Престарелый монах Грегор Иоанн Мендель в очередной раз задавался вопросом, терзавшим его в последние месяцы с особым иезуитским садизмом: на кой черт ему приспичило податься в миссионеры и отправиться в дебри черного континента?! А с позавчерашнего дня - да-да, того самого дня, когда упитанного, хотя и по-старчески жестковатого Менделя употребил в пищу местный шаман (разумеется, в строгом соответствии с древними колоритными традициями племени Мбага-Мбага и после тщательной термической обработки) - несчастный Грегор Иоанн и вовсе готов был кусать себя за локти от обиды. Правда, отсутствие физического тела как такового служило серьезным препятствием этому благому намерению.
Шаман Бонга чувствовал себя не лучше. Теперь он наконец-то понял, почему его отец, стоически прыгавший вокруг костра, несмотря на застарелый радикулит, и втыкавший длинные иголки во все, что попадется под руку, строго-настрого запрещал сыну употреблять в пищу адептов конкурирующих религий.
"Кушай кого хочешь, сынок. Охотников, собирателей, путешественников-картографов, коммивояжеров. Особенно коммивояжеров. Но чужих шаманов есть не вздумай! Никогда не знаешь заранее, что у них на уме и на каких грибах они сидят. Эффект может быть непредсказуем. От несварения желудка до бредовых галлюцинаций и внедрения в твое сознание личности-паразита".
А тут еще в хижину Бонги заявился вождь Абимбола собственной персоной - и Бонга уже догадывался по какому поводу.
- Бонга, почему у тебя так странно урчит живот? - подозрительно прислушиваясь и принюхиваясь, спросил шамана вождь, чтобы как-то завязать разговор.
- Похоже, это наш невкусный бледнолицый гость насылает на нас проклятия путем чревовещания, - грустно ответил Бонга и продолжил задумчиво перебирать сосуды из высушенных тыкв в поисках рвотного корня.
- А у меня к тебе дело.
- Все то же? Снова потыкать иголками в куклу Лумумбы и прижечь его парочкой углей? Ты же видишь, что это не действует. Он наверняка защищен какой-то особо мощной магией.
Лумумба был самым подлым, трусливым и жестоким воином соседнего племени Бамбути. Не далее как вчера в стычке за ручей он одним махом насадил на пику троих соплеменников Бонги - разумеется, исключительно благодаря своей подлости - улучив момент, когда те тихо подбирались к нему гуськом. А благодаря своей трусости, сам не получил ни царапины. С этим срочно нужно было что-то делать.
- Возможно, в прошлые разы куклы были недостаточно подобны оригиналу, - деликатно предположил Абимбола. - Я не хочу сказать, Бонга, что сомневаюсь в твоей профессиональной компетенции или в художественных способностях как скульптора-портретиста. Но последние неудачи, знаешь ли, заставляют меня задуматься о непопулярных кадровых решениях.
Уже выходя из хижины, Абимбола хлопнул себя по лбу.
- Ах, да - собственно, зачем я пришел. Нам удалось раздобыть клок волос Лумумбы. Надеюсь, это поможет. Постарайся не огорчить меня и в этот раз, Бонга!
А вот и она, тыква с рвотным корнем.
"Постой, Бонга! Не принимай поспешных решений. Мы можем помочь друг другу!" - с пугающе-загробной интонацией проурчал желудок шамана. - "Я, знаешь ли, в некотором смысле ученый. Генетик. А в моем новом агрегатном состоянии мне, стоящему на пороге Вечности, похоже, приоткрылись некоторые волнительные тайны мироздания. Если всё получится, мы изготовим такое точное подобие Лумумбы, что родная мать не отличит!".
С точки зрения консервативного вудуиста, каковым считал себя Бонга, план монаха Менделя отдавал явной крамолой. За такие идеи одолеваемому ими еретику была одна дорога - на костер. В предварительно разделанном, нафаршированном, аккуратно уложенным в большой котел и украшенным мелко нарезанной зеленью виде. Впрочем, подумал Бонга, может быть, это и есть та загадочная магия, что так надежно защищает Лумумбу? Может, их шаман тоже съел какого-нибудь особо просветленного бледнолицего?
* * *
- Ты уверен, что тебе все это действительно нужно? - лицо Абимболы выражало нечто среднее между вежливым участием и состраданием. С таким выражением обычно смотрят на юродивых. - Дудочка для заклинания змей, юная девственница в определенной фазе женского цикла, самый остро заточенный хунга-мунга и листья растения Уббо, которое, к слову сказать, растет только на землях племени Мгабу, и от которого скоропостижно скончались в страшных судорогах три их последних шамана? А также, двадцать четыре танцора для хоровода и один чтец-декламатор, тоже с хореографическими навыками, умеющий рифмовать произвольный текст на ходу? Я ничего не пропустил и не перепутал?
- Всё именно так. Возможно, потом понадобится что-нибудь еще. Я опробую новую экспериментальную методику.
Вождь тяжело вздохнул.
- Хорошо, Бонга. Ты получишь все, что просил, к сегодняшнему вечеру.
* * *
Отвар из травы Уббо произвел на Бонгу странный и жуткий эффект. Ему показалось, что он стремительно уменьшается и уменьшается в размерах - вот уже прядь волос Лумумбы выглядит как сплетение гигантских лиан, вот он стоит на одной из них - бесконечно тянущейся от горизонта до горизонта, а вот уже проваливается вглубь - в мерзкую липкую жижу, омерзительное болото, кишащее странными подобиями змей. У тех, судя по всему, был разгар брачного сезона - иначе отчего бы им так активно сплетаться друг с дружкой?
'А теперь доставай дудочку и хунга-мунга, и делай что скажу. Начни с того, что с помощью дудки подзови во-о-он ту сладкую парочку!' - пробулькал ученый монах.
То, что происходило дальше, казалось Бонге дурным сном: вивисекция никогда не была его коньком, а то, что съеденный монах заставлял вытворять с несчастными пресмыкающимися при помощи хунга-мунга, навсегда внушило Бонге священный ужас перед бледнолицыми извергами. Герр Мендель в это время бубнил что-то про интроны, фактор роста, ген акселерации и другие загадочные вещи, не слишком понятные, судя по всему, даже ему самому.
Следующий этап, к громадному облегчению Бонги, был гораздо более привычен и традиционен - инициацией девственниц он занимался регулярно, это была одна из его почетных профессиональных обязанностей. Затем, правда, Мендель настоял на еще одном галюциногенном трипе, в компании свежеинициированной девственницы, в ходе которого Бонга попал в огромный радужный пузырь. В его центр Бонга и поместил вчерашних, совершенно деморализованных жестоким обращением, змей.
"А теперь - хоровод!" - проквакал монах откуда-то из области малого таза. - "Они должны круглосуточно и без перерыва исполнять Священный Танец Плодородия, это вкупе с теми незначительными изменениями, что мы внесли в геном, ускорит созревание плода".
И уже через неделю маленький Лумумба-2 появился на свет.
"Танцоры могут немного отдохнуть!" - великодушно прочревовещал герр Мендель, - "Только никуда не отлучайтесь - скоро вы нам снова понадобитесь!"
Чтобы ускоренными темпами добиться не только физического, но и интеллектуально-духовного развития Лумумбы-2, дух монаха Менделя предложил использовать так называемый эффект 25-го танцора. Пока хоровод отплясывал очередную зрелищную, но абсолютно бессмысленную народную пляску, чтец-декламатор встревал между куплетами и припевами, быстро и ритмично начитывая тот весьма ограниченный набор эзотерических знаний и религиозных убеждений, которым, как предполагалось, обладал Лумумба-1.
Всего через месяц Лумумба-2 стал абсолютно неотличим от своего прототипа.
- Даже как-то жалко его убивать! - пробормотал вождь, разглядывая молодого мускулистого парня, беспечно сидящего у костра.
- Жалко, но надо, - возразил шаман Бонга. - Я что, по-твоему, зря старался? На одну только инициацию девственницы сколько сил и нервов ушло, я уж не говорю про остальное!
...В тот самый момент, когда спящего Лумумбу-2 быстро связали и принялись тыкать копьями и прижигать факелами, Лумумба-1 громко закричал, забился в конвульсиях, и, сходив под себя кровью, умер.
* * *
Монах Грегор Иоганн Мендель проснулся в своей келье - лоб его был покрыт холодной испариной, все тело тряслось. Ему никогда раньше не снилось такого жуткого кошмара. Встав с кровати, в одной ночной сорочке, он сгреб в охапку листы мелко исписанной бумаги, лежавшие на его столе, и бросил их в камин. После чего, воскликнув: "Генетика - продажная девка вудуизма!", отправился на монастырские грядки, вытаптывать горох.
И до конца своих дней он больше никогда не занимался наукой.