Сегодня в учебном расписании одного из потоков магистрантов, этих страждущих до знаний молодых и уже не очень дам и господ, значились 2 лекционных занятия с неким доцентом Лискиным. Ходившая о нем молва не обещала большего улова для метящих в спинингисты, чем лещ и плотва. Нацеленные на аспирантуру разновидности студенческого люда часто сокрушались по поводу того, что когда они уже было "в летнюю пору разоделись и подготовились к ловле бабочек сачком", то оных на его занятиях не обнаруживали. Как, собственно, и самого Лета. А если Лискин всеже и насылал теплое время года, то студенты, по их же собственным словам, "отправлялись на экскурсию в Мурманск". Иногда практически в буквальном смысле этого слова. Потому что человек будет пытаться слушать, понимать и принимать только то, что готов и захочет впустить в свою систему координат. В ином случае он либо отправляется в Мурманск, либо отсылает туда провозвестника людских бед и катастроф.
К моменту начала лекции все те, кого ожидали увидеть, были в сборе. В аудитории к ноутбуку уже был подсоединен коммутатор, собравший под свою опеку 12 проводов, имевших самое непосредственное отношение к 12 шлемам, расположенных на партах. Когда первая минута занятий вставила ключ в замочную скважину настоящего, свое слово взял Лискин. Одетый в отглаженный зеленоватый джемпер, между 30 и 40 годами наковальни жизнью и с легким уклоном в худощавость короткостриженный шатен в очках. Глаза его уже с порога горели отстраненно-мечтательным фанатизмом.
Он начал занятие следующими словами: 'Дорогие друзья и будущие недоброжелатели! То, что Вы увидите сегодня, больше не будет иметь каких-либо прецедентов в будущем. По крайней мере я сделаю все возможное для этого. Потому что если мы не желаем прослыть маргинальными элементами системы и, тем самым, оказаться в зоне риска, нам приходится адаптироваться к требованиям системы. Я тоже успел прогнуться под кандидатскую степень ценой раздельного мышления. 'Что же такое он несет?', - возможно, Вы сейчас подумали.'
Лектор переместился на середину дальней стены. Теперь его силуэт членил висевшую позади него доску на 2 примерно равные части. Он глубоко вздохнул и также основательно выдохнул, после чего продолжил.
'Вам никогда не приходило в голову, куда нас с вами ведет разум? Вы не допускали, что собака-поводырь может обернуться дьяволовой лисой, руководящей шествием слепых, сошедших с полотна Брейгеля. Да, позволять себе осмысливать разумом мир, безусловно, стоит. Можно набрасывать этюды и проводить это со старанием, благо этого требует сверх развитый мозг, благо это не возбраняется цивилизацией. Если приобщиться к опыту ощупывания реальности разумом, то и степень можно получить. Но всегда ли оправдан ли такой энтузиазм? И до каких пределов? Не бывает ли он родом из того нездорового гнезда, где произрастают и лопаются из икринок недуги цивилизации во всей той красе, в какой мы можем наблюдать их сейчас: засилье автомобильных дорог, масс медиа, инволюция искусства, тотальная автоматизация, дефицит тишины, суицидальные практики, отсутствие толерантности к проявлениям инаковости, полная толерантность к комариному кровохлебству государственного аппарата? Когда я выхожу из собственного подъезда и смотрю на эйфоризирующих от праздно пущенных Солнцем стрел дворовых кошечек и собачек, я часто им завидую. Они просто радуются жизни, потому что не видят горизонта, раскрывающегося со всех сторон и во всех направлениях. Горизонта, в котором они могли бы потеряться, резко став людьми. Впрочем, не потерялся ли нынешний человек?'
'Наука обеспечивает прогресс. Но существует ли для прогресса понятие меры? Признайтесь честно, совершенствуется ли человек, стал ли он лучше со временем? Я имею в виду не исследователей, а обывателей. Возросла скорость, а дух выхолащивается. Дух без невесты. Дух осиротел. Дух обомжевал. Ему словно бы пришлось выпотрошить себя насквозь, и, дойдя до сердца, изъять его, чтобы мольбы собственной совести не помешали мозгам безболезненно, вплоть до абсолютного отсутствия всякого присутствия собственного Духа, расширить свои пределы через различные технические средства. Мозги даже не соизволили поинтересоваться у духа, готов ли он к такой Жизни. Мозгам надо, чтобы все было как можно быстрее, эффективнее, словно их истинной целью является доведение духа до состояния полной разрухи. Мозги слышат зов времени, дух времени и ему подчиняются. Дух времени вытесняет дух человеческий. А духом времени заправляют помыслы бездуховных, власть имущих. И им весьма выгодно, чтобы обитатели опекаемых ими пастбищ всеми своими качествами были уподоблены овечкам-мериносам.'
Тон лектора стал ироничным, а скорость речи убыстрилась в разы.
'Добрые пастухи забрасывают нас по гроб жизни стогами информационного сена; мы лопает и блеем от вспучивания переполненных мозгов. А потом нас транспортируют в места для отстрига и дойки (имеется в виду работу, налогообложение, потребление) под волшебный аккомпанемент рекламы и шума механических повозок с другими поставщиками продукта на ярмарку Жизни. Постиндустриальный караван обслуживает врачевальная бригада. Она делает прививки информацией (оппозиция, например, комариная рать радио 'Эхо', которая жужжит по договоренности с Минприроды РФ. Отнести их в разряд вредителей и аннигилировать станет преступлением против дела превращения населения в овец). В результате прививок часть обитателей паствы затихает (об их преступлениях говорят, значит есть все-таки управа на гадов- фермеров!), а другая, более агрессивно настроенная, начинает блеять со скорострельностью пистолета-пулемета Узи. Но лишь только блеять (выхлопная труба найдена!)'.
'Также фермеры регулярно расширяют пространство для выгула 'скота'. Луга сети Интернет, по которым резвятся объекты животноводства, обеспечивают выпуск более качественного сельхозпродукта (иллюзия свободы в ризоморфных дебрях, аналогичная свободному выгулу кур-несушек). А сколько там информации! Объесться до одурманивания можно! На дальнейшее расширение лугов, в частности, и направлена утвержденная фермерами программа Цифровой экономики'.
'Таким образом, объемы поставок выполняются, а обитатели в находятся в упряжке информационного выгорания. Идентичность размывается, мозг разрушается. Критика исчезает, а вместе с ней - человек. В стороне остались годы, когда ты был еще зеленым, а Земля - плоской. Вместе с ними забываются и наивные, но искренние мечты'.
Дыхание Лискина сбилось. В лекции на пару минут инициативу перехватили перешептывания студентов. И тут лектор продолжил речь уже в другом, более размеренном темпе и тональности.
' В общем, моя задача - предложить Вам способ вернуться к себе, присвоить себе то, что кануло в канализацию Вашей индивидуальной истории после попадания в нужник будучи истерзанным и скомканным от каталитического напора Времени, которому ведь надо же чем-то подтираться. Есть формула, и у каждого она своя. Моя выглядит так: после трехдневного воздержания от порнографии нужно забыть принять снотворное, но, тем не менее, в привычное время колыбельной упрямо пытаться провалиться в сонное забытье. Ко всему прочему, в моем случае, видимо, необходимо испытывать настолько ощутимый недостаток в свободной наличности, чтобы не иметь возможности приобрести даже литературу о мхе и лишайнике'.
Лискин сократил расстояние между собой и столом преподавателя, сделав возможность подать до ноутбука рукой вполне реальной.
'Одним из примеров того, за что действительно стоит благодарить науку, является сконструированный мною гипнозаписыватель. С помощью него я записал то, что хочу сейчас Вам всем продемонстрировать'.
Лискин достал из пенальчика USB, вставил его в слот ноутбука. Перед ним на экране высветился файл формата avi.
Лектор добавил: 'Перед тем, как пытаться уснуть, а, вернее, попасть в сумеречную зону, я подсоединил к своей голове жгутоносцы гипнозаписывателя в количестве 8 штук. Проснувшись и переместив результат записи на usb, я сконвертировал запись формата zzz. в один из наиболее распространенных видеоформатов. Теперь я попрошу каждого из Вас надеть себе на голову шлем. Тогда Вы сможете увидеть те места, в которых я побывал во время сна. Местами Вы даже кое-что и услышите. Когда я удостоверюсь, что все готовы, то я начну проигрывать файл. Главное - не пытайтесь загребать или же подкапывать своими ковшами разума слишком глубоко. Потому что логической глубины, равно как и поверхности, здесь все равно нет. Здесь просто есть 'Я'. Итак, в путь'.
Парой секунд спустя Лискин вынудил насильно привязанную гипертрофированно длинным нейронным хвостом к ноутбуку мышку подать импульс запуска файла, после чего студенты увидели и услышали следующее.
Это урбанизированная местность, городок (?). Высотные жилые постройки. Деревья, кусты и трава отсутствуют как класс. Только мох осенней цветовой гаммы порос на поверхности жилых домов. Он покрывает и прилегающую к месту врастания домов в землю почву таким образом, что мягкая ковровая подстилка обеспечивает должную амортизацию потенциальному путнику. Людей на улицах не видно. Антураж дополнен шумовой завесой фонового характера, источником которой служит подземный генератор. Генератор, судя по всему, был сконструирован исключительно для произведения шумового эффекта. Нынешний город в тишине представить попросту нельзя, поэтому завеса призвана рассеять сомнения новоприбывшего. Звук работы генератора сродни фехтовальному поединку детей морского прибоя - размеренным монотонным характером он ласкает ушную глубь. Это самая нежная ушная палочка, стирающая недоумение каждого гостя городка. 'Не заблуждайся, здесь - не лес и не поселок. Да-да. И таким городкам место в нашем мирке тоже нашлось'.
Выйдя из дворовой местности, мы оказываемся на магистрали, оконтуренной уже свободными от мха сторонами жилых домов. От машинального или намеренного взгляда не ускользнет отсутствие автомобилей, транспорта, средств перемещения. Поэтому можно смело топать когда и где угодно. Если следовать указке компаса сердца, можно дойти до нескольких высоких одноструйных фонтанов, выполненных в форме куполов, недалеко от которых начинает проявлять свои очертания здание некогда функционировавшего музея. Музей, магазины, этот район, - все благополучно укрылось от надзора Власти и поэтому теперь облегченно вздыхает потоками бриза. Наверное, сюда часто стекаются и слагают поэмы многие поэты, осуществляя паломничество в воздушную гавань муниципального образования, каким-то чудом отошедшего от материка куланов и ослов в форменной одежде из суконной фабрики Судного дня.
Пространство перед парадным входом забито рыночными навесами и палатками блекло-синей цветовой гаммы, где торгуют ностальгически-диковинным ассортиментом: старые журнальчики и газеты, компакт-диски, диковинные рыбины (невидимые сомы квадратных порядков из Мертвого моря, равнобедренная двухголовая стерлядь), старые игрушки, редкие издания рассказов и романов, в т. ч. про Восток и Сатану. Милое и притягательное место для последних романтиков загнивающей РФ! Посетителей, кроме редких гостей вроде нас, и нет вовсе, но продавцы как-то держатся. Торговля или, что точнее, стояние под навесами подогревается исключительно ажиотажными взглядами проходящих мимо. Но продавцы выбирают навесы на свежем воздухе прозябанию в домашних стенах (мох пробивается сквозь обои, покрывает корпуса телевизоров и ПК), и за это не требуется платы - ход конем на пути к здоровой Нации!
Если повернуть вправо от правого переднего угла здания музея и перейти дорогу, мы попадаем на бульвар. И, надо сказать, здесь все очень привычно. Первые жители городка, акромя продавцов, которых можно здесь узреть, есть разместившаяся на скамейках в полуупокоенном состоянии и в голубиного помета количестве пьянь подзаборная. На улице зябко, и рябь мурашек временами поплясывает сальсу на их лицах и открытых местах кожного покрова. Тяжесть жизни и легкость, с которой пьянь добилась для себя подобной тяжести, теперь, очевидно, составляют неотвязный танцевальный тандем, сохранить который они всеми силами желают спецификой своего досуга. Собственно, ничего удивительного в том, что со временем последний переплелся в запутанный садомазохистский клубок с мытарством. Очень липкий клубок. Поэтому пьянь уже и не пытается отчаянно отмежевать свое тело от лежебокого пребывания на скамьях, а неморгающим взором смотрит в небо, на широкий лад вдыхая ртом уличный воздух так, словно обретает себя заново в околоплодных водах, требуя кислорода, как рыбка в аквариуме с прикорнувшей системой аэрации, в тайной скорби по несовершенству эволюционных процессов, чья скорость не позволяет за короткий миг человеческой жизни совершить качественный дегенеративный виток назад, в сторону необремененных сложной телесной конституцией живых существ палеозойской эпохи.
Интересно, а если подняться в небо, кто-нибудь из них хотя бы раз моргнет? ...и я взлетел, нажав одним намерением на секретную кнопочку в мозгу. Вслед за этим произошло отрешение от перешедшей на уровень дна земли со всем ее живым царством. Управление полетом - действие сродни регулировке длинны поводка-рулетки или запуску воздушного змея, т. е. основано на ощущениях / интуиции. И если не доверяешь себе, придется изрядно понервничать прежде чем не то чтобы начать сносно руководить штурвалом, а просто сесть за воздушный корабль. И, захотев попасть на крышу ближайшего за бульваром здания, я осознал, что действия, предложенные в качестве образов сравнения с полетом, меркнут по части точности в сравнении с процессом дыхания. В данном случае, нужно не терять из виду вдохи и выдохи, т. к. сумасшедшая кувалда сердца отвлекает на себя все внимание, как новорожденный в ночи.
Дыхание сбивалось не только из-за страха поменяться ролями с вдребезги разбившейся вазой, но и в связи с неожиданно обнаруженным на балконе дома то ли его обитателем, то ли представителем местной фауны, то ли просто декоративной статуэткой. Объект был гораздо шире обычного человека, хотя и пониже того ростом. Его можно было бы сравнить с раздувшейся версией статуи Будды с головой грушеобразной формы, глазки которой были сужены до щелочек, а ротовое отверстие зияло темным овалом. Каким-то чудом этот светло-серый объект удерживался на балконных перилах, раскачиваясь как кукла-неваляшка. Чем ближе к нему я подступал, тем больше мой полет походил на работу мысли по измене со стороны невротически совестливого человека.
На этапе сужения расстояния между нами до 1,5 метров я утвердился в том, что объект являлся существом, т. к. его кожный покров пульсировал, а ротовое отверстие стягивалось-растягивалось, как жерло продовольственного пакета при вваливании в него картофеля. А когда ' Будда' начал вращаться на манер юлы и при этом пыхтеть, пришлось резко взметнуться вверх, на крышу.
Приземлившись на нее, я решил восстановить внутреннее равновесие. Пейзаж за домом составлял ухабистую местность, целую сеть двориков на земляных горках. Посреди такого городского рельефа красным пятном выделялась фигура, которую я сперва принял за аниматора в костюме трикстера. Но нет: два глаза с кухонные блюдца моргали, зубы в пасти смыкались слишком естественно, а сеть отростков на спине вела себя, как собачий хвост в динамике радости по возвращении хозяина из магазина.
Пора было двигаться в путь, и я вспорхнул над ухабами и трикстером. Он побежал вперед, вторя намечаемой моим полетом траектории. Это существо постоянно озиралось в мою сторону, что не вызывало особой радости, поэтому я ускорился и ракетой промчался над высоким жестяным навесом, после чего, достигнув крыши вокзала, снова решил посидеть.
Вид с крыши был такой, словно я успел перелететь в другой город: серость, муравьиная куча народа, транспорт, светофоры. Иными словами, так называемая привычная Жизнь, облика которой так хотелось избежать, если бы не одно 'но': огромные статуи-колоссы, одни только головы которых были массивнее и выше многоэтажного дома, занимали здесь свои места неизвестно за какие заслуги. Некоторые колоссы были запечатлены скульпторами в горизонтальном положении, но большая часть высилась в полный размах необъятной, будто горной, вышины.
Картина города кусачками разомкнула проводную сеть механизма моего полета. Я снова стал земным, приземленным, затемненным от тени курток, крыш и рока Бытия. Последнее, что я смог сделать: приземлиться на улицы города. Горе! Какое же горе снова оказаться среди занятых делами и вечно куда-то спешащих людей! Их спешный шаг - символ неосознаваемых ими самими алармистских настроений на предмет их Настоящего и Будущего, Настоящего и Будущего их детей и друзей, Настоящего и Будущего скулящей армии скучающих по ним домашних питомцев. Бурелом тоски обуревает питомцев не потому что хозяина нет, а потому что настоящий хозяин редко когда гостит в доме Души их хозяев, хотя и пытается, до звона в ушах, дозвониться до хозяев квартиры. Поэтому когда хозяин приходит домой, животные радуются не столько факту лицезрения 'родного лика', сколько разрывающим динамики их ушей звонкам Души, продукты отчаяния которой достигли уровня дьявольских чертог (в нижних уровнях Ада стал бить подземный ключ). И стоит Душе хозяина прекратить диктатуру сердца, понуро опустить плечи и продолжить плетение штор, перекрывающих композицию из скорбной, переходящей из Века во Век эстафете крысиных бегов за иллюзией счастья по заданным предками рекурсиям и подогреваемым СМИ химерическим маршрутам, как домашний друг 'остывает' от возвращения кормильца.
С горя я стал озираться по сторонам в поисках укрытия, пристанища. Сквозь витрины одного магазинчика я заметил прилавки со сладостями. Вошел внутрь. Продуктовый зал магазина по форме напоминал полукруг, освобожденный от каких-либо полок посреди пространства для покупателей. Одна длинная лента-прилавок с продуктами оконтуривала полукруг и разделяла посетителей и продавцов. На ней - изобилие знакомых и незнакомых сладостей, очень вредных, вредных, а также неизвестно насколько вредных.
Мне захотелось горького шоколада, и подобрать себе подходящий вариант получилось довольно быстро. Я встал в одну из очередей, цепочками сплетенных у подножия кассовых аппаратов, которые располагались за пределами ленты-прилавка. Звенья цепочек степенно рассасывались под действием желудочного сока актов отоваривания, и это было мне на руку - подобная скорость магазинного пищеварения потворствовала моему избегающему поведению.
Передо мной ожидали своей участи еще 3 звена, когда я почувствовал тычок в спину. Обернулся. Позади меня стоял мужичок на голову выше, неприметной наружности и с неразборчивой клинописью на физиономии. Я отвернулся. Снова тычок. Обернулся повторно. Мужичок спокойным, будничным тоном серых будней проговорил: 'Хочу поменяться с тобою местами'. Я отвернулся, и в недоумении принялся раскручивать мыслительную спираль. За это время 2 передовых звена успели обработать; очередь сократилась до 1 человека.
Тут чувствую, что меня заключили в борцовский захват. Я возмутился, причем в большей степени не фактом грубого нарушения личных границ, а тем, что мне не дали возможности до конца раскрутить спираль. Ну что такое, подумать даже толком в этом мире нельзя! Я попытался образумить нарушителя, но для этого мог применить только силу ног (одной рукой мне перекрыли рот, а другой удерживали руки). И начал лягаться. Сперва по ударной системе 'копыта без подков', потом - 'с пластиковыми подковами', а в конце в ход пошла сталь. Но бесполезно. Словно сталь об сталь.
Наступило мое время встретиться с кассиром, и мужичок меня выпустил. Шоколад был куплен, после чего я задал агрессору вопрос: 'Откуда столько силы?'. Мужичок ответил: 'В морской пехоте долго служил. Потом, космонавтом стать мечтал'.
'Тогда понятно', - отреагировал я и потопал наружу...'
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Проведенный Лискиным курс звучал как 'Основы информационного общества'. Поэтому нет ничего удивительного в том, что после того, как один из студентов сделал запись данного мероприятия и продемонстрировал ее членам Ученого Совета, Лискина больше никто не видел в стенах этого почтенного заведения.
И все забылось. И все хорошо. Уж теперь-то прогресс наверняка своего не упустит.