Аннотация: Я не знаю, где грань между милосердием и добровольным рабством, между терпением и холопской покорностью.
Я всегда удивлялась: по какой причуде судьбы такая женщина могла родиться в нашей семье? Она не похожа ни на кого из нас. Мы все очень простые люди. Хотя, некоторые - личности довольно известные. Нинон всегда была королевой.
Помню, как в доме моей прабабушки, где Нинон выросла, готовились к её приезду. Она жила на Дальнем Востоке, работала в школе учительницей английского языка и завучем по воспитательной работе. Уехала туда совсем молодой, сразу после института. Там ей дали квартиру - небольшую, зато отдельную. Нинон каждое лето ездила в отпуск. Месяц проводила в родном доме, потом ехала дальше, чаще всего - в Москву. Там у неё жили таинственные друзья, которых мы никогда не видели.
И вот, всё наше семейство ожидает ежегодного праздника - прибытия тётушки на отдых. Бабушки намывают и без того сверкающий чистотой домик, достают "деликатесы", припасённые для особого случая. Прабабушка печёт пироги и печенье. В доме вкусно пахнет сдобой и ванилью.
Нинон - рослая, статная дама с высокой огненно-рыжей причёской - тогда в моде были шиньоны. При входе в дверь ей приходится чуть нагибаться. Язык не поворачивается назвать её толстой. Она дородная. Если беспристрастно всмотреться в черты лица, она далеко не красавица: крупный мясистый нос, внушительный второй подбородок, выцветшие глаза смотрят из-под набрякших век. Но что-то в её облике есть величественное, необыкновенное, ставящее её на постамент. Я почти физически ощущала, как мы все суетимся где-то у подножия. Голос у неё совершенно особенный: густой, богатый обертонами. Речь напевная, с лёгким московским аканьем: "Люблю Маааскву". Говорит, как будто речь с трибуны произносит. И очень уверенно, убедительно. Сморозь она хоть несусветную глупость, все будут слушать, открыв рот, кивать и поддакивать. Нинон не говорит глупостей. Она великолепная рассказчица, кладезь неисчислимых уморительных баек и анекдотов. А ещё она чудесно поёт. Моя мама, профессиональная певица, сильно проигрывает ей. Нинон поёт всем своим существом, её голос обретает завораживающую глубину. А репертуар...
Таганка, все ночи полные огня,
Таганка, зачем сгубила ты меня?
Таганка, я твой бессменный арестант,
Пропали юность и талант в твоих стенах...
Или вот это.
Багрицкий Эдуард был одессит,
Он здесь писал свои стихотворенья.
А Саша Пушкин тем был знаменит - ой-вэй!
Что здесь он вспомнил чудные мгновенья.
На бис её всегда просили спеть коронную.
С одесского кичмана
Сбежали два уркана...
И дальше.
Товарищ, товарищ, болять мои раны,
Болять мои раны в глыбоке.
Одна заживает, другая нарывает,
А третия открылася в боке.
Много позже я узнала, что эту песню пел Леонид Осипович Утёсов, и она была любимой песней Сталина в его исполнении.
В общем, Нинон из моего детства - душа компании, в самом прямом и непосредственном смысле этого выражения. Она умна, эрудированна, начитанна, остроумна, обладает безупречным вкусом и независимым суждением обо всём на свете. И высказывает свои суждения так, что никому и в голову не приходит возражать. Она нетерпима и безапелляционна, сомнений для неё не существует. Только мой папа обладает привилегией поспорить с Нинон, в основном, на политические темы. Нинон - яростная сталинистка, апологет советского строя. Папа, у которого вся семья репрессирована, и сам он натерпелся от власти после побега из немецкого плена, ей оппонирует. До драки дело не доходит, но чувствуется, что оба нешуточно распаляются и получают удовольствие, оттачивая аргументацию и ораторское мастерство. Они не ссорятся.
Я никогда не видела Нинон за уборкой или приготовлением пищи. Все женщины в нашем роду по маминой линии прекрасно готовят. Нинон всегда говорила, что кухня - не её стихия, готовить совершенно не умеет и не считает нужным учиться. Было бы в доме молоко и хлеб - больше ничего не надо. Но вкусно поесть совсем не против, потому любит бывать в хороших ресторанах. И, конечно, с удовольствием угощается кушаньями, приготовленными бабушками и моей мамой. С приездом Нинон начинается непрерывный праздник живота. У Нинон в семье такая роль - человек-праздник. Бабушки не знают, чем и как ей получше угодить. Глядя на то, как они суетятся вокруг дорогой гостьи, мне однажды приходит в голову слово "челядь". Мы все - свита, делающая королеву.
Её мама уступает гостье кровать и перебирается на узенькую кушетку возле двери. Так принято в их доме, так положено. Королеве - всё лучшее, всё для неё. Я поначалу даже немножко ревную. Всё остальное время, когда Нинон здесь нет, я занимаю место безусловного пупа Земли, потому что младший ребёнок в семье, долгожданная и единственная кровная дочь моего папы. Со мной носятся, мне угождают, меня стараются повкуснее накормить. Нинон подвигает меня и становится главной. Она же первая строго указывает домочадцам на то, что меня раскормили и продолжают перекармливать. Ослушаться её, конечно, не смеют. Я не понимаю, почему бабушка вдруг перестаёт подкладывать мне ещё одну котлетку, и обижаюсь. Но ненадолго. Очарование Нинон слишком велико и всеобъемлюще, чтобы всерьёз затаить на неё обиду.
Нинон потрясающе красиво одевается! Несмотря на далеко не изящные очертания фигуры, её наряды всегда отличаются элегантностью и безупречным вкусом. У нас в семье так одеваться не умеют. У Нинон нет дорогих побрякушек, она не носит золото. Клипсы с большими круглыми камнями и бусы под жемчуг придают её облику удивительную завершённость, гармоничность. Я это вижу, потому украдкой перебираю её "сокровища", пытаюсь почувствовать, в чём их волшебство. Но украшения отдельно от Нинон теряют всю свою загадочность и становятся просто круглыми камешками, нанизанными на нитку. Волшебными их делает она - королева.
Нинон, выросшая в небольшом доме с огородиком, совершенно не приемлет "копание в земле" - это занятие не для королевы. Со смехом она рассказывает одну из своих бесчисленных баек о том, как однажды её вместе с учениками отправили в помощь колхозу на прополку свёклы. Она уверенно показала детям, что выпалывать надо "вот эти мелкие травинки". Класс благополучно уничтожил все всходы свёклы, оставив на поле сорняки. Больше Нинон не посылали на сельхозработы. Однажды ей с гордостью показали ухоженный огородик. Она проявила неслыханное невежество, не различая самые простые растения, известные каждому ребёнку. Подойдя к раскидистому цветущему кусту калины, Нинон заявила: "Вот это я точно знаю, что такое. Это хрен".
Она искренне не понимала моих родителей, устроивших на дачном участке огород. Считала, что дача нужна для отдыха, и на ней должна расти только мягкая ровная травка. Однажды Нинон сфотографировалась с лопатой. Конечно, ничего она не вскапывала - фото было постановочным. Её естественное положение - в гамаке, на диване, с книжкой или журналом в руках. Или за накрытым кем-то столом.
***
Потом умерла её мама. Она не болела, она вообще никогда не жаловалась на здоровье. Тихонько лечилась сушёными куриными пупками "от печени". Молчаливая была, терпеливая. Сидела с внуком, когда моя старшая сестра привозила к ней племянника. В Новый год сестра с мужем собрались на празднование в компанию. На просьбу посидеть с внуком бабушка впервые возразила - пожаловалась, что неважно себя чувствует. Сестра уверила, что это совсем ненадолго, они быстро вернутся. Через два дня у бабушки случился сердечный приступ. "Скорая помощь" всё не ехала, прошло несколько часов. Они не успели. Всё одно к одному, так бывает, особенно если никто не тревожится о здоровье человека. А он не жалуется, не хочет привлекать к себе внимание. Не привык.
Тогда впервые в свите королевы появилась трещина - моя сестра впала в немилость. Мне теперь трудно судить, в чём её вина, и была ли она вообще. Скорее всего, это наш общий недосмотр. Недостаток любви и заботы. Мы принимали заботу бабушки о нас, как должное. Мы считали её вечной. Так бывает, к сожалению - что имеем, не храним. Меньше всего храним наших близких, самых дорогих людей, которых нам никто и никогда не сможет заменить.
Наша прабабушка осталась совсем одна. Её муж, мой прадед, умер до моего рождения. Прабабушка пережила своих детей. Она всегда была "живчиком" - неутомимая, неугомонная, всё время в делах, в заботах, в беготне. А ведь ей давно минуло восемьдесят. Она тосковала на бегу. Всё чаще присаживалась и говорила, что "зажилась", что боженьке давно пора "прибрать" её. Но он, наверное, про неё забыл. Она молилась тихонько, каждый день. Никто не знал, о чём она просила в молитвах.
Потом от нас ушла мама - нашла себе нового мужа, молодого таксиста с собственными "Жигулями". Он был мерзкий. Пузатый, вечно пьяный, поглядывал по сторонам похотливыми масляными глазками. И на нас с сестрой тоже. Оставаясь с нами наедине, как бы невзначай прижимался, отпускал сальные шуточки. Мы старались видеться с ними как можно реже.
Молодожёны поселились в доме у прабабушки. Летом она пропадала на огороде, зимой часто гостила у нас - видно, не очень-то уютно ей стало в собственном доме. Наша семья раскололась окончательно, от прежнего единства королевской свиты ничего не осталось. Все сочувствовали нам с папой, все приняли нашу сторону. Кроме Нинон. Она быстро нашла общий язык с новым мужем мамы, приняла её выбор и новую ситуацию.
Когда прабабушка умерла, мама продала её домик, и они с молодым мужем купили большой добротный дом неподалёку. Нинон, приезжая в отпуск, теперь останавливалась там. Мы с ней почти не виделись. Похоже, ей вполне доставало новой, сокращённой и, возможно, не столь обожающей и подобострастной свиты. Она по-прежнему оставалась королевой.
Прошли времена бурной молодости, сошли на нет регулярные посиделки в клубе моряков, про которые Нинон много рассказывала. Закончились многочисленные страстные романы. Нинон никогда не была замужем. Она хотела оставаться независимой, свободной от "пошлых мещанских оков". Когда её мама интересовалась, собирается ли дочь остаток жизни прокуковать в старых девах, Нинон пафосно заявляла: "Мама, старой я, может быть, и буду, но девой - никогда!" Детей она тоже не хотела - считала, что в жизни много других, более интересных занятий, чем стирка обкаканных пелёнок и подтирание сопливых носов. Она была сыта по горло общением с детьми в школе. Ученики любили её без памяти, и, став взрослыми солидными дядями и тётями, регулярно присылали письма и открытки, навещали, дарили цветы и подарки.
***
Нинон вышла на пенсию и решила, что на Дальнем Востоке ей больше делать нечего. Она занялась обменом квартиры на Новосибирск. Довольно быстро посчастливилось найти очень удачный вариант. Она поселилась в симпатичной "однушке" рядом с площадью Калинина. Обустроила новое гнёздышко по своему вкусу, сразу убрала с кухни большую плиту, заменив её крохотной электроплиткой. Расположила в шкафах главную ценность - роскошную библиотеку, которую собирала всю жизнь. И зажила на родине в своё удовольствие. Ходила в театры, на концерты в филармонию, на выставки. Позже устроилась работать на дому, диспетчером на телефоне. Владельцы фирмочек души в ней не чаяли - она умела найти подход к любому клиенту, завораживала волшебным голосом и легко, играючи втюхивала что угодно.
Статус королевы, "высокой гостьи", постепенно поблек, перестал быть столь сияющим и незыблемым. Знание о присутствии Нинон где-то поблизости сравняло её и с нами, и даже с прохожими на улице. Она перестала быть далёким и желанным человеком-праздником, стала просто родственницей, с которой можно запросто поболтать по телефону. Или увидеться иногда. В гости к себе Нинон не приглашала. Она довольно часто бывала в доме у мамы. Там и пересекались изредка.
Нинон очень берегла здоровье, при первых признаках недомогания шла по врачебным кабинетам и требовала, чтобы с её самочувствием разобрались. Требовать она умела очень хорошо. И страшно раздражалась, когда казалось, что врачи недостаточно усердны и внимательны к ней. Она по-прежнему нуждалась в свите, в подчинении и поклонении. И искала повсюду - в кабинетах и очередях, в транспорте и ЖЭКе. Не всем это нравилось, и со временем Нинон приобрела репутацию активной, раздражительной и скандальной дамы. По некоторым её рассказам мы составляли впечатление о том, как непросто приходится любому, кто ей не угодит. Доставалось и нам тоже.
Первый звоночек раздался, когда Нинон в сопровождении моей сестры отправилась на кладбище - проведать могилы родных. Время было комариное, Заельцовское кладбище стоит в лесу, идти довольно далеко. Сестра предусмотрительно захватила с собой баллончик репеллента. Когда они присели отдохнуть на лавочку, сестра побрызгала на ноги себе и заодно тётушке. Дома Нинон обнаружила, что на коже появились красные пятна. На следующее утро она пошла в поликлинику, где в красках расписала историю "отравления". Врач, особо не различая, где комариные укусы, а где что-то ещё, диагностировал крапивницу - аллергический дерматит. Вывод был мгновенным, вердикт однозначным: сестра специально обрызгала её ноги ядом. Смерти её хотела. Со смакованием подробностей Нинон пересказывала эту историю всем родственникам при каждом удобном случае. Сестру она теперь называла исключительно полным именем, что в нашей семье не было принято. Тем самым сестра, однажды и навсегда, была определена в стан оппозиции, врагов королевы.
Тогда же я узнала, что Нинон давно завещала сестре свою квартиру. Как уж они договорились - не знаю, но сестра регулярно ходила к Нинон делать уборку, помогать по хозяйству. По рассказам сестры, каждый визит выливался в скандал, Нинон обвиняла её во всех смертных грехах. Но от услуг не отказывалась - напротив, назначала следующий день неизбежного визита. Сестра зависла на грани депрессии: отказаться невозможно, идти невыносимо. Иногда, после очередной порции оскорблений и нелепых обвинений, переставала ходить, давала себе отдышаться.
Пока речь не заходила о сестре, Нинон в разговорах могла быть милой, приветливой, доброжелательной. Правда, всё чаще жаловалась на неважное самочувствие. Впрочем, все мы с возрастом не становимся здоровее. Созванивались мы нечасто, длинные перерывы в общении были нормой. Потому нас как гром среди ясного неба поразило известие о том, что у Нинон - инфаркт, от которого она уже вылечилась, пролежав месяц в больнице. Мы чувствовали себя извергами, бросившими тётушку на произвол судьбы. На вопросы, почему она не оповестила нас, Нинон говорила, что никого не хотела собой обременять. При этом интонация была такой, что мы ещё больше погружались в неизбывный, не проходящий стыд.
Конечно, мы стали предлагать помощь - принести продуктов, приготовить еду, прибрать в квартире. Если Нинон и соглашалась, то нечасто и неохотно. Более всего она ценила независимость и право распоряжаться своей жизнью, никого в неё не впуская. Она охотнее обращалась за помощью к своим работодателям или соседям. С малознакомыми людьми она была неизменно приветлива, любезна и за малейшую услугу рассыпалась в благодарностях.
Скандалы с сестрой, по-прежнему приходившей к ней регулярно, стали хроническими. Нинон звонила и посвящала в их подробности всех родственников, требовала признать её абсолютную правоту, а от сестры отвернуться, как от "злобной вредительницы" и "потенциальной убийцы". Мы крутились, как ужи на сковородке. Я пыталась возражать, но получалось как-то жалко и неубедительно, впрочем, даже таких возражений хватало, чтобы самой оказаться в стане опальных. Всё это тянулось и тянулось без конца.
Как выяснилось позже, Нинон перестало хватать пенсии и подработки, она начала понемногу распродавать свою чудесную библиотеку. Даже это она делала по-королевски: из букинистического магазина к ней приезжали девочки, сами отбирали книги, показывали ей, а она решала - продать или оставить. Но от любой финансовой помощи отказывалась категорически.
Однажды я надолго оказалась в больнице. Нинон приходила пару раз, была добра, заботлива и внимательна. Казалось, она всё забыла, затмение кончилось, недопонимание между нами рассосалось, и всё снова в полном порядке.
Время шло, Нинон всё ходила по врачам и однажды сообщила: у неё обнаружили рак груди. Она прошла обследование и легла на операцию. Но... Сбежала с операционного стола. Внезапно приняла решение не давать себя "резать". Много беседовали с ней на эту тему, убеждали, уговаривали, что лечиться необходимо, но она была непреклонна: нет, и всё. Нинон стала стремительно худеть, сильно постарела.
***
Мы увиделись с ней на свадьбе моей дочери. Былое королевское величие изрядно пожухло. Всё та же высокая огненно-рыжая причёска выглядела нелепой нашлёпкой. Не осталось и следа от прежнего лоска, силы и стати. Пожалуй, только безупречная осанка выдавала в ней прежнюю Нинон.
Она пригласила меня в гости. Мы пили чай и много говорили. Нинон сообщила, что заключила с "приятными молодыми людьми" договор пожизненной ренты. Они сразу выплатили ей пятьдесят тысяч и теперь платят ещё по пять тысяч в месяц. За это она завещала им квартиру, по-королевски наказав мою сестру - лишив её наследства.
Я ужаснулась, ведь мнение о "чёрных риелторах", промышляющих "отжатием" квартир у пенсионеров, сложилось однозначное: их клиенты исчезают или внезапно умирают вскоре после заключения договора. Нинон сказала, что "не может такого быть, она всё проверила, внимательно прочитала документы, никакого подвоха нет". Ведь "она же не дура". Бог действительно не обидел её интеллектом и практичностью, потому я дала себя успокоить. Несмотря на мои просьбы, договор она не показала. Более того, она насторожилась, напряглась: по её мнению, я перешла черту, вторглась в её личное пространство, ведь её решения - не моё дело. Она сама разберётся.
Я уехала из города, но мы по-прежнему созванивались. Однажды я не смогла дозвониться Нинон на городской телефон. Перезвонила на сотовый, и она сообщила, что "отключила телефон, потому что с неё берут лишние деньги и придумали какой-то долг". Я разобралась, в чём дело: оказалось, повысился тариф, об этом было оповещение в квитанциях, но Нинон решила, что её это не касается, и платила за телефон по-старому. Долг накопился, телефон отключили. Я погасила долг, телефон заработал. Позвонила снова и нарвалась на скандал. Оказалось, даже из самых добрых побуждений никто не имеет права вмешиваться в её отношения с телефонной компанией, ведь она их "наказала по-королевски": выдернула аппарат из розетки, посчитав, что тем самым отказалась от их услуг. А я "всё испортила", заплатив долг без спросу. Я долго объясняла Нинон, что вопрос расторжения договора решается совсем иначе, но она меня не слушала. Тогда же впервые услышала от неё: "Ты с ними заодно. Вы с телефонщиками договорились меня извести". И это было только начало.
Следующее, что я узнала - история про "заговор врачей". Очень уверенно и убедительно, со всем пылом красноречия Нинон вещала о том, что все врачи Новосибирска договорились "залечить" её и погубить. Иначе она никак не может объяснить, почему они к ней так невнимательны, выписывают лекарства, которые не помогают, назначают дорогостоящие исследования и препараты, на которые ей не хватает денег. Конечно, это заговор, направленный против неё лично. Против королевы.
Честно говоря, я была в шоке. Мы устроили семейный совет, поделились тем, о чём с каждым из нас беседует Нинон. Оказалось, что она всем нам "шьёт" участие в заговоре. Мне повезло: я заодно только с телефонщиками. Остальные сговорились с медиками.
Мы стали искать возможность проконсультироваться со специалистом. Требовалось кому-то из нас навестить районного психиатра. Ничего утешительного нам не сказали: для лечения требуется информированное согласие пациента. Без него даже осмотреть нельзя и побеседовать. Кроме всего прочего, Нинон делилась своими подозрениями исключительно с узким кругом родственников. Для всего остального мира она оставалась, пусть немного резкой, но вполне здравомыслящей дамой. Для некоторых - милейшим, добрым и благодарным человеком. Со стороны мы действительно выглядели заговорщиками, которые хотят упечь здорового человека в "психушку". Здорового, если не считать развалившуюся опухоль и ежедневные кровотечения.
Однажды Нинон сказала мне, что боится. Ей кажется, что за ней следят. Звонят по ночам и молчат. Всё это её пугает. На фоне бредовых заявлений про "заговор врачей", подобные страхи показались мне частью безумия, причудой расстроенного болезнью воображения. И лишь потом, много позже, сопоставив время, когда она стала бояться преследования, со временем заключения договора пожизненной ренты, я поняла: на этот раз её опасения не были беспочвенными.
***
Больше всего мы опасались, что расстройство рассудка может усугубиться так, что она навредит себе. Но способов помочь ей не находилось. Мы отыскали хороший пансионат за городом с прекрасными условиями и уходом, специально для таких пациентов, у которых есть вопросы с адекватностью восприятия мира. Но туда тоже можно было отправить Нинон только с её согласия, она должна подписать договор. Попробовали с ней поговорить, уговаривали съездить туда на экскурсию и посмотреть условия своими глазами. Нарвались на скандал, истерику и очередное обвинение в том, что "мы все хотим её погубить". Отступились.
Последним человеком в семье, которому Нинон пока благоволила, оставалась моя дочь. И она стала заезжать, помогать по дому и с продуктами. Всё закончилось плохо: Нинон позвонила мне и сообщила, что "моя дочь пытается её отравить", потому что принесла из магазина банку с компотом, которую "уже открывали" - Нинон это "сразу поняла". На голову дочери она вывалила столько чудовищных обвинений, что девочка сбежала оттуда в слезах и долго не могла успокоиться.
Нинон поочерёдно оборвала все родственные связи. Больше никто из нас ничего о ней не слышал. Мы пытались ей дозвониться по телефону, приходили, звонили в дверь. Тщетно. Отчаявшись поговорить с ней, я нашла телефон её соседки, дозвонилась и спросила, как дела у Нинон. Соседка сказала, что у неё всё в порядке, только выходит редко. Нинон позвонила на следующий день и устроила разнос за то, что я "беспокою людей по пустякам". Приказала, чтобы никто из нас больше не смел тревожить её соседей. Мы были изгнаны из королевства и ничего не могли с этим поделать. И оставили королеву-отшельницу в покое.
Я часто думала о ней. Не могла понять, как быть дальше, что делать. Ведь это ненормально, когда родной человек, нуждающийся в помощи, остался совсем один, без поддержки близких людей. Так не должно быть. Умом каждый из нас понимал, что она нездорова, что в ней часто говорит болезнь, и потому нельзя на неё обижаться, тем более, оставлять в полной изоляции. Но душа протестовала, отторгала, защищалась, побуждала отгородиться и уберечь свой внутренний мир от грубых, по-садистски жестоких нападок королевы на челядь, впавшую в немилость.
Не только Нинон отрезала нас от себя. Мы тоже отрезали себя от неё. Слишком больно стало выносить её злость и ненависть, слишком много пришлось вытерпеть и проглотить несправедливых обвинений. Мы перестали её чувствовать, переключив душевный приёмник на другую частоту. Поставили внутреннюю "глушилку". И стали жить дальше, каждый своей жизнью. Вспоминали о Нинон всё реже, гнали от себя воспоминания, когда они приходили. Никому не хочется возвращаться к болезненным, ранящим впечатлениям прошлого. Мы делали вид, будто её нет. Но она была. Последняя из поколения наших родителей. Все ушли, один за другим. Осталась только она, старшая в роду, безумная королева.
***
Я увидела Нинон в магазине, она стояла в очереди к молочному прилавку. Мне захотелось улизнуть незамеченной. Оглянулась, узнала меня, улыбаясь, подозвала. Я подошла. Мы разговорились. Она была снова прежней Нинон - улыбчивой, обаятельной, приятной собеседницей. От безумия не осталось и следа. Мы вместе сходили в социальную службу, подождали в коридоре своей очереди, оформили нужные документы. Нинон пригласила меня к себе. Мы много болтали, рассказывали друг другу про то, что изменилось в жизни за прошедшие годы. Она присела в кресло, прикрыла глаза, и я с ужасом поняла, что она не дышит. Осознав, что она мертва, осторожно прикоснулась к её руке. Нинон открыла глаза. И в то же мгновение я... проснулась.
Этот удивительно яркий цветной сон запомнился до мельчайших деталей. Я приняла его, как послание. От неё, от королевы. Послание и руководство к действию. Я должна узнать, что с ней случилось. Не осталось никаких сомнений, что её нет в живых. Никто из родственников ничего о ней так и не знал.
Я снова позвонила соседке. Она сказала, что Нинон умерла лет пять назад. Вскоре после того, как к ней стали ходить "социальные работники". Хоронили её вроде бы тоже они. Потом квартира долго сдавалась. Теперь стоит пустая.
Я поняла, что должна сделать: мне нужно найти её могилу. Пусть я живу очень далеко, но в Новосибирске осталась наша родня. Будет, кому прийти в место последнего упокоения и вспомнить нашу королеву.
Следующие дни я посвятила расследованию. Оказалось нетрудно узнать, что квартира Нинон за два года до нашей последней встречи с ней перешла в собственность некоему господину N - хозяину агентства недвижимости и целой кучи фирм, занимающихся "уходом за пожилыми людьми с проживанием". За ним тянулся шлейф криминальных эпизодов, связанных с внезапным исчезновением одиноких стариков сразу после заключения договоров пожизненной ренты. Пенсионеров возили к нотариусу для оформления "разовой выплаты", в реальности старики подписывали договор купли-продажи своего жилья. Стоимость квартиры в договоре равнялась сумме разовой выплаты. Жильё совершенно законно уходило за бесценок. А потом старики быстро исчезали или умирали. Нашей Нинон ещё повезло - она долго протянула. Наверное, из-за того, что мы у неё бывали изредка, а пока она подрабатывала - с работы регулярно навещали. Опасно было что-то предпринимать. Вот только следили за ней и звонили по ночам, окончательно лишая рассудка.
О хозяине фирмы писали в прессе, против него заводили уголовное дело, проводили обыски, но всё так ничем и не закончилось - он до сих пор на свободе и по-прежнему занимается своим чёрным делом. Обращаться к нему с вопросом о месте захоронения тётушки бессмысленно и бесполезно. При обыске у него в сейфе нашли десятки паспортов и свидетельств о смерти пенсионеров.
Я не теряю надежды. В базе данных новосибирских кладбищ могила Нинон не числится. Поиски продолжаю. Но сколько они могут продлиться - неизвестно.
Тогда я решила написать о ней. Вспомнить всё - и хорошее, и плохое. Осознать степень своего участия и равнодушия. Чужие нечистоплотные люди наживаются на одиноких стариках. Или на тех, от кого отвернулись родные. Мы отвернулись, и с этим уже ничего не поделаешь. Но всё не так однозначно. Я до сих пор не знаю, где грань между капризом, распущенностью и болезнью. Где грань между милосердием и добровольным рабством, между терпением и холопской покорностью.
Приближаясь к финалу земного пути, каждый из нас испытывает страх. Я знаю, чего больше всего боюсь: стать беспомощной, повиснуть обездвиженной колодой на руках близких или, что ещё хуже, утратить связь с реальностью, потерять рассудок и впустить в себя тёмную злобную сущность. Я видела мучения родственников, вынужденных жить бок о бок и ухаживать за такими родными, видела их жизнь в состоянии непрерывной тревоги, ежеминутный страх и круглосуточное беспокойство, их ежедневный подвиг, нечеловеческие усилия, обречённость и отчаяние. Не дай Бог никому.
История Нинон побудила вспомнить о том, что мы не вечны. И перед лицом смерти наши обиды на близких людей теряют смысл и значение. Важной остаётся только любовь. Любовь и забота. Да, любить близких и заботиться о них - наше право и святая обязанность. Но стоит помнить: нельзя прожить жизнь за другого человека, нельзя спасти того, кто не хочет быть спасённым. Иногда любить - значит дать свободу жить и умереть так, как хочет тот, кого мы любим. И простить себе, что не получилось уберечь его от невзгод, одарив благополучием по своему разумению.
Прости, королева Нинон! Пусть тебе будет хорошо там, где ты сейчас.