В детстве у всех, наверное, была такая замечательная игрушка - волшебная труба. Калейдоскоп. Вот и у меня была такая. Разноцветные стеклышки, обычные совершенно стеклышки неправильной формы, преломляясь в полосках зеркал, создавали причудливые, красивые, симметричные и красочные узоры.
Трубу нужно было крутить, стекляшки перекатывались, и чудо каждый раз происходило.
А была в моем детстве и другая "подзорная труба". Папина.
Придуманная им.
С того момента как я себя помню, мы играли в игру: у папы есть волшебная подзорная труба, и в нее видно все, что я делаю. То есть я могу, конечно, гулять в неправильном направлении, а потом, невинно хлопая глазами, рассказывать истории на тему: "Я во дворе была, честное слово!". Как же!
Это теперь я понимаю, что меня именно по этим самым распахнутым глазам вычисляли, все невинное вранье проступало на физиономии. А тогда казалось, что труба действительно существует...
И папа все знает, и все видит, и все умеет, и вообще он - самый лучший.
Не знаю, была ли труба волшебной. Но вот то, что папа - самый лучший - точно.
Был и останется таким навсегда.
Я кручу "волшебную трубу" воспоминаний, перебираю стеклышки. Перебираю очень осторожно, потому что каждое теперь ранит сердце.
Синее.
Мне пять лет.
Сижу на заднем сидении нашей машины.
Папа за рулем, мама рядом с ним.
Ощущение непередаваемого и не повторяющегося с тех пор счастья. Окна открыты, ветер, скорость большая и я прошу : "А давай обгоним еще и вот ту машину?!"
Мне ни капли не страшно, потому что мой папа может все. И мы обгоняем, и я хохочу и показываю язык водителю машины, которую мы обогнали.
Зеленое.
Мне двенадцать.
Мы едем в "Скорой". Час назад меня сбила машина, прямо на тротуар выехал пьяный таксист.
Нога - в стороне, боли от шока почти нет, к тому же вкололи наркотик.
Мама в невменяемом состоянии. И рядом лицо папы, он улыбается, подбадривает. "Ничего, ты у меня сильная! Подумаешь, нога! Пришьют, и будешь бегать быстрее всех! Ну уж мне-то можешь верить, когда я тебя обманывал?".
И я улыбаюсь: "Никогда!". Пока готовили операционную, он рассказывал мне анекдоты. И заплакал только когда, 5 часов спустя, операция закончилась. Но слез я не видела.
Я увидела его на следующее утром в палате: бодрый, улыбчивый, говорливый. Он принес телевизор, перезнакомился с соседками по палате, и сразу же стал всеобщим любимцем.
Россыпь красного.
Папа был человеком ироничным, а часто и весьма язвительным.
Он с самого раннего моего детства разговаривал со мной как со взрослым человеком, без всяких сюси-пуси, без скидок на возраст. И часто замечания его были колкими и едкими.
Совместный ужин превращался в поле боя.
Сначала я вскакивала и в слезах убегала в свою комнату.
Потом молча глотала слезы, но стола не покидала, ковыряясь в тарелке с едой.
Еще позднее - стала отвечать на подколы и резкие замечания. Правда, все также опустив глаза в тарелку.
И наступило время, когда я стала ему отвечать, глаза в глаза, и слез от обиды не стало и в помине.
Завязался словесный пинг-понг, ощущение мне очень понравилось.
Я помню, что сказал тогда отец: "Ну вот, теперь я за тебя спокоен. Теперь ты можешь за себя постоять. Иногда очень важно не показать свою обиду, но сделать выводы" - и пожал мне руку.
И ведь как оказался прав!
Оранжевое.
Уж что-что, а поговорить он любил.
Было организовано "Тайное Общество Ахинеистов", председателем которого был, разумеется, он. Строго говоря, участников было всего двое: я и он. Мама категорически отказывалась. Она лишь изредка давала тему, и вот эту то тему любой уважающий себя "ахинеист" мог развернуть в почти научный трактат.
Молоть ахинею это, знаете ли, надо еще уметь!
Мне было лет 17, когда один из тогдашних кавалеров пришел в гости. За совместным чаепитием папа упомянул вскользь об этом обществе.
Молодой человек скомстролил философически - элегическое лицо и на полном серьезе изрек: "Ахинеистов? Да-да, я слышал о нем...Что-то такое даже читал, только не помню где...".
Кавалер был отставлен как малоперспективный в плане чувства юмора.
Лимонно-желтое.
Перебирая в кладовке старые вещи, натыкаюсь на большую кожаную сумку. Она мне незнакома, открываю.
Она туго набита письмами. Разворачиваю первое попавшееся... "Если бы ты знала, милая моя, как я скучаю...".
Письма папы моей маме.
Убираю письмо обратно, закрываю сумку, прячу туда, где она и лежала.
Боже мой! Полная сумка!! А ведь они и расставались-то всего два раза...на несколько дней папиных командировок.
Разноцветное.
Сколько разноцветных кусочков могла бы я выложить в мозаику....
Веселье на даче, шумные застолья дома, огромное количество друзей.
Мой выпускной. Мое поступление в институт. Свадьба.
Всегда и везде он был рядом: подбадривал, помогал, ворчал, иронизировал, рассуждал.
И как радовался, просто сиял, если кто-то говорил:: "Папина дочка". Притворно скромничал: "Да нет, моего тут мало, она в маму. Мама у нас красавица. Ну ..если только вот родинка у губы. Да и характер в меня".
Как не помнить все это? И как - помнить?
Мгновенно вспомнить все в ту минуту, когда был слышен его последний вздох...и выдох тоже...последний. Все понять и ужаснуться, последний раз встретившись взглядами.
Помнить, стоя у гроба в день похорон, разглядывая такое спокойное его лицо. Лицо, которое я почти и не помню без улыбки.
Помнить, стряхивая липкий мартовский снег с венков на кладбище.
Помнить, взглянув на фотографию или услышав похожий тембр голоса?
Как?
Стекляшки в подзорной трубе окрасились в черный цвет. И узор больше не меняется.
Он застыл.
Как бы я еще раз хотела увидеть разноцветные узоры в волшебной трубе.