Солнце печёт немилосердно. Пятый час дня, самая жара. В небо невозможно глаза поднять - их слепит огромный сверкающий диск, висящий прямо над головой. Воздух сухой до такой степени, что язык во рту едва не трескается, как дно бывшего Аральского моря, откуда я только что прилетела.
Спасительной прохлады метро хватает ненадолго - десять минут ходьбы до редакции отнимают у организма последние капли влаги. В холл редакции я заползаю пустым коконом, оставшимся после вылета бабочки. У окна о чём-то шушукается молодёжь - недавние выпускники журфака Юля и Вася. Батюшки, у них ещё хватает сил друг дружке глазки строить.
Ползу мимо них в приёмную, здороваюсь с секретаршей Надей и киваю на кабинет Главного - у себя?
- Заходи, - кивает в ответ Надя. - Ждёт.
Если ждёт, то ни сообщать обо мне, ни стучать в дверь не надо. Пять минут уже на меня через веб-камеру любуется.
Едва приоткрыв довольно тяжёлую дверь, слышу:
- Заходи, заходи, мученица наша! Присаживайся и рассказывай!
Вот за что люблю своего Главного - за его простоту. Нет, он, конечно, панибратства не терпит и сам не допускает, но к нему, если очень срочно, можно зайти даже на совещание, и он найдёт полминуты времени, чтобы хотя бы выслушать, практически не отрываясь от основного занятия. Место главного редактора занимает абсолютно по праву - он замечательный администратор, а в журналистике я не знаю мастера лучше него.
Посылая меня на юг, он подробно объяснил, почему выбор пал на меня, хотя я панически боюсь летать, чуть ли не умолял меня согласиться на эту командировку, хотя имеет полное право приказать. И я полетела, понимая, что иначе никак нельзя. О том, что я пережила во время перелётов туда и обратно, можно рассказывать едва ли не дольше, чем длились сами перелёты. И теперь, явившись к нему в виде высохшей шкурки от мандарина, я являюсь немым укором его производственной совести.
Поэтому я прохожу поближе к начальнику и плюхаюсь на отодвинутый стул, тут же растекаясь по нему безформенной массой. Главный несколько минут молчит, потом всё же негромко напоминает:
- Дана, время.
У меня даже вздохнуть нет сил, и я уже собираюсь укоризненно посмотреть на начальника, но вдруг с удивлением обнаруживаю, что завалилась к нему прямо с рюкзаком и бутылкой кваса в руке, купленной ещё в аэропорту. Какое-то время тупо смотрю на неё, потом ставлю её прямо на пол и снимаю наконец рюкзак, мешавший мне сидеть. Спина сразу сама выпрямляется, плечи поднимаются, в глазах светлеет. Я достаю из рюкзака флэшку с отчётом о командировке, подаю Главному. Он ставит её в компьютер, молча просматривает отснятое, потом резюмирует:
- Годится. Делай из этого статью в ближайший номер. К утру сдашь? - Я киваю. - Вот и ладушки. Потом тебе сутки отдыха, а послезавтра поедешь на север.
Я вскидываю взгляд - не шутит? Я за сутки успею только выспаться и привести себя в более-менее приличный вид, а ещё надо столько своих дел переделать... Но обычно Главный такими вещами не шутит. Серьёзен и сейчас.
- Игорь Севостьянович...
- Надо, Дана. Больше некому. Молодых посылать не хочу, слишком уж необычная личность выступает. Тебе надо взять у неё интервью, сделать несколько снимков, ну не мне тебя учить.
- У нас по презентациям Антон бегает, - пытаюсь я отбояриться. Но Главный машет рукой:
- Антон с тобой поедет. Только он на художественную выставку, а ты к писательнице. Говорят, очень неожиданно пишет.
Я обречённо спрашиваю:
- Где и когда?
- В городе на Неве, - Главный с заметным облегчением переводит дух и достаёт из стола небольшую книгу. - Вот почитай на досуге. Сегодня по пути купил. Автор по случаю юбилея представляет новую книгу, будет презентация, встреча с читателями, ну как водится, продажа книг тут же, после всего фуршет. Все подробности у Нади. Ферштейн?*1
- Ферштейн, - вздыхаю я. - Ну пойду?
- Иди, - разрешает Главный. - Возьми ключ от Антона и приступай к статье.
Я собираю своё имущество, закидываю рюкзак на одно плечо и выхожу из кабинета. В приёмной получаю у Нади ключ и машу рукой в ответ на её попытку выдать мне те самые подробности. Билет мне купит редакция, остальное и завтра успею. Спрашиваю только:
- Надеюсь, в Питер не самолётом?
- Нет, - улыбается Надя. - Поездом. Поспать успеешь.
Антоном с лёгкой руки сослуживца у нас называется комната отдыха, появившаяся в незапамятные уже времена прошлой эпохи, когда повсеместно на производстве стали создавать комнаты психологической разгрузки. Эпоха закончилась, а комнаты остались, в просторечии лишь утратившие своё длиннющее название и с той поры именуемые просто комнатами отдыха.
Поначалу в нашей комнате, как водится, стояли диваны, кресла, лежали горы подушек - действительно исключительно для отдыха. Но после слияния двух изданий сотрудников оказалось больше, чем столов в кабинетах - и молодой, недавно пришедший в редакцию Антон повадился работать в комнате отдыха. Его пытались поругивать, но другого места для работы не нашли, и он писал там почти полгода, положив на колени лист фанеры и присоединив к диктофону наушники.
На него глядя, в комнату отдыха потянулись и другие, говоря при этом обычно:
- Пойду к Антону покалякаю.
Фраза стала крылатой, её стали говорить каждый раз, направляясь в комнату отдыха.
Потом для Антона нашлось место в общем кабинете, он стал работать, как и все, за нормальным столом, а комната так и осталась с личным именем.
И сейчас я направляюсь именно туда - в благодатную прохладу кондиционера, обволакивающую нежность мягкого ковра, по которому принято ходить босиком, давая отдых уставшим ногам. Бросаю у входа рюкзак, иду в туалет - совесть не позволяет ступать на ковёр запылёнными ногами. Мою их прямо в раковине, умываюсь, ополаскиваю шею и руки до самых плеч. Тело отзывается благодарностью, а когда я откидываюсь в кресле, вовсе наполняется блаженством.
Несколько минут сижу с закрытыми глазами, потом берусь за работу. Пару лет назад в Антоне поставили несколько столиков, позволяющих работать, сидя в уютном низком кресле. Статья складывается быстро, и я за время работы не единожды вспоминаю Главного, повелевшего поставить здесь эти столики.
Утром, придя в редакцию сдавать статью, сталкиваюсь в приёмной с тем самым Антоном. Надя инструктирует его по поводу предстоящей командировки, распечатывает документы, подаёт Тохе на подпись. Я слушаю безучастно, но ухо вдруг цепляет необычное имя.
- Урсула Медведева? Художница? Что за птица?
Надя пожимает плечами:
- Очередной самородок из глубинки. Выставка в рамках проекта "Таланты земли русской". Подписал? - обращается к Антону. - Иди в кассу за командировочными. Дана, подходи за инструктажем.
Я читаю имя своего объекта - Велга Земляникина, писательница. Как, однако, суматошно я живу. Главный сказал, эта Велга представляет очередную, то есть уже не первую книгу. А я её даже понаслышке не знаю. Надо будет хоть одним глазком заглянуть в её книгу, какое-то представление о ней составить. Да и вообще хоть что-то прочитать, а то я уже и не помню, когда в последний раз брала книгу в руки.
Оформляю командировку, сдаю статью и мчусь домой - там меня ждёт моя личная жизнь, и я не намерена от неё отказываться. По пути забегаю в магазин, набираю продуктов на неделю. В объёмистую двухведёрную сумку на колёсах всё не умещается, в руке оказывается ещё и увесистый пакет, который, впрочем, я тащу без особого ропота. Мама у меня старенькая, если и выйдет из дома, то лишь за хлебом и пакетом молока. Остальное я стараюсь покупать загодя, чтобы ей не приходилось таскать тяжести. Просить же помочь Ярослава безполезно - когда он работает, его из-за компьютера не вытащишь. А работает он не столько ради заработка, сколько ради общения с компьютером. Пару раз я ловила его за игрой, но смолчала - в конце концов, не всё же время ему математикой заниматься. Но сегодня я его от компьютера оторву, да он и сам особо возражать не будет. Мы не виделись целую неделю, а завтра у меня снова командировка.
Дома меня ждёт сюрприз - место у компьютера пустует. Обычно в это время муж уже по уши в своих цифрах. В душу коварной змейкой закрадывается мысль: а ведь я совсем не знаю, чем он занимается, пока я мотаюсь по командировкам. Мама в наши отношения абсолютно не вмешивается, больше занимаясь уже почти взрослыми внуками. Но я всё же заглядываю к ней:
- Мамуль, а где Ярослав?
- Ушёл покупать какой-то диск к компьютеру. Старый сломался.
Я облегчённо вздыхаю и иду разбирать покупки.
Ярослав появляется, когда на столе у плиты уже стоит-остывает кастрюля со свежесваренными щами, а на плите, дразня обоняние неповторимым ароматом, шипят котлеты. Ещё на двух конфорках поспевают блины, и я не спеша орудую лопаткой и половником. Мама толчёт подоспевшую картошку, перемешивает её с маслом, готовит чай.
Ярослав с довольным видом подходит ко мне, обнимает - я поворачиваю голову, целую его, на миг прижимаюсь головой к его плечу, и он подходит поздороваться с мамой. С удовольствием инспектирует плоды нашей деятельности и подмигивает мне:
- А что я принёс. Тебе должно понравиться.
Ненадолго скрывается и приносит в кухню небольшую картину. На ней медведица в русском сарафане с огненно-рыжей шевелюрой, не нарисованной, а сделанной из кудрявых ниток, заплетённых в косу с красной лентой. На шее белое ожерелье. Я приглядываюсь - настоящие жемчужины. Не жалко же человеку такое на картину цеплять. А если оторвутся?
Медведица чем-то напоминает мне Богородицу - только вместо младенца держит на руках зайца почему-то голубого цвета, прижимая его к себе так, словно боится потерять. Заяц тоже приник к ней, как к самому родному существу на свете. Я спотыкаюсь на его глазах. Где я их видела?
Во рту почему-то пересыхает, я сглатываю и хрипло спрашиваю мужа:
- Откуда это?
- Да забрёл нечаянно в магазин, где конфискатом торгуют. Цена бросовая, но в аннотации пометка: вывозу из России не подлежит.
В правом нижнем углу, где обычно стоит подпись автора, на изумрудной зелени светлыми травинками красуется слово УМ. Поворачиваю картину тыльной стороной - там коричневой краской чёткими печатными буквами написано: "Урсула Медведева. Автопортрет с братом". И две даты, похожие на даты рождения и смерти. Мда. Самородок с того света. Поздновато спохватились. И вдруг хватаю уже отложенную картину и снова читаю надпись. Какое рождение, какая смерть? Обе даты в пределах одного года. Скорее даты работы над картиной.
Мама допекает блины, снимает со сковороды готовые котлеты.
Мои мысли весь обед крутятся вокруг картины, и я наконец вспоминаю, где видела глаза этого зайца.
В дремучем лесу, в избушке на курьих ножках, в туалете с городскими удобствами, совмещённом с художественной выставкой. Когда была в гостях у тамошней Бабы Яги по имени Урса. Урсула. Точно. Почти на всех её картинах у персонажей именно такие глаза.
- Повезло же Антону,- говорю я вслух. - С бабой Урсой познакомится.
- С какой бабой? - переспрашивает муж.
- Помнишь, два года назад у меня была командировка к бабе Яге? - он кивает. - Послезавтра в Питере открывается выставка её картин. Судя по этой,- киваю на автопортрет,- она действительно самородок.
Ярослав поворачивается и внимательно смотрит на картину. В его лице явственно читается:
- Какой же я молодец! Такую ценность задарма отхватил!
Я подхожу к полке и беру в руку клубочек шерстяных ниток, подаренный мне бабой Урсой с напутствием жить по совести. Два года прошло, а клубочек до сих пор излучает тепло, как будто внутри него спрятана маленькая печка. Надо будет узнать у Антохи адрес и выкроить время для похода на выставку.
Утро начинается с будильника. Я привычно нахожу кнопку выключения и поворачиваюсь к мужу. Сейчас сработает второй будильник, и тогда хочешь - не хочешь надо вставать. Но тут я вспоминаю, что у меня ещё не собраны вещи, и поневоле встаю, не дожидаясь будильника. Вытряхиваю рюкзак в кресло, привычно сортирую содержимое. Грязные вещи в стирку, взять с собой чистые. Поколебавшись, укладываю в рюкзак платье и туфли на шпильках. Ключи, деньги, документы, расчёска, зеркальце, ручки, флэшка, телефон, диктофон, записная книжка, фотоаппарат - в сумку через плечо. Баночка мёда, тщательно увязанная в полиэтиленовый пакет, хлеб, соль, вода - дорожный паёк по совету подруги-автостопщицы.
В кресле остаётся книга, вручённая мне Главным. Ладно, в пути полистаю. Сую книгу в рюкзак и иду в ванну. Через час надо выходить из дома, чтобы успеть на поезд.
Час пролетает очень быстро. Чмокаю спящего мужа, по обыкновению рано вставшую маму, заглядываю к детям. Всё. Пора.
У вагона сталкиваюсь с Антоном. Ах да, мы же вместе едем. В пути я рассказываю Тохе о картине, принесённой Ярославом.
- Тоха, ты себе представить не можешь, что это за картина. Она как будто живая. А познакомишься с автором, сам обалдеешь. Я тебе так завидую. Это удивительная личность.
Тоха недоверчиво хмыкает:
- А ты откуда знаешь?
- Я о ней писала два года назад. Помнишь мой путеводный клубочек? Это же она мне подарила.
- Помнится, тогда ты рассказывала о ней с круглыми от ужаса глазами, - поддевает Антон.
Я отмахиваюсь:
- Обычный страх обывателя перед неизведанным и непонятным. Я к моменту выхода статьи уже многое о ней поняла. А за два года информация в мозгу переработалась и улеглась стройной системой.
- Тебе бы математику психологии преподавать, - Антон потягивается, с удовольствием зевает. Понятно, сейчас дрыхнуть завалится. С таким жутким храпом, что слушать невозможно. Я огрызаюсь:
- Высшую алгебру.
- Ладно, ладно, не злись, - примиряюще улыбается Тоха и в самом деле забирается в постель. Я решаю пройтись в ресторан, где и застреваю до самого вечера, глядя в окно.
В Петербург поезд прибывает довольно поздно. Мы едем в гостиницу, устраиваемся, и на этом день заканчивается. Все дела завтра.
Утром Антон уносится раньше, чем я успеваю проснуться. Чёрт, адрес выставки так и не узнала. Ладно, выставка штука многодневная. Авось успею.
Презентация Земляникиной совсем близко от гостиницы, можно заодно и прогуляться, в кои-то веки увидеть наконец легендарный город. Я беру свою сумку и выхожу на улицу.
Чёрт, погуляла. Жара ненамного слабее, чем в Москве, я совсем об этом забыла и не взяла с собой ничего на голову. Парадное платье моментально прилипло к телу, отвыкшие от шпилек ноги сразу заболели. Сколько же идти до этой презентации?
Когда я, мокрая, как мышь, появляюсь в фойе величественного здания, предоставленное знаменитой, получается, писательнице, первое, что бросается мне в глаза, - это большая картина прямо напротив входа, изображающая медведицу с пушистой рыжей косой и теремком в руках, из окон которого выглядывают все его обитатели. Ничего себе! Я мысленно восхищаюсь Урсулой. Вот это вариантик детской сказки! Всего лишь заменить медведя медведицей - и финал получился совсем другой! Ну Урса, ну самородок!
Мимо картины чуть не бегом проносится Антон, я его и окликнуть не успела.
Значит, моя презентация и Антохина выставка проходят по одному и тому же адресу. Прогадал Главный. Кто-то плохо сработал. Сюда запросто можно было направить одного человека. Но теперь мы оба уже здесь, и Антон, судя по всему, уже зарегистрировался. Немного повертев головой, я иду туда, откуда он появился.
В фойе, превращённом в выставочный зал, народу немного - официальное открытие только через час, презентация и вовсе ближе к вечеру. Удивляет практическое отсутствие прессы - пять-шесть изданий, представленных двумя операторами и полдесятком юных внештатников, прессой никак не назовёшь.
Быстро зарегистрировавшись, иду искать Урсулу. Авось Велга так рано всё равно не явится.
Картины висят везде - даже на лестницах. Я останавливаюсь как вкопанная на самой верхней ступеньке. С картины смотрит на меня рыжий кот. Знакомые глаза глядят почему-то так грустно, что у меня аж в носу защипало. Подпись короче не придумаешь: "Тёма".
Я вспоминаю рыжего хозяина лесной избушки - это его портрет, вне всяких сомнений. Почему же взгляд такой грустный?
- Тёма, Тёма. Что с тобой стряслось? - я нечаянно выговариваю это вслух и вдруг из-за плеча слышу ответ:
- Пропал он. Вроде и не болел. Только грустил всю зиму. А по весне ушёл и не вернулся.
Я оборачиваюсь - рядом стоит баба Урса собственной персоной. Как будто и не было двух лет после нашей встречи. Фигура стройная, платье строгое сидит безупречно, рыжая шевелюра огнём горит. На правой руке чёрная кружевная митенка выше локтя. Глаза точь-в-точь как у Тёмы на картине - полны неизбывной тоски, аж глядеть страшно.
- Может, он кошку нашёл? - лепечу я, осознавая, что несу полную чушь. Урса качает головой:
- Кошек у него круглый год хоровод. Но надолго из дома никогда не уходил. А в этот раз до сих пор не вернулся.
Я не знаю, что ответить. Взгляд цепляется за митенку:
- Это траур, да?
- В общем, да,- Урса машет рукой, как будто закрывая тему. - Ну здравствуй, что ли.
Я резко поворачиваюсь к ней:
- Здравствуй, баб Урс... ты меня узнала?
- Что ж не узнать. Чай, не ребёнок, за два года не шибко переменилась.
- Баб Урс... но к тебе же столько народу приезжает... И ты всех помнишь?
- Не всех. Тех, кто что-то понял после визита ко мне. Таких не так уж и много.
Я не нахожу что сказать. Та давняя поездка действительно кардинально изменила мою жизнь, но кто я в жизни Урсы, чтобы она меня помнила?
Снизу подлетает запыхавшийся Антон:
- Доброе утро! Дан, я могу украсть твою собеседницу?
Я поворачиваюсь к Урсуле:
- Баб Урс, познакомься, это Антон, мой коллега. Аккредитован на твою выставку от нашего журнала.
Баба Урса изучающе смотрит на Тоху, кивает ему головой. Он молитвенно складывает руки:
- Урсула, я могу попросить об одном великом одолжении для себя?
Урса хмыкает, выжидающе смотрит на Тоху.
- Пожалуйста, уделите мне время до открытия выставки. У меня очень много дел сегодня.
В глазах Урсы проскакивают знакомые бесенятистые огоньки. Она отворачивает верх митенки - под ней обнаруживаются массивные золотые часы на широком мужском браслете.
- До открытия полчаса. В вашем распоряжении двадцать минут.
Тоха расцветает, галантно подставляет Урсе локоть - она милостиво его принимает, - и чопорная дама в трауре под руку с разбитным неформалом в джинсах и кроссовках быстро удаляются за ближайшую открытую дверь. Я же решаю повнимательнее осмотреть выставку, коль уж судьба сама привела меня сюда.
Стена у лестницы вся отдана котам - белым, серым, рыжим, чёрным, голубым, даже зелёным. У всех похожие глаза, совсем чуть-чуть отличающиеся взглядами - то серьёзными, то настороженными, то напуганными, абсолютно не вяжущимися с неизменной улыбкой. Над самыми нижними ступенями - какой-то гибрид кота и крокодила, с дьявольской чеширской улыбочкой и всё теми же огромными тоскующими глазами. Мне вдруг приходит в голову посмотреть на глаза медведицы, держащей теремок. Но к ней не протолкнуться - уже началась церемония открытия персональной выставки художницы Урсулы Медведевой. И я остаюсь стоять на нижней ступеньке царственной лестницы, окружённая разноцветными смеющимися котами и чеширскими крокодилами.
Урсулы с Антоном не видно - неужели вместе задерживаются? Я чувствую вдруг довольно болезненный укол ревности. Конечно, Антона в женском обществе я никогда не заменю, да и баба Урса тоже имеет право пошептаться с молодым интересным. Но открыла её я, и здесь, на выставке, даже нашла пару знакомых картин из её экспозиции в туалете. И она меня, выходит, помнила больше, чем я её. Но Антон так безпардонно выкрал бабулю из-под самого моего носа, что я даже почувствовала себя маленькой резко осиротевшей девочкой.
Ну о чём они могут так долго говорить? Давайте уже расходитесь, мне надо подойти к медведице, перед которой, мысленно зевая и сморкаясь, распинается очередной оратор.
Стоп, а почему я сейчас подойти не могу? Я же корреспондент, да ещё и с аккредитацией! Ну и пусть это не моё задание, подсуну Тохе свои впечатления как посетительница выставки, почему бы и нет? А там, если нам не ограничат объёмы, можно будет и встречу давних знакомых наваять.
Я достаю диктофон и начинаю протискиваться поближе к выступающим. Однако людей собралось для таких мероприятий немало. Ох, непростая ты ведьма, Урсула, ох, непростая...
Протиснувшись в первый ряд, протягиваю вперёд диктофон и скашиваю взгляд на картину. Нет, у медведицы глаза другие. Ну да, это же сама Урса. Из портретного сходства только рыжая коса. Явно художница здесь к портретному сходству не стремилась. Да и в других картинах тоже. Пожалуй, это её вообще не занимает. Кроме единственной детали - глаз, таких необычных, что запоминаются сильнее, чем даже неповторимый почерк художницы. Где же она сама?
- Благодарю всех, кто пришёл на мою выставку. Всё, что вы здесь увидите, писалось не для показа, а по велению души. Но так вот получилось, что мои работы стали известны, приобрели своих почитателей, и я не считаю возможным прятать свои детища от тех, кто хочет их увидеть. Так что добро пожаловать в мир моих грёз!
Под аплодисменты впереди зрителей засуетились фотографы. Урса с лёгкой улыбкой кивает что-то говорящему ей низенькому лысому куратору, а глаза безпокойно бегают по сторонам. Кого-то ищет? Или боится? Здесь, в городе, среди людей? За сотни километров от своего леса? Я вдруг задумалась: а что, в сущности, я о ней знаю? Здесь, вдали от леса, она совсем не кажется страшной, таинственной, даже вроде выглядит не такой уверенной, как при нашей первой встрече.
Решаю тоже поснимать, пока она стоит у своей картины - да какой! Все эти коты и зайцы ни в какое сравнение не идут с медведицей. Тут же вспоминается картина, принесённая Ярославом - надо будет спросить о ней Урсу.
Очередь жаждущих пообщаться с художницей наконец иссякла, и я подхожу поближе.
- Урсула, улыбнитесь, вас снимает скрытая камера! - сбоку налетает Антон, и мы обе невольно улыбаемся и оглядываемся на него. Надо будет выпросить у Тохи этот кадр. Вряд ли я сама сумею организовать такую улыбку на этом сдержанном на эмоции лице.
Антон весело балагурит, Урса широко улыбается, собирая морщинки вокруг прижмуренных глаз. Я впервые вижу лицо Урсы так близко, но оно не удивляет меня. Моё внимание привлекают глаза. Что в них есть такого, что они так притягивают моё внимание?
К нам подходит группа посетителей, просят Урсу провести экскурсию. Она согласно кивает, и тут же звучит вопрос:
- Скажите пожалуйста, почему вы рисуете в таком лубочном стиле?
Я вскидываюсь, Антон напрягается, а Урса и ухом не ведёт. Моментально найдя спросившего за спинами товарищей, ловит его взгляд и спокойно отвечает:
- Я вообще не рисую. Я выражаю свои мысли и чувства так, как того просит моя душа. И вы совсем не обязаны это понимать.
Я мысленно восхищаюсь ответом. Ну бабка, ну личность! Притух не только спросивший, но и вся группа, изначально явно излучавшая намерение поизгаляться над старушкой.
Затянувшуюся паузу прерывает Антон:
- А как Вы пришли к такому способу самовыражения?
- Никогда не верьте тому, кто скажет, что не любит и не понимает рисование, - отвечает Урса. - Просто кому-то им заниматься некогда, кому-то лень, а кого-то и отучили. А в раннем детстве рисовать любят и умеют все. И когда хочется выразить свои чувства, даже неосознанно все хватаются за карандаш или ручку и начинают рисовать штрихи, волны, фигурки - да-да, это тоже рисование, в плане самовыражения не менее ценное, чем картины маститых художников. Именно поэтому в мире так ценится "Чёрный квадрат" Малевича. Хотя лично я эту картину не понимаю и художественной ценности в ней не вижу. Но это моё личное мнение, - Урса насмешливо хмыкает, и какое-то мгновение я вижу перед собой ведьму из осеннего леса, с бесенятами в жёлтых кошачьих глазах, - какой я впервые увидела Урсулу. Но бесенята вмиг исчезают, Урса вновь становится серьёзной, и экскурсия продолжается. Группа переходит к следующей картине, Антон, как верный паж, следует за художницей, поминутно щёлкая затвором. Интересно, какой объём ему заказан? Просто фоторепортаж или полноценная статья? Сколько кадров ему понадобится? Надо бы остальные у него выпросить.
После экскурсии Урса смотрит на часы и идёт на второй этаж - там идут последние приготовления к презентации Велги Земляникиной. В холле вовсю шумит распродажа её книг, и я подхожу к столикам, беру в руки уже знакомый томик. За два дня даже пролистать его не удосужилась, хоть сейчас посмотреть.
Открываю обложку и теряю дар речи. На титульном листе книги собственной персоной сидит... баба Урса. Смотрит спокойно, чуть насмешливо, как будто подсмеивается над потугами своих недругов.
У меня в мозгу начинает стучать молоточек. В памяти всплывает давний разговор в избушке на курьих ножках:
- Какие у тебя новости?
- Сейчас покажу. Вот.
- Ух ты, зайчик!
- Глаза совсем человеческие. Опять он?
- Он. А тут стихи и пара рассказов.
Мимо проходит Урса с группой рабочих, что-то объясняя на ходу. Я широко открытыми глазами смотрю ей вслед. Чем я думала?! Ведь можно было понять ещё тогда, о чём речь! А я на этом разговоре вообще не остановилась. Приехала в город, написала оду труженице из леса и забыла о ней. А ведь это не всё, что я тогда узнала об Урсе. Было что-то ещё, ускользнувшее от моего внимания. Что же?
Ну Урса, ну самородок...
И сказать-то некому. Антон куда-то исчез сразу после экскурсии, Урса занялась своими хлопотами, и я осталась одна посреди зала.
Ну что ж. Отхожу к дивану, стоящему посреди фойе, и открываю книгу Велги Земляникиной.
Ух ты, кем предисловие написано. Чем же она его пленила? Не предисловие - хвалебная ода. Хоть прямо сейчас орден вручай. Кстати, надо будет поинтересоваться - вдруг Урса и впрямь какие регалии имеет?
Переворачиваю страницу - и тут же проваливаюсь в другой мир - огромный и незнакомый:
Волчица выла. Долго и тоскливо.
Дрожали зайцы далеко в кустах.
Волчица выла. Воем выносила
Всё, что сказать хотела бы в словах.
Не объяснить, какая боль бывает,
Когда теряешь часть своей души.
Волчица выла. Кто когда узнает
Про волчью боль? Попробуй опиши.
Луна сияла в небе равнодушно.
Ночной степи ни края, ни конца.
Волчица выла. И волчата дружно
Ей подвывали, потеряв отца.
Ничего себе ведьмочка заворачивает. Такая себе обычная Баба Яга из глухого леса.
Листаю дальше.
Комарик-охранник рядышком вьётся.
И крови не ищет, и в руки даётся.
И не боится, что его прихлопнут. Или Урса их не хлопает?
Комарик-охранник, какой же ты кроха,
Но и без такого мне без тебя плохо.
Комарик-охранник кругами летает
И всех проходящих на злобу пытает.
Мой милый Хранитель, покуда мы вместе,
И я не боюсь ни боя, ни лести.
Силён комарик, однако.
Мой милый комарик, хватит кусаться.
Не надо личиной зверья закрываться.
Зачем ты тогда надо мною летаешь
И мыслей моих все архивы листаешь?
Ты знаешь, комарик, тебя я узнаю
В обличье любом. Я тебя называю
По имени, кем бы ты мне ни являлся,
В какое бы чудище ни превращался.
Спасибо, комарик, за то, что ты рядом,
За то, что друг другу с тобой мы награда,
За то, что меня ты всё ж не забываешь,
От нечисти всякой любя охраняешь.
Никогда бы не подумала, что охранником ведьмы может быть комарик. Даже не стая комаров и прочей мошкары, способной задавить своим количеством, а один маленький камикадзе. Но сегодня я уже устала удивляться, потому просто читаю дальше.
В монотонности серых будней
Промелькнуло вдруг света пятно,
Отодвинув слегка день судный
(Хотя нам это знать не дано).
Проскочил мимо резвый зайчик,
Вырвав миг из вселенских рутин.
Знаешь, милый, что это значит?
Это значит, что ты не один.
Это значит, что есть на свете
Та, которой ты жизни милей.
Ты считаешь, она как ветер?
Ты совсем и не думал о ней.
А она над тобой крылами
Разгоняет невзгод облака -
Теми самыми, что когда-то
Ты сестре подарил на века.
Это ей ты дарил разлуку,
У неё отнял сон и покой,
Обрекая её на муку,
Сам оставшись любимый, родной.
Скачет весело яркий лучик
По стене, по стеклу, по тебе.
Ты уверен, что будет лучше
Без неё в твоей личной судьбе?
Меня окликает Урсула:
- Сейчас презентация начнётся.
Как же не вовремя она появилась.
Я с трудом отрываюсь от книги, оглядываюсь по сторонам. Взгляд цепляется за картину, на которой изображён крокодил такого зелёного цвета, что мне становится тошно. Да ещё всё те же глаза с такой тоской во взгляде, что невольно появляются мысли о верёвке на шее. Ничего себе Урса умеет. Я вспоминаю, что во время экскурсии художница у этой картины долго не задержалась. Сказала коротко:
- Это моя тоска зелёная, - и увлекла группу дальше, к другой картине.
Презентация начинается как обычно - выступлениями лиц, причастных и не очень к появлению произведений Урсы в печатном виде. Батюшки, сколько их набралось-то. Пока автору слово предоставят, состариться можно. Что же она с этих книг имеет, с такой-то оравой у кормушки?
Я слушаю вполуха - потом запись прослушаю.
Вопросы звучат ну до того дежурные, что я ощущаю дикое желание завыть. Интересно, насколько хватит терпения Урсы? По ней не скажешь, что её что-то раздражает или радует - она ровно улыбается, внимательно слушает вопросы, старательно отвечает на каждый.
Неожиданно я вскидываюсь и пристально смотрю на Урсу. Мне показалось или впрямь блеснули в её глазах знакомые огоньки? Вопрос достаточно обычен - о творческих планах, но Урса пристально смотрит на спросившего и с явным вызовом отвечает:
- Мемуары белой вороны.
В зале раздаются смешки - конечно, истинный смысл понял только спросивший. Ответ адресован только ему. Странно, я его не знаю. Кто он? Вряд ли здесь присутствуют люди, далёкие от литературы. По роду службы я знаю очень многих, даже тех, кому не представлена. Но этого импозантного блондина вижу явно впервые. Кто он бабе Урсе? Почему она так полыхнула в ответ на обычный до банальности вопрос?
Презентация закончилась, со стороны зрителей к Урсе подходит высокий, ровный, как струна, человек в строгом костюме, в очках в изящной оправе, с копной мелких тёмных кудрей на голове и роскошным букетом в руках. Протянуть его Урсе мужчина не успевает - та вдруг громко визжит и бросается ему на шею.
Батюшки, мой диктофон до сих пор пишет! Я торопливо подскакиваю ближе, на ходу доставая уже убранный фотоаппарат, делаю несколько снимков.
Коллеги из других изданий, успевшие отключить аппаратуру и даже выйти в фойе, торопливо толпятся обратно в зал, на ходу доставая технику.
Мужчина подхватил Урсу в объятия и кружит по комнате, счастливо хохочет, а она в упоении вопит, срываясь на визг:
- Ёжа! Ёжка! Чёрт кудрявый! Как же я рада тебя видеть! Ёжечка!
Наконец они останавливаются, разнимают объятия, но продолжают держаться за руки. Глаза обоих радостно сверкают, Урса возбуждённо восклицает:
- Радость моя, какими судьбами? Ты где сейчас? Ты как?
Лицо мужчины кажется мне знакомым. Проклятая профессия. Ну не могла я даже по долгу службы встречаться где-либо с друзьями Урсы! Не бываю я в тех кругах!
Ёжа так же громогласно отвечает:
- Ты же сама писала о презентации! Я не мог пропустить такое событие!