/Неотправленное письмо Лещинского Абрама Моисеевича в ЦК КПСС/
Прошу вас выслушать историю безвинно пострадавшего человека, и вы поймете, что я не виноват. 25 лет я проработал в школах ЕАО. За эти 25 лет никто про меня плохого слова не скажет, ни в гороно, ни в облоно нет порочащего меня документа. За эти годы мне пришлось проработать на разных участках народного образования нашей области. Прямо со школьной скамьи, по окончании Киевского пединститута, в 1932 году, я уехал на Дальний восток. Первые два года мне пришлось работать преподавателем математики в Амурзетской средней школе. С первого же дня я включился активно в общественную работу на селе. Был сразу избран председателем месткома в школе и депутатом сельсовета. Потом я перевелся на работу в Биробиджан, потому что жена моя работала учительницей, но образования не имела, а в Биробиджане она могла учиться в педучилище. В 1934 году меня назначили преподавателем математики средней школы N 2 города Биробиджана, и здесь я сочетал свою работу с активной общественной работой, был выбран председателем месткома, а затем и депутатом горсовета.
В 1938 году меня вызвали в Обком КПСС и предложили пойти работать инспектором облоно, где я проработал до 1939 года. В это время сложилось очень тяжелое положение во 2 средней школе, где я работал преподавателем математики. Часто менялись директора, и школа стала худшей в городе. Мне больно было за мою школу, где я четыре года поработал, и я попросил направить меня директором этой школы. За 4 года школа стала одной из лучших в области. Нам вручили переходящее красное знамя Обкома и Облисполкома, а меня наградили грамотой за хорошо поставленную учебно-воспитательную работу в школе. В 1940 году я вступил в ряды КПСС. В 1943 году меня направили на работу заведующим гороно. Со школы уходить не хотелось, но меня убедили, что это необходимо.
Через полгода оказалось, что это место понадобилось для Дрисина, человека случайного в нашей области, который как метеор промелькнул и скрылся. Меня вызвали и предложили идти директором первой школы, а затем, когда вышла из строя отопительная система в первой школе нас перевели в 9 школу, я стал директором объединенной школы и безропотно все тянул. Заведующей гороно была Ц.И. Дворкина, а Дрисин уже был заведующим облоно. В декабре 1943 он предложил мне пойти к нему инспектором облоно, а когда я сдал школу, он передумал и направил меня на работу в педагогическое училище. Я и здесь смолчал и никому не жаловался. 11 лет я проработал преподавателем и методистом и в 1954 году меня назначили директором педучилища. Все годы я производственную работу сочетал с общественной, был секретарем парторганизации, был членом горкома партии.
В 1951 году окончил вечерний университет марксизма-ленинизма и с тех пор был пропагандистом. За 25 лет работы я ни разу не был на курорте. В 1954 году мое здоровье ухудшилось, и врачи порекомендовали поехать на курорт. Но вместо курорта мне пришлось пойти работать в школу-интернат. 14 июля 1956 года меня вызвали в облоно и, в присутствии секретаря горкома т. Виленской и инструктора обкома партии т. Балабанова, завоблоно т. Гайдорович, предложили мне пойти директором вновь открываемой школы-интернат, и вылететь 15 июля на совещание в Москву. На размышление мне дали полчаса. До меня долго искали подходящую кандидатуру, но все отказывались, и вот за день до отъезда в Москву решили, наконец, меня вызвать.
Я очень сильно устал, мне, хоть раз в жизни нужно было подлечиться и отдохнуть. Я знал, что меня ожидает впереди, что я пострадаю материально, что работа будет очень трудной, но я также знал, что решения ХХ съезда должны выполняться, и если в области не нашли человека, который бы на это откликнулся, то я не мог пойти по их пути. Вернулся я с Москвы 2 августа. Меньше месяца оставалось до начала занятий, а дел был непочатый край. Пришлось работать с утра до поздней ночи. Последние дни перед открытием школы, я стал выбиваться из сил, у меня начались головокружения, я чувствовал вот-вот упаду.
Но изо всех сил я держался, чтобы хотя бы открыть школу к первому сентябрю. Мастерских при школе не было. Штат учителей и воспитателей не был полностью укомплектован. Недостаточно было обмундирования для детей, коек. Первые дни дети спали на полу. Но мне не разрешили отсрочить открытие школы. Перед самым открытием я свалился и пролежал десять дней. Вернулся на работу и узнаю, что без меня отпустили в отпуск завхоза интерната, и мне пришлось тянуть и за него и за себя.
В октябре решили на бюро горкома заслушать положение в интернате и срочно за пару дней до бюро отправили комиссию в школу, они ходили на занятия, что-то записывали, готовили шпаргалку для т. Михеева, председателя горисполкома, но ни с директором, ни с завучем не беседовали. В докладе Михеева на бюро не было ни одного светлого пятнышка, предположим, директор плохой, но коллектив ведь работал, можно было отметить их труд. Но зато ни слова критики и самокритики не было сказано в адрес горкома и горисполкома.
Потом мне дали слово, я сказал, что, по моему мнению, неправильно была организована проверка работы школы-интерната, как только я эти слова произнес, мне первый секретарь горкома т. Бабкин, буквально продолжать дальше свое выступление не дал. Затем он заявил, что прения открывать не имеет смысла, так как не разговорами надо заниматься, а дело делать, надо принять конкретное решение о помощи школе. Затем у меня спросили, сумею ли я устранить все недостатки, какие мне были указаны. Я ответил, что сумею, но мне нужна помощь. Прежде всего, нужно было решить вопрос с мастерскими для школы.
Я просил отдать нам ведомственный дом МВД, находящийся на нашей территории, для этого нужно было предоставить две квартиры для жильцов дома. Записали в решение, но до сих пор дом нам не отдали. Попросил решить вопрос с доукомплектованием школы кадрами и решить вопрос о замене преподавателя русского языка, нас заставили ее принять, хотя она не соответствовала занимаемой должности. Этот вопрос удалось решить только через полгода.
В конце октября я опять заболел от непосильной работы. Врачи признали сильное переутомление, пролежал неделю, но не выдержал и вышел на работу и, проработав несколько дней, опять свалился. После выздоровления я решил пойти к секретарю обкома, я больше не мог работать в такой обстановке, в связи с обсуждением на бюро горкома, по городу распространились сплетни, что я уже снят с работы. Я рассказал т. Беньковичу о положении дел в школе, и прямо спросил, буду ли я работать или нет.
Он меня спросил, как я считаю, справлюсь ли. Я ответил, что справлюсь, но мне нужна помощь. Тогда он мне ответил, что мало меня знает и не может решить сам вопрос, нужно посоветоваться с товарищами, которые меня больше знают. А между тем работать в школе становилось все труднее и труднее. Секретарь парторганизации Л. работающий преподавателем физики и музыкантом никакой помощи не оказывал, занимался только вымогательством денег.
Первое время по первоначальному проекту штатного расписания предусматривалась ставка для музыкального работника, и мы ему сделали нагрузку в 2 ставки. Часов у него было не много, а деньги он получал за то, что вел фотокружок, физический кружок и хор. Кроме нашей школы он подрабатывал во второй школе, в медучилище и ему все было мало. И этот человек был избран секретарем парторганизации, в то время, когда я был на больничном.
Он занимался тем, что ходил в горком и кляузничал на меня. А потом разносил сплетни, что меня, якобы, снимают с работы. Мне также трудно было работать с завучем Ягановой. За последние несколько лет она успела поработать во многих школах города и ни с одним директором не сработалась. Она также как и Л. не имела законченного высшего образования. С первых же дней они вдвоем вместо оказания помощи занимались "сигнализированием" в горком и облоно о моих "недостатках" в работе. В таких условиях работать было очень трудно и я пошел в облоно и заявил т.Гайдорович, что так работать невозможно, или я, или завуч.
Она согласилась и сказала что назначит завучем т.Кудряшову, и, действительно, так и сделала, но уже когда меня сняли с работы. Потом я пошел к секретарю горкома т. Виленской, разобраться с теми сплетнями, которые Л. распускал про меня, /Он говорил, что я отсиживаюсь в кабинете, являюсь тормозом в развитии школы - интерната и т.п./. Я потребовал проведения партийного собрания, на котором он должен подтвердить свои высказывания и т. Виленская со мной согласилась.
На партсобрании Л. ,конечно, не осмелился перед членами партии повторить то, что он говорил секретарю горкома. Коммунисты в своих выступлениях справедливо спрашивали, почему в горкоме прислушиваются к сплетням, почему сплетники молчат на партсобрании. И вот прошло два месяца, все, что от нас зависело, коллектив сделал, чтоб улучшить дела в школе. Успеваемость повысилась с 71% до 82%. Улучшилась воспитательная работа, и стало больше порядка в школе. Перед новым годом приехали из крайкома двое, они отметили улучшение положения в школе. С 10 января у нас в школе начала работать комиссия крайкома.
Никаких серьезных недостатков в нашей работе не обнаружили. Плохо с преподаванием русского языка, с помещением под мастерские, но разве в этом только моя вина? Поставили мне в вину, что я недостаточно вникал в учебно-воспитательную работу, это моя вина. Но ведь все знают, в каких трудных условиях создавалась школа-интернат в городе, основное внимание мне пришлось уделить организационным и хозяйственным работам, а в учебно-воспитательной работе больше полагался на завуча. Я ведь требовал заменить завуча, но это сделали, когда меня уволили.
Если бы меня сняли с работы, когда я ходил к т.Беньковичу, я бы не обижался. Мне очень трудно было, дела плохие были в школе, и не должно было дело из-за меня страдать. Но сейчас, когда дела улучшились, когда настроение у меня и у коллектива поднялось, когда было одно желание, еще больше лучше работать, увольнение для меня позор и трагедия.
Примечание: Ларчик просто открывался, заврайоно В.Я.Г. захотелось на это место и она, подождав, когда самое трудное останется позади, и, пообещав Л. все, что он просит, разыграла с ним эту трагедию.
![Лещинский. А.М []](/img/l/leshinskij_leonid_abramowich/143/5.jpg)
