Лексутов Сергей Владимирович : другие произведения.

Полночный путь

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 5.00*3  Ваша оценка:

Сергей Лексутов

  
  
  
  
  
  
  

Полночный путь

  
  

Исторический роман

  
  
  
  
  
  
  
  

г. Омск, 2005 год

   Оглавление
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Глава 1
  
  
   Трое всадников с заводными лошадьми осторожно пробирались вдоль речной поймы, стараясь держаться в тени то и дело выплескивавшегося из-за откоса пойменного леса. Время от времени то один, то другой, приподнимаясь на стременах, вглядывался в степь, млеющую под полуденным солнцем. Хоть и ехали, стараясь держаться в тени, а кольчуги и шлемы основательно нагрелись под солнцем. Ввиду разбойного похода, доспехи были зачернены смоляной копотью. Да еще подкольчужные рубахи добавляли жару. Струйки пота текли под бармицами, затекали за воротники подкольчужных рубах, так и казалось, что рубахи тяжелеют на глазах.
  -- Слышь, Шарап, - откинув личину, заговорил молодой, безусый парень, - третий день идем, и никого окрест. Оторвались, поди, от погони-то... Может, снимем кольчуги? Мочи ж нет!
  -- Терпи, Серик, - благодушно проворчал Шарап. - А то в другой раз не возьмем в набег.
   Из-под личины Шарапа ниспадала внушительная борода, и сам он был, рослый матерый мужичина, плотно сидящий на рослом, широкоспинном коне. Черный, круглый щит покойно висел на опущенной вниз руке.
   Третий всадник, тоже не первой молодости, проговорил:
  -- Ты молодой, Серик, только купчика видел, а половецкий воин, это тебе не смерд с дубиной. Пройдем заставы, тогда и снимем кольчуги...
   Серик весело вскричал:
  -- Ты, Звяга, все талдычил, что переправиться нужно на левый берег... А для чего? Чуть добычу не потопили...
  -- А для того, что Киев на правом берегу стоит. Вот погоня и подумала, будто мы правым пойдем, - и Звяга ласково похлопал ладонью в кольчужной рукавице по объемистому тюку, притороченному сзади к седлу, а потом, продолжив взгляд, любовно огладил им еще более объемный тюк на спине заводной лошади. - Такая удача редко бывает. Купчики всегда с хорошей охраной ходят. А этот какой-то дурной оказался, или прижимистый; надо же, на весь обоз четыре стража... Да и те какие-то квелые...
   Серик вздохнул тяжко, придерживая левой рукой копье, упертое в стремя, в который раз поправил колчан за левым плечом, тронул огромный, из турьего рога, лук в кожаном саадаке, притороченном к седлу слева.
   После того, как три лета назад, отец Серика не вернулся из очередного набега на половцев, Серик вбил себе в голову, что он теперь должен заменить отца в компании Шарапа и Звяги. Те хоть и потеряли дружка, но исправно, каждую весну, отправлялись в поля половецкие, а к середине лета, или осенью, привозили богатую добычу. Серик теперь, вместо того, чтобы помогать брату в кузнице, целыми днями стрелял из лука за городской стеной, служа бесплатным развлечением для стражей. На второе лето они смеяться перестали, да и шутки отпускать тоже, когда увидели, как Серик с пятисот шагов навесом высадил весь колчан в ивовую плетенку размером меньше лохани. А нынешнюю зиму, всю, напролет, уговаривал Шарапа и Звягу, взять с собой. Те, - вот хитрецы! - не говорили ни да, ни нет; каждый вопрошал: - "А как Звяга?" Или - "А как Шарап?" - и гоняли его пол зимы от двора ко двору, пока он, еле-еле, не свел их вместе. Тогда они потребовали, чтобы он по очереди победил их в поединках на тупых мечах. И вот тут они просчитались! Серик каждый день сражался с братом - пробовали мечи, которые старший брат ковал на заказ княжеским дружинникам, да и, бывало дело, уже и кое-кто из бояр заказывал себе меч. Много секретов передал внуку дед, обиженный тем, что старший сын предпочитает разбой, прибыльной работе в кузне. Серик обезоружил обоих, хоть и были они знатные бойцы, чем привел их в несказанное изумление.
   Ярило готов был улечься спать за дальними пологими возвышенностями, когда Шарап, негласный атаман их невеликой шайки, сказал:
  -- Кони притомились. Если так дальше будем гнать, придется добычу на себе тащить... Верст тридцать сегодня прошли, да вчера столько же... - он вгляделся в темнеющую стену леса, пробормотал: - Кажись здесь... - и чуть тронув коня шпорой, направил мимо могучего тополя, будто поединщик, вышедшего далеко из общего строя. Бросил через плечо: - Ты, Серик, пока не стемнело, на тополе посиди, аки Соловей-разбойник. Только, если кого заметишь, не свисти, а прямо в лес беги. Там прогалина с хорошей травой, как раз коням попастись ночь... А твоих коней мы обиходим...
   Серик пристроил свое длинное и тяжелое копье на седло, на луку повесил щит, саадак с луком перевесил себе за спину и, встав на седле, ухватился руками за толстый сук. Он лез и лез, пока не долез до тонких суков. После чего перехлестнул ремень от саадака через ствол и удобно расположился, как дома на лавке. Вид открывался замечательный! Сюда еще не добрались русские смерды, а половцы, дальше своих городов на берегу моря и не селились. Тут проходили только в набегах на Русь. Изредка тут кочевали мирные и незлобивые скотоводы. Взять с них было нечего, разве что шкуры и лошадей. Но лошади их были низкорослы, и не то что половецкого воина в полном доспехе носить не могли, но и русского воина тоже, хотя русский доспех полегче половецкого. Каждую осень они приходили торговать к половецким городам. Хоть и бедны были, но тоже статья дохода. Продавали шкуры, шерсть, а покупали оружие, кто побогаче, да просо.
   Над окоемом торчал лишь самый краешек солнца. Серик еще раз оглядел все пространство, от леса до леса. Красота-а! Тянутся стада туров на водопой, вот промчался, резвясь, табунок тарпанов. Мирно в степи. Если бы шел большой отряд, живность бы беспокоилась, не ходила своими привычными тропами. Однако приказы старших не обсуждают. Сказано - до темноты, значит, до темноты.
   Лишь когда погас последний отблеск зари, Серик слез с дерева. Стараясь шагать бесшумно, вошел в лес, постоял, пережидая, пока глаза привыкнут к лесной темени, и пошел, словно лесной дух. Долго он этому учился... И научился ведь! Вскоре вечерний ток воздуха от реки донес запах конского пота, а потом и тихий разговор. Заранее ухмыляясь, он подошел вплотную, прежде чем его заметили.
  -- Тьфу, леший! - вдруг вскрикнул совсем рядом Шарап. - Ты, Серик, когда-нибудь нарвешься... Иди, искупайся, потом трапезничать будем. Мы уже и искупались, и коней напоили.
   Серик проворчал:
  -- А говорили, кольчуг не снимем до самых застав...
  -- Дак ты ж видишь, что мы уже в кольчугах...
   Опытные воины, вольготно разлеглись на траве, однако щиты лежат напротив левой руки, обнаженные мечи, напротив правой. Правда, подкольчужные рубахи, пропитанные потом за долгие жаркие дни, когда уходили от погони, сушатся на легком сквозняке. Серик перешел прогалину, мимо жадно хрупающих сочной травой лошадей, перевалил песчаную гриву, заросшую густым ивняком, и вышел на пологий песчаный берег великой реки. С величайшим облегчением стащил с себя кольчугу, как улитка, выполз из заскорузлой от пота подкольчужной рубахи. Сложив одежду и оружие в тени ивового куста, осторожно вошел в воду, и, как ни хотелось поплавать, порезвиться в теплой, парной воде, лег у самого берега, зажмурившись от удовольствия. Как ни темна ночь, а пловца на речной глади, издалека видать.
   Да-а... Тяжек разбойный промысел... Это ж надо, два месяца, ни сна, ни отдыха; ходьба с конями в поводу по дну степных балок, дни напролет лежание на вершинах курганов... Случилась и таинственная встреча. Крались как-то по дну узкой степной балки, и вдруг, выйдя из-за поворота, наткнулись на десяток каких-то людей, которые тоже, явно украдкой пробирались балкой. Долго стояли, оглядывая друг друга, и ощупывая взглядами. Одеты чужаки были в кольчуги, но бармицы почему-то, у них не прицеплялись изнутри к шлемам, а надевались на голову в виде клобука. Серик отметил, что если меч прорубит шлем, такая бармица все равно не спасет, только лишняя тяжесть. Сами шлемы, похожие на котлы, с бычьими рогами по сторонам, висели на седельных луках. Но чужаки, несмотря на численный перевес, решили не рисковать. Правильно поняли, что не хилые сосунки могут лазить в половецких степях. Тронув коня, выехал вперед один из чужаков, спросил что-то по-половецки. Шарап ответил, на том же языке. Серик разобрал только слово "русичи". Чужак перешел на русский, спросил:
  -- Чего это вы тут делаете? У вас же мир с половцами...
   Шарап прищурился, и насмешливо выговорил:
  -- А вы чего тут делаете? У вас тоже мир с половцами...
   Чужаки переглянулись, быстро переговорили на незнакомом языке, но сильно похожем на русский. Наконец, владеющий русским языком миролюбиво предложил:
  -- Делить нам нечего. Давайте разойдемся?
  -- Давайте... - сговорчиво согласился Шарап. - Вас больше, вы и проезжайте мимо. Три шага друг от друга...
  -- Бывалый ты, дядя...
  -- Потому и прожил столько... - сумрачно бросил Шарап.
   Пока вереница всадников тянулась мимо них, Серик спросил:
  -- Што за люди?
   Шарап равнодушно промолвил:
  -- А печенеги...
  -- Да ну!.. - Серик принялся во все глаза разглядывать знаменитых печенегов.
   Шарап задумчиво продолжал:
  -- Последний раз они Киев осаждали, когда мой отец еще в силе был. Малость просчитались они; князь недалеко с дружиной ушел. Ох, и порубали ж их тогда! И чего ж им надо, в половецких землях? Явные разведчики...
   Звяга вмешался:
  -- Разведывать удобнее всего под видом купцов...
  -- Эт, само собой... Но если и воины в разведку пошли - это уж жди большой войны в ближайшее время... - пробормотал Шарап, провожая взглядом последнего всадника.
   Когда Серик вылез на берег, будто и не было двух недель кружения по балкам да оврагам, с единственной мыслью в голове: - "Как бы уберечь добычу..." Всего лишь три дня прошло, как перестали маячить на курганах половецкие сторожа. Прополоскав в реке посконную рубаху, отжал покрепче, надел, передернул плечами от озноба, и еще передернулся, когда уже настывшая на ночном ветерке кольчуга, легла на плечи. Повесив перевязь с мечом на плечо, собрал в охапку остальное оружие, прихватив не просохшую подкольчужную рубаху, зашагал к табору.
   Шарап со Звягой уже приготовили скудную походную еду: на платке был разложен кипчакский сыр, сухари да горкой ссыпана была заморская сушеная ягода, все взяли еще в кипчацком обозе.
   Сидели, сложив ноги по-кочевницки, не спеша, трапезничали. Хорош был отдых на пороге родной земли. Прожевав сыр с заморскими ягодами, Серик спросил:
  -- Шарап, а чего ты вечно отказываешься рассказать, как батя погиб?
   Шарап проворчал:
  -- Вот непоседа... Сидим, трапезничаем, отдыхаем... Нет, все испортить... Как, как... А как погибают? По-глупому... По-умному-то никто не погибает... Так же вот, взяли хорошую добычу, и нет бы, прямиком домой - завернули во фряжское поселение; припасами разжиться, да и на заморских людей поглядеть. И прямиком напоролись на своего старого знакомца, которого еще в прошлом году ограбили. Он - в крик. А в селении большой конный отряд стоял. Пока они седлали, мы далеко успели уйти. Надо было прямиком уходить, на полуночь, а мы с умной-то головы, крюк сделали берегом моря. Мол, следы запутать, погоню в другую сторону пустить. Половецкий воевода бывалым человеком оказался, наперерез нам повел своих. Вот и встретились на узкой дорожке, мы трое, и два десятка половцев. И прорвались ведь! Потому как кони у нас были отдохнувшие, мы как раз с дневки поднялись, а половцы своих загнали. В конном бою - удар, главное. Половцы строем стояли, а мы с разгону в копья их. Им бы спешиться, да копья в землю упереть. Балка-то неширокая была. Мы уж ускакали, но один успел из самострела стрелу пустить, и надо же, угадала твоему бате промеж лопаток... - Шарап вздохнул тяжко, и докончил: - Все, не пытай ты меня больше. Павших в таких набегах русичей, хоронят половцы, по своему христианскому обряду...
   Доели молча. Как всегда, первую, самую безопасную, стражу, доверили стоять Серику. Шарап всегда брал на себя самую опасную, рассветную. Бывалые воины тут же и разлеглись, укрывшись своими корзнами, из крепкого германского сукна. А Серик отошел к ближайшей иве, и сел на землю, прислонившись спиной к теплому стволу. Его Шарап научил, что стражу стоять лучше всего невидимым. Черная кольчуга сливалась с темным стволом. Серик чутко слушал ночь; где-то неподалеку раскричались совы Кричали протяжно, заунывно, хорошо что в разных сторонах, а то надо бы и всполошиться - совы эдакими криками провожают человека, крадущегося по лесу. Серик отметил про себя, что в этом году совы что-то рано раскричались; еще пару недель бы им повременить... И тут он чуть не подскочил: возле берега что-то забурлило, заплескалось, да звонко так. Он уже было схватился за лук, но бурление и плески смолкли, да и шагов не было слышно, если бы это были люди, высадившиеся с лодок. И тут Серика осенило, он шепотом выругался:
  -- Тьфу ты, шалые!.. Русалки шалят...
   Дальше было тихо и скучно, даже кузнечики стрекотали уныло и скучно. Наконец бесшумно, будто леший, возник из травы Звяга. Безошибочно определив, где скрывается Серик, подошел, кутаясь в корзно, шепнул:
  -- Ничего не слыхал?
   Серик, помня наказ Шарапа, проговорил:
  -- Совы орали, правда, в разных сторонах, да русалки шалили под берегом...
   Звяга опустился на землю, проговорил равнодушно:
  -- Эт они любят, пошутковать... Особенно возле быстрых ручьев на ночлег нельзя устраиваться - всю ночь спать не дадут, будут булькать да посмеиваться... Ладно, иди спать...
   Серик очнулся на рассвете от чуткого сна. Издалека доносились размеренные глухие удары. Шарап лежал в траве, приподняв голову, и вслушивался.
  -- Што это? - шепотом спросил Серик.
  -- Што, што... Половцы плывут...
  -- Шарап, а почему их половцами зовут? Я слыхал, они со фрязями один народ...
  -- Потому и половцами зовут, шибко уж плавать любят, и здорово плавают...
  -- Можно поглядеть? А то я их ладей ни разу не видел...
  -- Погляди... Чего уж?..
   Серик перебежал через прогалину, путаясь сапогами в остатках травы, которую не съели кони. Сами кони дремали, разлегшись по прогалине тут и там. Проскользнув сквозь прибрежный ивняк, Серик затаился среди ветвей, склонившихся к самому песку. Удары все приближались и приближались, и вот появилось оно. Слаженно взмахивая двумя рядами длинных весел, будто дивная птица крыльями, высоко задрав драконью голову, оно скользило будто над водой, легко и грациозно, словно лань по лугу. Серик затаил дыхание, боясь пошевелиться. На возвышении, огороженном перильцами, стоял человек и рассеянно скользил взглядом по прибрежным зарослям. Особенного в нем ничего не было, да и навидался Серик и фрягов, и франков, и германцев на киевском базаре. Но сам корабль его потряс. Эт, уж точно, не русские ладьи! Ладья уже скрылась за поворотом, а Серик все смотрел и смотрел ей вслед. Вдруг неподалеку печально вскрикнула сова. Серик вздрогнул, подумал машинально: - "Утро уже, не время совам..." И тут сообразил, что это товарищи его зовут.
   Когда он подошел к табору, скудная еда была разложена на платке, и товарищи уже доедали свои доли.
   Шарап бросил невнятно с набитым ртом:
  -- Ешь быстрее...
   А поевший Звяга добавил:
  -- Сегодня левобережную стражу обойдем, и на тот берег переберемся, чтобы на правобережную не напороться. А то ведь обдерут до нитки...
  -- Как это, обдерут?.. - изумился Серик
  -- А так, будут требовать поделиться добычей, иначе воеводе донесут. Мир ведь, у нас нынче с половцами...
  -- Ага... До ихнего первого набега... - ироворчал Шарап.
   Звяга сказал назидательно:
  -- Никто не знает, кто первый набег совершил; половцы ли, русичи...
  -- Ладно, старый спор... - пробурчал Шарап, легко вскакивая на ноги.
   Споро оседлали коней, достали запрятанную с вечера в кустах добычу. Ехали, поспешая, иногда переходя на рысь. Отдохнувшие и поевшие сочной свежей травы, кони бежали весело, но все равно, до полудня четыре раза поменяли коней. Солнце свалилось за полдень, когда ехавший впереди Звяга, вдруг вскинул руку. Серик осадил коня, и выдернул лук из саадака. Миг, и тетива в расщепе стрелы.
   Звяга раздумчиво протянул:
  -- Будто дымком пахнуло...
  -- До челна недалече... - нерешительно проговорил Шарап. - Поехали лесом... Вдруг бродники шалят?
   Они долго пробирались между деревьев, пока явственно не потянуло древесной гарью.
  -- Это не степь горит... - раздумчиво протянул Шарап. - Да и кончилась степь... А ну-ка, посидите тут...
   Соскочив с коня, он выдернул чекан из петли, и бесшумно исчез в подлеске. Серик сидел в седле, чутко прислушиваясь. Звяга прошептал:
  -- Ты башкой-то не верти. Смотри назад, а я буду вперед смотреть, вот и не прокараулим смерть летучую...
   Вскоре вернулся Шарап, бросил коротко:
  -- Поехали...
   Они выехали из пойменного леса на опушку обширной поляны, да и не поляна это была, а последний осколок степи. Когда-то росший за поляной перелесок еще дымил дотлевающими пнями. У спуска в пойму была вырыта землянка, и возле нее лежала изрядная груда сосновых бревен. Видать плот сплавили откуда-нибудь с Припяти. Возле кучи махал топором голый по пояс мужик. Он был так увлечен своим занятием, что не заметил всадников.
  -- Ты чего же, изверг, целый лес спалил? - Осведомился Шарап.
   Мужику бы впору подскочить от неожиданности, а он не спеша повернулся, многозначительно потрогал пальцем лезвие топора. Вокруг были раскиданы щепки, празднично желтевшие на солнце, и царило благоухание, будто в христианском храме.
  -- Чего лес, говорю, спалил? - повторил Шарап. - Тебе степи мало? Вот и пахал бы степь, коли такой храбрый...
   Мужик ухмыльнулся, без страха, проговорил:
  -- Вот и видать, что ты всю жизнь только мечом пахал... Эх, хе-хе... Не берет степь ни соха кормилица, ни плуг германский... Ты думаешь, землепашцы дураки такие, что в степь до сих пор не пошли?
  -- Да чего тут думать, половцы не пускают...
  -- Да половцам наплевать, кто тут живет. Им даже лучше, если бы землепашцы жили, ихние товары бы покупали... Степная шкура так крепка, что не распороть ее даже плугом германским...
  -- А не боишься, что осенью придут половцы, зарежут и ограбят тебя?
  -- Бояться - всю жизнь за мамкиным подолом жить... Вот вы бы меня ограбили?
  -- А какой резон? - изумился Звяга. - Да у меня в одном вьюке столько, что тебе за всю жизнь землепашеством не нажить.
  -- Вот и половцы так судят... - проговорил мужик. - Ладно, проезжайте, мне до зимы избу срубить надо...
  -- Ну, срубишь ты избу... А вдруг бродники налетят? Они ж не половцы, им хватит чего у тебя пограбить...
  -- У меня с бродниками уговор, - пожал плечами смерд, - я их буду хлебушком снабжать, а они мне - краденное сбывать... - Шарап пожал плечами и развернул коня, но тут же натянул поводья, и медленно выговорил:
  -- Вот так и гибнут матерые воины...
   Серик повернул коня и будто укололся о серые глаза, глядящие поверх маленького стального лука, собранного из пластин.
   Звяга проговорил, с нарочитым весельем в голосе:
  -- Эй, пацан, а не рано ли тебе такими игрушками забавляться?
   Пацан, нисколько не смущаясь, и не опуская самострела, проговорил:
  -- А я, дядя, за сто шагов тура подшибаю...
  -- Опусти самострел, Шестой, - проговорил мужик. - Договорились мы с татями...
  -- Это кто тати?! - обиженно вскричал Звяга.
  -- Вы и есть... - невозмутимо обронил мужик. - Если бы вы меж фряжских селений татьбой не занимались, мы бы и жили с ними мирно...
  -- Ага, значит, мы тати, - рассудительно проговорил Шарап, развернувшись в седле, - а князья наши не тати, когда с дружинами в степь вылезают? Они ж, между прочим, тоже за добычей ходят.
   Мужик равнодушно пожал плечами, и снова принялся рубить паз в бревне. Проезжая мимо пацана, опустившего, наконец, самострел, Шарап спросил:
  -- А братья твои, такие же лихие?
  -- Та-аки-ие же... - протянул мальчишка. - Только сегодня моя очередь батю караулить, а братья с сестрами рыбачить ушли. Нам же теперь до следующей осени только рыбой да дичиной питаться придется...
  -- Чего ж не укараулил? - спросил Шарап с подначкой.
  -- Я укараулил. Только у нас с батей уговор: сначала разговор с проезжими...
  -- Во-она, какой у тебя батя умный...
   Когда отъехали, Шарап проворчал:
  -- Тут до нашего челна, всего ничего... Ну, если этот умный, у нас его умыкнул?.. И когда он успел? Весной проезжали - тишина и покой тут были...
   Загнанный в протоку и заваленный камышом, челн был на месте. То ли лихие пацаны землепашца не успели добраться, то ли он вовсе умным оказался - поостерегся трогать чужое. Переправлялись ночью. Увязали оружие и кольчуги в тючки, к каждому привязали по надутому бурдюку. В этих местах, остаться без оружия - смерти подобно. Кони плыли следом, на длинных чембурах, зло фыркали. Пустынна ночная река, а потому переправились без приключений. Разгрузили челн, обрядились в кольчуги, только после этого уволокли челн в яму, давно еще вырытую на берегу, заложили ветками. До следующей весны долежит. Не слишком-то много людей шляются по этим местам.
   Утром выбрались на торную дорогу. Она и вела в сторожевую вежу, расположенную верстах в десяти. И поехали, почти ничего не опасаясь; порубежная стража осталась за спиной, вскоре должны потянуться населенные места, можно будет снять кольчуги, увязать их во вьюки и обратиться в мелких купцов.
   Звяга сказал:
  -- Скоро мост будет. Его прошлым летом замостили. К чему бы это? Там, рядом с мостом, брод хороший...
  -- Вот и я говорю... - медленно выговорил Шарап. - Копится что-то в степи, зреет, будто змея в яйце. Германцы в город зачастили. Купцы будто бы... А сами не торгуют, по улицам ходят, глазами по сторонам шарят, высоту стен меряют... Печенеги - тоже зачастили. Лопочут - братушка, братушка, - а сами больше с германцами братаются. Половцы ни с того, ни с сего, мириться плавают. Сколько уже своих принцесс навезли! А могли бы, хорошую дань стребовать. После Игорева похода-то...
   Мост возник неожиданно, и на мосту - трое стражей, стоят в кольчугах, при мечах, только щиты прислонили к перилам. Серик облегченно подумал, что щиты пехотные, а значит, от своих удирать не придется. И верно, на лужайке паслась лошадь, а рядом стояла телега.
  -- Ба-а... - протянул Шарап. - Раньше тут стражи никогда не было...
   Однако троица ничем не выказала своего изумления, так и ехали, развалясь в седлах. Один из стражей вышел на середину моста, не спеша разматывая цепь увесистого кистеня. Двое других, молодых, как бы ненароком, навесили щиты на руки, и зашли чуть вперед.
   Воин с кистенем спросил лениво:
  -- Ну, и много добычи взяли?..
  -- Да какая ж добыча?! - нарочито изумился Звяга. - Мы ж мирные купцы...
  -- А чего ж нарядились, как на сечу?! - тоже удивился воин.
  -- Тревожно нынче в степи... - протянул Звяга.
  -- Ну, если купцы... - раздумчиво протянул воин. - Тогда платите мостовщину! С половцами мир, торговать с ними шибко выгодно - так что, половину!
  -- Разрази тебя Перун! - взвыл Звяга. - У тебя совесть есть?
  -- Ага! Вот ты и проявил свою сущность! - радостно вскричал воин. - Купцы нынче - поголовно христиане. А коли ты Перуну поклоняешься, то ты и есть воин. А если у тебя нет княжеской грамотки, то ты вольный меч. Мечом себе пропитание добываешь. Платите мостовщину!
   Звяга потянул меч из ножен, Серик, будто этого и ждал, выдернул лук из саадака. Оно, конечно, лук против двух молодых бесполезен, они уже прикрылись своими большими щитами, но тот, с кистенем был даже в шлеме без личины...
  -- Не гоже славянской кровью след метить... - рассудительно проворчал Шарап.
   Развернув коней на одном месте, он торопливо погнал их прочь. Звяга с Сериком немножко замешкались, и пока они разворачивали коней, воин раскручивал со свистом кистень над головой. Прошелестев в воздухе, шипастый шар с треском врезался в настил там, где только что простучали копыта заводного коня Серика.
   Серик проорал:
  -- Коня-то, за что?..
   Пока воин, яростно ругаясь, выдирал шипастый шар из настила, троица спустилась под мост, и, вздымая каскады брызг, переправилась на другой берег. Воды было, всего по брюхо коню. Двое воинов, не дожидаясь своего товарища, было, кинулись наперерез, но только до конца моста добежать успели, и остановились, провожая завистливыми взглядами всадников. Выдравший, наконец, из настила кистень, старший прошел по мосту, звеня цепью, спустился к воде, молодые сошли за ним. Некоторое время старший смотрел оторопело на следы; они вели не из реки, а в реку. Наконец, в сердцах плюнул, сказал:
  -- Тьфу, оборотни...
   Один из молодых проговорил:
  -- Кто ж знал, что тут брод...
  -- Я знал! - вскричал старший.
   Второй молодой протянул:
  -- Эх, жаль, уплыла добыча... А я уже прикидывал, как своей Лусте преподнесу заморской ткани на платье... Жаль, упустили...
   Старший проговорил задумчиво:
  -- А и хорошо, что не сцепились... Видали, какой лук у молодого? Вам такой и вдвоем не натянуть. Покрошили бы они вас в капусту. А следочки знакомые... Я такие же и прошлым летом видел, и позапрошлым... Еще подумал, а чего это, будто какие-то неправильные следочки? Вот потому и неправильные, что подковы задом наперед набиты...
   Троица всадников, и не торопилась вовсе; отъехав шагов на двести, перешли на шаг, Серик засмеялся:
  -- Ну и рожи у них!.. Как у котов, проворонивших мышку у норки...
   Шарап медленно выговорил:
  -- Вот я и говорю, зреет что-то в полях половецких... Стражу усилили, а половцы с миром плавают... Похоже, и половцы чего-то боятся...
   Перед закатом Серику удалось прямо с коня подстрелить лесную козочку, так что расположились на ночлег впервые за весь поход с костром и ароматом жареного мяса. Пировали долго за полночь. Даже кони уже угомонились, набив животы сочной травой, когда улеглись спать.
   На следующий день начались населенные места. То и дело встречались села, правда, обнесенные высоким тыном, по сторонам дороги тянулись возделанные поля. Рожь и пшеница уже пожелтели, скоро и убирать. Наконец, сняли кольчуги, увязали их во вьюки, и со стороны выглядели, как компания мелких купчиков. По родной земле ехать, это не то, что по чужой красться - недели пути, мигом показались. Погожим осенним днем выехали к Киеву.
   Дорога вела к воротам меж стеной и берегом. Со стены стражник крикнул:
  -- Эй, Шарап, Звяга! Все не остепенитесь? Сложите вы свои буйные головушки... И пацана теперь потащили... А ну как князю донесут? Мир нынче у нас с половцами...
   Посмеиваясь, Шарап крикнул в ответ:
  -- Ты, Прыгало, путаешь чего-то... Мы торговать ездим в поля половецкие...
   Серик не смог проехать мимо пристани; остановился поглазеть на половецкую ладью. Шарап и Звяга тоже придержали коней. Звяга проговорил задумчиво:
  -- Попадешься им, прикуют к веслу, так и сдохнешь, аки пес на цепи...
   Серик изумился:
  -- Как, у них невольники гребут?!
  -- Если бы вольные гребли, каждый поход золотым бы оказывался... - медленно выговорил Шарап.
   У пристани стояло несколько русских лодий, выглядевших, будто кулики рядом с гусем, по сравнению с половецкой ладьей. Их бодро разгружали, тут же раскладывая тюки по телегам.
  -- Сурожане пришли... - проговорил Шарап. - Рано нынче. Обычно они к санному пути подгадывают... Ох, зреет что-то в полях половецких... - он тронул коня, направляя к воротам.
   Стражник в воротах, углядев компанию, радостно заорал:
  -- Шарап, Звяга! Много добычи взяли?
  -- Нам хватит до будущей весны... - благодушно проворчал Шарап.
   Воин не унимался. Оглядев Серика, спросил:
  -- А пацана для чего таскаете? С малых лет приучаете татьбой заниматься?
   Серик проговорил назидательно:
  -- Мы татьбой не занимались, мы торговать ходили. Брату теперь мечи и кольчуги заказывают сплошь бояре, а деньги надобно в оборот пускать. Вот мы с братом и решили поторговать...
  -- А-а... Ну, торг - дело хорошее... - уважительно протянул страж, посторонившись.
   Первым отстал Звяга, свернув к своему просторному двору. Терем у него был не хуже боярского. Впрочем, Серик тоже отнюдь не в лачуге жил. Терем еще дед строил; высокий, на каменной подклети, с окнами, в которые вместо слюды, отец Серика вставил дорогое заморское стекло.
   Перед своими воротами, Шарап спросил Серика:
  -- На следующую весну пойдешь с нами?
  -- А чего ж не пойти? Пойду, конечно... Мою долю добычи сейчас тебе отдать? Ты ж говорил, что у тебя знакомец есть, который хорошо платит и не спрашивает, откуда добро взялось?
  -- Ну, давай сейчас... Завтра же и сбудем, если купчик никуда не уехал. Коня потом заберешь.
   Серик кинул ему поводья заводного коня, и поехал рысью по улице, уже не стараясь скрыть нетерпения. А вот и родная усадьба. Не слезая с коня, он постучал в ворота рукоятью плети. Вскоре из-за ворот послышался грозный окрик братова подмастерья:
  -- Кого там черт принес?
   Серик вспомнил, что и брат, и его подмастерья окрестились еще позапрошлой зимой, проговорил добродушно:
  -- С каких это пор, средь бела дня ворота запираете?
  -- Ба, Серик! - воротина подалась, заскрипели петли. Посторонившийся Огарок, держал в руке меч.
  -- Эй, Огарок! - весело вскричал Серик. - С каких это пор ты своих с мечом встречаешь?
  -- А с тех пор, как в городе князь Рюрик объявился. Болтался где-то со своей дружиной, а недавно приплыл на половецкой ладье. Его дружинники ходят, всех задирают. Уж сколько драк приключилось!..
   Серик въехал во двор, соскочил с седла, и тут с высокого крыльца ссыпались сестры, погодки, с визгом окружили. Из кузни вышел брат, осуждающе покачал головой, подошел, не спеша, проговорил:
  -- Ну, хочешь мечом пропитание зарабатывать, шел бы в княжьи дружинники... Не дело это... Ох, не дело в поле половецкое за добычей лазить...
   Развьючивая коня, Серик весело сказал:
  -- Князь Владимир Игоревич, было дело, пошел с отцом за добычей, а вернулся и без добычи, и без дружины, зато с женой половчанкой...
  -- Но ты ж не князь?.. - резонно возразил брат.
   На высокое крыльцо величественно вышла мать. Стояла, молча смотрела на Серика. Наверное, вспоминала мужа своего непутевого, забубенную головушку. Серик в отца уродился; невысокий, коренастый, но силы неимоверной. А старший брат - видать в мать пошел; высокий, дородный, в движениях неторопливый, но, сколько он успевал переделывать дел в кузне за день!
   Серик легко взбежал на крыльцо, поклонился матери. Она медленно обняла его, поцеловала, и, величественно повернувшись, ушла в терем. Серик прошел в просторные сени, закричал:
  -- Огарок, тащи вьюк!
   Вслед за Огарком вбежали сестры, окружили Серика, с горящими глазами ожидая заморских чудес. Когда Серик распаковывал вьюк, вошел брат. Он так и не снял фартук из бычьей кожи, по привычке всех кузнецов, заложил руки за фартук, и молча смотрел на Серика, осуждающе покачивая головой. Распустив узлы веревки, Серик развернул грубую холстину, и размахнул одним движением разноцветные шелка, будто крылья жар-птицы взмахнули. Девчонки разом завизжали от восторга. Серик сказал:
  -- Это вам на приданое... С таким приданым - любой купец в жены возьмет...
   Брат проворчал:
  -- Я и сам могу такое приданое купить... Да сестру кузнеца, любой купец без приданого возьмет, и благодарить будет...
  -- Ты столько и за год молотом не заработаешь, - возразил Серик. - Это ж сколько мечей и кольчуг наковать надобно, чтобы столько шелков купить?!
  -- Кольчуги плести - дело не хитрое, у меня их Огарок с Прибытком по две штуки в месяц делают. А вот после твоего отъезда ко мне германец приходил, меч заказал... Когда получил заказ, опробовал - тут же золота отсыпал столько, что целую телегу шелков можно купить...
   Серик насторожился, вспомнив опасения Шарапа, спросил осторожно:
  -- А германец - витязь, что ли? Или, как они сами себя называют - не рыцарь, часом?
  -- Да нет, купцом назвался... Купцы германские и раньше мечи покупали, но только попроще, рядовые. А этот я ковал ведь на заказ, булатный, особой закалки.
   Серик проговорил раздумчиво, наблюдая за сестрами, которые так и эдак примеривали на себя шелка:
  -- Что-то не то делается... Печенеги в полях половецких шастают, здесь с германцами братаются. Половцы мириться плавают, принцесс своих возят. У пристани ихняя ладья стоит...
  -- Да-авно стоит... Здоровенная... - вздохнул брат. - Раньше они на таких не плавали. На ней-то и приплыл князь Рюрик со своей дружиной. Где его нелегкая носила? И, главное, половцы не пикнув, позволили ему на ладью сесть, как на свою собственную, люди сказывают, даже платы не востребовали.
   Серик выговорил медленно:
  -- Послушай, Батута, а подготовь-ка ты надежную захоронку на огороде. Чтоб в случае чего, не метаться - снести туда, что поценнее...
   Брат рассмеялся:
  -- Эка, удумал... Сколько годов об Киев всякого рода враги зубы ломали...
   Серик так и не привык называть брата его новым христианским именем, а тот и не замечал этого. Серик нагнулся, подобрал выпавший из тюка с шелками увесистый сверток, подкинул на ладони, проговорил:
  -- Оно, конечно... По отдельности мы и половцев бивали, и печенегов. Но слыхал я еще зимой на базаре, будто в печенежские земли германские рыцари пришли, крестоносцами прозываются. Поселились там, как у себя дома, на Царьград поплевывают, с печенегами братаются. Вот с такой силой - нам нипочем не справиться...
   Сестры, устав примерять на себя шелка, угомонились. Серик развернул тяжелый сверток и принялся одаривать всех троих; кого - серьгами золотыми, кого - монистами серебряными. А младшей отсыпал целую горсть жемчуга. Восторг вспыхнул с новой силой. Батута сказал раздраженно:
  -- Уймитесь вы, сороки! Брат татьбой сокровища добывает - а вы радуетесь!
   Старшая, Купава, возразила резонно:
  -- Татьба - это когда своих, русичей грабишь. А половцев - вовсе и не татьба...
  -- Все одно татьба! - угрюмо отмахнулся Батута. Повернувшись к маячившему в дверях Огарку, приказал: - Иди, затапливай баню, Огарок. Какая уж теперь работа?
   Брат ушел в горницу, а Серик, не обращая внимания на сестер, которые пытались выспрашивать у него подробности набега, распаковал тюк с кольчугой, задумчиво осмотрел ее. Добротное изделие брата пока не приняло на себя ни единого удара, но поржавело изрядно. Перекинув кольчугу через плечо, прихватив меч, Серик вышел во двор, огляделся. Хорошо, все же, возвращаться в родной дом! Просторная баня топилась по белому, чего себе могли позволить только богатые купцы, да такие мастера, как Батута. Огарок таскал из колодца воду двумя огромными деревянными ведрами. Второй подмастерье уже увел коня в конюшню, расседлал, задал корму и теперь бесцельно болтался посреди двора, явно не желая помогать Огарку. Серик проворчал:
  -- Вот Прибыток, так Прибыток... Вечно отлынивает от работы... - подойдя к Прибытку, бросил ему на плечо кольчугу, сунул в руки меч, сказал повелительно: - Обиходь, как следует!
   Брат не протестовал, когда Серик нагружал работой его подмастерьев. Прибыток безропотно поплелся в кузницу. Серик топтался посреди двора, когда в ворота раздался решительный стук, будто хозяин домой вернулся. Не спеша, подойдя к калитке, Серик отодвинул засов, распахнул добротную, окованную полосами железа, дубовую калитку. За ней обнаружился высокий человек, с обветренным, загорелым до черноты лицом, с мечом на диковинной перевязи. Широко ухмыляясь, он сказал:
  -- Чего не спрашиваешь, кто пожаловал? Нынче киевляне пуганые...
  -- И кто ж их испугал? Не ты ли, часом? - неприязненно проворчал Серик.
  -- А хоть бы и я...
   Серику этот хвастун не нравился все больше и больше, а потому он проворчал, явно провоцируя на ссору:
  -- Мне таких двоих на одну шуйцу мало будет...
   Воин не обиделся, ухмыльнулся еще шире, проговорил весело:
  -- И кто ж ты такой лихой? Неужто сам мастер? Мне говорили, что он лучший кузнец в городе, но чтобы такой молодой...
  -- Кузнец мой брат... - хмуро бросил Серик, намереваясь захлопнуть калитку.
   Но гость подставил ногу, и проговорил поспешно:
  -- Да погоди ты! Я пришел меч заказать...
  -- Ну, дак и заказывай. Чего хвастаешься да пугаешь?
   С крыльца степенно спускался Батута, спросил:
  -- Чего там, Серик?
  -- Да вот, какой-то шибко страшный вояка пришел меч заказать. Если он со своей старой железякой весь Киев запугал, то, что начнется, когда у него твоей работы меч будет?
   Батута протянул:
  -- А-а... Рюриков дружинник... Чего это вы, и ваш князь, ведете себя так, будто он уже великий князь киевский? Самое большее, на что он может рассчитывать, это на какой-нибудь мелкий удел...
  -- Ну, мы это еще поглядим... - пробормотал себе под нос воин. Но тут же спохватился: - Эт, что же, если я Рюриков дружинник, то и меч себе не могу у тебя заказать?
  -- Ну почему ж?.. Можешь... Не меч ведь рубит, а человек. Разницы никакой: и плохим, и хорошим мечом можно одинаково черных дел натворить... Только, я дорого беру...
  -- Если есть за что, можно и дорого дать... А поглядеть можно на твою работу?
  -- А чего ж нельзя? Можно... - повернувшись к Серику, он спросил: - Где твой меч?
  -- Прибыток в кузне обихаживает...
   Брат осуждающе покачал головой, пробормотал:
  -- Свой меч самому следует обихаживать. Иначе он слушаться не будет. Это ж, как верный пес - кто его кормит, того он и слушается...
   Они втроем прошли к кузне, Батута крикнул в дверь:
  -- Прибыток, тащи меч Серика! - он не любил посторонних пускать в кузницу.
   Из низкого и широкого проема выскочил Прибыток с обнаженным мечом в руке. Он уже заполировал грубую походную заточку, и теперь меч тускло отсвечивал дымчатым узором.
   Пришелец потрясенно выдохнул:
  -- Була-ат?!
  -- А ты думал... - Батута презрительно кивнул на его меч, проговорил: - Эт тебе не печенежская железка. Они только и умеют - тысячами на все стороны света мечи продавать, а вот сделать хороший меч, мало кто может. Я у них только железо покупаю, и то, когда германское долго не везут. Ну, хватит у тебя серебра на такой меч?
   Воин гордо выпрямился:
  -- Мы до Асторокани злато и серебро на телегах везли...
  -- И откуда ж вы их везли? - осторожно спросил Серик.
  -- А вот это - не твоего ума дело! - спохватился воин.
   Видно было, что он нечаянно выболтал какую-то страшную тайну. Засуетившись, он торопливо отвязал от пояса кошель, протянул Батуте:
  -- Держи, задаток... За работу - такой же кошель. Годится?
   Батута распустил завязки, вытащил большую монету, оглядел, протянул Серику:
  -- Гляди, какая денежка... - и, обернувшись к воину, удивленно спросил: - Эт что же, вы с Рюриком на сарацин ходили? Монетка - сарацинская...
   Воин пробормотал, смутившись:
  -- А мне без разницы, какими монетками князь жалованье платит. Лишь бы платил исправно... - и, повернувшись, торопливо зашагал к воротам.
   Возвращая монету брату, Серик протянул:
  -- Не чисто дело... Это, выходит, князь Рюрик с германцами на сарацин ходил?
  -- Ладно, утро вечера мудренее... - задумчиво пробормотал Батута. - Пошли, попаримся, пока матушка стол накрывает...
   Парились долго, старательно нахлестывая друг друга вениками, обливались ледяной колодезной водой, по долгу отдыхали, и снова парились, пока не остыла каменка. Батута подкинул березовых дров в каменку, усмехнулся, сказал:
  -- Сейчас девки прибегут... Раньше не любили париться, а теперь случая не упускают... - расслабленно усевшись на лавку, медленно промокая грузное тело холщовым полотенцем, проговорил: - Экий ты жилистый, Серик... В отца... И такой же непутевый. Окреститься бы тебе?..
   Серик пожал плечами, проговорил лениво:
  -- Да к чему мне креститься? Ну, купцам - понятно... Князьям и боярам - тоже можно. А я воин, и бог мой - Перун.
   Надев рубахи до колен, не утруждая себя надеванием штанов, сунули ноги в лапти и побрели к терему. Навстречу уже бежали девчонки, размахивая полотенцами.
   Чинно сидели за столом. Даже девчонки притихли. Батута, как старший, сидел во главе, по правую его руку мать, Серик по левую, потом девчонки, подмастерья сидели у дальнего конца. Прислуживала стряпуха - дородная тетка, дальняя материна родня, овдовевшая еще в молодости. Серик не помнил, когда она появилась в их доме, ему казалось - она была всегда.
   Батута взял небольшой кувшинчик, ухмыльнулся, проговорил:
  -- Хоть и татьба, но все ж таки боевое крещение... Выпьем-ка мы, братец, за твое благополучное возвращение фряжского вина...
   Серик воскликнул:
  -- Ты что же, по богатству с боярами сравнялся?!
  -- Ну, с боярами не с боярами, но те мечи, что за зиму наковал, все распродал за весну. И все лето, что ни день, заказчики шли. Раньше кольчуги только на заказ плели, а теперь Огарок с Прибытком целыми днями их плетут, и ни одна не залежалась.
   Он разлил вино в три кружки, девчонки разом вскричали:
  -- А нам?!
  -- Цыц, сороки! - строго цыкнул Батута. - Малы еще. Вот замуж вас отдам, тогда и будете заморские вина пить...
   Взяв кружку, мать проговорила:
  -- Жаль, дед не дожил... Как бояре - заморские вина пьем... - осторожно понюхав содержимое кружки, робко сказала: - Ты бы, Серик, поосторожнее там, в полях половецких... Ты уж большой, вправе сам решать, как и чем, пропитание зарабатывать... Только ведь, татьбой много не заработаешь...
   Серик засмеялся:
  -- А Шарап со Звягой зарабатывают!
  -- Да они смолоду непутевые. Они ж в молодости княжьими дружинниками были, а потом прискучило им в подневольных ходить... - она отпила несколько глотков из кружки, проговорила задумчиво: - Да-а... сладка заморская жизнь...
   Сидели долго, за окнами уже стемнело. Девчонки расспрашивали; что видел диковинного Серик в половецком поле. Купава все выспрашивала, как одеваются простые половчанки; так ли богато, что и принцессы? Коих они видели за последние три года аж трех. Серику пришлось признаться, что простых половчанок он не видел ни одной.
   Серику мать постелила на его обычном месте, на широкой лавке. И хоть усталость томила тело, ему не спалось. И он быстро понял, от чего. Он просто отвык спать в помещении. Прихватив подушку и две шубы, Серик вышел во двор, прошел в дальний угол, густо заросший травой, расстелил одну шубу, второй укрылся, и только тогда погрузился в глубокий сон.
   Проснулся он, будто от толчка в бок; за воротами слышался топот, и тяжелое, запаленное дыхание, а потом послышался азартный вопль:
  -- Во-он он! - и тут же с двух сторон топот не менее чем четырех человек.
   Преследуемый тяжело дышал за тыном, в двух шагах от Серика, видимо прижавшись спиной к тыну.
   Серик пробормотал:
  -- Не гоже эдак, четверым на одного... Рюриковы дружинники, што ли, шалят?...
   Сунув ноги в сапоги, кошкой вскарабкался на тын, и тут же послышался скрежет мечей. Хоть и безлунной была ночь, но звезды сияли ярко, и Серик увидел, как ловко отбил незнакомец первый натиск. Помня, что тати больше всего боятся свидетелей, Серик гаркнул:
  -- А вот сейчас подмастерьев кликну, и в мечи вас всех!
   Один из нападавших поднял голову и проговорил насмешливо:
  -- А что это за петух на тыне закукарекал раньше свету? За такие дела, обычное дело, голову секут и в суп отправляют... Скройся! А то и тебе достанется... - и он принялся подбираться к обложенному, как волк в овчарне, человеку.
   Но тот и страха не выказывал, и пощады просить не собирался. А может, и знал наверняка, что ее не будет. Бежать за мечом, времени не было, да и разозлили Серика не на шутку наглые слова Рюрикова дружинника. А то, что это они, видно было и при свете звезд; диковинные перевязи мечей, заморские одежки...
   Незнакомец проговорил медленно:
  -- И правда, парень, скройся... А то ведь и тебя зарежут эти ироды...
   Серик машинально отметил, что мужик крещеный, и потому, видать, не простой. И не просто так к нему привязались Рюриковы дружинники. Больше думать было некогда, и он соскочил вниз, прямо на одного из дружинников, на лету въехав ему каблуком в ухо. Дружинник даже меча вскинуть не успел. Рукопашному бою без оружия, Серика учил еще отец, так что, мечи ему были не особенно страшны. Дружинник еще заваливался, ошеломленный и оглушенный, а Серик уже развернулся к другому. Тот без колебаний вскинул меч, намереваясь секущим ударом развалить Серика от плеча до пояса. Но Серик и не думал уворачиваться; он встретил ударом сапога руку с мечом. Подбитая под кисть, рука сама выпустила меч. Подхватив оружие, Серик встал спиной к тыну, рядом с незнакомцем. Теперь они были вдвоем, против двоих. Один обезоружен, другой еще в себя не пришел после крепкого удара по уху. Серик проговорил насмешливо:
  -- А вы, братцы, совсем обнаглели; этакое бесчинство в ряду кузнецов учинять. Щас народ на шум выскочит - всех вас в капусту покрошит. А князь за вас и виру не получит, потому как мы в своем праве.
   Вояки переглянулись, один проговорил нерешительно:
  -- И правда, покрошат ведь...
  -- Тю! Пацана испугался... Пока народ выскочит, мы далеко будем... А князь строго спросит, почему гуся этого упустили? Какие вести он из дальней страны принес своему хозяину?
   Они разом кинулись в атаку. Серик не стал отбивать косой удар; ловко нырнув под него, нанес секущий удар в живот, но меч не вошел в живую плоть, а лишь мягко хлестнул и чуть слышно скрежетнул. Ба-а... так вот почему они показались такими толстыми - кольчуги поддеты под их заморские одежонки! Но без подкольчужных рубах, кольчуга от ушибов и переломов не спасает. Дружинник отступил, и, опершись на меч, попытался вздохнуть. Видно было, что он вот-вот потеряет сознание, и его легко было добить ударом по голове, но Серику претило убивать своего. Незнакомец так же легко отбил атаку второго, проговорил одобрительно:
  -- А ты ловок, пацан... Для кузнеца неплохо мечом владеешь.
   Тут заскрипела калитка, и из нее с мечом в руке появился Батута, из-за спины выскочили оба подмастерья, тоже с мечами. С противоположной стороны улицы уже несся бронник Шолоня, размахивая огромным шестопером, а за ним поспешали оба его подмастерья, тоже вооруженные увесистыми железяками; один топором, другой чеканом.
   Шолоня орал:
  -- Батута! Держи их! Они первыми мечи обнажили! Щас мы их тут и покрошим!
   Кузнечий ряд быстро просыпался; за тынами бесновались псы, громогласно перекликались голоса. Кто-то орал:
  -- На Батуту напали! В топоры, браты!
   Ночные тати разом сорвались с места и помчались вниз по улице. Серик рванул следом. Позади топотало множество ног. Оглянувшись, он увидел человек десять молодых парней, подмастерьев, вооруженных кто чем, с азартом гончей своры поспешавших за ним. Сапоги без подмоток хлябали на ногах, и Серик никак не мог сократить расстояние, отделявшее его от татей. А те еще наддали, увидя, какая толпа за ними гонится. Вскоре нырнули в переулок, и когда Серик выскочил в другую улицу, там уже не маячило ни единой тени. Парни еще некоторое время пометались окрест, но Серик плюнул, сказал:
  -- Ушли, гады! Быва-алые...
   У двора Батуты пожилые стояли и степенно о чем-то толковали. Подойдя, Серик услышал, что они пытают незнакомца; почему, да от чего на него напали Рюриковы дружинники. Незнакомец отнекивался, да плечами пожимал.
   Батута проговорил медленно:
  -- Неспроста все это... Ночью... При мече и в кольчуге... Темные дела готовит, князь Рюрик, а? Ты бы сказал, к чему нам готовиться?
   Незнакомец молчал, опустив голову, наконец, выговорил:
  -- А готовьтесь к самому худшему... - повернувшись к Серику, спросил: - Звать-то тебя как, парень? - Серик назвался, незнакомец продолжал: - Кузнечным делом промышляешь, али как?
  -- Али как! - раздраженно сказал Батута. - Брат это мой непутевый...
   Серик сказал:
  -- Один человек обозвал меня вольным мечом нынче... Пожалуй, самое подходящее название...
  -- Ну, если в открытую об этом говоришь, значит, в поле половецком промышляешь... Слыхал я в Ольвии, будто кто-то под самым городом обоз ограбил нынче летом... Ладно, расходитесь, мужики. За спасение спасибо. А скажите-ка мне, где нынче купец Реут проживает?
   Батута почесал в затылке, протянул раздумчиво:
  -- Ре-еут... Сурожанин, што ли?
  -- Он самый...
  -- Слыхал я, он новые хоромы отстроил, в том же купецком ряду, только с другого конца...
   Незнакомец пошагал прочь, а Батута проговорил сожалеючи:
  -- Жалко, этих татей не покрошили. Хороший случай подворачивался...
   Кузнецы потянулись по своим дворам, досыпать, тоже сожалеючи качая головами. Видно, давно у всех руки чешутся на Рюриковых дружинников.
   Глава 2
  
  
   Серик проснулся, когда заскрипели двери кузницы. Их растворяли зевающие во весь рот подмастерья. Батута стоял рядом и добродушно их подбадривал. На траве лежала холодная роса, но под шубой было тепло и уютно; вылезать из этого уюта, страсть как не хотелось. Однако Серик выполз из-под шубы, размахивая руками, чтобы разогнать застоявшуюся кровь, подошел к Батуте, спросил:
  -- А куда твой молотобоец делся, Ярец? Вчера его не видел, и сегодня чего-то нет?
  -- Отпросился жениться... Завтра явится с молодой женой. Во-он там, на огороде, избенку им поставим. Пусть живут...
   Подмастерья принялись раздувать горн, а Серик, скинул рубаху, надел кожаный фартук, такой же, как у брата. Батута тем временем перебирал заготовки. Долго приглядывался, постукивая друг об дружку, даже языком попробовал, наконец, выбрал два бруска. Серик проворчал:
  -- Тому прохвосту - и хороший меч...
  -- Он хорошо платит, а мне марку держать надобно... - пробурчал Батута, осторожно шевеля кочергой угли. - Глядишь, и до князя дойдет, что мои мечи и кольчуги не хуже, чем у Фиряка... - он, наконец, сунул бруски в горн.
   Серик взялся за кожаную петлю, толсто обмотанную холстиной, и принялся качать мехи. Огонь быстро разгорался, выскочили синие языки, черные бруски наливались краской, становясь, будто прозрачными. Огарок с Прибытком уже стучали у своего горна крошечными молотками, будто горох сыпали.
   Серик покосился на них, сказал:
  -- Шолоня своих подмастерьев к плетенью кольчуг лет в тридцать подпустил...
   Батута проворчал:
  -- Мне самому еще тридцати нет...
  -- Чего ж ты хоть этой осенью не женился? - спросил Серик, насмешливо глядя на брата.
  -- А ты не знаешь? - едко переспросил тот. - Мать невесту никак не найдет...
  -- Сам бы нашел. Ты ж старший теперь в роду...
  -- Пока мать жива - она и старшая... - Батута вздохнул: - Кажись готово...
   Он выхватил из горна оба бруска, положил на наковальню один на другой, - Серик уже стоял с пудовым молотом наготове, - кивнул:
  -- Давай, аккуратненько...
   Серик пробил в полсилы по всей длине, чтобы бруски слиплись, Батута кивнул:
  -- Вали с маху!
   Серик пробил с маху. Тем временем полоса потемнела.
  -- Хорош, пока... - пробормотал Батута, и сунул полосу в горн.
   Серик принялся качать мехи. Батута сказал:
  -- Ярец в два раза больше тебя, а после первой проковки уже задыхается... - выхватив полосу, он легко сложил ее пополам, кивнул:
  -- Вали с маху!
   Серик хмыкнул, сказал:
  -- А ну-ка... - и, взяв молот одной рукой, принялся лупить так, что искры летели в фартук.
   Нагревая заготовку, Батута спросил насмешливо:
  -- Серик, и где у тебя сила прячется? Ни костей, ни тела...
  -- В жилах сила прячется, в жилах... - ухмыльнулся Серик.
   Они успели несколько раз проковать полосу; Батута два раза завивал ее винтом, и она уже начала принимать облик меча, когда появилась младшая сестра, Иголка, и позвала завтракать. Сняв фартук, Серик пошел к колодцу, позвав Огарка. Достав бадью воды, кивнул ему:
  -- Давай... - и нагнулся.
   Огарок вылил на него целую бадью ледяной воды, а Серик лишь блаженно фыркал. Остальные только помыли руки и умылись. После завтрака вернулись в кузницу, и Серик с Батутой еще несколько раз проковывали полосу, после чего загладили ее гладилкой, и безобразная полоса приняла форму лезвия меча.
  -- Ну, на сегодня ты мне не нужен, - проговорил Батута, осторожно укладывая лезвие в длинное глиняное ложе, заполненное толчеными копытами, смешанными с германской солью, порошком, похожем на соль, только ярко оранжевого цвета. - Мехи Огарок с Прибытком покачают, ради отдыха...
   Снимая фартук, Серик спросил:
  -- В чем закаливать будешь?
  -- А в репейном масле...
  -- Зимой на базаре, один витязь рассказывал, будто бы путешествовал он по Германии и Франкии, так там для богатых рыцарей кузнецы закаливают мечи в телах пленных врагов...
  -- Басурманы они, и есть басурманы... - вздохнул Батута. - Это ж надо, до такого додуматься... В репейном масле закалка не хуже получается, а даже лучше... - уложив ложе в горн и обсыпав его углями, Батута подозвал Прибытко, приказал качать мехи, а сам поманил Серика в дальний угол кузни, где из толстых плах были устроены полки. Серик, уже собравшийся было уходить, подошел. Батута разворачивал холстину с какого-то крестообразного предмета. И вот, наконец, появилось оно...
   Батута проговорил:
  -- Ромеи эту штуку называют - цагра, германцы - арбалет, а по-нашему просто - самострел.
   Серик проговорил нерешительно:
  -- Видел я подобную штуковину... Только сделана была не в пример грубее... Да и у Шарапа со Звягой такие есть; ихние пацаны упражняются из них стрелять...
  -- Ну, ты пока не суди... Это ж - первый. Тут главное - чтобы лук был гибкий. Булат лучше всего подходит. А уж булат ковать я умею. Остальное - дело не хитрое.
  -- Бабское оружие... - презрительно бросил Серик.
  -- Не скажи... - протянул Батута. - Ты вот из лука рыцаря с коня ссадишь?
  -- Ну, хватил! Он же в броне с ног до головы...
  -- А из этого - запросто! Да и в пехотном бою он хорош. Стой между пешцами, и сади себе. А пешцы уж тебя, как родного, и щитами укроют, и от чужого копья оборонят.
   Серик потрогал пальцем несуразно толстую тетиву из бычьих жил, сказал:
  -- Тетива толстовата...
  -- Ничего не толстовата... И такую придется после десятков двух выстрелов менять. Вот волочилку для проволоки потоньше сделаю, или германскую куплю, то тетиву проволочную совью. То-то будет добротно!
   Батута, пыхтя, накрутил ворот, пластинчатый лук изогнулся, щелкнула заноза. Взяв толстую, железную стрелу, из кучки на полке, Батута вложил ее в желобок, прицелился в противоположную стену. Кузня, будто вся вздрогнула от удара. В противоположной стене стрела не торчала - там зияла щель, в которой блестел погожий день.
  -- Надо же, в паз угодила... - пробормотал Батута. - Дай Бог, ни в кого не попал...
   Он вышел из кузни, прошел к тыну. В бревне торчала глубоко вонзившаяся стрела. Серик подошел следом, потрогал стрелу - она сидела крепко. Тогда он принялся качать ее из стороны в сторону, и только после долгого раскачивания ему удалось выдернуть стрелу.
  -- Да-а... - протянул Серик. - И правда, прошибет рыцаря вместе со щитом...
   Батута протянул ему самострел:
  -- Владей! Хоть и тать, а все ж таки брат...
  
  
   На следующий день была суббота, а потому с утра собрались на базар. Серик надел алую шелковую рубаху, сафьяновые сапоги, расшитые канителью золотыми узорами, узкие половецкие штаны из аксамита, подпоясался золотым рыцарским поясом. Наблюдавший за ним с насмешливой улыбкой Батута, сказал:
  -- Меч прихвати...
  -- Зачем?! - изумился Серик.
  -- Ты так разоделся, что Рюриковы дружинники наверняка привяжутся...
   Пожав плечами, Серик прицепил к поясу меч, а сзади за пояс заткнул длинный и узкий половецкий кинжал.
   Чинно шли по улице; впереди Серик с Батутой, плечом к плечу, следом - величественно плыла дородная мать, а уж за ней, как цыплята, стайкой сестры, разодетые в яркие шелка. Серик сразу обратил внимание, что большинство горожан оставили своих дочерей дома. Надо же, осенний торг - и девок дома забыть!
   Встречные уважительно раскланивались с Батутой, кивали и Серику. Проезжий боярин остановился, сказал:
  -- Здравствуй, Батута!
   Не снимая шапки, Батута медленно произнес:
  -- И ты здравствуй... Как мой меч? Еще не опробовал?
  -- Опро-обовал... Добрый меч. По приказу князя в печенежскую землю ходил под личиной германского рыцаря...
   Серик не удержался, нетерпеливо спросил:
  -- Ну, и што там?
   Боярин медленно оглядел его с ног до головы, спросил небрежно:
  -- А это еще что за пацаненок?
  -- Брат это мой... - обронил Батута.
  -- А не рано ли твоему братцу такими игрушками баловаться? - с едкой иронией в голосе вопросил боярин.
   Серик обозлился, медленно выговорил:
  -- То-то тебя князь послал в печенежские земли; с такой рожей и пузом, ну, вылитый германец! - боярин изумленно приподнял брови, а Серик продолжал: - Хочешь по-настоящему братов меч испробовать? Давай, слезай с коня!..
   Боярин добродушно покачал головой:
  -- Ну и брат у тебя! Он что, и правда, такой лихой?
  -- А ты испытай... - с подначкой проговорил Батута. Но тут же посерьезнел, и спросил: - Ну, и что там, в печенежских землях?
  -- А тревожно как-то... Германцев полно. Ходят толпами в белых плащах с красными крестами. Не к добру все это... Слышь, Батута, а ты отдашь за моего сына свою младшую?
   Вперед выступила мать и строго выговорила:
  -- Ты, боярин, шути, да не заговаривайся! Знаем мы, каково простой девушке в боярской семье...
   Боярин смутился, сказал потупившись:
  -- Да не шучу я... Разве может быть урон боярской чести, породниться с таким мастером? - тронув коня, он поехал своей дорогой.
   Глядя ему вслед, Батута проговорил:
  -- И верно, тревожно что-то... Князь соглядатаев посылает в земли печенежские... Прав ты, Серик; большой войной пахнет. Раньше набеги случались, как гром с ясного неба, но и отбивали их с легкостью. А сейчас угроза копится, будто гроза среди тихого дня...
   Они еще и до ворот не дошли, когда услышали шум торжища. Пройдя ворота, остановились, оглядывая море разливанное многолюдства; стояли ряды телег, с задранными в небо оглоблями, у берега, тесно, борт к борту, стояли челны и ладьи.
   Оглядывая из-под ладони торжище, Батута пробормотал:
  -- Чего-то не видать ладьи дружка моего германского, Иодля... Доброе железо привозит всегда...
   Сзади послышался радостный вопль:
  -- Братцы! Гляньте-ка, какие крали!..
   Серик резко развернулся, из ворот вывалило пятеро Рюриковых дружинников, и теперь они нахально пялились на сестер. А те испуганно жались к матери.
   Батута медленно выговорил:
  -- Шли бы вы по добру...
  -- А то, что будет?!. - угрожающе выставил вперед щербатую, бритую морду кособокий верзила, в красной франкской рубахе.
  -- А то бок подправлю, враз прямым станешь... - спокойно выговорил Батута.
   Вокруг уже собирался народ. Двое, видать заядлые драчуны, вытаскивали из-за поясов рукавицы, деловито натягивали на руки. Двое парней у ближайшего воза аккуратно выворачивали оглобли. А Рюриковы дружинники, будто и не понимали, что их сейчас бить начнут, и бить будут долго и основательно. Один из них сунулся к Серику, требовательно протянул руку:
  -- Отдай меч! Ни к чему он смерду...
   Серик сговорчиво проговорил:
  -- Да на, возьми... - и, выдернув меч из ножен, так засветил им плашмя дружиннику по лбу, что звон разнесся на все торжище.
   Батута уже умело правил бока кособокому; саданув два раза кулачищами по бокам, со всего плеча засадил в ухо, и этот разлегся, уютно примостив голову на кучку лошадиных яблок. Троих других молотили заядлые драчуны, сладострастно хекая, и азартно вскрикивая, обрабатывали кулаками так, что бедолаги не могли даже мечей вытащить. Вокруг крутились два парня с оглоблями, все примериваясь огреть оглоблей, но момента не подворачивалось. Вокруг стояли зеваки, и подбадривали криками драчунов. Серик пожал плечами и сунул меч в ножны. Побоище быстро завершилось; трое дружинников улеглись рядом с товарищами, парни разочарованно потащили оглобли хозяину воза, который, впрочем, стоял тут же, среди зевак.
   К Батуте подошел Шолоня, сказал:
  -- Нельзя дальше терпеть этакие бесчинства!
   Батута пожал плечами:
  -- А мы-то, чего? У нас князь есть...
  -- А чего, князь? Ударим в колокол, кликнем вече, и своей волей выгоним Рюрика из города!
   Из-за спин толпы послышалось:
  -- Эгей! Чего собрались? Бесчестье князю замышляете?
   Шолоня развернулся, проговорил степенно:
  -- Да нет, это не мы бесчестье князю замышляем, а Рюриковы дружинники...
   Раздвинув толпу, в круг входили трое княжьих дружинников. Один из них испуганно спросил:
  -- Уж не убили вы их?
  -- Да нет, отдыхают... - проговорил Шолоня.
  -- А жаль... - обронил воин в полголоса. После чего повысил голос, проговорил: - Ну, коли смертоубийства не произошло, расходитесь...
   Рядом степенные мужики, покачивая головами, переговаривались:
  -- Это ж надо, совсем распоясались... К Батуте привязались... Нет, правильно Шолоня говорит - вече скликать надобно...
  -- Ну, с Сериком не пошуткуешь... Видал он как? Сразу меч из ножен... Слыхал, он с этими забубенными головушками, Шарапом и Звягой, в поле половецкое за добычей лазил?
   Серик отметил про себя: - "Надо же, и двух дней не прошло, а уж весь Киев знает, что он в поле половецком был..."
   Шолоня пошагал по своим делам, Батута двинулся дальше, Серик потянулся за ним. Мать ласково произнесла:
  -- Ох, и крут же ты, Серик. Ну, прямо вылитый отец. Тот так же был скор на руку...
   Они шли меж рядов, не спеша, поглядывая по сторонам, то и дело прицениваясь к товарам, но Батута ничего не покупал, нарочито не замечая жалобных взглядов сестер. Наконец вышли на берег, где стояли ладьи германских купцов. Сразу распознав достойного клиента, сбежались от всех ладей приказчики, наперебой расхваливая свой товар.
   Батута выхватил из толпы самого шустрого, спросил:
  -- А где нынче стоит Иодль?
  -- Йодль? Яа! Яа! Кранк, болеть Йодль. Брудер гефарен... Брат приехаль...
  -- Ну, проводи...
  -- Яа, яа... Ихь проводить...
   Пройдя в самый конец ладейного ряда, шустрый приказчик ткнул пальцем в крайнюю ладью. Видать, пользуясь тем, что прибыл новичок, брата Иодля оттеснили на самый край торжища. Через борт перевесился огромный, белобрысый парень, проговорил, радостно блестя крупными зубами:
  -- О-о! Как я рад! Брат говориль, Батута лучший клиент...
  -- Ты не обзывайся... - добродушно проговорил Батута. - Показывай товар...
  -- Проходи, проходи на корабль! - радостно воскликнул германец.
   Батута взошел по заскрипевшим сходням, Серик легко взбежал следом. Батута, задержавшись на верхотуре, оглядел связки полос, груды криц, проговорил задумчиво:
  -- Экое богатство... А? Богат Иодль?
   Немец закивал головой:
  -- О! О! Богат, богат... Зер богат!
   Батута долго, придирчиво разглядывал полосы, крицы, то и дело скоблил железки припасенным камешком. Наконец выпрямился, проговорил:
  -- Доброе железо. Иодль плохого не возит...
   Купец засуетился:
  -- Как всегда - одну телегу?
  -- Да нет, - Батута помедлил, - на сей раз две возьму...
  -- О-о! Никак Батута разбогател?
  -- Не без этого... - Батута отцепил от пояса кошель, отсчитал монеты, протянул купцу.
   Тот спрятал руки за спину, смущенно пробормотал:
  -- Нынче вдвое...
  -- Эт, почему же?! - изумленно вскричал Батута.
  -- Указ самого Папы...
  -- Да побойся Бога!
   Купец поежился, пугливо оглянулся, пробормотал:
  -- Бог высоко, а его наместник, Папа, близко... Один из моих приказчиков - явно соглядатай... Я ж понимаю, что половину железа обратно придется везти... Но хочется голову на плечах подольше носить... Обратный путь идет через земли Ордена...
  -- Ладно... - Батута отсчитал еще монет, протянул купцу.
   Тот взял деньги, поднялся над бортом, замахал кому-то руками. Из ряда терпеливо дожидавшихся возчиков выехали две телеги, возницы взошли на борт, и принялись вместе с приказчиками таскать крицы и полосы, под бдительным наблюдением Батуты. Когда груженые телеги отъехали, Батута поманил сестер за собой. Серик понял, что теперь до конца торжища девчонки будут толкаться в рядах, где торгуют всякими женскими безделками. А потому он отделился от компании, и пошел в оружейные ряды. Приценился к германской кольчуге. Просто так, брат лучше делает. Примерил по руке огромный двуручный франкский меч. Покачал головой; и как с таким в сече управляться? Вскоре вышел к полотняному навесу, под которым стояли столы. Толстый корчмарь прямо из бочек черпал ковшом брагу, пиво, особо привередливым наливал франкского вина. За столами обретался разноцветный люд, в основном - расторговавшиеся купцы, да несколько воинов, из княжьей дружины. За одним столом уж очень тесно сгрудились люди, слушали чего-то, что им говорил человек, в заморской одежде, низко склонившись к столешнице. Так увлеклись слушатели, что припивать из кружек забывали. Заполучив большую, собранную на медных обручах, деревянную кружку пива, Серик подошел к рассказчику, и сразу узнал в нем Рюрикова дружинника, который приходил меч заказывать.
   Тот страшным голосом вещал:
  -- ... а ноги у них бычьи, и головы огромные, как у быков, а по сторонам рога, тоже бычьи. Волосы они на три косы заплетают, и обликом всем очень страхолюдны. На людей-то не похожи. Когда сидят на своих громадных конях - ну, истинно, башни. Латинов и печенегов так и зовут - таурмены, человеки-башни...
   Серик отхлебнул пива, презрительно бросил:
  -- Ну, видал я этих печенегов - люди, как люди. И головы у них не бычьи, а человечьи. Рога они на шлемах зачем-то носят. Может, для устрашения таких, как ты?
   Дружинник насмешливо прищурил один глаз, спросил:
  -- Уж, не из люльки ли ты видел печенегов?
   Серик презрительно плюнул под ноги дружиннику, тот ему не нравился все больше и больше. Хотя, казалось бы, дальше некуда. Выговорил:
  -- Я таким болтунам, еще лежа в люльке языки укорачивал...
   Дружинник вскочил, яростно ощерился:
  -- А вот я тебе щас уши поотшибаю, чтобы неповадно было слушать то, что сосункам не положено и знать!
   Серик пожал плечами:
  -- Ну, а чего ж кулаками махать? Ты при мече. Давай, и поглядим, кто прав...
   Кто-то вскочил, сунулся к ним, заорал:
  -- Э-эй, братцы! Да вы что, очумели?! Сразу за мечи хвататься? Может, на кулачках сначала?
   Кто-то сбоку проговорил:
  -- На кулачках у Бренка никаких шансов нет. Нынче зимой Серик один стенку порушил. Помнишь, как бились? Серик и не таких махом с ног сбивает...
   Бренок яростно вытащил меч до половины, бросил его обратно в ножны, выговорил:
  -- Ладно... Сам напросился... Пошли на берег!
   Из-за соседних столов тоже вскочили, и гурьбой повалили в конец торжища, на берег. От возов кричали:
  -- Эй, чего там?!
   Кто-то степенно отвечал:
  -- Суд божий...
   Когда прошли торжище, толпа выросла, будто снежный ком, катящийся с горы. На береговой террасе, где плотно росла трава, толпа встала в круг. Кто-то крикнул:
  -- Эй, Серик! Ты ему вместе с языком и уши укороти. То-то красавцем станет...
   Подскакали княжьи дружинники, стерегшие торжище. Старший, свесившись с седла, закричал:
  -- Эй, чего шумим?! - приглядевшись, он узнал Серика, воскликнул: - Ба, Серик!.. У Звяги с Шарапом научился буйствовать?
   Серик проворчал, взмахивая мечом:
  -- Если вы Рюриковых дружинников окоротить не можете, то мне придется. А то этот гусь хвастался, будто весь Киев запугал. Вот щас и поглядим, какой он страшный...
   Дружинник обалдело спросил:
  -- Дак вы чего, на смерть?!
  -- Нет, перся бы я куда, шутейно мечом помахать... - проворчал Серик.
   Он решил применить прием, которому его обучил Звяга. Если противник уверен, что превосходит, то его еще больше надо в этом убедить, и выманить на атаку. Серик позволил Бренку и поставить то себя против солнца, и пробный выпад отразил нарочито неловко. На лице Бренка заблуждала ироническая ухмылка, и вот он бросился по-настоящему. Серик быстрым нижним ударом отбил его меч вверх, и тут же сделал выпад, припав на колено. Меч будто на бревно наткнулся; и на этом кольчуга под рубахой! Но удар был настолько силен, что Бренко скрючился, с трудом втягивая в себя воздух. Толпа ахнула, и тут же притихла. В тишине послышался голос дружинника:
  -- Да-а... Честью тут и не пахнет... Серик, мы этого гуся можем забрать в княжий острог...
   Серик проговорил медленно:
  -- Не надо, я с ним сам разберусь... Кольчужку, значит, надел... Ну, против меча, работы моего брата, она тебе мало поможет... - и ринулся вперед, да так быстро, что Бренко едва успел меч вскинуть над головой.
   А Серик рубанул от души, будто пудовый молот в руке был, а не легкий меч. И меч Бренка не выдержал; лезвие со звоном отскочило, а меч Серика пришелся на правое плечо. Кольчуга выдержала, не выдержала ключица - слабо хрупнула, и правая рука Бренка повисла, как плеть.
   Серик проворчал:
  -- По хорошему-то, следовало бы тебе башку снести, я в своем праве...
   Дружинник крикнул через головы толпы:
  -- Ну, дак и снеси! А мы князю донесем, что не честный поединок был!
  -- Пусть живет пока... - выговорил Серик. - Он брату меч заказал, так что не гоже мне убытки брату причинять, - бросив меч в ножны, быстро пошел прочь сквозь расступившуюся толпу.
   Торжище медленно расходилось. Серик прошел в ворота и тут же наткнулся на Шарапа со Звягой. Оба при мечах. Они о чем-то совещались. Звяга воскликнул:
  -- Ба, Серик! Да ты буяном стал, не хуже нас! Наслышаны, что ты на поединке дрался с Рюриковым дружинником. Ну, живой, и слава Перуну!
  -- Это почему же, слава Перуну, если он живой? - удивился Серик. - Бой честный был. Только на нем кольчуга была поддета под рубаху.
   Шарап проговорил:
  -- А я слыхал, будто Рюриковым дружинникам равных нет...
  -- Сами они про себя подобные слухи и распускают... - проворчал Серик. - Я его двумя ударами уделал, никто и ахнуть не успел. Об чем совещаетесь?
  -- Да вот, думаем, где брага крепче? - раздумчиво протянул Звяга.
  -- Давайте лучше франкского вина испробуем, заслужили ведь... - протянул Серик.
  -- А и правда, заслужили... - спохватился Шарап. - Серик, мы добычу сбыли. Держи, твоя доля, - и Шарап протянул Серику увесистый кошель.
   Франкское вино всегда было в корчме, стоящей тут же, у Боричевых ворот; место удобное и бойкое. Да и вино в основном купцы пили, да бояре. В корчмах, стоящих в ремесленных концах, пили брагу да меды.
   Друзья лишь успели осушить по паре чаш, как ввалилась дюжина Рюриковых дружинников. Они расселись за вторым столом, молча выпили по чаше, им корчмарь налил по второй, они не пили, сидели, недобро поглядывая на троицу друзей. Рядом с Сериком пировали дюжие купцы, числом четверо. Хоть они и были изрядно нагрузившимися, но тоже заметили недобрые взгляды дружинников. Купец, сидящий напротив Серика, спросил:
  -- Чем это вы насолили Рюриковым дружинникам?
   Серик пожал плечами:
  -- А тем, что при виде их не переходим на другую сторону улицы...
  -- Ну, щас начнется! - купец сильно потер ладони.
   Видно было, что подраться он не дурак, и толк в этом деле знает. Тем временем, Рюриковы дружинники осушили чаши. Купцы вытащили из-за поясов перстатые кожаные половецкие рукавички, деловито натянули их на руки. Заводила уже шел к столу, нарочито пошатываясь, кося под пьяного. Но Серик видел его взгляд; трезвый, цепкий. Подойдя, он развязно сказал:
  -- А на што смердам мечи? Неужто рожь косить?
   Серик молча поднялся, отцепил меч от пояса, протянул его Звяге. Шарап тоже отдал свой меч Звяге. В таких случаях у друзей было предусмотрено, что двое бьются, третий тылы охраняет. Серик мимоходом пожалел, что не имеет привычки носить рукавички за поясом; быть опять сбитым костяшкам пальцев. Рюриков дружинник ожидал, что схватка начнется, как обычно, с разговора, но Серик почти без замаха засветил ему молчком прямо в челюсть - бедолага тут же и разлегся на полу. Остальные ринулись вперед, опрокинув стол. По сторонам Серика уже обтекали купцы, разворачивая дюжие плечи. Дрались долго, упорно. Рюриковы дружинники попались стойкие. Они мечей тоже не вытаскивали, возможно, из-за купцов. Уж за купца, и сам Рюрик Ростиславович не помилует, даром что позволяет бесчинствовать в чужом городе. Серик умел драться и ногами, но в тесноте и свалке, особо ногами не помахаешь, а потому он бил коротко, без замаха, то левой, то правой, даже и разогнуть руку было негде, не то, что замахиваться. Краем глаза он успевал следить и за купцами; они дрались весело, видимо предавались своей любимой потехе. В конце концов, уменье взяло верх, и дружинников вышвырнули из корчмы. Последним выволокли заводилу, так и не пришедшего в себя от молодецкого Серикова удара. Купцы достали кошели, заплатили корчмарю за погром. Серик и Шарап со Звягой тоже, было, развязали кошели, но купцы разом запротестовали, и тут же потребовали жбан вина на всю компанию. Потом Серик плохо помнил события; то ли другая компания Рюриковых дружинников ввалилась в корчму, то ли сами они, вместе с купцами, после третьего жбана отправились их искать. Снова дрались. Но теперь уже на мечах. У купцов тоже откуда-то взялись мечи, и орудовали они ими весьма умело.
   Пришел в себя Серик от бадьи ледяной воды. Вся компания стояла у колодца, в кольце княжьих дружинников, скрипел журавель, дружинники черпали воду и отливали купцов, которые мотали головами, фыркали, и не спешили приходить в себя. Поодаль отливали Рюриковых дружинников, трое из них лежали отдельно.
   Пышноусый сотник, держа под мышкой охапку мечей, покачал головой, увидя, что Серик опамятовал:
  -- Серик, брат у тебя - уважаемый человек, но ты-то!.. С кем связался... Шарап, Звяга, вы чего пацана буйствовать учите?
   Шарап помотал головой, проговорил, без особого раскаяния:
  -- И правда, перебрали мы... Что поделать, непривычны к франкскому вину... - оглядевшись, он спросил: - А кто вон тех-то приложил?
   Звяга пробормотал:
  -- А я знаю?.. Тоже, вроде, бил не на смерть...
   Сотник вздохнул:
  -- Придется виру платить...
   Один из купцов вытянул вперед фигу, рявкнул:
  -- Вот им виру! Отдай меч...
   Сотник помотал головой:
  -- Утром получишь, а то опять буйствовать начнете. Знаю я Шарапа со Звягой... Шум уже до князя долетел...
  -- Утром еще не тот шум будет... - угрожающе выговорил один из купцов. - Когда вече кликнем...
   Серик проговорил рассудительно:
  -- И правда, отдай мечи. Опасно нынче по городу ходить, особенно по ночам. Я ж еще днем с Рюриковым дружинником на поединке дрался...
  -- Во-он оно што... А я не поверил, когда услышал, што будто бы какой-то безусый пацан Рюрикова дружинника изувечил... Ладно, забирайте мечи, а с утра ко княжьему терему! Чтоб все семеро!
   На перекрестке долго прощались, посмеиваясь, вспоминали подробности драки. Купцы тоже не помнили, чтобы кто-то из них бил насмерть. Да-а... крепко франкское вино; бьет в голову, будто шестопер... Наконец, разошлись.
   Серик еле добрался до своей постели под забором. Чуть не задавил кота Мышату, который дрых на шубе, слившись с бараньей шерстью своей дымчатой шубой. Кот не обиделся, тут же протиснулся под шубу и, привалившись к боку, тихонько замурчал. На свежем воздухе остатки хмеля выветрились быстро, однако наутро Серик встал с тяжелой головой. Но тяжесть прошла от одной бадьи колодезной воды, которой Серик облился с головы до ног. Вчерашняя одежка пришла в полную негодность; дорогая шелковая рубаха была располосована так, что уже ни на что не годилась. В штанах тоже было полно прорех, а потому Серик отдал их Прибытку, пусть покрасуется. Хоть и штопаные, зато заморские... Одевшись попроще, нежели вчера, Серик подпоясался поясом, расшитым серебром, прицепил меч и зашагал к княжьему терему. Вскоре нагнал Звягу с Шарапом, а потом из купецкого ряда вывернулась и четверка буйных купцов. Так и шли, не ощущая раскаяния, весело переговариваясь и пересмеиваясь.
   В просторном дворе княжьего терема волновалось людское море; с одного края молча стояли княжьи дружинники, угрюмо поглядывая исподлобья на Рюриковых дружинников, с другого края двора выкрикивающих угрозы. На крыльце стояли оба князя. Молодой и дерзкий Рюрик Ростиславович был одет в половецкие одежды. Он угрюмо стоял чуть позади Романа Мстиславича, глядя поверх голов толпы воинов. Серик сразу узнал в нем человека, стоявшего на проплывавшей мимо половецкой ладье.
   Князь Роман рачительно правил Галицией и Волынью, на Киев наезжал редко, но живал подолгу. А нынче летом, как только на Киеве объявился Рюрик, тут же прискакал со всей дружиной.
   Они встали в ряд перед крыльцом, купцы шапок не снимали, дерзко поглядывая на князей. А Шарап, Звяга и Серик нарочно пришли без шапок.
   Князь Роман насмешливо оглядел Серика, проговорил:
  -- Это и есть главный буян? Пошто меч таскаешь? Порежешься ведь... Шарап, Звяга, вы ж хорошими дружинниками были! Пошто буйствуете?
   Шарап медленно выговорил:
  -- Пусть за нас свидетели говорят...
   Вперед выступил пышноусый сотник. Серик плохо знал княжью дружину, а потому и имя его не помнил. А Серикова слава далеко разнеслась, если такой важный человек его в лицо знает.
   Он медленно заговорил:
  -- Сначала они дрались без мечей, в корчме, что у Боричевых ворот. Ну, дело житейское, мы разнимать не стали. Только проследили, чтоб без смертоубийства. Потом мы ушли на стену, и только ближе к полуночи снова услышали шум. Кто начал, мне неведомо. Рюриковых дружинников было десятка два, а эти всемером опять были. И все с мечами. Так и случилось смертоубийство... Кто именно убил - ни я, ни мои гридни не видели.
   Вперед вышел Бренко. Рука у него была на перевязи. Недобро усмехаясь, он заговорил:
  -- Вчера, еще на торжище, я сидел, и интересующимся людям рассказывал, какие из себя печенеги. А вот этот, молодой, привязался, обозвал, вызвал на поединок...
  -- Так это он тебе руку попортил?! - изумился князь.
   Из толпы княжьих дружинников послышался голос:
  -- Да не руку он ему попортил, а ключицу сломал! - вперед вышел стражник, стороживший вчера торжище.
   Князь медленно выговорил:
  -- Значит, этот безусый парень привязался к доблестному воину и сломал в поединке ключицу? И каким это образом он мог сломать тебе мечом ключицу? У него что, меч тупой был? А ну-ка, Серик, покажи свой меч?
   Серик ступил вперед, вытащил меч из ножен, протянул князю рукоятью вперед.
   Роман сошел с крыльца, взял меч, изумленно воскликнул:
  -- Да это же булат! - взмахнув мечом, крутанув его в руке, добавил: - Добрый меч... Чья работа?
  -- А моего брата, Батуты... - проговорил Серик, принимая у князя меч и вкладывая в ножны.
   Роман повернулся к Рюрику, проговорил:
  -- Не из чего тут виры платить. Это для чего же твои дружинники на мирное торжище кольчуги под рубахи надевают? Безусых пацанов, да купцов опасаются?
   Рюрик угрюмо проворчал:
  -- Шибко буйные у тебя юнцы да купцы... Тебе ж свидетель сказал, что парень сам привязался и на поединок первый вызвал...
   Роман повернулся к Серику:
  -- Што, правда?
  -- Правда... - Серик потупился, но тут же вскинул голову: - Этого Бренка я не первый раз на торжище увидел. Он за день до этого приходил к брату меч заказать. Да так расхвастался, будто они весь Киев запугали, что у меня уже тогда руки чесались ему бока намять. А в ту же ночь, прямо возле нашего двора, четверо Рюриковых дружинников, чуть купца не зарезали. Хорошо, я на дворе спал; услышал, заступился, да и народ на шум поднялся. Жалко, не догнали. Шибко уж быстро бегают...
  -- Опознать их сможешь? - спросил деловито князь.
  -- Вряд ли... Ночи-то безлунные стоят...
   Роман прошелся вдоль нижней ступеньки, заложив руки за спину, повернулся к купцам, спросил:
  -- Ну, а вы-то чего буяните?
   Старший пожал плечами, проговорил:
  -- А мы и не буянили. Мы хорошо поторговали, расторговали весь товар, и сегодня утром собирались отплыть до Новгорода, чтобы по санному пути успеть сходить за мягкой рухлядью. Ну, как водится, зашли в корчму, отведать франкского вина. Когда еще доведется?.. Там вот эти три доблестных витязя пировали. Потом ввалилась дюжина дружинников, они привязались к парням. Ну, как нам было не вмешаться? Дюжина против троих... Вот так и завязалась первая драка. А вторую мы и не помним. С непривычки франкское вино в голову бьет не хуже чекана...
   Роман медленно выговорил:
  -- Послушай, Рюрик Ростиславович, не я у тебя в гостях, а ты ко мне в гости навязался. Уйми своих дружинников, а не то дождешься веча. Киевляне долго терпят, зато скоры на расправу... Или, может, объявим суд божий? Семеро этих, против семерых любых твоих бойцов?..
  -- Ладно, нечего тут судить... - угрюмо пробурчал Рюрик. - Не будут больше буйствовать...
   Когда вышли с княжьего двора, машинально пошли вместе по улице, Шарап спросил:
  -- А чего это вас так чудно зовут? Первый, Второй, Третий и Четвертый?
  -- А потому, что мы всегда вместе, - проговорил Первый, раздумчиво почесывая затылок.
   Четвертый проговорил:
  -- А што, хорошие люди? Можно и еще в такой компании попить франкского вина...
   Шарап сказал медленно:
  -- Верная мысль...
   И они целеустремленно зашагали к корчме. Корчмарь при виде их задрожал, воскликнул:
  -- Вам и княжий правеж нипочем?!
   Вместо ответа, Первый вскричал:
  -- Жбан вина на стол, для почину!..
  -- Только, ради Христа, не буяньте! - взвыл корчмарь.
   Четвертый захохотал:
  -- Чего ты ноешь? Сполна тебе вчера заплатили. И сегодня заплатим, коли доведется...
   Разлили по первой, выпили, Шарап пробормотал задумчиво:
  -- Кто ж вчера троих гридней приложил?.. Ей-богу, бил не насмерть...
   Первый сказал:
  -- А чего гадать? Это у Серика рука такая тяжелая. Помните, как он заводилу уложил? С одного удара...
  -- А что, вполне возможно... - пробормотал Шарап. - Мы-то люди привычные, да и мечами машем подольше Серика...
   Серик проговорил:
  -- Не было крови на моем мече!
   Все переглянулись, Первый медленно выговорил:
  -- На наших тоже не было...
   Шарап протянул:
  -- Ба-а... сотник Гнездило обмыл мечи... Его Гнездилой прозвали, еще в десятниках - он за своих горой стоял. Я ж с ним вместе начинал, в одном десятке были. А потом ему подфартило в десятники проскочить, а мне нет. Если бы тогда проскочил - может, так бы и задержался в дружинниках...
   Разливая из жбана по второй чаше, Первый спросил:
  -- Шарап, вчера как-то не до того было, а сегодня любопытно стало; чем вы промышляете? По виду воины, а в дружине не состоите?..
   Шарап пожал плечами:
  -- Да так, помаленьку торгуем в поле половецком...
  -- Та-ак... - купцы понимающе переглянулись, Первый продолжал: - Мы по весне в Сурож пойдем, товара много будет. Нам охрана потребуется... Пойдете с нами? Мы хорошо заплатим... Да и на стороне можно будет подработать...
   Звяга засмеялся:
  -- Вот и я подумал, не простые вы купцы...
  -- Э-э... дело житейское... Половцы всю торговлю держат; от моря до моря, и дальше, вплоть до Индии и страны серов. Русских купцов дальше Сурожа не пускают. А мы б тоже не дураки, за шелками ходить... Думаете, из-за чего, нас мир с половцами не берет? Да все из-за этого, не пускают они нас самих торговать в Индию...
   На сей раз остановились на одном жбане. Сговорились весной встретиться и разошлись. Купцы отправились к пристани, где у них уже стояли загруженные ладьи, а троица друзей разошлась по домам.
   Когда Серик пришел домой, Батута в кузне стучал молотком, в промежутках ухал тяжелый молот; видать вернулся молотобоец Ярец. Серик заглянул в кузню. Черный, огромный Ярец, весь мокрый от пота, махал молотом, ощерившись, будто мечом рубил лютого врага. Серик покрутился по кузне, раздумывая, к чему бы приложить руки? То ли из лука пойти пострелять, то ли из самострела?
   Батута сунул в горн заготовку меча, проговорил:
  -- Наслышан про твои подвиги... Это ж надо, за один вечер столько учинить... Отец не был таким буйным... - пошевеливая клещами заготовку, Батута выговорил: - Возьми мой кошель, сходи на берег и пригляди сруб для избы, да и привези сразу. Ярец нынче семейный, не гоже ему с подмастерьями гужеваться...
   Серик похвастался:
  -- А я князю твой меч показал... Князь похвалил; сказал - добрый меч...
  -- Ну, Бог даст, князь меч закажет, да его бояре... Вот и стану я знаменитее Фиряка... А вот ты только драками знаменит...
  -- Зато и знают меня все, от князя до простого дружинника... - ухмыльнулся Серик.
   Забрав из сундука в горнице кошель с деньгами, Серик отправился на берег, где стояли готовые срубы на любой вкус. Его и тут знали. От банных срубов крикнули:
  -- Эй, Серик! Ты случайно не новую баню собрался строить?
   Серик цыкнул зубом, и направился прямиком к огромному, двухэтажному срубу терема, и принялся приценяться. Купец это принял за чистую монету, и начал вовсю расхваливать товар; да какой лес свежий, да как ловко бревна уложены. Распалив купца до всякого возможного предела, уже развязав кошель, полный серебра, Серик вдруг "передумал", протянул раздумчиво:
  -- А к чему мне такой терем? Мне ж мать раньше, чем брату, невесту даже искать не будет. Она и Батуте-то, который год приискать не может, все привередничает... - и, сопровождаемый тяжкими разочарованными вздохами купца, Серик отправился к срубам попроще. Быстро приглядел небольшую пятистенку, отсчитал серебро. Двое мужиков тут же принялись споро разбирать сруб и грузить на телеги, Серик принялся деятельно помогать. Бородатый, степенный мужик, глядя, как Серик кидает тяжеленные, непросушенные бревна, покачал головой, осуждающе выговорил:
  -- Силы в тебе, Серик, как в молодом жеребце, а изводишь ее на драки да буйство...
  -- И этот туда же!.. - вскричал Серик. - Пока мы с Шарапом да Звягой не вернулись, Рюриковы дружинники буйствовали по городу, а вы им слова боялись сказать. А как только мы им бока намяли, тут же и оказались сами буянами...
  -- А пошто даже на торжище меч носишь?
  -- А потому и ношу, что вы позволили распоясаться чужакам. Нет бы, после первых драк кликнуть вече, да выгнать Рюрика с дружиной из города, а вы им попустительствовали. Вот и дошло до смертоубийства.
   Когда возы были загружены, купец спросил:
  -- А што, под соломой изба будет?
  -- Эт, почему же под соломой? Мы с братом не какие-нибудь прощелыги... Давай еще тесу на крышу.
  -- Тес нынче до-орог...
  -- Он всегда дорог, - изрек Серик. - Да, еще плах на потолок и пол.
  -- Ба-а... Для кого изба-то? Уж не для боярина ли?
  -- Да нет, братов молотобоец женился, вот ему избу и ставим...
  -- Не зря сказывают, разбогател Батута... Это ж надо, для молотобойца избу с полом...
   Когда скрипящие от тяжести возы потянулись в город, Серик было, вознамерился поглазеть, как отправляется половецкая ладья, но купец его остановил:
  -- Эгей, скоро темнеть начнет... Когда избу-то ставить? Два дня, што ли, валандаться? Тебе помогать придется, да и брату тоже, с подмастерьями...
   Разочарованно вздохнув, Серик пошагал вслед за возами.
   Сруб собрали быстро, мать со стряпухой едва успели на стол накрыть. Тут же во дворе, положили две плахи на козлы и мать с сестрами расставили богатый обед. Работники степенно расселись за столом. Ели не спеша, основательно, поглядывая на сруб. Запив обед крынкой молока, купец сказал:
  -- За зиму сруб высохнет, так стянется, что звенеть будет...
   До вечера собрали пол, потолок и крышу. Не забыли и небольшое крылечко. Жена Ярца, Калина, совсем юная девчонка, сбегала в дом, принесла Мышату. Огромный котище отсыпался в горнице после ночных подвигов, готовясь к следующей ночи, а потому лениво оглядывал всех сонными, прижмуренными глазищами. Лета четыре назад Батута принес его котенком от знакомого купца, заплатив серебром. Калина растворила дверь своей избы, осторожно пустила кота на крыльцо. Кот некоторое время стоял, настороженно втягивая ноздрями воздух, все, замерев, смотрели на него. Наконец, на полусогнутых, он вошел в избу. Все, разом, облегченно вздохнули. Если бы кот не пошел, пришлось бы избу разбирать, или волхва звать.
   Батута проговорил:
  -- Ну, живите и плодитесь... - и принялся прощаться с купцом.
   Серик помог принести небогатые пожитки Ярца и Калинино приданое. Приданое оказалось на удивление богатым.
   Серик спросил:
  -- Уж не купеческую ли ты дочь отхватил?
   Ярец пожал плечами:
  -- Я ж у Батуты молотобойцем... Глядишь, скоро и сам мастером стану?..
   За день наломались, а потому разбрелись спать, не дожидаясь темноты. Серик поглядел на небо - оно наливалось глубоким золотым цветом на закате. И следующий день обещал быть погожим, а потому Серик снова завалился спать на дворе под шубой. Славно спалось на свежем воздухе! Только под утро, Серика будто пинком кто в бок саданул, он вскинулся; прямо перед его лицом стоял кот, и огромные глазищи горели хищным огнем.
  -- Тьфу, леший... - пробормотал Серик, накрываясь с головой, перед рассветом стало студено.
   Кот нежно мурлыкнул, осторожно протискиваясь под шубу. Серик проворчал добродушно:
  -- Ну, ты и хитрюга, Мышата...
   Кот повозился, пристроил голову на плечо Серика и уютно замурчал на ухо.
   Глава 3
  
  
   Серик проснулся, когда уже из кузни доносился стук молотков. Заглянув туда, он заметил, что стучат лишь подмастерья, да Ярец проковывает мелкие заготовки. Батута на большом точиле доводил готовый меч.
   Серик прошел в дальний угол двора, где под навесом был устроен небольшой помост из бревешек. Под помостом грудой лежали кожаные мешки с песком. Немного подумав, Серик прицепил к толстому железному крюку на толстой же волосяной веревке, несколько мешков, поднялся на помост, одной рукой уперся в столб, поддерживающий навес, а другой взялся за веревку. Расстояние между столбом и веревкой было в точности, как у лука расстояние между рогом и тетивой. Медленно оттянул веревку до уха, подержал, отпустил. И так до тех пор, пока рука не налилась тяжестью. Потом то же проделал и левой рукой; бывают случаи, когда уменье стрелять с обеих рук спасает жизнь. Спустился под помост, прицепил на крюк еще один мешок с песком, оттянул веревку сорок раз. Привесив еще мешок, и проделав упражнение не менее двадцати раз, Серик удовлетворенно подумал, а не попробовать ли руками натянуть ножной лук? А что? Побиться об заклад со знакомым стражником на кошель серебра? Почему же не заработать на том, чего мало кто умеет?.. Привесив остальные мешки, взобрался на помост, оттянул веревку, и держал до тех пор, пока руку не заломило.
   Наконец мать позвала завтракать. После завтрака Серик слонялся по двору. Странно, но никогда еще не было такого, чтобы ему некуда было себя деть! А не съездить ли завтра на охоту? У сохатых как раз гон. Глядишь, и зиму с дичиной будем? Нет, завтра не получится; Батута новый меч начинать будет, он всегда Серика зовет заготовку проковывать. Серик может быстро молотом бить, Ярец слишком медлителен. Решено! На охоту - послезавтра... И тут раздался стук в калитку.
   Серик не спеша, подошел, отодвинул засов. Снаружи с седла перевесился солидный мужчина, в богатой одежде. Он спросил:
  -- Это двор кузнеца Батуты?
  -- Он самый... - кивнул Серик, и, повернувшись к кузне, крикнул: - Батута-а!..
   Батута вышел, направился к калитке. Серик спохватился:
  -- Да ты входи! Чего с седла свешиваться?
   Мужчина легко соскочил на землю, накинул поводья на специальный колышек, прибитый к воротному столбу, вошел в калитку, сказал:
  -- Да мне, собственно говоря, не Батута нужен, а брат его, Серик...
   Подошедший Батута проворчал:
  -- Добрая-то слава на долго во дворе задерживается, а недобрая - и при запертых воротах далеко летит... И зачем купцу Реуту понадобился мой непутевый братец?
  -- Слыхал, боец он у тебя знатный?..
  -- Да уж, подраться любит...
  -- И ничего не люблю! Если только вынудят... - проворчал Серик, разглядывая купца.
   Явно, неспроста заглянул купчина. Поговаривали, что он самый богатый купец в Киеве. И давешний незнакомец про него спрашивал...
   Батута проговорил медленно:
  -- Народ сказывал, всемером против двух десятков рубились... Десятерых насмерть зарубили...
  -- Ох, и любит же народ приврать! - воскликнул Серик. - Ничего не десятерых! Троих всего...
  -- А тебе мало?.. - проворчал Батута. - Ну, и на што тебе этот буян?
  -- Да понимаешь, скоро непогода начнется, а дочери моей надобно съездить в пустынь, помолиться... - купец замолчал.
  -- Ну, дак, и пусть едет. А Серик-то при чем здесь?
  -- Мои стражники с караваном в Сурож ушли, зимовать там будут...
  -- Чего ж ты их в Сурож всех отправил? Мир у нас нынче с половцами...
  -- Мир-то мир, да тревожно чего-то в степях... Кто только не шалит в полях половецких! - в сердцах бросил купец.
  -- А вот Серик и шалит... - засмеялся Батута.
  -- Да Серик - ладно... Печенегов опять в степях видели. Сказывали, с латинами они братаются... Не к добру все это... Ох, не к добру!
  -- И куда ехать-то? - нетерпеливо спросил Серик.
  -- А есть пустынь под Новгород-Северском, там настоятелем старый мой друг обретает покой в молитвах. Тот еще душегубец был по молодости... Буйствовал, не хуже Серика!
  -- На ладье, што ли, пойдем?
  -- Мои ладьи все в Сурож ушли, да и возвращаться придется санным путем. Так что, поедете на лошадях.
  -- А заплатишь сколько?
  -- Не обижу. Все ж таки самая любимая дочка... Поболе заплачу, нежели своим стражникам... Своего коня можешь дома оставить - дам добрых коней. Ну, по рукам?
  -- По рукам!
   Ударили по рукам. Купец, проверяя, сдавил ладонь так, что она заныла. Серик ответил и пересилил, купец запросил пощады, проговорил восхищенно:
  -- Пацан, а рука, будто клещи... А што с ним будет, когда заматереет?..
   Батута пробурчал:
  -- Если заматереет... С его-то нравом...
  -- Завтра с рассветом и отправитесь, - проговорил купец. - Вооружись, как следует. Сказывают, черниговцы шалят...
  -- У меня самострел есть, - не удержавшись, похвастался Серик.
  -- Самостре-ел? Могучая штучка... Где взял? У половцев, поди?
  -- Да нет, брат сделал...
   Реут повернулся к Батуте:
  -- А на заказ сделаешь?
  -- Чего ж не сделать? Сделаю...
  -- Вот и сговорились... Два десятка!
  -- Чего, два десятка? - удивился Батута. - Гривен?
  -- Да нет, самострелов!
  -- Ты што же, воевать собрался?
   Реут вздохнул, протянул:
  -- Всем нам воевать надобно собираться... Начинай самострелы. Я приказчика пришлю с задатком... - повернувшись, он вышел к коню, легко вскочил в седло, кивнул: - На рассвете. Смотри, не проспи. Молодой сон крепок... - и ускакал.
   Глядя ему вслед, Батута протянул:
  -- Темнит, чего-то купчина... В Киеве дочке его помолиться негде...
   Весь остаток дня Серик собирался. Сходил к лучных дел мастеру, купил сотню древок стрел, мимоходом нанес ему обиду, заявив, что брат наконечники не в пример лучше делает. Купил три тетивы. Слишком быстро Сериков мощный лук рвал тетивы. Потом они с Прибытком долго насаживали наконечники. Увязал в пучок три десятка стрел к самострелу. Долго думал, что может понадобиться в долгом пути по лесам. Он уже хорошо знал, что может потребоваться в долгом пути через враждебную степь, но по родной земле далеко ходить, еще не доводилось. Наконец, только к вечеру уложил седельные сумки. Да еще пришлось прихватить мешок с зимней одеждой.
   На рассвете пришлось запрячь телегу, потому как оружие и припасы и втроем было не утащить. Прибыток поехал возницей. У купеческого двора уже стоял обоз; одних телег было шесть штук, да верховых лошадей с десяток. Что там было на телегах, Серик не приглядывался; все завернуто в рогожи, и угловатые тюки были и округлые. У головной телеги стоял сам Реут с человеком, одетым в кольчугу и в шлеме с личиной. Личину он так и не поднял. Реут махнул рукой мальчишке, стоящем с конем в поводу. Конь, и правда, был не хуже половецких, рыцарских. Громадный, с широченной грудью и необъятным крупом. Серик принялся навьючивать на коня седельные сумки, Реут придирчиво оглядывал его оружие, наконец, видимо оставшись довольным, проговорил:
  -- Ты кольчугу-то надень... Рюриковы дружинники по городу рыщут, до сих пор моего Горчака ищут...
  -- Эт, какого Горчака? - машинально спросил Серик, снимая с седла мешок с кольчугой и подкольчужной рубахой.
  -- А меня... - сказал стоящий рядом незнакомец, и на миг приподнял личину.
   Серик узнал в нем человека, которого совсем недавно спас от мечей Рюриковых дружинников. Серик и в кольчугу успел обрядиться, и оружие пристроил по привычным местам, а дочка Реута все не выходила. Наконец, вышла, в сопровождении двух нянек, высокая, статная, покрытая почти непрозрачным покрывалом. Так что, Серик лица не разглядел, как ни старался.
   Реут махнул ей рукой на срединную телегу, сказал:
  -- Я с вами, Серик, Горчак, работников посылаю хоть и вооруженных, но вы на них шибко не рассчитывайте; не обучены они ратному делу. Ну, с Богом... Тро-огай!
   Серик махнул Горчаку:
  -- Иди в голову, а я замыкающим...
  -- Чего так? - спросил Горчак.
  -- А если нападут - я увижу, и успею стрелу достать...
  -- Умно, - кивнул Горчак, трогая коня. - Стреляешь-то, как?
  -- Подходяще. Рюриковым дружинникам понравится так же, как я и мечом владею.
   И запели телеги походную песню. Только выехали за город, Анастасия подозвала Серика, откинула покрывало, капризно проговорила:
  -- Ты Серик, да?
   Серик кивнул, поглядел в ее лицо, и долго не мог отвести глаз, такой красивой она ему показалась. Она засмеялась:
  -- Глаза проглядишь! А помоложе стражника батя найти не мог? Ты, хотя бы, от лесных татей оборонить сможешь?
   Серик весело рассмеялся:
  -- Надо же... Нашелся хоть один человек, кто не слышал про мое буйство...
  -- А, так ты тот самый Серик, что поубивал десять Рюриковых дружинников?!
  -- Эка брешет народ... Мы всемером рубились против двадцати, и убили всего троих...
   Она долго с интересом разглядывала его, наконец, заговорила:
  -- Серик, я верхом хочу... Растрясло меня на этой телеге, сил нет! Все кишки в ком заплелись...
  -- Реут сказал, беречь тебя, как зеницу ока... - раздумчиво протянул Серик.
   Он и сам знал, как тяжко трястись весь день в телеге. Серик крикнул:
  -- Горчак, а что по этому поводу наказал Реут?
   Горчак повернул коня, подъехал, спросил:
  -- По какому поводу?
  -- Ну, верхами Анастасии ехать?..
  -- А чего ж не поехать и верхами? Вот отъедем подальше, и пусть пересаживается. Заводных коней - эвон сколько...
   Солнце поднялось высоко. Наказав Горчаку, чтобы вел обоз без остановок, Серик отъехал под ближайшие деревья, затаился в подлеске. Если имеется преследование, они не должны отпускать обоз дальше, чем на две версты. На таком расстоянии и не упустишь, и на глаза не попадешься. Выждав, пока обоз пройдет не меньше трех верст, Серик поскакал вдогонку. Преследования явно не было. Или Рюриковы дружинники прокараулили обоз, или не ждали, что Реут отправит с ним Горчака.
   Догнав обоз, Серик распорядился останавливаться на отдых. Костров решили не разводить - полно было снеди, захваченной из дому. Впервые Серику довелось пировать с купеческой дочкой, хоть и за походным столом. Няньки быстро расставили походные деревянные миски с еще не остывшей мясной кашей, разложили пироги, разлили в чаши духовитый мед. Работники обедали поодаль. На поляне стрекотали поздние осенние кузнечики, полуденное солнце заметно пригревало. Серые девичьи глаза все чаще и чаще задерживались на Серике, а у него от этого сердце замирало, и будто пропускало удар.
   Чтобы как-то сгладить то и дело возникающие неловкости, Серик спросил Горчака:
  -- Если не тайна, какие вести ты принес Реуту, из-за которых за тобой Рюриковы дружинники охотятся?
  -- Это они их тайной хотят сохранить... - пробурчал Горчак. - А от тебя никакая не тайна. Четыре лета тому назад, когда Рюрик в поход собрался, Реут наказал мне к нему гриднем поступить, и разведать землю серов, откуда шелка везут. И, может быть, найти другой путь, на котором ни половцы не сидят, ни сарацины. Реут давно знает, что Рюрик с латинами братается, ихнюю веру принял. Вот и подумал, что он на сарацин пойдет с латинами, которые в Мараканде сидят. Пошли мы на ладьях по большой воде из Рязани, по Оке, потом в Итиль, до половецкой крепости, что стоит в междуречье Итиля и Дона. Половцы нас сначала пропускать не хотели. Чего уж наговорил Рюрик половецкому воеводе, неведомо, только пропустили нас. В Асторокани Рюрик тоже сумел договориться с половецким воеводой. Вышли мы в море, и пошли вдоль берега на восход, до следующей половецкой крепости. Там продали ладьи, купили верблюдов. Пустыню на лошадях не пройти; их же поить надо, утром и вечером, кормить... А там пески, земля голая, травинка за травинкой полдня гоняется. Колодцы в дне пути друг от друга. Да попробуй, напои из одного колодца несколько сотен лошадей? А на верблюдах - через два месяца в Мараканде были. Вот тут и начались чудеса! Рюрик, прямо истинным рыцарем обернулся: ходит в белом корзне, весь обшитый крестами, с рыцарями вино пьет, с графами и герцогами братается. Дружина его тоже в белые корзна обрядилась. Пришлось и мне раскошелиться, спешно корзно приобретать. Тогда там много крестоносцев собралось, говорили, сарацины караванные тропы перерезали, какой-то город взяли. Вот и собрались обратно этот город отвоевывать. Да пока собирались - я к князю: так, мол и так, поход будет, ли нет, а в Индию караван идет, стражники требуются... Отпустил он меня с караваном. Так вот и сходил я по Великому Шелковому Пути... Возвращался уже по отвоеванному отрогу, до Царьграда, а оттуда - на половецкой ладье в Ольвию. И там Рюрика уже не застал. Приплыл с сурожанами в Киев, да и посчитал, что нечего возвращаться в Рюрикову дружину. Пока я новый терем Реута искал, меня дружинники и заприметили, и что-то заподозрили...
   Серик мечтательно протянул:
  -- Да-а... Вот бы и мне сходить в такой дальний поход...
  -- Сходишь еще... - протянул Горчак. - Неспроста Реут меня на разведку посылал. Зреют у него какие-то мыслишки, как половцев и германцев обойти на Шелковом Пути. Да и наверняка столкнутся скоро германцы с половцами. Это что ж получается? Под крестоносцами вся Азия, а северный отрог Пути, держат половцы. Непорядок! Южный сарацины отвоевали, когда Иерусалим взяли. Крестоносцы обратно его отвоевать не смогли, как ни тужились. Вот из-за всего этого и зреет большая война...
  -- А русичи при чем?! - изумился Серик.
  -- А князья наши тоже хотят пристроиться поближе к сладкому пирогу.
   Тем временем, наевшаяся Анастасия с няньками прилегла на разостланное одеяло под телегой отдохнуть. Серик упруго вскочил, достал из мешка самострел, стрелы. Горчак протянул руку:
  -- Дай поглядеть?
   Серик протянул ему самострел. Горчак долго вертел его, разглядывая так и эдак, наконец, проговорил:
  -- У меня такой же, да не такой... Я себе в Царьграде купил, а ты где добыл?
  -- А брат смастерил...
  -- Искусный у тебя братишка... - протянул Горчак. - Опробовать хочешь?
  -- Да надо бы... Я ж из самострела ни разу не стрелял, все из лука, да из лука...
  -- Ну-у... Дело не хитрое; приложился и жми на спуск...
   Серик накрутил ворот, прицелился в толстенное дерево, шагах в ста, спустил тетиву, дорогая стрела улетела неведомо куда. Попробуй, найди ее в зарослях! Но зато Серик понял, как целиться. Он стрелял и стрелял, все более и более уверенно. Ходил к дереву, выдергивал стрелы, и снова стрелял. Наблюдавшая за ним Анастасия, насмешливо спросила:
  -- Серик, ты, и правда, искусный воин? Чего-то ты в дерево с первого раза не попал...
   Серик отложил самострел, достал из саадака лук, натянул тетиву. На свою беду над поляной пролетала ворона, вскоре она уже валялась на земле, нанизанная на стрелу. Анастасия тихонько сказала:
  -- Бедная ворона...
  -- А вот не надо подзуживать парней... - раздраженно проговорил Серик. - Мне брат только третьего дня самострел подарил... Ну, хватит отдыхать. Нам к вечеру до постоялого двора добраться надобно. А то уже прохладно под открытым небом ночевать...
   Поехали дальше. Серик так и ехал замыкающим. Анастасия на своем жеребчике было, покрутилась в середине обоза, но быстро соскучилась, и, придержав коня, пристроилась сбоку к Серику. Приучившийся за время половецкого похода слушать и примечать все, Серик вслушивался в звуки леса, поглядывал и назад. Еще Шарап ему объяснил, как птицы лесные подскажут о засаде на пути.
   Анастасия первой нарушила молчание:
  -- Серик, а правду говорят, будто ты уже в поле половецкое за добычей лазил?
  -- Брешут, конечно... - лениво откликнулся Серик.
  -- А об этом мой батя с Горчаком говорили... - она лукаво глядела на него искоса. - А где ж ты тогда воинскому искусству обучился? А, главное, для чего? В дружинники ты не пошел...
  -- Пригодится... - протянул Серик, с удовольствием пользуясь случаем еще полюбоваться милым лицом.
   Она окончательно рассталась с покрывалом, к неудовольствию обеих нянек. Так и ехали до самого вечера, болтая о том, о сем. В конце концов, она так разговорила Серика, что он не удержался, и рассказал о походе на половцев. Да так расхвастался, что приукрасил и свою роль, и количество добычи прибавил до трех вьюков. Она слушала, всплескивала руками, восхищенно округливала глаза.
   Постоялый двор стоял на самом берегу, и был он весьма богат; видать и ладьи сюда причаливали, и зимой он санный путь обслуживал, да и летом, кто сухим путем шел, сюда заворачивали. Не все ж купцы прижимисты; иные и в помещении любят отдохнуть, да и бояре с женами и детьми часто путешествуют. Видно, хозяин и приторговывал сам, снабжая местных землеробов всем необходимым.
   Женщины за день устали так, что Анастасия с няньками сразу после ужина ушли в светелку, отведенную им, а Серик с Горчаком задержались за столом, на который хозяин поставил жбан духовитого меда.
   Основательно приложившись к ковшу, Серик смачно крякнул, сказал:
  -- Добрый мед; и крепок, и сладок... А вот франкское вино бывает крепкое, а почти не сладкое...
  -- Быва-ает... - протянул Горчак, вытирая ладонью усы. - Ты, Серик, особо не налегай на меды-то... Еще и погоня возможна...
  -- Если б была погоня - давно бы нагнали... - проворчал Серик. - Ты бы лучше рассказал про Индию и страну серов?..
   Горчак помолчал, наконец, заговорил:
  -- Особо удивительного я там ничего не встречал. Из Мараканды до Индии всего сорок дней пути. Ходят там на верблюдах, потому как водой не богаты те места. При каждом караване не более десятка стражников на конях. Потому как и этих частенько трудно напоить из одного колодца. Так что, сначала поят коней, а уж что останется в колодце - людям. Городов в Индии мало, таких, как у фрязей; так, стоят городишки, вроде Любеча, а то и меньше. Люди там земледельничают, как и все, а еще шелковичного червя растят, но немного. Вот чего-чего, а в стране серов вокруг каждого селения тутовые деревья стоят и на них-то и кормятся шелковичные черви. И все там поголовно, только и делают, что ткачеством занимаются. И пути до страны серов, аж двести дней, по пустыням и горам. А горы - высоченные! На одном перевале и люди, и лошади падали - дышать было нечем. Одним верблюдам все нипочем. Люди в стране серов, сплошь раскосые, живут родами. Одно селение - один род. Железо сами не умеют обрабатывать - меняют на шелк у фрягов. А те дерут за него втридорога. Так что, если между собой серы передерутся, то только вожди секутся мечами. Простые же воины одеваются в доспехи из бамбука и вооружаются дубинами...
  -- Что такое бамбук? - перебил Серик Горчака.
  -- А бамбук - это трава такая, похожая на камыш, только ростом саженей в двадцать... - пояснил Горчак, и отхлебнул добрых пол ковша меду, после чего продолжил: - С пленниками поступают удивительно жестоко; и камнями-то побивают, и животы вспарывают, и ослепляют! А потому в плен друг другу стараются не сдаваться - дерутся люто! - Горчак замолчал, налил меду.
   Серик протянул задумчиво:
  -- Эт что же получается? Отсюда до страны серов целый год пути?
  -- Поме-ене... - протянул Горчак. - И на всем пути от Асторокани половцы сидят, деньги гребут лоханями. Это ж подумать! Караваны - по тысяче верблюдов, и каждый день! Не зря же сарацины который год бьются, отвоевать себе весь Путь. Они отвоевали только самое южное ответвление, и то силу заимели такую, что теперь бьют крестоносцев, как хотят. Теперь крестоносцы хотят потеснить половцев, но те пока держатся. Ладно, Серик, давай спать... - и Горчак зевнул до хруста. - А то я последние дни спал в полгаза, от Рюриковых дружинников берегся...
   У Серика и самого глаза уже слипались и от усталости, и от доброго меда.
   К концу следующего дня началась осенняя непогода; с серого неба засеялся мелкий, противный дождичек, все обрядились в непромокаемые плащи из бараньих шкур. Кони фыркали, мотали гривами, разбрызгивая мелкие капли дождевой воды. Серик думал, что изнеженная купеческая дочка потребует пережидать непогоду на постоялом дворе, но не тут-то было; она безропотно села на коня таким же серым и дождливым утром. Правда, эта непогода оказалась лишь пробной - на третий день дожди кончились, и снова засияло солнышко, но, наконец, стало холодно. И теперь подкольчужная рубаха не мокла от пота, ехать стало невпример приятнее.
   Серик все чаще и чаще ловил на себе девичьи взгляды, и сердце от этого сладко замирало в груди. Да и сам он временами глаз не мог от нее отвести. Горчак хмурился. Наконец, однажды не выдержал, сказал:
  -- Ты, Серик, не пялься на Анастасию. Не нашего она поля ягода. Если б ты был хотя бы боярином...
  -- Честь заслужить недолго, представился бы случай... - пробурчал Серик.
   Он дал себе зарок, пореже смотреть на Анастасию, и тут же его нарушил. А потому плюнул и на предостережение Горчака.
   В Чернигове пришлось заночевать. А поскольку на постоялом дворе стояло много народу, то самое ценное из телег внесли в светелку, в которой ночевали женщины. Серик обратил внимание, как тужились четверо работников, таща угловатый тюк. Там угадывался сундук, обернутый кожей. В общей горнице сидело множество народу, шумели, пили меды, брагу, казалось, никто не обратил внимания на работников, тащивших сундук, но Серик вскоре заметил, как один из бражников поднялся, и, стараясь оказаться незамеченным, выскользнул на улицу. Серик толкнул локтем Горчака, шепнул:
  -- Видал?..
  -- Видал! - раздраженно рявкнул, тоже шепотом, Горчак. - Нарвались, таки...
  -- В сундуке-то, поди, казна? - спросил Серик.
  -- А чего ж еще... После моих вестей Реут первым делом решил казну схоронить в пустыне у своего старого дружка.
  -- А чего ж дочку, самую любимую, послал в такое опасное путешествие?
  -- Э-э... У него их еще пятеро, одна любимее другой... Так хоть какая никакая, а была вера, будто она и правда, помолиться едет...
   Хоть и маловероятно было, что тати попытаются ограбить прямо на постоялом дворе, решили стоять стражу. Горчак настоял на том, что самую опасную, рассветную стражу, будет стоять он. Вернее, лежать. Встать и стоять всю ночь у дверей светлицы, это все равно, что встать посреди площади и орать в голос: - "Господа тати! Просим в очередь за казной!"
   Бражники быстро угомонились, потому как на утро всем было в дорогу. Серик растянулся на лавке, не снимая кольчуги и шлема, рядом лег Горчак, тоже в кольчуге и шлеме. Хозяин постоялого двора изумленно спросил:
  -- Вы это чего, ребятки?..
   Горчак пробурчал из-под личины:
  -- Зарок это у нас такой перед Господом: три года не снимать кольчуг и шлемов.
  -- А-а... - понимающе протянул хозяин.
   Серик лежал, прислушиваясь к храпу спящих постояльцев. Иногда, когда храп утихал, слышались звуки со двора; там хрупали овсом кони, изредка фыркали, заглушая храп тех, кто предпочитал спать в телегах. Серик давно привык и к сторожению в лежачем положении, и к бесконечной осторожности в опасном походе, а потому ночь прошла до половины незаметно. Почувствовав, что пора будить Горчака, он толкнул его в плечо. Тот, не поднимая головы, шепнул:
  -- Спи, Серик...
   Серик закрыл глаза и мгновенно, будто в прорубь провалился.
   Ночью ничего не случилось. Утром они торопливо запрягли лошадей, оседлали верховых и поспешно выехали из города.
   Горчак спросил:
  -- Ты татьбой промышляешь... Что скажешь; они догонять будут, или засаду устроят?
  -- Засаду, скорее всего... - проговорил Серик. - Удобнее и надежнее.
  -- Эх, и другой дороги нет! - рубанул воздух кулаком Горчак. - Ладно, авось пронесет нелегкая...
   Они стояли в ряд, перекрывая узкую просеку. Четверо. На крупных конях, в кольчугах и с длинными копьями.
  -- Это и всего-то? - изумился Горчак.
  -- Остальные в кустах прячутся, примерно на полдороги... - пробурчал Серик. - Может, помедлим?.. Вдруг следом большой обоз идет?
  -- Какой обоз?! - раздраженно воскликнул Горчак. - В это время обозы уже не ходят, припозднившиеся купцы либо на ладьях плывут, либо санного пути ждут. Давай так, двоих из самострелов ссадим, а двоих в копья. Им тоже придется на сшибку идти. А сшибка произойдет примерно там, где засада сидит... Ну, а там поглядим...
   Горчак крикнул:
  -- Эй, что за люди? Пошто дорогу заступили?
   В ответ раздался дружный хохот, крайний справа крикнул:
  -- Веселый нынче купец пошел! И глупый... Неужто непонятно, зачем дорогу вам заступили? Отдай казну, а сам иди поздорову...
  -- Нет у нас никакой казны! Дочку купеческую в пустынь сопровождаем!
   Перекликаясь с татями, Горчак достал из мешка самострел, накрутил ворот, прикрывая полой плаща. Серик уже снарядил свой, подозвал ближайшего работника, шепнул, подавая стрелы:
  -- Как только поскачем, я тебе самострел кину - заряжай и стреляй, только в нас не попади...
   Серик поднял самострел, прицелился и нажал на спуск. Резко щелкнула тетива - крайний слева завалился назад и покатился на землю. Горчак свалил крайнего справа. Серик кинул копье на руку и дал шпоры. Они скакали плечо к плечу, уставя копья. Татям ничего не оставалось, как тоже дать шпоры. Они сшиблись. Серику удалось угодить копьем по нижнему краю щита, в оковку, так что наконечник не завяз в дереве, а, скользнув под щит, угодил татю в живот. Братов наконечник из булата пропорол кольчугу, будто войлок. Оставив копье в теле врага, Серик выхватил меч, оглянулся. Горчак уже добивал своего мечом. Он, видимо, угодил копьем в щит, и только вышиб своего противника из седла. Из лесу, с двух сторон, уже мчались какие-то люди с дубьем, числом восемь. Серик засмеялся:
  -- Горчак, они без кольчуг, и даже без мечей! Поживе-ем еще!.. - и дал шпоры коню, направляя его на четверку, мчащуюся с его стороны дороги. Передний, страхолюдный верзила, с длинной, дремучей бородой, взмахнул огромной дубиной, намереваясь садануть коня по голове, но Серик успел натянуть поводья, и конь отдернул голову, дубина прошелестела мимо. Второй раз верзила замахнуться не успел; в глубоком выпаде с седла Серик колющим ударом проткнул ему бороду вместе с горлом. Второй напал сбоку, целя коротким копьем Серику в бок. Отбив копье, Серик развалил мечом подбиравшегося с другого боку с дубиной молодого парня, и, развернув коня, послал его на вооруженного копьем, потому как из двух оставшихся, он был самым опасным. Тать попытался остановить коня копьем, но наконечник угодил лишь в железный конский нагрудник, а сам копейщик заверещал как заяц под копытами коня. Серик оглянулся; Горчаку повезло меньше, он отмахивался мечом от наседавших на него троих разбойников. Когда Серик повернулся к оставшемуся противнику, тот уже улепетывал в лес. Преследовать его в таком густом лесу было опасно, а потому Серик напал с тыла на троих, наседавших на Горчака. Те, по-видимому, так увлеклись схваткой, что не видели участи своих товарищей. Вскоре все было кончено.
   Горчак поднял личину, оглядел побоище, плюнул:
  -- Будете знать, что чужая казна тяжело достается... - вытащив льняную тряпочку, принялся старательно вытирать меч.
   Подъехал обоз. Анастасия, с брезгливой гримасой оглядывая побоище, произнесла:
  -- Как вы жестоко...
   Серик засмеялся, ответил:
  -- А они бы нас очень нежно и ласково зарезали...
   Горчак распорядился:
  -- Соберите оружие, оно им теперь ни к чему, а нам с Сериком прибыток... Да и коней поймайте. Хоть и паршивенькие лошадки, а все прибыток, в ближайшем селе продадим...
   Дальше Анастасия ехала молча, изредка взглядывая на Серика, и в глазах ее была жуть. Оттаяла она лишь на следующий день, но все равно вела себя тихо, больше не подшучивала над Сериком.
   Не доезжая до Новгород-Северска, Горчак взмахом руки остановил обоз. Как Серик прикидывал, до города было еще не меньше двух, или трех дней пути. Горчак раздумчиво пробормотал:
  -- Кажись здесь надо поворачивать...
   В дремучий лес уходила чуть приметная, малоезжая колея. Свернули. Ехали до самого вечера. До заката было еще далеко, когда Горчак остановил обоз, проговорил:
  -- Заночуем. Ехать еще не менее дня...
   Работники принялись ставить шатер для женщин. Серик присвистнул, сказал потрясенно:
  -- Ба-а... Даже шатер у Реута шелковый...
  -- А ты думал... - ухмыльнулся Горчак. - Богат Реут...
   Серик быстро свалил топором сухостоину, раскряжевал на два бревна. Одно бревно отдал работникам, второе раскряжевал еще на два, сложил концами так, чтобы один конец бревна слегка заходил за другой, и на этом стыке принялся разводить костер. Горчак протянул:
  -- Быва-алый...
  -- А чего мерзнуть ночь?
   Глядя на него, так же поступили и работники. Вскоре над кострами висели котлы. Обе няньки ловко состряпали густой, наваристый кулеш, и для господ, и для работников. Ужинали уже в сумерках. Когда няньки ушли мыть посуду к ручью, Анастасия осталась у костра. Задумчиво глядя на огонь, спросила:
  -- Вы так за всю дорогу ни разу и не сняли кольчуг?
   Горчак хмуро проговорил:
  -- Сама знаешь, какое у нас опасное путешествие. Казна - ладно. А вот за тебя Реут точно головы поснимает.
   Анастасия сидела на раскладном стульчике, уперев локти в колени, и, положив на ладони подбородок, задумчиво глядела на огонь. А Серику мучительно хотелось прижать ее к груди, и гладить ладонями по этим чудесным каштановым волосам, заглянуть в серые, холодноватые, как осенние озера, глаза. И он не сдержавшись, тоскливо вздохнул. Но тут же спохватился, и спросил Горчака, чтобы отвратить его от подозрений:
  -- Горчак, а чем местные народы промышляют на Великом Шелковом Пути?
  -- Индийцы, я тебе уже говорил, земледельничают. А остальные, на всем пути от земель ромеев до Индии, кочуют, в основном на верблюдах, овец и коз пасут, ничьей власти над собой не признают. Да и как их там, в этих горах и пустынях изловишь, чтобы дань собрать? Ну, еще разбойничают. Слава богу, что по мелочи. Их много за раз собраться не может; ну, сотня, две от силы. А в тысячных караванах одних погонщиков по двести-триста человек, и все вооружены, да еще караванная стража. Все, как на подбор, матерые воины. Да и как не быть им матерыми, когда купцы на хорошего стражника не скупятся?
   Анастасия вдруг сказала:
  -- Серик, а если ты в княжью дружину пойдешь, ведь князь быстро тебя боярством пожалует! Этакого воина...
   Серик хмуро проворчал:
  -- Это если большая война случится, и я сумею вражеское знамя захватить...
   Серик заметил, как Горчак внимательно и цепко глянул на нее, после чего вздохнул и проворчал:
  -- Говорил Реуту, старшую, замужнюю послать...
   Анастасия вдруг сорвалась с места и убежала в шатер. Горчак хмуро проворчал:
  -- Я ничего не скажу Реуту, потому как бились мы с тобой бок о бок, но он и сам рано или поздно узнает...
   Серик потупился, проговорил:
  -- Моему брату уже под тридцать, а вроде и не нужна ему женщина; работает в кузне с рассвета до заката и в ус не дует. А меня будто верховым пожаром накрыло... Да я ради нее готов пойти за тридевять земель, и поймать жар-птицу!
   Горчак рассмеялся:
  -- Видел я этих жар-птиц... Павлинами зовутся. Ох, и голос у них противный! - он задумался не на долго, после чего раздумчиво произнес: - Вот и пойди на край земли, и поймай для купца Реута жар-птицу...
  -- Это как?! - изумился Серик.
  -- Не время еще, но скоро узнаешь... Давай спать, стражу пусть работники стоят. Пожалуй, опасность уже совсем миновала, но кольчуги снимать пока рано.
   Серик улегся у костра на шубу, положив под руку обнаженный меч, укрылся другой шубой. Хотя можно было и не укрываться, в подкольчужной рубахе и так было тепло. Но к утру все равно продрогнешь, так что, чтобы лишний раз не просыпаться, заранее укрылся потеплее.
   И тут же, будто и не спал вовсе, услышал над ухом:
  -- Серик! Ну и спать же ты здоров!
   Высунув голову из-под шубы, Серик сразу ощутил студеную прохладу, на траве лежал иней, работники уже разводили костры. Горчак продолжал:
  -- Ко времени доехали, скоро и первый снег ляжет. Как следует, успеем намолиться до санного пути... Серик, я слыхал, кроме купцов и ремесленный люд поголовно окрестился?
   Серик пробормотал машинально:
  -- Я воин, и бог мой - Перун...
   Горчак пожал плечами:
  -- Я тоже воин, но бог мой - Исус*. Как раз хороший случай представился окреститься...
   *До реформы патриарха Никона русские писали слово Иисус с одним "и".
  -- Не буду я креститься! - в сердцах выкрикнул Серик. - Батута уговаривает, теперь ты пристал...
  -- Да не пристал я... - обиженно протянул Горчак. - Не хочешь - не крестись...
   Няньки быстро наварили кулеша. Пока ели - взошло солнце, и иней быстро истаял.
   Горчак сказал:
  -- Хорошая нынче осень, погожая... Как бы печенеги не пришли...
   Серик рассмеялся:
  -- Мне Шарап рассказывал, когда приходили прошлый раз, столько получили, что многие не унесли даже собственных ног!
   Горчак покачал головой, выговорил осуждающе:
  -- Времена нынче иные. В Царьграде всерьез опасаются, что крестоносцы на город пойдут. А если Царьград захватят, то и до нас очередь дойдет. Хоть мы не особенно ладим с ромеями, однако ж - православные. А печенеги нынче - сплошь крестоносцы.
  -- Горчак, а почему печенегов печенегами зовут? - спросил Серик.
  -- Да потому, что в их стране вокруг каждого селения огромадные печи стоят. В них они железо варят. Слыхал я, там целые железные горы стоят - откалывай кусок, и в печь клади. Издревле они железо на все стороны света продают... - задумчиво проговорил Горчак, думая о чем-то своем.
   Анастасия все утро была тихая и молчаливая, ни разу даже глаз не подняла на Серика. Только когда разобрались в привычный походный порядок, она все же подъехала к Серику, и поехала рядом, но так и не проронила ни единого слова. А у Серика сердце рвалось на части, и от этого он тоже не мог произнести ни единого слова.
   На обед останавливаться не стали, только-только солнце начало склоняться к закату, потянулись возделанные поля, с густой щеткой стерни, а за ними - стены и башни пустыни. Ворота оказались открытыми. Да и кого бояться в этих глухих лесах? Пока обоз втягивался в ворота, настоятеля, видимо, оповестили; он степенно спускался с высокого крыльца своей кельи. Приглядевшись, вскричал:
  -- А не Анастасия ли это, Реутова дочка?!
   Анастасия спрыгнула с седла, побежала к нему навстречу, настоятель протянул руки и принял ее в объятия, она тут же исчезла, только голова торчала над сомкнутыми руками - так огромен и могуч был настоятель. Расцеловав ее, он обратился к Горчаку с Сериком:
  -- Эт, вы что же, всю дорогу кольчуг не снимали? Досюда шибает вонью... А ну живо в баню!
   Народу в обители было много, потому бань было аж четыре, да просторных. Они уже дымили. Видимо их затопили сразу, как завидели с башни обоз. Уводя в свою келью Анастасию, настоятель обернулся, бросил через плечо:
  -- Оружие снесите в оружейную, там иноки обиходят, кольчуги смажут, подкольчужные рубахи свежие получите... В обители нет нужды при мечах ходить...
   Оружейная была просторная. На кольях, вбитых в стены, висело множество кольчуг, на полках из толстых плах, лежали мечи, боевые топоры, луки, с вязанками стрел. На отдельной широченной полке, лежали громадные ножные луки, с медными стременами. Снимая кольчугу, Серик вскричал:
  -- Эт что же, пустынь голыми руками не возьмешь?!
   Два мрачных инока промолчали, Горчак откликнулся:
  -- Тут хватит и на всех обитателей, и если кто из окрестных жителей прибежит...
   Сняв подкольчужную рубаху, Серик оглядел льняную исподнюю; она являла собой печальное зрелище, только что колом не стояла. Да и то по причине того, что намертво прилипла к телу.
   Прихватив мешки с запасной одеждой, направились в баню. Там их уже ждали два могучих инока в кожаных фартуках. Баня топилась по белому, иноки разложили путешественников на просторном полке, и принялись наяривать каждый в два веника. Потом промяли, выкрутили, перекрутили, облили ледяной водой, и еще раз прошлись в два веника, и еще раз облили ледяной водой, потом облили теплой и вынесли в просторный прохладный предбанник.
   Серик задушено протянул:
  -- Вот это ба-аня-а...
   Он будто заново родился, тело было новым и свежим. Протягивая ему ковш с квасом, инок строго спросил:
  -- Почему креста нет?
   Серик замешкался, принимая ковш, встрял Горчак, протянул тоненьким голоском:
  -- А он, видишь ли, воин, и бог его - Перун...
   Инок не смутился, проговорил благодушно:
  -- Ну, настоятель быстро это исправит...
   Горчак надел простую холщовую рубаху, портки из пестряди, обул свои походные сапоги, а Серик разрядился нарочито богато; в половецкие штаны из аксамита, красную шелковую рубаху, достал из мешка кафтан из дорогого германского сукна, обулся в мягкие сафьяновые сапожки. Наблюдая за ним с усмешкой, Горчак сказал:
  -- Настоятелю не понравится этакое богатство... Еще и пояс золотой! Экий ты гордец, Серик...
   Серик пожал плечами, пробормотал:
  -- Я не монах... Почему князь, когда посещает пустынь, ходит в своих княжьих одеждах, а я не могу в своих ходить, честно добытых в полях половецких?
   Горчак пожал плечами, поднялся с лавки, потянулся, сказал мечтательно:
  -- Щас попируем с настоятелем, и спа-ать... Двое суток спать буду!
   В предбанник заглянул инок, сказал:
  -- Ну, коли напарились, владыко просит к столу...
   Столы были накрыты в просторной горнице; два длиннющих - для братьев, один маленький - для гостей. Братья уже сидели за столами, настоятель сидел за маленьким столом, жестом пригласил гостей усаживаться. Рядом с ним сидела Анастасия, благоухая поповником, пижмой и росным ладаном. Из-под простого белого платка на плечи, и почти до пола, ниспадали еще не просохшие после бани распущенные волосы. Она не подняла взгляда, сидела неподвижно, дожидаясь окончания молитвы, которую творил настоятель. Наконец приступили к трапезе. Еда была простая, но сытная; хлебали наваристые щи, с крупными кусками мяса, заедая пирогами с капустой. На столах стояли блюда с солеными огурцами, грибами, румяными яблоками, тут и там стояли кувшины с духовитыми монастырскими медами. За едой молчали. А потому и Серик поостерегся вылезать со своим уставом. Наконец, все съели, и настоятель подозвал инока с кувшином, который и налил всем меда. Только после этого, настоятель спросил:
  -- Как поживает купец Реут? Как здоровье?
  -- Слава Богу, владыко... - тихонько выговорила Анастасия, так и не подняв взгляда.
   Обращаясь к Горчаку, настоятель спросил:
  -- Как прошло путешествие? Благополучно ли?
  -- Вполне благополучно... - медленно наклонил голову Горчак. - В основном благодаря Серику. Знатного бойца нанял купец Реут, для сопровождения своей дочки... Владыко, а не нужны ли тебе доспехи воинские?
  -- Нужны... Доспех никому не повредит...
  -- Вон, у Серика, имеются доспехи на продажу, аж четыре полных доспеха. Только слегка попорченные...
  -- И с кого те доспехи сняты? - грозным голосом осведомился владыка.
  -- С татей сняты, с татей... С кого же еще? - быстро выговорил Горчак.
  -- Это что же, всех четверых Серик убил?!
  -- Он самый... - быстро закивал головой Горчак.
  -- А ты чего же?..
  -- А я Анастасию охранял, пока он рубился. Думал, вдруг, в кустах еще тати таятся?
   Серик открыл, было, рот, но тут же чувствительно получил под столом по ноге.
  -- А Серик, стало быть, многобожник? - настоятель насмешливо прищурился, глядя на Горчака.
   Тот отвечал ему честным взором, безгрешного ангела. И тут только до Серика дошло, если бы Горчак признался, что в добыче имеется и его доля, то пришлось бы два доспеха жертвовать обители бесплатно. Ох, и хитер же Горчак!
   Скорее всего, так и не поверив Горчаку, настоятель кивнул:
  -- Хорошо, я возьму доспехи. Оружейники оценят их, ну и еще вычет починки, после такого острого Серикова меча. Глядя на него, и не подумаешь, какой он грозный воин... - пробормотал настоятель в бороду. Осушив чашу, он подставил ее иноку с кувшином, бесшумно расхаживающему у них за спинами, проговорил: - Слыхал, Реут посылал тебя в поход с Рюриком... Ну, и куда же сходил Рюрик?
   Горчак беззаботно обронил:
  -- А он с латинами на сарацин ходил...
   Настоятель выговорил задумчиво:
  -- Ох, знал ведь, что не крепок в вере Рюрик... Эт, что же получается? Он еще лет пять-шесть назад латинянскую веру принял?
  -- А его дружина тоже в вере латинянской, - добавил Горчак. - Хуже того, и мне пришлось в Мараканде молиться в латинянском храме! Иначе, быстро бы распознали Рюриковы дружинники, кто я есть, и для чего с ними.
  -- Грехи я тебе отпущу, завтра же... - задумчиво пробормотал настоятель, и добавил с глубоким вздохом: - Ох, не кончится это добром... Великая смута грядет на Руси... И для чего ж тебя посылал Реут с Рюриком? - спросил настоятель другим тоном.
  -- А разведать пути в Индию, да в страну серов...
  -- Все неймется Реуту... - пробормотал настоятель, и одним духом осушил вторую чашу. - Будто он один такой умный... И до него ходили на восход... И до него пытались половцев обойти на Великом Шелковом Пути... Ну, потрапезничали... Идите, отдыхайте. Намаялись, поди, не снимая кольчуг столько дней?
   Увидев, что гости поднялись из-за стола, братья тоже встали, сотворили молитву и разошлись по своим делам. Иноки проводили гостей в кельи. По пути Серик сказал:
  -- Видал? Даже словом не обмолвился настоятель по поводу моей одежки...
  -- Еще обмолвится... - усмехнулся Горчак, и скрылся за дверями отведенной ему кельи.
   На утро Серик проснулся от звона колокола, сзывающего братию на утреннюю молитву, отметил про себя, что обитель богатая, если обзавелась колоколом. В Киеве до сих пор в некоторых храмах колотят то в бронзовую доску, а то и в железную. Одевшись, он вышел во двор, и тут же нарвался на настоятеля, в раздувающейся рясе поспешавшего в храм.
   Остановившись, настоятель проговорил:
  -- Иди в храм, отрок...
   Серик выговорил, ясно и отчетливо:
  -- Я воин, и бог мой - Перун!
   Настоятель грозно нахмурился, стукнул посохом в землю, выговорил, будто мечом по кольчуге проскрежетал:
  -- Я сказал - марш в храм!
  -- Не пойду! - твердо выговорил Серик, и, выпрямившись, дерзко глянул в грозные очи настоятеля.
   Долго они мерились взглядами. Наконец, настоятель сдался, проговорил медленно:
  -- Крепкий орешек... - и зашагал дальше.
   Серик смотрел ему вслед, пока он не скрылся в церкви.
   И начались монастырские будни. Горчак не вылезал из церкви, видимо много чего натворил, чтобы не выделяться из Рюриковых дружинников, коли целыми днями грехи замаливал. Серик изнывал от скуки. Ему ни разу не удалось увидеть Анастасию, хоть он и сторожил у церкви и каждую заутреню, и каждую обедню, и каждую вечерню. Настоятель это понял так, будто Серика все же влечет храм; каждый раз останавливался, и медовым голосом расписывал, как страдал Исус за всех людей, как принял смерть за грехи всех, населяющих землю...
   Серик не выдержал однажды, и в сердцах заявил, что он воин, и привык отвечать сам за свои поступки; если Перуну будет угодно, то он возьмет его в верхний мир, где пируют витязи вместе с богами. Ну, а если низвергнет в нижний мир - значит, плохим воином был Серик...
   Настоятель тяжко вздохнул, протянул:
  -- Ох, и глуп же ты еще, отрок...
   Это случилось перед вечерней. Серик был просто раздражен тем, что опять не увидел Анастасии, а утром опять вертелся возле церкви. Настоятель это опять понял по-своему, и снова принялся расписывать страдания Исуса, да как хорошо в раю. Голос его медовый обволакивал Серика, укачивал и убаюкивал, будто в люльке, и Серик уже начал подумывать, а не окреститься ли? Зачем расстраивать хорошего человека? Но опять упрямо мотнул головой, и выговорил:
  -- Я воин, и бог мой - Перун! Мой меч мне укажет дорогу или в верхний мир, или в нижний...
   Настоятель опять тяжко вздохнул, с бесконечно добрым укором взглянул на Серика. Весь вид его был таков, будто он укорял не Серика, а самого себя, что не может убедить такого несчастного заблудшего ягненка.
   В конце концов, чтобы не огорчать впредь хорошего человека, да и поняв, что Анастасии ему не увидеть до отъезда, Серик пристроился помогать в монастырской кузне, в первый же день поразив монаха-молотобойца своим умением бить одной рукой пудовым молотом.
   Нагревая заготовку в горне, кузнец проговорил медленно:
  -- Вся обитель хохотала в голос, когда прознала, как Горчак с честными глазами впаривал настоятелю, будто ты один четырех татей зарубил... Теперь смеяться не будут. Это ж если ты так пудовым молотом машешь, как же ты мечом работаешь?
  -- А так же... - беззаботно обронил Серик.
  -- Может, после вечерни помашем мечами? Я тут считаюсь лучшим мечником...
  -- Ну и проверим... - усмехнулся Серик.
   После вечерни они пошли в оружейную, обрядились в кольчуги, взяли тупые мечи. Глядя на Серика с подначкой, монах спросил:
  -- Чего щит не берешь?
   Серик равнодушно пожал плечами:
  -- Щит нужен в строевом бою, в поединке он только мешает...
  -- Разбира-аешься... - протянул монах.
   Они пошли на задний двор, где была устроена специальная площадка для воинских упражнений. Там стояли всевозможные деревянные чучела. К крепостной стене была пристроена специальная лестница с площадками для обучения лучников. Кто не знает, что стрельба со стен сильно отличается от стрельбы по окоему?
   Встречный инок обалдело уставился на них, спросил шепотом:
  -- Эй, вы чего?..
  -- А ты чего подумал? - кузнец захохотал. - Да вот, решили с Сериком узнать, кто из нас лучший мечник...
   Пока они шли до воинской площадки, за ними собралась почти вся обитель. Только они разошлись по краям площадки, как прибежал запыхавшийся инок, еще издали крича:
  -- Владыко приказал без него не начинать!
   Вскоре пришел настоятель, для него принесли стульчик. Он обстоятельно устроился, перекрестил обоих поединщиков, сказал обыденно:
  -- Начинайте.
   Они сошлись на середине площадки, и тут Серик с ужасом понял, что впервые в жизни может оказаться побежденным: у монаха не было видно ног! Ряса опускалась до самой земли. Любой опытный поединщик знает, что нога противника всегда подскажет, что он желает сделать в следующий миг, а ноги монаха даже не высовывались ни на миг из-под рясы! И Серику оставалось только уповать на свою быстроту. Первую атаку монаха он чуть не пропустил; монах нанес простой удар сверху, и тут же, оттянув меч на себя, присел, крутанувшись на месте, и ударил секущим ударом поперек туловища Серика. Тот едва успел отскочить. Он, было, попытался хотя бы по глазам предугадывать начало атаки, но при свете факелов в глазах невозможно было ничего разглядеть. А монах буквально сбесился; казалось, он нападает со всех сторон, и Серик ни разу не выбрал момента для ответной атаки, ему пришлось только защищаться. Вскоре он заметил, что в монахе нарастает изумление. Они бились так долго, что иноки уже по два раза заменили догоревшие факелы. Наконец, монах отступил, опустил меч, и потрясенно выдохнул:
  -- Мне тебя нипочем не одолеть!..
   Вокруг стояла тишина, монахи с уважением глядели на Серика. Настоятель вдруг засмеялся, сказал:
  -- Послушай, Горчак, а ведь я всерьез заподозрил тебя в грехе лживости...
   Горчак проговорил самодовольно, будто это он сам вырастил и воспитал Серика:
  -- Я уж не стал правду говорить... А то бы уж точно на смех подняли, но Серик зарубил семерых татей... - при этом он скромно умолчал, что зарубил пятерых остальных.
   Наконец ударили настоящие морозы, и Серик повеселел; скоро в путь, и снова можно будет каждый день видеть Анастасию. Через несколько дней по санному пути пришел обоз с паломниками, они то и сообщили, что лед на реке достаточно крепок, чтобы выдержать не тяжелый обоз. Купцам-то еще несколько дней надо подождать. И Горчак с Сериком принялись собираться. Осмотрели сани, которые им предоставлял настоятель, придирчиво осмотрели тулупы; не попорчены ли молью? А то наплачешься в дороге, морозя бока. И хоть монахи надавали им в дорогу всякой снеди, в санях было просторно. Серик обратил внимание, что работники загрузили сани только сеном, мешками с овсом, да припасами для людей. Все привезенные тюки и короба остались в обители. Это ж какого размера подвалы у батюшки настоятеля?! К парам лошадей подпрягли еще и по верховой, получились быстрые тройки.
   Морозным утром обоз стоял во дворе обители. Наконец вышла Анастасия с няньками. Коротко зыркнув на Серика, и зардевшись, она с помощью нянек закуталась в тулуп и устроилась в санях. Вышел настоятель, за ним инок нес большой кошель. Взяв кошель, настоятель протянул его Серику, сказал:
  -- Тут за все четыре доспеха. Так себе доспехи оказались, плохонькие. Потому и порубили вы татей... - он прищурился, спросил: - Сколько ж татей вы порубили?
   Серик, открыто глядя ему в глаза, честно сказал:
  -- Я семерых порубил.
   Настоятель вздохнул:
  -- Ох, хо-хо... Грехи наши... Что ж, помолюсь за вас... Вы молоды, серебро вам еще нужно...
   С Анастасией он, видимо, простился еще в келье. Широко перекрестив обоз, раскатисто крикнул:
  -- Тро-огай!
   Зимами тати обычно не шалят; холодно по лесам, да и выследить легко, поэтому Серик с Горчаком ехали без кольчуг, закутавшись в тулупы. Было тепло и уютно, будто дома на печке. Хорошо думалось под скрип полозьев. Серик мечтал в полудреме: вот они подъезжают к Киеву, а под стенами половцы, или печенеги. Дождавшись ночи, они с Горчаком на лихих конях врываются в стан, опешившие враги мечутся, ничего не могут понять, а они, рубя их несчетно, прорываются к шатру воеводы, рубят растяжки, шатер падает на сонного воеводу, Серик выдергивает из снега знамя и мчится с ним к воротам, а оттуда уже выходит княжья дружина... А потом князь прилюдно жалует Серика боярством. А потом... У него захватило дыхание, и дрема прошла, от промелькнувшей мысли.
   Метелица начала переметать проторенную паломниками дорогу, но просека была сильно заметна в лесу, поэтому они не боялись заблудиться. Было одно неудобство; до ближайшего постоялого двора - два дня пути, даже и на тройках. Конь, конечно, может за день пройти пятьдесят верст, но потом ему необходимо хотя бы сутки отдыхать и отъедаться, так что, после двадцати пяти верст придется заночевать в лесу.
   Смеркалось, когда Серик приметил две сухостойных сосны неподалеку от дороги. Свернув в лес, они остановились на небольшой прогалине. Пока Серик рубил сосны, работники утоптали снег. Чтобы уместиться всем у огня, развели два костра. Няньки принялись варить кулеш, разогревать пироги и другую снедь, которой в изобилии снабдили их монахи. Зимой снедь в дороге не пропадает, но горячего кулеша похлебать не мешает, не то замерзнешь ночью и под двумя тулупами.
   Ели долго, обстоятельно. Неподалеку хрупали овсом кони, то и дело опуская морды с надетыми на них торбами, к земле.
   Насытившись, Серик взял чашу с горячим медом, отхлебнул, сказал раздумчиво:
  -- Хорошо вятичам живется; к ним зимой ни половцы не доберутся, ни печенеги... Нечем коней кормить в ихних лесах. До них никаких запасов овса не хватит. Мне Шарап рассказывал, когда печенеги приходили зимами под Киев, за их войском несметные обозы с овсом тянулись...
   Горчак ухмыльнулся:
  -- В вятичских лесах и летом коней кормить нечем... Их только пойменные луга и спасают. Бывал я там...
   Серик тайно надеялся, что сумеет втянуть в разговор Анастасию. Но она выпила чашу горячего меда, зябко запахнула соболью шубку и ушла в свои сани. Няньки заботливо укутали ее в два тулупа, и она притихла.
   Горчак пробормотал:
  -- Пошли и мы спать. Лучше завтра раньше выедем. Подозвав работников, он строго сказал:
  -- Стражу стоять по двое! Не спать! Если без коней останемся, тут же и замерзнем. Волки нынче голодные...
   Серик удивился:
  -- Сейчас волки семьями охотятся, в стаи они только к марту собираются...
   Горчак проворчал:
  -- А тебе легче будет, если они только одного коня зарежут? Остальных-то они разгонят так, что мы их потом не соберем... - и, обращаясь к работникам, добавил: - Первым будите Серика. Он из лука бьет без промаха...
  -- Знаем, видали... - откликнулся один из работников.
   Серик закутался в тулуп, положив под руку лук в саадаке и полный колчан стрел. Тепло, набранное от кулеша и горячего меду, быстро согрело тулуп изнутри, и он уснул. Ночь прошла спокойно. Не зря, видать, у всех монахов в кельях одеяла из волчьих шкур. Наскоро позавтракав, запрягли и поехали. Дорогу уже перемело так, что казалось, будто едут по девственному снегу. Если бы не затесы на деревьях, давно бы уже уверились, что заблудились.
   До Новгород-Северского тракта осталось всего ничего, уже пошли поля, даже видели дымы селеньица, которого не заметили на пути в обитель. Надо было, во что бы то ни стало добраться до постоялого двора; кони заморились так, что шли только шагом, даже на короткое время не могли переходить на рысь. Не мед пробивать дорогу в снегу чуть ли не по колено. Хоть и часто меняли головную упряжку, но всем пришлось не по одному разу пробивать снежную целину. Ехали то ли через поле, то ли через большую поляну, когда Серик заметил по ее краям серые пятна, целеустремленно двигавшиеся параллельно обозу. Горчак крикнул:
  -- Видишь их?!
   Серик откликнулся:
  -- Вижу! Но для семьи - слишком много! Это - стая! Быть того не может...
   Сани Горчака пошли на обгон обоза, он на ходу перескочил в сани Анастасии, встал над нею с мечом в одной руке, и с длинным кинжалом в другой, заорал:
  -- Серик! Близко не подпуска-ай!..
   Достав лук из саадака, Серик быстро натянул тетиву. Чуя волков, кони фыркали, плясали, но перейти на рысь уже не могли. Да-а... Придется дневать на постоялом дворе, пока они отдохнут после такого пути... А волки тем временем, не спеша, сжимали круг; и впереди и позади маячили серые пятна. Серик оттянул тетиву до уха, и пустил первую стрелу - серый волчище, перекувырнувшись через голову, замер на снегу. Подумал, накладывая на тетиву следующую стрелу: - "Интересно, кто вожаком в этой неправильной стае? В марте-то - волчица. Если правильно угадаешь, убьешь ее, стая разбегается. А кто в этой верховодит?.." Он не додумал свою мысль - волки бросились со всех сторон. Послышался отчаянный вопль Горчака:
  -- В кру-уг!
   Кони, поняв, что жизнь их зависит от людей, перестали биться и послушно встали мордами друг к другу. Так что, оказались защищены санями, в которых уже стояли работники с мечами и топорами в руках. Снова послышался отчаянный вопль Горчака:
  -- Се-ери-ик! Ради Христа! Ты только стреляй, не переставай! Эй, кто там у него возницей? Хоть одного зверя допустишь к нему - самолично голову снесу!..
   Оскаленные пасти надвигались со всех сторон. Серик превзошел самого себя - тетива так быстро щелкала по защитной рукавичке, что, казалось, он не стреляет, а играет на луке, будто на гуслях. Ему с трудом удавалось пересиливать себя, и стрелять по кругу, а не только останавливать тех волков, что мчались на сани Анастасии. Совсем рядом послышался хриплый рык, возница скатился с саней, заорал:
  -- Се-ери-ик! Ты стреляй! Оборо-оню-ю-у!..
   Перед санями катался серый клубок, а Серик не переставая вертелся по кругу, рассылая стрелы во все стороны. Но, что это?! Пасти исчезли, только мотались какие-то тряпки, исчезая в сумерках. Серик цапал у себя за плечом пальцами, и никак не мог ухватить стрелы. Наконец понял - стрел не осталось. Это ж надо, целый колчан расстрелял! Сколько же было волков?!
   Подошел Горчак усталой походкой, на ходу вытирая меч, оглядел валяющихся поблизости порубленных мечом трех волков, сказал медленно:
  -- Молодец, справился... Реуту скажу - чтоб пожаловал...
   Работник осматривал продранный полушубок, проговорил:
  -- Сам понимаю, что живыми остались только благодаря Серику.
   Серик проговорил:
  -- И чего их собралось столько?
   Оглядывая побоище, Горчак раздумчиво вымолвил:
  -- Мне дед рассказывал, что перед лихолетьем и в само лихолетье, волки рано в стаи сбиваются, задолго до марта... - после чего зычно крикнул: - Шкуры снять! Стрелы собрать!
   Пока работники ловко снимали шкуры с убитых волков, Серик с Горчаком развели большой костер. Усадили Анастасию у огня. Она зябко куталась в шубку, испуганно прислушиваясь к звукам за стеной черноты. Работники при свете факелов снимали шкуры, изредка прибегали к огню погреться.
   Горчак засмеялся, сказал:
  -- Ох, и поход у нас! Туда ехали - кошель серебра заработали. Обратно едем - опять прибыток. За эти шкуры, пожалуй, поболе получишь, чем за железные...
  -- Почему - я получу? - удивился Серик. - Давай тоже поделим?
  -- Нет уж, давай так; порубленные и поколотые - пусть достанутся работникам, а тебе все стрелянные...
   Снятые шкуры еле-еле в трех санях уместились. Загасили факелы и поехали. Кони немножко отдохнули, и теперь бодро рысили. Оно, конечно, факелы здорово бы помогли, если бы волки повторили нападение, но зимними ночами лучше ездить без факелов. Потому как, при факеле, видно только под ним, а весь остальной мир прячется за стеной тьмы. А без факелов - неплохо видно и дорогу, и окрестности. Стрелы работники собрали, но нескольких недоставало, да десяток оказались сломанными. Серик пополнил колчан из запаса, так что, было чем отбивать новые нападения.
   Вскоре кони еще больше оживились, а потом и люди увидели огонь, горящий над воротами постоялого двора. Сонный хозяин, по привычке ругаясь, открыл ворота, прищурясь, спросил:
  -- Кто такие? Купцы, што ль?
  -- Купцы, купцы... - брюзгливо проворчал Горчак, вылезая из саней. - Дневать у тебя будем, кони сильно притомились. Снедь своя...
  -- Эт, как же вы прошли ночью?! Вторую неделю волки шалят, днем проходу не дают...
  -- Отшалились... Эвон, трое саней шкур...
  -- Ну, вы и круты-ы... - покрутил головой хозяин постоялого двора.
  
  
   Отдохнув сутки на постоялом дворе, выехали на укатанный Новгород-Северский тракт, который вскоре свернул на лед Десны, и дальнейшее путешествие было спокойным. Серик пристрастился спать, под скрип полозьев. Его угнетало лишь одно; Анастасия была молчалива, и будто избегала его. Но потом подумал, что отче настоятель и не в такую тоску может вогнать своими речами.
   Сани не телеги, а тройки не пары; иногда проходили и по два перегона, так что, Киев завиднелся раньше сроку.
   Глава 4
  
  
   Поднимаясь средь бела дня со льда к воротам, обнаружили, что ворота заперты, а над стеной торчат шлемы стражи.
   Горчак проворчал:
  -- Накаркал... Не иначе, лазутчики донесли, что идет кто-то... Скорее всего печенеги.
   С надвратной башни грозно вопросили:
  -- Што за люди?
   Горчак толкнул локтем Серика:
  -- Разговаривай ты... Мне все еще приходится таиться от Рюриковых дружинников...
   Серик задрал голову, крикнул:
  -- Люди купца Реута!
  -- Ба-а... Серик?.. С каких это пор ты человеком Реута стал?
  -- Да только на пару месяцев. Я купеческую дочку в пустынь сопровождал, а то Реутовы стражники все в Сурож ушли, и там зазимовали. Нам ворота-то откроют? Или оставите на растерзание печенегам?
  -- Откуда про печенегов знаете? - удивился воин. - Они еще далеко. Вече у нас. Народ как узнал про приближение печенегов - сразу в набат ударили. Все ж знают уже, что Рюрик латинскую веру принял. Вот и думают: печенеги снаружи полезут, а он им изнутри помогать будет.
  -- А почему мы набат не слышали?
  -- Да давно уж ударили. С полудня шумят на торжище. Многие хотят побить Рюрикову дружину, да и самого его... - стражник отклонился от бойницы, заорал кому-то: - Ворота откройте! Подмога пришла. Там, на торжище, Серик, Батутов брат, не помешает...
   Пока ехали до Реутова двора, Серик с Горчаком надели кольчуги, шлемы. Пока обоз втягивался во двор, успели и коней оседлать. Вскочили в седла. И тут к Серику подбежала Анастасия, ухватилась за стремя, запрокинула прекрасное, разрумянившееся от мороза и волнения лицо, выкрикнула:
  -- Любый мой! Я ждать тебя буду - сколько батя позволит! Добейся чести! - и, выпустив стремя, убежала в ворота, вслед за последними санями.
   Серик, ошеломленный, стоял на месте, а Горчак уже мчался по пустынной улице. Наконец пришел в себя и полетел, как по воздуху - душа пела, будто стрела в полете.
   При въезде на торжище, Горчак опустил на лицо личину. Серик опускать личину не стал. Кто-то, при виде Серика, весело заорал:
  -- Ба-а... Серик?! А мы уж думали - ты пропустишь эдакое веселье... Шарап со Звягой во-он там, где Рюриковы дружинники сгрудились...
   Горчак проговорил из-под личины:
  -- Пошли к возвышению. Чую, без моего свидетельства не обойтись. Кажись, Рюрик уболтал маловерных?..
   Когда приблизились к возвышению, расслышали голос Рюрика, он рассудительно вещал:
  -- Это все наветы моих врагов! Ну, рассудите сами; с какой такой больной головы мне, русскому князю, принимать латинянскую веру?..
   Тут же, чуть отступя от края, стоял князь Роман. По лицу его было видно, что он и верит, и не верит Рюрику. Тем временем к возвышению вплотную подъехал Горчак. Резким движением откинув с лица личину, медленно выговорил:
  -- Князь Рюрик, узнаешь меня?
   Рюрик машинально ляпнул в полголоса:
  -- Горча-ак... - но тут же спохватился, и на все торжище выкрикнул: - Вот, поглядите, один из тех, кто наветы распускает!
   Горчак, не менее громким голосом, вопросил на все торжище:
  -- А поведай-ка киевлянам, куда ты ходил походом?
  -- В Царьград я ходил, воевать против проклятых латинян...
  -- А я в твоей дружине ведь ходил... Только, помнится мне, что Царьград Маракандой назывался. И твои дружки, германские и франкские крестоносцы, всякие графы и герцоги, тебя так же герцогом Рюриком величали...
   Толпа угрожающе наперла, раздались крики:
  -- Побить их! И вся недолга... Пока печенеги не нагрянули...
   Князь Роман поднял руку, он все еще держал толпу в узде, потому как любили его киевляне, заговорил громким, ясным голосом:
  -- Не гоже русичам убивать русичей! Пусть уходит из города вместе с дружиной!
   Кое-кто в толпе был вооружен дрекольем, но большинство были вооружены очень даже неплохо; наряду с топорами, и мечами тоже, на многих надеты кольчуги. Так что, Рюриковым дружинникам тяжко бы пришлось. Они молча стояли в три ряда, перекрывая улицу. За их спинами, спиной к торжищу, стояло еще три ряда. "Бывалые..." - отметил про себя Серик.
   Толпа раздумывала недолго, вскоре раздались крики:
  -- Да пусть уходят! Нешто мы басурманы, своих рубить?..
   Воспользовавшись тем, что толпа отхлынула, дружинники ловко сомкнулись в плотный квадрат, быстро прошли к возвышению. Князь Рюрик спрыгнул с помоста, прямо в строй своей дружины. И они пошли прочь, так и не размыкая строя. Незаметно оказавшийся рядом Шарап, проговорил:
  -- Ишь, выправку показывают... Трудненько было бы порушить такой строй...
   Толпа валила следом, выкрикивая угрозы, и что киевляне не всегда такие добрые. На своем подворье, дружинники собрались быстро - люди привычные к походной жизни.
   Они вытянулись из ворот не длинной, но грозной железной змеей, и поехали прочь, не оглядываясь. Кто-то из стражников пустил им вслед стрелу, с нанизанной на ней крысой - недвусмысленный намек, что путь Рюрику в Киев заказан.
   Серик, Шарап со Звягой, и Горчак долго еще стояли возле ворот и смотрели вслед Рюриковой дружине. Шарап задумчиво пробормотал:
  -- В аккурат навстречу печенегам пошли...
   Серик проговорил:
  -- Я пойду биться в княжьей дружине в поле...
   Шарап засмеялся:
  -- Князь не возьмет тебя, в строю мешаться... Тебя ж лет пять строю еще нужно обучать! Что с того, что ты первый на мечах? Сеча в тесном строю - совсем другое дело...
  -- А я стрельцом пойду! - упрямо мотнул головой Серик.
  -- Што так?! - изумился Шарап.
  -- Есть причина... - уклончиво отговорился Серик.
  -- Ну что ж, может, и добьешься чести... - раздумчиво проговорил Звяга. - Лазутчики сказывали, что печенегов идет не шибко много... Слышь, Шарап, я слыхал, Серик сопровождал в пустынь дочку купца Реута...
  -- Во-от оно что... - понимающе протянул Шарап. - Да-а... Серик, не по зубам ты решил кус отхватить... Сложишь буйну голову...
  -- А и плевать! Не жизнь мне без нее...
  -- Што, в первой же сечи боярство надеешься заслужить? Не такой уж и щедрый князь Роман...
  -- А я сильно постараюсь! - упрямо выкрикнул Серик, и, развернувшись, погнал коня в ворота.
   Князь был еще на торжище, о чем-то толковал с купцами и именитыми горожанами. Серик не решился подъехать прямо к нему, остановил коня за спинами купцов, и сидел, раздумывая, как бы приблизиться к князю. Но князь сам подозвал его:
  -- Эгей, Серик, поди сюда!
   Соскочив с коня, Серик подошел, сквозь расступившихся купцов. Тут был и Батута. Машинально Серик отметил, что Батута в именитые помаленьку выбивается... Князь тем временем спросил строго:
  -- Тебя, буйная головушка, я уже знаю, а что за человек этот Горчак?
   Серик пожал плечами:
  -- Хороший человек, верный... Я с ним дочку купца Реута сопровождал в пустынь, сегодня только вернулись, как раз к веселью.
  -- Что он там болтал про Мараканду?
  -- А он не болтал, княже, он, и правда, там был, а потом прошел аж до Индии и страны серов в караванной страже. Нынче осенью только вернулся с сурожанами. Его-то и пытались зарезать Рюриковы дружинники возле нашего двора... Потому как поняли, что он всему Киеву расскажет, где был, и что делал князь Рюрик.
  -- И что он там делал?
  -- Перво-наперво плащ, обшитый крестами надел, потом вино пил с графами и герцогами, а потом пошел с ними на сарацин. Один его дружинник, который моему брату меч заказал, как раз сарацинским серебром и дал задаток.
  -- Та-ак... Занятно... - протянул князь задумчиво.
   Серик, наконец, решился:
  -- Княже, ты с войском, я слышал, пойдешь в поле печенегов бить? Возьми меня в войско!
  -- Нашто ты мне? - не выходя из задумчивости, бросил князь. - Тебя ж еще строю лет шесть-семь учить надо. Под ногами мешаться? Так ведь, ты в строю еще и слабым звеном будешь... Будешь сидеть на стенах, на случай, если мне не удастся побить печенегов в поле...
  -- Княже! - в отчаянии выкрикнул Серик. - Я стреляю знатно; и из лука, и из самострела. Мне брат самострел нынче осенью сделал, не хуже ромейского!
  -- Стреле-ец, говоришь, знатный? - оживился князь. - Хорошие стрельцы мне нужны... Благо, строю их учить не обязательно, лишь бы под ногами копейщиков не путались... Ладно, выступаем после завтра, а завтра найди сотника Гнездилу, он тебе покажет место в строю...
   Домой шли с Батутой. Держась за стремя, Батута шагал рядом, и осуждающе качал головой. Наконец, заговорил:
  -- То ты не хочешь в дружинники, то в войско тебе припекло идти... Какой из тебя воин?!
  -- Воин, как воин, не хуже других... - проворчал Серик. - Ты лучше скажи, как с князем договорились?
  -- Справедлив наш князь - пополам расходы. Купцы и ремесленные люди, что дают снаряжение, лишь половину даром отдают, за вторую князь платит сполна.
   Расседлав коня на подворье, Серик послал с ним Прибытка на санях, с наказом привезти оставленное у купца Реута остальное снаряжение, да и волчьи шкуры заодно. Серик успел и напариться в бане, и всей семьей уже сидели за столом, когда, наконец, явился Прибыток. Не увидев в окно обоза со шкурами, Серик грозно вопросил:
  -- Где мягкая рухлядь?!
   Прибыток растерянно протянул кошель, сказал:
  -- А купец все шкуры купил...
   Серик распустил завязки, и ахнул; он думал, в кошеле будет серебро, а он оказался полным золота!
   Батута заглянул в кошель, прошептал потрясенно:
  -- Это ж сколько возов ты набил волков?!
   Серик растерянно пробормотал:
  -- Да всего три воза шкур было...
  -- Щедр купец Реут... - покачал головой Батута. - Какие-то виды он на тебя имеет... Что поделать, купцы завсегда стараются к себе на службу татей привлечь... Потому как сами тати и есть...
   Как ни тянуло Серика спать после дальней дороги и бани, но он принялся деятельно готовиться к предстоящему походу; собрал все наконечники стрел, какие были у Батуты, все стрелы для самострела, которые Батута наковал между делом за время Серикова отсутствия.
   Батута ворчал:
  -- Да дадут тебе стрел в войске, сколько душе угодно...
   Серик отмахнулся:
  -- Знаем, эти дармовые наконечники... Стрелы от кожаной рубахи отскакивают...
   Наутро, чуть свет, помчался на княжье подворье. От воинов было уже не протолкнуться; стояли и на княжьем подворье, и на боярских, и просто на улице, вдоль тынов. Сотника Гнездилу он нашел на боярском подворье, где стояла его сотня. Гнездило придирчиво проверял снаряжение своих воинов, построив сотню в боевой порядок. На просторном дворе красиво перестраивалась сотня. Серик залюбовался. Вот она стоит в шесть рядов; первый ряд держит короткие копья, следующие все длиннее и длиннее. В заднем ряду богатыри держат уже копья в семь шагов длинной, следует команда:
  -- Копья... опустить!
   Копья стройно, ряд за рядом опускаются, и вот уже перед строем непроходимый вал стальных наконечников!
  -- Стрел... береги-ись! - копья приподнимаются, и перед строем уже непробиваемый вал из конских хвостов, привязанных к копьям под наконечниками.
  -- В три ряда... перестройсь! - короткий лязг, и вот уже строй растянулся вдвое.
  -- Тыл... береги-и! - снова лязг, и вот уже строй стоит в шесть рядов, но три ряда повернуты спиной к другим.
   Следует необычная команда:
  -- Атака... с чела! - короткий лязг, и строй замер в шесть рядов, и перед ним стальной вал наконечников.
   Серик поежился, представив, что на каждого всадника, атакующего такой строй, направлено, по меньшей мере, дюжина копий. Сотник раздраженно повернулся к замершему перед строем Серику:
  -- Чего тебе?
   Серик встрепенулся:
  -- Князь стрельцом прислал в твою сотню...
  -- А-а... Ну, эт, хорошо-о... Поди сюда...
   Серик заметил, что не все промежутки между копейщиками заняты стрельцами.
   Гнездила подвел его к пустому промежутку, ухватив за плечи, поставил в строй, проворчал довольно:
  -- Как тут и был...
   Зато недовольны оказались два матерых, дюжих воина. Покосившись на Серика, один сказал другому, через голову Серика, будто его тут и не было:
  -- Это ж надо, всем стрельцов, как стрельцов, а нам безусого сосунка...
  -- Да-а... Чего-то разлюбил нас Гнездило... - протянул второй.
   Гнездила ухмыльнулся в усы, проговорил:
  -- Это вам за то, что прежнего не уберегли. Если и этого не убережете - хрен вам вместе с редькой, а не стрельца!
  -- Дак ведь, кто ж знал?! Самострельные стрелы иногда пролетают сквозь завесу. Это ж не лучные...
  -- Щитом надо было прикрыть! На завесу понадеялись... - обратившись к Серику, сказал: - Князь говорил, у тебя самострел есть? Значит, со вторым самострелом я пришлю к тебе отрока из младшей дружины, будет у тебя заряжающим и оруженосцем. Из самострелов стрелять, когда еще враг далеко будет. Как только подскачет шагов на сто - переходи на лук. По пехоте вообще бестолку из лука стрелять. Сади только из самострела...
   Оба копейщика разом охнули:
  -- Ох... Он даже этого не знает... Ну, наплачемся, придется копьями работать за четверых...
   Серик помалкивал; дела убеждают, а слова вызывают недоверие. Гнездила еще немного поупражнялся со своей сотней, остался доволен. Кое-кому приказал получить новый щит, или копье. Гнездила ушел, а сотня разбрелась по двору, кто-то сидели кружком, прямо на утоптанном снегу, о чем-то беседовали. Серик было, вознамерился податься домой, но суровый копейщик, один из тех, меж которыми он должен будет стоять в бою, коротко рыкнул:
  -- Сиди, и жди... Гнездило сказал, оруженосец должен прийти. Тебе надобно еще с ним познакомиться... А то будете завтра бегать, друг друга искать... А от нас ты на походе ни на шаг не отставай. Потеряешь место в строю, перед боем искать некогда будет.
   Вскоре пришел отрок из младшей дружины. Подойдя к суровому копейщику, спросил:
  -- Где тут стрелец меня дожидается?
  -- А вот он... - кивнул головой на Серика дружинник.
   Отрок, который оказался чуть постарше Серика, изумленно воскликнул:
  -- Тю-ю... Стрелец... Стрелец... Да он же младше меня!
   Серик и сам уже обратил внимание, что все стрельцы были в годах, многим приближалось к сорока, другим - явно за тридцать. И то сказать, Серик сам помнил, каково научиться стрелять из лука. Он сам за год обучения истер штук шесть защитных рукавичек, и штук тридцать наперстников, для защиты пальцев. При отпускании, тетива жжется, будто гадюка! Он проворчал благодушно:
  -- Ладно, давайте знакомиться... Меня Сериком прозвали...
   Копейщики быстро переглянулись, один спросил:
  -- Уж не тот ли ты Серик, что буйствовал осенью с Шарапом и Звягой?
  -- Тот самый... - Серик ухмыльнулся.
   Копейщик покачал головой:
  -- Ну, достался подарочек... Буйствовать по пьянке - дело не хитрое... Ладно, зови меня Щербак, а это - Ратай. Сам понимаешь, за просто так такие прозвища не дают... А тебя, отрок, я не знаю...
  -- Котко меня зовут... - и отрок потупился.
  -- Еще один подарочек! - хлопнул себя по бедру рукавицей Щербак. - За что ж тебе такое прозвище дали?
  -- А за хитрость... - обронил отрок.
  -- А не за вороватость?.. - прищурился Ратай.
  -- Нет, не за вороватость, - отрок открыто глянул ему в глаза.
  -- Ну, ладно, познакомились... А вон и Гнездило идет...
   По двору раскатилось:
  -- Ста-анови-ись!
   Казалось, миг - и воины разобрались в три ряда. Один Серик замешкался. Когда он встал в свой промежуток, Котко уже стоял там. Оглядев Серика, Гнездила ухмыльнулся в усы, проговорил:
  -- Молодцы... Кроме Серика... Выступаем завтра, на рассвете. Пешцы поедут на санях, трое в сани. Стрельцы - тоже на санях. Своих коней не брать. Налегке пойдем, овса будет в обрез. Разойдись!
   Смеркалось, когда Серик добрался до дому. Но все уже было собрано, только мать что-то увязала в узелок, и тайком сунула в мешок. Привычный уже к опасностям, Серик спал без задних ног, намаявшись за день.
   Наутро он обвесился оружием, взвалил на плечо мешок с припасами, и пошел в войско. Он не видел, как мать тайком перекрестила его с крыльца. Серика немножко тревожило, что забыл вчера сказать Гнездиле, что у него только щит для конного боя, пехотного нет. Он шел вдоль длинного обоза, стоящего на улице, а до княжьего подворья было еще далеко. Наконец он спросил первого попавшегося ратника:
  -- А где сотня Гнездилы?
   Тот махнул рукой в переулок:
  -- А вон, на соседней улице стоит.
   Серик прошел переулок, и сразу же наткнулся на Гнездилу, который прохаживался вдоль длинного ряда саней, с запряженными в них парами лошадей. Увидев Серика, ткнул пальцем в сани, стоящие за трое саней от него:
  -- Туда иди. Там уже оруженосец твой сидит. Все у него есть; припас хороший, три сотни стрел лучных, да сотня самострельных...
  -- А я еще и своих прихватил, - похвастался Серик.
  -- Ну, это, ты молоде-ец... Вечно так; набираешь, набираешь стрел, а их все равно не хватает... Ну, в обозе еще двойной запас имеется...
  -- Только, щита пехотного у меня нет... - покаянно сообщил Серик.
  -- А он тебе и не к чему. Как ты со щитом стрелять-то будешь?
  -- Ну, с коня-то я стреляю...
  -- Пехотный щит тяжелее конного... Вот и прикинь, после скольких выстрелов твоя рука опустится и больше не поднимется, если на ней еще и щит будет висеть?
  -- А как же?..
  -- Пешцы оборонят. Ты ж для них, как батя родной. Для тех, у кого хороший стрелец стоит, сила конного удара вдвое уменьшается... Ну, иди в сани, сейчас тронемся. Вон, уж и князь со старшей дружиной к воротам проскакал...
   В санях и тулупы были припасены на всех. Закутавшись в тулуп, Серик улегся рядом со своим оруженосцем. Возницей сидел Щербак. Оглядев оружие Серика, проворчал:
  -- Неплохо на татьбе летом разжился, а?
   Серик хмуро ответил:
  -- Оружие и кольчугу брат делал. Может, слыхал? Батута...
  -- Слыхал... Как не слыхать? Сам у него еще позапрошлым летом меч заказал. Хоть и заплатил за него серебром, да быстро уверился, что меч золота стоит.
   Откуда-то донеслось:
  -- Сотня Гнездилы-ы... Тро-огай!
   Войско в удивительном порядке вытягивалось из города; не было ни шума, ни толчеи. Только снег зло визжал под полозьями тяжело нагруженных саней. Так же без суеты разобрались в длинную вереницу на дороге. Ехали три дня, все дальше на полдень от Киева, по льду Днепра. На стоянках по стану гуляли слухи; будто бы лазутчики доносили, что впереди так и идет Рюрик, со своей дружиной. Но на третий день он резко свернул, и выбрался на левый берег. Дружинники вздохнули с облегчением; значит, не на соединение с печенегами он шел. Что ж, полегче будет... Коней обихаживали по очереди, о еде можно было не беспокоиться; как только останавливались, кашевары тут же разводили костры под огромными котлами, и варили густой, наваристый кулеш. Хлебали прямо из котлов, а потом на дне котла каждому оставалось еще по куску мяса с кулак. "Да на такой кормежке - любого печенега в бараний рог согнем" - хлебая кулеш, посмеивались воины. После пускались в воспоминания, в каких походах собственных коней съедали, а в каких - и до сапог добирались. На пятый день свернули в Рось. Заночевали в Корсуне. Хоть и остановились в городе, а все равно пришлось спать в санях; потому как в избах все равно места на всех бы не хватило. Наутро выступили с присоединившейся к войску корсунской дружиной, и еще ехали день по Роси.
   В полдень проехали мимо небольшого городка. На стенах мелькали пестрые платки баб и девок - они плескали на стены воду. Мрачная крепость уже превратилась в сказочный ледяной город.
   Щербак проговорил:
  -- Бывалый тут воевода - печенеги придут ли, нет, а он стены загодя приказал полить... Еще ночку польют - и столько наморозят льда, что ничем уже стен не возьмешь. Это будет покрепче каменных, царьградских...
   На следующий день потянулся обрывистый берег. Выбравшись на берег, встали станом на узком промежутке между лесом и обрывом.
   Оглядываясь по сторонам, Щербак протянул:
  -- Доброе местечко... Здесь и побьем печенега...
  -- Чем же оно доброе? - удивился Серик.
  -- Князь худого не выберет...
  -- А почему это печенеги именно тут должны пройти? - скептически протянул Серик.
  -- А потому, что они Бугом идут, и тут единственное место на Рось спуститься и коням ноги не переломать.
   Обоз отвели в лес, и тут же по опушке встали станом, задымили костры под котлами, Серик спросил Щербака:
  -- А если печенеги загодя дым увидят?
  -- А пусть видят! Боя им уже не избежать...
   Тут же и заночевали, завернувшись в тулупы. Ночь прошла спокойно, утром тоже было тихо, только ближе к полудню прискакал отрок, без кольчуги, в коротком полушубке, с кривой саблей на поясе и с саадаком у седла. Промчался к шатру князя, и вскоре загнусавил сигнальный рожок. По полю поскакали бояре, выкрикивая команды. Один подскакал, закричал:
  -- Сотня Гнездылы - в шесть рядов, сразу после сотни Дулебко! - и умчался.
   Гнездила построил сотню, и не торопясь, повел ее на поле, без спешки и толчеи втянулись на свое место в строю, а по рядам все еще неслись команды. Серик изумленно спросил:
  -- Ба-а... А почему все в шесть рядов стоят, а сотня с левой руки, что в обрыв упирается, всего в три?
  -- Ох, хо-хо-о... - протянул Ратай. - Смертники... Мало кто уцелеет... Князь мешок устроил. Пройди в тыл строя, и погляди; там как раз к нашему строю три ряда пристраиваются...
   Промежуток между копейщиками был неширок, но пройти было можно, не особо-то и стесняясь. Серик обошел Котко, и прошел в тыл строя. И точно, под прямым углом, прямо к спине сотни Гнездилы, уже пристроился трехрядный строй, и воины все сплошь могучие, матерые. Дальше, у конца этого строя, в неглубокой балочке, только по копьям угадывалась конная дружина.
   Из переднего ряда донеслось:
  -- Иду-ут!..
   Серик бегом вернулся на свое место, приготовил самострел. Из-за дальнего леса катился снежный вал. Коней и всадников пока видно не было. Щербак протянул мечтательно:
  -- Вот бы одна конница, без пехоты...
  -- Ага... Разевай рот пошире... Нашел дураков... Когда это они без пехоты ходили? Это первый наскок; на прочность наш строй проверяют, как всегда...
   Откуда-то сбоку донесся голос Гнездилы:
  -- Стрельцам бить по уверенности!
  -- По чьей еще уверенности? - изумился Серик.
   Щербак покачал головой, какая уж там гримаса у него была под личиной, не рассмотреть, проговорил мрачно:
  -- По своей уверенности бить, что попадешь... Вот достался подарочек...
  -- А, по своей!.. - радостно воскликнул Серик и вскинул самострел, как только разглядел в клубах снежной пыли всадника.
   Хорошо бить атакующих в лоб; не надо прикидывать, сколько упреждения взять, стрела сама встретит.
   Ратай вздохнул:
  -- В белый свет...
   Серик не глядя, протянул разряженный самострел за спину, он как бы сам собой исчез из руки, и тут же в ней оказался другой. Серик поймал на острие стрелы следующего, снова щелкнула тетива.
  -- В белый свет... - снова вздохнул Ратай.
   Серик стрелял и стрелял, и вскоре ему стало казаться, что бьет он в накатывающийся морской вал, и стрелы без следа тонут в нем. Ему ни разу не удалось разглядеть, попала стрела в цель, или нет. По бокам уже вовсю щелкали тетивы других стрельцов. И вот уже вместо самострела в руку ему Котко сунул лук. Серик и забыл, что после ста шагов, уже надо переходить на лук. И он принялся стрелять с той же быстротой, с какой волков стрелял. Щербак с Ратаем уже не перешучивались; припав на колено, воткнув нижний острый край щита в снег, они уперли свои короткие копья в землю, выкопав лунки в снегу, на их плечи положил копья второй ряд, тоже уперев их в землю. И вот морской вал налетел, нависли оскаленные конские морды, широкие, сверкающие наконечники копий... Но, к удивлению Серика, всадники осадили коней прямо перед строем, и с той же быстротой, что и атаковали, помчались прочь, завесив спины щитами. Серик разинув рот, смотрел им вслед. Рядом послышался надоевший уже голос Щербака:
  -- Чего рот разинул?! Стреля-яй!..
   Спохватившись, Серик успел пустить шесть стрел из лука, на сей раз увидел, как двое завалились в седлах. Тут же услышал и брюзгливое замечание Щербака:
  -- Ну, в спину бить - дело не хитрое...
   Прицеливаясь уже из самострела, Серик проворчал:
  -- Ну, Щербак, на тебя не угодишь...
   Он успел ссадить с коней еще двоих, прежде чем печенеги ускакали за лес. Некоторое время в строю царила мертвая тишина. Наконец, кто-то смачно выругался, кто-то засмеялся. В задних рядах вдруг разом заговорило несколько человек, шумно обсуждая атаку. Ратай медленно считал, вглядываясь из-под ладони в поле:
  -- Один, два, три, четыре, пять... - вскоре потрясенно выдохнул: - Дюжина-а!.. Щербак, там правда дюжина лежит, или мне мерещится?
  -- Там побо-оле дюжины... - медленно выговорил Щербак. - Ну, парочка не его, кто-то по запарке, поди, залез... Да-а, Ратай, такое жбана франкского вина стоит...
  -- Два жбана, Щербак, два! На такое был способен только Свиюга. Помнишь его? Позапрошлым летом на покой ушел...
  -- Кто ж его не помнит?.. Уж не Свиюга ли тебя обучал, а, Серик?
  -- Я даже не знаю никакого Свиюги... - пробормотал Серик. - Сам обучался.
   Щербак сказал:
  -- Ага, вон идут...
   Серик вгляделся. Из-за леса выдвигалась неправдоподобно ровная глыба. Даже лес длинных копий, казалось, не колыхался над головами. За спинами полка правой руки клубилась конница.
  -- Ратай, не сдержавшись, заорал:
  -- Браты-ы! Попались печенеги! Всех побьем!
   Строй качнулся, ответил радостным ропотом, и снова замер. За строем печенегов мерно бухал бубен, отсчитывая ритм шагов.
   Щербак сказал злорадно:
  -- Часто шагают. Упреют, пока до нас дойдут...
   Серик прищурил глаз, поднял самострел, щелкнула тетива. Он ясно видел, как стрела ударила в овальный щит как раз на уровне груди воина, тот даже качнулся от удара, но так и продолжал идти.
   Ратай рядом выговорил:
  -- Самострельная стрела ихний щит и с десяти шагов не пробьет... Ты попробуй по шлемам... Или по ногам... Хромой - не вояка...
   Серик тщательно выцелил торчащий над щитом шлем, спустил тетиву - и увидел, как стрела лишь скользом зацепила шлем, но шибанула так, что воин несколько шагов еле ковылял, казалось, он вот-вот рухнет без памяти. Но все ж таки выправился.
   Ратай посоветовал:
  -- Бей из своего самострела...
   Было видно, что и у других стрельцов дела идут не лучшим образом. Тяжелые самострельные стрелы либо втыкались в щиты, либо пролетали мимо голов воинов.
   Серик обернулся к Котко, сказал:
  -- Мой самострел заряжай...
   Получив привычное оружие, вздохнул поглубже и прижался щекой к гладкому ложу самострела. На сей раз, стрела угодила прямиком в лоб, и, казалось, в несокрушимом строю, образовалась дыра.
   Кто-то неподалеку сказал громко:
  -- Вот как стрелять надо! Неужто Свиюга в строй встал?
   Щербак крикнул:
  -- А это не Свиюга, это наш Серик задает жару!
   Серик сам накрутил ворот, достал из запасного колчана стрелу братовой работы, заложил в желобок, прицелился... Шлемы уже не торчали над кромками щитов; печенеги спрятали головы за щиты и шагали вслепую.
  -- Ну и ладно... - пробормотал Серик. - Похромаете...
   И снова в строю образовалась дыра. Другие стрельцы сообразили, и тоже пустили по стреле в ноги. Строй стал щербатым, как старческая улыбка. И вдруг, он как бы слегка раздался, среди сомкнутых щитов появились промежутки.
   Раздался отчаянный вопль:
  -- Стрельцов оберега-ай!..
   Копья приподнялись, за завесой конских хвостов вражеского строя не стало видно, Ратай со Щербаком с грохотом сдвинули свои щиты перед Сериком, чья-то тяжеленная ладонь в кольчужной рукавице пригнула его голову к земле. И тут же послышались частые удары в щиты, что-то с шипением свистнуло... Однако большинство стрел без сил падали на снег, запутавшись в завесе. Копья опустились, и снова стал виден вражий строй. Он уже, будто прыжком, приблизился вплотную. Но Серик успел выбить из него двоих, прежде чем откуда-то сзади не послышался крик Гнездилы:
  -- Мечники! Впер-ред!
   Серик не знал, что это значит, но ему быстро растолковали. Кто-то ухватил его сзади за пояс, и грубо отшвырнул назад. Серик не устоял, и полетел на утоптанный снег, под ноги копейщикам. Мимо протопал, пыхтя, воин с огромным топором в руках. Кто-то грубым пинком помог Серику встать. Ближайший копейщик рыкнули из-под личины:
  -- А ну назад! В тыл! Не слышал, што ль?
   Наконец Серик сообразил, и, пробежав, сквозь строй, оказался за спинами воинов. Тут уже стоял Котко и тянул шею, стараясь разглядеть, что делается перед строем. Спины задних воинов замерли в страшнейшем напряжении, шеренга не шевелилась. А от передней несся жуткий треск, стук, дикие крики, вопли умирающих. Серик поглядел в промежуток, которым только что пробежал, и ничего не сумел разглядеть; какое-то мельтешение, мелькание, и больше ничего. Это длилось, казалось, вечность, но вдруг строй вздрогнул, будто сломалась кость. По строю волной понесся крик:
  -- Стоять кр-репко-о!..
   И тут же Серик понял, что случилось - печенеги проломили строй на краю обрыва. По тому, как усилился крик и треск у первой шеренги, стало ясно, что печенеги усилили натиск. Задняя шеренга чуть подалась, и медленно закачалась, казалось, воины не устоят и разом повалятся навзничь. Но - устояли. А в пролом уже влетали закованные в сталь, в черных корзнах, как призраки, печенежские всадники. Крайние, увидев строй, стоящий под прямым углом к проломленному, моментально все поняли, и принялись осаживать коней, но остальные, ослепленные победой и снежной пылью, мчались дальше, все глубже залезая в мешок.
   Стоявший неподалеку сотник Гнездила, заорал Серику:
  -- Чего рот раззявил?! Подмогни стрелами!
   Другие стрельцы, стоявшие за строем, уже навешивали стрелы, высоко задирая луки. Серик тоже схватил лук, и принялся навешивать стрелы, на глазок выхватывая из крутящейся массы всадников, цели. Котко зарядил самострел, и тоже, высоко задрав его в небо, пустил стрелу.
   Серик заорал:
  -- Не трать зря стрелы! Из самострела даже я не попаду навесом! - и продолжал посылать стрелу за стрелой в серое предвечернее небо.
   Но вот строй шагнул вперед... Еще шаг... Еще... Взвились крики и треск с новой силой; это врубилась в толпу печенегов княжья дружина. Серик опустил лук, и тут увидел кучку окровавленных, изнеможенных людей, лежащих и сидящих на снегу.
   Котко тихо вымолвил:
  -- Это все, что осталось, от полка левой руки...
   Печенеги, попавшие в мешок, куда-то исчезли, и вот уже княжья дружина в соколином замахе нацелилась в тыл пехоте. И пехота не выдержала; побросала свои тяжелые копья и щиты и пустилась наутек. Неподалеку, в снежной пыли, мелькнуло печенежское знамя.
  -- Знамя! - заорал Серик, и кинулся сквозь строй вперед.
   Строй уже переступил через своих павших, павших печенегов, и мерно шагал по полю, сметая остатки сопротивления. Ратай и Щербак были живы; откинув личины, они весело скалились, помахивая мечами. Копья их, видать, поломались в давке. Серик проскочил меж ними, и выбежал в поле. Сзади послышался отчаянный крик Ратая:
  -- Серик, ку-уда?! А ну вернись!
   Но Серик уже бежал к рослому коню, стоящему неподалеку, его поводья мертвой хваткой держал убитый воин. Не мешкая, Серик мечом отсек поводья, вскочил в седло и помчался за мелькающим уже далеко впереди знаменем. А княжья дружина уже рассыпалась изгоном, и деловито разбирала арканы, побросав мечи в ножны.
   То ли у Серика конь был лучше, то ли доспех легче, но расстояние между ним и знаменем быстро сокращалось. Вскоре он разглядел, сквозь мельтешение разрозненных пешцов и всадников, что скачут двое, оба в латах, у одного знамя уперто древком в стремя, у другого - длинное и тяжелое копье. Кто-то кинулся Серику наперерез. Не останавливаясь, он взмахнул мечом, привстав на стременах, но воин закрылся щитом, и Серик бить в щит не стал, а рубанул по опущенному вниз мечу, и вышиб его из руки. Помчался дальше. Наконец настиг, уже у самого леса. Воин с копьем остановился, развернул коня, уставил копье и дал шпоры. Серик пожалел, что у него нет щита. Тяжко ему придется, если он в первой же сшибке не выбьет копье из рук печенега. Он скакал, выпрямившись в седле, и, казалось, внимания не обращал на направленное ему в грудь копье. В последнее мгновение резко подогнул левую ногу и нырнул за конскую шею, но тут же выпрямился и рубанул по копью, махом отрубив его у самой руки воина. Знаменосец и не думал останавливаться, мельтешил впереди. Серик не раздумывая, помчался за ним, настиг, ухватился за древко, рванул, рубанул мечом знаменосца. Тот древка не отпускал, отмахивался от меча левой рукой в латной рукавице, напрочь забыв о собственном мече, висевшем у бедра. Серик напрягся, рванул древко, и знамя оказалось у него в руке. Он замахнулся мечом и тут разглядел совсем юное, перепуганное лицо. Шлем у знаменосца был без личины. Серик опустил меч, резко рванул поводья, разворачивая коня, и тут увидел, как к тому воину, с которым Серик только что сшибся, подскакали несколько всадников, воин перескочил на свежего коня, и все они припустили прочь. Серик в сердцах плюнул. Вот кого надо было брать, а не глупое знамя; это ж печенежский воевода, не иначе! Но было поздно, и он шагом поехал к своей сотне. Дружинники куда-то гнали пленных, на краю леса уже пылали костры - кашевары готовили ужин. Воины разбирали павших. Раненых относили к отдельным кострам, тут же суетились лекари.
   Щербак с Ратаем тащили раненого печенега. Щербак крикнул:
  -- Все ж таки добыл знамя!.. Вот князь тебе этим же самым знаменем, да пониже спины, за то, что строй покинул...
   Серик подъехал к своим саням, воткнул рядом с ними знамя в снег, привязал коня и побежал помогать разбирать раненых и павших. Общими усилиями раненых собрали еще до сумерек, павших оставили на завтра; подождут, им уже спешить некуда. К тому времени и кулеш подоспел. Расселись. Каждая сотня вокруг своего котла. Хлебали кулеш, перешучивались. Матерые вояки быстро оттаяли, а Серика все еще что-то тянуло изнутри, будто внутри натянута тетива и звенит, звенит...
   По кругу пошли большие ковши с горячим медом, густо парящем на морозце, окрепшем к вечеру.
   Прихлебывая из ковша, Ратай проговорил:
  -- Ну, братцы, удивил меня Серик! Это ж надо, Свиюгу переплюнул! Но вот за то, что из строя выскочил, князь его не пожалует...
   Откуда-то с другого края послышался голос:
  -- Ратай, а ты не видел, как он чуть печенежского воеводу не попленил? Вот бы получил выкуп, так выкуп!
   Ратай откликнулся:
  -- Ну, за знамя князь ему не меньше отсыплет... А воевода может быть только княжьим пленником, чтоб без урону рыцарской чести...
   Допив мед, разбрелись по саням, завернулись в тулупы. Серик проспал до утра спокойно; видно добрый ковш крепкого меду расслабил тетиву, звеневшую у него весь вечер в груди. По негласному правилу стрельцы стражу не стояли.
   Наутро принялись разбирать павших. Кроме вырубленных начисто двух сотен полка левой руки, в других сотнях потери оказались на удивление маленькими - всего десятка полтора убитых. Печенегов полегло много, но половина войска все же бежала. Не такие воины, печенеги, чтобы гнаться за ними, далеко оторвавшись от своей пехоты, потому князь решил их и не преследовать. Долго пришлось отделять христиан от многобожников. В княжьей дружине тоже не все были христианами. К вечеру отделили. Живые многобожники сложили огромный костер из бревен, нарубленных в ближайшем лесу, на него снесли убитых. Христиане в это время копали братскую могилу, отогрев землю кострами. Христиан полагалось хоронить на третий день, а многобожники запалили костер к ночи, и всю ночь пили у костра брагу, ели припасы, оставив лишь впроголодь на обратный путь. Серик справлял тризну со всеми, в то время как христиане мирно храпели в санях. Чуть ли не половина княжеского войска были многобожниками, к удивлению Серика. Он-то раньше считал, что уж если князь крещеный, то своим дружинникам он просто обязан приказать креститься.
   Лишь на четвертый день, справив поминки по павшим христианам, князь приказал построиться дружине. Идя вдоль строя, он награждал отличившихся; кому хороший меч, кому богатый доспех, кому и кошель с серебром. Подойдя к Серику, усмехнулся, спросил:
  -- А с тобой что делать, Серик? В первом наскоке - дюжину положил, да с полдюжины пешцов... Опять же, из строя выскочил. А за это не жалуют, а наоборот... Опять же, знамя захватил... Чуть печенежского воеводу не пленил... Ладно, за знамя, да за храбрость и искусство в стрельбе, жалую тебе кошель золота!
   Серик спрятал руки за спину, тихонько промямлил:
  -- Боярство бы мне, вместо золота...
  -- Эк, хватил! Был бы ты моим дружинником - и разговору бы не было. Бояре у меня сотниками служат. А какой из тебя сотник? Тебе и до десятника лет за десять не добраться. Порядка не знаешь, из строя выскакиваешь... Бери кошель! А то передумаю...
   Серик протянул руку, взял тяжелый кошель, тяжко вздохнул.
   Князь с любопытством спросил:
  -- А чего это тебе боярство-то понадобилось?
  -- Купеческая дочка... - тихонько вымолвил Серик.
   Князь присвистнул:
  -- И, поди, не последнего купца?..
  -- Реута... - еще тише обронил Серик.
  -- Ничего себе! Ну, за такого шустрого, купец и без боярства дочку отдаст...
   Ратай хлопнул его по плечу, сказал:
  -- Не тужись, Серик! Как только придем из похода, беги к купцу и проси дочку. Я слыхал, у купца одни дочери, сыновей нет. Так что, покряхтит, покряхтит, и отдаст дочку. Дело лучше такому шустряку, как ты передать, чем растащить по пяти или шести таким же купцам прохвостам. Да с такой славой, как у тебя, любой купец тебе дочку отдаст!
   Назад ехали медленно. Печенеги, издавна поселившиеся в поросье, так и не вылезли из чащоб. Наконец потянулись русские селения. Смерды, прятавшиеся по чащобам при известии о приближении печенежского войска, каким-то образом уже прознали о победе киевлян и выходили к реке, радостными криками приветствовали дружину, славили князя. Князь ехал, как и полагалось, впереди войска в алом корзне. За ним ехала старшая дружина, поснимав полушубки и сверкая доспехами. Жители выносили хлеб-соль, а к хлебу-соли тут же, на берегу, жарились на кострах бычьи туши целиком. Смерды не хуже других знали, как тяжко воевать зимой на Руси, без хорошего куса мяса и миски горячего кулеша. По Днепру поехали быстрее, но на каждой остановке войско ждали уже горящие костры, горячий кулеш, и целиком жареные туши быков и коров, а также бочки браги. Матерые воины шутили, что давно такого развеселого и сытого похода не случалось.
   Киев завиднелся на восьмой день пути. Поначалу там ударили в набат, но вскоре разглядели, кто идет, и разлился малиновый перезвон колоколов. Била бедных храмов даже не решились нарушить эту гармонию. Народ высыпал из ворот на берег. В воротах так теснились, что множество горожан спускалось со стен на веревках. Когда князь въехал на берег, народ так заорал, что навсегда перепугали всех ворон; среди криков карканья их слышно не было, и, казалось, они снялись бесшумно и унеслись куда-то за Днепр.
   Князю пришлось остановиться, и ждать, пока стражники очистят проход в воротах. Наконец вытеснили всех любопытных из воротного проема, и князь въехал в город, вслед за ним медленно втягивалось войско. Пленных печенегов везли с пехотой, чтобы воины заодно и сторожили их. Как раз за санями Серика шли сани с печенегами, и впереди тоже. Князь здраво рассудил, что от стрельцов ни один печенег не сбежит. Они вертели головами, разглядывали горожан, удивленно таращились на белокаменные храмы.
   Серик расслышал, как рядом переговаривались степенные горожане, по виду ремесленные люди.
   Один проговорил:
  -- Помнишь, осенью слухи ходили, будто у них рога на голове, бычьи ноги и сами они как башни? Обыкновенные люди...
   Второй насмешливо выговорил:
  -- А это наш князь им рога поотшибал, вот они враз и стали обыкновенными людьми...
   По обозу прокатилось, подхватываемое сотниками и десятниками:
  -- Сегодня отдыхать! Пировать завтра будем!..
   Щербак повернулся к Серику, сказал:
  -- Завтра с князем пируем, а послезавтра мы тебе с Ратаем два жбана франкского вина ставим. Не забыл? Да и вообще, три дня пировать будем! Заслужили...
  -- Да нешто я два жбана франкского вина осилю?.. - растерянно пробормотал Серик.
  -- А ты дружков своих позови, - засмеялся Щербак. - Они ж и наши с Ратаем старые знакомцы. Вот общими усилиями, глядишь, и справимся...
   Серик заметил, как с других саней спрыгивают воины и разбредаются по домам. Он спросил:
  -- А что, Щербак, домой идти можно до завтра?
  -- А иди... За коней я отвечаю, вот и отведу их в конюшню...
   Еще издали завидев Батуту, стоящего в первом ряду толпы горожан, Серик подхватил свой мешок и выпрыгнул из саней. Улыбаясь, Батута облапил его, будто медведь. Серик изумленно воскликнул:
  -- Ба-а... А ты чего в кольчуге?
  -- А мы все это время на стенах сидели. Все, кто младше шестидесяти... Ну, пошли, пошли... Я и то за две недели на стенах намерзся, а ты-то, поди, совсем заледенел...
  -- Да нет, леденеть некогда было... Иной раз - подкольчужную рубаху хоть выжимай...
   Они молча пошли по улице. Батута по своей привычке не расспрашивал, чтобы Серику не пришлось еще и дома повторять свой рассказ.
   Баня на подворье дымила вовсю. На скрип ворот с высокого крыльца ссыпались сестры, запрыгали вокруг, защебетали, выспрашивая, чем пожаловал князь? Мать спускалась торопливее, чем обычно. Спустилась, схватила Серика за плечи, оглядывая с ног до головы, выдохнула радостно:
  -- Цел!.. - и только после этого обняла.
   После бани сидели в горнице за богатым столом, и Серик обстоятельно рассказывал; как ехали, как стали станом, как бились. Сестры то и дело прерывали, допытываясь; чем же, все же, пожаловал Серика князь? А он и внимания не обращал, замолкал лишь не на долго, когда они с Бтутой опрокидывали чары. В конце концов, живо описав свою битву с печенежским воеводой и захват знамени, торжественно проговорил:
  -- А пожаловал меня князь кошелем с золотом!
   Батута недоверчиво покачал головой:
  -- За такие подвиги полагается не менее чем боярство...
   Серик понурился, вздохнул:
  -- Я тоже рассчитывал на боярство... Э-э-х-х... Да не больно-то щедр князь Роман; сказал - если б был в его дружине, не было бы и разговору...
   Серик вылез из-за стола и понуро побрел к своей лавке, упал на нее, и тут же уснул.
   Наутро он проснулся поздно. Окатился ледяной водой у колодца по давно заведенной привычке, оделся побогаче, подпоясался золотым рыцарским поясом, прицепил меч. А поскольку с полудня начнется пир, то завтракать не стал, приберегая место для княжеских яств. Выйдя за ворота, постоял в раздумье и направился в купеческий конец. По улицам бродили кучками княжьи воины, коротая время до пира. Их обступали праздные горожане, выспрашивая о подробностях битвы. Прямо на улицы и на площади выносили столы, ставили лавки. Похоже, весь Киев собирался пировать. Наконец Серик добрался до Реутова подворья. Постоял в нерешительности, кое-как поднял вдруг отяжелевшую руку, постучал в калитку. Из-за калитки вскоре донесся скрип снега под чьими-то ногами, строгий голос осведомился:
  -- Кого Бог послал?
  -- Серик, Батутов брат... - прохрипел вдруг севшим горлом.
  -- Пойду, спрошу... - шаги удалились, но вскоре снова заторопились к воротам, торопливо лязгнул кованый засов, калитка распахнулась, и Серик ступил на просторный купеческий двор.
   Реут стоял на высоком крыльце, весело улыбаясь, воскликнул:
  -- Такого гостя и князю не зазорно принять! Проходи, гость дорогой!
   Серик поднялся на крыльцо, обняв его за плечи, Реут провел через просторные сени в еще более просторную горницу, усадил на лавку, крикнул:
  -- На стол накрывать!
   Серик робко возразил:
  -- Не надо на стол... Скоро ж пир княжий... Да и по делу я...
   Реут рявкнул:
  -- Не надо накрывать, принесите вина фряжского!..
   Вскоре вплыла дородная женщина, с подносом, заставленным тонкими фряжскими кубками, прозрачными, как осенний лед на ручьях, серебряными кувшинами, тончайшей работы. Серик знал, что жена Реута умерла четыре лета назад, так что, кто эта тетя - не трудно догадаться. Расставив угощение на столе, она молча уплыла. Реут налил два кубка, поднял свой, подождал, пока Серик поднимет свой, слегка коснулся своим кубком Серикова, послышался мелодичный звон. Усмехнувшись, Реут сказал:
  -- Фряжский обычай... Означающий; мол, в кубке яда нет... - выпив кубок до дна, он поставил его на стол, и выжидательно уставился на Серика.
   А Серик, глядя в стол, медленно заговорил:
  -- Я в войско пошел, чтобы чести добиться... И бился доблестно, знамя взял, воеводу печенежского чуть не попленил...
   Купец медленно наклонил голову, сказал:
  -- Знаем, уже наслышаны о твоих подвигах...
  -- Я боярство хотел заслужить! - с отчаянием почти выкрикнул Серик.
   Купец удивился:
  -- Нашто тебе боярство?! Батута - не беден, да и мастер хороший. Скоро еще богаче станет. Да и на тебе, ишь, золотой пояс...
   И Серик, будто в прорубь вниз головой, бухнул:
  -- Я чести добивался, чтобы просить у тебя Анастасию!
   Купец медленно протянул руку, наполнил кубки, взял свой. Серик сидел не двигаясь. Реут кивнул:
  -- Да ты пей, пей... Доброе вино... - и, подавая пример, опрокинул свой кубок.
   Серик машинально выпил, поставил кубок на стол. Поднял голову. Купец смотрел на него остро, испытующе, наконец, медленно выговори:
  -- Как я уже говорил, вы с Батутой достойные люди, и своими руками можете богатство добыть. А породниться с достойными людьми - нет урону купеческой чести. Только вот я в толк не возьму, почему ты сам пришел просить Анастасию? Почему старший в роду не пришел, Батута?
   Серик тихо вымолвил:
  -- Батута не старший, мать старшая... А она ни за что не позволит мне раньше Батуты жениться... А Батуте она уже которое лето невесту найти не может, все привередничает...
   Купец долго раздумывал, уставясь в стол, наконец, медленно заговорил:
  -- Оно, конечно, не гоже купцу отдавать дочь за такую буйную головушку... Вот если бы ты в купцы вышел...
   Серик изумился:
  -- Дак я бы вышел, только с чего начать - не знаю... Да и капиталу не хватит, хоть и лежат у меня в сундуке три кошеля золота...
  -- Ну-у... Три кошеля золота... Я знаю людей, которые с кошеля серебра начинали, теперь караваны лодий в Сурож гоняют... А ты сослужи мне службу и махом в купцы выбьешься!
  -- К-какую службу?..
  -- Трудную и опасную, не скрою...
  -- Говори! Что угодно!.. - Серик перегнулся через стол, жадно глядя купцу в глаза.
  -- Не время еще! - строго выговорил купец. - Придет время - узнаешь, - он улыбнулся, доброй, открытой улыбкой, и добавил совсем другим тоном: - Люб ты мне, Серик. Я б тебе и так Анастасию отдал... Да никак не могу с мнением других купцов не считаться. У меня ж еще две на выданье. А так, выбьешься в купцы, никто и не вякнет. Если на все готов, приходи после ледохода...
   Поняв, что пока разговор окончен, Серик поднялся, поклонился и вышел вон, не столько обнадеженный, сколько обескураженный. Выйдя на улицу, он медленно побрел в сторону княжьего подворья. Воины уже тянулись туда. Серик подметил, что многие были одеты не менее богато, чем он, и все - без мечей. Пришлось и ему завернуть на свое подворье, чтобы оставить меч. По опыту он знал, попадешь на язык таким, как Щербак с Ратаем - засмеют. Когда он добрался, наконец, до княжьего подворья, отроки уже рассаживали воинов по старшинству. Он попал чуть ли не в голову стола, за которым сидела его сотня. Ратники встретили Серика одобрительным гулом, как водится, отпустили несколько незлобивых шуток. И хоть Гнездила должен был пировать со старшей дружиной, он сидел со своей сотней. Добродушно что-то отпустил в сторону Серика, ближние засмеялись, Серик за гулом голосов не расслышал. Он оказался как раз между Щербаком и Ратаем, как в строю.
   Наконец отроки прекратили беготню, и князь поднялся с чашей в руке. Серик только расслышал: - "Дружина моя!.." То, что говорил князь дальше, он не расслышал. Ратай со Щербаком тоже не расслышали, но их это не обескуражило. Ратай пробормотал, когда князь закончил и припал к чаше:
  -- Как водится, первую чашу за дружину...
   Князь выпил, поставил чашу на стол. Кое-где с грохотом опрокидывая лавки, дружина поднялась на ноги, и в две тысячи глоток проорала:
  -- За князя Романа!
   И дальше пир уже пошел в разнобой. Сотня Серика то и дело опрокидывала чаши за сотника Гнездилу. Аж три чаши выпили за здравие Серика. Желали, чтобы он так и остался стрельцом в их сотне. Некоторое время Серик, и правда, раздумывал: а не пойти ли в княжью дружину? Ему было хорошо сидеть в длинном ряду, ощущая воинское братство, и локти Ратая со Щербаком, как в битве. Но мысль быстро побила другая: не будет Реут ждать двадцать лет, пока князь ему пожалует боярство. От этого он впал в дикую тоску, и осушил две чаши вне очередности, забыв закусить, и вскоре уже перестал понимать окружающее. На миг пришло просветление, когда кувыркнулся под стол, и тут же все затянула колеблющаяся серебряная пелена.
   Проснулся он утром с тяжелой головой у себя дома на лавке. По горнице прохаживался Батута в своем фартуке и прожженной в нескольких местах рубахе из пестряди. Зимами он всегда надевал такие рубахи, чтобы не застудиться на сквозняках, гуляющих по кузне. Посмеиваясь, он говорил:
  -- Эка, удумал, с кем тягаться, по части пития браги и медов... Они ж вот только под утро утихли, а тебя в самом начале привезли отроки на санях. Сказали, сотник Гнездила приказал увезти домой...
   Серик сдавил ладонями голову, покачал из стороны в сторону; в ней будто качнулся кузнечный молот, поставленный на рукоятку, и забухал по вискам. Серик кое-как поднялся на ноги, шатнулся и неверными шагами побрел на двор. Во дворе, добредя босиком по снегу до колодца, скинул рубаху, достал бадью воды и жадно припал к ней воспаленными губами - выхлебал, чуть ли не половину, остальное вылил на себя, встряхнулся, и тут почувствовал себя заново родившимся. Идущий через двор в кузню Батута, посмеиваясь, сказал:
  -- Очухался? Иди, пируй дальше... Заслужил...
   Одеваясь в горнице, Серик раздумывал: позавтракать, или не стоит? Когда со двора донеслись звуки ударов в калитку. Спустившись с крыльца, он отодвинул засов; возле калитки стояли Шарап со Звягой, Горчак, и Щербак с Ратаем. Все улыбались, свеженькие и умытые, будто и не пировали пол ночи.
   Ратай проговорил:
  -- Так уж повелось, что князь второй день пирует только со своей старшей дружиной, а простые разбредаются по корчмам... Так что, пошли, мы, как и обещали, два жбана франкского вина ставим...
   Серика непроизвольно перекосило. Шарап рассмеялся, сказал:
  -- Да ты не перекашивайся! Франкское вино не только, будто чекан по голове бьет, но и здорово правит голову, когда медов с брагой перепьешь...
   Серик вернулся в сени за кафтаном, друзья остались во дворе, громко вышучивая Батуту, который пытался их урезонить, за то, что они втянули Серика в свои рискованные дела. Серик лишь услышал, как Звяга, смеясь, выговорил:
  -- Это мы его втянули?! Да он сам кого хошь, во что угодно втянет!..
   Поскольку друзья были без мечей, то и Серик оставил свой дома, лишь сунул за голенище недлинный засапожник, меньше локтя длинной. Они пришли в корчму у Боричевых ворот; она была просторной, чистой и тут часто бывали люди знатные. Когда расселись за столом, Ратай рявкнул:
  -- Жбан франкского, для почину!..
   Корчмарь вскоре прибежал, пыхтя от тяжести наполненного до краев жбана. Поставив его на стол, услужливо пролепетал:
  -- Сейчас чаши принесу...
  -- Какие чаши?! - заорал Щербак. - Тащи ковши!
   Корчмарь прижал руки к груди, склонился, пролепетал сговорчиво:
  -- Щас принесу... Только, ради Христа, не буяньте... - видимо он до конца дней своих запомнил Серика и Шарапа со Звягой.
   В просторной горнице корчмы стояло четыре длинных стола. За двумя пировали пожилые почтенные купцы, а за третьим сидела компания германских купцов; все молодцы, как на подбор, молодые, крепкие, числом семеро. Они брезгливо покосились на шумную компанию русичей, и снова продолжили тихий разговор, прихлебывая из чаш вино.
   Тем временем корчмарь прибежал с ковшами. По очереди, зачерпнув вина из жбана, встали, и Ратай выкрикнул:
  -- За Серика! Непревзойденного стрельца! - и все выпили, не присаживаясь, до дна.
   Германцы примолкли, изумленно глядя на них. Один, постарше, осуждающе покачал головой, произнес длинную фразу, остальные покивали, и снова тихонько заговорили, близко сдвинув головы.
   Шарап проворчал:
  -- Не нравится мне это соседство...
  -- Не уходить же из-за этих басурман... - проворчал Ратай, и, подавая пример, зачерпнул второй ковш. Спросил: - А теперь за кого?
   Звяга предложил:
  -- А за Серикова брата, Батуту, который добрых мечей нам наковал...
  -- А-а... Эт, да-а... - протянул Щербак. - Я Батутовым мечом печенега от плеча до пояса развалил. Доспех только хрупнул, как яичная скорлупа...
   Ратай проворчал:
  -- Вечно ты забываешь, что я всегда рядом бываю... И вовсе не до пояса, но доспех точно, как яичная скорлупа... Глубоко просек - не жилец печенег...
   Они выпили. У Серка в голове просветлело, стало легко и замечательно покачивало, будто в люльке. Корчмарь тем временем принес и закуску; жаренных на вертеле кур, и большую миску, больше похожую на лохань, соленых огурцов. После вчерашнего желудочного буйства, хотелось чего нибудь полегче, да и остренького. Пока закусывали, германцы основательно нагрузились вином, и разговаривали уже в полный голос, изредка громко хохотали. Ратай разлил по ковшам остатки вина из жбана, повернулся к корчмарю, чтобы потребовать второй, когда Горчак вдруг ухватил его за плечо, сказал тихо:
  -- Погоди-ка... - насторожив уши, он напряженно вслушивался, о чем говорят германцы, потом тихо заговорил: - Резать православных свиней... Кровь пустим... Пожжем их поганые капища... Девок всех пере... Чего? Мудреное какое-то слово...
   Ратай медленно выговорил:
  -- Горчак, ты это чего плетешь?..
  -- Это не я плету... - проворчал Горчак. - Это германцы плетут...
  -- А ты что, ихний язык разумеешь?
  -- Конечно, разумею... Четыре лета с ними валандался... - Горчак выпрямился, и громко заговорил.
   Речь была какая-то рваная, резкая, будто лязг клинков в поединке. Германцы примолкли, и, по мере того, как Горчак говорил, медленно поднимались, с грохотом уронив лавку. Горчак замолчал, а Ратай от полноты души, с маху швырнул в них пустой жбан.
   Серик едва успел вырвать из-за пояса рукавички, как германцы ринулись вперед, размахивая кулаками. Мечей при них не было. Натягивая рукавички, Серик бросился навстречу, пользуясь моментом, пока драка не перешла в свалку, с маху саданул каблуком сапога в лошадиную морду ближайшего германца, он от удара опрокинулся навзничь, а Серик уже крутнулся, будто в пляске, и врезал ногой другому в живот. Германский строй разом поредел, и дальше дрались уже на равных. На удивление, германцы оказались крепкими кулачными бойцами, и поначалу казалось, что драка застыла на месте, ни у кого не было перевеса. А когда поднялись, и вступили в драку выбитые в первый момент Сериком, и вовсе показалось, что осилят германцы русичей. Почтенные купцы не вмешивались, лишь прижались к стенам, и с любопытством наблюдали, изредка подбадривая соотечественников криками.
   Ратай вдруг заорал:
  -- В стенку!.. В стенку становись!..
   Кое-как разобрались поперек горницы. По сторонам Серика оказались Шарап со Звягой, с правой руки - Щербак с Ратаем, а между ними Горчак. И ломанули вперед, будто в правильной сече. Зажали германцев в угол, и вскоре всех уложили на пол. Как водится, нашлась добрая душа - позвала княжью стражу. Уже когда побоище закончилось, в корчму ворвались стражники. Бородатый десятник заорал:
  -- Кто посмел германцев бить?! Кто княжий указ нарушил?! Всех в острог!..
   И осекся, увидя честную компанию. Ратай проговорил:
  -- Чего шумишь? Никого не убили... Так, побили малость... Чтоб языки сильно не распускали...
   Стражник протянул:
  -- Старые знакомцы... Шарап со Звягой, и с ними Серик... И вы туда же! Ратай, Щербак! Вы-то пошто в буяны затесались?!
   Щербак рассудительно проговорил:
  -- Ты разве не слыхал, что Серик с нами стрельцом стоял? Он чуть ли не два десятка печенегов положил. Князь ему кошель золота пожаловал, а мы два жбана франкского вина пообещали. Обещание надо выполнять... Кто ж знал, что тут германцы сидеть будут, и поносить русичей, а Горчак у нас ихний язык разумеет. Вот и не выдержала душа...
  -- А што, и правда, поносили? - с любопытством спросил десятник, разглядывая все еще не пришедших в себя германцев.
  -- Еще как!.. - обронил Горчак. - Я в Мараканде, и по пути в Индию четыре лета с ними валандался, а таких слов не знаю...
  -- А с чего решил, что поносные слова?
  -- Ну, любой дурак догадается, что если говорят - всем кровь пустим, а девок, того... Чего с девками делают, когда мужикам кровь пускают?
   Десятник приподнял шлем, почесал в затылке, протянул:
  -- Пожалуй, и у меня бы душа не выдержала... Давно поговаривают, что многие германские купцы, и не купцы вовсе... Однако, отливать надо... Как бы дух не испустили... Мы наслышаны о Сериковых кулаках. Да и у Шарапа со Звягой, кулаки, будто кузнечные молоты... Корчмарь! Тащи воду, да прямо из колодца...
   Корчмарь уже бежал с двумя ведрами воды, за ним поспешали два его работника, тоже с ведрами. Без долгих антимоний, ухнули воду на германцев, только после этого они зашевелились, замотали головами, разбрызгивая капли воды пополам с кровью.
   Верзила с лошадиной харей, который первым получил, проговорил:
  -- Император будет зер не доволен цезарь Роман. Толко варварские страны обижать купцов...
   Десятник ухмыльнулся, спросил:
  -- А из какой страны приехал купец, который хочет всем мужикам кровь пустить, а девок, того?.. Сдается мне, что не императору ты служишь, а папежник ты закоренелый! И корзно с крестом у тебя в мешке лежит до сроку...
  -- Это есть ложь! Тот меншь плехо ферштеен дойче шпрехе...
   Горчак разразился длиннющей фразой на германском языке, где больше всего мелькали сочетания, вроде - дойче швайн, и доннер веттер. Германец сначала покраснел, а потом побелел, и когда Горчак закончил, высокомерно выпрямился и выговорил:
  -- Если бы ты был благородный рыцарь, а не грязный швайн, то мы бы сейчас же прогулялись за стену...
   Горчак проговорил:
  -- Ба-а... Сколько сразу русских слов узнал... - и почти без замаха врезал ему в ухо. Проговорил: - Эт, верно, мы люди простые, нам и не обязательно прогуливаться за стену...
   Десятник заорал:
  -- Эй, эй, эй! Ты чего творишь?!
   Горчак невозмутимо проговорил:
  -- А ты что, не понял? Это ведь не купец. Даже германский купец, получив такое оскорбление, без разговору вызывает простолюдина на поединок. А этому, вишь, зазорно со мной меч скрестить...
   Десятник в сердцах плюнул, махнул стражникам:
  -- Бери этого!.. Уходим... А то щас по городу разлетится, что германцев бьют - конфузу не оберешься... Всех ведь побьют под горячую руку...
   Окруженные тесным кольцом стражников, германцы ушли. Лошадиномордого несли на руках. Коротко хохотнув, Ратай проговорил:
  -- Ну, Горчак, у тебя и рученка... Кто поверит, будто ты купецкий приказчик?..
   Горчак проворчал:
  -- А ты, Ратай, будто не знаешь, что купцы поболее воинов времени в походах проводят... Я не помню ни одного похода, чтобы с татями не пришлось рубиться... - Горчак достал из кошеля рубль, неровно отрубленный от гривны кусок серебра, сказал: - По рублю с носа, я думаю, корчмарю хватит?..
   Серик достал две половецкие серебрушки, положил к Горчаковому рублю, остальные тоже положили деньги в общую кучку, Ратай заорал:
  -- Корчмарь! Тащи жбан вина!
   Корчмарь плаксиво проныл из своего угла:
  -- Шли бы вы, ребятки... Одни убытки от вас...
  -- Ты тащи жбан! А то щас еще и твоей роже убыток причиним! - угрожающе прорычал Шарап.
   Корчмарь тяжко вздохнул, и поплелся к бочке, чуть ли не волоча пустой жбан по полу. Из-за другого стола поднялся степенный купчина, подошел, склонился к столу, спросил:
  -- Ребятки, народ интересуется, из-за чего сыр бор разгорелся? Чего с германцами не поделили?
   Горчак спросил:
  -- А ты что, по ихнему не разумеешь?
  -- Да нет, не разумею... Среди нас не было суконщиков... Я то в Сурож хожу, по-фряжски хорошо разумею, а по-германски - ни слова...
   Горчак медленно проговорил:
  -- Делить нам с германцами нечего, а вот поносить русичей не позволим. Это ж надо, как обнаглели; орать в голос, мол, всех православных свиней перережем, а девок - того...
   Купец покрутил головой, сказал:
  -- Вы серебро-то спрячьте... Вам от купцов спасибо, что папежников побили. Шибко мешать торговле стали... - и он достал из кошеля несколько фряжских серебрушек.
   Наконец, пыхтя под тяжестью жбана, подошел корчмарь, бухнул жбан на стол. Ратай указал ему на кучку серебра, сказал:
  -- Это в десять раз перекроет твои убытки. Да и поломали мы всего ничего...
   Просветлев лицом, корчмарь сгреб монетки. Видать, он всегда предполагал самое худшее; что буяны не только убытки не покроют, но и за съеденное-выпитое не рассчитаются. Видимо из-за случившейся потасовки, второй жбан улетел соколом, толком и поговорить не успели, обсудить драку. Щербак уже орал:
  -- Ратай! Третий жбан ставим! Мы ж ему два жбана пообещали, когда он дюжину всадников ссадил! А еще полдюжины пешцов? Пешца-то, потруднее из строя вышибить!
  -- А и верно, Щербак! - заорал Ратай. - Корчмарь, тащи третий жбан!
   Как допивали третий жбан, Серик уже не помнил. Вроде бы купцы скинулись, и поставили им четвертый жбан, когда они еще не допили третий, но это он помнил и вовсе смутно.
   Глава 5
  
  
  
   Серик на утро опять не помнил, как оказался в горнице на своей лавке. Сев, он ухватился руками за голову, проворчал с раздражением:
  -- Победа - дело хорошее, но можно ж только один день попировать! - и побрел на двор.
   Как и вчера, выхлебал полбадьи, остальное вылил на себя - только после этого полегчало. Из кузни выглянул Батута, крикнул:
  -- Тебя вчера дружки на руках принесли, а сами пошли дальше пировать! Ну что, как положено, пойдешь и третий день пировать?
   Серик зачерпнул пригоршней снега, сильно растер лицо, и пошагал по утоптанной тропинке к крыльцу, оскальзываясь босыми ногами. Проворчал раздраженно:
  -- Никуда я больше не пойду... Сил нет... Пировать - не мечом махать. Потруднее будет...
   Когда перед полуднем явились дружки, Серик наотрез отказался с ними идти. Посмеявшись, они ушли. Серик попытался помогать Батуте в кузне, но его мутило и из рук все валилось. Тогда он плюну, попросил мать собрать припасов дня на три, надел на ноги меховые сапоги, обрядился в короткополый полушубок, запряг своего верхового коня в сани, кинул в сани тулуп, лыжи, топор, мешок с припасами, осторожно уложил лук, колчан со стрелами, на всякий случай уложил и рогатину, к поясу привесил ножны с широким и длинным охотничьим ножом, и упав боком в ворох сена, выехал со двора. Выглянувшему из кузни Батуте крикнул:
  -- Дня через четыре вернусь, с дичиной зимовать будем!
   Выехав из ворот, спустился на лед и погнал коня вверх по течению. Хоть и укатанная, но пустынна зимняя дорога. Полозья тихим голосом напевали походную песню, похмелье еще давало о себе знать, заставляя призрачно колыхаться прибрежные перелески, то и дело выбегавшие на берег меж окрестных полей. Вскоре Серик свернул в Десну, еще менее накатанный путь. Сейчас же потянулись княжьи ловы; дремучие леса, перемежающиеся обширными полянами, на которых тут и там виднелись стога сена, припасенные специально для туров и оленей. Он успел проехать верст двадцать по Десне, когда начало темнеть. Можно было проехать еще несколько верст в темноте, и добраться до убогого постоялого двора, стоящего среди дремучих лесов и болот, но Серик направил коня на пологий берег, к чуть видневшейся среди мелкой сосновой поросли сухостойной сосне. На уютной полянке распряг коня, заботливо накрыл его попоной, навесил на морду торбу с овсом и принялся рубить сухостоину. Положив два бревна крестом напротив задка саней, запалил на них костер из толстых сучьев, сел на задок саней, протянув ноги к костру, и принялся ужинать вареным мясом и пирогами с капустой, слегка подогрев снедь над огнем. И тут снизошло на него отдохновение души; тишина буквально оглушила, ведь последние месяцы он все время был в толчее, среди людей, в суете и гаме сражения. А тут висела тишина, будто вечная, и от сотворения мира никем не нарушаемая, даже вездесущие вороны на вечерней заре не граяли, тихое хрупанье коня овсом нисколько не нарушало тишины, а лишь усугубляло. Серик поднял голову к ярким звездам, и вдруг подумал, а не прав ли настоятель обители? И не грозный Перун правит миром... Но тут же потряс головой; а какая разница? Что Сварожище, что Бог-Отец... Ведь Спаситель - всего лишь сын грозного бога и земной женщины... А разве ж может сын человеческий спасти всех людей?..
   Серик потряс головой, огляделся вокруг; конь хрупал овсом, яркий, бездымный огонь горел ровно, обдавая приятным жаром, уже занялись и бревна - протлеют всю ночь, освещая призрачным багровым светом ближайшие деревья и отпугивая нахальных зимних волков. Серик ухмыльнулся, мотнул головой, окончательно отгоняя наваждение, дожевал мясо, налил из небольшого жбанчика меду в медную кружку, пристроил к огню подогреть. Тем временем конь перестал хрупать овсом. Серик слез с саней, подошел к коню, снял с его головы пустую торбу. Протяжно вздохнув, конь хватанул снегу, похрустел и потянулся к саням, пожевать еще и душистого сенца. Серик вернулся в сани, взял кружку, предварительно надев рукавицу; знал, как жжется медь, нагретая хотя бы и с одного краю на огне. Попробовал мед - в самый раз, и выхлебал мелкими глотками всю кружку, приятное тепло разлилось по телу. Серик потянулся, завернулся в тулуп и рухнул в сани, на мягкое сено. Лишь один раз за ночь, конь разбудил его тревожным фырканьем. Приподняв голову, Серик услышал далекий волчий вой, на самом пределе слышимости, а потому успокоительно потрепал коня по морде, и вновь пристроил голову на душистое сено. Бревна ровно тлели, заливая всю полянку алым сиянием.
   Проснувшись еще в темноте, Серик передвинул огарки бревен на кучу жарко тлевших углей, подкинул остатки сучьев и принялся завтракать, разогрев на огне кусок вареного мяса и пару пирогов. Конь продолжал дремать, уткнувшись храпом в ворох сена на санях. Позавтракав, Серик запряг коня. Тело было полно бодрости и веселой силы, как и не бывало двухдневного беспробудного пьянства, по всем жилочкам будто искры жидкого огня бегали. Упав в сани, Серик гикнул, и конь весело зарысил на лед. Колею заметно припорошило инеем, видать со вчерашнего дня по ней еще никто не прошел. Да и кому, кроме мелких купчиков, ездить в дремучие леса, где редко стоят селения землеробов?
   Неяркое зимнее солнышко едва поднялось над окоемом, когда Серик разглядел кряжистый, приметный дуб, стоящий неподалеку от берега. Как раз от него верст шесть в сторону от реки, если идти по затесам, можно отыскать избу волхва, с незапамятных лет облюбовавшего эти места. Серик потянул вожжу, конь, артачась, поплясал в оглоблях, очень уж ему не хотелось ступать в глубокий снег, однако прыгнул на целину, угрожающе затрещали оглобли. Увязая в снегу по брюхо, конь дотащил сани до дуба, и встал, поводя назад налитым кровью глазом. Серик ругнулся про себя, выпростался из тулупа, бросил на снег лыжи, сунул ноги в петли, щелкнул вожжами, рявкнул:
  -- А ну, Громыхало, вперед!
   Серик давно уже прозвал своего коня Громыхалой, но на людях избегал его так называть. Еще будучи стригунком, конь очень уж весело громыхал копытами по двору, носясь из угла в угол, с нетерпением ожидая, когда его выпустят пастись с табуном кузнечного ряда. Конь гнул шею, фыркал, взбрасывая по бокам буруны снега. Серик даже ногами не перебирал; держась за вожжи, скользил по целине рядом с санями, хоть и вязли изрядно широкие лыжи в свежем пухлом снегу.
   Полянка открылась, как всегда, неожиданно; потемневшая от времени, вросшая в сугробы по самые оконца, крытая дранкой, изба, притулилась у противоположного края полянки под гигантским раскидистым дубом. Высокий тын огораживал небольшой двор за избой, с конюшней и хлевом.
   Осаживая коня рядом с избой, Серик заорал:
  -- Чури-ила-а! Принимай гостя!
   Однако изба хранила молчание. Пожав плечами, Серик подогнал коня к воротам в тыне, перелез через них, отодвинул толстый дубовый засов, растворил заскрипевшие створки, провел коня внутрь и принялся распрягать. Распряг. Чурила так и не выглянул из избы. Серик провел коня внутрь хлева, совмещавшего и конюшню. Чурилов конь злобно зафыркал, учуяв чужака, но быстро успокоился. Сидящие под крышей на насестах куры, заполошно закудахтали, коротко промычала корова, и хлев успокоился, моментально определив, что вторгся не серый хищник, а безопасный человек, хоть и чужой. Поставив коня к гостевым яслям, Серик задал ему сена, и пошел в избу. В отличие от других волхвов, Чурила не чуждался новшеств; в избе стояла массивная печь, еще хранившая тепло. Почесав в затылке, Серик пробормотал:
  -- И куда ж тебя понесло среди зимы?..
   Выйдя во двор, он прошел в дальний угол. Там, как помнил Серик, была узкая калитка. Отодвинув могучий засов, Серик выглянул наружу; и точно - в лес убегала свежая лыжня. Видать на рассвете Чурила зачем-то пошел в лес. Надев лыжи, Серик вышел за калитку, притворил ее за собой, пошарил в щели тына, нащупал тоненький ремешок, потянул, засов задвинулся. Если не знать секрета, нипочем не догадаешься, как отпереть калитку, а через тын не вдруг и перескочишь. Размеренно взмахивая руками, Серик побежал по лыжне. Не пробежав и версты, он оказался в такой чащобе, что поневоле начнут мерещиться всякие лешие и прочая нечисть. Однако лыжня Чурилы, как ни в чем не бывало, виляла меж толстенных замшелых стволов. Серик углубился в чащобу, и вскоре почувствовал запах дыма.
   Протиснувшись между зло шелестящих еловых лап, Серик оказался на круглой полянке, посреди которой горел яркий, бездымный костер из сосновых сучьев, а возле него сидел на старой медвежьей шкуре волхв. Серик оглянулся по сторонам; он бывал в гостях у Чурилы довольно часто, и ни разу волхв ему не показал капище. Поближе к очагу стоял Перун, грозно нахмуря серебряные брови, топорща золотые усы. И дальше по кругу располагались: Дажьбог, Стрибог, Хорс, Велес и прочие, помельче. Не поворачиваясь, Чурила проговорил:
  -- Садись, Серик...
   Воткнув лыжи в снег, Серик прошел к медвежьей шкуре, сел рядом с волхвом. Ровно, потрескивая, горел костер, грозно хмурились боги, глядя на Серика. Он слегка передернул плечами, подумал, а не догадались ли они о его мимолетных слабостях? Когда он чуть было не уступил уговорам настоятеля обители, да и не далее, как вчера ночью, на него вдруг накатили сомнения...
   Чурила молчал, глядя куда-то в пространство за костром. Серик тоже помалкивал; знал, что не любит волхв, когда лезут первыми с разговором. Наконец Чурила медленно заговорил:
  -- Грядет большое лихолетье на Руси. Много народу окрестилось, власть нового Бога укрепилась настолько, что он начнет скоро силой забирать остальное. Придут чужие люди с мечом и крестом изгонять наших древних богов... Будут топорами свергать наших идолов, мечами убивать волхвов, крестом усмирять единоверцев... Огонь, меч и крест загуляют по Руси. Во славу нового Бога русичи будут резать русичей...
   Волхв замолчал. Серик поежился, огляделся по сторонам. Заснеженные ели стояли неподвижно, будто замерли от ужаса при словах волхва.
   Серик проговорил осторожно:
  -- И раньше приходили враги; печенеги, половцы... Ты сам сказывал про готов, от коих германцы происходят... Всех отбили... Не могут пришельцы долго воевать в наших лесах и снегах...
  -- Не мо-огут... - со вздохом протянул волхв. - Коли против всего народа воюют. А если половина народа христиане, и латины для них единоверцы?..
   Серик ощутил озноб на спине, вспомнив Рюрика и германских купцов, с которыми в корчме дрались, и которые оказались вовсе не купцами. Серик вдруг подумал: волхв уже настолько стар, что ему полагалось бы замену себе готовить, но он как жил один, так и доживает... И от этой мысли ему стало еще страшнее.
   Волхв тяжело поднялся, опираясь на посох. Серик подскочил, засуетился, пробормотал:
  -- Я щас... Пожертвую чего-нибудь...
   Волхв осуждающе покачал головой, проговорил:
  -- Ты отошел уже от Перуна...
  -- Да я... - и Серик осекся, поняв, что волхв насквозь его видит, видит его шатания и сомнения.
   Выдергивая свои лыжи из снега, волхв уже будничным тоном проговорил:
  -- Я полагаю, ты на охоту приехал? Сохатых нынче полно. Снег глубокий, так они раньше времени перешли на кормежку по прибрежным ивнякам да ольховникам. Уделишь старику кус дичины-то?
   Старик прибеднялся; какой охотник не уделит ему кус, если рискует, пожадничав, навсегда добычи лишиться?
   В тягостном молчании они вернулись своей лыжней к избе. Серик прошел к саням, достал саадак, повесил на плечо, колчан пристроил по привычке на левое плечо, так, чтобы оперение стрел слегка поднималось над плечом.
   Наблюдая за ним, волхв сказал:
  -- Рогатину возьми...
  -- Зачем? - удивился Серик.
  -- Нынче сохатые злые. Если с первой стрелы в бок не убьешь - затопчет. Если сохатый бросится, стрелой его нипочем не убить, только рогатиной и можно остановить...
   Серик достал рогатину, пробормотал раздумчиво:
  -- Наверное, потому сохатые злые, что волки раньше времени в стаи сбились...
   Волхв быстро зыркнул на него глазом, но промолчал. Видать и он обратил внимание на такую странность нынешней зимы. Как ни в чем не бывало, Чурила проговорил:
  -- Сохатые и на дневку в ольховниках и ивняках остаются. Там крепь порядочная, волкам сильно потрудиться придется, чтобы на простор их выгнать...
   Серик кивнул и вышел за ворота двора. Волхв, держась за воротину старческой жилистой рукой без рукавицы, смотрел ему вслед. Продев ноги в петли, Серик скатился на лед ручья, протекавшего неподалеку от избы, скинув шапку, осторожно повел головой из стороны в сторону; легкий, но явственный ветерок ощущался с верховьев ручья. Стараясь не хлопать лыжами и не шибко хрустеть снегом, он пошел вверх по ручью, старательно очерчивая лыжней каждый его прихотливый изгиб. Рогатина совсем не мешала, а, наоборот, с ней удобнее было идти. Не прошел он и версты, как заметил косо пересекавший ручей след сохатого. Это явно прошел матерый бык, и направлялся он как раз к ивняку, густо росшему в небольшой пойме. Сохатый явно там и пребывал. Серик призадумался; оно, конечно, завалить огромного быка - потом можно до весны хвастаться, но вот есть его - все зубы обломаешь! Тяжко вздохнув, он прокрался мимо ивняка, чтобы не спугнуть быка. Если спугнешь - он же всю округу переполошит, а тут наверняка поблизости пасется компания лосих с телятами этого года и прошлого. Серик пошел дальше, изредка останавливаясь и из-под ладони оглядывая берега ручья. Поднявшееся над вершинами деревьев солнце отражалось в мириадах снежинок и слепило глаза. Снег лежал на лапах елей, толсто прикрыл густые лапы сосен, только ивняки да ольховники мрачно чернели в этом сверкающем великолепии. Наверное, еще и потому сохатые там на дневки оставались, что их бурая шкура без следа пропадала среди сплетений ветвей.
   Встретив еще одну пойму, заросшую ивняком и ольховником, Серик вгляделся в девственно чистый снег по берегам, но следов не увидел. Это его не обескуражило. Он осторожно прошел под берегом, и с другой стороны увидел три отчетливых следа. Ага! Явно лосиха с телятами. Один еще совсем малыш, этого года, а второй - прошлого, уже с взрослого сохатого. Серик прикинул направление ветерка; еще несколько шагов и его запах нанесет на лосиху, а уж она медлить не станет. Серик осторожно развернулся, прошел сотню шагов назад своим следом, осторожно вылез на берег и пошел у подножия берегового склона, внимательно вглядываясь в переплетения ветвей и искривленных стволиков. Лосей Серик увидел там, где и ожидал их увидеть; в том месте, где береговой склон переходил в пойму. Тут образовался уютный закуток между прибрежным ельником и ивняком. Лосиха уже поднялась с лежки и чутко прядала ушами, втягивая ноздрями воздух. Видимо ее разбудило шуршание лыж, но незнакомый звук лишь встревожил, запаха извечного врага еще не донеслось, и она медлила. Рядом с ней стоял малыш, радостно тычась мордой в ее бок; видать решил, что мать вскочила исключительно для того, чтобы с ним поиграть. Чуть поодаль стоял и прошлогодний теленок, ростом уже с мать, завидная добыча для настоящего охотника, вкусное мясо до самой весны. Не делая резких движений, Серик воткнул рогатину в снег, вытянул лук из саадака, наложил стрелу на тетиву. И хоть стоял он всего шагах в тридцати, сохатые его все еще не замечали; Шарап, старый охотник, рассказал Серику, что есть такая особенность у сохатых, если стоять неподвижно, то они тебя и не увидят, лишь бы запах на них не нанесло. Серик оттянул тетиву до уха, отпустил, она резко щелкнула по рукавичке, сохатые напряглись, но было поздно - белая бабочка уже прилепилась на бок повзрослевшего теленка. Он прыгнул вслед за матерью, канувшей без следа в ельнике, но тут же зашатался и медленно повалился на бок.
  -- Ну вот, и рогатина не понадобилась... - пробормотал Серик.
   Он подошел к зверю. Что ж, завидная добыча. Теперь бы от волков уберечь, пока за упряжкой бегаешь... Он вытянул из-за пояса специально припасенный клок старой волчьей шкуры, развел небольшой костерок рядом с убитым сохатым и бросил на него обрывок, он тут же немилосердно завонял. Шарап уверял, что такое место, где спалишь хотя бы маленький клочок волчьей шкуры, волки потом несколько лет стороной обегать будут. Привирал, конечно... Но если волки хотя бы до вечера сюда не заявятся - и то ладно...
   Вернувшись на лед ручья, Серик побежал по своей лыжне, размеренно отталкиваясь древком рогатины, лыжи весело шуршали по снегу.
   Когда он прибежал к избе волхва, тот уже заканчивал запрягать коня. Серик изумился; и как он узнал, что Серик с добычей? Волхв спросил:
  -- Тебе там помочь, свежевать?..
  -- Не надо... - Серик махнул рукой, торопливо падая в сани, щелкая вожжами, крикнул: - Лучше котел готовь побольше! Пировать будем...
   Чуя вонь от спаленной волчьей шкуры, конь тревожно прядал ушами, зло фыркал. Серик покрепче привязал его к дереву, чтобы не тратить время на успокаивание. Еще немножко, и сохатый замерзнет так, что его и не выпотрошишь, а везти лишнюю тяжесть на санях - конь может и не вытянуть... Выпотрошив сохатого, Серик заботливо сложил в припасенный мешок сердце, легкие, печень и желудок. Кое-что пойдет на жертву Велесу, кое-что на пир с волхвом. Серик знал, что сам Чурила не охотится, но от дичины не отказывается, когда в его избе останавливаются охотники. Поднатужившись, он закинул на сани сначала круп, а потом и перед сохатого, сани жалобно затрещали. Конь присел на задние ноги, кося налившимся кровью глазом. Серик проворчал:
  -- Ну, ну, Громыхало... Не медведя повезешь...
   Серик прикинул, что для него места в санях не осталось, а потому надел лыжи и заскользил рядом с санями. Яркий, радостный денек катился к вечеру. Весело покрикивая на коня, Серик глубоко вдыхал и выдыхал морозный воздух, чувствуя здоровый, веселый голод, и предвкушая наваристую мясную похлебку, жареху из сохачьего легкого, и духмяный мед из многочисленных бортей волхва, далеко окрест раскиданных по полянам.
   Над избой волхва уже поднимался густой дым, видать только что затопил печь, дрова еще не разгорелись. Не теряя времени, Серик принялся на чистом снегу у тына снимать шкуру с сохатого; тоже неплохой прибыток, знакомый кожемяка выделает, потом можно будет и сапог на всю семью нашить, и добрый кафтан кожаный справить - износу не будет. Шкура снималась легко, успел таки довезти. Подошел волхв, что-то бормоча под нос; видать, заклинал звериного бога не обижаться за то, что взяли сохатого. Серик еще не закончил снимать шкуру, а волхв уже в котле поставил вариться похлебку, щедро покрошив печенку и язык. На шестке пристроил таган с противнем, на который покрошил легкое, щедро приправив луком и лесным чесноком. После чего прихватил сохачий желудок и пошел в лес, на ходу буркнув, чтобы Серик подкидывал под таган полешков - жареха должна скворчать не переставая, но не особенно сильно.
   Прибрав мясо, свернув шкуру, Серик раздумчиво осмотрел долю волхва - переднюю ногу сохатого. Оно, конечно, не богато, но волхв много и не брал, хоть каждый раз, когда Серик приезжал на охоту, без хорошей добычи не оставался. Волхв пришел из леса, когда варево в котле уже упрело в самый раз, да и жареха дозрела - Серик не любил долго вареного мяса. А это молодое, чуть подержи на огне - и само в глотку проскочит. Войдя в избу, Чурила потянул носом, весело потер руки, Серик подметил, что он ходит без рукавиц. Неужто мороз его не берет?
   Волхв весело воскликнул:
  -- Снимай мясо, изверг! Испортишь ведь... - и, прихватив вместительный жбан, вышел вон.
   Вскоре Чурила вернулся и Серик ощутил необычайный аромат Чурилова меда, перебивший даже аромат мяса. Бухнув жбан на стол, волхв воскликнул:
  -- Летом отбою от паломников не бывает, но вот зимой скучновато живется... В аккурат, когда снег лег, только Шарап со Звягой побывали, зато неделю гостили; завалили по сохатому да еще медведя на двоих...
   Первый раз Серик побывал в гостях у волхва еще с отцом, тогда же познал и первые премудрости охоты. Волхв крепко дружил еще с дедом Серика. Это ж, сколько ему лет? Хотя, дед второй год, как помер, и до последних дней махал молотком в кузне, так и помер с молотком в руке, возле наковальни...
   Серик откинулся спиной на прохладную стену избы, вытянул ноги под столом, прижмурился - хорошо! Спросил, прислушиваясь к бульканью меда, который Чурила разливал ковшом в берестяные кружки:
  -- Послушай, а почему ты себе смену не готовишь? Вот помрешь, изба развалится - куда я буду на охоту ездить?
   Чурила подвинул ему кружку, поставил посреди стола противень с жарехой, сел на лавку и лишь после этого сказал:
  -- А к чему замена? На всю округу я, почитай, последний настоящий волхв остался. Дальше, до Новгород-Северска, волхвов больше нет. Да и за Новгород-Северском тоже. Там настоятель христианской обители лютует, еще лет десять назад последних волхвов извел. А скоро пришлые латины изведут последних поборников старой веры - мне што, одному с идолами сидеть? А смену на што готовить? На погибель?..
   Серик в сердцах воскликнул:
  -- Да как же придут латины?! Кто им позволит?!
  -- А они уже пришли, - медленно выговорил волхв. - Князь Рюрик уже чистый латинянин. А есть еще такая штука - унией называется по-латинянски... Ты давай, пей медок. Добрый нынче медок получился... - подавая пример, Чурила опорожнил кружку, крякнул и потянулся ложкой к противню, проговорил весело, будто и не говорил только что страшные слова: - Сначала жареху... Похлебка запросто ее в пузе подвинет...
   Серик медленно, мелкими глотками вытянул мед. Действительно, мед - что надо, в меру сладкий, почти как франкское вино, и не в меру крепкий, пожалуй, покрепче франкского вина. Секрет, что ли, Чурила знает?.. Серик подцепил ложкой мяса вместе с соком, осторожно отправил в рот. Да-а... кроме как у Чурилы, вряд ли где попробуешь такой духмяной свежатины... И ведь не скажет, каких корешков да травок накидал в противень...
   Утолив первый голод, Серик пробормотал, наливая себе в кружку меду:
  -- Князь Роман искусный воин; нынче так красно печенегов побил... Я в войске был, стрельцом стоял, все видел... Даст Перун, и латинов побьем...
   Тоже наливая кружку меду, волхв проворчал:
  -- Молодой и глупый ты еще, Серик... Пока печенеги были сами по себе, мы их и бивали. Но в их земли пришли латиняне, крестоносцы, и печенеги стали крестоносцами. По-хорошему, нам бы вместе с ромеями прямо сейчас ударить по ним, пока силу не набрали. Да ку-уда там... Наши князья промеж собой постоянно дерутся, и каждый по отдельности для себя одного выгоду ищет. Щас если какой князь вступит в союз с ромеями, другой тут же к латинянам кинется в союз...
   По намерзшемуся за день телу разливалось приятное тепло, мед кружил голову, суровое лицо старого волхва, сидящего напротив, разгладилось, и будто помолодело. Мысли Серика помаленьку тоже разгладились. В конце концов, старики рассказывают, на Руси столько всего происходило, и всегда она стояла крепко. Да и как теплолюбивым латинам и печенегам воевать на Руси? Сколько-нибудь большому войску только зимой и можно ходить по Руси, когда на реках лед. Да где ж на такое количество лошадей корму напасешься?! Русские смерды издавна привычны, при приближении врага, сжигать все, что с собой в трущобы не увезти. Бывалые воины, Щербак с Ратаем рассказывали, сколько случаев было в междоусобных войнах, который век гремящих по Руси, целые рати без следа исчезали в русских лесах. А сколько войн заканчивалось только потому, что рати до места не доходили; коней съедали с голодухи, а то и до сапог добирались...
   Очистив противень, они осушили еще по кружке меду, подождали, чтобы жареха улеглась в желудках, и принялись за похлебку. Серику казалось, что в него уже ни кусочка не влезет, но лишь черпнул первую ложку душистого варева, да так и выхлебал полкотла, остальное волхв осилил, даром что худой и жилистый.
   До дна жбана было еще далеко, когда Серик ощутил, что вот-вот свалится под стол. Да-а... Крепок медок у волхва... Кое-как доковыляв до лавки, Серик свалился на одеяло из волчьих шкур, с наслаждением вытянул ноги и, ощущая приятную истому, отплыл в крепкий сон.
   Проснулся он от слабого запаха смолистого дыма - в печке, потрескивая, разгорались сосновые дрова. Чурила уже покрошил на противень сохачье сердце, остатки легкого, а в котле заваривал похлебку из мелко нарезанных кусочков мяса. Спросил, пристраивая противень на таган:
  -- Медку принести, голову поправить?
   Серик проворчал:
  -- Последнее дело - пить с утра... Да и в дорогу мне... Когда хмель выходит, шибко холодно становится...
  -- Ну и правильно... - усмехнулся волхв. - Твой отец таким же был: с вечера жбан меду выцедит, а с утра - как огурчик... Хотя... Дурная примета - оставлять недопитое... Там, со вчерашнего, в жбане осталось...
  -- Щас, на двор только сбегаю... - пробормотал Серик.
  -- Ты только в прорубь с разгону не ныряй, - проговорил волхв, - я малость промахнулся, и на мелком месте ее продолбил. Все руки не доходят, на другом месте продолбить...
   Посидев в уютном нужнике, Серик скинул рубаху и принялся кидать тяжеленное дубовое бревно, на котором волхв рубил травы и колол дрова. Задушено хекая, швырял вперед, вытягивал из снега, и пружинисто распрямляя спину, швырял назад, или подкидывал высоко вверх и ловил на плечи, ловко пружиня ногами. Пудика четыре-пять бревешко весит, удовлетворенно подумал про себя, когда тело раскраснелось, налившись упругой силой. Но мешок с песком несравненно приятнее... Все ж таки ободрался одним местом о бревно...
   Добредя до проруби, разбил специальной колотушкой наросший за ночь ледок, и, скинув сапоги с портками, слез в воду. Ноги тут же уперлись в песчаное дно. Н-да... Едва по бедра... Серик присел, ощущая, как поджимается живот от холода. Течение было сильным, струи обегали бока и плечи, будто русалки гладили своими ледяными ладонями... Взревев медведем, Серик взметнулся из проруби и помчался к избе, размахивая одеждой.
   Увидя его, волхв рассмеялся:
  -- Экий ты еще стригунок, Серик... Одевайся, да садись к столу... Ты нынче же надеешься до дому доехать?
   Натягивая штаны и рубаху, Серик проговорил раздумчиво:
  -- Вряд ли... Шибко тяжелый груз...
  -- Да-а... Добыча завидная... - протянул волхв. - А я думал, ты быка завалишь...
  -- Эт, почему же? - удивился Серик.
  -- А потому, что молодой ты и глупый...
  -- Ну, не завалил же быка!.. - ухмыльнулся Серик.
  -- Эт, потому, что уже поумнел маленько. Да и не велика ценность такого трофея... Кабы он с рогами был...
   Серик засмеялся:
  -- Вот ежели бы я к тебе осенью на охоту приехал, то, поди, и соблазнился бы таким трофеем. А безрогая сохачья голова ничем от коровьей не отличается...
   Чурила поставил на стол жареху, выставил котел с похлебкой и принялся разливать остатки меда из жбана. Сосредоточенно следя за ковшом, заговорил медленно:
  -- Шарап со Звягой собирались по медведю на каждого взять...
  -- Ну и што?.. - пробормотал Серик, выбирая ложкой на противне кусок повкуснее. - Может, не нашли?..
  -- Тут медведей полно, сам знаешь... Не далее, чем в двух верстах в той стороне - берлога, - волхв махнул ковшом. - А в той стороне - еще... - волхв махнул ковшом в другую сторону.
   Серик, подув в ложку, удивленно спросил:
  -- Ты думаешь, они его стронули?.. И тебе не сказали?.. Ну-у... Шарапа со Звягой подозревать в таком...
  -- Всякое бывает... - мрачно обронил волхв. - Ты ж знаешь, как Шарап кичится своим охотничьим искусством...
   Наевшись, не хуже, чем вчера, допив остатки меду, они вышли на улицу. Волхв растворил ворота двора, Серик вывел коня из парного тепла хлева. Конь радостно пофыркивал; видать ему не очень-то нравилось, стоять в обществе коровы, кур, да еще парочки сварливых коз.
   Присев на край саней, волхв вдруг спросил:
  -- А чего это тебя в войско понесло? Сам говорил, князь Роман умелый воин... С чего это он необученного строю сосунка в битву взял?
   Серик неохотно проворчал:
  -- Я ж говорю, стрельцом стоял...
  -- Шарап со Звягой, бывшие дружинники, но вот уже лет пятнадцать в строю не стояли, так, поди, и не пошли в войско... На стенах сидели... - волхв явно забавлялся, в усах пряталась язвительная улыбка. - Эт, ты что же, на купеческую дочку глаз положил?
   Серик промолчал, вздохнул только. Волхв проговорил серьезно:
  -- Не тужи, Серик, такие, как ты и заморских принцесс бывает, умыкают...
   Чтобы перевести разговор на другое, Серик хмуро проворчал:
  -- А тебя шатун не беспокоил?
   Чурила пожал плечами:
  -- Меня он и не побеспокоит... Даже если и бродит поблизости. Может, и не поднимали Шарап со Звягой второго медведя?.. Может и подняли, да его волки задрали... Хотя, маловато тут волков... Они ж предпочитают, чтобы поляны широкие были, да поля... Ну, тут гуляет стайка из трех щенков летних, да волчицы. Батя-волк куда-то отлучился... Но волчица никогда не поведет неопытных щенков на шатуна...
   Рывком затянув хомут, Серик оглядел припорошенную инеем рогожу, в которую было завернуто мясо, проговорил раздумчиво:
  -- А чего ж он ко мне не приставал, когда я неподалеку уже от твоей избы на ночевку останавливался?
  -- А потому не приставал, что ты без добычи был. Теперь, точно не пропустит...
  -- Ну... - Серик скептически цыкнул зубом. - Очень уж умен твой лесной хозяин...
  -- Все ж таки ты осторожнее, Серик... - пробормотал волхв. - Зима к концу катится, шатун совсем отощал... Примерно к марту шатуны погибают... Так что, этому недолго осталось... Но дел бы он много еще натворил, будь места полюднее...
   Серик даже и садиться в сани не стал; хоть и богатырский у него был конь, привычный носить витязя в доспехах, но утянуть почти целиком сохатого по снежной целине - и для него было тяжеловато. Махнув волхву на прощанье, Серик гикнул, щелкнул вожжами. Конь поплясал на краю утоптанной площадки, но потом все же сошел на припорошенную снегом свою колею. Скрипели полозья, легкий морозец бодрил, поход обещал быть не менее приятным, чем сюда, налегке. Зато теперь гора мяса, есть не переесть до самой весны. А то Батута, намахавшись в кузне молотом, без доброго куса мяса чувствовал себя голодным. Да и Серик тоже, не говоря уж о Ярце. Версты через три, Серик вдруг заметил, что конь тревожно прядает ушами, и, несмотря на глубокий снег, пытается даже перейти на рысь.
   Он проворчал благодушно:
  -- Ну-ну, Громыхало... Волков тут всего четыре, на всю округу. Так что отобьемся...
   Однако конь продолжал прядать ушами, а потом начал еще зло фыркать, и косить назад глазом, налившемся кровью. Серику и самому вдруг сделалось как-то тревожно, по спине забегали мурашки. Он то и дело бросал назад взгляды, но колея терялась уже шагах в десяти-пятнадцати. Когда первые паломники торили путь к обители волхва, они не пробивали сплошной просеки, а лишь кое-где убрали мешавшие деревья, чащобы обходили по краю, вот и петлистой получилась дорожка к обители волхва. Серик лихорадочно подумал: - "Ну, если и правда, шатун?! С луком в такой чащобе не успеешь развернуться. Да и не остановит медведя стрела, даже и смертельная..." Еще отец, не раз хаживавший на медведя, рассказывал Серику, как его поднять на задние лапы, да как потом орудовать рогатиной. Медведь - зверь коварный, и когда бросается на человека, не всегда встает на задние лапы, обнажая незащищенный живот. Серик на ходу выпростал из-под рогожи рогатину, попробовал насадку, проверил перекладину, добротно приваренную поперек наконечника. Обычно кузнецы приклепывали перекладину, но заклепки часто срывало в самый неподходящий момент, и стоило это жизни охотнику. Батута же, хоть и не любил охотничье дело, но толк в нем знал - рогатину смастерил добротную. Серик в сердцах плюнул в снег; отец ему рассказывал, как охотиться на правильного медведя, а шатун - медведь неправильный!
   Серик прошлой весной, когда ехали в поля половецкие, взял кабана рогатиной на лазе, и то, когда вонзил в бок наконечник до самой перекладины, кабан уже при смерти так крутанулся, что Серик летел шагов пять, пока в камышах не запутался. Так то кабан, а медведю и вовсе бесполезно в горб рогатину втыкать, да и в бок тоже...
   И тут конь шарахнулся в сторону, да так, что затрещали оглобли. Боковина саней подбила Серика под колени, и он рухнул в сани навзничь, заорал машинально:
  -- Стояа-ать!!!
   Вышколенный боевой конь замер на месте, а из ближайшего ельничка уже катился бурый ком. Серик машинально цапнул руками, нашаривая рогатину. Под правую руку попалось топорище топора и по какому-то наитию, вскакивая, Серик подхватил левой рукой рогатину, а правой - топор, и широко размахнувшись, метнул его прямо в низко опущенную башку медведя. Зверь будто споткнулся, взрыв лапами снег. Топор не просек крепчайший череп, но ошеломил знатно, и зверь взметнулся на задние лапы. Серик прыгнул вперед, успев сообразить, что лыжи соскочили с ног, но вот когда?.. Увязая в снегу, Серик сделал всего лишь три шага, и рогатина уперлась в медвежью грудь. Серик напрягся, резким движением ныряя вниз и упирая древко в снег. Медведь напирал, а древко все не закреплялось; ехало и ехало в снегу. Серик уже опрокинулся на спину и, вцепившись обеими руками в древко, буквально вдавливал его в землю под снегом, и, наконец, слава Перуну и Велесу разом! - уперлось...
   Серик медленно поднялся, руки и ноги била крупная дрожь, пробормотал:
  -- М-да-а... Эт тебе не печенегов стрелять...
   Конь стоял на месте, осев на задние ноги, ошалело косился на медведя. Это ж, какое чудо сотворил позапрошлым летом Чурила! Приказ хозяина пересилил страх перед медведем! Серик обошел пару раз зверя, пробормотал:
  -- Шкура да кости... Разве что шкуру взять?.. - и достав нож из ножен, принялся снимать шкуру.
   Обтерев руки снегом, оглядел тушу, пробормотал:
  -- Такое мясо есть - все зубы поломаешь... Возьми его себе, Велес...
   Бросив шкуру в сани, огляделся; где же лыжи? И тут только заметил, что одна сломана пополам, проговорил:
  -- Вот незадача... Придется тебе, Громыхало, потрудиться...
   Однако до проторенной дороги все ж таки прошагал вслед за санями, стараясь попадать ногами на проторенную колею от полоза саней. Вскоре показалась и дорога, по ней тянулся недлинный купеческий обоз. Сам купчик ехал позади обоза, в легких санках, однако тоже чем-то груженных, может, самым ценным товаром. Поравнявшись с Сериком, пропускавшим обоз, купчик натянул вожжи, спросил весело:
  -- Ну как, с добычей?
  -- А как же! - тоже весело откликнулся Серик. - До весны теперь мяса хватит...
  -- А живой ли еще волхв Чурила?
  -- Жи-ивой... Чего ему сделается?
   Купец вздохнул:
  -- Паломников к нему лето от лета все меньше и меньше... Я вот тоже позапрошлым летом окрестился... - купец вылез из саней, чтобы размять ноги, заглянул в сани Серика, спросил: - А чего ж самого хозяина не взял, только шкуру?
  -- Дак ведь шатун попался... - подпустив побольше равнодушия в голос, обронил Серик.
  -- Ты что же, шатуна рогатиной взял?! - не смог скрыть изумления купец. - Постой, постой! Уж не брат ли ты кузнеца Батуты?
  -- Ага, брат...
  -- Ох, и буйная ж ты голова, Серик! - и качая головой, он отошел к своим саням, боком упал на сено и щелкнул вожжами по конским бокам.
   Серик вывел сани на торную дорогу, кое-как пристроился на рогожу, покрывающую сохатого, конь напрягся, стронул сани с места, но на рысь перейти так и не смог. Серик всю дорогу дремал, убаюкиваемый скрипом полозьев. На ночлег останавливаться не стал, справедливо полагая, что после победы над половцами, городские ворота на ночь не запирают, а коли заперли, то уж такому известному человеку, непременно откроют. К городу он подъехал уже далеко за полночь, ворота были распахнуты, а трое стражей сидели вокруг костра, разведенного в самом воротном проеме, и, видать, как водится, для скоротания ночи рассказывали друг другу необыкновенные истории из своего боевого прошлого. Ибо в городской страже обычно служат люди пожилые, много повидавшие.
   Серик осадил коня прямо перед костром, стражи даже не удосужились подняться, один грозно вопросил:
  -- Кто таков и пошто ночами шляешься? Вот щас запрем ворота и оставим тебя волкам на съедение...
   Серик слез с саней, подошел к костру, один стражник, помоложе, воскликнул:
  -- Ба, да это ж Серик! Самая буйная головушка во всем Киеве! И где ты опять проказничал, коли ночью возвращаешься?
   Серик хмуро проворчал:
  -- И с чего такая слава пошла? Буян, проказник... С охоты я еду!
  -- И много наохотил? Или только конские ноги убил? - спросил третий.
   Стражам видать скучно было, потому и сидели, лясы точили; все развлечение среди долгой ночи.
   Серик взвыл:
  -- Да дайте ж проехать! Я с ног валюсь!
   Один из стражников поднялся, прихватив чурбак, на котором сидел, и Серик кое-как провел сани между стеной и полыхавшим костром. Вскоре уже подъезжал к своему двору. Колотить в ворота не стал; легко вскарабкался на тын, соскочил во двор, отодвинул тяжелый дубовый засов. Конь сам, без понукания, потянулся к родной конюшне. Серик уже распрягал, когда на крыльцо вышел Батута в окружении подмастерьев - все вооружены до зубов.
   Батута вскричал, вглядываясь:
  -- Серик, ты, што ль?!
  -- А кто еще тут может быть?.. - проворчал Серик. - Выскочили, как очумелые, при оружии... Нынче даже городские ворота не запирают на ночь, а вы всполошились... Думаю, не буду будить - с утра же на работу, а они сами вскочили...
   Батута сунул меч под мышку, спустился с крыльца, подошел к саням, пригляделся при свете звезд и молодого месяца, спросил:
  -- Хороша ли добыча?
  -- Лучше некуда! - похвастался Серик. - Годовалый теленок!
  -- Ого!.. А это што? - он ощупал свернутую медвежью шкуру. - Медвежья, что ли? Зачем медведя валил? Знал ведь, коню две туши не утянуть...
  -- То шатун был, сам накинулся... - нарочито неохотно бросил Серик. - Зато мне теперь мягко спать будет... - и растворил двери конюшни, конь с радостным фырканьем потрусил туда.
   Навалив в ясли сена, насыпав в кормушку побольше овса, - пусть отъедается, заслужил ведь, - Серик вышел на воздух из пахучего тепла конюшни.
   Батута все еще топтался рядом с санями, рядом торчали подмастерья, восхищенно глазея на добычу.
   Серик устало проговорил:
  -- До утра пусть в санях полежит - завтра приберем, да и пир устроим... - и пошел к крыльцу, все потянулись за ним.
  
  
   Долгая зима в достатке да в работе быстро промелькнула. Народ, будто весь до единого на войну собрался; к Батуте уже по трое-четверо в день шли заказчики - кто меч заказать, кто кольчугу, кто самострел, а кто - и все вместе. Так что, кое-кому приходилось и отказывать - рук не хватало. Другие оружейники тоже были завалены работой. Бронник Шолоня еще аж пятерых подмастерьев взял. Батута тоже подумывал пристройку к кузне сложить. В старой тесновато было и для пятерых работников, хоть Серик и не каждый день утруждал себя работой. По два три раза в неделю он уходил за стену и по полдня стрелял из лука и самострела. Однажды стражники со стены принялись его подзуживать, что, мол, из ножного лука он и за сто шагов в шапку не попадет.
   Серик проворчал лениво:
  -- Была нужда по шапкам стрелять...
   Стражников на стене собралось уже человек пять.
  -- А во что тебе хотелось бы пострелять? - с подначкой в голосе спросил заводила.
   Серик ухмыльнулся, сказал:
  -- А в кошель серебра... Только, не за сто шагов, а за двести!
   Стражник засмеялся весело, тут же отвязал от пояса кошель, подкинул на руке, спросил:
  -- А ты что ставишь?
  -- А такой же кошель! - и Серик отвязал от пояса свой кошель.
   Стражник кинул вниз кошель, сказал:
  -- Ты только полновесно шагай, не семени...
   Серик поймал кошель и принялся отсчитывать шаги по протоптанной тропинке, по которой ходил к мишеням за своими стрелами. Стражники на стене тоже хором считали. Шагая, Серик ухмылялся; стражник верно рассчитал, Серик из ножного лука никогда не стрелял, а там совсем другой способ прицеливания. То-то сюрприз будет для стражников...
   Пока он возвращался, стражники сбросили со стены веревочную лестницу. Ловко, как белка, вскарабкавшись на стену, Серик оглядел принесенный из стрельницы огромный лук. Да-а... Из такого с руки стрелять трудновато будет... Нижний рог едва по земле не царапнет. Правда, с руки его на треть не дотянешь, но и такой силы хватит, чтобы навесная стрела улетела шагов на шестьсот. Стражники расступились, давая Серику простор перед бойницей, но он садиться не стал, взял лук в руку, наложил стрелу на тетиву, лица стражников откровенно расплывались в широких ухмылках. Серик плавно потянул тетиву, и вытянул-таки ее до уха! Тетива хлестнула так по защитной рукавичке, будто пастух кнутом хлопнул, подгоняя стадо. Стражники обалдело смотрели на Серика. Наконец один из них выговорил:
  -- Слыхал я про одного... Так он, сказывают, и ростом был... Серик ему по пояс будет...
   Другой пренебрежительно выговорил:
  -- В молодости я князю рязанскому служил... У него в дружине аж трое могли руками ножной лук натянуть... Но и рубаки были, скажу я вам...
   Тот, который поставил на кон кошель, еще не веря, протянул:
  -- Неужто попал?.. - и ссыпался вниз по лестнице.
   Остальные ссыпались за ним, Серик не спеша слез последним. Стражники уже шли назад. Один в высоко поднятой руке нес стрелу с нанизанным на нее кошелем.
   Конфузясь, стражник спросил:
  -- Признайся, Серик: стрелял ведь раньше из ножного лука?.. - страсть как не хотелось ему расставаться с кошелем.
   Серик протянул руку, сказал веско:
  -- Уговор дороже денег!
   Стражник нехотя вложил в нее кошель. Серик снял его со стрелы, развязал, заглянул; ничего добыча - десятка два половецких серебрушек.
   Несколько раз за зиму Серик прохаживался возле ворот Реутова подворья, но Анастасии так и не довелось увидеть. Отчаявшись, уже было собрался накинуть аркан на бревно тына, да перемахнуть во двор, но тут вспомнил, с каким рвением купеческие работники защищают хозяйское добро - порубить ведь пришлось бы всех работников! А тут, наконец, и Новый год подошел. Солнце начало пригревать, но за ночь оседающие сугробы покрывались ледяной корочкой. Лед на Днепре был еще крепок, но тоже покрылся шершавой корочкой - самое время стеношных боев!
   Встречали Новый год как всегда шумно и весело. Жгли соломенное чучело зимы. Меды и брага лились реками. Чего жалеть? Скоро новый урожай, да летом и некогда бражничать. Протрезвев на третий день, киевляне принялись готовиться к стеношному бою. По рядам ходили озабоченные кучки серьезных мужиков, так и этак рядили, кому с кем стоять. Как всегда яблоком раздора оказались кузнецы. Кузнецов было не слишком-то много, но силу они представляли немалую. После долгих судов и пересудов порешили, что кузнецов и кожемяк ставить в одну стенку ни в коем случае нельзя - она сразу получает неоспоримый перевес над другой. Наконец, лишь поздно вечером разобрались по стенкам, и город затих.
   Наутро, казалось, будто весь город высыпал на берег Днепра. Все кручи были усыпаны бабами, девками в цветастых платках, стайками пацанов. Даже князь выехал за ворота; стоял изваянием, сидя на своем боевом коне. Шарап со Звягой как-то говорили, что в молодости князь Роман и сам не раз принимал участие в молодецкой потехе. Позади него неподвижно застыла только старшая дружина, младшая - была поголовно на льду. Немножко поорали, поспорили, в какую стенку дружинников ставить? Наконец, порешили поделить пополам и поставить по обеим. Немного постояли, притираясь к соседям, примериваясь. Серик стоял, как и в прошлом году, рядом с Батутой, по другую сторону от Батуты переминались с ноги на ногу от нетерпения Шарап со Звягой. Наконец, из княжьей дружины выехал трубач, медленно поднял рог и над Днепром разнесся низкий, мрачный рев. Обе стенки, приплясывая от нетерпения, начали сходиться. Сошлись. И хоть правила были незыблемы, соблюдаемы веками: по лицу не бить, ниже пояса не бить, - сероватый весенний снег мгновенно окрасился кровью. Серик работал, как ветряная мельница: пока правая рука наносила удар, левая шла на замах. И порушил таки стенку! Вломился в боевые порядки купецкого ряда. Рядом мелькнуло веселое, азартное лицо Горчака, но нынче он был врагом, а потому Серик так саданул ему в грудь кулаком, что Горчак не устоял на ногах. Чуть позади ломился Батута, Шарап со Звягой расчищали тылы. Уже было ясно, что кузнецы одолевают, но противник не сдавался, особенно отчаянно отбивались кожемяки, даже собственную стенку построили, с посадскими, немногими дружинниками и купцами. Однако задор быстро прошел. Потом долго обнимались, переживая перипетии боя, и повалили в город, к столам, кто семейный, и по корчмам, кто помоложе.
   Шарап со Звягой разошлись по домам, видать в предчувствии скорой и долгой разлуки с женами, и Серик тоже пошел домой. До ледохода оставалось недолго. Что-то купец Реут ему готовит...
  
  
   Посмотреть ледоход высыпал, казалось, весь город. Да и много чего интересного можно увидеть на проплывающих льдинах. Лишь самые работящие остались в своих мастерских да лавках. Батута рявкнул на своих подмастерьев, когда они тоже навострили лапти на берег, однако Серику не сказал ни слова, когда тот, вместо того, чтобы идти в кузню, приоделся в свою лучшую одежду и загодя пошел на берег. Народ расселся на кручах, уже отогретых солнцем, с пробивающейся свежей травкой, и во все глаза смотрел на напрягшийся, словно богатырь в оковах, свой родимый Днепр. У берегов, казалось, на глазах ширились закраины чистой воды. Серик прохаживался у самой закраины, гоголем поглядывая на девок, а про себя думал: - "А моя Анастасия, все же краше..." Он зарекался, зарекался не называть ее в мыслях "моей", чтобы не сглазить, но так и не смог остановиться. Не принимали участия в общем веселье и плотники, доканчивавшие ремонт на ладьях, длинным рядом стоявших на береговой террасе, куда не могли достать вешние воды. Через день ладьи уже надо будет спускать на воду, да грузить товаром, чтобы по высокой быстрой воде бежать кому в Сурож, кому в верховья рек и речек, впадающих в Днепр, торопиться на весенние торги.
   Вскоре и развлечение негаданно случилось. Откуда-то с верховьев появился мужичок на санях, да видать из богатеньких; в сани была впряжена пара лошадей. Мужик нахлестывал лошадок, даже с берега были видны выпученные дикие глаза. На лошадиных мордах страху было не меньше, видать чуяли под копытами готовую разверзнуться бездну. Парни заорали, засвистели, размахивая руками. Серик смотрел на них, и думал: - "Надо же, всего то ничего мирной и спокойной жизни, а уже как дети малые; радуются чему угодно, даже чужому горю... Давно ли в междоусобной войне два раза брали и разоряли Киев? Это дар богов, что пришел на княженье Роман, со своей сильной галицийской дружиной. Вот и образовалась такая сильнейшая, поди, на всей Руси, дружина..." Тем временем мужичок поравнялся с киевлянами, вытянулся, распластавшись в санях, перекрестился кнутом, и заорал что-то коням. Те будто поняли, резко свернули к берегу, домчались до закраины льда и разом маханули в воду. Сани нырнули следом, будто утка, и вот уже лихие кони вынеслись на берег, а следом и мужик в санях, отфыркиваясь и отчихиваясь, будто чудо-юдо морское. Тут же набежали мужики, которые только что смеялись и балагурили по поводу незадачливого путешественника, принялись скидывать кафтаны и опашни, накрывать лошадей. Да и то сказать, после такой скачки, да ледяной купели, любая лошадь захворает и околеет. Мужику кафтан не дали, видать в наказанье, чтобы впредь и о лошадях думал, отправляясь в рискованное путешествие. Да он шибко и не просил; скинул свой мокрый опашень, раскинул по высокому задку саней, а сам разлегся на солнышке.
   Серик подошел к нему, сказал, усмехаясь:
  -- А лихой ты мужик...
   Мужик слабо отмахнулся, буркнул:
  -- На миру и смерть красна...
   И тут с низовьев покатился гул и треск, по белому под солнцем полотну побежали трещины, а вскоре вся масса льда тяжело, и будто с облегчением, двинулась вниз. Серик постоял еще на берегу, пока солнце не начало клониться на закат, и решительно зашагал к Реутову подворью.
   Подойдя к воротам, решительно заколотил сапогом по дубовой воротине. Его долго не слышали, потому как из-за ворот неслись крики, какой-то шум, натужное дыханье многих людей, фырканье лошадей. Наконец, отвалили засов. Двор был сплошь заставлен телегами, а многочисленные работники торопливо таскали в телеги из просторных амбаров мешки, кули, катили бочки.
   Распоряжавшийся всей этой суетой с крыльца Реут, завидев Серика, замахал рукой. Серик кое-как протолкался меж тюков и работников, взбежал на высокое крыльцо. Весело скалясь, купец проговорил:
  -- А я уж думал, ты не придешь...
  -- Как же не приду, коли уговор был? - изумился Серик.
  -- Ну так, раньше бы пришел... А то завтра отплывать - а ты только явился...
  -- Долго мне собраться... - фыркнул Серик. - Только, ты ж говорил, что все твои ладьи в Сурож ушли...
  -- Так за зиму еще три для меня изладили. Две большие, и одну поменьше, для тебя. Тебе еще надо надежных людей поискать, в помощь. Можешь своих дружков позвать - Шарапа со Звягой. Скажи, что не обижу - прибытку будет больше, чем от татьбы, а риску меньше. Да вы, забубенные головушки, по дороге и своим промыслом можете заняться. На ладье места как раз для вас четверых, да еще шестерых гребцов вам дам. Ладья-то о десяти веслах. Для отвода глаз и товару в нее положим.
   Серик задумчиво проговорил:
  -- Маловат караванчик получается... Легкая добыча для речных татей...
  -- А мы пойдем с караваном одной шайки не менее буйных головушек, чем твоя; слыхал про таких - Первый, Второй, Третий и Четвертый?
  -- Как не слыхать? - Серик усмехнулся. - Осенью хорошо пображничали и побуянили вместе...
  -- Ну, вот и хорошо. Они тоже в доле. Да почитай все киевские купцы в доле. Иди, дружков своих извести. Поди, заманчиво им на ладье за добычей сплавать? Много ли во вьюках увезешь? Сегодня же и приходите, а то завтра некогда будет - на рассвете уже отплывать надо.
   Размашисто шагая по улице, Серик потрясенно думал: - "Неужто купец в Индию послать хочет?"
   Первым попалось Шарапово подворье, тут же и Звяга оказался. Оба сидели на лавочке, у нагретой солнцем южной стены терема и что-то в полголоса обсуждали.
   Серик еще от калитки жизнерадостно рявкнул:
  -- Здорово, разбойнички!
   Шарап хмуро проворчал:
  -- Чего базлаешь? Еще и правда, в княжий острог угодим за твой язык...
   Не обращая внимания, Серик продолжал, идя к лавочке:
  -- Есть возможность честно отхватить хороший куш...
  -- Мы ж уговорились с купцами в Сурож идти... Вот и пойдем...
  -- Дак это же двойной куш! Слупим плату с цифирных купцов, да еще Реут отвалит! В одном же караване пойдем...
  -- А и верно... - протянул Звяга.
  -- Чего тогда сидеть и рядить? - спросил Шарап. - Айда к Реуту, да попытаем его, что за дело? А то купим кота в мешке... А там та-акой котище...
   Все трое зашагали к воротам, Серик оглянулся, и успел заметить, как на крыльцо вышла жена Шарапа, перекрестила его, и поднесла к глазам платок. Серик подумал: - "Надо же, двадцать лет эдак вот провожает на полгода, а все не привыкла..."
   Когда подходили к Реутову подворью, оттуда уже вытягивался обоз. Долго пережидали, пока скрипящие от тяжести телеги выезжали из ворот. Наконец, выехала последняя. Вошли. Реут в амбаре озабоченно осматривал оставшиеся товары. Увидя друзей, вздохнул тяжело:
  -- Надо было еще одну ладью прикупить... Да куда там - опоздал... Ну, разбойнички, надумали купцам послужить?
  -- Эт, смотря куда, и смотря, сколько серебра... - осторожно сказал Шарап.
  -- А золото тебя не устроит? - серьезно спросил купец?
  -- Зо-олото?! Тогда пошли говорить...
   День был веселый, солнечный, хоть и катился к закату, под крышу идти не хотелось, а потому Реут провел гостей в дальний край двора, где за невысоким тыном начинался огород, и стояла легкая палатка, собранная из тонкого теса, прорезанного затейливыми узорами. Расселись за небольшим столом, тут же пришла экономка, принесла тонкие фряжские кубки и большой кувшин вина. Реут молча разлил вино, поднял свой кубок, сказал:
  -- Бог даст, сговоримся... - осушив кубок, подождал, пока выпьют друзья, налил по второму.
   Поняв, что после первого как раз и должен начаться серьезный разговор, друзья не потянулись к кубкам, сидели, выжидательно смотрели на Реута. А тот медленно вытянул из-за голенища сапога сплющенный свиток пергамента, расстелил на столе, выговорил медленно:
  -- Горчак рисовал...
   Друзья разом склонились над свитком, и так треснулись головами, что искры из глаз посыпались; так хотелось поглядеть на таинственный путь в загадочную Индию. Отпрянули, потирая лбы.
   Реут расхохотался:
  -- Вы мне свиток спалите!.. Лучше глядите издали.
   Потирая лбы, друзья принялись следить за медленно ползущим по желтоватой коже пальцем купца. Он медленно говорил:
  -- От устья Итили путь идет по берегу моря Джурджанского до речки, в него впадающей. В речке надо запастись водой, потому как дальше, на двадцать пять дней пути, сплошные пески, и вода в редких колодцах, которые часто пересыхают. Да если и не пересыхают, из одного колодца больше полусотни верблюдов не напоишь. Потом путь выходит на берег моря, но пить из него нельзя, вода горькая. Если правильно выйдешь, через день-два пути будет устье большой реки, вот по ее берегу еще двадцать пять дней пути до царства Хорезмского, Мараканды и прочих городов. Из Мараканды путь идет точно на восход, через большую реку. От реки будет сорок дней пути по пескам, с редкими колодцами, до большого озера. Десять дней пути по берегу - сущий рай, но потом вода в озере становится горькой. Потом, через два-три дня пути будет озеро, на его берегу стоит половецкая крепость. После озера на пятнадцать дней пути опять пустыня. Пустыню замыкают горы. Невеликие, водой скудные. А вот потом начнется самое главное; сто дней пути по бескрайним пескам, но и там, хоть и редко, стоят караван-сараи, а в караван-сараях имеются колодцы. Однако на конях ту пустыню не пройти. Там все на верблюдах ездят, даже караванная стража. Пустыню пройдешь - сразу река будет, а по реке уже серы живут. Тут и есть страна серов.
   Шарап сказал, почесывая в затылке:
  -- Чего-то я не пойму... Коли Горчак разведал Путь, снаряжай караван - и айда в страну серов. Мы-то при чем?
  -- А при том... - веско выговорил Реут, переведя на него тяжелый взгляд. - По всему Пути половецкие вежи стоят, хоть гарнизоны там и малочисленны. Да там и не нужно много; кочевники пустыни малочисленны, да и миролюбивы. Половцы от чужаков свой Путь сторожат, не пускают иноземных купцов.
   Серик сказал:
  -- Мне Горчак сказывал, что он ходил каким-то другим путем; будто бы сначала до Индии, а уж потом в страну серов?
  -- Ходил. Но тот Путь вообще не про нас. Тот Путь германцы держат. Как уж они с половцами уживаются?.. Видать, до поры, до времени...
  -- А тогда этот чертеж, откуда он взял? - не унимался Серик.
  -- За кошель золота из одного караванщика вытянул.
  -- Ну да... А караванщик тот не соврал... Пойди, проверь...
  -- А он у другого караванщика за еще один кошель проверил... - весело ухмыльнулся Реут. - Да чего ты боишься? Горчак с вами пойдет.
   Снова встрял Шарап:
  -- Коли в одном месте половцы сидят, в другом - германцы никого не пускают... А нас-то они, почему пустят?
   Реут мотнул головой, сказал раздраженно:
  -- Тьфу ты... Не сбивайте меня! Есть у меня мыслишка, пройти севернее. Обойти половцев, и подняться прямо в страну серов. А уж из страны серов можно и в Индию сходить. Гляньте: вот здесь, сразу от Итиля, обойти Урал-камень по верху, и сразу на восход, отмерить двести дней пути, и свернуть на полдень. Слыхал я от купцов, что за Урал-камень ходили, на восход от него благодатные степи тянутся, вполне проходимые для коней. Что дальше - никто не ведает.
   Шарап сказал раздумчиво:
  -- Четверых мало для такого дела... Да нам со Звягой и подумать надобно, стоит ли твое золото того, чтобы на годы и годы семьи оставлять, да и риск есть не вернуться из такого похода...
   Реут пренебрежительно фыркнул, сказал:
  -- Будто у тебя нет риска из половецких полей не вернуться... Да и теперь не могу я вас просто так отпустить - шибко много знаете...
   Звяга недобро ухмыльнулся, погладил ладонью рукоять меча, выговорил:
  -- Если захотим уйти, вся твоя орава работников нас не удержит... Да и верно, подумать нам надобно. А то придумал тоже - завтра отплывать... Да к такому походу год надо готовиться! И не четверым идти, а, по меньшей мере, сотней, да не хилых воинов. А то шестерых своих работников отрядил, и на тебе, Великий Шелковый Путь на блюдечке...
   Реут помотал головой, выговорил:
  -- Што за народ... Уж седина в бороде, а непоседливы, как дети малые... Вы хоть дослушайте, а потом думать будете! Этим летом вы только налегке, водой спуститесь до моря, морем пройдете до устья Дона, потом дойдете до волока, перевалите в Итиль, и уж вверх по Итилю...
   Шарап перебил:
  -- И зачем такой огород городить? В Итиль можно и из Днепра попасть...
  -- Да дай же договорить! - не выдержав, вскричал Реут. - Никто толком не знает, докуда ходят половецкие разъезды за Итиль. Вот вы и приглядитесь получше. Налегке сходите за Итиль, дней на тридцать-сорок пути, разведаете хотя бы начало пути, чтобы еще с самого начала не вернуться.
   Звяга сказал:
  -- Ну что ж, эту часть работы сделаем, а там думать будем. В случае чего тебе одного Серика с Горчаком хватит... Однако ж, не пойму я тебя... Разведать путь - дело не хитрое, хоть и дорогое. На разведку вольные люди должны идти, а им платить надобно, и немалые деньги. Но потом-то затраты будут стократ больше. Путь же обустраивать придется, постоялые дворы строить, в пустыне колодцы рыть, вежи ставить, да гарнизоны в них. Половцы сразу же прознают про другой путь, и озаботятся его перерезать...
  -- Это уже не твоя забота! Купцы согласны потрясти мошнами, и не только киевские... - веско выговорил Реут.
   Звяга пожал плечами и потянулся к кубку, поднял его, выжидательно поглядел на Реута. Тот свернул чертеж, сунул к себе за голенище, поднял кубок, оглядел честную компанию.
   Серик вдруг медленно выговорил:
  -- Выпьем за Полночный Путь...
   Реут добродушно улыбнулся:
  -- А что? Хорошее название - Полночный Путь... - и вытянул руку с кубком над столом.
   С мелодичным звоном кубки встретились.
   Глава 6
  
  
   Наутро Серик ехал к пристани, сидя на задке телеги, и, болтая ногами, весело поглядывал на прохожих. Да и чего было не веселиться? Вчера к нему вышла Анастасия, и они долго разговаривали, сидя на лавочке под распускающейся липой. В сундуке лежит увесистый кошель серебра, второй, на дорожные расходы, среди поклажи в дорожном мешке.
   Серик еще издали разглядел честную компанию купцов-разбойников; они стояли тесной кучкой на берегу, и что-то обсуждали, с жаром размахивая руками. Один Горчак стоял в сторонке, хмуро уставясь под ноги. Серик соскочил с телеги, сволок дорожный мешок, стянул гремящий мешок с оружием. Огарок помог выпростать за что-то зацепившееся под сенной подстилкой копье. Прислушавшись, Серик понял: спор разгорелся из-за того, что цифирные купцы считали, будто Полночный Путь обустроить русским купцам вполне по силам, а Шарап со Звягой стояли на стороне Горчака, который и высказал свои сомнения. На все доводы купцов он лишь веско отвечал: - "Вы не ходили по Великому Шелковому Пути, а я ходил..."
   Все четверо купцов разом накинулись на Серика:
  -- Серик, а ты как мыслишь?
   Серик пожал плечами, оглядывая купцов.
   Горчак засмеялся, сказал:
  -- Да Серику все равно, в какой конец земли идти - Реут ему Анастасию пообещал и в купцы вывести... А вон и сам Реут едет...
   Реут подъезжал на телеге, груженной всякими забытыми впопыхах мелочами. Когда телега поравнялась с компанией, упруго соскочил на ходу, подошел, спросил:
  -- Все в сборе?
   Первый степенно ответил:
  -- Как и было уговорено... Реут, чего это твои наймиты толкуют, будто не по силам нам будет обустроить свой путь в Индию?
   Реут проворчал:
  -- А мне все равно, что они толкуют; главное, эти люди хорошо умеют дело делать. Еще мой дед толковал, что пора за Урал-камень двигать, прибирать к рукам Сибирскую землю. Чего ей бесхозной лежать? Вот и пришло время. Заодно и свой путь в Индию прорубить... - оглядев из-под ладони длинный ряд ладей, приткнувшихся носами к берегу, спросил: - Слышь, Первый, у вас сколько ладей?
  -- Шестнадцать нынче! - гордо подбоченился Первый.
  -- Эка... Как на дрожжах богатеете... Меч видать, тоже неплохой приварок дает...
  -- Ты, Реут, будто в молодости тоже не промышлял мечом... - обиженно протянул Первый.
  -- Ладно, ладно... Кто не без греха? Пошли по лодиям. Серик, Шарап и Звяга пойдут на малой ладье; в случае, если на караван нападут речные тати, смогут на помощь прийти, если кому совсем туго придется...
  -- Реут, ты уже совсем христианином стал... - укоризненно проговорил Четвертый, и шагнул в воду, нагнулся, с натугой вытащил из воды жбан, с привязанным к нему камнем, сказал гордо: - Со вчерашнего вечера на дне лежит! Охладился не хуже, чем в погребе...
   С ладьи кинули огромную братину. Настоявшийся, прозрачный, с золотым отливом мед заиграл на поднимавшемся солнце. Братина несколько раз обошла круг, пока жбан не опустел. И хоть большая часть тут была уже христианами, все поплескали меду в реку, попросили легкого пути у речного бога.
   Веснами редко бывает ветер попутным на пути вниз, а потому пришлось грести с утра до вечера. Правда, гребли не особо утруждая себя, в полсилы, другую половину употребляли на песни. Правда, Серик, Шарап и Звяга в общем хоре не участвовали, шли далеко впереди каравана. И не потому, что чего-то опасались, а потому, чтобы не пугать загодя птицу, буквально стаями то перелетающую через Днепр, то отдыхающую прямо на волнах. Серик десятками стрелял уток, гусей, а то и лебедей, княжескую еду. На ночлегах пировали, объедаясь от пуза дармовой снедью.
   Реут, обгладывая сочные ножки, качал головой и говорил:
  -- В прежних бы походах нам такого стрельца... А то только по сидячим горазды... И то за три шага с подбегом...
   Спали, кто в ладьях, кто на берегу, закутавшись в шубы - весенние ночи промозглые, хоть и пригревает днем солнышко. Выставляли двух караульных на весь караван. Весенний путь вниз почти безопасен, по сравнению с обратным - не очень интересны речным татям русские товары. Разве что шальная ватага бродников налетит. А вот тем, кто потом снизу пойдет - ухо надо держать востро. Ладьи полны дорогими заморскими шелками, аксамитами, да другими товарами, что много места не занимают, а дороги. Когда поравнялись с прошлогодним землепашцем, Реут долго вглядывался из-под ладони в берег, наконец, спросил Серика:
  -- Глянь-ка туда... Мне мерещится, аль и вправду там поле? - Реут часто пересаживался в ладью к трем друзьям, чтобы пострелять птицу, да только стрелы зря терял; из пяти едва одна в цель попадала.
   Серик лениво обронил:
  -- Да мне и глядеть нечего, я так знаю, что там поле. В прошлом году того землепашца видели.
  -- Гляди-ка, куда добрались... - Реут помолчал немного, договорил задумчиво: - Пора, пора в Сибирь двигать...
   До устья было уже недалеко, Днепр раскинулся так, что с середины уж и берегов видно не было. В тот день Реут опять плыл на ладье троих друзей, хоть охота уже и кончилась; птицы кто пролетел дальше на полуночь, кто тут расселись по гнездам, по лиманам да старицам, к тому же потянулись половецкие поселения по берегам, а половцы тоже не дураки весеннюю птицу пострелять. Серик первым разглядел мечущуюся по берегу и размахивающую руками крошечную фигурку человека. Реут за кормчего стоял, Серик закричал, выворачивая шею и пытаясь получше разглядеть человека на берегу:
  -- Реут, поворачивай к берегу!
   Реут завертел головой, спросил недовольно:
  -- А с какого перепугу?..
  -- Да человек на берегу! Стряслось что-то; бегает, как полоумный, и руками машет...
   Человек уже остался далеко позади, и видать потерял последнюю надежду, что его заметят, но тут же радостно встрепенулся, увидев, как ладья круто свернула к берегу. Посчитав, что и сам добежит, коли уж так резво бегает, порешили не грести против течения, приткнулись к берегу, опустили весла и выжидательно смотрели, как человек прыгает через многочисленные лужи оставленные отступающей вешней водой. Наконец, запыхавшись, он подбежал, забрел в воду, ухватился за борт, и стоял, тяжело отдыхиваясь. Когда-то богатая одежда превратилась в лохмотья, за пояс был заткнут меч без ножен.
   Реут спросил насмешливо:
  -- Ты откуда, такой красавец?
   Человек нагнулся, черпнул пригоршней воды, умылся, только после этого проговорил:
  -- Из Царьграда иду...
  -- Так вот и идешь, пешочком?
  -- Чего ты зубы скалишь?! - вдруг озлился оборванец. - Купец я из Смоленска. Я, может, побогаче тебя буду! Ты на такой невзрачной ладейке плывешь, а я на пятью ладьях ходил в Царьград!
  -- Ладно, ладно... Все, не скалюсь я... - примирительно проговорил Реут.
   Человек вдруг бухнул, будто обухом оглоушил:
  -- Нет больше Царьграда!
  -- И куда ж он провалился? - машинально спросил Реут.
  -- Тьфу ты! - в сердцах плюнул оборванец.
  -- Да эт я машинально ляпнул... - медленно выговорил Реут. - А ну залазь в ладью!
   Оборванец перевалился через борт, ладью отпихнули на быструю воду, но за весла никто не взялся, сгрудились вокруг оборванца, напряженно глядя на него со всех сторон.
  -- Звать то тебя как? - участливо спросил Реут.
  -- Торгом прозвали... - обронил купец, опускаясь на лавку возле мачты.
  -- Что, так торговаться любишь?
  -- А ты не любишь? - едко спросил Торг. - Вот потому и плаваешь на такой невзрачной ладейке. А товару! С гулькин нос...
  -- Ладно, ладно... - Реут добродушно рассмеялся. - Давай, рассказывай...
   Торг проворчал:
  -- Дайте хоть перекусить чего-нибудь! Который день лягушками да сырой рыбой питаюсь! Которая в лужах осталась...
   Кто-то сунул ему в руки половинку гуся, оставшегося с завтрака. Отворотив ногу, он в миг оставил голую кость, довольно вздохнул, кто-то сунул ему в руки полный ковш меда, он его опорожнил одним духом, и только после этого начал рассказ, то и дело отщипывая от гусиной тушки пластики мяса и суя их в рот. Впрочем, рассказу это почти не мешало.
  -- Аккурат апрель месяц только начался, подступили к Царьграду латиняне, в невиданной силе... Обступили весь город, мышь не проскочит...
   Реут недоверчиво проговорил:
  -- Бывал я в Царьграде... Это ж какой силе надо быть, чтобы такой громадный город обложить?
  -- Будешь перебивать - ни слова не скажу! - озлился Торг, и надолго замолчал, жуя мясо.
   Реут примирительно выговорил:
  -- Ну ладно, ладно... Все, молчу...
  -- Мы впопыхах загрузили ладьи товарами, что наторговать успели, только отчалили, как в гавань вошли латинские корабли... Видимо невидимо! Мы подумали, тут нам и смерть пришла. Ан, нет! Не тронули нас почему-то латиняне. С ладей мы все и видели. В двенадцатый день апреля пошли латиняне на приступ, да в тот же день и взяли город! А мы от греха подальше погребли прочь. Мимо корабля латинского проходили, с него спросили, по-германски: што, мол, за люди? А я возьми, и бухни, тоже по-германски: што, мол, германские купцы... Может, потому и выпустили? Мои ж ладьи германские мастера ладили...
   Реут протянул:
  -- Да-а... Копилось, копилось и лопнуло... Што ж это теперь будет?
  -- Што будет, што будет... - проворчал Шарап. - Теперь они на нас пойдут. Не сразу, конечно, сначала будут раздоры и смуту на Руси сеять...
   Торг спросил:
  -- Эгей, а чего это вы весла побросали? Давайте-ка, поворачивайте назад...
  -- С чего бы это? - изумился Реут.
  -- Да ты не бойся! Я у тебя весь товар куплю по сурожским ценам, да еще ладью дам!
  -- Погоди, погоди... - спохватился Реут. - Ты ж говоришь, што вырвался вместе с ладьям. А куда ж они делись?
  -- Да тут, в горле Днепра, латинянский корабль добычу поджидает. Мы-то ушли бы, да он неожиданно выскочил, и у моей ладьи бивнем все весла левого борта переломал. Я махнуть успел другим ладьям: уходите, мол. Да и толку с них не было; там одни гребцы сидели, вся караванная стража со мной была. Долго мы рубились... Раз даже на корабль перепрыгнули, чуть кормчего не порубили. Потом я один уж остался; кольчугу скинул - и в воду...
  -- А вот и мои ладьи... - медленно выговорил Реут.
   По мере того как караван вытягивался из-за поворота, физиономия Торга тоже вытягивалась.
  -- Восемнадцать... - потрясенно выдохнул он.
   Реут смущенно развел руками, проговорил:
  -- Прости Торг, но мои убытки даже тебе не покрыть. А лодий у меня и своих хватает... Так што, пойдешь с нами до Сурожа. Там, поди, тебя знают фряжские банкиры? Вот и ссудишь у них денег, купишь себе парочку лодий, закупишь товара. А может, и остальные свои ладьи найдешь. Ну, а посчитаться с обидчиками ты не желаешь? Мы ж его в девятнадцать лодий общиплем, как куренка! - и Реут хищно усмехнулся.
  -- Эка, разобрало... - проворчал Торг. - Да на таких кораблях по сотне воинов бывает, а то и больше...
  -- Чего эт ты наугад говоришь, коли рубился с ними? - прищурил один глаз Реут. - Аль не рубился?
  -- Да рубился! Десятков шесть их было. Мы десятка два, ну, может, полтора порубили...
  -- Ну вот, не так уж и много... Если вы их хотя бы с полдюжины порубили... - пробормотал Реут, думая о чем-то. Потом спросил: - Тут же, в устье, половецкая крепость стоит, чего туда не обратился за помощью?
   Торг пожал плечами:
  -- Меня ж на другой берег вынесло, тут не докричишься. Да и обращаться к ним без верной дружины... Враз повяжут, и такой выкуп потребуют...
   Реут задумчиво покивал:
  -- И то верно...
   Караван пристал к берегу, быстро разобрались; цифирные купцы с пятеркой своих работников, таких же забубенных головушек, что и сами, перешли на Серикову ладью. Реутовых работников с головной ладьи разделили по остальным, на головную собрались люди цифирных купцов; все молодцы, как на подбор, и вооружены до зубов. Поплыли дальше. Вскоре миновали половецкий город. Правда, за дальностью расстояния, кроме зубчатых стен из белого камня ничего было не разглядеть. Сразу после крепости, один из берегов скрылся с глаз. Серик стоял на носу, рядом с Горчаком. Единственные, кто явно были в кольчугах. Гребцы поверх кольчуг напялили просторные рубахи, цифирные купцы залегли возле мачты, накрывшись рогожами, будто куча мешков с товаром. А вот из-за низкого мыска, поросшего каким-то кустарником, выскочил и латинянский корабль. По мере того, как караван ладей вытягивался на простор, два ряда весел все медленнее и медленнее пенили воду, и вот уже он как бы мимо плывет, и вовсе никакого умысла не имел. Серикова ладья правее шла, а тут и еще немножко приняла вправо. Караван, как бы следуя своим путем, должен был пройти мимо корабля, а Серикова ладья шла уже нос в нос. Серик нервно поправил два колчана, полных стрел, висящих за плечом. Лук с натянутой тетивой он прятал за спиной, как бы ненароком опершись плечом о драконью шею. Кормщиком стоял Шарап. Он верно угадал расстояние, и еще довернул кормилом. Горчак вдруг замахал руками и принялся орать что-то по-германски. На кормовом помосте сгрудились латиняне, с любопытством перевешивались через борт, что-то спрашивали. Горчак отвечал, распаляясь все больше и больше. Вот уже почти поравнялись, и тут Шарап двинул кормилом, и ладья прямо носом врубилась в стройно взмахивающие весла корабля. Жуткий треск, заглушил даже ругань, понесшуюся с латинянской ладьи. Но ругань вскоре прекратилась, потому как на борт корабля полетели кошки с ладьи. Серик с луком в одной руке, с мечом в другой, прыгнул на борт корабля, легко допрыгнул, хоть он и здорово возвышался над низко сидящей ладьей. Навстречу сверкнули мечи, но Шарап со Звягой уже вломились с одного краю, с другого края напирали цифирные купцы. Серик молодецким ударом срубил одного, второй отпрыгнул, занимая удобную позицию, но Серик проскользнул мимо него, прыгнул на площадку впередсмотрящего, еще больше возвышающуюся над палубой, нежели носовой помост, бросил меч в ножны и наложил стрелу на тетиву. Горчак стоял впереди него и отбивался от наседающих латинян. Глаза и руки Серика действовали как бы помимо его воли; глаз выхватывал цель, руки натягивали тетиву. И в то же время Серик видел всю палубу. Вот Шарап со Звягой, будто скованные цепью, вертятся из стороны в сторону, да с такой быстротой, что против их двух мечей, всегда один оказывается. А вот тесным тупым клином ломят цифирные купцы; будто бык вломился в стадо телят. Не успеют латиняне собраться, чтобы устроить организованный отпор, Шарап со Звягой, и купцы, тут как тут. А следом расторопные работнички купцов-разбойничков палубу подчищают. Не обращая внимания на скрежет мечей под ногами, Серик все стрелял и стрелял. А тут и Реут подоспел; латины его глупо проворонили, так что Реутовы воины не менее полудюжины положили со спины, пока остальные опомнились. И латины не выдержали. Если бы не Сериковы стрелы, свистящие над палубой, может еще немножко и подрыгались бы. Но слишком уж быстро и верно находили они цель. Тут и там латиняне начали падать на колени, кидая оружие на палубу. Вот Звяга кое-как сдержал меч над склоненной шеей сдавшегося латинянина. Вот Реут, унимая боевую ярость, заехал с левой в ухо бросившему меч латинянину.
   Опытные работнички цифирных купцов, принялись сгонять пленных на носовой помост, Серик протолкался сквозь толпу косящихся на него воинов, сбежал по короткой лесенке на палубу, огляделся. Тут и там валялись трупы в белых балахонах, с красными крестами на груди и спине. Своих пало на удивление мало; Серик заметил только четверых. Он постоял на палубе, быстро понял, что тут обойдутся без него, и тут заметил квадратное отверстие, закрытое крышкой с толстым железным кольцом. Он потянул за кольцо, поднатужился, и отвалил толстую, окованную железом крышку. В лицо ударила вонь давно не мытых человеческих тел, нечистот и чего-то еще, незнакомого, но мерзкого. Серик спустился вниз, в низкое пространство и тут же содрогнулся от взглядов множества глаз, уставившихся на него. Люди сидели на лавках по трое, прикованные к толстой железной цепи, проходящей на всю длину помещения. Тут к Серику между рядов подбежали два страхолюдных мужика, с длинными плетьми в руках и разом бухнулись на колени, что-то залопотали по-фряжски. Серик, вытащивший было меч на треть, плюнул, бросил его обратно в ножны, спросил громко:
  -- Русичи есть?
   Медленно поднялось десятка два рук, на остальных лицах, вспыхнувшая было надежда, снова погасла. Серик подошел к ближайшему русичу, вытянул меч, сказал, указывая клинком на массивный конец лавки:
  -- Клади сюда цепь!
   Тот непонимающе глядел на Серика. Серик поглядел в бородатое изможденное лицо, спросил:
  -- Ты меня разумеешь?
   Пленник вздрогнул, быстро извернулся и обтянул цепь на конце лавки. Серик взмахнул мечом, и одним ударом рассек цепь. Быстро освободил остальных. Больше в помещении ничего интересного не было, и он вылез наружу. Возле кучки освобожденных, испуганно жавшихся друг к другу, стоял Реут, и грозно смотрел на них. Увидя Серика, рявкнул:
  -- Ты зачем их освободил?!
  -- Русичи ведь... - обронил Серик спокойно, пожав плечами.
  -- Ну, так и што? А кто грести до Сурожа будет? Мне прикажешь?
  -- Сам сяду! - огрызнулся Серик, и пошел в корму, поглядеть, что там интересного.
   Реут плюнул, повернулся к подошедшему к нему Торгу, сказал:
  -- Ищи свой товар, а в добыче тебе доля равная со всеми...
   Торг обогнал Серика, добежал до такого же отверстия, что и в носу, отвалил крышку и юркнул вниз. Тут же оттуда понесся лязг мечей. Не раздумывая, Серик прыгнул вниз. В помещении было светло; горело два огня, прикрытых стеклянными банками. И в свете огоньков Торг яростно рубился с богато одетым человеком. Тот был в тонкой работы кольчуге, на груди болталась толстенная золотая цепь, с крупным камнем, тускло поблескивавшим в свете огоньков. Серик заорал:
  -- Торг! Остановись! За него же выкуп огромадный можно получить!
   Торг отскочил, запалено дыша. Человек стоял, слегка подогнув ноги и настороженно наблюдая за обоими противниками. Торг медленно что-то выговорил по-фряжски. Господин брезгливо бросил меч на пол и гордо выпрямился. Торг его о чем-то спросил, тот нехотя ответил. Серик спросил:
  -- Чего он лопочет?
  -- То, что он капитан этого корабля, и владелец за него хороший выкуп может дать...
  -- Вот и ладненько! - Серик вложил меч в ножны, махнул капитану рукой на дыру в потолке. Тот медленно полез по узенькой лесенке. Серик вылез вслед за ним. Шагающий по палубе Реут заорал:
  -- Эй, чего там у вас? Неужто владельца взяли?
  -- Да нет, всего лишь капитана! - откликнулся Серик. - Эт, вроде как по-нашему - воевода?
   Реут вежливо поклонился капитану, сказал ему несколько слов, и тот молча полез на Реутову ладью. Потом распорядился, выбрав из своих работников троих, ростом побольше:
  -- Вы трое на корабле пойдете, а всем остальным - по местам!
   Серик спросил:
  -- А не маловато ли троих? А ну как взбунтуются? Или надсмотрщики раскуют?
  -- Ты што, Серик?! Да они надсмотрщиков первыми утопят! И владелец на такую самодеятельность косо поглядит. Так без хлопот выкупил корабль, и все дела. А то потом лови его по всем морям...
   Торг сказал:
  -- Реут, я на корабле пойду. Товар пока рассмотрю... Да и перегружать некогда...
  -- Ладно, иди... - равнодушно бросил Реут, и полез через борт.
   Быстро разобрались, и вскоре снова стройно вытянулись караваном. Вскоре над морем разгулялся хороший ветерок, сразу же развернули ветрила и разлеглись, кто где. Жмурясь на солнце, Серик спросил, случившегося рядом Шарапа:
  -- А што, Шарап, и раньше латины и половцы так шалили в устьях?
   Шарап почесал за ухом, сказал медленно:
  -- Да вроде раньше не слыхать было такого... Ну, шалить, шалили; всякая там вольница, а это-то настоящие воины... Да оно и понятно! Они пришли согнать половцев с Великого Шелкового Пути.
   Серик замолчал, чтобы повспоминать Анастасию, да и не заметил, как уснул. Проснулся от прохлады. Была темная безлунная ночь. В тишине тихонько поскрипывало что-то на мачте, за бортом журчала вода. Кормщиками стояли двое Реутовых работников, они о чем-то тихонько переговаривались. Серик достал шубу, разлегся на мешках с товаром. Было мягко и удобно, видать в мешках лежала мягкая рухлядь. И стал смотреть в небо, подолгу задерживая взгляды на созвездиях, пытаясь угадать, как так в старину кто-то угадал в них людей, диковинных зверей и даже рыб? Чурила как-то рассказывал ему, что боги свою волю пишут на небе, и достаточно только правильно истолковать. И какими ж это письменами, пишут боги на небе? Шарап рассказывал, что и христианские монахи умеют читать волю Бога по звездам... Интере-есно... Это что же получается; разные боги одними и теми же письменами свою волю выражают?! Выходит, кто-то неправильный? Или христианский Бог, или старые боги русичей? Серик принялся размышлять о разницах меж богами, быстро запутался, плюнул, и принялся думать об Анастасии, да и не заметил, как согретый шубой, снова уснул.
   Под попутным ветерком быстро бежали к Сурожу. С левого борта тянулся недалекий берег, вздыбленный горами. Серик в жизни гор не видел, а потому, не отрываясь, глазел на берег. Вскоре и Сурож завиднелся. У причала стояло столько ладей и кораблей, что Серику показалось, будто мачты гуще стоят, чем деревья в лесу.
   Еле-еле нашли место у берега, кое-как приткнулись. Тут же набежали какие-то люди, числом трое с пятью стражниками. Реут молча развязал кошель, отсчитал им серебра, они тут же ушли. Повернувшись к Серику, Реут проговорил:
  -- Время терять не будем, быстро разгрузим вашу ладью, и вы сегодня же отправляйтесь. Твою долю добычи и выкупов, я Батуте отдам.
   Стоявший рядом Звяга, пожал массивными плечами, проворчал:
  -- Город осмотрим на обратном пути...
  -- А вот обратный путь вам легче и проще будет по Итилю и Оке... - выговорил Реут, и замахал своим работникам, призывая начать разгрузку с малой ладьи.
   Пока работники разгружали ладью, Серик во все глаза глазел на пеструю толпу на берегу. Кого тут только не было! Знакомые франки и фрязи мелькают. А вот степенно идет компания темнолицых людей в широких белых одеждах и с белыми же тряпками, толсто намотанными на головах. И сама пристань была устроена так, что к самому берегу могли причаливать большие корабли. Далеко в море выдавалась сложенная из камня стена. Только мелко сидящие русские ладьи приткнулись к пологому песчаному берегу. Ба-а... А это кто? А это Рюрик, собственной персоной. И не узнать. Вышагивает, высокомерно задрав голову, в богатой половецкой одежде, позади двое дружинников, один из коих старый знакомец Бренко... Серика отвлек Реут:
  -- Будя глазеть-то... Лучшего своего кормчего с вами отпускаю. Беречь, пуще глазу! Он и по Дону, и по Итилю ходил.
   Пожилой кормчий сумрачно глядел на Серика, проворчал в пышную бороду:
  -- Пошто сосунка в такой поход послал?
  -- Не ворчи, старый хрен, - добродушно проговорил Реут. - Серик не помешает в таком походе.
  -- Мало ли, что он стрелец знатный... - не унимался кормчий.
   Реут махнул рукой, нетерпеливо выговорил:
  -- Полезай в лодию!
   Кормчий, ворча что-то под нос, тяжело полез по скрипящим сходням. Двое работников закинули его мешок с пожитками и мешок с оружием. Реутовы работники спихнули ладью с мели, перевалились через борт и взялись за весла.
   Когда прошли пролив, вода в море будто испортилась; только что была голубой и прозрачной, и вдруг, между двумя гребками, превратилась в буроватую жижу. Серик сидел на первой от кормчего лавке, спросил, косясь на воду:
  -- Чего это с морем сделалось?
   Кормчий неохотно буркнул:
  -- Тут всегда вода такая, море мелкое, любой ветерок муть со дна поднимает. К берегу тут не пристать - с версту по колено брести надо. Так что, береги дыханье, одним махом это море перейти надо. Если попутный ветер не подует, беда-а...
   Гребли до ночи, выгребая против несильного прохладного ветерка. Умаялись так, что весла начали вразброд воду бороздить. В конце концов, кормчий яростно плюнул за борт, проворчал:
  -- Потонешь еще тут с вами... Суши весла!
   Серик с облегчением втянул свое весло и полез к мачте, где Горчак уже выкладывал из мешка нехитрую походную снедь: копченое мясо, сухари, лук. Один из Реутовых работников скинул в воду железяку, с растопыренными лапами, похожую на кошку. Веревки за борт убежало едва сажени три.
   Усаживаясь на лавку, и принимая от Горчака хороший кус мяса, Серик покачал головой:
  -- Чудно... Сидим посреди моря, а под нами глубины меньше трех саженей...
   После еды сразу же завалились спать. На другой день опять весь день гребли. Чем ближе к вечеру, тем больше хмурился кормчий и тем чаще, зажав кормило под мышкой, вглядывался из-под ладони в окоем.
   Первым не выдержал Горчак, спросил:
  -- Што, худо?
  -- Кто знает... - протянул кормчий. - Тут так: либо грянет буря, либо всего лишь ветер переменится...
   Однако, человеческая природа хоть и крепка, покрепче лошадиной будет, но и людям отдых нужен. Когда ужинали, то и дело засыпали с непрожеванным куском во рту. Кормчий всех пихал по очереди, рявкал:
  -- Дожуй сначала, а потом засыпай! Кто грести завтра будет?
   Серик проснулся от того, что грянулся с лавки; ладью здорово покачивало, небо было затянуто быстро несущимися облаками, но он разглядел в свете луны, проглянувшей в разрыве облаков, что кормчий перевесился через борт и будто к чему-то прислушивается. Наконец он выпрямился и заорал во всю глотку:
  -- А ну поднимайся!
   Шарап со Звягой заполошно вскочили, в руках их в лунном свете сверкали мечи.
  -- О, хосподи!.. - проворчал кормчий. - Послал Бог мореходов... Ветрило ставить!
   Шарап со Звягой смущенно переглянулись, сунули мечи в ножны, и кинулись помогать остальным тянуть веревки. Кормчий заорал Серику:
  -- А ну помоги! Держи кормило покрепче. Да ногой в борт упрись!
   Серик подбежал, вцепился в весло. И вот, когда ветрило развернулось, какая-то сила так рванула весло, что Серик подумал - его сейчас вместе с кормчим выкинет за борт. Однако обошлось.
   Кормчий проворчал:
  -- Всем спать, если сумеете... А мы с Сериком до свету постоим...
   Ветер был не совсем попутным, ладья косо резала волны и мало того, что она ритмично клевала носом, она еще и валялась с боку на бок, как резвящийся чудо-юдо рыба-кит. Серику нравился этот захватывающий полет по волнам. Даже не мешало наслаждаться то, что приходилось то и дело напрягаться, выдерживая удары волн по кормилу.
   Когда наутро поднялись Горчак с помощником кормчего, кормчий, осторожно передав из рук в руки кормило, широко перекрестился, сказал:
  -- Слава тебе, Господи! Пронесло... Если бы шла буря, она бы уже разгулялась...
   Серик с трудом доковылял до своей лавки, но завалился не на лавку, а под лавку, потому как все равно во сне под лавкой окажешься. Не успел и глаз закрыть, как провалился в глубочайший сон.
   Проснулся уже под вечер, ладья не спеша, брела под унявшемся ветром, все стояли на лавках и вглядывались вперед. Серик вылез из-под лавки, спросил:
  -- Эй, чего там?
   Звяга обернулся, сказал добродушно:
  -- Ну и спать ты здоров... Поднимайся, приплыли...
   Серик выкарабкался из-под лавки, разминая затекшие плечи, легко вспрыгнул на лавку, и тут же увидел встающие как бы из моря высокие каменные стены с башнями. Кормчий медленно выговорил с кормы:
  -- Азов... - и направил ладью к берегу.
   Серик спросил:
  -- А к чему нам останавливаться? Припасов навалом...
   Кормчий проворчал недовольно:
  -- Видишь, половецкая ладья у берега? Вмиг догонит...
  -- Да чего ж ей нас догонять?!
  -- Тьфу ты! Пошлину взять!..
   Серик ничего не понял, но замолчал, разглядывая приближающийся берег. У пристани стояло несколько купеческих ладей и одна ладья, низкая и узкая, с хищно заостренным носом, с длинным рядом весел, на треть втянутых внутрь. На кормовом помосте маячил человек, из-под ладони вглядывающийся в подходящую ладью. Кормчий вдруг заорал:
  -- Спустить ветрило!
   Все кинулись к веревкам. Реутовы работники работали слаженно и привычно, а Серик, Шарап и Звяга только им мешали. Наконец, парус был спущен, разобрали весла и в несколько гребков подгребли к пристани. Сбросили сходни. К ладье не спеша, шагал человек, одетый во все черное, с черным круглым колпаком на голове, следом поспешали два стражника, с чудными топорами - с рукояткой, длинной, как копье. Подойдя, он остановился у конца сходней, спросил по-русски:
  -- Откуда идете?
   Горчак, который должен был изображать купца, степенно ответил:
  -- Из Сурожа идем...
   Человек со стражниками вереницей взошли по сходням. Оглядев невеликую кучку мешков у мачты, спросил:
  -- А чего ж так мало товару?
  -- Неудачный торг вышел... - горестно вздохнул Горчак.
   И развязав кошель, отсчитал три серебрушки. Человек не двинулся, замерев, и глядя как бы мимо Горчака. Тот вздохнул еще горестнее и прибавил еще денежку. Тогда человек вытащил откуда-то из недр своей короткой накидки лоскуток пергамента, из-за уха тоненькую тростинку, тростинку обмакнул в чернильницу, висящую на поясе, присев на лавку написал несколько слов, взял печать, так же привешенную к поясу, подышал на нее, и с маху шлепнул на пергамент.
   Горчак прищурил один глаз, спросил:
  -- А у Белой Вежи повторно платить не придется? - и демонстративно просмотрел запись, удовлетворенно кивнул.
   Половец изумленно спросил:
  -- Так ты что, нашей грамоте разумеешь?
  -- Разумею... - коротко бросил Горчак. - В крепость на ночь пустите?
  -- Ночуйте здесь... - пробурчал чиновник. - Таверна во-он, под стеной... - указал он на скопище домишек чуть в стороне от пристани.
   Реутовы работники переглянулись, один сказал:
  -- Сходим, а, Горчак?..
  -- Никакой таверны! Своего меду выпьем - и спать. Завтра с рассветом выйдем, пока попутный ветер держится. На веслах намаяться еще успеете...
   Как-то так само собой установилось старшинство Горчака. Впрочем, четверка держалась на равных, только Шарап, Звяга и Серик признавая Горчака более опытным, предоставили ему право решать, что и как делать. Подкрепившись копченым мясом с сухарями и луком, оросили все добрым ковшом меду, завалились спать. Серик было, заикнулся насчет стражи, но Горчак его успокоил, что половцы неусыпно несут стражу и на стенах, и на самой пристани. Выплату пошлины они отрабатывают честно.
   На рассвете ветерок явственно тянул с моря. Поначалу, правда, пришлось помогать ему веслами, но к восходу он разгулялся, и ладья весело побежала вверх по течению. Снова разлеглись, греясь в лучах весеннего солнышка, лениво переговариваясь. Серик от нечего делать принялся выспрашивать у Горчака и Шарапа половецкие слова, да как из них разговор составлять. К вечеру он уже мог понять простой разговор, да и сам с горем пополам мог что-то сказать, или спросить.
   Горчак смеялся:
  -- Голова у тебя светлая, Серик! А вот ноги ее не туда несут. В купцы бы тебе...
   Серик помалкивал, думая про себя, что коли такая веселая купеческая жизнь, да каждый год путешествия по неведомым странам, конечно же, сюда ему и дорога.
   На ночевку пристали к правому берегу, пологому, поросшему тополями и ивами, как и правый берег Днепра. Впервые за много дней сготовили похлебку с вяленым мясом, и вволю похлебали варева. В этих местах уже можно было нарваться на речных татей, в основном из новгородских ушкуйников, а потому стояли стражу, по очереди, Серик, Звяга и Шарап. Ночь прошла спокойно. На рассвете, наскоро позавтракав, отчалили. Как и вчера, до восхода поработали веслами, а потом ветерок снова разгулялся.
   Кормчий ворчал:
  -- Пока везет нам... Если подует с верховьев, нипочем не выгребем против течения - придется отстаиваться...
   Серик с Шарапом и Звягой увлеченно перебрасывались половецкими словами, когда кормчий вдруг сказал:
  -- Какие-то люди на берегу...
   Друзья разом вскочили. Пологий правый берег был совсем недалеко, так как вверх по течению лучше всего идти ближе к правому берегу, тут течение медленнее. Под ивами стояло несколько шатров унылого серого цвета, а на берегу толпилось человек сорок мужиков, одетых в длинные белые рубахи, с отчетливыми черными крестами на груди и спине. Несколько из них даже забрели по колени в воду и призывно махали руками.
   Серик спросил:
  -- Кто это такие?
   Горчак зло выговорил:
  -- Сами себя они зовут скиттами... Никогда не знаешь, што у них на уме...
   С берега заорали, на довольно правильном русском языке:
  -- Эгей, на ладье! Переправьте нас через Дон! Мы хорошо заплатим!
   Горчак выкрикнул несколько слов по-германски. Это вызвало целую бурю негодования на берегу. Кто-то даже похватал луки, и на ладье пришлось спрятаться за щиты, висящие на бортах. Стрелы застучали в борт. Пригибая голову за щитом, Горчак проговорил:
  -- Серик, а ну-ка покажи, что с нами шутки плохи. А то привяжутся, будут тащиться за нами по берегу...
   Серик быстро натянул тетиву, и чуть поднявшись над щитом, принялся посылать стрелу за стрелой, целясь в скиттских стрельцов. Он точно видел, что трое из них упали. Толпа отхлынула от берега, скитты принялись хватать щиты, разложенные тут же на берегу. Но ладья уже уходила.
   Горчак рассказывал:
  -- Никто не помнит, когда они появились; может сто лет назад, может, всегда были, может вместе с половцами пришли? Скитаются вдоль берега моря, то грабят проезжих купцов, то в охрану к ним нанимаются. Если наймутся в охрану, службу несут честно. Ходят с половцами аж до Индии и страны серов. В том караване, с которым я ходил, их человек десять было. Все сплошь из знатных семей младшие сыновья; франки, фрязи, германцы... В закатных странах так; все имение старшему сыну в наследство переходит, а младшие должны зарок давать, и отправляться по миру скитаться. Потому их скиттами и зовут...
  -- Басурманы они и есть басурманы... - вздохнул Шарап. - Эка такое удумать? Родных детей без всего оставлять...
   Серик спросил:
  -- Горчак, а чего это ты им сказал, што они так разъярились?
  -- Да всего-то и сказал, што ихняя хорошая плата - ножом по горлу, и слову ихнему верить, все равно, што доверять козлу огород с капустой.
  -- Так, может, они, все же, заплатили бы нам? - осторожно спросил Серик.
   Горчак пожал плечами:
  -- Может, и заплатили бы... А если они проигрались недавно? А если пропились под чистую? Я ж тебе толкую; никогда не знаешь, што у них на уме...
   Серик махнул рукой, и принялся выдергивать стрелы, засевшие в борту и щитах. Древка и наконечники были хороши. Прибрав стрелы, снова пристроился рядом с Горчаком и Шарапом.
   Еще три дня весело бежали под парусом, а потом ветер стих, и повисла удушающая жара. Поскидав рубахи, все расселись по веслам. Гребли, изредка обливаясь водой. Кожа поначалу покраснела, а потом слезла лохмотьями. Но грести в рубахах сил никаких не было. За три дня измучились и отощали так, что еле весла поднимали. От жары в глотку ни похлебка из вяленого мяса не лезла, ни копченое мясо с сухарями. В конце концов, кормчий плюнул, по своему обыкновению; мол, что за мореходов Бог послал? И заявил, что надо останавливаться на дневку. Пока выбирали подходящее место для отдыха, Серик вдруг заметил стайку каких-то животных вышедших на берег, на водопой; оленей не оленей, но с маленькими острыми рожками. Быстро втянув свое весло, схватил лук, и, выбрав молодого самца, спустил тетиву. Как всегда, не промазал.
   Серик растерянно стоял над тушей. Зверь был чудной какой-то; вроде похож на лесного козла, а нос длинный, горбатый. Подошел Горчак, сказал:
  -- Славная добыча!
  -- Чудной какой-то... - нерешительно проговорил Серик.
  -- Зато вкусный! - засмеялся Горчак. - Ты, Серик, пойди на береговую кручу, да погляди вокруг, пока мы купаемся. Тут и речные тати могут шалить, да и местный народец, хоть и не шибко кровожадный, но утянуть, что плохо лежит, очень уж горазд. Сам накупаться успеешь, пока обед готовится...
   Прихватив лук, Серик продрался сквозь прибрежные заросли, взошел на береговую кручу, огляделся. Кругом, куда ни глянь, простиралась зеленая весенняя степь, млеющая под жарким солнцем. Неподалеку паслись какие-то животные, но в колеблющемся мареве невозможно было рассмотреть, дикие или домашние? Серик поглядел за реку, там расстилалась такая же степь. Дон просматривался и вверх, и вниз верст на семь. Вверх утягивался караван ладей - штук десять-двенадцать; чуть-чуть не догнали. Серик прохаживался по гребню откоса, с удовольствием разминая ноги после долгого сидения. Снизу доносился такой плеск, будто чудо-юдо рыба-кит плескался, а не десяток мужиков. Наконец, плеск прекратился, а вскоре голос Горчака позвал Серика.
   Серик спустился вниз, на ходу расстегивая пояс, проговорил, складывая оружие на землю:
  -- Слышь, Горчак, впереди караван лодий идет, чуть только не догнали...
  -- Эт хорошо... - рассеянно проговорил Горчак. - Речные тати, значит, нам не страшны... Вернее, мы им не нужны, когда такая добыча плывет... Иди, освежись...
   Серик прямо в портках и рубахе сбежал в воду, долго плавал, сплывал вниз по течению, потом старался выгрести против, но быстрое течение его неизменно сносило вниз. Пришлось брести по берегу. Он стащил с себя мокрую одежду, прополоскал ее, отжал, развесил на ветвях ивы, и снова полез в воду. Плескался до тех пор, пока озноб не начал простреливать вдоль спины. Вылез на берег, ежась, оделся и пошел к костру. Там вовсю булькала в котле похлебка, а на вертеле жарились куски сочного мяса.
   Пировали долго, осушили два жбана меду, после чего завалились спать, тут же в тенечке. На закате поднялись, доели остатки обеда, и снова завалились спать. К рассвету ушли остатки усталости, и когда в рассветных сумерках кормчий расталкивал всех по очереди, почти и не ворчали, и не охали. Позавтракали, разобрали весла и погребли. День опять разгорался ясный, но с полудня начало, будто что-то копиться. Духота копилась, будто в бане. Вскоре рубахи поскидывали, но это мало помогло. Кормчий то и дело покрикивал, чтобы поднатужились. А к закату стало ясно, что копилось: с заката наползала такая туча, что казалось, близится конец света.
   Кормчий направил ладью к берегу. И все поторапливал, понукал. Впрочем, Реутовы работники в понуканиях не нуждались. Глядя на них, и Серик с Шарапом и Звягой под ногами не путались. Быстро вытянули ладью на берег до половины, сколько сил хватило, после чего кормчий распорядился готовить ужин, а сам с работниками принялся затягивать всю ладью от носа до кормы провощенной холстиной.
   Как раз ужин сготовился, когда упали первые капли дождя, и грянул первый удар грома.
   Кормчий перекрестился, сказал:
  -- В аккурат успели... Тащите котел в ладью, там и пересидим ненастье...
   Они сидели под холстиной, хлебали похлебку, а по небу разъезжал Перун на своей железной телеге, и расшвыривал молнии направо и налево. По холстине гремели капли дождя, будто черти из худого мешка горох сыпали. Пока ужинали, гроза прокатилась дальше, зато дождь разошелся не на шутку. Так и уснули под шум дождя и свист ветра.
   Наутро Серик проснулся от прохлады; холстина над головой полоскалась от сильного ветра. Кормчий как раз выползал из-под шубы. Охая, он потер поясницу, сказал:
  -- Поднимайся Серик, и других поднимай... - и вывалился за борт.
   Серик сказал:
  -- Подъем, мужики...
   Первыми зашевелились Шарап со Звягой, потом и остальные поднялись. Поскольку дождь больше не шуршал по холстине, ее быстро свернули, а вскоре и кормчий вылез из прибрежных кустов. Когда ладью столкнули на воду и развернули парус, она помчалась, будто норовистая кобыла, только держись.
   Кормчий сказал:
  -- Ежели такой ветер продержится хотя бы два дня, на третий у волока будем... - и замолчал, внимательно вглядываясь в речную гладь, взрябленную мелкими волнами.
   Ладья резво бежала весь день. Изредка налетали холодные дождички; исхлещут, будто ледяными плетьми, и дальше умчатся. Кормчий с полудня спал под шубой, передав кормило своему помощнику. Предлагал поспать и Серику, но тому не спалось; очень уж весело было болтать с Горчаком по-половецки, вызнавая все больше и больше слов чудного языка. Перед закатом кормчий вылез из-под шубы, хмуро пробурчал:
  -- Ты, Серик, так и не поспал? Ты ж мне ночью нужен будешь...
  -- Эт, для чего ж?! - изумился Серик.
  -- А для того! На ночь останавливаться не будем...
   Горчак нерешительно проговорил:
  -- А ну как врежемся куда?..
  -- Не врежемся, если Серик не задремлет... Я для того его с собой и хочу поставить, что глаз у него молодой, и в темноте видит. На воде в любую, самую темную ночь, все видно.
   Наскоро погрызли надоевшего копченого мяса с сухарями. Серик занял место на носу, а кормчий взялся за свое кормило. К ночи ветер нисколько не ослабел, и нос ладьи исправно вспарывал воду, будто германский плуг землю матушку. Вечерняя зорька быстро померкла в разрывах облаков. Серик стоял на носу, облокотившись о драконью голову. Дракончик был так себе, не то, что на больших ладьях, всего-то Серику по грудь, но все же грозно скалился в темноту.
   Кормчий изредка тихонько окликал:
  -- Эгей, Серик, ты не спишь?
  -- Да не сплю я... Не сплю... - ворчал Серик в ответ. - Давно привычен я, ночную стражу нести, не поспавши днем...
   Ночь прошла без происшествий, ладья ни разу даже не шоркнула днищем по мели. На рассвете Серик разглядел одинокого пловца, утомленно машущего руками среди мелких волн. Пловец явно сплывал вниз по течению, держась поближе к берегу. Плыл как-то чудно; опустив голову в воду, и лишь время от времени поднимал ее над водой, чтобы вздохнуть, надо полагать. Серик свесился за борт, кормчий чуть-чуть довернул веслом, и Серик ухватил за шиворот пловца, мимоходом подивившись, какие длинные у него волосы, собранные в пучок, и исчезающие где-то в воде. Поднатужившись, Серик выхватил из воды слабо трепыхавшееся тело, подивившись его странной легкости, посадил на лавку, и тут же увидел, что перед ним сидит в облепившей тело мокрой рубахе девица, да прехорошенькая. Она испуганно сверкала синими глазищами, осматриваясь в ладье.
  -- Де-евка! - не сдержавшись, вскричал Серик.
   Спавший неподалеку под лавкой Горчак, зашевелился, спросил:
  -- Где девка?
  -- Да вот сидит!
   Горчак сел, оторопело хлопая глазами, спросил изумленно:
  -- Откуда она тут взялась?
  -- А из воды выловил... - проговорил Серик.
  -- Так может, это русалка?
   Серик наклонился, заглянул под длинный подол, там виднелись две маленькие точеные ножки. Он облегченно выговорил:
  -- Да не-е, не русалка... Ноги торчат, а хвоста нету... - обращаясь к девице, спросил: - Ты откуда, красавица?
   Она быстро-быстро что-то залопотала по-половецки. Серик половины не понял. Горчак вскочил на ноги, склонился к ней, сказал спокойно по-половецки:
  -- Ты рассказывай, красавица, не бойся. Мы мирные купцы, а не разбойники.
   Девица мало-мало успокоилась, и начала рассказывать. Даже Серик все понял. Оказывается, она плыла на ладье в том самом караване, который шел впереди. Она дочь рыбака из Сурожа. Приглянулась на базаре купеческому сыну, батя и выкупил жену для сынка. Много серебра отвалил... Нынешней ночью на караван напали разбойники; выплыли откуда-то на длинных, низких ладьях, и бросились с мечами на спящих купцов и их работников. Хорошо еще, сторожа успели тревогу поднять, пока их не порубили. Пока купцы да караванная стража рубились с разбойниками, работники принялись ладьи на воду спихивать. И, было, ушли, но на две последние разбойники успели залезть, суженого девицы зарубили. А она в суматохе соскользнула за борт и уплыла.
   Сквозь сгрудившихся работников протолкался Шарап, протянул девице свою запасную рубаху, сказал по-половецки:
  -- Переоденься в сухое... - и, обращаясь к Горчаку с Сериком, добавил по-русски: - Девка мокрая, дрожит вся, а вы перво-наперво выспрашиваете.
   В другой руке он держал полный ковш меду, протянул девице, сказал по-половецки:
  -- Выпей, согреешься...
   Она взяла ковш, нерешительно заглянула в него, медленно поднесла к губам и выпила одним духом, потом смущенно поглядела на мужиков, во все глаза глазеющих на нее. Шарап понукнул ее:
  -- Ну, чего ты? Переодевайся. Не смущайся, рубаха чистая, ни разу не надеванная...
   Горчак хлопнул себя по лбу:
  -- Она ж половчанка!
   Шарап изумился:
  -- А они што, не так устроены, как наши девки?
  -- Да не то!.. Они ж смущаются перед чужими мужиками раздеваться, даже если случается нужда... Отвернись, братва! - и первым повернулся спиной к девице.
  -- Экие чудеса... - проворчал Шарап, разворачиваясь. - У нас на Руси на покосе, и мужики и бабы, заголяются - и всей толпой в реку. И никто не смущается. Чего там такого непонятного и удивительного в бабах?
   Тем временем девица переоделась, деловито отжала свою просторную рубаху, разбросала по борту ладьи. Горчак провел ее к мачте, достал из мешка свою шубу, укутал ею девицу и уложил на кучу мешков с товаром. Она послушно закрыла глаза, и вскоре уже спокойно спала, убаюканная качкой и медом. Серик сидел на соседней лавке, и нехотя, через силу, жевал копченое мясо с сухарями. Горчак подсел к нему, проговорил тихо:
  -- Экая отчаянная... Полночи плыла...
   Серик пожал плечами:
  -- А чего она пугалась? Ушкуйники бы ее другому купцу продали... Глянь, какая красавица...
  -- Э-э... Не скажи... Ушкуйники шибко серебро любят; продали бы какому-нибудь старику-вдовцу в рабыни бессловесные. А там он, год-другой, и помрет. Тогда уж вовсе лихо пришлось бы бедняжке... Она это знает. У них такие же нравы...
   Серик покачал головой, спросил:
  -- А теперь чего?
  -- А я знаю? Пусть пока с нами побудет. Там видно будет...
   Серик выкатил из-под лавки жбан, сказал смущенно:
  -- От этого мяса, всю глотку перехватило...
  -- Да пей, пока можно... - махнул Горчак рукой. - На конях пойдем - видать не всегда и вода-то будет... Ты пока спать не ложись, скоро поравняемся с тем местом, где ушкуйники на купцов напали. Может, и нас захотят ограбить... - и принялся не спеша обряжаться в кольчугу.
   Серик тоже надел кольчугу, хоть и без подкольчужной рубахи. От стрелы спасет, и ладно. Авось рубиться не придется. Натянул тетиву на луке, повесил на плечо колчан со стрелами и стал ждать. Ладья резво бежала по серому, хмурому Дону, занимался серый, хмурый день, и на душе почему-то было хмуро и пасмурно. Вспомнилась Анастасия; как она далеко, что расстояние и мыслью не измерить. А вот рядом спит девушка, уютно посапывая носом, которую Серик буквально в последний миг выхватил из-под носа черной судьбы-злодейки.
   Место нападения ушкуйников на купеческий караван открылось быстро; ладья обогнула изгиб берега, поросший густым ивняком, и вот они: две ладьи, будто гусыни, присевшие у бережка, и четыре низкие, длинные, хищные, будто волки - ушкуи. Тати торопливо перетаскивали из ладей товары в свои челны, на берегу как попало были раскиданы трупы. Ушкуйников тоже полегло немало; видать крутые купцы попались. Остальные, видать, и не собирались хоронить своих товарищей. Завидев ладью, они замирали в остолбенении, некоторые роняли мешки с товаром. Ладья уже мимо прошла, когда один опамятовал; зайдя в воду по колени, он призывно замахал рукой, закричал:
  -- Эгей! Подгребай!
   Горчак насмешливо ответил:
  -- Товару с нас взять - всего ничего, а огребешь столько, что всем нашим товаром не окупишь.
  -- А ты подгребай, а там поглядим...
   Горчак тихонько пробормотал:
  -- Эх, как не хочется связываться с ними... А ведь привязаться могут - не отболтаешься...
   Серик спросил:
  -- Так, может, стрелу ему промеж глаз?
  -- А засади! - решительно бросил Горчак. - Вон, они уже в ушкуй садятся...
   И правда, один челн уже спихнули на воду, и тати торопливо разбирали весла. Серик наложил на тетиву стрелу, оттянул до уха, привычно ловя глазом цель. На таком расстоянии стрела и кольчугу продырявит - делать нечего, но Серик ухарски послал стрелу в глаз ушкуйнику, благо личину он на лоб поднял. Ушкуйники от такого нахальства взвыли, будто тысяча котов, которым разом хвосты оттоптали, и запрыгали по берегу, подбадривая своих товарищей, которые в одном ушкуе кинулись в погоню.
   Горчак повернулся к Шарапу, тоже натягивавшему свой лук, сказал:
  -- За поворот завернем, тогда и покажем им, где и как зимуют раки... Пока остальные прочухают - мы уже далеко будем, не догонят, да и волок скоро, а там половецкая крепостца стоит, поостерегутся на глазах у половцев лезть...
   Шарап со Звягой опустили луки, выжидая. Горчак достал из мешка свой самострел, накрутил ворот, наложил стрелу. Скаля зубы в хищной усмешке, Звяга прорычал:
  -- У нас несомненный перевес; им грести надо, а мы под ветром идем...
   Горчак обернулся к одному из Реутовых работников, сказал:
  -- Щит возьми и кормчего прикрой, да и сам не шибко высовывайся...
   Ушкуй бил в десять весел с каждого борта, и потому быстро настигал. На его носу уже стоял лучник и тянул тетиву, да еще кормчий на корме - итого двадцать два. Расклад прямо сказать, неравный.
   Горчак бросил, не поворачивая головы:
  -- Стрельца сними...
   Серик оттянул тетиву, при качке, да обоюдном движении не до ухарства, вогнал стрелу в грудь. Хоть парень и был в кольчуге, булатный наконечник легко рассек колечко, и ушкуйник кувыркнулся в воду. Остальные в азарте даже не заметили этого, да и сидели спиной. Наконец от остальных ушкуйников ладью заслонил изгиб берега, заросший вековыми ивами, и Горчак скомандовал:
  -- Давай, братцы! - подавая пример, сам спустил тетиву.
   Самострельная стрела с десяти шагов человека навылет прошивает, а тут меж ладьями и десяти не было. Защелкали тетивы и Шарапа со Звягой. Стрельцы они были - едва ли хуже Серика. Так что, вскоре в ушкуе один кормчий в живых остался. За то время, пока Серик, Шарап и Звяга успели расстрелять всю шайку ушкуйников, Горчак лишь успел заново самострел зарядить, и второй стрелой своей сшиб кормчего. Опустив самострел, изумленно выдохнул:
  -- Ну и горазды ж вы стрелять, ребятки...
   Ушкуй медленно сплывал по течению, но помощник кормчего уже разогнал над головой железную кошку, метнул. Ушкуй едва ли на двадцать шагов отстал, так что кошка легко долетела и вцепилась в борт, неподалеку от носового дракончика. Работники вчетвером ухватили за веревку, подтянули ушкуй, двое перескочили туда, и принялись споро перекидывать мешки с товаром, оружие.
   Серик проговорил:
  -- Да-а... Неплохая выучка у Реутовых работничков... Будто опытные тати...
  -- Э-э... Не пропадать же добру... - проворчал Горчак.
   Выпотрошенный ушкуй, с телами незадачливых разбойничков посадили на мель, а сами побежали дальше. С шестью десятками ушкуйников, к тому же упрежденных участью своих товарищей, дела иметь уж вовсе не хотелось.
   Идущий впереди караван нагнали только на закате, и медленно начали обходить, помогая ветрилу веслами. Купцы кидали на них сумрачные подозрительные взгляды, но помалкивали. Только с одной ладьи с подначкой прокричали:
  -- Эгей, ушкуйники! Добро наше продавать поспешаете?
   Горчак крикнул в ответ:
  -- Свое добро уберечь не можете, так нечего на других коситься!
   Серик спросил:
  -- Чего эт они?..
   Горчак мотнул головой, налегая на весло:
  -- Подозрительно им, что ушкуйники нас пропустили...
   Наконец караван остался позади. Погребли еще немножко, чтобы подальше оторваться, и сложили весла.
   Серик вновь пристал к Горчаку:
  -- Послушай, если половцы волок держат, то почему они ушкуйников пропускают из Итили в Дон?
  -- А те мирными купцами прикидываются, за волок платят... - безмятежно проговорил Горчак и широко зевнул, укладываясь на мешки с товаром.
   Серику стало скучно, и он тоже завалился спать; поспать впрок, пока есть такая возможность. Проснулся он на закате. Ладья еле плелась под опавшим парусом, резко потеплело. Увидев, что он приподнялся, кормчий проговорил:
  -- Ну вот, Серик, и кончилось наше везение... Теперь до самого волока грести придется; тишь на долго установилась.
   Разобрали весла и погребли. После долгого безделья, кровь играла в жилах, весла гнулись дугой, и ладья летела, будто на крыльях. Когда приставали к берегу, Горчак озабоченно сказал:
  -- Надо бы подальше от купцов оторваться, а ну как половцев попросят нас задержать, да учинить дознание?.. А у нас ихний товар... Да и оружие; то ли ушкуйников, то ли с побитых купцов снятое...
  -- Ну, дак и выбросить за борт! - сказал Серик.
  -- Экий ты богатый... - проворчал Горчак, и, выпрыгнув в воду, протянул обе руки к спасенной половчанке. Та доверчиво оперлась о плечи Горчака и позволила взять себя на руки, и перенести на берег, хоть и была босая.
   Серик усмехнулся про себя: - "А Горчак не промах..." С усмешкой поглядев на друга, спросил:
  -- Как хоть звать ее?
   Горчак выговорил странное, чуждое уху слово:
  -- Клео...
   По обыкновению, прихватив лук, Серик поднялся по береговому откосу, обозреть окрестности. По рассказам бывалого Шарапа, народец здешний хоть и был миролюбив, и вместо хорошей драки предпочитал дерзко откочевывать от греха подальше, но молодежь, особенно когда припекало жениться, собиралась в шайки и отправлялась грабить всех подряд, у кого силенок не доставало отбиться. Мало у кого овец и лошадей хватало, чтобы жену себе выкупить, вот и добывали выкупы саблей да луком. Степь уже покрывалась мраком. Да и к лучшему; в сумраке костер далеко видать. Серик оглядел степь - нигде ни огонька. Поглядел вниз по течению, там тоже не поблескивало ни единого огонька; видать далеко от каравана оторвались. Ублажив совесть, сбежал вниз, пролез сквозь ивняк и вышел на берег. Там уже горел костер, возле него хлопотала половчанка. Мужики без зазрения совести разлеглись вокруг, с удовольствием за ней наблюдая. Одета она была в мужскую одежду, на ногах красовались сафьяновые сапожки.
   Серик спросил:
  -- Чего это вы ее так вырядили?
   Шарап проговорил:
  -- Лучше пусть мальчишкой побудет... Вы ж не озаботились, а я ее рогожей успел накрыть, когда караван обгоняли...
   Половчанка умело варила похлебку. Горчак сказал:
  -- Ну, коли Серик ничего подозрительного не узрел, давайте-ка перед ужином выкупаемся...
   Все потянулись к воде, на ходу стягивая с себя рубахи. Серик проворчал:
  -- Я пока на страже постою, мало ли что... - взобрался на ладью, сел на борт.
   Поглядывая то вокруг, то на половчанку, размышлял, что Горчак на нее определенно виды имеет. Да и то сказать, четвертый десяток разменял, а все не женат... Половчанка стрельнула в него глазами, бойко спросила:
  -- А ты чего не купаешься?
   Серик проворчал:
  -- Тебя стерегу...
  -- А чего меня стеречь? Не убегу... Чай некуда бежать... Да и люди вы хорошие, в беде не бросите...
   Серик было, приноровился поговорить, но тут закипела похлебка и половчанка принялась кидать в нее всякие приправы, до которых не удосуживался их бывший кашевар. Тем временем мужики вылезли из воды, проходя мимо, Горчак бросил:
  -- Иди, освежись... Вода уже по-настоящему летняя...
  -- А чего мне, я и зимой в проруби купаюсь... - безмятежно откликнулся Серик, раздеваясь.
   Когда он накупался, как раз и похлебка приспела. Хлебая варево, Серик разглядывал половчанку. И правда, на мальчонку годов четырнадцати смахивает. Еще не дохлебав, он вдруг сообразил, что она на него взглядывает чаще всех, а Горчак все более и более хмурится. Звяга хмуро пробурчал:
  -- Серик, проясни положение... Не хватало нам еще вас с Горчаком разнимать...
   Серик промолчал, дохлебал варево, принял свою долю меда, вытер рукавом еще безусую губу, и проговорил медленно:
  -- Ты, красавица, не обижайся, но хоть и выловил тебя из воды я, но не я судьба твоя... Есть у меня невеста...
   К удивлению Серика, она вздохнула с облегчением, Серика даже обидело такое пренебрежение его красотой и статью.
  
  
  
   Половецкая крепостца открылась неожиданно, хоть и стояла на высоком левом берегу. Приземистые, широкие башни, невысокие стены, сложенные из могучих бревен, крутые раскаты валов казались не шибко-то грозными, но производили впечатление добротности и уверенности в себе. Под стенами вразброс ютились глинобитные домишки, но были и добротные рубленные; видать лес с верховьев сплавили.
   Кормчий направил нос ладьи к берегу, где стояло несколько громадных телег, запряженных вереницами быков. Когда нос ладьи, прошуршав по прибрежной мели, замер недалеко от берега, от одной из телег насмешливо спросили по-русски:
  -- Свою ладейку сами на руках понесете?
   Кормчий рявкнул в ответ:
  -- Ты, Чертило, шибко-то зубы не скаль! Не узнав, кто плывет...
  -- Ба-а... Кормило... - изумленно протянули на берегу. - Тебя што, Реут выгнал?
   Серик так и не удосужился узнать имя кормчего; кормчий и кормчий... Прозвища бывали и почуднее. А тут как раз тот случай, когда оно и оказалось почуднее занятия...
  -- Зубы не скаль, а загоняй-ка телегу в воду... - пробурчал кормчий.
   Тем временем Чертило подошел к самой воде. Он, и правда, походил на черта: черный, лохматый, с широким носом и вывернутыми ноздрями. Видать, он тут был главным артельщиком. Повернувшись, он кому-то помахал рукой, и вскоре из-за громадных телег выехала поменьше. Щелкая кнутами, погонщики развернули телегу задом к реке, заорали; волы нехотя, мотая головами, попятились. Огромные, широкие, окованные железом колеса вкатились в воду, и вскоре вся телега скрылась под водой. Кормчий замахал рукой, рявкнул:
  -- Сдай назад! - гребцы разом ударили веслами по воде, ладья отошла от берега, но кормчий тут же заорал: - Вперед!
   Серик запутался своим веслом с веслом Шарапа, и ладья чуть было не саданула носом в бок телеги. Кормчий изругал их обоих самыми черными словами, но толку это не добавило; лишь с четвертой попытки вплыли в телегу. Сложили весла вдоль бортов, и выжидательно поглядели на Чертилу. Тот заорал:
  -- Ну, чего зенки лупите?! Вылезайте...
  -- Дак ведь глубоко... - заикнулся было Горчак.
   На что Чертила язвительно изрек:
  -- Мне што, еще быков припрягать, ради того чтобы вы ножек не замочили?
   Делать нечего, попрыгали в воду и по грудь побрели к берегу. Один кормчий остался в ладье, пробурчав:
  -- Одного старика твои быки вытянут...
   Защелкали кнуты, быки пошли вперед, и, казалось, без малейшего напряжения выволокли ладью на берег. Чертила задрал голову, спросил у кормчего:
  -- Пятый день сидим, ни одной ладьи не прошло... Идут ли за вами караваны?
   Кормчий язвительно спросил:
  -- А ты пару недель назад четыре ушкуя не переволакивал?
   Чертила заюлил глазами и промолчал, а кормчий продолжал:
  -- Так вот, шалят твои ушкуйники пониже... Купцы теперь, пока большим караваном не соберутся, нипочем не пойдут наверх. Так что, пока сидеть будете, а потом наплыв будет. Купцы вам за задержку недоплату устроят, вот им и будете впаривать, что на ушкуях честные купцы плавают...
   Чертила проворчал уныло:
  -- У них и правда, на лбу не написано, што ушкуйники...
  -- Зато на ушкуях аршинными письменами написано! - рявкнул кормчий. - Скажи лучше, заплатили столько, што ихняя плата купеческую неустойку перебивает?..
   Чертила зыркнул по сторонам, сказал с явственной фальшью в голосе:
  -- А ведь верно, проходили мимо четыре ушкуя. Дак они по Царице прошли, значит, переволакивались по верхнему волоку... А почему бы вам не пойти по Царице? Ладейка у вас невеликая, вода еще высокая...
  -- А на кой нам крюк делать в четыреста верст? - с фальшивым оживлением воскликнул Кормило. - Нам до Асторокани... Ладно, побрели потихоньку... День уж к полудню скатывается...
  -- А отдыхать не будете?
  -- Некогда отдыхать...
   Защелкали кнуты, и быки неспешным шагом побрели на береговой косогор. Горчак, Серик и Шарап со Звягой шагали в ряд следом за телегой, Горчак говорил:
  -- Тут, на волоке, кого только нет, всякого люду по паре... Русичи, вятичи, половцы, эт, само собой. Тут и разорившиеся купцы оседают; и германцы, и франки. В Белой Веже - то же самое, только там еще и воинов-наемников полно; те же германцы, франки, да и наших русичей полно, служат верой и правдой, за увесистый кошель, половецкому воеводе...
   Серик спросил:
  -- А пути, сколько до Итили?
  -- Да дней за пяток дочапаем, таким-то шагом... - безмятежно протянул Горчак.
   Тут навстречу, из бокового проулка выскочил всадник, в кольчуге, шлеме, будто бадья, только с дырками для глаз, с длинным копьем, упертом в стремя. Осадив коня, он стащил с головы шлем, спросил, на ломаном русском:
  -- Эй, купец, стража не нужна? Сказывают, шалят нынче касоги...
  -- Они всегда шалят... - пробурчал Горчак. - А стража нам не нужна, сами в случает чего отобьемся...
  -- Ну, хоть меня одного возьмите? - сбавил тон вояка.
  -- А на што ты нам один? - удивился Горчак, и двинулся дальше.
   Всадник тронул поводья, поехал рядом, Горчак широко ухмыльнулся, проговорил:
  -- Вот и сказал бы сразу; што тебе все равно в Белую Вежу надо... Ладно, динар за весь путь, и по динару голова, коли случится сшибка!
   Просияв, вояка нахлобучил шлем и поскакал вперед. Серик проворчал:
  -- Чего ты деньги зря транжиришь...
  -- Ничего не зря; коней у нас нет, а впереди на коне разведчик - лучше и не надо. Касоги ведь, и верно, шалят на волоке... Это караваны они не трогают, а на нас запросто напасть могут.
   Вскоре миновали последнюю убогую избушку, с плоской крышей, крытой степным дерном, и вокруг распахнулась широкая, солнечная степь. Под жарким солнцем одежда быстро высохла. Приятно было шагать вровень с неспешным шагом быков, под монотонный скрип телеги, хоть погонщики то и дело смазывали дегтем тележные оси, но скрипели не оси, а сама телега под немалой тяжестью ладьи, да кормчего, который так и не слез с нее, а, похоже, завалился спать под лавку.
   Далеко за полдень, свернули к небольшому пруду, остановились. Не распрягая, погонщики принялись поить быков из бадей. Старший из погонщиков подошел, и, обращаясь к Шарапу, как к старшему, сказал:
  -- Пусть быки передохнут, а нам не худо бы подкрепиться...
  -- Ну, подкрепиться, так подкрепиться... - сговорчиво согласился Шарап.
   Горчак ухмыльнулся, сказал:
  -- Ты, Шарап, законы волоков не знаешь - для погонщиков, харч наш...
  -- Не обеднеем... - проворчал Шарап. Кивнул Серику: - Полезай за харчем...
   Серик легко вскарабкался на телегу, перевалился через борт ладьи, нашарил под лавкой мешок с припасами, мимоходом отметил, что маловато припасов осталось; в аккурат до Белой Вежи и хватит, а там прикупать придется. Не худо бы и поохотиться, да за полдня никакой дикой живности не встретилось. Телегами, что ли, ее распугали?..
   Пока половчанка раскидывала прямо на траве холстину, пока раскладывала нехитрую снедь, прискакал нежданный стражник, легко соскочил с коня, снял шлем, повесил его на луку, вместе со щитом, сказал:
  -- Впереди на половину лье чисто...
  -- Чего-о?.. - изумился Серик. Он только что заметил, что воин совсем молодой, едва ли старше самого Серика.
   Горчак пробурчал:
  -- Три версты... - и, обращаясь к воину, пригласил: - Хоть ты, видно, и знатного происхождения, не побрезгуй отобедать с нами...
   Воин, нисколько не чинясь, присел к холстине, сложив ноги по-касожски; видать, давно привычен к походным пирам.
   Горчак спросил:
  -- Зовут-то тебя как?
   Воин открыто улыбнулся, сказал:
  -- Зовите меня Рене, а чей я сын, того знать вам не к чему. Если вы бывалые купцы, то наверняка знаете, известное на всю Франкию имя.
   Тем временем проснувшийся кормчий, слез с ладьи, и притащил жбан с медом подмышкой, в другой руке он нес огромную братину. Наполнив ее медом, он отпил вволю, и пустил братину по кругу. Рене сидел рядом с Горчаком. Тот отпил в свою очередь, нерешительно замешкался; как-то не удобно было передавать ее Звяге через голову Рене. Но тот преспокойно протянул руки и принял братину. Отпив, крякнул, сказал, передавая братину Звяге:
  -- Русский мед не хуже франкского вина... - и принялся рвать зубами кус копченого мяса, заедая его сухарями и смачно хрустя луковицами.
   Франкский рыцарь определенно начинал нравиться Серику. Он спросил:
  -- Коли ты знатного рода, какая нелегкая тебя в эти места занесла?
   Тот безмятежно ответил, потянувшись снова к крупно нарезанным кускам мяса:
  -- А у меня еще три старших брата... А сосед наш, как раз в этих местах всего лишь за двенадцать лет сколотил такое состояние, что, вернувшись домой, купил землю и замок у обедневшего барона, который жил по соседству с нами.
  -- А ты тут давно? - не унимался Серик.
  -- Вторую весну. Нынче узнал, большой караван собирается в страну серов, а тут, через волок, сколько дней уже ни единого каравана! Как бы не опоздать...
  -- А чего ж один не пошел через волок?
  -- Я правду сказал; большая банда касогов объявилась, одному не пройти.
   Горчак проговорил:
  -- С нами еще опаснее; с одного взять нечего, может, и не нападут, а на нас точно полезут...
   Рыцарь ухмыльнулся, сказал:
  -- А я сразу понял, что вы не простые купцы; и ладейка-то у вас шибко маленькая, и воинскую сноровку трудно упрятать за купеческой внешностью... Ну, может, вы, и правда, купцы, да только я знаю уже столько купцов, на поединок с каждым из них вышел бы лишь исповедовавшись, и причастившись...
   Болтал он по-русски бегло, только слова чудно произносил, и многие коверкал, но понимать легко было. Когда наелись, кормчий пустил по кругу еще одну братину. Немножко полежали, нежась на солнышке, а потом неспешно зашагали дальше. Серику все больше и больше нравилась купеческая жизнь.
   Уже в сумерках вышли к постоялому двору. Огромная изба была сложена из потемневших бревен, к ней примыкали сараи, сложенные из таких же бревен; образовался квадрат, с одними мощными воротами и глухими стенами наружу. И все это было окружено еще и глинобитной изгородью высотой по грудь рослому человеку.
   Телегу оставили за изгородью, а быков погонщики распрягли и загнали внутрь. Расторопные работники постоялого двора принялись скидывать с сеновала охапки сена, погонщики таскали воду из не далекой запруды. Хозяин, встречая гостей в воротах своей крепости, сказал по-русски, хоть судя по его смуглой роже с крючковатым носом, был он половцем:
  -- Оно бы не плохо было пустить их попастись на весеннюю травку, да большая шайка касогов шалит... - увидев Горчака, он изумленно спросил: - Ба-а, Горчак... А чего ж ты не с караваном идешь, а с такой маленькой ладейкой? Неужто выгнал тебя Реут?! Или ты свое дело затеял?
   Горчак неопределенно пожал плечами, ответил по-половецки:
  -- У купца на службе всякие поручения приходится выполнять... - и, пройдя мимо хозяина, направился к распахнутым дверям одной из пристроек.
   Серик пошел за ним. За дверями была огромная горница, заставленная длинными столами, пустынными, как степь. Только за одним сидел грустный Рене, и крутил пальцем кинжал на столе. Подняв голову, он сказал:
  -- Не поверил мне почему-то в долг хозяин?..
  -- А ты чего ему сказал? - спросил Горчак.
  -- Да сказал, что с купцом Горчаком иду с одной ладейкой...
  -- Вот потому и не поверил... - Горчак уселся за стол, заорал: - Хозяин! Ужин на всех пятнадцать!
   Расторопные работники принялись таскать на стол снедь. Пока таскали, Шарап со Звягой пришли, да и Реутовы работники с погонщиками подтянулись. Половецкая еда сильно отличалась от русской, Серика чуть не вывернуло наизнанку от вида полной миски толстых белых червей, щедро сдобренных красноватым соусом. Увидя его гримасу, Горчак расхохотался, сказал:
  -- Ешь, не сомневайся! Этих червей из муки делают, особым образом высушивают, и получается весьма вкусно...
   Шарап со Звягой уже наворачивали за обе щеки. Серик попробовал, и верно - оказалось вкусно. А кисло-сладкий соус был еще щедро сдобрен дорогущим перцем, который мать лишь с позапрошлого года позволила себе покупать. Одно было неудобство, приходилось есть руками, ложка ну никак не желала цеплять эту заморскую снедь. В мисках лежало еще по здоровенному куску жареного мяса, так что ужин оказался весьма сытным. В заключение работники притащили жбан вина. Когда сидели, отвалившись от стола, и не спеша припивая вино, Серик спросил:
  -- Мне первую стражу стоять?..
   Горчак пожал плечами, уверенно сказал:
  -- Я думаю, здесь на нас не нападут.
  -- Эт, почему же?
  -- А потому! Которую неделю касоги тут в округе гуляют, а постоялый двор не спалили... Почему, спрашивается?
  -- Почему?
  -- А потому, што хозяин с ними в доле!
   Серик изумленно поморгал, протянул:
  -- Как же так?..
  -- А как еще жить в таком глухом месте, где каравана порой приходится неделями ждать? А зимой тут и вовсе тоскливо. Обозы идут редко... Но стражу стоять все равно надо. Касоги тот еще народец; могут ночью подкрасться, и что-нибудь стянуть с ладьи, а то и быков угонят, если увидят, что стражи нет. Так что, отстоим по очереди вчетвером, чтоб все успели выспаться; чую, завтра денек хлопотным выдастся...
  -- А я чего же?.. - обиженным голосом встрял Рене.
  -- А тебе завтра весь день впереди скакать, и поглядывать... - проговорил Горчак, и залпом допил вино из кружки. - Все, спать пошли.
   Серик обрядился, как положено; надел подкольчужную рубаху, кольчугу, привесил к поясу меч, сзади за пояс заткнул длинный и узкий половецкий кинжал, за голенище правого сапога сунул засапожник, - его этому еще отец научил, - за плечо привесил колчан со стрелами. На левую руку надел щит, и, прихватив лук в кожаном налучье, вышел за ворота. Уже смеркалось. Серик вскарабкался на ладью, огляделся. Лучше всего степь открывалась с ладейной кормы. Он прошел в корму, сел на борт, привалился спиной к драконьему хвосту, и принялся глядеть в степь. Он давно уже привык к тому, что в этих местах нет долгих прозрачных сумерек, как в Киеве; ночь падает сразу, будто меховым одеялом окутывает землю. И вот за какой-то миг до полной тьмы, Серик боковым зрением ухватил какое-то шевеление под стеной постоялого двора; из неприметной дверцы, прорезанной у самой земли в стене конюшни, вылезал человек. Серик не разглядел его толком, но это был точно кто-то из работников постоялого двора. Крадучись, и озираясь, он, пригнувшись, нырнул в высокую весеннюю траву и был таков.
   Серик прошептал:
  -- Ну, Горчак... Ну, все знает... Значит, эта тать послала уведомить о легкой добыче...
   Вскоре работник вернулся. Хоть глаза Серика и привыкли к темноте, да и звезды светили, будто свечи в христианском храме, опять толком не разглядел, кто из работников бегал к касогам. Ну и ладно. Возле постоялого двора нападать все равно не станут; устроят засаду впереди. Тут и гадать нечего, чай, сам тать... Серик задрал голову к небу, прижался затылком к свежему, гладко струганному дереву и принялся смотреть на звезды. Вот Большая Медведица... И почему это созвездие так прозвали? А на взгляд Серика, оно было бы интереснее назвать Небесным Ковшом. Он же так явственно то зачерпывает небесную воду, то выливает ее... Вдруг со стороны балочки, в которой имелась небольшая запруда, послышался шорох. Серик умел различить шебуршение мыши с пяти шагов, а тут шагах в двадцати в траве шуршало тело поболе мышиного. Ночь была по-особому, по-весеннему тихой, потому и слышно было, как в пустом храме. При малейшем ветерке такой шорох нипочем не услышать. Плавно Серик вытянул из колчана стрелу, наложил на тетиву и сидел не двигаясь. Наверное, лазутчик его не видел, и посчитал, что страж храпит под лавкой. Но тут же Серик подумал; а вдруг это не лазутчик? А вдруг это какой-нибудь любопытствующий отрок, впервые в жизни увидевший ладью, и подбирается, чтобы разглядеть поближе? Всадишь в него стрелу, а наутро все старейшины из окрестных родов съедутся виру требовать?
   Чуть повернув голову, Серик смотрел в сторону приближающегося шороха. И вот, наконец, над травой что-то поднялось; Серик разглядел очертания плеч, высокой шапки, с меховой опушкой. Наметив взглядом самую верхушку шапки, плавно, но быстро оттянул тетиву и пустил стрелу. Ухмыльнулся, прислушиваясь к быстро затихающему шороху, который издавал улепетывающий на четвереньках ночной соглядатай.
   Вскоре пришло время смены. Из ворот вышел Горчак, потянулся, вскарабкался на ладью, спросил:
  -- Ну, что видел?
   Серик пожал плечами, сказал равнодушно:
  -- Один из работников в степь бегал, а потом лазутчик приполз, а может не лазутчик? Я спрашивать не стал, шапку ему прострелил, он тут же убег. А больше ничего не случилось.
  -- Ну и ладно... Шапку с утра поищем. Правильно сделал, что не убил. А ну как, любопытный пацан из ближайшего стойбища? Нытья не оберешься... Когда молодежь за добычей бегает - в этих стойбищах концов не найдешь, зато права свои они глухо знают...
   Серик слез с ладьи, прошел в ворота. Ночь была теплая, как парное молоко, и он не пошел в избу, а, сняв доспехи, завалился под навесом на солому. Хоть и прошлогодняя, но солома хранила запах хлеба и жаркого лета. Сквозь сон подумал, что у хозяина постоялого двора где-то и пшеничное поле имеется, но тут вспомнил, что степь даже германский плуг не берет. Видать возят откуда-то солому на подстилку коням и живности...
   Утром он проснулся от жалобных воплей. Открыв глаза, увидел, что Горчак, Шарап и Звяга обступили хозяина, стоявшего на коленях, и вопившего что-то в свое оправдание, а Горчак тыкал ему в нос шапкой, нанизанной на стрелу. Седлавший под навесом коня Рене, бросил свое занятие, и двинулся к шумящей компании. Серик упруго вскочил на ноги, сунул ноги в сапоги, и тоже выбежал на середину двора. Тем временем вопли прекратились.
   Горчак тихо говорил, но от его тихого голоса хозяину, видать, было еще страшнее:
  -- Говоришь, не в доле с касогами? А зачем твой работник вечером в степь бегал? Никак до ветру? В нужнике его чуткий нос брезгует? А к ладье не любопытный отрок приползал... Вишь, лисий хвост на шапке? Это знак воина...
   Рене вдруг деловито вытащил меч, и тут же примерился к толстой шее хозяина. Горчак в мгновение ока перехватил его руку, заорал:
  -- Ты што, очумел?!
  -- Так тут яснее ясного... - изумленно приподнял брови рыцарь. - И дознание проводить не обязательно. Тут только дай потачку - потом убытки не перечтешь...
   Горчак, не отпуская его руки, но сбавив тон, проговорил:
  -- А ты подумал, што сюда другой содержатель постоялого двора не меньше чем лет через пять доберется? Купцам большое неудобство причинишь...
  -- Ты что же, советуешь не пресекать этот разбой?! - еще больше изумился Рене. - Дуче будет тобой очень сильно недоволен... А мне все равно придется донести дуче обо всем этом... - но меч он все же опустил.
   Горчак проворчал:
  -- Это ваши дела с дуче, нас они не касаемы. Нам бы только крыша над головой в ненастье... - легонько пнув приунывшего хозяина в толстый живот, спросил благодушно: - Сколько народу в ватаге?
  -- Д-десятков в-восемь наберется... - заикаясь, выдавила насмерть перепуганная тать постоялая.
  -- Вооружены как?
  -- Л-луки - у каждого, с-сабли - у каждого второго, к-копья - у к-каждого...
  -- Кольчуги есть?
  -- Н-нет, только кожаные рубахи... На груди в два слоя...
   Горчак ухмыльнулся:
  -- Ну-у... Не так уж и страшно... - повернувшись к франку, сказал: - Рене, ты поедешь впереди, в версте от нас. И смотри в оба глаза, и слушай в оба уха.
   Тот усмехнулся, бросил меч в ножны, проворчал:
  -- Не в первый раз купеческий караван сопровождаю... - и пошел к своему коню.
   После сытного завтрака, за который хозяин отказывался брать плату, так что Горчаку пришлось рявкнуть в том смысле, что Рене все равно донесет дуче, после чего хозяин деньги взял, Серик с тяжким вздохом обрядился в кольчугу. С удивлением он увидел, что и погонщики откуда-то достали кольчуги, и мечи у них красовались на поясах. Серик подошел к Горчаку, спросил, кивнув на погонщиков:
  -- Эт што, простые погонщики?
   Горчак мельком глянул, пробурчал:
  -- Простые...
  -- А кольчуги?..
   Горчак протянул:
  -- А-а... Вон ты што... На волоках народ не впроголодь кормится. А этот волок самый дорогой. Тут простой погонщик деревянные хоромы имеет. А лес тут дорог. Давай, лезь на ладью. В случае чего, в драку не лезь, только стреляй. Отмахаемся как нибудь. В ватаге, я думаю, одни пацаны...
   Серик сидел бочком на борту ладьи и вглядывался в степь. Остальные шагали впереди, распределившись вокруг быков. Горчак сказал, что касоги первым делом постараются быков угнать, так что быков в первую очередь и оберегать. А ладью пусть Серик стережет. Он один десятка касожских пацанов стоит. Далеко впереди ехал Рене. Со стороны казалось, что он дремал в седле; голова опущена, копье в опущенной руке, чуть не чертит наконечником по дороге. Но Серик то знал, что из такого положения быстрее всего можно кинуть копье на руку. Приближался уже полдень, а касоги все не нападали. Серик в очередной раз обозрел окоем, вправо медленно уползала за окоем длинная вереница каких-то горбатых животных. Серик позвал Горчака, тот торопливо вскарабкался на ладью, поглядел, плюнул, сказал равнодушно:
  -- То караван верблюдов на Шемаханское царство пошел... - и слез с ладьи.
   Серик проводил взглядом последнего верблюда и снова стал глядеть вперед. Горчак еще говорил, что весть о шайке грабителей до дуче не дошла, как только дойдет - дуче пошлет сюда отряд всадников, и расшалившимся пацанятам придется туго. Вдруг Рене натянул поводья, и встал, будто каменная баба, каких полно встречается в степи на вершинах курганов. Вереница быков неспешно подтянулась к нему и тоже встала. Серик понял, что начинается, и вытянул из колчана стрелу.
   Горчак подошел к франку, они перебросились несколькими словами, и Горчак пошел обратно. Подойдя к ладье, задрал голову, сказал спокойно:
  -- Засада впереди...
  -- А с чего он взял? - недоверчиво спросил Серик. - Я ничего там не вижу...
  -- Он заметил, как несколько стрепетов хотели сесть в той низинке, и тут же взлетали...
  -- А-а... Ну, если стрепеты... - пробормотал Серик.
  -- Как появятся - так и сади, не медли... - проговорил Горчак, и крикнул: - Тро-огай!..
   Быки уже прошли мимо низинки, где предполагалась засада, а оттуда никто не выскакивал. Серик, прикрывшись щитом, встал на борт, придерживаясь за дракона, вгляделся в переплетения ветвей какого-то кустарника, которым заросла вся низинка, и никого не углядел. Успокоившись, спрыгнул с борта, и тут, будто из-под земли возникли всадники, много всадников. Они просто лежали меж кустов в низине, и тут поднялись, все разом. Серик замешкался, и еле успел укрыться за бортом; целый дождь стрел посыпался и на него, и на остальных. К удивлению Серика, некоторые стрелы отскакивали даже от борта ладьи - оказывается, у них были каменные наконечники, а то и костяные. Изумленно присвистнув, и уже ничего не опасаясь, Серик выпрямился во весь рост, и оттянул тетиву - касоги были уже близко. Пока накладывал на тетиву вторую стрелу, каким-то образом, не поворачивая головы, вдруг охватил взглядом все поле: вот Рене, пришпорив коня, ринулся вперед, туда, где погуще, вот погонщики, сдвинувшись плечом к плечу возле головной пары быков, выставили вперед копья, уперев их в землю, вот Шарап со Звягой тянут тетивы своих луков. В кольчугу на груди клюнули две стрелы, одна за другой, и бессильно упали к ногам. Серик щедро рассыпал стрелы, успевая охватывать взором все поле боя. Франк с разгону насадил на копье одного из всадников, и тут же вломился в толпу, как бык в камыши; он вертел меч над головой, казалось, просто так, играючи, а вокруг него так и падали с коней визжащие люди, одетые в короткие кожаные рубахи и шапки с меховой опушкой. Серик с величайшим изумлением вдруг понял, что франк одним махом разрубает щит вместе со всадником. Некогда было дивиться такой невероятной силе, и такой остроте меча; под передком телеги заклубилась настоящая свалка, тут стояли Горчак и Шарап со Звягой. Касоги как полоумные лезли к постромкам, чтобы разрубить их и увести быков. Звяга с Горчаком стояли с одной стороны, и успешно отбивали наскоки, но стоящему с другой стороны Шарапу приходилось туго. Серик успел пустить веером перед Шарапом пяток стрел, как касоги сообразили, что нарвались на тех еще купчиков и отхлынули.
   Они остановились шагах в двадцати, нерешительно переглядываясь. Серик поглядел на франка; тот сидел на коне, высокомерно выпрямившись, с опущенного вниз меча струйкой бежала кровь, а когда-то белый плащ стал красным. Конь пробирался к телеге, брезгливо переступая копытами через трупы.
   Горчак заорал по-касожски:
  -- Э-эй! Чего вам надо?
   Серик понимал касожский, хоть говорил плохо; надобности не было.
   Молодой парнишка, сидевший на низкорослом коне, нахально проорал в ответ:
  -- Плати выкуп! Тогда не тронем...
   Горчак насмешливо ответил:
  -- Еще разок тронешь - и мне выкуп некому будет платить! Проваливайте! А то ваши девки, не ставши женами, вдовами окажутся!
  -- Нам больше достанется! - остальные пацаны нахально захохотали.
   Горчак задумчиво пробормотал:
  -- Эт верно... У них же многоженство...
   Серик, наконец, сосчитал убитых касогов - их было больше тридцати. Он проговорил в полголоса:
  -- Горчак, не рубить же их всех?.. И так чуть не половину уложили...
  -- Да мне и самому уж жалко стало... - откликнулся Горчак. - Да что с ними поделаешь? Вишь, какие нахальные... Ладно, как только гаркну - ссади атамана. Авось разбегутся... - и, набрав побольше воздуху в грудь, гаркнул: - А ну пошли вон! А не то всех поубиваем!
   Серик оттянул тетиву, и пустил стрелу в разговорчивого касога, тот и руками взмахнуть не смог - снопом грянулся с коня. Остальные закружились вокруг тела своего атамана, и вдруг сорвались, и унеслись в степь.
   Горчак поглядел им вслед, достал холщовую тряпочку и принялся старательно протирать меч. Протер, вложил его в ножны, крикнул:
  -- Тро-огай!
   Свесившись с борта ладьи, Серик сказал:
  -- Похоронить бы надо... Как-то не гоже, оставлять стервятникам...
  -- Свои похоронят... - пробурчал Горчак. - Еще до заката родичи набегут, и разберут покойничков. Вот так, кому-то смерть, кому-то радость... Кому-то мы лишних жен здорово прибавили...
   Отъехали от побоища едва ли на версту, когда встретилась очередная запруда. Серик подивился такой благоустроенности; это ж надо, каждую половину дневного перехода - запруда с водой. Ручьев и речек в этих местах что-то не встречается, вот и запрудили ложки да овражки, сберегают снеговую да дождевую воду.
   Когда расположились обедать, Серик сказал, сидевшему рядом Рене:
  -- Ну и рука у тебя, витязь! На што меня рученкой Создатель не обидел, но я не могу щит рассечь махом!
   Рене изумленно посмотрел на него, сказал:
  -- Уверен, что такой щит любой может рассечь махом... Это ж плетенка из ивовых прутьев, обтянутая кожей! Он против сабли и стрелы еще защищает, но против тяжелого меча... Касоги бедны, доспехи мало кто имеет, вот и дерутся промеж себя саблями. Их кожаные рубахи сабля как нож масло режет, а на нас они не рыпаются. Вот только время от времени принимаются купцов грабить, тогда дуче посылает против них конный отряд. Он прошерстит кочевья, касоги откочуют подальше - года три, четыре тихо.
   Серик сконфузился, пробормотал:
  -- Я к ихним щитам не приглядывался...
  -- То-то я удивился, что ты в щиты не стреляешь. А ведь их стрела из твоего лука запросто пробьет. Ты знатный стрелок, Серик! Я таких еще не встречал... Хотя, говорят, британцы - великие стрелки, но я не видел.
   После обеда Рене скинул с себя пропитанную кровью рубаху и плащ, и пошел к запруде, видимо стирать. Горчак сказал:
  -- Рене, а я думал, что рыцарь без слуги не путешествует?..
   Полуобернувшись, Рене сказал:
  -- Так ведь, слугу кормить надо, а я пока самого себя еле-еле прокармливаю...
   Серик разглядывал его доспех. Оказывается, у него только рукава были кольчужные, сам доспех - целиком железный, на ногах еще и железные сапоги, до самой железной юбки. Хороший доспех для здешних мест - подкольчужная рубаха не нужна, так что под жарким солнцем путешествовать не шибко тягостно. Да еще белую рубаху поверх доспеха носит - умно...
   Дальше путешествие проходило без приключений. На третий день прямо с ладьи Серику удалось подстрелить чудного козла с длинным носом, так что знатно попировали, и вечером пятого дня завиднелись валы и стены Белой Вежи. Крепостца мало чем отличалась от донской; такие же широкие, приземистые стрельницы, невысокие бревенчатые стены, только над стенами возвышалась еще и белокаменная башня.
   Глава 7
  
  
   После того, как спустили ладью на воду, Горчак сказал:
  -- Ну, што, пора задание Реута исполнять... Вчетвером пойдем, кормчий за ладьей присмотрит.
   Шарап проговорил:
  -- Надо найти матерого воина, и поспрошать как следует...
   Звяга проворчал:
  -- Каленым железом в задницу... А потом бегать, как зайцы...
   Шарап ухмыльнулся:
  -- Што еще лучше, чем каленое железо, языки развязывает?
   Горчак задумчиво пробормотал:
  -- Правильно мыслишь, Шарап... - и решительно добавил: - Пошли в корчму!
   Они шли мимо пустынной деревянной пристани. Караваны с верховьев давно прошли, а с низовьев должны вот-вот пойти. Серик спросил:
  -- Горчак, а откуда они лес берут? Пять дней ехали, я ни единого дерева, кроме ив на берегу, не заметил?
  -- Дак с верховьев плоты гонят. Прибыльное дело, сказывают. Здесь не купят, можно до Асторокани гнать; там персы каждый сучок купят... Слыхал я от одного ученого человека из половцев, будто раньше Асторокань Тмутороканью называлась, и вокруг лежали земли русского, Тмутороканского княжества. Но когда пришли половцы, отобрали они Тмуторокань, потому как в ней целый пучок торговых путей сходятся. Обратно отобрать, и отстаивать - у русичей силенок не хватает...
   Горчак уверенно повел их по пыльным, узким улочкам, и вскоре они подошли к заведению, каких и в Киеве полно было. Горчак проговорил задумчиво:
  -- Я тут последний раз годов шесть назад был; тут тогда любили пировать половецкие воины...
   Они вошли в горницу, Горчак окинул взором помещение; время было еще раннее, столы были заняты на треть. Что-то углядев, Горчак направился в дальний конец горницы, остальные потянулись за ним. Там сидел в одиночестве могучий человек, лет сорока, и грустно смотрел перед собой на девственно чистый, недавно выскобленный стол.
   Горчак вежливо спросил по-половецки:
  -- Не побрезгует ли достопочтенный воин великого дуче недостойной компанией русского купца и его караванной стражи?
   Воин поднял голову, оглядел всех цепким взглядом, буркнул по-русски:
  -- Не побрезгует...
   Корчмарь уже бежал с кувшином и глиняными кружками.
  -- Наливая вино в кружки, Горчак спросил, по-русски:
  -- А чего это воин так безобразно трезв?
   Воин поглядел на Горчака, и в глазах его зажглась надежда. Он осторожно сказал:
  -- Да вот, корчмарь в долг не верит...
  -- А почему ж он не верит в долг столь благородному человеку?! - с неподдельным изумлением воскликнул Горчак, и тут же заорал: - Корчмарь! Еще одну кружку!
   Пока Горчак наливал вино, воин проговорил:
  -- Скоро в степь за Итиль уходим, так корчмарь боится, что не вернусь из степи...
   Горчак изумился:
  -- Как я помню, вам жалованье по весне выдают, на полгода вперед?..
   Воин вздохнул:
  -- Проигрался в пух и пропился... Где ж в степи жалованье тратить?
   Горчак покачал головой осуждающе, но, тем не менее, сочувственно обронил:
  -- Эк, тебя угораздило... Ну, давай, за встречу...
   Еще на крыльце уговорились, чтоб пить не по полной, а лишь отпивать, а потом Горчак будет доливать до полной, чтобы воин думал, будто все пьют наравне. Серик отпил из кружки душистого фряжского вина, с любопытством повнимательнее оглядел воина; с виду сильный мужик, лицо загорелое до черноты, подстриженная борода с проседью, взгляд твердый, спокойный. Не раз, видать, в лицо смерти смотрел.
   Разливая, Горчак сказал:
  -- А теперь за знакомство; меня Горчаком кличут, а это вот - зна-атные воины, у князя Романа в старшей дружине служили; Шарап, Звяга и Серик.
   Поднимая кружку, воин сказал:
  -- За знакомство! Меня Георгом зовут.
   Снова выпили; друзья лишь отпили, а новый знакомец до дна осушил свою кружку, но хмель его все не разбирал. Однако Горчак осторожно спросил:
  -- А что, и правда, из-за Итили можно не вернуться? Мы вот, когда шли, от восьми десятков касогов отбились, хоть нас всего пятнадцать было, притом, что настоящих воинов всего четверо...
   Георг пренебрежительно махнул рукой:
  -- Что местные касоги... Им тут разгуляться негде. Дуче, поди, уже донесли, что они на волоке шалят. Скоро из Азова прибудут корабли с войском, прошерстят все кочевья, заодно и ушкуйникам новгородским хвосты прищемят. Тутошних касогов мало, тех, которые кочуют; остальные на земле сидят, южнее, перед горами живут. А вот касоги из-за Итили - эт посерьезнее. Им есть куда откочевывать. Так что, никак не удается им хвосты прищемить; вот и ездим в дальние дозоры аж на тридцать дней пути на восход... В позапрошлом году проморгали трехсотенную касожскую ватагу, они два больших каравана ограбили, так купцы сговорились - целый год пошлину не платили! А что, резонно; берешь пошлину - обеспечь безопасность и удобство пути!
   После двух кружек язык Георга уже заметно развязался. Горчак налил третью, отпил сам, подождал, пока выпьет воин, спросил, как бы равнодушно:
  -- А на полуночь далеко ходите? До Урал-камня доходили?
   Половец вдруг резко вскинул голову, глянул на Горчака трезвым взглядом, и спросил медленно:
  -- А чего это ты интересуешься? Это тайна великая есть, куда и докуда мы дозорами ходим... И какие там земли лежат, и какие люди живут...
   Горчак равнодушно пожал плечами:
  -- Да просто, интересно... Сам я много стран повидал, бывал и в Индии, и в стране серов... - и принялся невозмутимо наливать вино в кружки, украдкой мигнул Шарапу со Звягой.
   Те сделали вид, будто их совсем разобрало; придвинулись к Георгу, принялись хлопать по плечам, наперебой рассказывать веселые истории из своей богатой приключениями воинской и разбойничьей жизни. Тут уж им пришлось пить наравне с Георгом; сидя рядом не сжульничаешь. Серику пришлось совсем прекратить пить. Однако сколько ни бились, матерый вояка ловко сворачивал к историям о своих воинских подвигах, да по части женщин. А сколько нового и неведомого Серик узнал о своих старых друзьях, в компании которых с детства крутился! После пятого кувшина Шарап со Звягой уж и забыли, зачем требовалось Георга напоить - вовсю обнимались, братались. Горчак сидел напротив них обескураженный до крайности, и машинально допивал пятую кружку. Еще одну кружку, и он кинется тоже брататься в обливающуюся пьяными слезами компанию, подумал Серик. Плюнул про себя, налил из кувшина, и одним духом опорожнил кружку до дна.
   Из корчмы вывалились далеко за полночь. Шли по улице и во всю глотку распевали песни, каждый свою. Георг что-то орал по-половецки, Горчак со Звягой тянули на два голоса длинную, тягучую песню, про какого-то добра молодца. Серик песен не знал, но от полноты душевной подвывал во всю глотку. Горчак тоже что-то орал, но Серик понимал только, что это на франкском языке. Возле пристани долго-долго прощались, после чего четверка друзей поплелась к своей ладье, а Георг, пошатываясь, побрел куда-то дальше вдоль берега, заплетающимся языком объяснив, что там живет вдова, которой очень не хватает мужской заботы. Правда, утром он обнаружился спящим неподалеку от ладьи, на вязанках сена, припасенных для быков, таскающих телеги с ладьями. Как выяснилось, вдова его не пустила, помня, что во хмелю от него всего можно ожидать, и он отправился в казармы, но по дороге наткнулся на этакую уютную кучу сена, и решил, что от добра искать добра не следует. Видя его унылую рожу, и помятые физиономии Шарапа со Звягой, Горчак выкатил из-под лавки жбан с медом. После доброго ковша всем стало не так уныло, а после второго - и вовсе весело. Но тут в крепости гнусаво заревел рог, и Георг заторопился.
   Шарап уныло пробурчал:
  -- Придется для верности повыше забраться вверх по течению - это лишних двести-триста верст верхами...
   Горчак подумал, после чего, просветлев лицом, проговорил:
  -- А все не так плохо, браты... Итиль выше сильно на восход загибает до самого впадения речки Самарки. А докуда Самарка дотягивается - никто не ведает. Купцы больше по Белой ходят за Урал-камень. Сказывают, риск большой, но и прибыток стоит того риска... А мы по Самарке сходим, сколько получится на сорок дней пути, а там поглядим... Пошли, припасу закупим, чтобы на охоту время не терять...
  
  
  
   День за днем шли по Итили вверх, пустынна была река; караваны сверху уже прошли, снизу - еще не подошли. Раз только встретилась припозднившаяся вереница плотов. Плотовщики были казанцы с верховьев; народ лукавый и хитроумный, покричали что-то непонятное, то ли насмехались, то ли какой-то торг предлагали. Горчак велел не отвечать; это дело князей, то брататься с казанцами, то воевать. Попутный ветерок только пару дней порадовал путников, остальное время гребли. По правую руку тянулся пустынный берег, только раза три видели каких-то всадников на вершинах курганов. Горчак ворчал:
  -- Вишь, половцы дозорами ходят...
   По правому берегу изредка попадались становища кочующих касогов. Завидев ладью, те выскакивали на берег, призывно махали руками. Горчак ворчал:
  -- Ишь, зазывают, а у самих, поди, и продать нечего; только краденое. Осенью у них еще можно кое-что купить... Шкуры, шерсть...
   На двенадцатый день пути, когда руки уже еле-еле весло поднимали, кормчий, долго вглядывавшийся в берег, вдруг сказал:
  -- На закате в устье Самарки будем...
   Помимо воли у всех вырвался могучий вздох облегчения. Вскоре потянулись возделанные поля даже и по левому берегу. Сухая, соленая пустыня осталась позади. Изредка на берегу ютились селеньица, в десяток-полтора изб. Веселые березовые перелески тут и там украшали пейзаж. Солнце еще не успело коснуться гребня кручи правого берега, как завиднелась небольшая бревенчатая крепостца, а вокруг нее в беспорядке были разбросаны домишки посада.
   Кормчий сказал:
  -- Ну, вот и Самарка... - и направил ладью к берегу.
   Серик спросил у всезнающего Шарапа:
  -- А чего они посад хотя бы тыном не огородили?
  -- А чего им тут бояться? Касогам выгоднее, чтобы они тут в целости и сохранности сидели. А половцам тут вовсе делать нечего.
   Ладью встречал толстый до изумления ногаец. Как он вправил свою тушу в необъятную кольчугу, было вовсе непонятно. Может, как в молодости надел ее, когда был еще стройным и худым, да так с тех пор и не снимал. Судя по серому от грязи подолу длинной рубахи, видневшемуся из-под кольчуги, так оно и было. Меч у него почему-то висел на пузе. Когда ладья ткнулась в берег рядом с ним, он зевнул, да так, что, казалось, сейчас челюсть отвалится вместе с бородой, и запутавшимися в ней соломинками. Зевнув, лениво и равнодушно поглядел на ладью.
  -- Ты кто? - подозрительно спросил Горчак.
  -- Воевода здешний, Туркан, - ответил толстяк. - Переночевать, что ль, завернули?.. Большой торг у нас тут только осенью случается. В эту пору купцы все больше мимо плывут...
  -- Переночевать... И еще кое-чего... - проговорил Горчак осторожно.
  -- Чего еще? - глаза толстяка вдруг остро блеснули.
   Серик подумал: - "А не вступает ли иногда в долю с ушкуйниками Господин Очень Большой Воевода? Как тот достопамятный корчмарь? А что, очень может быть; прятаться в Самарке между набегами - лучше не придумаешь..."
   Горчак осторожно сказал:
  -- Да хочется по Самарке сходить... Путь разведать, то, се... Аль не пустишь? - и Горчак насмешливо прищурился.
   Воевода пожал плечами, сказал:
  -- А чего вы там не видали? Касоги сами пригоняют осенью свои стада, привозят кожи, шерсть...
  -- Да есть кое-какой интерес... - протянул осторожно Горчак.
  -- Интерес денег стоит... - осторожно закинул удочку воевода.
  -- Ну, маленький интерес - маленьких денег стоит... - попытался снизить ставку Горчак. - Гривны, пожалуй, хватит...
  -- Две! - быстро выговорил воевода, и добавил медленно и раздельно: - Две гривны, - и разъяснил важно: - Итиль - дорога общая, ходите, сколько душе угодно. А за Самарку платить надобно...
   Горчак сделал вид, будто раздумывает. Наконец, махнул рукой, решительно воскликнул:
  -- Ладно, по рукам! - перемахнув через борт, подошел к воеводе, заранее занося руку. Воевода подставил свою ладонь, похожую на лопату, которой мать Серика хлебы в печь закладывает, и хлопок, закрепивший договор, далеко разнесся над вечерней рекой.
   Видать, в этом захолустном городишке скука была смертная; коли воевода тут же, сходу, позвал их в гости, кроме, разумеется, Реутовых работников. Знатного кормчего, он особо пригласил. Кормило это принял как должное, видать знали его на путях-дорогах, и уважали, даже воеводы таких вот захолустных городков. Воевода ушел в ворота, переваливаясь на толстых ногах, как гусь, а друзья кое-как приоделись; не богато, но добротно, в гости не собирались, готовились к долгому и тяжкому пути.
   Пройдя невеликий посад, друзья подошли к воротному проему, в котором дремал страж, прислонившись спиной к стене, и вытянув ноги прямо на проезд. Шарап проговорил, остановившись над стражником:
  -- Это ж надо... Приходи, и бери голыми руками...
  -- Рукавички не забудь надеть... - пробурчал страж из-под личины. - Проходите, воевода ждать долго не будет - сам все слопает...
   Серик с любопытством разглядывал крепостцу; стены строены совсем по-русски - срубы шириной в две сажени, заполненные землей и каменьями. Стрельницы добротные, из вековых дубов, и видно, что крепостца строена давным-давно. Значит, давно тут не воевали, и стоит она, исключительно для устрашения касогов, чтоб по невежеству своему не подумали, будто княжество Казанское можно пощипать голыми руками.
   Терем воеводы узнали сразу, как только вышли на центральную площадь; он выделялся среди других теремов так же, как выделялся бы в любой толпе сам воевода. Горчак сдвинул шапку на нос, почесал в затылке, сказал раздумчиво:
  -- И с чего это так богатеет воевода захолустной крепостцы? Пошлину ему никто платить не обязан... По Самарке лишь весной, по высокой воде, плавают торговать мелкие купчики, да и те казанцы. С них мзды не возьмешь; быстренько нажалуются князю, и висеть воеводе на виселице, специально воздвигнутой на высоком берегу.
   Воевода встречал их у высокого крыльца, уже без кольчуги, приодетый в белую рубаху, расшитую узорами в красную нитку. Увидев мечи на поясах у друзей, поцокал языком, сказал:
  -- Зачем мечи? У нас тут спокойно. Который год ни смуты, ни войны не докатываются.
   Шарап с достоинством ответил:
  -- Мы воины, и ходить без мечей нам как-то невместно.
   Воевода радушно пригласил:
  -- Прошу к столу...
   По случаю жаркого вечера, стол был накрыт во дворе, под двумя раскидистыми яблонями. Все чинно расселись. Прислуживали за столом шесть женщин; одной было лет примерно столько же, сколько воеводе, другие - помоложе, а одна и совсем девчонка, лет пятнадцати. Пока женщины наливали вино в высокие половецкие кубки, Серик спросил шепотом у бывалого Шарапа:
  -- А чего это у него служанок столько?
   Шарап так же шепотом ответил:
  -- А это не служанки - это его жены. Казанцы ж поголовно многобожники, у них многоженство. Мне дед рассказывал, еще при его деде, многие русичи, што побогаче, имели по две-три жены...
   Серик недоверчиво поглядел на Шарапа, - не шутит ли? - но тот был серьезен. Воевода поднял кубок, провозгласил:
  -- Я пью этот кубок сладкого фряжского вина за моих гостей, русских купцов! Да пошлют нам боги радость сходиться за столом, а не на бранных сечах!
   Ответный тост говорил Горчак; долго что-то выписывал, будто узоры на рубахе воеводы. Серик половины не понял, о чем речь, но воевода остался доволен. После третьего кубка, воевода решил, что пора и половить рыбку в мутной воде, он осторожно спросил:
  -- А не везет ли уважаемый Горчак чего-нибудь запретного?
   Горчак поднял брови, удивленно спросил:
  -- С каких это пор воеводы спрашивают, чем купец торгует?
   Воевода медленно, с намеком в голосе, сказал:
  -- Видишь ли, уважаемый, ты с касогами не торгуешь, не знаешь, а наши князья уже лет сто держат запрет на торговлю оружием. Нет, ножи и топоры продавать можно, наконечники для стрел и рогатин, но сабли, кольчуги - ни-ни...
   Горчак кашлянул, опустил голову пониже, отпил из кубка, спросил:
  -- И что же, обратно везти?
   Глаза воеводы радостно блеснули, он весело сказал:
  -- Зачем везти? Я куплю! Хорошую цену дам...
   Горчак медленно выговорил:
  -- Ты купца, Хромого Казарина знаешь?
   Воевода помедлил, сказал:
  -- Кто ж Казарина не знает?.. Богатейший купец в Казани...
  -- Как думаешь, если он шепнет пару слов князю насчет воеводы Туркана, долго еще тут просидит оный воевода?
   Воевода посерел, даже щеки его как-то разом опали, будто бычий пузырь проткнули. Он схватил кубок, залпом опорожнил, спросил хриплым полушепотом:
  -- Так это что, русские и казанские купцы одно дело затеяли?!
   Горчак медленно выговорил:
  -- Зачем я иду по Самарке - о том тебе знать не положено. Знай только: Хромой Казарин в доле. Да и князь ваш об этом деле знает, как и наш, князь Роман.
   Дальше застолье скисло; хозяин пил мало, видимо боясь сболтнуть что-то лишнее. А Горчак то и дело взглядывал на него нарочито многозначительно. Так что, в сумерках поднялись из-за стола, раскланялись, и отправились на ладью. Когда вышли из ворот, Серик спросил Горчака:
  -- А чего это воевода так скис?
   Горчак пренебрежительно хмыкнул:
  -- Слыхал? Князья казанские уже сотню лет запрет на продажу оружия касогам держат?
  -- Ну и што? - Серик непонимающе смотрел на Горчака.
  -- Через воеводу этот запрет вовсю нарушается, вот и сидит тут эдакий Соловей-разбойник... Тут бы поискать неприметного купчика... Не наше это дело! - оборвал себя Горчак. - То дело князей казанских.
   Навстречу шел припозднившийся житель; судя по добротной одежонке - небедный ремесленник. Горчак остановил его, учтиво обратившись:
  -- Послушай, уважаемый... - тот остановился, выжидательно поглядел на Горчака, а тот достал две половецкие серебрушки, подкинул на ладони, спросил: - Далеко ли вверх по Самарке казанские поселения тянутся?
   Мужик заворожено следил за монетками, подлетающими вверх-вниз на ладони Горчака. Видно было, что внутри него идет какая-то борьба; видимо между страхом нарушить запрет воеводы, и желанием получить дармовое серебро? Наконец, любовь к серебру победила страх перед воеводой, и он, воровато оглянувшись вокруг, проговорил:
  -- Я в тех местах не был, но люди сказывают, в трехстах верстах вверх по Самарке стоит последний городок. Дальше вовсе дикие места тянутся.
  -- И кто в тех диких местах проживает, касоги?
  -- Не-е... Касоги кочуют южнее, в степях. А там леса. Ну, не шибко дремучие, но особо там не покочуешь. Лесной народец там живет; сами себя они называют башкирами... Мирные, незлобивые люди, охотятся на зверя всякого, бортничают. Мед из тех мест - страсть как сладок и вкусен!
   Горчак протянул ему монетки, житель быстро схватил их, и сунул за пазуху, еще раз воровато оглянувшись. После чего заторопился к воротам. Страж уже закрыл одну створку, и нетерпеливо поглядывал на него, держась за вторую.
   Горчак сошел на берег, быстро разделся, и с блаженным стоном рухнул в воду у самого берега, лежал, раскинув руки и ноги. Серик тоже разделся, и улегся рядом с Горчаком в теплую, парную воду. Горчак сказал:
  -- Ну вот, начало пути нам известно; на триста верст вверх по Самарке все легко и просто. В этом последнем городке купим коней, и отмерим ровно тридцать дней пути на восход.
  -- Мы ж хотели купить коней у касогов?.. - заикнулся Серик.
  -- Хотели... Дак што с того? Касожские кони мелковаты, нести человека в полном доспехе они долго не могут, а казанские - в самый раз...
  -- Горчак, а почему касогов касогами зовут?
  -- А почему вятичей зовут вятичами? На касожском языке, слово касог то и означает, что всадник. Лошадиные люди, стало быть... А што? Резонно, они ж только лошадьми и живут... - Горчак зевнул, проговорил: - Придется стражу стоять... Не доверяю я этому борову... Хитрова-ан... Ох, хитрова-ан...
   Они вылезли из воды, забрались в ладью. Шарап и Звяга уже вовсю храпели на лавках. Горчак растянулся на лавке, а Серик с тяжким вздохом, надел подкольчужную рубаху, кольчугу, повесил меч на пояс, и с луком в руках сел на переднюю лавку; здесь его неожиданно никак не возьмешь, даже если кто сумеет подкрасться совсем неслышно. С кормы сидеть вовсе глупо, можно совсем бесшумно подплыть под водой. Ночь опустилась жаркая, ни ветерка, даже с воды не тянуло прохладой. Стеганая из льняной пряжи подкольчужная рубаха быстро напитывалась потом. Серик подумал, что неплохо бы купить германский панцирь, чтобы в жару не надевать подкольчужную рубаху. Нет, зимой русский доспех - самое то. Даже без шубы поверх кольчуги, никакой мороз не прошибает. Но вот летом...
   Он чутко прислушивался, но в казанском граде даже собаки не брехали; видать лень было в такую жару. Думать и отвлекаться на всякие мечты Серику не хотелось; тревожно было как-то на душе, страшненьким веяло от нелепой жирной туши воеводы, на вид, казалось бы, такой безобидной...
   Горчак зашевелился, поднялся с лавки, проворчал:
  -- За полночь перевалило - а никакой свежести... - и зазвенел кольчугой.
   Серик спросил, вылезая из кольчуги:
  -- Горчак, а правда, что Хромой Казарин такую силу имеет?
  -- Не то слово... - протянул Горчак. - То же самое, что Реут на Киеве... Он может дружину нанять, побольше княжеской...
  -- Так, может, воевода не рискнет?..
  -- Может, и не рискнет... Ты спи...
   Укладываясь на лавку, Серик спросил:
  -- Горчак, а как ты чуешь, когда просыпаться на смену пора?
  -- А ты походи с мое по дальним странам, еще и не такому научишься... - и тихонько рассмеялся.
   Серик проснулся от звука хряского удара, короткого вопля. Миг - и он уже стоит на лавке с мечом в руке. Коротко два раза прозвенела тетива. На передней лавке стоял Шарап с луком, и вглядывался куда-то в предрассветный сумрак. Повернувшись к Горчаку, уже занявшему позицию с мечом у левого борта, сказал:
  -- Двоих положил, но остальные их с собой уволокли...
   Горчак сказал:
  -- Вот видишь, Серик, а ты говорил; может, не нападут...
  -- Ничего я не говорил... - хмуро пробурчал Серик. - Мне с самого начала этот пузан каким-то страшненьким показался... Знаешь, как матерый боров? Может и рылом исподтишка поддеть, может и за ногу цапнуть...
   Горчак вложил меч в ножны, сказал:
  -- Ладно, завтра отоспимся. Пока завтракаем, и светать начнет.
   Воевода появился на берегу, когда они уже заканчивали завтрак. Он подошел к ладье, оперся о борт жирной ручищей, повздыхал; на него никто не обратил внимания. Наконец, он открыл рот, что-то собираясь сказать, но Горчак тут же пресек это:
  -- Только не говори, что это не твои люди пытались нас перерезать! Мы дальше пойдем, а ты начинай копить злато да серебро; столько, во сколько ты свою шкуру оцениваешь. К зиме чтоб накопил! Да тебе и копить-то не надо, достаточно пошарить по подвалам своего терема. Не мало, поди, нагреб богатств, в обход княжеских запретов оружие касогам продавая?.. То-то в позапрошлом году трехсотенная ватага касогов, которая купчишек на Итили пограбила, была очень неплохо вооружена...
   Воевода с лютой ненавистью смотрел на Горчака, а тот только широко ухмылялся, в упор разглядывая воеводу. Тем временем Реутовы работники попрыгали на песок, спихнули ладью на воду, и погребли не спеша, по тихой рассветной реке. А воевода все стоял на берегу, и смотрел вслед. Шарап сказал:
  -- Поди, думает, послать или не послать нам вслед дружину?
  -- А хоть и пошлет, по берегу не догонят, - пробурчал Горчак, и уверенно добавил: - Не пошлет! Скорее откупаться надумает. На этом месте он быстро убытки восполнит, а свяжется с Казарином - так вовсе может жизни лишиться.
   Течение было небыстрое, по берегам тянулись березовые перелески, перемежаемые то ли осколками степи, то ли обширными полянами; ну чисто родные места на полдень от Киева. Изредка попадались возделанные поля, окружавшие небольшие селеньица, прячущиеся за высокими тынами. Жара стояла удушающая, но к ней мало-мальски притерпелись. Под вечер кормчий вдруг сказал:
  -- Авось завтра под парусом пойдем...
  -- А чего такое?.. - прохрипел Серик, с натугой подтягивая отяжелевшее к вечеру весло.
  -- Ночью гроза соберется, а завтра ветерок свежий потянет. Может, с заката...
   Перед сумерками попалась тихая заводь, окруженная густыми ивняками. Ладью загнали туда. Парочку тонких ив пригнули к воде, прикрыв ладейную корму от посторонних глаз. Наскоро выхлебав приготовленный половчанкой кулеш, завалились спать. Гроза разразилась еще в Серикову стражу. Но ладья была заранее затянута провощенной холстиной, так что, никто не то что не вымок, но даже никто не проснулся. Сразу потянуло свежестью. А вскоре и нешуточный ветерок разгулялся. Ивы шелестели так, что заглушили бы приближение целого полка. А потому Серик, накрывшись козьей шкурой, встал во весь рост на корме, прислонившись к драконьему хвосту, и принялся всматриваться в заросли. Как обычно бывает в ненастье, ночь была не непроглядно черная, а серая, без резких теней. Так что, подкрадывающихся врагов разглядеть было можно.
   Он вздрогнул, когда Горчак тронул его за ногу, а потом и сам выполз из-под холстины, спросил:
  -- Ну что, все спокойно?
  -- Да вроде никого... - пробормотал Серик.
   Горчак широко зевнул, сказал:
  -- Ты кольчугу на всякий случай не снимай. Вдруг у воеводы жадность ум затмила?
   Однако ночь прошла спокойно. На рассвете кормчий растолкал Серика первым. Тот выполз из кольчуги, как улитка из раковины, только после этого протер глаза. Половчанка, легкая и грациозная, как бабочка, выпорхнула из ладьи, легко перепрыгнув полоску воды до заросшего травой бережка. Вскоре потянуло дымком. Остальные сворачивали холстину. Кормчий повертел головой, проговорил:
  -- Хоть ветерок не совсем попутный, но кормилом отжиматься можно, хоть и попотеть придется...
   Сытно позавтракав, вывели ладью из заводи, подняли парус и побежали. Речка была настолько узкая, что, то и дело приходилось налегать на весло, отжимаясь от берегов. Кормчий орал беспрестанно, но Серик никак не мог приноровиться, и все время запаздывал. В конце концов, кормчий приказал встать ему в помощь Шарапу, но толку от этого больше не стало. Ветер был довольно свежий; прибрежные ивняки сплошь были белыми, из-за вывернутых по ветру листьев, белевших своей изнаночной опушкой. И все-таки, за весь день они ни разу не налетели ни на берег, ни на мель. На следующий день ветер улегся, а потому пришлось грести. Речка сузилась до того, что весла чуть оба берега не цепляли. Кормчий ворчал:
  -- Скоро придется бечевой идти...
   Однако городок открылся раньше, чем ладья мертво села на мель. Квадратный острог, с четырьмя стрельницами по углам, бревна тына врыты в землю одним концом, верхний - заострен. Шарап проворчал:
  -- Бедноват городок... Русичи давно уже этак стен не строят...
   При виде ладьи, все население высыпало за ворота. Серик машинально прикинул, что тут не менее пяти десятков мужиков, способных носить оружие, да еще дюжина воинов; стоят в сторонке, будто происходящее их не касается. Вперед вышел седобородый старик, спросил:
  -- Торговать пришли? Али как?
  -- Али как! - неприветливо бросил Горчак. - Мимо пойдем...
   Старик разочарованно покивал головой, но тут же воспрянул духом, потому как Горчак спросил его:
  -- Не подскажешь ли, старый, у кого можно добрых коней купить?
   Старик расплылся в радостной улыбке, поспешно затараторил:
  -- У меня, у меня и можно! Сколько? На всех?..
  -- Да нет, не на всех... - медленно, раздумчиво выговорил Горчак. - По три на человека, итого - пятнадцать...
   Старик чуть не подскочил на месте, было сорвался, куда-то бежать, но Горчак задержал его:
  -- Э-э-эй! Погоди! - тот повернулся, Горчак добавил: - Проводник еще нам нужен...
  -- Это Унчу проси... - и старик, несмотря на преклонные годы, умчался с юношеской прытью.
   Горчак пожал плечами, обратился к быстро истаивающей толпе:
  -- Эй, кто Унчу знает?
   Из толпы выпутался маленький, кривоногий человечек, с лицом, плоским, как блин, и как блин, будто лоснящимся от масла.
   Горчак спросил:
  -- Ты Унчу знаешь?
   Человечек писклявым, гортанным голосом пропищал:
  -- Я Унча...
  -- Проводником пойдешь с нами? - спросил Горчак напрямую.
   Глаза Унчи вовсе обратились в узенькие щелочки. Он раздумчиво почесал в затылке, протянул:
  -- Дикие места... Опасные... Дикие касоги шалят... Дикие башкиры шалят...
  -- Десять динаров! - выпалил Горчак.
   К несказанному изумлению Серика, маленький, жалкий, одетый в потрепанную, давно не стираную, одежонку человечек разочарованно протянул:
  -- У-у-у... За десять динаров я лучше на печке полежу, старые кости погрею... - и повернулся, уходить.
   Горчак, разинув рот, смотрел ему вслед. А тот, скорым шагом уже подходил к воротам. Наконец, Горчак опамятовал, заорал:
  -- Кошель!
   Унча замедлил шаг, будто колеблясь. Наконец, остановился, повернулся, посмотрел на небо, посмотрел в землю, не спеша вернулся, сказал веско:
  -- Два кошеля!
   Горчак протянул:
  -- Ну-у... Ты вовсе спятил... Иль, цены деньгам не знаешь...
   Унча пожал плечами, проговорил:
  -- Я в тех местах бывал, а ты нет. Вот и думай, сколько мое знание стоит? Может, твое незнание тебе жизни будет стоить? - и повернулся уходить.
   Горчак в сердцах плюнул, рявкнул:
  -- По рукам! Завтра выступаем.
  -- Послезавтра... - быстро выговорил Унча. - Собраться надо... Давай серебро... - и требовательно протянул маленькую, не мытую ручонку.
   Горчак отвязал от пояса кошель, вложил его Унче в руку, сказал:
  -- Это задаток. Остальное - как выступим...
   Унча подумал, обронил:
  -- Ладно... - и пошел прочь, подбрасывая кошель на руке.
   Горчак мстительно выговорил:
  -- Щас дружинники налетят, и твое серебро промеж себя поделят...
   Но дружинники делали вид, будто их тут ничто не касается; равнодушно поглядывали на речку, на Сериковых спутников, перебрасывались между собой какими-то пустяковыми замечаниями.
   Серик спросил:
  -- Кого пятым хочешь взять?
  -- Клаву... - хмуро обронил Горчак.
  -- Ты што, спятил?! - изумился Серик.
   Горчак пожал плечами, сказал раздумчиво:
  -- Опасаюсь я ее тут оставлять... А ну как воевода спохватится? Мы ж потом не сможем вчетвером его крепость на щит взять...
   Простой народ уже разошелся, сообразив, что торга не будет, только дружинники стояли на берегу, переминаясь с ноги на ногу. Горчак поглядывал на них, и чего-то ждал. А тем временем вытянули ладью повыше на берег, один из работников пошел в ближайший лесок за дровами. Горчак, наконец, сжалился над дружинниками; подошел к ним, спросил:
  -- Кто десятник?
  -- Ну, я... - выступил вперед пожилой, явно повидавший видов, воин.
   Горчак протянул ему кошель серебра:
  -- Вот, вам на всех. Если до осени с ладьей ничего не случится, еще кошель получите, когда обратно пойдем...
   Смурные лица дружинников просветлели, десятник тут же принялся делить серебро из кошеля. Горчак спросил:
  -- Вы тут круглый год стражу несете?
   Десятник не сразу ответил:
  -- Да нет, чего тут зимой делать? Касоги на зиму на полдень откочевывают, а мы в крепость возвращаемся с первым снегом. Весной - опять сюда...
   Наутро, едва рассвело, трое парней пригнали табун лошадей. Горчак придирчиво осмотрел их всех, остался доволен. Пока он осматривал, хозяин табуна, стоял в отдалении и терпеливо ждал. Горчак расплатился с ним, и работники погнали табун к кузнице, подковывать, а Серик, Горчак и Шарап со Звягой принялись готовиться в поход. Во вьюки взяли небольшой запас овса. Мало ли в неведомых землях чего может приключиться? Иногда жизнь человека, от жизни коня зависит. Это человек может месяц ничего не есть - и жив-здоров остаться. А конь на пятый день без еды беситься начинает, или ложится, и его уже ничем не поднимешь... Прихватили и кое-чего для подарков князькам попутных народцев; ножи, топоры, куски шелков. Поди, и у дикарок сердца растают при виде этакого богатства красок! В хлопотах пролетел весь день. Унча так ни разу и не объявился. Кузнец лишь к ночи управился с ковкой пятнадцати лошадей. Их отогнали на ближайший пойменный луг попастись до утра, и завалились спать.
   Когда на рассвете завтракали у костра, уже одетые в походную одежду, заскрипели створки ворот, и оттуда принялись неспешно вытягиваться одна за другой телеги, запряженные пароконными упряжками. Впереди шагал Унча, в кольчуге, тонкой работы, в добротных сапогах, в шлеме, с личиной и бармицей. У пояса - сабля, в добротных ножнах, окованных серебром. Да и конь, которого он вел в поводу, был не из последних. На телегах возницы тоже были одеты в кольчуги, рядом лежали щиты, луки в добротных кожаных налучьях, у пояса, у кого сабли висели, у кого тяжелые мечи.
   Горчак присвистнул, и тихо проговорил:
  -- Ну вот, и неприметный купчик объявился...
  -- Ты это о чем? - удивленно спросил Серик.
  -- А ты приглядись повнимательнее; поклажи вроде немного, а колеса в песке глубоко вязнут. Тяжелый товар в тех телегах.... Ну, хитрован! Обвел-таки вокруг пальца! То-то я все думаю: Унча, Унча... Вроде как зверушку так зовут, хитрую и пронырливую?..
   До Серика все еще не доходило. Он переспросил:
  -- Кого обвел вокруг пальца?
   Шарап проворчал хмуро:
  -- Чего непонятного? Оружие в телегах! А мы теперь, вроде как охрана при нем! И еще, змей такой, с нас же и оплату слупил за свою охрану...
   Унча подошел к костру, сияя улыбкой от уха до уха, сказал:
  -- Видишь, я готов, как уговаривались. Давай остальное! - и требовательно протянул руку.
   Горчак едко спросил:
  -- А шесть телег, эт што, припасы в дорогу?
   Не моргнув глазом, Унача кивнул:
  -- А как же? Путь дальний; в землях башкиров все больше дремучие леса, сосняки - пасти коней негде, вот и пришлось овса побольше взять. Да ты не боись! Там и на ваших коней припасено, отдельную плату не возьму...
  -- Ну, спасибо! - Горчак все еще медлил, видимо собираясь поторговаться.
   Унча это понял, и требовательно выговорил:
  -- Уговор дороже денег! Я могу и без тебя пойти...
   Горчак тяжко вздохнул и вложил в протянутую руку кошель. Унача перекинул кошель отроку, который шел позади его лошади, и тот торопливо зашагал в острог. Вскочив на коня, Унча крикнул:
  -- Догоняй! Недосуг мне ждать, пока вы прохлаждаетесь... - и обоз потащился вдоль берега Самарки.
   Горчак сказал:
  -- А и верно; чего прохлаждаться?..
   Быстро навьючили коней, Горчак заботливо помог половчанке навьючить заводных. Серик отметил, что Горчак умудрился подобрать ей кольчугу по размеру, на поясе ее висела нетяжелая сабелька, а на левой руке - круглый щит. Серик сочувственно вздохнул; лучше бы она девкой выглядела, а то в случае неожиданной сшибки, нападающие примут за настоящего воина, да проткнут сгоряча копьем... Но ничего Горчаку не сказал.
   Обоз нагнали быстро; пристроились попарно к задней телеге, и потянулись не считанные версты неведомой земли. К концу дня исчезли всякие следы присутствия человека. Правда колея была явно не раз хоженая. На второй день речка исчезла; шли вроде как напрямик, но и тут под ногами явственно проглядывала колея. По сторонам тянулись веселые, разреженные лиственные леса, явно полные дичи. Серик с седла умудрился подстрелить великолепного оленя. Работники Унчи торопливо соскочили с телег, молча погрузили оленя на одну из телег, возница пошел рядом. Унча, ехавший впереди, приотстал, поравнялся с Сериком, сказал:
  -- Добрый ты стрелец; с тобой путь легким будет... - и замолчал, равнодушно скользя узкими глазами по сторонам.
   Серик спросил:
  -- Какого ты народу? На казанца, вроде, не похож...
  -- Из касогов я... - проговорил Унча, и пришпорил коня.
   На второй день леса кончились, потянулась степь, а на третий вышли к реке. Вскоре уперлись в другую речку, впадающую с правого берега. Переправились через брод, который уверенно указал Унча, и поднялись на крутой берег. Тут и расположились на отдых. За рекой далеко просматривалась всхолмленная местность. Шарап ткнул в ту сторону куском оленьего мяса, проговорил:
  -- Удобное место для города...
   Горчак откликнулся:
  -- А што? Когда-нибудь тут и поставят город...
   На восьмой день пути, когда шли вверх по течению реки, Унча вдруг снова вернулся из головы обоза в хвост, торопливо заговорил, обращаясь к Горчаку:
  -- Своих заводных коней привяжите к телегам, и Серика со мной в голову обоза отдайте...
   Горчак подозрительно насупился, спросил:
  -- А чего так?
  -- Напасть могут...
  -- Кто?! - изумился Горчак. - Мы ж ни единой живой души не встретили?
   Унча заюлил глазами, нехотя ответил:
  -- Один князек мелкий... Молодой, да шибко дерзкий; голь и рвань, всего-то ничего коней... Даже первую жену не выкупил, а силой взял... За сабли и кольчуги платить не хочет - хочет силой взять... Чую, ждет он меня где-то тут...
   Горчак вздохнул, проворчал:
  -- Втравил ты нас... Сколько с ним воинов может быть?
  -- Да десятка три, не больше...
  -- И то хорошо... - пробормотал Горчак. - Скажи хоть, как речку зовут, вдоль которой идем?
  -- Башкиры Яиком ее зовут... - обронил Унча, пришпоривая коня.
   Горчак кивнул Серику:
  -- Давай в голову... И если што, к Унче спиной не поворачивайся...
  -- Эт, само собой... - проворчал Серик, натягивая тетиву на луке.
   Серик загодя услышал склочный сорочий треск. Ухмыльнулся, скосив глаза в сторону Унчи:
  -- Ну вот, и дружок твой объявился...
   Унча уже наложил стрелу на тетиву, и ехал, настороженно вглядываясь в чащобу пойменного леса. Хорошо, с правой стороны были прикрыты рекой; нападения можно было ждать только слева. Серик ухмыльнулся еще шире, представив, как засевшие в засаде касоги клянут самыми черными словами растрещавшуюся над их головами сороку. Но сам Серик, да и Унча тоже, проехали мимо засады, будто ничего не заподозрили. Касоги большую глупость сделали, бросившись в середину обоза, к тому же верхами. Кони путались в подлеске, плясали перед колючими кустами шиповника. Да и чего было от степняков ожидать? Чтоб они спешились? Смешно и думать...
   Не медля, Серик оттянул тетиву, и пустил первую стрелу - направлявшийся в его сторону касог грянулся с седла. Рядом вжикнула тетива Унчи - его стрела тоже нашла цель. Накладывая следующую стрелу, Серик заметил, что возницы Унчи тоже дело знали; они встали в телегах прямо на поклажу, и щедро рассеивали стрелы. Касоги еще и телег не достигли, а уже не меньше десятка их полегло. Серик и не собирался доставать меч - он легко ссаживал с седла каждого, кто направлялся в его сторону. От задней телеги вдруг понесся жуткий вой, вопли, лязг мечей; разобравшись в ряд, оттуда ломили Горчак с Шарапом и Звягой. И касоги отхлынули за ближайшие деревья. Шарап жестом остановил Горчака, было ринувшегося за ними, бросил меч в ножны и приготовил лук. Серик тоже наложил стрелу на тетиву, но стрелять не стал, хотя мог бы бить на выбор, остановившихся меж толстых тополиных стволов касогов. Один из них, судя по тому, что он единственный был в кольчуге - вождь, что-то заорал; угрожающе и требовательно. Унча ответил, своим писклявым, дребезжащим голосом и погрозил кулаком. Это выглядело столь комично, что Серик чуть не расхохотался. Еле сдержав смех, спросил:
  -- Чего он орет?
   Унча презрительно дернул плечом, сказал:
  -- Требует половину товара, тогда отпустит живыми...
   Серик сказал:
  -- А ты скажи ему: приди и забирай весь товар!
   Унча ухмыльнулся, и прокричал что-то на своем непонятном языке, после чего издевательски захохотал.
   Касоги нерешительно переглядывались, поглядывали на своего князя. Тот, наконец, понял, что лезть с сабельками на тяжелые мечи - себе дороже, и взмахом руки просигналил отступление. Долго еще слышался хруст валежника, впрочем, удаляющийся.
   Шарап подъехал к Серику, сказал:
  -- Теперь понятно, почему местные к нам не выходили; попрятались по трущобам...
  -- Што делать-то будем? - спросил Серик, не ожидая ответа.
   Подъехали Звяга с Горчаком, смерили взглядами Унчу; сначала с головы до ног, потом с ног до головы. Унча слегка забеспокоился, но изо всех сил старался виду не подавать. Горчак медленно заговорил:
  -- Куда оружие везешь? Где назначен торг с касогами?
   Унча перевел дух, быстро-быстро затараторил, изредка мешая в речь непонятные касожские слова:
  -- Скоро-скоро... Два дня пути... Яик на полуночь загибает... Там двор моего друга - Яхно... Туда везем...
  -- Когда земли башкирцев кончаются, и начинаются касожские кочевья? - не унимался Горчак.
  -- Еще шесть дней пути...
  -- Та-ак... - раздумчиво протянул Горчак. - Башкирцы с касогами мирно живут?
  -- А чего с башкиров взять? - искренне изумился Унча. - Касогам с ними нечего делить. Касоги в тех местах летом кочуют, на зиму на полдень откочевывают...
   Горчак поглядел на Шарапа, на Звягу, о чем-то раздумывая, наконец, сказал:
  -- Этот князек не шибко великую силу имеет... Найдем кого посильнее - подарками откупимся от сегодняшней крови...
   Серик вдруг спохватился:
  -- А где половчанка?
   Горчак ухмыльнулся, крикнул:
  -- Клава-а!.. - из-под телеги вылезла половчанка, деловито отряхнулась.
   Серик проговорил:
  -- Ох, Горчак, зря ты ее пацаном одел... Девкой безопаснее...
  -- Кто его знает?.. - медленно протянул Горчак. - В неведомые земли идем; как там безопаснее, один Бог ведает...
   Через два дня вдруг неожиданно выехали на край поля; рожь уже дружно взошла, и празднично сияла свежей, сочной зеленью в предзакатном солнце. Длинные тени от всадников пали на поле. За полем стоял высокий тын, из толстых, заостренных сверху бревен. За тыном ничего не было видно.
   Унча сказал:
  -- Ну вот, и усадьба Яхно...
   Горчак спросил:
  -- А не страшно ему тут одному?
  -- А он не один; у него одних сыновей - семь душ. Трое уже женаты. Да и чего бояться? Башкиры молятся на него; где им еще ножи да топоры брать? Купцы сюда не доходят. Касоги тоже на него молятся. Здешних, которые кочуют к восходу отсюда, западные соседи на торги не пускают, посредничают, да такие цены заламывают, что Яхно для них сущий благодетель, хоть он тоже не шибко добрый.
  -- А ты, сколько имеешь? - напрямую спросил Горчак.
   Унча гордо выпрямился, бросил презрительно:
  -- Достаточно, чтобы купить воеводу вместе с его крепостью...
  -- Да уж... Такого укупишь... - протянул Горчак недоверчиво.
   Унча ухмыльнулся, спросил:
  -- А ты думаешь, почему я подальше от воеводы живу? Да чтоб он не знал, сколько телег с оружием я каждый год гоняю к касогам!
  -- Погоди!.. А чем же они расплачиваются? У них же только стада, табуны да шерсть овечья...
   Унча хитро прищурился, проговорил нерешительно, он явно колебался, выдавать или нет свой секрет торговли:
  -- А они скот и шерсть продают за серебро и золото далеко на полдень, где скот и лошади очень дорого ценятся, и оружие, тоже, дорого, а потом у меня за серебро и золото оружие покупают. Я не жадничаю, лишь вдвое набавляю...
   Заросшая травой колея шла поперек поля, Горчак кивнул на нее, спросил:
  -- Твоя колея?
   Унча дернул плечом, обронил:
  -- А тут кроме меня никто не ездит... Я два раза езжу; один раз зимой, один раз летом...
   Тем временем они подъехали к тыну. Остановив коня перед воротами, Унча пробормотал:
  -- Спит он, что ли?..
   Но тут ворота со скрипом открылись. За ними стояло семеро могучих молодцов с мечами у поясов и луками в руках, во главе с не менее могучим мужиком, с окладистой бородой. В бороде видать пряталась улыбка, потому как глаза смеялись. Он проговорил:
  -- А я гляжу, и не знаю, что делать? Вроде друг Унча едет, да чего-то народу с ним сильно много... А весной еще нагрянул дружок твой; все выспрашивал, когда ты придешь, мол, много серебра и золота добыл в полночных странах, на всех своих нукеров кольчуги купить хочет... Да только я не поверил этой голи перекатной...
  -- И правильно сделал, - проворчал Унча, спрыгивая с коня. - Встретились мы с ним... Половины нукеров у него теперь нет...
  -- Худо... - Яхно покачал головой. - Как бы старейшины родов виры не потребовали...
  -- Какая вира?! - засмеялся Унча. - Они узнают - сами ему голову открутят...
   Хозяин оказался хлебосольным. Баня уже топилась; оказывается, он, как только увидел обоз, приказал сыновьям ее затопить. Пока компания по очереди парилась, три жены и четыре снохи хозяина накрывали стол, прямо на дворе, потому как такую ораву ни в какую горницу не поместить.
   Серик, Шарап и Звяга, напарившись, вышли последними, а Горчак почему-то остался. Баня топилась по белому. Когда Серик обернулся, он подкидывал дровишек в каменку. Серик спросил:
  -- Эй, Горчак, ты решил повторить?
   Горчак смущенно потупился, проговорил нехотя:
  -- Щас Клава придет...
   Серик весело вскричал:
  -- Ба, Горчак! Еще не венчаны, а уже в бане паритесь... А я слыхал, у христиан так не положено...
  -- Много ты понимаешь!.. - зло огрызнулся Горчак. - Просто, она не знает, как в бане мыться...
   Серик ошарашено уставился на него, переспросил:
  -- Чего-чего?!
  -- А того! У половцев нету бань. Они по-другому моются...
   Серик вышел из предбанника, покачивая головой; каждый день узнаешь что-то новое, это ж надо подумать - у половцев бань нету....
   В баню проследовала Клео, смущенно потупившись. Серик завистливо вздохнул; везет же человеку. Но тут же подумал, что если выбьется в купцы - будет брать с собой Анастасию в дальние страны. Да и думать нечего! Хватит головой рисковать, да мечом махать; сразу по возвращении из сибирского похода, надо будет заказать пару ладей, да и заняться торговлишкой...
   Наконец хозяин пригласил за стол. Уважая обычаи хозяина, Горчак не посадил рядом с собой половчанку. Перекинулся с ней парой слов, и она послушно отошла к женщинам. Яхно лично обошел всех гостей, разливая по деревянным кружкам какой-то по-особому душистый мед. Подняв свою кружку, проговорил:
  -- Ну, за знакомство!
   Выпив мед, Шарап сказал:
  -- Што за дивный медок! Сроду такого не пил...
   Хозяин проговорил тягуче:
  -- У башкирцев медок вымениваю... За железный нож - они все, что хошь отдадут... За медный котел - половину телеги мягкой рухляди отдают! И еще благодарят...
  -- За коте-ел?.. Половину телеги?.. - недоверчиво протянул Серик.
  -- А чего ты хочешь? Они ж кочуют по лесам, глиняные горшки часто бьются. Вот и представь: зима, мороз, а тебе не в чем похлебку сварить...
   Серик передернул плечами, и принялся поглощать яства, справедливо полагая, что завтра в путь, и два месяца придется есть, то, что стрелой добудешь. Припасов с собой не наберешь; едва для овса коням место нашлось.
   Хозяин, наконец, спросил:
  -- А чего это вас погнало в такую даль? - и тут же поспешно добавил: - Не хочешь - не говори, но тут дураком надо быть, чтобы не догадаться. Купцы русские вместе с казанскими вознамерились в Сибирь двигаться?
   Горчак кивнул медленно, внимательно посмотрел на Яхно. Тот поднялся, снова обошел гостей со жбаном, и только сев на место заговорил снова:
  -- Может, тебе это важно? Весной, еще по высокой воде, в верховья прошла ладья половецкая, и до сих пор не вернулась.
  -- И часто ладьи мимо тебя проходят? - спросил Горчак.
  -- Да почитай каждую весну... Иногда возвращаются поздней осенью, иногда - среди лета... Ох, не пропустят половцы русских купцов в Сибирь... - вздохнул Яхно. - Они на меня-то косятся. Иногда заходят, эдак вроде шутейно спрашивают, когда, мол, отсюда уберешься?..
  -- Пропустят! Никуда не денутся... - проворчал Горчак. - Вот только в том месте, где мы от Самарки на Яик вышли, надо будет сразу крепость ставить и половцев больше в Яик не пускать. А чего им так далеко делать? - спросил Горчак.
  -- Чего? За касогами приглядывают. Дальше, с левого берега в Яик речка впадает, там как раз начинаются касожские кочевья, они там все лето кочуют. Когда ватага в набег собирается - сразу видно. Половцев на ладейке мало, да и сама ладейка маленькая, да ведь касогам их посреди речки и не достать!
   Унча помалкивал, в общем разговоре не участвовал, уплетал за обе щеки. Горчак зевнул, прикрывшись пустой кружкой, сказал:
  -- От такого доброго меда сразу в сон потянуло... Да и выступать завтра. Унча, ты дальше-то с нами пойдешь?
   Унча равнодушно пожал плечами, сказал:
  -- Серебро получил - придется идти...
  -- Один пойдешь, али с работниками?
  -- Один пойду... Лучше, чтобы нас поменьше было. Касоги сразу увидят, что с миром идем. Только надо будет во вьюки побольше товару взять, для подарков.
  -- Эт, само собой... - пробормотал Горчак, поднимаясь. Спросил: - А телег не возьмем?
   Унча мотнул головой, усмехнулся, проговорил:
  -- Я досюда путь устраивал пятнадцать лет, а дальше - земли нехоженые.
   На рассвете выезжали из ворот. Кони зло фыркали; видать надеялись на долгий отдых. Яхно стоял у воротного столба, прислонившись к нему плечом, и молча провожал всадников взглядом. Поначалу дорога была не трудной; шли берегом Яика, изредка перебредая вброд немногочисленные ручьи. К концу дня Яик явственно начал загибать к полуночи. Унча присоветовал переправиться на другой берег, и только тогда искать ночлег. Он долго вглядывался в воду, бормоча что-то под нос, наконец, сказал:
  -- Мы с Яхно тут еще молодыми были... Помню, нашли брод, потому как переправлялись на ту сторону. Но вот, побей меня боги, не могу вспомнить...
   Шарап проворчал:
  -- А чего вспоминать? Надо заново брод искать.
   Долго ехали по берегу, вглядываясь в воду. Наконец Унча остановился, сказал неуверенно:
  -- Похоже - брод...
   Шарап кряхтя слез с лошади, принялся снимать кольчугу, сказал Серику:
  -- Ты лук-то приготовь... Самый удобный момент нашим знакомцам объявиться...
   Серик вытащил лук из саадака, оглядел заросшую негустым лесом кручу берега. Хоть и реденький лесок, но если там кто прячется - нипочем не разглядишь. Разве что, когда подкрадываться начнет, лучшего друга честного путника потревожит - сороку. Тем временем Шарап вошел в воду и медленно побрел поперек быстрого течения, да и перебрел всю реку по пояс в воде. На другом уже берегу долго скакали до пойменного лужка, замеченного еще с того берега. Наконец, вышли на лужок, расседлали коней, пустили пастись, а сами по-очерди выкупались. Пока купались, половчанка сварила похлебку. Чтобы не привлекать огнем лишнего внимания, костер залили водой, и ужинали в кромешной тьме; до восхода луны времени было еще много. Серик заступил на стражу первым; отошел под ближайшую иву, залег в густой тени. Отсюда прогалина была, как на ладони. Любого подкрадывающегося татя можно было загодя разглядеть, да и держать на расстоянии, пока товарищи глаза продерут. Окидывая взглядом дальний склон, вниз по течению, Серик вдруг заметил будто бы красноватое свечение между деревьями, но оно вскоре погасло. Все ясно, впереди идут недобитые касоги. Это открытие не прибавило беспечности; любимое занятие каждого татя, подкрасться перед рассветом и перерезать беспечных путников. Когда поднялся Горчак, Серик указал ему на склон, сказал:
  -- Там, будто бы, отблески костра меж деревьев виднелись?..
   Горчак кивнул и молча полез в кусты. Он уже давно смирился, что в искусстве красться по лесам, троице друзей равных нет; если Серик нес стражу, лежа в кустах, значит, это самое подходящее место.
   На рассвете Серик проснулся оттого, что кто-то зовет Унчу. Перевернувшись на живот, приподнялся, быстро осматриваясь. На краю прогалины стоял Шарап с луком, держа под прицелом троих каких-то людей. Унча поднялся из травы, в кольчуге, со своей легонькой сабелькой в руке, крикнул:
  -- Шарап, это башкирцы!
   Шарап опустил лук, пожал плечами; мол, башкирцы, так башкирцы... Унча что-то прокричал, башкирцы несмело двинулись на прогалину.
   Серик с любопытством разглядывал новых людей; коренастые, белобрысые, но лица широкие и глаза, будто с раскосинкой. Одеты в короткие кожаные штаны до колен, и в короткие кожаные рубашонки, на ногах высокие мягкие сапоги. На поясах чего только не висит; от ножей в деревянных ножнах, до предметов вовсе неведомого назначения. За плечами - луки в кожаных налучьях, колчаны со стрелами висят на поясах. Серик отметил, что луки довольно слабые, из таких больше чем на двести шагов навесом стелу не пошлешь.
   Унча о чем-то с ними с жаром беседовал, вроде как спорил. Шарап сумрачно пробурчал:
  -- Ты шибко не тараторь... Перетолмачивай. А то леший ведает, о чем ты с ними договариваешься?..
   Унча весело проговорил:
  -- Торговать хотят. Говорят, много меду, воску...
   Горчак подошел, оглядел башкирцев, сказал:
  -- Спроси про касогов...
   Унча что-то протараторил, один из башкирцев махнул рукой, что-то нехотя буркнул. Унча сказал:
  -- Ушли касоги. Они сами видели. Еще в темноте снялись и поспешили прочь. Плохие люди, говорит, налетели на стойбище еще весной, отняли еду.
   Горчак сходил к вьюку, принес нож, протянул старшему, сказал Унче:
  -- Скажи - подарок.
   Унча поспешно затараторил:
  -- Зачем им подарки? Они безобидные, незлобивые. Касогам в каждом стойбище придется подарки давать, а их в это время много кочует на краю лесов...
  -- Назад этим же путем идти придется... - буркнул Горчак, и пошел к коням.
   Два дня шли по берегу речушки, впавшей в Яик с левого берега. Пойменные леса исчезли к концу первого дня, а на второй день начались настоящие степи. Горчак намертво приклеился к Унче и к своему многоязычью добавлял касожский. На третий день, когда речушка уже давно кончилась, увидели первое касожское кочевье. Вглядываясь из-под руки вдаль, Горчак проговорил:
  -- Ну, щас самое трудное будет. Наш знакомец наверняка тут уже побывал, и наплел, какие страшные и безжалостные враги идут из казанской страны...
   И правда, при виде незваных гостей, из круглых палаток повыскакивали люди, вскочили на коней и помчались навстречу, умело стягиваясь в лаву. Унча выехал вперед и принялся размахивать белой тряпкой. Обернулся к Горчаку, сказал, не переставая размахивать:
  -- Вообще, полагается шкурой белого барана махать, если с миром идешь...
   Не поворачивая головы, Горчак сказал:
  -- Луки не доставать, мечей не обнажать. Все равно не справимся с такой оравой...
   Всадники принялись замедлять бег своих коней, а потом и осадили шагах в двадцати от путников. Серик разглядел, что одеты они были в шаровары из самых разных тканей; от простого льняного холста, до шелков и аксамитов. Кольчуга была только на одном из них, как раз медленно направлявшемся к путникам, остальные были одеты в рубахи из толстой кожи, с нашитыми на ней копытами коней.
   Касожский князь приблизился, настороженно шаря глазами по путникам. Видать его так запугал их знакомец, что он тут же выбрал мирные переговоры, вместо хорошей драки. Унча соскочил с коня, пошел ему навстречу. Тот тоже слез с коня и стоял, ждал. Унча подошел, и они разом сели в траву. Вскоре Унча обернулся, крикнул:
  -- Горчак! Неси подарки! Да не шибко богатые...
   Горчак соскочил с коня, достал из вьюка отрез шелка, саблю. Увидев это, Унча аж подскочил, заорал:
  -- Я ж сказал - не шибко богатые! За эту саблю все это стойбище, со всеми стадами и табунами можно купить! Да теперь уж поздно... Тащи, коли достал... Это ж даже не старейшина рода, это его сын. Старейшине еще более богатые подарки надо дарить; не-то обидится. Этому и ножа хватило бы... А саблю - старейшине. Все равно сынку бы досталась...
   После коротких переговоров, обстановка резко изменилась; несколько отроков поскакали к стойбищу, гости поехали не спеша вперед, рядом с Горчаком гордо подбоченившись, нацепив на пояс дареную саблю, к своей, уже имевшейся, ехал военный начальник. Войско почтительно плелось позади. В стойбище подъехали к самому большому шатру. Серик отметил, что шатер мало чем отличается от шатров придонских касогов; такой же войлок, натянутый на каркас из прутьев и тоненьких жердей. Горчак достал из вьюка еще одну саблю, два ножа, два топора и мешочек с наконечниками для стрел. У Унчи глаза на лоб полезли, но он ничего не сказал, только осуждающе покачал головой. В шатре на шкурах белых баранов сидел седобородый старик, позади него вдоль стенки сидело несколько женщин, надо полагать его жены. В шатер вошли только гости, да сын старейшины. Горчак сложил перед старейшиной подарки, тот заговорил медленно, с величайшим достоинством.
   Унча перетолмачил:
  -- Нойон благодарит за богатые дары, и объявляет, что вы его гости на три дня.
   Горчак порывался что-то сказать, но Унча быстро проговорил:
  -- За такие богатые дары приходится отдариваться гостеприимством. Впредь тебе наука - дары не такие богатые преподноси!
   Старец поднялся, приглашающим жестом указал на дверной проем, и пошел первым. Когда вышли из палатки, увидели, что неподалеку женщины уже настелили прямо на траву шкуры баранов и теперь таскали бурдюки. В отдалении горели жаркие костры и на них жарились целые туши баранов. Все принялись рассаживаться; первым уселся старейшина, пригласил сесть по правую руку от себя Горчака, Шарап кивнул Унче, сказал:
  -- Садись рядом, перетолмачивать будешь...
   Когда Унча уселся, сел рядом с ним. Уселись Серик со Звягой, и только после этого стал рассаживаться остальной народ. Серик обратил внимание, что в первый круг уселись одни пожилые, да матерые мужики. Даже сын старейшины уселся во второй ряд. А молодежи даже шкур не постелили; они расселись прямо на притоптанной траве. Женщины разнесли деревянные чашки, и принялись наполнять их кумысом. Серик никогда не бывал в гостях у касогов, а потому чашу с кумысом принял несколько опасливо. Подавая пример, первым выпил старейшина. Горчак, Шарап и Звяга не дрогнувшей рукой поднесли чаши ко рту. Пришлось и Серику; напиток оказался кисловатым, с душком тухлятины, но Серика все-таки не стошнило. А после второй чаши - вроде как и приятно стало в ногах. Тем временем старейшина неспешно расспрашивал Горчака о трудностях пути. Слушать было трудно, потому как мало того, что Унча трещал, как сорока, еще и Горчак мешался. Только после четвертой чаши кумыса, старик осторожно спросил:
  -- А зачем идете?
   Горчак буднично, раздельно выговорил:
  -- Пути разведываем...
   У старика даже уши вытянулись, как у кота, услышавшего мышь в углу, а глаза настороженно засверкали. Он еще осторожнее спросил:
  -- А для чего пути разведываете?
  -- Торговать будем... - как бы между прочим, обронил Горчак и протянул свою чашу к женщине с бурдюком.
   Старик вздохнул, медленно, с сожалением выговорил:
  -- У нас нет столько табунов и отар, чтобы покупать медные котлы, сабли, ножи, топоры... В прошлом году, на зимние кочевья приходили купцы из полдневной стороны - я целый табун лошадей и отару баранов отдал за медный котел. Хороший котел, на всю жизнь хватит, и внукам останется... Только теперь несколько лет надо табуны и отары копить, чтобы еще котел купить...
   Горчак рассмеялся, сказал, осушив чашу:
  -- Во всех палатках котлы будут! Мы дешево будем продавать...
   У Серика уже основательно шумело в голове, и он перестал прислушиваться к разговору Горчака со старцем. После восьмой чаши кумыса, у него в голове уже шумело почти так же, как от двух чаш доброго меду. Наконец поспели бараньи туши. Несколько юношей побежали к кострам, притащили жареху за обугленные палки. Горчак, уже заплетающимся языком сказал:
  -- Вертелы тоже у вас будут железные!
   Старик скептически покачал головой, сказал что-то, Унча перетолмачил:
  -- Сомневается нойон, что есть такая страна, где железо дешевле дерева...
   Серик поразился, сколько могут съедать люди. Баранов все подтаскивали и подтаскивали, от пирующих во все стороны разлетались кости, громадные собаки уже не дрались из-за костей, а лениво их подбирали, и не торопясь обгладывали. Бурдюки с кумысом тоже то и дело подносили. Народ то и дело срывался с места, и отбегал чуть в сторонку. После того, как Серик и сам раз пять сбегал по нужде, он вдруг пьяно рассмеялся, представив, как к ночи невеликий холмик, на котором стояло стойбище, снимется, и поплывет, будто ладья. Однако ночь только медленно наползала, а народ уже валился тут же, где сидели, и засыпал. Только самые выносливые еще доедали и допивали. Горчак уже спал в обнимку с Шарапом, рядом посапывал Звяга, пристроив голову на сапог Шарапа. Серик решил, что незачем искать какой-то другой ночлег, и завалился на баранью шкуру, на которой сидел. На рассвете, продрав глаза, он увидел тяжко зевающего Горчака, сказал раздраженно:
  -- Разве ж можно столько жрать?!
   Горчак почесался, сказал:
  -- А они мясо едят только по праздникам. Вот и добрый гость у них - ба-альшой праздник...
  -- А остальное время, чем питаются? - изумленно спросил Серик.
  -- Сыром да молоком... От них, сам понимаешь, большой сытости не бывает...
   Серик спросил:
  -- И што, сегодня опять пир будет?
  -- Конечно. Щас поднимутся, нужду справят, и опять начнется. Глянь, женщины уже костры запаливают...
   Серик пробормотал:
  -- Помоги Перун... Горчак, ты заранее скажи, чего еще ждать?
  -- Чего? - Горчак широко ухмыльнулся. - На эту ночь они женщин своих пришлют...
  -- Да ты што?!
  -- Смотри, не вздумай отказаться - насмерть обидишь...
  -- Зачем, Горчак?!
   Горчак почесал за ухом, проговорил раздумчиво:
  -- Я так полагаю, редко они живут, от одного рода до другого - дни и дни пути, чтобы род не захирел, приток свежей крови требуется...
   Серик испуганно прошептал:
  -- Горчак, я же не...
  -- Ничего-о!.. - протянул Горчак. - Дурное дело не хитрое...
  -- Горчак, ты скажи им, что твоя половчанка, вовсе не твоя, а моя...
   Горчак укоризненно поглядел на Серика, проговорил серьезно:
  -- Я думал, ты мне друг, Серик... Мне ж тогда за тебя отдуваться придется. А Клава, она горячая, южная кровь, сказывают, будто греческий огонь... Она ж и меня, и касожку зарежет!
   Серик пробормотал:
  -- А ну как дети родятся?.. Каково им тут будет?..
  -- Серик! Они ж сразу вровень с детьми нойона встанут. Их тут почитать будут, будто принцев. Как же, свежая, горячая кровь, от таких могучих и отважных воинов, как ты.
   Серик помотал головой, проговорил:
  -- Нет, Горчак; ты как хошь, а я не могу... Да у меня и Анастасия...
   Горчак вперился ему в глаза бешеным взглядом, прошипел:
  -- А ты подумай, каково будет той девке, которую ты отвергнешь?! Она ж тут сразу в самый низ скатится, на положение бессловесной рабыни!
   Тут зашевелился Шарап, спросил:
  -- Об чем это вы тут растрещались, будто сороки?
  -- Да вот, Серик почетную обязанность гостя исполнять не хочет, - проговорил Горчак укоризненно.
   Шарап медленно выговорил:
  -- Ты, Серик, за что хорошую девку погубить хочешь?
  -- Так ты знал про этот обычай?! - изумился Серик.
  -- Кто ж не знает? Разве что такие пацаны, вроде тебя... Новгородцы сказывают, будто на полночь, в землях, где самоядь живет, точно такие же обычаи. Да мне один знакомый касог из придонских рассказывал, что у них пару поколений назад этот обычай еще не отмер.
  -- А с чего ты решил, будто мне пришлют хорошую девку? - уныло спросил Серик.
  -- Самую, что ни на есть лучшую из лучших! - уверенно заявил Шарап, поднимаясь. Добавил: - Я тут озерцо заприметил, пошли, искупаемся, заодно большую нужду справим в камышах; а то как-то непривычно сидеть на виду у всего стойбища...
   Когда они вернулись от озерца, народ уже собирался. Правда, Серик заприметил, как в степь в разных направлениях ускакали всадники. Он тревожно спросил Горчака:
  -- А не поскакали ли они за подмогой?
   Горчак усмехнулся, сказал:
  -- Да не... Поскакали менять пастухов. Тем тоже ведь хочется гостей послушать... - раздумчиво поглядев на Серика, Горчак сказал: - Когда девку пришлют, ты ее в палатке не укладывай, позови на свежий воздух...
  -- Эт, почему же? - удивленно спросил Серик.
  -- А потому... Там пол войлоком устлан, а в этом войлоке во-от такие блохи живут, - и Горчак отмерил половину своего толстого пальца. - Так что, ты свою почетную обязанность исполнить никак не сможешь.
  -- А как же касоги живут?!
  -- А они тоже летом предпочитают на свежем воздухе спать. А зимой они не моются. Блоха не любит сосать кровь с немытого тела...
   Тем временем появился старейшина, и все принялись рассаживаться. Снова пошли по кругу бурдюки с кумысом. И повторилась вчерашняя обжираловка и опиваловка, только на сей раз все попадали за долго до заката.
   Серик проснулся оттого, что его немилосердно расталкивали. Он подскочил, машинально хватаясь за рукоятку меча. Солнце уже уходило за окоем, остался лишь краешек. Серика расталкивала морщинистая, но видать еще крепкая старуха. Увидев, что он проснулся, она напористо потянула его куда-то. Серик заметил, что Шарапа со Звягой уже нету. Старуха подтащила его к палатке, решительно впихнула внутрь. Серик не сразу разглядел сидящую на кипе бараньих шкур девицу, одетую в роскошное шелковое платье до колен, а из-под платья до сафьяновых сапожек ниспадали шелковые же шаровары. Грудь, голова - были увешаны серебряными украшениями. Пояс тоже поблескивал серебром. Девчонка была на пару лет младше Серика. Видать еще младше было попросту никак нельзя. Она сидела, опустив голову, и в свете жирника видно было, как трепетали тени от ресниц на ее свежих щеках. Серик тяжко вздохнул, загреб, сколько вместилось под мышку шкур, другой рукой прихватил девчонку, и пошел к дверному проему. Она покорно поплелась следом, рука ее в Сериковой ладони дрожала так, будто она дня два на морозе простояла. Стоявшая у входа старуха молча проводила их взглядом.
   Серик шел и шел, упрямо стараясь отойти подальше от стойбища, чтобы оттянуть познание страшной тайны. Они перевалили ложок, поднялись на возвышенность. Девчонка что-то сказала, тогда Серик опомнился, кинул шкуры в траву. Девчонка принялась деловито расстилать их. Что делать, Серик представлял, потому как еще в детстве, будучи на покосе, подглядел на берегу Днепра, чем занимался со своей женой недавно женившийся соседский парень. Девчонка уже сидела на шкурах, смущенно потупившись. Серик нерешительно топтался возле, не зная, с чего приступить. Но, видать, нравы тут были суровые; если сама себе мужика не добудешь, никто за тебя стараться не будет. Она подняла руку и требовательно потянула Серика на шкуры. А дальше все случилось само собой, только кончилось слишком быстро. Девчонка прилегла рядом, положив голову Серику на плечо, и что-то быстро-быстро шептала. Пахло от нее степными травами, больше полынью. И вовсе не была она немытой; может, они только зимой не моются? Предположил Серик. А поскольку не спалось, то он решил повторить, но действовал уже увереннее, да и девчонка потеряла остатки смущения. Они и не заметили, как начался ранний летний рассвет, не заметили, как уснули на рассвете. Их нашла только ближе к полудню вчерашняя старуха, бесцеремонно растолкала девчонку и увела с собой. Серик собрал шкуры и пошел к стойбищу. Никто и не заметил его появления - там опять шумел пир горой. Только нойон благосклонно покивал ему, да Горчак шепнул:
  -- Гордись, Серик. С тобой была его младшая дочь...
   Серик пробурчал:
  -- Я, конечно, горжусь... Но как же мне теперь с Анастасией?..
   Горчак ухмыльнулся, пробормотал:
  -- Какой же ты еще сосунок, Серик...
   Когда наутро уезжали, Серик, как ни вертел головой, не разглядел знакомого лица - видать женщинам не полагалось провожать гостей. Нойон послал в провожатые троих парней, в том числе и своего сына. Тот уже красовался с новой саблей, подаренной старейшине. Двое других были вооружены попроще, только луками да ножами в простых деревянных ножнах. На второй день на Серика навалилась тоска, видимо от безмерности степей. Хоть степь эту степью назвать было трудновато; то и дело попадались березовые, с примесью осин, лесочки. Встречались озерца, где в камышах заливались кряканьем утки, видать как раз утята шустрить начали, разбегаясь по воде от обеспокоенной матери. Серик ехал позади каравана и невидяще смотрел куда-то вдаль, а сам старался вспомнить мельчайшие подробности путешествия в обитель. Горчак о чем-то беспрерывно болтал с сыном старейшины, то и дело обращаясь к Унче за помощью, Серика это не отвлекало. Изредка встречались табуны коней и отары овец. Пастухи подъезжали к каравану и приветливо желали счастливого пути, как пояснил Унча.
   Когда остановились на ночлег, Горчак протянул:
  -- Это ж надо, еще три дня будем ехать по кочевьям его рода... Потом шесть дней до стойбища следующего рода.
   Серик проворчал:
  -- А чего дальше ехать? Так видно, что здесь пройти с телегами можно.
   Шарап проговорил:
  -- Если от следующего стойбища столько же ехать до соседнего, то мы до осени вернуться не успеем. А до Казани нам иначе как водой не добраться...
   Утром на шестой день пути от стойбища, сын нойона что-то сказал Горчаку, и погнал коня прочь, за ним поскакали оба сопровождающих. Горчак проговорил:
  -- Здесь нас должны встретить провожатые этого рода. Я так понял, что сынок нойона с дружками шибко набедокурили где-то, потому и не хочет он встречаться с теми...
   Не успели отъехать от ночевки, как появились трое всадников, подскакали на двадцать шагов, спешились, сняли со спин луки в налучьях, положили на землю, а сами приблизились на десять шагов, встали, держа коней в поводу, выжидательно поглядывая на путников. Сабель у них не было, только дрянненькие ножи висели на поясах. Горчак, как заядлый степняк, достал из вьюка дары; три ножа и саблю. Получив подарки, все трое расцвели улыбками от уха до уха, а старший, получивший саблю, так и вообще засиял, как медный таз у хорошей хозяйки.
   Чтобы избавиться от тоски, Серик пристроился к Унче, и принялся познавать касожский язык. Сразу оказалось, что касоги себя касогами не называют, а называют так, что язык сломаешь. Язык оказался трудным, не то, что половецкий. Половецкий даже был чем-то схож с русским; некоторые слова были близки по звучанию. А тут надо было произносить вовсе не сочетавшиеся между собой звуки, а то и хрипеть горлом. Однако шесть дней путешествия прошли незаметно. Да и путь был легким, хоть местность и была всхолмленной, часто попадались овраги, на дне некоторых текли ручьи.
   Когда въезжали в стойбище, Унча, посмеиваясь, сказал Горчаку:
  -- Нойону подарки преподнеси такие же, как и первому, а лучше - побогаче, иначе насмерть обидишь.
   Горчак тяжко вздохнул, протянул уныло:
  -- Эт что же, опять три дня пира?..
  -- Да нет, побольше... - Унча откровенно ухмылялся. - Этот нойон обязательно захочет переплюнуть в гостеприимстве другого...
   Пока пили кумыс, в ожидании, когда зажарятся туши баранов, Горчак неспешно беседовал с нойоном. Унча, уже по привычке, перетолмачивал. Серик краем уха прислушивался; шел знакомый разговор о тяготах пути, Горчак вежливо расспрашивал о пастбищах, о приплоде, потом принялся осторожно задавать вопросы о дальнейшем пути. Нойон замкнулся, отрешенно выпил три чаши кумыса подряд, наконец, Унча перетолмачил его короткую реплику:
  -- В нашем стойбище акын доживает свой век...
   Горчак переспросил:
  -- Какой еще акын?
  -- Знаменитый на всю степь акын, - перетолмачил Унча. - Прошлой осенью пришел в наше стойбище, да за зиму ослаб - дальше идти не может. Сказал - у нас умирать будет. Великая честь для нашего рода...
   Унча толкнул Горчака локтем, прошипел:
  -- Акын - это человек, который песни поет, сказания говорит...
   Горчак пробурчал:
  -- Ну, так бы и сказал - калика... - и с интересом на лице повернулся к нойону.
   А тот уже повелительно сказал несколько слов. Двое парней сорвались с места и умчались куда-то за стойбище. Вскоре вернулись, ведя под руки маленького, сухонького старичка, с жиденькой белой бородкой. Старичок еле переставлял ноги в мягких сапожках. Отроки усадили его рядом с нойоном, для чего Унче пришлось подвинуться. На усохшем, темном до черноты, личике, неожиданно молодо сверкали глаза. Горчак произнес, запинаясь какую-то длиннющую фразу, но старик усмехнулся, спросил:
  -- А ты по-половецки разумеешь?
   Горчак с облегчением закивал:
  -- Конечно, разумею!
   Старик медленно оглядел его, проговорил осторожно:
  -- Зачем врешь мне? Ты ж не половец...
   Горчак пожал плечами, сказал:
  -- Ты спросил, разумею ли я по-половецки, я ответил. Но я еще на полудюжине языков разумею. А принадлежу я к народу русов.
   Старик покивал головой, проговорил задумчиво:
  -- Слыхал, но не бывал ни разу. Леса у вас дремучие - страшно... Значит, говоришь, торговать будете со степью?
  -- Будем торговать! - уверенно выговорил Горчак. - А для того пути нам надо знать через степь.
   Старик надолго задумался. Нойон сидел неподвижно, даже кумыс пить забыл. Наконец старик встрепенулся, сказал:
  -- У тебя пергамент есть, и чем писать?
  -- Есть, конечно... - Горчак сорвался с места с не солидной поспешностью, сбегал к своему вьюку, принес глиняную чернильницу, лист тонко выделанной кожи и половецкую тростинку для писания.
   Старик повернул пергамент так, что один край смотрел точно на полуночь, другой - на полдень, сказал:
  -- Это - великая степь...
   Горчак торопливо поставил с краев пергамента закорючки. Серик грамоте разумел, но закорючки были какие-то незнакомые. Старик некоторое время задумчиво смотрел на пергамент, потом отобрал у Горчака тростинку, умело обмакнул в чернильницу, провел извилистую линию, уходящую куда-то на полночь, сказал:
  -- Река... Далеко течет... Никто не знает. Там скоро густые леса начинаются. От стойбища до той реки три дня пути, - он медленно провел другую линию, тоже уходящую на полуночь, сказал: - Другая река. Большая вода. До нее отсюда тринадцать дней пути, - отмерив на пергаменте чуть ли не до восходного края, прочертил еще одну линию, тоже уходящую на полуночь, выговорил медленно: - Очень большая вода... Очень... Даже на бурдюке не переплыть... Там, за рекой, степь кончается. Великие леса начинаются, никто края их не знает. С конями не пройти - травы нет никакой для коней. Под деревьями голая земля... Коням есть нечего...
   Горчак некоторое время задумчиво рассматривал рисунок, наконец, спросил:
  -- Сколько, ты говоришь, от этой речки до этой?
   Старик долго думал, наконец, неуверенно протянул:
  -- Я думаю, сорок дней пути, а то и все пятьдесят...
   Горчак повел пальцем вверх по большой реке, спросил:
  -- А какие люди там живут?
   Старик покачал головой, презрительно бросил:
  -- Там люди не живут... Пески... Там все больше плохие люди ходят.
  -- Почему - плохие? - изумленно спросил Горчак.
  -- С товаром мимо ходят, со степными людьми не торгуют...
   Тут начали разносить баранов. Осторожно сворачивая рисунок Великой Степи, Горчак подмигнул Серику:
  -- Ну вот, и не надо дальше идти. Даже узнали, где Великий Путь проходит. Старик знает, где плохие люди половцы с товаром ходят и со степняками не торгуют. А как бы с ними торговать? Из этакой дали, шерсть да кожи не повезешь...
   Серик пробурчал:
  -- Значит, ты их тоже обманываешь?
  -- Ну почему же... - Горчак равнодушно дернул плечом. - Ты ж слышал; на полночь, не дальше, чем три дня пути - леса начинаются, а там мягкой рухляди не меряно и не считано. Вслед за большими людьми, вроде Реута и Казарина, сюда всякая мелочь кинется, да и смерды потянутся. Земли-то - никем не меряны... Вот и протянется сам собой через Сибирь наш, русский, Великий Шелковый Путь.
   После первого барана, старик-акын что-то повелительно сказал сидящему за его спиной парню, тот молча сорвался с места и куда-то убежал, вскоре вернулся и подал старику какую-то чудную штуковину; кузовок, из панциря степной черепахи, приделанная к нему длинная, тонкая палка, вдоль палки натянуты три жильные струны. Старик пристроил кузовок на колено, задумался. Шумная пирующая толпа вдруг притихла, а старик ударил пальцами по струнам и запел. Все внимали неподвижно, казалось, даже не дыша. Серик разбирал отдельные слова, но смысл ускользал. А песня все лилась и лилась, долгая, как степной путь. Наконец старик замолчал, нойон что-то сказал ему, поклонился. Старик промолчал в ответ, повелительно махнул рукой парням, терпеливо сидящим у него за спиной; те вскочили, подняли старика и увели. Дальше все пошло по накатанной; пять дней пили кумыс бурдюками, и ели баранов десятками. На шестой день утром распрощались еле-еле; нойон непременно хотел еще денек попировать.
   Горчак ехал впереди, сгорбившись в седле, и о чем-то напряженно думал. Шарап со Звягой, привычные к долгому пути, привычно дремали в седлах. Благо, путь лежал не через враждебные поля половецкие. То и дело из степи выскакивали всадники, пристраивались к каравану, о чем-то разговаривали с Унчой - Серик не прислушивался. Сердце радостно отстукивало удары копыт о твердую степную землю; каждый удар заметно приближал к родному дому. Не хотелось думать о том, что дома-то побыть едва ли недельку придется - и снова в путь.
   Глава 8
  
  
   К усадьбе Яхно выехали уже в сумерках, и тут же резко осадили коней. Приткнувшись к берегу, стояла половецкая ладья.
   Шарап медленно выговорил:
  -- Кажись нарвались...
   Горчак проговорил:
  -- Ладья маленькая, едва ли десяток человек в ней поместится...
   Звяга проворчал:
  -- Все равно поворачивать оглобли поздно...
   От ворот уже махали. Кто? Издалека да в сумерках - разглядеть было трудно. Серик первым тронул коня, передвинув лук в налучье поближе к левой руке, мимоходом тронув кончиками пальцев оперенья стрел в колчане. Кони устало вынесли на кручу. У ворот стоял один из сыновей Яхно. Он подбежал к Горчаку, быстро заговорил:
  -- Виду не подавайте, будто удивлены. Скажите, путь разведывали для торговли с башкирцами...
   Шарап хмуро проворчал:
  -- А мы вообще можем помолчать, ежели их всего десяток...
   Отрок замахал руками, испуганно зашептал:
  -- Да вы что?! Как нам тут дальше жить, коли вы побьете половцев?! - после чего жалобно добавил: - Вы лучше спешьтесь, чтоб они не подумали чего...
   Горчак проворчал:
  -- Ладно, делить нам нечего, а разойтись мирно, все лучше доброй драки... - и тяжело спрыгнул с коня. Видно было, что и он устал смертельно.
   Ведя коней в поводу, путники медленно проследовали в ворота. За длинным столом, стоящем под навесом у дверей в подклеть, уставленном всякой снедью, сидело восемь половцев. Есть и пить они перестали, настороженно глядя на прибывших. Горчак устало поклонился, сказал по-половецки:
  -- Хлеб и соль вам, путники.
   Старший, в богато изукрашенной узорными стальными пластинами кольчуге, сказал по-русски:
  -- Мир вам, путники. Прошу к столу.
  -- Ты разве хозяин? - неприязненно пробурчал Шарап.
   Но Яхно уже сообразил; его сыновья тащили козлы и две широкие тесины. Серик отметил, что Яхно еще и рукодельный мужик: даже тес умеет тесать. Потому как тесины были свеженькие, желтенькие, только-только вытесанные. Видать, лес был не далеко вверх по Яику.
   Горчак поспешно постарался сгладить застарелую неприязнь Шарапа к половцам:
  -- Меня Горчаком кличут, купец я с Киева. А это моя караванная стража; Шарап, Звяга и Серик. Знатные воины, у самого князя Романа в дружине служили.
   Воин ткнул себя пальцем в грудь, сказал:
  -- Меня Александром зовут. Сотник я в войске дуче. А с солдатами сам знакомься, коли охота... - он повнимательнее пригляделся к половчанке, спросил: - Горчак, а зачем ты такого мальца в столь опасный и трудный поход брал?
  -- Да где ж, опасный и трудный?! - почти натурально изумился Горчак. - К башкирцам ходили, пути разведывали, торговать с ними собираюсь. Меды у них знатные, да и мягкая рухлядь не хуже сибирской...
   Половец вдруг выпалил по-половецки:
  -- Послушай, красавица: мигни хоть глазом, и с нами поплывешь к отцу родному!
   Клео поспешно отступила за спину Горчака, замотала головой.
   Сотник грозно насупился, спросил:
  -- Где взял полонянку?
   Горчак положил ладонь на рукоятку меча, выговорил раздельно:
  -- Не полонянка она. Ее замуж везли за купецкого сына, да ушкуйники напали, ее суженого порубили, а мы ее из воды выловили...
   Яхно вдруг добродушно встрял:
  -- Да будет вам ссориться! Садитесь за стол, испейте доброго меду. В такой дали от родных градов еще не хватало вам мечи скрестить... - он бегло говорил по-половецки.
   Жены и снохи Яхно уже уставили новый стол медами и яствами, однако, сотник не унимался. Пока путники рассаживались за столом, он проговорил:
  -- Врешь ты, купец, как конокрад, застигнутый у чужого табуна с уздечкой...
   Серик на месте Горчака давно бы уже выхватил меч, а тот лишь добродушно ухмыльнулся, спросил:
  -- И где ж я тебе вру?
  -- В степь вы лазили! - победно выпалил сотник. - Аж на три недели пути!
   Горчак протянул:
  -- Ну-у... Из этих трех недель - целую неделю пировали с касогами... Ты ж, поди, их знаешь... А куда мы лазили - то вас не касается; Сибирь пока ничья. А если будет наша - вы нам в том не помешаете.
   Сотник некоторое время задумчиво смотрел на Горчака, наконец, медленно заговорил:
  -- Вы не со степью торговать собираетесь... Из этакой дали шерсть да шкуры возить - шибко накладно... Да касоги и сами пригоняют свои табуны и отары на продажу...
   Горчак равнодушно пожал плечами:
  -- Кто тебе сказал, что мы только со степью торговать собираемся? Через степь ходить с телегами можно. Да к тому же путь по Белой северские купцы держат, киевлян не пускают; вот и приходится собственную дорогу торить в сибирские леса. Давай лучше, сотник, выпьем мировую. Может ты не слыхал, но у нас нынче мир с половцами.
   Сотник подставил свою кружку молоденькой снохе Яхно, которая тут же наполнила ее прошлогодним устоявшимся медом, сказал:
  -- Как же не слыхал? Я ж только весной из Асторокани.
   Сотник, наконец, унялся; видать сообразил, что путники издалека, проголодались, а потому помалкивал, пока они утоляли первый голод. Потом Горчак предложил выпить за вечную дружбу.
   Сотник медленно проговорил, следя за прозрачной, желтоватой струей меда, льющегося в его кружку:
  -- Боюсь, вечного мира у нас не получится. Был я прошлым летом по делам в Кафе, видел там вашего князя Рюрика. Капитан дворцовой стражи дуче - мой старый знакомец. Так вот, он говорил, что Рюрик будто бы предлагал дуче идти на Киев, и дуче выслушал его благосклонно...
   Тут Серик встрял:
  -- Точно! Когда в Суроже стояли, я видел Рюрика на пристани.
  -- А в Суроже-то, чего ему делать? - удивился Горчак.
  -- Как, что? Если он на Киев собрался - в Суроже полно наемников болтается! Этот сброд за возможность кого пограбить безнаказанно, хоть на край света пойдет, - весело проговорил сотник.
  -- Ну уж, безнаказанно... - мотнул головой Горчак. - У князя Романа сильная дружина, да и сам князь - знатный воин...
  -- Ладно, хватит о дурном... - махнул рукой сотник, как бы отметая от себя дурные вести. - Горчак, вот я кого ни спрашивал, никто толком не ответил, почему русские нас половцами прозвали?
  -- А леший знает... - протянул Горчак. - Вы появились еще на памяти моего деда. Я мальцом был, а уже запомнил, что он вас тоже половцами называл...
   Шарап проговорил:
  -- А мой дед сказывал; будто бы вас потому половцами прозвали, что шибко плавать любите. Даже ваш стольный город будто бы на воде стоит...
  -- А и верно... - сотник почесал в затылке. - Только на воде Венеция стоит...
   Мед уже основательно ударил в голову, но настороженность не отпускала; ни русичи, ни половцы так и не сняли кольчуг, не отстегнули мечей. Однако вскоре Звяга уже обнимался с половецкими солдатами, да и Шарап то и дело поднимал кружку то за здравие дуче, то за здравие князя Романа. Серик сообразил, что Шарап со Звягой, опытные тати, решили подпоить половцев. Половцы с одинаковым восторгом пили и за того, и за другого. А погреб у Яхно, казалось, был бездонным. Однако молодой мед и половецкого солдата может одним махом с ног сшибить. Может случайно, а может и нарочно, на столе появился жбан молодого меда. Все осушили по кружке, Серик повернулся к Шарапу, что-то сказать, и вдруг земля перевернулась, и Серик каким-то неведомым образом оказался под столом. Кое-как выкарабкался оттуда; все вокруг шаталось, а на лавке сидело два Горчака. Сотник что-то резко выкрикнул, половецкие солдаты поднялись из-за стола, опрокинув лавки, основательно в них запутались. Сотник, сам еле держась на ногах, поднимал их за шкирку и пихал в сторону ворот. Наконец они кое-как разобрались, и побрели, поддерживая друг друга вниз по склону. На середине кто-то споткнулся, и все разом покатились вниз, и сотник вслед за ними. Так кучей на берегу, под носом у своей ладьи и угомонились.
   Серик перед самым своим лицом увидел совершенно трезвые глаза Горчака. Основательно встряхнув Серика, он требовательно спросил:
  -- Ты стражу стоять можешь?
   Серик икнул, бормотнул:
  -- М-могу...
   Рядом оказался Яхно. Заплетающимся языком он сказал:
  -- Зачем стражу? Спите. Мои младшие посторожат...
  -- Младшие? Эт хорошо... - сговорчиво согласился Горчак. - Когда Яхно отошел, он вновь склонился к Серику, требовательно спросил: - Так можешь стоять? Не уснешь?
   Серик тряхнул головой, раздраженно сказал:
  -- Да что с тобой? Отстою, как положено... Яхно ж сказал...
  -- Мало ли чего Яхно сказал! - раздраженно прервал его Горчак.
  -- Я все понял, Горчак. Как всегда сменишь меня... - почти трезво проговорил Серик.
   Он, шатаясь, подошел к своим вьюкам, достал из мешка шубу, - ночи уже стали прохладные, - расстелил ее в тени тына в густых зарослях лебеды, сел на шубу, прислонясь спиной к бревнам тына. Голова как раз торчала над лебедой, а по такой густой и высокой траве бесшумно нипочем не подобраться. Положив с правой руки обнаженный меч, а с левой лук, Серик приготовился нести стражу. Все уже угомонились; Шарап со Звягой чуть только отползли от стола, и устроились на охапках сена брошенных коням, которые аппетитно хрупали им, выдергивая пучки из-под боков бражников. Горчак еще некоторое время ходил по двору; устраивал на ночлег свою половчанку, взобрался на забороло, пристроенное к тыну, постоял, вглядываясь вниз. После чего отошел в дальний угол двора, прилег там на шубу.
   Серик сидел неподвижно, земля приятно покачивалась, над головой горели яркие осенние звезды. По двору бродил кругами младший сын Яхно, исправно сторожил. Но Серик был солидарен с Горчаком; когда живешь вот так на отшибе, надо уметь угождать и нашим и вашим. А у Яхно нет никакого интереса в Сибирском Пути; сейчас он тут царь и бог, а как набежит жадная, проворная орава мелких купчиков... Хмель не проходил, и было приятно просто сидеть, слушать ночь, смотреть бездумно на звезды. Давно наученный Шарапом и Звягой, Серик знал, что ночью, на страже, нельзя полагаться на зрение, и глупо торчать на виду. Слух тебе вернее донесет о приближении опасности. Прямо за тыном начинался спуск к реке; так что, если кто полезет по склону, его загодя слышно будет. Если с другой стороны кто полезет через тын, его как на ладони высветит полная луна. Серик чуть не рассмеялся, когда увидел, как яхновский страж, постояв в задумчивости возле телеги, вдруг взобрался на нее, зарылся в ворох сена, и затих.
   Серик не заметил, как прошло время. Горчак возник неожиданно, посреди двора, окликнул тихонько:
  -- Серик, ты где?
  -- Здесь я... - в полголоса откликнулся Серик.
   Горчак подошел, спросил:
  -- А страж где?
  -- А вон, в телеге дрыхнет... - кивнул Серик, и широко зевнул.
   Горчак тихонько посмеялся, сказал:
  -- Тут и злого умысла не надо; ежели бы половцам надо было перерезать нас, так они бы это сделали беспрепятственно. А заодно бы и Яхно прирезали... Ладно, спи, Серик...
   Серик тут же завернулся в шубу и отплыл в блаженный сон.
   Наутро его разбудили стуки и скрипы, донесшиеся из-за тына. Он выпутался из шубы, поохал, разгибая натруженную в долгом походе поясницу, вскарабкался на забороло. Высунувшись из-за тына, увидел, как половецкая ладья медленно отходит от берега. Завидев его, стоящий на корме сотник приветственно помахал рукой. Серик помахал в ответ. Внизу стоял Шарап и смотрел на Серика.
  -- Уходят половцы... - сказал Серик.
  -- Ну и слава богам... - обронил Шарап.
   От терема шел Яхно, на ходу зевая и почесываясь, спросил:
  -- Отдыхать будете, аль сразу дальше пойдете?
  -- Конечно, отдохнуть надобно денек, кони притомились... - пробурчал Шарап. - Топи баню!
  
  
   Они еще издали увидели густой черный дым, поднимающийся над берегом. Шарап сказал:
  -- Неужто нашу ладью спалили?
  -- Не-е... - благодушно протянул Горчак. - Ладья за столь долгое время на берегу рассохлась; работники ее заново конопатят и смолят...
   И верно, когда открылся берег под крепостцой, увидели, как под боком ладьи, оказавшейся полностью на суше из-за отступившей к осени воды, копошатся работники. В стороне горит жаркий костер, над которым и поднимается жирный черный дым. Над костром висел закопченный котел, в котором, видать, варилась смола. Увидев путников, работники побросали работу, замахали руками, приветствуя.
   Тяжело спрыгнув с коня, Горчак спросил степенного кормчего, который не удосужился даже отвлечься от своего занятия, - неспешного помешивания длинной палкой смолы в котле:
  -- Долго еще конопатить будете?
  -- С вашей помощью к ночи управимся. За ночь застынет - с утра и отплывать можно... - искоса глянув на Горчака, проворчал без улыбки: - Шучу я... На што вы мне нужны? Сами управимся. Отдыхайте.
   Устало переступая кривыми ногами, к Горчаку подошел Унча, сказал:
  -- Ну, бывай здоров, Горчак... - и неумело протянул руку для пожатия. Серик знал, что у степняков рукопожатия были не приняты.
   Горчак протянул руку, пожал маленькую ручонку Унчи, спросил:
  -- На будущий год не пойдешь с нами на край степи?
   Унча помотал головой, сказал медленно:
  -- Стар я уже, так далеко ходить, да и убыток торговле причинится. Старшего сына с тобой пошлю; он три языка знает, еще и половецкий, с моим товаром в Асторокань ходил уже четыре раза.
   Пока развьючивали коней, на берег собралось все население крепостцы, но стояли молча. Видно было, как разбирает всех любопытство, но расспрашивать не решались. Вскоре пришли воины, стояли в сторонке, переминались с ноги на ногу. Горчак ухмыльнулся, сказал:
  -- Да не забыл я про вас! - и протянул десятнику кошель с серебром. После чего обратился к толпе: - Эй, народ, кто коней купит? Добрые кони!
   Вышел вперед старик, у которого коней и покупали, сказал:
  -- Однако я куплю... - и назвал цену.
   Горчак аж подпрыгнул, заорал:
  -- Побойся Бога! Это ж вдвое меньше того, что я платил! А лошадки только отъелись в степи, на вольных-то травах...
  -- Видно, как они отъелись... - пробурчал старик. - Ребра вот-вот наружу вылезут...
   Горчак махнул рукой:
  -- Ладно, кровопийца...
   Откуда ни возьмись, появились два отрока и погнали коней в пойменные луга, откармливать после трудного похода.
   Наутро проводить путников опять собрались все жители крепости. Горчак только собрался скомандовать спихивать ладью, как с берега набежало народу столько, что все борта облепили. Поднатужились - и ладья легко соскользнула с песчаного берега. При этом половина народу оказалась в речке. Быстро загрузились. Горчак, стоя на корме, замахал руками, закричал:
  -- Мир вам, добрые люди!
   На берегу замахали, нестройно закричали что-то вслед. Горчак задумчиво сказал:
  -- Князья вечно воюют, делят чего-то... А народу все едино; лишь бы торговать к обоюдной выгоде... Настанут ли когда-нибудь такие времена, что народ будет жить единым целым, под управлением одного царя, как ромеи, например?..
   Выбирая свое привычное весло, Звяга хохотнул, сказал:
  -- Мы не доживем...
   Обратный путь до устья был сущим мученьем; ладья то и дело садилась на мели, приходилось всем прыгать за борт, и брести где по пояс, где по колени, и волочь за собой ладью по дну. Чтобы не киснуть в мокрой одежде на уже прохладном ветерке, просто, поскидали с себя все, развесили по бортам, и то грелись на веслах, то охлаждались в студеной водичке. Только на третий день дотащились до устья Самарки, хоть и шли вниз по течению.
   Шарап сказал:
  -- Слышь, Горчак, может, ну его, к лешему, этого борова? Не будем с него виру требовать?
  -- А я и не собирался... - Горчак ухмыльнулся. - Таким надо силу показать, что, мол, не простой я купец... Мимо пойдем! Припасов где-нибудь выше купим. Там городки сейчас пойдут один за одним...
   Грести по спокойной воде было сущим отдыхом, да и ветерок то и дело налетал с полудня, подгонял знатно. Вскоре показалась Казань. Вглядываясь из-под ладони в облитые закатным солнцем стены, Горчак проговорил:
  -- Здесь отдохнем денек, мне с Хромым Казарином побеседовать надобно...
   Сразу от пристани начинался обширный посад, с постоялыми дворами и корчмами, но устали так, что никто не пожелал пойти в корчму; отрядили двоих работников, они сбегали до ближайшей, притащил жбан вина, жареного барана, еще не остывшего, связку лука, да два каравая хлеба - тем и поужинали. После чего завернулись в шубы и завалились спать тут же в ладье. Большинство ладейщиков поступали точно так же, только кое-кто из купцов предпочитал клопов кормить на постоялых дворах. Пока тепло, чего не поспать, завернувшись в теплую шубу, на свежем воздухе?
   Проснувшись утром, наскоро приведя поистрепавшуюся одежонку в порядок, поднялись на кручу берега, по длинному взвозу. По сторонам уже вовсю грохотали в кузницах молоты, скрипели ткацкие станы. Какой-то сапожник лупил сапогом нерадивого подмастерья, визжавшего и причитавшего.
   Не спеша шагавший по бревенчатой мостовой Горчак, протянул:
  -- По-ромейски это называется цивилиза-ация...
   Горчак уверенно шагал по улице, уверенно подошел к высоченному, двухэтажному терему, стоящему на каменной подклети, размерами не уступавшему Реутову терему в Киеве, уверенно заколотил сапогом в ворота. За высоким тыном хриплым лаем в два голоса зашлись собаки. Вскоре к воротам кто-то подошел. Калитка рядом с воротами распахнулась - в проеме стоял дюжий мужичина с мечом у пояса, и без особой приязни смотрел на гостей. Горчак смерил его взглядом, сказал:
  -- Иди, доложи хозяину, что Горчак прибыл...
  -- Я сам вижу, что Горчак прибыл... - детина нагло ухмыльнулся. - Хозяин занят! Приходи завтра...
   Горчак ласково улыбнулся:
  -- Завтра я должен буду изо всех сил грести вверх по течению, чтоб до ледостава успеть в Киев... Если не доложишь, хозяин тебя плетью попотчует...
   Серик сказал:
  -- Хозяин - само собой... Но дай-ка я этому дураку мозги поправлю, а то, видать, от него только убыток Казарину... - и не долго думая, Серик размахнулся и засветил детине по скуле так, что тот кубарем покатился по двору.
   Компания шумно ввалилась во двор. Из амбара высунулся кряжистый человек, с седыми волосами до плеч. Приглядевшись, он выбрался и весь из амбара. Был он великанского роста. Припадая на правую ногу, пошел к воротам, говоря:
  -- Беда, такого сторожа иметь... Сторож-то он хороший; ночью глаз не сомкнет, да вот мозги у него дырявые. Еще когда Реут письмо прислал, сказал ему, что, мол, придет Горчак - незамедлительно ко мне вести, да забыл напомнить... - оглядев спутников Горчака, улыбаясь, сказал: - А это, никак, Серик, Шарап и Звяга? Знатные воины?
   Шарап проговорил:
  -- Они самые...
  -- Тогда прошу в терем. Устали, небось, с дороги? Да и истощали на походных харчах...
   Купец провел их в горницу, все расселись вокруг большого, гладкого и блестящего стола. Серик провел ладонью по столешнице - она была гладкой, будто заморское стекло. Купец усмехнулся, спросил:
  -- Што, не видал такого?
   Серик спросил потрясенно:
  -- Это што ж, весь стол стеклянный?
  -- Да нет, - купец рассмеялся. - Это смола такая заморская. Лаком называется. Когда застывает, делается похожей на стекло. Мне прямо из фряжеской земли целый кувшин доставили.
   Тем временем две служанки раскинули на чудесном столе скатерть, принесли кувшин фряжского вина, фряжские же чаши, тончайшего стекла. Купец самолично разлил вино, поднял чашу, выжидательно поглядел на Горчака. Тот усмехнулся, поднял чашу, сказал:
  -- За Полночный Путь! То Серик название придумал...
   Казарин задумчиво протянул:
  -- А что? Хорошее название... - и опорожнил чашу. Наливая по второй, спросил уже о деле: - Ну, как, пройти можно Полночным Путем?
   Горчак достал из-за пазухи лист пергамента, расстелил на столе. Последний раз его Серик видел с сиротливыми тремя извилистыми линиями, а теперь он пестрел горами, лесами, озерами и реками. Он удивленно спросил:
  -- Горчак, когда ты успел?!
   Тот самодовольно ухмыльнулся, сказал:
  -- Пока вы пировали, да касожских девок ублажали, я акына пытал. Он за свою жизнь не по одному разу всю степь обошел. Бывал и в Мараканде, и в Хиве, и в Хорезме.
   Отодвинув чашу в сторону, купец склонился к чертежу. Долго рассматривал его, то и дело спрашивая: - "А это что означает? А это?" Наконец шумно выпустил воздух из легких, спросил:
  -- Значит, пройти можно до самой страны серов?
   Горчак раздумчиво оглядел еще раз весь лист, протянул:
  -- Вот за этой рекой начинаются великие леса. Акын сказывал, что на конях их пройти невозможно. Но от реки остается еще не меньше ста двадцати дней пути, до того места, откуда надо будет подниматься точно на полдень, чтобы выйти на страну серов. Страна серов большая; я думаю, и после ста дней пути по лесам - не промахнешься. Но вот леса пройти... - Горчак покачал головой. - Мы для начала поищем пути по правому берегу вот этой реки; акын сказывал, местные народы ее Обью зовут. Ну, а коли половцев там обойти не удастся, придется пробиваться через леса. Акын сказывал, тут и тут - горы великие. Обь течет из великих гор, которые и пешком не пройти, не то, что на лошадях. Меж этих гор - узкий проход, где два больших озера лежат, через этот-то проход и ходят половцы в Индию и страну серов.
   Казарин поднял чашу, сказал:
  -- Ну, дай вам Бог здоровья, чтоб довершить столь большое дело... - выпив, он добавил: - Великое дело...
   Горчак, осушив чашу, спросил:
  -- Ты што же, тоже, наконец, окрестился?
   Казарин мотнул головой, сказал:
  -- Окрестился... Долго я думал, сомневался, попа пытал, умные книги читал... Любо мне это, и жить не так страшно стало... Ладно, когда пойдете?
   Горчак сказал:
  -- Ты крепостцу в устье Самарки знаешь?
  -- Кто ж ее не знает, и продувную бестию, ее воеводу?! - Казарин весело засмеялся. - Все казанские купцы знают, что когда мимо нее гребешь, грести приходится одной рукой, другой подметки придерживать - срежет ведь!
  -- Ну, вот и хорошо. Сколько ты народу можешь нанять?
  -- Да сколько угодно!
  -- Сколько угодно - не надо... - терпеливо выговорил Горчак. - Нужны лучшие из лучших.
   Казарин посерьезнел, проговорил:
  -- Мы с Реутом о сорока уговорились. Сто шестьдесят наймут киевляне и северские купцы...
  -- Эт хорошо. Две сотни как раз и хватит. Со степняками драться не придется; любому вождю сабельку подари - и он тебя через свои кочевья на руках прикажет нести. Я думаю, по одной телеге на троих как раз хватит. Так что, ты своих в Киев не посылай, а пошли-ка их на Самарку, эдак чтобы к концу марта они уже там были. Да чтоб семьдесят телег и доставили. Оттуда и двинемся по Великому Полночному Пути, - Горчак с удовольствием, смакуя, выговорил полюбившееся ему название. - Да нагрузи от себя и казанских купцов, сколько можете, котлов железных или медных, ножей, сабель, наконечников для стрел. У них наконечники особо ценятся, кто победнее, так вообще костяными да каменными пуляют...
   Казарин покачал головой, пробормотал:
  -- Ох, давно я знаю касогов... Как бы эти наконечники в вас же и не полетели?..
  -- Не полетят! - Горчак засмеялся. - У них точно так же, как у придонских касогов - молодежь шалит.
   Тут слуги внесли яства, и дальше уже о делах не говорили; оголодавшие за время похода путники, налегали на яства, да на доброе вино. Пировали до полудня, и когда еще и в голове не шибко кружилось, да и кое-что в животы бы еще влезло, Горчак поднялся, сказал:
  -- Спасибо за хлеб, за соль, но нам до ледостава в Киеве надо быть.
   Казарин тоже поднялся, проговорил серьезно:
  -- Пусть ваш путь будет, как эта скатерть... Я послал воз припасов к вам на ладью.
   Когда вышли во двор, Звяга весело сказал:
  -- Ветерок, однако, знатный веет... Хмель не перегорит на веслах, а то было бы жаль...
   Спустились по взвозу, работники купца как раз закончили таскать припасы с телеги на ладью. Купец не поскупился; кроме всякой походной снеди, вроде пшена, копченого мяса, да солонины и сухарей, еще было и несколько больших жбанов меда. Не медля, развернули парус - ладья резво побежала по все еще широкой и полноводной Итили.
   Чтобы хоть немного сократить путь, свернули в Оку, но вода была низкой, потому, то и дело садились на мели, а водичка была уже студеной. Горчак распорядился, просто так меды не пить, только для согреву перед сном. По Угре и вовсе пришлось тащить ладью на себе. На волоке долго пришлось уговаривать мужиков; они отнекивались, да отговаривались тем, что и быки-то у них поотощали, и колеса рассохлись, и что в это время уже никто не переволакивается. Только когда Горчак пообещал заплатить втрое, против обычной цены, тут же нашлись и быки, и тележные колеса. По Днепру уже плыли сквозь кружение белых мух. Последний отрезок пути, верст в триста, плыли и по ночам, и все равно чуть не вмерзли в лед. Когда показался Киев, шуга уже загустела так, что еле продрались к берегу. Пока искали мужика с упряжкой быков, который зарабатывал на жизнь, выволакивая ладьи на берег, прискакал Реут. Сидел неподвижно на коне, в белых струях первой метели, терпеливо ждал, пока ладью выволокут на берег, после чего сказал:
  -- Шарап, Серик и Звяга, вы пока отдыхайте, и думайте; идти, иль не идти в сибирский поход, а мы с Горчаком помозгуем - как идти, и когда. Как понадобитесь, я пришлю за вами.
   Весть о возвращении Серика долетела до Батуты раньше, чем Серик нашел кого-нибудь, чтобы послать оповестить брата. Из ворот выехала телега, спустилась к ладейному полю, Батута натянул вожжи, тяжело соскочил с телеги, накинул вожжи на ближайший кол, и только после этого подошел к Серику, крепко обнял, отстранился, оглядывая, сказал:
  -- За одно лето заматерел так, как и после битвы с печенегами не заматерел... Што, трудный был поход?
   Серик, разглядывая широкое, с окладистой бородой, лицо брата, проговорил улыбаясь:
  -- Не то, чтоб, но так далеко от родного дома я побывал, что и разумом не обхватить. А скоро еще дальше идти...
  -- Ну, поехали домой. Там уж банька топится...
   Когда въехали во двор, Серик почувствовал, что двор, будто теснее стал, и тут сообразил, что рядом с кузней, желтеет свежий сруб какого-то еще строения. Серик сказал:
  -- Што, наконец-то надумал расширить кузню?
   Батута ухмыльнулся, проговорил степенно:
  -- Забыл тебе сказать, что нынче осенью женился я, наконец...
  -- И что? Потому и кузню расширил? - изумился Серик. - А меня чего не дождались на свадьбу?
   Батута вздохнул, проворчал:
  -- Боялся, что Шолоня передумает...
  -- Дак он, какую из дочерей за тебя отдал?
  -- Ну, не младшую же... - пробурчал Батута. - И то матери пришлось его целый месяц уламывать. Да и уговорила-то она его только потому, что придумала на паях волочилку поставить...
   С крыльца ссыпались сестры, но среди них уже не было старшей, Купавы. Серик возмущенно воскликнул:
  -- Ты што же, без меня и сестру замуж отдал?!
   Батута пожал плечами, сказал:
  -- Шибко уж выгодный жених попался... Помнишь, прошлой осенью боярина повстречали по пути на торг?
  -- Ну, помню...
  -- Вот он за своего сынка и сосватал...
  -- Дак мать же против была!
  -- Я уломал. Ты в именитые люди тоже выбиваешься. Глядишь, скоро и в купцы выйдешь; мне Реут недавно намекал... Так что, боярину нечего стыдиться такого родства...
   Две оставшиеся сестренки подбежали к Серику, теребили его, щебетали что-то, он не прислушивался. Пошел навстречу матери, которая медленно сходила с крыльца. Подойдя к крыльцу, Серик низко поклонился, мать сошла с последней ступеньки, обняла его, потом отстранила, оглядела, прошептала:
  -- Целехонек...
   Серик усмехнулся, сказал:
  -- Да што мне сделается? Всего-то и делов, что по касожским степям проехались... И вовсе касоги не такие страшные, как про них брешут; мы в двух стойбищах побывали: в одном три дня пировали, в другом аж пять дней.
   Мать спохватилась, сказала поспешно:
  -- Сейчас баня поспеет, ты пока пойди, попарься, а я на стол накрою... - и торопливо пошла в терем.
   Серик потоптался у крыльца, в тепло идти не хотелось, чтобы не перебить удовольствие от бани; любил он, прямо с мороза, да в баню, а уж потом нежиться в домашнем тепле. Батута ушел в кузню, где бухал молот Ярца, и рассыпался колокольчиком один из молотков подмастерьев, который набирал кольчугу. В строгости держал своих подмастерьев Батута; не позволил даже Серика встретить, видать много заказов. Серик прошел к волочильне, заглянул внутрь через открытую дверь. Там как раз волочильщик накалил прут, выхватил его из горна, быстро проковал конец, всадил его в отверстие железной доски. Второй волочильщик прокрутил ворот, ловя раскаленный конец в щель на железном вороте, первый вогнал куда-то сбоку клин, и второй с натугой закрутил ворот - прут, утончившись чуть ли не вдвое, проволокся через доску и накрутился на ворот. После чего оба волочильщика повернулись к Серику, степенно поздоровались; Серик их знал, это были соседские парни, вместе росли. Он поздоровался в ответ, оглядел волочилку, сказал:
  -- Занятная штука...
   Один из волочильщиков, выбивая занозу, и снимая ворот с оси, проговорил:
  -- Это германская штуковина. Батута за нее золотом заплатил... - он снял с ворота скрученный прут, бросил его в горн, кивнул напарнику: - Качай...
   Чтобы не отвлекать их от работы, Серик вышел из волочильни, прошелся по двору, заново привыкая к родному дому. Откуда-то вывернулся кот, настороженно уставился зелеными глазищами. Серик умильно протянул:
  -- Мышата! Здорово. Аль не признал?
   Кот утробно мурлыкнул, подошел к Серику, сильно потерся об сапог, Серика аж шатнуло, до чего матерым стал котище. Отдав дань вежливости, кот величественно проследовал к амбару, протиснулся в ставший для него явно тесным лаз, и исчез. Подошедший Батута, проговорил:
  -- Почему-то крыс и мышей расплодилось несметное количество... Хоть крысы и жрут мышей, почем зря, а все равно спасу от них нет... Старики говорят - так всегда бывает перед большими бедствиями... Кот уже целыми днями и ночами сидит в амбаре, а все равно мыши и крысы припасы портят. И то верно; коту ведь тоже иногда спать надо... - Батута повздыхал, наконец, протянул медленно: - Не ходил бы ты в Сибирь, а? Вдруг чего случится тут?
   Серик пожал плечами, проговорил:
  -- Если что случится, мой меч мало поможет... Ты тайник подготовил?
   Батута снова тяжко вздохнул, проговорил:
  -- Подготовил...
  -- Ну, вот и хорошо... Держи там самое ценное имущество и серебро со златом тоже. Чтоб подмастерья не прознали! Простой человек слаб и телом и духом.
  -- Не прознают... - протянул Батута. - Сам тайно копал ночами.
  -- Ну, вот и хорошо. Начнется замятня, ты на рожон не при, держись в тенечке, на вече горло не дери. Глядишь, и увернешься от княжеской мести...
   Батут вытаращил глаза, спросил оторопело:
  -- О какой княжьей мести ты толкуешь?
  -- Князь Рюрик подбивает половцев идти на Киев...
  -- Гос-споди! - Батута широко перекрестился.
   Серик, стараясь не фальшивить, проговорил:
  -- Чего ты помираешь раньше времени? Вряд ли князь Роман не сумеет побить Рюрика... Если, конечно, он с половцами не сговорится...
  -- Да как же он его побьет, если князь Роман ушел к ляхам, сражаться против ордена!..
   Серик пожал плечами, сказал:
  -- Раньше лета Рюрик под Киевом не покажется, а к тому времени князь Роман от ляхов вернется.
  -- А если князь Роман раньше лета от ляхов не вернется?.. - Батута снова тяжко вздохнул, проговорил уныло: - Ладно, пошли в баню...
  
  
   Зима тащилась уныло и тягуче. Хуже нет, чего-то ждать. Серику даже предлога не выдавалось сходить к Реуту, потому как Реут куда-то уехал. Чтобы скоротать время, Серик помогал Батуте в кузне, а перед вечером уходил за стену и до темноты стрелял из лука и самострела, а бывало и в темноте стрелял, воткнув возле мишени в снег факел. Маленькое разнообразие случилось, когда Горчак сыграл свадьбу с половчанкой. Хоть этого и не полагалось, свадьбу играть среди зимы, но Горчак уломал попа, объясняя тем, что уходит за тридевять земель, и никто не ведает, вернется ли он оттуда. Когда к Серику прибежал посыльный, с приглашением на свадьбу, он обрадовался, что, может быть, повидает Анастасию, но у Горчака оказался свой двор, неподалеку от Реутова подворья.
   Как-то Серик заметил, что Прибыток с Огарком плетут какую-то чудную кольчугу. Колечки крошечные из тоненькой проволоки, грудь, плечи и спину еще защищают тонкие булатные пластинки. Подмастерья как раз заканчивали приклепывать последние пластинки. Подошел Батута, спросил:
  -- Што, нравится?
   Серик протянул:
  -- Тонка больно...
  -- То-то и оно... Вдвое легче обычного юшмана, да зато вдвое прочнее. Видал, пластины-то булатные?
  -- Видал... Еще бы... Такой юшман лишь князю по карману будет...
   Батута добродушно усмехнулся, проговорил:
  -- Тебе юшман плетем. Князь еще летом заказал, да к ляхам подался. Ну, я для пробы тебе решил сделать. Все ж таки неказисто получилось, не княжеская одежка. А тебе пойдет; лишь бы хорошо меч да стрелу держал. А князю еще успею сделать, вряд ли он раньше лета от ляхов вернется...
  -- Ну, спасибо, брат... - пробормотал Серик растроганно.
   Батута подождал, пока подмастерья приклепают последнюю пластинку, взял юшман, сказал:
  -- А ну-ка, примерь...
   Серик поднял руки, Батута осторожно надел на него кольчугу, отошел, оглядывая, проговорил:
  -- А ничего-о... Пластинки отполируем - и будешь ты на загляденье.
   Серик присел, помахал руками, проговорил восторженно:
  -- Здорово! Да в нем, наверное, плавать можно...
  -- А ты попробуй когда-нибудь, только на мелком месте, - Батута добродушно усмехался в бороду.
  -- И попробую! - заявил Серик. - Я знаю полынью неподалеку, прям щас туда и съезжу...
  -- Ладно, расхрабрился... - проворчал Батута. - Пускай сперва Огарок пластины отполирует...
   Серик попросил Батуту наковать побольше хороших ножей, сколько успеет до февраля - сабель, справедливо полагая, что Реут оплатит работу.
  
  
   Февраль подкатил с буйными метелями, с трескучими морозами в промежутках. В первый день февраля Серик проснулся рано, приоделся в половецкий кафтан, подпоясался золотым рыцарским поясом, прицепил меч, и отправился к Реуту. Угадал верно - на полдороги встретил Реутова работника, который как раз и направлялся за Сериком.
   Еще не доходя ворот, Серик услышал с Реутова подворья гул многих голосов. Пройдя в калитку, он оказался в толпе матерых мужиков, все при мечах. Могучий дядя, с бритым подбородком и вислыми усами, хмуро проворчал:
  -- Чего тебе, пацан?
   Серик задиристо выпалил:
  -- Я к Реуту пришел, а не к тебе... - и, решительно отодвинув дядю в сторону, прошел к крыльцу.
   Не обращая ни на кого внимания, Серик взошел на крыльцо, потянул дверную скобу, выкованную в виде медвежьей башки, держащей в пасти толстое железное кольцо. В горнице за столом сидели Реут с Горчаком. Реут проговорил, почему-то с осуждением, будто Серик на пару дней опоздал:
  -- А-а... явился...
   Серик пожал плечами:
  -- Ты ж сам сказал, что пришлешь за мной...
  -- Видал вояк?
  -- Видал... Мате-ерые... - медленно протянул Серик.
  -- По найму князьям служат... Многие друг с другом и на полях битв встречались, и не по одному разу... А щас в одной дружине оказались. Если позволить им выбрать вожака - можно и не идти в сибирский поход; все одно из затеи ничего путного не получится.
   Серик пожал плечами, обронил:
  -- Ну, дак и надо сделать, чтобы не из кого было выбирать...
   Реут вперился взглядом в глаза Серика, медленно выговорил:
  -- А ты уверен в себе? Все они не в одной битве побывали...
  -- В строю рубиться, это не на поединке биться... - пожал плечами Серик. - Думаю, в поединке вряд ли кто из них меня одолеет...
  -- Н-ну, тогда пошли! - решительно сказал Реут, вылезая из-за стола.
   Вышли на крыльцо, толпа загомонила, придвинулась поближе, сумрачно разглядывая стоящих на крыльце. Серик знал; всем им сказали, что будто бы идти надо в дальний рискованный поход, и что оплата будет - как за добрую войну, и больше ничего.
   Реут медленно обозрел толпу, сказал:
  -- Пришло время сказать, куда и зачем поход. Порешили купцы русские свой Великий Шелковый Путь прорубить через Сибирь... - Реут снова обвел толпу взглядом, сказал: - Еще есть время подумать. Кому покажется слишком рискованно, в такую даль идти, может уйти со двора, задаток останется ему, как плата за беспокойство...
   В толпе послышался смех, вперед вышел небольшого росточка, но видать большой хитрюга, мужичок в невзрачной шубейке, но с дорогущим иберийским мечом у пояса, сказал:
  -- Ты, купец, не тяни кота за хвост. Тут собрались сурьезные люди, и плату уже обговорили; плата хорошая за два года работы. Так что, осталось выбрать военного вождя - и вперед, на восход!
  -- Ладно... - Реут вновь обвел толпу задумчивым взглядом, проговорил медленно, как бы раздумывая: - С вами пойдет мой человек. Он те места знает, бывал там, бывал и в Сибири. Зовут его Горчак.
   Горчак вышел вперед, поклонился народу. Воин с иберийским мечом придирчиво оглядел Горчака, сказал:
  -- Ну что ж, хорош твой человек, но военного вождя мы уж сами выберем...
   Реут медленно выговорил:
  -- Вы хоть понимаете, што чуть ли не все русские купцы свои деньги вложили в это неслыханное дело? Так они желают, чтобы деньги их не пропали зря, а потому военным вождем с вами пойдет наш человек. И если вы вернетесь без него, и скажете, будто пути не нашли, второй половины золота вам не видать, как своих ушей. Только этому человеку купцы верят, а какой же дурак поверит наемникам, которые князей, коим служили, не по одному разу предавали?!
   Столь откровенные слова бывалых наемников ничуть не смутили; видать были вполне справедливы. Воин с иберийским мечом равнодушно пожал плечами, сказал:
  -- Ну, дак покажи нам этого человека... Может, он и нам по нраву придется?
   Реут махнул рукой Серику, тот вышел на край крыльца, по толпе прокатился возмущенный ропот. Не удивились только киевляне, коих в толпе было человек сорок. А воин с иберийским мечом заорал благим матом:
  -- Ты чего нас позоришь?! Пошто в военные вожди сосунка ставишь?!
   Реут медленно сошел с крыльца, говоря при этом ласково:
  -- Ну, не нравится Серик... А кого бы вы хотели выбрать?
  -- Да мы уж выбрали!
   Толпа раздалась в стороны, к крыльцу медленно вышел воин лет сорока, с коротко подстриженной бородой и колючими, внимательными глазами. Горчак сказал:
  -- Поскольку мы с Сериком на равных с вами в поход идем, так что мы тоже в выборах хотим участвовать. Давайте-ка снова выбирать. А то как-то несправедливо получается...
  -- Ну, давайте снова выбирать... - ухмыльнулся с превосходством новоизбранный вожак.
   Серик сказал, вынимая меч:
  -- Штоб полегче было выбирать, надо бы уменьшить число претендентов... - и легко сбежал с крыльца. Покручивая меч в руке, сказал: - Давай-ка дядя, вынимай меч, и поглядим; годишься ли ты в вожаки такой ватаги?
  -- От какой шустрый пацаненок!.. - воин рассмеялся, вытащил меч, сказал: - Я тебя убивать не стану, только отшлепаю мечом плашмя по заднице...
   Серик пожал плечами, сказал:
  -- Ну, тогда и мне тебя убивать как-то не гоже; пожалуй, я тебя отшлепаю мечом плашмя по заднице...
   Видно было, как у воина перекосило лицо; он явно готов был разорвать Серика пополам. Но, видимо понял, что, несмотря на молодость, Серик мог оказаться знатным бойцом, а потому очертя голову в атаку не бросился, сделал несколько прощупывающих выпадов, нанес несколько несильных ударов. Серик лениво отмахивался, никак не показывая свое искусство. Но быстро понял, что воин хоть и хороший рубака, но поединщик не шибко умелый, и тогда Серик на очередной прощупывающий удар ответил сильнейшим боковым ударом, и, не останавливая замах меча, лишь повернув его плашмя, примочил противнику по заднице. Захохотали даже явные сторонники вожака. И он буквально осатанел; меч замелькал, будто крылья ветряной мельницы в бурю. Но куда ему было до Сериковой быстроты! Серик поймал его клинок эфесом, подсек ногой под колено, легко сбил на снег, и снова примочил плашмя по заднице. Оно конечно, врага он себе нажил смертельнейшего, лютейшего, до гробовой колоды, но пересилить себя Серик не мог; ну не мог он убить своего! Оно, конечно, в междоусобных сечах, бывало, и брат на брата шел, но Серику-то не довелось еще участвовать в княжеских забавах! Воин вскочил, и очертя голову ринулся на Серика; по глазам видно было, что от ярости он ничего не видит и не соображает. Серик сильным ударом под самый эфес выбил из его руки меч, дал подножку, и воин снова покатился в снег. Он медленно поднялся на колени, опустил голову, выговори:
  -- Руби... Только не позорь...
   Серик проворчал пренебрежительно:
  -- Экий позор... Ну, встретил противника посильнее, да половчее... Был бы ты с Киева, ни за что бы не вышел со мной на поединок; меня ж весь Киев знает... С тобой в одной дружине мне никак быть нельзя; ты ж найдешь время, чтобы всадить нож в спину, а помирать мне никак нельзя - меня купеческая дочка ждет из похода. Так что, уходи...
   Реут тоже медленно выговори:
  -- Уходи... Купцы не могут тебе довериться.
   Воин оглядел толпу, еще не превратившуюся в дружину, медленно выговорил:
  -- И вы тоже?..
   Воин с иберийским мечом медленно выговори:
  -- Уходи... Двум медведям в одной берлоге нипочем не ужиться. А я думаю, Серик лучший военный вождь. Главное, он шибко хочет вернуться с победой, а значит, есть надежа и для нас не лечь костьми в бескрайней Сибири...
   Воин медленно склонился, подобрал меч, вложил в ножны, и, сгорбившись, пошел в Реутов огород, где вольно бродили расседланные кони. Вскоре он уже проскакал к воротам. Все молча и неподвижно наблюдали за ним. Когда ворота закрылись, Серик весело проговорил:
  -- Ну вот, теперь можно и вождя выбирать...
  -- Чего тут выбирать?.. - пробормотал воин с иберийским мечом, и, обернувшись к толпе, крикнул: - Кто против Серика?! - толпа ответила молчанием. - Ну, тогда будем собираться! - и он весело рассмеялся, скаля белые ровные зубы. Просмеявшись, сказал серьезно: - Меня Лисица зовут...
   Серик проворчал:
  -- А что? Похож...
   Собрались быстро, и двух дней не потребовалось. Реутов амбар уже был под крышу забит товарами, предназначенными для облегчения долгого пути, посредством ублажения подарками всех встречных поперечных степных людишек. Реут высказал некоторые сомнения по поводу того, что много приготовили кольчуг и сабель, но Серик ему разъяснил, что степные роды живут разобщено, и никогда не соберут достаточную силу, чтобы представлять маломальскую угрозу для русичей, даже если у них у каждого будет кольчуга и сабля.
   Попытался уговорить Шарапа со Звягой пойти в поход, но те, видать, за время отдыха все обдумали, и заявили, что не могут оставить семьи на столь долгий срок.
   Замотанный за два дня сборов, Серик даже проститься толком не смог дома; еле выкроил время, чтобы сбегать домой за оружием, наскоро обнял мать, брата, погладил по пушистым волосам сестер, и убежал. Еще и с Горчаком пришлось поругаться: оказалось, что он непременно решил взять с собой свою половчанку, которую перекрестили в Клавдию. Серик попытался и ее уговорить, но она лишь мотала головой, и твердила, что непременно умрет, а у Серика сердца нет; видел ведь, что она не хуже воина переносит все тяготы пути.
   Разобрались по двое на сани. Всего пришлось восемьдесят саней. Своих верховых лошадей запрягли по паре в сани. Заводных, для длинного сибирского пути, порешили купить у казанцев, всего по паре на человека. А там уж - как получится; если кони падут, придется в заводные брать мелких касожских лошадок, а свих боевых коней беречь пуще глазу. Касожской лошадке нипочем не унести на спине витязя в полном снаряжении.
   Ехали не спеша, не больше чем по двадцать пять верст в день. От постоялого двора до постоялого двора. Но ночевать все равно приходилось под открытым небом, в избах на всех места не хватало, слава богам, что хоть для лошадей овса и сена хватало. Спали в санях, завернувшись в тулупы. Хорошо отдыхавшие за ночь кони, бежали весело по накатанному зимнику, по сторонам тянулись однообразные берега; ивняки, да ивняки, изредка от берега поднимался склон, заросший дремучим сосняком. Редкие селения выдавали себя белыми дымами в морозном воздухе. В городах не останавливались; Реут особо настаивал на тайне путешествия, а не то половцы прознают, и встретят где-нибудь. Как-то так само собой получилось, к Серику прилип Лисица, и без умолку болтал о великих подвигах всех остальных дружинников. Когда Серик спросил его:
  -- Чего ты все о других, да о других; расскажи и о себе чего-нибудь? Не зря ж ты попал в такой рискованный поход...
   Лисица смутился, промямлил:
  -- Да я так... Случайно попал... - и опять завелся о ком-то.
   Серик решил про себя, что не простой человек, этот Лисица; все обо всех знает, значит, и бывал частенько в сечах. В пол-уха, слушая болтовню Лисицы, Серик подремывал под походную песню полозьев. Лениво подумал про себя, что как только полозья перестают петь, вот тогда и жди буйного таяния снегов. Что ж, таяние снегов пересидим в казанской крепостце на Самарке...
   В Казани решили не задерживаться. Как только со сторожевой башни завидели такой большой обоз, нисколько не похожий на купеческий, в посаде началась форменная паника; люди бежали к городским воротам, но их уже закрыли. В крепости заполошно ревели рога. В единственной церквушке заполошно били набат в невеликий колокол. Посадские жители, сообразив, что их оставили на растерзание неведомому врагу, похватали дубье да оглобли, и, загнав баб с детишками себе за спины, сгрудились у ворот.
   Горчак с Сериком слезли с саней, пошли вверх по пустынному взвозу. Усмехаясь, Горчак проговорил:
  -- Ну, щас они нас точно отколотят...
  -- А может, и вообще убьют... - откликнулся Серик. - Эт, с чего они так всполошились?
   Они остановились шагах в десяти от настороженно притихшей толпы. Горчак спросил:
  -- Эй, вы чего так всполошились?
   Огромный, черный, в фартуке из воловьей кожи, кузнец, выговорил насмешливо:
  -- А рязанцы, поди, следом идут?
  -- Какие рязанцы?! - изумился Горчак. - Купцы мы...
  -- Аль мы купцов не видали?.. - проговорил кузнец, и перекинул с руки на руку пудовый молот.
   С воротной башни крикнули:
  -- А вон князь едет с дружиной! Щас мы этих купцов пощупаем...
   Кузнец повернулся к башне, погрозил молотом, прорычал:
  -- Только слезь со своей голубятни, я тебя мигом молотом поглажу!.. Пошто ворота запер?
   Вскоре ворота со скрипом растворились, и появилась княжья дружина, кто в чем, но все при мечах. Скакавший впереди Великий князь Казанский, проскакав сквозь раздавшуюся в стороны толпу, резко осадил коня, спросил грозно:
  -- Кто такие?!
   Горчак поклонился, не особенно низко, проговорил спокойно:
  -- Да мы только с Хромым Казарином повидаться хотели. А так, просто, мимо едем...
   Князь в сердцах плюнул, проговорил:
  -- Так ты и есть тот самый Горчак?
  -- Ага, тот самый... - поддакнул Горчак.
   Князь откинулся в седле, задрал голову и погрозил караульному плетью:
  -- Ты чего сполох поднимаешь, не разобравшись?! Я тебя лично плетью попотчую! - и, повернувшись к посадским, добавил спокойнее: - Идите по избам, ложный сполох вышел...
   Переглядываясь и пересмеиваясь, посадские начали разбредаться. Князь повернулся к дружине, сказал:
  -- Пошлите кого-нибудь за Казарином... - один из отроков младшей дружины, поскакал в ворота. Князь повернулся к Горчаку, спросил: - А не маловато вас для такого похода? Чай сотни полторы всего?
  -- Хватит, княже... - протянул Горчак. - В твоей крепостце на Самарке нас еще четыре десятка казанцев должны дожидаться, если Казарин выполнил уговор.
  -- Ох, и громадное дело купцы затеяли, не спросив князей...
  -- Княже, прости за правду, но как же вас спрашивать, коли вы тут же свару затеете из-за шкуры неубитого медведя, то есть из-за не взятой Сибири?
   Князь проворчал:
  -- И то верно... А как поживает князь Роман? Здоров ли?
  -- Чего ему сделается? К ляхам ушел воевать, против ордена.
  -- Сидел бы лучше на Киеве... - проговорил хмуро князь. - Чую я, попахивает чем-то нехорошим с низовьев. С прошлой весны там воду мутит Рюрик Ростиславович... А что за отрок с тобой? - кивнул князь на Серика. - Не молод ли для такого похода?
   Горчак усмехнулся, проговорил медленно:
  -- А это не отрок, это военный вождь похода...
  -- Да ну?! - изумился князь. - Как зовут тебя, отрок, и чем ты заслужил такое доверие купцов?
   Серик ступил вперед, сказал с достоинством:
  -- Сериком меня зовут, а доверие я заслужил тем, что с князем Романом ходил прошлой зимой на печенегов и заслужил кошель золота от князя, потому как еще и знамя взял.
  -- Надо же, с первой же сечи - и кошель золота... - пробормотал князь. - Мне б таких отроков с полусотню...
   За воротами послышался топот копыт, князь проговорил:
  -- А вот и Казарин едет. Ну, возвращайтесь с удачей... - и, развернув коня, он слегка толкнул его шпорой. Кося шальным глазом, конь боком пошел в ворота.
   Казарин тяжело соскочил с коня, слегка покривился, припав на покалеченную ногу, сказал:
  -- Вы маленько раньше приехали, чем договаривались...
  -- Ничего, лишь бы в распутицу не попасть... - проговорил Горчак.
  -- Ну, я уговор выполнил, - проговорил Казарин, - сорок моих людей дожидаются вас на Самарке, при них семьдесят телег, да и доля товару от казанских купцов, - оглядев обоз, он спросил: - Может, отдохнете денек?
  -- Да не-е... - Горчак с сомнением посмотрел в проем ворот. - Казань - город большой, тут наверняка полно половецких лазутчиков... Ну, бывай здоров, Казарин.
  -- И тебе того же... Возвращайтесь с удачей, - Казарин широко перекрестил Горчака, потом поглядел через крыши посада на длинную вереницу саней, на белой глади реки, перекрестил и их.
   Горчак с Сериком спустились по взвозу до самого берега, а купец все стоял в воротах с непокрытой головой, и глядел им вслед.
   Лишь миновали Казань, солнце начало ощутимо пригревать, снег по бокам зимника напитался водой, на самом зимнике в колеях появились лужицы. Ехали лежа на шубах в одних рубахах, млея на солнце. Ночами лужицы насквозь прохватывал мороз, образуя тоненький ледок, весело звеневший по утрам под полозьями саней. Серик каждое утро, озабоченно глядя на прозрачное лазурное небо, вопрошал:
  -- Успеем ли?
   Горчак с привычной скукой ворчал:
  -- Итиль в апреле вскрывается, а нынче март еле-еле середину перевалил...
   Ехали уже не от постоялого двора, до постоялого, а сколько получится. Овес да сено для коней покупали у селян, получалось дешевле, чем на постоялых дворах. На подходе к устью Самарки погожие дни кончились, с неба повалили крупные хлопья мокрого снега, и после полудня разыгралась настоящая метель, так что едва не проехали мимо крепостцы. Хорошо Сериковы глаза не подвели; углядел-таки серые бревенчатые стены сквозь белые струи.
   Серик было, направил свои сани в незапертые ворота, но в проеме встал страж, с бердышом наперевес, и заорал:
  -- Ку-уда?! В крепости не протолкаться от саней! Становитесь вон, под стеной!
   Серик не стал спорить, погнал коней на подветренную сторону крепости. Здесь, в затишке, распрягли коней, поспешно смели снег с их спин, и торопливо накрыли их попонами. Только после этого дружинники принялись на оглоблях натягивать рогожи, для защиты себя от мокрого снега и пронизывающего ветра. Серик с Горчаком отправились в крепость. В воротном проеме стоял воевода Туркан в шубе нараспашку поверх кольчуги, и уныло глядел на подходящих друзей. Весь вид у него был, как у увядшего, сморщенного осеннего мухомора. Даже могучий когда-то живот его, казалось, увял и бессильно обвис до колен. Левый глаз воеводы заплыл ядреным лиловым фингалом.
   Горчак весело поздоровался:
  -- Здорово, Туркан!
   Туркан глянул сумрачно, исподлобья, проворчал, не здороваясь:
  -- По твоему наущению буйствуют эти разбойники?
  -- Какие разбойники? - изумился Горчак, хотя ясно было, о чем речь; со стороны постоялого двора неслись разухабистые песни.
   Воевода плаксиво проныл:
  -- В первый же день устроили такую пьянку, такое учинили охальство... Я пытался их унять - да вот что получилось... - и воевода нежно погладил свой фингал. - Дак они, тати этакие, и мою дружину споили! Вон, все там, сидят, с утра бражничают...
   Серик с Горчаком направились в сторону постоялого двора, воевода плелся следом. Столы были накрыты под навесом, так что валивший с неба снег не мешал бражникам. Сколько народу сидело за столами - трудно было сообразить; кое-кто уже похрапывал под столами на соломе. Серик подошел к одному концу стола, подбоченился, оглядывая пиршество. Из-за стола поднялся невысокий, чуть только повыше Серика, плечистый воин, с огромным ковшом в руке, шатаясь из стороны в сторону, но глядя абсолютно трезвыми глазами, вопросил:
  -- Кто такие? - и тут же заорал: - А ну к столу!
   Серик медленно выговорил:
  -- Завтра с утра выступаем, до распутицы нам надобно успеть к истокам Самарки...
   Воин буквально на глазах опьянел еще больше. Куражась, выписывая ногами кренделя, он двинулся к Серику, заорал:
  -- Да кто ты такой, сосунок?! Я тебя щас в ковше с брагой утоплю!
   Но Серик уже понял, что он не так пьян, как из себя корчит, и с легкостью увернулся от целого водопада браги, хлынувшего ему в лицо, и тут же пришлось уворачиваться от быстрого и меткого удара, нацеленного в скулу. Перехватив руку, он дал подножку, и вояка покатился в белый, свежий снежок. Но тут же, извернувшись как кошка, вскочил, и повторил атаку, но уже не так размашисто. Серик сделал обманное движение правой рукой, но засветил прямо в челюсть с левой. Воин рухнул в снег, будто сноп, полежал немного, потом перевернулся на живот, встал на четвереньки, помотал головой, сказал, поднимаясь на ноги:
  -- Ну и ручонка у тебя, парень... - протягивая Серику руку, сказал: - Меня Чечуля зовут...
   Серик проворчал, пожимая протянутую руку:
  -- Чечуля, ты и есть Чечуля... Чего в драку полез?
  -- А интересно стало, почему это пацан хвост задирает... Так ты и есть Серик?
  -- Он самый... - обронил Серик. - Так ты понял, завтра же выступаем?..
  -- Понял... Чего не понять? Разобранные телеги - на санях. Припасы закуплены, лежат в амбаре; овса на двести коней, пшена и солонины с копченостями - на двести людей. Садись за стол... - повернувшись к Горчаку, спросил: - А это никак Горчак?
  -- Он самый... - хмуро обронил Горчак. Ему явно не нравилось это разухабистое пьянство. Впрочем, казанцы ничем не отличались от наемников русичей; те тоже пользовались малейшей возможностью пображничать.
   Нехотя Горчак уселся за стол, принял в руки деревянный ковш с медом. Серик остался стоять, Чечуля подал ему ковш с медом. Оглядывая застолье, Серик спросил:
  -- Тут все свои?
   Чечуля ухмыльнулся, сказал:
  -- Туркановы дружинники уж давно под столом храпят...
   Тщательно подбирая слова, Серик заговорил:
  -- Я ваш походный вождь. Если кому не по нраву - может седлать коня и отправляться назад, либо занять мое место. Но только сегодня; меч, кулаки, да хоть на ковшах с медом! Завтра - ни слова поперек не потерплю! - он обвел взглядом притихших воинов.
   Те переглядывались, поглядывали на Чечулю, но тот помалкивал, наконец, встал один, за ним другой, вскоре поднялись все, подняли ковши, загомонили:
  -- За Серика! За нашего походного вождя!
   Серик поднял свой ковш, выговорил медленно:
  -- За Полночный Путь... - и одним духом осушил ковш.
   Серик с Горчаком, пользуясь моментом, основательно подкрепились, пока казанцы допивали. В сумерках разошлись; казанцы ушли к своим возам, Серик с Горчаком вышли за ворота. Несмотря на разгулявшуюся метель, походный стан под стеной был оживлен; на кострах жарились целые туши баранов, дружинники, разлегшись на свежей соломе, и, укрываясь шубами, попивали меды и брагу, коих в жбанах натащили во множестве жители городка. Серик не стал ругаться; как-никак последний привал в обжитых местах. Посидел у костра, принял из рук Лисицы хорошо прожаренный бараний бок, и хоть был сыт, с удовольствием поглодал нежные ребрышки. Испив ковш меду, завернулся в тулуп и завалился спать в санях.
   Наутро еще до рассвета стан зашевелился. Пока завтракали, да запрягали, со скрипом раскрылись ворота крепостцы, и оттуда стал вытягиваться санный обоз. Сани были загружены разобранными телегами, так что возницы шагали рядом. Серик прошел к воротам, и провожал взглядом каждые сани, придирчиво осматривая и поклажу, и возницу. Подошел Чечуля, встал рядом, проговорил:
  -- Не верю я Туркану... Как бы не послал гонца в Белую Вежу...
   Серик проворчал:
  -- А что поделаешь? Если мы его своей волей повесим - князь может нас и не похвалить...
   Тут послышался глухой, весенний скрип снега под тяжелыми шагами, подошел Туркан, встал рядом, мрачно повздыхал. Чечуля весело сказал:
  -- Слышь, Туркан? Серик тоже знатный воин... Мы тут договорились, коли половцы нас где-нибудь в степи повстречают, один из нас обязательно должен в живых остаться, чтоб сюда вернуться и твои кишки, тебе же на шею намотать...
   Туркан промолчал, только глухо засопел. Серик кивнул Чечуле:
  -- Пошли в мои сани, там как раз для троих место есть.
   Триста верст до последнего ногайского селения на Самарке покрыли за неделю. Солнце едва клонилось к закату, когда из-за поворота речки завиднелся серый тын. Там вдруг заполошно заколотили в железную доску. Копошившиеся на берегу люди, сломя голову кинулись к воротам. И когда путники подъехали к селению, вокруг уже никого не было, а тын ощетинился копьями и рогатинами. Серик слез с саней, подошел не торопясь, вразвалочку, к воротам, поднял голову, спросил:
  -- Эгей, не узнали, што ль?..
   Из-за тына высунулась голова, настороженные глаза вгляделись в Серика, голова нерешительно произнесла:
  -- А кто тебя знает?..
  -- Да Серик я! Летом и осенью у вас гостил!
  -- Што, так по нраву пришлось, что и всех друзей собрал? - язвительно проговорила голова.
   С саней слез Чечуля, подошел, разминая ноги, рявкнул по-ногайски:
  -- А ну открывай ворота!
  -- Ехали бы вы... - плаксиво проныла голова.
   Тут из-за тына высунулся Унча, радостно просияв, вскричал:
  -- Никак Серик явился?! - повернув голову к воротному стражу, проговорил: - Открывай, дурья башка! Их две сотни; если б захотели, давно бы тын в щепки разнесли...
   Ворота со скрипом растворились, за воротами обнаружилась сконфуженная толпа жителей селения, вооруженных до зубов. Серик насмешливо оглядел их, сказал:
  -- Чего это с вами? Осенью прощались, вы, вроде бы, просили возвращаться? - народ переминался с ноги на ногу, конфузливо переглядывался. Серик сообразил, что кто-то сдуру ударил сполох, люди всполошились, толком не разглядев гостей, а теперь им самим стыдно. - Ладно... - протянул Серик, - нам лошадей нужно, голов четыреста... Платим серебром... - люди оживленно задвигались, загомонили.
   Вперед вышел старец, у которого в прошлом году сторговали коней, торопливо затараторил:
  -- Я полторы сотни даю! Полторы... Ковка за мой счет...
   Подошедший Горчак язвительно проговорил:
  -- А те пятнадцать, что в прошлом году тебе продали за полцены, опять продашь нам за полную цену?..
   Старик тут же сориентировался, выкрикнул:
  -- Скидку даю! И ковка за мой счет...
   Ударили по рукам. Еще трое или четверо ногайцев, кинувшиеся было к путникам, почтительно ждали. Когда старец с юношеской прытью куда-то умчался, и эти подошли. Кряжистый селянин средних лет, проговорил степенно:
  -- Остальных - мы даем... Только ковка - за ваш счет...
   Чечуля проговорил по-русски:
  -- Я полагаю, Серик, мы в степи идем?
  -- Точно, в степи... - обронил Серик.
  -- А тогда на кой нам ковать коней? Через четыре месяца их перековывать надо будет, а найдем мы там кузнецов, чтобы подковы снять, копыта подрезать, да снова подковать? Да и зачем летом в степях кованые кони?
   Серик почесал в затылке; что ни говори, а он об этом и не подумал. Проговорил раздумчиво:
  -- А што, Горчак, есть ли кузнецы в Сибири?
   Горчак проговорил уверенно:
  -- Акын сказывал, нет в Сибири кузнецов. Далеко-далеко, на восходе, возле высоких гор, вроде бы обитает племя, которое умеет железо ковать. Но там мало железа, на ножи, да наконечники стрел его едва хватает...
   Тут подошел Унча, за ним шел высокий, стройный, красивый парень. Только глаза с легкой раскосинкой выдавали в нем касожскую кровь. Серик воскликнул:
  -- Эт, кого ж ты нам привел, Унча? Ты ж своего сына обещал послать с нами...
  -- А это и есть мой сын! - гордо выговорил Унча. - Алаем зовут. Он и пойдет с вами.
   Горчак усомнился:
  -- А не молод ли он?
  -- Ничего не молод... - обидчиво насупился Унча. - Он и по-русски разумеет, и по-половецки. Уже четыре раза с моим товаром ходил в Асторокань...
  -- Ну, ладно, ладно... - примирительно проговорил Горчак. - Пусть двух заводных коней возьмет с припасами в общий кошт.
   Выступили на рассвете. В селении прикупили овса, так что пришлось всем идти пешком, рядом с санями. На купленных у ногайцев коней никто не решился сесть. Хоть снег, покрывавший лед речки, и стал шершавым и ноздреватым, не кованые кони то и дело поскальзывались и падали. Только подкованные боевые кони, запряженные в сани, уверенно шагали по подтаявшему, напитанному водой снегу, превратившемуся в рыхлый лед.
   Чечуля, шагавший рядом с Сериком, озабоченно оглядывая берега, говорил:
  -- Поспешать надо. Тепло. Вот-вот вешние воды на лед хлынут, сразу придется лагерем становиться, а место тут неудобное, надо бы на водораздел выйти, там уже и свежая трава появилась. Пока бездельничаем, кони хоть подкормятся...
   Последний день шли от рассвета до темна, еле-еле высматривая речушку, истончившуюся до ручейка. И дошли-таки! Уже на закате увидели пологие скаты, обращенные на полдень, снег с которых давно стаял. Впятером ухватывались за постромки, вцеплялись в оглобли и втаскивали сани на травянистый склон. Кони зло фыркали, косили налитыми кровью глазами, видать здорово устали за последние дни. Тут же на сухом склоне и стали лагерем. В темноте за дровами идти до ближайшего перелеска было бестолку; на ощупь, что ли, рубить сучья? Поели копченого мяса с сухарями, и завалились спать, завернувшись в шубы, оставив лишь одного караульного. Наутро поднялись чуть свет. Небо над головой распахнулось такое просторное и прозрачное, что страшно было нечаянно споткнуться и свалиться с тверди земной, на твердь небесную. Кони разбрелись по всему склону, щипали молоденькую травку, вместе с оставшейся прошлогодней. Посреди склона верхом на коне торчал караульный, опершись на копье, и неподвижным взором глядел на восход. Серик понимал, что в этом месте придется задержаться не менее чем на две недели; собирать телеги, и ждать, когда сойдут снега. Он только открыл рот, чтобы распорядиться, что кому делать, но уже несколько человек с конными упряжками пошли к лесу, черневшему вдалеке, по гребню откоса, другие принялись разбивать шатры. Серику не осталось ничего другого, как заняться тем же самым. Вместе с Лисицей они поставили шатер для себя, Горчак уже неподалеку разбил свой маленький шатер. Его половчанка хлопотала у костра; видать не дожидаясь, пока привезут дрова из лесу, успела нарубить сухостойного ивняка в лощине, в которую превратилась долина речки.
   После завтрака к Серику подошел Чечуля, сказал:
  -- Серик, мы тут и без тебя управимся... А ты бы сходил в лес, а? Солонина обрыдла - сил больше нет! Киевляне сказывают, ты охотник не плохой...
   Серик проворчал:
  -- И то верно... - мимоходом посетовав про себя, что сам не додумался, побаловать свою дружину свежатинкой.
   Неделя пролетела незаметно. Несмотря на застаревшую вражду, не случилось ни единой ссоры между русичами и ногаями. Северские, правда, позадирались, было, на киевлян, но Серик пригрозил, что если случится поединок - повесит оставшегося в живых. Разрешил выяснять отношения только на кулаках. Но если и тут случится смертоубийство, оставшегося в живых все равно повесит. Дружинники весело, с шутками-прибаутками собирали телеги, Серик ездил в лес за оленями, коих тут водилось несметное количество, будто в собственную кладовую. С каждым днем становилось все теплее и теплее, и вот по лощине помчался бурный, грязный поток. Выждали еще неделю, и колеей Унчи двинулись в путь.
   Водораздел миновали с легкостью, берегом Яика тоже прошли без особых усилий. Усадьбу Яхно миновали без остановки; вряд ли в его погребе хватило бы медов и браги на такую ораву. Пришлось здорово попотеть на переправе через Яик, а потом снова пошло, как по маслу. Только пошли медленнее; ради экономии овса, проходили не более двадцати верст в день, остальное время пасли коней. Когда вышли к месту первого кочевья касогов, встреченных в прошлом году, оказалось, что степь первозданно пустынна; ни стойбища, ни табунов и отар.
   На недоуменный вопрос, Алай коротко бросил:
  -- Не прикочевали еще...
   Горчак хлопнул себя по бедрам, воскликнул:
  -- Дак надо этим воспользоваться! Пройти, как можно больше, пока не прикочевали, а то потом замучаемся пировать!
   Ближняя дружина, Чечуля да Лисица, изумленно взирали на Горчака, ничего не понимая.
  
   Глава 9
  
  
   Шарап со Звягой стояли в тенечке, под стеной Святой Софии и сумрачно поглядывали на толпу, волновавшуюся на площади. Гонец, принесший дурную весть, стоял в сторонке, устало понурившись. Конь его стоял рядом, устало пристроив голову на плечо хозяина; на конских боках медленно истаивали клочья пены.
   Звяга проговорил:
  -- Может, пойдем, все же в поля половецкие? Чего нам Рюрик? И без нас отмахаются киевляне... Велика ли сила - два меча?
  -- А семьи?.. - сумрачно обронил Шарап.
  -- Што семьи? Нешто мы сможем их вывести, коли город падет?.. - проворчал Звяга. - Да и, небось, не тронут; взять с них нечего, а с нами даже Рюриковы дружинники поостерегутся связываться, да и семьи можно к Чуриле отправить... - проговорил Звяга с нарочитой уверенностью в голосе, но Шарап явственно услышал нерешительность.
  -- С Рюриком половцы идут... Аль ты не слыхал?
   На лобное место взобрался Шолоня, известный борец за справедливость и говорун. Он что-то орал, размахивая руками. Отсюда слышно не было, но толпе пришлось по нраву; все принялись размахивать руками и поддерживать Шолоню радостным ревом.
  -- Ишь, раскудахтались... - проворчал Шарап. - А как обороняться? Князь оставил на весь город две сотни стариков да калек, а воеводой над ними и вовсе никчемного вояку... Всех бояр с собой забрал, одни старики немощные остались...
   Престарелые бояре стояли тесной кучкой, в тенечке церкви, опираясь обеими руками о тяжелые посохи, хмуро и осуждающе смотрели на толпу горожан.
   Без особой надежды в голосе Звяга сказал:
  -- Может, летом князь придет? Достаточно будет пару месяцев продержаться...
   Шарап вздохнул, сказал:
  -- Чего судить да рядить? Так и так нам в сторонке не отсидеться... - и двинулся к лобному месту, раздвигая толпу массивными плечами. Звяга последовал за ним. Взобравшись на возвышение, Шарап отстранил Шолоню, который тут же замолчал, мрачно, исподлобья оглядел толпу. По мере того, как он обводил толпу взглядом, гомон утихал. Когда уже вовсе стихло, Шарап заговорил: - Вы тут много орали и кудахтали, будто куры в курятнике, в который забралась лиса, кто-то предлагал идти в чистое поле... Только полоумные могут такое предлагать! Вы же слышали; конница идет берегом, пешцы плывут на ладьях. Где и как встречать войско Рюрика? Как ни встречай, пешцы все равно сумеют в тыл ударить. Но это я к тому говорю, если бы вы были путными воинами. Да как же из вас строй построить?! Вы толпа, толпа и есть! А любую толпу обученная сотня вмиг разгонит! - толпа загудела, раздались возмущенные крики, кто-то даже предложил Шарапу прогуляться за стену. Но он поднял руку, и вскоре опять все унялись. Шарап продолжал: - И в поле идти, и оборонять город - дело одинаково безнадежное. Но если мы запремся, и выдержим пару месяцев, есть надежда, что князь Роман из ляхов подоспеет. Я думаю, стоит попытаться. Если мы даже и без боя Рюрику ворота откроем, все равно он отдаст город на разграбление, за прошлогоднюю обиду... - Шарап оглядел толпу, увидел стоящего рядом с возвышением Батуту, спросил: - А ты, Батута, что скажешь?
   Батута взобрался на возвышение, оглядел толпу, пожал массивными плечами, сказал:
  -- А я - как все... Порешите биться - все мечи и кольчуги, что у меня в кузне лежат, отдам миру. Порешите открыть ворота - все это Рюрику отдам... - и слез с возвышения, тяжело опираясь о выщербленный камень. Старики рассказывали, будто это лобное место сложили еще во времена Святослава.
   Шарап, было, собрался слезть, как вдруг из толпы вывернулся юркий мужичонка, вспрыгнул на возвышение, заверещал фальцетом:
  -- Да как биться-то?! Купцы со своими работниками и караванной стражей разбрелись во все концы земли! Почитай половины ополчения Киев лишился! Открывать ворота надобно!
   Шарап молча примерился и саданул мужичонку кулаком в ухо. Того будто вихрем с возвышения снесло. Толпа весело заржала. На том и порешили; встретить Рюрика на стенах, а там будь что будет.
   По всем прикидкам, гонец Рюрикову рать обогнал не на много; дня через два ладьи должны были появиться на стрежне. Княжий воевода наотрез отказался командовать ополчением, расставил своих калек и стариков на стенах и башнях детинца, и затаился там. На следующее утро, на торжище собиралось ополчение. Пока народ не спеша сходился, Шарап со Звягой обходили отряды, осматривали оружие. Хоть они и опасались, что большинство ополченцев явится с дрекольем, опасения не оправдались. С дрекольем да косами пришли окрестные смерды, еще со вчерашнего дня начавшие сбегаться за стены, как только весть о приближавшихся половцах облетела окрестные селения. Горожане были неплохо вооружены; все в кольчугах, у многих самострелы.
   Оглядывая воинство, Шарап сказал:
  -- Ничего, Звяга, повоюем... Глянь-ка, у каждого пятого самострел, у остальных - луки. Да еще в стрельницах изрядный запас ножных луков...
   Звяга скептически цыкнул зубом, проворчал:
  -- Даже Серик из ножного лука стрелять не умеет, а чего ж с этих взять?..
  -- Нужда научит... - протянул Шарап, впрочем, в его тоне не было особой уверенности.
   Когда к полудню народ перестал прибывать, Шарап со Звягой принялись сбивать более-менее организованное войско; порешили принять старый строй: самое маленькое подразделение - "копье", потом - "знамя", в "знамени" от трех до пяти "копий", три-четыре "знамени" - составляют полк. Правда, у Шарапа со Звягой и "копья", и "знамена" получились шибко мелкими. Так что, кое-какие полки и до сотни не дотягивали. Еще не закончилась разбивка по полкам, когда набежали бабы из всех концов города, притащили обед своим ненаглядным ратникам. Разом плюнув в землю, Шарап со Звягой было, принялись ругаться, но тут же и осеклись - рядышком шагали их ненаглядные женушки с объемистыми узелками в руках. Пришлось расположиться на обед тут же на торжище. После обеда Шарап со Звягой принялись расставлять людей по стенам. Стену и воротную башню, выходящие на берег, доверить решили полку кузнецкого ряда; народ был самым стойким, и лучше всех вооружен, а для приступа стена была самая удобная; рва тут не было, пологий взвоз достигал самой стены. Самый слабый полк горшечников расположили на стене, стоящей над Щекавницей; тут приступа вообще можно было не ожидать: мало того, что довольно полноводная речка прорезала кручу, тут время не затянуло рвы, выкопанные еще во времена Ярополка окаянного. Жидовские ворота, и стену, к ним примыкавшую, взялись защищать жиды, живущие тут с незапамятных времен. Шарап только тяжко вздохнул, оглядев их богатые кольчуги, с золотой чеканкой, из-под которых выпирали объемистые животы, или, наоборот, кольчуга еле держалась на хилых плечах. К вечеру только управились с расстановкой людей. Во всем войске нашлось лишь пара десятков человек, кто кое-как, с горем пополам мог стрелять из ножных луков - их распределили по стрельницам.
   Когда, уже в темноте, Шарап со Звягой сытно отужинав в караульном помещении воротной башни, сидели у бойниц, и, поглядывая в поля, затянутые прозрачной весенней мглой, попивали мед из деревянных кружек, Шарап проговорил:
   Одно хорошо; на каждое знамя пришлось по опытному бывшему дружиннику. Хоть и старики, но дело знают; можно не опасаясь храпеть до утра...
   Звяга проворчал:
  -- Если б они еще и мечи могли поднимать...
  -- А это не требуется... - обронил Шарап. - Лишь бы управляли умно своим воинством... Эх, Серика с нами нет!
  -- Да уж... - проворчал Звяга. - Без Серика трудно будет уйти из захваченного города... Как бы не сложить тут буйные головушки...
  -- Еще и враги не подошли, а ты уж думаешь, как бы сбежать... - добродушно ухмыльнулся Шарап.
  -- А чего зря головы класть?! - обиженно вскинулся Звяга. - Ну, ладно; князь Роман хороший был, сильный государь, под ним нам вольготно жилось. Да сгинул он в земле ляхов! Нужен нам другой князь. Так пусть же и правит по праву! А чего он сюда с половцами лезет? Пришел бы без половцев, погомонили бы, покричали, да и сел бы он без крови на киевский стол. Дак нет же, половцев привел, теперь просто так их не отпустишь, с ними же расплачиваться надобно...
   Шарап хмуро пробурчал:
  -- Не нами заведен этот порядок, не нам его отменять... Помнишь, что Горчак говорил? Вот бы хорошо было, если бы всей Русью один царь-государь правил...
  -- Толку-то, с одного царя-государя... Вон, ромеями один царь правил, никакого княжеского самоуправства у них не было, а поди ж ты, пришли латины и с легкостью повоевали Царьград... - Звяга тяжко вздохнул, отхлебнул меду из кружки.
   Шарап спросил:
  -- А чего ты князя Романа уже схоронил? То, что давно не было от него вестей из ляхов - еще ничего не значит.
   Звяга раздумчиво проговорил:
  -- Дня три назад, будто один купчик болтал на базаре, что князь Роман пал в сече, только никто его тела не видел...
  -- Вот то-то и оно, что болтал... - пробурчал Шарап. - Смотри ты не болтони, а то вся наша оборона разом рухнет... Не верю я, будто князь Роман может погибнуть в ляхах! Его дружина едва ли не сильнее всего войска ляхов...
   Со скрипом отворилась тяжелая дубовая дверь, в проеме стоял Батута, в сверкающем, начищенном юшмане, с мечом у пояса и самострелом в руках. Шарап проворчал:
  -- Тьфу ты, не могли петли смазать; дверь визжит, будто свинью режут...
   Оглядев караулку, Батута прошел внутрь, сел к столу, прислонил самострел рядом к стене. Звяга протянул руку, благоговейно потрогал его юшман, прошептал:
  -- Ба-а... Такой юшман и князю не по карману...
   Юшман, и правда, был богатый; колечки меленькие, пригнаны так, будто рыбья чешуя, один к одному ложатся, булатные пластины, защищавшие грудь и живот, покрыты тончайшими узорами. Батута проворчал устало:
  -- А я и делал его князю Роману. Да ничего, князь не осудит, коли я его в сече испытаю...
   Он налил из жбана меду, отхлебнул, проговорил медленно:
  -- В Десятинной всенощную служат о даровании победы...
   Шарап тяжко вздохнул:
  -- Эх, хе-хе-е... Лучше бы служили о скорейшем пришествии князя Романа из ляхов... А о победе и думать нечего, даже если ваш Бог с небес спустится, и будет биться вместе с нами на стенах...
  -- Не богохульствуй! - строго выговорил Батута.
   Шарап ухмыльнулся:
  -- А я и не богохульствую, потому как мой бог - Перун... Ты, Батута, свою казну, да Серикову, заховал уже в схрон, или на что-то надеешься?
  -- Захова-ал... У меня хороший схрон, еще дед копал, белым камнем выложен... - протянул Батута гордо, намеренно утаив, что в старом схроне сложено только немного ненужной утвари, пара криц железа, да кошель, набитый одними ногатами да резанами. Все остальное добро, нажитое дедом, награбленное отцом и Сериком, и нажитое собственным тяжким трудом и мастерством, уже надежно упрятано в новый схрон, о котором даже мать и жена не знают.
   Звяга допил мед из своей кружки, потянулся, сладко зевнул, сказал:
  -- Последняя ночка перед хлопотными деньками... Пойдемте-ка по домам, да отоспимся как следует!
   Шарап озабоченно сказал:
  -- Надо бы с утра за стеной вешки выставить, да чтоб стрельцы по ним пристрелялись...
  -- Вот с утра и выставим. Рюрик к городу подойдет либо завтра к вечеру, либо послезавтра. Так что, успеем... - беззаботно протянул Звяга. - Да и стражу бестолку идти проверять - дует меды да брагу наше доблестное воинство...
  -- Пускай дует... - беззаботно проворчал Шарап. - Пусть хоть один день почувствуют себя доблестными витязями, пусть побахвалятся друг перед дружкой... Все равно серьезный приступ мы не выдержим. Надо будет время тянуть, разговоры разговаривать, забалтывать Рюрика. Для того неплохо бы выманить из детинца Романова воеводу... Как его зовут, запамятовал я чего-то?..
  -- Да вроде Чудилко... - обронил Звяга.
  -- Чудилко... Чудилко... Чего-то не припомню... - пробормотал Шарап. - Ладно, пошли по домам...
   Батута спросил:
  -- А я?..
  -- А если ты уйдешь, то завтра нам опять придется до вечера войско собирать, - назидательно промолвил Шарап. - Во-он, в углу, две охапки соломы и шуба; ложись и спи до утра.
   Наутро, чуть свет, Шарап шел к воротной башне, лениво позевывая, хоть и тяжело был нагружен; через плечо на лямке висел мешок с самострелом, луком, запасом стрел, там же покоились боевой топор и чекан. На плече лежали связка сулиц и тяжелая рогатина. По своему немалому опыту, Шарап знал, что на стене рогатина - лучше некуда; ею можно и врага хорошо употчевать, а при нужде и лестницу отпихнуть. Взобравшись в караульное помещение, Шарап с грохотом свалил на пол свою ношу, в углу из-под шубы заполошно вскочил Батута, продрал глаза, проворчал:
  -- Кому война, а кому - мать родная... Лет двадцать уже столько не спал...
   Открылась дверь, ведущая в караулку с заборола, сунулся стражник, сказал:
  -- Под стеной целый табор стоит...
   Шарап вышел на забороло, поглядел вниз; весь взвоз, до самого берега был усеян телегами, с поднятыми оглоблями, распряженными лошадьми, на телегах и под телегами спали люди, завернувшись в шубы. Оглядев людство, Шарап спросил:
  -- А чего раньше Батуту не разбудил? Когда этот народ только подходил?..
  -- Дак я не видел... - и вояка смущенно потупился.
   Шарап оглядел стену с внутренней стороны, место под стеной; тут еще царило сонное царство. Народ дрых в самых разнообразных позах, тут и там валялись пустые жбаны, надо полагать из-под медов и браги.
  -- Та-ак... Воинство... - протянул Шарап. - А если бы это Рюрик подошел?
  -- Так ты же сам сказал, что Рюрик раньше сегодняшнего вечера не появится?.. - на помятой после вчерашнего бражничанья физиономии что-то особого раскаяния не замечалось.
  -- Эх, хе-хе... - вздохнул Шарап. - Зря я не потребовал, чтобы воеводой избрали; а то нет у меня права за такое нераденье голову снести... Ну, да ладно - после первого приступа, если выстоите, сами воеводу изберете... - свесившись за стену, он зычно заорал: - Э-гэ-гэ-эй! Просыпайся народ!
   Под стеной зашевелились, полезли из-под телег, продирая глаза. Наконец отцы семейств сгрудились под воротной башней, стояли, выжидательно задрав головы. Вперед выступил пожилой, степенный мужик, в добротном опашне, не снимая шапки, спросил Шарапа:
  -- Ты воевода али так?..
   Шарап лениво обронил:
  -- И воевода, и али так... У кого на возах нету по два мешка овса на скотью голову, может прямо сейчас заворачивать оглобли, пока Рюрик не подошел. Хлеба в городе достаточно, а вот корму скотине маловато...
   Старик почесал голову, слегка сдвинув шапку на ухо, спросил:
  -- А нельзя ли с воеводой перемолвиться?..
   Шарап зевнул, обронил:
  -- Я тебе и воевода, и князь... Не устраивают условия - запрягайте коней, и валите подальше. Половцы вас обдерут до нитки, сами знаете... А мне в городе ни к чему, чтобы скотина от голода дохла. Так что, давай, выстраивай очередь, и чтоб без обману...
   Вскоре внизу зашевелились, закричали, загалдели. Взобравшийся на стену Звяга, свалил с плеч принесенное оружие, встал рядом с Шарапом, сказал:
  -- Может, надо было выйти, и навести порядок?..
  -- Пускай сами наводят... - лениво обронил Шарап. - Их сюда никто не звал. К тому же, для них безопаснее было бы, если б они попрятались по трущобам, да по лесам. Вояки из них никакие, только под ногами мешаться будут... - повернувшись к Батуте, Шарап сказал: - Ты, Батута, иди к воротам, и следи за порядком; ты у нас самый представительный, и доспехи у тебя прямо-таки царские... Ну, а мы делом займемся...
   Шарап свесился с заборола, кликнул нескольких отроков, толкавшихся под стеной с самого рассвета, в надежде, что им дадут оружие и позволят биться на стенах. Радостные, довольные, на стену взбежало с дюжину мальчишек. Шарап им растолковал:
  -- Бегите на взвоз, вырубите десятка два вешек, в рост человека, вбейте поглубже в землю, пять вешек в двухстах шагах от стены, пять - в четырехстах, и остальные в пятистах и шестистах, к каждой привяжите по мешку шерсти. Шерсть возьмете у суконщиков. Я щас грамотку напишу...
   Взяв лоскуток бересты, Шарап нацарапал кончиком кинжала несколько слов. Довольные пацаны бегом умчались; кто вешки ставить, кто за шерстью, кто собирать стрельцов. Тем временем внизу растворились ворота, и в город потянулись телеги. В воротном проеме то и дело взвивались крики; Батута зычно орал, что не хватает овса, ему тут же отвечали, что на следующей телеге лишку аж три мешка. Батута яростно плевал в землю, и пропускал телеги.
   Берег реки за стеной постепенно пустел; только тут и там на склоне копошились пацаны, вбивая вешки, привязывая к ним мешки с шерстью. Потом потянулись посадские; народ небогатый, пожитки несли на плечах мужики и бабы, детишки испуганными стайками семенили за ними, старшие вели младших за руки. На воротную башню вскоре собрались все, кого Шарап назначил в стрельцы. Они уверяли, что куропаток в лет били, но половецкий воин - не куропатка, а потому их следовало маленько подучить. Управившись с вешками, пацаны собрались под стеной, Шарап проговорил, свесившись вниз:
  -- Вы, пацаны, стрелы будете притаскивать. Только стойте тут, под стеной, не то постреляют вас стрельцы...
   Стрельцы топтались тут же, на верху стены, сумрачно поглядывали на Шарапа, но никто возражать не посмел. Шарап подставил к бойнице низенькую, широкую скамеечку, взял в руки длиннющий, в косую сажень ножной лук, сказал:
  -- И не пробуйте стрелять без защитных рукавичек - тетива просечет пальцы до кости...
   Вытащив из-за пояса перстатые защитные рукавички, Шарап натянул их на руки, застегнул ремешки на запястьях, сел на скамеечку, вдел ноги в стремена на луке, наложил на тетиву стрелу, больше похожую на сулицу, проговорил:
  -- Сначала стреляем в вешку, что в двухстах шагах. Чтобы попасть в грудь, острие наконечника подводи под ноги... - Шарап медленно выпрямил ноги, руками вытянул тетиву к груди и отпустил, раздалось басовитое гудение - стрела вонзилась в самую середину мешка, привязанного к вешке.
   Поднявшись, Шарап оглядел воинство, спросил:
  -- Все понятно?
  -- А чего не понять?.. - загудело воинство.
  -- Ну, тогда первые пятеро, садись для пробы...
   Пятеро стрельцов, стоявших впереди, переминаясь и переглядываясь в нерешительности, наконец, подошли к бойницам, долго умащивались на скамеечках, наконец, потянули тетивы, прижмурив по привычке левый глаз. Тетивы загудели почти разом - за стену полетело только две стрелы, и три пары рукавичек. Остальные стрелы и рукавички почему-то остались при стрельцах. Шарап некоторое время оторопело смотрел на своих стрельцов, наконец, в сердцах плюнул. Звяга стоял в сторонке, и откровенно ржал, как жеребец. Шарап бросился к ближайшей бойнице, оттолкнул незадачливого стрельца, свирепым рывком вырвав из его рук лук, заорал, всаживая ноги в стремена:
  -- Показываю еще раз! Вот, эти ремешки на рукавичках надобно застегнуть! Иначе все рукавички вместо стрел к половцам переправите! Тетиву тяните всеми пальцами, а указательными перстами еще и стрелу прижимайте! - Шарап вытянул тетиву до груди, отпустил.
   Стрела прошибла мешок насквозь, и острый, широкий наконечник перешиб вешку - мешок косо повис, касаясь одним углом земли.
  -- Все поняли?! - орал Шарап, потрясая луком над головой.
   Стрельцы боязливо попятились. Однако наука не пропала даром - следующие пятеро стрельцов с горем пополам послали за стену стрелы, хоть они и улетели неведомо куда. После чего уже без понуканий, стрельцы по очереди занимали места у бойниц, выпускали по три стрелы, уступали места следующей пятерке. Шарап похаживал за их спинами, и лишь изредка подсказывал, да поправлял. Когда некоторые стрелы стали втыкаться в мешки, а другие - пролетать довольно близко от мешков, Шарап поглядел на солнце, проворчал:
  -- Довольно. Теперь будем стрелять на четыреста шагов... - свесившись за стену, крикнул: - Пацаны! А ну, бегом, соберите стрелы!
   Пока мальчишки копошились между вешек, собирая дорогие стрелы, к Шарапу подошел степенный мужик, проговорил:
  -- Шарап, а на кой нам из ножных луков заново учиться стрелять? У нас же самострелов полно...
   Шарап тяжко вздохнул, поглядел на небо, спросил:
  -- Ты много раз на стенах сидел?
  -- Доводилось... - мужик неопределенно пожал плечами, мол, что за дурацкий вопрос, кому из русичей не доводилось сидеть на стенах...
  -- Так вот, когда опытные воины на приступ лезут, сколько раз ты самострел успеешь перезарядить? К тому же у него тетива рвется после трех-пяти выстрелов...
   Мужик сконфузился, и отошел в сторону. На стену забрался Батута, понаблюдал некоторое время, как стрельцы кидают стрелы в белый свет, сказал:
  -- Слышь, Шарап, пока ты тут на стене толчешься, может, я домой сбегаю?
  -- А иди!.. - махнул рукой Шарап.
   Батута размашисто шагал по Боричеву взвозу, поглядывая по сторонам; город притих, будто затаился за высокими тынами. Не видать на улицах мальчишек, не спешат куда-то по бабским делам бабы. Левая рука Батуты непроизвольно сжимала рукоять меча; это ж надо, все неймется князьям... Всего ничего пожили мирной жизнью, опять влазь в кольчугу, лезь на стену... Он свернул в кузнечный ряд, шел, прислушиваясь; ни с одного двора не доносился перезвон молотков. Он знал, многие кузнецы летом работали на свежем воздухе, под навесами. Да и сам Батута уже давно подумывал о покупке второй наковальни, чтобы поставить ее под навесом, и в теплое время года трудиться на свежем воздухе. Одну-то наковальню не потаскаешь туда-сюда... Да и пока ее устучишь на новом месте - с неделю из-под молота будут выходить никуда не годные поделки. Наковальня шибко уж привыкает к одному месту. Да теперь уж опять придется отложить покупку наковальни; наверняка город удержать не удастся, если не подоспеет князь Роман. А там разоренье, пожары... Дай Бог, если терем не спалят... А если спалят? Батута в сердцах плюнул, проговорил себе под нос:
  -- Чего помирать раньше времени? Кузнецы все, как один на стену вышли. Еще погляди-им...
   Он постучал в свои ворота. Калитка медленно раскрылась - в проеме стоял Огарок, в кольчуге, с мечом в руке. Отступя от него на три шага в глубину двора стоял Прибыток с самострелом, тоже в кольчуге. Батута оглядел их, проговорил:
  -- Молодцы, будто опытные воины действуете... Только чего это вы уже кольчуги понадевали? Рюрик подойдет - на Десятинной сполох ударят, тогда и надевайте, и бегите на воротную стрельницу, что под Боричевым взвозом, я там буду. Ярец где?
  -- А вона, у себя в избе, никак с женой проститься не может... - насмешливо мотнул головой в сторону огорода Огарок.
   Батута прошел к избе своего молотобойца, заглянул в открытую дверь. Огромный Ярец сидел на лавке, на его коленях сидела его жена, припав головой к могучему плечу, на ее руках спал младенец. Батута осуждающе покачал головой, сказал:
  -- Долгие проводы - лишние слезы... Ярец, иди на стену. Ты парень видный, других хоть взбодришь. А то у нас стрельцы такие, что вместо стрел за стену защитные рукавички пуляют...
   Ярец тяжко вздохнул, отстранил жену, поднялся, звеня своим простым, но прочным юшманом, взял молот, прислоненный к стене. Батута проговорил:
  -- А чего меч не взял? У меня их еще штук шесть осталось?
  -- Молотом сподручнее... - пробурчал Ярец.
  -- Хоть самострел возьми!
  -- На кой?.. Я ж стрелять не умею...
  -- Тьфу ты... - плюнул Батута. Оглядев Калину, сказал строго: - А ты иди в терем, и все сидите там. Приступ начнется - сполох ударят, так вы сразу в схрон лезьте...
   Выйдя из избы, Батута прошел по дорожке к нужнику, оглядел хозяйским оком желтевшую свежим тесом постройку. Прежний нужник, как и у большинства жителей Киева, был сплетен из ивовых палок. Еще прошлым летом, когда Серик ушел в свой поход, Батута, как бы ни с того, ни с сего затеял строить новый нужник. Сам яму копал, сам за тесом ездил на берег, сам и будку сколачивал. Никто не догадался, что яму-то он двойную выкопал; прямо из нужника можно было спуститься в дыру, пролезть коротким лазом и оказаться в тайном схроне. Зайдя в нужник, Батута потопал по прочному полу, наклонился, заглядывая в дыру, подумал самодовольно: - "Никому и в голову не придет, что тут лаз в схрон..."
   Выходя из нужника, он пробурчал под нос:
  -- Ладно, добро, Бог даст, в сохранности будет...
   Он шел к терему, когда на крыльцо вышла мать, стояла, молча глядя на него. Батута прошел к двери в подклеть, отворил тяжелое, дубовое, окованное толстыми железными полосами полотно, прошел внутрь. Пройдя между бочек, ларей с припасами в дальний угол, осмотрел узкий лаз в схрон. Тоже хитро было устроено; еще дед устраивал этот схрон. Будто неглубокая яма в углу для хранения морковки. И сама морковка, пересыпанная песком, сложена на покатом краю ямы, подперта широкой тесиной. Достаточно из схрона потянуть веревку, колышек упадет, и морковка с песком завалит лаз. Кому придет в голову копаться в песке? Разве что тому, кому морковки захочется? Ну и Бог с ним, пусть лакомится... В подклеть вошла мать, подошла к Батуте, вздохнула, проговорила:
  -- Я ж уже не девочка, в такую дырку лезть...
   Батута хмуро обронил:
  -- Я побольше тебя буду, однако ж с легкостью пролезал... Вы вот что, мама, как только половцы через стену перелезут, исхода не ждите, сразу полезайте в схрон. Шарап считает, серьезного приступа мы не выдержим. Так что, затаитесь, и сидите там, пока вода не кончится. Я ее на неделю, не меньше, припас. А вода кончится, ты одна вылезай. Девки и Калина пусть в схроне сидят. Не приведи Господи в полон попадут, продадут ведь в рабыни...
  -- А ты как же, сынок?.. - жалобно вопросила мать.
  -- А што я? Шарап сказал, если городскую стену не отстоим, сядем на Горе, в детинце... А там уж... Сколько высидим... За меня не беспокойся, если что - с Шарапом и Звягой в леса уйдем, отсидимся. А когда все успокоится - придем... Нам осталось только молиться, чтобы князь Роман из ляхов вернулся. А так, надеяться не на что. Разве что, на Господа...
   Выбравшись из подклети, Батута ободряюще помахал рукой сестрам, стоящим на крыльце. Жену, было кинувшуюся к нему с крыльца, повелительным жестом отослал обратно, сказал:
  -- Сидите в тереме, зря по двору не шляйтесь; как всегда в лихолетье, тати, поди, по городу уже шастают... - и пошел со двора.
   Ярец топал за ним с молотом на плече. Батута приостановился, подождал его, сказал:
  -- Как ты молотом против мечей обороняться будешь?..
   Ярец пожал плечами, пробормотал:
  -- Я и мечом обороняться не умею... Расколочу голов, сколько Бог даст, и ладно...
   На стене стрельцы уже стреляли по вешкам, стоящим в шестистах шагах, но никто так и не попал, несмотря на то, что Шарап топал ногами и ругался самыми черными словами.
   Звяга ворчал под нос:
  -- Толку-то, ругаться? Чтобы навесом попадать на таком расстоянии - годы и годы на учебу уходят.
   Увидя Батуту, Шарап заорал яростно:
  -- Хоть ты, Батута, подал бы им пример!
   Батута равнодушно пожал плечами, проговорил:
  -- Я из самострела с горем пополам попаду в лошадь шагов с пятидесяти, а учиться уже поздно... Только, не пойму, зачем нам в такую даль стрелять?
   Шарап яростно плюнул, поглядел на небо, могучим усилием воли успокаивая себя, проговорил:
  -- Повторяю для тугодумов: мы должны изо всех сил показывать, будто в городе искусные воины сидят, чтоб половцы ближе полета самострельной стрелы и сунуться боялись. Нам надо заставить их тын ставить вокруг города, время тянуть...
   С лестницы, ведущей на стену, послышался старческий дребезжащий голосок:
  -- Каким бы ты воеводой стал, Шарап, кабы в тати не подался...
   Шарап повернулся, рявкнул:
  -- Кто еще поучать меня будет?! - и тут же расплылся в радостной улыбке. - Ба-а... Свиюга! Живой!
   Старик кряхтя влез на площадку, отдышался, проговорил весело:
  -- Рано мне еще в колоду...
   Шарап оторопело протянул:
  -- Да ты, никак, окрестился?..
  -- Окрести-ился... - протянул Свиюга. - Я ж теперь не воин, а мирный бортник...
  -- Как же ты бортничаешь, коли по лестнице еле взобрался?..
  -- А у меня борти на поляне стоят, и лезть к ним высоко не надо...
  -- А чего ж ты в город примчался? Сидел бы в лесу, глядишь, половцы тебя бы не нашли...
  -- Да жалко, понимаешь, стало горожан... Вы ж со Звягой всех угробите, а сами в последний момент смоетесь сквозь какую-нибудь дырку... - он коротко свистнул, крикнул: - Лезьте сюда, внучки...
   На забороло взбежали двое мальчишек, нагруженные парой самострелов и тяжеленными кожаными мешками, полными самострельных стрел.
   Свиюга с сожалением сказал:
  -- Лук натянуть уже не могу, но из самострела... Глаз пока не подводит...
   Вдруг из-за стены раздались крики. Шарап высунулся из бойницы - будто волки, загонной стаей скакало с дюжину половцев. Пацаны во все лопатки удирали к воротам, но явно не успевали. Кое-кто из горе стрельцов принялись натягивать луки. Шарап заорал яростно:
  -- Не стерля-ять!! Пацанов постреляете!.. - и кинулся в караульное помещение за своим самострелом.
   Звяга уже натягивал своей самострел, оказавшийся под рукой. Но всех опередил Свиюга; его внучата с поразительной ловкостью натянули самострелы, и, схватив один, Свиюга почти не целясь, пустил стрелу. Уже разбиравший аркан половец завалился в седле, уронил щит и грянулся наземь. А в руках у Свиюги уже второй самострел. Но половцы, опытные вояки, закрылись щитами и продолжали преследовать пацанов.
   Звяга опустил самострел, заорал:
  -- На вылазку надо!..
  -- Не успеть... - прохрипел Свиюга, прищурив глаз, ведя самострелом. - Бей по шлемам...
  -- Да я ж не попаду... - растерянно промямлил Звяга.
  -- А ты постарайся... - щелкнула тетива, Звяга ясно видел, как тяжеленная стрела попала в шлем половца прямо промеж смотровых щелей.
   Внизу заскрипели ворота, выскочивший из караулки Шарап поглядел вниз, у ворот уже распоряжался Батута, рядом возвышался Ярец, нервно перекидывая с руки на руку свой молот.
  -- Ку-уда ты с молотом?!. - взревел Шарап. - Копейщиков стенкой поставьте! Не то сомнут!.. - и повернулся лицом к полю.
   Половцы, увидя открывающиеся ворота, и торчащего в проеме Ярца с молотом, а рядом Батуту в роскошном юшмане, видать решили, что большой воевода сам в полон лезет, пришпорили коней, намереваясь заарканить Батуту. Но вот уже воротная стража, кое-как разобрав копья, встала стенкой перед воротами, набежали еще. Какой-то старик, повелительным голосом принялся распоряжаться, отстранив Батуту. Передний ряд воинов встал на колено, вогнав острый нижний край щита в землю, и выставив из-за щитов копья. За спинами их встал второй строй, положив копья на плечи первого ряда. Шарап вздохнул спокойнее - в ворота теперь с наскоку не пробьешься. Он торопливо натянул самострел, выцелил половца с деревянным щитом, у которого только срединная бляха тускло мерцала начищенной медью, да узкая оковка имелась. Стрела угодила, куда и целил - прошибла щит насквозь, но видать застряла в руке половца; потому как рука со щитом опустилась, а сам половец начал осаживать коня. Пока Шарап перезаряжал самострел, Свиюга еще двоих ссадил. Остальные, поняв, что расклад не в их пользу, осадили коней, и принялись поворачивать. Свиюга в этот миг еще одного подстрелил, заорал:
  -- Да стреляйте же! Раззявы!.. Нельзя их упускать...
   Все, сидевшие на стене стрельцы, принялись тянуть луки, на половцев посыпался целый дождь длинных стрел, но попадали только короткие самострельные стрелы Свиюги, Шарапа и Звяги. Последний половец мчался по самому берегу, и был уже от стрельницы шагов за тысячу. Перейдя на рысь, он повернулся в седле, погрозил кулаком, и поехал дальше, уже ничего не опасаясь. Но Свиюга положил самострел на гребень стены, хищно ощерился. Тетива сорвалась с занозы, Свиюга даже не дрогнул, хоть и была отдача его самострела весьма мощной. Затаив дыхание, все следили, как ничего не подозревавший половец и стрела, летящая по пологой дуге, медленно, будто во сне, сходятся в одной точке. Половец изумленно взмахнул руками и грянулся с седла. Свиюга соскочил с лавочки, сказал самодовольно:
  -- Вот так... А в неподвижного я и с двух тысяч шагов попаду навесом...
   Шарап плюнул, выругался, сказал:
  -- Чего это ты, Свиюга, так орал? Будто мы и сами не знали, что их нельзя отпускать?
   Свиюга почесал в затылке, пробормотал:
  -- Видать отвык от воинской потехи... Стрельцу в строю что требуется? Помалкивать, да цель высматривать... А кричать и воевода с десятниками могут...
   К Шарапу подошел старшина стрельцов, сказал, переминаясь с ноги на ногу:
  -- Шарап, там, вроде, ваша добыча?.. Ваша со Звягой и Свиюги...
   Свиюга проворчал, осматривая порванную тетиву на одном самостреле:
  -- На што мне добыча? Как бы самому ноги унести, когда город падет...
   Шарап сумрачно сказал:
  -- Доспехи снять, оружие собрать: раздать посадским, тем, у кого нет... Да побыстрее! Щас главное войско подойдет! - и зычно добавил: - Стрельцы по местам!
   Горе-стрельцы засуетились, бестолково тыкаясь на стене то туда, то сюда, наконец, разобрались: кто побежал по стене к другим стрельницам, кто - через город, на противоположный край.
   Шарап по-хозяйски обустраивался возле бойницы: рядком составил сулицы, тут же, под руку, уложил горкой десятка три стрел для ножного лука, с правой стороны, прислонил к загородке боевой топор, чекан засунул сзади за пояс. То же самое у другой бойницы совершал Звяга. Поглядывая на них, и другие ополченцы успокоились; перестали бестолково суетиться на стене; обустроились всяк у своей бойницы и замерли. Повисла жуткая, осязаемая тишина. И в этой тишине вдруг возник звук, еле слышимый, осязаемый будто кончиками нервов, будто сам воздух, сгущаясь, мерно толкается в уши. Вскоре звук стал узнаваем: множество бубнов отбивали ритм. Вскоре из-за поворота реки появился половецкий корабль, а за ним еще, и еще, и еще... Казалось, всю гладь реки покрыли огромные сороконожки, мерно перебирая всеми своими ногами. Впереди шел огромный корабль с двумя рядами весел, а за ним, будто волки за вожаком, поспешали корабли помельче, с веслами в один рад.
   Киевляне, заворожено наблюдая за кораблями, проворонили появление конного войска; казалось, вся стена разом вздрогнула, когда вдруг взвились крики, рев труб, грохот копыт. Конники мчались вдоль стен, стреляя на скоку из мощных, гнутых луков. Непривычные ополченцы как улитки попрятали головы, только Шарап, Звяга, да Свиюга посылали за стену стрелу за стрелой. Шарап со Звягой стреляли из ножных луков, а Свиюга садил из самострелов. При этом Шарап после каждой стрелы, накладывая на тетиву новую, орал и крыл самыми черными словами своих нерадивых воинов.
   Тем временем корабли приткнулись к берегу, с них упали сходни, и на берег кинулась толпа пешцов, таща на плечах лестницы. Видать заранее запасли, чтобы взять город с наскоку.
   Шарап вскочил со скамеечки, и, потрясая огромным ножным луком над головой, заорал на весь город:
  -- Да стреляйте же вы, трусы! Прропадем ведь!!
   Мало помалу горожане опамятовались, начали один за другим высовываться в бойницы, стрелы полетели гуще, вот уже и кони со всадниками начали то и дело катиться по земле. Шарап, Звяга и Свиюга принялись выцеливать только тех пешцов, что тащили лестницы. И вот уже под стеной заволновалась яростно ревущая толпа, а лестницы все еще еле-еле от берега оттащили, и путь их был усеян трупами. Вспомнившие былую выучку, командиры "копий" и "знамен" заорали команды своим горе-воякам, и, наконец, вниз, на головы беспомощной толпы полетели бревна, тяжеленные валуны, полились потоки смолы. Опытные вояки половцы вмиг сообразили, что быстрого штурма не получилось; отхлынули от стены. Свиюга орал дребезжащим голосом:
  -- Бей в спины! Не жалей стрел!
   Толпа была настолько густа, что ни одна стрела не пролетала мимо. И половцы не выдержали, вместо достойного отступления, завесили спины щитами, и, пригибаясь, побежали прочь. Видя такой конфуз пехоты, и конница заворотила коней прочь. Тетива Свиюгова самострела все пощелкивала и пощелкивала, пока половцы не укрылись в овражках и балочках, да за домами и тынами посада.
   Шарап стащил с головы шлем, проговорил медленно:
  -- Ну, самое страшное миновали; первый приступ отбили, теперь только подольше языками трепать...
   Свиюга оглядел опустевшее предполье, сказал:
  -- Ну, могло быть хуже...
   Шарап позвал:
  -- Эгей, Батута! Ты где?
   Откуда-то сбоку из-за ратников вывернулся Батута с мечом в руке, за ним топал Ярец с молотом на плече. Шарап спросил ошарашено:
  -- Эй, Батута, а чего это ты уже меч обнажил? Половцы-то, эвон где...
   Батута смутился, поспешно сунул меч в ножны.
   Шарап зло выговорил:
  -- Да ты и не стрелял?! Чего ты с мечом на стене толкался?! Когда надо было выбивать их, как можно больше! Где твой самострел?
  -- В стре-ельнице... - протянул смущенно Батута.
  -- Тьфу, на вас, на всех! Вояки... - рявкнул Шарап и уставился в бойницу. - Наконец, успокоился, повернулся к Батуте, сказал, уже почти спокойно: - Щас посол подъедет, ты с ним разговаривать будешь. У тебя юшман царский, авось и сойдешь за воеводу...
   Вскоре из-за ближайших тынов посада вывернулись три всадника; один ехал впереди, и двое за ним, один со знаменем, другой размахивал зеленой веткой. Разглядывая их из-под ладони, Шарап протянул:
  -- Ба-а... Сам Рюрик едет... Похоже, он мелкая сошка в этом войске... Тяжко нам придется, братья...
   Батута встал на скамейку, поднявшись по пояс во всей красе, Шарап удовольствовался тем, что только его голова виднелась. Князь подскакал, круто осадил коня, копыта глубоко взрыли истоптанную половецкими ратниками землю. Подняв голову, он долго разглядывал Батуту, наконец, медленно и брезгливо проговорил:
  -- Открывайте ворота, тогда возьмем только десятину, за кровь, которую вы только что пролили...
   Батута хмуро обронил:
  -- Да как мы тебе ворота откроем без княжьего повеления?
   Рюрик насмешливо спросил:
  -- Так мне что, ждать, пока вы гонца к ляхам сгоняете, за княжьим повелением?
  -- Зачем, к ляхам? - изумился Батута. - Вернулся князь... На рассвете прискакал со всей дружиной. Отдыхает. Не велел беспокоить, даже если амператор из Царьграда будет в ворота стучать.
  -- Ну, дак, разбудите! - слегка раздражаясь, воскликнул Рюрик.
  -- Тебе же сказано, не велел беспокоить! - с нажимом выговорил Батута. - Отдохнет, тогда и приезжайте. А лучше, шли бы вы поздорову... Отдохнет князь - да всей дружиной выйдет из города, полетят клочки по закоулочкам от вашей рати...
   Рюрик опустил голову, видимо подавлял в себе приступ ярости. Подавил, вскинул голову, спросил, почти спокойно:
  -- А как тебя кличут? Что-то не видал я тебя в дружине князя Романа?
  -- Батута, меня кличут... Я с князем Романом в ляхи ходил, да по ранению отправил он меня подлечиться, да потом город охранять до его приезда. Из Галиции я...
  -- Ну что ж... Значит, не откроете ворота?
  -- Нет, не откроем! - решительно выговорил Батута.
  -- Ладно... Когда город возьму, за твои дерзкие речи прикажу тебя на кол посадить...
   Батута явственно побледнел, и не знал, чем ответить. На помощь ему пришел Шарап, высунулся из-за стены, рявкнул:
  -- Не посмеешь, княже, так нарушать старые права дружины! Твоя же дружина тебя на копья поднимет!
  -- А, Шарап! - радостно воскликнул Рюрик, будто после долгой разлуки старого друга встретил. - Здорово! С каких это пор, тати князей поучают?
  -- Ах, я, стало быть, тать, если без тебя в поля половецкие за добычей лазаю?! - вскричал Шарап.
   Пропустив насмешку мимо ушей, князь спросил ласково:
  -- Значит, надеетесь отстоять город?
  -- А чего ж не отстоять? - весело оскалился Шарап. - Стрел - навалом. Жратвы - полный город окрестные смерды понавезли... Да щас князь Роман с дружиной отдохнут после ночного перехода - на вылазку полезем, зададим вам жару!
   Рюрик потянул повод, слегка тронул шпорой бок коня и, не спеша, поехал к посаду. Оба сопровождающих дружинника потянулись следом. Один из них был старый знакомец - Бренко. Свиюга хищно ощерясь, прошипел:
  -- Вот бы ему щас стрелу в спину...
   Шарап проворчал:
  -- Нельзя...
  -- Эт, тебе нельзя... А я уже не воин... - медленно выговорил Свиюга, пристраивая самострел на гребень стены.
   Шарап не успел даже пальцем шевельнуть, как щелкнула тетива, он похолодел. Но ничего не произошло, стрела осталась в желобе; оказалось, лопнула тетива, всего на всего.
   Шарап заорал, потрясая кулаками:
  -- Ты, Свиюга, не самоуправствуй! А то не посмотрю на твои седины...
   Свиюга плюнул, проговорил:
  -- Это я не посмотрю, что ты такой здоровый и горластый... Если Рюрика убить, то, может, его дружина уйдет, или даже на нашу сторону переметнется... Тогда одни половцы ничего не смогут поделать.
   Шарап почесал в затылке, пробормотал:
  -- А ведь и верно... - но было уже поздно, Рюрик скрылся за ближайшим тыном.
   Батута уныло проговорил:
  -- Говорил же мне Серик, чтобы я не высовывался... Нет, дурак старый, высунулся!
   Шарап хлопнул его по плечу, сказал весело:
  -- Не боись, друже! Ты в сече голову сбереги, а на кол посадить тебя Рюрик не посмеет!
  -- Еще как посмеет, коли узнает, что я вовсе не воевода...
   Шарап еще веселее вскричал:
  -- А если узнает, что ты кузнец знатный, и вовсе только посмеется! Какой дурак знатного мастера на кол будет сажать?
   Со стороны посада и предполья потянуло дымком - в предполье в ложках и овражках конная рать костры разжигала, становясь на отдых после перехода, в посаде пешцы костры запалили. Однако пока кашевары кулеш варили, остальные не дремали; слышался стук топоров. А вот и первое звено тына выдвинулось, покачалось и замерло. Свиюга, ощерясь, водил по звену самострелом, но ни один из врагов даже не высунулся.
  -- Научили, нечисть... - проворчал Свиюга, осторожно спуская тетиву.
   Вдруг из города послышались крики многих людей. Вал криков катился вниз по улице. Шарап торопливо схватил свой самострел, принялся натягивать тетиву, Свиюга тоже принялся поспешно заряжать свой самострел. Звяга, припав на колено, тянул свой мощный лук, ворча сквозь зубы:
  -- Неужто пока нас тут Рюрик разговорами отвлекал, со стороны Щекавицы залезли?..
   Однако вскоре под стену выкатилась гомонящая толпа горожан. В середине ее не спеша шагали десятков пять дружинников; пожилых, могучих, добротно вооруженных. Подкатившись под стену, толпа замерла и замолчала. Вперед вышли двое дружинников, пожилых, с бритыми бородами и с усами, по старому обычаю спускающимися аж на грудь, с бритыми головами и длинными, седыми чубами на макушке. Они держали за руки сухощавого, и даже на вид вертлявого человека, в богатой кольчуге, и сапогах, расшитых беломорским жемчугом. Такого щеголя поискать, отметил про себя Шарап.
   Один из дружинников спросил:
  -- Кто тут обороной заправляет?
  -- Ну, я... - тягуче обронил Шарап.
  -- Шарап, што ли? - изумился дружинник. - А мы думали, вы со Звягой уже далеко...
   Шарап едко спросил:
  -- А чего это вы притащились? Ну и сидели бы себе на Горе, без вас обойдемся...
  -- А чего нам-то сидеть?! - искренне изумился дружинник. - Это вот он княжью волю исполнял... А коли вы оборонять город решили, нам позорно без дела на Горе сидеть. Мы то думали, вы сдадите город...
  -- Што, не знали, чего на вече порешили? - насмешливо проговорил Шарап.
  -- Знать-то знали, да сомневались, что у вас чего получится... - тягуче выговорил дружинник. - Но коли первый наскок отбили, то теперь можно и потягаться...
   Шарап кивнул на воеводу:
  -- А с этим что делать? Может - в поруб?
   Дружинник раздумчиво протянул:
  -- Вряд ли он теперь мешать будет... Его, вроде как, отстранили...
   Шарап обратился к воеводе:
  -- Ты Чудилко, што ли?
  -- Я не Чудилко! - воевода попытался гордо выпрямиться. - Меня Феодором крестили...
  -- Мало ли кем тебя крестили... - ухмыльнулся Шарап. - Главное, кто ты есть... На стену пойдешь, али, где под бабской юбкой отсиживаться будешь?
  -- На стену пойду! - хмуро выговорил воевода.
  -- Вот и ладненько! Возьмешь десяток своих людей и усилишь оборону Жидовских ворот. Оружия там навалом, стрел - вязанки, но и бестолковщины хватает... А остальные твои дружинники пусть сюда идут, тут и определимся, кому - куда...
   Вскоре с Горы спустились и остальные Романовы дружинники. Шарап оглядел воинство. Одни старики, да и калеченных много. Вздохнув, он распределил калеченных по стенам, где приступ был мало возможен, наказал им подбадривать да подучивать ополчение. Вскоре выяснилось, что и две сотни воинов - большая сила. Когда калеченные да старики разошлись во все стороны, на стену возле воротной башни взобралось сто двадцать матерых вояк, на стене стало как-то по-особому спокойно и надежно. Даже бестолковые ополченцы перестали бесцельно переходить с места на место, каждый облюбовал себе местечко, и на стене все замерло. Однако не на долго; разноцветная толпа баб и девок притащили на стену ужин. В хлопотах день пролетел незаметно.
  
  
  

* * *

  
  
  
   Серик, опершись обеими руками о луку седла, всматривался в мутноватые, но все же с голубоватым отливом воды реки. Позади затихал скрип телег; постепенно вся дружина вытянулась на береговую кручу, подтянулись и отставшие, видать кони загодя почувствовали запах большой воды и заспешили, несмотря на усталость после длинного дневного перехода. Позавчера только ушли из последнего стойбища гостеприимных степных людей, которых Серик уже привык называть на тот манер, на который они сами себя называли - не касоги, а казахи. Поначалу, правда, чуть не передрались; оказалось Алай уже не понимал языка этого племени, но потом наладилось - подарки сделали свое дело. И тут же задымили костры, потекла река кумыса. Как всегда, пировали три дня, но вот, поди ж ты, за пару дней и проголодались, и кони притомились. Видать накопилась усталость от долгой дороги. Надо становиться на долгий отдых и без пиров...
   Горчак, облокотившийся на луку и низко свесивший другую руку с плетью на запястье, проговорил:
  -- Вот половину дела и откатали... Обь...
  -- Похоже... - обронил Серик. - Здесь на отдых станем.
  -- Хорош отдых... - устало усмехнулся Горчак. - Всех боевых коней расковывать надобно; у многих копыта так отрасли, что они уж на каждом шагу спотыкаются...
   Серик проворчал:
  -- Вверх по Оби пойдем, вдруг на половцев напоремся? Как биться на неподкованных конях? Пока плоты ладим, и сами отдохнем, и коням хороший отдых будет, а расковывать в пути будем...
   Горчак проворчал, слегка раздражаясь:
  -- А как вообще пешком биться? Да еще в чистом поле, где не к чему спиной прижаться?..
   Подъехал Алай, спросил:
  -- Будем на отдых становиться?
  -- Будем... - Серик поглядел вниз по течению, вверх, нерешительно пробормотал: - Надо пойму найти пошире, там хоть травы побогаче, и лес на дрова есть...
  -- Чего искать? - проворчал Горчак. - Пошли вверх по течению, все ближе к цели будем...
   Серик окинул взглядом сгрудившиеся телеги. От семидесяти едва шестьдесят осталось. Запасные лошади по восьми штук тянулись за каждой телегой. Серик махнул рукой, указывая путь, и сам погнал коня рысью по гребню берегового откоса. Река здесь не петляла, а потому пойма тянулась узкая, только к заходу наткнулись на изгиб реки с широкой поймой. Тут уже стояло три казахские юрты; видать невеликий род на лето прикочевал отдохнуть у большой воды. Степняки встретили русичей настороженно, но за оружие не хватались. Может считали, что бестолку, а может, и до них докатилось известие, что по степи идут щедрые люди и всех одаривают богатыми подарками. Впереди стоял древний старикан, маленький и кривоногий, чем-то смутно похожий на паука. Зато за спиной у него в полукруг стояли молодцы, один к одному, стройные, высокие красавцы, с явственными чертами примеси половецкой крови. На поясах у них висели неплохие сабельки, да и одеты они были невпример богаче прочих степных людей. Горчак присвистнул, сказал:
  -- Похоже, мы совсем близко вышли от Великого Шелкового Пути...
   Подъехавший Алай, заговорил со стариком. Старик отвечал коротко, односложно, недоверчиво обводя взглядом сгрудившихся за спиной Серика всадников. Серик смутно понимал. Видимо и Алай так же смутно понимал старика, только в отличие от Серика он мог с горем пополам еще и говорить. А Серику так и не удалось приучить свое горло к гортанному и хрипящему говору степных людей. Тем временем Горчак достал с воза кольчугу, саблю и хороший кусок шелка, сложил все это к ногам старика. Лицо у того сейчас же расплылось в довольной улыбке. Обернувшись к палаткам, он что-то крикнул, оттуда сейчас же выскочили женщины, в количестве, явно превышающем количество мужчин, и принялись стелить вокруг костра бараньи шкуры. Другие подбросили дров в костер, и повесили над ним громадный котел, в который щедро набросали огромных кусков мяса. Горчак подтолкнул Серика локтем:
  -- Гляди-ка, а вареное мясо им больше по нраву...
   Серик подозвал Лисицу, сказал:
  -- Пусть распрягают... Коней - пастись... Сами разберетесь, чья очередь в пастухи... Пировать будет только старшая дружина - не гоже старика объедать, хоть и видно, что он не из бедных...
   Старик сделал приглашающий жест, и сам прошел к шкуре белого барана, важно уселся на нее. Кроме Горчака и Серика к костру подсели только Чечуля да Лисица, остальные принялись ставить шатры, распряженные и расседланные кони были разделены на несколько табунов и вскоре исчезли в вечернем сумраке. Старик, правда, понятливо распорядился нескольким своим парням проводить табуны на пастбища. Привыкший уже к степняцким обычаям, Горчак помалкивал, дожидаясь, когда первым заговорит с ним старейшина. Наконец женщины притащили огромный бурдюк с кумысом. К изумлению Серика, кумыс разлили не по деревянным чашам, а по серебряным, да еще и довольно тонкой работы. Подавая пример, нойон осушил чашу, все последовали за ним, и только после этого он заговорил, с горем пополам понимали его все, и Алай не лучше других, а потому он и не перетолмачивал, только изредка переспрашивал, когда попадалось уж вовсе непонятное слово.
   Старик спросил:
  -- За женщинами идете? Однако рано в этом году... С полуночи роды еще не скоро кочевать будут...
   Горчак с Сериком быстро переглянулись. Лисица тихо сказал по-русски:
  -- За кого-то не того они нас приняли...
   Горчак медленно, старательно подбирая слова, проговорил:
  -- Нет, не за женщинами мы идем; мы хотим на восход пройти, до конца степи. Слыхали мы, там железная гора стоит... Если и правда, привезем туда колдунов, будут они железо варить. Тогда железо станет дешевым, мы и вам продавать будем...
   Лицо старика осталось непроницаемым. Он внимательно наблюдал, как в его чашу льется пенная струя кумыса. Нойон выпил кумыс, подождал, пока остальные осушат свои чаши, проговорил:
  -- Если идти вверх по течению, начнутся горы, и среди гор лежит большое озеро. Из него-то и вытекает большая вода. По берегам богатое племя живет; они железные ножи, топоры и прочее делают. Только они железо не из горы берут, а у ваших же купцов покупают. Не слыхал я, чтобы там железные горы стояли...
  -- Дак и я не про те места говорю! - Горчак открытым и честным взором смотрел на старика. - Там, на восход, еще одна река течет, вот на ее-то берегу и стоит железная гора.
   Старик долго думал, успел осушить две чаши кумыса, наконец с сожалением покачал головой:
  -- Нет, не слыхал... Про реку ту знаю, а про гору не слыхал.
   К явному облегчению Горчака на том скользкий разговор и закончился. Старик принялся расспрашивать о тяготах пути, потом перешел к расспросам о здравии того-то и того-то, и имена были сплошь половецкие. Горчак прикинулся оголодавшим, набивал рот мясом, и невнятно бубнил что-то утвердительное, на что старик кивал с довольным видом. В конце концов, сославшись на трудный путь, гости ушли спать. Устраиваясь под шубой, Горчак ворчал:
  -- Надо на полночь уходить, а то как бы на половцев не нарваться. Слыхал? Они сюда за женщинами ездят.
   Серик проворчал:
  -- Чего-то я не заметил недостатка женщин...
   Горчак зевнул, откликнулся сонным голосом:
  -- Слыхал я в Мараканде, они женщин не насовсем в жены берут, а на время. Богатые дары за них отдают, а потом возвращают, да еще многих с детьми. И то сказать, у многих в родных краях жены дожидаются. Некоторые, правда, бывает, детей с собой забирают... - и сразу за тем послышалось равномерное похрапывание. Так что Серику не удалось порасспросить об этом интересном деле.
   На другой день начали готовиться к переправе. Пойма довольно густо заросла толстыми ивами, осокорями, встречались и осины. А потому материала для плотов было предостаточно. Бревна ошкуривали и укладывали на жарком солнышке подсушиться. В дело шли и ветки. Их тоже решили подсушить, и связать плоты из хвороста.
   Глядя на такое разорение своего летнего кочевья, старик цокал языком и приговаривал:
  -- Ай, ай... Однако степь сюда придет - негде летом отдыхать будет...
   Горчак его успокаивал:
  -- Да не придет сюда степь! Травы больше будет, твоим коням пастбища добавится...
   Наконец плоты были связаны. На плотах из бревен решили переправлять дорогой товар и оружие, на хворостяных плотах - поклажу, что подешевле. Телеги связали вместе по десятку и тоже решили вплавь, своим ходом. Для переправы выбрали жаркий, солнечный день. Серик, и еще десяток лучших пловцов, разделись, сели на своих неоседланных лошадей и погнали их в реку, остальной табун подгоняли сзади. Лошади не артачились, с удовольствием пошли в воду. Серик дождался, когда дно стало уходить из под копыт коня, и соскользнул с его спины в воду, поплыл рядом, держась за гриву. Конь громко фыркал, сзади откликались таким же фырканьем сотни лошадей. Серик на миг обернулся; на берегу стояли только люди и телеги - все водное пространство позади было усеяно конскими головами.
   До противоположного берега оставалось всего ничего, когда на кручу берега вдруг вынеслось несколько всадников. Серик настороженно вглядывался в них. Но они просто стояли и смотрели; луки покоились в налучьях, за сабли тоже никто не хватался. Здесь глубина начиналась от самого берега, да и течение было быстрым, однако кони дружно вымахивали на берег, отряхивались и карабкались на кручу. Серик примерно представлял степные нравы; то, что видели степняки с крутого берега, выглядело как попытка захвата чужих пастбищ, если конечно, до них не дошли слухи, что идут простые путешественники и всем раздают богатые дары. Но, кто их знает... Дошли до них слухи, или нет? Да и кучка голых людей не представляла ни малейшего препятствия для степняков к завладению чужим табуном. Оставалось надеяться, что сюда прискакали степенные люди, отцы семейств, а не буйная и вороватая молодежь.
   Серик жестом распорядился, чтобы табун гнали в степь, а сам поскакал к степнякам. Поднявшись на кручу, остановился в трех шагах, мимоходом порадовался, что в кучке всадников стоят люди пожилые, слегка поклонился и сказал, стараясь как можно яснее выговаривать слова чуждого языка:
  -- Приветствую вас, уважаемые!
   Степняки враз поклонились, стараясь склониться чуть ниже Серика, тот, что стоял впереди, на хорошем половецком языке спросил:
  -- Уважаемый, вы никогда не ходили на нашу сторону, что заставило вас решиться на столь опасную переправу?
   Серик, сделав физиономию почестнее, повторил байку Горчака про железную гору, стараясь как можно правильнее выговаривать слова половецкого языка. Степняки переглянулись, скептически покачали головами, и повторили слово в слово то, что сказал давешний нойон:
  -- Река есть, а вот про железную гору на ее берегу никто не слыхал...
   Тем временем и первый плот ткнулся в берег. С него соскочил Горчак, нагруженный дарами, следом за ним прыгнули Чечуля с Лисицей, тоже нагруженные узлами, все трое полезли на кручу. Пока они раздавали дары, Серик сбегал на плот, оделся. Ощутив на плечах кольчугу, а на поясе свой тяжелый меч, сразу почувствовал себя увереннее. Когда поднялся на кручу, степняки уже ускакали. Серик спросил:
  -- Што, на пир не позвали?
   Горчак ухмыльнулся:
  -- Они что, дураки? Такую ораву на пир звать... Если б мы вчетвером шли...
  -- Про дальнейший путь расспросили?
  -- А как же... До следующей реки пятнадцать дней пути, и что интересно она тоже Обью зовется...
   Серик пожал плечами:
  -- А что тут интересного? Итиль тоже на ногайском то и означает что - вода...
   Места пошли благодатные; то и дело встречались перелески, озера, изредка по балкам журчали ручейки. Пятнадцать дней прошли без тягот и лишений, да и встречные степняки всячески выказывали дружелюбие, которое Горчак не забывал подкреплять дарами. Правда, вскоре перелески шибко уж сгустились, и превратились в настоящие леса, а потому свернули чуть к полуночи, и снова потянулась благодатная лесостепь. Боевые кони то один, то другой начинали хромать - копыта отросли уже непомерно; коней по очереди расковывали, подрезали копыта и к пятнадцатому дню пути из двухсот коней почти все были без железной обувки.
   К реке вышли неожиданно. Серик стоял над поймой, на береговой круче, и из под ладони всматривался в противоположный берег. Речушка была не уже Днепра в низовьях. Остановившийся рядом Горчак тихо проговорил:
  -- Не доплывут кони, из сил выбьются...
   Серик проворчал хмуро:
  -- Ты, Горчак, даже представить себе не можешь, сколько может проплыть лошадь... Надо только отбойное течение найти, которое к тому берегу уходит...
  -- Все равно далеко, сил не хватит...
  -- А кто тебя заставляет изо всех сил грести? Лежи на воде и не торопясь огребайся. Я вниз по течению двадцать верст проплывал, и даже не запыхивался. Во-он там, похоже, берег загибается и от него отбойное течение идет, - Серик показал плетью чуть выше по течению. - И тот берег загибается. Так что, вынесет...
   Когда плоты были готовы и выбран день переправы, Серик со своей старшей дружиной вышли на берег. Серик сказал раздумчиво, глядя на парящую утреннюю реку:
  -- Ну што, как в прошлый раз?..
   Чечуля скептически покачал головой, сказал:
  -- Никто из моих никогда столько не плавал, даже на бурдюках. А бурдюков у нас нету, и делать не из чего...
  -- О чем речь... - Серик равнодушно пожал плечами: - Я и поплыву первым. Как доплыву до того берега, так и загоняйте лошадей в воду.
  -- Нет! - Чечуля мотнул головой: - Ты военный вождь похода...
  -- Да уверен я в себе! И побольше плавал...
  -- Все равно!
  -- Я поплыву... - коротко обронил Лисица, и, сев на песок, принялся стягивать сапоги.
   Хоть течение было и не быстрым, однако, пришлось пойти по берегу вниз по течению, чтобы не упустить из виду Лисицу. Глядя из-под ладони, что мало помогало от восходящего солнца, Горчак сказал:
  -- Интересно, если Лисица потонет, назад пойдем?
   Чечуля проворчал:
  -- Вверх пойдем, хоть до истоков...
  -- Акын сказывал, эта река с гор сбегает, а горы покрыты густыми лесами, где коней нипочем не прокормить...
   Чечуля насупился и промолчал. Даже Серик уже с трудом мог разглядеть две головы среди слепящих бликов. Приложив обе ладони ко лбу, кое-как разглядел, что до берега Лисице осталось всего ничего. И судя по всему, он не суетится, плывет, как и плыл; неторопливо и размеренно. Серик проворчал:
  -- Я ж толковал - плевое дело... Только глаза боятся... Если воды не бояться, можно весь день плыть...
   Лисица выбрался на берег и встал рядом с конем, но был таким махоньким, что даже Серик не сумел разглядеть, машет он рукой, или просто стоит, осматривая берег.
   На сей раз с конями поплыли два десятка людей, чтобы в случае чего помочь друг другу. У запасливого Чечули нашлось два бурдюка, которые и прихватили на всякий случай. Но бурдюки не понадобились - от переправы в теплой летней воде случилось одно удовольствие и коням, и людям. Как и после прошлой переправы, предусмотрительный Горчак посоветовал с помощью лошадей вытянуть плоты повыше на берег.
   Пока переправлялись, да пока заново поклажу по телегам раскладывали, на берегу не появилось никого из здешних людей. Серика это тревожило все больше и больше. В конце концов, он послал три тройки дозорных. Ночевать все равно здесь придется, а такое невнимание местных жителей отчего-то тревожило. Уже стемнело, когда явились дозорные. Они только смущенно пожимали плечами и разводили руками; нигде не видели даже следов пребывания людей.
   Серик проговорил:
  -- Нехорошо это. Надо телеги в круг ставить, и ночную стражу усилить. Никто даже не вышел поинтересоваться; что за люди и зачем идем...
   Однако ночь прошла спокойно. Наутро двинулись дальше, встреч восходящему солнцу. Лесов и перелесков стало больше, нежели полян меж ними. И хоть все чаще и чаще приходилось протискиваться сквозь перелески, но это не казалось столь уж трудным. Потому как кони не голодали, несмотря на исход лета, травы на полянах стояли сочные, густые; кони успевали за ночь и отъесться, и хорошо отдохнуть. Только на третий день пути наткнулись на стойбище здешних людей. Палатки у них оказались весьма чудными; на составленных шалашом жердях было натянуто шитое из кож полотнище, из дыры сверху выходил дым. Люди оказались не из пугливых; высыпали из палаток, и стояли плотной толпой, глазея на путников. Серик заметил, что только у нескольких пожилых мужчин на поясах висели железные ножи в простых деревянных ножнах. Алай выехал вперед, медленно заговорил, тщательно подбирая слова, заученные им при подготовке первой переправы. Но пожилой, коренастый, с глазами щелочками, человек непонимающе помотал головой.
   Алай повернулся к Серику, сказал:
  -- Это уже не степные люди... Да и табунов что-то не видно...
   Горчак протянул:
  -- Непонятно чегой-то... Поляны благодатные - сколько табунов могут прокормить, а степные люди сюда не прикочевывают...
   Серику думать не хотелось; Алай и Горчак бывалые, вот пусть и думают. Он лишь разглядывал по очереди людей; одеты в кожаные рубахи до колен, на ногах - кожаные же сапоги с мягкой подошвой.
   Алай тем временем сказал:
  -- Горчак, доставай-ка чертеж...
   Горчак пожал плечами, однако полез в седельную сумку, достал порядком поистрепавшийся пергамент. Алай долго разглядывал его, вертя так и эдак, наконец протянул:
  -- Ну-у... Все понятно...
   Серик глянул через его плечо в чертеж, Алай водил пальцем:
  -- Видишь, Горчак, вот тут река выбегает из горных теснин, а леса горные тянутся досюда; по ним никак табуны и отары не прогнать, лошади и овцы с голоду сдохнут. А вот тут, когда степи начинаются - река уже широкая и полноводная делается. Лошади-то с горем пополам переплыть могут, а овцам это не под силу. Вот и не кочуют в этот угол степные люди. Похоже, и мы тут не пройдем...
   Горчак хмуро проворчал:
  -- Пройдем, не пройдем, а попытаться надо... Да и здешних людишек порасспросить; авось они и подскажут путь-дорожку?..
   Он слез с коня, подошел к ближайшему возу, порылся в поклаже, вытащил несколько ножей, мешочек с наконечниками стрел, пару топоров, сложил все это к ногам самого пожилого из здешних людей. Тот оторопело смотрел на груду сокровищ, наконец пришел в себя, что-то гортанно крикнул - тут же несколько молодых парней сорвались с места и умчались в палатки. Вскоре вернулись, и каждый из них тащил по охапке роскошных мехов. Когда меха были сложены к ногам Горчака, только тогда были разобраны и ножи, и топоры, а мешочек с железными наконечниками стрел достался высокому, и, видать, недюжинной силы, мужику средних лет.
   Горчак проворчал:
  -- Гляди-ка, дикие-то дикие, а торг им ведом...
   Серик пожал плечами, обронил:
  -- На што нам мягкая рухлядь?..
  -- Мы ж зимовать тут собираемся, а зимы тут лю-ютые... - протянул Горчак. - А ну-ка...
   Он сходил к другому возу, и притащил огромный медный котел. Старик чуть в обморок не упал. К груде мехов прибавилась такая же груда.
   Серик усмехнулся, сказал:
  -- Если этак дальше пойдет, мы ж все в царских одеждах щеголять будем...
  -- Ладно, хватит... - с сожалением умерил свою купеческую душу Горчак. - И так два воза получается...
   Серик раздумчиво протянул:
  -- Как бы с ними уговориться насчет проводника?.. Да и языку ихнему не худо бы научиться...
   Алай спрыгнул с коня, подошел к старику и принялся махать руками, что-то явно изображая. И, странное дело, старик понял! Он обернулся к толпе, что-то сказал; коренастый мужичонка, средних лет, понятливо кивнул и ушел к палаткам. Вскоре он вернулся с мешком за плечами, луком и короткой рогатиной. Серик с изумлением разглядел, что наконечник рогатины каменный. Лисица тем временем подвел оседланного коня - смирную и добродушную кобылку, купленную скорее для приплоду. Проводник испуганно попятился, когда Алай предложил жестами ему взобраться в седло. И как его не убеждал Алай, так и не решился. Он непреклонно зашагал прочь, и волей неволей дружине пришлось потянуться за ним. Однако скорость передвижения он нисколько не уменьшил - неутомимо шагал и шагал впереди. Алай с Горчаком поехали вровень с ним, и Серик вскоре понял, что они усердно добавляют к своим языкам и еще один; они тыкали пальцами в разные предметы и называли их на казахском языке, проводник быстро понял, что от него требуется, и отвечал на своем.
   На седьмой день после переправы вышли к следующей реке. Была она поуже Оби, но течение быстрое, а вода прозрачная. К ее берегу березняки уже сгустились до настоящего леса. Серик из-под ладони вглядывался в противоположный берег, на береговых кручах рос густой сосняк. Правее из круч выпирали мощные каменные лбы, а еще дальше, вверх по течению, на берегу стояли крошечные издали палатки здешних людей. Горчак проговорил:
  -- Переправляться, по-моему, не стоит... Здесь зимовать будем. На зиму сено надо заготовить, а подходящие травы только в пойме остались...
   Серик неопределенно мотнул головой, и погнал коня вниз, на пойму. И хоть день едва к полудню подошел, решили встать на отдых. Пока варилась похлебка, проводник, Алай и Горчак сидели вокруг чертежа и по очереди тыкали в него пальцами. Серик не прислушивался к тарабарщине, которой они время от времени перекидывались. Однако его заинтересовало, что говорил проводник. Он подсел к ним, спросил:
  -- Ну, и чего он толкует?
   Горчак повел пальцем по чертежу, проговорил:
  -- Он толкует, здесь горы начинаются, а в горах живет оленный народ. Они на оленях ездят, точно так же, как мы на лошадях, только без седел. На лошадях там точно не пройти. На восход тоже густые леса начинаются, полян там мало, много лошадей не прокормить. С двумя-тремя лошадьми, он говорит, по тайге ходить можно, но столько, сколько у нас лошадей, разом нипочем не пройдут, да и телеги там уже не протащить...
  -- И далеко те леса тянутся? - настороженно спросил Серик.
  -- Он не знает, - сказал Горчак. - У него жена с того берега, так она сказывала, что ее дед ходил на сорок дней пути на восход, и края тайги не видел.
   Серик на долго замолчал, разглядывая чертеж, на котором еще добавилось и гор, и лесов, и речек. Проворчал, почему-то раздражаясь:
  -- Как его хоть зовут?
  -- Он не скажет, - вмешался Алай. - Нельзя чужим называть свое имя. Чужие уйдут, и имя унесут с собой, тогда его душа после смерти не найдет пути в края вечной охоты.
   Серик поднялся, сходил к ближайшему возу, принес добротный наконечник рогатины, протянул проводнику. Тот аж отшатнулся, спрятал руки за спину. Алай сказал:
  -- Он не может взять, у него нет мехов, чтобы заплатить за столь дорогую вещь. Мы ему уж предлагали...
  -- А ты скажи, что это плата за то, что он нам так много и хорошо поведал об окрестных народах.
   Алай выговорил несколько слов, проводник нерешительно протянул руку, взял наконечник, любовно огладил его пальцами, что-то сказал. Алай перетолмачил:
  -- Он благодарит великого охотника, и говорит, что этот наконечник его внукам останется, и они будут благодарить великого охотника.
   Серик спросил:
  -- А почему он называет меня великим охотником?
  -- А он видел, как ты стреляешь. Никто из лесных людей не может стрелять так далеко и так метко.
   Сразу после еды Серик послал вверх и вниз по течению разъезды, искать пойменные луга для сенокоса и пастьбы коней. А сам взял топор и направился к сухостойной осине, стоящей неподалеку от берега. Горчак окликнул его:
  -- Эй, ты чего собрался делать?
   Серик обронил через плечо:
  -- С местным народом надо поскорее дружбу завести, пока не подумали чего не надо...
  -- И то верно... - пробурчал Горчак и принялся ставить свой шатер. Его верная жена тут же принялась обустраивать семейное гнездышко.
   Сухостойной осины как раз хватило для плота на трех человек. Еще не все табуны разбрелись на пастьбу, а Серик уже вогнал последний клин под поперечину. Горчак с проводником притащили дары. Горчак забрался на плот, Серик взялся за веревку и потащил плот вверх по течению, чтобы сплавиться как раз к стойбищу, Горчак отпихивался шестом. Проводник шел рядом, и что-то лопотал на своем тарабарском языке, Серик понимал только, что, что-то очень почтительное. Когда переправились, немного промахнулись и причалили к берегу как раз под каменными лбами. Вытянув плот на чуть выглядывающий из воды камень, огляделись и увидели морщинистого человека, в украшенной узорами одежке, который, не обратив ни малейшего внимания на вновь прибывших, усердно высекал что-то на камне, пользуясь заостренным камнем и деревянной колотушкой. Серик с изумлением увидел, как их проводник, низко склонившись, что-то почтительно залопотал. Человек даже ухом не повел. Горчак проговорил, изумленный не менее Серика:
  -- Проводник почтительно просит повелителя духов на время оторваться от своего колдовства и обратить внимание на невиданных доселе людей...
   Серик тем временем оглядел скалу - она вся была усеяна искусно выполненными изображениями людей и животных. Из некоторых картинок даже можно было понять, что люди охотятся на животных, а другие картинки казались вовсе непонятными. Некоторые картинки были нарисованы разноцветными красками. Колдун раздраженно бросил под ноги свои инструменты, что-то крикнул недовольно. Отчего проводник пришел в ужас и рухнул ничком на крупные валуны, лежащие у подножия скалы. Колдун оглядел Горчака с Сериком, по его морщинистому лицу было не понять, удивлен он, или ему доводилось уже встречать белых людей. Ни слова не говоря, он повернулся и зашагал по берегу к стойбищу. Проводник вскочил и резво побежал за ним, что-то почтительно объясняя. Горчак пожал плечами, взвалил узел с дарами на плечо и зашагал следом. Судя по округлым очертаниям рогожного узла, там лежала главная ценность для местного народца - большой медный котел. Из стойбища навстречу уже валила толпа, видели, наверное, как неведомые люди переправляются через реку. Впереди важно шагали несколько стариков. Ни молодые парни, ни шустрые многочисленные пацаны даже не пробовали обогнать стариков, в нетерпении размахивали руками, семенили ногами, но и только. Старики остановились, глядя с показным равнодушием на путников. Подойдя к ним, Горчак скинул с плеча узел, не спеша распустил веревку. В котле лежали еще три ножа и два топора с мешочком наконечников. Так же не спеша, Горчак все это разложил рядком возле котла. Старики хранили молчание. Тогда Горчак что-то коротко бросил проводнику, тот медленно и почтительно заговорил. Горчак в полголоса перетолмачил:
  -- Он им сказал, что мы почтительно просим позволения перезимовать в их угодьях...
   Один из стариков что-то ответил, после долгого раздумья. Горчак перетолмачил:
  -- Ага, спрашивает, будем ли мы охотиться на их зверей...
   Серик проворчал:
  -- Дикий-то дикий, а как ловко цену набивает за постой...
  -- Точно! - Горчак ухмыльнулся. - За охоту просит добавить еще один котел и один топор...
   На следующий день началась тяжкая работа по подготовке к зимовке. Хорошо еще, что запасливый Горчак для мены с встречными народами прихватил три десятка кос, которые так и не понадобились. Потому как местные народы сено на зиму не заготавливали. Степняки откочевывали в малоснежные места, а лесные люди ездили на оленях, которые и из-под снега корм добывать умели, да и неприхотливы были, не то что лошади. Косцы разъехались вверх и вниз по пойме на многие версты. Остальные рубили сосны на противоположном берегу и гоняли плоты через реку. Решили особо не мудрить; поставить две избы попросторнее - в тесноте, не в обиде. Можно и вповалку спать, лишь бы в тепле. Хорошо, что дождей все не было, стояла совсем не августовская жара. Так что сено быстро просыхало, и его тут же складывали в копны. Хоть и паршивенькое сенцо, а до весны кони перебедуют. Бывалый Чечуля велел заготовить побольше осиновых и березовых веников. Серик было заикнулся, что париться вряд ли придется, на что Чечуля заявил, что веники пойдут на подкормку лошадям. Серик вместе со всеми не работал - ему одному пришлось кормить этакую ораву. Зараз целого лося съедали, так что, каждое утро с рассветом он садился на коня, и ехал куда-нибудь на охоту. Иногда, если удача улыбалась, и рано возвращался, он плел верши, и на ночь ставил в рыбных местах на реке. Так в хлопотах подкатила и осень, но избы уже стояли, только под первыми осенними дождями их торопливо покрыли жердями, потом камышом, а сверху еще и веток накидали.
   Кони в отдаленных концах поймы доедали последнюю осеннюю траву, так что пастухи уезжали на неделю, потом менялись. Как-то приехавший со смены Лисица, остервенело чеша о дверной косяк спину, раздраженно заорал:
  -- А ну, кто не желает вшей кормить, баню строить будем!
   Все будто того и ждали, зашевелились, потянулись на улицу, вскоре под моросящим дождем глухо застучали топоры. Баню возвели за один день, тут же накрыли жердями и толстым слоем дерна. В дровах стеснения не было, а потому баню решили топить по белому и каменку выложили с трубой.
   Глава 10
  
  
   Свиюга прищурясь глядел через гребень стены. Шарап сидел на забороле, прислонясь спиной к простенку меж бойницами, проговорил угрюмо:
  -- Глаза б мои на это не смотрели... Еще на сотню шагов тын придвинут и полезут на приступ...
   Свиюга проговорил:
  -- На вылазку надо...
  -- С кем, на вылазку?! - чуть не взвился Шарап. - Пока полторы калеки тын будут рубить, их раз пять поубивать успеют...
  -- Зачем, тын рубить? - Свиюга насмешливо скосил глаза на Шарапа. - Гляди, какая жара стоит. Полить маслом, да смолой, а потом поджечь...
  -- Поджечь не успеешь... - проворчал Шарап. - Если с факелами идти - всполошатся, и до тына не допустят. Пока огонь высекать будешь, опять же всполошатся...
  -- Экий ты Шарап тугодум... - ухмыльнулся Свиюга. - Огненными стрелами потом подожжем тын! Они ж на тын избы посада разобрали, дерево сухое, в миг пыхнет, и потом не потушить будет...
   Шарап упруго вскочил на ноги, влез на скамейку, чтобы видеть весь тын, оглядел его, проговорил задумчиво:
  -- Тын с наклоном поставили... Если смола и масло на ту сторону прольются, то-то пылать будет...
   Из караульного помещения стрельницы широко зевая вышел Звяга, сонно оглядел Шарапа, Свиюгу, спросил:
  -- Чего там, на приступ собираются?
  -- Да нет пока... - обронил Шарап. - Ты вот что, вели собрать по городу как можно больше масла и топленого сала, да чтоб в бурдюки их залили. Овец и коз мы много за время осады съели, шкур полно накопилось.
   Следующие два дня, будто бежали наперегонки с осаждающими; те тын лихорадочно придвигали к стене, а осажденные с той же лихорадочной поспешностью бурдюки наполняли маслом да салом. Смолу порешили кусками на тын накидать, от горящего масла сама растопится да полыхнет. Несколько бочек дегтя решили подкатить к тыну, и, если удастся, порубить топорами, а не удастся, сами от масла вспыхнут. К концу третьего дня тын уже подходил к стене на полсотню шагов. Из узеньких бойниц, проделанных в тыне, уже постреливали половецкие стрельцы, так что, поднять голову над гребнем стены уже никто не рисковал, да и маячить в бойницах было не безопасно.
   Оглядывая длинный ряд бурдюков, Шарап проворчал:
  -- Ладненько успели... Завтра с утра половцы на приступ полезть должны.
   Стоявший рядом Звяга, проговорил:
  -- Три сотни охотников из смердов готовы идти за стену, тащить бурдюки.
   Свиюга проговорил, усмехаясь насмешливо по обыкновению:
  -- За стены смерды не пойдут, а спустятся на веревках. Без оружия, что б полегче, только с ножами. Когда они потащат бурдюки к тыну, из ворот выйдет пешая дружина. Пока половцы прочухаются, смерды уже убегут, вспоров бурдюки ножами, а дружина только прикроет смердов и поскорее отступит.
   Шарап смущенно проговорил:
  -- Я так и хотел поступить...
  -- Вот вот... - Свиюга усмехнулся. - А все стрельцы будут сидеть на стене, и ждать. То, что на стене будет гореть много факелов, половцев не насторожит; они подумают, будто мы ночного приступа опасаемся.
  -- Эт што же, ты считаешь, и нам со Звягой на стене сидеть? А кто ж дружину за стену поведет?
  -- Дружина князя Романа за стену пойдет, - веско выговорил Свиюга. - Они и строю обучены, и локоть друг друга чуют. А там в темноте придется действовать.
   Шарап крикнул вдоль стены:
  -- Сотника Гвоздилу к Шарапу!
   По стене покатилось вдаль:
  -- Сотника Гвозди-илу к Шара-апу-у!..
   Вскоре на стене появился Гвоздило. Был он невелик ростом, да широк в плечах, а знаменит тем, что в сечах брал в левую руку меч, в правую - шестопер, и гвоздил врага, работая, будто ветряная мельница.
  -- Чего звал? - осведомился он, подойдя.
  -- Чего-то ты долгонько брел... - проворчал Шарап недовольно.
  -- А непривычно мне, будто пацаненок, на зов каждого татя бегать...
   Шарап изумился:
  -- Меня народ выбрал воеводствовать. Ты что же, волю народа исполнять не хочешь? Где ж я тебе боярина в начальники найду, если все бояре с князем в ляхи подались?
   Гвоздила махнул рукой, досадливо проворчал:
  -- Да ладно, начальствуй, только не корчь из себя грозного воеводу... Говори, чего задумал?
  -- То, что и раньше думали... Ночью за стену пойдем.
  -- Эт, ясно... - обронил Гвоздило, прищурясь оглядывая тын. - Завтра с утра они и должны бы полезть на приступ...
  -- Ты с двумя сотнями за ворота выйдешь, смердов будешь прикрывать. Калеченых на стенах оставишь, там стрельцов надо побольше.
   Гвоздило проворчал раздумчиво:
  -- Оно так, правильно мыслишь. Только годных на такое дело у нас едва сто двадцать человек наберется...
  -- Больше и не надо. Смердов в ворота пропустите, и сами отступите.
   В самое глухое время ночи, триста смердов одновременно перевалили за стену бурдюки, мешки со смолой, бочки с дегтем, торопливо перебирая руками, спустили со стены, по тем же веревкам спустились сами и запалено дыша, потащили все добро к тыну. Шарап стоял на стене и вглядывался в мельтешение теней возле тына. Мимоходом подумал: "Эх, Серика бы сюда, вот у кого глаза так глаза; в любой тьме видит не хуже кошки..." И тут со стороны тына послышался зычный окрик по-половецки, и тут же в разных концах заголосили еще, а за тын полетели факелы. И тут Шарап увидел, как от тына, размахивая ножами, несется толпа смердов. Но из ворот уже вышла дружина, скорым шагом двинулась навстречу смердам, те быстро укрылись за строем и щитами дружинников. Дальше было медлить некогда, Свиюга уже бил из своих самострелов по тыну, по бойницам. Внуки его, с деловитым сопением накручивали вороты самострелов, быстро и сноровисто меняли порвавшиеся тетивы. Шарап схватил свой мощный лук, наложил стрелу на тетиву, поднес к факелу толсто обмотанный просмоленной куделей наконечник. Звяга уже пустил стрелу. Она прочертила почти прямую линию и вонзилась в тын. Стрела Шарапа вонзилась рядом с ней, и тут же пламя потекло вниз, полезло кверху. Почти разом в тын вонзилось еще с полсотни стрел, и вот он уже весь запылала. Половцы из-за тына пытались сбивать пламя, но оно уже взвивалось высоко в небо.
   Посмеиваясь, Свиюга сказал:
  -- Во как полыхает... Я думаю, послезавтра они на приступ полезут.
  -- Зачем же мы тын жгли?! - изумился Шарап.
  -- А затем и жгли, чтобы они лишних пятьсот шагов под нашими стрелами топали. Авось и отобьемся...
   На стену влез Гвоздило, проговорил, тяжело отдыхиваясь:
  -- Смердов всего десятка полтора полегло, у нас потерь нет...
   Шарап обронил:
  -- Сам вижу... Гляди, как светло.
   Яркое пламя освещало все предполье и разоренный посад.
   Свиюга проговорил:
  -- Надо бы и в посад огненных стрел покидать...
  -- К чему? - Шарап пожал плечами. - Остатков посада все равно на новый тын не хватит...
   Половцы больше не орали, видимо ушли в посад, поняв, что тын не потушить, только громко трещало пламя, жадно пожирая пересохшие до звона бревна и плахи.
   Шарап потянулся, сладко зевнул до хруста, проговорил:
  -- Пошли спать браты, сил надо набираться; скоро знатная работа нам предстоит...
   На другой день в свете яркого солнца, еще дымящиеся остатки тына представляли вовсе печальное зрелище. Половцам удалось отстоять лишь малый участок тына, который кончался шагах в четырехстах от стены. Напрасно Свиюга, держа самострел с натянутой тетивой, высматривал цель - половцы не высовывались, видать поняли, что на стене сидит знатный стрелец. Шарап стоял рядом со Свиюгой на лавочке, и, облокотившись о стену, подперев ладонью подбородок задумчиво смотрел на останки тына. Наконец проговорил мрачно:
  -- Был бы с нами Серик, авось бы и отбились. На этих четырехстах шагах он бы с полсотню положил... Да ты полсотню... Эх-хе-хе... Видать, сложим завтра буйные головушки...
   На рассвете следующего дня Шарап, Звяга и Батута в караульном помещении стрельницы обряжались к бою; надели чистые рубахи, новые, пахнущие свежей куделью подкольчужные рубахи. Такие рубахи, плетеные из кудели, на четверть разбавленной льном считались самыми лучшими для боя; они были легкими, и в то же время хорошо держали удар. Надев кольчугу, Шарап подвигал плечами, проговорил:
  -- Ладная кольчужка...
   Батута презрительно бросил:
  -- Старая работа... Я лучше делаю...
   Шарап отрезал:
  -- Зато проверенная во многих сечах...
   На ноги пристегнули поножи. На что Батута проворчал:
  -- На што на стене поножи?..
   Шарап ухмыльнулся:
  -- Когда половцы на стену влезут, думаешь, у тебя будет время поножи пристегнуть?
   Засунув за пояс кольчужные рукавички, вышли на стену. На стене ополчение еще только переодевалось в свежие рубахи. Романовы дружинники, полностью одетые и обряженные, дремали на своих местах, привалившись спинами к стене. Из половецкого стана доносился гомон многих голосов, бряцанье оружия, какие то стуки и скрежет. Наконец послышался протяжный скрип, и из-за остатков сгоревшего тына выползло какое-то чудище, на огромных колесах, с торчащим впереди бараньим лбом.
   Свиюга тихо проговорил:
  -- Крышу мокрыми бычьими шкурами заложили, да и бока завесили, так что стрелами не поджечь...
   Шарап проворчал:
  -- Ничего, выльем на крышу бочку дегтя, да бочку масла - сами оттуда разбегутся, как тараканы... - и, перевесившись с заборола, заорал: - Эй, там! А ну живо сюда бочку дегтя, да бочку масла!..
   Внизу кучка смердов куда-то помчалась сломя голову. Шарап оглядел огромный валун, лежащий на стрельцовой площадке, прямо над воротами, проговорил задумчиво:
  -- Щас его применить, аль оставить на потом?..
   Свиюга проворчал:
  -- Ежели они черепаху к воротам подтащат - никакого "потом" не будет...
   Тем временем из-за тына начало вытягиваться половецкое войско; в шесть рядов, прикрываясь щитами, они косо двигались вдоль стены, только левым крылом медленно приближаясь к ней. В первом ряду, прячась за большими щитами пешцов, шли стрельцы и густо садили из самострелов по гребню стены, так что никто головы не смел высунуть.
   Шарап заорал:
  -- Стрелять только в тех, кто лестницы потащит!
   Однако Свиюга, чуть высовываясь из-за края бойницы, ловко выщелкивал из строя то пешца, то стрельца. Кое-кто из ополченцев и Романовых дружинников попытались последовать его примеру, но тут же от бойниц отвалилось чуть ли не с дюжину горе-стрельцов. Шарап заорал вне себя:
  -- Не умеете стрелять, ждите, когда мечом на стене махать придется!
   Убитых и раненых смерды унесли со стены. Звяга менее ловко, чем Свиюга, редко постреливал из своей бойницы из самострела. Свиюга крикнул:
  -- Звяга! Ты время от времени переходи к другой бойнице, половецкие стрельцы ведь тоже не дураки; быстро соображают, откуда по ним метко бьют...
   Сообразив, что управлять боем нет никакого смысла, Шарап взял свой самострел, и тоже принялся обстреливать половецкий строй, тщательно выцеливая неосторожно открывшегося стрельца, или пешца, небрежно несущего свой щит.
   Строй половцев приблизился к стене на сто шагов и замер, наглухо закрывшись щитами. Только стрельцы, то и дело высовываясь из-за щитов посылали стрелу за стрелой в бойницы. Шарап заорал:
  -- Всем приготовиться! Щас лестницы потащат!
   А черепаха тем временем медленно, но неотвратимо ползла к воротам. Наконец подползла, и раздался первый удар в ворота, вся воротная башня содрогнулась от фундамента до маковки. Шарап подозвал Батуту с Ярцом, и еще с полдюжины мужиков ростом покрупнее. Все вместе, пригибаясь, пролезли на стрельцовскую площадку стрельницы. Там никого не было; потому как прикрытие плохое было - едва ли рослому человеку по пояс. Чуть не на карачках, вцепились в толстые веревки, свисавшие с длинных концов двух журавлей, потянули, кряхтя, подняли деревянный помост с лежащим на нем валуном. Поднатужившись, Шарап скатил его вниз. Снизу раздался громкий треск, дикие вопли и яростная ругань половцев. Тут же, поднатужившись, скинули туда же бочку дегтя и бочку масла. С обеих сторон со стены в кучу бревен и бычьих шкур полетели десятки факелов. Пламя пыхнуло аж выше стрельницы. Шарап почувствовал, как быстро накалилась личина. Пригибаясь за гребень стены, Батута проворчал:
   Щас сами себя и спалим...
  -- Не спа-алим... - благодушно протянул Шарап. - Зря, што ли, каждую ночь стену водой поливали?..
   Снизу неслись уж вовсе дикие вопли. Половецкие стрельцы форменным образом неистовствовали. Но стрелы либо втыкались в стену, либо бессильно падали в городе. Наконец из разоренного посада, укрываясь за спинами половецкого строя, побежали воины с лестницами на плечах. Каждую лестницу несли по четверо, умело прикрываясь щитами. Шарап заорал:
  -- Бей по лестницам!
   И сам, подавая пример, принялся садить из самострела. Но стрелы вонзались в щиты, не причиняя вреда, либо втыкались в землю, когда пытались бить носильщиков по ногам. Один Свиюга в мгновение ока обезножил шестерых. Но из задних рядов строя тут же выбежали воины, подхватили лестницы. И вот уже лестницы распределились равномерно вдоль всего строя, пешцы разомкнулись, и лестницы устремились к стенам, строй моментально сомкнулся и быстрым, мерным шагом поспешил за ними.
   Схватив ножной лук, Шарап проворчал:
  -- Ловко действуют, уме-елые...
   Строй уже был под самой стеной, а еще никто не подставил под стрелы ножных луков ни плеча, ни ноги. Длинные стрелы бессильно вонзались в щиты. Лестницы взметнулись, и быстро пали на стены. Из разомкнувшегося строя выскочили дружинники князя Рюрика, и дружно бросились на лестницы. Шарап уже ничем не мог помочь ополчению - теперь каждый бился сам за себя. Он схватил несколько сулиц, сколько вместилось в ладонь шуйцы, и принялся быстро, будто ветряная мельница, швырять их вниз. Он точно видел, как трое Рюриковых вояк скатились с лестниц, но остальные лезли густо, напористо. Пришло время и для бревна; толстенного дубового кряжа до поры лежавшего под загородкой. Хватаясь за конец, Шарап заорал:
  -- А ну, браты, понаутжились!
   Подбежали Ярец с Батутой, кто-то еще, бревно медленно закачалось, вползая на гребень стены. И вот с глухим выдохом его перевалили за стену - снизу донесся жуткий треск, вопли, ругань. Шарап на миг высунулся из бойницы, и увидел, что бревно в щепки разнесло сразу две лестницы и перекалечило уйму народу. Появилось время, чтобы передохнуть и оглядеться; везде успешно отбили натиск, переломав бревнами хлипкие лестницы, но слева, где к стене было приставлено тесно друг к дружке аж четыре лестницы, Рюриковы дружинники и густо лезущие вместе с ними половцы, уже перехлестнули стену; одни рубились на стене, другие уже по двум лестницам сбегали внутрь города. Впереди, широко расставив ноги, на стене стоял Гвоздило и вертел в одной руке меч, в другой шестопер, половцы и Рюриковы дружинники разлетались от него во все стороны. Один незадачливый вояка даже перелетел через гребень стены, и с диким воплем шмякнулся об землю. На мгновение повернув лицо, закрытое личиной, искусно выполненной в виде свирепой рожи, Гвоздило проорал:
  -- Шарап! Иди вниз! Я тут сдю-южу-у!..
   Ни слова не говоря, Шарап махнул Звяге рукой, за ними без разговоров кинулись Ярец с Батутой. Пока ссыпались вниз, половцы, будто пятно дегтя на воде, уже расползлись во все стороны от стены, и умело вырубали беспомощное ополчение, слабо разбавленное Романовыми дружинниками. Однако, подоспевшие Шарап со Звягой, и Батута с Ярцом, на некоторое время сместили перевес в сторону горожан, но не на долго; из-за стены перехлестнула еще волна половцев. Шарап видел, как Гвоздило на стене, медленно, будто под натиском урагана, отступает. Вскоре он, и оставшаяся с ним горстка дружинников, кубарем скатились со стены, и присоединились к Шарапову воинству. Запыхавшийся Гвоздило, еле-еле выговорил:
  -- Прорываться надо в детинец!
   Шарап нехотя выговорил:
  -- Ладно, вели трубить отход...
   Гвоздило махнул кому-то рукой, тут же хрипло заревел рог, в нескольких местах ему откликнулись еще рога. Романовы дружинники, умело огрызаясь, стянулись в тесный строй, мгновенно ощетинившийся мечами и топорами.
   Шарап проворчал:
  -- Эх, жалко, самострел на стене оставил...
   Гвоздило проговорил:
  -- Не журись, в детинце полно самострелов царьградской работы... - и рявкнул: - В детинец! Шаго-ом марш!
   Строй качнулся, и мерно зашагал вверх по улице. Половцы наскакивали волнами сзади, и тут же отлетали, оставив два-три трупа. Впереди их попадалось вовсе мало, разве что самые шустрые, но они не решались нападать, отскакивали в переулки. Зато из переулков то и дело прибегали ватажки Романовых дружинников, или наиболее хладнокровных ополченцев, которые не потеряли головы. Строй разрастался; медленно и верно, будто железная змея, полз к детинцу. Вот и ворота; воротная стража распахнула ворота, железная змея втянулась внутрь. Половцы было ринулись ворваться в детинец на плечах отступающих, но воротная стража быстро выстроила в проеме непреодолимую стенку в три ряда с копьями и половцы откатились. К тому же, взбежавшие на стрельницу стрельцы, похватав приготовленные самострелы и луки, открыли такую стрельбу, что вмиг уложил едва ли не четверть всех преследователей. Благо, что они были сплошь без щитов - на стену по лестнице со щитом никак не влезешь.
   Шарап стоял на стене, прислонившись плечом к каменному зубцу, и смотрел вниз. Звяга сидел на забороле устало закрыв глаза. От соседнего зубца послышался будто даже восторженный голос Батуты:
  -- Гляди, што делают, нехристи!..
   Шарап и без него видел, как половцы густо лезли в церкви, потом оттуда вылетали голые бородатые попы, а вскоре появлялись и половцы, нагруженные золотой и серебряной церковной утварью. Среди них мелькали и Рюриковы дружинники. Однако большинство Рюриковых дружинников перекрыли улицы в ремесленных концах; стояли в три ряда, ощетинившись копьями. К ним то и дело совались ватажки половцев, орали что-то, потрясая мечами, но дружинники непреклонно выполняли наказ князя.
   Батута проговорил:
  -- Видать долго Рюрик собирается властвовать... Ишь, ремесленные ряды защищает... А чего ж купцов-то отдал на разграбление?
   Звяга проворчал, не поворачивая головы:
  -- С половцами-то надо как-то расплачиваться... Да и купцов-то на Киеве осталось всего ничего; все разъехались.
   На стену взобрался Гвоздило, подойдя к Шарапу, проговорил тихо:
  -- Наших осталось чуть больше сотни, да около сотни ополченцев...
   Шарап мрачно ухмыльнулся, сказал:
  -- Да чего уж там... Хоть и каменные стены у детинца, а все равно не удержим мы его. Щас они пограбят, ночь пображничают, с утра опохмелятся, отдохнут денек, а потом и за нас возьмутся...
   К стенам детинца половцы осмотрительно не приближались. Так что, тщетно дружинники и ополченцы поджидали у бойниц с ухватистыми ромейскими самострелами и искусно излаженными из турьих рогов, затейливо гнутыми княжескими луками.
   Батута стоял, прислонившись плечом к зубцу, и неотрывно смотрел на свой терем. Отсюда даже был виден кусочек двора. Кузнецкий ряд Рюриковы дружинники защищали лучше всего; в обеих концах его расположились по полусотни, да еще десятка два прохаживались по улице. Батута проворчал мрачно:
  -- Ишь ты, заранее о будущих войнах заботится...
   Половцы уже откатили валун из проема ворот, растащили тлеющие головешки, распахнули полотнища и в проеме появились рядышком князь Рюрик и половецкий князь. Оба в сияющих золотом доспехах, только Рюрик в алом корзне, а половец - в ярко голубом, с вышитым канителью на плече гербом. Повернувшись к Шарапу и Звяге, сидящим чуть поодаль, Батута сказал:
  -- Шарап, Звяга, гляньте-ка: Рюрик въезжает...
   Звяга проворчал:
  -- Глаза б мои на него не глядели...
   Шарап поднялся, подошел к бойнице, сказал, вглядываясь:
  -- Вроде как на равных держится с половцем?.. Может, церкви пограбят - да угомонятся?..
  -- Стыдись, Шарап! - Батута укоризненно покачал головой. - Иль, ты такой же нехристь?
   Шарап пожал плечами, проговорил равнодушно:
  -- А чем твоя вера отличается от моей? У меня такой же Бог Отец - творец всего сущего, и слуги его. Мой покровитель - Перун. Только вашему Богу храмы строят, а нашему и капищ достаточно... Интереснее другое... Глянь-ка, кто это там князей хлебом-солью встречает?
   Батута вгляделся в сгорбленную фигурку старичка, которого поддерживали два отрока с двух сторон. Старичок, низко кланяясь, протягивал Рюрику каравай хлеба на полотенце. Рюрик милостиво склонился, принял каравай, старик принялся мелко-мелко крестить его. И тут Батута к несказанному своему изумлению узнал в старике Свиюгу.
   Шарап расхохотался:
  -- Вот хитрый змей старый! Знает ведь, что среди ополченцев найдется гад ползучий, который нашепчет половцам, кто больше всего их воинов уложил...
  -- Ну и что? - недоуменно пожал плечами Батута.
  -- А ты гляди, гляди повнимательнее...
   Князья проехали, за ними потянулась ближняя дружина, и тут Свиюга исчез вместе со своими внуками. Батута так и не понял, куда он делся. Шарап благодушно проворчал:
  -- За стеной уже Свиюга... Ищи ветра... Не раз бывало, что после осады знатных стрельцов на колы сажали. Уж очень злы на них бывают победители...
   Подошел Гвоздило, мимоходом глянул на двигающуюся по улице явно к детинцу кавалькаду, проговорил:
  -- Мы порешили, перед рассветом, как только Рюриковых дружинников и половцев сморит сон, уходить из детинца. Мы столько крови попортили и Рюрику, и половцам, что они, несомненно, хотят нас перебить.
   Шарап пожал плечами, обронил равнодушно:
  -- И так понятно - не отстоять детинец... Если бы нас побольше прорвалось... - он толкнул локтем Батуту: - Глянь-ка, кузнецы со стен по домам пошли...
   К строю Рюриковых дружинников несмело подошел кто-то из кузнецов, отсюда Батута не мог разглядеть - кто, двое дружинников положили копья, взяли кузнеца за руки и в два могучих пинка направили в глубину кузнецкого ряда. Как ни в чем не бывало взяли свои копья, и встали в строй.
   Шарап ухмыльнулся, спросил:
   Может, и вы с Ярцом пойдете домой?
  -- Нет уж, - хмуро обронил Батута, - отвык я этакие пинки получать... Ночью пойдем...
   Гвоздило нетерпеливо проговорил:
  -- Так что ты решил, Шарап?
  -- А чего тут решать? - Шарап пожал плечами. - Если уходить - так этой ночью, пока они бражничать будут, потом поздно станет. Вели, чтобы собрали все, какие найдутся, веревки. Ворота открывать не будем, со стены спустимся.
   Тем временем князь Рюрик остановился под стеной, задрал голову, крикнул:
  -- Э-гей, Шарап! Живой?
   Шарап высунулся меж зубцами, сказал равнодушно:
  -- А чего мне сделается?
  -- Уговор такой; все знатные мастера из ополчения могут идти по домам, и Романовы дружинники тоже, если отдадут оружие.
  -- А я как же? - нарочито растерянно спросил Шарап.
  -- А ты? А тебе я предлагаю ко мне на службу пойти!
   Гвоздило проворчал:
  -- Ага, так тебе и поверили... Обманет ведь...
  -- Сам знаю... - тихонько обронил Шарап, и, свесившись вниз, протянул: - Зама-анчиво... А подумать можно?
  -- Можно и подумать... - благодушно протянул Рюрик. - Только не долго, до завтрашнего утра... - и, потянув повод, он направил коня к самому богатому подворью, которое уже взяли под охрану его дружинники. Половецкий князь не обронил ни слова, даже головы не поднял, чтобы глянуть на стену.
   Шарап, прищурясь, долго смотрел в медленно удаляющиеся спины; так хотелось исполнить совет Свиюги, но было поздно, уже ничего исправить было нельзя. Зная и Шарапа, и Звягу, зная, что это они заправляли обороной, а ну как Рюрик пошлет дружинников разорить их дворы?..
   От тяжелых дум Шарапа отвлек громкий гомон под стеной. Он откачнулся от зубца, перешел на другую сторону стены и увидел внизу пеструю толпу боярских жен. Увидя Шарапа, они перестали гомонить. Шарап сумрачно спросил:
  -- Чего вам?
   Вперед вышла высокая, дородная жена сотника Гнездилы, заговорила не спеша, рассудительно:
  -- Ты, Шрап, еще по молодости в дружках моего мужа ходил, скажи мне честно: вы детинец отстаивать собираетесь?
   Шарап тяжко вздохнул, Гвоздило ткнул его локтем в бок, прошипел:
  -- Не говори им...
   Шарап проворчал угрюмо:
  -- А чего ты опасаешься? Думаешь, кто из них через стену перелезет да упредит?
  -- Думаю...
  -- Нет уж, пусть подготовятся; меды да брагу из погребов выкатят, назавтра с опохмелу половцам тяжко будет шарить по теремам. Может, удовольствуются медами, да добрыми княжескими винами...
   Шарап склонился, уперев руки в колени, проговорил:
  -- Не с кем отстаивать детинец... Нас едва две сотни осталось...
   Тут с другой стороны стены послышалось:
  -- Шарап! Э-гей, Шарап!
   Шарап нехотя перешел к бойнице, выглянул наружу; под стеной толкалось десятка три Рюриковых дружинников, все уже навеселе, тут же на земле стояло несколько жбанов с медами и брагой. Среди дружинников выделялся яркой одеждой Чудилко. Он поднимал над головой огромный ковш с медом и орал:
  -- Шарап! Айда к нам! Я те слово даю - никто тебя не тронет! Разопьем мировую! Ребята зла на тебя не держат!
   Дружинники заорали, кто во что горазд, размахивая ковшами и чашами. Шарап рассудительно проговорил:
  -- Мне князь дал время до завтра подумать, вот я и думаю... За честь, конечно, благодарю, но у меня уговор с самим Рюриком.
   Гвоздило глядел вниз с недоброй ухмылкой. Когда Шарап отстранился от бойницы, проговорил:
  -- Чудилко дочудит когда-нибудь... За последние два года он уже третьему князю служит... Што делать будем? Уж не собираешься ли ты ворота открывать?
  -- Не собираюсь... - хмуро буркнул Шарап. - Я спать собираюсь. До ночи еще далеко... - и он пошел к караульному помещению стрельницы, Звяга потянулся за ним, помедлив, Гвоздило побрел следом.
   Батута остался на стене, стоял, глаз не отрывая от своего терема. Но так до темна в ворота его подворья никто и не ломился. Пару раз по двору прошлись Огарок с Прибытком, вооруженные до зубов, всем видом демонстрируя отвагу и решимость стоять до конца. А купеческий конец был ограблен дочиста, кое-где и пожары занялись, как водится...
   Позевывая, Шарап оглядывал улицы города, которые просматривались со стен детинца. Кое-где еще бражничали при свете костров и догорающих пожарищ, но большинство половцев и Рюриковых дружинников уже спали вповалку, а некоторые и в обнимку с недопитыми жбанами. На стену поднялся Гвоздило, мельком глянул вниз, сказал:
  -- Пора, а то у некоторых хмель пройдет, начнут подниматься, добавлять...
   Шарап нерешительно проговорил:
  -- Вишь, еще не все угомонились...
  -- Ничего, в открытую пойдем, прикинемся пьяными, они и не поймут, кто мы, за своих примут. Они ж не соображают ничего...
   Звяга при свете факела осматривал добротно свитый из конского волоса аркан, проговорил:
  -- Правильно Гвоздило говорит - пора.
   Шарап спросил:
  -- Сколько веревок нашли?
   Гвоздило хмуро буркнул:
  -- Достаточно, на каждую по пять человек. Так что, вмиг за стенами будем... - Гвоздило повернулся уходить, но все же нехотя бросил через плечо: - Я боярских девок попросил веревки со стен убрать, когда спустимся, чтоб половцы подольше не знали, что нас уже нету в детинце... - и пошел прочь по заборолу, ободряюще хлопая по спинам изготовившихся воинов и ополченцев.
   Звяга захлестнул аркан за зубец, спросил:
  -- Кто первым пойдет? Я, али Ярец?
   Шарап проговорил:
  -- Конечно Ярец, потом Батута - толку с них чуть, а мы, если что, стрелами их прикроем... - он приготовил самострел, прислонил рядом с бойницей свой мощный, гнутый из турьих рогов, лук, кивнул Ярцу: - Давай... Да не маячь под стеной! Ляг, и лежи, будто колода.
   Ярец сопя, взялся за аркан, прижимая локтем молот под мышкой. Шарап закатил глаза, прошипел:
  -- Переплут тебя забодай! Ты ж сейчас вместе с молотом грохнешься, всех половцев перебудишь! И где ты пояс потерял?
   Ярец проворчал растерянно:
  -- Да как же я без молота? Пока Батута другой справит... А пояс в сече посекли...
   Шарап прошипел:
  -- Звяга, у тебя, вроде, обрывок веревки был?..
   Звяга вытянул из-за пояса невеликий моточек конопляной веревки, протянул Ярцу. Тот обвязал рукоятку молота, кое-как привесил его на шею. И справа, и слева со стены уже соскользнули неслышными тенями Романовы дружинники, и теперь пыхтели и хрипели от натуги ополченцы, кое-как сползая по веревкам и арканам. Наконец Ярец перевалился за стену, аркан угрожающе скрипел на камне, однако выдержал семипудового Ярца вместе с молотом и юшманом.
   Звяга весело оскалился, сказал:
  -- Ну, Батута, теперь и тебе можно - ты ж на пудик полегче Ярца будешь...
   Батута молча перевалился через стену и канул во мрак. Когда аркан перестал подрагивать, за стену перевалился Звяга и со сноровкой опытного татя в миг соскользнул на землю, присел на корточки под стеной, оглядываясь. Батута с Ярцом сидели рядышком, только глаза их поблескивали в свете догорающего пожара. Сверху бесшумно канул Шарап, тоже присел на корточки, спросил:
  -- Ну что, Батута, домой пойдешь, аль с нами?
   Батута без раздумья буркнул:
  -- С вами... А ты, Ярец, иди на подворье - тебе Рюрик ничего не сделает. Ты подмастерье, человек подневольный...
   Сначала шли, стараясь ступать бесшумно, да еще и глядеть надо было в оба, чтобы на кого-нибудь не наступить в неверном свете догорающих пожаров. В одном месте Шарап нагнулся к прикорнувшему у тына воину, поднял стоявший рядом с ним жбан, тряхнул, шепнул:
  -- Почти непочатый...
   Ярец поглядел в конец улицы, шепнул:
  -- Ну, я пойду?
  -- Да иди уж... - махнул рукой Батута.
   Шарап проговорил:
  -- Кажись, к Жидовским воротам нас вынесло?..
   Они прошли еще несколько шагов в тени тына и тут наткнулись на десяток Романовых дружинников, которые сидели в тени на корточках и чего-то ждали. Шарап прошипел:
  -- Ну, чего ждем?
   Из темноты ответили:
  -- Стражи в воротах не спят...
  -- Сколько их?
  -- Трое... Что, еще подождем, и будем пробиваться с боем?..
  -- Какой бой?! Пеших нас живо переловят... - Шарап вытащил из жбана деревянную пробку, сделал добрый глоток, пролив изрядно браги на грудь, протянул жбан Звяге, кивнул: - Глотни-ка... - Звяга молча отхлебнул браги, и тоже пролил изрядно ее на грудь. Шарап кивнул: - Пошли...
   Они обнялись со Звягой, и, выписывая кренделя ногами от тына и до тына, направились к воротам. Стражи сидели вокруг костра в проеме ворот, не шибко-то и хмельные, уныло поглядывая на пустой жбан, валявшийся тут же. Видать не решились отлучиться с поста, чтобы пошукать медов и браги по окрестным дворам. Увидев Шарапа со Звягой, увешанных оружием, но пьяных в дым, один из стражей спросил лениво:
  -- Куда?..
   Шарап пробулькал по-половецки еле ворочая языком:
  -- К-коней сторожить... Не ровен час, смерды угонят... - протягивая жбан стражу, добавил: - Нам уже хватит, а вам в самый раз...
   Не чинясь, стражники по очереди приложились к жбану. Шарап со Звягой вышли в темноту, и тут же под стеной, в тени, присели на корточки. Вскоре, когда стражники допили жбан, и Романовы дружинники, во главе с Батутой, шатаясь, продефилировали мимо стражников, которые тупо смотрели на них, борясь с отрыжкой от крепкой, но не добродившей браги. Стараясь шагать бесшумно, быстрым шагом пошли прочь от города, чутко прислушиваясь, но за спиной все было тихо, только одинокий пьяный голос зудел длинную, нудную песню. Видать ополченцы благополучно разбрелись по домам, а матерые Романовы воины бесшумно выскользнули в ворота, или перелезли через стену.
   Романовы дружинники шагали куда-то целенаправленно. Шарап решил, что пока по пути, и молча шагал, привычно раздвигая траву носками сапог, отчего она шумела еле слышно. Вскоре спустились в неглубокую балку, расселись на склоне. В темноте Шарап кое-как разглядел, что в балке уже сидят какие-то люди, он тихо спросил:
  -- Гвоздило есть?
  -- Тут я... - негромко откликнулся из темноты голос.
  -- Чего ждем? - спросил Шарап.
  -- Остальных... - коротко буркнул Гвоздило.
   Вскоре в балку спустилось еще несколько человек. Гвоздило спросил:
  -- Все собрались?
   Из темноты откликнулось несколько голосов:
  -- Кажись, все... Если и не все - ждать уже нечего, скоро рассвет...
  -- Пошли... - коротко бросил Гвоздило, и добавил, когда вокруг зашуршало: - У кого есть луки - приготовить...
   Шарап молча вытащил из налучья лук, натянул тетиву, и пошл вслед за всеми, держа лук в руке. Недолго шли по дну балки, вскоре послышалось конское фырканье, звон свободно болтающихся трензелей. Рядом кто-то прошептал радостно:
  -- А кони-то оседланы. Только трензеля вынули... Видать, ждали, что мы попытаемся вырваться из города, вот и приготовили для преследования...
   По цепочке пронесся шепот:
  -- Лучники - наверх!
   Шарап бесшумно, на карачках, полез вверх по склону. Рядом, так же бесшумно карабкался Звяга. Опытный тать сумел уберечь свой лук. Шарап медленно выпрямился, оглядывая выгон. На фоне светлеющего неба отчетливо вырисовывались трое всадников. Широко по полю разбрелось сотни две лошадей. В неверном предрассветном сумраке разве что Серик смог бы разглядеть пеших стражей. Шарап поднял лук, вытянул тетиву до уха, и тут же отпустил. Все будто сговорились - в стражей вонзилось по десятку стрел, и они грянулись с коней без стона. Некоторое время прислушивались, но кони безмятежно паслись, только ближайшие от упавших, тревожно захрапели и зафыркали, но быстро успокоились. Романовы дружинники разбежались по полю, ловя лошадей. Шарап со Звягой тоже вмиг завладели парочкой отличных половецких коней, один Батута, пыхтя, бегал по полю, но лошади ловко от него уворачивались. Звяга коротко ругнулся, сунул повод своего коня Шарапу, и вмиг поймал коня для Батуты. Ни словом не перекинувшись, Романовы дружинники направили коней вдоль берега, вверх по течению. Ну что ж, и это по пути... - решил Шарап и пристроился четвертым в конный походный строй. Где-то позади держались Звяга с Батутой. Шарапу вдруг пришло в голову, что глупо уходить по правому берегу; половцы наверняка пустятся в погоню. Подстегнув коня, он поравнялся с Гвоздилой, сказал:
  -- Надо переправиться на тот берег...
   Гвоздило буркнул:
  -- Сам знаю... Токо как ты переправишься в кольчугах и с оружием?
  -- Тут неподалеку тайная протока есть, - медленно заговорил Шарап, - при приближении врагов киевляне лодии свои прячут. Можа кто и запрятал...
   В протоке, и правда, стояла ладья, прикрытая нарезанным камышом.
   Разглядывая ее в рассветном сумраке, Батута сказал:
  -- Невелика ладейка, как же мы в ней переправимся? По-очереди, што ль?
   Гвоздило хмуро пробурчал:
  -- Никакой очереди, оружие сложим, а сами вплавь...
   Весел не оказалось, видать запрятаны были в другом месте. Однако искать было некогда, быстро разоблачились, сложили оружие и одежду в ладью, у кого оказались веревки, понавязали их на носового дракона, да на уключины, поплыли и поволокли ладью за собой. Лошадей погнали особо, отрядив десяток воинов в сопровождение. Пришлось плыть, напрягая все силы - от города отъехали, всего ничего, вот-вот должны были показаться стены Киева. Однако успели, торопливо выволокли ладью на берег, запрятали в прибрежных ивняках, разобрали оружие и поскакали по лесу напрямик. Вскоре вышли на Десну, переправились вброд, вышли на малоезжую дорогу ведущую вдоль берега, и поскакали по ней. Шарп подумал, что опять по-пути и молча следовал в общем строю. День уже взошел к полудню, когда Гвоздило скомандовал остановиться. Подъехавшему Шарапу объяснил:
  -- Кони притомились...
   Пустив коня пастись, Гвоздило задумчиво проговорил:
  -- Чего бы пожрать...
   Звяга ухмыльнулся, медленно проговорил:
  -- Так мы ж как раз посреди княжьих ловов... Поди, князь не осудит?
   Гвоздило зло выговорил:
  -- Мне плевать, осудит меня Рюрик, или не осудит...
  -- При чем тут Рюрик? - пожал плечами Шарап. - Князь Роман придет из ляхов - в миг сгонит Рюрик со стола...
   Гвоздило медленно выговорил:
  -- Я не хотел тебе говорить, но еще в начале осады в город перелез гонец... Он-то нам и поведал, что князь Роман погиб в ляхах, дружина разбрелась, только ближние дружинники повезли тело князя в Волынскую землю для захоронения в родовой усыпальнице...
  -- Ли-ихо-о... - протянул Шарап. - А что бы это изменило, буде ты сразу сказал? Осада-то началась...
  -- Вот и я подумал... - обронил Гвоздило.
  -- Ну, и куда вы теперь?
  -- К князю черниговскому. Не Рюрику же служить... Да и перебьет он нас - шибко большой зуб у него на нас вырос... Ладно, все пустое, - оборвал сам себя Гвоздило. - Ты, Шарап, сказывают, знатный охотник?..
   Шарап молча поднялся с земли, прихватил лук в налучьи, легко вскочил на коня и поскакал к ближайшей рощице. В рощице наверняка должны дневать олени после пастьбы на тучных лугах. Оставив коня на опушке, он осторожно пошел в глубь леса, приглядываясь к земле, и вскоре углядел кучку свежего помета. Покружив вокруг, вскоре нашел еще одну. Прикинув направление, уже уверенно пошел вперед, осторожно раздвигая негустую траву острыми носками сапог и отводя руками нависающие ветви деревьев. Вскоре завиднелась прогалина, а на ней и несколько олених, под охраной могучего рогача. До них было шагов пятьдесят, но Шарап решил близко не подходить, выбрал олениху, возле которой не крутился теленок, осторожно, чтобы не заскрипела, натянул тетиву. Она резко щелкнула по защитной рукавичке, олени разом насторожились, но, не видя опасности, только замерли. Но когда олениха шумно упала в траву, остальные сорвались с места, и с треском унеслись в лес. Вернувшись на опушку, Шарап замахал рукой. Оставив троих сторожить пасшихся коней, дружинники потянулись к опушке. Гвоздило спросил, подойдя к Шарапу:
  -- Четверых хватит, чтоб добычу принести?
  -- Хва-атит... - протянул Шарап. - Олениху подстрелил...
   Гвоздило повернулся к своим, сказал устало:
  -- Четверо пойдут с Шарапом, остальные - дрова собирать... Пока кони пасутся, еще и поспать надо успеть...
   Все еще опасаясь погони, костры запалили под кронами двух могучих дубов, стоящих рядышком на опушке; дымы костров без следа рассеивались пышными кронами. Вскоре потянуло приятным духом жареной оленины. Никто не озаботился захватить соли - все старались набрать побольше оружия в предчувствии прорыва с боем, но и без соли оленина показалась поистине царским блюдом. Вскоре от оленихи осталась кучка обглоданных костей, а насытившиеся воины тут же и завалились спать в тенечке, оставив двоих сторожей.
   Далеко за полдень Гвоздило разбудил дружину, кони уже не паслись, а отдыхали подремывая, многие лежали на земле, отдыхая от изнурительной ночной скачки. Бывалые воины молча, не перекинувшись ни единым словом, взнуздали лошадей, расселись по седлам, Гвоздило оглядел строй, и молча махнул рукой. Торная дорога заросла травой; видать за все время осады Киева по ней никто не проезжал. Слева изредка блестела вода Десны, леса потянулись дремучие. Когда с правого берега в Десну пал ручей, Шарап натянул поводья, рядом остановились и Звяга с Батутой. Мимо них проходила дружина, каждый воин взмахивал рукой и желал удачи. За время осады успело сложиться крепкое боевое братство. Гвоздило остановился, спросил:
  -- Куда теперь?
   Шарап пожал плечами:
  -- Тут неподалеку наш знакомец, волхв, проживает - пока у него отсидимся. А там видно будет...
   Гвоздило что-то хотел сказать, но махнул рукой, и молча поскакал вслед дружине. Шарап поглядел ему вслед, проговорил:
  -- Хороший человек, и воин хороший... Ну, ладно... Тут где-то брод был... Поди не перекатило его на другое место с прошлой осени?..
   Звяга хмуро пробурчал:
  -- Который год этим бродом ходим, а ты все опасаешься, не перекатило ли его куда...
   Батута сидел молча, нахохлившись - он уже жалел, что струсил, и бежал из города, оставив семью и мальчишек подмастерьев на громадного, рассудительного, но шибко уж тугодумного Ярца.
   Брод нашли быстро. К исходу лета Десна обмелела так, что коням лишь по брюхо было. В сумерках были уже возле избы волхва. Чурило стоял у дверей избы и молча смотрел, как всадники подъезжают, тяжело слезают с коней. Когда вразнобой поздоровались, Чурило, не отвечая на приветствие, коротко спросил:
  -- Бились?
   Шарап вздохнул тяжко:
  -- Бились...
  -- Сколько приступов отбили?
  -- Один всего - первый наскок...
  -- Вояки... - презрительно бросил волхв. - Где ночевать-то будете?
  -- На сеновале... Где ж еще? - удивился Шарап. - Ты только дай нам, чем укрываться, а то скоро ночи прохладными станут...
  -- Ладно, идите искупнитесь, а то разит от вас потом конским за версту, а я пока спроворю чего поесть.
   И сами накупаться успели, и коней искупали, пока волхв на свежем воздухе под дубом не спеша выставлял снедь на стол. Как водится, посреди стола красовался вместительный жбан с медом. Пустив коней пастись на лужайку, расселись за столом. Разлив ковшом мед по деревянным чашам, волхв поднял свою, сказал тихо:
  -- За павших... Пусть земля им будет пухом... - никто не удивился, что волхв помянул христианской присказкой. Да и чего удивляться, если на стенах Киева пали почти что одни христиане.
   Все эхом откликнулись:
  -- За павших... Пусть земля им будет пухом... - и принялись за лесную снедь волхва.
   Сначала похлебали наваристой ушицы, из трех пород рыб, потом той же рыбешки, но уже запеченной в тесте, заели все жареными грибами, закусили малиной с молоком, и после этого всерьез приступили к жбану.
   Разливая мед по чашам, волхв спросил:
  -- Што дальше делать-то будете?
   Шарап пожал плечами:
  -- А што делать? Отсидимся у тебя до зимы, у Рюриковых вояк злоба поуляжется, да по домам вернемся... Дворы на Киеве, там и все нажитое в захоронках...
   Волхв сел на свое место, взял чашу, сказал тихо:
  -- Не будет больше покою на Киеве. Рюрик неправдой Киев себе взял, теперь начнут сгонять друг друга; одна неправда тянет за собой другие. На помощь себе Рюрик латинян призовет, и будут править Киевом папежники. Кроме привычной дани, будут еще и десятину драть - и впадет Киев в нищету и убогость.
   Шарап покрутил головой, проговорил нерешительно:
  -- Мы ж христиане, и они христиане...
  -- Ты ж еще не христианин... - волхв усмехнулся.
  -- Долго ли окреститься! - вокликнул Шарап.
  -- Окреститься не долго... - раздумчиво протянул волхв. - Только станешь ли ты от этого христианином? Нас христиане язычниками прозывают, а велика ли разница наших вер? У нас - Ярило, Бог Отец, творец всего сущего. У христиан - тоже Бог Отец, творец всего сущего. У нас - второстепенные боги-покровители. У них - святые, тоже покровители всяких дел человеческих. Однако ж, нас, волхвов, свои христиане уже которую сотню лет изводят, теперь папежники придут - последних изведут.
  -- Што ж делать-то нам? - растерянно протянул Шарап.
  -- А сразу в латинян креститься! Да толку будет чуть. Князья теперь Киев каждый год друг у друга будут дергать; вот и сложите вы буйные головушки в чужой драке. Сами ж говорили, что ушли из дружинников потому, что в усобицах не захотели русскую кровь проливать...
   Шарап опустил голову, задумался. Батута растерянно проговорил:
  -- Присоветуй что-нибудь, Чурило! Ты ж волхв!
  -- Одно могу посоветовать - уходите в Северские земли.
   Звяга оживился:
  -- А это мысль! До Северских земель даже половцы сроду не добирались... - Звяга вскинул чашу, рявкнул: - За Северские земли! - и одним духом опорожнил посудину.
   Шарап с видимым удовольствием долго цедил мед из своей чаши, наконец, поставил ее на стол, сказал задумчиво:
  -- Звяга, помнишь, когда прошлым летом с Реутом ходили, он про какую-то Москву сказывал? Еще говорил, что сам бы там с радостью поселился? Сказывал, для купца лучше места жительства не найти - в любой край земли оттуда дорога есть; либо реками, либо посуху...
   Звяга пожал плечами, проговорил:
  -- Ну что ж, на Москву, так на Москву...
  
  

* * *

  
   Серик вышел из душного тепла избы, потянулся, глядя на яркие звезды. До рассвета было еще далеко, но зимой и при свете звезд можно ходить. В избе копошились остальные охотники, вяло переругивались, отыскивая в темноте сапоги и оружие. Не дожидаясь их, Серик пошагал к конюшням, снег зло скрипел под ногами. В Киеве в эту пору еще довольно тепло и слякотно, а тут уже зима завернула по-настоящему. Пока снег не глубокий надо бы дичины запасти побольше, да в округе всех лосей и оленей побили, приходится верст за десять уже ездить. Он оглядел конюшни; здорово Чечуля придумал! Низкие навесы из жердей, опирающиеся на столбы, крыты камышом, стены тоже из камышовых вязанок. При первых морозах все это полили водой, и теперь в конюшнях довольно тепло, несмотря на мороз. Серик только подошел к дверному проему, завешанному шкурами, как оттуда понеслось радостное фырканье; конь уже нетерпеливо бил копытами в землю. Серик прошел в конюшню, стараясь широко не откидывать полог, чтобы не выпускать тепло, на ощупь нашарил висящую на столбе попону, так же на ощупь накрыл спину коня, нашарил свое седло, наложил его на попону, и только после этого вывел коня на мороз. Остальные кони завистливо фыркали, били копытами в землю; им тоже хотелось пробежаться по морозцу. Серик уже затянул подпругу и взнуздал коня, когда из избы вышел проводник. Прихватив под мышку лыжи, прислоненные к стене, он подошел к Серику, скрипя древком рогатины, будто посохом, по снегу, помолчал, повздыхал, сказал, с трудом подбирая слова русского языка:
  -- Однако сохатых во всей округе извели; пойдем за изюбрями...
   Серик промолчал, про себя подумал, что зима тут долгая, видать придется не одного коня съесть. Тем временем из избы потянулись остальные охотники, уныло позевывая. У многих в руках были мешки с припасами; добычу приходилось искать и по три, а то и по четыре дня. Серик спросил проводника:
  -- Где изюбрей-то искать будем?
  -- На тот берег надо идти...
  -- А хозяева против не будут? - опасливо спросил Серик.
  -- Они давно уж откочевали подальше, туда... - проводник махнул рукой куда-то на полдень.
   Тем временем вокруг собрались остальные охотники, Серик сказал:
  -- Вы отправляйтесь сохатых шукать, а мы на тот берег сходим, изюбрей поищем...
   Дружинники молча потянулись в конюшню, седлать коней. А Серик сходил в лабаз, принес невеликий мешочек овса; остатки припасов берегли пуще глазу, овес только на долгую охоту брали для коней. Приторочив мешок к седлу, поверх спального мешка из царских мехов, вымененных еще летом, Серик вскочил в седло. Проводник уже шагал к берегу. Серик никак не мог приноровиться к его шагу; шагом конь от него отставал, а рысью обгонял. Снег лежал тонким, ровным слоем после недавней метели, кое-где торчали одинокие будылья. Серик подумал, что если тут снегу падает столько же, сколько у Чернигова, то через месяц на коне уже и не побегаешь, придется лыжи делать. Ну что ж, дело нехитрое; отодрать пару дранок, слегка обтесать остро заточенным топором, обшить кусками шкуры с задних ног сохатого... От мыслей его отвлек вид реки; если до метели снег на льду лежал ровным слоем, то теперь почти весь его сдуло. Оглядывая ровное голубоватое пространство, Серик мысленно выругался; как же не подкованный Громыхало перейдет этакую ледяную пустыню?
   Съехавший уже на лед проводник, обернулся, спросил:
  -- Ну, чего стал?
   Серик проговорил:
  -- Снег нужен, конь не может идти по льду, падать будет на каждом шагу...
   Проводник понятливо кивнул; его лыжи, хоть и подшитые сохачьей шкурой, тоже не шибко то хотели ехать вперед - при каждом шаге скользили взад-вперед. Он глянул вверх по течению, вниз, подумал, и уверенно направился вверх по течению. Когда поравнялись с каменными лбами на том берегу, Серик увидел, как косо, от берега до берега лежит широкий снежный занос. Проводник съехал на него с откоса, и резво побежал к тому берегу. Серик слез с коня, и, ведя его в поводу, осторожно ступил на убитый метелью твердый наст. Конь фыркал, тревожно косил глазами, но шагал по заносу не артачась. Серик едва половину реки одолел, а проводник уже взобрался на кручу берега и маячил на самой верхотуре, над каменными лбами.
   Едва от берега отошли, как наткнулись на следы сохатого; совсем недавно прошел, потому как метель лишь ночью улеглась. Проводник спросил:
  -- А зачем нам изюбрей искать, коли сохатый рядом?
   Серик пожал плечами:
  -- А и верно, ни к чему...
   Они осторожно пошли по следу, проводник бежал впереди, Серик - чуть отстав. Наконец проводник замахал рукой, Серик проворно соскочил с коня, накинул уздечку на сучок ближайшего дерева, предварительно срубив его в паре четвертей от ствола. Хоть волков тут пока вроде не замечалось, да вдруг уже прикочевали откуда-нибудь? А сучок будет надежно удерживать спокойного коня, но при опасности он легко сорвется. Сериковы сапоги, сшитые проводником в два слоя из оленьей шкуры, почти не скрипели в рыхлом снегу, да и идти было пока не тяжело - снег был еще неглубокий. Держа наготове лук, Серик рысил за проводником по его лыжне, пока тот не замер на месте. Сохатый стоял на прогалине, шагах в шестидесяти, и чутко прислушивался, и принюхивался. Серик проследил путь стрелы, вроде ее полету ничто не помешает, и медленно потянул тетиву. Проводник замер, благоговейно глядя на Серика. Наконец тетива резко щелкнула. Сохатый сделал только два прыжка в сторону крепи, к которой стремился на дневку, и повалился в снег.
   Проводник поцокал языком, медленно, восторженно выговорил:
  -- Ты великий охотник. Я прошу тебя, послать моему роду такого же великого охотника.
   Серик опешил, спросил:
  -- Эт, каким таким манером?..
  -- Гостем моим будешь, я тебе самую красивую дочку дам...
   Серик плюнул, - эти их обычаи, - спустил тетиву, сунул лук в саадак, и зашагал своим следом к коню. Когда он вернулся, уже верхом, проводник выпотрошил сохатого, и снимал шкуру. Идти до лагеря было далеко, сохатый запросто замерзнет на таком морозе, и шкуру уже не снимешь - пропадет добро. Серик углядел неподалеку недавно засохшую сухостойную березку, еще не иструхлявевшую - дрова, лучше некуда, и жару много, и дыму мало, и искр нет. Срубил ее топором, раскряжевал на три кряжа, сложил крестом, быстро развел костер. Проводник тем временем закончил свежевать сохатого. Они все делали молча, настолько привыкли за осень охотиться вдвоем. Серик принялся мастерить волокушу, а проводник, порезав мелкими кусочками сердце и печень сохатого, отвязал от седла небольшой котел, зачерпнул в него снегу и повесил над огнем, когда снег растаял, скидал туда кусочки мяса, достал из своего мешка какие-то сушеные корешки, былинки, искрошил, и тоже кинул туда. Волокушу мастерить - дело нехитрое, Серик быстро закончил, присел к костру, протянул к огню озябшие руки. На куске березовой коры проводник мелко крошил пласт мяса, срезанный с задней ноги сохатого. Серик хмуро проворчал:
  -- Это зачем? Охотникам полагается только сердце, печень и легкие, остальное делим поровну...
   Проводник обронил:
  -- Я и взял только нашу долю, и то не всю... - кончив крошить мясо, он отложил бересту подальше от костра, помешал варево палочкой, поцокал языком: - Однако вкусное варево в котле получается, только дорого котлы стоят...
   Варево вяло кипело на слабом огне, распространяя по лесу одуряющие запахи. Серик уже отчаянно проголодался. Сглотнув слюну, он достал ложку, сказал:
  -- Хватит варить. Горячее сыро не бывает...
   Проводник понятливо кивнул, снял котел, поставил на заранее приготовленные деревяшки, и принялись хлебать варево. У проводника была такая же ложка, как и у Серика. Оказалось, ложки искусно умеет вырезать Лисица; за отсутствием липы, он их ловко резал из осины.
   Когда котел опустел, проводник придвинул бересту, с уже подмерзшими кусочками сырого мяса, отделил ложкой половину, кивнул Серику:
  -- Ешь... - и сам принялся брать пальцами по кусочку, кидать в рот и с видимым удовольствием жевать.
   Серик брезгливо покривился, бросил презрительно:
  -- Не думал я, что ты сыроядец...
   Проводник изумленно поглядел на него, проговорил:
  -- Если сырого мяса зимой не есть, к весне зубы шататься начнут, кровь пойдет, ноги распухнут, и к таянию снегов помрешь, однако...
   Серик подивился; надо же, и здесь такая хворь бывает... В Северских землях в голодные годы зимами подобная хворь случается, но вот лечить ее сырым мясом никто не додумался. Он нерешительно взял кусочек мяса, положил в рот, пожевал. А вообще-то ничего. Достав мешочек с солью, скупо, одной щепоткой, посыпал мясо. Попробовал - а теперь даже вкусно стало... И вмиг сжевал невеликую кучку мяса.
   Серик решил сэкономить овес - все равно к ночи конь в конюшне будет, а там сена, хоть и плохонького, да навалом. А потому кормить коня не стал. После еды сразу же запряг волокушу, на нее общими усилиями взвалили сохатого, и потащились к реке, при этом Серик помогал коню за одну оглоблю, а проводник - за другую. И все равно, когда уже в сумерках вышли к реке, от всех троих валил пар. Серик подумал, что охота с проводником всегда удачлива бывает, но вот целого сохатого один конь в волокуше утянуть не может. Другие-то тройками охотятся, в волокушу впрягают сразу двух коней...
   Пока отдыхали на береговой круче, спустилась темнота, но на более темном льду полоса заноса выделялась, будто крыло зегзицы на фоне морской воды. Когда спустились на занос, Серик опасался, что наст еще не прилежался на льду и конь будет скользить, но обошлось; видимо потому, что в метель было тепло, а потом ударил мороз, и снег попросту примерз ко льду. Тащить волокушу по ровному, еще куда не шло, но забраться на береговой откос у коня явно не хватало сил, да и Серик, как ни упирался, шибко помочь ему не мог - сапоги скользили по снегу, и сила Серикова пропадала впустую. Однако кто-то, видать, заметил их еще когда они отдыхали на береговой круче, вскоре набежали дружинники, общими усилиями волокушу вытащили на береговой откос, выпрягли коня, а волокушу поволокли к избам.
   Только через месяц Серик с проводником убили первого изюбра, а до этого добыча была скудной, так что пришлось съесть двух коней. Вскоре Серик заметил, что дружинники будто бы сторонятся проводника, стараются его не касаться, и вообще держатся от него подальше. Серик как-то придержал Чечулю, спросил:
  -- Чего это вы от проводника шарахаетесь, будто от прокаженного?
   Чечуля помялся, помялся, да и выпалил:
  -- Сыроядец он!
   С нарочитым удивлением Серик спросил:
  -- Ну и што?
  -- А то, когда изюбра привезли, он шмат сырого мяса отрезал, и тут же съел.
   Серик понимающе покивал. Сам он тогда тоже отрезал шмат мяса, но сжевал тайком. Сырая изюбрятина была повкуснее сырой сохачины, но вот конину сырую есть было попросту невозможно.
   После этого разговора прошло недели две, как вдруг Серик то и дело начал замечать кровяные плевки на снегу, да и кое-кто из дружинников сделались вялыми, раздражительными, бывало даже днем спали в избах. Серик как-то растормошил одного, бесцеремонно полез к нему в рот пальцами, пошатал зубы - они зашатались, будто гнилой тын, из-под десен поплыла кровь.
   Серик собрал свою старшую дружину у конюшни, обрисовал, что к чему. Чечуля уныло пожал плечами, и принялся смотреть на другую сторону реки на каменные лбы, чернеющие в окружающей белизне. Алай глубокомысленно выговорил:
  -- Отец сказывал, что у них в стойбище такое случалось - надо побольше кумыса пить, и все пройдет в три дня.
   Серик проворчал:
  -- Где ж я кумыс возьму? У нас всего тридцать кобыл, и ни одна не доится. Они ж только в марте ожеребятся, да им и своих жеребят кормить надо будет... На таком сене у них молока будет - на полковшика...
   Лисица проговорил:
  -- Знавал я одного волхва, он сказывал, что лучше хвойного отвара ничто не помогает. Главное, до весны дотянуть, а когда свежая травка из земли полезет, эта хворь сама пропадает, но зубов все одно лишишься...
   Серик проворчал раздраженно:
  -- Што мне с вами беззубыми потом делать-то? Я знаю средство! Всех излечу, но, чур, носа не воротить!
   На следующий же день Серик с проводником отправились на другой берег за изюбрем. Но изюбр, это не сохатый, за ним еще и побегать надо; лишь на третий день завалили молодого, комолого быка. Пока тащили до лагеря, туша основательно промерзла. Стоял яркий, морозный день; такие дни нередки в предвесенье и на Руси. Серик распрягал волокушу, когда из избы вылез Чечуля, хмуро сплюнул на снег. Серик покосился на плевок, зло выговорил:
  -- И у тебя тоже? Ты хоть пьешь отвар, про который Лисица сказывал?
  -- Не помогает... - обронил Чечуля, и слабо поежился. - Лисица еще сказывал, что отвар этот с осени надо пить, тогда хворь не возьмет...
  -- Ладно, вели трубить общий сбор...
   Чечуля сунулся в избу, что-то выкрикнул. Вскоре оттуда выскочил дружинник, с огромным турьим рогом, приложил его к губам - рог хрипло заревел. Из изб выскочили дружинники, быстро разобрались в боевой порядок; с копьями, с луками в налучьях, с мечами у поясов, вот только было их чуть больше сотни. Серик спросил у Чечули:
  -- Сколько людей на охоте?
   Чечуля коротко бросил:
  -- Четыре тройки...
  -- Та-ак... Остальные што, отлеживаются?
  -- Отлеживаются...
   Серик обратился к строю:
  -- Молодцы! А теперь снимайте оружие и доспехи, да волоките сюда хворых.
   Больные дружинники слабо упирались, вяло упрашивали:
  -- Да оставьте, братцы, мы полежим, авось, и полегчает...
   Когда собрались все, Серик оглядел дружинников; надо же, как хворь озлилась, у некоторых и ноги распухать начали. Три дня назад они еще могли сапоги надеть, а теперь просто, шкурами ноги обмотали. Он наклонился к туше изюбра, срезал ножом шмат мяса, показал его всем, и принялся отрезать по кусочку, класть в рот и старательно жевать. Дружина оторопело наблюдала за ним. Доев мясо, Серик приказал:
  -- Всем отрезать по шмату, и тут же, у меня на глазах съесть! - дружинники мялись, переглядывались, но никто не двинулся. Серик медленно выговорил: - Это первейшее средство от хвори: в три-пять дней отступит... - опять никто не двинулся, но на Серика уже поглядывали с испугом, тогда он выдернул лук из налучья, натянул тетиву, наложил стрелу, и медленно выговорил: - На што мне смотреть, как вы тут медленно дохнете? Я буду убивать по одному, начну с самых хворых, пока остальные не начнут есть сырое мясо!
   Он выбрал в строю самого хворого, которого с двух сторон поддерживали товарищи, и медленно потянул тетиву. Откуда-то сбоку заполошно вскрикнул Лисица:
  -- Погоди, Серик! - он подбежал к туше, махом откромсал шмат мяса, подбежал к хворому, которого Серик держал на наконечнике, отрезал кусочек мяса, и сунул его в рот хворому, проговорил: - Ты ж знаешь Серика - пристрелит не задумываясь...
   Хворый начал вяло жевать, Лисица отрезал еще кусочек, сунул себе в рот, проговорил:
  -- Вот, видишь, я тоже ем - а меня ведь хворь пока обошла...
   Лисица как всегда верно сыграл. Здоровые подтолкнули больных, те в очередь потянулись к туше. Некоторые хитрили, отрезали уж по вовсе крохотному кусочку, но Серик грозно хмыкал, и скрипел тетивой. Нерадивый поспешно бормотал:
  -- Косточка попалась... - и отрезал кусок побольше, тем более что под булатной сталью мерзлое мясо подавалось не хуже чем парное.
   Изюбра хватило на три дня. На третий день многие хворые начали выходить из изб, подышать свежим воздухом, и когда охотники приволокли сохатого, уже без Серикова понукания каждый откромсал по шмату мяса, и не чинясь сжевали.
   Весна приближалась. Пшено кончилось, так что перешли на одно мясо. А поскольку сохатые и изюбры попадались все реже, то все чаще приходилось есть коней. Правда, дружинники предпочитали поголодать, но Серик особо долгие голодовки пресекал; он никак не мог позволить, чтобы люди теряли силы, да и отступившая хворь может снова навалиться. Хоть у него у самого слезы на глаза наворачивались, когда очередного коня вели на убой, и конь сам это отчетливо понимал, обводил людей жалобным взором, как бы вопрошая: - "Люди, я ж не виноват ни в чем?"
   Глава 11
  
  
   Шарап вышел на середину ручья, потопал; лед был прочный, не потрескивал уже под ногами. С берега Батута нетерпеливо спросил:
  -- Ну как, выдержит?
   Шарап еще разок топнул, протянул нерешительно:
  -- Вроде особых морозов еще не было... Коня может не выдержать.
  -- А если коней в поводу?.. - не унимался Батута.
  -- В поводу, в поводу... Конь провалится - пешком на Киев побежишь?
   Звяга рассудительно проговорил:
  -- Над бродом пойдем, там коню едва по брюхо будет... Вытащим как-нибудь...
   Все трое пошли в избу, волхв как раз накрывал на стол к ужину. Шарап проговорил:
  -- Завтра поутру уходим...
  -- Што, лед уже крепок? - спросил волхв, и тут же добавил: - В ночь мороз ударит, так што к утру лед и коня выдержит... - и пошел из избы.
   Звяга спросил:
  -- Куда эт ты, а ужинать?..
   Но волхв молча захлопнул дверь. Звяга пожал плечами и сел к столу. Батута уныло оглядел яства, проговорил:
  -- Столько времени без работы сижу тут с вами, да еще хорошего человека объедаю...
   Звяга изумленно приподнял брови:
  -- Эт, кого мы тут объедаем? По осени двух оленей завалили, третьего дня сохатого... Да Чурило тут всю зиму мясом объедаться будет!
  -- Все равно, - Батута махнул рукой, - стыд и позор...
   Отворилась дверь, и вошел волхв со жбаном под мышкой.
   Звяга насмешливо проговорил:
  -- Чурило, ты ж еще месяц назад сказывал, что меды кончились?..
  -- Ты, Звяга, не подкусывай, будто я жадничаю для вас медов - это уже молодой поспел... На прощанье пображничаем, а то ведь не увидимся боле... Такая жизнь в одночасье рухнула...
   Всем стало грустно, а потому молча наблюдали, как Чурило разливает ковшиком духмяный мед по чашам. Подняв чашу, он оглядел честную компанию, сказал:
  -- Ну, чтоб дорога скатертью... - и одним духом опорожнил чашу.
   После чего принялись за яства. Каждое блюдо провожали чашей меду, и следующее встречали тоже чашей, так что к концу ужина Чурила в глазах у Шарапа уже двоился. А, судя по тому, что Звяга то и дело подхохатывал, сам Шарап в его глазах видать уже троился. Решили, еще по чаше - и хватит. Потом подумали, что если еще по чаше - хуже не будет. Малость подзабыли, что молодой мед любого богатыря шутя с ног валит. Проснулся Шарап почему-то на сеновале, укутанный звериными шкурами, так что не замерз. С морозами они переселились в избу, да видать хмельная башка вдруг о лете вспомнила. На удивление, Шарап чувствовал себя отлично; ни голова не болела, ни мутило с опохмелу. Видать свежий воздух вымел хмель из тела. Сползя с сеновала, он потянулся, оглядываясь; да-а, морозец знатный стоит. Уже рассвело, дуб превратился в огромную серебряную драгоценность - столько на его ветвях скопилось инея. Шарап прошел в избу, потянул носом; было жарко, в душном воздухе висел кислый перегар. Да-а... В какую гадость превращается выпитое добро... Он распахнул дверь. Первым начал ежиться и шевелиться разметавшийся на широкой лавке Батута. Спавший на лежанке у печи Звяга, только потеснее прижался к теплому печному боку. А волхв и вовсе спал на печи. Наконец Батута открыл глаза, сел на лавке, передернул массивными плечами, спросил хмуро:
  -- Ты чего дверь расхлебенил?..
  -- Хватит ночевать, пора и честь знать...
   Батута обхватил голову руками, тяжко выдохнул:
  -- О-хо-о-хо-о... Сроду так не напивался... Свяжешься с татями, и привычки ихние переймешь...
   Шарап ухмыльнулся, добродушно проворчал:
  -- Щас на ветерке и морозце живенько похмелье вылетит...
   Звяга поднялся с лежанки, похрустел косточками, сказал:
  -- А пойду-ка я на Сериков манер похмелье выгонять... - и, сбросив в избе портки с рубахой, выскочил голышом на мороз. Вскоре вернулся, раскрасневшийся, бодрый, веселый. Кряхтя слез с печи волхв, спросил:
  -- Завтракать будете?
   Шарап пожал плечами:
  -- А как же? На улице мороз, путь долгий...
   Батута вяло поморщился:
  -- Я не хочу, мутит чего-то...
   Шарап строго выговорил:
  -- А замерзнешь, кто нянькаться с тобой будет?
   Звяга с Шарапом уплетали остатки вчерашнего пира за обе щеки, Батута жевал через силу. Пока седлали коней, волхв собрал немного нехитрой снеди в дорогу, принес из погреба небольшой жбан меду; в дороге, особенно зимой, незаменимая вещь.
   Всадники уже скрылись за деревьями, а волхв все стоял под дубом и смотрел им вслед. Уходил огромный кусок его жизни, уходил навсегда, да и жизнь уходила. Возьмут силу на Киеве папежники, и достанут его тут ярые ревнители веры; отрекайся, не отрекайся - все одно сожгут на костре. Тоже, что ли, податься в Северские земли?..
   Троица пробиралась вереницей, уродуя девственно чистый снег стежкой следов. А вот и брод. Шарап кивнул Звяге:
  -- Иди первым. В случае чего мы с Батутой тебя запросто вытащим вместе с конем...
   Звяга нерешительно проговорил:
  -- Я самый легкий тут; подомной-то лед выдержит, а ну как под Батутой подломится?
  -- А это как Бог даст... - проговорил Шарап, явно готовясь к своему будущему крещению.
   Звяга легко соскочил с коня, намотал повод на руку и ступил на припорошенный снегом лед. Конь не артачился, видать чуял под копытами довольно прочную опору, подковы высекали крупную ледяную крошку. Звяга чутко прислушивался, но нет, не слышно было предательского потрескивания. Перебредя Десну, Звяга заорал:
  -- Идите безбоязненно, даже не хрустит!..
   Однако Шарап пустил впереди себя Батуту. Батута шагал широко расставляя ноги, будто это могло помочь. Но лед выдержал и его. Выйдя на берег, Шарап вскочил в седло, огляделся, удивленно протянул:
  -- Эт почему же пути нет?..
   Звяга тоже огляделся, пожал плечами:
  -- Потому и нет, сидят, санного пути ждут...
  -- Э-э, нет, нетерпеливые купчики, пока лед тонкий, а снег не глубокий, сухопутными путями ходят; ну хоть один-два да пройдут. Нечисто тут что-то... - Шарап помрачнел, и толкнул коленями коня вперед, по девственному снегу сухопутного пути.
   Как ни торопились, а коней пришлось поберечь; тревожно было на душе, как бы не понадобился конь завтра же, как единственный спаситель... Ночевали в лесу, у костра, так что к Киеву вышли аккурат в полдень. Перебредя Днепр, остановились на пригорке, с коего весь Киев был виден, как на ладони. Летом на этом пригорке во время приступа рядышком стояли Рюрик и половецкий князь. Шарап присвистнул, Батута выдохнул:
  -- Мать честная!..
   От порядком пощипанного летом посада вовсе ничего не осталось, в городской стене тут и там зияли проломы. Воротная стрельница и вовсе сгорела.
   Шарап медленно выговорил:
  -- Эт што же, в отместку за наш побег Рюрик изуродовал город?!
   Звяга проворчал:
  -- Ты, Шарап, глупеешь на глазах... Эт за каким лешим Рюрику уродовать город, в коем он намеревается княжить? Может, после нашего ухода Рюрик с половцами передрался? А может, кто-то из окрестных князей прознал, что у Рюрика дружина малочисленная, и как только ушли половцы, нагрянул с войском? Чего гадать? Поехали, што ли?..
   Груду обгорелых бревен на месте стрельницы никто даже не удосужился разобрать, так что пришлось поехать вдоль стены до Жидовских ворот. Ворота были распахнуты, и стражи никакой видно не было. По пустынной улице шел мужичок. Завидев всадников, он заторопился, а потом и вовсе перешел на бег, при этом часто оглядываясь.
   Батута вдруг хлестнул коня плетью, и галопом помчался по улице. Мужичок вильнул в сторону, белкой вскарабкался на высоченный тын и канул в чьем-то подворье. Шарап со Звягой переглянулись. Звяга сказал:
  -- И кто ж такой страшный приходил?..
   Не сговариваясь, они погнали коней в город. Батута уже исчез в кузнечном ряду. Только когда подскакал к своему подворью, у Батуты отлегло от сердца. Тын был целехонек, и терем тоже. Он принялся колотить в ворота рукоятью плети. Долго никто не отзывался, наконец заскрипел снег под тяжелыми шагами, за воротами послышался грубый голос Ярца:
  -- Кого принесла нелегкая?
   Батута радостно взревел:
  -- Это я, Батута!..
   Воротина дрогнула, распахнулась, в проеме стоял Ярец, широко расставив ноги, с молотом в одной руке. В дверях кузни стоял Прибыток с самострелом, а на высоком крыльце терема устроился Огарок, тоже с самострелом.
   Сползая с седла, Батута выдохнул:
  -- Слава Богу! Все живы...
   Физиономия Ярца расплылась в широченной улыбке. Ни слова не говоря, он взял коня под уздцы и повел на конюшню. Батута заторопился в терем. Огарок от волнения забыл вынуть стрелу из желоба, спустил тетиву, и стрела глубоко увязла в крылечной ступеньке. Пробежав мимо него, Батута ворвался в сени, вот и горница. В углу, под образами, сгрудились домочадцы; сестры, и жена прижались к матери и испуганно смотрели на дверь, не обращая внимания, что в люльке заливается плачем младенец, Батутов первенец. Но вдруг лица их осветились такой буйной радостью, что Батуте показалось, будто молния полыхнула по горнице. Все трое наперегонки помчались к нему; жена повисла на шее, сестры - на плечах. Одна мать осталась сидеть, опустив руки на колени. Батута подошел к ней, склонился, сказал тихо:
  -- Простите, мама, што бросил вас тут одних на погибель...
   Мать тихо вымолвила:
  -- Ну, што ты, сынок, какая погибель? Когда город взяли, мы в схроне отсиживались. Один Ярец на подворье был, он грабежникам и сказал, что все мы еще до осады, со всем добром уехали, а его оставили сторожить подворье. Грабежники пошарили, пошарили, ничего подходящего не нашли, да и ушли по добру, по здорову.
  -- А кто приходил-то?
  -- А нешто мы знаем? Рюрик и город толком не оборонял, на пятый день осады заперся в детинце, а город отдал на разграбление.
   В горницу вбежал Огарок, заполошно вскрикнул:
  -- Там в ворота кто-то ломится!..
   Батута вышел на крыльцо, из-за ворот доносился голос Шарапа:
  -- Да ты што, Ярец, своих не узнаешь?!
  -- Кому свои, а без хозяина не открою! - рычал в ответ Ярец.
   Батута проговорил:
  -- Чего дурью маешься? Открывай...
   В ворота въехали Шарап со Звягой, не слезая с коней, подъехали к крыльцу, Шарап выговорил торопливо:
  -- Уходить надо, пока Рюрик не прознал, что мы вернулись. Он в детинце сидит. Ты пока собирайся, а мы за санями, да заводных коней надо прикупить. У нас все пожгли, слава богам, домочадцев не тронули; по землянкам бедовали, нас ждали, - и, развернув коней, ускакали галопом.
   Батута скатился с крыльца, бросился к конюшне - кроме коня, на котором он приехал, там никого не было. Он сунулся под навес, телеги тоже не было.
  -- Где кони, где телега, где сани?! - заорал он, обращаясь к топтавшемуся посреди двора Ярцу.
  -- Так... Грабежники свели... - растерянно пробормотал Ярец.
   Батута кинулся к своей захоронке в нужнике, свесился в дыру, обмазанную глиной дверцу не вдруг и разглядишь. Он протиснулся в захоронку, нашарил в сундуке кошель с серебром, вылез, поманил Огарка, сунул ему в руку кошель, рявкнул:
  -- Что б вскорости: трое саней и три пары лошадей!
   Он кинулся в горницу, с порога заорал:
  -- Собирайте добро, пакуйте в мешки - уходим!
  -- Куда ж, сынок? - жалобно вопросила мать, так и сидевшая под образами.
  -- В Северские земли! Нечего больше нам делать на Руси! Щас вокруг Киева такая толчея начнется - так и будем по захоронкам сидеть...
   Добра оказалось не так уж и много; кое-какая одежонка да утварь. Кошели со своим серебром и Сериковым златом Батута для верности приколотил гвоздями к настилу новеньких саней, которые пригнали вместе с парами лошадей Огарок с Прибытком, когда еще и сборы не кончились. На сани Батута навалил побольше сена, поверх постелил толстые кошмы, и только после этого сложил мешки с добром и утварью, все притянул веревками. В передках осталось довольно места и для путников. С тяжким вздохом покосился на кузню: там почти три телеги железа и дорогущая германская волочилка. Но нельзя; внимание привлечет, коли погрузить в сани, да и громоздкая шибко. Придется еще сани покупать...
   И тут Батута спохватился, заорал заполошно:
  -- Где Мышата?! А ну всем искать кота! В Северских землях, сказывают, кошки еще дороже стоят, чем у нас...
  -- Эка, спохватился... - горестно вздохнула мать. - Мышата еще во время приступа пропал; испугался, должно быть, пожаров да беготни, убежал куда-то, и заблудился...
   Батута зло плюнул в снег, помянул всеми известными ему черными словами неведомых захватчиков. Как теперь без кота на новом месте мыкаться? Мыши да крысы припасы будут портить. Пока еще приглядишь кошку, да в очереди прождешь котенка от нее... За шестимесячного котенка, от хорошей ловчей кошки, большие деньги требуют...
   Рассадив всех по саням, положил под облучок самострел, взгромоздился сам на облучок, приладил под полу тулупа меч, чтобы не было видно, крикнул:
  -- Огарок, открывай ворота! - Огарок растворил ворота, не забыл их снова затворить, только после этого догнал сани, вспрыгнул на мешки с добром.
   Мать с женой ехали в санях Батуты, сестры - с подмастерьями, замыкал обоз Ярец. Только отъехали от Жидовских ворот, обоз нагнали Шарап со Звягой. Им тоже пришлось купить по трое саней, чтобы уместились все домочадцы. Привстав в санях, Шарап заорал:
  -- Бату-ута-а, погоня-ай!..
   Батута в миг сообразил, что без шуму уйти не удалось, взмахнул кнутом, кони пошли рысью, несмотря на то, что дорога не была накатанной. Позади слышался скрип полозьев, шумное дыхание коней, наперебой орали Шарап со Звягой, подгоняя остальных. Лес на левом берегу приближался, но, оглянувшись, Батута увидел вереницу всадников, выворачивающих из-за угла стрельницы. Отсюда они казались маленькими и безобидными. Батута взмахнул кнутом, и больше не оглядывался. Позади заорал Звяга:
  -- Шарап! Их всего два десятка! Отмаха-аемся...
   Шарап откликнулся:
  -- С Сериком, поди, и отмахались бы...
   Скачка продолжалась. Наконец по бокам дороги замелькали деревья, поля кончились, но и погоня приблизилась. Оглянувшись, Батута заметил, как из-за поворота, шагах в ста позади, вылетел головной всадник. Но Звяга, уже натягивал свой мощный лук, клеенный из турьих рогов, да еще усиленный по спинке жильным пластом. И ведь попал! Всадник, уверенный, что с мчащихся саней, да в скачущего всадника попасть почти невозможно, ухарски не прикрылся щитом и словил стрелу прямо в грудь. Остальных это вразумило; широко растянувшаяся погоня стала сбиваться в плотную кучку, а для этого передним пришлось придержать коней, чтобы подтянулись отставшие - беглецы выиграли еще немного времени. А вот, наконец, и удобное место: широкая поляна, тянущаяся от самого берега, а на берегу - ивовая рощица, да ивы старые, толстые, стоят густо, отклонившись друг от дружки кронами. Шарап заорал:
  -- Туда! В рощу!..
   Батута потянул вожжу, лошади послушно свернули на целину. Лошадей укрыли на самом обрыве, за деревьями. Шарап со Звягой вытаскивали из-под сена копья, их старшие сыновья уже стояли с самострелами. Глядя на них, и Огарок с Прибытком достали самострелы. Батута отметил, что когда ехали от волхва, при Шарапе и Звяге самострелов не было; выходит и их захоронки не нашли грабежники, и в санях есть что защищать. Сыновья Шарапа и Звяги, рослые мальчишки по четырнадцати лет, уверенно держали в руках самострелы. Когда взрослые расположились за крайними деревьями, пацаны вскарабкались в развилки двух ив. Огарок с Прибытком, было, полезли за ними, но Шарап сказал:
  -- Вы, двое, по сторонам встаньте. Стрелять начинайте шагов с двухсот...
   И все молча стали смотреть на вытягивающуюся на поляну погоню. Дружинники видать, знали, с кем имеют дело; в драку кидаться пока не спешили. Наконец, один отделился от плотной кучки, поехал шагом к рощице, размахивая белой тряпкой. Ни Шарап, ни Звяга не шелохнулись; стояли, прислонясь плечами к одной иве, рядом, по-хозяйски были прислонены короткие копья. Длинное в санях везти трудновато, но таким воякам и коротким копьем ничего не стоит остановить всадника. Рюриков дружинник, наконец, подъехал, оглядел компанию, сказал презрительно:
  -- Сдавайтесь, тогда живы будете. Если не сдадитесь - потом и жен, и детей ваших побьем...
   Шарап выговорил спокойно:
  -- А давайте разойдемся, а? Князю скажете, что побили нас, потому как мы не сдавались.
  -- Не пойдет, Шарап. Князь потребует свою долю добычи...
  -- Ну, как знаете... - Шарап равнодушно плюнул в снег, под ноги коню, и стал смотреть в сторону.
   Посол не уходил, оглядывал всех задумчивым взглядом, наконец, проговорил:
  -- Батута, ты ж мастер знатный! Помилует тебя князь, коли повинишься...
   Батута хмуро вымолвил:
  -- Мне его милость без надобности, мне своих рук хватает, чтобы на безбедную жизнь заработать... А в Киеве спокойной жизни уже не будет. Мне это надо? Мечи ковать, кольчуги плести, а потом чужим дядям задаром отдавать? Нет уж, в Северских землях спокойнее... - и он задумчиво осмотрел свой могучий самострел, огладил ладонью связку толстых запасных тетив на поясе.
   Посол потянул узду, конь недовольно фыркнул, разворачиваясь на месте. На сей раз посол погнал галопом, щит его, как бы невзначай, висел на спине. Звяга задумчиво сказал:
  -- Может, ссадить его, пока не ускакал далеко?..
  -- А ссади!.. - махнул рукой Шарап.
   Самострел Звяги оказался почему-то натянутым, а с двадцати шагов и неумеха попадет. Стрела вонзилась над самым краем щита, угодив под край шлема. Дружинник рухнул в снег, даже не охнув.
   Батута воскликнул:
  -- Што вы наделали?! Они ж теперь разъярятся!..
  -- А нам того и надо... - проворчал Шарап. - Ты, Батута, стрелец паршивый, да мечник хороший; доставай меч, мечником будешь стоять, а мы на копья будем принимать. Ты, Ярец, в пекло не суйся; добивай молотом тех, кто прорвется...
   Дружинники на миг замерли, увидев, что стало с их послом, но тут же вразнобой заорали, пришпорили коней, и неровной лавой помчались через прогалину. Шарап со Звягой ссадили по парочке, когда вступили в дело пацаны. Тогда Шарап и Звяга взялись за луки. Ослепленные яростью и снежной пылью, дружинники не видели, какой урон им наносят стрельцы, с воплями неслись к рощице уже не больше десятка, а доскакали всего восемь. Отбросив луки, Шарап и Звяга взялись за копья. Звяга изловчился, и, пропустив коня мимо себя, вогнал копье под нижний край щита. Шарапу же пришлось принять на копье коня, скатившегося с седла всадника, добил Ярец. Оставшись без копий, Шарап и Звяга выхватили мечи. Но шестеро, и для них двоих не были страшны, тем более что они не понимали, что произошло, до них еще не дошло, что все их товарищи лежат в поле, не доскакав и до рощицы. Они даже не сообразили слезть с коней; среди тесно стоявших деревьев на коне не развернешься. Отбив глубокий выпад Шарапа, дружинник тут же получил могучий удар молота с другого боку. Двое, все же сообразили, соскочили с лошадей, и набросились на Батуту, посчитав его слабым звеном, но Батута шутя разделался с ними обоими, и метался вокруг побоища, выбирая, на кого бы наскочить, но Шарап со Звягой уже добивали остальных, а пацаны ссадили с коня единственного вырвавшегося из побоища.
   Шарап кинулся к саням, заорал:
  -- Девки, пацаны! А ну живо ловить коней!
   Звяга уже бежал в поле, Шарап кинулся вдогонку.
   Батута растерянно орал:
  -- Вы куда?!
  -- Добычу собрать... - бросил через плечо Шарап.
  -- Какая добыча?! Побойтесь Бога, нехристи!..
   Шарап аж остановился от изумления, воскликнул:
  -- При чем тут Бог?! Какой дурак доспехи и оружие на поле боя оставляет?..
   Батута плюнул, и побрел к саням. Его жена не поддалась общему порыву только потому, что побоялась оставить младенца. Жена Ярца азартно гонялась за лошадьми, оставив своего ребенка в санях. Закутанный в шубу малыш, радостно гукал, завидя Батуту. Сев на сани, Батута принялся смотреть, как в поле мельтешили дети, ловя коней, а Шарап и Звяга, со сноровкой опытных татей снимали доспехи с убитых. Подошел Ярец. Топтался рядом, шумно вздыхая, зачем-то перекидывая молот из руки в руку. Батута хмуро выговорил:
  -- А ты чего татьбой не промышляешь? Тебе ж тоже нужно будет серебро на обустройство на новом месте?
   Ярец засопел еще громче, положил молот в свои сани, и пошел в поле, помогать Шарапу и Звяге. Мать вылезла из саней, прошла на опушку, постояла там, глядя в поле, вернулась, села рядом с Батутой, сказала:
  -- Неужто Серик тем же самым уже третий год промышляет?
   Батута неопределенно мотнул головой. Она посидела, повздыхала, подвинулась в передок саней, взяла внука на руки и задумчиво уставилась в заснеженный простор Днепра.
   Наконец явились Шарап со Звягой, веселые, довольные. Шарап весело рявкнул:
  -- Поехали! А то вдруг еще кого князь направил в погоню, зная наш нрав...
   Батута взял коня под уздцы, и пошел к опушке, тяжело скрипя снегом. У опушки беспокойно топтался табунок лошадей, вокруг крутились дети, трогали навьюченное оружие, громко обсуждали побоище. Только старшие сыновья Шарапа и Звяги стояли в сторонке. Видно было, что они крепятся изо всех сил, но обоим было худо. Несмотря на мороз, лица бледные, с синевой. Шарап весело рявкнул:
  -- Да вы поблюйте! Легче станет...
   Батута мрачно выговорил:
  -- Што, волчат загодя к сырому мясу приучаете?..
   Шарап и Звяга привязали к каждым саням по паре лошадей убитых дружинников, навьюченных доспехами, и обоз тронулся. Батута ехал головным, стараясь не оглядываться, только мрачно сопел; не по нраву ему были привычки старых татей. До темна успели только к устью Десны. Свернули от берега в густой ельник, кое-как продрались сквозь него, и оказались в тени могучих сосен. Шарап огляделся, сказал:
  -- Для ночлега - лучше не придумаешь... - повернувшись к пацанам и подмастерьям, добавил: - Пацаны, сходите-ка к колее, и след заметите, сразу от поворота. И особо поворот заметите, - и про себя уже добавил: - Авось не поймут, куда мы свернули...
   Старшие пацаны с подмастерьями ушли за ельник, по пути срубив по елочке, а Шарап принялся рубить сухостойную сосну, задушенную более удачливыми сородичами. Непривычный к зимним ночевкам в лесу Батута, без дела топтался меж санями. Звяга раздраженно крикнул:
  -- Да помоги хоть коней распрячь!..
   Обретя цель жизни, Батута кинулся к ближайшей упряжке. Прекратив рубить сосну, Шарап изумленно вскричал:
  -- Звяга, ты очумел, коней распрягать?! Разнуздайте, накройте попонами и задайте овса...
   Звяга растерянно потоптался, раздраженно плюнул в снег, выругался, сказал:
  -- Тут с вами последний разум потеряешь... - и принялся расставлять сани в круг, задками внутрь.
   Кони артачились, храпели, видать здорово устали и проголодались. Закутанные женщины и дети жались испуганной стайкой в сторонке. Стряпуха жалобно всхлипывала и причитала, пока мать Батуты не цыкнула на нее. Пока Звяга расставлял сани, с треском упала сосна, пока он задавал лошадям корм, да накрывал попонами влажные спины, Шарап успел раскряжевать сосну, и вскоре в кругу саней запылал костер. Увидев огонь, женщины встрепенулись, привычно захлопотали; вешали котел над костром, доставали припасы, всеми ловко распоряжалась мать Батуты. Шарап устало присел на задок саней, и тут только почувствовал, как леденеет мокрая от пота подкольчужная рубаха. Он дотянулся до шубы, накинул ее на плечи, заметил, как ежится Батута, хмуро пробурчал:
  -- Накройся шубой, нето остудишься...
   Расторопный Звяга уже кутался в шубу. В большом котле булькало густое, наваристое варево, быстро темнело. Явились пацаны. Огарок весело вскричал:
  -- Замели!.. Будто мы в небо взлетели...
   Шарап хмуро проворчал:
  -- Пока кулеш варится, дров нарубите на завтра...
   Неутомимые пацаны полезли в окружающую костер темноту рубить дрова. Вскоре натащили целую кучу, и тоже примостились к огню; сушиться и греться. А тем временем и кулеш поспел. Не пришлось по-воински хлебать в очередь прямо из котла, мисок хватило на всех. Дети начали валиться в сон, еще не дохлебав кулеш. Рассовав младших по саням, старшие снова расселись к огню. Батута сосредоточенно наблюдал за струей меда, льющегося в вымытый котел. Шарап сказал:
  -- Стражу первым будет стоять Батута, а там - как привыкли; Звяга и я...
   Батута дернул плечом:
  -- Пускай стражу стоят подмастерья...
   Шарап укоризненно покачал головой:
  -- Ты, Батута, будто сам смерти ищешь... Какие из пацанов стражи? Уснут, и сами не заметят...
   Батута промолчал, только еще громче засопел. Подогретый мед пили молча, сосредоточенно отдуваясь. Вскоре стало всем и вовсе хорошо; отпустило напряжение боя, тепло разлилось по телам. Женщины ушли к детям, согревать их в морозную ночь своим теплом. Шарап и Звяга разлеглись тут же, в задках саней. Батута встал, собираясь идти к колее, но Шарап, не поднимая головы, проворчал:
  -- Нет надобности, куда-то идти; в такую ночь далеко слыхать... Ты просто сиди и слушай; погоню версты за две услышишь...
   Однако ночь прошла спокойно. Шарап еще затемно разбудил мать Батуты и стряпуху, подкинул дров в жарко тлевшие угли костра, тут же взметнулось высокое пламя. Пока варился кулеш, остальные спали. Лишь когда варево поспело, Шарап разбудил остальных. Привычный ко всему Звяга, наскоро протер лицо снегом и сбегал к колее, доглядеть, не проезжали ли ночью лазутчики. Вернувшись, успокоительно покивал Шарапу, бормотнул:
  -- Все чисто, ни следочка...
   Отдохнувшие кони, весело хрупали овсом, косясь на людей, жадно поглощавших густо парящий на морозе кулеш. Только рассвело, как обоз готов был в путь. Шарап сказал:
  -- Отсюда до постоялого двора верст тридцать пять; надо будет засветло доехать, и там встанем на дневку. А не то и коней запалим, и ребятишек простудим...
   Ехали берегом, по сухопутному пути, но снег был уже порядочно глубок, и вскоре от лошадей повалил пар. Шарап приказал остановиться. Они со Звягой сошлись у саней Батуты. Оглядывая из-под ладони реку, Шарап сказал:
  -- Так мы и за три дня не доедем до постоялого двора... Надобно на лед съезжать...
   Звяга сумрачно сплюнул, проговорил:
  -- Погоня вряд ли уже возможна... Поснимаем кольчуги, на передние сани посадим Ярца и подмастерьев, своих пацанов - они лед будут испытывать. В случае чего - вытащим...
   Приглядев две березки, стоящих рядком, Шарап прихватил топор и побрел к ним, увязая в снегу. Срубив березки, очистил их от веток - получилось две жерди, сажени по две длиной, принес их к обозу. Тем временем Батута со Звягой разгрузили передние сани, оставив только немного сена, чтобы сидеть было не шибко жестко и холодно. Батута повелительно позвал своих подмастерьев. Привычные беспрекословно повиноваться, Огарок с Прибытком заняли места, а пацанам Шарапа и Звяги и говорить ничего не пришлось, они сами залезли в головные сани. Шарап положил поперек саней жерди; одну в передок, другую - посередине, сказал:
  -- Если провалитесь, хватайтесь за жерди... А ты, Ярец, путь прокладывай ближе к правому берегу; там глубина небольшая, и промоин с полыньями не бывает...
   Ярец мотнул головой, поерзал на облучке, разобрал вожжи. На лед съезжали осторожно, шажком, кони прядали ушами, но шли, не артачились. Звяга, только выехал на лед, весело крикнул:
  -- Кони идут на лед, не артачатся, значит - крепок!..
  -- Погоди радоваться... - урезонил его Шарап. Он чутко прислушивался, низко склонившись, но предательского потрескивания слышно не было.
   Реку перевалили благополучно, и, зная, что под берегом воды едва по пояс, Шарап крикнул:
  -- Ярец, давай рысью!..
   Дело сразу пошло веселее; кони взбодрились, снегу на льду было не слишком много, так что подковы изредка выбивали и ледяную крошку. Подковы были новые, шипы еще не стерлись, так что кони не скользили. Поглядывая на мелькающие ивы, Шарап взбодрился; теперь уж погоня не настигнет, даже если она и пыхтит где-то за спиной.
   Еще не начало смеркаться, как показался убогий постоялый двор. Уставшие кони шагом втащили сани на откос. Въехали в ворота - на крыльцо уже выскочил хозяин, засуетился. Шарап слез с саней, подошел к крыльцу, сказал:
  -- Готовь еду на всю ораву, а мы пока коней распряжем. Да, еще; с нами бабы, да малые - им в горнице постелишь, а мы уж - на вольном воздухе... Да скажи работникам, чтоб выволокли три мешка овса...
   Пока распрягали, да накрывали спины коней попонами, два работника вытащили из амбара мешки с овсом. Надеть на морды четырем десяткам лошадей торбы с овсом, дело долгое. Однако с помощью подмастерьев и старших детей справились довольно быстро, и пошли в горницу. В просторной горнице было тесно от многочисленных постояльцев. Младшие, уже раздетые чинно сидели по лавкам, осоловело моргали сонными глазами. Женщины помогали стряпухе готовить обильный ужин. Шарап скинул полушубок на лавку у двери, прошел к столу, сел на лавку, рядом примостились Звяга с Батутой. Из угла к ним пробрался небогато одетый мужичок, осторожно присел на лавку, спросил, настороженно переводя с одного на другого хитрый, лисий взгляд:
  -- Откуда и куда путь держите?..
  -- А тебе какое дело? - неприветливо осведомился Шарап.
   Мужичок сразу как бы увял, и уже привстал, уходить, но Батута примирительно выговорил:
  -- Беженцы мы... Я - кузнец, а это - купцы...
  -- А-а-а... - протянул мужичонка. - То-то я смотрю, лошадей у вас много...
  -- Глазастый ты... - добродушно протянул Звяга. - Видать, много тебе двух глаз...
   Мужичок испуганно забормотал:
  -- Да я - ничего... Так только - любопытно стало...
   Батута спросил:
  -- Ну, а ты кто?
  -- Купец я... - торопливо ответил мужичонка.
  -- Уж не на Киев ли идешь? - недобро усмехаясь, спросил Шарап.
  -- Какой Киев?! - взвыл мужичонка. - Нет больше Киева! Разорили подчистую... В Смоленск теперь за товаром придется ходить...
   Шарап спокойно выговорил:
  -- Ну вот, теперь с тобой все ясно стало... Мы как раз беженцы из Киева. Дома наши спалили, вот только добро мы уберегли по захоронкам, теперь в Чернигов идем, на жительство. Как, вашему князю не лишними покажутся; кузнец, знатный оружейник, да два купца именитых? - зачем соврал, Шарап и сам не знал, но чем-то его отталкивал этот купчик с лисьим взглядом.
   Тем временем на столы начали подавать яства. Сидящий рядом Ярец яростно засопел, шумно сглотнул слюну. Звяга весело спросил:
  -- Ярец, а ты б целого барана мог съесть?
   Ярец, не отрывая взгляда от огромной миски с мясной кашей, пробормотал:
  -- Да запросто... - миса еще не утвердилась на столе, а он уже вонзил в дымящуюся горку ложку.
   Но тут со двора послышался топот многочисленных коней, звон сбруй, веселые голоса. Шарап как бы невзначай огладил ладонью рукоять меча, и уставился на дверь. Но вновь прибывшие входить не спешили, судя по звукам, доносящимся из-за двери, они спокойно расседлывали коней. Шарап поманил случившегося поблизости хозяина постоялого двора, тот с готовностью подбежал. Ухватив за полу меховой безрукавки, Шарап заставил его склониться пониже, спросил зловеще:
  -- Ты почему не сказал, что дружинников ждешь?
  -- Каких дружинников?! - взвыл благим матом хозяин. - То мои постояльцы, второй месяц живут. Нынче на охоту ездили. Платить-то за постой им нечем...
   Тем временем распахнулась дверь, вошедший громогласно рявкнул:
  -- Хозяин!.. - и осекся, обводя настороженным взглядом горницу. Приглядевшись, нерешительно выговорил: - Шарап, ты ли это?..
   Шарапу почудилось что-то знакомое в лице под низко надвинутой на лоб шапкой. Он нерешительно протянул:
  -- Неужто Гвоздило?..
  -- Я самый! - взревел сотник, кидаясь вперед.
   Он искренне, от души, обнял Шарапа, Звягу, хлопнул по плечу Ярца, уважительно поздоровался с Батутой, присел к столу, откинув с плеч на лавку короткий полушубок. Ошеломленные столь неожиданной встречей, не знали, с чего начать разговор. Тут в горницу ввалилось еще с десяток дружинников покойного князя Романа. Долго, шумно здоровались со старыми знакомцами. Наконец, угомонились, принялись за еду. Умяв миску каши, с добрым кусом мяса, Шарап принялся за щи, заедая их пирогами с капустой. Гвоздило не отставал от него. Наевшись, и приняв от женщин по кружке меду, наконец повели разговор. Шарап спросил:
  -- Ты как здесь? Ты ж в Чернигов наладился?..
   Гвоздило посмурнел, неохотно проворчал:
  -- Прежде чем в Чернигов налаживаться, надо было порасспросить кое-чего про черниговского князя... Мы приехали, насчет службы сговорились, но как только князь узнал, что мы против Рюрика бились - приказал нас вязать. Еле вырвались, три десятка у черниговских ворот оставили...
  -- Што так?.. - изумленно уставился на него Шарап.
  -- А то... Рюрик позапрошлую зиму в Чернигове зимовал! И князь черниговский давно у него в союзниках и побратимах ходит...
  -- Да ну-у... - недоверчиво протянул Шарап. - Серик сказывал, что когда они на печенегов шли, Рюрик впереди войска в низовья Днепра шел. А летом мы его сами в Суроже видели...
  -- Это он петли петлил, как заяц... Нешто зимой, без припасов можно до половецких городов дойти? Зиму он в Чернигове провел, а потом по Дону спустился еще по высокой воде. Вот и оказался вперед вас в Суроже.
  -- Та-ак... - Шарап задумчиво отхлебнул из кружки. - Выходит, нам в Чернигов пути нет...
  -- А чего ты забыл в Чернигове?
  -- Да не в Чернигов мы, а через Чернигов в Северские земли идем...
  -- Ага... А Киев чего?
  -- А Киев - того... Нет больше Киева. Разорен дотла...
  -- Да ну-у?! - Гвоздило неподдельно изумился.
  -- Ты што же, тоже не знаешь, кто приходил уже после нашего бегства?
  -- Откуда?! Мы ж лесами, по бездорожью, от Чернигова уходили. Бывало, неделями по чащобам ховались. Тут вот решили осесть, подождать, пока зимний путь уляжется. Лед уже крепок, завтра и пойдем на Смоленск.
   Шарап повернулся к Батуте, спросил:
  -- Слыхал?
   Батута сумрачно обронил:
  -- Как не слыхать?..
  -- Мы тоже через Смоленск на Москву пойдем...
   Батута медленными глотками выпил с полкружки, отер ладонью усы, проговорил:
  -- Вот только загвоздка; придется к устью Десны возвращаться, а там, поди, нас уже ждут...
  -- То-очно... - встрял Звяга. - Вверх по Десне идти никак нельзя - враз попадем в лапы Рюриковых приспешников. Напрямик, через лес к Днепру не пролезем... Придется возвращаться...
   Гвоздило спросил:
  -- О чем это вы толкуете?
   Шарап смутился, будто сотворил нечто постыдное, пробормотал:
  -- Да с боем мы с Киева уходили... Два десятка Рюриковых дружинников побили...
   Гвоздило рассмеялся, выговорил сквозь смех:
  -- Да они чего, за дураков вас принимают? Нешто подумают, будто вы вернетесь?
  -- А может, еще одну погоню снарядили? - веско выговорил Шарап.
  -- Вот будет им несказанная радость, когда напорются вместо четырех мужиков с бабами да детишками, на полтора десятка матерых вояк! - Гвоздило хохотнул еще, и надолго припал к кружке, пока не осушил полностью.
   Шарап спросил:
  -- С тобой же больше сотни было, куда народ подевался?
  -- А разбрелись... - беззаботно обронил Гвоздило. - Кто к купцам прибился в караванную стражу, кто в родные места подался... Мы ж тут больше месяца сидим... Нам надо было сразу в Смоленск уходить, да вот, не сообразили...
   Шарап проговорил:
  -- Ну, ладно, спать пора. Только, завтра мы не пойдем никуда, кони у нас притомились, дневка нужна. А пойдем послезавтра.
  -- Ну, послезавтра, так послезавтра... - пожал плечами Гвоздило. - Мы двух сохатых завалили, завтра пир устроим.
   Шарап спросил:
  -- Ты куда спать пойдешь?
  -- А на конюшню. Тут же не протолкнуться. Не гнать же баб с детишками на мороз?
  -- Я в санях буду... - и Шарап направился к двери, Звяга, Батута и Ярец потянулись за ним.
  
  

* * *

   Серик, Горчак, Чечуля и Лисица сидели на береговом склоне, обращенном к солнцу, и грелись на ласковом весеннем солнышке. Внизу, на пойме, резвились выпущенные из конюшни кони.
   Серик уныло сказал:
  -- Можа, до ледохода через обе реки успеем переправиться?..
   Чечуля пожал плечами, не сразу ответил:
  -- Пока молодая трава не пробилась, далеко нам не уйти. Много ли сена увезешь на телегах?
  -- А у нас его и осталось, всего ничего... - пробормотал Лисица.
  -- До первой травы хватит - и ладно... - отрезал Чечуля.
   Серик откинулся на сухо зашуршавшую ломкую прошлогоднюю траву, закрыл глаза. Солнце стояло высоко, за закрытыми веками полыхал алый огонь. Вот и кончился год скитаний. Сколько их еще впереди? Да нет, не много... Не выжить в этих местах без припасов. Если прорубать через леса Полночный Путь, то двигаться придется медленно, по краю лесов. Продвинуться на двести-триста верст, землю пахать, сеять, острог ставить. На следующий год, опять столько же... Да-а... Неподъемное дело затеяли купцы... Рядом зашуршал пергамент, потом послышался голос Горчака:
  -- А на кой купцам Великий Шелковый Путь?..
  -- Ты это о чем? - лениво осведомился Серик.
  -- Ты глянь сюда...
   Серик нехотя сел, поглядел в пергамент. Горчак отмерил четвертями пройденный путь, сказал:
  -- Ты погляди, сколько мы отмахали! А впереди - еще два раза по столько. А может, и еще два раза по столько. Никто не ведает. И все это леса, полные мягкой рухляди. И там люди живут, коим нужны ножи, топоры, рогатины, котлы для варки пищи, иголки, нитки... Да мало ли чего еще?! Да тут богатства на виду лежат! На кой им сдался Шелковый Путь?
   Серик проговорил:
  -- Теперь уж ясно, что Полночный Путь придется пару веков обустраивать, да сначала еще прорубить. Я думаю, ради шелков, да диковинок заморских, купцы решатся на такое дело. Но вот ради мягкой рухляди... Да за коей еще месяцы пути во льдах и снегах...
   Горчак твердо выговорил:
  -- Я решусь. Вернусь, заведу собственное дело. Кое-что скопил за верную службу у Реута. Буду ходить за Урал-камень, с башкирцами торговать. Благо, путь разведал. А там, Бог даст, и в Сибирь дорожку протопчу. Тут в леса убегают такие огромадные реки... Не может быть, чтобы не нашлось водных путей по Сибири...
   Серик пробормотал:
  -- Все равно, мы вернуться не можем, пока всего не разведаем...
  -- А я и не говорю, чтобы возвращаться прям щас... Второй зимовки мы не выдержим. Щас пойдем по левому берегу малой Оби, до гор, про которые акын сказывал, а дальше поглядим...
  -- Раньше июня все равно никуда не двинемся... - упрямо выговорил Чечуля.
  -- Июня, июня... - передразнил Горчак. - В середине мая снимемся. И вода в реках уже прогреется, и трава вылезет. Так что, пройдем. Если до сентября Путь не найдем, можно будет уже и не стремиться возвращаться, все одно не дойдем, лучше сразу лечь и помереть без суеты...
  -- Чечуля нерешительно протянул:
  -- Дак степняки как-то выживают в этих местах?..
  -- А ты не видел, как они кочуют? - Горчак саркастически ощерился. - Они кочуют веками по своим веками неизменным путям. Они всегда знают, где кормов хватит, а где - неурожай. Они точно знают, где зимой снегу мало, и скотину можно всю зиму пасти на вольном выпасе...
  -- Ну, и мы тоже, зазимуем там, где снегу мало... - все еще ерепенился Чечуля.
   Горчак раздумчиво протянул:
  -- Я думаю, таких мест в степях мало, и они давно уже поделены меж родами... И места эти, акын сказывал, лежат по краю степей. Дальше, на полдень, пески начинаются...
   Чечуля повернулся к Серику, спросил запальчиво:
  -- Ну, а ты, Серик, как мыслишь?
  -- Я мыслю так же, как и Горчак... - лениво протянул Серик. - Снимемся в мае, попробуем обойти горы, что на полдень отсюда. Если не нарвемся на половецкие разъезды, пойдем дальше. Ну, а если нарвемся - придется возвращаться. Через леса так просто не пройти, к тому же без припасов, без корма лошадям... Обрисуем Реуту, все как есть, а там уж пусть купцы сами думают... - Серик уж почти смирился с мыслью, что путешествие окончилось неудачей, и тешил себя надеждой, что он сделал все, что в человеческих силах. А человеку не по силам пройти тысячи верст по диким лесам. Человеку-то, может и по силам, но лошадям не под силу. Не заставишь ведь бедных лошадок есть еловую хвою... Как бы потом все это разъяснить Реуту? А то заартачится, и не отдаст Анастасию...
   Остаток марта и половина апреля оказались самыми голодными. Дружинники наотрез отказались есть лошадей. Блестя запавшими глазами, орали, что без лошадей и вовсе гибель. Теперь, те, кто не ездил на охоту, целыми днями просиживали на льду реки, над лунками; ловили рыбешку с помощью немудреных снастей. Благо, запасливый Горчак не забыл прихватить рыболовных крючков, про которые как-то подзабыли, но, слава богам, вовремя вспомнили. Пойманную рыбешку тут же и съедали, не удосужившись сварить ушицы. Весна в этих местах буйной оказалось. Позвизд могуч и задирист; бывало на целые дни запрещал рыбалку, ронял с бороды то мокрый снег, то дождь, то ветры пускал такие, что людей с ног сбивали. Лишь в середине апреля Серику улыбнулась удача; на отощавшем Громыхале он тащился шажком вдоль опушки осинника, кое-где разбавленного березками, как вдруг нос к носу столкнулся с целым стадом лосей. Несколько лосих с годовалыми телятами, во главе с громадным комолым быком, не спеша трусили вдоль опушки Серику навстречу. Ветер дул от них, так что они Серика не чуяли. Завидев всадника, бык громко фыркнул, и замер, шумно втягивая ноздрями воздух. Медленным движением вытягивая стрелу из колчана, Серик отстранено подумал, что лоси прикочевали издалека, наверняка всадника видят впервые в жизни, иначе давно бы уже скрылись в лесу. Для добычи годились лучше всего лосихи и телята, но они стояли мордами к Серику, лишь бык слегка развернулся, подставляя бок. Решив не рисковать, Серик оттянул тетиву до уха, целясь в бок сохатого. Стрела еще не долетела до цели, а Серик уже выхватил из колчана другую, но только успел наложить ее на тетиву. Бык еще валился на землю, а лосихи с телятами маханули в чащобу и были таковы.
   Сохатого ели аж пять дней; целыми днями варили крепкий бульон из костей, потом пили, отдуваясь, заедая крошечными кусочками мяса, и ведь оправились, повеселели, больше не сверкали голодными глазами на лошадей, с трудом подавляя голодное безумие. А потом Серик с проводником выследили и добыли одну из лосих того стада, и дружинники вовсе повеселели; принялись готовить телеги к походу, подправлять поистрепавшуюся одежонку. Народ тут оказался бывалый, многие знали, как выделывать шкуры, так что за зиму почти все пошили себе кафтаны и опашни из сахачьих шкур - одежонка не в пример более добротная нежели из сукна да пестряди.
   В начале мая началось и первое настоящее тепло, да солнце припекало так, что и в посконной рубахе жарко было. На полянах буйно, напористо полезла в рост трава. Даже недоверчивый Чечуля, по пять раз на день уходил на ближайшую поляну и мерил пальцами высоту былинок, качал головой с сомнением, но, в конце концов, согласился с Горчаком, что через недельку можно будет и выступать. Вот только вода в реке все еще холодная. Купавшийся каждый день, начиная с ледохода, Серик ворчал добродушно:
  -- Ничего, не княжеская дочка, не размокнешь...
   Выступили на десятый день мая, хоть за два дня до этого с полуночи ветры принесли нешуточную прохладу, было зябко и мозгло. Однако пока шли до реки, постепенно потеплело. Плоты лежали на берегу, там же, где их и оставляли. Их сволокли в воду, загрузил остатками добра, Горчак предложил проводнику:
  -- Залезай...
   Проводник нерешительно помотал головой, наконец выговорил:
  -- Однако в стойбище пойду... Мне на тот берег пути нет...
   Горчак вгляделся в его лицо, неподвижное и жесткое, будто еловая кора, сказал:
  -- Ну, как знаешь... - достал с воза нож, топор, наконечник для рогатины, мешочек с наконечниками стрел, протянул это все проводнику. Тот помедлил, но все же взял драгоценные вещи, прижал к груди.
   Плот уже причалил к противоположному берегу, когда Горчак оглянулся - крошечная фигурка проводника все еще торчала у самой воды. Втащили телеги на береговой откос, и неспешно пошли зацветающими полянами. Тут дичь была непуганой, и было ее видимо-невидимо, так что, быстро отъелись. Кони тоже быстро покруглели, перестали выступать ребра под кожей, потому как шли всего по двадцати верст в день, а дни были долгие, кони успевали еще засветло вволю попастись на тучнеющих травах. Первых степняков, прикочевавших на летние кочевья, встретили уже у самой реки, и были они прошлогодние знакомцы, что лишний раз доказало Горчаку - степняки не вольный ветер в степи, а кочуют по раз и навсегда установленным путям, и каждый род не смеет самовольно сменить пути кочевий, иначе соседи быстро призовут к порядку.
   Когда переправлялись через малую Обь, стояли уже по-настоящему жаркие летние дни, вода была теплая, так что переправились без особых трудов. На левом берегу встали на дневку; подновить запас стрел, наточить мечи и топоры, подправить насадку копий - половецкие разъезды могли встретиться хоть завтра. С рассветом тронулись в путь. Теперь шли не как прежде, вразнобой, вперемешку с телегами, то и дело слезая с седел, и отдыхая на телегах, а сцепили по пять телег, на связку посадили по одному вознице, остальные ехали впереди, верхами, в полном вооружении. Идти было легко; под береговым откосом тянулась пойма, с тучными выпасами, перелески все реже и реже попадались на пути, цветущая степь захватывала все больше земель. Стойбища степных людей попадались часто, и чем выше по течению, тем богаче были степные жители. На дары уже посматривали равнодушно, и все настойчивее выспрашивали, что за люди, и куда идете? Половецким языком владели все старейшины родов, и многие простые жители. Горчак тщательно старался держать их в заблуждении, будто идет по своим делам половецкий отряд, чтобы не отрядили гонца к своим благодетелям.
   Травы становились все скуднее, да и степь взбугрилась каменистыми возвышенностями, даже перестали попадаться следы зимних стоянок степняков. По правому берегу уже давно тянулись настоящие горы, а дальше, из-за окоема, высовывались и вовсе синие вершины. Бывалый Горчак показывал на них Серику, и говорил:
  -- Вишь, вершины синие? Это означает - знатные горы, перевалы искать - не один год потратить. А поскольку следов переправ мы нигде не видели, значит, через эти горы и путей нет.
   В степи вскоре начали встречаться и обширные участки песков, с торчащими кое-где редкими былинками. Зной висел такой, что все обливались потом. Дружинники роптали, что, мол, врагов нигде не видать, чего ж исходить потом? Снять надобно кольчуги... И накаркали таки... На отдаленной вершине кургана появились трое всадников. Серик вгляделся в них из-под ладони, и хоть солнце светило в лицо, сумел разглядеть, что одежда на них не степняцкая; из-под белых плащей блестят латы, да и кони шибко уж крупные, не мелкие степные лошадки, явно.
   Серик медленно выговорил:
  -- Кажись, не нашли мы обходных путей... Эти трое больше похожи на половецкий разъезд... Што делать будем?
   Горчак достал пергамент, долго шелестел им, разглядывая так и эдак, наконец, выговорил:
  -- Речка в теснины уходит, пойдем у подножия гор. Авось и обойдем половцев? Неужто тут такой узкий проход меж гор, что его разъездами перекрыть можно?
   При виде разъезда, бывалые дружинники сразу подтянулись, проверили, как выходят из ножен мечи, подтянули колчаны, чтобы оперения стрел поднялись над плечом. Серик знал, что все они были отличными стрельцами, мало чем уступавшими ему самому; они могли и на скоку, в конном наскоке, посылать стрелы, а могли и при отступлении разворачиваться в седлах и метко пускать стрелы себе за спину. Серик в очередной раз нахмурился, увидя половчанку рядом с Горчаком. В кольчуге и шлеме, с легкой сабелькой на поясе, она похожа была на юного отрока. Он проворчал:
  -- Горчак, отошли Клаву в обоз, прибьют же по запарке...
  -- А если сначала на обоз нападут? - резонно возразил Горчак.
   Серик плюнул, и погнал коня вперед. Три всадника исчезли с вершины кургана. В последующие дни больше не появлялись. Да и в первый-то день, явно нарочно вылезли на вид; в степи было полно овражков и балочек, из которых можно скрытно доглядывать за пришельцами.
   Уже несколько дней шли у подножия гор; путь оказался петлист, то и дело приходилось обходить отроги. Но путь был избран верный - с гор сбегали, хоть и скудные, ручейки, так что воды пока хватало. Правда, они не собирались в речки, а без следа пропадали в песках. У этих ручейков часто натыкались на следы подкованных коней; половцы крутились рядом, но на глаза не показывались. В один из дней Серик взобрался на высокий курган, и долго смотрел по сторонам, пока мимо него неспешно тянулся обоз. И вдруг, то ли померещилось, то ли нет, но он почти явственно увидел в дрожащем мареве на самом окоеме вереницу медленно движущихся точек. Он вглядывался до боли в глазах, пока вереница не утянулась за окоем. Больше всего это было похоже на верблюжий караван, коих ему довелось лицезреть аж два, во время первого путешествия по южным степям. Он прикинул высоту кургана; получалось, что до окоема отсюда верст пятнадцать будет. Если они оказались так близко от Великого Пути, половцы рано или поздно спохватятся... Он погнал коня вниз, догнал голову дружины, осадив коня, и подняв руку, заорал:
  -- Сто-ой!
   Горчак изумленно спросил:
  -- Какая муха тебя укусила? До привала еще надо бы ручеек найти...
   Подскакали Чечуля с Лисицей, молча уставились на Серика.
  -- В разведку надобно, - медленно выговорил Серик. - Мы с Лисицей пойдем, а вы пока тут стойте. Или нет, лучше идите до первого ручья, и ждите нас. Я полагаю, за трое суток мы все высмотрим, что требуется...
   Чтобы не запалить коней, ехали шагом, а потому лишь когда перевалило за полдень, вышли на караванный путь. Сухая глинистая почва была утоптана тысячами копыт, в знойном воздухе висел явственный едкий запах верблюжьей мочи.
   Молчавший всю дорогу Лисица, медленно выговорил:
  -- Ну вот, и нашли Великий Шелковый Путь...
   Серик проворчал хмуро:
  -- Еще ничего не значит; мало ли куда люди ходят...
   Лисица попытался плюнуть в ту сторону, куда ушел караван, но во рту пересохло, плевка не получилось, он прохрипел севшим горлом:
  -- А в той стороне окромя страны серов ничего нет, Горчак сказывал... Надо было бурдюк воды прихватить, а то коней запалим.
   Серик озабоченно покрутил головой, осматривая окоем, протянул раздумчиво:
  -- Караван я задолго до полудня видел... Если он идет с рассвета, то до его места отдыха не далеко... Поехали! - и он погнал коня в ту сторону, откуда пришел караван.
   Ехали рысью, солнце клонилось к закату, когда кони начали самовольно переходить на шаг. Лисица проворчал озабоченно:
  -- Если воды до темна не найдем - хана, пешком придется возвращаться...
   Серик сжал зубы, и промолчал. Не потому, что ответить было нечего, просто, язык ворохнулся во рту, будто точильный камень, ободрав пересохшие десны. Слева из-за окоема виднелись синие вершины гор, и они будто постепенно приближались. Вдруг кони взбодрились, самовольно перешли на рысь, хотя уже долго еле плелись шагом. Лисица радостно вскрикнул:
  -- Воду почуяли! Живем, Серик!
   Серик проворчал:
  -- Погоди радоваться... А вдруг там половецкий разъезд отдыхает?
   Крошечная зеленая рощица открылась неожиданно, как и все чудеса случаются. Она обнесена была невысокой каменной стеной, из-за стены виднелись крыши каких-то строений. Натянув поводья, Серик вгляделся в постройку. На первый взгляд она казалась необитаемой. Закатное солнце, хоть и светило в край глаза, слепило не особенно. Прикрывшись ладонью, Лисица осматривал местность. Потерев веки пальцами, проговорил устало:
  -- Умно придумано... С гор ручей сбегает, так его тут запрудой загородили...
   Серик и сам видел, что полоска зеленого кустарника тянется к недалекому горному склону. Он проговорил тихо:
  -- Нас наверняка уже увидели, так что, пойдем в открытую, скажемся гонцами... - и погнал повеселевшего коня к воротам, видневшимся в стене.
   К его удивлению ворота оказались распахнутыми настежь, а от длинного, приземистого строения уже спешил радушно улыбающийся хозяин. Физиономия его ничем от половецкой не отличалась, только была сильно прокопчена на солнце. Соскочив с коня, Серик замешкался, соображая, принято тут здороваться с хозяином постоялого двора, или это будет вовсе уж чудным делом? А то, что они попали на постоялый двор, было ясно с первого взгляда. Удивительное дело, но постоялые дворы похожи друг на друга, как братья-близнецы; будь то постоялый двор под Киевом, или на Итили, а то и в Суроже. Серик проворчал хмуро, стараясь говорить по-половецки как можно правильнее:
  -- Коней напоить, и нам чего-нибудь поесть и попить... Мы спешим...
   Хозяин постоялого двора изумленно приподнял брови, сказал по-половецки:
  -- Куда ж вы в пустыню, без заводных коней?!
   Серик проворчал:
  -- Не твоего ума дело... Да и не в пустыню мы, с вестью мы в крепость...
   И ведь верно угадал, хозяин сразу потерял всякий интерес, крикнул что-то на степняцком языке, из тенечка под деревьями на берегу запруды выскочил отрок, принял поводья от Серика и Лисицы, повел коней к запруде, вернее, они его буквально потащили туда.
   Хозяин не повел их в дом, а усадил под навесом, на берегу пруда; здесь было прохладно, и свежий ветерок овевал лица. Вскоре притащил объемистые миски с вареной бараниной, блюдо с чудной, продолговатой и желтой овощью, и кувшин вина. Серик проговорил с досадой:
  -- Ты б и водички нам принес, а? В горле пересохло так, что и вино туда не просочится...
   Хозяин сконфузился, убежал и вскоре принес кувшин с водой. Кувшин здорово запотел. Серик многозначительно показал на это чудо глазами. Лисица проворчал:
  -- Умеют жить... Не удивлюсь, что тут и ледник где-нибудь есть...
  -- Н-да-а, ледник... - пробормотал Серик, наливая чашу воды. - Я не удивлюсь, что тут и зимы-то не бывает... Но вот татей, тут точно нет. Вишь, ворота не запирает?
   Хозяин топтался рядом, всем своим видом показывая желание услужить. Осушив чашу воды, и наливая в нее вино, Серик спросил равнодушно:
  -- Когда караван-то ждешь?
   Хозяин поглядел на небо, пошевелил губами, проговорил нерешительно:
  -- Я полагаю, завтра к закату придет. Предыдущий-то сегодня с утра снялся...
  -- Знаем, встретили... - пробормотал Серик, и принялся за еду.
   Лисица помалкивал, хоть половецкий язык знал получше Серика. Однако не вытерпел, тоже захотелось поговорить. Прожевав кусок, проговорил весело:
  -- А знатная баранинка; нежная, будто кура... Сам держишь, аль у кого покупаешь?
  -- Зачем самому держать? - пожал плечами хозяин. - Тут неподалеку большой кишлак есть, много народу живет, они и поставляют... И баранов, и коров, фрукты разные. Когда надобность бывает - и верблюдов... - хозяина кликнул женский голос откуда-то, откуда тянуло душистым дымком, и он ушел.
   Доев баранину, Серик взял чудной овощ, повертел в руках, пробормотал задумчиво:
  -- Это как его едят-то?..
   Лисица забрал у него овощ, достал из-за голенища засапожник, проговорил весело:
  -- Этот овощ, дыней называется, а едят его вот так... - и он ловко откромсал ломоть, подал Серику.
   Серик нерешительно откусил, и чуть не захлебнулся сладким и душистым соком. Проглотив не жуя, пробормотал:
  -- Я б и сам не дурак, ходить за шелками в страну серов, коли тут на постоялых дворах такая благодать...
   Пока ели, солнце опустилось к самому окоему, стало прохладнее. Подошел хозяин. Серик медленно развязал кошель, намеренно растянул пошире горловину, чтобы хозяин увидел доподлинные половецкие монеты, достал динар, величественно протянул хозяину. Тот засуетился, выгребая из фартука пригоршню медяков. Серик величественно повел рукой, проговорил:
  -- Сдачи не надо, напоишь и накормишь нас на обратном пути... - и направился к коням, которых уже держал наготове давешний отрок.
   Они выехали шагом за ворота, отдохнувшие кони дружно перешли на рысь. Когда постоялый двор скрылся из виду, Серик резко свернул в сторону. Ни слова не говоря, Лисица свернул за ним. Они подъехали к небольшому бугру, оставив коней у подножья, влезли на вершину, и залегли среди сухих и ломких будыльев какой-то травы. Ждать долго не пришлось, вскоре в стороне от караванной тропы промчался всадник. И хоть в надвигающихся сумерках было плоховато видно, Серик разглядел, что это отрок с постоялого двора. Лисица задумчиво пробормотал:
  -- Я тебя правильно понял? Раскусил нас хозяин, гонца послал?
  -- Ты Лисица, и как есть Лисица... - пробормотал Серик. - Окончен наш поход. Возвращаться будем. Тут и правда, шибко узкий проход меж гор, половцы его полностью перекрывают разъездами. Мы-то, может, и проскользнем, но караваны они не пропустят...
   Глава 12
  
  
   В позднем утреннем зимнем сумраке выехали с постоялого двора. Шарап со Звягой пересели на своих боевых коней, посадив возницами на сани старших пацанов. Бывалый Гвоздило выслал вперед разъезд из двух дружинников. Он весело скалил зубы, горяча коня. Видать засиделся, среди осенней слякоти дожидаясь зимнего пути. Шарап хмуро бросил:
  -- А если их будет больше трех десятков?
  -- А плевать! - мотнул головой Гвоздило. - Мы их летом побили, и сейчас побьем...
  -- Эт кто, кого побил?! - встрял Звяга.
  -- Ты, Звяга, шибко привередлив! - весело воскликнул Гвоздило. - Две сотни калек и толпа неумелых ополченцев держались целое лето против многотысячного войска... Это, разве, не победа?!
   До устья Десны оставалось верст десять, когда Гвоздило приказал сворачивать в могучий, вековой сосняк. Шарап проворчал:
  -- Умно... Если нас в устье встречают, то нам лучше быть на свежих конях...
   Снегу было уже много, а потому далеко в лес не углублялись; остановились у первой же сухостойной сосны. Сосна засохла, видать, летом; желтая хвоя еще держалась на ветвях. Пока Шарап со Звягой в два топора рубили сосну, дружинники распрягли и расседлали коней, задали им овса, да кинули по охапке сена, чтоб не скучно им было долгой зимней ночью. Обрубив сучья, и раскряжевав сосну на четыре бревна, Шарап со Звягой присели отдохнуть на задок саней. Дружинники разводили костры, женщины доставали припасы. Подошел Гвоздило, уселся на соседние сани, оглянулся вокруг с хозяйственным видом. Шарап проговорил:
  -- Может, зря, коней распрягли и расседлали?
  -- Ничего не зря... Нас много, место для обороны удобное, а кони лучше отдохнут, расседланные да распряженные.
   Пока варился кулеш, дружинники сходили в недалекий ельник, нарубили лапника, и выложили на снегу мягкую и теплую постель на всех. Кулеш хлебали уже в сумерках. Дохлебав кулеш, и принимая от матери Батуты кружку горячего меда, Шарап сказал Гвоздиле:
  -- Первую стражу пусть стоит твой дружинник, а уж вторую и третью, стоять будем мы со Звягой...
   Гвоздило досадливо дернул плечом, сказал:
  -- Мои и так засиделись, пусть сами стражу стоят...
   Шарап веско выговорил:
  -- Твои, сплошь, стрельцы паршивые. А мы со Звягой, в случае чего, стрелами любую ватагу сдержим, пока твои будут глаза продирать да мечи вынимать...
  -- И то верно... - пробормотал Гвоздило.
   Согревшись горячим медом, все разбрелись спать. Дружинники разобрались парами; на одну шубу улеглись, другой укрылись - никакой мороз не возьмет!
   Ночь прошла спокойно. Стоявший последнюю стражу Шарап даже и не посетовал на излишние предосторожности; предосторожности никогда не бывают излишними. Когда он будил женщин, готовить кулеш, зашевелились дружинники. Зябко ежась, потянулись к костру. Все ж таки со сна мороз пробирал. Гвоздило послал двоих в разъезд. Матерые вояки молча оседлали коней и канули в предрассветный сумрак. Еще не дохлебали кулеш, когда вернулся разъезд. Старший скупо доложил, что впереди на четыре версты - никого.
   Не мешкая, но и без суеты, запрягли и оседлали коней, выехали на лед. Гвоздило, горяча коня, подскакал к Шарапу и Звяге, проговорил, скаля в хищной усмешке зубы:
  -- Чует мое сердце, щас нарвемся... Вы, кажись, с седла тоже неплохо стреляете?..
   Шарап скупо кивнул.
  -- Ну, так вот; в сшибку не лезьте, держитесь сбоку и позади нас, и только стреляйте, стреляйте! Я слыхал, среди Рюриковых дружинников хороших стрельцов нету... Так что, перевес за нами будет, сколько бы их ни было...
   Шарап придержал коня, дождался обоза, крикнул:
  -- Огарок, Прибыток, и вы, пацаны, доставайте самострелы, и, если что, стрел не жалеть!
   Едва проехали верст пять, как вдруг появились разъездные, яростно нахлестывавшие коней. Гвоздило поднял руку, рявкнул:
  -- В лаву! На всю ширину реки! - дружинники умело развернулись в лаву. Только лава шибко уж жидкой оказалась. Но, похоже, Гвоздилу это не смутило.
   Шарап со Звягой приготовили луки, мимоходом посетовали, что из самострела стрелять с седла шибко трудно. Река тут текла прямо; впереди, шагов на четыреста, расстилалось ровное пространство. А вот и преследователи. Десятка четыре. Вывернулись из-за поворота, и, увидя врага, начали умело разворачиваться в лаву, вырвавшиеся вперед - придерживали коней, отставшие - нахлестывали. Высоко задрав лук, Шарап пустил первую стрелу навесом, не шибко-то надеясь попасть. В мчавшегося всадника, разве что Серик мог попасть навесом. Однако, попал; Рюриков дружинник, не успев бросить щит на руку, завалился в седле и скатился на лед. Звяга тоже попал. Накладывая на тетиву новую стрелу, ощерился волчьей ухмылкой, проорал:
  -- Ну вот, на двух меньше!..
   Посылая стрелу за стрелой, Шарап не уставал дивиться хладнокровию матерых вояк, Романовых дружинников. Они стояли, будто вмороженные в лед, уперев длинные копья в стремена, и будто не неслась на них лава, вчетверо большей численности. Но чем больше приближалась лава, тем больше ее разреживали стрелы Шарапа и Звяги. Осталось полсотни шагов до сшибки, а на льду уже лежал чуть ли не десяток убитых. И тут Гвоздило поднял руку, что-то проорал - дружина сорвалась с места сразу в галоп, и ринулась на Рюриковых дружинников, на скоку сжимаясь в плотный кулак. И ведь уловка удалась! Кулак прошиб лаву, будто хлипкую глиняную стенку, оставив на льду не менее шестерых врагов, и пронесся дальше, осаживая, и разворачивая коней. А оставшиеся в живых Рюриковы дружинники ничего не поняли; ослепленные снежной пылью, и призраком победы, ринулись к обозу. Тут уж и Шарапу со Звягой стало не досуг, дивиться воинским искусством Гвоздилы. Им пришлось уворачиваться от двоих, мчащихся прямо на них с копьями наперевес. Увернулись. Пацаны не оплошали - четверо свалились под копыта коней. Перед санями метались, и что-то орали Батута с мечом и Ярец с молотом. Незамедлительно Шарап со Звягой принялись бить в спины из луков, а тут и Гвоздило с дружиной подоспели; развернувшись широкой лавой, они неслись на опешивших Рюриковых дружинников. Те даже не успели коней разворотить, и разогнаться для сшибки, как на них налетел будто вихрь. Оставшиеся в живых, не более десятка, порскнули в разные стороны, будто воробьи от брошенного камня.
   Шарап и Звяга подъехали к Гвоздиле. Тот, сжимая в руке обломок копья, сломавшегося в аккурат перед самой рукой, орал:
  -- Никого не преследовать! Добычу собрать, коней переловить! Да быстрее же!..
   Опамятовав, Гвоздило отшвырнул обломок копья, выругался, посетовал:
  -- Такое копье было... Три года дерево для древка выдерживал...
   Шарап покрутил головой, сказал:
  -- А ты, я гляжу, и в конном бою знатный воин...
   Гвоздило самодовольно ухмыльнулся, и высказал ответную похвалу:
  -- А я гляжу, у вас достойная смена подрастает... Пацаны-то, ваши?
  -- На-аши... - протянул Шарап. - Только те двое, что постарше, Батутовы подмастерья.
   Дружинники сноровисто переловили коней, собрали оружие. Четырнадцать коней, навьюченных оружием, подвели к Шарапу и Звяге. Не скрывая изумления, один дружинник сказал:
  -- Мы сочли побитых стрелами - получилось четырнадцать. Это ваша добыча...
   Гвоздило равнодушно пожал плечами:
  -- Сколь помню, у кого стрельцы лучше, тот в сече и побеждает... - подняв руку, он раскатисто проорал: - Тро-огай! - обоз и дружина на рысях помчались дальше.
   Когда впереди завиднелся заснеженный простор Днепра, почти все испустили могучий вздох облегчения. Вниз по течению, сколь хватало глаз, не виднелось ни души, но зато ближе к правому берегу явственно виднелся укатанный зимний путь. Война войной, а жизнь продолжалась. Кто-то торил уже путь в разоренный Киев, кто-то из киевлян наладился либо за товаром, либо на новое место жительства. Что было на руку беглецам; следы затеряются среди других. Отсюда у беглецов два пути, а через четыре дня пути будет уже аж восемь. Лишь бы коней не запалить...
   На этом оживленном пути постоялые дворы встречались каждые десять верст, и были богатые, просторные, так что путешествие сразу стало не в пример легче, нежели по Десне. Когда устроились на ночлег, Батута подсел к Шарапу, Звяге и Гвоздиле, допивавшим свой вечерний мед, сказал:
  -- Надо от лишних коней избавиться...
   Шарап проворчал:
  -- Оно конечно, надобно. Да где ж от них избавишься? Разве что отпустить...
  -- Да не-е... Тут неподалеку большое село есть - вот там и продать...
   Гвоздило ухмыльнулся:
  -- А смерды такие дураки, что настоящую цену за них дадут... - ему тоже хотелось получить настоящую цену, потому как за его конем на чембурах шли еще три, а кошель так отощал, что единственному рублю, оставленному на черный день, не обо что было звенеть. - Да и не стоит торопиться; слишком явный след - продажа такого количества боевых коней... Город повстречаем - нескольких продадим, чтоб цену не сбивать. А остальных, уж в Смоленске...
   Городов много стояло в Киевской земле, особенно по Днепру, да стояли они с закрытыми воротами, а стража со стен недобро поругивалась, да поплевывала, скрипя тетивами на шибко уж настойчивых путников. Ждали, что Рюрик пойдет вступать во владения остальными городами своего княжества, да пребывали в неведении; миром он будет вступать во владения, или отдавать города на разграбление своим дружинникам, и наемникам-половцам, оставшимся в его дружине в надежде на дополнительную поживу? Вот и не пускали путников, подозревая в них Рюриковых лазутчиков, получивших повеление еще до переговоров о почетной сдаче, открыть ворота для разграбления. Только содержатели постоялых дворов, выражая покорность судьбе, а больше уповая на большие доходы, не попрятались за стены. Да и существовал не писаный закон на Руси - постоялые дворы не грабить, чай и тати последней в мороз тепло требуется.
   Хозяева постоялых дворов настороженно встречали столь большой обоз, состоящий по большей части из верховых лошадей, подозревая, что вооруженные до зубов путники, за овес для коней могут расплатиться ударами мечей плашмя. Однако Батута, Шарап и Звяга платили вперед, чтобы не вызывать излишней настороженности. У людей Гвоздилы денег давно уже не было, тот отдал Батуте свой последний рубль и один доспех, за кормежку, как Батута не отнекивался, убеждая Гвоздилу, что это он еще, Батута, должен за то, что помогли безопасно вырваться из Руси. Правда, поняли, что вырвались, когда увидели несколько ежей, перегородивших реку от берега до берега, а за ними - многочисленных людей в шубах нараспашку, под которыми поблескивали кольчуги. Увидя обоз, дружинники неспешно встали в ряд за ежами, вековыми елями, с обрубленными на две трети, и заостренными, сучьями, приготовили луки.
   Воевода, поставив ногу в красном сафьяновом сапоге на ствол ели, и облокотившись на колено, молча смотрел на подъезжавших к ежам Гвоздилу, Шарапа и Звягу. Подъехали, остановились. Воевода помалкивал, разглядывая их без особого интереса. Наконец Шарап не выдержал молчания, спросил равнодушно:
  -- Пошлину платить, али просто так тут стоите?
  -- А вы кто такие будете, уважаемые? - медоточивым голоском осведомился воевода.
  -- Купцы мы, с Киева... - не моргнув глазом, обронил Шарап.
  -- Купцы, значит... - воевода расплылся в радостной улыбке. - Ну, если вы купцы, то я монах-папежник... - он враз погрознел, рявкнул: - А ну, поворачивай оглобли, а Рюрику скажи, что в Смоленскую землю ему пути нет; так попотчуем, что и Папа с латинянами не помогут!
   Шарап видел, что от костров, горящих на берегу, уже спешит еще полусотня верхами, на ходу доставая луки из налучьев. Он примирительно протянул:
  -- Ну, соврал я... Беженцы мы. Против Рюрика бились, потому и нет нам жизни на Киеве...
   Воевода ощерился в волчьем оскале, поднял руку - воины за его спиной медленно, будто давая время путникам опомнится, потянули тетивы мощных луков, а несколько стрельцов за их спинами накручивали вороты самострелов.
   Воевода медленно выговорил:
  -- Беженцы, говоришь? Все беженцы уже давно разбежались! Чегой-то вы припозднились... А ну поворачивайте оглобли, а не то всех побьем!
   Со стороны приближающихся ратников, вдруг раздался знакомый рык:
  -- Гвоздило?! Ты ли это?! А мы слыхали, будто сложил ты свою буйную головушку на стенах Киева! А с тобой никак Шарап и Звяга?!
   Орал не кто иной, как Щербак, плотно сидящий на могучем ляшском жеребце. А рядом с ним трусил Ратай.
   Гвоздило радостно заорал:
  -- И вы живы?! Оба?! Браты, урезоньте вашего воеводу - грозится стрелами побить...
   Воевода недоверчиво прищурился, спросил подъехавшего Щербака:
  -- Ты их знаешь?
  -- Да как же не знать?! То Гвоздило, Романов сотник, а рядом - Шарап со Звягой, именитые горожане... - Щербак поперхнулся, но тут же справился, и добавил: - А во-он, в санях, знатный киевский кузнец-оружейник сидит. Батутой кличут...
   Воевода нерешительно протянул, пытаясь по привычке чесать в затылке, но из-за шлема с личиной и длинной бармицей, это оказалось затруднительно:
  -- Та-ак... Рад бы тебе поверить, да я-то тебя едва три месяца знаю. А дозорные доносили, что, будто бы, вы берегом с низовьев шли... Откуда мне ведать, из каких ляхов вы шли?..
   Ратай медленно выговорил:
  -- Не тебе судить, нам сам князь доверие оказал, он нас давно знает... Пропускай! Не видишь, што ли? В санях малые да бабы сидят. Какие ж лазутчики с бабами разъезжают?
   Въедливый воевода все еще колебался. Хитро прищурясь, он спросил:
  -- А в Смоленск, на жительство едете, али так, пересидеть?
   Шарап хмуро выговорил:
  -- Мы на Москву едем. Через Чернигов хотели, да там теперь князь Рюриков союзник и побратим, так что, пути нам через Чернигов нет, потому и заворотили оглобли с полдороги, потому и припозднились. А Рюрику мы так насолили, что он за нами аж две погони выслал.
  -- Ну и как, отбились? - насмешливо спросил воевода.
  -- Как видишь... - скупо обронил Шарап.
   Воевода, отчего-то развеселившись, сказал:
  -- Вот только не слыхал я про такой город - Москва...
   Пожилой стрелец, видать знатный по заслугам, в богатом юшмане, с самострелом германской работы, проговорил:
  -- Бывал я в том городишке... Захо-олу-устье... Вот только в последние годы вдруг начала разрастаться эта Москва. Будто кто медом место помазал - народ прет и из Северских земель, и даже вот из Руси...
   Воевода встрепенулся, выпрямился, видать приняв решение, бросил отрывисто:
  -- Щербак, Ратай, вы пойдете сопровождать ваших знакомцев, а вас пойдет сопровождать Рогулько Третий со своим десятком. Сами с князем уговаривались о службе, сами и объясняйтесь... - и махнул рукой ратникам, те быстро оттащили в сторону одну ель, так, чтобы мог пройти обоз.
   Щербак с Ратаем собрались быстро; долго ли приторочить к седлу мешок с нехитрыми воинскими пожитками? Десятник с чудным именем, оказался могучим, пожилым дядькой, без бороды и с вислыми усами, по старинному обычаю. Знал воевода, кому доверить сопровождать подозрительных путников; за два-три года до ухода на покой, дружинники хозяев не меняют, никому не хочется бедствовать в старости да немощи, не успев заслужить милости у нового хозяина. Вскоре обоз растянулся на льду. Рогулько Третий ехал в голове, между Гвоздилой и Шарапом, и безумолку болтал; сыпал прибаутками, рассказывал смешные истории из своей богатой ратной жизни. Оказывалось, что все войны и сечи, в которых он участвовал, ну ничего, кроме смеха не могли вызвать! Десяток его плелся позади обоза. Шарапа сначала удивила этакая несдержанность языка у такого пожилого и умудренного человека, но не зря же и сам Шарап был тертым калачом; вскоре он разглядел недюжинный ум за прищуром, казалось бы, добрейших глаз. И тут же с трудом сообразил, что успел выболтать Рогульке все; о себе, Звяге, отсутствующем Серике, и брате его Батуте. Не подав виду, что раскусил хитреца, Шарап продолжал охотно отвечать на исподволь задаваемые вопросы. Да и скрывать-то нечего было. Видать до того Рюрик напугал окрестных князей, что теперь всех путников подозревали в том, что они Рюриковы лазутчики. Из разговоров на постоялых дворах, Шарап уже знал; кружат упорные слухи, что, будто бы, к Рюрику уже подошли несметные полчища рыцарей-крестоносцев, либо вот-вот подойдут.
   Шарап напрямую спросил Рогульку:
  -- Ты што же, всерьез веришь, будто к Рюрику придут на подмогу папежники?
  -- Кто его знает... - уклончиво протянул Рогулько. - Бывал я в Царьграде... Экую силищу надо иметь, чтобы взять на щит такой городище... Чего им стоит теперь и на нас навалиться?
   Шарап призадумался. Действительно, хоть его бурная жизнь и не выносила к стенам Царьграда, но он много наслушался рассказов о чудесном городе. А у русских князей есть известная привычка - примкнуть к сильнейшему. Вот Рюрик уже и сообразил, кто сильнейший, загодя принял латинянскую веру, проехался по землям крестоносцев, принюхался, чем там пахнет, и куда ветры дуют. Вовремя, вовремя ушли из Киева... Но все же где-то глубоко в душе сидела лютая тоска по родимым просторам, по степям раздольным. А тут по сторонам Днепра леса становились все глуше, все реже их прерывали поля.
   Наконец завиднелся Смоленск. Богатейший город, едва ли не богаче самого Киева, был весь обнесен высоченной стеной. Да и было от чего хорониться, и что охранять. Смоленск стоял на пересечении дорог, так что, когда случалась война с ляхами, или германцами - город в стороне не оказывался. Но зато в мирное время город богател неимоверно. Там постоянно жили и германские, и фряжские, и франкские, и даже британские купцы.
   Обоз втянулся на береговую кручу. Несмотря на белый день, ворота оказались закрытыми.
   Звяга насмешливо проговорил:
  -- Эк вас Рюрик запугал...
  -- А ты шибко уж грозный вояка... - пробормотал Рогулько насмешливо.
  -- Да уж, стрел моих Рюриковы вояки наловили изрядно... - лениво обронил Звяга.
   Со стрельницы крикнули:
  -- Эгей, кто идет?
  -- А ты будто не видишь?.. - откликнулся Рогулько.
  -- Ты обзовись, а то вдруг мне блазнится? - отрезал воин.
  -- Да Рогулько я! - заорал десятник, теряя терпение.
  -- Ну вот, теперь вижу, что это десятник Рогулько, - невозмутимо донеслось со стрельницы.
   Прошло еще изрядно времени, пока ворота начали неспешно растворяться. Воротная стража, два десятка дружинников с копьями, как бы ненароком разобравшись в два ряда, стояла у воротного проема.
   Покосившись на них, Шарап спросил у Рогульки:
  -- Постоялый двор где?
   Рогулько молча указал плетью на высокий тын, неподалеку от воротной стрельницы, потом обронил коротко:
  -- Я щас про вас князю донесу, а там, как он решит; может, захочет послушать из первых рук, каковы дела на Киеве творились в это лето.
   Обоз втягивался на подворье постоялого двора, когда на крыльцо обширной избы выскочил хозяин. Приглядываясь, он нерешительно вопросил, у осадившего коня возле крыльца Шарапа:
  -- Купцы, али кто?..
  -- Беженцы мы... С Киева... - обронил Шарап, и, увидев, как скисло лицо хозяина постоялого двора, добавил весело: - Да не боись! Сполна заплатим за постой! Прикажи работникам овса и сена на всю ораву, да и людям готовь чего поесть и попить. Бабам и малым постелишь в горнице, а мы уж на дворе спать будем. Да найди купца на лошадей, мы продать хотим лишних. Кони, сам видишь, добрые, сплошь боевые.
   Хозяин осторожно сказал:
  -- Да я и сам могу купить лошадей...
  -- Э, нет! - Шарап погрозил пальцем. - От тебя едва ли половину цены добьешься... Зови конского барышника! Да еще позови-ка и купца-оружейника, у нас и доспехи лишними оказались...
   Бабы и малые ушли в избу, а дружинники с Шарапом и Звягой принялись распрягать, развьючивать и расседлывать многочисленных лошадей. Гвоздило отошел к воротам, и стоял там, задумчиво глядя вдоль улицы. Батута подошел к нему, спросил:
  -- Опасаешься чего, аль так, пригорюнился?
  -- Думу думаю... - пробормотал Гвоздило. - Смоленский князь Мстислав ничем не прославился; ни в сечах, ни в междоусобных сварах не замечен...
  -- Ну, дак то и хорошо! - обрадовано вскричал Батута.
  -- Оно, не шибко хорошо... - протянул Гвозидло. - А ну как не захочет из-за нас ссориться с таким противником?
  -- Да кто такой Рюрик супротив Смоленска?! - вскричал Батута.
  -- Оно так, никто... А ты помнишь хоть одну сечу, в которой бы участвовали смоляне за время сидения Мстислава на Смоленске?
  -- Ну, не помню... - почему-то уныло обронил Батута.
  -- Вот то-то и оно... - многозначительно протянул Гвоздило. - Где надо бы и ногой топнуть, и мечом громыхнуть, князь Мстислав или лаской огладит, или золота отсыплет... Что ему помешает нас выдать Рюрику? Кто мы ему?
  -- Ну, дак надо поскорее коней продать, и рвануть дальше...
  -- Вот и я думаю... Если князь позовет, вместо его подворья, нырнуть в ворота...
   Но тут в конце улицы появился всадник, Гвоздило пробормотал:
  -- Поздно... Однако, Рогулько один скачет...
   Рогулько подскакал, осадил коня, сказал:
  -- Тебя, Гвоздило, и Шарапа со Звягой князь незамедлительно требует пред очи свои.
   Гвоздило пробормотал:
  -- Мы ж с дороги; устали, промерзли... Нам бы чего горяченького похлебать, да медку по ковшику...
  -- Князю то ведомо, - строго и веско выговорил Рогулько. - Давайте, на коней - и за мной...
   Гвоздило не спеша пошел к коновязи, нехотя бросил Шарапу и Звяге:
  -- Седлайте коней обратно... Князь к себе требует...
   Шарап и Звяга переглянулись. Звяга нерешительно проговорил:
  -- А может, Рогульку скрутим, да деру?..
   Гвоздило пожал плечами, проворчал раздраженно:
  -- У самого ноги так и зудят, да не похоже, чтобы князь велел нас вязать...
  -- Ага, про черниговского князя тоже было не похоже, а он Рюриковым прихвостнем оказался... - проворчал Звяга.
   Шарап рассудительно сказал:
  -- К чему ему нас в поруб сажать, шум поднимать на весь Смоленск, народ будоражить? Мы, чай, не тати последние... Вон, у Батуты, все купцы-оружейники в знакомцах. Чай не дадут нас в обиду смоляне. Да уж и слух прошел, что мы знатно с Рюриком бились... Проще сказаться в неведении...
  -- Ладно, поехали! - решительно бросил Гвоздило. Рогулько в проеме ворот уже кидал на них подозрительные взгляды. - Вот только, щас барышник с оружейником придут... - нерешительно пробормотал Гвоздило.
   Шарап засмеялся, проговорил:
  -- Вот чего-чего, а оружие и доспехи Батута нипочем не продешевит! А о конях пусть дружинники твои торгуются. Поди толк в лошадях знают?
   На просторном княжьем подворье, поводья приняли конюхи, отвели коней к конюшне. Рогулько нетерпеливо прикрикнул, на замешкавшихся у крыльца Шарапа и Звягу:
  -- Да шевелитесь вы! Князь уже за стол сел!
   В просторных теплых сенях, отроки приняли шубы, но мечи почему-то не потребовали, и только сейчас у Шарапа отлегло от сердца. Значит, их здесь не считают врагами, и даже подозрительными.
   В просторной горнице, во главе длинного стола сидел сам князь Мстислав; невеликий ростом, сорокалетний мужчина, с коротко подстриженной, на ляшский манер, бородой. У стола сидела старшая дружина; тысяцкие, да именитые сотники. Гвоздило поклонился, не шибко низко, так только, чтобы выказать уважение. Шарап со Звягой поклонились не ниже его.
   Князь насмешливо спросил:
  -- А чего в кольчугах-то? У нас по улицам тати не разгуливают...
   Гвоздило проговорил:
  -- Дак ведь поторапливал нас Рогулько, некогда было переодеться...
  -- Ну-ну... - в бороде у князя явно пряталась понимающая усмешка. - Милости прошу к столу, - указал он на свободные места рядом с собой, но по левую руку. Однако все равно верх уважения к простому сотнику.
   Гвоздило с достоинством прошествовал к столу, Шарап и Звяга прошли за ним, сели. На столе уже стояли ляшские кубки, наполненные вином. Князь поднял кубок, проговорил:
  -- Выпьем за упокой души, павших на стенах Киева. Пусть земля им будет пухом... - он встал, дружина шумно поднялась следом, стоя осушили кубки.
   Повара начали вносить яства. Из всего, чем уставили стол, Шарап половины раньше не видал. После первого блюда, слуги наполнили кубки, князь поднял свой, проговорил:
  -- А теперь выпьем за здравие тех, кто уцелел в сече, - и уже не вставая, он осушил кубок. Дружина дружно последовала его примеру.
   Когда ужин был съеден, объедки убраны со стола, кубки наполнены вином, князь сказал:
  -- Ну, а теперь, Гвоздило, рассказывай; как было дело, как бились, почему не отстояли Киев?
   Гвоздило рассказывал обстоятельно, с такими подробностями, коих даже Шарап не помнил. Князь хмурился, сидел, уперев взгляд в стол. Когда дошло дело до вероломства черниговского князя, вдруг слегка стукнул кулаком по столу, сказал резко:
  -- Довольно! Этот всегда первым примкнет к сильнейшему...
   Помолчали, попивая вино. Шарап спросил:
  -- А кто по осени приходил под Киев, уже после нашего бегства?
   Князь нехотя обронил:
  -- Переяславцы. Кто ж еще? Известные стервятники... Ихний князь уже хвостом перед Рюриком вовсю машет. Мне лазутчики донесли, уж и посольство наладил, с миром и любовью. Романовы бояре из ляхов возвернулись, тут же верой и правдой Рюрику принялись служить. Да и галицкие с волынскими тоже к нему на поклон кинулись. С их помощью он уже и Галицкую землю с Волынью к рукам прибрал. Видите, какой кус ухватили папежники? А все потому, что Царьград не устоял...
   Шарап спросил осторожно:
  -- А легко ли латинянскую веру принять?
  -- Да уж, легче некуда... - протянул князь. - Даже перекрещиваться не нужно; уния называется... Я гляжу, вы со Звягой знатные воины... Не хотите пойти в мою дружину? Сразу десятниками будете...
   Шарап помедлил, наконец, заговорил:
  -- За честь спасибо, но в дружину к тебе не пойдем. Стары мы уже воевать. На покой уходим. Поселимся на Москве, там, сказывают, спокойно, торговлишкой начнем промышлять...
  -- Жаль, - обронил князь, - чую, большое лихолетье грядет. Ну, а ты, Гвоздило?
  -- Я? - Гвоздило помедлил, потом нехотя протянул: - Мне жениться бы надо...
  -- Ну, дак и женись! Смолянки страсть как хороши... Поначалу сотником походишь, а коли хорошо проявишь себя в ближайшей сече - боярство пожалую.
  -- Зама-анчиво... - нерешительно протянул Гвоздило, явно набивая себе цену.
   Князь усмехнулся, спросил насмешливо:
  -- Уж не хочешь ли ты прямо на пиру боярство выторговать?
   Гвоздило смутился, проговорил виновато:
  -- Оно и верно... Боярство не на пирах, а в сечах заслуживают... Согласен, княже!
   Князь поднял кубок, рявкнул:
  -- За моего нового сотника доблестного Гвоздилу!
   Все хором проорали:
  -- За Гвоздилу! - и осушили кубки.
   Князь проговорил, обращаясь к Шарапу и Звяге:
  -- Ну, не буду вас задерживать, поди, намаялись в дороге?
   Шарап со Звягой поднялись, поклонились, Шарап с достоинством выговорил:
  -- Спасибо за хлеб и за соль, княже. Коль нужда случится в наших мечах против Рюрика - ты позови...
   Гвоздило тоже вылез из-за стола, князь спросил:
  -- А ты куда? Пир только начался...
   Гвоздило смутился, проговорил конфузливо:
  -- Княже, проститься же надобно? Чай, сколько стояли бок о бок на киевских заборолах... Да и сюда с боем пробивались...
  -- С бо-оем... И сколько ж преследовало Рюриковых ратников? Поди, рыщут уже по моей земле...
   Шрап весело сказал:
  -- Да не, княже, не рыщут; на Десне это еще было, за нами погоня была.
  -- И сколько же их было?
   Гвоздило конфузливо пожал плечами, обронил:
  -- Да так, самая малость... Как видишь, пробились...
   Звяга хохотнул, сказал:
  -- Ишь, конфузливый... Боится хвастуном прослыть. Ну, мы завтра уедем, так что хвастунами прослыть нам не страшно. Четыре десятка было Рюриковых ратников, а нас пятнадцать, да четыре отрока.
   Князь без недоверия спросил:
  -- Всех побили?
  -- Да не, с десяток ноги унесли. Не преследовать же их было, бросив сани с детишками да бабами...
   Еще раз поклонившись князю, они вышли из горницы. В сенях отроки подали шубы. Кони у коновязи были заботливо накрыты попонами, и весело хрупали душистым сеном, коего у каждой конской морды лежало по доброй охапке. Жаль было оставлять княжье угощение, но не дожидаться же, пока кони схрупают все сено? Взнуздали, вскочили в седла, поехали.
   На постоялом дворе торг был в самом разгаре; дружинники гурьбой окружили конского барышника и наперебой расхваливали коней, а он с кислой рожей брезгливо заглядывал в конские пасти, лениво поднимал конские ноги, по долгу рассматривая края и своды копыт.
   Гвоздило хохотнул:
  -- Ну, тут полный порядок, мои коней уж не продешевят...
   Шарап, расседлывая коня, и косясь на торги, проговорил:
  -- Мы ж долго пировали... Это ж по какому кругу они уже торгуются?..
   Гвоздило ухмыльнулся:
  -- Не впервой... Похоже, по четвертому идут? После шестого круга любой барышник сдается...
   В горнице стоял такой крик, что, казалось, сейчас клочья бород во все стороны полетят. Батута тряс кольчугой перед носом купца и орал:
  -- Ты гляди, какая работа?! Колечки меленькие, все зашлифованы - германская это работа! Еще немножко поторгуешься - не продам кольчужку, сам носить буду!
   На что купец насмешливо возразил:
  -- Ты ж в нее не влезешь...
   И тут Шарап узнал купца, радостно взревел:
  -- Торг! Друже! Все торгуешься?!
   Купец повернулся, тут и Звяга его узнал, заорал, раскидывая руки в стороны:
  -- Торг! Давай обнимемся! Это ж надо, думал, что не свидимся... А и правду сказывают - тесен мир...
   Просияв, Торг кинулся навстречу. Пока тискали друг друга в могучих объятиях, Батута ошеломленно наблюдал, разинув рот от изумления. Высвободившись из объятий, Торг досадливо махнул рукой:
  -- Да вишь, доспехи - явно военная добыча, а он скостить не хочет...
   Шарап помотал головой, широко ухмыльнулся:
  -- Ты, Торг, кого надуть хочешь? Это ж знатнейший киевский оружейник - Батута! А на военную добычу скидка делается лишь на починку. А уж сколько стоит починка - Батута лучше тебя знает.
   Торг оглядел Батуту, сказал:
  -- Так он с вами?
   Шарап весело хлопнул Торга по плечу, сказал:
  -- Это ж брат Сериков! Помнишь Серика?
  -- Как же не помнить... - протянул купец. - А он чего не с вами? Неужто пал на стенах Киева?! - Торг с ужасом уставился на Шарапа. - Ой, жа-алко... Какой парень был...
  -- Типун тебе на язык! - Шарап для верности поплевал через левое плечо. - Серик еще прошлой зимой ушел в долгий поход...
  -- Погодь, погодь... В какой такой поход? Уж не в сибирский ли?
  -- В сибирский... Ты тоже знаешь?
  -- Слыхал краем уха... - уклончиво протянул Торг. - Обидели нас киевляне да северские купцы; не пригласили в долю смолян... - повернувшись к Батуте, Торг сказал: - Ладно, беру доспехи по твоей цене...
   Звяга спросил:
  -- Послушай, Торг, ты, вроде, другим товаром торговал? Чего на оружие-то перешел?
  -- Шибко выгодно стало... - равнодушно промолвил Торг. - Будто весь мир на войну собрался...
   Работник купца принялся таскать тяжелый товар на улицу. Шарап сказал:
  -- А ты, Торг, оставайся. Щас пировать будем. Нам с Гвоздилой как следует проститься надо. Мы ж с ним на киевских заборолах стояли...
   С улицы ввалились дружинники, веселые и довольные. Ссыпали на стол серебро, и за коней, и за оружие - получилась основательная куча. Чинно расселись вокруг стола. Во главе сел Гвоздило, оглядел всех, сказал веско:
  -- Поскольку особого уговора у нас с Шарапом и Звягой не было, делить будем по вкладу каждого в победу. Это справедливо?
   Дружинники в полголоса загудели:
  -- Справедливо, справедливо... Без Шарапа и Звяги, да ихних отроков, порубали бы нас в капусту...
   Гвоздило принялся делить серебро. Шарап сразу сообразил, что человек он бывалый; в куче были и половецкие монеты, и ляшские, и германские, и какие-то вовсе неведомые, не считая русских гривен и рублей. Однако сотник безошибочно определял достоинство каждой. Поделил добычу он быстро, и обиженных не оказалось; видать чтили и уважали своего сотника воины. Сложив свою долю в кошель, он заорал:
  -- Хозяин! Вина и еды на всю ораву! Я говорю на всю - значит, всех постояльцев приглашаю на пир! - и, подмигнув своим соратникам, потише сказал: - А вот пировать будем в складчину... - и, вынув из кошеля монету, пихнул ее по столу на середину.
   На дармовщинку всяк попировать горазд; постояльцы с веселым гомоном принялись рассаживаться за столами. Бабы отвели детей в светелку, накрыли им на стол и вернулись к столам. Редко так доводилось попировать; с женами да соратниками. Шарап и Звяга сидели рядышком, у каждого по правую руку - верная жена. Но было грустно; уходила вся прошлая жизнь, теперь даже могилы предков будет навестить весьма затруднительно.
   Сидевший рядом с Шарапом Гвоздило, встал, поднял кружку, полную до краев, сказал, перекрывая гам своим глубоким и звонким, будто колокольный звон, голосом:
  -- Давайте поднимем кружки за павших на стенах Киева, и да пусть пухом будет им земля...
   Мужики встали, бабы остались сидеть, все выпили, поставили кружки, и повисло молчание; никто не решался ни заговорить, ни начать есть. Наконец тишину нарушил невзрачный мужичок, который выбрался из угла и начал пробираться явно в сторону Гвоздилы. Подойдя, он спросил:
  -- Дак вы с Киева?
   Шарап кивнул, обронил:
  -- С Киева...
  -- А давно оттуда?
  -- С осени...
   Мужик помотал головой, проговорил:
  -- Выходит, не знаете...
  -- Чего мы не знаем? А ну-ка, садись... - Шарап подвинулся.
   Мужичок присел на лавку, помолчал, наконец, заговорил:
  -- Я небогатый купчик, лишь два раза за товаром в Ольвию хожу; раз зимой, на санях, и раз летом, на ладье. Одна у меня ладейка... Ты волхва Чурилу, знаешь?
   Шарап пожал плечами:
  -- Кто ж из киевлян его не знает... - и потянулся к миске с густыми, наваристыми щами.
  -- Так вот, я к нему тоже часто заезжал, даже когда и окрестился - сильный был волхв...
   Шарап опустил ложку, не донеся ее до рта, спросил тихо:
  -- Это как так - был?..
  -- Сожгли его папежники... - тихо обронил мужик, и тяжко вздохнул.
   Шарап положил ложку на край миски, медленно протянул:
  -- Та-ак... - уплетавшие щи Звяга с Гвоздилой опустили ложки, сидевший с другой стороны Батута тоже насторожился. - Как чувствовал он приближение смерти... - выдохнул Шарап.
  -- Ты еще не дослушал, - продолжал мужик, низко склоняясь к столу и боязливо озираясь вокруг, - перед смертью волхв успел порчу наслать на Киев, да попы латинянские, что вслед за Рюриком понаехали, общими усилиями ту порчу отразили, и теперь вокруг Киева страшные дела творятся: видели не раз всадника без головы, видели и, наоборот, всадников с бычьими головами и бычьими же ногами... А еще видели всадников, с ног до головы закованных в латы, и кони у них закованы в латы, а зовут тех всадников - таурмени...
  -- Ну, эту байку мы уж не раз слыхали... - отмахнулся Шарап. - Серик из-за нее даже чуть Рюрикова дружинника не зарубил... Да-а... Жаль Чурилу, последний волхв во всей Киевской земле, Черниговской, и Новгород-Северской. И чего папежники к нам лезут? Своих земель, што ль, мало?..
   Дохлебавший щи Гвоздило, сказал:
  -- Я с князем Романом в ляшской земле был, это по ранению пришлось на Киев уйти. Так вот, беседовал я с одним мудрым человеком в тамошнем монастыре...
  -- Ты што, по-ляшски разумеешь? - насмешливо спросил Звяга.
   Гвоздило удивленно глянул на него, спросил:
  -- А ты ляхов разве не видел? Ихний язык от нашего почти неотличим.
  -- Да-а?.. - изумился Звяга.
  -- Долго я в том монастыре просидел - то дозор был, я с десятком сидел. Так вот, этот мудрый человек мне все про веру обсказал. Сначала все были в одной вере: ромеи, германцы, фряги, франки, ляхи и прочие народы, что населяют земли от южного моря, до северного, и от закатного моря, до наших, русских земель. Княгиня Ольга приняла христианство от германского императора, и тогда же привезла на Русь христианских попов. С тех пор и начала Русь помаленьку креститься. А потом германцы, франки, фрязи, ляхи и еще кое-кто, в своей вере от ромеев откачнулись. С тех пор они зовутся латинянами, а мы с ромеями - православными.
  -- Не пойму, к чему это ты?.. - недоуменно спросил Шарап.
  -- Да не к чему... - Гвоздило пожал плечами, пододвигая к себе миску каши. - Просто, Папа, как бы, свое берет... Царьград теперь в его власти, и теперь он, как бы, должен благословлять на княжение наших князей...
   Сидевший по другую сторону стола Торг протянул изумленно:
  -- Во-она ка-ак было дело... А мне дед сказывал, когда я еще мальцом был, он в Киеве был как раз в те времена, когда там проповедовал сам Андрей Первозванный. Дед своими глазами видел и все чудеса, что творил Апостол... Тогда же и окрестился.
  -- Это какой-такой Андрей Первозванный? - переспросил с подозрением на подвох Шарап.
  -- Эх, темнота-а... - протянул высокомерно Торг. - Это ж сподвижник самого Христа, Сына Божьего!
  -- Иди ты!.. - И Звяга, и Шарап, и Гвоздило вытаращили глаза от изумления.
  -- Што с вас взять - нехристи... - протянул Торг, и, поднимая кружку, проговорил: - Не пора ли выпить за уцелевших в сече?
   Гвоздило почесал в затылке, протянул нерешительно:
  -- Привираешь ты чего-то, друже Торг... Мне тот мудрый человек сказывал, будто Христа казнили больше ста лет назад...
   Торг смутился, протянул:
  -- Ну-у... Может прадед про Апостола сказывал...
  -- Ладно, - сдался Гвоздило, - пора и за уцелевших выпить. Он поднял кружку, рявкнул: - Я поднимаю чашу за уцелевших! Пусть и дальше они бьются столь же доблестно за честь и правду!
   Поставив пустую кружку на стол, Батута обратился к Торгу:
  -- Послушай, Торг, не в службу, а в дружбу... Ты в Киев собираешься?
  -- Да не... Чего там теперь делать?
  -- Но в Ольвию-то пойдешь?
  -- В Ольвию пойду. Как не пойти?
  -- В Киеве на отдых останавливаться будешь?
  -- А на кой?.. Да говори, чего надо!
  -- Понимаешь, мы Киев в спешке покидали, а Серик вернется, как узнает, что мы на Москву пошли?
  -- Тьфу ты! Вон ты о чем... А я думал, чего серьезного...
  -- Так ты найди в кузнецком ряду бронника Шолоню и обскажи ему, чтоб он, когда Серик вернется, и направил его на Москву. И еще скажи, что слыхал я краем уха, будто купец Реут дочек своих, которые на выданье, отправил в какую-то обитель; то ли под Новгородом, то ли под Северском?
  -- Исполню. О чем речь? - пожал плечами Торг. - Ради Серика можно будет и завернуть в Киев... Только в толк не возьму, при чем тут Реутовы дочки?
  -- Дак одну из них Реут Серику обещал!
  -- Вона што-о... Я его как увидел, сразу понял - парень не промах! А про Реута люди сказывали, будто убили его...
  -- Да ты што-о?! - выдохнул Батута.
   Шарап и Звяга тоже уставились на Торга, взглядами требуя продолжения.
  -- Осенью возвращался он из Сурожа, да и напоролся на половцев, возвращавшихся из Киева. Те потребовали десятину, да вы ж знаете Реута - тот за меч. Да куда ж против такой силы? Реута убили, караван ограбили, работников его, что помоложе, в гребцы забрали. Лишь старого кормщика отпустили. Он то мне и поведал все, как было...
  -- Как кормщика звали? - все еще не веря, спросил Шарап.
  -- А так и звали - Кормило...
  -- Значит, правда... - Шарап опустил голову. - Знавал я кормщика Кормилу...
   Шарап поискал глазами купчика, который рассказывал байку про таурменей, но тот как-то незаметно исчез, будто и не было его. "Точно, лазутчик..." - подумал Шарап.
   Пировали еще долго, но как-то уже без радости; получалась уж скорее тризна по погибшим. Разошлись далеко за полночь. Шарап, Звяга, Батута и Ярец пошли спать в сани, зная, какой там дорогой товар прибит к настилу. Детей женщины давно уложили в светелке, и сами пошли к ним.
  
  

* * *

   Как всегда в полдневных краях темнота пала неожиданно. Лисица сказал:
  -- Серик, я много по степям ходил, но даже я могу с пути сбиться...
   Серик проворчал:
  -- И то верно... Да и кони совсем утомились... Привал! - и он натянул повод.
   Спать улеглись тут же, на песок. Зная, что в этих местах даже летом по ночам студено, шубы не забыли прихватить, везли притороченными к седлам. Пристраивая голову на седло, Серик сонно прислушался. Где-то далеко-далеко слышался вой, но явно не волчий, а кого-то помельче. Коней он вроде бы не беспокоил, потому как они возились неподалеку, выискивая среди колючек и диковинных, будто кем-то нарочно перекрученных, деревцев, съедобные былинки.
   Солнце еще не вылезло из-за бугра, а были уже не ногах. Кони отдохнули, но были голодны, а потому зло фыркали, и не давали седлать; отскакивали, как только Серик с Лисицей пытались набросить им на спины седла. Пришлось седлать по очереди, пока один набрасывал седло, другой держал коня.
   Поехали шагом, не хотелось уж шибко замучивать коней. Лисица сказал задумчиво:
  -- Пустыню на лошадях не пройти; так и так возвращаться бы пришлось...
   Серик откликнулся хмуро:
  -- Да-а... Не докумекали купцы... Да кто ж знал? Мы в первом походе сами на тридцать дней пути шли по благодатным степям, думали, и дальше степи тянутся. Ну, может, слегка леса загустеют, мол, преувеличил акын...
   Лисица осторожно спросил, тщательно скрывая азарт:
  -- Может, рискнем, а, Серик? Содержатель постоялого двора сказывал о каком-то кишлаке, где верблюдов держат. Скажемся половецкими купцами, купим верблюдов, и дальше, а?..
   Серик испытующе глянул на него, спросил:
  -- Што, так хочется на страну серов и Индию глянуть?
  -- А тебе не хочется? - язвительно вопросил Лисица.
  -- Хочется, еще как хочется... - Серик задумался. С одной стороны задумка Лисицы была шибко привлекательной, а с другой - без проводника не пройти по пустыне, а начнешь тут среди местных проводника искать - шибко подозрительно. Проводники, это как кормщик Кормило, на караванном пути всем и каждому известен.
   Лисица, блестя глазами от азарта, наклонился в седле поближе к Серику, и, снизив голос, как будто кто его мог тут услышать, проговорил:
  -- Пошлем десяток, или два хворых с одной телегой с вестью к Реуту, а сами дальше... А лучше, кликнем охотников, а кто не желает дальше идти, пусть возвращаются. Многие хотят дальше идти...
   Серик медленно выговорил свои соображения вслух:
  -- Среди местных искать проводника шибко подозрительным покажется...
  -- Ничего не подозрительным! Скажем, захворал наш караванщик, обратно в Мараканду отправили. Да и без проводника можно пройти! Ты чуял, как караванная тропа верблюжьей мочой провоняла? Слепой пройдет до самой страны серов!
   Серик проговорил нерешительно:
  -- Ну, хорошо, мы-то, небось, пройдем, а купеческие караваны половцы все равно не пропустят. К чему им барышами делиться с русскими купцами? Реут сказывал, они на посредничестве та-акие барыши загребают!..
  -- Да и плевать! Коль уж так далеко забрались, хочется и на дальние страны поглядеть, а может и до края земли сходить - он же от страны серов наверняка рукой подать...
   Серик рубанул кулаком воздух, решительно выговорил:
  -- Ладно! Соберем круг. Такие дела старшей дружиной не решают, тут надобно голос каждого услышать... Да и подготовиться надобно. Привыкли мы на Руси даже воду с собой не возить. Там на каждом шагу ручейки журчат... А тут без фляги для себя, и бурдюка для коня - никак не обойтись. А у нас ни бурдюков нет, ни фляг. Я смекаю, чем дальше в пески, тем меньше воды...
   С восходом солнца и воздух, и пески начали стремительно накаляться. Приходилось беречь лошадей; ехали шагом, лишь изредка переходя на рысь. И то кони уже к полудню притомились, на рысь переходили нехотя, и если не понукать, тут же самовольно переходили на шаг. Лисица, молчавший всю дорогу, озабоченно проговорил:
  -- Если к вечеру не найдем воду, запалим коней...
   Серик проворчал:
  -- Где ж ее тут найдешь?
  -- А ты колодец высматривай. Я несколько раз видел помет овечий и лошадиный - живут в этих гиблых местах люди, жи-иву-ут...
   Серик проворчал скептически:
  -- Кабы еще знать, как здешний колодец выглядит... Из чего тут срубы ладят?
   Лисица обронил нерешительно:
  -- Из камня, поди?..
  -- Где ты видишь камень? Сплошные пески... - проворчал Серик.
   Снова на долго замолчали. Вдруг Лисица натянул повод, Серик последовал его примеру, вопросительно уставился на него. Лисица указал плетью в сторону:
  -- Вишь, чего там?
  -- Ну, камни лежат... - пробормотал Серик.
  -- Ты глянь, как они лежат!
   Серик пригляделся, выдохнул:
  -- То-очно... Степняки же свои палатки по низу камнями обкладывают. Вот только где они их берут в степи?
   Они свернули чуть в сторону, и вскоре разглядели аж три круга, выложенных из камней. Лисица весело протянул:
  -- Я ж говорил; живут тут люди, жи-иву-ут... Давай колодец поищем. Похоже, это зимнее стойбище.
   Серик проворчал, нехотя слезая с коня:
  -- Зимой можно и из снега воду добывать...
  -- Ты думаешь, тут бывает снег? - Лисица почесал в затылке, проворчал как бы про себя: - Может и бывает... Однако, давай поищем колодец. Вишь, тут отбросов всяких полно, мусора; видать уж много лет тут зимняя стоянка...
   Серик пожал плечами, пробормотал:
  -- Отсюда на тысячу шагов каждую былинку видать. Где ж ты видишь колодец?
   Лисица назидательно выговорил:
  -- В пустыне вода на вес золота. Кто ж такое богатство на виду держать будет? Поди, прикрыли чем-нибудь, да песком присыпали...
   Они принялись ходить вокруг стойбища постепенно расширяющимися кругами. Серик первым наткнулся на странное пятно песка, лишенное даже колючек, почти правильной круглой формы, примерно сажень в поперечнике. Он осторожно поставил ногу на край пятна, топнул - песок слегка пружинил. Он окликнул Лисицу:
  -- Кажись, нашел...
   Подошедший Лисица достал меч, ткнул в песок - меч уперся во что-то мягкое и податливое. Бросив меч в ножны, Лисица опустился на колени, и принялся разгребать песок руками. Вскоре показалась бурая кошма.
  -- Точно, колодец! - весело воскликнул Лисица. - Подмогни, чего стоишь?
   Вдвоем они быстро отгребли песок с одного краю, завернули кошму - в лицо пахнуло влажным, прохладным воздухом. Кошма лежала на плотно уложенных корявых стволиках деревцев, которые то и дело встречались в пустыне в виде небольших рощиц. Убрали несколько стволиков и в замешательстве уселись на краю провала в песке. Серик проговорил потрясенно:
  -- Это ж какого труда стоило такой колодец выкопать!..
   Сруба никакого не было. Вместо сруба был плетень, все из тех же корявых деревцев.
   Лисица раздумчиво проговорил:
  -- И как же воды достать? Ни ворота, ни бадьи... - он поднялся, сходил к стойбищу, принес небольшой камень, бросил в колодец, прислушался, наконец внизу слабо плеснуло: - Саженей двадцать! - потрясенно выговорил Лисица.
  -- Даже если оба аркана свяжем - все равно не хватит... - проговорил Серик разочарованно. - Да и все равно зачерпнуть нечем. Даже котелок не прихватили...
  -- Ладно, придется потерпеть, - обронил Лисица, и принялся закладывать дыру стволиками деревцев.
   Помогая ему, Серик проворчал:
  -- Мы-то потерпим, а каково коням?..
   Лисица промолчал, набрасывая кошму. Серик было, принялся присыпать кошму песком, но Лисица махнул рукой, проворчал:
  -- Ветром затянет... Поехали уж. Придется ночью идти. Вон, уже горы видно. Авось к утру и наткнемся на ручеек...
   Когда село солнце, стало полегче, но все равно пить хотелось неимоверно, хоть и не сохло во рту, как днем. Остановились, переждать короткие сумерки. Когда появились звезды, Лисица долго разглядывал небо.
   Серик проворчал:
  -- Пошли уж. Чего тут думать? Вон, звезда-матка должна глядеть в левое ухо, и вся недолга...
  -- В ухо то в ухо, но очень уж не хочется лишку идти... - пробормотал Лисица. - Я так полагаю, звезда-матка чуть сзади должна быть, а нам лучше держать путь во-он на ту звезду, - и он указал на яркую звезду, горящую над окоемом.
   Серик промолчал, тронул коня, и они потащились на путеводную звезду, грезя о говорливом, прозрачном ручейке, стекавшем с чужих гор.
   После полуночи пришлось спешиться - кони совсем выбились из сил. Звезда, вечером горевшая над самым окоемом, вскарабкалась повыше. Идти было легко, ни трава под ногами не путалась, ни овражков не попадалось. Перед рассветом кони вдруг зафыркали и дружно потянули правее. Лисица радостно воскликнул:
  -- Воду почуяли! - и вскочил на своего коня.
   Серик последовал его примеру, отдохнувшие кони, и взбодрившиеся от запаха близкой воды, зарысили к проявившимся в предрассветном сумраке буграм. Свесившись с седла, Лисица вгляделся в землю под ногами, крикнул:
  -- Серик, а ну-ка глянь, у тебя, сказывают, глаза, как у кошки...
   Серик свесился с седла и ясно разглядел следы телег, сказал:
  -- Похоже, мы прямо на своих вышли...
   Уже совсем рассвело, когда впереди завиднелась полоса каких-то кустиков, кое-где торчали и чахлые деревца. Следы тележных колес, завернули левее, вдоль полосы растительности. Лисица остановил коня на склоне, указал вниз, на пересохшее русло ручья, сказал:
  -- Если там выкопать яму, в ней будет вода...
   Серик хмуро обронил:
  -- К чему копать? За то время, что будем копать, может, и сам ручей найдем...
   Лисица молча тронул коня. Вскоре завиднелся и табор; составленные в круг телеги, дальше, на склонах неширокой долины паслись кони. Серик проворчал:
  -- Што за беспечность... Где сторожа?
   Лисица откликнулся:
  -- Плохо ты Чечулю знаешь... Есть сторожа, только не показываются...
   В таборе уже зашевелились, выбежали за телеги, встречать. Серику вдруг так неимоверно захотелось пить, что он перестал видеть знакомые радостные лица - он видел только блестевшее на солнце зеркало воды. Конь с разгону влетел в запруду, и резко остановился, расставив все четыре ноги. Серик перелетел через его голову, шлепнулся в воду. Было мелко, он встал на дне на четвереньки и принялся упиваться прозрачной, вкусной, как франкское вино, водой. Лишь выхлебав не меньше ведра, поднял голову. Рядом так же на четвереньках стоял Лисица. Тот вообще сунул всю голову в воду, и, наверное, втягивал живительную влагу даже ноздрями. Кони, наоборот, часто поднимали головы, и перекатывали воду во рту, роняя блестящие на солнце струи. На берегу сгрудились все дружинники и молча глазели. Серик еще похлебал водички, но уже не от необходимости, а впрок, и побрел к берегу. Чечуля спросил сочувственно:
  -- Давно не пили?
   Серик мотнул головой, обронил:
  -- Да не, всего один день и две ночи... - он огляделся, и увидел на берегу запруды множество застарелых и засохших овечьих следов, спросил: - Тут местные народы, похоже, проживают?..
  -- Как только нас увидели - откочевали вверх по долине, изредка доглядывают издалека...
   Серик озабоченно сказал:
  -- Как только кони напьются - пусть их кто-нибудь поводит, а то как бы не запалились... А нам чего-нибудь поесть бы, да побольше, и круг собирай; судить и рядить будем, что дальше делать. У Лисицы задумка имеется, и мне она отчего-то по нраву.
   Серик с Лисицей хлебали наваристую похлебку из какой-то дичины, когда издалека донесся пронзительный свист. Чечуля встрепенулся, сказал:
  -- С верху долины стражи весть подают; видать местные народы наконец-то решились вызнать, кто мы такие...
   Серик с Лисицей успели и похлебку дохлебать, и сахарные косточки обглодать, и еще водички попить, когда, наконец, объявился местный житель, числом один. Житель был уж и не жилец - уж такой это оказался древний старик. Серик разглядывал его, а старик разглядывал по очереди дружинников, да глаза его были внимательными, цепкими, будто у хищной птицы. В чертах лица присутствовало что-то от степняков, но и проглядывали явственно половецкие черты. Чечуля опомнился первым, уважительно поклонился в пояс, повел рукой в сторону костра, с висевшим над ним котлом, проговорил по-половецки:
  -- Милости прошу быть гостем.
   Старик понял, принялся кряхтя заносить ногу над конским крупом, Чечуля рявкнул:
  -- Да помогите ж ему! А не то грянется на землю, сородичи еще чего не то подумают...
   К старику подбежали стоявшие поблизости дружинники, осторожно сняли с коня, поставили на ноги. Тяжело шагая, старик подошел к Чечуле, поклонился, сказал:
  -- За честь благодарю... - и рядком с Чечулей направился к костру.
   Серик отстал на шаг, благоразумно полагая, что если это лазутчик, пусть думает, будто Чечуля военный вождь. Расселись вокруг постеленной на земле холстины на шкуры сохатых да оленей. Кашевары проворно расставили миски с мясной похлебкой, Чечуля сказал:
  -- Угощайся, уважаемый, чем богаты, тем и гостей потчуем.
   Старик покивал, сказал, осторожно беря деревянную ложку:
  -- Доброе угощение, свежее мясо...
   Серик воспользовался случаем, и еще выхлебал добрую миску похлебки. Наконец старик облизал ложку, и собрался заговорить, но Чечуля ловко его упредил, спросив:
  -- Что за люди? Чем кормитесь, уважаемый?
   Старик помолчал, сказал осторожно:
  -- У гор живем...
  -- А как прозываетесь-то? - не унимался Чечуля.
   Старик недоуменно поглядел на него, повторил:
  -- У гор живем...
   Тут встрял Лисица:
  -- Ну, чего привязался к человеку? Слышал ведь - угры это!
   Чечуля почесал в затылке, сказал:
  -- Угры живут неподалеку от Галицкой земли, бывал я там...
  -- Ну, значит, и это тоже угры! - стоял на своем Лисица.
  -- Угры, так угры... - сдался Чечуля.
   Старик, наконец, задал мучивший его и сородичей вопрос:
  -- Ну, а вы что за люди? Зачем пришли на нашу землю?
   Чечуля торопливо выговорил:
  -- Да уйдем мы скоро! Маленько отдохнем, коней подкормим, и уйдем.
   Лицо старика явственно просветлело, и он двинулся дальше:
  -- Поскорее бы... Коней у вас много, моя долина столько не прокормит. А мой род, однако, зимой с голоду передохнет.
   Чечуля изумленно воскликнул:
  -- Да вас же мало, а долина, эвон какая!
  -- Не такая уж и большая... - старик осуждающе покачал головой. - Дальше вверх по долине травы скудеют, леса начинаются, а потом и вовсе гольцы начинаются...
   Серик спросил с интересом:
  -- Вы так круглый год и пасете табуны в этой долине?
  -- Да не-е... Зимой в горах глубокий снег ложится, ни кони, ни бараны из-под него корм добыть не могут, однако в степь спускаемся. Вот так и живем у гор...
   Потом еще долго сидели, разговаривали, но разговоры сводились к одному; старик уговаривал поскорее уйти, а Чечуля ловко выискивал доводы, как бы подольше остаться. Серик с Лисицей не выдержали этого состязания в ловкости ума и языка, уснули тут же, благо на оглобли была натянута сохачья шкура, создававшая прохладный тенечек.
   Проснулся Серик под вечер, рядом похрапывал Лисица. Серик сел, огляделся. Неподалеку сидел Чечуля, и что-то мастерил с помощью ножа и шила. Серик проговорил недовольно:
  -- Пошто не разбудил?
   Чечуля пожал плечами, обронил:
  -- А куда торопиться? Все одно отдыхать коням надобно...
  -- Горчак где? - все еще недовольным тоном осведомился Серик.
  -- А со своей половчанкой вверх по долине поднялся; видать наедине желает побыть, а не только за местными доглядывать...
  -- Пошли кого-нибудь на замену, да круг собирай... - Серик поднялся на ноги, такого с ним еще не бывало: ноги, спину, плечи ломило так, будто его дубинами охаживали с полдня.
   Он спустился к запруде, оглядел нехитрую плотину; сложена она была из огромных камней, они-то и держали на себе загородку из более мелких камней. Потому, видать, весной плотину не сносили вешние воды. Из-под камней сочился невеликий ручеек, но вскоре исходил на нет в старом русле. Серик обошел запруду, нашел питающий ее ручей, лег на теплые камни, и долго пил прозрачную, как слеза, и вкусную, как вино, воду гор. Потом умылся, и пошел к стану, где уже собрались дружинники, шумно обсуждая вопрос: возвращаться, или не возвращаться?
   Завидя Серика, все расселись; кто по телегам, кто прямо на землю, примолкли. Серик сказал:
  -- Щас Горчак приедет, и начнем разговор...
   Легок на помине, появился Горчак. Он скакал на своем жеребце на франкский манер, гордо выпрямившись. За ним, на степняцкий манер припав к гриве коня, летела половчанка. Серик подивился: ну, чисто пацан...
   Горчак спрыгнул с коня, вошел в круг, поздоровался и отошел к ближайшей телеге. Там подвинулись и он сел с краю.
   Серик заговорил:
  -- Ну, теперь все в сборе... - он обвел взглядом напряженные лица. - Мы разведали путь, нашли и караванную тропу. Я так полагаю, здесь имеется узкий проход меж гор, вот караваны и идут через него наискосок. С гор сбегают ручьи и речки, потому караваны и держатся у подножья гор. Если мы пойдем дальше у подножья, то вскоре выйдем на караванную тропу. Но горы вскоре кончатся, кончатся и ручьи, с них сбегающие. То еще Горчак разведал, когда ходил в страну серов. Дальше пустыня, а пустыню на конях не пройти, хоть на караванном пути и есть колодцы, да и постоялые дворы имеются. Мы на таком побывали...- Серик замолчал, обвел взглядом дружинников. У одних лица прямо засветились радостью, но у многих было написано явное разочарование. Пауза затянулась.
   Кто-то не выдержал, нетерпеливо выкрикнул:
  -- Да говори ты, чего тянешь кота за хвост?!
   Серик медленно выговорил:
  -- У Лисицы есть задумка; продать коней, купить у местных народов верблюдов, и дальше, по караванному пути... В страну серов... - повисло жуткое молчание, даже было слышно далекое блеяние овец. Обведя взглядом круг лиц, Серик медленно выговорил: - Неволить я вас не могу, потому как свободного пути мы в страну серов не нашли, и этот поход - дело добровольное, из чистого любопытства. Так что, подумайте до утра, а завтра и решим, кто дальше пойдет, а кому возвращаться.
   Блеяние овец стало громче. Серик недоуменно оглянулся, спросил, ни к кому не обращаясь:
  -- Эт-то еще што такое?
   Из-за бугра появилось небольшое стадо овец, которое гнал парнишка верхом на низкорослой лошадке.
   Чечуля равнодушно обронил:
  -- А это я у старейшины сторговал, пока вы с Лисицей дрыхли без задних ног. Дичины тут маловато бегает, да и непривычны мы в горах охотничать...
   Дружинники радостно загомонили, и принялись деятельно готовиться к пиру; кто побежал дрова собирать, в невеликую рощицу, тянущуюся по верху склона долины, кто взялся овец резать и свежевать.
   Что ни говори, но последние недели похода были голодны; шли по пустынным местам, земля была, где каменистой, где вообще пески лежали, так что дичины встречалось мало, а коней есть дружинники отказывались наотрез. Так что, отощали и люди и кони. Из экономии баранов решили не жарить, а варить похлебку, и потом пировали далеко за полночь, объедались нежным мясом, и опивались густым бульоном. Несмотря на явственно дружеское расположение местных народов, Чечуля посоветовал удвоить число сторожей, так что Серик послал четверых стрельцов на верх склонов долины, к самым каменным лбам. Ночь прошла спокойно, однако спустившиеся наутро к табору стрельцы, сообщили, что видели, да и слышали, как по самому верху, по скалам, будто бы ночью пробралось несколько всадников, и ускакали в степь.
   Хмуро выслушавший доклад Чечуля, проворчал:
  -- Уходить надобно, мы в этой долине, будто в западне...
  -- А без этой долины, мы будем вовсе без воды... - откликнулся Лисица.
   Серик молчал, глядя вдаль, туда, где меж склонов открывался кусочек степи. Все замолчали, и Серик почувствовал на себе вопрошающие взгляды. Наконец он проговорил тихо:
  -- Чечуля, вели собрать круг...
   Круг и собирать не нужно было, никто и не думал разбредаться; кто доедал похлебку, оставшуюся после вчерашнего пира, кто просто слонялся по табору. Серик обвел взглядом дружинников; по их лицам явственно читалось, что все они уже приняли решение, непонятно было - какое. Он коротко бросил:
  -- Кто со мной - о десную, кто домой - о шуйцу...
   Будто только того и ждали, дружинники зашевелились, прошли встречными потоками, и вскоре снова затихли. Оказалось, что разобрались примерно поровну. Серик сказал:
  -- Лисица, ты ж сказывал, что многие хотят дальше идти...
  -- А эт тебе што, не многие? Я ж не говорил, что все... - хмуро проворчал Лисица.
  -- Тогда ладно, отсюда и разойдемся; кто назад пойдет, пусть повременят, поможете бурдюки шить. Коней поделим пополам. Те, кто дальше пойдет, коней обменяет на верблюдов, оставим только полсотни боевых коней, на всякий случай. После завтра погоним коней на продажу, пусть пару дней подкормятся, а то шибко заморенные. Местные народы, я так полагаю, не дураки торговаться; за четверть цены таких коней запросто сторгуют. Горчак, ты сними две копии с чертежа: одну Реуту отправим, другую - Хромому Казарину.
   И началась деятельная подготовка к дальнему походу. Кто шил бурдюки, кто подлаживал подрасхлябавшиеся телеги. К вечеру второго дня, вдруг сверху, со скал, послышался свист дозорного. Трудившийся над копией чертежа Горчак, поднял голову и задумчиво сказал:
  -- Похоже, наш поход закончился...
   Серик вскарабкался на скалу, дозорный молча указал ему в даль, туда, где в створе долины открывалась степь. Серик вгляделся, и хоть опускавшееся солнце било чуть ли не в самые глаза, сумел разглядеть плотную светлую массу, как бы катящуюся по пустыне, и клубы пыли, поднимающиеся за ней. На взгляд Серика, шло не менее четырех сотен всадников, но что скрывалось позади них в клубах пыли, разглядеть уж вовсе не было никакой возможности; там могла ехать на телегах и пехота. Серик проговорил:
  -- Ты тут доглядывай, да попробуй посчитать, когда ближе подойдут. С вечера они на приступ не полезут, будут ждать утра, так что, успеешь отступить... - и пошел вниз, по крутой тропинке.
   Дружинники уже сгрудились в таборе, молча ждали, пока Серик спустится со склона. Оглядев их, он проговорил медленно:
  -- Идут сотни четыре конных...
   Чечуля возбужденно крикнул:
  -- Седлать, и прям щас на сшибку идти! Если они запрут нас в этой долине, сидеть нам тут до скончания жизни...
  -- Какая сшибка?! - воскликнул Серик. - С обозом не сможем пробиться, а без обоза - смерть!
   Чечуля безнадежно махнул рукой, пробормотал тихо:
  -- Так и так - смерть...
   Серик шарил глазами по склонам долины, углядев кое-что, быстро заговорил:
  -- Погоди помирать... Помирать погодь... - он протянул руку ко входу в долину, указал пальцем: - Глянь, вон отличное место... Там встанем... Как раз в два ряда долину перекроем. Шибко уж удобная теснина...
   Действительно, с одного бока долины, выпирали скалы, с другого - близко подходил отрог и шибко уж крутой был склон его.
   Чечуля вгляделся, и лицо его просветлело, он спросил весело:
  -- Ты где воинскую науку постигал?
  -- С князем Романом против печенегов стрельцом стоял...
  -- Ну, Серик, молодец! Запруду подлатаем, чтобы ни капли воды не утекало; через месяц в старом русле вовсе воды не останется, копай, не копай... Силой не отобьемся, измором возьмем...
   И работа закипела: в сухом русле и по берегам в ряд составили телеги, связали их ремнями, нарезанными из сохачьих шкур. Чечуля смерил шагами ширину свободных промежутков, яростно ругнулся:
  -- Эх! Все одно лишь на два ряда получается! В два ряда не сдюжим, а, Серик?
  -- Не сдюжим - значит, смерть примем... - спокойно выговорил Серик. - За телегами стрельцов поставим, и вверху на склонах, тоже стрельцов посадим. Гляди, какой перестрел получается!
  -- Перестрел хо-оро-оший... - протянул Чечуля. - Только тебе тоже придется стрельцом сидеть на скалах...
  -- А тут кто будет?..
  -- Я, кто ж еще? - удивился Чечуля. - Тебе, Серик, равных нет, так чего ж ты тут будешь зря мечом махать? Коли стрелами можешь десятками укладывать...
   Серик нехотя признал правоту Чечули, и отправился к табору, готовить стрелы. Самострельные стрелы он почти и не расходовал, их был полный запас, а вот лучных осталось маловато. Однако пришедшие готовиться к бою дружинники, принялись складывать у его ног свои стрелы: кто пяток положит, а кто и десяток. При этом ободряюще хлопали по плечу, говорили: - "Ты уж не подкачай, Серик, чтоб каждая стрела цель находила. Нам же вернуться надобно, а то и на край света поглядеть..."
   Подготовившись к завтрашнему бою, Серик полез на скалы. Было еще светло, и он во всех подробностях разглядел будущих врагов. А то, что это враги, стало ясно с первого взгляда. Половцы встали табором у сухого русла; кто шатры ставил, кто ямы копал, чтобы добыть воду. Пехоты не было, но был порядочный обоз, состоящий из вьючных верблюдов. Но от этого не легче - перевес двойной, а половецкий всадник и в пешем бою неплох.
   Зная нрав половцев, спать улеглись в кольчугах, с оружием под рукой; все знали, что половцы могли и ночью напасть. Однако ночь прошла спокойно, на рассвете стан зашевелился. Наскоро подогрели на кострах с вечера приготовленную похлебку из баранины, поели и пошли строиться под водительством Чечули. С Сериком остались два десятка лучших стрельцов. Он оглядел воинство - люди были в годах, показавшие себя еще зимой в охотах на сохатых да оленей, у некоторых были самострелы царьградской работы. Лисица старательно протирал тряпочкой, смоченной в масле булатный лук своего самострела. Серик пригляделся, а самострел-то был германской работы, а это даже лучше, чем царьградский.
   Серик проговорил:
  -- Вот я с тобой уж пуд соли съел, а все не разгляжу тебя до конца, Лисица; и меч то у тебя иберийский, и самострел германский - все самое лучшее...
  -- Да и вояка я не из худших... - ухмыльнулся Лисица. - Говори, чего делать-то мне?
  -- Возьми двоих, и лезьте на кручу, туда, где дозорные сказывали, какие-то всадники пробирались. И если в обход пойдут, огненными стрелами дайте знать, что своими силами не управитесь. Ну, а коли управитесь, так управляйтесь...
   Лисица молча ткнул пальцем в троих, и они не спеша полезли на крутой склон. Серик оставшихся распределил поровну на оба склона, себе выбрал отличное местечко на выпирающей в долину скале; на выступе, торчащем из скалы на высоте в десяток саженей. Отсюда все открывалось как на ладони, даже из лука перестреливалась вся долина. Серик критически оглядел строй; Чечуля, оказывается, и пехотинец был умелый. Центр был накрепко привязан к телегам, а крылья он загнул слегка вперед, поставив там воинов в один ряд, за счет чего усилив центр до трех рядов. Серик проворчал под нос:
  -- А што, умно... Склоны крутые, тут и один ряд сдержит...
   Получив место в строю, пешцы не стояли без дела; всяк обустраивался по вкусу, кто вбивал колья перед строем, кто накидывал крупных камней. На камне и конь может ногу сломить, и пехотинец споткнуться, а тут уж от твоего умения зависит, успеешь нанести удар, пока он не закроется щитом, так и победу можешь принести. В пешем строю любая брешь может победу принести, еще Шарап поучал. Серик посетовал, что у всех круглые щиты для конного боя, пехотные, удлиненные, с острым нижним концом, который можно воткнуть в землю, невпример надежнее в пешем бою. Вдруг послышался свист. И хотя дозорного отсюда видно не было, так ясно стало, что половцы двинулись. Серик подтянул ремешок колчана, чтобы оперения стрел поднялись над плечом, ощупал висящий на поясе колчан для самострельных стрел, еще раз осмотрел прислоненный к камню самострел. Тут послышались шаги, посыпались камни, на выступ кое-как вскарабкался ногаец. В одной руке он держал самострел, в другой - толстый корявый костыль. Тяжело отдыхиваясь, проговорил:
  -- Чечуля прислал... Г-рит, хромой - не вояка... Да я и стрелец не шибко хороший... На той неделе ногу подвернул вот, никак не проходит, зараза...
   Серик хлопнул его по плечу, проговорил весело:
  -- Ничего, самострелы мне будешь заряжать. То-то поджарим бока половцам...
   Серик все еще половцев не видел, но судя по тому, как строй внизу подтянулся, воины подобрали копья с земли, они были уже близко. И вот, наконец, они показались из-за склона; ехали плотной массой, ощетинившись длинными копьями. И тут Серик понял каким-то наитием, что они попытаются в конном наскоке пробить строй, не считаясь ни с какими потерями. Они ехали по обоим берегами высохшего ручья, и казалось, будто спали в седлах. До них было тысячи полторы шагов. На таком расстоянии из самострела в движущуюся цель не может попасть даже самый искусный стрелец, но в такой плотной толпе стрела свою цель наверняка найдет. Серик проворчал, накручивая ворот самострела:
  -- Ну, щас я вас разбужу...
   Он примерно подвел острие стрелы к передним всадникам и спустил тетиву. И сам удивился, что попал, правда, не в того, в кого целил. Принимая заряженный самострел, спросил:
  -- Как звать-то тебя, запамятовал я чего-то?..
  -- Шкандыба меня прозвали... - просипел ногаец, с натугой вертя ворот самострела. - Который раз уж ногу подворачиваю; как соскочу с коня, так и подворачивается, зараза...
   Другие стрельцы тоже начали постреливать. Стрелы часто находили цели в густом строю, но половцы будто не замечали столь ощутимого урона. Вот они подъехали на расстояние полета лучной стрелы. Серик проговорил:
  -- Щас на сшибку пойдут... - и отложил самострел, взял лук, наложил стрелу на тетиву, и тут снизу прилетела стрела. Не такие уж и беспечные оказались половцы, не менее сотни в задних рядах, повесив щиты за спину, били из мощных, гнутых луков по стрельцам, засевшим на скалах. Серик рявкнул: - Шкандыба! Прикрой меня щитом!
   Шкандыба, шипя от боли в ноге, кое-как пристроился на коленях на краю выступа, уперев край щита в камень. Серик, высмотрев цель, на миг высовывался из-за щита, пускал стрелу, и снова прятался. Половецкие стрельцы видать были умелые, уже не менее полудесятка стрел торчало в щите, да столько же валялось, ткнувшись в скалу. Половцы сразу углядели, где сидит самый умелый стрелец. Вот они пришпорили коней, и с дикими воплями ринулись вперед. Их стрельцы так и продолжали ехать шагом, густо посыпая стрелами и русских стрельцов, и русский строй. Серик уже стрелял стоя во весь рост, не прячась за щит. Половцы еще не доскакали до русского строя, а Серик уже изловил аж четыре стрелы. Слава юшману братовой работы! Булатные пластины легко выдержали тяжелые половецкие стрелы. Внизу, возле телег заклубилась замятня; половцы уткнулись в русский строй, которые на конях - тыкали копьями, те, под кем коней убили, вертелись вокруг конных, и тоже тыкали чем попало в строй, размахнуться для удара не было места. Серик заорал, скаля зубы:
  -- Ну и дурак же ваш воевода! Кто ж в конном строю в лоб на пехоту ходит?!
   Щедро рассыпая стрелы, Серик не забывал оглядывать и поле боя; на противоположном краю долины, стоящий на склоне отрога строй, положив копья на землю, лупил из луков по сгрудившимся в центре половцам. Увидя, что строй стоит, будто вкопанный в землю дубовый тын, Серик принялся стрелять по половецким стрельцам - от них можно было ожидать наибольший урон. Стрельцы сразу поняли, что за них взялись всерьез; навесили щиты на руки, а так стрелять невпример труднее, так что стрелы теперь били в скалу значительно дальше от Серика. Примостившийся у его ног Шкандыба, лупил из самострела не утруждая себя прицеливанием, в самую гущу клубящейся толпы половцев. И наконец половцы поняли, что в конном строю русский строй не одолеть, отхлынули; завесив спины щитами от стрельцов, поскакали прочь. Серик бил им вслед, пока мог достать. Наконец опустил самострел - последний половец исчез за выпирающей скалой. Серик медленно обвел взглядом побоище: строй дружины стоял неподвижно, будто еще не веря, что половцы ускакали, перед ним лежал целый вал из конских и людских трупов. На телеги вскочил Чечуля, и принялся неторопливо прохаживаться взад-вперед. Приложив ладони рупором ко рту, Серик проорал:
  -- Э-ге-ей, Чечу-уля! Каковы потери?
   Чечуля остановился, поднял голову, крикнул:
  -- Полтора десятка!.. - добавил, помолчав: - Щас в пешем строю пойдут!..
   Серик проворчал раздумчиво:
  -- Интересно, у ихних стрельцов самострелы имеются? Поснимают нас отсюда, как тетеревов...
   Шкандыба откликнулся:
  -- Как в конном бою из самострела стрелять? - однако особой уверенности в его голосе не было.
   Серик едва успел пополнить опустевший колчан из связки стрел, как появились половцы. Видать они и не ускакали далеко, так только, на полет стрелы. Серик пригляделся, и мимоходом возгордился: строй половцев шагал в два ряда, и лишь по противоположному берегу сухого русла двигался сгусток в четыре ряда, явно подальше от Сериковых стрел. Сам бы он попытался проломить русский строй как раз по этому берегу сухого русла, тут было невпример удобнее. Серик бросил сквозь зубы:
  -- Шкандыба, высеки огонь, надо запалить огненную стрелу, указать Чечуле, где главный удар, да и стрельцам надобно указать, куда бить...
  -- Стрельцы сами видят, куда бить... - проворчал Шкандыба, однако заскворчал кресалом по огниву.
   Вскоре зачадил заранее припасенный факел, Серик запалил толсто обмотанный куделей наконечник стрелы, задрал лук высоко в небо и пустил стрелу навесом, чтобы каждый видел, где половцы идут в четыре ряда.
   Рядом Шкандыба радостно воскликнул:
  -- Нету у половцев самострелов! Вишь, стрельцы опять на конях едут, и, видать, в пролом наладились...
  -- Похоже на то... - проворчал Серик, откладывая лук и берясь за самострел.
   На сей раз Чечуле пришлось гораздо труднее: половецкий центр ломил так, что сдвигал русский строй вместе с телегами. Половецкий воевода, смекнувший в первом наскоке, что враги все поголовно неплохие стрельцы, послал и на крылья русского строя по двойному строю, так что, русским и казанцам, стоящим на склоне отрога и долины, пришлось отложить луки и ввязаться в изнурительную рукопашную с противником, который и не стремился их строй пробить. Внизу и вопли прекратились, только слышался лязг, и натужный хрип многих пересохших глоток. Оба строя замерли в адском напряжении, лишь руки сами собой взметывались для ударов, да ратники второго строя бешено работали копьями, будто смерды вилами, спасающими сено от внезапного ливня.
   Серик в каком-то отупении цапал воздух за плечом, не умея осознать, что дело происходит не во сне, а просто, в колчане закончились стрелы. Его разбудило лишь совершенно неожиданное явление; откуда ни возьмись, за спинами русского строя, стоящего на отроге, возникли три десятка ратников, построенных в трехрядный строй, и они скорым шагом, сквозь расступившийся строй, пошли, целя в бок половцам. Серик, опамятовав, нашарил на камне сноп стрел, цапнул, сколько в ладонь вместилось, сунул в колчан, выпрямился, накладывая стрелу на тетиву, и тут, прямо у него над головой послышались яростные вопли, витиеватая брань Лисицы. Пуская стрелы, одновременно успевая видеть, как на ничего не подозревающих половцев движется слитная, монолитная масса русских ратников, Серик со страхом ожидал жиденькой дымной дуги огненной стрелы. Но стрела все не появлялась и не появлялась, а это значит, что Лисица держится против отряда, пущенного в тыл русским. Занятые рукопашной половцы не видели надвигающейся опасности, лишь половецкие стрельцы могли углядеть движущийся в тылу половецкого строя отряд, но они были поголовно заняты охотой на Серика и других стрельцов, а потому Серик принялся стрелять не только по всадникам, но и по лошадям, что внесло в ряды половецких стрельцов большую сумятицу; раненые лошади шарахались, вставали на дыбы, били копытами соседей, сбрасывали седоков. От такой прямо-таки не воинской жестокости половцы вовсе взбесились, все, как один, принялись лупить только по Серику, так что вскоре ему пришлось укрыться за щитом, но дело уже было сделано - отряд вломился сзади в половецкий строй. Серика вновь посетило ощущение, будто лопнула кость в огромном теле битвы; некоторое время в самом пекле будто водоворот крутился, а потом половцы отхлынули. Русские и ногайцы, было, переступили через трупы павших, преследовать отступающих, но половецкие конные стрельцы, покидав луки в налучья, наставили копья и недвусмысленно нацелились в ослабленное чело русского строя. Серик увидел, как вскочивший на телегу Чечуля, остервенело дует в рог, хриплые, отрывистые звуки, будто рывками оттянули русский строй назад. Серик вздохнул с облегчением, и принялся оставшиеся стрелы рассыпать вслед половцам.
   Наверху, на скалах, еще слышались крики и лязг мечей. Серик полез вверх, цепляясь за выступы. Вскоре он увидел замечательную картину; в узком проходе меж скал стоял Лисица и бешено вертел мечом, а над ним, на скалах, сидели двое стрельцов и били из луков куда-то вниз, Серик со своего места не видел - куда. В проход за раз больше двух не могло протиснуться, да и в проходе валялось не меньше шести трупов, и по ним топтались Лисица, и лезущие в проход половцы. Серик вскарабкался на скалу, к стрельцам и тут увидел, что в узком проходе меж скал сгрудилось не менее двух десятков половцев. Они орали, подбадривая своих, в пешем строю пытавшихся выбить Лисицу из прохода. Серик успел выпустить лишь несколько стрел, когда половцы сообразили, что дела их никуда не годятся, а может, не слыша шума битвы сообразили, что основные силы отступили, и тоже ринулись прочь, в миг исчезнув среди скал. Серик слез к Лисице, сказал, оглядывая побоище:
  -- Много их было, надо было огненную стрелу пустить... А ну как прорвались бы?
  -- Не про-орва-ались... - протянул Лисица, осторожно протирая свой меч льняной тряпочкой. - Супротив моего меча, ихние железки, что деревянные палки. Есть такой город в стране Иберии - Толедом прозывается, тамошний мастер меч делал, немаленький кошель золота пришлось отсыпать. Но меч стоит того...
   Серик проворчал:
  -- А мне меч брат делал, так получше твоего иберийского будет, настоящий булат...
  -- Дак я не спорю... - Лисица равнодушно пожал плечами. - Добычу-то собирать будем? Эвон, какие добрые доспехи; видать не последних воинов супротив нас послали...
   Когда, нагруженные половецкими доспехами и оружием, шли к стану, Серик поглядывал с некоторой опаской в сторону половецкого стана. Однако там было тихо; половцы не спеша расседлывали коней, два лекаря перевязывали раненых. На таком расстоянии Серик запросто мог бы попасть в кого-нибудь из самострела, но он уже пресытился кровью. Лишь подивился: зачем трое половецких кнехтов, сидя возле лекарей, щиплют лучину с толстых сосновых чурбаков, и где они тут сосну взяли?
   Серик спросил:
  -- Они чего это, яишню собираются жарить?
   Лисица поглядел в сторону половцев, бросил равнодушно:
  -- Они лучинами раны перевязывают, корпия называется. Я сам не пробовал, а знающие люди сказывали, любую рану махом затягивает, и хоть на другой день снова в сечу...
   От половецкого стана отделился одинокий всадник, погнал коня в сторону русского стана. Серик остановился, сбросил поклажу на землю, приготовил лук. Однако половец еще издали принялся размахивать белой тряпкой. Серик терпеливо ждал, когда половец подъедет. Бывалый Лисица проговорил:
  -- Щас будет просить, чтоб позволили павших забрать... Ты павших отдавай, а на оружие и доспехи не соглашайся, не то перестанут уважать нас, слабину почуют...
   Подъехавший половец был без шлема, но в доспехах. Оглядев стрельцов, как бы ненароком держащих луки в руках со стрелами на тетиве, спросил:
  -- Что за люди? По-нашему разумеете?
   Серик насмешливо проговорил по-половецки:
  -- Чегой-то вы не спрося, кто мы, и куда идем, вдруг накинулись... А ну как мы мирные купцы?
   Половец не удивился, проговорил в ответ:
  -- Мирные купцы пошлину платят, да сначала владыки послов друг другу посылают, чтоб договориться о взаимовыгодной торговле. А вы будто тати крадетесь, пути выведываете... Ладно, не досуг мне болтать с вами; мне к воеводе вашему надобно...
  -- Говори, чего надо? - проговорил Серик, засовывая стрелу в колчан. - Можешь считать меня воеводой...
  -- Ты - простой стрелец?!
  -- А чего тут удивительного? - Серик пожал плечами. - Почему это знатный стрелец не может быть воеводой?
  -- Вы, значит, русичи? - почти без удивления, будто проверяя свою догадку, спросил половец. - Эвон куда забрались...
   Серик проворчал:
  -- Ты вот сам болтаешь не по делу... Говори, чего надо-то?
  -- А не отдадите ли тела для погребения?
  -- Да забирайте... - равнодушно бросил Серик. - На што они нам? Да, и скажи своему воеводе, что мы и оружие с доспехами отдадим, если пропустите нас в степь. Да не свое, конечно, а ваших павших... Мы решили вернуться, так что пусть ваши купцы не опасаются, что отберем у них Великий Шелковый Путь...
   Половец молча потянул повод, конь строптиво оскалился, развернулся на месте и рванул галопом прочь.
   Сидевший на телеге Чечуля спросил равнодушно, когда Серик сваливал с плеч добытые в бою доспехи и оружие:
  -- Половец спрашивал, нельзя ли павших забрать?
  -- Ага... - обронил Серик.
  -- У них, вроде, телег нету... Щас еще и телеги просить будут...
   Серик оглядел поле битвы; русские и ногайцы уже разобрали своих павших, оттащили к стану, и теперь собирали оружие, снимали доспехи с убитых половцев. Без слов поняв его мысль, Чечуля сказал:
  -- Наших полегло больше пяти десятков. Половцев - почти две сотни...
  -- Ясное дело... - пробормотал Серик. - В конном строю на пехоту ломить...
   Чечуля проговорил:
  -- Убитых коней половину половцам придется отдать...
  -- Зачем?! - изумился Серик.
   Чечуля поднял бровь, некоторое время смотрел на Серика, наконец, медленно выговорил:
  -- Половцы просто так не уйдут; и нам и им есть что-то надо будет? А так, поделимся - глядишь, и столкуемся, чтоб разойтись. Они уж поняли, что голыми руками нас не возьмешь... И потом, ты ж представляешь, как после жареной конины пить хочется? А воды-то у них маловато, а жара стоит порядочная...
   Они сидели рядком на телеге, устало перебрасываясь фразами, и наблюдали, как от половецкого стана потянулась скорбная цепочка людей с конями в поводу. Давешний половец, уже без доспехов, подошел к телеге, спросил искательно:
  -- А не одолжите ли телеги?.. А то мы и за два дня всех не перевезем поперек седел-то...
   Серик проворчал хмуро:
  -- Што с вами делать? Берите десять телег, только потом верните.
  -- Вернем, слово даю...
  -- Вот и ладненько... Можете и половину убитых коней забрать; чую, нам тут не один день торчать придется...
   Половец вскинул голову, пронзительно посмотрел Серику в лицо, спросил медленно:
  -- А чего это вы такую заботу проявляете? Вам же хуже с нами сытыми воевать...
  -- А зачем нам воевать? - простодушно ухмыльнувшись, проговорил Серик. - Давайте лучше разойдемся. Так и воеводе своему передай... К тому же, шибко жарко, ямы копать неохота, лошадей закапывать...
   Оглядев Серика и Чечулю долгим взглядом, половец принялся умело запрягать своего коня в телегу. Серик спросил:
  -- Как павших хоронить будем?
   Чечуля надолго задумался, наконец, медленно выговорил:
  -- Половина павших - христиане, остальные многобожники. Язычников нету. Давай всех похороним по обычаю многобожников, в срубах. Христиане ведь покойников хоронят в склепах?
  -- А где лес на срубы возьмем? - сумрачно спросил Серик.
  -- Да его тут навалом! Дальше по долине по верху склонов начинаются леса, да нешутейные!
  -- Так тому и быть... - пробормотал Серик, почему-то чувствуя, как и вокруг него смыкаются стены без окон и без дверей, а сверху будто курган земли давит...
   Глава 13
  
  
   Ехавший на передних санях Шарап первым ощутил, что копыта коней как-то не так начали стучать в заснеженную землю. До сих пор торная дорога виляла меж деревьев, а теперь лес будто раздался в стороны. Обернувшись, Шарап крикнул:
  -- Кажись на речку съехали? То, видно, и есть речка Москва, про которую встречный купец сказывал...
   Следовавший за ним Батута, промерзший насквозь, равнодушно промолчал. На него уже навел лютую тоску этот бесконечный путь по заснеженным лесам, по льду речек, прихотливо извивающихся среди отлогих берегов. Путь этот был основательно накатан, но нагнать, или обогнать обозы не доводилось; видать все шли с той скоростью, на какую способны конские ноги. Встречных было много. Частенько с купеческими обозами на постоялых дворах встречались, тогда приходилось всем, и бабам с детишками, ночевать в санях, купцы наотрез отказывались потесниться. Ну что ж, таковы, значит, нравы торговых людей, и законы торговых путей. Кони взбодрились, самовольно перешли на рысь. Шарап обернулся, крикнул:
  -- Не кисни, Батута! Вишь, кони взбодрились? Постоялый двор почуяли, да и смеркаться скоро начнет, пора бы уж ему показаться...
   Постоялый двор возник неожиданно; дремучий лес вдруг кончился, открылся отлогий выгон, спускающийся к реке, и на берегу, на середине выгона торчала мрачная постройка: высокий тын из заостренных бревен, а за тыном чуть виднелись крыши изб.
   Сзади послышался веселый голос Звяги:
  -- Шарап, вроде над тыном парок не поднимается? Нынче бабы с детишками в тепле отоспятся. Нам-то не привыкать, а им тягостно, три ночи подряд в санях кувыркаться...
   И правда, когда подъехали к открытым воротам, просторный двор был пуст, в воротах стоял хозяин и приветливо кланялся, разводил руками, будто для объятий. Пока мужики со старшими пацанами распрягали лошадей, накрывали их попонами, задавали овса и сена, бабы увели младших в избу. Содержатель вертелся возле Батуты, посчитав, видимо, что он старший, и пытался выспрашивать: кто такие, и куда идут. Шарап кивком головы указал на просторную конюшню, спросил:
  -- А можа кони в тепле переночуют? А то мы давно идем - притомились...
   Хозяин помотал головой, сказал:
  -- Там княжьи кони, перекладные, для княжьей гоньбы...
   Шарап спросил равнодушно:
  -- А на Москве кто сидит? Князь, аль воевода?
  -- А на Киеве кто сидел? - язвительно вопросил хозяин постоялого двора.
   Шарап пожал плечами, проговорил без обиды:
  -- Ясное дело, коли Киев с землями оказался в Галицко-Волынских владеньях, кто ж там мог сидеть? Воевода и сидел. Князь Роман наездами бывал, но жил подолгу. Отчего-то нравился ему Киев...
  -- Теперь, значит, и на Киеве, и в Волынской земле Рюрик сидит... - задумчиво проговорил хозяин постоялого двора. - А вы, стало быть, не ужились с Рюриком?
  -- Ага, стало быть, мы беженцы! - весело встрял Звяга. - Хорош болтать, иди снедь готовь, мы в тепле хотим отоспаться, две ночи с малыми на морозе спали. Я гляжу, у тебя нынче пусто...
   Хозяин торопливо пошел в избу. Укрыв спины коней попонами, старшие тоже пошли в избу. Мать Батуты вовсю распоряжалась в просторной горнице. Шарап сразу заметил неприметного мужичка, сидящего на лавке возле уголка длинного стола. Чем-то злобненьким веяло от вроде бы заурядного лица, будто предостерегающее рычание собаки, лежащей у печки. Не показывая виду, что встревожен, Шарап скинул шубу на лавку возле двери, прошел к столу, сказал приветливо:
  -- Будь здрав, мил человек...
   Мужичонка медленно склонил голову, промолчав в ответ. Шарап, корча из себя приветливого весельчака, оживленно сказал:
  -- Меня Шарапом кличут, а тебя как прозывают?
   Мужичок помолчал, потом все же сказал:
  -- А меня Выдрой прозвали...
   Звяга вдруг поднялся, и, накинув шубу, вышел во двор. Стряпуха с поварни принесла кружки с горячим медом, все оживились. Пока грелись с дороги медом, бабы натащили полный стол снеди. Шарап принялся за горячие, наваристые щи, когда вернулся Звяга, сел рядом, принялся прихлебывать еще не остывший мед из своей кружки, прикрываясь кружкой, тихо проговорил:
  -- Нигде ни саней, ни верхового коня. Да и кто ж зимой путешествует верхами?..
   Шарап раздумчиво протянул:
  -- Можа лазутчик Рюриков?..
  -- Хорошо бы... - обронил Звяга. - Только чую я, не лазутчик это... Чай сам тать... Поди, ватага у них маленькая, а купцы большими обозами ходят; на нас нацеливаются. Щас если не исчезнет, а завалится спать, значит, простой путник...
   Батута, отогревшийся и от того оживший, встрял:
  -- Об чем шепчетесь? Будто тати...
   Шарап проворчал, умеряя до самой малости свой густой голос:
  -- Мы то уже не тати, а почитай мирные купцы, так что, за нами тати уже начали охотиться...
   Батута вскинулся, рука его дернулась к мечу, Звяга предостерегающе ухватил его руку под столом, сжал, Шарап продолжал, не торопясь хлебая щи, между ложками:
  -- Мужичка видел? Когда мы вошли, он уже тут сидел?
  -- Ну, сидел... - недоумевающе протянул Батута.
  -- А на дворе ни саней, ни лошади верховой нету, а человечек явно не работник тутошний...Ну, соображай?..
  -- Доглядчик татей лесных? - Батута едва сдержал горестный вздох.
  -- Ты тихо! - предостерегающе зашипел Звяга. - Сделаем вид, будто ни о чем не догадываемся...
  -- А для чего?
  -- А для того, - выговорил Шарап, - дневать здесь будем, купеческий обоз будем ждать...
  -- А если прямо тут, на постоялом дворе попытаются нас ограбить?
   Шарап ухмыльнулся, свысока глянув на Батуту:
  -- Эх, ты, лучший мастер киевский, а таких мелочей не ведаешь... Ты видел, что кругом глушь, до ближайшего селения верст двадцать будет...
  -- Ну и что?.. - недоумевающе пробормотал Батута.
  -- А то! В доле с татями хозяин! Не будут они на нас тут нападать, поджидать будут где-нибудь впереди.
   Батута все еще на что-то надеялся, протянул нерешительно:
  -- Может это просто смерд из ближайшего селения? Припозднился...
   Шарап покосился на Батуту, выговорил, будто малому несмышленышу:
  -- Сказано тебе, до ближайшего селения верст двадцать... И стал бы смерд зимой топать двадцать верст пешком; наверняка лошадку бы запряг...
   Хозяин вертелся вокруг стола, и все приговаривал:
  -- Кушайте, кушайте, гости дорогие. Постояльцам завсегда рады. А чего кольчуги-то не сняли? У нас тут спокойно...
   Шарап протянул:
  -- Щас наедимся, согреемся, да и поснимаем кольчуги-то. Куда торопиться? Мы ж привычные; все лето на киевских заборолах кольчуг не снимали...
   Два работника внесли огромный жбан, хозяин сам, суетясь выше меры, вытащил пробку, принялся разливать, да не по кружкам, а по ковшам - по горнице, перебивая все запахи, потянулся медовый аромат. Шарап со Звягой понимающе переглянулись, но ковши приняли, Батута, было, принялся отнекиваться, но Звяга под столом наступил ему на ногу. Ни о чем не подозревающий тугодумный Ярец уже выхлебал весь ковш, молодецки крякнул, рявкнул на всю горницу:
  -- Добрый мед! Давно такого не пивал!
   Шарап, краем глаза следивший за Выдрой, вдруг заметил, что тот исчез. Протягивая хозяину ковш, Шарап глянул из-за плеча на дверь, Выдра, - ну, истинно выдра! - уже выскальзывал за дверь, держа полушубок в охапке. Хозяин наливал в ковш мед, но Шарап вдруг перевернул его, рявкнул:
  -- Хорош пировать! - схватив хозяина за проем меховой безрукавки, Шарап притянул его к себе, и грозно прорычал: - Што, тать побежал к сообщникам про нас доносить? Ты в доле? Здесь на нас не нападут?
   Хозяин заверещал:
  -- Побойся Бога, нехристь! Да нешто я без креста, невинные души губить...
   Шарап поднес к его носу кулачище, сказал веско:
  -- Я вот этим кулаком быка с ног сшибаю, так што станет с твоей цыплячьей шеей, если я по ней щас со всего маху двину?
   Заворожено глядя на костистый кулачище, с характерными мозолями на указательном и большом перстах от рукояти меча, хозяин возопил:
  -- В четырех верстах будут поджидать! Я не в доле! Только за то, чтоб постоялый двор мой не спалили!
   Чтобы дожать хозяина, Звяга примирительно проговорил:
  -- Шарап, может, не надо его убивать? Похоже, не соврал...
   Шарап упрямо сдвинул брови, проворчал:
  -- А мне сдается, што врет, как сивый мерин... И засада сидит не в четырех верстах, а в двух, или трех...
  -- Не вру! Вот те крест! - и хозяин принялся истово креститься.
   Шарап принялся медленно отводить кулачище, будто примериваясь заехать хозяину по загривку, при этом задумчиво говоря:
  -- Сдается мне, что ты вовсе и не крещен, коли так поспешно именем Христа клянешься...
  -- Вот! Вот крест! - хозяин рванул рубаху на груди, достал позеленевший медный крест с ладонь размером.
   Шарап ухмыльнулся:
  -- Гляди-ка, какой крест навесил... Думаешь, твой Бог простит тебя за твои душегубства, коли такую тяжесть на шее носишь?
   Хозяин, видя что немедленной расправы может и не последовать, плаксиво проныл:
  -- А ты поживи тут, когда до ближайшего жилья двадцать верст, а вбок от реки - и вовсе сотня...
   Шарап, не отпуская его, опустил кулак, спросил:
  -- Сколько их?
  -- Да с дюжину всего! - воспрянув духом, радостно воскликнул хозяин.
  -- Опять врешь, - с сожалением вздохнул Шарап и замахнулся кулаком.
   От чего ноги хозяина ослабли в коленях, и он рухнул на колени, громко стукнув о половицы, заорал благим матом:
  -- Да не вру я! Было б их больше, они б на купеческие обозы нападали! То остатки большой ватаги! Они под Москвой шалили, да воевода выследил их, больше половины ватаги гридни порубили, а эти в глушь ушли...
   Звяга проговорил:
  -- Похоже, не врет... Дюжине татей, и точно, купеческий обоз не по зубам...
  -- Ладно, - Шарап отпустил хозяина, облокотился о стол, проговорил медленно: - Што делать то будем? С одной стороны - по три на каждого, это вроде как не сурьезно, а с другой стороны - вдруг среди них хорошие стрельцы имеются, из засады нас и постреляют?
   Звяга спросил насмешливо:
  -- Где ж среди татей ты хороших стрельцов видел?
  -- Ну, ты, например... - равнодушно обронил Шарап.
  -- Я ж не тать! - изумленно вскричал Звяга. - Половцев грабить - вовсе и не татьба...
  -- А с третьей стороны, - продолжал тянуть Шарап, - были б у них хорошие стрельцы - они б и на купеческие обозы решались нападать...
   Притихшие и перепуганные женщины потихоньку увели детей в светелку, и шепотом переговариваясь, укладывали спать на полу вповалку. Батута прикрыл дверь, сказал, умеряя голос до шепота:
  -- Пущай малые спят... Мы-то, как ночевать будем?
   Огарок с Прибытком, и старшие сыновья Шарапа и Звяги сидели тихонько у другого конца стола, поглядывали на старших. Оглядев их, Шарап проговорил:
  -- Укладывайтесь тут, в горнице, и спите по очереди, приглядывайте за хозяином. А мы уж на воздух... - прихватив тулуп, Шарап пошел к двери, остальные потянулись за ним.
   Когда разобрались по саням, укутались в тулупы, Шарап проговорил тихим голосом, в морозном воздухе разнесшимся по всему двору:
  -- Первую стражу Батута стоит, вторую Звяга, ну, а самую опасную - я стою. Все, спим! А ты Батута, смотри, не засни - они могут и через тын перелезть, да и порезать нас сонных.
   У Шарапа со Звягой за полтора десятка лет татьбы в степях половецких выработалось особое чутье на опасность; даже среди глухой ночи, с приближением опасности, вдруг внутри что-то тренькало, вроде как тетива, когда охотник на охоте напарнику сигнал подает. Но в эту ночь проспали спокойно, Шарап проснулся сам, когда приспело время менять Звягу. Звяга, будто улитка, втянул голову в пышный ворот тулупа, и вскоре оттуда понеслось тихое похрапывание. Как ни старался Звяга отучиться храпеть во сне, но не храпел он только во время походов в поля половецкие, дома храпел потихоньку. Шарап поднялся повыше, оперся спиной о передок саней, оглядел двор, синий в свете полной луны. Кони спали тут же у коновязи. Шарап обеспокоено пригляделся; лежа на снегу, конь запросто может застудить легкие. Но, нет, кони тоже не дураки - улеглись на остатках сена.
   До третьих петухов оставалось всего ничего, когда Шарап вдруг заметил смутную тень, спускающуюся с высокого крыльца. Скрипа двери слышно не было, хотя Шарап точно помнил, когда вечером входил в избу, дверь скрипела так, что уже тогда Шарап подумал - хозяин сущий скопидом, даже на смазку петель масло жалеет. Тихонько высвободив лук, Шарап наложил стрелу на тетиву, и держа лук горизонтально, подождал, пока тень поравняется со столбом, поддерживавшим навес над крыльцом. Стрела глухо стукнула в столб - тень замерла. Шарап проговорил спокойно:
  -- Стой где стоишь, а то вторая стрела у тебя в заднице торчать будешь, тогда уж шибко не побегаешь...
   Высвободившись из тулупа, Шарап не торопясь пошел к крыльцу. Он думал, что это будет кто-то из работников, но это оказался сам хозяин. Лицо его от страха сделалось совсем белым, и выделялось во тьме бледным пятном, окладистая борода почему-то сама собой скаталась в жалкую сосульку. Шарап встал перед ним, держа лук со стрелой на тетиве в опущенной руке, и молча смотрел. Хозяин вдруг медленно осел сначала на колени, потом и вовсе сел на утоптанный снег, замогильным голосом прошептал:
  -- Они ж меня убьют... Они всех убьют; и детушек, и баб, и работников, если вы не пойдете завтра поутру...
   Шарап раздумчиво проговорил:
  -- Значит, если завтра поутру мы не покажемся на пути, они явятся сюда?
  -- Явятся... И все пожгут... И всех убьют... - при этом голова у него моталась так, будто шея его уже была перебита. - А помочь некому; купеческий обоз лишь к вечеру подойдет. А можа, и вовсе сегодня никто не придет...
   Шарап протянул недоверчиво:
  -- Какие-то неправильные тати... С чего это татям постоялый двор жечь? Своего же соглядатая жизни лишать? Ну, умные путники раскусили его - не убивать же за это... Можно следующий обоз подождать...
  -- Озлились они, оголодали! - у хозяина вдруг прорезался голос, видать решил, что расправа откладывается.
  -- Ну, и чего ты предлагаешь? - Шарап задумчиво смотрел на него сверху вниз, и ни злости не было, ни сочувствия: просто, вялая мысль вертелась в голове, что, коли слаб духом и телом, сиди в городе, за стенами, довольствуйся малым доходом...
  -- А идите с Богом! И пусть поможет вам Бог!..
  -- Ага, значит, наших баб и малых - под стрелы подставлять, а тебе, шкура, весь прибыток?!
  -- Да нет у них стрельцов знатных! Вооружены неплохо, да только мечами, да топорами! Луки - у двоих, или троих...
   Шарап спокойно сказал:
  -- Ладно, иди в избу... - оглядел двор, Звяга уже с луком стоял на крыше конюшни, и внимательно оглядывал окрестности, на фоне светлеющего неба он отчетливо выделялся. Шарап помахал ему рукой, сказал: - Слезай, пока никто не нападает...
   Из тулупов выпростались Батута с Ярцом, подошли к Шарапу, с крыши соскочил Звяга, деловито спустил тетиву своего лука; берег он его пуще глазу, никогда не позволял чтоб тетива лишнее время утомляла дерево.
   Звяга жизнерадостно протянул:
  -- Отсидимся, отстреляемся... А там, глядишь, купеческий обоз подойдет...
   Шарап проворчал:
  -- Как же, отсидишься тут... С татями схлестнуться - эт тебе не с дружинниками воевать. Те прут на тебя стеной - стой крепко, да мечом маши порасторопнее. А эти норовят исподтишка, да из засады... А тут и обороняться не шибко сподручно: гляди, тын высокий, а без заборол. Как стрелять? Сидя верхом на тыне?
   Ярец проговорил:
  -- Пойдемте сначала поедим, а потом будем судить да рядить...
   Звяга ухмыльнулся:
  -- Во, Ярец всегда дело говорит!
   В избе уже плавали запахи наваристой мясной каши. Стряпуха с помощью приезжих женщин готовила еду на всю ораву. Старшие пацаны сидели на лавке у стены.
   Шарап проворчал благодушно:
  -- Проспали?
   Огарок один ответил:
  -- Мы на пару с Прибытком не спали; через горницу в сени он не проходил... Изба то крестовая, да здоровенная. Можа у него потайной ход в сени имеется?
  -- Ладно... - Шарап кинул тулуп на лавку, прошел к столу, добавил: - Вы в тепле спали, идите кто-нибудь стражу постойте, с крыши конюшни все окрест видать. Да самострелы из рук не выпускайте.
   Пацаны переглянулись, сыновья Шарапа и Звяги поднялись, и принялись одеваться.
   После еды старшие вышли во двор, Шарап хмуро оглядывал утоптанный, испещренный кучами конских яблок, квадрат, образованный избой, конюшней и сараями. Тын был только с одной стороны.
   Не унывающий Звяга воскликнул:
  -- Ты глянь, Шарап! Вон сеновал, а напротив него лаз на чердак - перестрел получается; двор, будто на ладони...
  -- Перестрел... Перестрел... - ворчал Шарап, прищуря глаз вертя головой, и что-то прикидывая. - Вот лезь, и прикинь, што за перестрел получается...
   Звяга сговорчиво полез на сеновал, весело крикнул, стоя в проеме:
  -- Здорово! Надо будет только их всех на двор заманить...
  -- Чем манить то будешь? Кошелем помашешь? - все еще недовольно ворчал Шарап.
   На крыльцо вышла мать Батуты, спросила:
  -- Детей одевать?
   Батута вопросительно поглядел на Шарапа, тот сдвинул шлем на ухо, задумчиво поскреб висок под бармицей, обронил нехотя:
  -- Погодьте пока... Ладно, Звяга, будь по-твоему; так и так хорошо, коли через тын полезут - все одно в перестрел попадут, а в ворота въедут - еще лучше, всех стрелами положим. Батута с Ярцом - крыльцо держат, да раньше моего свиста не высовывайтесь! Пацаны с самострелами, один - на сеновал, другой - на чердак. Кто заманивать будет?
  -- А кого не жалко? - весело скалясь, воскликнул Звяга.
  -- Прибытка не жалко... - пробормотал хмуро Батута.
   Прибыток возопил:
  -- Скажешь тоже, дядя Батута! Я б и сам вызвался!
   Батута ухмыльнулся, проворчал:
  -- Ладно, пошутил я...
   Звяга поглядел на поднимающееся из-за деревьев солнце, красное, будто напитавшееся кровью, проговорил, став вдруг серьезным:
  -- Кабы мы выехали вовремя - щас как раз бы уже четыре версты проехали, кони после отдыха бегут резво. Скоро соглядатая ждать нужно...
   Шарап оглядел Батуту с Ярцем, резко выговорил:
  -- Берем оружие, и по местам! А ты, Прибыток, самострел припрячь, да напусти на себя сонную одурь; мол, в санях прикорнул, дневка у нас, поели, да снова спать завалились...
   На крыльцо вышел хозяин, Шарап погрозил ему кулаком, грозно рявкнул:
  -- Высунешься до времени - первую стрелу и схлопочешь! Ты днем ворота закрытыми держишь, аль открытыми?
  -- Открытыми... Спокойно тут... - и добавил после паузы: - Было...
  -- Гляди, коли соврал...
   Взобравшись на чердак, Шарап с любопытством огляделся. На Киеве у большинства простых людей в избах чердаков не было, да и сам Шарап детство прожил в бедной избе без потолка, под соломенной крышей. Это уж когда ушел из дружинников, да женился, пару раз сходил со Звягой да отцом Серика в поля половецкие, уж тогда обзавелся крепким теремом, с тесовым потолком, да обширным чердаком. Здесь особо любопытного ничего не было, примерно то же самое что и на чердаке терема, сожженного в Киеве: банные веники, заготовки для топорищ и рогатин, несколько еловых чурбаков, без единого сучка - явно для стрел, понимает толк, ель для стрелы много лучше, чем сосна. А ведь лук хозяин на виду не держит. Темный мужичок... Надо было бы предупредить Батуту, чтоб оглядывался почаще...
   Прибыток внизу потоптался у ворот, и не нашел ничего лучше, как присыпать самострел снегом у тына, где он не был утоптан. После чего прошел к ближайшим саням и улегся на сено в них так, чтобы видеть ворота. Шарапу с чердака открывался вид на берег и кусок заснеженной реки. Звяге были видны подходы со стороны леса, однако оба они прокараулили появление Выдры. Тот возник в воротах, будто лешак, оглядел двор, увидел Прибытка в санях, долго вглядывался, колеблясь между разными какими-то побуждениями. Но тут Прибыток пошевелился, широко зевнул. Выдра сразу встрепенулся, не приближаясь к саням, спросил:
  -- А чего не уехали?
   Прибыток протянул лениво:
  -- А кони притомились, решили дневку устроить. Да и малые намерзлись в дороге... А ты чего вернулся, дядя Выдра? - равнодушно спросил Прибыток, и, прикрыв лицо воротником тулупа, повернулся на бок, делая вид, будто решил продолжать спать.
   Шарап порадовался; знатно притворяется пацан! Звяга из глубины проема, радостно скалясь, казал Шарапу большой палец. Выдра еще раз оглядел двор, и исчез. Опытный тать, отметил про себя Шарап. Он стал прикидывать, откуда могут появиться тати? Получалось, лишь с того краю, что заслоняет от Звяги крыша избы. Опытный тать всегда избегает зияющих проемов всяких сеновалов и чердаков; там, в полутьме может скрываться невидимый доглядчик. Сначала Шарапу показалось, что это у него кровь в ушах звенит, но тут Звяга высунулся с сеновала, и, выворачивая шею, попытался заглянуть куда-то за драночную кровлю. И тут Шарап увидел, вынырнувшую на открытое пространство реки вереницу саней, звон колокольцев сразу стал звонче и слышней. В санях - по двое-трое, поклажи не видно. Машинально пересчитав путников, Шарап пробормотал под нос:
  -- Можа не они?.. Пятнадцать их, о шести санях...
   Будто услышав его, Звяга вдруг энергично закивал головой, и повелительно приказал своему сыну накручивать ворот самострела. Ни мига не колеблясь, Шарап кивнул своему пацану:
  -- Снаряжай самострел... - а сам приготовил лук, проверил, как выходит меч из ножен. А то бывали случаи зимой; в тепле меч отпотеет, а потом выйдешь на мороз, а он к ножнам примерзнет. Но нет, опытный воин, он еще с вечера протер лезвие тряпочкой с жиром.
   Передние сани без задержки въехали в ворота, возница осадил коня лишь рядом с крыльцом. Остальные сани влетели следом, во дворе сразу стало тесно, но люди не орали, требуя хозяина, а цепко и воровато оглядывались по сторонам. Особо задерживая взгляды на хрупающих сено лошадях. Шарап, держа лук наготове, осторожно выглядывал из-за косяка, он все еще не решался пускать первую стрелу. А ну как мирные путники приехали? Хотя, мирные путники с обоих концов лишь к вечеру могут появиться... И тут путники сами проявили себя; откуда ни возьмись, у них в руках появились мечи и топоры. Натягивая тетиву, Шарап залихватски, по-разбойничьи засвистал. Звяга встал в проеме двери, широко расставив ноги, и принялся посылать вниз стрелу за стрелой. Меж ног его высунулся сын, и пустил вниз стрелу из самострела. Шарапов пацан тоже пустил стрелу, и пошла потеха. На крыльцо выскочил Батута, и с маху срубил уже взбежавшего наверх татя. Следом вывалился Ярец, взметнул вверх молот, и с маху проломил навес над головой. Лезущий на крыльцо тать, от страха вдруг кувыркнулся назад, Батута ринулся вниз.
  -- Ку-уда ты!? - взревел Шарап. - Стой на верху!
   Но было поздно, Батута уже сцепился с двумя татями. Те действовали ловко, и ему никак не удавалось подловить одного и другого. А тем временем третий тать осторожно заходил со спины. Медлительный Ярец еще топал на середине крыльца. Батута заслонял от Шарапа зашедшего со спины татя, и Шарап уже заходился от ужаса, что Батуту сейчас срубят, и что они со Звягой будут потом говорить Серику?.. Однако Звяга был начеку; стрела попала татю в глаз, благо личины у него не было. Переведя дух, Шарап пустил веером по двору пяток стрел, и слегка замедлил стрельбу, чтоб пересчитать татей. К его удивлению, в живых их осталось всего шестеро, и они уже поняли, что нарвались на тех еще беженцев. Попрыгав в сани, они пытались вырваться со двора, но прижавшийся к воротному столбу Прибыток, уже ловил на наконечник стрелы цель, однако лошадь мчалась на него, заслоняя седока. Тогда Прибыток пустил стрелу в грудь лошади. Бедная лошадка грянулась так, будто у нее ноги подломились. Шарап горестно вздохнул, мимоходом пожалев лошадку. Прибыток накручивал ворот самострела, а разъяренный тать, взметнув топор обеими руками над головой, несся на него. Шарап пустил стрелу, и увидел, как его стрела попала татю под правую лопатку, а стрела Звяги - под левую. Переведя дух, Прибыток перезарядил самострел. Тати, увидя, что ворота заслоняет упавшая лошадь, соскочили с саней и ринулись к воротам пеши. С перекошенным ртом Прибыток пустил стрелу, и кинулся за ворота, тут же вильнув вбок, вдоль тына.
   До ворот добежали только двое татей. Все стрелки так торопились пустить в них стрелы, что в их спинах уже торчало по две стрелы, и пока они не упали, добавилось еще по одной. Даже Огарок выскочил из конюшни, где скрывался, стреляя из-за приоткрытых ворот, и пустил стрелу из самострела. Шарап спустил тетиву лука и не торопясь полез вниз по лестнице. Звяга не стал утруждать свои ноги перебиранием ступенек лестницы - сиганул вниз, не устоял на ногах, ловко перекатился, вскочил на ноги. Шарап проворчал:
  -- Свернешь ты когда-нибудь шею...
   Батута, тяжело отдуваясь, обтирал меч льняной тряпочкой. Ярец, задрав голову, рассматривал дыру в навесе, пробитую им в запарке боя. Сконфуженно помотал головой, сказал:
  -- Взыщет с меня хозяин...
   Скаля зубы, Звяга воскликнул:
  -- Это он нам должен - от такой тяготы его избавили...
   Идущий через двор Шарап, мимоходом осматривал трупы, вдруг он воскликнул:
  -- Ба, а тут живой...
   Не сгоняя веселой улыбки с лица, Звяга бросил:
  -- А добей его! Нешто нам возиться с ним?..
   Шарап проворчал:
  -- Я стрелу выдерну, а там, как его Бог даст - помрет, дак помрет, не помрет - его счастье... - наклонившись, он выдернул стрелу. Бедный тать взвыл благим матом, и откинулся на снег.
   Звяга спросил с любопытством:
  -- Помер?
  -- Кажись, нет. Дышит...
  -- Лучше добить... - проговорил Звяга, уже нерешительно.
  -- Уймись, нехристь! - рявкнул Батута, почему-то с раздражением бросая меч в ножны, потом пробормотал нерешительно: - Чегой-то нет у меня охоты дальше дневать тут...
  -- Да уж, хороша дневка среди трупов, - проворчал Шарап. - А насчет тяготы, от коей мы его избавили, скажу так, как говорят христиане: свято место пусто не бывает. Места тут глухие, селения далеко, снова тати заведутся. Слыхал я, на пути по Десне аж два таких гиблых постоялых двора есть, возле них каждую неделю тати обозы грабят. Купцы по трое-пятеро собираются, чтоб те места миновать...
   На крыльцо вышла мать Батуты, увидела побоище, всплеснула руками, и встала столбом, забыв, зачем вышла. Батута раздраженно спросил:
  -- Чего ты, матушка?
   Она опомнилась, спросила торопливо:
  -- Может, поедем?
  -- Конечно поедем! Чего тут среди трупов делать? - воскликнул Батута. - Детей одевайте, а мы пока коней запряжем.
   Чтобы выехать со двора, трупы пришлось оттаскивать к тыну, в угол двора. Шарап и Звяга даже не заикнулись, чтоб снять доспехи, да и доспехи были паршивенькие, к тому же во многих местах посечены. Чем такие чинить, проще новые кольчуги сплести. Только мечи да топоры собрали - нечего хозяину прибыток оставлять. Во двор вышли женщины и младшие дети, пошли к саням, осторожно переступая через кровавые пятна на снегу. Когда уже выехали на лед, Звяга крикнул Шарапу:
  -- Чует мое сердце, добить надо было того татя!
   Шарап промолчал в ответ.
   После полудня встретился купеческий обоз, с передних саней махали, требуя остановиться. Шарап поднял руку, проорал, натягивая вожжи:
  -- Сто-ой!
   Передние сани встречного обоза поравнялись с Шарапом. Купчина сидел на медвежьей шкуре, в пышной лисьей шубе, да и сани были изукрашены причудливой резьбой. Видя такое кичливое выпячивание роскоши, Шарап проворчал недовольно, вспоминая простецкую скромность Реута:
  -- Чего надобно?
   Купчина, нисколько не чинясь, легко выскочил из санок, сделал пару шагов, разминая ноги, сказал весело:
  -- Здрав будь, добрый человек, и легкого тебе пути!
  -- Да мы уж вроде как приехали... - обронил Шарап, смягчаясь. - На Москву путь держим...
  -- На жительство, аль как?
  -- На жительство. Беженцы мы с Киева...
  -- С Рюриком не ужились, што ль?!
  -- Не ужились! Все лето против него на заборолах стояли...
  -- А на Москве чем заняться хотите?
  -- Торговлей промышлять будем.
  -- Ишь, беженцы - а торговлей промышлять... - не без уважения протянул купец. - Видать сурьезные беженцы, коль и сами выбрались, и добро прихватили... - насмешливо усмехаясь, он кивнул на сани: - Поди, на золоте сидите...
  -- Сидим! Да попробуй согнать нас...
  -- Да верю я, верю... На Москве свои дворы ставьте рядом с моим, вот и будет у нас начало купецкого ряду...
  -- А кого спросить то?
  -- А спроси Тугая.
  -- Чудное прозвище для купца... Так, скорее, татя прозовут...
   Купец пропустил замечание мимо ушей, перешел к делу:
  -- Я вот чего тебя остановил: сказывают, шалят тут?..
  -- Отшалились... - неприветливо бросил Шарап. - На нас рыпнулись. Теперь уж остыли, поди...
   Тугай махнул рукой, сказал:
  -- Вот я и говорю, сурьезные вы люди... Ну, бывай. Свидимся скоро. Я до Смоленска и обратно... - он легко вскочил в сани, еще раз махнул рукой.
   Шарап проводил его взглядом, подумал: - "А не шибко кичлив... Показалось с первого-то взгляду..." Он слегка хлестнул вожжами по спине коренной, пристяжная взбрыкнула, но обе тут же перешли на плавную размашистую рысь. Позади залихватски засвистал Звяга. Шарап проворчал себе под нос:
  -- Уж скоро пятый десяток пойдет - а все как пацан...
   Серые стены на фоне белесого, насупившегося перед метелью неба возникли неожиданно из-за поворота реки. Шарап натянул вожжи. С ним поравнялся Батута, и тоже остановил коней. Подъехавший Звяга протяжно присвистнул, сказал разочарованно:
  -- Эт што, и есть Москва?
  -- Похоже... - протянул обескуражено Шарап. - На постоялом дворе сказывали - двадцать пять верст... Как раз столько мы и проехали...
  -- У нас Любеч больше... - проворчал разочаровано Батута.
  -- Скажешь тоже... - откликнулся Звяга. - Любеч, старики сказывают, еще прежде Киева построился...
   По самому верху холма тянулись стены, рубленные из вековых дубов, хмуро глядели бойницами приземистые стрельницы, но и стены уж больно были коротки, и стрельниц мало. Под стеной стояли добротные, окруженные высокими тынами избы и богатые терема посада.
   Батута подметил:
  -- А посад-то - бо-ога-ат...
  -- Чего стоять? Поехали, што ль? - нетерпеливо сказал Шарап. - Щас смеркаться начнет...
   Ехали по улице посада, пока не углядели самый богатый терем. Осадив коней перед воротами, Шарап вылез из саней, постучал в калитку рукоятью плети. Вскоре на дворе послышался хруст снега, спокойный голос осведомился:
  -- Кого принесла нелегкая?
  -- Не подскажешь ли, уважаемый, как нам проехать ко двору купца Тугая? - вопросил Шарап вежливо.
  -- Отчего ж не подсказать? Подскажу, коль ты добрый человек; ты как раз и стоишь уже у двора купца Тугая.
   Калитка распахнулась - в проеме стоял невысокий, но крепенький мужичок, с коротко подстриженной на ляшский манер бородой. Он оглядел Шарапа, обоз за его спиной, после чего проговорил медленно:
  -- Только в отъезде нынче купец Тугай, я его управитель.
  -- Мы знаем, что он в отъезде, - терпеливо проговорил Шарап, - мы ж его встретили, когда он в Смоленск ехал. Не пустишь ли на постой? Нам бы пару дней перебедовать, а там мы свои терема поставим, если у вас можно готовые срубы купить?
  -- А чего ж не пустить? Коли вы Тугаевы знакомцы... У нас гостевая изба просторная...
   Когда обоз втянулся на просторный двор, Шарап подозвал Звягу и Батуту, сказал:
  -- Пойдемте, сходим к воеводе? Объявимся, да поспрошаем; можа и за стеной для нас местечко найдется? Непривычно мне как-то без стены...
   Батута пожал плечами, оглядывая богатое подворье:
  -- Купец не боится так жить, а ты чего забоялся?
   Звяга проворчал:
  -- За спрос пока денег не берут, а объявиться воеводе требуется... - и, хлопнув коня по крупу, рявкнул: - Пацаны, распрягайте коней, да обиходьте их как следует!
   Они сняли только шлемы, заменив их шапками, так и пошли к воеводе; в кольчугах и при мечах, только накинув поверх кольчуг полушубки. Встречных было мало, и они во все глаза глазели на вновь прибывших, правда, не решались расспрашивать, а потому друзья быстро миновали посад, и по укатанной дороге, оскальзываясь на крутизне, поднялись к воротам. Стражник, стоявший прислонясь к стене в самом проеме, лениво спросил:
  -- Ку-уда?..
  -- А к воеводе... - процедил Шарап, глядя поверх его головы.
  -- За-ачем?.. - лениво тянул стражник.
  -- А то тебя не касаемо! - вспылил Звяга. - То воеводу касаемо!
   Стражник тут же пошел на попятную:
  -- Да я - ничего... Эт я от скуки... Проходите, еще не стемнело... Терем воеводы - во-он, в конце улицы. Там на воротах княжеский знак намалеван...
   Вскоре они, и правда, увидели ворота с намалеванным княжеским знаком, вот только разобрать, что там намалевано, было трудно. Звяга утверждал, что на воротах изображен серый волк, Шарап стоял на том, что это дикий кабан, а Батута, склонив голову набок, заявил, что это медведь. Пока они перепирались, калитка распахнулась, оттуда высунулся здоровенный гридень, рявкнул грозно:
  -- Чего за шум? Бесчестье воеводе умышляете?!
   Батута тягуче проговорил:
  -- Да не-е... Повидаться надобно с воеводой...
  -- А попозжее не могли припереться? - едко вопросил гридень.
  -- Дак мы только приехали - надобно объявиться, а то вдруг воевода подумает чего не надо?
   Гридень задумчиво проговорил:
  -- По говору чую, вы с Руси? Правильно сделали, что сейчас явились, а то и вправду воевода подумал бы чего не надо, если б его соглядатаи донесли, что с Руси прибыли какие-то люди, а ему не объявились. Заходьте, а я сбегаю, доложу...
   Пока путники не спеша втягивались в калитку, гридень и правда, расторопно бежал к высокому крыльцу терема. Остановившись перед крыльцом, Шарап спросил:
  -- Батута, ты с купцами хороводишься, все знаешь; в чьих землях стоит Москва?
   Батута не спеша почесал в затылке, сдвинув шапку на нос, протянул:
  -- Москва - шибко незначительный город, чтоб об нем купцы рассказывали, но слыхал я краем уха, будто Володимерской земле он принадлежит, стало быть, воевода тут посажен от Володимерского князя...
   На крыльцо тем временем вышел воевода. Был он неказист видом, и ростом невелик, да гонору большого; в сафьяновых сапогах, расшитых серебром, и в богатой лисьей шубе нараспашку, чтоб видно было рубаху из аксамита, да золотую гривну на шее.
   Шарап, Звяга и Батута слегка склонили головы, не снимая шапок, как и полагалось именитым людям приветствовать воеводу. От чего воевода пришел в большое неудовольствие, грозно прорычал сквозь зубы:
  -- Пошто шапки не ломаете?!
   Шарп приподнял бровь, демонстративно обхватил обеими ладонями рукоять меча, проговорил медленно:
  -- Нешто мы смерды, шапку перед тобой ломать? А будешь властью своей кичиться, мы можем и дальше проехать, до самого стольного Володимира... - с намеком выговорил Шарап. - Сказывают, князь Всеволод большие милости предоставляет купеческому да ремесленному люду, а его воевода, наоборот, препятствия чинит...
   Воевода тут же пошел на попятную, вопросил сварливо:
  -- А откуда мне ведать, кто вы есть, коли вы еще не объявились?
   Шарап проговорил веско, указывая на Батуту:
  -- Вот это - знатный киевский мастер-оружейник, Батута, а мы со Звягой - купцы именитые, тоже с Киева. Меня Шарапом кличут. Нужны тебе на жительстве знатный оружейник, и купцы не бедные?
  -- Так бы и сказали... - пробормотал обескуражено воевода. - Простите, гости дорогие, что в терем не приглашаю - поздненько уже. Говорите, зачем пришли?
   Шарап протянул лениво:
  -- А объявиться, что пришли на жительство, да поспрошать, где строиться можно?
   Воевода развел руки, проговорил гостеприимно:
  -- А эвон за стеной места сколько, занимай хоть целое поле!
   Шарап осторожно спросил:
  -- А в стенах местечка не найдется?..
  -- Нету места в стенах... - сожалеючи покачал головой воевода. - Стройтесь в посаде. А к весне, коли денег достаточно соберете, стену перенесем. Ну, с Богом, устраивайтесь... - и он ушел в горницу.
   Когда шли к воротам, Батута проворчал:
  -- Зря ноги били... Где тут за стеной строиться? Мне ж и кузню ставить, и огород просторный надобен. И в посаде не пропадем; спокойно тут, половцы не добираются, князь Всеволод великую силу имеет, не менее чем Роман имел - в обиду не даст.
   Шарап проворчал:
  -- Не по нраву мне воевода - дерганый какой-то, не сурьезный...
   Звяга легкомысленно ухмыльнулся, обронил:
  -- А чего нам воевода? Он нам торговать поможет, аль Батуте мехи качать будет?..
   Наутро, по указке Тугаева управителя, Шарап с Батутой пошли на другой конец посада, где артель плотников срубы ладила на продажу. Простой люд сам и бревна заготавливали, когда избу собирался строить, сам и срубы рубил. Артель работала лишь для богатых, а потому сруб, который рубили артельщики, лениво постукивая топорами, был крестовый, высокий. Батута обошел его кругом, сказал:
  -- Ладный сруб - беру для себя...
   Староста артели, у костра лениво правящий камнем лезвие топора, встрепенулся, но продолжал сидеть на чурбаке, звонко шоркая камнем по хорошей стали. Батута окликнул его:
  -- Эгей, уважаемый, эдак вы еще месяц будете сруб рубить...
   Староста с нарочитой ленцой протянул:
  -- А нам торопиться некуда - сруб не на заказ делаем...
  -- А коли закажу сруб, когда сделаете?
  -- Эт, как заплатишь... - продолжал лениво тянуть артельщик. - Коли с задатком - один день на сруб...
  -- С задатком! - рявкнул нетерпеливо Шарап. - Еще два таких сруба - чтоб к послезавтрему были готовы!
  -- И пятистенка для моего молотобойца, - добавил Батута. - Да крыши чтоб не драночные, а тесовые!
   Артельщик вскочил, засвистал разбойничьим посвистом, заорал:
  -- Шевелись, браты! Заказчики объявились! - повернувшись к Батуте, спросил: - Куда сруб доставить?
  -- А ко двору купца Тугая, рядом с ним обустраиваться будем...
   Когда вернулись ко двору купца Тугая, застали там нетерпеливо переминавшегося с ноги на ногу воеводского тиуна, с саженью на плече, он нетерпеливо орал:
  -- Недосуг мне ждать твоего мастера! Говори, сколько отмерять земли на усадьбы!
   Ярец что-то отвечал, рассудительно и веско помахивая пудовым кулачищем.
   Шарап осведомился:
  -- Чего шумим?
   Тиун резко развернулся к нему, спросил:
  -- Ты мастер?
   Батута обронил:
  -- Я мастер...
  -- Где шляетесь?! - накинулся на него тиун. - Воевода прислал землицы вам отмерить под усадьбы... Только, тут купецкий ряд будет. Кузнецкий - эвон, в другом конце...
  -- А што, купцы против будут, если в ихнем ряду мастер-оружейник поселится?
  -- Да нет, конешно... - умерил пыл тиун.
  -- Ну, дак и меряй!
  -- Скока мерить-то?! Битый час добиваюсь...
  -- А скока купцу Тугаю намерил, столько и нам на каждого меряй!
  -- За лишку платить надобно будет. Бесплатно князь Всеволод лишь сто квадратных саженей дает...
  -- Заплатим, меряй... - пробурчал Батута. - А то скоро уж сруб подвезут...
   Бесшабашный Звяга решил занять крайний участок, на половине которого оказалось несколько сосен еще не сведенного леса. Дальше, за лесом, тянулись поля посадского люда, который земледельничал в предградье. Воткнув в снег колышки, тиун ушел, волоча сажень на плече, на ходу бросил:
  -- Плату за излишек земли, завтра отнесете воеводе...
   Батута неприкаянно бродил по своему участку, увязая по колени в снегу, наконец, подошел к Шарапу и Звяге, стоящим на границе меж своими владениями, и хозяйски прикидывавшими, что, где будет стоять; где поставить конюшню, где сараи, а где амбары. Купцам, даже и начинающим, в первую очередь амбары нужны. Батута проговорил:
  -- Душа не лежит к этому месту... Лучше бы на Киеве остался...
   Весело скалясь, Звяга сказал:
  -- Ага, щас бы уже задарма мечи ковал Рюрику, прикованный цепью к наковальне, аки пес цепной...
   Батута тяжко вздохнул, и побрел к воротам Тугаева двора.
   Ночевали в избе вповалку. Хоть и просторна была купеческая гостевая изба, да не для такой оравы. За долгие недели ночевок в санях, старшие впервые спали в тепле. Золото и серебро, извлеченное из захоронок в санях, теперь покоилось за надежными стенами под присмотром верных женушек. Даже Батута проспал; проснулись от громкого и напористого стука в дверь. Спавший на шубе рядом с дверью Шарап заполошно вскинулся, нашаривая меч в изголовье. Из-за двери послышался громкий голос:
  -- Эгей, хорош дрыхнуть! Счастье продрыхнете!
   Шарап распахнул дверь, из холодных сеней, в клубах морозного пара, в горницу шагнул старшина плотничьей артели, оглядел сонное царство, умерил голос, сказал смущенно:
  -- Простите, ради Христа, запамятовал, что вы с дороги... Сруб привезли, где ставить-то?
   В дальнем углу завозился как медведь Батута, прохрипел хриплым со сна голосом:
  -- Щас покажу, да и мы помогать будем...
   Общими усилиями сруб собрали быстро, а к полудню и крышу покрыли. Приняв оплату, старшина артели сказал:
  -- Мы остальные срубы на месте рубить будем, так что, щас бревен навезем, а завтра с утра приступим и к остальным. Огромные сани, запряженные четверками коней, утянулись в улицу посада.
   Батута топтался на крыльце своего нового терема и горестно качал головой:
  -- Ай-яй, как же теперь без кота? Как же без кота новые хоромы обживать?
   Он не сразу обратил внимания на девочку лет десяти, терпеливо стоящую у крыльца. Когда она подошла, Батута не видел, занятый горестными мыслями. Она пропищала тоненьким голоском:
  -- Дядя Батута, а дядя Батута?..
   Батута скосил глаза на нее, спросил недовольно:
  -- Ты чья?
  -- А я Тугаева дочка, - бойко ответствовала она.
  -- Чего тебе?
   Она распахнула шубейку, из-под полы выглянула любопытная мордочка, уставилась на Батуту круглыми зелеными глазищами. Батута всплеснул руками, воскликнул:
  -- Ба-а! Прям как Мышата в котятах!.. - он заторопился, боясь, что девочка передумает, развязал кошель, достал два серебряных дирхема. За Мышату он столько же платил когда-то. Но девочка медлила, наконец, протянула искательно:
  -- Дядя Батута, а это кошечка... Так что, еще две монетки... Это половецкие денежки, я им цену знаю...
   Батута обескуражено протянул:
  -- Ну-у... Истинно купеческая дочка... - и достал еще две монетки.
   Протягивая котенка, девочка торопливо зачастила:
  -- Дядя Батута, ты не думай, она хоть и молоденькая, а уж все умеет; я сама видела, как она мышек ловит...
   Батута осторожно принял в руки мягкое, теплое, упитанное тельце котенка, и впервые с самого отъезда с Киева, под сердцем, казалось, на веке заледеневшем, разлилось тепло. Кошечке было месяцев пять, так что расти и расти еще, может и пропавшего Мышату ростом догонит. Батута знал эту купеческую породу кошек: масти густого соснового дыма, они вырастали ростом, чуть ли не с добрую собаку, и им по силам были не только мыши, но и крыс они давили махом, даже хорьки, если случалось, спасались от них бегством, притом, что мелких кошек частенько и задирали, причиняя немалые убытки их хозяевам смердам. Кошечка обхватила передними лапами рукав полушубка, и доверчиво потерлась щекой о грудь Батуты, он расплылся в умильной улыбке, и заторопился в дверь, говоря:
  -- Печки еще нет, так что спать нынче здесь не будем, но ты уж не обессудь, прими хоромы, а печку завтра сложит печник, вот и заживем в тепле...
   Открыв дверь, Батута осторожно пустил кошку на порог, она поглядела долгим взором в лицо Батуты, понимающе мурлыкнула, и принялась настороженно вглядываться в звонкую пустоту свежего дома, часто-часто втягивая ноздрями воздух. Наконец, осторожно, на полусогнутых, вошла в терем. Батута шумно выпустил воздух из легких; оказывается, он все это время не дышал, пока кошка вглядывалась и принюхивалась. Кошка крадучись осматривала помещения, а Батута на цыпочках крался за ней. Наконец она уселась посреди горницы, хозяйски оглядывая стены. Осторожно подхватив кошку, Батута сунул ее за пазуху и вышел из терема, у крыльца его уже ждали все младшие дети, и Шарапа со Звягой, и даже немногим их переросшая жена Ярца. Пресекая возможное нытье, Батута цыкнул:
  -- А ну цыть! Кошка больших денег стоит, а вы затаскаете ее, умучаете. Ей щас спать надо, как малому ребенку... - и размашисто зашагал к гостевой избе купца Тугая.
   В воротах его перехватили Шарап со Звягой. Шарап требовательно сказал:
  -- А ну покаж приобретение...
   Батута молча распахнул полушубок, Шарап ухватил кошку, но она вцепилась в Батуту, и взмякнула дурным голосом, Звяга весело захохотал. Батута довольно произнес:
  -- Видали? Признала...
   Шарап отпустил кошку, произнес довольно:
  -- Добрая животина... И силища, будто у рысенка... Как думаешь, Звяга, ее на три двора хватит? Прорежем лазы в тынах, и пусть рыщет...
   Батута пожал плечами, сказал недоуменно:
  -- А зачем нам тыны, да еще лазы в них прорезать?
   Шарап поглядел на него сочувственно, как на больного головой, сказал веско:
  -- Нельзя никак одним двором; через месяц наши бабы перессорятся, и нас в свару втянут. Дружить можно только через высокий тын. Даже калитки нельзя прорезать меж дворами. Мне еще батя говорил, покойничек, когда мы со Звягой одним двором надумали жить... - прислушавшись, Шарап добавил: - Тащи скорее кошку в избу, возы с бревнами тянутся, разгружать надобно будет...
   Плотники не обманули, до вечера навезли огромную груду бревен для теремов, плах для полов, тонких бревешек для сараев, конюшен. А еще, отдельно, привезли толстых осиновых бревен по заказу Батуты на кузню. По обычаю, уже в сумерках, женщины накрыли богатые столы в просторной горнице гостевой избы для артельщиков. Снедью бесплатно снабдил Тугаев управитель. Ели долго, основательно, наломавшись на морозе. Когда довольные артельщики уехали, Звяга, наполняя огромную деревянную кружку медом, весело воскликнул:
  -- Браты, а жизнь-то, кажись, налаживается?!
   Шарап проворчал:
  -- Погоди радоваться... Вот терема поставим, тынами огородимся, тогда и поглядим, налаживается жизнь, аль нет...
   Звяга будто сглазил; на следующий день, далеко за полдень, когда Шарап со Звягой, в одних рубахах распояской, вместе с артельщиками азартно тюкали топорами, на подворье въехал воевода с двумя десятками гридней, а за ними тащились сани, где светилась злорадством до омерзения знакомая рожа. Воевода заорал, горяча коня:
  -- А ну подьте сюда, тати лесные!
   Шарап не торопясь, вразвалочку, подошел к воеводе, не выпуская из руки топора, спросил грозно:
  -- Эт ты кого татям обозвал? Хоть ты и воевода, но и мы люди не последние...
  -- А погляди-ка в сани! - ярился воевода.
   Шарап заглянул в сани за спину сидевшего в передке содержателя постоялого двора и увидел там закутанного в тулуп недобитого татя. Подошедший Звяга проговорил громко, никого не стесняясь:
  -- Я ж говорил, добить надобно было поганца...
   Шарап пожал плечами, сказал равнодушно:
  -- Ну, видали мы его... Вместе с полутора десятками дружков ограбить нас пытался на постоялом дворе вот этого, второго недобитка, - и он ткнул указательным перстом прямо в морду второго татя, от чего тот отшатнулся.
   Воевода двинул коня, намереваясь стоптать Шарапа, но тот не двинулся с места, только перехватил топор поудобнее обеими руками, прикидывая садануть коня по лбу, и воевода осадил, явно не привыкший к подобному обращению, проорал, все еще хорохорясь:
  -- А он сказывает, что вы купцов на постоялом дворе постреляли и порубили, он чудом в живых остался. Сказывает, в работниках он у купца был...
   Поигрывая топором, Звяга сказал:
  -- Татей мы постреляли и порубили, а не купцов. Врет эта морда...
   Шарап только плюнул в снег, под ноги воеводиного коня. Мало помалу артельщики сгрудились за спинами Шарапа и Звяги, с дальнего угла подворья шагал Батута, грузно переваливаясь и помахивая топором.
   Воевода рявкнул:
  -- Надевайте свои шубы и айда в поруб, посидите пока...
   Старшина плотников вышел вперед, сказал веско:
  -- Не имеешь права такого, сажать в поруб без дознания!
   Воевода грозно насупился, рявкнул:
  -- Тут явная татьба! Так што, я права не имею их в поруб не посадить!
   Старшина набычился, выпалил:
  -- Ну дак и сажай! Только вот энтих! - и ткнул топорищем в татей, сидевших в санях.
   Артельщики напирали, поигрывая топорами, некоторые уже помаленьку заходили за спины гридням. Те смущенно озирались, видимо знали крутой нрав этих мужиков. Нутром чуя неладное, к подворью новожилов уже стягивались посадские, кто с дубьем, а кто и с мечами. Вожаком у них был огромный, черный от копоти кузнец, в рубахе из пестряди, в кожаном фартуке и с мечом в руке, видимо только что откованным и отполированным. Подойдя к воеводе, кузнец медленно выговорил:
  -- Не в первый раз чинишь произвол, воевода. Неужто стали бы тати так нагло терема ставить поблизости от мест своей татьбы? Приличных людей от татей отличить не можешь? А может, ихнее добро тебе приглянулось? Ты дознание веди, а в поруб сажать не смей! Вот эту хитрую рожу в санях все москвичи знают, кто до Смоленска ходил, и места те всегда недобро славились...
   В толпе гаркнули:
  -- Да чего с ним цацкаться?! Вече скликать надобно, да ко князю гонца слать, чтоб другого воеводу поставил!
   Воевода затравлено оглядывался по сторонам, видать дошло, наконец, что перегнул палку. Он поднял руку, толпа слегка унялась, перекрывая гулкий ропот, он заорал:
  -- Хорошо! В поруб сажать не буду, но стражу приставлю.
  
  

* * *

   Серик сидел на сухой, пожухшей к концу лета, траве привалившись спиной к нагретому предзакатным солнышком камню. Внизу, в лагере, царила сонная истома. Одуревшие от скуки люди спали, кто под телегами, кто в тени шатров. Лишь немногие дозорные бродили неподалеку от лагеря. Теперь от лагеря половецкий стан видно не было - его заслоняли два свеженасыпанных кургана. Половцы своих похоронили тоже по древнему обычаю, когда многобожниками были все. Лежащий рядом, и будто спавший, Чечуля, лениво проговорил, не открывая глаз:
  -- Если завтра же не выступим, то уже и не выступим вовсе - здесь зимовать придется. В снегах, без запаса овса, не дойдем до первых ногайских поселений...
   Лежавший по другую сторону от Серика Лисица отозвался:
  -- Здесь зимовать тоже невозможно; слыхал, старый сказывал - снега глубокие в горах выпадают, в степь они на зиму откочевывают...
  -- Как не крути, а придется на сшибку идти... - тяжко вздохнул Чечуля.
   Серик проворчал:
  -- Сначала попытаемся внезапно, ночью мимо них проскользнуть. Пока очухаются, пока соберутся - глядишь, и не догонят...
  -- А чего тянуть? - приподнялся Чечуля. - Нынче ночью и пойдем. Все давно готово, в сумерках в кольчуги обрядимся - и вперед.
  -- Не в сумерках лучше, а перед рассветом... - наставительно изрек Лисица.
  -- Нет, в сумерках! - гнул свое Чечуля. - Они ж за нами доглядчиков могут послать, а ночью доглядчики и потерять нас из виду могут...
  -- Чечуля прав, - проговорил Серик, - как только смеркнется - надеваем доспехи... А пока делаем вид, будто и дальше спать собираемся...
   В сумерках, стараясь как можно меньше суетиться, обрядились в доспехи. Поклажу семидесяти телег разместили в тридцати, остальные решили бросить. Телеги сцепили в три связки, по десятку, на каждый десяток по вознице - каждый меч на счету. Копыта коней обернули сохачьими шкурами, и уже в полнейшей темноте двинулись по склону долины, намереваясь завернуть за первый же отрог. Не успели вытянуться из долины, как наткнулись на половцев. Они явно ждали, потому как ударили сверху, со склона. Ехавший впереди Горчак с маху понял, что у русичей нет ни единого шанса на прорыв, половцы просто сметут со склона. И он заорал благим матом:
  -- Все на-аза-ад!!!
   Серик не сообразил - он тщетно пытался послать коня в галоп вверх по склону. Сообразил Чечуля; он затрубил в рог отход - приученные беспрекословно повиноваться сигналам, воины заворотили коней и успели выскочить из-под удара. Замешкалась лишь небольшая горстка людей и среди них Горчак. Отскакав шагов на пятьсот, Серик осадил коня, все последовали его примеру. Теперь половцы были в невыгодном положении - они пронеслись вниз по склону, и теперь атаковать русичей могли бы только снизу, а это дело невозможное. Половецкий воевода сообразил, что к чему; половцы заворотили коней, и принялись взбираться по склону как раз к тому месту, где порубили замешкавшихся. Серик понял, что для ответной атаки он момент упустил, и собрался велеть трубить отход, но половчанка металась от одного другого, и причитала:
  -- Давайте ударим? Может, жив еще? Отобьем...
   Воины хмурились, отворачивали лица, и она вдруг выхватила свою сабельку, пришпорила коня и понеслась на половецкую орду. Не сговариваясь, и не дожидаясь приказа, воины разом пришпорили коней, и неровной лавой понеслись за ней. Серик орал:
  -- В кула-ак!! В кулак собирайтесь!! - но его почти никто не слышал, только десятка три собрались вокруг него, скакали тесно, чуть не касаясь стременами друг друга.
   Вот половчанка подскакала к половецкому строю, и будто камень в море, канула в нем. Яркая луна как раз выплыла из-за облака и осветила все поле боя. Половцы сдержали удар русской лавы, но кулак, собравшийся вокруг Серика, проломил таки их строй, и им пришлось отойти.
   Половчанка лежала на Горчаке, будто переломленная тростинка, поперечным ударом тяжелого половецкого меча. Серик соскочил с коня, склонился к ним, тут и огня высекать не надо было - при свете луны видно было, что мертвы оба.
   Серик сумрачно сказал:
  -- Заберите тела павших, отступаем... Знать не судьба... В теснинах стоять будем, сколько даст Перун...
   На следующий день русичи готовили место упокоения своих павших; копали ямы, возили бревна для срубов, Горчака с половчанкой решили похоронить отдельно от остальных. Половецкий стан притих, только дозорные настороженно вглядывались в русский стан. Через день, когда срубы были готовы и Лисица с горем пополам знавший похоронный обряд многобожников, справлял службу, вдруг раздался свист дозорного. Вспрыгнувший на телегу Чечуля сказал:
  -- Ишь, один скачет... Щас я его... - и принялся натягивать тетиву.
   Серик тоже вспрыгнул на телегу, вгляделся. Что-то ему показалось знакомым в скачущем всаднике; то ли посадка, то ли доспех, то ли все вместе?
  -- Погодь... - коротко бросил он, перехватывая руку Чечули.
   Всадник был уже близко, и он был без шлема. Серик задумчиво протянул:
  -- Это не половец, и я его знаю... Да-а... Правду сказывают - тесен мир...
   Возле толпы грозно хмурившихся воинов осадил коня не кто иной, как старый знакомец франк Рене. Углядев Серика на телеге, он буквально остолбенел, и долго не мог произнести ни слова. Наконец Серик сжалился над ним, сказал:
  -- Эт не блазнится тебе, друже Рене - Серик я, собственной персоной... - и, обращаясь к дружине: - Расступись браты, знакомец это мой старый!
   Рене соскочил с коня, бросил повод на землю и прошел сквозь расступившуюся толпу. Увидя мертвых, рядком лежащих на земле, нахмурился, протянул потрясенно:
  -- Горча-ак... Клео... - подняв враз поджавшееся лицо, проговорил медленно: - Что ж вы наделали? Я привез повеление дуче, беспрепятственно пропустить вас на Русь. Мир у половцев с Русью...
   Серик проговорил, соскочив с телеги:
  -- Чего уж теперь? Сначала похоронить надобно, а потом о продолжении думать...
   Когда, после похорон, готовили тризну, Рене окинул взором скудную снедь, разложенную на сохачьих шкурах, раскинутых по земле, сказал:
  -- Погодите пока, я ж целый караван припасов привел... - прихватив две телеги без возниц, направился к половецкому стану, ведя коней на длинном чембуре.
   Вскоре вернулся, телеги тащились за ним, скрипя от тяжести - возы были с человеческий рост высотой. Чего там только не было! И копченые говяжьи и свиные окорока, и местные овощи под названием дыни, и хлебы, еще не зачерствевшие, и несчетное число бурдюков с вином.
   Тризну справляли шумно, заодно радуясь неожиданно подаренной жизни, с которой уже и распроститься успели. Половцы тоже правили тризну по своим немногим павшим, но не так шумно. На рассвете явились все, в полоном составе, безоружные, нагруженные снедью и бурдюками с вином. И уже не тризна, а пир горой загремел на всю тихую долину. Братались от всей широты русской и половецкой души, и пили не чашами, а сразу бурдюками. Упились так, что забыли выставить дозорных, на закате завалившись спать вповалку. Когда утром проснулись, русичи не досчитались полсотни кольчуг, полсотни мечей и несколько топоров. Половцы откровенно ржали, они-то оставили дозорных в своем таборе. Рене не смеялся, только покачал головой и проговорил:
  -- Народец здешний слабосильный, но вороватый донельзя...
   Серик сокрушенно пробормотал:
  -- Надо же, а на вид показались приличными людьми, баранов нам продавали... - правда, сокрушаться ему повода не было, юшман он снять забыл, потому как удобен был, будто исподняя рубаха, а меч случайно заховал под шкуру, на которой была разложена снедь.
   Чечуля кипятился:
  -- Щас опохмелимся, и покажем им, как воровать!
   Половецкий воин, седой и иссеченный шрамами, посмеиваясь, сказал:
  -- Я тут всю жизнь, точно тебе говорю; не найдешь ты их уже, откочевали куда-нибудь в трущобы, и следы замели...
   Собрались быстро, опустевшие бурдюки наполнили водой, загрузили на телеги и потянулись по степи на закат. Через три дня вышли к большому селению, продали большую часть коней, купили верблюдов. Половина половцев откололась и ускакала на полуночь; какой-то местный князек распоясался, караван ограбил. Без телег, с вьючными верблюдами идти стало намного легче. В хорезмском городе под прозванием Ургенч хотели устроить отдых, осмотреть чудесный город, но Рене поторапливал:
  -- Нечего отдыхать и глаза пялить на чужие диковинки! Забыли, как непрочен мир с половцами? Может, уже мчится гонец с повелением всех вас перебить? - остальные половцы остались в городе, при Рене лишь объявились две темные личности; один походил на германца, а про второго Лисица сказал, будто он ибериец, на что личность что-то мрачно прорычала, и замолчала на весь поход.
   Как ни крути, а франк был прав. Переправились по наплавному мосту через широкую реку, и пошли по ее левому берегу. В день попадались по три-четыре встречных каравана. Серик провожал их завистливыми взглядами, он уже чувствовал себя купцом, и втихомолку прикидывал чужие барыши, примеряя их на себя. Вскоре приятности похода, связанные с обилием воды, кончились; река пала в море, и караван потянулся по настоящей пустыне, с песчаными буграми, идущими чередой, будто волны морские. Правда, каждые двадцать - двадцать пять верст пути в пустыне стояли постоялые дворы, которые местные людишки называли караван-сараями. Имелись в них и колодцы. Правда, воды в колодце хватало лишь коням да людям. Верблюды флегматично жевали жвачки, равнодушно поглядывая как жадно пьют кони. Местные людишки бойко тараторили на половецком языке, но от половцев отличались, больше походили на степняков. Серик как-то спросил Рене:
  -- Как страна эта называется?
   Рене обронил равнодушно:
  -- Китаем эта страна называется, а народ, естественно, китаями зовется...
  -- А чем промышляют? Тут же ничего не растет!
   Рене окинул взором унылый окоем, проговорил медленно:
  -- Скотоводничают они. Верблюдов разводят на продажу купцам, овец, себе на прокормление, лошадей. А растет тут кое-что, если они живут; видать знают, где что растет и когда, колодцы тайные имеют. Роды живут обособленно, пуще глазу берегут места расположения своих колодцев. Тут же, не зная колодцев, в три дня сгинешь...
   Все имеет конец, и пустыня кончилась - вышли к небольшой речке, возле нее отдыхали два дня, отпаивали коней и верблюдов. Кони повеселели, а опавшие горбы верблюдов, вновь туго заколыхались над хребтами. Дальше путь и вовсе легким показался; то и дело попадались ручьи и озерца. Правда, большинство озер были солеными, на их берегах дымили солеварни.
   Серик дивился:
  -- Это ж подумать, целые соляные озера! А соли мало и дорогая она на Руси...
   Рене качал головой, говорил:
  -- Что поделаешь, половцы хозяева здешних мест, а они много соли добывать не позволяют, чтобы не сбить цены...
   Вскоре миновали то ли речку, то ли протоку Итили по наплавному мосту. На больших лодках были уложены толстые плахи, скрепленные железными скобами. Серик проговорил:
  -- Добротно, ничего не скажешь...
   Рене откликнулся:
  -- Здешние говорят, давно бы через Итиль мост построили, да тут такие паводки веснами случаются, что ни один мост не выстоит.
   Асторокань открылась неожиданно; проехали ивовую рощицу и увидели высокие стены из белого камня, да такие высокие, что дома посада выглядели собачьими конурами. Ехавший рядом с Сериком Чечуля, проговорил сумрачно:
  -- Тут и расстанемся. Щас последние лодийные караваны уходят на Казань и Булгар, с ними мы и уйдем. А вам придется до Киева сухопутьем добираться. Если и были тут киевские купцы на лодьях, так ушли уж давно.
   Серик весело проговорил:
  -- Свидимся еще! В купцы я подаюсь, благо деньжат скопилось достаточно.
  -- Ну что ж, коли так, заезжай в гости. Коли не в походе буду, так и попируем. Мой двор на Казани всякий покажет.
   Дружинники Северской земли решили вместе с казанцами водным путем податься, от Казани им было ближе до своих родных краев. Так что с Сериком осталось едва ли два десятка киевлян. В суматохе как-то незаметно исчез Рене, да и некогда было устраивать прощальный пир. Всем изрядно повезло, подгадали как раз к последним осенним торгам; опоздай на денек, и пришлось бы одним добираться до родных мест. Появление на торге такой оравы вооруженных людей сначала переполошило купцов, но они тут же успокоились, когда услышали, что все эти обветренные вояки желают наняться в караванную стражу. Цены на стражников сразу упали вчетверо, но воины не привередничали. Если бы купцы прознали, что они готовы были бесплатно, лишь за местечко в ладье, или на телеге, охранять караваны, так вовсе бы никакой платы не дали.
   Серик с киевлянами до вечера мотались по торжищу, выспрашивая, есть ли купцы с Киева. Но таковых не оказывалось. Лишь когда с торжища уже начали все разъезжаться и расходиться, к киевлянам подошел купчина, спросил:
  -- Кто старший тут?
   Серик вышел вперед, сказал:
  -- Ну, я...
   Купчина недоверчиво прищурился:
  -- Такой молодой, а уже старший? Как зовут-то?
  -- Сериком прозвали...
   Купчина вдруг изумился:
  -- То-от са-амый?!
  -- Тот самый... - неприветливо подтвердил Серик.
   Купец задумчиво проговорил:
  -- Коли этим путем возвращаетесь, знать не нашли другого пути в Индию?..
  -- Не нашли... - обронил Серик, выжидательно глядя на купчину. Тот, помолчав, спросил равнодушно:
  -- Слыхал, вы в караванную стражу нанимаетесь?
   Серик кивнул:
  -- Правду слыхал, нанимаемся. А ты с Киева?
   Купец сдвинул шапку на нос, почесал в затылке, после чего медленно произнес:
  -- Сказывают, нет больше Киева...
  -- Как нет?! - разом взревели киевляне, и сунулись к купцу, едва не затоптав его. - А ты то откуда?!
  -- Я то с Владимира-Волынского... Сказывают, еще прошлым летом Рюрик с половцами осадил его, а к осени и взял. Половцы ушли, переяславцы прознали, что мало войска у Рюрика, тоже пришли и тоже город пограбили.
   Серик молчал. Внутри так все заледенело, что даже в животе заболело. Купец тем временем взял быка за рога:
  -- Вы меня проводите до Киева, а то там татей развелось, што тараканов у плохой хозяйки, как только Рюрик с дружиной ушел в Галицию. Но только за кормежку. Серик очнулся от тяжелых раздумий, проворчал:
  -- За головы татей - отдельная плата. Рубль - голова. Мы согласны только за кормежку, но коли сшибка случится - изволь заплатить...
  -- Идет! По рукам... - рука у купца была жесткая, мозолистая, видать и сам не чурался весло вертеть и вожжи держать. - Ну, коли сговорились - пошли к обозу. На рассвете и тронемся.
   Обоз стоял в чистом поле, в версте от города: больше сотни телег, груженных не шибко-то объемным товаром, заботливо накрытым кожаными покрывалами. Серик проговорил:
  -- Тяжелый у тебя товар... А чего ж на ладьях не ходишь?
  -- Товар у меня особый...
  -- Чем же он особый? - удивился Серик.
  -- Соль... - коротко обронил купец.
  -- Со-оль... - ошарашено протянул Серик. - Это все соль?! Эт ты што же, выручку тоже телегами меряешь?
  -- Бывает... - ухмыльнулся купец.
   Серик изумленно оглядывал телеги. Он никогда раньше не видел столько соли. Мать покупала соль маленькими мешочками. И всякий раз, когда требовалось солить на зиму огурцы и капусту, долго прикидывала так и эдак, как бы сэкономить соли.
   Глава 14
  
  
  
   Наутро двинулись в путь. У купца и своих стражников было с дюжину; пожилых, видать бывших дружинников, но крепких. Разобрались по полтора десятка в голову и в хвост, да двое посередине. Возниц было по одному на пять телег. Несколько дней шли по самому берегу Итили. Когда вышли на волок, Серик проговорил, оглядывая знакомые места:
  -- Не пойму я чегой-то, ты што же, решил диким полем идти? Поближе к половцам ведь безопаснее...
  -- А чего мне с такой стражей кругаля давать? - беспечно протянул купец.
   Кроме волока, тут была еще и хорошо обустроенная паромная переправа. Переправились быстро, но осень уже давала о себе знать. Оглядывая настороженным взглядом появившиеся перелески, Серик спросил купца, который сидел за возницу на головной связке телег:
  -- Чегой-то тут путь не шибко накатан?..
  -- А тут ходят лишь мелкие купчики из ногайцев... - обронил купец. - Они и с бродниками приторговывают...
  -- Слышь, а ты часом не знаешь, откуда бродники произошли? - спросил Серик. - На Киеве никто не ведает; сказывают, всегда шлялись по дикому полю...
   Купец усмехнулся, сказал уверенно:
  -- Чего тут гадать? То помешались русичи с касогами; вот и шляются неприкаянно, ни земледельничать не хотят, ни скотоводничать толком, разбойничают лишь с толком...
   Из степи вдруг выскочил отряд всадников человек в двадцать; Сериково воинство враз ощетинилось копьями. Он уже готов был дать отмашку на сшибку, но купец торопливо остановил его:
  -- Погодь, погодь... Можа с разговором скачут?
   Серик проворчал:
  -- Сметут нас, если встречным ударом не ударим...
   Однако вскоре разглядел, что скачут касоги, да к тому же люди пожилые, степенные. Они заблаговременно перешли на шаг и к голове обоза уже подъезжали степенно. За десять шагов спешились и не спеша подступили к телеге, возле которой гарцевал Серик, правильно угадав, что все старшинство тут и находится.
   Вышедший вперед маленький, сухонький старичок, спросил настороженно по-половецки:
  -- Что за люди и с чем идете?..
   Купец невозмутимо проговорил по-касожски:
  -- Русичи мы. Купец я, соль везу...
   Старик встрепенулся, обвел враз заблестевшими глазами обоз, но спросил равнодушно:
  -- С нами торг поведешь?
  -- Поведу, коли сторгуемся!
  -- Почем будет мера? - деловито осведомился касог.
   Серика вдруг осенило: купец раньше тут не ходил, держался поближе к половцам, а теперь, имея такую бесплатную стражу, решился пройти вдоль дикого поля и основательно нажиться. Ведь наверняка в этих диких местах соль безумно дорога.
   Касоги проводили обоз к небольшой степной речушке, где и встали табором, поставив телеги в круг. Наутро начались торги. Из степи подъезжали по три-четыре всадника, брали по мешку-два соли, подолгу отсчитывали деньги, пересчитывая раз по пять. Соль отпускал приказчик купца, а сам купец сидел у костра со съехавшимися старейшинами окрестных родов и пил с ними кумыс, а то и сам угощал фряжским вином. И так тянулось день за днем. Серик изнывал от тоски и скуки; тоска по другу Горчаку и вина за гибель половчанки как-то притупились, но теперь давило сердце лютое беспокойство за близких, оставшихся в Киеве: живы ли они? Не попали ли в рабство?
   На пятый день доторговались. Хорошо хоть Серик, привыкший за время татьбы и сибирского похода к осторожности, приказал половине стражников всегда быть в доспехах, меняться каждые сутки. Из степи вдруг выскочила ватага бродников, не менее сотни. Они попытались с наскоку прорваться за тележный круг, но на телегах их встретили стражники, полностью обряженные в кольчуги, и Серик со своим луком. Пока остальные обряжались в кольчуги, бродников полегло десятка два, потому как половина их была без кольчуг, лишь в кожаных рубахах с нашитыми на них конскими копытами. Серик лютовал; сжигая в злости свою лютую тоску, бил даже в спины, когда бродники поскакали прочь, бил, пока они не скрылись за ближайшим перелеском. Вскоре из-за деревьев появился посол, размахивавший белой тряпкой. Серик проворчал, накладывая на тетиву стрелу:
  -- Не об чем нам с вами договариваться...
   Но с кряхтением влезший на телегу старик-касог, проговорил уверенно:
  -- Погоди души-то губить, тоже ведь люди, а нам с ними еще неведомо сколько рядом жить...
   Привыкший уважать стариков, Серик неохотно опустил лук. Бродник подъехал ближе. Серик и раньше встречал их, и этот ничем не отличался от прежних; страхолюдный мужик, до глаз заросший бородой, с репьями в длинных волосах, ниспадающих из-под помятого шлема, кольчуга в двух местах посечена, края дыр кое-как стянуты проволокой. Серик мимоходом подумал: - "И где он проволоку взял в этих диких местах?" Еще дед Серика рассказывал, как дорога была когда-то проволока привозимая из земли германцев, пока на Руси не появились свои волочильни. Из-под кольчуги ниспадал подол ветхой, замызганной посконной рубахи.
   Бродник подъехал ближе, осадил коня и принялся молча смотреть на Серика, на старика-касога, на купца, тоже обрядившегося в кольчугу и с мечом в руке стоявшего на соседней телеге. Серику это быстро надоело, и он проговорил медленно:
  -- Ты чего это, пришел в гляделки играть? Так мне недолго тебе стрелу промеж глаз засадить...
   Старик-касог спросил неприязненно:
  -- Ты чего это, Тарпан, шалить вздумал? Давно ли мы тебя учили?
   Серик поразился, какое точное прозвище; в морде бродника и правда, было что-то лошадиное.
   Бродник выговорил, явно подбавляя наглости в голос специально:
  -- Эт вы меня учили, когда у меня силенок было мало, а теперь у меня эвон, какая сила; так что - отдавайте половину соли, и половину выручки, и ступайте с миром!
   Серик проговорил, намеренно растягивая слова:
  -- Си-ила, говоришь?.. Так мы щас поубавим твою силу... Да чего болтать; я вас один постреляю, пока вы до телег доскачете. У вас же кольчуги - через одного!
   Бродник обвел взглядом Сериково воинство, выражений лиц под личинами он, конечно, не видел, но дружинники недобро поскрипывали тетивами мощных луков, гнутых из турьих рогов, и явно были настроены решительно.
   Серик проговорил:
  -- Нас тут три десятка, а у тебя едва ли восемь наберется, нам щас надоест болтать, вскочим на конь, и поглядим, какова твоя сила в чистом поле!
   Старик-касог миролюбиво добавил:
  -- Иди с миром, не мешай честному торгу; а не то мы не поглядим, что соседи, соберем роды, что еще не откочевали, и снова поучим вас.
   Бродник, видать давно все взвесил, потянул повод, и поехал шагом прочь, что-то ворча себе под нос. Пожилой стражник, стоявший рядом с телегой, проговорил:
  -- Слышь, старшой, пока ты бродников стрелял, будто косачей, я наказал коней оседлать...
   Серик оглянулся, три десятка коней, которые постоянно находились в круге телег, были уже оседланы. Он выдохнул:
  -- То-очно... Эти ж мелкие пакостники основной табун угнать могут... - и заорал: - Все на конь!
   Дружинники попрыгали с телег, и вскоре дружина на рысях потянулась из круга. Серик проорал:
  -- В лаву! В три ряда!
   Дружинники привычно разобрались в лаву, задние держали копья, уперев в стремя. Серик скакал в первом ряду. Накинув кожаную петлю копья на луку седла, он приготовил лук. Остальные в первом ряду последовали его примеру. Бродники и не собирались уходить; не слезая с коней, собравшись в тесную кучку, о чем-то шушукались.
   Серик проорал:
  -- В галоп! - и пустил первую стрелу.
   До сшибки и успел-то всего выстрелить три раза, но не промахнулся, как всегда. Кинув лук в саадак, уставил копье. Судьба выдала ему вовсе легкого противника; против него оказался бродник с хворостяным щитом, обтянутым кожей с нашитыми конскими копытами. Копье вошло в щит, как и положено входить булату в хворостяную корзину. Оставив копье, с нанизанным на него телом бродника, Серик успел еще выхватить меч и рубануть по зазевавшемуся бродинку, топтавшемуся уже в задних рядах, и проскочил толпу насквозь. Передний ряд Серикова воинства лишился копий, два задних - наполовину. Уже без команды, лава поворотила коней и развернулась в однорядный строй, снова кинулась на бродников. Серик остался на месте, и принялся рассыпать веером стрелы. Бродники кинулись врассыпную. Осталось их едва ли половина.
   Пожилой дружинник, старшина купеческих стражников, подъехал к Серику, обтирая меч льняной тряпочкой, проговорил уважительно:
  -- Где постигал воинскую науку? Усы едва пробились, а войско водишь, будто заправский воевода...
   Серик пожал плечами, обронил равнодушно:
  -- Лишь один раз был в сурьезной сече с князем Романом...
   Воин недоверчиво покачал головой и поехал искать свое копье.
   Купец скрупулезно пересчитал аж два раза всех павших бродников; их оказалось ровным счетом сорок восемь человек. Отсчитывая серебро из кошеля, спросил:
  -- Добычу-то собирать будете?
   Серик окинул взором побоище, проворчал пренебрежительно:
  -- Чего тут собирать? Мечи дрянные, кольчуги посечены... Пускай касоги забирают себе, - подбрасывая кошель на ладони, Серик обвел взором дружину, сказал: - По рублю на нос, а остальное пропьем в Киеве. Идет?
   Дружинники весело загудели:
  -- Конечно, идет!..
   Старик-касог, тоже явившийся поглядеть на побоище, сказал озабоченно:
  -- Однако завтра уходите, и нам пора на полдень откочевывать. Тарпан много людей имеет, только не успел всех собрать... А коли вам такая добыча не нужна, то я заберу - нам и такие кольчуги сгодятся...
   Серик ухмыльнулся, обронил:
  -- У нас уговор с купцом: рубль - голова. Глядишь, и обогатимся, если Тарпан, и вправду, много людей имеет...
   Старик осуждающе покачал головой, и отправился к табору, надо полагать седлать коня.
   Наутро снялись. Шли теперь невпример быстрее, чем до торга, на четверть опустевшие телеги теперь позволяли больше проходить за день, кони меньше уставали. Но Серику казалось, что все равно идут слишком медленно; он то и дело отрывался в галоп, потом долго стоял на каком-нибудь бугре или кургане, поджидая обоз.
   Хитрый купчина решил еще нажиться; взял немного правее, на полночь, в вовсе уж дикие места. Перелески загустели, кое-где уже сливались в нешуточные леса. Кому принадлежали эти земли, никто не ведал, даже всезнающий купчина. Скорее всего - никому. Вскоре повстречалось приличных размеров селение, обнесенное высоким тыном, окруженное обширными полями. Смерды на полях пахали озими. Завидя обоз, вмиг выпрягли лошадей, откуда ни возьмись в руках их явились мечи, топоры и мощные луки, и вскоре уже навстречу обозу скакала слитная лава довольно умелых воинов.
   Держа лук наготове, Серик уважительно проговорил:
  -- Суровый народ...
   Купчина откликнулся:
  -- Станешь тут суровым... С одной стороны броднки щиплют, с другой - касоги, а с третьей - половцы.
   Завидя, что в обозе сплошь русичи, смерды опустили оружие и придержали коней. Скакавший впереди вожак, осадил лошадь перед Сериком, оглядел обоз. Между дремучей бородой и не менее дремучими лохмами на голове, блестели хитрющие глаза. Он, видать, нарочно медлил, хотел, чтоб путники поздоровались первыми. Но Серик равнодушно глядел поверх его головы и купчина тоже помалкивал. Наконец мужик проговорил:
  -- Здоровы будьте, путники. Куда путь держите?
  -- Купцы мы... - нехотя перевалил через губу купчина.
  -- Экое диво! - восхитился мужик. - Сроду в наших местах купцов не видали. Тут за товары не платят - так берут.
  -- Попробуй, возьми... - снова лениво перевалил через губу купчина. - Тут один пытался взять...
  -- А што за товары-то? - наконец поинтересовался мужик.
  -- Соль... - кратко обронил купец.
   Мужик чуть с коня не упал. Тут же отскакал прочь, на пару десяток шагов, позвал своих. Не слезая с коней, они о чем-то недолго шушукались, наконец, вожак вернулся к обозу, сказал:
  -- Если сговоримся, мы у вас оптом возьмем десять возов...
  -- Об чем уговор? - равнодушно спросил купец.
  -- Очень простой: вы сразу свернете на полдень, в касожские земли...
  -- Ага... А ты, значит, тут нашей солью втридорога торговать будешь...
  -- Да нет... Сам пять... А чего ты хочешь? Коли такой фарт в руки прет...
  -- Ладно, по рукам. А то скоро снег выпадет - некогда в розницу торговать...
   Серик помалкивал и мотал на ус. Вот оно как ловко можно наживу добывать...
   Вскоре смерды подогнали десять телег, перегрузили мешки с солью. Серик было, заикнулся, что неплохо бы переночевать под крышей, но купец свирепо шикнул на него, помолчал, потом все же обронил коротко:
  -- Наутро можно не проснуться...
   Еще не отъехали телеги с проданной солью, когда появилось несколько парней на хороших лошадях, в добротных доспехах, с мечами рязанской работы. Один подъехал к Серику, сказал степенно:
  -- Старшой повелел проводить вас; кабы не обидел кто...
   Серик ухмыльнулся, и промолчал. Парни указали неприметную колею, уклоняющуюся круто на полдень и обоз потянулся по ней. Парни не отставали четыре дня, бдительно следя, чтоб обоз снова не свернул на полуночь.
   С первыми белыми мухами выехали на берег Днепра. Купец проговорил устало:
  -- Хорошо подгадали; паром еще не успели вытащить на берег, а то бы пришлось тут ледостава дожидаться...
   У Серика сердце кровью обливалось; даже с расстояния в две версты хорошо видны были проломы в стенах, разваленные стрельницы, целиком выгоревший посад, где все еще никто не строился. Дорога вилась по самому берегу. Был он необычайно пустынен, безлюден и уныл, из-за головешек посада. Серик погнал коня галопом в пролом, в который обратилась Боричева стрельница. Он мчался по пустынным улицам, сердце заходилось от беспокойства. Вот, наконец, и кузнецкий ряд. В ряду тынов тут и там зияли бреши; соседи растащили и тыны, и покинутые избы. На месте подворья поднялся густейший бурьян. Серик осадил коня, бурьян качался вровень с коленями. В отупении Серик водил взглядом по обширному подворью. Даже каменной подклети терема не было и следа. Серик не сразу сообразил, что причитает в голос:
  -- Как же это?! Што ж это?! Как же так?!
   Неизвестно, сколько бы он так простоял, если бы в бурьяне не послышался шорох; привычка к опасности мгновенно вышибла горячечную оторопь, Серик подобрался, положил руку на рукоять меча. Могучие будылья раздвинулись, и показалась кошачья морда с настороженно вытаращенными горящими глазищами. Серик потрясенно выговорил:
  -- Мышата... Живой...
   Услыша знакомый голос, кот взмякнул дурным голосом и одним махом вскочил на седло, а потом напористо, цепляясь когтями за края пластин юшмана, вскарабкался на плечо и замер. Серик растроганно повторил:
  -- Мышата... Живой... - погладил кота, ощутив шершавые комья репьев.
   На душе сразу полегчало, возникла уверенность, что все живы, успели отъехать куда-то. Принялся осторожно выбирать репья из густой шерсти; кот рычал, но выглядело это как-то неубедительно, потому как он так и не двинулся, раскинув лапы, прижался мордой к шее под бармицей. Серик даже и не подумал, что если успели отъехать, почему кота оставили? Вдруг уверился, что живы, и все... Позади послышался шорох, Серик развернулся в седле - к нему крадучись подбирался Шолоня с шестопером. Увидя его лицо, Шолоня выронил шестопер, прошептал потрясенно:
  -- Серик? Живой?..
   Серик ухмыльнулся, спросил:
  -- Ежели б вовремя не повернулся, шандарахнул бы шестопером по шлему, а?
  -- Шандарахнул, - честно сознался Шолоня.
   Серик оглядел его; от пестрядиной рубахе ничего не осталось - заплатки налезали одна на другую и основы даже на подоле видно не было. Лицо осунулось, видать последнее время тяжко работал впроголодь. Серик спросил сочувственно:
  -- Тяжко приходится под Рюриком?
   Шолоня мрачно насупился, пробормотал:
  -- Аки рабы трудимся за миску похлебки...
   Серик помолчал, покивал сочувственно, наконец, спросил осторожно:
  -- А про моих чего-нибудь знаешь?
  -- Как не знать? Знаю... Ушли они в Северские земли. Знатно бились Шарап со Звягой, а с ними и Батута. Не могли они тут остаться, не простил бы их Рюрик...
  -- А куда они подались, в Северских землях? - еще осторожнее спросил Серик, боясь, что Шолоня не знает этого.
   Шолоня долго молчал, буравя землю взором, наконец, не поднимая взора, медленно заговорил:
  -- Такая весть денег стоит...
   Серик сорвал с пояса кошель, не глядя, отсыпал в горсть половецкого серебра, наклонился с седла, протягивая Шолоне. Увидя серебро, Шолоня просиял, принял осторожно в пригоршню, пробормотал под нос:
  -- Ну вот, теперь можно и сдернуть с Киева, коль он мачехой стал... - подняв голову, заговорил тихим голосом, будто поведывая страшную тайну: - По весне мимо проходил на ладьях знакомец твой, Торгом прозывается, так он поведал, что брат твой с Шарапом и Звягой на Москву подались. Есть такой городишко в Володимерской земле. А еще Торг поведал, что в обители под Новгород-Северском дожидается тебя дочка купца Реута.
   Серик вздохнул тяжко, пробормотал:
  -- Поди, уж не дожидается; забрал ее купец Реут...
  -- Дожидается! Дожидается! - вскричал Шолоня. - Убили купца Реута. Сказывают, половцы, когда возвращались после осады Киева...
   Мышата завозился, устраиваясь поудобнее на плече. Серик мимоходом погладил его, Шолоня сказал растроганно:
  -- Я хотел его приветить, да не давался. Думал, совсем одичал, а поди ж ты, признал тебя... Добрый котяра...
   Серик спросил:
  -- Может, по-быстрому соберешься, да со мной? Со мной тебя ни Рюрик, ни его воевода не сумеют задержать.
  -- Да не, я уж сразу на Смоленск... Ты ж в обитель пойдешь, через черниговские земли, а князь черниговский тоже латинянскую веру принял, и заодно с Рюриком. А еще сказывают, к ним и князь рязанский откачнулся. Што грядет на Руси...
   Шолоня побрел на свое подворье, а Серик, еще раз оглядев родное пепелище, тронул коня, направляя его к корчме, где договорились встретиться его воины для прощального пира. Мимоходом пожалел, что не попировали с Лисицей; тот ушел с татарами, намереваясь еще водным путем добраться до Владимира.
   На просторном дворе корчмы Серик бросил поводья расторопному мальчишке-конюху, наказал задать побольше овса, хотел и кота ему поручить, но Мышата вцепился всеми четырьмя лапами в корзно и жалобно взвыл. Так и вошел в корчму с котом на плече. Дружинники весело загомонили:
  -- С приобретением!.. Друже Серик...
   Серик молча сел к столу, сидевший рядом дружинник протянул руку к коту, намереваясь погладить, но кот свирепо шипнул и так молниеносно полоснул лапой, что дружинник не успел руку отдернуть - четыре борозды мгновенно засочились кровью.
   Потрясенно поглядев на капли крови, он проговорил:
  -- Это ж дикий котяра...
   Серик поправил:
  -- Это мой котяра, одичал за год. Теперь меня только признает... - достав из кошеля серебро за порубленных бродников, Серик подозвал корчмаря, протянул ему деньги, бросил: - Вина фряжского, на все...
   Корчмарь потрясенно проговорил:
  -- Вы ж упьетесь... Да и нет у меня фряжского, теперь только латинянское...
   Серик заинтересованно переспросил:
  -- Што еще за латинянское?
  -- А ты не слыхал? В царьградских землях нынче образовалось латинянское царство, теперь оттуда вино везут, потому как оно прямиком, без посредников, вот и дешевле фряжского...
  -- Во-она ка-ак... - потрясенно протянул Серик. - Латинянское царство заместо Царьграда...
   Корчмарь вздохнул, совсем не весело, добавил:
  -- Рюрика сам Папа благословил владеть Киевской и Галицийской землей. Сказывают, даже королем его нарек...
  -- Ну-у... Королем... Эт ты уж загибаешь... Ладно, волоки вина. Да пожрать на всю ораву. А что упьемся - не боись, не столько выпивать доводилось. Да принеси хороший кусман сырого мяса моему коту. Отощал, пока тут ошивался на пепелище...
   Корчмарь покосился на кота, пробормотал:
  -- По нему не скажешь, что отощал... Мой - и то тощее...
   Принесенные корчмарем и двумя помощниками жбаны с вином на столе не уместились, расставили на полу, а стол заставили мисками со щами, духмяной мясной кашей. Кот ни за что не желал слезать на пол, согласился только слезть на стол, да и то, когда ему под нос Серик сунул здоровенный кусок мяса. Кот с рычанием жрал мясо рядом с Сериковой миской, а Серик поднял чашу с вином, проговорил:
  -- За павших, в трудном сибирском походе...
   Воины молча поднесли чаши к губам, выпили. Вино вкусом ничем не отличалось от фряжского. Серику доводилось пробовать и благородное белое вино, а вот красных он перепил множество. Вот и это красное, как кровь, вино, было в меру сладким, в меру терпким, как первый день в родных местах... Молча принялись за трапезу. Сожравший мясо кот, перебрался на колени, устроился на кольчужном подоле юшмана, и отчаянно лизался, пытаясь языком выковырять репьи. Разговоры не вязались; видать всем было грустно расставаться, да и не хотелось вести речи о прошлом, о постигшей неудаче, а впереди был туман и неизвестность, никто даже и помыслить не смел о будущем, в так переменившемся настоящем. Съели обильный обед, и дальше пили молча, отчаянно, будто стремясь поскорее упиться до беспамятства. А может, так оно и было...
   Наутро Серик проснулся в духмяном тепле конюшни, на пышном ворохе сена. Под мышкой спал Мышата, уютно посапывая носом. Верный конь стоял рядом, лениво выбирая из-под бока Серика клочки сена. В дальнем углу конюшни кто-то завозился. Серик пригляделся - там из громадного тулупа выбирался мальчишка-конюх. Продрав заспанные глаза, он проговорил:
  -- Ты, дядько, вчерась до того упился, что тебя дружки приволокли сюда и спать уложили, а сами дальше пить пошли...
   Серик потянулся, встал на ноги, сказал:
  -- Ты пока оседлай-ка мне коня...
   Он вышел из конюшни, был звонкий, холодный рассвет. Бывают такие рассветы, в предзимье - будто уже зима, морозит, а снегу еще нет. В корчме стояла тишина. Серик прошел сени, открыл дверь - внутри было, будто после жестокого побоища: все валялись там, где настиг хмель. Кто, сидя за столом и положив голову среди объедков и чаш, кто валялся под столом, а кто и вповалку тут и там по просторной горнице. Оглядев побоище, Серик проворчал под нос:
  -- А может так оно и лучше... - вышел вон и торопливо пошел к уже оседланному Громыхале.
   Кот, приотставший по пути от конюшни, припустил за ним рысцой, жалобно мяуча. Серик подхватил его, посадил на плечо. Кот тут же успокоился и уютно замурчал на ухо. Мальчишка-конюх, с завистью поглядывая на кота, спросил:
  -- Уезжаете, дядько?
  -- Уезжаю... - протянул Серик.
  -- Далеко?
  -- Да-алеко-о... - откликнулся Серик, почему-то медля дать шпоры.
  -- Дядько, - жалобно захныкал парнишка, - подари кота... Я в конюшне живу, а там крысы... Страшно... Ночью бегают по мне, кусают... Нынче только спал спокойно, твой кот троих крыс задавил...
   Серик с любопытством спросил:
  -- Дак у твоего хозяина есть же кот?
  -- Он в конюшню сам не ходит, а брать его хозяин не велит. Грит, припасы в подклети сторожить надобно, а меня, авось, крысы не съедят... А кабы и съедят - не велика потеря...
   Серик с сожалением протянул:
  -- Не-е, брат, шибко уж дорогой это кот... Не деньгами, а памятью о прошлой жизни... Есть у тебя на примете котенок?
   Глаза парнишки вспыхнули радостью, он торопливо закивал:
  -- Есть, есть котенок! У Збиньки, кожемякиного сына кошка аккурат весной окатилась. Последний котенок остался...
  -- Што просит?
  -- Да всего-то гривну... Да где ж мне ее взять?
   Серик порылся в кошеле, выудил гривну, наклонился в седле:
  -- Держи.
   Схватив серебро, мальчишка торопливо протараторил:
  -- Ты погоди, не отъезжай, я щас. Тут купец проезжал, каких-то заморских котят вез, корзину позабыл, когда котят продал за большие деньги, сказывают...
   Парнишка умчался, вскоре прибежал, неся перед собой невиданную корзину, сроду таких не плели на Руси. С крышкой, овальная, со специальными ремешками; чтобы можно было и на луку седла повесить, и на возу надежно уместить. Серик принял корзину, с любопытством заглянул внутрь. Дно выложено пышным лисьим мехом. Серик засмеялся, сказал:
  -- Эт што же, царские коты тут путешествовали?
  -- Истинно, царские! - закивал парнишка. - Я только издаля подсмотрел - сроду таких не видал!
   Серик осторожно снял Мышату с плеча, посадил в корзину, дождался, пока кот обнюхался, огляделся в корзине, только после этого накрыл крышкой и затянул ременную петельку. Кот тревожно замяукал, а потому Серик не стал вешать корзину на луку, а поставил ее перед собой на седло. Тронув слегка шпорой конский бок, Серик мимоходом пожалел, что с ним нет копья, обломалось оно в теле бродника, путь предстоит неблизкий, черниговцы и раньше татьбой промышляли, а нынче, приняв латинянскую веру, поди, и вовсе распоясались? Но покупать копье нынче в Киеве явно не безопасно; донесут воеводе, что явился брат знаменитого Батуты, да еще оружие покупает - мигом в поруб посадит, доказывай потом, что ничего не умышлял. Кот, наконец, перестал орать, только тревожно зыркал горящими глазищами сквозь переплетения прутьев какого-то невиданного кустарника.
   Чтобы не привлекать внимания воеводских гридней, Серик ехал по улицам шагом. Сожаление, что покидает родные места навсегда, быстро ушло; город будто выталкивал его, своим разоренным видом, своими пустырями на месте многих подворий, своим, все еще не выветрившимся, запахом гари.
   Видимо зря он поехал через проем, оставшийся от Боричевой стрельницы, надо было ехать окружным путем через Жидовские ворота. Они, видать, ждали его. Поискав в городе, и не найдя - ну кому придет в голову искать в конюшне?! - порешили подождать у ворот. Трое воеводских гридней заступили дорогу выйдя из-за полуразрушенной стены. Серик аккуратно повесил корзину с котом на луку седла, кот тут же тревожно заорал. Ну страсть как боялся снова потерять хозяина! Серик молчал, покойно держа лук в опущенной руке. Гридни тоже молчали. Наконец, все же не выдержали они. Старший спросил с показной ленцой:
  -- Далеко собрался?
   Серик пожал одним плечом, не менее лениво обронил:
  -- А уезжаю я, насовсем...
  -- А с воеводой побеседовать не хочешь?
  -- Не об чем мне с ним беседовать...
  -- Да хотя бы за кражу кота вира полагается. И вернуть надобно кота...
   Серик насупился:
  -- Это мой кот! - однако, ловко его зацепили, беспроигрышно. Попробуй, докажи, что это его кот? Мигом сыщется свидетель, который видел, как Серик коварно подманил кота рыбиной, словленной шапкой, да и засунул в мешок, или в корзину. Какая разница? Надо было действовать, причем быстро и решительно. Откуда ему знать, что уже не бегут сюда еще десятка три? Выдернув стрелу из колчана, он в миг наложил ее на тетиву и выстрелил. Гридень даже удивиться не успел: грянулся навзничь с торчащей в глазу стрелой. Второй успел удивиться, а третий даже меч вытащил наполовину - не хватило у дурака соображения, сигануть за стену, авось бы и спасся. Хотя, вряд ли... Серику уже так хотелось увидеть Анастасию, что он бы не раздумывая, проскакал по всем Рюриковым гридням, да и по старшей дружине тоже.
   Кинув лук в налучье, он подхватил в руку корзину с котом, чтобы ненароком не побился на галопе, и дал шпоры. Громыхало с места сорвался в галоп, и Киев будто отпрыгнул от лягнувшего его коня. Серик нарочно свернул на путивльскую дорогу, и мчался по ней, пока не скрылся в лесу. Проскакав немного, перевел коня на шаг, внимательно присматриваясь к обочине. Наконец нашел, что искал - кто-то на пароконной упряжке съехал на обочину, а потом и завилял среди деревьев. След остался глубокий, четкий, и от колес, и от коней. Он проехал прямо по следу. Кто-нибудь, даже самый умный, подумает, что к телеге был привязан заводной конь. Он поехал по лесу, примериваясь выехать на берег Десны где-нибудь неподалеку от Чурилова капища, а дальше двинуться берегом Десны - самая простая и легкая дорога до Новгорода-Северского. Проще и легче, конечно, остановить ладью, потряся кошелем, но куда девать Громыхалу? Правда, путь идет через Чернигов, но кто ж там знает, кто таков, мирный путник с дорогущим котом в корзине?
   Кот, наконец, унялся, обжился в корзине и, укачавшись на мерном конском шаге, заснул. По-крайней мере больше не сверкал шальными глазищами сквозь прутья.
   Перед закатом, когда лесные птицы выбираются на кормежку из крепей, Серик достал лук, натянул тетиву, и вскоре был вознагражден - прямо из-под копыт коня, с шумом и громом вырвался тетерев. Мгновенно вскинув лук, Серик сбил его влет. Кот в корзине из-за неожиданного и необычного шума коротко взрыкнул, и притих, зыркая глазищами сквозь прутья. Спрыгивая с седла, Серик весело сказал:
  -- Ну вот и ужин нам подоспел, Мышата...
   Пока Серик рубил дрова для костра, кот ни на шаг от него не отходил, то и дело настороженно вглядываясь, вслушиваясь и принюхиваясь к чащобе. Видать, что-то там таилось. И то сказать, места дикие, малолюдные; тут и рыси водятся, и волки, да и медведей порядком. Было морозно, но ясно, до настоящих снегов еще несколько дней. Разведя костер, и подождав, пока нагорят угли, Серик пристроил на вертеле тетерева, не удосуживаясь его ощипать, а, содрав шкуру вместе с перьями, оглядел ясное небо, проворчал:
  -- Вот и слава богам, коли дождя нет...
   Кот сидел рядом, неподвижными глазищами безотрывно глядя то ли на костер, то ли на тетерева. Кот уже сожрал свою долю - могучую тетеревиную лапу. Пока птица жарилась - стемнело. Хоть Серику и удалось отыскать в дремучем лесу крошечную полянку, однако чащоба подступала слишком близко. Отложив птицу на траву, малость простыть, сграбастал кота, и, несмотря на его протесты, засунул в корзину. Рысь, зараза, может вовсе неслышно подобраться да и сцапать кота. Чурила рассказывал, был у него кот, так рысь его стащила прямо из избы. Серик еще и привязал корзину к луке седла, лежащего на земле. Громыхало пасся на прогалине, выщипывая скудную осеннюю траву. Ночь обещала быть студеной, потому Серик заботливо накрыл его попоной, а самому уж не привыкать - на голой земле. Правда, есть хорошая, просторная шуба. Съев половину тетерева, и улегся, укутавшись в шубу, положив голову на седло.
   Ночь прошла спокойно, правда Мышата пару раз взмякнул дурным голосом, видать что-то почуял, или услышал в чащобе. Может, рысь бродила вокруг? Громыхало тоже тревожно фыркал, но быстро оба угомонились, и Серик снова спокойно заснул. Наутро, разделив с котом остатки тетерева, Серик оседлал коня.
   На берег Десны выехал неожиданно; только была непролазная чащоба, и вдруг - торная дорога. Правда, дорога изрядно заросла, видать редко по ней теперь ездили. Поравнявшись с ручьем, на берегу которого стояла Чурилова изба, Серик долго раздумывал, наконец, свернул к броду. Когда выехал на поляну, совсем не удивился, увидя пепелище на месте избы. Дуб устоял, только половину кроны его начисто спалило. Серик быстро отыскал кострище, а рядом была аккуратная могилка, видать кто-то позаботился, зарыл обгоревшие косточки волхва. Серик медленно, будто повинуясь чужой воле, сложил в щепоть мизинец, безымянный и большой персты, и медленно осенил себя крестным знаменем, и тут понял, что должен окреститься, и как можно быстрее. Свои, православные, мирились с волхвами, а вот папежники пришли - и на костер. Кто поручится, что они и православных, не пожелавших принять ихнюю веру, не потащат на костер? Только общая вера может объединить разрозненный люд на Руси.
   Серик скакал, не медленно, но и не быстро, чтобы не запалить коня. В этих глухих местах постоялые дворы часто стояли в двух-трех дневных перехода друг от друга. В Чернигов он даже и заезжать не стал, обогнул город полем. На постоялом дворе, о коем ходила дурная слава, остановился нарочно, предварительно пересыпав все свое серебро в седельные сумки, а в кошеле оставив лишь одну половецкую серебрушку, нещадно обкромсанную с краев. В избу ввалился нарочито нагло, заорал:
  -- Хозяин! Што ни есть в печи - все на стол мечи! А коню моему овса побольше!
   Хозяин, страхолюдный мужик, по виду закоренелый тать, лениво оглядел Серика с ног до головы, нарочито надолго задержав взгляд на тощем кошеле, спросил, медленно переваливая слова через губу:
  -- А у тебя есть чем расплачиваться за снедь, да постой? Бесплатно я лишь в конюшню переночевать пускаю, без снеди, конечно...
   Серик нарочито сбавил гонор, пошарил в кошеле, сконфузился, выудив оттуда жалкую серебрушку, но тут же гордо выпрямился, произнес важно:
  -- Сдачи не надо!
   Хозяин хмыкнул, выудил из кармана на засаленном фартуке горстку резан и ногат, высыпал на стол перед Сериком не считая. Проговорил:
  -- Коня сам пойдешь кормить и обихаживать. За такую плату прислуги не полагается...
   Серик торопливо ссыпал мелочь в кошель, сказал конфузливо:
  -- Я щас, ты пока на стол накрывай. Да и коту моему кус мяса приготовь...
   Насыпав Громыхале овса, и бросив еще охапку сена, чтоб не скучно коню было ночью, Серик вернулся в избу. Миски со щами и кашей уже стояли на столе, рядом лежал маленький кусочек мяса. Серик спросил:
  -- Эт што, коту?
   Хозяин спросил в ответ:
  -- А у тебя што, кот с заморского льва?
   Серик проворчал:
  -- Да не, чуток поменьше... - расстегнул ремешок, кот вылез из корзины, потянулся, зыркнул вокруг настороженным взглядом.
   Хозяин протянул:
  -- Да-а... Знатный котище... - сходил на поварню и принес оттуда хороший кус мяса, спросил: - Продай кота? Гривну дам...
   Серик помотал головой:
  -- Не, не могу; брату везу, он у меня кузнец знатный, зажиточно живет, припасов всегда много, кот страсть как необходим.
   Хозяин протянул руку, кот свирепо шипнул, аки змеюка, угрожающе поднял лапу с растопыренными когтями. Хозяин выпустил на свое смурное лицо скупую ухмылку:
  -- Ишь, зверюга... Ты его снова в корзину засунь, когда поест, не приведи господь мой явится со двора - порвет ведь, раз плюнуть... Купецкая порода, видал я таких. И верно, больших денег стоит...
   Серик принялся поглощать щи, делая вид, будто оголодал нещадно. Хозяин как бы ненароком спросил:
  -- По виду воин, а кошель пуст?..
   Серик охотно поведал:
  -- А я с Рюриком на сарацин ходил, да в полон попал. Щас родных навещу, и обратно к Рюрику. Уж тогда он мне серебра отсыплет...
   Хозяин тут же потерял интерес к Серику, а тот изумленно подумал: "Это надо же, в сих местах имя Рюрика даже татей отпугивает..."
   Однако он пошел спать на конюшню. Громыхало уже съел овес, и лениво похрупывал сеном. Поставив корзину с котом рядом с конем, Серик пошарил по конюшне, посвечивая себе масляной лампадкой, которую прихватил в избе. Вскоре нашел вешалку с тулупами, взял один, постелил в углу, на охапку сена, выпустил кота из корзины и завалился спать, зная наверняка, что интереса у татей к нему не будет; взять нечего, кроме кота, а огрести можно целый мешок неприятностей. Однако горящую лампаду пристроил на полочку возле дверей; угол, в котором устроился Серик, оставался в тени, а вошедший - был бы как на ладони. Конюшня была просторной, а лошадей в ней стояло мало, так что было едва ли теплее, чем на дворе. А потому кот, побродив по конюшне, вскоре заполз к Серику под тулуп. Засыпая, Серик погладил его, вновь ощутив уют родного дома, и провалился в душное тепло тулупа. Проснулся рывком, от дикого воя, взметнулся из-под тулупа с мечом в руке и кинжалом в другой - в свалке, в тесноте, лучшего оружия и не придумаешь. Вой несся откуда-то сверху, на голове зашевелились волосы, и тут Серик окончательно проснулся. Бросив меч и кинжал, засунул кулак в рот, чтобы унять готовый вырваться громовой хохот; это ж надо подумать, матерый воин, прошедший полмира схватился за меч от кошачьего ора! Подняв голову, он в сумраке высмотрел на балке под застрехой обоих возмутителей спокойствия. Видать хозяйский кот пошел перед рассветом на обычный обход своих владений, да наткнулся на Мышату, который конюшню считал своими владениями. Хоть и был хозяйский кот едва ли не вдвое меньше, однако без боя своего отдавать не желал - орал утробным, грубым мявом матерого котищи. Голос Мышаты ему не уступал, но Мышата превосходил размерами, а тут уж ни отвага, ни права не помогут. Наконец хозяйский кот решил, что жизнь дороже хозяйского добра, молнией метнулся куда-то вверх, и исчез, видать, там у него был тайный лаз. Мышата преследовать его не стал, слез на пол, и крадучись ушел в противоположный угол, видать решил подкрепиться, чем Бог пошлет.
   Проснулся Серик на рассвете, тут же оседлал коня, намереваясь без промедления выехать. Но явился хозяин, добродушно позвал:
  -- Иди, позавтракай, чем Бог послал...
   Серик сказал с подначкой:
  -- У меня ж всего-то, твоя сдача с денария?..
  -- Ничего, коли ты в конюшне ночевал, в счет ночлега...
  -- Ну, тогда ладно... - обронил Серик, направляясь к избе.
   Хозяин окликнул:
  -- Кота прихвати...
  -- Ничего, пусть тут подождет. Он сытый, до утра кого-то жрал, я сквозь сон слышал... - откликнулся Серик.
   На завтрак оказалась вчерашняя каша, да недельные щи - получалось, что хозяин угощал не от доброты сердечной, а убытки скидывал из-за отсутствия других гостей, все равно бы пропали и щи, и каша. Однако, не чинясь, Серик съел все, и пошел на конюшню. Хозяин с неторопливой ленцой кормил своих трех коней; отсыпал овес пригоршнями, подкладывал в ясли сено охапками. Видать был не скуп, но бережлив. Оделив последнего коня, потоптался, спросил:
  -- Можа продашь кота? Вон, в углу, четыре крысы валяется, а сколько сожрал - неведомо... За такого кота никаких денег не жалко. Мой-то мелковат, крыс редко давит...
   Серик развел руками, и принялся взнуздывать коня. Хозяин не унимался:
  -- Где твой брат живет?
  -- А на Москве, - безмятежно обронил Серик, заведомо зная, что хозяин не знал, где это.
   Тот протянул:
  -- Ну и што, на Москве котов нет?
  -- Таких - нету, - отрезал Серик.
  -- Да я для себя, што ли?! - озлился хозяин. - Тут неподалеку деревенька стоит, вся моя родня там живет. В прошлом годе зимой повадилась рысь по деревне шастать - всех кошек переловила. А мыши весь хлебушек попортили. Не столько поточили, сколько отравили пометом. Так веришь, еле-еле перебедовали до весны люди, чуть с голоду не поумирали. Летом скинулись всем миром, гонца аж в Чернигов за кошкой посылали. Дак теперь бы ей хорошего кота, вроде твоего... - хозяин мечтательно закатил глаза.
   Серик непреклонно проговорил:
  -- Прости, не могу, - и принялся пристраивать на луку корзину с котом.
   Но что-то ему не нравилось в лице хозяина; за простоватой страхолюдностью скрывалась и лукавая хитринка. Не удержался, заглянул в корзину; нет, Мышата был на месте, сонно лупал глазами. Вскочив в седло, Серик проговорил:
  -- Ладно, пошлю я тебе кота с оказией, за то, что приютил. Скажи, как звать тебя?
  -- А Шишом зовут...
  -- Ну и прозвание... - покрутил головой Серик, и дал шпоры.
  
  
  
   В струях первой зимней метели Серик подъезжал к обители. Ветер был такой, что выдувал из-под шубы все тепло, как ни перетягивался Серик поясом. Кота пришлось упрятать за пазуху; не дай бог застудится на таком ветру. Кот согрелся сам и приятно пригревал Серика, угнездившись под мышкой.
   Вопреки ожиданиям, ворота обители оказались запертыми. Серик постучал в створку рукоятью плети. И хотя со стены в него вглядывался страж, из-за ворот спросили:
  -- Кто там?
   Серик не нашел ничего умнее, как ляпнуть:
  -- Свои!
   Из-за ворот ехидно ответили:
  -- Свои по домам в такую погоду сидят, по лесам не шастают!
   Теряя терпение, Серик заорал:
  -- Да Серик я! Серик с Киева! В позапрошлом годе гостил у вас!
   Наконец в воротине открылась дверца, в окошке появились два настороженных глаза, красный от стужи нос, и покрытые ледяной коркой усы. Монах строго выговорил:
  -- А ну покаж лицо!
   Серик откинул пышный ворот шубы, подвинулся поближе к воротине.
  -- Вроде Серик... - раздумчиво пробормотал страж, но тут же настороженно сощурился, и грозно вопросил: - А што за пазухой таишь?!
   Серик не удержался, плюнул досадливо, распахнул шубу, и выпростал сонную морду кота.
   Монах задумчиво пробормотал:
  -- Человек с котом злоумышленником быть не может... - ворота начали без скрипа растворяться. Рачительные хозяева монахи, всегда-то у них воротные петли смазаны.
   Серик тяжело слез с коня. Ноги в летних сапогах замерзли нещадно. Потопал, разогреваясь, и тут на весь просторный двор резанул крик:
  -- Се-ерри-ик!! Вернулся-а!
   От гостевых келий неслась Анастасия, в треплемом ветром простом сарафане, голова повязана черным платком. С разбегу она кинулась Серику на грудь, обхватила за шею руками, прижалась лицом к плечу и замерла. Серик не мог ощутить ни радости, ни каких других чувств; его разбирал почему-то смех. Зажатый под шубой Мышата, убежденный, что на хозяина напали, задушено рычал, царапался, рвался в бой. Наконец Анастасия опомнилась, отстранилась, изумленно глядя на Серика, спросила:
  -- Что это у тебя за пазухой возится?
   Серик не успел ответить, кот вырвался из плена - торчал из-под шубы, растопырив лапы, и дико шипел, аки змеюка.
   Анастасия отпрянула от неожиданности, и тут же весело расхохоталась. Серик смущенно пробормотал:
  -- Да вот, подобрал на пепелище дома своего - совсем одичал...
   Глаза Анастасии округлились, она тихо спросила:
  -- Твои все?.. - не договорила, замерла.
   Серик улыбнулся, сказал оживленно:
  -- Да нет, што ты! На Москву ушли...
   От своей кельи в развевающейся рясе широко шагал настоятель, еще издали зычно заорал:
  -- Э-гей! Так не пойдет! Не позволю обниматься с многобожником! И венчаться по ихнему обряду не позволю! - и угрожающе потряс посохом.
   Когда он приблизился, Серик примирительно проговорил:
  -- Да я што? Я не против креститься...
   Грозный вид тут же слетел с настоятеля, он широко перекрестил обоих, спросил:
  -- Когда будешь креститься?
  -- Да хоть сейчас! - легкомысленно выпалил Серик.
   Настоятель строго нахмурился, медленно, веско выговорил:
  -- Поскольку ты закоренелый многобожник, креститься будешь, как крестились первые русичи.
   Серик пожал плечами; мол, тебе виднее...
   Настоятель зычно гаркнул воротному стражу:
  -- Вели баню топить! - страж тут же опрометью умчался.
   Настоятель озабоченно проговорил:
  -- Надо бы попоститься перед крещением...
   Серик изумился:
  -- Я ли не постился!? Столько дней впроголодь...
   Набежало несколько монахов, настоятель принялся властно распоряжаться, и тут до Серика дошло, почему торопится настоятель: да он просто опасается, что Серик передумает! Тем временем двое монахов взяли Серика под руки, и повели к гостевым кельям. Кот, перепуганный толчеей и многолюдством, забился к Серику под мышку, и притих. В келье монах строго приказал:
  -- Разоблачайся!
  -- Што, совсем? - изумился Серик.
   Второй монах ехидно проворчал:
  -- А ты што, во чреве матери так и сидел, в сапогах и шубе?
   Серик скинул шубу. Кот выбрался на свет божий, настороженно разглядывая все горящими глазищами, и втягивая воздух ноздрями. Монахи не удивились, только строго покосились на кота. Серик стащил подкольчужную рубаху, которую носил для тепла поверх своего кафтана, пошитого из сохачьей шкуры, стащил и сам кафтан, скинул сапоги, портки, посконную рубаху, и встал перед монахами голый и непривычно темный для русича. Во время сидения в горах от жары частенько ходили, в чем мать родила, вот кожа и потемнела, аки у степных людей. Один монах сказал:
  -- Шубу накинь. Знатная у тебя шуба, княжеская...
   Серик накинул шубу, монах кинул под ноги Серика растоптанные бахилы из старых валенок, коротко бросил:
  -- Пошли...
   Они вывели его из кельи, поддерживая под руки, кот, было, кинулся за ними, но перед его носом захлопнули дверь, монах хмуро обронил:
  -- Не боись, повар-послушник накормит твоего котищу. Доброе дело делаешь, божью тварь не бросил...
   Выйдя во двор, они пошли и не ко храму, и не к воротам; а прошли к низенькой дубовой дверце в тыне в противоположной от ворот стене. Протиснувшись через дверцу, оказались на берегу речки. То, что это речка, Серик догадался по полосам тальников по бокам заснеженной ленты. В прошлое свое посещение обители, он так ни разу и не вышел за ворота, занятый лишь одним; как бы увидеть Анастасию... У берега уже была прорублена широкая прорубь, у проруби стоял настоятель, остальные монахи - чуть в сторонке, на берегу. Видать лед только-только лег, и был некрепок. Серик почувствовал, как все тело наливается тяжестью и каким-то жаром, будто расплавленным свинцом, и в то же время земля под ногами не чувствовалась, будто его несло по воздуху.
  -- Настоятель опустил в темную воду огромный серебряный крест, и принялся творить молитву, а монахи тем временем стройно запели. Сотворив молитву, настоятель добродушно и буднично обронил:
  -- Залезай. Тут не глубоко, тебе по плечи будет, и течение слабое...
   Серик скинул бахилы, шубу и медленно спустился в прорубь. Под ногами ощутил довольно плотное песчаное дно, плечи приятно щекотали редкие льдинки. Серик почему-то не разбирал, что говорил речитативом настоятель, зычным голосом, разносящимся далеко окрест. Пение монахов вдруг взвилось пронзительное и торжествующее, будто его поднял ввысь голос настоятеля, и Серик вдруг увидел, что все окрест осветилось ярким светом, будто вышел Ярило из-за туч, и даже метель замерла. Сколько это продолжалось, он не знал, но, наконец, кончилось; песнопение смолкло, метель тут же швырнула в лицо пригоршню колючих снежинок. Монахи помогли выбраться ему из проруби, закутали в мягкую холщевую простыню, накинули шубу, надели на ноги бахилы. Серик и правда чувствовал себя заново родившимся; во всем теле была странная легкость, а в голове пустота полнейшая. Настоятель внимательно поглядел ему в лицо, сказал:
  -- Э-э... Да я вижу, ты ничего и не слыхал? Случается такое со вновь окрещенными. Я нарек тебя именем святаго мученика Гурия...
  -- Серик пробормотал недовольно:
  -- Што за имя такое? Другого не нашлось?.. - настоятель только усмехнулся.
   В бане Серика парили долго и старательно, потом отпоили квасом, надели белый балахон до полу и повели в трапезную. Видать точно подгадали к ужину. Только сели за стол, настоятель принялся творить молитву. После молитвы, держа ложку над миской, полной мясной каши, Серик спросил тихонько:
  -- А где Анастасия?
   Настоятель покосился на него, хмуро проворчал:
  -- Негоже девке на людях появляться. Где ж это видано, девка до замужества с суженым повидалась, и даже обнималась? Это Реут, наездился по латинянским странам, насмотрелся тамошних обычаев...
  -- Серик сконфузился, и вонзил ложку в кашу. А про себя подумал, что латинянские обычаи вовсе и неплохи, и что не худо бы самому поглядеть на те обычаи. После трапезы монахи ушли, а Серик с настоятелем задержались, неспеша попивая духмяный монастырский медок. Настоятель, наконец, спросил:
  -- Што делать дальше будешь? На Киев пойдешь, под Рюрика, али как?
  -- На Москву пойду, к брату, - обронил Серик. - Войну и татьбу оставляю, займусь купеческим промыслом...
  -- Што, на Реутову казну рассчитываешь? - прищурился настоятель.
   Серик высокомерно выпрямился, выговорил веско:
  -- Я сам три кошеля заработал! Да не чего-нибудь - а золота! Этого хватит, чтобы сразу дело широко поставить!
  -- Ну-ну, не кипятись... - примирительно протянул настоятель. - Реутова казна Анастасии по-праву принадлежит, потому как успел Реут завещать ей. Другое дело, как бы ты по неопытности не растранжирил казну-то?
  -- Не растранжирю! Я Реутову казну придержу в подвале, свои в оборот пущу, а там видно будет. Есть у меня задумка, как за год в пять-шесть раз оборот увеличить... - Серик прикусил язык.
   Такую тайну даже настоятелю выдавать не следовало. Еще когда Горчак чертил копию чертежа Сибирской земли, Серика будто по голове ударило. Та река, что Обью прозывается, на полуночь уходит, и падает в полуночный Океан. Когда-то Серик на киевском базаре развесив уши слушал пожилого кормщика, с новгородцами ходившего на лодиях по Океану на восход. И там им повстречалась река, прямо-таки страшнее океана - поток в тридцать верст шириной, мощно и величественно изливающийся из дремучих лесов. Тот поход кончился неудачей; припозднились с возвращением, осенняя буря разметала и потопила лодии, мало кто уцелел. С тех пор новгородцы в те места не ходили.
   Венчал настоятель Серика и Анастасию на другой же день. Серику показалось, что настоятель поскорее хочет их спровадить, будто опасается чего-то, но напрямую спросить постеснялся. В полупустом храме голос настоятеля звучал особенно торжественно и величественно. Серик будто в полубеспамятство впал - снова не понимал ни слова, и вновь в тело пришла никогда ранее не испытанная легкость.
   Когда после венчания вышли на крыльцо храма, Серик с изумлением увидел перед воротами небольшой обоз: впереди сани, с какой-то поклажей в передке, тщательно прикрытой рогожами. К задку саней привязан на длинном чембуре оседланный Сериков конь. Сани были большие, позади поклажи лежал пышный ворох сена, покрытый одеялом из волчьих шкур. Позади стояло еще пара саней, и в них уже сидели шестеро монахов, под шубами у них посверкивали кольчуги. Серик все понял, сказал только, повернувшись к настоятелю:
  -- Сопровождение-то зачем? Неужто я свою Настеньку не уберегу? Да к тому же можно к купеческому обозу пристроиться...
   Настоятель хмуро проворчал:
  -- Нынче купцы - хуже татей. А коли уж Реут не уберегся, так его дочь пуще глазу беречь надобно...
   В санях лежало и Сериково оружие, стояла корзина с котом, а у монаха, державшего коней подуздцы, руки были расцарапаны в кровь и даже на лице, прямо под глазом, алели четыре борозды. Видать Мышата долго не сдавался. Но монах был невозмутимо спокоен. Серик машинально заглянул в корзину; кот еще не отошел от боя, щетинился и грозно порыкивал. Пока Серик облачался в юшман, Анастасия по-хозяйски устроилась на волчьих шкурах, укуталась в лисью шубу. Серик укрыл ее еще и своей шубой, а сам влез в просторный овчинный тулуп. И, отчего-то смущаясь, с заходящемся сердцем, уселся рядом с Анастасией. Монах, рассевшийся на сундуке с казной, будто на облучке, разобрал вожжи. Серик видел, как настоятель поднял руку, чтобы осенить крестным знаменем, но сани вильнули в сторону, и съехали на лед речки.
   Зимний путь был неплохо накатан, а потому кони перешли на рысь. Серик смущался, знал, что надо как-то скрасить скуку долгого пути, о чем-то заговорить, но никак не мог переломить смущение. Монах вдруг обернулся, спросил:
  -- Сказывают, ты стрелец знатный?
  -- Сказывают... - неохотно обронил Серик.
  -- Ну, так ты положи лук под руку. Береженого, Бог бережет...
   Серик дотянулся до мешка с оружием, прислоненного к высокому задку саней, достал лук в налучье, колчан, подумал немного, вытащил и самострел, положил рядом. Монах снова обернулся, сказал успокаивающе:
  -- Тут дорога не шибко оживлена. Путь потому хорошо накатан, много народу метель пережидали, да и опасались по тонкому льду трогаться, вот с утречка, и тронулись обозом. Теперь тут разве что раз в неделю купчики проезжать будут.
   Снова замолчали, надолго. Скрип полозьев навевал сон, а Серик все не мог решиться начать разговор. Вдруг Анастасия просто и буднично сказала:
  -- Серик, расскажи про сибирский поход?
   Серик помолчал, собираясь с мыслями, после чего начал рассказ. Поначалу у него получалось скупо и односложно, но когда дошел до толстого воеводы, увлекся, даже скинул тулуп и, поднявшись на колени, принялся оживленно жестикулировать. Анастасия слушала, затаив дыхание. Когда Серик повествовал о гибели Горчака с половчанкой, горестно всплеснула руками, и вовсе замерла. Даже монах возница, развернулся на сундуке и слушал краем уха, забыв покрикивать на коней, как водится. Так день и скрасился в разговорах о сибирском походе. Ночевали на постоялом дворе. После ужина Серик взял тулуп в охапку, громко сказал:
  -- Душно тут, пойду-ка я в сани!
   Один из монахов поднялся, сказал:
  -- А у меня зарок - три года не спать в тепле, - и тоже вышел вслед за Сериком.
   Серик, выйдя во двор, обернулся к монаху, сказал:
  -- Бывалый ты, сразу смекнул, что не к чему нам показывать на весь свет, что чего-то ценное мы сторожим...
   Однако ночь прошла спокойно, да и следующие, пока ехали малоезжим, пустынным путем. Вскоре, однако, речка кончилась, дорога завиляла среди деревьев, во многих местах тут и там виднелись свежие затесы; видать дорогу часто переметало, и найти ее после метелей можно было только по затесам. Монах сказал, когда кони, отдыхая, шли шагом:
  -- Щас водораздел перевалим, на Оку выедем. А там и до Москвы рукой подать, да и путь невпример оживленнее, и про татьбу на Оке не слыхать было в прошлые годы.
   Серик промолчал, потому как спал ночами в полглаза, и отсыпался днем. Анастасия вполне мирилась с молчанием и скукой, да и сама то и дело задремывала.
   На Оке и правда, зимний путь оказался до того накатанным, что колей не было видно - шла сплошная гладкая дорога, правда ее слегка портили россыпи лошадиных яблок. Ехали не долго по столь накатанной дороге, вскоре монах придержал коней возле малоприметного и малонакатанного свертка. Сказал раздумчиво:
  -- Кажись здесь...
  -- Чего, здесь? - переспросил Серик, сонно моргая, спросонья еще ничего не поняв. Поднялся на колени, вгляделся в дорогу.
  -- Речка Москва, - пояснил монах. - На постоялом дворе сказывали, с левого берега падает в Оку...
  -- Ну, и чего ты остановился? - спросил Серик.
  -- Да шибко уж путь малоезженый... - нерешительно пробормотал монах.
   Серик хлопнул его по плечу, сказал весело:
  -- Да Москва и город не шибко значительный, чтобы к ней путь был шибко уж накатанным! Сворачивай, не сомневайся...
   По берегам тянулись дремучие леса. День уж клонился к вечеру, а постоялого двора все не попадалось. Монах беспокоился, то и дело подхлестывал коней. Да и Серика начало одолевать беспокойство; очень уж ему не хотелось морозить Анастасию в лесном ночлеге. Уже в сумерках увидели дымы деревеньки из дюжины изб; посчитали по дымам, как бы поднимавшимся прямо из сугробов. Когда подъехали, разглядели и постоялый двор.
   Монах пробормотал:
  -- Ох, и не по нраву мне это... В таких местах содержатели постоялых дворов и водятся с татями...
   Серик беспечно махнул рукой:
  -- Не боись, в случае чего отмахаемся! Вы вон, какие воины знатные, да и я не из последних... - однако на душе у него скребли кошки. Шибко уж место было мрачное и пустынное.
   В таких глухих деревеньках зимами и смерды разбоем промышляли, от скуки. Однако зря он опасался; весь постоялый двор был занят санями и распряженными конями, сани стояли даже и за воротами, рядом с ними топтались кони, хрупали сено прямо из саней. Монах, было, направил коней к воротам, но оттуда выскочил мужичок, заорал заполошно:
  -- Куда ты?! Тут не повернуться... Устраивайтесь где-нибудь возле тына.
   Монах сговорчиво натянул вожжи, и заворотил коней к тыну. Серик соскочил на снег, проговорил:
  -- Вот так та-ак... Путь малоезженый, а эти, откуда взялись?
   Один монах остался сторожить сани, при этом делал вид, будто задает лошадям корм. Но делал это настолько неспеша, что явно до утра бы и хватило работы.
   В горнице было негде упасть яблоку, но народ был степенный; кто сосредоточенно доедал ужин, кто уже устраивался спать. Вповалку на полу, подстелив тулупы и укрываясь шубами. Серик подсел к пожилому купцу, спросил:
  -- Кажись, мы заблудились?.. С Оки свернула, а куда - не ведомо...
   Купец сумрачно буркнул:
  -- Речка эта Москвой называется, а путь этот на град Москву и ведет...
  -- Дак, а чего путь такой малоезженый?
  -- А потому малоезженый, што Москва шибко уж незначительный город... - купец потянулся к доброй чаше горячего меду, и Серик заторопился дорасспросить.
  -- А ты чего там поделывал?
   Купец покачал чашу в руке, как бы взвешивая, говорить, аль воздержаться, но все же сказал:
  -- Город то незначительный, зато торги там зимние бывают такие, что со всей Северской земли купцы съезжаются... - и принялся цедить мед, явно больше не собираясь отрываться от этого приятного занятия.
   На пятый день пути по реке Москве, завиднелся город на высоких кручах. Привстав на колени, Серик вгляделся, пробормотал:
  -- Содержатель постоялого двора сказывал, в аккурат тридцать верст... Мы и отмахали примерно столько... Видать, и правда - Москва! А город и верно, незначительный...
   Когда въехали в посад, по сторонам улицы сразу насыпалось множество зевак. Не часто такое увидишь: семеро мрачных чернецов в кольчугах и парочка неведомо кого, то ли боярин с боярыней, то ли князь со княгиней?..
   Серик попросил монаха придержать коней, возле крепкого мужичка, в добротном зипуне и валенках, спросил:
  -- Э-гей, уважаемый, не подскажешь, где у вас поселились пришлые с Киева?
   Мужик обстоятельно оглядел обоз, выговорил тягуче:
  -- Как не подсказать, подскажу... Вы как раз ихние дворы и проехали; крайние они в улице.
   Серик повернулся, из-за высокого тына поднимались высокие терема, желтея свежим деревом. Забыв поблагодарить мужика, вцепился пальцами в плечо монаха. Тот без понукания, уже тянул вожжи. Кони, раздраженные от усталости, артачились и храпели. Не ломая голову, где, чей терем из трех, Серик попросил монаха остановить у третьего от конца. Соскочил с саней и кинулся к воротам. За неимением более увесистого предмета, заколотил в воротину каблуком сапога.
   Вскоре за воротами послышался скрип снега под тяжелыми шагами и грубый голос Ярца вопросил:
  -- Кого принесла нелегкая?!
   У Серика перехватило дыхание, он не мог вымолвить ни слова и только с прежней силой заколотил в ворота каблуком. Воротина медленно отошла - в проеме стоял Ярец с любопытством вглядываясь в возмутителя спокойствия. Видимо непривычно ему было, чтобы кто-то так бесцеремонно колотил в ворота знатного мастера.
   Серик раздраженно рявкнул:
  -- Чего уставился?! Я это, не видишь што ль?
   Ярец повернулся и зычно заорал на всю Москву:
  -- Серик верну-улся-а!..
   Из кузни выскочил Батута, и, растеряв всю свою степенность, прямо по глубокому снегу, пренебрегая расчищенной дорожкой, переваливаясь, побежал к воротам. Он еще не успел добежать до Серика, как начался жуткий переполох. Не поняв, в чем дело, кто-то из подмастерьев принялся трубить в рог, тут же прибежали Шарап со Звягой, размахивая обнаженными мечами. Увидя Серика, потеряли дар речи и принялись тискать его в могучих объятиях. Подмастерья подумали, что в воротах завязалась драка, похватали, кто меч, кто топор и помчались на выручку. Тут уж вообще началась такая кутерьма, что Батуте пришлось что есть мочи заорать:
  -- Все замри-и!
   Гомон улегся. Огарок с Прибытком столбами встали посреди двора. Вышедшая на крыльцо мать, увидя Серика, схватилась за сердце и медленно опустилась на ступеньку. В полной тишине Серик растворил вторую воротину, взял коней под уздцы и ввел во двор первую упряжку. Помог сойти с саней Анастасии, громко возгласил:
  -- Прошу любить и жаловать жену мой Настеньку! - и повел ее за руку к терему.
   Мать поднялась навстречу, Анастасия низко склонилась перед ней. Глядя поверх ее головы, мать укоризненно покачала головой:
  -- Што ж ты, сынок, без материнского благословения?..
   Серик, слегка конфузясь, пробормотал:
  -- Иначе бы настоятель не отпустил ее со мной...
  -- Так ты и окрестился?! - изумилась мать, помня Сериково упорство в старой вере.
  -- Окрестился...
   Мать широко перекрестилась, прошептала:
  -- Слава тебе Господи... - видимо она посчитала, что отречение от старых богов повлечет за собой и оставление промысла мечом и луком в диком поле да полях половецких. Она осторожно подняла Анастасию и повела в терем. А Серик вернулся к саням. Взял корзину с котом, Батута приобнял его за плечи, сказал:
  -- Оставь, подмастерья разгрузят поклажу...
  -- Не, вон тот сундук пусть Шарап со Звягой возьмут, - указал Серик на сундук с казной.
   Шарап со Звягой с натугой сняли сундук с саней и потащили в терем. Батута позвал и монахов, которые, было, собрались выезжать на ночь глядя. Когда все ввалились в просторную горницу, Серик с таинственным видом пронес корзину в красный угол. Батута, наконец, полюбопытствовал, без особого, впрочем, интереса:
  -- Чего это там у тебя?
   На печи сидела кошка и настороженно таращилась на такое множество гостей. Серик расстегнул ремешок, из корзины выскочил кот, увидя такое множество народу, выгнул спину, и яростно зашипел. Но тут разглядел высокое место в горнице, печку, и ринулся спасаться: промчавшись наискосок по стене, оттолкнулся у самого потолка, пролетел над головами и ловко приземлился на печке. Тут только до Батуты дошло, он всплеснул руками, и вскричал потрясенно:
  -- Мышата, живой!
   Почувствовав себя в безопасности, кот, наконец, разглядел кошку. Не теряя времени, сунулся к ней с нежным мурлыканьем, и тут же получил могучий удар по морде когтистой лапой. Сквасил морду и попятился. Все рассмеялись, а Батута широко перекрестился и проговорил своим густым голосом, перекрывая смех:
  -- Ну, слава тебе, Господи, вся семья в сборе...
  
  
   272
  
  
   7
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
Оценка: 5.00*3  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"