В тот день выпал первый снег. После дождей и грязи стало вокруг светло и празднично. Это был вторник, и я шла в баню, ─ по вторникам и четвергам сидела в парилке, пока не темнело в глазах. В парилке приятно пахло травами. Из печи поднимался пар и растворялся в горячем воздухе. Пот струился по голому телу, жар проникал внутрь, я таяла как леденец во рту. Так надо, так задумано, худею. За месяц безделья в деревне на теткиных пирожках наросло столько жира, что возникла угроза отчисления из сборной города по гимнастике.
На первом сборе после летних каникул тренер Нинель Марковна по традиции измеряла всем талии, а когда дошла до меня, раскричалась: "Я предупреждала тебя оставаться в городе, а ты природу захотела. Если до первого октября не придешь в норму, отчислю из сборной. Ты знаешь, я не шучу".
В затылок давно дышала маленькая худенькая Татьяна. Наша тренер, тоже маленького роста и далеко не худышка, предпочитала высоких стройных гимнасток. Но если выгонит меня, возьмет Татьяну, больше некого.
На этом мои огорчения не кончались, я страдала неразделенной влюбленностью. Всю весну и начало лета после тренировки объект моего обожания встречал одноклассницу Любу, мы вместе с ней входили в сборную города. Она ничем не лучше меня, разве что непропорционально длинными нижними конечностями и коротким туловищем. "Все нормальные люди произошли от обезьян, а наша Люба от гигантского насекомого ─ шутила тренер и добавляла: ─ я бы десять лет жизни отдала за такие ноги".
Люба предпочитала в одежде зеленый цвет и еще обвешивалась бусами и браслетами. Я называла ее новогодней елкой, но старалась, чтобы она об этом не знала. Кроме ног у нее была греческая фамилия Димитис по отцу, похожему на цыгана. От матери достались широкое лицо, нос картошкой и угольно-черные глаза монгольского разреза.
Мы тренировались в спортивной школе, спроектированной как часть Дворца металлургов. Рядом с главным входом трамвайная остановка, следующая ─ металлургический комбинат, градообразующая основа города.
Объект моего внимания, широкоплечий, как говорят, мужчина с развитым торсом, кареглазый блондин, отслужил в армии, работает на заводе, заочно учится на журналиста.
Друзья называли его Сенатором. Люба считала, что он похож на Онегина, его тоже звали Евгением. Я находила сходство с любимым писателем Достоевским: если присмотреться, то один глаз был темнее, как у Федора Михайловича.
Обычно Евгений ждал Любу на другой стороне от дороги, где густо росли липы, березы и кусты желтой акации. Она задерживалась в раздевалке, любила поговорить, на мой взгляд, была кокеткой и постоянно демонстрировала свои ноги.
Я старалась уходить раньше. Если он мелькал в просвете деревьев, прохаживаясь по аллее, то я скрывалась в продуктовом магазине и через окно витрины следила за ситуацией. Когда появлялась Люба, выскакивала из магазина, шла ей навстречу и начинала есть шоколад, будто только что купила. Угощала Любу, подходил он, здоровался, вежливый. Взгляд его казался надменным. Губы плотно сжаты. Нет, не злой, на чем-то сосредоточен. Так не смотрят на любимую девушку.
В начале лета он стал одеваться по-столичному: бриджи, чистая рубашка и платок на шее, ─ знак принадлежности к миру поэзии. Потом он уехал в столицу отдыхать на даче у родственников. Поговаривали, что может не вернуться.
Вскоре отца Любы отправили в Даугавпилс (куда еще могли направить с фамилией Димитис) с повышением на должность главного инженера завода, и она уехала с родителями.
Мир рухнул. В городе я не могла оставаться, и родители отправили меня в деревню. От переживаний я налегала на теткины пироги из русской печи, сладкие на завтрак, с мясом и печенью на обед и ужин. Заедала тоску, но выходу из состояния безнадеги пироги мало помогали.
Весь сентябрь я добросовестно парилась в бане, меня уже знали гардеробщицы и пропускали без очереди.
В тот день, когда выпал первый снег, в помывочной, где я принимала душ перед парилкой, никого не было. После выходного понедельника обычно набегает много народа из старых домов без горячего водоснабжения, приходится долго стоять в очереди в душевую. Где все? Неужели снега испугались?
После душа я открыла дверь в парилку и удивилась столпотворению голых тел, с трудом протиснулась, чуть не прижалась к чьей-то груди, удивилась, такая гладкая, как у девочки, и не сразу поняла, что это голый мужчина, за ним еще один. Нет, не испугалась, необычное состояние, будто я увидела троллейбус. Сам по себе он ничего странного не представляет, но не в этом месте.
Я услышала недовольный голос: "Сейчас начнется, эта идиотка нам весь кайф поломает". Говорила толстопузая женщина с гладкой кожей. "Выгоните ее, пусть в тазике моется", ─ сказала другая, более стройная, но тоже с животом. Чья-то рука тянулась к моей голове, пытаясь сорвать шерстяную шапку. Передо мной возникло ослепительно белое тело богатырского сложения, мокрая кожа блестела, будто скульптура Родена из хорошо отшлифованного мрамора.
Одной рукой мужчина отводил от меня не по-женски пролетарский кулак, а другой закрывал низ своего живота. "Вам лучше уйти", ─ посоветовал он. Голые тела расступились, и я, не спеша, пусть не думают, что кого-то боюсь, удалилась. Мимо меня в парилку прошагала уборщица со шваброй, кто-то успел пожаловаться на непорядок.
Я одевалась, а за моей спиной скрипела седая старуха с распаренным докрасна телом: "Ходят тут всякие недотроги, лучше бы дома сидела". Сколько же это усохшее дерево просидело в парилке, чтобы напомнить мне о дубе Болконского из "Войны и мира" Льва Толстого.
Боясь и оглядываясь, что нападут из-за поломанного кайфа, я вышла из бани. Меня ждал молодой человек богатырского сложения, куртка не застегнута, виден синий свитер, я его сразу узнала: тот самый, с ослепительно белой кожей. На клумбе торчали редкие астры, присыпанные снегом. Он сорвал цветы и скромный букет протянул мне. На крыльцо с воплем выскочила уборщица и со шваброй наперевес рванула к нам.
─ Бежим! ─ Он схватил меня за руку, и мы помчались, не разбирая дороги. Остановились далеко от бани.
Синеглазый, кудрявый, лицо широкое и нос тоже, открытая улыбка, для Есенина простоват, хотя и назвался Сергеем, работает на металлургическом комбинате, заочно учится на инженера. На будущий год ждет призыва в армию.
─ А ты спортивная, я думал, она нас догонит. Раз парилка, значит, кости болят. Вроде еще рано, не то, что мне, спину на работе сорвал, посоветовали попариться. Не ожидал, что так весело будет.
Он проводил меня до дома и предложил:
─ Давай встретимся завтра, погуляем.
─ Можно, после тренировки.
─ Как я сразу не догадался, что ты спортом занимаешься, ─ улыбнулся он. Я почувствовала, что краснею. ─ Что тут стыдного. Такой фигурой гордиться надо, ─ "утешил" он меня.
Когда на следующий день он пришел в спортивный зал и сел на скамейку, где обычно родители ждали своих детей, тренировка еще не закончилась. Помахал мне рукой, я ответила, гимнастки возбудились. Тренер произнесла загадочную фразу:
─ Жаль парня, он, кажется, влюблен в тебя.
─ Что жалеть, если влюблен? ─ спросил кто-то.
─ Нет синхронности. Он любит, она нет, еще не проснулась.
─ Спящая красавица?
─ Вроде того, ─ усмехнулась тренер и отпустила нас.
Мы с Сергеем прошлись по аллее, и я заспешила домой, долго гулять не было возможности. В это время года погода подловатая, то дождь, то ветер, то крупицы снега, то вдруг яркое солнце, расстегиваешь пальто, снимаешь шапку, а за поворотом тебя на сквозь продувает.
Последний месяц осени был по-зимнему холодным, я мерзла, Сергей крепко обнимал, прижимал к себе, но так идти было неловко. Мы заходили погреться в подъезды, говорили шепотом, но могли и не опасаться, что нарушим чей-то покой: из квартир доносились приглушенные звуки телевизора.
Первого декабря у Сергея день рождения, ему хотелось, чтобы мы отметили вдвоем. Ресторан отложили до моего совершеннолетия, а пока он договорился с другом, ─ завтра уходит в ночную смену, дома никого, мать уехала в Ленинград. Посидим вдвоем, поговорим, никто не будет мешать. Друг надежный, вместе учились в одной школе, Сергей на два класса младше, и вот снова встретились, вместе работают на заводе.
Мы встретились, Сергей позвонил из автомата, договор в силе, но надо поторопиться, чтобы друг не опоздал на работу.
И случилось чудо: открыл дверь Евгений. Не знаю, как выглядела я, но лицо его менялось, сначала покраснело и вдруг стало бледным, я почему-то испугалась. Сергей ничего не замечал, был оживленным, радовался, что успели до ухода хозяина. В зеркале в прихожей я увидела, что тоже побледнела. Евгений взял меня под локоть, и провел в комнату.
─ Можно посмотреть книги, ─ сказал он, показывая на книжный шкаф. ─ Если интересно, две верхние полки ─ поэзия.
Сергея он увел на кухню и неплотно прикрыл дверь. Я услышала голоса, но слов не могла разобрать, вдруг громко заговорил Евгений: "Я заболел, у меня температура, на работу не иду". Возмущенный голос Сергея: "Почему не сказал, когда я звонил? ─ Тогда я не знал, что болен. - Теперь узнал?" Стало тихо, и я услышала: "Серый, эта девушка не для тебя. Подрасти еще".
Сергей вышел из кухни, лицо злое, таким я его не видела, и сказал, как приказал:
─ Уходим.
Молча расстались у моего подъезда, и я была рада, что обошлось без выяснения отношений.
На следующий день после тренировки в аллее меня ждал Евгений.
─ Можно вас проводить?
─ А где Сережа? ─ спросила я и тут же пожалела.
Он пожал плечами. Пауза. Смотрит на меня, усмехнулся:
─ Я другому отдана и буду век ему верна. Что ж, сударыня, ваш выбор. Потом не пожалейте.
Нет прошлого, не будет будущего, есть только настоящее, а в настоящем ты удаляешься в противоположную сторону, значит, тебя нет. Двойное отрицание: минус на минус дает плюс. Я жалела, что он ушел, но это был его выбор.
Зачем я ему, если он не видел меня голой, ─ глупая мысль, чтобы успокоиться. Но не получилось.
Сергей появился в спортивном зале на обычном месте. Тренировка закончилась, мы вышли на улицу, он поправил шапку, туго затянул шарф, чтобы не продувало, ─ как обычно, я забывала посмотреть в зеркало, так спешила. На его лице увидела уже пожелтевшие синяки. Губы вспухли. Подрался. Нехорошо. Не люблю насилия.
─ Ты начал первый?
─ Нет, что ты, никогда.
─ Женька - поганец. Нет, не Онегин и даже не Евгений Евтушенко, ─ неискренне возмутилась я.
Сергей фальши не почувствовал, заулыбался, заискрился, обрадовался. Он смотрел на меня, а я краем глаза наблюдала, как среди заснеженных деревьев мелькала знакомая фигура. Нанесло сугробы, если он в ботинках, то промочит ноги.
У подъезда я осторожно коснулась разбитой губы.
─ Больно?
─ Да, немного.
Мы расстались до завтра. Я подошла к своей двери на втором этаже, по ступеням спускался Евгений. Время остановилось. Сколько же этих ступеней, я считала и забыла. Тихо, только отдаленные звуки города. Неяркий свет, тени, все такое незнакомое, будто я ошиблась адресом, но не страшно. Если бы стены начали падать, я бы не обратила внимания. Душа в согласии с миром.
Так и есть, он в ботинках, промочил ноги, под глазом синяк, но губы в порядке. Его лицо, близко, совсем близко, нежное касание моих губ. Все правильно, все так, и ничего уже не изменить.