Аннотация: Это третий, заключительный рассказ из цикла, посвящённого легендарным вестальским девам.
Женщины из легенды
История третья: Гордая
Второй, всегда второй... Всё равно что никакой!
Домициан отшвырнул ком глины, не желавший превращаться в бюст, и скрипнул зубами в досаде.
По Земле шагал 843 год1, девятый год его правления. Только разве ж можно за девять лет исправить хаос, оставленный предшественниками! Олимп потрясён их деяниями! Великий Юпитер свой гнев на Помпеи обрушил. А, может, и не Юпитер вовсе, а брат его Плутон, простёр карающую десницу из бездн царства мёртвых...
- Прости, великий цезарь, - когда-то стройная и, подобно чайке в полёте, лёгкая и изящная, любовница императора начала стареть.
Мужчина недовольно обвёл её взглядом с ног до головы.
- Несёт тебя непонятно куда. Смотри, я полных не люблю. Домиция, бывшая моя, постарше тебя будет, а видела какова?
Сам он, несмотря на приближающееся сорокалетие, выглядел подтянутым и моложавым. Настоящий воин! Для женщины же тридцать лет - старуха. Правда, Домиция тому исключение. Шлюха! Император не мог забыть ни оставленной жены, ни её измены. Так и жил, сам с собой в борьбе, между любовью и ненавистью.
- Великий цезарь, - донёсся до него робкий голос. Дрожь выдавала ужас говорящей. - Мне нужно тебе что-то рассказать.
- Так говори, если нужно, не тяни! Не видишь - занят я, делами государственными занят!
Домициан не врал: он действительно занимался делами. Всё время занимался. Или походами. Вон империя как разрослась: и в Британии его легионы маршируют, и в Каледонии. В германские леса забрались, покоряя варваров; и к берегам Понта Эвксинского2, в страну Армению. Иудея наконец-то покорена. Причём, сделано это всё не чужими руками: он сам с воинами плечо в плечо шагал, в битвах сражался, на холодной земле спал. Неспроста ж те его любят. Злопыхатели объясняют, что причина, мол, в том, что жалованье им повысил. Чушь это! Бойца золотом не купишь! Во всяком случае, не тем количеством, что он им подбросил: время той прибавке давно пришло, на неё не больно нашикуешь. Сенат зато недоволен: денег, мол, и так нет, а он золото направо и налево разбазаривает. Но до них ему дела нет. Он император, и решения будет принимать самостоятельно! Тиберий забрал выборность у народного собрания, вручив её Сенату. А он, Домициан, дальше пойдёт: и этому конец положит. Зачем ему Сенат? Он сам господь и бог!
Мужчина нахмурился: уже чего-чего, а императоров с начала века сменилось немало. 832 год и вовсе рекордным выдался: четыре раза власть менялась, и только последний император, его отец, на престоле удержался.
- Великий цезарь, - перебил его мысли тихий голос, в которым на сей раз звучали слёзы. - Тяжёлая я...
В комнате повисла тишина. Вязкая, липкая, мерзкая.
Наконец Домициан поднял глаза на женщину, взгляд тяжелее меча. Наследник ему не помешал бы. Только для этого жёны существуют. Был у него с Домицией ребёнок. Да не выжил... Дитё же от любовницы, которая к тому же племянницей приходится - нет, такой расклад ему не подходит.
- А ты уверена?
Женщина энергично закивала и робко приблизилась к императору, неуверенно овладев его рукой и прижимая её к животу.
- Чувствуешь?
Ладонь мужчины вздрогнула, ощутив толчок изнутри. Глаза его сузились, закрывая доступ ко всему человеческому, а губы выбросили, одно за другим, безжалостные слова, услышав которые, женщина пала на колени и забилась в рыданиях:
- От ребёнка избавься, ни к чему он тебе. А мне и подавно. Иди, иди. Я лекаря своего к тебе пошлю. Он что надо сделает.
Из-за захлопнувшейся за её спиной двери донеслись еле различимые слова-стоны: 'Умру я! Сивилла мне напророчила! Пощади!' Но ему это уже не было интересно.
***
Корнелии не спалось. Тревога с недавних пор поселилась на задворках сознания, не позволяя расслабиться, забыться. Даже служение Весте не приносило обычного удовлетворения. Впрочем, Веста тут ни при чём. Стабильности в государстве не стало. Императоры один другого хуже к власти приходят. Вершат судьбу страны бездумно. Но с Олимпа всё видно. Как на ладошке. И божий гнев не одного из них не миновал. Только те всё в толк не возьмут, откуда напасти на них сыплются. Куда там! В слепоте своей самовлюблённой сами на звание бога претендуют. Ладно, Клавдий - тот действительно был императором. А нынешний-то!
Женщина вздохнула. Не так давно со мнением весталки считались. И уважение им оказывали как пристало. Времена Тиберия - золотыми были для жриц священного огня! Только конец этому пришёл. Когда императоры в сонм богов себя заносят, чего ждать. Никому не забыть Нерона, осквернившего храм Весты, свершив насилие над одной из её жриц.
Корнелия усмехнулась. Разврат... Везде, во всём. Даже весталки - весталки! - чьё целомудрие последнее время притчей во языцех стало. Но чему удивляться? Нравы изменились, старые табу и каноны таковыми больше не являются. Рыба ведь с головы гниёт! В стране разлад и хаос - чего же ожидать от девочек, которых детьми совсем из родительского гнезда вырвали, обрекая на тридцать лет монашества. Только всем ли по нраву жизнь такая? А если безнравственностью пропитано всё общества сверху донизу?! Вот и ломаются девочки - кровь-то молодая своего требует. Это она, Корнелия, смогла пронести себя нетронутой через почти сорок лет такой жизни. Да, молодость ушла. Она, правда, не выглядит на свои годы, грех жаловаться. Но душа... Стара она душой. Устала. Думала раньше: как же, высокое предназначение. Охрана священного огня - это ж всё равно что охрана самого Рима! Молила Весту о помощи войскам, засланным в чужие земли насаждать террор и смерть... Вот. Сказала. Молила за это! Грешна... А всё потому что думала, что пойдёт оно на пользу Риму! Только что-то всё как раз наоборот выходит. И, потом, как удержать завоёванное в руках? Конечно, она женщина, а не генерал, и в политике или, тем более, в военных делах не особенно разбирается. Но здравый-то смысл у неё есть! И на собраниях с понтификами сколько лет на одной скамье сидела. Чем больше завоеваний, тем больше хлопот всей стране! Только угомонили восстание в одной провинции, глядишь, другая бунтует. Тех успокоили, ан, смотри-ка: ещё где-то пламя занимается! Ни года в мире не прожил Рим. Всё войны да войны. Возвращаются императоры со своими легионерами в Рим победителями, хмельные от крови и насилия, и выплёскивают принесённую с собой военную копоть на мирный город, которому только бы жить да процветать! Или деньги - вся страна, слышала она от одного из сенаторов, на грани финансового краха!
Ах, о чём там говорить... А расправы по причине и без причины? Она сама насилу смерти страшной избежала. Семь лет назад это случилось. На её глазах казнили двух весталок, двух сестёр, слова не дав сказать. Кто знает, может и согрешили они. А, может, и нет. Только Домициан не больно-то и пытался доказательства предъявить. Зачем? И так, как велел, так и вышло. Блюститель нравов! По стопам Нерона пошёл. А сам такой же подлец и мерзавец. Любовница его, похоже, беременна. Интересно, как он с этим разбираться станет? Неужто байстрюка наследником сделает? Или отправит её восвояси? А куда отправлять? И ведь предлагал же Тит взять её в жёны, когда та ещё в девках ходила! Но нет, Домиция ему понадобилась. У живого мужа шалаву отнял! Впрочем, она одного с ним поля ягода, та ещё. А тому всё недостаточно! Как Юлия замуж вышла, живенько в постель к себе затащил! То есть, опять же, при живом муже! Правда, в живых тот после этого недолго оставался. Корнелия усмехнулась. Говорили, кто-то императором назвал того по ошибке. Ну и поплатился Тит Флавий Сабин головой. А жена его, любовница Домициана, даже не попыталась за мужа вступиться. А ведь могла бы. О, нравы-нравы! Всё нынче не то.
Свет зари уже окрасил пурпуром мраморные плиты бассейна, к которому вышла Старшая Весталка, надеясь смыть прохладной водой грустные мысли.
Да, семь лет тому назад и её хотел казнить Домициан, но ей удалось оправдаться. Уж и сама не знает как. Только Домициан с тех пор зуб на неё точит. Чувствует она. Хоть и не видела императора уже давно: последнее время самостоятельно он делами государственными заправляет, будто Сената и нет вовсе. О ней же, Старшей Весталке, и говорить не приходится. А самодур тот окаянный сидит себе в альбийской своей вилле, с которой по роскоши, говорят, ничему не сравниться, и распоряжения только шлёт с гонцами. Гремят колесницы по Аппиевой дороге, несут вести, одна другой безумней. Уж лучше б на войну ушёл! Глядишь, и нашла бы стрела варварская дорожку в самое его сердце. Либо меч британский расколол бы кочан его бестолковый.
Подумала - и затрепетала в ужасе: словно мысли её мог кто подслушать. А, может, она вслух это произнесла?! Вон кустарник задрожал тонкими листьями: птица взлетела или доносчик спешит донести на неё императору?!
***
Да, успешен Рим и могуч. И воины римские достойны его, бога воинского дела. Вот только занимаясь внешней политикой, совсем он, было, запустил дела внутренние. Только, казалось бы, с иудеями разобрались, выставив их из Рима и всю провинцию поставив на колени, так нет же: новая зараза оттуда же ползёт, христианством называется. Нерон уж их давил-давил - да не додавил, похоже. Как тараканы плодятся их идеи, поселяются в плебейских мозгах. Гражданская война, что разразилась в тот 'год четырёх императоров' - разве ж такое при Клавдии могло случиться?! И внешних врагов в ней не обвинить, изнутри всё идёт, изнутри! Отец, правда, положил конец междоусобной этой склоке; взял дело в свои руки и держал его крепко десять лет без малого. А как не стало его, старший брат взошёл на престол. Да, второй, всегда второй! Его, Домициана, в императоры даже и не прочили! Но братец на престоле недолго засиделся. Помер. Сам помер, от болезни! Те же, кто сплетни распускали, что Домициан ему, мол, помог, всед за ним отправились.
А через год наследник у него с Домицией родился. Только умер он. Это было несправедливо. Жена тогда пустилась во все тяжкие. Она и раньше шлюхой была - он знал, кого брал. Но больно уж в постели хороша была стерва! Тем и взяла. А потом и от него налево бегала. Только тайно всё делалось, тайно. Да он был и не в претензии - у него к тому времени всё с Юлией сложилось. Когда ж у той немочь ежемесячная случалась, замену ей найти труда не составляло. И пусть попробует кто-нибудь заикнуться о его нравственности: он воин и обязан держать себя в форме. Постельные сражения, в которых он так хорош, способствуют тому, что император остаётся молод телом и духом.
Смерть младенца тяжёлым камнем легла на сердце императора. Но беда не ходит одна: погоревав недолго, жена начала, не кроясь уже, встречаться с актёришкой, Парисом. С актёришкой! До Париса Домициану добраться было просто: казнил - и вся недолга. Как по закону и положено. Вот, правда, с женой развестись пришлось. Опять же, как законом предписано. Только она, сука, так и сидит занозой в сердце! Ночи их знойные уже и при свете дня ему мерещатся!
Так вот, младенец. Начал он тогда искать виновных. И нашёл ведь! Весталки, что Весту молить должны были за здоровье наследника, блудом вместо этого занимались, гневили богиню! Двоих он отправил куда положено. И третью хотел, Корнелию. Да той отбрехаться удалось. И с той поры стала она ему врагом заклятым. По глазам видел. Впрочем, давно уже не доводилось ему заглядывать в глаза её цвета неспелых оливок. Лживые, зелёные глаза, следящие за каждым его шагом, каждым действием и...
Домициан даже дышать перестал от поразившей вдруг его мысли: от неё все беды, от неё! Не молит она Весту за него, а, скорей, наоборот! Против него богиню настраивает! Потому и восстания полыхают по всем провинциях! И денег нет! И внутренняя зараза растёт мерзкой плесенью!
Впрочем, речь сейчас не об этом. Итак, Корнелия...
Он хлопнул в ладоши, и в комнату вошёл дежуривший под дверью легионер.
- Посылай вестника в Рим за понтификами. Собрание держать будем. Здесь, на этой вилле. Завтра в полдень чтоб все были здесь.
***
Понтифики смущённо переглядывались, не решаясь разорвать напряжённую тишину, повисшую в комнате, куда прибыли они для встречи с императором. Власть Домициана становится всё больше и больше абсолютистской, давно уже не сзывал он Коллегию для совета. Да и сейчас: вместо того, чтобы проводить собрание в Курии Регии на Виа Сакре, как положено, вызвал их сюда, на свою виллу в Альбе Лонге. Как мальчишек безвольных! Впрочем, что греха таить: с ним кто угодно станет безвольным. Уж лучше так, чем безжизненным! Поскольку скор на расправу был нынешний император, и состязаться с них понтификам не хотелось.
Послышались шаги. Тяжёлая поступь выдавала в идущем воина. И действительно: через мгновение в комнату вошёл сам император. Огромные глаза его быстро осмотрели присутствующих. Удостоверившись, что все на месте, он, не отлагая дел в дальний ящик, заговорил:
- Вам, наверно, не терпится узнать, что заставило меня призвать вас сюда, - он помолчал. - И почему не приглашена Старшая Весталка.
Последовавшая пауза показалась слишком длинной. Впрочем, может, так оно и было задумано. Поскольку к концу её понтифики начали догадываться о том, что последует.
- Корнелия была уличена в прелюбодействе. Любовник её уже схвачен и засечён насмерть. Её же саму следует немедленно схватить и захоронить в подземной келье у Коллинских ворот, согласно старому обычаю.
- Великий Домициан, - робко подал голос старейший понтифик. - Но ведь, согласно закону, в случае подобного обвинения, она обязана предстать перед судом для дознания. А если не сможет оправдаться, тогда ей и будет вынесен приговор. Кроме того, Великий, - сенатор замялся, потея в ужасе от того, что только что глупые его губы наболтали, и того, что произнесут ещё через секунду, - подобное наказание не практиковалось веками, считаясь бесчеловечным и варварским.
И замолчал. Домициан хмуро усмехнулся:
- У кого-нибудь ещё есть соображения по этому поводу?
Ответом было молчание.
- Вот и я так думаю. На этом собрание предлагаю считать законченным. Ты, ты и ты, - он указал на понтификов помоложе и покрепче. - Лично проследите за приведением приговора в исполнение. Вопросы есть? Все свободны.
***
Корнелия сидела у священного огня и смотрела, как жадные его его языки облизывали вновь подложенные поленья.
На душе у неё было неспокойно. Накануне все понтифики были вызваны к императору в альбийскую виллу. Её не пригласили. Что бы это значило? Ясно, что ничего хорошего. Неужели за старое решил взяться? Семь лет назад не удалось, так теперь хочет довести дело до конца? Только ничего у него не выйдет. Невинна она и чиста. Телом, во всяком случае: рука ни одного мужчины не коснулась белоснежной её кожи; не погладила, играя, рыжие кудри; не прижала к себе в безумной страсти. Девственна она, несмотря на все наветы. В прошлый раз смогла это доказать. И в этот раз произойдёт то же самое. Что же касается мыслей... Те уж и вовсе недоказуемы, а, значит, не наказуемы.
Она поднялась и отправилась в свою комнату: нужно одеться подостойней. На всякий случай.
Когда в дверь постучали, а затем, не дождавшись ответа, вошли - понтифики в сопровождении легионеров - она не удивилась. Не удивилась и тому, что её усадили в носилки, наглухо закрыв занавески и закрепив их ремнями. Не знала она, куда направляется процессия, но подозревала, что движутся они по Виа Сакре к выходу из города: что ж, будет отстаивать свою правоту на вилле в Альба Лонге.
Но затем процессия остановилась. И когда Корнелия сошла с носилок, то увидела, что находятся они на Злодейском поле у Коллинских ворот на выезде из Рима. К ней подошёл один из трёх пришедших с воинами понтификов и зачитал приговор.
Вот этого она не ожидала. Знала, что подл Домициан и жесток, но недооценивала, похоже, всю глубину его низости. Сначала ей стало страшно. Настолько страшно, что она чуть сознания не лишилась. Пот холодными струйками заструился по спине. Туника прилипла к коже, и Корнелия подумала, как хорошо, что поверх надета стола - иначе все бы увидели тёмное мокрое пятно, невольное подтверждение захлестнувшего её ужаса. Но потом страх вытеснило совсем другое чувство: гнев. Праведный, заслуженный.
- Я невиновна в том, в чём меня обвиняют. Я требую, чтобы меня заслушало собрание понтификов и позволило опровергнуть обвинение, пункт за пунктом! Я не нарушала клятвы целомудрия. Я чиста перед богиней и людьми!
Понтифики отводили глаза и продолжали приготовление жестокой расправы - в том, что именно таковы их планы, сомнений больше не оставалось: легионеры молча снесли в подземную келью сосуды с молоком, водой, маслом для лампы, саму лампу и завернутый в холст хлеб.
- Я молилась за успехи в военных походах - и император возвращался в великий Рим победителем! Я просила у Весты покровительства и защиты - и та их дарила, не в силах отказать своей целомудренной жрице!
Лопаты, привезенные, как и опущенная в склеп провизия, на колеснице, уже извлечены и покоятся в сильных руках, больше привычных к рукоятке меча, чем орудию земледельца или, в данном случае, палача.
- Вы накличете гнев Весты, который обрушится не только на императора, покусившегося на невинную, но и на Великий Город, допустивший подобное святотатство!
Один из понтификов отвернулся, пряча слёзы, с которыми он не мог совладать. Зловещая тишина повисла над местом казни. Только ветер подвывал, разбиваясь о занавески носилок; путался в складках столы, словно пытаясь забрать её хозяйку с собой, далеко-далеко, туда, где ей ничего бы не грозило.
Корнелия обвела взглядом своих палачей и отвернулась, глядя на Великий Город, преданность которому она хранила до последней минуты и который не смог защитить её от сумасбродного тирана.
'Мир и слава тебе, Великий Рим! Моё сердце принадлежит только тебе, Веста тому свидетелем. Прости, что должна уйти. Молитвы мои будут долетать до тебя и из царства теней. Но я проклинаю нынешнего твоего господина, ибо недостоин он твоего величия. Мелок он и подл. Потому и избавляется от меня, пытаясь свалить на меня ответственность за свои собственные ошибки и преступления. Только не удастся ему скрыть истину от богов. С Олимпа всё видно. Может, принося меня в жертву, боги тем самым приближают его конец. Коли так, то смерть моя станет кульминацией всей моей жизни, отданной тебе, Великий Рим', - думала весталка, прощаясь с Вечным Городом. И с самой жизнью прощаясь: ведь провизии, опущенной в склеп, хватит всего на несколько дней. А потом - медленная смерть от голода и жажды. Да, жрицы Весты неприкосновенны. Убивший жрицу навлечёт на себя гнев богов. Даже когда обвинены они в страшном грехе. Поэтому, замурованные в подземелье, оставлены они на волю Весты, возвращены земле римской, которая их взрастила. В ней и заканчивают они свой путь.
Корнелия приблизилась к ступеням, ведущим в склеп, и начала медленно спускаться. Стола зацепилась за воткнутую в землю лопату. Женщина, повернулась, поправляя одежду и чуть не упала, потеряв равновесие. Легионер поддержал её, но весталка отбросила его руку резким жестом. Опалила взглядом зелёных глаз:
- Не сметь! При жизни тела этого не коснулась рука мужчины. Чистота моя как была, так и осталась нетронутой. Невинной жила, невинной сойду в свою последнюю обитель.
Вот и шлейф столы исчез за поворотом склепа. Легионеры взялись за лопаты, и работа закипела. Слёзы капали на деревянные рукоятки, и закалённые в битвах воины их не стыдились. Плакали и понтифики. Заплакало и небо, разразившись мелким и холодным не по-весеннему дождём.
А потом они ушли, прежде тщательно разровняв захоронение. Так, чтобы и следа не осталось.
Шёл 843 год. Через три года террор режима Домициана достигнет апогея; а закончится ещё три года спустя заговором против императора, приведшим к его смерти. Сенат постановит навеки проклясть память о нём. Имя его будет стёрто со всех табличек и зданий Рима, статуи императора будут уничтожены. С его смертью придёт конец династии Флавиев.
Сто лет спустя начнётся закат Великого Рима. Ещё через двести империя расколется на две части.
Культ Весты придёт к финалу тогда же, поскольку исповедование 'языческой' религии не будет дозволено в государстве, принявшем христианство. А женщины, посвятившие свои жизни охране Священного огня - они войдут в историю в виде легенд, которых так много рождено на свет людьми, влюблёнными в Вечный Город, Великий Рим.
1. 90 год нашей эры. В Древнем Риме летоисчисление велось с момента его основания, 753 года до нашей эры. Во время правления Домициана уже вошёл в употребление юлианский календарь, названный так по имени Юлия Цезаря - практически, наш современный календарь. За исключением летоисчисления.
2. Так называли Чёрное море древние римляне и греки.