому как сидит в глубокой тени от колонны, подпирающей потолок. Он просидел все три часа, даже ни разу не шелохнувшись. Павел лишь тоскливо думал: - " Профессионал, бля..."
   Павел знал, в подобном положении считать минуты - гиблое дело. Лучше всего отключить сознание, и попытаться отрешиться от всего, как бы воспарить к небесам. Возможно, это и называется медитацией, он не знал, но иногда он пробовал этот способ, и ему удавалось выбросить из головы все мысли и погрузиться как бы в безвременье.
   Стук во входную дверь прозвучал неожиданно. Ночной гость витиевато выругался, мягко соскочил со стойки и бесшумно канул в машинное отделение.
   Павел выждал несколько секунд, и тяжело вывалился из своего укрытия. Ноги были ватными и абсолютно ничего не чувствовали. Он попытался встать, но лишь беспомощно повозился на кафельном полу. В дверь уже грохотали ногами. Павел полежал немного, по ногам забегали колючие мурашки. Он подтянул колени к груди, кое-как встал на четвереньки, дополз до двери, цепляясь за ручку, встал на ноги. Колени подгибались, ноги разъезжались в разные стороны, а надо было еще сделать три шага до наружной двери. Шатаясь, он вывалился в тамбур, доплелся до двери, отодвинул засов, в фойе ввалились веселые, энергичные пацаны.
   Один заорал весело:
  -- Спишь, товарищ сторож!...
  -- Так точно, сплю! - весело отрапортовал Павел, держась за дверь, чтобы не упасть, и с трудом сдерживая крик боли.
   Спортсмены протопали в раздевалку, Павел кое-как дополз до стула, рухнул на него, и протяжно завыл сквозь зубы. Кровь, начав циркулировать в ногах, вызвала поистине непереносимую боль.
   Он сидел в полной прострации, вытянув ноги и расслабленно опустив руки между колен, боясь пошевелиться, боясь поверить, что самая трудная ночь, наконец, кончилась. Теперь осталось придумать, где бы отоспаться после нее. Оставаться в бассейне ни в коем случае нельзя. Где гарантии, что они не наведываются сюда и днем под видом чьих-нибудь друзей? Прихватят его спящего за ванной на топчане, выволокут через служебный вход, механик и не пикнет. Тем более, если сунут ему под нос какую-нибудь солидную ксиву. Оксану что-то не хочется лишний раз напрягать, хоть ей, возможно, и очень хочется поиграть в настоящем триллере. Ее надо оставить на крайний случай, еще Люська свой ресурс не выработала. Что ж, пойдем, проверим, как сработало слабительное со снотворным. Не могут же врать анекдоты!?
   Павел потянулся к телефону, снял трубку, набрал домашний номер полковника, послышались короткие гудки. Черт, псы, что ли, докладывают о неудачном рейде в тыл за языком?.. Он положил трубку, развернул стул, прислонился спиной к теплой батарее, поглядел на часы, и сам не заметил, как у него закрылись глаза. Проснулся от стука в дверь, за стеклом виднелась вахтерша. Эта, в отличие от бабы Веры, была молодой и довольно симпатичной, но как зовут ее, Павел не знал, а спросить стеснялся. Отодвинув задвижку, он со скрипом во всех суставах поднялся со стула и пошел в машинное отделение. Постоял на галерее в раздумии, потом спустился вниз, подошел к насосу, потрогал подшипники, подкрутил сальник, оглядел критически, махнул рукой, сказал:
  -- Ничего с ним не случится до прихода механика... - и пошел за ванну за своей курткой, он ее прятал среди рабочего грязного барахла.
   Одевшись, вышел через служебный вход. На улице было прохладно, небо ясное, и такое пустое, что сделалось страшно, как бы не выпасть с этой неуютной Земли... Передернув плечами, он полез через забор.
   Вряд ли возле бассейна дежурил топтун, но он проделал все необходимые действия, свойственные шпиону с двадцатилетним стажем, после чего оказался у люськиного дома. Нырнул в подъезд, взбежал на седьмой этаж. Решительно надавил на кнопку звонка. Люська открыла почти сразу, отшатнулась, будто увидела привидение. Он шагнул в прихожую, сказал хмуро:
  -- Я за бушлатом пришел. Ты ведь не помнишь, а я тебе рассказывал, что меня убить стараются... Так бушлат мне нужен, так сказать, для разведки в тылу врага...
   Он повернулся к вешалке, снял бушлат, шагнул к двери, как бы намереваясь уходить, но нехотя повернулся, - сыграть надо было точно, чтобы она поверила, будто он и правда хочет уйти, - спросил:
  -- А Гришка что, дрыхнет? Передай ему привет, и от меня поцелуй в яйца...
   Удар оказался точен, как боксерский нокаутирующий; Люська вдруг опустилась на колени и уставилась на него взглядом изнасилованной девушки, твердо решившей утопиться.
   Он усмехнулся, спросил со злорадством:
  -- Почему ты на меня смотришь так, будто Гришка тебя насиловать отказался, как ты ни настаивала?
   Лицо ее исказилось в брезгливой гримасе:
  -- А ну его!.. Он же алкоголик. Только ты ушел, он отрубился, а потом еще и обосрался...
  -- Да ты что?! - Павел с весьма натуральным изумлением вытаращил глаза, но потом поскучнел, сказал буднично: - Водка паленой оказалась... Меня тоже пронесло так, что я раз пять в сортир сбегал...
  -- А мне, почему ничего не было? - резонно возразила Люська.
  -- А ты бифштекс ела? - тут же нашелся Павел.
  -- Не-ет...
  -- Ну, вот видишь... Бифштекс-то старый был, он же у тебя, наверное, сутки на подоконнике стоял...
   Она тихо спросила:
  -- Ты уходишь?..
  -- А что с тобой делать? Тебя уже не переделаешь... Я сказал, что переехал к тебе насовсем, а стоило Гришке сюда забрести, как ты тут же обо всем забыла... Понимаешь, - проникновенно договорил он, - я не люблю групповым сексом заниматься.
   Она вдруг вытянула руки, обняла его колени и прижалась лицом к ногам, прошептала:
  -- Не уходи, Паша... Больше никогда, никогда... Ну, я ж думала, какой он великолепный мужчина... Он же высокий, выше тебя, стройный... А ты маленький и толстый...
   Она вдруг вся затрепетала, рывком расстегнула ширинку, запустила туда руку, извлекла все его хозяйство на свет божий и принялась сосать, держа обеими руками, будто он, и правда, мог убежать.
   Павел цинично подумал, ну вот, отвоевал себе еще один или два безопасных ночлега...
   Она вскочила, и, не отпуская свою драгоценную добычу, поволокла его в комнату, толкнула на диван, наконец, отпустила, но лишь для того, чтобы сбросить халатик...
   Павел отключился, сразу же, как только она слезла с него. Даже свитер не успел снять, так и уснул, в свитере, но без штанов. Когда он проснулся, Люська сидела напротив него в кресле, сложив ноги по-турецки, смалила сигаретку и жадным взглядом, будто кошка на мышонка, смотрела на него. Павел потянулся, поглядел на часы, было пять часов.
   Люська сказала:
  -- Ну, ты и спать здоров...
   Он еще раз повторил:
  -- Ты, конечно, забыла, но ведь меня хотят убить, и мне приходится целыми ночами играть в прятки с бандитами в бассейне и вокруг него...
  -- Я выпить хочу... - проговорила она требовательно.
   Павел тяжко вздохнул, денег у него после зарплаты оставалось не густо, а еще неизвестно, сколько времени ему предстоит играть в "голос" по-курайски, но если сейчас не купить бутылку, ночь опять будет бессонной, еще ей и в ампиры поиграть вздумается...
  -- Ладно, - проговорил он, вставая с дивана, - я за водкой схожу, а ты поесть чего-нибудь приготовь...
   Он натянул джинсы, проверил нож, и пошел в прихожую. Вообще-то, ему бы надо поменьше светиться возле люськиного дома, следовало бы ее послать за водкой, но надо было сыграть в "голос" с полковником.
   Сбежав вниз по лестнице, он, не задерживаясь, выскочил из подъезда, огляделся по сторонам; ввиду прохладной погоды, неизменные бабки возле подъезда не сидели, и никаких праздношатающихся личностей не наблюдалось. Он быстро пошел прочь. Телефонная будка была неподалеку, набрав служебный номер полковника, он стал ждать. К его удивлению трубку сняли довольно быстро. Раздался ясный, вполне командирский голос:
  -- Полковник Долматов у телефона.
   Ага, служака... - подумал Павел, и заговорил вежливо, но издевательски тягуче:
  -- Павел Константиныч? Это вас тезка беспокоит...
  -- Какой еще тезка?! - недовольно огрызнулась трубка.
  -- Ну, как же?.. - с горькой иронией проговорил Павел. - Только сегодня ночью вы так жаждали со мной встретиться, а теперь даже и не помните, какой такой тезка...
  -- Бросьте голову морочить! Говорите, что вам надо, или повесьте трубку, не мешайте занятым людям...
  -- Как я вас понимаю! - сочувственно воскликнул Павел. - Ночами всяких мелких слесарей ловить, а днем еще и службу нести...
  -- Ты что, телефонный шутник? - спросил полковник.
   Павел понял, что попал в точку, если бы полковник был ни при чем, он давно бы обругал Павла, и повесил трубку, но, коли, продолжает переругиваться, значит, чего-то ждет.
  -- Какие уж тут шутки, товарищ полковник! Короче, так: прекратите меня ловить! Ваших денег я не брал, даже не видел. Там, на дороге, я только ваш погон через окно разглядел, и больше вообще ничего не видел! Так что, если даже вас менты повяжут, то свидетель из меня никакой, потому как я ничего не видел.
  -- А откуда тогда про какие-то деньги знаешь? - с горьким сарказмом спросил полковник.
  -- Я слышал, как ваши волкодавы переговаривались.
  -- А почему ты решил, что это именно мои волкодавы переговаривались?
  -- Знаете, товарищ полковник, как только я понял, что меня кто-то вылавливает, я сразу решил выяснить - кто? Это оказалось совсем не трудно. Если бы вы не начали меня ловить, вы бы так и не засветились, а теперь вы сами из-за своей глупости засветились. Мне пришлось выяснять все, что касается трупа чечена в "жигуленке"...
  -- Может, ты еще про какие нибудь трупы знаешь?.. - полковник расхохотался, потом пропел: - И мальчики кровавые в кустах... Если хочешь поговорить, приезжай, и поговорим...
  -- Нет уж, лучше вы к нам. Один и без оружия. Иначе, разговора не получится. Боюсь, я не справлюсь с вашими волкодавами, хоть у одного из них голова дырявая, а у другого мозги ушибленные.
  -- Ну, ты и вправду много знаешь, даже про дырку в голове и ушибленные мозги... Ладно, некогда мне, работать надо... - и он повесил трубку.
  -- Ловкий ход... - пробормотал Павел.
   Если бы даже он весь разговор записал на магнитофон, полковник легко бы отперся, сказал бы, что просто поболтал с телефонным шутником с целью выяснить, откуда звонит. Павел постоял в раздумии: велико было искушение рассказать полковнику о "Коляне", но кто их знает, козлов этих со звездами и без?.. Вдруг, объединятся и явятся всей кодлой? Допустим у полковника трое или четверо, да братков штук десять пятнадцать, от такой компании в бассейне уже не спрячешься... Выяснить, как связан, или не связан "Колян" с полковником, а уж после этого решать, сталкивать их лбами, или сделать все возможное, чтобы не встретились.
   Выйдя из будки, он дошел до магазина, купил бутылку водки, и торопливо пошел прочь от люськиного дома. Дойдя до ближайшего сквозного подъезда, нырнул туда, а потом дворами, старательно укрываясь зелеными насаждениями, вернулся к люськиному дому.
   В квартире уютно пахло жареным мясом, люськиными сигаретами и чем-то еще, возможно, беспробудным сексом. Он сунул водку в морозилку, подумал, что этот ночлег совсем скоро станет небезопасным. Какая там вероятность чистой обрубки хвоста? Что-то дядя Гоша рассказывал и по этому поводу, но Павел не помнил. Однако, вероятность не сто процентная. Да и, честно говоря, надоела Люська ему, хуже горькой редьки со своими закидонами, один крест на окне чего стоил... Седины, наверное, еще добавилось...
   Когда бифштексы поджарились, он разлил водку, поднял свой стакан, сказал совершенно серьезным тоном:
  -- За нашу совместную жизнь.
   Выпив, принялся за бифштекс. Проголодался он основательно, не ел со вчерашнего дня. А потому он без остановки умял все, что было на сковороде, съел всю картошку, то есть, наелся и про запас. В нем все больше и больше крепло убеждение, что надо брать языка, и выяснять, кражу каких таких денег ему инкриминируют? Иначе, "Колян" может никогда не проявиться. Как только полковник и "Колян" свяжутся, или не свяжутся, сразу можно идти к Димычу и сдавать их тепленькими...
   После раннего ужина Люська тут же овладела Павлом, и владела им аж до полуночи. Он в поте лица отрабатывал свой относительно безопасный ночлег. Потом он поджарил бифштексы, опять наелся до треска живота, и завалился спать, философски подумав, что авось Люська до утра всю кровь из него выпить не сможет...
   Проснулся он рано. Приподнявшись на локте, поглядел на Люську. Она не спала, и опять глядела на него обреченным взглядом.
   О, Господи!.. - подумал он с уже привычной тоской. - Раньше она только два раза в месяц "уходила навсегда", а теперь уже через день... Это что, психоз прогрессирует, или так на нее действует постоянное присутствие Павла в квартире?..
   Он сказал безмятежно:
   Ты, вроде, любишь Денниса Русоса?
  -- Ага... - в ее взгляде появился проблеск интереса.
  -- А ты знаешь, что он вырезал себе яйца, и они теперь хранятся в жидком азоте, это чтобы у него голос как можно дольше оставался таким высоким?
  -- Ну-у, это все знают... - она поскучнела, зевнула.
  -- Так вот, туфта все это! Мировая история не знает случая, чтобы евнух достиг хоть какого-то мало-мальски высокого уровня в искусстве. Только благодаря им, вульгарным гениталиям создаются великие, ну и не очень великие, произведения искусства. Так сказать, сублимация полового влечения...
   Она вытаращила свои черные глазищи, уставилась на него, проговорила:
  -- Ба, точно... А я-то, дура, все время верила, что он и правда, кастрировался ради искусства...
   Павел слез с дивана и отправился в ванную, на ходу подумав с облегчением, что еще на пару дней тайную хазу отвоевал. Но тут же подумал, что расслабляться не следует, и братки, и волкодавы запросто могут через литобъединение узнать про Люську, и тогда незамедлительно нагрянут сюда.
   Забравшись в ванну, он напустил воду погорячее, да такую, что еле-еле вытерпеть смог. Прогрелся. Выбравшись через полчаса, походил по квартире голый, распаренный, красный. Вспомнил, что в этот день у Ольги нет уроков, и она должна быть с утра дома. Ну, дома побывать все равно придется, надо будет в поход за языком баллончик прихватить, при всех умениях Павла, битого волкодава, к тому же побывавшего в Афганистане, он вряд ли сумеет скрутить без шума и пыли.
   Одевшись, он засунул бушлат в сумку, туда же сунул и кепку-афганку. В дверях повернулся, сказал ласковым голосом:
  -- Не вздумай меня не пустить, кто бы тут ни сидел. Ты, наверное, уже забыла, но меня стараются убить, и мне крайне необходимо у тебя скрываться. Больше просто негде...
   Он пробрался домой через двор соседа, в кустах надев бушлат и натянув кепку-афганку на самый нос, а куртку засунул в сумку. Торопливо пройдя между кустов малины и яблонь, юркнул в подъезд, открыл своим ключом дверь в общую прихожую, тут же запер ее за собой, подошел к своей двери, она оказалась запертой, похвалив про себя Ольгу, быстро отпер замок и юркнул внутрь.
   Ольга выглянула из кухни, испуганно попятилась. Он торопливо снял кепку.
  -- Фу ты!.. Ну и напугал... - она шагнула к нему, обняла, прижалась, спросила: - Есть хочешь?
  -- Потом... - он повесил бушлат на вешалку, прошел на кухню, задернул занавеску, спросил:
  -- Анна Сергеевна где?
  -- К сестре ушла...
   Она напряженно спросила:
  -- Ну, узнал что-нибудь?
  -- Кое-что узнал... Я совсем неожиданно для себя оказался нежелательным свидетелем. Помнишь, я двадцать седьмого августа за грибами ездил?
  -- Ну да, помню...
  -- Там, возле воинской части какое-то темное дело проворачивалось, а потом труп какого-то чечена проявился. Я вообще ничего не видел! Но они решили, что я очень много видел, и очень много знаю. Теперь-то я, и правда, очень много знаю. Вот теперь точно, меня есть за что убивать!
  -- Паша! Но делать то что?!
  -- Защищаться...
  -- Ох... Да как?..
  -- Чем попало! С этими тварями только так и надо. Из-за своих вонючих баксов им человека убить, что комара хлопнуть...
   Ольга вдруг потянула его за собой:
  -- Пойдем, Паша...
   Недоумевая, он пошел за ней. Она затащила его в спальню, прикрыла дверь, быстро разобрала постель, сбросила халатик, сама стянула трусики, легла в постель, спросила нетерпеливо:
  -- Ну, чего стоишь, как истукан?
  -- Остолбенел от изумления... - проговорил Павел, и принялся раздеваться, очень сильно сомневаясь, что у него что-то получится после Люськи.
   Но тут ему так невыносимо, так зверски захотелось Ольги, что он, уже не помня себя, бросился на нее, стиснул так, что она застонала, припал губами к ее губам...
   Потом они лежали в тишине, и слушали бормотание радио на кухне. Тут Павла, словно током ударило, он привстал на постели, спросил:
  -- А ты почему не говоришь мне, чтобы я резинку натянул? У тебя же сейчас должен быть опасный период?..
   Она тихонько засмеялась:
  -- Спохватился... Паша, если с тобой что случится, пусть хоть память о тебе останется...
   Он чуть не расплакался, как ребенок. Прижал ее к себе и осторожно гладил, гладил по спине, пока она не спохватилась:
  -- Сейчас Денис из школы придет...
   Она деловито встала, оделась. Он тоже вылез из постели, оделся, вышел на кухню, Ольга собирала на стол. Павел поглядел на часы, время еще было, можно и подкрепиться, хоть и не хотелось, в запас...
   За едой Ольга спросила:
  -- Куда теперь пойдешь?
  -- Языка брать...
   Она уставилась на него испуганными зелеными глазищами.
  -- Надо так. Понимаешь? Мне один опер из городского управления посоветовал: первым нанести удар, чтобы заставить их засуетиться, начать совершать ошибки, вечно ведь не будешь скрываться. Иначе они потеряют терпение, и вас с Денисом возьмут в заложники. А так, если я буду вокруг них крутиться, и пинки в задницы вставлять, им будет не до вас... Так что, собственно говоря, я за баллончиком зашел... Возьму языка и верну, он тебе нужнее...
   Павел выпрыгнул из автобуса и целеустремленно зашагал к командирскому дому. Поравнявшись с подъездом, к которому в прошлый раз подруливал "уазик", повернул голову... Вот так сюрприз! Вход в подъезд перекрывала свежо блестящая черной краской стальная дверь. Может, какому диверсанту и раз плюнуть, вскрыть простенький замок, но Павлу дверь была не по зубам.
  -- Ладно, полковника брать в языки не будем... - пробормотал он себе под нос, и прошел по аллее до следующего дома.
   Усевшись на скамейку у подъезда, принялся ждать. Все повторилось, как в прошлый раз: около семи часов подъехал "уазик", из него выпрыгнул волкодав, оглядел окрестности, потом вылез полковник, за ним выпрыгнул второй волкодав, и вслед за полковником протопал в подъезд, дверь со звоном захлопнулась. Первый волкодав, сунув руки в карманы, не торопясь шагал по дорожке в сторону Павла. Автомат у него болтался на плече, такой привычный, будто родился и вырос вместе с ним. Павел сидел, закинув ногу на ногу, надвинув кепку на самый нос и, казалось, не проявлял ни малейшего интереса к окружающему. Волкодав поравнялся с ним, приостановился, видимо хотел что-то спросить, но передумал, и протопал дальше. Павел расслабился. Если бы этот козел вздумал выяснять его личность, пришлось бы глушить его прямо здесь, на виду всего двора. Волкодав исчез в крайнем подъезде, и там тоже была стальная дверь.
   Павел посидел еще несколько минут, после чего поднялся и пошел к остановке. Что ж, языка оказалось взять не так-то просто.
   Зная наверняка, что его никто не пас, Павел все же прошел через два сквозных подъезда, и только после этого пошел к Люське. Слава Богу! У нее никого не было, и, возможно, Павла ждала спокойная ночь. Она не озаботилась поджарить свои бифштексы, а потому Павлу пришлось заняться этим самому. Он накрыл на стол на кухне, позвал Люську, она пришла, села на табуретку, закурила.
   Павел сказал:
  -- Ешь, чего ты?..
   Она кротко произнесла:
  -- Я не хочу, ешь ты побольше. Тебе это необходимо...
   Павел внимательно глянул на нее. Всем видом она показывала: кушай, милый, тебе это нужнее, а я ради тебя умру с голоду... Симптом был знакомым. Павел понял, что ему предстоит веселая ночка.
   После ужина он осмотрел дверь: пора было и здесь на ночь устанавливать сигнализацию. Рядом с дверью стояла тумбочка, на нее Павел пристроил оцинкованное ведро, из которого Люська изредка мыла полы, к ручке двери привязал палку и упер ее в ведро. Теперь при малейшем движении двери, палка столкнет ведро с тумбочки. Люська абсолютно равнодушно отнеслась к его манипуляциям. Раздевшись, он пошел в ванну, прихватив с собой нож.
   Он лежал в ванной, наслаждаясь теплом и покоем, когда загремело. Ни секунды не раздумывая, он взметнулся из ванны, мягко просочился сквозь дверь, и замер в боевой стойке, готовый и отразить удар, и нанести ответный. В прихожей стояла Люська и испуганно глядела на него.
   Гигантскими усилиями сдерживая ярость, он проговорил:
  -- Зачем тебя сюда понесло? Ты что, на улицу собралась?
  -- Я нечаянно... - пропищала она, расширенными глазами разглядывая блестящее лезвие ножа.
   Павлу страстно хотелось задушить ее. Подумать только, когда-то он страдал и мучился из-за капризов этого донельзя испорченного создания. До нее даже не доходит, что он в смертельной опасности, и малейший шум для него, страшнейший удар по нервам. То ей крест мерещится, то ведро сбивает... Нет, она неисправима. Он водрузил ведро на место, и вернулся в ванну. Вдруг отрешенно подумал: а ведь с нее станется, сама разыщет братков, и сдаст им Павла, исключительно ради интереса, чтобы поглядеть, как они его резать или душить будут...
   Выйдя из ванной, он поглядел на часы. Было еще рано, но лучше лечь спать сейчас, и поспать впрок. Люська сидела на диване и курила.
   Глядя в черный квадрат окна, томно сказала:
  -- Я выпить хочу...
  -- У меня деньги кончились... - хмуро бросил Павел, задергивая шторы.
   Деньги у него не кончились, ему просто смертельно надоел этот водевиль; лучше уж на вокзале кантоваться... Он выключил свет и лег на диван, не озаботившись натянуть трусы. Люська докурила сигарету, сбросила халатик и привычно прилегла к нему на грудь. Несколько раз поцеловала, он вяло отвечал, раздумывая, что завтра неплохо бы потренироваться в качалке, а потом добавить еще в тренажерном зале бассейна. И что завтра может, наконец, проявиться загадочный "Колян", а время помчится галопом, и можно будет, наконец, больше не ходить в эту чертову квартиру...
   Люська опустила руку, потрогала свою любимую игрушку, помяла пальцами, спросила:
  -- Ты что, трахаться не хочешь?
  -- Ну, я же не сексуальный монстр... - проворчал он. - Это только настоящие крутые мужики могут по пять раз за ночь, и каждую ночь... Только, брехня все это. Нормальный мужик может только через день, а если чаще - то это уже патология, лечиться надо...
   Она задумчиво поиграла яйцами, потом опустилась вниз и принялась сосать, все больше и больше возбуждаясь при этом. Павел подумал про себя: ох, эта неодолимая сила миньета... Оторвав ее от любимого занятия, он поставил ее на четвереньки, и принялся в прямом смысле трахать, изо всей силы, так, что диван трещал и шатался. Она уже кричала в голос, а он никак не мог кончить, наконец, она рухнула ничком на диван, и, кажется, отключилась. Павел вздохнул с облегчением, расслабился, и тут же заснул.
   Проснулся он утром, к своему великому изумлению, Люська за всю ночь его ни разу не побеспокоила. Она сидела в кресле, и почему-то даже не курила, смотрела на него так, будто он уже заносил над ней огромный мясницкий топор. Павел подумал, неужели найдется идиот, который и вправду женится на ней? Впрочем, извращенцев хватает; вполне может найтись и такой, которому тоже кресты на окнах мерещатся, и вампиром хочется побыть...
   Он заговорил безмятежно:
  -- Вчера ты так кричала, что, наверное, соседей перепугала...
   Она мотнула головой, взгляд ее стал осмысленным, бросила коротко:
  -- Не помню...
   Он продолжал:
  -- Люся, а ты знаешь, что висельники в последний момент испытывают сильнейший оргазм? Все говорили, кого успевали живым из петли вынуть...
  -- Да-а?!. - она вытаращила глазищи. - Правда?!.
  -- Ага... - безмятежно подтвердил он, а сам с ненавистью подумал, что, может быть, она повесится, чтобы испытать смертельный оргазм, и, наконец, избавит его от мучений.
   Повеситься она вполне могла, потому как ее частенько обуревали навязчивые идеи. Павел отправился в ванную, по пути размышляя, какую бы еще историко-сексуальную, или сексуально криминальную хохму придумать?
   Выйдя через час из ванной, он обнаружил, что Люська приготовлением завтрака себя утруждать, категорически не желает, а потому, одевшись, направился на кухню. Пока жарились бифштексы, он размышлял. Итак, вояки ловят его из-за каких-то денег. И тут еще какой-то "мастер" проявился, который простой работяга и "первый", то есть полковник, его не первый год знает. "Колян" по-прежнему с полковником не связывался, но, возможно, свяжется через "мастера". И тут Павла осенило: в городе есть единственный завод, на который возят списанное оружие на переплавку, и весь город знает, какой это завод. Так, может быть, мастер литейного цеха, и есть этот таинственный "мастер"? А вся афера построена на том, что чеченам продали списанное оружие, предназначенное на переплавку? Н-н-да... Задачка... Внедриться на завод, и найти "мастера". Впрочем, "мастер-то" как раз и исчез. Иначе, чего они к Павлу прицепились?
   Наевшись, он собрался идти, уже из прихожей, высунувшись из-за косяка, проговорил:
  -- Если к тебе придут, и будут спрашивать насчет меня, стой на своем, говори, что ничего не знаешь, что я тебе ничего не говорил, только ночевать приходил. Поняла?
  -- Разумеется... - она величественно склонила голову.
   Спускаясь вниз, Павел равнодушно подумал, кого он может тут встретить завтра? На ум ничто не приходило, все мало-мальски видные мужики из его окружения уже тут перебывали. Единственная картина навязчиво возникала перед мысленным взором, это засада из братков. А что, очень удобно, и не скучно: сиди, жди и по очереди трахай Люську.
   Он часа три потренировался в качалке, прогулялся по берегу реки и точно к пяти подошел к главному входу в бассейн. Демонстративно постоял на крыльце, оглядывая берег реки, аллеи. Несмотря на прохладную погоду, по аллеям гуляло полно народу, даже на лавочках сидели. Он вошел в здание, поздоровался с вахтершей и прошел в машинное отделение. Чтобы отвлечься, почитал часа два газеты, потом пошел в спортзал. Там даже Жаворонкова не было, бизнесмены сами по себе работали на тренажерах, как Бог на душу положит. Павел часа два потренировался, уже не обращая внимания на их серьезные разговоры и бесконечные телефонные звонки. Потом принял душ, оделся, прицепил к поясу ножны с ножом, надел ветровку тренера, и, заперев служебный вход, принялся ждать.
   Он приготовился к долгому ожиданию, но тут вдруг от входа раздался мощный рык:
  -- Пашка-а!.. А ты все еще здесь сидишь?!.
   Он вгляделся, по лестнице спускался милый друг Николай и сиял улыбкой во всю физиономию. За те годы, что Павел его не видел, он здорово изменился: приобрел все характерные черты новых русских; мощное, налитое пузо, мощную, налитую задницу, мощную, налитую шею и толстую, налитую морду.
   Подойдя к столу, протянул огромную лапу:
  -- Ну, здорово! А я тут, понимаешь, абонемент купил, дай, думаю, проведаю старого кореша...
   Павел помедлил, но руку подал. Следом за Николаем подошли еще трое, помельче, по очереди пожали руку, расселись вокруг. Павел выжидательно смотрел на Николая, а в мозгу зудела одна мысль: - Господи, я ж с самого начала знал, что это он, как только имя услыхал - Колян, только поверить боялся... Ну вот, и пресловутый "мастер" идентифицировался: это ни кто иной, как Алексей. Он же, как раз в литейном цехе мастером работает...
   Николай из необъятных карманов своей кожаной куртки извлек две бутылки водки, выставил на стол, парни выложили колбасу, хлеб, две литровых банки импортных пикулей.
   Николай начал разливать водку, Павел сказал:
  -- Ты ж раньше не пил...
  -- Это я с тобой не пил, потому как мы нигде, кроме зала не встречались... Ну, давай, за встречу... - он поднял стакан.
   Павел взял свой, там было налито больше половины. Он звякнул своим стаканом о стакан Николая, стаканы парней, стал подносить ко рту, и вдруг уставился через плечо Николая, вскочил, бросился к насосу, на ходу сказал:
  -- Я сейчас... Похоже, опять в насос шапку затянуло...
   Он подбежал к насосу, озабоченно склонился над ним, заслонив руку с водкой от гостей, и вылил водку в воронку слива. Пощупал насос, выпрямился, уставился на манометр, поднес пустой стакан ко рту, запрокинул голову, делая вид, что пьет, потом натужно закашлялся. Вернувшись к столу, проговорил:
  -- Что ж ты по полному стакану наливаешь? Я больше чем пятьдесят грамм за раз выпить не могу... - взял большой кусок колбасы и принялся сосредоточенно жевать, потом заел колбасу пикулями.
   Они были умопомрачительно вкусными, чуть-чуть только похуже тех, что солила Анна Сергеевна. Николай переигрывал, слишком был оживлен и натужно дружелюбен. Неужто он и правда считает Павла таким дураком? После того расставания в подвале и стольких лет отсутствия, нате вам, мириться пришел... Как же, поверили... Парней Павел видел раньше, когда еще тренировался в подвале. За многие годы тренировок, кто там только не перебывал! Двое из них, кажется, были борцами, а третий - точно боксером. Его Павел видел на ринге не далее, как три года назад, когда забрел как-то на первенство города. Сбылась мечта Николая, он, наконец, стал большим боссом. Предводителем банды. Хотя, вряд ли это его заслуга... У него никогда не было воображения. Скорее всего, это заслуга Алексея, продукт его навязчивой идеи; хапнуть хороший куш.
   Николай разлил по второй, на этот раз поменьше. Чтобы не показать раньше времени, что все понял, Павел на сей раз выпил водку, снова закусил хорошим куском колбасы, хлеб категорически проигнорировал, захрустел пикулями, подумал, не без черного юмора, что неплохо бы каждый раз как следует подкрепляться за счет убийц...
   Он глянул на часы, сказал:
  -- Пойду, дверь за вахтершей закрою... Мне больше не наливайте, мне хватит... Я сегодня с утра ничего не ел, к тому же пил последний раз в прошлом году... - он вполне натурально сымитировал заплетающуюся пьяную речь.
   Вылезя из-за стола, пошатываясь, побрел к выходу из машинного отделения. Поднялся один из парней, сказал:
  -- Мне в туалет надо, где он?
  -- Пошли, покажу...
   Выйдя из машинного отделения, Павел ткнул пальцем в сторону дверей:
  -- Вон туалет...
   Вахтерша стояла у двери уже одетая. Павел попрощался, и она ушла. Он запер дверь. Велико было искушение позвонить в милицию, но краем глаза он видел, что пошедший за ним парень в туалет не зашел, а выглядывает из-за косяка. Павел, как ни в чем не бывало, повернулся и направился к двери в машинное отделение. Парень юркнул в туалет. Павел подавил в себе искушение, загасить его прямо на унитазе. Все ж таки борец, без шума не вырубишь...
   Он вернулся к столу, сел на свое место, пьяно тараща глаза, проговорил:
  -- Что-то я совсем окосел... Наверное, водка левая...
   Он заблаговременно переставил стол так, чтобы лампочка горела не над головой, а сзади. По теням было отлично видно, что делается за спиной. Павел сделал вид, будто его сморило, и тут же увидел, как Николай чуть передвинулся назад, что-то взял и занес над головой Павла. Павел оттолкнулся руками от стола и опрокинулся назад вместе со стулом, катнувшись по полу, закатился под нижнюю секцию бойлера, если не знать, то ни за что не подумаешь, что тут может пролезть человек его комплекции. Затрещало на все машинное отделение, удар железяки пришелся по крышке стола, но Павел уже выкатывался с другой стороны бойлера. Николай второй раз вскинул железяку, попытался достать Павла за бойлером, от грохота удара железом по железу аж уши заложило. Павел легко побежал по узкому проходу между бортом ванны и стеной. Сзади слышался топот, шарканье подошв, яростный мат. Добежав до присмотренного заранее места, он нырнул под ванну, и затаился за каким-то громоздким, угловатым кожухом. Топот поравнялся с ним и затих. Павел нащупал в темноте давно присмотренную железяку, поднял ее, стараясь не звякнуть, отвел осторожно назад, приготовился.
   Послышался голос Николая:
  -- Лезь!
   В ответ осторожно проныли:
  -- А если он железякой по голове?..
  -- Лезь, говорю! Пока ты тут топчешься, он точно, найдет железяку... Да где он ее в такой темноте найдет-то?!
   В отблеске света от дежурной лампочки Павел разглядел тень, осторожно выдвигающуюся из-за кожуха. Он подождал, когда тень выдвинулась полностью и оформилась в контур крадущегося на карачках человека, потом ударил. Он метил повыше, в лоб, но понял, что удар не поднимется выше переносья, мешал низкий потолок в виде неровного днища ванны, но тоже неплохо, со сломанным переносьем много не побегаешь... Удар пришелся на руки. Послышался дикий, звериный вопль ярости и боли. Парень выкатился из-под ванны, завизжал:
  -- Колян, он мне руку сломал!..
  -- Ничего, - благодушно пробасил Николай, - Гриня тебя заштопает, загипсует, станешь, как новенький... Паша, а Паша? Ошибочка вышла, ты чего сорвался, как полоумный? Вылезай, добазаримся...
   Голос у него был слащавый и неимоверно фальшивый, так в западных ужастиках маньяки выманивают запершихся в ванной насмерть перепуганных блондинок, чтобы затем убить их и изнасиловать.
   Пора было менять дислокацию, а то еще полезут с трех сторон с фонарями, не отмахаешься, массой задавят в этакой тесноте... Павел бесшумно перебрался на другую сторону ванны, с противоположной стороны все еще слышался слащавый и насквозь фальшивый голос, насквозь фальшивого милого друга Коляна. Вдруг он взревел, как паровозный гудок:
  -- К телефону! Он уже там...
   Павел увидел, как к выходу из машинного отделения метнулась тень, а потому побежал в другую сторону, к лестнице ведущей к люку. Он уже взобрался до половины, когда внизу раздался топот, яростный мат, лестница задрожала, за ним кто-то лез, но Павел повернулся лишь на верхней площадке, под самым люком. За ним лез один из борцов. Павел хорошо видел в темноте, годы странствий по тайге не прошли даром. Он кинул быстрый взгляд вниз, там стояли Николай, и ушибленный, он баюкал левой рукой свою правую. Если она и не была сломана, то ушиблена основательно, так что, на ближайшие пару суток он не противник. Павел дождался, пока лезущий по лестнице борец выпрямится, и вскинул руки, делая вид, будто намеревается вцепиться ему в глотку. Урод, купился на такой примитив! Парень подобрался, приготовившись противопоставить намерению Павла простой, но неимоверно надежный захват за руки с последующим броском через плечи с пятиметровой высоты. Расслабленной ступней, хлестко, Павел врезал ему между ног. От такого удара обычно бывает болевой шок. Точно, лицо парня стало мечтательным, а глаза мутными. Для надежности Павел с разворота врезал ему локтем под ухо, в то место, где нижняя челюсть крепится к верхней. От тяжелого удара парень кувыркнулся через низкие перила, послышался мягкий удар об пол инертной туши и отчетливый треск. Павел злорадно подумал, что Грине добавилось еще работенки.
   А это что? Милый друг Коля вытянул вверх руку. Вот мразь! Пистолет... Павел, как подброшенный пружиной взметнулся вверх, к люку, мгновение - и он выкатился на теплый кафельный пол. Вот козел! Не выстрелил. А то бы пуля в крышке люка явилась неплохим вещьдоком для ментов...
   Вскочив на ноги, он пробежал по бортику, подпрыгнул, ухватился за стойки и вскарабкался на галерею. Снизу, из ванного зала уже несся громовой рык Николая. Он матерился так, что стекла в витражах дребезжали. Дверь с галереи была открытой, и тот парень, что стоял у телефона, уже бежал по лестнице. Павел демонстративно вышел на площадку. Парень его увидел, замедлил бег, внимательно прокачивая взглядом, потом подобрался, принял боксерскую стойку и ринулся вперед. Павел сделал вид, будто испугался, попятился, приглашая его подняться на площадку, тоже принял боксерскую стойку, но так неловко, что вызвал у парня кривую злорадную ухмылку. Ох уж эти спортсмены... И этот не нашел ничего лучше, как заехать левым прямым Павлу в челюсть, но тут же Павел понял, что это финт, чтобы заставить его раскрыться, он и раскрылся, но вовремя нырнул под правый крюк, поймал боксера на захват и с наслаждением швырнул с маху через плечи на ступеньки. Он прокатился по всему пролету, считая ступеньки и боками, и головой. Не спеша спускаясь за ним, Павел проговорил:
  -- Вашему Грине работы теперь на всю ночь... Если, конечно, не буду я вас ментам сдавать... - он после паузы раздумчиво договорил: - Если я вас, козлов, как котят в бассейне не утоплю...
   Он пинком подкатил инертную тушу к краю площадки и катнул вниз. Бедолага пересчитал и эти ступеньки, но ему уже давно было все равно, он, видимо, в момент броска хорошо приложился головой. Вырубленный боец надежно привалил дверь из раздевалки, в которую уже ломился Николай. Сквозь щель Павел увидел пистолет, а потому ни мгновения не медля, врезал по двери изо всех сил ногой. Край двери пришелся Николаю как раз по брови и по скуле. Раздался такой вой, будто десятку львов хвосты прищемили. Павел подумал, что он начнет стрелять через дверь, а потому незамедлительно ссыпался вниз по лестнице. Вот козлина вонючий! Опять не стреляет! Если кто-то из двух зашибленных Павлом испустит дух, то ментам предъявить будет нечего. Гильз и пуль не хватает, как воздуху...
   Через вестибюль ушибленный борец тащил за шиворот зашибленного борца. Увидев Павла, кинулся наперерез. Павел без затей провел свою коронную серию; правой в челюсть, левой в печень. Ушибленный улегся рядом с зашибленным, а Павел взбежал по лестнице, нырнул в раздевалку, и затаился в душевой, в одной из кабинок, приготовил баллончик. Теперь можно было и с милым другом поговорить. В узком проходе вдоль душевых кабинок пистолет бесполезен. Так что, не дальше чем через полчаса вся компания будет упакована, и можно будет пригласить Димыча.
   Шли минуты, но никто не шел. Обострившимся слухом, Павел уловил звук захлопнувшейся тяжелой двери парадного входа. Держа наготове баллончик, он пробежал душевую, раздевалку, выскочил на лестницу, прислушался, присутствия людей в фойе не оущущалось. Однако он взбежал на галерею, и, перегнувшись через перила, поглядел в витраж. Внизу была картина, достойная эпического полотна... Какой там эпос... Сценка из итальянского боевичка - "Подвиги Геракла". Николай шел от двери, неся подмышками двух зашибленных, ушибленный, шатаясь, тащился на своих ногах.
  -- Ушел, козлина... - констатировал Павел разочарованно. - Но тактика оказалась достойной Наполеона с Бонапартом и Александра Никифоровича Македонского... Или, Филипповича?.. Боксеров давить борцовскими приемами, а борцов глушить - боксерскими...
   Спустившись вниз, он запер дверь, сходил и в машинное отделение, проверил служебный вход, насторожил систему сигнализации, потом пошел в фойе, взял из кладовки ведро, тряпку, помыл залитую кровью лестницу, порядочная лужа крови натекла и в машинном отделении под лестницей.
   Павел довольно усмехнулся:
  -- А хорошо я этих козлов отделал. Теперь не давать им больше инициативы в руки, нападать самому... Надо разозлить их... - и тут он вспомнил.
   Гриней звали еще одного его приятеля. Еще будучи студентом мединститута, он получил квалификацию мастера спорта по борьбе самбо и дзю-до, несколько лет подрабатывал в бассейне по вечерам, дежурным врачом. Уволился лишь в прошлом году. Видимо нашел более доходную подработку, дежурным врачом в банде Николая... Он еще с института был приятелем Николая. Где и как они познакомились, Павел не знал.
   Поставив ведро на место, Павел проговорил:
  -- Ну что ж, для начала завтра навестим Гриню...
   Павел не стал строить версий относительно участия в этой истории Алексея. Надо было сначала убедиться, действительно ли он исчез, и если он исчез, то с чистой совестью и спокойной душой сдавать полковнику Николая вместе со всей бандой. Натасканные на убийство волкодавы всю эту дилетантскую кодлу разделают в два счета, а Павлу больше и рук марать не придется.
   Чтобы обезопасить себя, Павел набрал знакомый номер. Трубку подняли почти сразу, знакомый голос произнес коротко, уже не по военному:
  -- Я слушаю...
   Павел осторожно сказал:
  -- Это вас тезка беспокоит...
  -- Да, да... Говори, тезка... - голос стал насмешливым.
  -- Если ваши волкодавы на пути к объекту, отзовите их, пожалуйста. Все равно они меня не поймают. Или, это вы обычно за рулем сидите?
  -- Это к делу не относится... Коли разбудил, говори по делу.
  -- Хорошо, я, кажется, догадываюсь, кто хапнул ваши денежки...
  -- Ну, ну! Говори!
  -- Мне надо будет только завтра или после завтра кое-что проверить, и я вам точно скажу, кого трясти...
  -- Так, и что ты хочешь за информацию?
  -- Ну, кинете мне баксов, сколько не жалко... Я же из-за вас столько страху натерпелся. Да и сколько дней уже ночую, где попало...
  -- Ну, так не бегал бы...
  -- Нет уж, я людям такого сорта не доверяю... Вы сначала паяльник в задницу вставите, потом шлепнете, а уж после этого говорите: извини, парень, ошибочка вышла... Кстати, в милиции лежит мое заявление, а в надежном месте, у надежного человека, лежит подробный рассказ обо всем. Я понимаю, что вы легко вывернетесь, ведь с базы ничего не пропало, даже два лишних "Максима" нашлись...
  -- Ты и это знаешь?!. - полковник не смог сдержать изумления.
  -- А вы что, и правда, решили, что имеете дело с простым лохом, мелким слесарем? Могли бы сразу заподозрить, что тут дело не чисто... По тому, как я ловко ваших топтунов с хвоста срубал. Так вот, все эти предосторожности ради того, чтобы вы мою жену к этому делу не приплетали. Она вообще ничего не знает. Я вам сам позвоню, и сообщу...
  -- Так, баксы, само собой, но ты еще что-то хочешь?
  -- Ага, хочу... Чтобы вы этих козлов замочили самым извращенным способом. Мало того, что я из-за них месяц по городу бегаю, как заяц, это ведь из-за них в основном я сижу здесь в полном дерьме и нищете...
   Полковник захохотал:
  -- Ну, эт само собой... Ладно, отбой...
  -- Минуточку. Если вы своих волкодавов все же отозвали, я все равно сейчас исчезну. Так, на всякий случай... - и он положил трубку.
   Остаток ночи прошел спокойно. Видимо полковник поверил Павлу.

Глава 8

Продажа черного кота в черном мешке

  
   С обычными предосторожностям придя к Люське, Павел решительно позвонил в дверь, с любопытством ожидая, какой его ждет сюрприз. К его изумлению, сюрприза не оказалось, наоборот, на Люську напал писательский задор. Павел насторожил охранную систему и лег спать. На минутку отвернувшись от стола, Люська сказала требовательно:
  -- Сходи за водкой.
   Павел еще не остыл от боя, а потому рявкнул:
  -- Нет у меня денег! И дай поспать. И не дай тебе Господь, уронить ведро! К двери просто не подходи... Если будут звонить, буди меня. Учти, если придут убивать меня, то заодно убьют и тебя. Усекла? И еще, открой окно, я дышать не могу в такой атмосфере...
   Накурено было знатно, на столе уже стояла пепельница, полная окурков, и чайная чашка, с уже сформировавшейся горкой. Люська посмотрела на него злым взглядом, фыркнула, и отвернулась к столу. Тогда он поднялся сам, открыл форточку, сходил на кухню, открыл форточку и там.
   Спал он беспокойно, несколько раз просыпался, Люська строчила авторучкой, беспрерывно дымя сигаретой. На часах было пять часов. Он поднялся и пошел на кухню. Вся посуда лежала в раковине, на сковороде лежали остатки бифштекса, уже протухшие. Павел помыл сковороду, поставил жариться бифштексы, пока они жарились, помыл посуду. Накрыв на стол, позвал Люську, но она бросила что-то невнятное и не пришла. Наевшись, он заглянул в комнату. Люська писала. В такие моменты, видимо, она сама себе казалась невыносимо гениальной, а все окружающие - бездарями, графоманами и ничтожествами. Потому она и кидалась на всех, кто пытался отвлечь ее от процесса творения стихов.
   Одевшись, Павел вышел на улицу, глубоко вздохнул, голова побаливала, после тяжелого сна в густом дыму.
   Он прекрасно помнил, где жил Гриня. Ему повезло, умершая бабушка оставила свою однокомнатную квартиру единственному внуку.
   Поднявшись на третий этаж, он надавил кнопку звонка, надвинув на самый нос кепку афганку. Его долго разглядывали через глазок, наконец, послышался голос, принадлежащий, без всякого сомнения, Гришке:
  -- Кто?
   Павел произнес противным скрипучим голосом:
  -- Андрюха, от Коляна...
   Дверь сейчас же открылась, Павел шагнул внутрь, одновременно сбивая кепку на затылок.
  -- Сюрприз! - воскликнул, радостно скалясь.
   Гриня от неожиданности попятился, но тут же разулыбался, оживленно заговорил:
  -- Паша! Сколько лет, сколько зим? Каким ветром тебя сюда занесло?
  -- Да вот, зашел узнать у старого друга, за что старый кореш Гриня, хочет замочить старого друга Пашу?
   Григорий уже допятился до середины комнаты, наконец, собрался, глаза стали колючими, цепкими. Павел принял боксерскую стойку, явственно обозначил, что намеревается нанести левый прямой, Гриня сделал короткий шажок навстречу, явно провоцируя Павла нанести удар. И Павел нанес. Гриня попытался поймать его руку в захват. Ну, ясно, спортивный самбист без всяких затей, с весьма смутным представлением даже о боевом самбо! Так явно тянет на бросок через спину, с последующим переводом в партер и удержанием болевым приемом. Павел жестоко рубанул ему по гортани внешним краем ладони. Ага! Дружище, о таких штучках мы даже не слыхали?.. Крутнувшись в три четверти оборота, Павел добавил ему локтем под ухо. Пятнадцать минут наркоза гарантированы.
   Обойдя комнату, Павел выдрал шнуры из стереосистемы, из утюга, который стоял на столе, потом перевернул стул, положив его на пол спинкой и сиденьем. После чего уложил на него животом Гриню, рывком спустил штаны вместе с трусами, и прикрутил шнурами ноги и руки к передним ножкам стула. Отступил на шаг, полюбовался; это называется - клиент готов к употреблению. Сел на стул и принялся терпеливо ждать. Гриня повернул голову через десять минут. Крепкий парень, отметил про себя Павел.
  -- Ты что, козел, делаешь?! Тебя же уроют! Тебя же сначала опустят, а потом в костер заживо...
   Не слушая вопли, Павел принялся шарить по ящикам и шкафам. Наконец, нашел, что искал. Да и как этой вещи может не быть в доме, в котором живет нормальный мужик? Большой паяльник. А в другом шкафу, набитом медикаментами, отыскался и моток пластыря. Наклонившись к Грине, он ласково сказал:
  -- Ну, ты сам посуди, какая мне разница, сколько раз вы меня убьете? Один раз, два раза или даже три? Но мне очень хочется знать, за что вы меня хотите убить?
  -- Откуда я знаю?! Колян говорит, за старые дела...
  -- Так-так-так... И ты, козел драный, забыл старую дружбу, и в этом деле участвуешь?
   Гриня промолчал.
   Павел раздумчиво проговорил:
  -- Так, что же с тобой сделать? Ладно, для начала трахну, а потом паяльник вставлю...
  -- Пашка, ты чего, а?.. - Гриня от страха перешел на шепот.
  -- Скажи, за что меня Колян убить хочет, и я тебя только трахну, а паяльник вставлять не буду?
  -- Паша, вот те крест, не знаю!
   Внимательно вглядевшись в пустые от ужаса глаза, Павел медленно выговорил:
  -- Хорошо, верю... Значит, он и вас, своих братков, в темную использует... Себе все хочет захапать... А речь идет о сотнях тысяч баксов... Усекаешь, братан?!
  -- Пашка, а ты, правда, не знаешь, за что Колян на тебя взъелся?
  -- Теперь-то знаю... Теперь я вас козлов мочить буду, как котят в помойном ведре!
  -- Пашака, развяжи, а? Тебя ж поймают!
  -- Ага, меня сегодня аж четверо поймали. Коляну-то бровь со щекой зашил? А остальных загипсовал?
  -- Ба-а... Они ж сказали, что с азерами стрелку забивали...
  -- Вот видишь, даже тебе врут, - грустно сказал Павел. - Ладно, мне идти надо...
  -- А меня что, так оставишь?
  -- Да нет, что ты! Как я тебя, старого друга, в таком положении оставлю? Сейчас, кое-чего добавлю к натюрморту...
   Павел открыл холодильник. Там стояла бутылка шампанского. Достав бутылку, он прочитал:
  -- Спуманте... Ай-яй-яй... Эти наши новые русские... Ты что, не знаешь? В России сейчас только один вид настоящего шампанского: это "Советское шампанское". Вся эта импортная дрянь замешивается на простой воде, с добавлением всяких синтетических вкусовых добавок, чистого спирта и газируется. Настоящее импортное шампанское, даже вам, новым русским, не по карману будет. Ты что, бабу ждешь?
   Гриня быстро-быстро закивал. Павел отмотал пластыря, заклеил Грине рот, потом откупорил шампанское, отпил полбутылки, сказал:
  -- А ничего - газировка... Но не вино, нет, не вино...
   Подойдя к Грине, осторожно поднес округлое горлышко к заднице и одним движением вогнал поглубже. Гриня замычал, задергался, страшно выпучив глаза, Павел наклонился к нему, горько улыбнулся, сказал:
  -- Вот теперь вы меня аж десять раз убьете... Ты что же, козел этакий, и правда, решил, что я тебя трахнуть могу?! Я предпочитаю, чтобы ниже этой дырки, ничего не висело, а было бы более приятное отверстие. И вот что, Гриня, милицию не вызывай. Ты заметил, что я не оставил в комнате ни единого отпечатка? Так что, будет твое слово, против моего. А я скажу, что ничего не знаю, и ничего не видел, может, ты таким извращенным способом онанизмом занимаешься?.. - направившись к двери, он приостановился, сказал: - Не журись, Гриня. Женщины, это такие загадочные существа, что никогда не поймешь, что они отколют в следующий момент. Твоя баба, увидев тебя в таком положении, может, еще крепче тебя любить станет. Да и уважать еще сильнее станет. Как же, ты ж преуспевающий практикующий врач, аж задницей шампанское хлебаешь! И скажи мне спасибо, что я не поступил с тобой так, как в средние века поступали господа ландскнехты с богатыми лавочниками и ростовщиками в захваченном городе, чтобы узнать, где они зарыли свое золото. Они их сажали в уголок на винную бутылку. Так вот, бутылка едва до половины влезала, а бедняги уже все свои клады сами выдавали...
   Павел еще полюбовался картиной. Зрелище было великолепное, будто ожило одно из нетленных полотен великого Босха. И вдруг он представил себя на месте Грининой любовницы: вот она открывает дверь своим ключом, входит... Его согнул пополам такой приступ смеха, что он минут пять не мог разогнуться. Кое-как вывалившись из квартиры, и то и дело похохатывая, пошел к остановке. После такого издевательства братки точно потеряют голову. Узнать бы еще чей-нибудь адрес...
   У Люськи его ждал сюрприз. Она открыла дверь, будучи одетой не в халатик, а в свои толстые шерстяные гамаши и черную обтягивающую кофту. Вид у нее был весьма оживленный, а на одновременно и злом, и радостном лице сияло выражение: зря ты пришел, лучше бы ты валил отсюда, но если пришел, тебе же хуже будет. В квартире было накурено так, что Павел тут же воспарил к потолку, заместо того пресловутого топора. Он молча снял куртку, повесил на вешалку и вошел в комнату. В кресле монументально возвышался Женька Кобылин. Личность по-своему легендарная. Он изредка захаживал в литобъединение, слушал разговоры с пренебрежительной усмешкой. Павел никак не мог его представить за пишущей машинкой. Ростом, пожалуй, выше, чем метр девяносто, с крупной головой, с лицом, тяжелым и крупным, будто вылитом из чугуна, и с ручищами, пожалуй, вполне способными подковы ломать. Он считал себя критиком, писал критические статьи, посылал их в журналы, в "Литературную газету", но никто, ни разу не напечатал ни единой его статьи. Да и кому интересен критик, который считает Кочеткова гениальным писателем, а кумиром у него числится вождь всех времен и народов товарищ Сталин?
   Павел радостно вскричал:
  -- Женя! Сколько лет, сколько зим?! Что-то тебя давно в литобъединении не видать...
  -- Что там делать... - проворчал Женька, нехотя подавая Павлу руку.
   Павел сел в кресло, сказал:
  -- Мои последние рассказы будут обсуждать на ближайшем собрании, кстати, завтра. Мне бы очень хотелось послушать твое мнение.
  -- Мне не интересно все, что ты пишешь! - отрезал он категорично.
   Павел понял, что Люська над ним поработала, раньше он старался не оскорблять Павла. Господи, что же делать? С помощью снотворного со слабительным от него не избавишься, он просто не пьет. Курить курит, как паровоз, но спиртного в рот не берет. А Люськина квартира Павлу просто необходима, хотя бы на одну ночь. Расчет прост, если братки его не найдут - хорошо, а если накроют здесь - еще лучше. Сразу они с ним не справятся, поднимется большой шум, он их тут будет помаленьку гасить в коридоре да на лестничной клетке, а Люська с воплями будет метаться по всему подъезду. Народ в десяток телефонов начнет в милицию названивать. Это не бассейн, это там Колян мог с честными глазами утверждать, будто Павел сам его позвал, старого друга. Тут ему придется попотеть, объясняя, чего он делал в малосемейке, населенной пенсионерами?
   Павел решил попробовать один прием, довольно действенный против Женьки. Как-то на собрании литобъединения речь зашла о Сталине. Именно тогда Павел высказал свои соображения насчет того, что Сталин собирался первым начать войну. И именно тогда Павел впервые его назвал самодовольным дураком, угробившим целый народ. Женька резко поднялся, и вышел вон.
   Посмеиваясь, Павел сказал:
  -- Естественно! Как же мои рассказы и повести могут быть интересны человеку, который абсолютного бездаря считает гениальным писателем, а кровавого выродка числит великим государственным деятелем?
   То, что произошло, Павел никак не ожидал. Женька вдруг побелел и медленно выговорил:
  -- Ты, козел, за что ее ударил?
  -- Кого?! - изумился Павел, уже напрочь забыв, что влепил Люське по физиономии, за тот идиотский крест.
  -- Щас узнаешь, кого...
   Павел сидел в очень неудобном положении, во втором кресле, однако успел нырнуть под удар чайникоподобного кулака, и тут же пришлось уворачиваться от довольно умелого удара снизу. Поняв, что кулаками не попасть, Женька схватил его за свитер, и снова замахнулся. Павел довольно легко вывернулся из захвата, нырнул под руку, успел выскользнуть из кресла. Женька стоял в неустойчивом положении, склонившись к креслу. Павел изо всех сил толкнул его в спину. Женька попытался упереться в спинку кресла руками, но перевернулся вместе с ним, кувыркнулся под стол и грянулся об пол так, что гул прокатился по всему дому.
   Павел отпрыгнул к двери. Женька вылезал из-под стола, глаза его были белыми и квадратными от ярости. Павел вдруг подумал, а не пересекался ли он с Николаем? Да нет, вроде не пересекался... Черт, с таким верзилой легко не справиться, можно и изувечить... Шуму Павлу вовсе не хотелось, совсем не хватало попасть в милицию. Пока он будет возиться с Женькой, Люська будет метаться по подъезду, вопить и звать на помощь.
   Павел медленно выговорил:
  -- За козла ты мне ответишь, но не сейчас...
   Павел намеренно приподнял свитер, чтобы Женька увидел нож. Тот сразу не кинулся, но пер на Павла, сторожа взглядом каждое его движение. Павел нашарил куртку, снял ее с вешалки, стараясь не поворачиваться спиной, отпер замок и вышел из квартиры. У него уже и чувства унижения не было. Люську точно не переделать, а за козла надо бы Женьке морду начистить, чтобы неповадно было.
   Он вышел из подъезда, подумал, что домой рано идти, еще пару ночей надо перекантоваться где-нибудь, разозлить получше банду, чтобы они с оружием пришли, и тогда стрелять, стрелять насмерть, без всякой пощады! Козлов учить надо. Он дошел до ближайшей телефонной будки, позвонил Оксане, на сей раз трубку она взяла сама.
  -- Здравствуй... - тягуче выговорил Павел.
   Она его узнала сразу, закричала:
  -- Паша! Паша! Ты где пропадал?
  -- Как где? Беспокойная жизнь подпольщика, понимаешь... Мне переночевать негде... Поможешь?
  -- О чем разговор, Паша? Встречаемся там же, где и прошлый раз... - многозначительно проговорила она. - Через полчаса. Успеешь?
   Павел засмеялся:
  -- Твой телефон не прослушивается, не те возможности у этой шпаны...
   Повесив трубку, он раздумчиво повторил:
  -- Вот именно, шпана... Какой там пистолет был у Николаши?
   Насколько Павел разглядел в темноте, у Николая был "ТТ". Пистолет, которым вооружается всякая мелкая шпана.
   Магазин, как и прошлый раз, ярко сиял витринами. Оксана болтала с продавщицей, увидев его, весело проговорила:
  -- Вот это он и есть, Любочка...
   Любочка с любопытством спросила:
  -- Вас, правда, убить хотят?
  -- Ага, на полном серьезе... - безмятежным тоном подтвердил Павел. - Вчера даже уже с пистолетом приходили, видимо передумали в бассейне топить, просто так замочить хотят.
   Оксана с любопытством спросила:
  -- Ну и как, опять в прятки играл?
  -- Да нет, на сей раз сам погоняла приходил... Троих я изувечил, весьма даже качественно, а погоняле только глаз подбил. Ушел, козел этакий...
  -- Паша, надо было Димычу позвонить. На сей раз он бы их раскрутил...
  -- Какое там... Мне ж их скрутить не удалось. Хоть я теперь и знаю, где погоняла живет, а толку что? Отопрется... Их надо разозлить, чтобы голову потеряли.
  -- И как ты злить их будешь?
  -- Ну, как? Сегодня я уже навестил одного из банды, разозли-ил! Дальше просто некуда.
  -- Как ты его разозлил?
  -- Привязал к перевернутому стулу, раком, снял штаны и в задницу бутылку шампанского вставил...
  -- Полную?!
  -- Нет, отпил половину...
   Они как стояли, так и выпали в осадок. Они сидели на полу, хохотать в голос не могли, только повизгивали. Прибежал всполошившийся охранник с дубинкой, спросил:
  -- Чего это они?
   Любочка кое-как прошептала:
  -- Скажи ему, Паша, скажи...
   Павел пожал плечами, проговорил:
  -- Да они балдеют потому, что я одного урода раком поставил и бутылку шампанского в задницу вставил...
  -- За что? - серьезно спросил охранник.
  -- За то, что он мой бывший друг, а теперь убить хочет...
  -- Надо было еще, и трахнуть, - деловито посоветовал охранник.
   Девчонки, наконец, просмеялись. Оксана сказала:
  -- Пошли скорее, уже поздно, мне завтра рано на работу... А еще надо успеть кое-что... - она с прозрачным намеком прижалась на секунду к Павлу. - Как, мой крутой боец? После боя, в книжках пишут, мужики особенно хорошо трахают... - когда они вышли на улицу, она сказала: - К Галке пойдем...
   Он похвалил:
  -- Молодец, азы конспирации осваиваешь...
  -- А то!
   Идти пришлось недалеко. Галя жила тоже рядом с магазином. Пока Павел раздевался и разувался в прихожей, Оксана упорхнула в комнату, увлекая за собой Галю. Вскоре оттуда донесся взрыв хохота. Обе они в обнимку катались по дивану и хохотали, как сумасшедшие.
   Галя сквозь смех спросила:
  -- А откуда у него шампанское оказалось?
  -- У холостого мужчины шампанское может оказаться только в одном случае, когда он ждет в гости даму, - назидательно проговорил Павел.
   Обе они аж с дивана свалились от нового приступа хохота. Только минут через десять они пришли в себя. Галя слезла с дивана, сказала:
  -- Раз такое дело, будем отмечать твою первую победу.
   Они пошли на кухню. Павел с Оксаной сели рядышком, а Галя, на правах хозяйки, принялась накрывать на стол.
   Достав из холодильника две бутылки, спросила:
  -- Что пить будем? Водку или вино?
  -- А можно, и то и другое?.. - спросил Павел.
   У него до того были натянуты нервы, что он чувствовал, ни за что не уснуть без расслабления. Галя водрузила обе бутылки на стол, быстро нарезала ветчину, выставила баночку шпротов, паштет, что-то еще. Павел не торопясь вскрывал баночки, резал хлеб. Было хорошо, спокойно и уютно в обществе нормальных женщин. Да, за пару недель в Люськином обществе запросто можно рехнуться... Он разлил водку по хрустальным рюмочкам.
   Оксана подняла свою, сказала:
  -- Когда я была молодая, я терпеть не могла ментов, а вот познакомилась с Димычем и Генкой, и поняла, среди ментов тоже люди есть. Ты, Паша, тоже какой-то не похожий на других... Какой-то очень сильный, и, в то же время, очень нежный... Ты со мной обращался, как с сырым яйцом; будто нес осторожно, боясь разбить...
   Галя вдруг выпучила глазищи, прошептала восторженно:
  -- Ба, Ксанка, а ты влюби-илась...
   Оксана безмятежно ответила:
  -- Ага... Ну, Паша, за твою победу... - она выпила одним махом водку, закусила бутербродиком со шпротами, договорила: - Кстати, мне страшно понравилось, когда Димыч, Генка и Витька нашу крышу отделали.
   Павел старался поддерживать разговор; к слову рассказывал анекдоты, коротенькие историйки из своей жизни, не забывал и на Оксану кидать страстные взгляды. Что ж делать, за все надо платить. А за покой и удовольствие - вдвойне. Он подливал им, и себя не забывал. Допили водку, принялись за вино. Правда, оно оказалось сухое, но добавочка получилась в самую меру. Павел почти не опьянел, но нервы, наконец, отмякли. Доели все закуски, девушки быстренько помыли посуду. Видно было, что Оксана торопится. Глаза ее блестели, а щеки раскраснелись.
   Галя спросила:
  -- А где ляжете? Вместе, или отдельно?
  -- Да ты что, шутишь?! - возмутилась Оксана. - Разве ж можно мужика зря поить и кормить? Пусть теперь отрабатывает... Постели нам на кухне. У тебя, вроде, был матрас?..
   Павел спросил робко:
  -- А можно мне сначала в ванну?..
  -- Только побыстрее... - Оксана томно глянула на него.
   Когда он, распаренный, красный и неимоверно довольный, вышел из ванной, на кухне на полу уже лежал матрас, застеленный простыней, как полагается, на нем возлежала Оксана, как какая-нибудь Нефертити с большим винным бокалом в руке.
   Она безмятежно сказала:
  -- А я вторую бутылку открыла... Ты свет-то потуши, вон, над печкой лампу включи. Мне нравится на тебя смотреть, ты такой здоровенный, аж страшно. А когда в одежде - и не подумаешь...
   Она отставила бокал и протянула ему навстречу руки. Павел размотал полотенце с бедер и опустился в нее, как в мягкую, нежную, теплую перину. Он перепробовал на ней все, что ему в горячечных фантазиях хотелось, когда Ольга ему в очередной раз отказывала. Потом она перепробовала на нем все, что не успевала попробовать на других мужиках. В конце концов, она в изнеможении растянулась навзничь на матрасе, раскинула ноги, руки, кое-как выдохнула:
  -- Все, не могу больше... Кончай скорее...
   Он без затей еще с минуту потрудился над ней, она даже еще разок слабо простонала. Потом он лег, ее, расслабленную, будто мертвую, повернул к себе, пристроил ее голову себе на плечо.
   Она слабым голосом простонала:
  -- Не врут в книгах... Мужики после боя, и правда, трахают по особенному... Паша, ты, когда еще кого-нибудь убьешь, приходи, ладно? Никогда ничего подобного не испытывала... - голос ее прервался, и она мерно засопела.
   А Павел цинично подумал, что вовсе и не из-за драки он ее так измочалил, а потому, что трахает женщин по два раза на дню, и все разных. Есть и свои прелести в жизни подпольщика. Он протянул руку, нашарил бокал с вином, выпил. Вино было приятным, терпковато-сладким, как любовь Оксаны.
   Проснулся он утром, когда девчонки уже собирались на работу.
   Галя сказала:
  -- Ты спи, потом просто захлопни дверь, и все...
  -- Да нет, спасибо за все... У меня дел нынче полно, банду надо добивать, пока они не опомнились... Вы Димычу с Генкой ничего не говорите. Они, конечно, люди хорошие, но все ж таки менты. По долгу службы обязаны принять меры.
  -- Да ладно, мог бы и не предупреждать... Сами в этом болоте не первый год кантуемся...
   Павел вышел на улицу, выждав, когда девчонки отойдут от подъезда метров на сто. Мало ли что?.. Поежился, осень забирала свое. Похоже, произошло так называемое вторжение полярных воздушных масс. Холод был ядреный, охватывающий все тело, обжимая, будто ледяная вода. С деньгами было совсем худо, а подкрепиться следовало. Он совсем не рассчитывал, что полковник подкинет ему баксов. Не убьют, и слава богу! Он решил поехать домой, но сначала заехать к Люське, забрать бушлат и кепку-афганку. Не исключено, что еще понадобятся. Даже если сейчас и не понадобятся, бушлат добротный, жалко оставлять...
   Люська долго не открывала, пока он не пнул дверь и не заорал:
  -- Отдай бушлат и кепку, а то сейчас дверь вышибу! - можно было не церемониться, сюда он возвращаться больше не собирался.
   Она открыла, попятилась. Впервые он видел на ее лице откровенный, животный страх, насмерть перетрусившей нашкодившей бабы. А как оживленно вчера горели ее глазенки, когда ей казалось, будто Павла жестоко избивают прямо у нее на глазах. Он с кривой, угрожающей ухмылкой шагнул в прихожую. Тихо сказал:
  -- Какая же ты все же мелкая, шкодливая сучка... А как красиво разливалась о чести...
  -- Бить будешь?.. - голос ее осип от страха.
  -- Нет, конечно, сразу убью... Стану я о такую дурищу руки пачкать...
   Он снял с вешалки бушлат, кепку, засунул все это в свою сумку, повернулся к Люське. Она уже сообразила, что морду ей опять не набьют, а потому уже стояла на коленях, и взглядом изнасилованной невинной девочки смотрела на Павла.
   Он медленно проговорил:
  -- Знаешь что, ищи идиотов в другом месте, а я еще жить хочу, и совсем не желаю, чтобы у меня крыша поехала от общения с тобой... - резко развернувшись, он вышел и захлопнул дверь за собой.
   По пути к остановке, зашел в телефонную будку, позвонил в школу. Ольга на работу пришла, но была на уроке. Ему предложили позвать ее, но он сказал, что не надо, достаточно и того, что сообщат, мол, муж звонил, жив здоров...
   Дома, пока он наедался картошки, Анна Сергеевна ходила вокруг него, подкладывала картошки, вздыхала, подкладывала салату, огурчиков. Но так и не решилась ни о чем спросить. Наевшись, он отправился на завод. Как известно, самый короткий путь, это прямой. Он прямым ходом прошел в отдел кадров. Оглядев нескольких женщин, сидящих за столами, оснащенных компьютерами, спросил:
  -- А к кому обращаться насчет работы? - а про себя подумал, что работягам за два года зарплату задолжали, но компьютеров на каждый стол наставили.
   Одна женщина подняла голову, спросила:
  -- А куда бы вы хотели?
  -- Да в литейный цех. У меня там старый друг работает мастером...
  -- Это Леха, что ли?!
   Женщины разом уставились на него.
  -- Ну да... А что?
  -- А ты давно своего друга видел?
  -- Да месяца три назад... А в чем дело-то?.. - Павел сделал вид, будто не на шутку испугался.
  -- Пропал без вести твой друг... Как раз месяц назад. Поехал в командировку в Нижний Тагил, и не доехал, и домой не вернулся...
  -- Вот так штука! - Павлу даже не пришлось разыгрывать удивления.
   Он просто обрадовался такому точному подтверждению своей догадке.
   Он горестно покачал головой:
  -- Говорил я ему, что эти штучки до добра не доведут...
  -- Какие штучки?
  -- Да он же стволы воровал, которые на переплавку привозили, и толкал мафиозникам!
  -- Такого быть не может! - медленно выговорила пожилая дама, сидящая за самым дальним от входа столом.
  -- Как это не может быть? Он сам мне намекал...
  -- Туфту он гнал, твой дружок... Он любил пошутить, вот и дошутился... Когда партию оружия привозят, она в опечатанном контейнере лежит. Собирается комиссия, человек двадцать; от военных, от завода. Каждый ствол на пять рядов пересчитают, сверят акты, накладные, и вокруг стоят, пока последний винтик в печь не отправят. Я точно знаю, сама в той комиссии не раз побывала.... Ну что, будешь оформляться в литейный цех? Можно и мастером, если образование позволяет. А Леха найдется, тогда посмотрим...
  -- Можно и мастером, образование как раз позволяет. У меня железнодорожный техникум... Только, можно я маленько подумаю?..
  -- Думай, только не долго. У нас ползавода в административных отпусках...
   Павел выскочил на улицу, медленно пошел к остановке. Отлично все складывается, сдать этого толстого гада Николашу полковнику, и пусть вертится, как боров на вертеле. Не отболтается, если полковник узнает, что Алексей его брат. Вот ведь, братцы-акробатнцы! Все ж таки провернули дельце. И банду организовали исключительно для того, чтобы подстраховаться после акции. Детектив, наконец, оформился, и даже получил эффектную концовку, в виде хорошей бойни, которую полковник устроит на хазе Николая. Сюжет, правда, не слишком динамичен, но ведь в первые две недели Павел даже не догадывался, что его хотят убить? Зато потом начал раскручиваться с бешеной скоростью. А сейчас и композиция выстроилась, абсолютно безупречно. Правда, есть некоторые нарушения канонов, но это терпимо.
   Итак: полковнику осталось до пенсии всего ничего, а Алексей давно лелеет мысль хапнуть куш. Они нашли друг друга. В рамках замысленного злодейства, полковник сформировал преторианскую гвардию, из трех или четырех битых волков, а у Алексея, видимо, давно уже имелась банда из десятка бывших спортсменов. План созрел молниеносно: ничего не воровать, а просто предложить покупателям партию якобы списанного оружия, которое числится переплавленным. Продать классического черного кота в черном мешке. В подтверждение покупателям был предъявлен мастер литейного цеха, который подтвердил, что на пути к печке можно слямзить хоть целый вагон стволов. При этом полковник наверняка не знает, что у Алексея есть брат, и считает его простым работягой без двойного дна, желающего с небольшим риском сшибить немножко баксов на безбедную старость. Видимо там, на дороге, полковник предъявил сидевшим с ним в машине чеченцам "Камаз", якобы с оружием, потом Алексей и один чеченец, почему-то с деньгами, сели в одну из машин и поехали к "Камазу". Ну, то, что чеченец поехал один с деньгами, можно легко объяснить. Допустим, полковник волновался, что накроют его с деньгами, начнут крутить, то се... Мол, могут заподозрить, что списанное оружие идет не на переплавку, а налево... Что не стоит рисковать таким хорошим источником, можно ведь и повторить негоцию?.. Да мало ли какой лапши можно навешать сынам гор? Привыкшим к тому, что за деньги можно все что угодно купить, хоть всех полковников Российской армии... На пути к "Камазу" Алексей пырнул ножичком чеченца и был таков с деньгами. Видимо, с Николаем была договоренность, что Алексей вместе с деньгами исчезает из города и ложится где-нибудь на дно. А остальных бедных доверчивых сынов гор волкодавы полковника элементарно перерезали и зарыли в лесу. Не впервой, чай, духов резать... Для подстраховки у "Камаза" скорее всего, сидел снайпер. Но Алексей там не появился в обусловленное время, поэтому "Камаз" уехал, а снайпер пошел к полковнику и сообщил весьма интересную новость, что клиент с деньгами не объявился. Вот тогда вояки и кинулись искать Алексея, а заодно и безвестного велосипедиста, который единственный проехал по дороге во время акции.
   У Николая с Алексеем все непременно бы выгорело, если бы они не подумали, что Павел узнал, кто сидел за рулем "Камаза". А они, уроды этакие, подумали... И теперь лицом к лицу встретятся с полковником и его разгневанными волкодавами, с которыми полковник наверняка обещал расплатиться баксами, в отличие от Николая с Алексеем. Эти-то со своими братками явно не собираются делиться.
   Ну что ж, осталась мелочишка: выяснить, где находится штаб-квартира банды. Что-то там Николай говорил о покупке кочегарки в день их грустного расставания в подвале?.. Была одна кочегарка, на окраине города, но довольно близко от их подвала. Как-то Павел и Алексей шли мимо невзрачного закопченного кирпичного строения с высокой кирпичной трубой, и, указывая на нее, Алексей мечтательно проговорил:
  -- Вот бы в этой кочегарке оборудовать зал...
   Павел доехал на трамвае до конечной, прошел по тихой улочке между старых четырехэтажных домов и вышел на окраину. Дальше простирался пустырь, заросший уродливыми тополями, изувеченными кленами, мелкими и корявыми, но они образовывали такую чащобу, что там наверняка прячется десятка два бомжовских стоянок. Кочегарка стояла как раз на краю чащобы. Но теперь она была без трубы, и обнесена высоким забором из арматурных прутьев. К тому же к ее глухой стене примыкал торцом довольно обширный ангар из блестящей гофрированной оцинкованной жести. На прямоугольнике, ограниченном с одной стороны кочегаркой, с другой - ангаром, высились пирамиды с разномерными стальными прутками, трубами, уголками, швеллерами, листовой сталью, и прочим железным хламом, который всегда валяется на территории каждодневно функционирующего предприятия. А то, что это предприятие функционирует, свидетельствовали отблески сварки, и несколько человек в робах, склонившиеся к земле. Неподалеку от ворот стоял "Камаз" с фурой, белый "жигуленок" марки "копейка", и черная "Волга". Павел вспомнил, что когда-то это была несбыточная мечта Николая - "Волга" и именно черная. Фура "Камаза" сзади казалась странно знакомой, да и белый "жигуленок" тоже вызывал некоторые ассоциации...
   А что, прекрасное прикрытие... Частное предприятие по изготовлению дверей и ворот... Комар носу не подточит, что работники этого предприятия работают по ночам, а днем только ножи точат... Разумеется, за исключением нескольких работяг, которые обязаны доход хозяину приносить и изготовлением дверей.
   Чтобы не торчать на виду, Павел отошел к крайнему дому, сел на скамеечку у подъезда, укрывшись за поредевшим кустом сирени, и стал ждать.
   Алексей, видимо, довольно быстро понял, что честным трудом, и честным бизнесом много не заработаешь. А ему хотелось много, и поскорее. Еще он понял, что та многочисленная компания, которая крутилась вокруг "Книжно-журнального предприятия", деньги для него зарабатывать не будет, а хочет, наоборот, чтобы он для нее деньги зарабатывал. Потому он и учредил с двумя, как ему казалось, самыми дельными партнерами отдельное предприятие. Воспользовался гарантией Гафта, взял кредит... Вот тут и началось самое главное. Он не удосужился даже посоветоваться с профессионалом издательского дела, со специалистом. Второпях, даже не сверившись с Пасхалией, они сдали в набор рукопись церковного календаря, заключив договор на гигантский тираж в несколько сот тысяч экземпляров, на сколько хватало ста пятидесяти миллионов. Но, как говорится, их обули еще в типографии. Типография по их рукописи отпечатала свой тираж, и когда они привезли тираж своего календаря на московский оптовый рынок, в спорткомплекс "Олимпийский", там уже продавался их календарь, по цене в два раза ниже себестоимости.
   Сроки поджимали, кредит надо было возвращать, а календарь плохо брали и в два раза ниже себестоимости, книжники народ знающий, сразу обнаружили ошибки. Пришлось еще больше снизить цену, только лишь бы спихнуть тираж. Короче говоря, чтобы рассчитаться с банком, Алексею пришлось продать свою квартиру. Видимо тогда он и утвердился в мысли, что надо приобрести первоначальный капитал любой ценой, даже и ценой преступления. А расчет-то точен, ему даже не придется долго скрываться. У убитых чеченцев наверняка есть дружки, которые в курсе дела, то есть в общих чертах в курсе, где и у кого предполагалось закупить оружие. И вполне может так случиться, что волкодавы полковника не выйдут победителями из схватки. Чеченцы повертятся, повертятся на чужой территории, да и уедут ни с чем. В таком случае, Павел становится настолько нежелательным свидетелем, что Николай просто обязан его убить, при чем любой ценой.
   Тут железная дверь кочегарки открылась, и из нее вышел Николай, собственной персоной. Сел в "Волгу" и укатил.
   Павел поднялся с лавочки и пошел разыскивать телефонную будку. Будку он разыскал, но телефона в ней не было. Он пошел дальше, телефон обнаружился у самой трамвайной остановки. Он набрал номер служебного телефона полковника, но там слышались длинные гудки, тогда он набрал номер домашнего, но и там никто трубку не снял. В это время подошел трамвай, не особенно зло, ругнувшись, Павел запрыгнул на подножку, тут же сел на свободное место и отрешенно уставился вперед. Кондукторша повернула голову, обвела задумчивым взглядом салон, но со своего места не встала. Вот и ладненько, малость сэкономим...
   Вылезя из трамвая, он подумал, что надо будет все долги раздать, даже мелкие. Найдя телефон, полистал записную книжку, среди сотен телефонных номеров там отыскался и номер Кобылина. Павел набрал номер, трубку сняли почти сразу:
  -- Алло, я слушаю, - раздался уверенный голос Кобылина.
   Павел решил назвать его особенно нехорошим прозвищем, которое Женьке жутко не нравилось:
  -- Кобыла, хочешь знать, почему я тебе рога не обломал?..
   В ответ послышалось:
  -- Вот я тебе, козел, точно обломаю! И ножик не поможет... - и он тут же бросил трубку.
   Павел довольно хохотнул. Сколько его унижали эти самодовольные гении андерграунда, но за всех придется отдуваться одному Кобылину, и именно потому, что он такой здоровый.
  -- Как сарай с пристройкой... - вспомнил он любимую присказку братцев-акробатцев.
   Потом он еще раз набрал номера полковника, и служебный, и домашний.
  -- Черт, где он шляется?! - проговорил Павел, вешая трубку.
   До собрания литобъединения осталось совсем мало времени, а потому Павел поехал в центр, поближе к писательскому особнячку. Когда он вошел, почти все уже собрались, курили в курилке. Увидев его, к нему кинулся Григорий. Павел уже и забыл, из-за более серьезных событий, о большой стирке его штанов, а потому чуть не отреагировал адекватно на захват за грудки; захватом за кисть и болевым приемом на локоть. Но этого самодовольного петуха Павлу гасить вовсе не хотелось. А потому он с нарочитым испугом схватился за руки Григория, и зачастил:
  -- Гриша, Гриша! Ты чего? Что с тобой?!
  -- Будто не знаешь...
  -- В том то и дело, что не знаю?..
  -- Чего ты мне в водку подмешал?! Козел...
   Павел хотел незамедлительно врезать ему за козла, но передумал.
  -- Да ты что, Гриша?! Я сам полдня на унитазе просидел! Видать мало того, что водка паленая попалась, еще и бифштекс протухший оказался! Ты ж знаешь Люську, этот бифштекс мог двое суток в тепле стоять...
  -- А почему ты не отрубился?.. - Гришка явно колебался.
  -- Да я ж выпил меньше вас! Ты же знаешь, я много не пью...
  -- Н-ну, только вякни кому... - и Григорий отпустил его.
   Павел злорадно подумал, что за него это сделает Люська. Как только у нее кончится писательский задор, и она вылезет в "свет", тут-то все и узнают о конфузе.
   Наконец явилась руководительница. Но ей тоже приспичило перекурить, а потому все продолжали толкаться в курилке, дымить сигаретами и болтать о том, о сем. И тут, пылая жаждой мести... Как там у классика?.. Короче говоря, ворвался Женька Кобылин, в сопровождении жаждавшей водки и зрелищ Люськи. Он подошел прямо к Павлу, и сказал громко, на всю курилку:
  -- Сейчас я тебя буду бить!
   Деловито снял куртку, бросил на подоконник, снял часы, положил в карман. Павел хладнокровно ждал. Наконец он закончил приготовления, пригласил:
  -- Пошли, выйдем?..
   Павел равнодушно пожал плечами:
  -- Чего это мне с тобой делить? Ее, что ли?.. - он кивнул в сторону Люськи. - Да трахай ты ее на здоровье... Не пойду я никуда...
   Кобылин схватил его за рукав свитера и поволок к выходу. Павел упирался, Кобылин стервенел, дергал его изо всей силы, Павел мотался из стороны в сторону, представляя собой весьма жалкое зрелище. Наконец Кобылин выволок его на крыльцо. Видимо помня увертливость Павла, прижал к кованным в прошлом веке перилам высокого крыльца и взмахнул правым кулаком. Павел применил левый уклон. Тут же последовал удар с левой - правый уклон. Кобылин остервенел окончательно. Удар с правой - левый уклон, удар с левой - правый уклон. Удар снизу - молниеносный отклон. Наконец на крыльцо вывалило человек пять литобъединенцев, но никто не решался сунуться к разошедшемуся не на шутку Кобылину. Наконец он окончательно потерял голову от злости. Вцепился в Павла так, что кости затрещали, даже попытался ухватить за волосы, чтобы вернее подставить его физиономию под свой кулак. Павел быстро вывернулся из захвата, сбил его на пятки и молниеносно проведя заднюю подсечку, пустил с крыльца. Бедняга прогрохотал так, будто железного Феликса свергли с постамента. Павлу показалось, что он больше не поднимется, ан, нет, живучая скотина оказалась... Еще как вскочил, и тут же очумело, как раззадоренный матадорами бык ринулся на крыльцо. Павел чуть-чуть ушел с линии атаки, но так, чтобы Кобылин его слегка зацепил, и дал быструю переднюю подножку, одновременно направляя его головой на прочнейшие, выдержавшие не одну войну и революцию, перила. Он грянулся так, что гул разнесся по всей улице, но тут же с ревом развернулся, неуклюже пытаясь схватить Павла. Тот отреагировал мгновенно: отпрыгнул к ступеням, Кобылин ринулся за ним, все еще пытаясь схватить, и Павел почти позволил себя схватить, но тут же ушел в бок и дал переднюю подсечку. Кобылин покатился с крыльца, но тут вслед за ним скатился и Павел, ловко сымитировав, будто это Кобылин его сбросил.
   Все вывалившее на крыльцо литобъединение наблюдала жалкую картину избиения этого выскочки и задавалы Павла Лоскутова. Что ж делать, если в запале Кобылин пару раз споткнулся, но Пашке тоже знатно досталось. И это они будут утверждать с чистым сердцем. Кобылин еле-еле поднялся с земли. На одну ногу он наступить не мог, по щеке текла обильная струя крови.
   Павел поглядел на Люську. Она стояла впереди всех, в пальцах дрожала сигарета, к тому же весьма заметно, и она расширенными глазами глядела на Кобылина, цепляющегося внизу за перила и с ненавистью глядящего на Павла.
   Павел дружелюбно сказал:
  -- Я не желаю с тобой драться. Не желаю и все... - повернулся и пошел в здание.
   За ним пошли и все остальные. Они шумно обсуждали происшествие, когда прибежала Люська, схватила куртку Кобылина и выскочила вон. Вскоре через окно можно было наблюдать эпическую картину: - "Санитарка выносит с поля боя раненого бойца". Впрочем, Кобылин ковылял сам, тяжело опираясь на Люськино плечо.
   Руководительница спросила сочувственно:
  -- Паша, он тебя не очень сильно?..
   Сделав вид, будто вправляет выбитую челюсть, Павел проговорил:
  -- Терпимо... Здоровенный, а бить не умеет...
   Обсуждения его рассказов не получилось, разговор все время скатывался на драку. Ветераны наперебой вспоминали примеры дурного нрава Кобылина. Особенно смачно комментировали его извращенное пристрастие к Кочеткову и Сталину. Нашелся и один ветеран разогнанного Черненко клуба любителей фантастики. Он вдруг вспомнил пикантную подробность, что гебисты трясли весь клуб, но Женьку Кобылина всего лишь раз вызвали, а потом будто забыли про него. Все многозначительно помолчали, а Павел подумал, что нынешняя история с Женькой выглядит классической провокацией. Вот только, кто за ней стоит? Если бы она произошла в начале охоты за Павлом, то прекрасно вписалась бы в сюжет, но теперь-то полковнику уже нет резона против Павла строить козни, а Николай с Женькой не пересекался. Или, пересекался?.. Ладно, плевать, осталось день-два...
   После собрания литобъединения он прямиком отправился домой, будто напрочь забыв все навыки шпиона с двадцатилетним стажем. Дома Ольга встретила его крепкими объятиями, рядом вертелся Денис, с любопытством наблюдая за такими непривычными нежностями. От избытка чувств, Павел схватил его на руки, но Денис вывернулся, явно обидевшись на то, что его посчитали маленьким.
   За ужином Ольга молчала, только вздыхала, изредка поглядывая на него. После еды, уложив Дениса, пришла на кухню, где Павел с наслаждением пил чай. Чаю у них не было месяца четыре, а Ольге как раз вчера выдали зарплату то ли за май, то ли за апрель, она и сама уже путалась, вот и купила пачку чаю на радостях.
   Войдя на кухню, она присела к столу, спросила:
  -- Паша, все кончилось? - в глазах ее светилась такая сумасшедшая надежда, что Павел чуть не соврал ей.
   Он медленно проговорил:
  -- Еще не кончилось, но завтра непременно кончится...
   Он не торопясь прихлебывал чай, она сидела за столом напротив, опершись локтями о стол и подперев щеки ладошками.
  -- А кто за тобой охотился, ты узнал? - спросила она.
   Павел медленно налил очередную чашку, подул, сказал медленно:
  -- Ты не поверишь, но это мой старый друг Николай...
   Она тихо сказала:
  -- Почему же не поверю? Очень даже поверю... Ну, и что делать будешь? В милицию?..
  -- Все осталось по-прежнему, пока он меня не убил, он и не виноват...
  -- Но это же заколдованный круг... Так и будешь бегать по кругу? А милиционеры вокруг стоять будут, и терпеливо дожидаться, когда он тебя убьет...
   Павел расхохотался. До чего забавной показалась картинка.
  -- Что ты все смеешься? - обиженно спросила она.
  -- Картина забавной показалась... А насчет беготни... Помнишь, ты Денису стишок читала? Там еще такие слова были: Волки от испуга скушали друг друга?.. Вот пусть они и кушают друг друга... Ладно, - он отставил пустую чашку, - ты ложись спать, а я пойду на улицу, караул нести. Сегодня самая опасная ночь, могут сюда явиться...
   Он надел бушлат, шерстяную шапочку, прихватил патронташ, ружье, и выскользнул на улицу. Прокравшись к бане, отпер замок, положил в предбаннике на полу ружье с патронташем, снова запер дверь, и через двор соседа вышел на параллельную улицу. До телефона пришлось идти добрых двадцать минут. Он набрал домашний номер полковника, долго слушал длинные гудки.
  -- Да что у него, и жена дома не ночует?! - проговорил зло, вешая трубку.
   Набрал на всякий случай и служебный номер. Трубку и там не взяли. Павел постоял минут пятнадцать, и позвонил еще по обоим номерам, с тем же результатом. И тут его в прямом смысле обуяло нехорошее предчувствие.
   Пройдя по переулку на свою улицу, он пошел к дому по противоположной стороне. Примерно он представлял, где может прятаться топтун, а потому шел не спеша, по-хозяйски, будто местный житель к своему дому. И верно, на лавочке, возле чьей-то калитки, сидел человек. Отсюда было отлично видно и окна квартиры Павла, и калитку.
   Неподалеку горел фонарь, света хватало. Парень повернул голову, и Павел мгновенно его узнал, это был тот самый боксер, которого Павел воткнул мордой в кучу стальных обрезков в день теплого прощания с бывшими друзьями. На физиономии отчетливо проступали три уродливых шрама. Парень мгновенно узнал и Павла, тут же вскочил, и незамедлительно, даже еще не выпрямившись, нанес удар с правой в живот. Павел этот удар легко блокировал, но не отскочил, как того, наверное, ожидал боксер, привыкший к боксерской пляске друг перед другом, а попер на него, так что крюк с левой в челюсть легко поймал в подмышку, зажал, и резко крутанулся на месте. Послышался отчетливый хруст, а потом и дикий, звериный вопль боли и одновременно ярости. Парень, скрючившись от боли, что-то рвал, и никак не мог вырвать из кармана. Павел слегка стукнул ему полу сжатым кулаком наотмашь под ухо, и тем вырубил ненадолго. Ну, правильно, так оно всегда и бывает в подобных случаях; наган зацепился курком за край кармана, и никак не желал вылезать. Кое-как высвободив его. Павел повертел игрушку в руках, пошатал барабан, курок. Никаких зазоров, почти новенький, видимо с консервации. Пригодится. Переложив наган в левую руку, потрогал ногой лежащего. Тот уже очнулся, и только ждал момента напасть. Он попытался подсечь Павла ногами под колени, но тот вовремя отпрыгнул. Тогда боксер пошел в атаку, несмотря на висящую плетью руку. Ну, однорукий боксер для Павла не противник, даже если это мастер спорта.
   Павел избивал его с нарочитой жестокостью. Бил по скулам, чтобы под глазами набухли ядреные фингалы, расплющил и свернул на сторону нос. Рассек обе брови. Два раза заехал наганом по зубам. Несколько раз прошелся по ушам, чтобы распухли, как оладьи. Боец пощады не просил, видимо знал, что ее не будет, стиснув зубы, стараясь не кричать от боли, сопротивлялся из последних сил. Напоследок Павел ударом ноги в колено вывихнул ему коленный сустав. Наклонившись к лежащему, и тихо скулящему от бессильной ярости Николашиному бойцу, Павел дружелюбно спросил:
  -- Хочешь знать, почему я тебя, козла этакого, не пристукнул?
  -- Тебя же урроют!..
  -- А мне на это наплевать... Пока не урыли, я вас буду по одному вылавливать, и опускать. Сказать тебе, почему ваш Гриня последнее время сидеть не может, и больше всех на меня осерчал? У него в заднице побывал о-очень толстый предмет... - и Павел захохотал, свободно, и весело.
   Вернувшись во двор, он прокрался к бане, стараясь нигде не выйти из тени. Кто их знает? Вдруг да была подстраховка... Он с комфортом расположился в предбаннике у окошка. Отсюда отлично было видно и входную дверь, и окна. К тому же в бане было довольно тепло, а ночка уже в начале оказалась весьма стылой. Часа в четыре по улице с воем проехала скорая помощь, остановилась на минуту и тут же укатила. Видимо какой-то сердобольный прохожий не поленился, сбегал до телефона, спас бандюгу от полного замерзания. Павел подумал, что через часок следует ждать гостей, но на сей раз ошибся, гости не приехали. В восемь часов он прошел в дом. Ольга на кухне готовила завтрак, ей сегодня не к первому уроку, вспомнил Павел.
   Она спросила:
  -- Ты так всю ночь и просидел в малине?
  -- Ну, что ты! На улице такая холодина... В бане сидел. Там тепло, и обзор хороший. При нужде можно палить прямо из окна.
   Он повесил бушлат на вешалку, прошел на кухню, сел за стол, достал из кармана наган, похвастался:
  -- Гляди, что у меня есть.
   Она округлила глаза, спросила с ужасом:
  -- Где взял?
  -- Трофе-ейный... - с гордостью протянул он.
  -- Тут ночью скорая проезжала... Это из-за?..
  -- Ага, - обронил он безмятежно. - Сидел тут на лавочке неподалеку один боец... Теперь в больнице лежит. Надеюсь с воспалением легких и весь в гипсе...
  -- Ты же их теперь разозлил, дальше некуда! Паша, что ты наделал?!
  -- А до этого они меня вылавливали, чтобы водкой напоить и в бассейне утопить. Что, теперь от злости наоборот сделают, сначала утопят, а потом напоят?.. Я их специально злю. Чтобы эти козлы со стволами пришли. Чтобы их можно было стрелять на поражение, а вместе с трупами стволы предъявить. Без стволов меня же в тюрягу и закатают из-за этих сволочей!
  -- Паша! Ну, нельзя же так!..
  -- А как можно? Я в милиции уже три раза был, ты туда ходила. Им наплевать и на мою жизнь, и на твою, и жизнь Дениса! Ради Бога! Успокойся. Я буду защищаться так, чтобы этих тварей наказать, самому в живых остаться, и при этом в тюрьму не попасть... - Павел вдруг засмеялся: - Это еще что, бойца изувечил... Одного из них я в квартире выловил, поставил раком, снял штаны, и бутылку с шампанским в задницу вогнал. После этого они вообще осатанеть должны...
   Она не засмеялась, осуждающе покачала головой:
  -- Ты что, и правда, такой садист?
   Он проникновенно проговорил:
  -- Оля, если бы ты знала, как они меня достали!.. Была бы возможность, я бы их по методу татаромонгол на колы пересажал... Самое мерзкое, что некоторых из них я друзьями считал...
   Он сосредоточенно ел картошку, обдумывая версии, почему полковник не берет трубку? Впрочем, версия была всего одна: чечены достали полковника. Но почему же молчит сарафанное радио? Да потому и молчит, что там, вокруг расположения, место глухое, а дорога с базы до города идет вообще через густой лес: идеальное место для засады. Военные могут и от милиции, и от прессы инцидент утаивать сколько угодно времени. Наевшись, он пошел звонить полковнику.
   На сей раз трубку взяли почти сразу, вкрадчивый голос спросил:
  -- Алло? Кого нужно?
  -- Будьте любезны, Павла Константиновича пригласите к телефону? - светским тоном произнес Павел.
  -- А кто его спрашивает? - еще более вкрадчиво ответил бархатный голос.
   У Павла все внутри оборвалось: ясно, особист сидит на телефоне, и явно тянет время, пока его кореши пытаются засечь номер.
  -- Сослуживец его, майор Астахов беспокоит...
   "Тьфу, ты... - подумал про себя Павел, - и чего ко мне эта дурацкая фамилия привязалась? Или Димыч шибко понравился?.."
  -- Нет у нас ни одного майора Астахова... - нежно проворковал голос.
   Павел рявкнул командирским голосом:
  -- Что вы мне голову морочите?! Я из штаба округа. Либо позовите мне полковника, либо скажите, где он находится!
  -- Ах, вы из штаба округа!.. - голос прямо растекся медом по голой заднице. - И ничего не знаете?..
  -- Что я должен знать?
  -- Об инциденте?..
  -- О каком еще инциденте?! Я только что приехал из отпуска, мне еще два дня отдыхать, ни о каких инцидентах слыхом не слыхал. Звоню старому другу, а вы мне голову морочите!..
   Павел повесил трубку. Все ясно, достали таки чечены полковника... Теперь он один на один с бандой Николая. Архи хреново, как выразился бы Владимир Ильич... Он напряг память, и был вознагражден, оттуда-таки всплыл номер телефона Николая.
  -- Надеюсь, этот мафиозо долбанный не бегает на работу к восьми часам?.. - пробормотал он, набирая номер.
   Трубку сняли почти сразу, послышался грубый голос Николая:
  -- Алло?..
   Павел ласково пропел:
  -- Николаша-а... При-ивет... Как щечка? Как бровка?
  -- Это ты, что ли?..
  -- Странный вопрос? А кто еще может позвонить тебе в столь ранний час с утренним приветом?..
  -- Пашака, ты чего натворил? Я ж тебе сказал, добазаримся!..
   Голос был насквозь фальшивый, как у пресловутого маньяка, точь-в-точь...
  -- Дак я и хотел добазариваться, а ты мне железякой по черепу... Как тебе не стыдно, друг!.. - Павел произнес это невыносимо трагическим тоном, с придыханием, но тут же сменил тон: - Ты, козел драный, даже не удосужился спросить, видел ли я вообще что-нибудь на той проклятой дороге?.. Сразу топить в бассейне... Я всегда знал, что ты свинья, но не до такой же степени!..
   Николай не смог скрыть изумления:
  -- Так ты не видел меня за рулем "Камаза"?!
  -- В том то и дело, что я вообще там ничего не видел! И тут же забыл обо всем, пока вы, козлы вонючие, меня в бассейне не стали ловить...
   Даже не обращая внимания на оскорбления, Николай спросил недоверчиво:
  -- А откуда тогда знаешь, что я все же был за рулем?..
  -- Когда вы ловить меня стали, я целое расследование провел. И с твоими бойцами я устроил чистейшую провокацию, когда им сказал, что говорить буду только с погонялой. Когда ты явился, все стало на свои места. Сложилась, так сказать, разрозненная мозаика, сюжет детектива склеился...
  -- Ну-ну, и об чем ты догадался? - с любопытством спросил Николай.
   Подражая капитану Жеглову, Павел начал:
  -- Итак, сложилось преступное сообщество под названием банда, состоящая из полковника и Алексея. Некий Колян, предводитель другой банды, использовался в темную, о нем полковник даже не знал. Замысел был прост до гениальности: забросить наживку чеченцам, что, мол, с завода можно воровать списанное, но вполне годное к употреблению, оружие вагонами. Тут же была предложена первая партия стоимостью, по моим расчетам, около полумиллиона долларов. Но оружия никакого не было. "Камаз" был пуст. Чечены оставались под присмотром полковника и его волкодавов, а один из них с деньгами и Алексеем отправился на одной из машин к "Камазу", возле которого был заблаговременно посажен снайпер, который и должен был пристрелить чечена. Но чечен до "Камаза" не доехал! - Павел сделал эффектную паузу, Николай терпеливо ждал. - Он получил в бок нож, деньгами завладел Алексей, который к этому времени уже несколько дней числился в командировке, и рванул лесом на новосибирскую трассу, которая от того места проходит километрах в шестнадцати. Выждав условленное время, теневая фигура Колян, уехал с места рандеву. Чеченов, которые оставались при полковнике, порезали его волкодавы. Им, как известно, не впервой духов резать. Полковник узнал о гешефте лишь после того, как до него добрался снайпер. Так что, и у Алексея, и у Коляна была масса времени, чтобы исчезнуть; одному в родном городе, другому - на просторах Сибири. Ну, как, умею я писать детективы?
  -- Красиво излагаешь... - медленно выговорил Николай. - Даже сумму точно вычислил... Что ты хочешь?
  -- Первое, чтобы твои бойцы перестали за мной гоняться. Теперь я их буду мочить, как котят в помойном ведре, - Павел не отказал себе в удовольствии со смаком повторить полюбившееся ему выражение. - Того придурка, который дежурил у моего дома, я изувечил так, что он месяца два в больнице проваляется. Второе, когда Алексей вернется, пятьдесят тысяч. Согласись, это совсем немножко. Мне до пенсии дожить хватит, а это лишь десять процентов суммы...
  -- А если - хер тебе?!
  -- Тогда я пойду в милицию. А еще лучше, сдам тебя полковнику. Представляешь, что эти волкодавы с тобой проделают?..
   Голос Николая превратился в яростный хрип, наверное, так рычит волк, вцепившийся жертве в глотку:
  -- Если ты пойдешь в ментовку, или к полковнику, твоя баба и щенок в сортире окажутся. Как я помню, там у тебя глубина метра два с половиной...
   Павел похолодел: что-то часто его шутки стали материализоваться, но тут же в глазах его потемнело от кровавого тумана. Ему невыносимо страстно захотелось вцепиться в Николая, рвать руками эту мерзкую жирную тушу, запустить пальцы в грудную клетку, выламывать ребра, по одному, вырвать легкие... Он глубоко вздохнул, наваждение рассеялось. Вдруг в трубке послышался снова слащавый голос Николая:
  -- Паша, ну какие счеты между старыми друзьями? Мы ж и раньше ссорились... Пятьдесят штук - это не так уж и много. Ты вполне по-божески... Другой бы запросил половину. Приезжай, добазаримся...
   Павел с кристальной ясностью понял, что опять, как тогда в тайге, у него остался один единственный выход. Тогда он рискнул своей жизнью, и выиграл. Теперь же он не только своей жизнью рисковал, но и жизнями Ольги с Денисом. Хотя нет, был еще один выход: поступить как добрый самаритянин, или как высоконравственный российский интеллигент; пойти и подставить голову под арматурный прут, и тем спасти Ольгу с Денисом. Но загвоздка в том, что Павел не добрый самаритянин, и уж тем более, не высоконравственный российский интеллигент...
   Он добродушно ответил в трубку:
  -- Давно бы так... Добазаримся... Я сегодня на дежурство иду, а завтра или послезавтра приеду к тебе домой. Идет? Как раз успею и подстраховочку подготовить...
  -- Паша, ну какие подстраховочки? Мы ж добазарилсь...
  -- Знаешь, Коленька, что-то я тебе не шибко доверяю... И подстраховочка будет. Так что, если со мной что случится, менты прямым ходом к тебе придут... Ну, бывай...

Глава 9

Рубите концы кузнечным зубилом, господа российские слесаря!

  
  
   Итак, можно было ручаться, что до вечера ничего не случится, а потому Павел, вернувшись домой, завалился спать, предстояла веселая ночка.
   Проснувшись в три часа, он основательно подкрепился, после чего осмотрел наган. Черт, забыл пошарить у бойца в карманах, патронов всего семь. Ну, да ладно, хватит... Все равно эта штука лишь на самый крайний случай; Павел должен быть кристально чист перед милицией, ни - какого криминала.
   По радио передавали новости. Он подвернул громкости, и тут услышал:
  -- Хоть военные и тщательно скрывают инцидент, нашему корреспонденту стало известно, что совершен тер акт против полковника Алтухова Павла Константиновича. Его машина подорвалась на радиоуправляемом фугасе, после чего была буквально изрешечена шквальным автоматным огнем. С ним в машине ехали трое прапорщиков. Фамилии уточняются. По нашим данным, погибли все.
   Павел тихо произнес:
  -- Ну вот, все кристально ясно... Недомолвок больше нет и быть не может. Только такой болван, как Николай, может подумать, что я ему поверю, будто он согласится купить мое молчание за пятьдесят тысяч. Да он меня за несколько рублей удавить готов был!..
   Павел встал, оделся и пошел в бассейн.
   Приехав на работу, он поболтался в фойе, переоделся в свой рабочий костюм, с часок покачал мышцы в спортзале. Посмотрев на часы, прикинул, что примерно часам к восьми братки Николая соберутся в "конторе", чтобы идти или Павла убивать, или Ольгу с Денисом в сортире топить.
   Павел прошептал зло:
  -- Я тебе покажу, козел, как в сортире моих родных топить... - подойдя к вахтерше, он сказал: - Баб Вера, я пойду воду хлорировать, так что вы меня шибко громко не зовите, все равно не услышу...
   Спустившись в машинное отделение, он торопливо оделся, и вышел через служебный вход. Перелез через забор и легко побежал к автобусной остановке. Конечно, две пересадки, ехать целый час, но приходилось рисковать, на такси денег нет, на автобус с трамваем хватило бы, зайцем опасно ехать, могут и контролеры налететь, и кондукторша запомнить. Да мало ли какие случайности могут произойти с безбилетным пассажиром?..
   На его счастье автобус подошел почти сразу. Главное, чтобы тренеры не встретились, а то еще, когда начнется разбирательство, какой-нибудь не очень юный друг милиции воскликнет:
  -- Позвольте, да я Павла Лоскутова в автобусе видел в восьмом часу! Торопился куда-то...
   Хорошо хоть в автобусе было много народу. Он простоял всю дорогу на задней площадке, уткнувшись лицом в угол. Трамвая пришлось подождать, но не долго. К бывшей кочегарке он подходил уже в темноте. В здании светилось одно единственное окно. Во дворе стояла черная "Волга", белый "жигуленок" и какая-то еще легковушка, в темноте Павел разглядеть не мог. Не спеша, с видом праздного гуляки он подошел к забору, передвинулся вдоль него так, чтобы металлические конструкции и машины не заслоняли окно, вгляделся. Похоже, он успел вовремя. Тесная комнатенка за окном была набита людьми. Павел быстро перелез через забор, бесшумно, несмотря на то, что под ноги постоянно попадали обрезки железа, подошел к окну, заглянул. Знал, что из ярко освещенной комнаты его нипочем не разглядишь в черной осенней ночи. В комнате сидело человек десять двенадцать, половина из них ему были знакомы. Тут же и Гриня пристроился бочком на краешке стула. Хоть рама и была полуоткрыта, Павел не стал пытаться подслушать, что говорил Николай своим бойцам. Физиономия его распухла, ее перекосило на одну сторону, сквозь щелку между двумя пухлыми марлевыми нашлепками тускло блестел один глаз, второй сверкал лютой злобой. В комнате было накурено, а Николай издавна не выносил табачного дыма.
  -- Эстет хренов... - пробормотал себе под нос Павел.
   Он вытащил из кармана наган, прицелился Николаю в лоб. На таком расстоянии даже он, впервые взявший в руки револьвер, промахнуться не мог. Однако стрелять передумал. Подумал, что надо что-нибудь неординарное, вроде того, что придумал Раскольников. Ведь были там какие-то соображения, старуху-процентщицу именно топором убивать... Павел прошел на площадку, где днем работали сварщики. Почти сразу наткнулся на наковальню. К основанию была прислонена тяжеленная кувалда, с рукояткой из трубы до блеска отполированной голицами работяг, на наковальне лежало солидное кузнечное зубило, тоже с рукояткой из двадцатимиллиметровой трубы. Павел подтянул на правой руке кожаную перчатку, взял зубило, раздумчиво подкинул на руке, крутнул, поймал за конец рукоятки. Солидный инструмент, весит килограмма четыре. Длина рукоятки сантиметров шестьдесят. Значит, расстояние броска должно быть кратным трем с половиной метров...
   Прихватив зубило, Павел вернулся к окну. Тщательно выверил расстояние. Четырнадцать метров. Хоть на окне и решетка, но зубило прекрасно может пролететь и между прутьями. За окном уже разливали водку.
   Павел добродушно сказал себе под нос:
  -- Что, козлы, еще не привычно убивать? Без допинга пока не можете?..
   Еще раз крутнул зубило, привыкая к рукоятке. Подождал, пока Николай выпьет водку, далеко запрокинув голову. Вот он поставил пустой стакан на стол, потянулся за закуской... И в этот момент Павел метнул кузнечное зубило, изо всей силы, как на тренировке, выбросив руку на всю длину. Он еще успел увидеть, как зубило врезалось точно между глаз, туда, куда он и намечал взглядом, как Николай начал медленно заваливаться назад. Дальше смотреть было незачем. Он успел добежать до забора, перелезть через него, и уже бежал к остановке, экономно вдыхая и выдыхая, когда позади послышались крики, бухнуло несколько ружейных выстрелов. Он перешел на шаг. Торопливо шел дворами, чутко прислушиваясь, настороженно вглядываясь в каждую тень. Усмехнулся про себя, дураки, кинулись искать злодея в заросли...
   Трамвай долго не подходил. Павел терпеливо ждал, укрывшись в тени остановочного павильона. Наконец подкатила с грохотом сияющая окнами обшарпанная колымага. Салон был полупуст. Паршивенько, но ничего, переживем. Заплатив за билет, Павел сел в кресло, поставил локоть на узенький подоконник, заслонил локтем лицо, и как бы задумался. Итак, наверняка сработает инерция мышления. В первый момент бойцы на него даже не подумают, будут перебирать в памяти всех своих врагов и конкурентов, и только потом вспомнят о нем, и, естественно, первым делом кинутся в бассейн. Тут есть два варианта, либо вызвать милицию, либо заставить их рассыпаться по громадному зданию и мочить по одному. Но это довольно опасно, они уже учены горьким опытом, наверняка будут бегать по двое-трое. Ну, и это не страшно. В нагане семь патронов: одному пулю, второму по рогам... Лишь бы сгоряча к Ольге не поехали...
   Пробравшись в бассейн, он в темпе переоделся и со скучающим видом, вальяжной походкой вышел в фойе. Въедливая баба Вера спросила:
  -- Ну, как, прохлорировал?
   Он сел на лавочку, прислонился спиной к батарее, вытянул ноги, лениво протянул:
  -- Прохлорировал...
   Вахтерша спросила:
  -- А чего в спортзал не идешь?
  -- Да я ж уже потренировался... Два часа мышцы качал. Отдыхать ведь тоже надо.
  -- Тогда, может, ты меня отпустишь?
  -- А времени сколько?
   Баба Вера взглянула на часы, висящие на стене:
  -- Да уже десятый час...
   На часах было ровно девять, и Павел ее поправил:
  -- Где ж десятый, когда всего девять!
  -- Ну, Паша! Минуткой больше, минуткой меньше?..
  -- Я ж все дела уже переделал. Думаете, приятно тут одному два часа куковать?.. Ну ладно уж, идите...
   Баба Вера обрадовано заторопилась в раздевалку, за своим пальто, видимо боясь, как бы Павел не передумал. Он нарочно обратил ее внимание на часы, чтобы она крепко запомнила время. Потом она будет твердить с чистой совестью, что Павел весь вечер торчал в бассейне; воду хлорировал, с ней лясы точил.
   Проводив последних купальщиков, Павел переоделся, вооружился. Проверил наган. Спусковой механизм в порядке, карандаш пробил знатно, чуть не расщепив. Ну что, господа мафиози, пожалуйте на разборочку. Теперь-то уж вы точно явитесь со стволами... Он перенес под ванну телефон из тренерской и стал ждать. Сторожевую систему настраивать не стал, раззадоренные доморощенные мафиози ворвутся в бассейн с разных сторон, через окна и витражи, да и застекленная дверь не шибко серьезное препятствие, хоть в ней и толстенное витринное стекло.
   К его несказанному изумлению ночь прошла спокойно. Он еле дождался восьми часов, Ольга сегодня должна была идти к первому уроку. С замиранием сердца он набирал номер. Набрал. Трубку долго не брали, наконец, послышался женский голос:
  -- Алло?..
   Забыв поздороваться, Павел хриплым голосом сказал:
  -- Позовите Ольгу Лоскутову!
   Женщина отвернулась от трубки, крикнула:
  -- Оля!
   У Павла тут же отлегло от сердца.
   В трубке послышался спокойный Ольгин голос:
  -- Паша, ты?
  -- Ага, я... - подпустив в голос как можно больше безмятежности, проговорил Павел. - Ну, как, злодеи не тревожили?
  -- Да нет, все тихо было... Я уже с твоим ружьем в обнимку сплю...
  -- Правильно делаешь. Если доведется стрелять в комнате, ружье к плечу не поднимай, стреляй с бедра. А приклад как можно дальше назад отводи...
  -- Паша! Неужели это никогда не кончится?.. - в голосе Ольги слышались слезы.
   И Павел чуть не бухнул: что уже кончилось. Но сдержался, тихо выговорил:
  -- Кончится, Оля, я тебе обещаю... Я их доведу до такого состояния, что они голову потеряют, начнут тут по бассейну с пулеметами за мной гоняться, тогда-то я их и сдам в милицию, тепленьких...
   Приехав домой, он наскоро поел, и завалился спать. Уснул он сразу, без всяких терзаний совести и моральной маеты. Наоборот даже, он испытывал бесконечное облегчение, будто тащил, тащил непомерно тяжелый мешок на горбу, и вдруг удалось освободиться. Страха, что заметут в милицию, почему-то тоже не было. Уже засыпая, подумал, интересно, когда за ним приедут, сегодня или завтра?..
   Приехали сегодня. Он сидел на кухне и ел неизменную картошку, когда во дворе объявились двое ребят с автоматами. Они деловито протопали под окном, и вскоре из прихожей раздался протяжный трезвон звонка. Набив рот картошкой, Павел пошел открывать. Открыл дверь, и демонстративно жуя, уставился на милиционеров.
  -- Нам нужен Павел Лоскутов? - довольно вежливо проговорил один из них.
   Павел еще не прожевал, а потому невнятно бросил:
  -- Это я...
  -- Одевайтесь, поедем...
  -- Куда? - задал он совершенно законный вопрос, но с точки зрения милиционеров, совершенно идиотский.
  -- В отдел, естественно!.. - с горьким сарказмом проговорил милиционер.
   Будто Павел, злодей этакий, спалил его родной отдел, а теперь удивляется, за что на него милиционеры так обижены.
   Павел возмущенно вскричал:
  -- Да объясните хоть, в чем дело?!
  -- Там объяснят... Ну что, сам пойдешь, или в наручниках?..
   Павел прошел в квартиру, оделся. Милиционеры терпеливо топтались в прихожей. Денис выглядывал из комнаты, не отрывая круглых глаз от автоматов. Они шли по двору, когда отворилась калитка, и вошла Ольга.
   Она вскричала:
  -- Паша, что случилось?!
   Он улыбнулся ей ободряюще, сказал:
  -- Эти товарищи сказали, что там объяснят... Когда бандиты наехали, они сказали, что когда убьют, тогда и приходите, а теперь вот с автоматами приехали...
   В райотделе Павла провели в кабинет в самом конце коридора, целеустремленно протопав мимо комнаты номер двадцать семь. В тесноватой комнатенке сидели двое, парни довольно молодые.
   Один сказал с неприкрытым злорадством:
  -- Ага, доставили!.. Свободны... - кратко бросил он сержантам.
   Несколько минут они его разглядывали взглядами мясников, примеривающихся, с какого боку взяться за очередную тушу. Павел невозмутимо разглядывал их. Он уже был ко всему готов, а потому зря эти ребята лепят из себя инквизиторов. Следов никаких, а свое алиби он подтверждать не обязан, пусть они попробуют доказать, что его два часа не было в бассейне.
   Один из инквизиторов протянул ему бумажку, сказал:
  -- Ознакомьтесь...
   Беря серый лист казенной бумаги, Павел сказал:
  -- Я в кино видел, что следователь сначала должен представиться арестованному...
  -- А вас что, не удивляет, что вот так, ни с того ни с сего, вас арестовали?
  -- Весьма удивляет! Я у ваших сержантов всю дорогу пытался выяснить...
   На лице инквизитора промелькнуло легкое разочарование, но он тут же сделал хорошую мину при плохой игре:
  -- Я капитан Кондратьев, а это старший лейтенант Гришин.
  -- Очень приятно, - проговорил Павел. - А я Павел Лоскутов.
  -- Это мы уже знаем... - чуть раздражаясь, проговорил капитан. - Читайте!
   Павел опустил взгляд, и увидел знакомый ровный Люськин почерк. Совершенно невозмутимо прочитав заявление, Павел сказал:
  -- Она упустила несколько весьма важных моментов: во-первых, я его с крыльца не сбрасывал, он сам свалился, а во-вторых, история началась на сутки раньше, в помещении Союза писателей она только продолжилась, и несколько иначе, чем пишет Людмила Коростелева. Несколько иначе?.. - удивленно переспросил капитан. Они переглянулись. - Ну-ка, ну-ка, а поподробнее нельзя?
   Павел начал нарочито казенным языком:
  -- Позавчера вечером я пришел в гости к своей знакомой Людмиле Коростелевой. У нее уже сидел мой знакомый по литературному объединению при Союзе писателей Евгений Кобылин. Во время завязавшегося разговора он меня оскорбил...
  -- Ах, оскорби-ил... - многозначительно протянул старший лейтенант. - А как именно он вас оскорбил? Действием?..
  -- Нет, он заявил, что ему неинтересно читать все, что я пишу... В ответ на это я ему сказал, что естественно, разве могут быть интересны мои рассказы и повести тому, кто считает бездаря и графомана Кочеткова великим писателем, а кровавого выродка Сталина - гениальным государственным деятелем. После чего он вскочил и принялся меня избивать...
  -- И сильно избил? - с кривой ухмылкой спросил капитан.
  -- Не очень. Я парень верткий, пару раз только по ребрам попало...
  -- Ну, а дальше?..
  -- Что, дальше?.. Я вырвался и убежал...
  -- И ножиком ему не угрожали?..
  -- Каким еще ножиком?!
  -- Ну, в заявлении же ясно написано, что угрожали ножом.
  -- Гос-споди! Да Людмила Коростелева сумасшедшая! Она ж раза три в дурдоме лежала! Странно, что она не написала, будто я угрожал пулеметом системы "Максим"... С нее станется...
  -- А в помещении Союза писателей что произошло?
  -- У вас же тут написано. Не хватает только того, что Евгений Кобылин пришел на собрание литературного объединения, при всех сказал: сейчас я тебя буду бить, демонстративно снял часы, положил в карман и предложил мне выйти на улицу. Я, естественно, отказался. Приятного мало от такого жлоба по физиономии получать. Тогда он меня силой выволок на крыльцо и снова принялся избивать. Это видели более двадцати человек.
  -- А как же так получилось, что он сейчас лежит дома со сломанной ногой и пробитой головой, а у вас ни единого видимого повреждения?
  -- Так я же говорю, что он оступился и с крыльца свалился!
  -- И так целых три раза оступился?
  -- Он совершенно осатанел, из-за того, что попасть не может по морде. Метался за мной, как бешеный, а я только уворачивался. Я ж его ни разу не ударил...
   Они некоторое время сидели, буравя его ментовскими взглядами, наконец, капитан пододвинул листок бумаги, принялся что-то писать. Павел терпеливо ждал. Капитан дописал листок, пододвинул его Павлу:
  -- Прочтите, внизу подпишите: с моих слов записано верно, и распишитесь...
   Павел прочитал написанное. Капитан довольно точно передал его слова. Расписался, спросил:
  -- Я могу идти?
  -- Да нет... - тягуче проговорил капитан. - Это, - он ткнул пальцем в листок, - всего лишь нанесение тяжких телесных повреждений опасных для жизни в момент нанесения. Тянет всего-навсего на семь лет. - Он вдруг резко склонился к столу, вперился взглядом в глаза Павла и выпалил: - Корешка-то своего за что мочканул?
   Павел спокойно пожал плечами, проговорил:
  -- Во-первых, у меня нет друзей, а следовательно, и убить никого из них я не мог...
   Капитан целую минуту сидел неподвижно, вперясь взглядом в его глаза.
   Павел насмешливо усмехнулся, сказал:
  -- Все это похоже на комичный детектив сороковых, пятидесятых годов... - и поудобнее устроился на стуле, даже закинул ногу на ногу.
   Видимо, наконец, поняв, что со стороны выглядит комично, капитан полез в стол, достал оттуда большую фотографию, бросил на стол перед Павлом. Тот взял фотографию, с минуту полюбовался физиономией Николая с торчащим между глаз кузнечным зубилом, после чего равнодушно бросил фотографию на стол, сказал:
  -- Впервые вижу этого индивида.
   Оба милиционера так обрадовались, что аж подскочили. Капитан закричал:
  -- Примитивно, Паша! Старого друга не узнавать... Вы ж с ним частную фирму под названием "Ферролит" учреждали, а перед этим лет двадцать в одной качалке качались!
  -- Да-а?! - Павел очень натурально сыграл изумление, взял фотографию, снова полюбовался, сказал скучным голосом: - Вы знаете, если бы мне кто-нибудь засадил промеж глаз кузнечное зубило, меня бы и родная мать не узнала...
   Старлей от радости аж завизжал:
  -- Ага! И орудие убийства опознал!
   Павел снова пожал плечами:
  -- Странно было бы, если бы я не опознал кузнечное зубило... Я трудовую деятельность в вагонном депо начинал, так вот там, кузнечное зубило и кувалда - наиглавнейшие инструменты.
   Они все еще пытались его прессовать. Капитан вскочил, явно копируя капитана Жеглова, подбежал к Павлу, склонился к самому лицу, спросил страшным голосом:
  -- Где ты был в момент убийства?!
  -- Да откуда же я знаю, где я был?! - вскричал Павел.
   Оба они, получив совершенно идиотский ответ, на абсолютно идиотский вопрос, замерли минут на пять, пытаясь переварить.
   Наконец, капитан медленно выговорил:
  -- Значит, алиби у тебя нет, в момент убийства тебя никто не видел...
   Павел вкрадчиво сказал:
  -- Если вы сообщите мне, когда именно произошло убийство, то я, возможно, вспомню, где находился?..
   Капитан моргнул, соображая, наконец, до него дошло, что выглядит он полнейшим идиотом. Бросил хмуро:
  -- Между восемью и девятью вечера, - немного помедлил, и добавил: - Вчера...
  -- Вчера я находился на дежурстве с пяти вечера, до девяти утра сегодняшнего дня, - четко выговорил Павел.
  -- Кто может подтвердить, что вы находились на дежурстве? - снова переходя на "вы", спросил капитан.
  -- Да кто угодно?! Тренер Жаворонков. Я в спортзале мышцы качал. Вахтерша. Мы с ней как раз в это время сидели в фойе и разговаривали. Потом она попросила меня посидеть на вахте, и ушла домой. И было это где-то около девяти...
   Лейтенант вдруг елейным голосом проговорил, заходя в атаку с другого фланга:
  -- Что-то вы не шибко опечалились гибелью друга?
   Павел раздельно выговорил:
  -- Он мне не друг. И я очень рад, что этот козел, наконец, получил свое, давно им заслуженное...
  -- И за что ж вы так невзлюбили покойного? - спросил ласково капитан.
  -- А за то, что они с братцем посоветовали мне взять ссуду в сбербанке, вложить ее в это самое предприятие, "Ферролит", а потом выгнали меня. Мне потом пришлось форменным образом голодать года полтора, пока гасил ссуду...
  -- Интересно получается, Паша...
   Павел вдруг резко прервал его:
  -- Для вас, товарищ капитан, я Павел Яковлевич! Потому как раза в два старше вас... - он намеренно надавил на слово "товарищ".
   Капитан поперхнулся, но тут же заговорил снова:
  -- Интересно получается, Павел Яковлевич... Исчезает без вести один ваш обидчик, спустя месяц через открытое окно влетает кузнечное зубило и втыкается промеж глаз второму вашему обидчику... Как-то странно все это... Совпадения эти... Мы парни недоверчивые, не верим мы в совпадения...
  -- Я чего-то ни единого совпадения не заметил...
  -- Ну, как же! Оба ваши обидчика в один месяц богу души отдали...
  -- Во-первых, не лепите из меня графа Монте-Кристо. Если бы я хотел из-за паршивых денег об это дерьмо руки пачкать, с риском залететь в тюрьму, я бы их тогда еще пристукнул...
  -- Значит, вы признаете, что таких здоровенных мужиков могли бы пристукнуть?
  -- Ну, из-за угла, да в спину, можно любого супермена... А во-вторых, насколько мне известно, Алексей числится пропавшим без вести. Трупа его никто не видел. И, в-третьих, из меня супермена не лепите. Я в десанте не служил, кузнечные зубила метать не умею, да к тому же с такой точностью. В окно, да прямо промеж глаз...
   Старлей протянул насмешливо:
  -- Ну-у... Павел Яковлевич! Столько лет тренируетесь...
  -- Я занимаюсь культуризмом, к вашему сведению.
   Капитан проговорил медленно:
  -- А вот мне кажется, что дело было так: - он помолчал, нагнетая напряжение, затем заговорил, - вы, Павел Яковлевич, в укромном уголке пристукнули, как вы сами выражаетесь, Алексея, труп спрятали, и притихли. Но Николай откуда-то узнал про это, и наехал на вас. Логично?
  -- Логично, конечно... А почему вы решили, что он на меня наезжал?
  -- Ну, как же!.. Это же его бойцы приходили в бассейн.
  -- Я вообще понятия не имею, чьи бойцы приходили! Я позвонил в милицию, сдал их тепленьких, а ваши милиционеры отпустили их, даже не удосужившись выяснить их личности.
   Милиционеры сидели на своих стульях и молча смотрели на Павла своими специфически ментовскими взглядами: нам все известно лучше тебе не запираться самому все рассказать а то хуже будет. Но им уже давно все было ясно.
   Павел спросил дружелюбно:
  -- Я могу идти?
   Капитан переставил стул поближе к Павлу, сел на него верхом, сложил руки на спинке, оперся на них подбородком, заговорил доверительно:
  -- Павел Яковлевич, вы завалили матерого и хитрого бандюгу. Ну, чего вы ваньку валяете? Повесили на нас глухаря, пятно на весь центральный отдел... Ну, вы ж ни в чем не виноваты. Типичная самооборона. Вы только кивните, мы запротоколируем и свалим все это в архив, как раскрытие, а вам от всего отдела спасибо скажем...
   Павел протянул:
  -- Зама-анчиво... - капитан смотрел на него таким простецким взглядом, что так и тянуло ляпнуть: - Ну, я, я мочканул этого козла...
   Павел горько улыбнулся:
  -- Когда я к вам пришел, просил, умалял; спасите, помогите, убить пытаются какие-то козлы ни за что, ни про что! Что вы мне ответили? Что я псих, что у меня мания преследования, что мне лечиться надо... Потом моя жена приходила, тоже просила помощи. А ей с неприкрытым хамством ответили: вот когда убьют, тогда и приходите... И теперь, когда эти бандюганы не поделили чего-то между собой, вы хотите на меня этот труп повесить и засадить в тюрягу... Как вам не стыдно, господа офицеры... - и Павел улыбнулся еще горше.
   Они сидели и смотрели на него. Им явно не было стыдно, просто, они лихорадочно придумывали, с какой еще стороны на него можно напасть.
   Он спросил:
  -- А, кстати, почему вы решили, что зубило в окно влетело?
  -- Ну, как же! Десяток свидетелей видели, как вы его метнули и кинулись бежать...
  -- Прелестно! А что, в комнате, в которой сидел пострадавший и свидетели, было темно?
  -- При чем тут это?
  -- А вы проведите следственный эксперимент. В восемь часов вечера уже темно. Как вы знаете. Но если в комнате было темно, то киллер с более светлой улицы ни за что не смог бы что-либо разглядеть в темной комнате. И наоборот, если в комнате горел свет, то свидетели ни за что не смогли бы разглядеть киллера на темной улице. Логично, господа сыщики? И последнее, я не верю, что такую мелкую шушеру пришел мочить виртуоз экстра класса. Я бы на вашем месте, повязал свидетелей, сунул бы их всем скопом под пресс, и максимум через сутки они бы сознались, что грохнули своего босса кузнечным зубилом. И не выдумывали бы какого-то киллера виртуоза... Кстати, какова дистанция броска?
  -- Примерно пятнадцать метров... - машинально сказал капитан.
  -- Потрясающие фантазеры, эти ваши братки... Ладно, так уж и быть, я не стану писать жалобу, что меня схватили, без повестки привезли под дулами автоматов в милицию... Даже не буду требовать, чтобы обратно домой доставили, хоть денег на автобус у меня совсем нет. До свидания, - он поднялся и не торопясь пошел к двери.
   Они сидели, не двигаясь, и уныло смотрели ему вслед.
   Дежурный в дежурной части посмотрел на него, но ничего не сказал. Выйдя на улицу, Павел поглядел на часы. Было всего пять часов. Успех следовало развивать. Он торопливо дошел до остановки и поехал домой. Ольга накинулась с расспросами, но он отмахнулся:
  -- Потом!..
   Достал из тайника наган, прицепил к поясу ножны с ножом и выскочил из дому. Он успел как раз вовремя, банда Николая собралась в конторе, видимо решать насущные дела, которых навалилось немереное количество. Темнело, в конторе горел свет, но на окне появились шторы. Павел перемахнул через забор, подошел к окну. Форточка была открыта, поэтому было слышно все, что там происходило. В комнате спорили несколько человек, но в запальчивости они уже зашли так далеко, что разобрать, о чем спор, было невозможно, абсолютно немыслимо было продраться сквозь густую завесу матов. Павел пошел к двери, походка вдруг сделалась упругой, а по всему телу разлилась легкость, и появилась отчаянная боевая злость.
   Дверь оказалась запертой.
  -- Научил уродов уму-разуму... - проворчал себе под нос, и постучал, резко, уверенно.
   Сейчас же послышался голос:
  -- Кто?
   Он бухнул первое попавшееся:
  -- Открывай, Гриня...
   Скрежетнул засов, дверь отворилась, и Павел шагнул внутрь, незамедлительно уткнув парню в камуфляже наган в живот. Просипел, еле проталкивая слова сквозь сжавшееся от ярости горло:
  -- Застрелю, сучок поганый!..
   Лицо парня моментально, будто мукой посыпало. Он медленно пятился и никак не мог вздохнуть. Видать молодой, в бандитских делах неопытный. На плече его бестолково моталась коротенькая помповушка. Павел взял нож в зубы, это привело парнишку в еще больший ужас, снял освободившейся рукой помповушку с его плеча, переправил на свое, снова взял нож в руку, сказал:
  -- Сиди и не вякай. Тогда жив останешься. Я разговаривать пришел, а не убивать. Усек? Я спрашиваю, усек?! - он очень неласково ткнул в его живот стволом.
  -- У-усек... - наконец прохрипел пацан.
   Павел прошел по короткому коридору к двери, из-за которой доносились голоса. Мимоходом подумал: так вот, значит, куда пошла труба, кирпичами, из которых она была сложена, выложили перегородки в бывшей кочегарке.
   Павел пинком распахнул дверь и шагнул в ярко освещенную комнату, рявкнул:
  -- Здорово, орлы! Пардон, козлы!..
   Немая сцена получилась на зависть Николаю Васильевичу, наверняка пару раз в гробу перевернулся от зависти. Павел обвел всех взглядом, дружелюбно сказал:
  -- Кто первым дернется, первым и отправится смолу на вкус пробовать... - тут были почти все, кто был и в прошлый раз, кроме Грини, и, разумеется, Николая. Еще добавился гигант-борец классического стиля, памятный Павлу еще по теплому прощанию в подвале. - Ну что, теперь верите, что всех вас могу перемочить, а? Учтите, если кто дернется, и я его подстрелю, мне придется перебить вас всех, включая и того сосунка в прихожей. Свидетелей, как вы сами понимаете, мне оставлять ни к чему... А алиби у меня будет еще железнее, чем в прошлый раз. Ну что, будем говорить, или воевать?
   Огромный борец пришел в себя раньше всех, он рассудительно проговорил:
  -- Будем говорить...
   Павел поднял руки, в которых были зажаты нож и наган, потряс ими, и с сильнейшей экспрессией вопросил:
  -- Объясните мне, ради Христа! За что вы с таким упорством меня пытались убить?!
  -- Колян говорил, что за старые дела...
  -- Не было у меня с ним никаких дел! Это он с братцем меня ограбили, и выгнали. Ты, толстяк, был тому свидетелем. Я еще сказал, подавитесь моими деньгами, и ушел. Все, никаких дел с тех пор не было!
   Они смущенно переглядывались. Наконец, толстяк рассудительно сказал:
  -- Паша, против тебя мы ничего не имеем...
  -- И правильно делаете! Взять с меня нечего, зато огрести можно полной мерой. Семеро из вас уже огребли, а у меня еще ни одной царапины. Вы даже толком не смогли меня в милицию сдать. Это надо же придумать, все десять человек меня видели убегающим! При этом глядели из ярко освещенной комнаты на темную улицу... Господи, какую шпану мочить приходится... Я бы вас и первый, и второй раз в бассейне поубивал, но мне необходимо было узнать, кто за вами стоит... Ладно, мужики, на вас я зла не держу, но если увижу хоть одну рожу знакомую возле дома, или бассейна, и, тем более, если с моей женой или сыном что случится, поубиваю всех, в самой извращенной форме. Вы уже знаете, что я могу... - он поднялся, махнул ножом и отхватил у старой потертой кожаной куртки, висевшей на стене, рукав. Так сказать, для эффектного завершения сцены.
   Парнишка сидел на стуле у двери и дрожал от страха.
   Павел кивнул ему, сказал добродушно:
  -- А ружьецо я прихвачу, ни к чему оно тебе, я же больше сюда не приду, а с другими вы и без ружья справитесь...
   Он вышел на улицу, не спеша дошел до ограды, перелез и пошел к остановке, ни разу не оглянувшись.
   Когда он пришел домой, Ольга вцепилась в него с неожиданной силой, затормошила:
  -- Да скажешь ты хоть что-нибудь?!
   Он осторожно обнял ее, проговорил тихо:
  -- Все кончилось, Оля... Все кончилось...
   Помповушка висела у него на плече под курткой. Он снял куртку, повесил на вешалку. Увидев помповушку, Ольга обмерла, прошептала:
  -- Паша, ты только не ври мне... Еще не кончилось?..
  -- Кончилось, кончилось... Это трофеи...
   Он прошел в комнату, достал из шифоньера свой оружейный сундучок, сложил в него нож, наган и помповушку.
   Стоявшая над ним Ольга робко проговорила:
  -- Может, лучше выбросить?..
  -- В наше время они могут понадобиться в любой момент, - назидательно проговорил Павел, запирая сундучок на замок. - Пошли ужинать...
   Наутро он достал свою тетрадь, впервые за много дней сел за стол. Перечитал написанное и призадумался. Собственно говоря, с каких это пор художественное произведение может считаться чистосердечным признанием, и уж тем более, уликой? Да и не читают милиционеры детективов! Плюнув на все, он принялся писать. Расцвечивал серую, мрачную действительность красочными подробностями, без зазрения совести вставлял вымышленные эпизоды. Детективная повесть плавно перерастала в роман. Павел не отвлекся, когда пришла Ольга с работы. Оторвался только тогда, когда она позвала его ужинать. После ужина он снова вернулся к столу. Он увлекся так, что не обратил внимания, когда пришла Ольга и легла в постель. Он только пригнул колпак настольной лампы пониже. Минут пятнадцать за спиной было тихо, но вдруг послышался по-особому нежный и воркующий Ольгин голос:
  -- Паша, ты спать-то собираешься?..
   Он обернулся. Ольга смотрела на него, опершись на локоть, и одеяло сползло с ее округлого обнаженного плеча. Она была без рубашки. Он мысленно возликовал: - "Ага! Наконец, проняло и его ледышку!.." Отбросив авторучку, он выскочил из одежды и нырнул в постель, как в омут за русалкой...
   С утра он опять сел за стол. Роман стремительно несся к развязке. Еще пару таких напряженных рабочих дней, и можно будет садиться за машинку, перепечатывать, естественно, с добавлениями, исправлениями и необходимой редакторской правкой.
   Когда ехал на работу, ему мучительно хотелось достать тетрадь из сумки, и писать прямо в автобусе. Но он сдержался. Он даже два часа потренировался в спортзале, только после этого сел за стол в машинном отделении. Через час кто-то забарабанил в дверь служебного входа. Павел машинально поглядел на часы. Было половина девятого. Досадливо матюгнувшись, он раздраженно бросил авторучку и пошел открывать.
   Сюрпри-из!.. В дверном проеме стояла Люська и гипнотизировала его своим фирменным взглядом. В ее взгляде сконцентрировались и смертная тоска, и лютая обреченность, и бешеное желание секса... Павел мгновенно забыл, что в последний раз он уходил от нее окончательно навсегда. Он медленно посторонился, она скользнула мимо него в помещение. Он задвинул засов, прошел следом. Он ожидал, что она применит свой коронный прием; стянет с него штаны без всяких антимоний и примется за свое любимое занятие. Но, нет, видимо она чувствовала за собой некоторую вину. Она прошла к столу, села на стул, закурила. Павел сел за стол напротив нее и принялся равнодушно ждать.
   Она явно не знала, с чего начать, а потому кивнула на тетрадь, спросила:
  -- Что пишешь?
  -- Детектив, - так же коротко ответил он и замолчал.
   Молчание затянулось надолго. Наконец она не выдержала:
  -- Паша, я не знала, что он кинется на тебя драться!
  -- А в Союз, зачем с ним притащилась?..
  -- Ну-у... я подумала...
  -- Что он меня основательно отмудохает?.. - договорил весело Павел.
  -- Паша, я люблю тебя! - вдруг вскричала она с неподдельным отчаянием в голосе.
   Он грустно сказал:
  -- Лучше бы ты меня возненавидела, это было бы не так опасно для моей жизни...
   Она вдруг вскочила, обежала стол, кинулась перед ним на колени, и через секунду его самая чувствительная часть тела уже была в ее жадных губах.
   Он сидел, смотрел на ее затылок, и отрешенно думал: - "Не убивать же ее, в самом деле..." Но тут сообразил, что через пару минут может совершиться акт каннибализма. Встал, поднял ее с пола, уложил животом на стол, стянул, как с безвольной куклы, ее толстые шерстяные гамаши, и в хорошем темпе привел в такой экстаз, что испугался, как бы баба Вера не прибежала на крики. Баба Вера не прибежала. Умиротворенная Люська сидела на стуле и благостно покуривала уже третью сигаретку, когда, наконец, Павел спросил:
  -- Люся, за мной гонялись бандиты, мне негде было ночевать... Объясни, ради Бога, чем ты руководствовалась, когда выгнала меня?
   Она смотрела куда-то в пространство, в черных глазах проплывали еще более темные тени. Потом она помотала головой, проговорила, глядя каким-то страшным, ведьминым, взглядом сквозь Павла:
  -- Я не знаю... Я вдруг разом разлюбила тебя, и мне стало все равно, что с тобой будет, и где ты будешь ночевать...
   Он медленно выговорил:
  -- Какая же ты мелкая и подлая сучка... Меня могли убить, а тебе все равно, что со мной будет...
   Она невозмутимо докурила сигарету, взялась за куртку, сказала, как ни в чем не бывало:
  -- Мне идти надо, а то автобусы перестанут ходить... Когда придешь?..
   Павел пожал плечами:
  -- Как время будет... Я хочу роман побыстрее дописать...
   Он только взялся за авторучку после ухода Люськи, как в дверь снова забарабанили.
  -- Да что ты будешь делать! Вечер светских визитов, что ли?..
   На всякий случай, прихватив заранее припасенный арматурный прут, пошел открывать. Он и наган не забыл прихватить на дежурство. Кто их знает, братков этих? Такие разобиженные Павлом, могут и прийти, подумав, что усыпили его бдительность. За дверью стоял Димыч, непривычно строгий и серьезный: истинный мент на работе.
  -- Здравствуй Димыч! - проникновенно сказал Павел. - А почему без Галки и Оксанки?
  -- Времени пока нет... - он шагнул в дверь, Павел посторонился, задвинул засов.
   Димыч прошел к столу, сел на стул, закурил, разглядывая Павла с каким-то болезненным интересом.
   Наконец, проговорил:
  -- Ну, Пашка, ты отколол номерок!.. Честно говоря, не ожидал от тебя... Ну, знал, что ты силен, крут... Но чтобы вот так, хладнокровно, все просчитав, все взвесив, в окно зубилом... - Димыч с неприкрытым восхищением оглядел его.
   Павел сказал жалобно:
  -- Димыч, и ты туда же?.. Ну, не убивал я его! Я что, супермен? Это ж надо лет десять каждый день тренироваться, чтобы с такой точностью метнуть кузнечное зубило с пятнадцати метров.
  -- Ну, десяти лет и не требуется, если применить методику, издавна применяемую в определенных структурах. Например, в ГПУ и НКВД...
   Павел искренне расхохотался:
  -- Димыч, да когда НКВД переименовали в КГБ, я еще в пеленки писал!
   У Димыча лицо вдруг сделалось страшным, он медленно выговорил:
  -- Паша, я хоть и мент, но никогда сволочью не был. Я пришел предупредить тебя, а ты... Думаешь, на мне микрофон прилеплен? На, смотри!..
   Он расстегнул пиджак, рубашку, расстегнул и спустил брюки до колен, вместе с трусами.
   Павел сказал устало:
  -- Ну, чего ты мне свою красу и гордость демонстрируешь? Галке демонстрируй. А я, видишь ли, лесбиян... - он грустно покачал головой: - Вокруг столько симпатичных мужчин, а мне нравятся почему-то исключительно одни женщины... - Это была хохма, придуманная Юркой-ахинистом, и ей многие из окололитературного бомонда охотно пользовались при случае.
   Димыч натянул штаны, сказал уже спокойно:
  -- Это же азбука: чтобы спасти себя и свою семью тебе ничего не оставалось, кроме как убрать босса. И не мое дело, тебе мораль читать. Попади я сам в такую ситуацию, поступил бы точно так же. Я вот чего зашел; дело ведут парни молодые, азартные, они еще надеются на пенсию выйти генералами, так что, прессовать тебя будут по полной программе, уговаривать тоже будут. Мол, бандюгана завалил, ничего тебе не будет и тэ дэ, и тэ пэ... Стой на своем: слыхом не слыхал, и ни коим духом вблизи не было. Нет у них ничего! И не накопают. Доказать абсолютно невозможно, что ты тут часа два отсутствовал.
   Павел пробормотал неохотно:
  -- Да видел я их уже... Сразу же послали сержантов за мной, с автоматами...
  -- Вот видишь... Ты хоть узнал, за что тебя Колян грохнуть хотел?
  -- Дак мы тогда же правильно угадали! Они там, возле расположения, с полковником и чеченами дельце проворачивали... Колян и его брат Алексей. Колян за рулем "Камаза" сидел, который меня обогнал. Я-то ничего абсолютно не видел, солнце было яркое и на ветровом стекле бликовало, а Коляну показалось, что я его узнал. Ну, он и решил быстренько себя с братцем обезопасить...
  -- Да-а... друганы у тебя... Правда, что двадцать лет в одной качалке занимались?
  -- Больше двадцати лет...
  -- От этого взвоешь... Вот что, Пашка, я понимаю, каково тебе... Я сейчас звякну домой, а потом мы посидим, выпьем. Так сказать, устроим мальчишник... - он вскочил и ринулся в фойе.
   Павел посочувствовал бабе Вере. Димыч сходу преподнесет ей историю, вроде того, что будто бы террористы соседнюю муниципальную контору взорвать хотят, и ему срочно надо вызвать отряд спецназа.
   Через полчаса Димыч вернулся, притащил бутылку водки, несчетное количество бутылок пива и кусок неизменной ветчины. Вытащил две громадных луковицы из кармана. Нарезая ветчину ножом Павла, он говорил:
  -- Ты, Пашка, по этому делу даже свидетелем пройти не можешь. Ты ж ничего не видел, просто вычислил, как все могло быть. Именно, могло, а не было. Так что, даже если следаки, которые убийство полковника раскручивают, выйдут на тебя, что они тебе предъявят?
  -- А ты что, им не поможешь?..
   Димыч весело, открыто расхохотался:
  -- Ну, Пашка, ты и наи-ивный... Чего бы я им помогал? Не я ведь дело веду...
   Он разлил водку, поднял свой стакан, прищурившись, остро глянул на Павла, сказал:
  -- Первый тост следует поднять за здоровье твое и твоей семьи. На моей памяти ты первый, кто из подобного переплета живым выбрался...
  -- Ну-у... Еще не выбрался... - пробормотал Павел. - Я же еще шестерых там изувечил... Тем не менее, за мое здоровье следует выпить... - он опрокинул стакан, и принялся изготовлять себе бутерброд из хлеба, ломтей ветчины и ломтиков лука. - Вдруг еще явятся, разбираться? Одного так вообще, раком поставил и бутылку шампанского в задницу вставил...
   Димыч как раз тянулся к ветчине, не дотянулся, опрокинулся на пол вместе со стулом, и лежал, не смеялся, сипел и дрыгал ногами. Павел жевал ветчину с хлебом и невозмутимо наблюдал за ним. Только минут через десять он поднялся, все еще корчась от смеха, поставил стул, вытер мокрые от слез глаза.
  -- Ты знаешь, Паша, я за свою ментовскую жизнь столько всяких хохм навидался, но такого... - он снова захохотал, но теперь уже свободно, во всю глотку, просмеявшись, сказал: - Выйду на пенсию, организую фирму, тебя к себе возьму личным киллером...
  -- Ну, спасибо!.. Только мне и осталось, что киллером работать...
  -- А что, Паша? Организуем шайку, типа как у Робин Гуда, и будем экспроприировать богатых, и отдавать все бедным...
  -- Типа себя... - добавил Павел. - Робин Гуд, бля... Романтик ты, Димыч, я с первого взгляда просек...
  -- Станешь тут романтиком... - Димыч помрачнел, принялся разливать по второй. - Я, честно говоря, сразу тебя похоронил, как только ты мне рассказал, что кто-то тебя вылавливает... Ну, давай теперь за упокой души Коляна, чтоб не шлялся по ночам, добрых и честных людей не пугал...
  -- За упокой души, друга моего Николая... - медленно выговорил Павел и выпил водку.
   Готовя себе второй бутерброд, проговорил:
  -- Знаешь, Димыч, я им не завидую, ни ихним "мерсам", ни особнякам. Нехай подавятся своими баксами, но только в свои игры пусть меня не втягивают!
  -- Аналогично, Паша! За это следует выпить... - он незамедлительно разлил по третьей.
   Опрокинули, закусили. Димыч заметно захмелел. Он явно не притворялся. Павел подумал, что у него что-то не так, но выспрашивать не стал.
  -- Пашка, а тебе следовало бы пару раз по роже заехать, за то, что меня стукачком посчитал...
  -- Но ты же мент, али не мент?..
  -- Но я же не на работе?..
  -- А кто тебя знает?..
  -- Нет, определенно ты напрашиваешься...
  -- А еще поглядим, кто кого...
   Они одновременно вскочили, сцепились на свободном от всяких железяк пространстве. Павел попробовал одно, из арсенала былых энкаведешников, другое... Ага, знает... А это? И это знает... Тут ему не в шутку уже пришлось защищаться от контратаки... Черт, будто в одной школе занимались... Зажали друг друга смертельными захватами, постояли, покачиваясь и сопя, одновременно разжали захваты, сели за стол, откупорили по бутылке пива.
   Димыч спросил:
  -- Где обучался?
  -- Ага, так я и сказал... Чтобы потом того деда за жабры взяли...
  -- Так ведь мы должны были у одного и того же деда обучаться... Мы ж с тобой почти одного возраста...
  -- Да я не отсюда, я из Урмана...
  -- Теперь поня-ятно!.. - Димыч просиял. - Дядя Гоша?.. Неужто жив?
  -- Не знаю... Я давно в Урмане не был... Ему уже за восемьдесят должно быть... А ты что, у него обучался?
  -- Да нет, не у него, у другого старичка, из той же конторы... Просто, о дяде Гоше легенды ходят по всей Сибири. Одно время об заклад бились, дадут ему майора, или нет... Так и не дали!..
   Димыч разлил остатки водки, получилось чуть меньше, чем по полстакана, спросил:
  -- Может, еще сбегать?..
  -- Не стоит... - Павел и сам чувствовал, что ему хорошо. - Пива еще море...
  -- Пиво, эт, да... Пивом водочку усугубить - самое то... Я вот что, Паша, заночую тут с тобой. Если братки явятся, перемочим всех к херам, и в морг сдадим на полном законном основании...
  -- У тебя что-то случилось?.. - Павел поднял стакан, Димыч в глазах заметно колебался.
   Димыч выпил водку одним глотком, закусил остатком ветчины, проговорил медленно:
  -- Жена, понимаешь, вопрос ребром поставила, требует, чтобы я пошел в охрану какого-нибудь денежного папика. Надоело ей, видишь ли, рублишки считать до зарплаты, хочет баксы считать...
  -- Ну, а ты?..
  -- А что я?! Я, Пашка, волк, а не цепной пес... В конторе хоть и полно гнилья, но она государственная. Понимаешь, го-су-дар-ствен-на-я... И я государственный человек. А если к частнику пойду, моментально в холуя превращусь...
   Павел опрокинул свой стакан, закусил остатком своего бутерброда, откупорил бутылку пива. Отхлебнул. Пиво было замечательно холодным и вкусным. Но тут из фойе пронзительно закричала баба Вера. Он аж подскочил от неожиданности. Машинально глянул на часы, было уже одиннадцать. Он вскочил и кинулся к лестнице, ноги заплетались. Заперев дверь, он вернулся в машинное отделение. Димыч задумчиво сосал пиво.
   Увидев Павла, спросил:
  -- Чего там?
   Вахтерша ушла...
  -- Пошли, Пашка, в бассейн, заплывем. Люблю я это дело... - захватив в каждую руку по две бутылки пива, он поднялся, его повело в сторону, он изумленно проговорил: - Эк меня мотает...
   Они долго плавали, но не протрезвели нисколько. Потом Павел смутно помнил, как они убирали бутылки из ванного зала, как добавляли еще в машинном отделении...
   Проснулся он в спортзале на матах, рядом посапывал Димыч, подложив под щеку руку, с зажатым в ней пистолетом. Павел машинально глянул на часы, было ровно шесть. Организма сработал, как будильник. Завозился Димыч, сладко зевнул, проговорил:
  -- А славненько кутнули... Паша, я теперь понял, надо разнообразить, иногда без девок расслабляться!
   Павел насмешливо оглядел его, сказал:
  -- А если бы братки пришли?..
  -- Не пришли бы, я Смертина попросил подежурить у бассейна...
  -- Ну ладно, ты спи пока, а я пойду спортсменам дверь открою...
  -- Да ну ее, спать... Всю жизнь проспать, что ли? Я в душ пошел... - он упруго соскочил с кипы матов и направился к дверям.
   Павел спустился вниз, сел за стол вахтера. Слегка мутило, а вообще было терпимо. Вскоре и спортсмены пришли. А сверху спустился Димыч, бодрый, распаренный.
   Сказал весело:
  -- Пошли, освежимся...
   Не запирая дверь, Павел пошел за ним в машинное отделение. Димыч достал из вентиляционной камеры две бутылки пива.
   Павел сказал:
  -- Предусмотрительный ты, сил нет...
   Димыч промолчал, откупорил бутылку, мгновенно запотевшую в тепле машинного отделения, припал к горлышку.
   Оторвавшись после хорошего глотка, проговорил мечтательно:
  -- Паша, а ты подумай насчет фирмы...
  -- Прошел я через это... Не получилось. Не могу я волчьей хваткой людей за горло брать, не мо-гу... Лучше уж открыть курсы боевого искусства работников ГПУ-НКВД...
  -- Не позволят... - сказал серьезно Димыч. - Эта система до сих пор применяется у нас в особо серьезных спецназах. Так что, в народных массах она умрет вместе с нами...
  -- Не умрет. Ты ведь тоже скоро станешь ветераном органов, и наверняка сыщутся несколько щенков, которые захотят стать крутыми боевыми псами...
   Допив пиво, Димыч поставил пустую бутылку на стол, вытащил из кармана блокнот, быстро что-то черкнул авторучкой, оторвал листок, протянул Павлу:
  -- Если что, звони... - и зашагал к двери, собранный, бодрый, будто и не было бурной ночи.
   На листке значилось два телефонных номера. Павел аккуратно переписал их себе в записную книжку, задумчиво повертел в пальцах листок из блокнота. Подумал, что и у крутых суперменов бывают дни, когда мучительно хочется приткнуться к кому-нибудь, и вульгарно напиться...
  
  
   Повестку принесли, когда Павел отпивался чаем после бурной ночи. Расписываясь, он подумал, что неймется салажатам, ну, страсть как хочется расколоть! Если бы действительно хотели сказать спасибо, за разгром целой банды, ну и сказали бы, и больше не дергали. Так нет же, когда обратился за защитой, послали, а когда сам разобрался, прицепились. Бандиты в беспроигрышном положении; захотят убить, так убьют, а ты и защищаться не можешь. Потому как станешь защищаться, в тюрьму попадешь. Вот так, живи и бойся...
   Когда Павел вошел в знакомый кабинет, оба сыщика сияли от радости. Как себя ни настраивал Павел, а на душе тревожно стало. Но тут же вспомнился Димыч; он же предупреждал, что его попытаются расколоть многими способами, но нет ничего у них, и быть не может.
   Усевшись на стул, он невозмутимо оглядел сыщиков, спросил добродушно:
  -- Никак нашлось аж два свидетеля; один два часа искал меня по бассейну, и не нашел, а другой стоял от меня в трех шагах, когда я зубило в окно метал...
  -- Он еще и шутит!.. - радостно вскричал капитан. - Да на твоем месте, любой нормальный человек уже бы клянчил бумагу для чистосердечного признания! А ты тот еще, жучок... - капитан энергично потер ладони.
   Павел медленно выговори:
  -- Товарищ капитан, будьте любезны, впредь называйте меня на вы и по имени отчеству. Если еще раз назовете на ты, я напишу вашему начальству жалобу на недостойное обращение. Я, все же, в два раза старше вас, и, насколько помню, на брудершафт с вами не пил...
  -- Видал, каков?.. - капитан радостно посмотрел на старлея. - Такие нам еще не попадались. Явно профессиональный киллер... А залетел-то случайно... Итак, Павел Яковлевич, - заговорил он елейным голосом, - каким способом вы запугали гражданку Коростелеву, что она прибежала рано утром и забрала свое заявление? При этом ее буквально трясло...
   Павел равнодушно пожал плечами:
  -- Она ж ненормальная; написала заявление, забрала, завтра опять прибежит напишет... А какой смысл мне ее запугивать? Когда у меня есть два десятка свидетелей, которые все как один подтвердят, что меня Кобылин избивал, а не наоборот. Да только поставить меня рядом с ним, и сразу же станет ясно, кто кого избивал... Если вы меня вызвали только из-за этого, я могу идти? - и он приподнялся со стула.
  -- Да нет, мы вас вызвали по другому поводу...
  -- Еще какой-нибудь труп нашли, бандита какого-нибудь, и на меня хотите повесить?..
  -- А вот за оскорбление, ответите!
  -- Помилуйте! Какое оскорбление?! Я просто спрашиваю...
  -- Спрашиваем здесь мы!
  -- Ну, так спрашивайте...
   Капитан напустил на себя официальный вид и медленно заговорил:
  -- Вахтерша утверждает, что не видела вас в промежуток времени между семью часами и приблизительно половиной девятого. Где вы в это время находились?
  -- Вы, наверное, мою профессию не знаете? Я ведь слесарь, а не вахтер. Мне в фойе абсолютно делать нечего. Мое рабочее место в машинном отделении, и я там работал.
  -- И что же вы делали, можно узнать?
  -- Да то, что и обычно; набивал сальники, потом пошел воду хлорировать...
  -- И долго вы воду хлорируете?
  -- По разному. Это зависит от количества остаточного хлора в воде... Иногда час, иногда полчаса...
  -- А вот еще один свидетель утверждает, что видел вас торопливо идущим по аллее к автобусной остановке.
   Павел понял, что его примитивно берут на пушку. Во-первых, он шел по аллее, по которой никто не ходит, разве что влюбленные парочки. Но в тот вечер ему никто не встретился, это точно.
  -- Вы, Павел Яковлевич, нагло и неумело врете, будто даже не выходили на улицу в тот вечер...
  -- Почему же это я так нагло вру? - Павел иронически хохотнул. - Если речь идет о том, выходил ли я на улицу, или не выходил, то я вам откровенно могу сказать, что выходил, - сыщики быстр преглянулись, а Павел, как ни в чем не бывало, продолжил: - Вход в хлораторную-то - со двора. Так что, когда я хлорировал воду, то прогуливался по хоздвору, даже в скверик выходил, не дышать же парами хлора, сидя в хлораторной. Заглянешь туда на секунду, проверишь, как хлор идет, и гуляй дальше...
  -- И никого в сквере не встречали?
  -- Ну почему же? Народ в бассейн шел, из бассейна...
  -- И все незнакомые?
  -- Естественно. Я ж не инструктор, я сле-сарь... Мне и не положено никого знать. Ну, а теперь, я могу идти? Мне работать надо. Я не хочу остаток жизни в слесарях проходить...
  -- Куда это вы все торопитесь? - прищурился капитан. - Лепите из себя этакого интеллигентика, а сами, было дело, троих матерых зэков завалили...
  -- Знаете, там дело было в тайге, у меня в руках было оружие. Я с детства по тайге хожу и стреляю так, как и положено охотнику, навскидку в лет могу рябчика подстрелить. Спросите у кого угодно, какой это класс. Так что, положить хоть сотню зэков в тайге, любой охотник может...
   Они долго сидели, с непонятными выражениями на лицах молча глядели на него, наконец, капитан встал со стула, подошел к Павлу, присел на край стола, заговорил доверительно:
  -- Мы-то ничего, начальство давит... Нам даже лучше, что в нашем районе завалили матерого бандюгу, но начальство... Павел Яковлевич! Ну, далось вам все это?! Давайте, быстренько составим протокол, и идите себе домой...
  -- Знаете, товарищ капитан, у меня один урка как-то куртку спер, я сюда приходил, заявление писал. В куртке и документы были... Если этого урку завтра с проломленной головой найдут, вы опять меня сюда потащите под дулами автоматов? И потом, это от вас я узнал, что Николай бандитом стал. Когда мы с ним фирму учреждали, мы даже и не помышляли бандитизмом промышлять; он собирался только двери и решетки изготавливать, а я пытался книги издавать... Ладно, товарищ капитан, мне идти работать надо...
  -- Вам же завтра на дежурство идти?..
  -- А работа в бассейне у меня вовсе не работа, а хобби. Настоящая моя работа - писательская. У меня высшее образование, но из-за двойной мозговой травмы я преподавать не могу, но и остаток жизни в слесарях проходить тоже не хочется. Не сочтите это уж шибко крутыми мечтаниями, но хочется мне на старости лет пожить писателем... - он не торопясь поднялся, светски кивнул им обоим, проговорил: - До свидания. Если найдете какую-нибудь улику, тогда вызывайте. А по пустякам не надо. Хорошо?..

Глава 10

Каноны детектива должны соблюдаться неукоснительно!

  
  
   Яркое солнце начала сентября приятно согревало плечи под футболкой, играло зайчиками в лужицах, оставшихся после несильного вчерашнего дождя, легкий теплый ветерок приятно освежал лицо.
   Безработный литератор Павел Лоскутов накручивал педали своего видавшего виды дорожного "Урала" привычно сноровисто вписываясь в глубокие колеи, оставленные танками и приглаженные толстыми колесами бэтээров. Поскольку он уже недели две был безработным, то мог себе позволить ездить за грибами каждый день. Это был уже седьмой раз, с начала грибного сезона. Павел обшарил по очереди уже почти все окрестные леса, оставался один дальний массив, и завтра уже придется повторять круг по новой. Он давно уже привык к тому, что судьба неистощима на подлости, а потому без смеха не мог вспоминать разговор с директором, состоявшийся где-то среди зимы, и ЧП в бассейне, случившееся в начале августа, из-за которого директор и выгнал его без выходного пособия.
   Примерно в феврале Павел узнал, что у всего персонала бассейна зарплата возросла вдвое, кроме него. Он тут же пошел к директору.
   Войдя в кабинет, с порога спросил:
  -- Как это понимать, Серега?! У всех зарплата увеличилась, а у меня нет?..
  -- Для кого Серега, а для тебя - Сергей Иванович!
  -- Ну, тогда уж, уважаемый Сергей Иванович, и вы будьте любезны, впредь называть меня Павел Яковлевич и строго на вы. Иначе морду набью, усек? А зарплату повысь, не будь свиньей. Я ж тебя перестал пускать по ночам потому, что заблевали все, и даже на бортик нагадили...
  -- Подтер ведь все, не надсадился...
  -- Задарма, повторять не хотелось... А теперь-то не задарма; пожалуйста, приходи... Только зарплату повысь сначала.
  -- Другие получают зарплату за расширение сферы деятельности...
  -- А я что, не предлагал разве тебе, что могу быть инструктором по бодибилдингу и шеппингу? У меня, между прочим, высшее образование и стаж занятий культуризмом аж четверть века, даже больше...
  -- Вот что, Паша, мне на твоем месте желательно своего человечка иметь, так что, поищи работу, а? Добром прошу... Выгнать тебя, я повод всегда найду...
  -- Ну и свинья же ты, Серега...
  -- А за свинью ответишь...
  -- Давай, хоть сейчас... На хоздворе... - Павла аж трясло от злости.
  -- Не смеши! Тема для анекдота - директор со слесарем подрался...
  -- Но ты ж спортсмен, крутой парень...
  -- Ищи работу Паша, а то я найду повод, за что тебя выгнать...
  -- Флаг тебе в руки. А зарплату повысь, иначе суд все равно заставит... - и Павел вышел из директорского кабинета.
   Зарплату ему повысили, но начался сущий прессинг. Ровно в пять часов директор заглядывал в машинное отделение, чтобы удостовериться, вовремя ли пришел на работу Павел? Время от времени, приезжал по ночам, проверить, нет ли в бассейне посторнних. Бог миловал, в ту ночь, когда приходил Димыч с Галей и Оксаной, директор не заявился с проверкой.
   Как обычно, в июне бассейн закрылся, механик написал в вахтенном журнале распоряжение ночным слесарям; на дежурство не выходить, а приходить днем помогать в ремонте. Совместителям по субботам и воскресениям, не совместителям - в будние дни. Павла такой режим вовсе не устраивал, хоть и приходилось работать каждый день максимум часов до двух. Но ничего не поделаешь, приходилось мириться с неизбежным злом. В июле Павел сходил в отпуск. А поскольку впервые за несколько лет у него появились деньги, то он съездил в Урман с Ольгой, показать бабушке новенькую внучку, родившуюся аккурат двадцатого июня. Выйдя на работу в августе, Павел приходил на работу по субботам и воскресеньям, так как сварщик был совместителем, и мог работать только по выходным. Они закончили все сварочные работы, и механик сказал Павлу, что он может выходить на дежурство, посидеть часов до одиннадцати, а ночевать дома. Тем более что на всех окнах и витражах нижнего этажа появились ажурные решетки, и на парадной двери тоже, а вместо хлипкой двери служебного входа, теперь солидно чернела черной краской броневая дверь. Найти от нее ключ в бардаке хоздвора, было абсолютно немыслимым делом.
   В тот вечер Павел хорошенько потренировался, принял душ, обошел все здание, подивился, почему это на галерее третьего этажа, возле дверей склада свалена куча туристического барахла? Обычно, оно хранилось в нижнем складе. Но завхозу виднее, где что хранить. Обесточив бассейн, оставив только дежурное освещение, для отпугивания бомжей, Павел сел на велосипед и поехал домой.
   Он как раз пил чай после завтрака, когда увидел в окно кухни двух милиционеров, целеустремленно топающих по дорожке.
  -- Черт, неужели опять ко мне? - проговорил тревожно.
   Из прихожей послышался трезвон звонка. Выждав положенное время, чтобы не подумали, будто он бегом бежал дверь открывать, он вышел в прихожую, открыл дверь. Стоя в проеме, молча и равнодушно смотрел на милиционеров.
   Один из них сказал:
  -- Можно узнать, где сейчас находится Павел Лоскутов?
  -- Он перед вами... - проговорил он, тоном героя романа девятнадцатого века.
   Милиционеры переглянулись, как показалось Павлу, на их лицах явственно проступило облегчение.
  -- А что случилось? - спросил он. - В прошлом году ко мне приезжали, когда одного бандита грохнули... Опять, кого убили?..
  -- Да нет, бассейн сгорел... Нам директор сказал, что в здании сторож должен быть. А если сторожа нет, значит, он тоже сгорел, если пожарных не вызвал...
  -- А кто пожарных вызвал? - спросил Павел.
  -- Директор и вызвал. Он мимо проезжал, увидел дым... Ну что ж, если вы живы, то мы поедем, - они повернулись и потопали прочь.
   Павел торопливо оделся и помчался в бассейн. Здание бассейна было совершенно целым, только на третьем этаже было разбито окно бухгалтерии. Вернее, оно не было разбито, а порядочно обгорело, но рамы были целы, а стекла, видимо, вылетели от жара. Павел вошел через главный вход.
   Увидев его, вахтерша вскричала:
  -- Паша, ты живой?!. А все говорят, что ты сгорел...
   Он молча прошел к лестнице, поднялся на галерею. Выгорело только две двери: дверь склада, и дверь бухгалтерии, да закоптило потолок в спортзале. Все технички бассейна уже наводили порядок, а тренеры собирали леса, видимо для срочной побелки потолка. Ведь спортзал приносил немалые деньги бассейну.
   Павел спустился вниз. Посреди фойе стоял директор. Увидев Павла, он мотнул головой в сторону своего кабинета:
  -- Зайди...
   Павел вошел, сел на стул возле стола. Директор взял со стола трудовую книжку, швырнул ее молча Павлу. Павел открыл ее и увидел печально знаменитую тридцать третью статью в приложении к своей фамилии. Что поделаешь, трудовой кодекс еще никто не отменял...
   Павел медленно выговорил:
  -- А ведь это ты, козел, и поджег...
  -- Я тебя еще и за хулиганство на пятнадцать суток сдам! - взвизгнул директор.
  -- Загореться было просто не от чего, я даже все рубильники вырубил, оставил только дежурное освещение... А уволить меня ты не имеешь права, и я это в любом суде докажу...
  -- Пашка, ну чего ты упорствуешь? - уже добродушно проговорил директор. - Все равно тебе здесь не работать...
  -- Это очень подозрительно... - растягивая слова, выговорил Павел. - И для чего же тебе так понадобилось мое место, что ты даже родной бассейн поджег? У меня есть знакомый майор милиции, не шепнуть ли ему, а?
  -- Шепни, шепни... Ладно, вали, Паша, домой...
   Павел от злости чуть не врезал по этой самодовольной роже ногой с разворота, но сдержался, захотелось вдруг припечатать его с помощью закона. Он вышел из кабинета, и спустился в машинное отделение. Как обычно по утрам, механик читал газеты. Увидев Павла, сочувственно покивал, повздыхал, но ничего не сказал. Павел взял вахтенный журнал, полистал его, но на месте того листка, где было распоряжение механика в бассейне не ночевать, а выходить на работу в день, лишь чуть виднелись следы вырванного листка.
   Павел с восхищением выговорил:
  -- Вот козел, а?..
   Механик испуганно проговорил:
  -- Паша, я не вырывал...
  -- Да я про тебя и не говорю... Серега вырвал.
  -- Погоди, погоди... Ну, не может же быть!..
  -- Может, еще как может!.. Зачем-то нужен ему свой человек в ночных слесарях... Да и зуб он на меня имел, за то, что по ночам с девками не пускал. Запалил бассейн, подождал, пока разгорится, и спокойно вызвал пожарников. Вот такие дела... Ну, Серафимыч, бывай. Больше не свидимся. Нет у меня денег, абонемент купить...
  -- Погоди, Паша! Мне недавно звонили, недалеко от твоего дома новую школу построили, с бассейном, там слесаря требуются...
  -- Ну, знаю, строили там какую-то школу... Но я по той улице давно не ходил, так что не знаю, с бассейном она, или без...
  -- Ты сходи. А я директору звякну, что ты хороший спец, и выгнали тебя из-за недоразумения по статье...
  -- Ладно, спасибо, Серафимыч... - Павел крепко стиснул его ладонь и пошел к выходу.
   В тот же день, Павел сходил в школу, но директриса сказала, что бассейн будет сдан отдельно от школы, скорее всего осенью, а то и в начале зимы. Он побегал по городу в поисках работы, но места, соответствующего набору его профессий и здоровью, найти так и не удалось. А потому он решил поездить за грибами, а потом опять сходить к директрисе, и попытаться упросить ее взять на работу заранее, пообещав, что примет деятельное участие в монтаже оборудования.
   Павел остановился, огляделся. Да, вот здесь и стояли в прошлом году машины. Интересно, а куда волкодавы полковника убитых чеченов девали? Павел обшарил уже все окрестные околки, но так и не нашел ничего похожего, на недавно выкопанную и закопанную яму. Впрочем, эти мастера маскировки могли и не в околках запрятать трупы, а на широких полянах. Подрезали дерн осторожненько, выкопали яму, потом закопали, предварительно залив туда бочку извести, заложили дерном... Если менты эти околки прочесывали, и ничего не нашли, то здорово заховали покойничков...
   Вскочив на велосипед, Павел подумал, где может скрываться Алексей? Может, уже объявился? Как бы осторожненько выведать у его жены?.. Н-да, ее еще найти надо... Павел не помнил адреса тещи Алексея, да и вряд ли когда-либо слышал. Он уже рассорился с бывшими друзьями, когда Алексею пришлось продавать свою квартиру. Он даже не помнил, от кого слышал, что Алексей живет у тещи. Павел всю зиму не терял бдительности, но братки его ни разу не побеспокоили. Однако это не означало, что когда появится Алексей, он не возжаждет посчитаться с Павлом за брата. Так что, бдительности терять не следует. Как бы не пришлось истребить всю преступную семейку...
   Павел вдруг ни с того, ни с сего вспомнил, что означает фамилия Лоскутов. Он как-то заглянул в словарь Даля, и выяснил, что его фамилия происходит от старинного названия профессии палача. Лоскут - палач-кнутобоец. От слова лоскать бичом. Н-да, есть тут какой-то мистический смысл... Он передернул плечами, от внезапно продравшего спину холодка.
   Он свернул на старую, заросшую колею и поехал к дальним перелескам, в которых еще ни разу не бывал. Хохотнул весело: надо же, какой веселый год выдался! Сначала чуть не убили, потом из литобъединения выгнали, и вдобавок ко всему - с работы по тридцать третьей статье!.. Выгонял его из литобъединения лично ответственный секретарь Союза писателей. Явился на следующее же после драки собрание, встал в картинную позу перед собравшейся "надежей" российской словесности, и принялся вещать:
  -- В три часа ночи, врываются ко мне два милицейских лейтенанта, и сообщают потрясающую новость, будто в помещении Союза писателей какой-то хулиган избивает самого руководителя писательской организации, то есть меня! Каково, а? Я считаю, что в нашем творческом коллективе не место всяким хулиганам и дебоширам! Я о вас говорю, Павел Лоскутов. Будьте любезны, встаньте и покиньте собрание, и больше сюда не ходите. Есть мнение, что для литературы это будет не слишком большой потерей...
   Был он импозантен, невыносимо величественен, со своим почти двухметровым ростом и пышной рыжей бородой.
   Павел все же попытался оправдаться, встал и заговорил, спокойным и рассудительным голосом:
  -- Я не хулиган и дебошир. Все, здесь присутствующие, могут подтвердить, что Кобылин прибежал сюда, накинулся на меня первым и принялся избивать...
  -- Это совершенно не важно, из-за чего вы с Кобылиным подрались. Ему тоже здесь не место, и тоже это будет небольшой потерей для нашей литературы. Все, дискуссия окончена. Вас никто из литературы не выгоняет. Пожалуйста, сидите дома и пишите... Но только больше не появляйтесь здесь.
   Он подождал, пока Павел отыщет на вешалке свою куртку, оденется и уйдет. Так что Павел теперь был не только бывшим слесарем, но и бывшим литератором. Хоть он и дописал свой первый детективный роман. Обсуждали его в узком кругу ветеранов еще того, разогнанного литобъединения. После того, как Павла выгнали из литобъединения, и остальным ветеранам стало скучно в обществе мальчиков и девочек, поэтому и стали все чаще и чаще встречаться на квартире у Славы. Григорий почему-то назвал это объединение - Содружество сибирских писателей Белый караван. Так и прилипло ведь...
   Мало-помалу забылись прежние ссоры, происшедшие в короткий период погони за большими деньгами. Все снова помаленьку притерлись друг к другу. Все ж таки городок небольшой, творческих людей немного, а общаться с себе подобными хочется. Собирались, как и прежде раз в две недели, поэты читали свежие стихи, прозаики новые рассказы, миниатюры. Частенько пили водку.
   Как-то Григорий, косясь на Павла, сказал:
  -- Господа, а не кажется ли вам, что в нашей теплой компании чего-то не хватает?
  -- И чего же тут не хватает? - язвительно спросил Сашка.
  -- Люсеньки Коростелевой!
   Игнат Баринов демонстративно перекрестился и заявил:
  -- Предлагаю больше не поминать ее к ночи. В конце концов, это Пашкина проблема. Если он ее решить не может, пусть тащит, сей крест... По-моему, грех над ним смеяться. Ему и так досталось больше всех.
   Павел промолчал. Про себя подумал, пусть боятся, что в одно прекрасное время она явится и сюда... Но сам-то он знал, что уже не явится. Как-то осенью, недели через три после драки с Кобылиным, он с бутылкой водки поднялся на седьмой этаж, позвонил в знакомую дверь. Люська открыла, и была она какая-то особенно тихая, заторможенная, вялая... Короче говоря, будто пару банок своего любимого амитриптилина сглотала. Готовясь к самому худшему, Павел прошагал в комнату походкой тигра, случайно попавшего на чужую территорию. Но там ничего особенного не оказалось, кроме Геры Светлякова, полулежащего на диване.
   Поставив бутылку на стол, Павел кивнул Люське:
  -- Тащи закусон...
   Она топталась на месте, вся потерянная и неприкаянная. Павел вдруг понял, что он ей давно не нужен, ведь на него перестали действовать все ее психопатические трюки, призванные вызывать безысходные отчаяние и тоску.
   Она тихо сказала:
  -- А я замуж вышла...
   Павел весело вскричал:
  -- Это ж надо! Я отсутствовал всего три дня, а ты успела замуж выйти!.. А за кого, если не секрет?
  -- За Геру...
  -- Великолепно! Тащи закуску, будем свадьбу играть.
   Она изумленно таращилась на него, ничего не понимая. Видимо ожидала, что сейчас произойдет веселая драчка, встряхнет ей слегка закостеневшие нервы, взбодрит успокоившуюся кровь. Ан, не тут-то было...
   Повернувшись как сомнамбула, она пошла на кухню. Пока Павел уже довольно умело откупоривал бутылку, она вернулась с куском колбасы, хлебом и стаканами.
   Павел разлил водку, поднял стакан, заорал весело:
  -- За молодых!
   Выпил водку, подождал, пока Гера проглотит свою долю, морщась и передергиваясь, сказал вкрадчиво:
  -- Гера, ты надолго-то не отлучайся. Ну, максимум, до магазина разве что... А то вот так придешь, а на твоем месте мужик сидит, а Люсенька этак тихонько скажет: Гера, я тебя разлюбила и ушла вот к нему...
   Гера аж взвился, забыв закусить:
  -- Что, по морде хочешь?!.
  -- А давай... А начинай... Может, лучше в подъезд пойдем?.. Ты что же, сосунок, считаешь, что Кобылин сам три раза с крыльца грохнулся? Тут четырнадцать пролетов, и ты все их можешь пересчитать, а свидетели будут в один голос утверждать, что это ты меня самым жестоким образом избивал. Я это умею... Ну, пошли?..
   Гера сел на свое место, принялся мрачно закусывать. Было разгоревшиеся глазенки Люськи, снова погасли. Павел разлил по второй.
   Поднял стакан, проговорил нежнейшим голосом:
  -- Сове-ет вам да лю-юбо-овь... - и опрокинул стакан в рот.
   Ему действительно было легко и хорошо, как никогда раньше. Впрочем, далеко в подсознании свербила мыслишка, что как только Люське надоест роль добродетельной жены, она тут же явится.
   По слухам, с тех пор Люська редко стала появляться на собраниях литобъединения, а Гера вообще перестал ходить.
   Новое содружество литераторов с восторгом приняло предложение Павла обсудить его детективный роман. Павел раздал три экземпляра. Читали долго, вдумчиво, а на обсуждении только раздражали Павла совершенно глупейшими соображениями.
   Первым высказался Григорий. Еле сдерживая злость, он заговорил:
  -- Чем?! Чем главный герой лучше бандитов?! Из-за паршивых денег хладнокровно убил человека... - Григорий весь кипел, с ним такое частенько случалось, когда он натыкался на нечто, что ему активно не нравилось.
   Павел проговорил спокойно:
  -- Ты, наверное, невнимательно прочел роман? Там ясно сказано, что главный герой защищал свою жизнь, и жизнь своих близких, а вовсе не из-за паршивых денег кого-то убил. Это его, как раз, пытались убить из-за паршивых денег, которых он, кстати, даже не брал и не видел.
   Видно было, что Григорий остался при своем мнении, но больше не проронил ни слова.
   Потом высказался Сашка Бородин:
  -- Автор упорно навязывает читателю мысль, что главный герой положительный персонаж. Да где ж он положительный?! Он ничем не отличим от бандитов, в чем-то даже хуже их. Делает подлости своим товарищам, способен ударить из-за угла...
   Павел не выдержал, перебил его:
  -- Да не навязываю я никому никаких навязчивых мыслей! Главный герой у меня вовсе не положительный, а такой, какой есть. Я что, должен был его сделать жутко благородным, как Дубровский или Робин Гуд? Он дерется за свою жизнь с целой бандой, а вы требуете от него какого-то идиотского благородства...
   Тут заговорил бывший руководитель литобъединения, изредка захаживавший по старой памяти на собрание нового содружества, Михаил Михайлович, но все звали его просто Михалыч.
   Говорил он всегда веско и основательно:
  -- Мне кажется, тут правы все, и все не правы... Просто, мы тут не имеем детектива. Тут все, что угодно, только не детектив. Хотя, имеет место и убийство, и не менее загадочная попытка убийства. Масса побочных персонажей, не имеющих никакого отношения ни к убийству, ни к попытке убийства, которые как призраки появляются и исчезают. Очень долго описывается колоритная любовница главного героя, хотя о ней можно сказать несколькими словами. Нет главного - катарсиса. Все как-то смазано, спущено на тормозах. И своего бывшего друга главный герой убивает как-то обыденно, рутинно, и убийца безвестного чеченца исчез, да и деньги исчезли. Где тут детектив-то? Если нет самого главного - развязки.
   Павел вскричал:
  -- Так ведь и не было никаких денег! Две банды примитивно хотели кинуть друг друга. Получилось, как в детской сказочке: волки от испуга скушали друг друга...
  -- Это не прописано, как факт. Это всего лишь домыслы главного героя, который предпочитает не вступать в открытую схватку, а прячется, и предпочитает бить из-за угла.
   Илья Дергачев, тихонько перебирая струны гитары, проговорил задумчиво:
  -- А на мой непросвещенный взгляд, получился великолепный роман, если судить мерками наших палестин. Ну, а если в глобальном масштабе... Так себе романчик, среднемировой уровень... Где-то так между Агатой Кристи и Конан Дойлем...
   Михалыч посмотрел на него испепеляющим взглядом, проворчал:
  -- Тут серьезное обсуждение, а ты со своим юмором...
  -- Я без юмора... Пашку поздравить надо, и бежать за водкой, а вы тут разводите антимонии...
  
  
   Павел облюбовал перелесок, и долго шел к нему через обширную поляну. В перелеске росли в основном старые березы, между которыми колыхалась высокая густая трава. Посреди стояла старая береза, уже погибшая, остался только ствол, толстенные сучья валялись вокруг. Павел по опыту знал, что в подобном перелеске грибы можно встретить лишь в особо благоприятный год, а потому решил пройти его насквозь, не отвлекаясь на прочесывание. Если, конечно, не встретит на пути через лесок хотя бы один гриб, тогда уж, конечно, придется прочесать...
   Он шел, таща велосипед сквозь траву, перетаскивая через валежины, внимательно глядя по сторонам, не сверкнет ли красной шляпкой подосиновик... И вдруг... Что за чертовщина?.. Взгляд опытного таежника выхватил угловатые очертания прямоугольного предмета, придавленного толстенной валежиной. Предмет был присыпан прошлогодними листьями, травой, мелкими валежинами, но Павел сумел разглядеть и что-то блестящее. Он подошел, остановился рядом, осторожно отодвинул ногой мелкие валежины, пожухлую траву... Под валежиной лежал чемодан, с блестящими кодовыми замками, сам весь алюминиевый. Такие Павел только в кино видел.
   Он медленно проговорил:
  -- Так, не будем пороть горячку... Мы имеем чемодан, в прекрасном состоянии, лежащий в глухом лесу. При этом почему-то придавленный тяжелой корягой. Хотя, его гораздо надежнее можно было замаскировать мелким хворостом и палой листвой... Не зря же вы, Павел Яковлевич, пишете детективы, напрягите извилины, прежде чем хватать находку... Напрягли, Павел Яковлевич? Напряг, ессесно... Там, под чемоданом, лежит граната с выдернутой чекой. Больше просто незачем придавливать чемодан корягой. А если не лежит? А плевать! Нас тут никто не видит, а потому и смеяться некому...
   Павел отвел велосипед подальше, прислонил к толстой березе, собрал все, какие у него были веревки и шпагаты. Набралось немало. Если расплести три метра веревки, получится девять, да еще два конца шпагата метра по два... Хватит. Он осторожно освободил чемодан от мелких валежин, хвороста, обмел листья с крышки. Новенький чемодан, но явно лежит тут давно, по крайней мере, с прошлого года. Алюминий потускнел, да и на хромированных замках проступила ржавчина. Павел подошел к тонкому концу валежины, огляделся. Ага, в трех шагах стоит толстая береза, с толстым искривленным комлем. После хлопка у Павла будет четыре секунды, чтобы залечь за комель.
   Он тихо проговорил:
  -- Если там лежит то, что я думаю, это разлет осколков триста метров... Вот только в уставе не упоминается, радиус или диаметр, триста метров? А тогда, как же ее кидать в бою?..
   Он передумал поднимать валежину. Сначала расплел веревку, связал концы, привязал к ручке чемодана, оттянул веревку к другой березе, подальше от чемодана, только после этого вернулся к валежине, проговорил:
  -- Кто не рискует, тот не пьет шампанского... - взявшись за конец, упруго отшвырнул в сторону довольно тяжелое бревно.
   И тут же, в молниеносном прыжке укрылся за облюбованным комлем. Прислушался. Тишина. Машинально считал про себя: пять, шесть, семь... Да ну, не сработала, если есть... На всякий случай он ползком добрался до конца веревки, укрылся за комлем и осторожно потянул. Тяжеловат чемоданчик, как бы веревочка не оборвалась... Он усилил натяг, и, наконец, чемодан стронулся. Он так и дотянул его до себя, не вставая. Сел, привалившись спиной к березе. Попробовал покрутить барабанчики кодовых замков. Приржавели. Жалко, конечно, чемоданчик, но ничего не поделаешь, пока не откроешь, не узнаешь, что там...
   Павел встряхнул чемодан, послушал: что-то мягко шелестит... Он вытянул нож из ножен, осторожно воткнул в крышку, противно заскрипело, нож взрезал тонкий алюминий, как картон. Вытащив лезвие, Павел заглянул в щель, что-то зелененькое, узорчатое. Уже не церемонясь, он взрезал крышку тремя надрезами, отвернул пластину. На него злобно и осуждающе уставилось множество одинаковых физиономий самого любимого в России американского президента. Чувств никаких не было, внутри, будто все заледенело, только со скрипом вертелась навязчивая фраза: - "Каноны детектива должны соблюдаться неукоснительно!"
   Тут его окатило страхом, как горячей волной: не далее как два месяца назад он послал свой детективный роман в издательство. Пока деньги странствовали неизвестно где, Павел ко всей этой истории продажи черного кота в черном мешке, как бы не имел никакого отношения. Просто, все вычислил и красиво описал. Но теперь, когда деньги оказались в его руках, он оказался в еще большей опасности, чем тогда, когда на него охотился Николай. Если он сдаст деньги в милицию, а чечены все еще шастают по городу в поисках своих денег, наверняка в милиции найдется гнида, которая за пару сотен зелененьких президентов, продаст им пикантную новость, что некий Павел Лоскутов припер в милицию целый чемодан долларов. Во, дурак-то!.. Насколько Павел знал чеченцев, они в тот же день явятся к нему, и зададут вопрос: - "Пашя-я, зачем ты отдал ментам наши дэнги?.. Нэхарашо-о, Пашя-я... Ай, нэ харашо-о... Получи ханжал в пузо..." Впрочем, это он вроде по-грузински загнул?.. Почти все чеченцы говорят по-русски даже без акцента, в отличие от остальных кавказцев, у которых акцент остается на всю жизнь, даже если они с детства в Москве живут.
   А кто сказал, что мы эти денежки в милицию потащим? Павел прислушался к себе; вроде даже и следа такой глупой мыслишки не замечалось. Просто, он, видимо, вспомнил детектив, еще советских времен. Там один мужик нашел кучу денег, но в милицию не отнес, а потом полжизни страдал из-за этого, пока какой-то урка его из-за этих же денег не убил. А мы страдать не будем, мы положим денежки в надежное место, подождем годик, другой, а там обменяем их на наши деревянные, но очень на большое их количество, и аккуратненько, небольшими порциями, положим в банк, чтобы ни у какого урки даже мысли не возникло, что их можно так вот просто взять и утащить. А уже написанный детектив мы исправлять не будем, нехай денежки болтаются неизвестно где вместе с пропавшим без вести Алексеем. Хоть он и лежит где-то тут, вместе с убитыми доверчивыми чеченцами...
   Итак, все произошло несколько иначе. Алексей пырнул ножичком чеченца, но битый волк, наверняка террорист со стажем, отклонился, а сам уж не промахнулся. Выкинул Алексея из машины, и рванул в леса. Но полученная рана, видимо, сильно кровоточила, чечен почувствовал, что теряет силы, завернул в околок, спрятал чемодан под валежину, подсунув под него гранату...
  -- Тьфу-ты, далась тебе эта граната...
   Павел поднялся, подошел к тому месту, где лежал чемодан. Вот она, родимая! Лежит, и рубчики такие аккуратненькие... А не взорвалась скорее всего потому, что порох в запальной трубке отсырел от вешних вод и осенних с летними, дождей. Или взрыватель приржавел...
   Подсунув гранату, из последних сил добрался до машины. Поняв, что на другую дорогу отсюда не выбраться, вернулся к расположению, да там и умер от потери крови. А полковник с волкодавами в это время метались по окрестным лесам в поисках пропавших денег. Если бы не метались, они и этого чечена спрятали бы поглубже. Видимо на него наткнулся кто-то другой.
   На Павла они наезжали, видимо, от отчаяния, потому и не шибко сильно. Они просто не успели найти деньги. Черт! Он бы мог еще в прошлом году догадаться, что Алексей тоже мертв. По одной-единственной фразе. Как там волкодав сказал? "Мастера уже не спросишь..." Если бы "мастер" исчез, они бы сразу и решили, что он спер деньги, и в первую очередь за ним бы кинулись.
   Павел сказал самокритично:
  -- Хреноватый ты еще детективщик, Павел Яковлевич...
   Однако какой бы дикий и глухой лес ни был, сидеть долго над кучей баксов не стоит. Многие хитрые и ловкие парни получали пулю промеж лопаток, или топором по чайнику, именно потому, что начинали считать пиастры прямо в яме. Особенно смешно выглядел паренек, в фильме с Бельмондо: достал из чана, в подвале дома матерого убийцы, мешок с деньгами, и вместо того, чтобы бежать подальше без оглядки, тут же в подвале и принялся считать франки... Ну и, естественно, вскоре оказался вместо мешка в чане с водой, с пулей в черепе, или в груди?.. А впрочем, какая разница?..
   Павел быстренько перегрузил пачки купюр в рюкзак. Задумчиво повертел в руках выпотрошенный чемодан. Н-да, такая штуковина долго может лежать в лесу, и рано или поздно привлечет чье-нибудь внимание... Да и с гранатой надо что-то делать, не оставлять же ее в таком виде. Тут Павел вспомнил, что с полигона весь день доносятся звуки взрывов, выстрелы пушек. Впрочем, сюда они доносятся чуть слышно, но если кто-то и услышит взрыв гранаты, уверенно определить направление не сможет, отнесет его к взрывам на полигоне.
   Он осторожно накрыл гранату чемоданом и принялся наваливать на него валежник, потом вокруг выложил колодец из толстых валежин. Собрал весь валежник в околке, составил шалашом вокруг колодца. Критически оглядел работу. Пожалуй, через часок температура под чемоданом поднимется настолько, что граната рванет. Размягченный алюминий она расшвыряет по всей округе в радиусе триста метров... или в диаметре?.. А какая разница? В ошметьях алюминия никто не сможет узнать щегольской чемоданчик. Пожара в лесу не возникнет, даже если по всему околку взрывом расшвыряет горящие головешки. Палая листва влажная, а лиственные леса очень слабо подвержены лесным пожарам. Это вам не сосновые боры, где пожар может лететь со скоростью ветра по кронам.
   Приторочив рюкзак к багажнику, Павел надрал бересты побольше, подсунул под кучу валежника с трех сторон, зажег, подождал, пока разгорится и торопливо зашагал прочь, держа курс в сторону Новосибирской трассы. На случай, если остался кто-нибудь живой из знавших о деньгах, и если у него хватит ума связать неожиданный взрыв гранаты с этими деньгами. Проще некуда, выставить засаду на дороге, а тут и знакомый велосипедист едет. Грех его не тряхнуть... Идти пришлось по азимуту, потому как изредка попадавшиеся заросшие травой колеи, по которым худо-бедно можно было бы ехать, вели черт те куда, только не в нужном ему направлении. Перейдя поляну, прежде чем углубиться в лес, он оглянулся; над околком поднимался жиденький дымок. Видимо костер разгорелся, как следует, потому и не особенно дымит. Дрова-то были довольно сухими... Ну, и ладненько. Он продрался и через этот лесок, скрепя сердце, оставив стоять несколько ядреных подосиновиков, и даже один белый, правда, не особенно крупный.
   На сороковой минуте быстрой ходьбы до него донесся чуть слышный звук взрыва. Только отойдя километров на восемь от костра, он принялся собирать грибы. Все ж таки он в лес за грибами поехал, а не за деньгами. Подозрительно будет выглядеть, почему это он в такой благоприятный грибной сезон вдруг без грибов приехал?
   Он заполнил все ведра, свешал их на руль, приторочил к багажнику, так что рюкзак пришлось повесить на спину. Подумав, он пошарил по краю встретившегося картофельного поля, нашел массив почечуйника, срезал охапку, положил в рюкзак поверх денег, стянул горловину, но так, чтобы трава явственно выпирала. Геморрой у меня, братцы, вот, рюкзак почечуйника набрал...
   Уже смеркалось, но Новосибирской трассы все не видать, и не видать... Он уже забеспокоился, как бы не пришлось ночевать в лесу, но тут сквозь темную стену деревьев увидел свет фар, на приличной скорости несущийся не далее чем в полукилометре от него.
   Выбравшись на широкую асфальтированную дорогу, он прикинул, сколько же отсюда до города? Выходило, что не менее пятнадцати километров, ближе к двадцати. Ладно, часа за полтора допилим...
   Домой он заявился в первом часу ночи. Ольга не спала, спросила:
  -- Что так долго?
  -- Заблудился. Я ж уже все знакомые леса обшарил, вот и забрел слишком далеко. Пришлось бы в лесу ночевать, если бы на Новосибирскую трассу не вышел...
   Он составил все ведра к кухонному столу, рюкзак небрежно закинул в кладовку.
  -- А в рюкзаке что? - равнодушно спросила Ольга.
  -- Да вот, почечуйника набрал...
  -- Ты никогда же не жаловался на геморрой?.. - удивилась она.
  -- Ну, так и что, что не жаловался? Я же бывший тяжелоатлет. А у всех бывших тяжелоатлетов время от времени геморрой обостряется. Мало кто не постесняется пожаловаться на такую болячку... - сказал он и отправился в баню.
   После грибов с картошкой, салата из помидоров с огурцами, графина малиновки, он спал, как младенец. Только всю ночь вокруг него ходили президенты с зелеными лицами, и пытались что-то отобрать, но он не отдавал. Только перед тем, как проснуться, он узнал, что отобрать они пытались рукопись романа.
   Наутро он не торопясь позавтракал, попил чаю, после чего поехал в центр. В разных магазинах купил с пол сотни полиэтиленовых мешочков, вернулся домой, и, прихватив рюкзак, утюг и мешочки отправился в сарай. Деньги он аккуратно раскладывал по мешочкам, осматривая каждую пачку. Вроде не фальшивые... Вместе с новыми купюрами, попадались и старые, изрядно потрепанные. На каждую упаковку он натягивал еще по три мешочка, тщательно запаивая края утюгом. Закончив работу, вытащил из угла между забором и сараями обрез бочки, сантиметров семьдесят высотой. Днище его проржавело с одного края. Ну и прекрасно, меньше работы... Отыскал в куче хлама под забором довольно массивный швеллер, вкопал его рядом с сараем, насадил на него бочку. После чего принялся в старой ванне замешивать бетонный раствор. Размешав как следует, прошел в сарай, сложил деньги в мешок из толстого полиэтилена, затянул покрепче горловину, предварительно постаравшись выжать весь воздух. Критически оглядел работу. Сквозь несколько слоев полиэтилена и не разглядеть, что там лежит. Выглянул из сарая. Во дворе никого нет, из окон дома его тоже не видно, яблони заслоняют. Неспеша выйдя из сарая, он торопливо бросил несколько лопат раствора в бочку, сунул туда мешок, и принялся в темпе закидывать его раствором. Закидал. Притащил из сарая трубные тисы, отметил на мягком бетоне места для болтов, воткнул в бетон два толстых болта, которые приготовил заранее, и тут увидел идущего по тропинке Вадима.
   Тот подошел, критически оглядел сооружение, сказал:
  -- Давно пора было сделать, а то каждую весну выдрючиваемся, на весу трубы нарезаем...
  -- Дак ведь я нынче безработный, вот и делаю по дому все, до чего раньше руки не доходили... - как можно равнодушнее промолвил Павел.
   Помыв руки под краном, он пошел к дому. Краем глаза проследив, что Вадим скрылся в уборной. Да ну! Черта с два, чтобы он что-то заподозрил неладное...
   Павел присел на лавочку возле подъезда, подумал: что лучше, поехать завтра за грибами, или не ездить? Если кто-то его засек едущим по дороге, такое резкое прекращение поездок за грибами, будет выглядеть подозрительно. Что ж, придется поехать, и на всякий случай прихватить помповушку с наганом. Разумеется, на тот случай, если кто-то из банды полковника уцелел. Береженного, Бог бережет...
   От калитки шла женщина с большим конвертом в руке. Подойдя к Павлу, спросила:
  -- Вы, случайно, не Лоскутов?
  -- Он самый...
  -- Вам заказное, распишитесь...
   Павел расписался, взял конверт, повертел в руках, ощущая противный холодок в животе. На конверте значилось название того самого московского издательства, в которое у него хватило нахальства послать рукопись детективного романа. Зажав в кулак расходившиеся нервы, он решительно рванул край конверта. Развернул официальные бланки, с великолепным качеством отпечатанные на принтере. Строчки в глазах прыгали: "...покупку авторских прав на...", ага, вот: "гонорар, из расчета..."
  -- Скока?! Скока?! - заорал Павел, не сдержавшись.
   А было там столько, что означало конец нищеты, голода и унижений...
  
  

Омск, 2000-2008 г.г.

  
  
  
   2
  
  
   4
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"