*****
Сосновый, санаторный бор
расчёсан солнцем на косой пробор
после обеда.
Прогалины со штопкой света,
рифлёные следы велосипеда,
песчаной тропки вдоль.
Всë это - нагретые остатки лета.
И юдоль,
той части жизни  прожитОй,
скажу, не то что бы халатно,
- да не поймут меня превратно -
а, как бы взЯтой на постой. 

Жизнь, оказавшись на минводах,
сторонится себя самой. Поодаль
старается побыть от той, обычной,
в известном смысле.
Даже мысли,
в зависимости от погоды
и перенасыщенья кислородом -
слегка возвышены, чуть драматичны.
А сосны колоннадою античной 
поддерживают небосвод.
										
При этом освещенье создает, отчасти,
то ощущенье призрачного счастья
и головокружения от танцев
двух постояльцев декаданса,
ценителей киносеанса
в ряду последнем,
согревающем зимой;
то слабое тепло волной 
сейчас накатывает и рассудок мой
- извечная моя обуза -
плывет безвольно, как медуза
через пейзаж негородской.
										
Но, если присмотреться  - перспектива
день ото дня становится плаксива:
дожди, дожди косые,
без просвета,
колотятся шрапнелью о газету,
раскрытую над чьей-то над головой
( обычно к небу некрологом)
и зарываются в песок.
И, в ботиках на босу ногу,
тревога добежит к порогу
наших лечебных корпусов.

И вот она уже в прихожей - 
грохочет плащик из болоньи. 
Веселëнький, тот ещë гардеробчик. Боже! -
а как шикарно шуршал он элитарно
после дождя о школьные косицы...
Не все успело износиться :
вот рам двойных стальные  окуляры 
державно высятся на лбу.
И ночь мотивчик популярный,
раздувши щёки чёрные, в трубу
вдувает тот же, такт ногою  отбивая,
под громы шахмат костяных.
Да память одинокой пробкой
бьётся в скобках мелкой волны.

И сей разрез амфитеатра, плоский,
в воде озёрной  - как подмостки,
единственная из основ для слов:
что время наше ощутимо,
зримо, как дно с зелёною щетиной
у пристани, 
где на воде
питаясь крошками заката, 
стайка плотвичек серебристых
искрит, скользит, спеша куда-то
весёлой мимолëтною  регатой.


	Х   Х     Х