Аннотация: Участник конкурса ВНЛ-2018. Предсказуемо не вышел из группы: про такие Веру, Надежду и Любовь мало кому читать захочется
Пятилетняя Лялька была домашним ребёнком, долгожданным и обласканным. Никаких ясель, никаких садиков. Вокруг только любящие, свои - мама и папа, тётя, сестра, бабушки и дедушка. Весь мир взрослых сосредоточился и вертелся вокруг девочки. Она была счастлива безмятежным детским счастьем и дома, и везде, куда её водили близкие. Весь остальной мир, населённый чужими людьми, незнакомцами, был далёк и отгорожен плотным кольцом любви, внутри которого тепло и безопасно. Так же тепло и безопасно выглядел тот, остальной мир изнутри кольца, через надёжные спины и сцепленные руки близких. В доме часто бывали гости - друзья папы и мамы. Все они были весёлые, добрые, много шутили, играли на музыкальных инструментах и красиво пели.
Ляльку передавали из рук в руки, как эстафетную палочку. Когда мама уходила на работу, с ней оставался папа. Или старшая сестра. Или Ляльку отвозили к бабушкам, в светлый побеленный домик, празднично глядящий на улицу сверкающими чистотой окошками. Иногда, если уж совсем припекало, папа брал Ляльку с собой на работу. Он работал вечерами - как говорила Лялька, "дудел в дудки". То есть, играл в оркестре. По утрам трижды в неделю бывали репетиции. Лялька любила приходить сюда. Здесь её тоже все любили. Ей нравилось садиться в уголке и слушать музыку. И смотреть по сторонам. И разглядывать высоченный потолок с лепниной. Пустой зал гулко отражал звуки. Огромные зеркала во всю стену отражали Ляльку. Она быстро кружилась в такт музыке, и голубая юбочка в складку взлетала, почти как балетная пачка. Лялька мечтала стать балериной. Она вообще обожала театр, любой, даже смешной кукольный, где не показывали живых артистов.
Тем солнечным утром Лялька шла вприпрыжку рядом с папой - они спешили на репетицию. Папа крепко держал её маленькую ладошку в своей руке. Вдруг возле Театра Юного Зрителя папу окликнул какой-то человек.
- Генка! Ты, что ли? Привет! - раздался за спиной громкий, густой голос.
- О, привет! Сколько лет, сколько зим! - папа улыбнулся и протянул руку незнакомцу - добродушному курносому толстяку. - Как дела? Где ты, как ты?
Слово за слово, старые приятели выяснили, что работают совсем рядом - через дорогу. Дядя Тимофей, как оказалось, служит артистом в ТЮЗе. И как раз теперь опаздывает на утренний спектакль.
- Хочешь в театр? Сегодня играем сказку - "Конька-горбунка", - Дядя Тима склонился к Ляльке.
- Да, да! Конечно, хочу! Пап, можно?
- Ген, не переживай, я за девочкой присмотрю, посажу на хорошее место. А после спектакля заберёшь.
- Договорились. Лялька, веди себя хорошо и слушайся дядю Тимофея. Когда сказка закончится, я буду тебя ждать здесь.
- Хорошо, папочка! - и Лялька доверчиво сунула ладошку в руку новому знакомцу.
Дядя Тима провёл Ляльку в гримоуборную. Девочка смотрела по сторонам, раскрыв рот. Конечно, она уже бывала в ТЮЗе раньше. Но никогда - за кулисами. Там всё было такое волшебное... Запах декораций, грим, костюмы. Дядя Тимофей переоделся в косоворотку и просторные штаны на верёвочке, напялил на голову парик, похожий на птичье гнездо, и загримировался - намазал лицо белилами, румянами, густо подвёл глаза чёрным карандашом.
- Ну, как, узнаёшь дядю Тиму, детка? - он громко захохотал, хлопнул себя руками по бокам, так, что объёмистый живот под косовороткой заходил ходуном. Ляльке стало смешно, она тоже захохотала.
- Вот и хорошо, деточка! Вот мы с тобой и подружились! - довольно улыбнулся артист. - Пойдём, я тебя посажу в зал. Когда будет антракт, приходи сразу сюда, не задерживайся.
Посадив Ляльку на крайнее место в ряду, дядя Тима удалился. Вскоре Лялька увидела его на сцене. Это было так странно: он же только что был дядя Тима, папин друг. А теперь он уже кто-то совсем другой - персонаж из сказки. Говорит смешные слова смешным голосом, и дети в зале смеются. Смеялась и Лялька.
Когда объявили перерыв, Лялька вышла в фойе. Там было шумно, много незнакомых детей намного старше Ляльки и взрослых с другими маленькими детьми. Лялька никогда раньше не оставалась одна, без родных. Ей стало страшно: вдруг потеряется? Девочка хорошо запомнила дорогу в гримёрку и побежала туда.
Дядя Тима развалился в кресле, вытирая лоб большим клетчатым платком. В гримёрке пахло чем-то незнакомым, неприятным. Лялька вошла и села на стул.
- Тебе нравится спектакль, деточка?
- Нравится.
- Тебе нравится, как я играю?
- Да.
- Вот и славно! - дядя Тима вскочил и наклонился к Ляльке. - Теперь мы с тобой друзья, правда же? - он приобнял девочку за плечи и поцеловал в щёку.
- Да, - ответила Лялька. Она привыкла, что её всё время обнимают и целуют друзья родителей.
- Тогда мы с тобой должны познакомиться поближе. Как настоящие друзья. Ты согласна?
Лялька кивнула, не совсем понимая, о чём говорит папин приятель.
- Хочешь, я тебе покажу что-то секретное? Только об этом никому нельзя рассказывать. Это будет наша с тобой тайна. Как между настоящими друзьями. Согласна?
Лялька опять кивнула.
Дядя Тима подошёл совсем близко и стал развязывать пояс. Завозился, странно закряхтел и достал из просторных штанов какую-то штуку, похожую на сосиску, только тёмную и сморщенную. Он взял Лялькину руку и обжал вокруг "сосиски".
- А теперь подвигай ручкой, подвигай. Так делают все настоящие друзья.
Ляльку охватил ужас. Она понимала - происходит что-то странное и страшное. Что-то запретное и постыдное. Но как ослушаться взрослого? Разве может она сказать "нет" папиному другу?.. Ведь это нехорошо, неправильно!
Лялька всегда отличалась послушанием. Её никто никогда не бил, даже кричали на неё очень редко. Она ужасно боялась папиного осуждающего взгляда или сурового молчания. Это было самое страшное наказание, повергавшее девочку в отчаяние. Теперь она будто оцепенела и выполняла всё, что говорил дядя Тима. Что она могла сделать? Убежать? Заблудиться в лабиринте театральных закутков? Выскочить к чужим людям, которых она совсем не знает? Папа велел слушаться дядю Тимофея. Не может быть, чтобы папа хотел ей плохого. Значит, всё в порядке?..
Дядя Тима охал и раскраснелся так, что слой белил не скрывал багрового румянца. Прозвенел звонок, артист поспешно запихнул свою "сосиску" в штаны и отвёл Ляльку в зрительный зал. Она больше не могла следить за тем, что происходит на сцене. Страх и стыд, стыд и страх - вот всё, что она чувствовала. Девочка с ужасом ждала окончания второго акта. Она хотела остаться в зале, но все зрители вышли в фойе, ей стало страшно одной. Дядя Тима велел в антракте приходить к нему. Папа велел слушаться дядю Тиму. Лялька встала с кресла и пошла в гримоуборную.
Там всё продолжилось. Опять надо было трогать противную "сосиску". Дядя Тима стал грубым и требовал, чтобы Лялька её поцеловала. Девочку замутило. Тогда он просунул руку ей в трусики и стал сильно трогать там, где только мама трогала, совсем немножко, когда купала Ляльку. Он вынимал руку, облизывал пальцы и запускал их в трусики снова.
- Тебе приятно, деточка? - дядя Тима нависал над ней огромной страшной тушей.
- Нет! Мне больно! - закричала Лялька и вырвалась.
- Что ты, что ты, деточка! Ладно, ладно, не кричи, я не буду больше! Теперь мы с тобой настоящие друзья. И у нас есть большой секрет. О нём нельзя рассказывать никому, ты помнишь?
- Помню.
- Никому-никому! Если ты расскажешь папе и маме, они перестанут тебя любить. Потому что ты теперь стала взрослая, у тебя есть взрослый секрет про нашу дружбу, а взрослых не любят папы и мамы. И сдают в детдом!.. Так что, не расскажешь?
- Не расскажу, - прошептала Лялька. Больше всего на свете она боялась, что папа и мама не будут её любить. И сдадут в детдом. Она раньше слышала это страшное слово. И очень не хотела там оказаться.
Спектакль закончился. Дядя Тима больше не подходил и не разговаривал с ней, и Лялька была этому рада. Он снял грим, переоделся, взял девочку за руку мокрой липкой ладонью и вывел на улицу. Там ждал папа. Он улыбался дяде Тиме, как ни в чём не бывало. Пожал ему руку, поблагодарил. И они с Лялькой пошли домой. Папа спрашивал, понравился ли ей спектакль. Лялька кивнула.
- Что с тобой, дочка? Ты не заболела? - папа потрогал её лоб губами.
- Нет, пап. Я кушать очень хочу.
Лялька шла, не поднимая головы, будто видела перед собой на асфальте что-то очень важное. Папа держал её за руку, но Лялька почему-то больше не чувствовала себя в безопасности. Внутри больно щемило от того, что Лялька не могла ответить себе на вопрос: почему папа, лучший в мире папа не смог её защитить?..
С того дня Ляльку как прорвало. Она всё время что-то жевала. Мама не могла нарадоваться на дочку, которую раньше никак не удавалось нормально накормить, а теперь Лялька метала всё подряд со скоростью пылесоса. Когда она ела, страх, поселившийся внутри в тот ненавистный день, притуплялся, отступал, и становилось легче дышать. Правда, потом снова тяжело - уже от набитого под завязку желудка.
Через два года Ляльке поставили диагноз "ожирение второй степени". В школе её дразнили бомбой и жиртрестом. Ей было всё равно - она сторонилась одноклассников и старательно учила уроки. Главное, чтобы папа и мама не сердились. Ведь даже тройка в дневнике вызывала их гнев, упрёки и тягостное молчание.
Лялька помнила про тот день. Всегда. Пришло время, и из рассказов "просвещённых" подружек девочка поняла, что же произошло с ней в той гримоуборной. Она никогда никому не рассказала об этом. Глупый страх стать нелюбимой дочкой и оказаться в детдоме прошёл. Теперь она чувствовала себя грязной, виновной в том, что случилось с ней тогда. Грязь и стыд запечатывали ей рот и не давали ни в чём признаться, не давали облегчить страдающую детскую душу. Страдание можно было временно смягчить мягкой сладкой булкой или пирожным. Правда, Лялька больше не любила смотреть на себя в огромные зеркала на работе у папы. Папа предлагал Ляльке сходить в ТЮЗ на спектакль с дядей Тимой. Лялька наотрез отказывалась. Говорила, что больше не любит театры - там всё фальшивое и противное. Папа не настаивал.
Годы шли, Лялька выросла, похудела как-то сама собой, стала симпатичной девушкой с правильными чертами лица и стройной фигурой. Но на неё никогда не обращали внимания парни. Девушке Ляльке казалось, что на её лице остался грязный отпечаток. И это очень, очень стыдно.
С папой у Ляльки сложились замечательные, доверительные отношения. Но никогда, никогда она не смела рассказать ему про ту давнюю историю. Ей больно было осознавать, что папа по-прежнему пребывает в неведении о том, что его приятель - чудовище. Но теперь её терзал другой страх - за папу.
Когда Ляльке исполнилось шестнадцать, в квартире раздался телефонный звонок. Лялька подлетела к телефону.
- Алло.
- Здравствуйте! Могу я поговорить с Геннадием?
Лялька узнала голос. Он будто потрескался от старости, но всё ещё был знакомо густым, а интонации - игривыми, нарочитыми, балаганными.
- Нет его.
Лялька собралась положить трубку, но почему-то медлила.
- Кто это? А-а, наверное, та милая маленькая девочка, которая ходила ко мне за кулисы?.. Ты теперь выросла, да? Стала красивая и... Ещё вкуснее?
- С-сука! Сволочь! Гнида! Педофил хренов! Да как ты смеешь сюда звонить?
- Ты же никому не рассказала? - голос гнусно хихикнул, - и теперь уже не расскажешь. Стыдно, да? За отца стыдно, что отдал тебя прямо мне в руки?
- Заткнись! - заорала Лялька дрожащим от слёз голосом, - ты и мизинца его не стоишь! Да, я не сказала, потому что он ошибся, поверил тебе, мразь! Он бы тебя убил, и его бы посадили!..
- Ну, зачем же так горячиться, - голос потерял надтреснутость, молодел с каждым словом, наливался силой, - Может быть, ты хочешь встретиться и поговорить?.. - он снова хихикнул... Как ты смотришь на то, чтобы... э-э-э... продолжить нашу дружбу?
Лялька вдруг стала очень, очень спокойной. Холодная ярость поднялась от ступней, затопила колени, добралась до живота и резко хлестнула в голову.
- Диктуй адрес. Я приеду. Сожму твою жирную шею руками и буду держать, пока ты не сдохнешь. Я теперь сильная, а ты дряхлый. Я с тобой справлюсь. А потом расскажу всем, почему это сдела...
Договорить она не успела: в трубке раздались торопливые короткие гудки.
Стало легче, но ненадолго. Казалось, будто на дне души всколыхнулся осадок, и отстоявшиеся за годы чистота и прозрачность бытия снова подёрнулись мерзкой зловонной мутью.
Ещё долгие, долгие годы Лялька считала своё тело грязным, а себя - не достойной любви...