****
Угол шкафа, ослепший трельяж, кушетку	
видно, пока мотылек порхает			
догорающей в потемках спички;			
бъется в зеркало, трижды дает рикошет. Ку -		
ку: из кельи доносится голос птички			
на жердочке.  И все стихает.	

Пламя больше не скалит свои золотые зубы 
в зеркале, как лицо пожилого негра.
И темень делается еще чернее.
К часу ночи обычно ехать к подруге, в клубы
на коктейли, плести про Энгра
и о всяческой ахинее. 

Но в постеле который уж день, с компрессом, 
тлеешь ты, точно бревно в пожаре,
пялясь на собственное пепелище:
голова укрываясь пеплом белесым,
туго правда, с годами, но соображает
что такое есть женщины, вещи и их жилище.

Как проснувшийся евнух в тоске тюремной
задумывается о мужской пропаже,
так шаху тошно идти в гарем, 
который можно сменить на другой гарем, но
суть остается одна и таже.
И что англичанину "no problem",

то русскому кажется страхом господним,
печью, где хлебные пухнут мозги,
с бакенбардами сажи.
И пока ты лежишь здесь,в одном исподнем -
в черноземе небес, где не видно ни зги,
остается душа, точно ось экипажа.

Остается  одна под холмом, взаперти.
В тумбочке у изголовья больного.
Подберезовиком начинает расти; 
как не пробуй его ты, как не кипяти -
отдает в ноздри запахом дегтя земного.

	ххххххххххххххххх