Аннотация: Посвящается поэту Юрию Мохову (Лесунову) 1947-2016 гг.
Летом, особенно в июльскую жару, лучше всего отдыхать на диком пляже. Две остановки на маршрутке, немного пройти по степи с сухой травой и спуститься по крутому склону к каменистому, обычно безлюдному берегу. Мало желающих ломать ноги, пробираясь к воде по скользким валунам. Но я знаю, где проходит узкая, почти незаметная песчаная тропинка, уводящая в море. Правда, приходится периодически очищать ее от наносных камней и водорослей.
Насладившись чистой, прозрачной водой, я легла в тени шиповника и задремала. Вдруг услышала приближающийся шум мотора, увы, не мимо, машина свернула в мою сторону и остановилась почти рядом.
С шоферского места вылез мужчина - богатырь в шортах и майке, встряхнулся всем телом и помахал руками. Классическое телосложение портил пивной живот. Следом выскочила женщина ─ блондинка, несмотря на избыток плоти и рост почти как у мужчины, гибкая и легкая, молодая. Оба загорелые. С ними мальчонка, худенький, тоже загорелый, побежал к воде, скользя по камням, но не упал.
В машине кто-то был еще: сначала появились голые ноги, гладкие, красивой формы, не загорелые. Ноги подпрыгивали так, что было ясно, кто-то пытается оторваться от сиденья. Удалось не сразу, появилась женщина, в отличие от ног лицом немолодая и недовольная, с трудом выпрямила спину, потерла поясницу и сердито проговорила: "Мог бы помочь". Мужчина дернулся, блондинка положила руку на его плечо и слегка сжала.
Все четверо быстро разделись, будто торопились по полной насладиться южным летом. Голубой цвет купальника удачно гармонировал с пышной прической блондинки, увы, вид портил большой живот, излишки на бедрах и гроздья вен ─ виноградин на ногах. Пожилая, белокожая, в темно-синем купальнике с золотыми разводами для ее возраста почти стройная ─ сравнение не в пользу молодой.
Пока я рассматривала их, мужчина тоже разделся и показался мне еще крупнее, чем в одежде. Он раскрыл и поставил зонт. Под ним легла пожилая. Блондинка в стороне от нее расстелила подстилку и притащила сумку, наверное, с едой.
Видимо, я задремала, потому что вздрогнула от мужского голоса:
─ Ты зачем бабушке пожаловался, что мы тебя бьем? Что молчишь?
Голос мальчика:
─ Ты тоже можешь пожаловаться.
Долгая пауза.
─ После того, как ты меня оболгал? Не мог что-нибудь другое придумать?
─ Что?
─ Ну, например, кто-то в классе обижает.
─ Она бы сказала: дай сдачу.
─ Сын, пойми, так нечестно, я пива хочу. Ты деньги все потратил?
─ Нет еще, на твое пиво не хватит.
─ Ты на эту розовую отраву деньги потратил? Дай хлебнуть. Тьфу, гадость!
─ Скажи ей, что я нехорошие слова говорю, уроки не учу. Придумай, ты сам учил: на войне как на войне.
─ Спасибо, сын, что напомнил.
Мужчина твердым шагом направился к лежащей под зонтом матери. Я передвинулась за кустом ближе к сцене.
─ Мама, ты слышишь? Твой внук оболгал отца, чтобы выманить у тебя деньги. Я его не бил, он может подтвердить.
Из-под зонта донеслось ленивым голосом:
─ Знаю, мальчику нужны деньги, ты ведь тоже врешь.
Тут из воды вышла блондинка и громко заговорила:
─ Мама, вы знаете, врачи прописали Дёне уколы, дорогие.
─ Знаю, от вранья. Вам всем нужны уколы.
─ А что делать, жизнь такая.
─ Жизнь одна, и лучше говорить правду.
─ То есть то, что думаешь? Какая же это правда, это настроение, сегодня одно, завтра другое.
─ Зато хотелки у вас постоянные: вкусно кушать, много отдыхать и по-возможности не работать.
Блондинка махнула рукой и легла на подстилку. Мужчина побрел к жене и лег рядом, она прижалась к его плечу. Разыгрывалась пьеса Островского "И на нашей улице будет праздник".
Мальчик сосредоточенно искал на берегу, наверное, ракушки. Пора уходить, но что-то останавливало. Мне казалось, что с мужчиной я уже встречалась, ярко-голубые глаза на загорелом лице кого-то напомнили. И голос знакомый. Но напрягать мозг не хотелось, такая благодать кругом. Из расслабленного состояния вывел женский голос:
─ Адвокатшу давно видел? Судом больше не угрожает?
─ С какой стати, ─ отозвался мужской голос.
Я приподнялась: сцена изменилась, мужчина сидел под зонтом рядом с матерью, блондинка плавала далеко от берега.
─ Ты же ей алименты не платишь.
─ Мы договорились, я отдал ей квартиру и машину, а она отказалась от алиментов, насытилась.
─ Насытилась, говоришь? Эх ты, наивный Петруша, так не бывает. Я пригрозила ей генетической экспертизой, вот и затихла. И чей сын теперь обеспечен хоромами? Скрыл от меня суд, если бы я знала, она бы ничего не получила.
─ Хоромы сильно сказано, аварийное жилье, ты избавилась, чтобы не было лишних хлопот.
─ Не забывай, ты платишь алименты на двенадцатилетнего сына Дарьи, так что еще долго, надежды никакой в сторону уменьшения.
─ Мать, ты че? Он твой внук.
─ Деньги тоже мои.
Надо уходить, солнце в зените, как бы ни обгореть.
Дома после душа, за чашкой чая я вдруг вспомнила, что Петруша, как назвала его мать, это Петр. Мой близкий друг, поэт Виктор называл его Петром Великим. Петр тоже писал стихи, в основном о любви и море. Молодой, худой, веселый, я называла его звонким за неумолкающий голос. И еще он постоянно был влюбленным. Мы с Виктором старше и опытнее, предостерегали его от женитьбы. Поэту надо оставаться поэтом, а не жениться. Можно любить и без ЗАГСа, пусть берет пример с нас.
Да, я любила Виктора, и он любил меня, но для счастья не хватало доверия друг к другу. Виктор до меня был женат. После очередной семейной ссоры, тихо прикрыв дверь, чтобы не напугать сына, ушел, в чем был. Развелся, оставил бывшей жене родительскую квартиру в центре и оказался в коммуналке на улице Правды. Символическое название. Повезло с соседкой, тихой безобидной старушкой. Оптимизма не терял, говорил, что ему принадлежит тридцать три куба Вселенной.
Я развелась почти в то же время и вернулась к маме. С ней мне было хорошо, а когда в моей жизни появился Виктор, я иногда оставалась у него на ночь, бывало, он ночевал у нас.
Наши советы не спешить с женитьбой до влюбленного друга не доходили, Петр Великий женился на медсестре красавице Дарье, особенно гордился ее профессией. У них родился сын. Денег не хватало, мать Петра успешно торговала шаурмой, но помогать семье отказалась. Красивая Даша, медсестра, решила не упускать своего, легко обзавелась справками судмедэкспертизы и обвинила Петра в садизме и всяких разных формах полового извращения. Как он сказал, только на суде узнал про эти формы и потешался, чем только навредил себе. Не сопротивлялся, не верил, что так просто можно забрать у него квартиру и даже лишить свободы. Мы с Виктором были в ужасе, наш друг, талантливый поэт, осужден по уголовной статье. Правда, половые извращения доказать не удалось, не нашлись свидетели, поэтому получил по минимуму три года.
Наступил четырнадцатый год, Петра выпустили досрочно благодаря недешевому адвокату, известной в городе Екатерине Васильевой. Мать к тому времени владела двумя барами, поэтому раскошелилась и поклялась, что не позволит сыну больше жениться.
Мы радовались вдвойне, такая удача оказаться в России, ведь я писала рассказы, а Виктор стихи на русском языке. Я не сомневалась, что мы с ним одной веры и поклоняемся триединству истины добра и красоты.
Вскоре умерла моя мама, Виктор оставался в коммуналке, иногда приезжал на ночь, и я слушала его стихи. Но он все чаще читал других поэтов, в основном серебряного века.
Виктор болел, не мог физически работать, а другой работы не было, я помогала ему, чем могла. Он перестал писать о любви, и в моей голове крутились его нерадостные строчки: "Дела плохи, плохи, плохи ─ будто старческие ноги ─ будто в нищем доме блохи ─ дела плохи, плохи, плохи".
А что Петр? Он женился. Мать потеряла бдительность, адвокат Катерина быстро оформила брак, и через семь месяцев, как значилось в выписке из роддома, к пасынку прибавился сын.
В тот день я была у Виктора, и пришел Петр с букетом тюльпанов необыкновенной красоты: белые с розовыми чашечками. Догадалась, что цветы не для меня, Виктор предупредил, нам придется уйти, у Петра свидание.
Но я сделала вид, что не знаю, и когда на столе появилось пиво, шаурма и пирожные, спросила:
─ Что празднуем?
─ Все, друзья, я развелся с этой адвокатшей, с Катериной. Нет, вы представьте, она спасла меня от тюрьмы, будто жизнь подарила. Забыла, что ей платила моя мать.
─ Но все равно ты должен быть благодарен, свобода лучше несвободы, ─ напомнил Виктор.
─ Не очень - то я просил этой свободы, потому что планировал за три года на зоне написать книгу стихов.
─ Ты всегда можешь сесть, если хочешь, мы поможем. Напишешь книгу, и мать вытащит тебя.
Петр перестал нас слушать, будто разговор не о нем. Он влюблен, ошибиться невозможно, его голубые глаза светились, улыбка не покидала губ, почти ничего не ел и постоянно кому-то звонил, выходя в коридор. Наконец, сказал:
─ Она на подходе, ну, же, поторопитесь.
На прощание Виктор выдал трогательную речь:
─ Петр, я горжусь тобой, ты последний романтик и достоин быть воспетым на все времена. Ты затмишь сомнительную славу лермонтовского Печорина, не пожелавшего приукрасить и облагородить хотя бы одну из любящих его женщин. Зачем видеть в них то, что есть на самом деле. Нет, он не был героем. Настоящий герой ─ ты, единственный, кто видит в них неземное, возвышенное и прекрасное. С упорством маньяка, достойного уважения, ты ни на мгновение не потерял надежды на счастье!
─ А как же дети? ─ спросила я.
─ Увы, жизнь сурова к детям романтиков, ─ ответил Виктор.
─ Я бы запретила поэтам заводить их, ведь талант на хлеб не намажешь.
Вскоре Петр опять пришел, на этот раз с бутылкой коньяка, сообщить нам, что получил материнское благословление на женитьбу при условии: при ней, матери, исполнять роль шофера. Виктор благословил его экспромтом: " Великий Петя на колесах ─ как инвалид на костылях ─ но не придали палки роста ─ лишь жалость вылилась в стихах. ─ И добавил: ─ Ни красоты, ни добра, голая истина".
─ Видели бы вы ее взгляд, ─ мечтательно заговорил Петр, ─ как у овечки.
─ Знаю я этот взгляд, ─ Виктор дернулся всем телом, ─ овечка на заклании. Только баран может поверить.
─ Зачем ты так, ее зовут Натальей Николаевной, не надо объяснять, кем она была для русской поэзии. Завидуйте, у меня скоро будет книга, толстая, название уже есть: "Вселенная любви".
Вскоре умерла старушка, соседка Виктора. После похорон я застала в его комнате молодую, ухоженную женщину, внучку умершей. Она хотела иметь двухкомнатную квартиру и обсуждала с Виктором варианты его переселения.
Он был очарован молодой женщиной и меня не замечал. Я приревновала его и ушла, обещая себе первой не звонить. Но его звонка не дождалась, он умер, от сердечного приступа, точная дата смерти неизвестна.
Петр был на похоронах с высокой блондинкой, округлившийся животик указывал на беременность.
Я не узнала ее в раздобревшей женщине, как и его тоже.