Дверной звонок в квартиру Коротаевых не работал, а стоять на лестничной площадке было невозможно - воняло блевотиной и мочой. Сначала я постучал кулаком, потом - ногой, потом, прихваченной из домашних "неприкосновенных запасов", бутылкой "столичной" водки в сетке-"авоське", но ответа так и не последовало. Отчаявшись, я уже собрался уйти, как вдруг за дверью послышалось шарканье домашних тапочек, приподнялась глазница смотрового стеклышка, щелкнул замок и на пороге появилась Ольга Григоьевна.
"Гена!" - воскликнула она, всплеснув руками - "вот уж кого мы не ждали. Сколько же ты у нас не был? Наверное лет пять-шесть, не меньше."
"Да что вы, Ольга Григорьевна! Вы преувеличиваете. Всего года два, может быть два с половиной... С тех пор как мы переехали жить в новый район. А Иван Васильевич дома?"
"Дома, дома. Да ты проходи, чего стоишь-то на пороге?" - она подозрительно косилась на бутылку "столичной".
Знакомая мне до мелочей квартира: темная и узкая прихожая, перекошенная вешалка на стене, маленькая кухня слева, большая и светлая гостинная - справа, туалет и спальня - прямо; ничто не изменилось с тех пор, когда я был здесь последний раз, вот, разве, только что мебели поубавилось: в той комнате, что направо, не осталось ничего, кроме старого черно-белого телевизора на коротких кривых ножках и замусоленного, облысевшего, бывшего когда-то замшевым, кресла. В большой и пустой комнате с отклеившимися обоями они выглядели как двое сирот.
Ольга Григоьевна поймала мой взгяд
"У нас ремонт" - сказала она, покраснев.
В кресле, устроившись напротив телевизора, спал, похрапывая, Иван Васильевич Коротаев. На коленях у него лежала помятая вчерашняя газета, старомодные очки в толстой роговой оправе сползли к кончику носа, с небритого подбородка свисала длинная желто-зеленая сопля, по телевизору показывали оперу "Евгений Онегин", в газете писали о перевыполнении плана по заготовке зерновых...
"Ваня, вставай" - загудела у самого его уха Ольга Григорьевна - "Посмотри, кто к нам пришел!"
Иван Васильевич вздрогнул, очки упали на пол, затуманненые, осоловевшие глаза уставлись на меня.
Прошло немало времени прежде чем я увидел в них свое отражение.
"А-а, Геннадий?" - удивленно спросил Коротаев. И тут же его морщинистый рот растянулся в улыбке, блеснув коронками из нержавеющей стали - "Вот не ждал, так не ждал! Вот так сюрприз! Какими же это ты у нас судьбами?"
"Да вот, шел мимо вашего дома, Иван Васильевич, и подумал - а не зайти ли мне проведать Коротаевых?" - соврал я.
"Это хорошо, что ты нас не забыл. Молодец. А то мы теперь все одни да одни." - и чуть-чуть помедлив, добавил - "А от Вити никаких новостей нет"
И вздохнул. Я тоже вздохнул.
"Что это у тебя в руке?" - вдруг заметив бутылку "столичной", поинтересовался он.
"Это? А, это я по знакомству у одного кореша достал. Он тут, недалеко от вас живет." - с каждым новым предложением, врать становилось все легче и легче - "Иду и думаю - а не проведать ли мне Коротаевых, ведь я совсем рядом. Может какие-нибудь новости про Витьку узнаю, может быть просто так, за жизнь, поговорим... Ведь я столько лет у вас не был. И гостинец у меня как раз с собой - с пустыми руками вроде и неприлично как-то в гости заходить" - я приподнял чуть-чуть вверх сетку-авоську
Иван Васильевич сразу оживился. Встал с продавленного кресла, подхватил меня под руку и засеменил к кухне.
"Это ты хорошо придумал, Геннадий, - за жизнь поговорить. Не с кем мне теперь говорить, понимаешь, не с кем. Одни бабы кругом. И выпить мне тоже не с кем. А одному-то - как? Одному-то ведь не пьется"
"Да что вы, я ведь это специально для вас принес, Иван Васильевич" - попытался я открутиться от неожиданного приглашения - "В подарок"
"Что значит - специально для меня? А сам-то со мной разве не выпьешь? Ты это брось! Интеллигентом что-ли стал? Ты ведь знаешь как я не люблю интеллигентов. А-ну давай садись - уважь старого человека"
В кухне почти таже спартанская обстановка, что и в гостиной - крохотный кухонный столик, над ним полка с посудой, два стула, перекошенная табуретка у входа, на табуретке таз с темно-коричневой водой - по-видимому Ольга Григорьевна что-то в нем стирала перед моим приходом.
"Оля, а ты разве не выпьешь с нами?" - суетясь и подтягиваясь на цыпочках, чтобы снять с полки замусоленные граненные стаканы, спрашивал Иван Васильевич.
"Да нет, Ваня. Вы, мужчины, уж сами пейте, а я рядом посижу, послушаю"
"А-а, раз так, то сваргань нам какой-нибудь закусон. Яичницу со шкварками, например"
Ольга Григорьевна, вздохнув, вылила из таза грязную воду, сполоснула его несколько раз и поставила на плиту.
Иван Васильевич, между тем, мелкими кусочками нарезал лук и копченное сало.
"Это мы в магазине для ветеранов войны получаем" - обьяснил он мне - "в последнее время стало хуже. Раньше гречка была, докторская колбаса... А теперь вот кроме сала ничего нет. Ну, уж чем богаты... Возьми Оля отсюда, если нужно"
Ольга Григорьевна подошла к столу, загребла в пригоршню несколько кусков сала, спросила как-бы невзначай:
"А это правда, Гена, то, что я слышала? Ну, что люди говорят... Что ты уезжать собрался. Из страны. Или это все слухи?"
Иван Васильевич метнул на нее такой взгляд, что та мгновенно замолкла.
"Ты, Оля, займись своим делом" - буркнул он сердито - "и в наши мужские разговоры не суйся".
И пока Ольга Григорьевна размешивала в тазу шипящие куски сала и вбивала туда яйца, Иван Васильевич, протерев грязными пальцами стаканы, разливал в них водку - не скупясь, до самого края. В один стакан - себе, в другой - мне.
"Ну что ж, давай выпьем, Геннадий. Я ведь помню тебя еще маленьким, вот таким, помню как ты тут под стол у нас лазил и как ты с Виктором чуть пожар в доме не устроил... А теперь вот водку вместе пьем. Ну, не удивительно ли это? Да, бежит время. Быстро, быстро бежит. Ну, за то, чтобы не последняя. За наше с тобой, Геннадий, здоровье!"
И охнув, вылил стакан себе в рот:
" Ух, ну и хорошо же пошла, родная. Одно слово - экспорт"
Обтерся рукавом фланелевой рубашки, с аппетитом захрустел луком.
Водка в моем стакане не кончалась довольно долго. С каждым новым глотком она становилась все горьче и противнее, все труднее было проталкивать ее через горло, все отвратительнее становился запах. Казалось, что эта пытка так никогда и не кончится - еще немножко и меня наверняка вырвет. Но вот наконец и дно. Поставив пустой стакан на стол, я с отвращением передернулся.
"А ты закусывай, закусывай молодой человек" - посоветовал Иван Васильевич и пододвинул поближе ко мне сало и лук. - "Сразу себя лучше почувствуешь"
И действительно, уже через какую-нибудь минуту-другую в желудке у меня стало тепло и приятно, теплота эта вскоре разлилась по всему телу, наполнила его какой-то особой дикой радостью, восторгом и умилением, и мне вдруг захотелось обнять и Ивана Васильевича, и его жену, и всех кого я только знал, и даже толстую зеленую муху на загаженном и прогнившем подоконнике, сказать им всем, как сильно и нежно я их люблю... Откуда-то появилась тарелка, вилка, яичница со шкварками - не помню чтобы я когда-нибудь уплетал яичницу с таким аппетитом.
Иван Васильевич неспеша разлил оставшуюся в бутылке водку, критически посмотрел на полупустые стаканы.
"Знаешь что, Оля." - сказал он - "У нас в спальне, в тумбочке, стоит бутылка "московской". Принеси-ка ее сюда"
И повернувшись ко мне, спросил, протягивая распечатанную пачку "беломора":
"Все еще куришь, как когда-то пацаном?"
Легкий синий дымок тонкой струйкой поднялся вверх, к потолку, и повис над стаканами с водкой и над пустой бутылкой "столичной" словно какой-нибудь дракон над сказочным замком, а потом стал медленно и неуклюже расползаться, потревожил дремавшую на поддоконике муху и та, взлетев, закружилась по кухне дребезжащими, назойливыми кругами.
Так что же, говорить мне с ним о деле или нет? И если да, то когда - потом или сейчас? А может быть вообще не стоит начинаться? Может быть просто сказать человеку "до свидания" и уйти по хорошему? Зачем я все это затеял? Не пойму ..."
"Я вот смотрю на тебя и думаю" - прервал мои мысли Иван Васильевич, выпустив струю вонючего дыма в пролетавшую мимо муху, - " вот ты и Виктор, вы ведь оба вместе росли. Из тебя, смотри, человек вышел, а из него кто? Почему же так получилось? А? Вместе вы ведь росли, вместе играли и вместе жили, в одну и туже школу ходили, в одном дворе бегали... И драл я его в детстве вроде бы немало... Да нет, мало наверное. Надо было больше драть, драть как Сидорову козу. Может быть не вышел бы тогда из него подонок и разгильдяй, преступник, мать его".
"Ваня, не надо так" - Ольга Григорьевна с бутылкой "московской", словно с младенцем на руках, стояла в кухонном проеме - "он ведь все-таки твой сын. И не виноват он - просто не повезло мальчику. Выпил, подрался в ресторане. С кем этого не бывает? Откуда же ему было знать, что у того парня отец - прокурор?"
Иван Васильевич резко повернулся:
"Не виноват, говоришь? Как это так - не виноват? У нас в стране невинных не сажают. Это ты свои бабские фантазии брось. Наслушалась небось заграничного радио? Ему все возможности здесь были даны, нигде в мире таких нет, мог стать человеком, а он..."
"Ты вот скажи мне, Геннадий" - неожиданно поменяв тему разговора, спросил Иван Васильевич, обращаясь снова ко мне - "вот ты собрался из страны нашей улепетывать, родину свою собрался предать, так ты скажи мне, пожалуйста, что она тебе такого плохого сделала? А? И что хорошего ты у капиталистов найдешь? Ведь сьедят они тебя там живьем, брат, задушат, в порошок сотрут. У них ведь порядки какие? Человек человеку волк. Вроде умный ты парень, с образованием, а такой простой вещи не понимаешь. Жалко мне тебя - ведь попросишься потом обратно, а назад дороги-то нет.
Эх! Ну и жизнь пошла - один в тюрьме сидит, другой, по собственной воле, в кабалу едет... За что, скажи мне, мы воевали, за что столько крови пролили? А? Ты посмотри только, что вокруг-то делается. Бардак. Воруют, грабят государство интеллигенты проклятые. Уже ничего не осталось, все своровали, паразиты. Сталина бы на них, сразу порядок бы навел. Дай, мать, бутылку сюда. Сил нету, душа горит... Только водка и помочь может..."
Он опять наполнил оба стакана, подхватил коротким пальцем перелившуюся через край каплю, лизнул ее и сплюнул:
"Во, гадость. Для своих-то что делают..."
Затем долго и внимательно смотрел на стоящий перед ним стакан, словно штангист, готовящийся поднять рекордный вес, потом еще раз сплюнул, выдохнул "ну, с богом", и короткими сильными глотками быстро, не останавливаясь, выпил.
Я с ужасом взгянул на свою порцию - я знал, что ее я не осилю.
"Давай, давай" - подзадоривал меня Иван Всильевич, заедавший "московскую" куском черного хлеба - "ты же не интеллигент какой-нибудь, как твои сородичи. Ты наш парень"
Я начал пить. Водка не шла. В отличие от "столичной" у этой был невыносимый тошнотворный запах. Я почувствовал, что вот-вот вырву и опустил недопитый стакан на стол. В нем оставалось еще больше половины.
"А, слабак" - Иван Васильевич с досадой махнул рукой -"Сразу видно, что на фронте не был. Ладно, потом допьешь."
И запел:
"Темная ночь, только пули свистят по степи...Слышь, Оля, дай чего-нибудь еще покушать. Больно уж есть хочется"
"Что же я тебе дам, ненасытный?" - запричитала Ольга Григорьевна - "Мало яичницы что ли? У нас еды-то всего только на два дня осталось. Завтра что ты будешь кушать, а? Нате, вот, хлебом закусывайте"
"Как это так - есть нечего?" - губы у Ивана Васильевича злобно сузились - "Ты это, мать, брось! Скажи, куда деньги дела? Наверное опять Виктору посылку приготовила? А? Обойдется он. Преступник и должен быть наказан..."
И вдруг, опустив низко голову, прошептал: "Ладно, давай хлеб сюда"
"Послушайте" - торжественно обьявил я, сообразив, что вот - пришел наконец-то и мой час; язык у меня заплетался и не слушался, - "у меня есть для вас оч-чень хорошее предложение... Очень... пред-ло-же-ние! Оно разрешит все ва-ши про-бле-мы."
"Какое предложение?" - недоверчиво, также заплетающимся языком, спросил Иван Васльевич.
"Есть Иван Васильевич, че-ло-век! Да, есть один человек! Он покупает вещи. И у вас он тоже мо...мо... кое-что купить."
"У нас нечего купить. Мы все, что могли - продали. Все. Оля - подтверди!"
"Но... у вас есть еще кое-что и оно осталось!"
"Что осталось?!"
"Медали. Да, ваши, Иван Васильевич, ик... ме-да-ли!"
"Мои мед-да-ли?"
Иван Васильевич непонимающими глазами смотрел на меня.
Мысль эта пришла мне в голову недели две тому назад, во время случайного разговора с Эдиком Платоновым, и озарила меня как вспышка молнии посреди темной ночи. Эдик похвастался, что у него есть связи в министерстве обороны и, что он может (за деньги, конечно) приобрести документы, удостоверяющие наличие любых военных наград (кроме звезды героя советского союза).
"И с ними - все льготы, как ветерану войны. Если кто-то хочет - дай мне знать. Цена по договоренности" - сказал он на прощание.
Я не мог себе представить - кто из моих знакомых мог бы заитересоваться подобным предложением. Но потом мне пришла в голову совершенно гениальная идея: там, на западе, куда меня везут мои родители, наверняка найдутся коллекционеры, мечтающие, помимо всего прочего, иметь в своих коллекциях советские боевые ордена и медали. И, конечно, эти медали и ордена стоят там, наверное, бешенные деньги, поскольку достать их, по-видимому, очень и очень трудно. А что касается таможенной декларации на вывоз всяких там ценностей и прочих формальностей, то я запишу медали на дядю Абрама - тому-то ведь все-равно сколько их будет у него в списке - десять или пятьдесят. Риск, конечно, есть, но кто не рискует - тот, как говорят, не пьет шампанского. Такое предпринимательство, я подумал, послужит мне хорошим опытом, поможет не с нуля начать новую жизнь в новой стране и может быть даже сделает (чем черт не шутит?) богатым человеком. К тому же, деньги мне все равно девать некуда - больше чем по сто рублей на каждого "изменника родины" наше родное советское правительство на доллары не меняет.
Вот такая гениальная идея пришла мне в голову две недели тому назад. Оставалась мелочь - достать где-то медали. И тут я вспомнил про Ивана Васильевича Коротаева.
"Мои ме-да-ли?" - еще раз переспросил, как бы не веря своим ушам, Иван Васильевич.
Его зрачки стали медленно расширяться, мешки под глазами побагровели, жилы на шее вздулись, запульсировала кровь, и протрезвевшим совершенно диким голосом он вдруг сипло захрипел:
"Да ты что, брат... - совсем охренел? Как так - продать медали? Да ты что? А знаешь ли ты как я их получал? А? Продать, говоришь? А ты в атаку когда-нибудь под пулями ходил? А? А терял ли ты друзей своих, так как я терял? И ты хочешь чтобы я продал свои медали, которые честно заслужил? Да ты точно охренел. Продать! Вот поганое племя. Все бы им продать и купить, интеллигентам долбанным, ничего святого у них нет. Ан - нет, брат, не все такие как ты.."
Он попытался даже встать, с угрожающим видом занеся назад правую руку, но потерял равновесие и, пошатнувшись, рухнул обратно на свое место.
"Не горячись Ваня, не горячись" - неожиданно вмешалась Ольга Григорьевна, единственный трезвый среди нас человек. И помогая Ивану Васильевичу удержаться на стуле, она добавила - "Слушай, может быть Гена дело говорит. Сам подумай - зачем тебе столько медалей? Оставь самые главные - ордена славы, например, чтобы одеть их на парад ветеранов. И нам легче будет и Вите сможем помочь..."
"А-а, так ты с ним тоже заодно? Да что ты, женщина, понимаешь, куриные твои мозги? Я... у меня... я ведь... " - и он с горечью махнул рукой
"А знаешь ли ты, сукин ты сын" - спросил он, снова обращаясь ко мне - "когда мне было тяжелее всего на войне? А? Нет, брат, не знаешь! Не знаешь! Не под бомбежкой. И не тогда, кода я из окружения под Вязьмой выходил. Нет, совсем не тогда... А тогда, когда я после войны пришел тетю Клаву навестить. Понимаешь? Куда тебе понять, иноземное отродье! Хорошая такая женщина была, всегда меня чем-нибудь вкусным угощала. Веселая. Сын у нее был - Митюха. Мы с Митюхой были вот как ты с Виктором - друзья, не разлей вода. Погиб этот Митюха на войне, в сорок третьем. Да. Такая вот беда с ним приключилась. И муж у нее тоже погиб. Тоже в сорок третьем. Ну вот я и решил зайти к тете Клаве - проведать, после войны. Лучше бы не заходил... Понимаешь? Нет, не хрена ты не понимаешь. И никогда не поймешь сколько мои медали стоят."
Он махнул рукой, вздохнул и отвернулся. И все-же я успел заметить как по его небритой щеке покатилась пьяная слеза. Вздохнув еще раз, он налил к себе в стакан остававшуюся в бутылке водку и залпом выпил ее, не говоря больше ни слова. Потом внимательно огляделся по сторонам, увидел недопитый мною стакан, все также молча, без слов, выпил и его, ударился головою об стол и громко, сипло захрапел.
Я с трудом поднялся, ноги меня не слушались, голова противно кружилась. Держась рукой за стенку я стал медленно продвигаться к выходу... Откуда-то вдруг появилась Ольга Григорьевна; она несла на раскрытых ладонях кучу медалей. Среди них были два ордена солдатской славы, медаль за отвагу, медаль за оборону Сталинграда, медаль за победу над Германией и еще какие-то другие медали, названия которых я не мог прочесть.
"На, Гена - вот, возьми" - сказала Ольга Григорьевна, протягивая их мне - "за триста рублей"
"Нет" - я пошатнулся и сделал рукой жест как-бы отстраняя ее от себя - "Нет. Иван Васильевич сказал..."
"Ивану Васильевичу они все равно не нужны. Куда он их - с собою в гроб возьмет? Вот Гена - за триста рублей"
Она положила медали на стол, секунду помешкала, и отложив в сторону два ордена солдатской славы, погладила остальные ладонью:
"Вот, за триста рублей. Всего за триста. Смотри... Хотя нет, стой, подожди, возьми их за двести пятдесят..."
Я, шатаясь, пробирался к дверям. Ольга Григорьевна семенила за мной, сбивая цену:
"За двести, Гена, возьми за двести. А за сто пятьдесят? Возьмешь? А? Ну хоть за сколько. Возьми... Пожалуйста... Я тебя очень прошу..."
Проходя по коридору мимо вешалки, я, как можно незаметнее, сунул в один из карманов пять помятых десяток - все, что я планировал заплатить за медали Коротаева.
Дверь за мной захлопнулась и я услышал позади себя горький сдавленный плач.
Запах блевотины и мочи на лестнице сделал свое дело - я уже не мог больше удержаться и долго рвал, прислонившись головой к оплеванной, загаженной людскими отходами, стене. И мне становилось легче.