Когда за окном вагона медленно проплыло и замерло облупленное здание тайгинского вокзала, я, плохо сознавая, что делаю, схватил портфель, и выскочил на неровный, выщербленный асфальт платформы. Поднимаясь на виадук, я подумал, что до конца командировки еще три дня...
С виадука был виден весь городок. Скопище домов и домишек окаймляла зубчатая стена леса. Легкий ветерок принес оттуда полузабытый запах хвои - запах лесов моего детства. Я знал, что эту кажущуюся плотной стену прорезает множество тропинок и дорог, в незапамятные времена пробитых телегами, на которых жители вывозили сено, накошенное на потаенных таежных полянах. В окрестностях Тайги нет ни просторных лугов, ни лесов мачтовых. Есть причудливая путаница ложков, ручейков, точащих себе дорогу в чертоломе. И на моей памяти жил там како-то добрый уют. Особенно в конце лета, когда лесные полянки заставлялись аккуратными копешками сена и приобретали вид прибранных к празднику комнат. На опушках полянок любили греться на вечернем солнышке рябчики, свистом которых полна была тайга.
Из этого уюта рвался я когда-то мир посмотреть, и всю остальную тайгу обойти и объехать. Мнилось, что так и будет. Но все в моей жизни повернулось иначе.
С Ларисой я познакомился летом на пруду, который до сих пор называется Новым парком. Никакого парка там нет. Просто, перегородили плотиной глубокий и широкий лог с отложками, и получилось эдакое крестообразное пространство воды километра три вдоль и полтора поперек. Пруд заполнился водой, кажется в год, когда мне исполнилось одиннадцать лет. Северный берег пруда был довольно живописен: кедры и пихты подходили к самой воде, жаркими летними днями хвойный дух мешался со свежестью от близкой воды.
Жарким июльским днем сидел я на теплых досках нырялки и жмурился от ярких бликов на воде, и от радости бытия в этом мире не было иных желаний, кроме этого - сидеть на теплых досках, опустив ноги в парную воду, и подставлять горячему солнцу загорелую грудь.
Вдруг рядом послышался задорный девичий голос:
Ђ А слабо тебе, Коленька, переплыть это море?
Приоткрыв один глаз и чуть повернув голову, я увидел двух девушек и парня. Одна - так себе. Но другая... Будто сошла со страницы журнала мод. Подзадоривая парня, она искоса глянула на меня, легким движением головы откидывая на сторону чудесные пышные волосы с пепельным оттенком. Она как бы взглядом приглашала меня присоединиться к разговору. А может, взгляд ее был настолько открыт и приветлив, что располагал к доброй шутке.
ЂНу, хотя бы туда, а? - продолжала она. - Вернешься по плотине.
ЂЧто я, дурак? - не вынимая сигареты изо рта, пробормотал парень. - Ноги на гравии уродовать...
ЂСлабо, да? - девушка весело засмеялась.
ЂА не слабо Ромуальду в фонтан прыгнуть? - ухмыльнулся парень и выплюнул сигарету в воду. - А кто Ромуальд? А Ромуальд это я... Только это не фонтан, а я не слонопотам - в болоте купаться...
Мне он почему-то сразу не понравился. Может быть из-за ее явной симпатии к нему? Из-за того, что в е голосе слышались певучие нотки? Парень худой, незагорелый, и на его вялом лице навечно застыло выражение скуки. Скуки от того, что все в этом мире ему давно известно и не стоит его внимания.
ЂЧто меня дернуло? Протянуть девушке руку и сказать:
Ђ. Вдоль, туда и обратно.
Ни секунды не колеблясь она протянула крошечную ладошку:
ЂПари!
От ее пожатия, от взгляда широко распахнутых, громадных глаз у мня перехватило дыхание. Я поспешно прыгнул в воду и поплыл.
Заключая пари, я ничем не рисковал. Много времени требуется, чтобы проплыть несколько километров. И я с облегчением думал, кролем размеривая пространство зеленоватой душистой воды, что когда вылезу, девушка уже уйдет, я спокойно оденусь и пойду домой, а вечером - на танцы. Уверенный в таком исходе, я даже головы из воды не поднимал, коротко вдыхая под третий взмах и выдыхая в воду. Однако, когда неторопливым брассом подплывал к нырялке, то увидел ее сидящей на краю деревянного помоста. Она бултыхала ногами в воде и весело глядела на меня:
ЂА ты здорово плаваешь, проговорила она. Губы ее улыбались, но глаза были почему-то серьезными и внимательными. Вечернее солнце сделало их темно-зелеными и глубокими. Что-то жутковатое почудилось мне в ее взгляде. Такой взгляд бывает у совы. Ухватившись за край помоста, я одним движением вымахнул из воды, сел с ней рядом, сказал:
ЂЯ думал, ты уже давно ушла...
ЂДолжна же я была узнать, выиграла пари, или нет, - насмешливо проговорила она, и тут же спохватилась: - Да, а на что мы спорили?
И я ухнул с размаху в омут:
ЂНа то, что если проиграешь, - идешь со мной на танцы.
Она засмеялась:
ЂА ты решителен. Сразу быка за рога... Не запутаешься? Судя по тому, как ты легко знакомишься - не мудрено...
ЂВ чем я должен запутаться? - глупо спросил я.
ЂВ своих знакомых девушках...
ЂУ меня нет девушек! - зло бросил я, и кувыркнулся в воду. Когда я, сплавав к противоположному берегу, вернулся, она сидела на прежнем месте, и задумчиво глядела на меня. Когда я уселся с ней рядом, она проговорила рассеянно:
ЂКакая, однако, у вас здесь патриархальность... Танцы, до сих пор зовутся танцами... А у нас давно уже дискотеками...
ЂГде это, у вас? - ревниво спросил я.
ЂВ Омске, - коротко ответила она.
Вечером мы встретились в городском саду. Она пришла в свободном платье из легкой темной ткани, красивая, как из иностранного кино. С любопытством оглядывая парней и девушек, толпившихся по углам танцплощадки, огороженной высоким забором из металлической сетки, сказала:
ЂЯ ни разу не была на танцах. Наверное сюда ходят не совсем порядочные девушки, а парни - одна шпана?
ЂЯ разве похож на шпану? - усмехнулся я.
ЂТы - нет... - она долгим взглядом посмотрела мне в лицо.
С высокой ноты, пронзительно и тревожно, заиграл ансамбль на эстраде. Тогда я еще не знал, что такие ансамбли доживали последние дни, и то в захолустных городках. Дискотеки в крупных городах давно завоевала могучая техника, способная заглушить рев реактивного двигателя. А здесь еще лились и кружились чарующие звуки вальса. Мы танцевали самозабвенно, не видя никого вокруг. После вальса, она, изумленно глядя мне в глаза, прошептала:
ЂЯ никогда не училась танцевать...
Мы танцевали. Она задумчиво улыбалась, больше не отводя глаз от моего лица. Они влажно блестели, и в глубине их дрожали разноцветные огоньки от лампочек. Чувствуя под рукой ее гибкую, отзывчивую на движения спину, м переживая новые, неведомые мне прежде ощущения: какую-то невообразимую смесь нежности, жалости и гордости, что вот такая необыкновенная девушка запросто кладет мне руки на плечи, и не сразу осознал, что улыбаются у нее только губы, глаза смотрят серьезно, с холодным вниманием. Ее движения были быстрыми, но плавными и мягкими, как у совы в полете. Наверное, мы так были увлечены друг другом, что нам никто не решался помешать. Даже шпана, не упускавшая случая прицепиться к кому-нибудь, уступала нам дорогу.
После танцев, выйдя из ворот сада, мы пошли по улице, даже не задумываясь о том - куда. О чем-то увлеченно разговаривали. О чем? Не знаю... Мы не заметили, как очутились на другом конце города. Улица заканчивалась и дальше, за нешироким пустырем, начиналась таинственная ночная тайга. Мы пошли тропинкой по краю крутого откоса. Внизу, в логу, в свете громадной луны серебрились камыши. За логом расстилалась пустошь, с плававшими над ней белесыми волокнами тумана, и над всем этим низко висела луна. От тишины и пустынности стало жутковато.
Тропинка убегала в лесную темень и мы остановились на опушке, неловко замолчав. Лариса смотрела на пустошь за логом чуть подняв к небу тонкое бледное лицо. Я залюбовался ее скульптурно-одухотворенным профилем. Она, замерев, стояла рядом и я чувствовал в ней какое-т напряжение, будто она ждала чего-то.
Внезапно над нами разнесся тоскливый и вместе с тем угрожающий крик. Лариса вздрогнула и прижалась ко мне.
ЂЧто это? - шепотом спросила она.
ЂСова, - шепнул я. Непонятной жутью повеяло на меня с неба. Хрипло я добавил: - Странно, не время совам... Птенцов, что ли, потеряла?.. - я осторожно обнял Ларису за плечи.
Она зябко вздрогнула и податливо прильнула ко мне. Из темноты леса вырвалась бесшумная тень и закружилась над нами.
ЂПочему она летает над нами? - тревожно спросила Лариса.
ЂЕсть такая особенность у сов - кружить над одинокими путниками, - тихо проговорил я, чувствуя нарастающую тревогу.
Мы торопливо пошли к огонькам города, и сова провожала нас до первых домов.
На рассвете мы пили лимонад в вокзальном буфете. Лариса улыбалась, пузырьки газа лопались на ее зубах, а глаза утомленно жмурились.
После этой ночи она каждый вечер ждала меня, а в выходные дни мы загорали на пруду. Она жила в Омске, училась в институте, а в Тайгу приехала в гости к тетке. Та девушка, с которой она была на пруду, ее двоюродная сестра. Кто такой Николай, я не интересовался, да и не видел его больше.
Незаметно пролетел август, подступал сентябрь. Осень обещала быть теплой и сухой. Ветер ночами сухо и тоскливо шелестел жесткой листвой деревьев. Темень, шум тополей нагоняли какую - то особую тревожность. Субботними и воскресными вечерами в городском саду все еще играл ансамбль. Музыка далеко разносилась по городу и тоже была тревожно-зовущей. От нее мучительно щемило сердце и не хотелось идти домой.
С работы я уволился - меня должны были призвать в армию. С рассветом уходил в лес, стрелял рябчиков на полянах, пугал уток в заболоченных логах, взбирался на кедры, палкой сбивал ребристые, с каплями прозрачной смолы на кончиках чешуек, шишки. Вечером торопился в город. Знал - она ждет. Когда мы встречались, она закидывала мне руки на плечи, вглядывалась в глаза и сдавленно шептала:
ЂЯ люблю тебя.
Все внутри у меня сжималось от нежности, жалости и любви, похожей на саднящую боль. Мне хотелось взять ее на руки и баюкать, как ребенка. И я брал ее на руки, и баюкал. Она целовала меня с исступленной силой. От поцелуев болели губы, болело в груди, болело все. Я чувствовал себя больным. Спал мало и спать не хотелось.
Однажды я ушел далеко в тайгу, заплутался в чертоломе, и когда выбрался на знакомые прогалины, уже темнело. Я торопливо шагал через поляны, сухо шоркала стерня от скошенной травы по подошвам кед. Стожки сена наплывали из темноты неясными серыми пятнами. В небе тускло, размыто светились звезды. Ветер пробегал где-то стороной, чуть трогая кроны деревьев по опушкам.
Позади раздался вдруг протяжный, унылый, и будто предостерегающий крик. Вскоре из небесной тьмы возникла мягко вихляющаяся тень. В бесшумном полете надо мной закружилась сова. Прежде чем я успел о чем-либо подумать, руки сами вскинули ружье. Выстрел, ухнув, канул без эха в темноту. Ослепленный вспышкой, я не сразу разглядел умирающую у своих ног сову. Она слабо трепыхалась на колкой стерне, то вскидывая, то роняя голову, всплескивала мягкими, бессильными крыльями. Из полуоткрытого клюва вырывались какие-то звуки, будто она хотела напоследок сказать что-то важное. Не сказала. Распластала крылья и затихла.
В этот вечер Лариса чем-то напоминала смертельно раненую сову. Вскидывала руки, на секунду стискивала мои плечи, прижималась головой к груди, отстранялась, долго-долго вглядывалась мне в лицо. Мне казалось, что она чего-то ждет от меня, но я не мог понять - чего, и развивал перед ней свои планы; как отслужу в армии, поступлю в университет и так далее...
Она прервала меня. Приникнув к груди, тихо произнесла:
ЂЗавтра я уезжаю. Начинаются занятия в институте. Вот... Приехала на две недели, а задержалась на два месяца...
Внутри у меня все оборвалось, стало пусто и горячо. Я положил ладонь ей на голову и, чувствуя под пальцами какое-то птичье, пуховое и ломкое тепло, осторожно прижал к себе, проговорил севшим голосом:
ЂЗначит, встретимся теперь только через два года...
* * *
Я писал ей. Письма получались длинными, потому что сочинял их я по несколько дней. Она отвечала короткими, полными нежности и тоски, письмецами.
Потом меня отправили служить на Дальний Восток. Вагоны с новобранцами были прицеплены к товарняку. Поезд подолгу стоял на станциях, и казалось, конца не будет этому пути через всю Сибирь. Изреженная у дорожного полотна, слегка припорошенная первым снегом, тайга стояла неуютная и неприветливая. Сутками я лежал на голой верхней полке и не отрываясь смотрел в окно. Все мысли, все желания собрались в крошечную точку, как бусинка, висящая далеко позади на извилистой линии железной дороги.
Первый год службы тянулся день за днем убийственно медленно. Будто ты спешил, бежал куда-то, а тут поезд преградил путь, и ты стоишь, готовый биться головой обо что угодно от бессилия, дожидаясь, пока протащатся один за другим дни-вагоны. Однообразие и серость будней угнетала. За колючей проволокой стеной стояла пышная дальневосточная тайга, но и она была недоступной. Замполит на каждом разводе талдычил, что в любой момент оттуда могут выползти китайские диверсанты, - "ночные тигры", - и зарезать часового, если он задремлет на посту. Да и на боевых постах надо не терять бдительность. Долгими ночами на посту мучила неотвязная мысль: - "Да Боже мой! Полезли бы, наконец, эти чертовы ночные тигры из тайги! Резануть бы тогда трескучей очередью по этому безмолвию и тоске..."
На дежурствах у приборов я писал Ларисе. Она перестала отвечать. Я сходил с ума от тоски. Особенно болезненно переживал ночи в карауле. На посту, в одиночестве, тоска была невыносимой.
Первой армейской осенью, как и год назад, сухой теплый ветер ночами шелестел умирающей листвой, в черном небе висела огромная луна, почему-то с красноватым оттенком. Но больше не было у меня Ларисы... Я боялся ночами стоять на посту; меня преследовал навязчивая мысль - повернуть автомат стволом себе в грудь...
В конце концов, прошел и второй год службы. Пока я служил, мои родители перебрались в другой город, так что в Тайгу возвращаться мне уже было незачем. Однако, направляясь к родителям, я все же сошел в Тайге с поезда.
Тетка Ларисы встретила меня приветливо. Я ни о чем ее не расспрашивал - она заговорила сама:
ЂЛариса уже на четвертом курсе. На красный диплом идет... - гордо сообщила мне женщина. Но потом, смущенно пряча глаза, добавила: - Правда, неприятности у нее. Какая-то история с преподавателем...
Меня будто кипятком обдало. А жалостливый, сочувственный взгляд этой много повидавшей женщины, вызвал настоящую, физическую боль. Я поскорее выскочил из ее дома. Вокруг меня все шаталось, и день потемнел.
С месяц я прожил в Юрге у родителей, но что-то тянуло меня в Омск. Умом я понимал, что ехать туда мне не следует, но не поехать не мог.
В Омске я устроился на работу в транспортный институт, лаборантом. Все равно, где работать, а здесь давали комнату в общежитии. Осенью поступил учиться на заочное отделение.
Сосущая пустота в душе мешала жить. Но в Омске жить становилось вообще невыносимо. Зимой - пронизывающие ветры и морозы, когда невозможно согреться в казенном уюте общежития. Жара, духота, пыль - летом. Однажды я выбрался за город. Тоскливо и скучно было вокруг. Среди бесконечных полей торчали тут и там чахлые березовые околки. В них я не увидел ни одной птицы, ни единой зверушки. Только кучи мусора, мухи да комары. За город я больше не ездил.
Я надеялся встретить Ларису случайно. Что-то мешало мне просто пойти к ней домой. Несколько раз подходил к дверям ее института, подолгу сидел на лавочке в недалеком сквере, жал и боялся, что выйдет она. Однажды дождался. Это было теплым осенним днем. С кленов изредка слетали пожелтевшие листья, вокруг стояла умиротворенная тишина. Я смотрел на двери не отрываясь, и все же Лариса появилась неожиданно. Вслед за ней вышел какой-то парень. Я не сразу узнал в нем Николая. Она взяла его под руку, и, заглядывая ему в лицо, начала что-то говорить. Николай нехотя отвечал, глядя прямо перед собой. Меня они не заметили. А я долго еще сидел, тупо уставясь в ту сторону, куда они ушли. Больше я не приходил в этот сквер.
В начале зимы я женился, неожиданно даже для себя самого. Женился на девушке, работавшей в научно-исследовательском секторе транспортного института. Год назад она защитила диплом и теперь мечтала поступить в аспирантуру. Привлекла она меня своей неброской миловидностью, спокойствием и уравновешенностью. Однако и дальше я продолжал вглядываться во всех встречных женщин, надеясь и боясь встретить Ларису.
Кое-как прошел еще год. Однажды жена пришла с работы чем-то расстроенная. На мои расспросы загадочно ответила, что ей не находится места в аспирантуре по причинам, никакого отношения к науке не имеющим. Диплом-то у нее - с отличием. Вскоре она уволилась из института и пошла работать на завод. За два года работы я достаточно хорошо изучил систему соискания ученых степеней, а потому мне тоже стало противно работать в институте. Забросил я и учебу.
Меня понесло куда-то, будто ветром. Кем я только не работал. И в лесники пытался устроиться, и проводником вагонов с вином, и сторожем. Жена с покорным терпением относилась к моим метаниям. Может быть, поэтому мое стремление куда-то бежать мало-помалу утихло, я поступил в университет на заочное отделение, постепенно увлекся учебой, пока не задумываясь, чем займусь после.
* * *
И вот я снова в родном городе, откуда все началось... А что, собственно началось?..
Сойдя с виадука, я разыскал гостиницу. Она оказалась в том же двухэтажном облупленном доме что и раньше. Оставив портфель в номере, я пошел бродить по городу.
Тайга имела вид поселения, который жители покидают по неведомым причинам. Пустынные улицы, покосившиеся, а кое-где и поваленные заборы, кучи мусора, кюветы, превратившиеся в настоящие болота с камышами. В городском саду, когда-то ухоженном, все аттракционы развалились, танцплощадка растрескалась и распалась на бетонные блоки, над которыми висли обрывки сеточного ограждения.
Бестолку слоняясь по городу, я зашел в магазин, помещавшийся в уныло скособочившемся деревянном доме, и зачем-то купил пару кед. Переночевав в сыром гостиничном номере, наутро я сменил туфли на кеды и отправился в лес.
Август переломился пополам, началась самая благодатная пора в тайге. Комары и мошка уже пропали, тянуло прохладным ветерком. Я сразу заметил, что исчезла из подлеска красная смородина, в эту пору обычно алевшая кистями сквозь редеющую листву, пропала и черная из укромной полутьмы логов, куда-то подевались заросли рябины; все затянул скучный молодой осинник. Только кедры тут и там поднимали к небу купола своих крон. Набрали ядро кедровые орехи, шишки печатались на фоне неба четкими трехпалыми розетками на концах кедровых лап.
Я шел исхоженной с детства лесной дорогой, и мне везде мнилось какое-то запустенье. По дороге, видимо, ходили и ездили редко. Между заросшими травой колеями уже проросли тоненькие осинки. На полянах, через которые я шел той памятной ночью, не стояло ни единого стожка сена. Видно, давно уже не обкашивались эти поляны. Лес по опушкам выпустил на них компании пушистых елочек и осинок, юношески тонких и угловатых. И тоска, тоска разливалась вокруг!
Я долго не мог понять, почему тоскливо, пока не сообразил - не свистят рябчики. Там, где когда-то был мостик через ручей, стеной стояли тальники и дороги за ручьем уже не угадывалось.
Продравшись сквозь заросли, я долго стоял, глядя в темную воду ручья, с равнодушным журчанием переливающуюся через коряги. Одиночество и тоска дополнились каким-то безотчетным страхом. Он стал крепнуть, разрастаться, подчиняя себе мою волю, и я заторопился обратно. Страх подгонял меня и я все ускорял и ускорял шаг. Ноги путались в перезревшей траве, крепкие стебли зло скрипели по резине кед. Тайга, угрюмо надвинувшись на меня, шумела от поднявшегося ветра.
Неожиданно я узнал место - здесь я убил сову! Я остановился, оглядываясь по сторонам. На ум пришла странная мысль: а ведь я убил духа здешних мест, убил и свое счастье...
Я вышел на берег пруда. Пустынно и тоскливо было и здесь. Одиноко торчала у берега покосившаяся нырялка. На ней уныло сгорбилась фигура рыбака. Пройдя по качающемуся и скрипящему переходу, я сел на уцелевшую доску. Снимая кеды, проговорил, обращаясь к старику, сидящему с удочками на краю досчатой платформы:
ЂЯ не распугал вам рыбу? - мне просто хотелось услышать хоть чей-нибудь голос в этой гнетущей тишине.
Старик повернул ко мне хмурое лицо, изрубленное глубокими морщинами и поросшее серой щетиной, проговорил:
ЂНекого тут пугать. Каждую весну заморы. Если и заведется рыбешка, тут же и задыхается. Некуда ей бежать отсюда...
Наверное потому, что старик занимался бессмысленным делом, в словах его мне почудился двойной смысл. Ведь мне тоже некуда бежать из пруда, в который превратился для меня Омск.
ЂПусто в тайге, ни рябчиков, ни дроздов... - проговорил я, занятый своими мыслями.
ЂДа-а, - протянул старик, - белка который год не приходит... - Он зло посмотрел на поплавок, почему-то на боку плававший в мелкой ряби.
ЂОсенью, перед армией, я здесь сову убил, - выговорил я, чувствуя непреодолимую потребность высказать свою тоску. - Плохая примета. Убил духа здешних мест...
ЂНету давно никаких духов, - вздохнул старик, внезапно распустив все свои морщины. Лицо его размякло, стало жалким и беззащитным. - Не бери в голову, парень. Просто, перетравили тут все. В Томске - радиация, в Яшкинском районе поля опыляют всякой гадостью. Мыши передохли, вот совы и подались подальше в тайгу. Некого им тут ловить стало... - он помолчал, добавил: - Уродуют все... Может, на изуродованной земле только уроды и могут жить, а парень? - он искоса глянул на меня.
ЂНаверное... - рассеянно отозвался я, оглядывая платформу нырялки. Вдруг взгляд натолкнулся на имя, вырезанное на выбеленной солнцем и дождями доске. Сейчас же память услужливо подсунула; здесь сидела Лариса в день знакомства. Точно! Она опиралась рукой о доску и рядом с ее ладошкой было вырезано - "Коля".
Это имя больно резанул по сердцу, хотя здесь совсем и не тот Николай увековечил себя. Поспешно обувшись, я почти бегом кинулся в город.
Ночью я без сна ворочался на скрипучей гостиничной койке. На меня навалилась какая-то больная и смутная, подобная тифозному бреду, тоска. Меня буквально разрывало изнутри ощущение, что прошла молодость, что и жизнь кончается, и не было чего-то главного, чтобы дух захватывало, яркого и необыкновенного. Была нудная, постылая работа, было зарабатывание квартиры, теперь пойдет зарабатывание пенсии... Лишь в начале жизни прилетела из каких-то незнаемых краев девушка-сова, покружилась надо мной, одиноким путником, направлявшимся в большой мир...
В большой мир я так и не попал...
Глядя в серевший квадрат окна, я горячечным шепотом звал девушку-сову. Ждал, прошелестят легкие шаги по коридору, мягкие руки толкнут дверь, и неясной тенью, сорвавшейся с ночного неба, влетит она...
Перед рассветом я отчетливо ощутил, что умираю...
Я пережил и эту ночь. Утром пошел на вокзал за билетом. Странно, но по утрам, даже летом, тайгинский вокзал всегда почти пуст. Лишь в зале ожидания кое-где на диванах сидят и лежат люди. А в это лето в зале ожидания обрушился потолок, и диваны расставили прямо в кассовом зале, который одновременно служил и вестибюлем.
Купив билет и засовывая его вместе со сдачей в карман, я вдруг ощутил на себе чей-то взгляд. Подняв голову, прямо перед собой увидел сидящую на диване женщину с девочкой лет трех. Еще не узнав и не поверив, что это она, я, сразу охрипшим голосом, выговорил:
ЂЛариса...
Вглядываясь в меня своими внимательными совиными глазами, как бы не узнавая, она обронила:
ЂЗдравствуй...
Нет, это была не девушка-сова. Это была всего лишь женщина лет тридцати, довольно миловидная. Правда, глаза у нее все те же; огромные и то ли серые, то ли зеленые.
Я посмотрел на девочку. В лице ее была какая-то странность.
ЂТы как здесь? - спросила Лариса замирающим голосом.
ЂДа вот... - глухо кашлянув из-за собравшегося в горле сухого комка, проговорил я, присаживаясь на диван, - проездом из командировки...
ЂА я - в Томск. Дочку в мединституте показать, - она горестно вздохнула, как-то по-бабьи пригорюнилась. - С самого рождения с ней по больницам, - она тут же спохватилась, вскинула взгляд, улыбнулась. - А вообще, у меня все хорошо. Правда, семейная жизнь не сложилась. Я ведь за Николаем замужем была... - Она замолчала, задумчиво уставившись в одну точку.
ЂЗначит, это из-за него ты перестала писать мне в армию, - проговорил я полуутвердительно, разглядывая ее и пытаясь понять, что в ней переменилось.
Она вздрогнула, быстро глянула на меня, и тут же отвела глаза:
ЂМы вместе учились... Потом он уехал по распределению, и вернулся в Омск, когда я заканчивала аспирантуру, и мне вот-вот нужно было защищаться, - заговорила она отрывисто, как бы оправдываясь. - Вокруг меня всякие склоки начались, сплетни... Ну, так обычно бывает... Какую только грязь на меня не лили! Чтобы обеспечить себе, так сказать, тылы, и решила выйти за Николая...
"Зачем она оправдывается? Зачем вообще об этом говорит?" - подумал я.
ЂЧерез знакомых я его на хорошую работу устроила. Все равно он всячески унижал меня, даже смел бить! Знакомые мои ему, видите ли не нравились... Даже алименты на девочку отказывается платить. После суда по разделу имущества прямо в зале суда заявил: уродов пусть уроды и воспитывают. Каково, а? Так ведь она болеет, наверное, потому, что он на вредном производстве работал. Там, вроде, радиация была...
Жалость и прежняя нежность вспыхнули во мне с новой силой, все внутри сжалось, будто замерзло. Торопясь, словно боясь, что я не дам ей выговориться, она продолжала:
ЂВот и хорошо, что все кончилось. У меня отличная работа, я кандидат наук. Прекрасные друзья. Есть очень хороший друг. Когда я училась, он уже был доцентом, теперь - проректор по научной работе. Помог мне в аспирантуру поступить сразу после института. И с диссертацией помог, - она осеклась, спохватившись, смущенно улыбнулась, спросила: - А ты где живешь? - в голосе ее появились певучие нотки.
ЂВ Омске живу, - пробормотал я.
Глаза ее сверкнули желтыми огоньками:
ЂЧто же ты! - воскликнула она, но тут же опустила плечи и тихо договорила: - И ни разу не зашел... - Она помолчала, невидяще уставясь в пол, потом резко вскинула голову, будто стряхивая что-то, долгим взглядом посмотрела мне в лицо, в ней что-то неуловимо переменилось, она задумчиво заговорила: - Знаешь, я все положила на то, чтобы добиться в жизни успеха, все принесла в жертву. Добилась... Но нет у меня рядом надежного человека, на которого я могла бы опереться, который любил бы мою дочь и хорошо относился ко мне, - она замолчала. Задумчиво глядя мне в лицо.
По мере того, как она говорила, я все яснее ощущал в ней какую-то фальшь. Слишком много слов после долгой разлуки, происшедшей не по моей вине. И с хронологией событий у нее не все ладно. Возникшая неприязнь начисто уничтожила и нежность, и жалость к ней.
Опуская взгляд, я пробормотал:
ЂНадо ли было добиваться успеха такой ценой? - я смотрел на девочку, неподвижно сидящую на скамейке и с бессмысленной улыбкой глядящую куда-то в пространство невидящими глазами.
ЂА какой ценой может добиться успеха женщина в наше время? - жестко выговорила она. - И потом, у меня больной ребенок. Ради него я пойду на все.
Она вдруг принялась рыться в сумке, бормоча:
ЂПогоди, я тебе адрес напишу... Я ведь квартиру получила. Приходи, хорошо? Через две недели я буду дома.
Она глянула на меня как-то жалобно и беззащитно. А я вдруг подумал, что ничего не начиналось в этом городе - просто, я прошел по кругу. И теперь круг замкнулся.
Наконец, выудив из сумки авторучку и блокнот, Лариса начала быстро писать. Не прерывая писания, будничным тоном спросила:
ЂКак живешь?
ЂКак живу? - переспросил я рассеянно, глядя на торопливо бегающую по блокнотному листу авторучку. Внезапно вспомнилась армейская тоска и мрачный зрак автоматного дула, однажды глянувший в мое сердце. Потом представились мои малыши - дочь и сын; как они карабкаются мне на плечи, отпихивая друг дружку и ссорясь, душат меня своими ручонками...
Вырвав листок, Лариса протянула его мне. Машинально взяв листок, я проговорил:
ЂНормально живу. У меня семья, дети, интересная работа. В общем...
Тут диктор объявил, что поезд до Томска прибывает на второй путь. Она засуетилась, сдернула с дивана девочку, подхватила сумку. Но сумку у нее я отобрал и пошел вперед, к поезду. Уже в дверях вагона она обернулась, сказала:
ЂЯ буду ждать тебя...
Идя в гостиницу за вещами, я медленно изорвал листок с адресом на мелкие клочки и пустил их по ветру. Стайкой белых бабочек обрывки опустились на зеленую болотную воду кювета. Однако, крепло ощущение вины перед Ларисой. Но в чем я виноват перед ней? Она сама выбрала то, что с ней произошло. Не только ко мне прилетала сова из ночного леса...
И в поезде я думал об этом, прижавшись лбом к подрагивающему вагонному окну, глядя на тоскливую, пустую тайгу, стоящую по сторонам, в которой больше не свистят рябчики, не кричат совы... И снова на меня накатывала смертная тоска.
Перед глазами вдруг всплыли строчки разорванной записки, адрес и телефон Ларисы. И где-то в глубине сознания зудела навязчивая фраза то ли из какого-то орнитологического справочника, то ли из рассказа какого-то писателя-охотника: "Сова - это ночная хищная птица, которая никогда не упускает свою добычу..."
Поезд вдруг загрохотал по мосту через Томь. Широкая река убегала вдаль, подергиваясь дымкой. От распахнувшегося простора захватило дух. У меня будто плотину прорвало внутри: да боже ж мой! Огромный мир только внутри меня! Все остальное - мирки... Да что мешает, взять лодку и плыть туда, в необозримую даль, дыша дымкой дали дальней...