“Два дня назад — в субботу — мы нашли тебя посреди
города Чешске Будейвице, идущий по главной улице в оцепенении. Поправьте меня, пожалуйста, если я ошибаюсь. У вас нет необходимых документов, потому что ты должен быть здесь, и Праге. Вы студент ... - Словак склонился над столом, потолочная лампа отразилась от его безволосого черепа, когда он, прищурившись, заглянул в свой блокнот. “ Музыковед. Музыкант?
“Я изучаю теорию, ” сказал Питер, “ но я не играю”.
“Понятно”. Когда офицер встал, его стул заскрежетал по каменному полу. “Я не мистик, товарищ; я не умею читать мысли. Они были такими: прежде чем сесть с вами здесь, я спрашиваю преподавателей; я спрашиваю вашего соседа по комнате, это Джозеф. Дерзкий он человек. Он почти плюет мне в лицо, когда говорит, что ты и Австрия, к настоящему времени, в безопасности от русских танков, которые, как он выражается, никогда не раздавят цветов пражской весны. Офицер потер кончик своего длинного носа, усы подергивались. “Но упрямый Йозеф ошибается, потому что к моменту его опрометчивого заявления вы вернулись в Прагу, не так ли? Наши уважаемые товарищи по Варшавскому договору вернули вас и других разных хулиганов с австрийской границы. Забавно, не правда ли?”
Он дважды моргнул, ожидая, но Питер не ответил.
“ Согласно этому письму, ваш сосед по комнате, вы уехали двадцатого августа, как раз перед прибытием танков-освободителей. С твоими двумя друзьями. А теперь — Йозеф Кучера говорит мне, что вы все свободны ”. Офицер выбил короткую дробь по столешнице. “Йозеф сказал мне, что вы и ваши друзья доведете бедственное положение Чехословакии до ушей всего мира. Он очень мелодраматичен, тебе не кажется?
Десятью минутами ранее этот словацкий ротный представился как товарищ капитан Поборски, но Питеру было трудно сопоставить это имя с лысым усатым солдатом в форме, который присел на корточки рядом с ним и постучал костяшками пальцев по столу.
“Да”, - сказал ему Питер. “Джозеф иногда может быть мелодраматичным”.
Капитан Поборски снова встал. “Теперь я, по крайней мере, относительно уверен в том, кто вы такой. Питер Гусак, студент-музыковед, подстрекатель-любитель. У нас есть сообщения о вас - ничего глубоко тревожащего, просто случайные демонстрации против российской ... оккупации, как вы выразились. Вы бы так выразились?”
“Я не знаю. Может быть”.
“Поверь мне. Как человек, который тесно сотрудничает с русскими, я могу честно сообщить вам, что их намерением здесь является не оккупация и не контроль над США — страна просто не может контролировать действия другой. Что ж, их целью является нормализация. Чехословацкая Социалистическая Республика уже подвергалась вторжению до двадцатого августа — идеологами и диверсантами с Запада. Они просто не использовали танки. И солдаты Варшавского договора, которых вы видите здесь, они добровольцы из всех Народных Республик, помогающие нам начать процесс нормализации. Тысяча девятьсот шестьдесят восьмой войдет в историю как год, когда западный экспансионизм был остановлен на своем пути. Он склонил голову набок. “Ты смышленый парень, я могу это сказать. Ты знаешь, о чем я говорю.
Поборский — и в это было труднее всего поверить - подмигнул.
“Меня меньше интересуют твои мелкие проступки — под влиянием, конечно, иностранного влияния — и память - и личности твоих друзей. Те, с кем ты остался. Я узнаю достаточно скоро, но с таким же успехом вы могли бы сказать мне сейчас. Видите ли, с открытыми границами мы понятия не имеем, кто находится в стране или за ее пределами. Это бюрократический кошмар. Ты можешь себе представить.
Пол подтвердил это быстрым кивком.
“Так ли это?”
Питер был так сосредоточен на чем - то , кроме лысого Статного лица
это, или просто приставки, компания которых стоит в углу сырой комнаты. Оттуда помощник Поборского, коренастый чешский рабочий с трехдневной щетиной, пристально смотрел на Питера в течение всего разговора. Он выглядел усталым, и глаза тоже, потому что Питер был единственным из сотен, с кем ему пришлось обращаться грубо, из их влажных камер в этот прохладный подвал за последнюю неделю.
“ Питер, ” сказал капитан Поборски. “У меня нет целого дня”.
“Toman. Мой лучший друг. Томан Самулка.”
Сотрудник государственной службы безопасности компании достал из нагрудного кармана карандаш и блокнот. “ Томану тоже двадцать два?
“Да”.
“ А другой "друг”?
Произнести имя Томана было так же просто, как назвать свою любимую марку пива. Budweiser Budvar. Буд-вар, мне это почти нравится просто из-за ритма названия.
“ Пойдем. ” Капитан Поборски наклонился, положив руки на колени, и заглянул Питеру в лицо. “Наши тюрьмы раздуты, но это никак не влияет на количество джокеров, когда мы отправляем им это”.
“ Айвен Воглер.
“Ты ведь не врешь, что это я, верно?”
“Конечно, нет”.
“И где они сейчас?” - спросил я.
“И в Австрии”.
“Ты уверен в этом?”
“ Я видел, как они переходили реку.
“А ты?”
“А как же я?”
“Вы не в Австрии, ” сказал капитан, “ хотя именно поэтому вы остались в Праге. Два ваших товарища, Томан и Иван, они сделали это. И вы — как вы сами признали — были там, когда я наблюдал, как они пересекали границу. Почему вы остались?”
“Потому что ...”, Питер, не подумав, уговорил себя на эту ложь, и теперь ему придется держаться, вот и все. “Я не знаю почему”.
“Ты сожалеешь о своем решении?”
“Что?”
“Сижу здесь, сейчас, в этой вызывающей клаустрофобию комнате. Вы сожалеете о своем решении остаться в Чехословацкой Социалистической Республике?”
Питер поднял голову, чтобы посмотреть офицеру прямо в глаза, потому что это могло спасти его. “Что ж, тогда”, - сказал он. “Я бы никогда не покинул свою страну”.
Они продержали его еще два дня в душной камере вместе с десятью другими студентами, которых подобрали на западе Чехословакии по пути в Австрию, но на этом вопросы закончились. Он сидел, прислонившись к каменной стене, обливаясь потом, и слушал своих товарищей по заключению, их возмущенные заявления и их честные, но недолговечные вспышки страха. Даниэль, словацкий филолог, объявил, что уходит в подполье, как только его выпустят. “Там будут партизаны, можете не сомневаться. И я присоединюсь к ним. Гребаные русские.”
Танки вошли в Прагу в ночь на 20 августа, в прошлый вторник. Толпы, которые катились той пьянящей весной и летом, заполнили улицы, формируя импровизированные комитеты и митинги, чтобы переоценить социализм и свою страну, снова вышли на улицы, теперь, когда появились первые теории социалистической независимости с солдатами на задних сиденьях танков. Дублировать
ек настаивал на том, что никто не будет воевать за солдат — он не хотел этого в Будапеште и почти во всех случаях аргументы были только словесными.
Но Питер ничего этого не видел. Как только танки были замечены в пригороде, он, Томан и Ивана загрузили свои рюкзаки и забрались в кузов русской МАШИНЫ, грузовика, который отец Томана позаимствовал на своей фабрике. Это довезло их только до Табора, где заглох двигатель. Отец Томана расцеловал всех в щеки, вытер единственную слезинку и сел на поезд обратно в Прагу. Затем они начали эту прогулку.
Когда заключенным читали лекции, Питер улыбался и кивал, но редко заговаривал. Он маршировал с такими людьми до прибытия танков, никогда по-настоящему не понимая лозунгов. Он понимал язык — socialismu lidskou tvár, социализм с человеческим лицом, это одно из его любимых, — но политика и экономика никогда не были в сфере его интересов. Он вырос в этой системе, и именно благодаря этой системе он смог покинуть эту жалкую ферму и Enc, начать учебу и отправиться в Прагу. И все же он маршировал, потому что больше, чем язык или даже музыка, его интересовала Ивана Воглер, подруга его самых старых друзей Томана. Когда она объявила, что им всем пора заняться политикой, он выучил этот марш и кричал так, как будто знал, о чем идет речь.
“Ты ведь не шпион, не так ли?”
Питер поднял глаза, когда Дэниел присел на корточки рядом с ним. “ Что?
Филолог почесал бороду. “Вы сидите здесь и слушаете все, что мы говорим, как будто собираете информацию. Где вы сопротивлялись?”
“Я пытался выбраться. Это Австрия”.
“Но у тебя ничего не вышло?”
Солдаты догнали меня”.
Дэниел оглянулся на остальных в камере. “ Они что-нибудь узнали из этого? Имена?
“У меня не было никаких имен, которые выдавали бы это”.
“Так ты один из нас?” Он ухмыльнулся. “Хулиган?”
“Я маршировал”, - сказал Питер. “Я подписывал петиции. Полагаю, это тоже делает меня хулиганом”.
OceanofPDF.com
Libarid
Сейчас одиннадцать вечера, вторник, двадцать второе апреля 1975 года, когда Либарид Терциан садится в машину вне Очереди и впереди Вылетающих. Его жена Зара и Ваге, его пятилетний сын, помогают ему тащить липкий чемодан. Это, безусловно, ловушка для его сына, когда он ложится спать, но он позволяет Ваге, борющемуся и пошатывающемуся, но гордому, донести свой маленький чемодан до тротуара, пока тот целует Зару. Она снова заливается слезами, как будто знает что-то, чего не должна знать, и на мгновение Либарид боится, что она действительно знает.
“Ты будешь измотан, когда приземлишься”, - говорит она, шмыгая носом.
“Вы всегда можете положиться на то, что Народное ополчение выберет самое дешевое, а мост - на неудобный транспорт”.
Она одаривает его влажной улыбкой. Нет, она ничего не знает — это просто слезливость, к которой привыкаешь, когда твоя жена - традиционная армянка, которая никогда не верила, что может быть европейкой.
Затем он целует ее, обнимает Ваге и похлопывает по спине. “Теперь ты мужчина в доме”. Поначалу Ваге это нравится, но внезапно кажется, что это пугает его, и он сжимает руку матери. Это быстрое движение причиняет Либариду боль где-то в горле. Он хотел бы взять мальчика с собой, но это просто невозможно. Пока нет.
Он прочищает горло и коротко машет рукой, когда они уезжают в темноту, на юг, в сторону столицы. Как только они скрываются из виду, он берет пачку Carpa
я достаю из кармана сигарету и прикуриваю. Зара терпеть не может, когда он курит.
Он еще не чувствует свободы, но знает, что она придет, избавив от этой меланхолии. В самолете, а может быть, и нет, пока он не затеряется в извилистых улочках Стамбула, окончательно освободившись от цепей супружества.
К тротуару подъезжает такси, и из него выходят мужчина и женщина. Этот мужчина очень крупный, почти лысый, с маленьким приплюснутым боксерским носом, похожий на самого опасного люмпенпрола, которого он когда-либо видел. Но это ты, - молодая женщина, от которой Либариду трудно отвернуться. У нее очень тонкие черты лица и сочетание длинных черных волос с бледно-голубыми глазами — он не может остановиться, когда ее спутник достает их сумки из багажника и расплачивается с водителем.
Либарид затягивается сигаретой, открывает стеклянную дверь в библиотеку и улыбается. Входя, она улыбается в ответ. Ее крупный спутник, чье плоское лицо испещрено шрамами от прыщей, только хмурится.
Табличка над стойкой Turkish Airlines сообщает, что регистрация на рейс в Стамбул в 1:00 утра начнется только в полночь. У него есть час, в течение них он несет свою сумку в сувенирный магазин, где за прилавком на табурете сидит шестнадцатилетняя девушка, сосредоточенная на кроссворде, а на коленях у нее кроссворд.
“Извините меня”, - говорит Либарид.
Она говорит это, разгадывая кроссворд: “Да?”
“Пишешь статью?”
Не поднимая глаз, она подходит к стене с полками позади себя и хватает упаковку из пятидесяти листов, затем кладет ее на прилавок. “Пятьдесят четыре кроны”.
“Буква"А" тоже налево”, - говорит он. “И конверт”.
Она вздыхает и наконец смотрит на него. Она спрыгивает со стула и взбирается на деревянную стремянку, на которой стоят банки с шариковыми ручками. Она смотрит вниз. “Сколько их?”
“Две ручки, один конверт”. Затем: “Нет. Два конверта. Я могу перепутать один”.
Девушку не забавляет его нерешительность.
Либарид находит место среди рядов других путешественников в зале ожидания. У высокого окна, выходящего на улицу, ортодоксальные евреи — вытянувшаяся семья - и тишина на своих сумках, дети дремлют; а на других стульях сидят другие игроки в кроссворды. Но что он замечает, так это через два ряда перед собой — красивую светлоглазую женщину и ее спутника. Они не говорят друг за друга, но крупный мужчина иногда оглядывается, как будто защищает ее.
Либарид тянет время, и он это знает.
Где бы он ни был, он достает писчую бумагу, снимает колпачок с ручки и пишет,
Моя дорогая Зара,
Что ж, это слишком вводит в заблуждение. Он открывает новый лист.
Дорогая Зара,
Он смотрит на это, повторяя два слова, пока они не превращаются в поток бессмысленных слогов. Затем он кладет сверху еще один чистый лист.
Зара—
И не уверен, как действовать дальше.
Двумя рядами выше женщина касается колена своего спутника, указывает в дальний угол и что-то говорит. Должно быть, она говорит шепотом, потому что Либарид ничего не слышит. Крупный мужчина идет с ней по выложенному плиткой коридору, который ведет к телефонам-автоматам, подключенным к туалетам.
Либарид достает из сумки двухцветную брошюру: ИНТЕРПОЛ - МЕЖДУНАРОДНАЯ КОНФЕРЕНЦИЯ ПО ПРЕСТУПНОСТИ И СОТРУДНИЧЕСТВУ в СТАМБУЛЕ, 23-26 апреля 1975 года. Эмиль Брод -Либарид до сих пор не может заставить себя согласиться с этой репликой своего младшего друга “шефа” — объяснил в своем понимании конференции. “Рид считает, что это приглашение в значительной степени соблазняет нас на Востоке делиться большими нашими ресурсами”.
“Почему я?”
“ У тебя есть жена и ребенок. Ты в самой безопасной ситуации.
“Я понимаю”.
Эмиль подмигнул ему. “Но, насколько тебе известно, это каникулы, которые время от времени прерываются лекциями romo”.
Он был прав. Из четырех дней презентаций только одна вызвала у него какой-либо интерес: шведский делегат Роланд Адельсвард выступил с докладом о поощрении и укрывательстве террористов различными государствами ”. В противном случае это будут долгие четыре дня.
Однако лидерство - это жизнь, полная свободы.
Когда он снова поднимает взгляд, женщина стоит в конце выложенного плиткой коридора, у телефонов-автоматов. Она говорит в трубку, кивает, а затем опирается рукой о стену для поддержки. Как будто разговор очень эмоциональный. Затем она вешает трубку, переводит дыхание и набирает второй номер. Этот призыв лишен эмоций и осуществляется на лету. Закончив, она быстро поворачивается и улыбается как раз в тот момент, когда появляется крупный мужчина, натягивающий штаны. Он ведет ее обратно к их местам, но рука остается на ее локте.
В полночь Либарид кладет письмо, которое не продвинулось дальше первого слова, в свою сумку и присоединяется к длинной очереди на столкновение турецких ВВС. На полпути женщина и ее спутник. Возможно, почувствовав, что он зашевелился, она полностью оборачивается и останавливает на нем взгляд своих бледных глаз.
Он сглатывает.
Она улыбается.
OceanofPDF.com
Питер
1968
Питера и еще четверых студентов отпустили без комментариев двадцать восьмого августа 1968 года, и на мгновение все пятеро замерли, обливаясь потом под низко стоящим солнцем и перед закопченным желтым фасадом "Бартоломью"
jská 9, который когда-то был женским монастырем, а теперь превратился в тюрьму. - У кого-нибудь есть сигарета? - Спросил Питер, снимая старый грязный пиджак в тонкую полоску, который носил всю последнюю неделю.
Толстый молодой человек начал рыться в его карманах.
“Не здесь”, - сказал Дэниел и повел их вниз по улице, затем за угол этого Центра, где они вошли в тишину Влтавы. На полпути через мост Легионов, остров Снайперов, густо заросший деревьями, которые издали казались Питеру, как будто лес растет прямо из воды. Они остановились у начала моста, напротив кафе "Славия", и впятером выкурили по три сигареты, посмотрели на неспешную Влтаву и, выше по реке, на Карлов мост с рядами статуй.
“Что теперь?” - спросил толстый.
“Я собираюсь найти этих партизан”, - сказал краснолицый студент, который в тюремной камере казался самым напуганным.
“Не я”, - сказал Дэниел. Он погладил волосатую щеку. “Я собираюсь найти свою девушку, и мы приведем в порядок наши документы и переедем в провинцию. Я слишком стар для этого. Я хочу создать семью”.
“Сколько тебе лет?” - спросил Питер.
“ Двадцать четыре.
Они все кивнули.
Питер поблагодарил толстого студента за сигарету, пожал всем им руки и медленно пошел на северо-восток от реки, Каролинума в округе, где были разбросаны университетские лекционные залы. Некоторые стены все еще были окрашены красной краской, в то время как другие были покрыты свежими слоями белой. Солдаты бродили по улицам с автоматами Калашникова за плечами, наблюдая, как он проходит мимо. Некоторые были русскими, другие поляками или венграми, и большинство рас он не мог сразу определить. Вдоль и поперек стран Варшавского договора — за исключением, конечно, румын, у которых было окно с информацией о товарах, чтобы принять участие во вторжении. Именно благодаря таким людям — преданным членам социалистического квартала — его жизнь радикально изменилась за пару месяцев. Раньше он был скромным студентом, изучавшим текучие структуры и семантику музыкальных форм. Над его головой ничего не висело, ни вопрос о политическом ландшафте, ни груз вины.
Он зашел в "Торпедо", маленький прокуренный бар на улице Челетна, сразу за углом от площади Республики, и купил пол-литра тепловатого "Будвара". Он отнес пиво в холодный угол и устроился за исцарапанным деревянным столом, наполовину использованным. А в других углах здоровяки в грязных рабочих комбинезонах потягивали бренди из бокалов. Хотя бар был почти полон, и стояла тишина, как в фильме, у которого пропала звуковая дорожка.
Питер провел ногтем по столешнице, царапая грубый старый игровой экран с погнутой верхней частью. Он вспомнил , что поле снаружи
eské Bud
йовице, нарезанные кукурузные стебли высотой по колено и бег. Затем он поднял голову, услышав стук сапог по ступенькам снаружи. Дверь открылась.
Солдат был крупным, с круглым добродушным лицом, и его усталостно-зеленая куртка подчеркивала грязные полоски Питера, этот позор. На плече у него висела винтовка. В дверях он оценил ситуацию, затем подошел к бару и попросил пива.
Бармен должен был сделать это немедленно.
Солдат прислонился спиной к стойке и небрежно оглядел толпу, как будто он не был частью армии вторжения. Питер сначала не встретился с ним взглядом, мешалка вместо этого нацарапала звезду на его лице, но затем поднял голову. Солдат заметил это, улыбнулся и повернулся, чтобы заплатить за пиво. Он подошел со своим стаканом к столику Питера.
“Все в порядке?” спросил он на высокопарном чешском.
Питер пожал плечами; солдат сел и отхлебнул пива. Затем он плотно сжал губы, обнажив зубы.
“Ммм. Вкусно. Это.” Он указал на "У Питера за стеклом". “Тебе это тоже нравится?”
Щеки солдата, порозовевшие от уличного холода, были прекрасны; его глаза увлажнились. У него было лицо, похожее на лицо Питера, но без студенческой изможденности; захватчик был хорошо упитан. Питер говорил о солдатском языке: “Тебе не обязательно говорить по-чешски. Я вырос в Энсе, как раз по нашу сторону границы.