Аннотация: -Бабе не верь, турку не верь, непьющему не верь! - (Петр I) Верь лишь мне... и только мне, и никому более. (Моё)
Вся жизнь моя... граждане, с головы до каблучков на сандалиях, аки торнадо - сплошные: происшествия, бодяга и недоразумения. С большой буквы. Вот и внучок ноне хотел было меня подловить на слове, вопрошая: "Везде то ты, дед, был и, даже глубины Атлантики, гляжу, бороздил. А вот стать лётчиком - было слабо!"...
- Почто, - отвечаю, - слабо! Все мы летуны... лётчики. Адреналина всегда нам, русским, не хватает, а потому и приключения ищем себе на причинное место. Летал, конечно, и я... да и поныне летаю. Ну да, каждую ночь, - сказываю, - просто парю! В пространстве... во сне, когда приснится какая-то чертовщина! Как не полетать, коль ноги, к примеру, иной раз не держат...
- Будто ты, - говорю, - не летаешь!
И ты витаешь... даже порхаешь!
- В особенности тогда, когда оросишь постель под собой и матрац пропитаешь! Ага... с гагачьим или лебяжьим пухом. Все паря, - говорю, - летают... и что, право, тут особенного. Бескрайние просторы морей и океанов всегда меня влекли... а небо никогда к себе не манило, и только потому видимо, что слишком высоко оттуда падать, да и кровушки много организм теряет.
А так, ничегошеньки.
Тут-то... мне и вспомнилось про это самое - "слабо"...
Будучи мальцами, отдыхали мы с приятелями на озере, близ деревушки - "Чёртова впадина"... Купались, скажи, загорали, играли в футбол и ничто не предвещало худого: ни конца Света, ни бури, ни переломов, ни утопления.
А тут... как назло, к водоёму подъехал один из местных авторитетов - на коне, а может и лошади. Я тогда не различал ту породу по половой принадлежности, да и дело то, в общем, не в ветеринарии или анатомии. Тот наездник, помнится, бросился в воду: то ли тонуть, то ли купаться, оставив животное на берегу. Тогда-то, один из дружков и бросил мне вызов: "А как, насчёт, прокатиться на мерсе - слабо!"...
- Что, значит - слабо, - заявляю, - коль тыщу раз на таких расачил. Ага... у Эрмитажа. И даже в карете самодержицы Всероссийской.
- А ну, - сказывает, - опробуй рысака! Ха-ха-ха! - бросил, посмеиваясь надо мной.
- Подлец... Провокатор.
Мне бы тогда, братцы, заартачиться, да постращать погодков той татуированной расписной личностью конюха, на туше которого места свободного для картины его голубы уже было не сыскать, да сказать, что негоже, мол, шутковать с оным иллюстрированным матёрым персонажем. Мне бы тем часом, граждане, обратить внимание товарищей и на кобылу, да разъяснить, что она, дескать, не под седлом и, без узды. Но я повёлся на дерзость и вызов, ибо в противном случае это расценивалось бы, вроде как... капитулянтством.
Трусостью.
- А кому, скажите на милость, хотелось слыть слюнтяем. Что вы! Что вы! Не допусти Господь! Позорище то какое!
Стыдоба...
И тогда, забравшись на то, что подо мной ржало, я быстро, надо сказать, освоился и медленно на нём протрусил, вцепившись в холку и шикарную гриву, каким-то образом, удерживаясь ягодицами на костлявой и жёсткой спине мерина, обхватив бока того скакуна кривыми своими и худыми ножонками, нежели бы...
Если бы... наш народ русский не был так страшен своей импровизацией. Личное сумасшествие и это вам лучшее доказательство...
Ага...
И когда я уже стал привыкать к конскому запаху... и широченному под собой крупу, какой-то сукин сын, понимаете, взял, да неожиданно для всех, жахнул - с поджига. Паршивец. И шарахнул, вишь ли, сзади... с хвоста, а может и под него. Хорошо, братцы, что в тот момент я уже слился в единое целое с потной плотью того вонючего жеребца, а может и кобылы.
А что... коняга.
А ему - хрен по деревне... Встав на дыбы, он дико заржал, и рванул с места на всех парах, отбивая копытами и унося мою глупую тушку - чёрт те знает куда, не внимая команде: "Тпру, сволочь!"... Никак не хотел понимать он и детского окрика: "Стой, собака!"... А, как, скажите, животине той было не сбрендить... с ума или не сдрейфить, если подобное сотворить, всуе, с любой из нас персоной. Представляю... Таки, испробовал и я, познав сполна, что собой представляют эти самые - конные скачки.
- Будь они прокляты!
- Царица Небесная! Кто сказал, мать вашу, что мерин в забеге никогда не оступается; какая сволочь описывала-расписывала в своих шедеврах и мемуарах, что жеребец наперёд всё видит и, в яму, дескать, никогда не попадёт, а оббежит её, мол - стороной.
Отож... за километр.
- Брехня и туфта! Трепотня! На кол бы оную лживую бестию или сказочника-троцкого. Это всё слухи, домыслы и сплетни из серии - ОБС (одна баба сказала). Так... попало, скажи, угодило копыто той лошади в вырытую яму. Под деревцо.
С ногою.
- Долго я летел или нет, уже и не помню, но посадка-приземление были ой, какими жёсткими, ибо долбанулся сильно, распластавшись, наотмашь, да издав писк, подобно мыши. А уже лёжа, разглядывал тучи, сгущающиеся надо мной, с выражением, которое не могло сулить ничего доброго моим сверстникам, устроивших такую подлянку. Так, вишь ли, пропахал носом по полевому тому зелёному ковру, что разом отпала надобность крестьянству прокапывать арык в том месте... для воды - на плантации. Экскаватором. Тогда мне и похвальную грамоту в школе выдали. Нет-нет, не лгу. Вот вам крест!
- За экономию-с...
С тех самых пор, почему я не люблю, братцы: ни ромашек, ни васильков полевых, а верблюжью колючку, таки... презираю, ибо познал, что такое - Путь очищения грехов. Наглотался, скажу, вволю зелёнки степи заволжской - на всю жизнь. Вдоволь.
- Упс...
Конь то тогда встал, а я, будто усыплённый, умирая, долго ещё продолжал любоваться миром и Небом - в тёмных тонах, думая о том: "Жив ли и, сколь мне ещё осталось! И почто рядом нет священника!"...
- В общем, це зрада. А хреново, замечу, граждане, лежать и видеть себя вместе с Марией Магдалиной - в гроте... Она хоть и Святая... очень, но жутковато как-то.
Не по мне оное замкнутое пространство.
- Потому-то, я ноне любой ипподром объезжаю за версту, дабы не слышать лошадиного ржанья. Над собой. Ведь заплатил я тогда высокую цену за непомерную свою заносчивость и детское позёрство. А как заслышу где слово: "аллюр"... так у меня задница ноет, будто пред какой-то большой бедой: то ли крапиву осеннюю поминая, то ли мундиры голубые.
В Укропии.
- Нет, конный спорт точно не для меня! К чёрту дворянскую ту забаву! И вообще, любовь с тех пор к лошадям у меня прошла. Пропала совсем... как серпом, скажи, её отхватило, и особливо... к тем животным, кои падучей страдают.
Падал ведь, как и все, я неоднократно, летая. Не единожды... благо, что как с гуся вода.
По окончании класса, да уж, не четвёртого ли, купила мне матушка мопед, коего не было ни у моих друзей, ни у приятелей, чтоб я, значит, сестру свою не бросал, а возил её с собой и воспитывал. Заодно. Так это был для меня незабываемый праздник. Как же все тогда мне, помнится, завидовали.
Так, на том мопеде не только я и мои друзья катались, но катался и он на нас, ибо всё искра, почему-то, пропадала и глох он у меня на самом интересном месте: то на железнодорожных путях переезда... при приближающемся поезде, то в такой глуши от дома, что до родни было не докричаться. На все мои обращения к специалистам, одно только и слышал: "Искра в землю уходит! Карбюратор не сосает, маховик земля бросает!"...
Чёрт бы побрал то зажигание.
Легче было ту искру на их башке высечь. Камнем. Потому-то, ежедневно и приходилось мне прочищать свечу и контакты. А однажды... таки, вообще не завёл. И виновницей всех бед считал сестру свою единственную, постоянно ноющую, кою на свою голову вынянчил. Так вот, не зная величины и силы хранимого в том магнето тока, я и дал оголённый свечной проводок подержать моей малолетней эгоистке. Та, скажи, с радостью, за сосун-леденец и взяла... схватила его.
Крутанул я педаль, и...
- О, Силы Небес! И не только слёзы с искрами брызнули из глазниц её, но увидел я и затаившийся с тех самых пор зловещий блеск огня в одном её оке. Левом.
И вспыхивает он у неё до сей поры каждый раз... при виде меня.
И за что, спросите, братцы...
Хоть росла та и воспитывалась в спартанских наших условиях, но ведь я вскормил её. Многие годы с собой водил, возил везде и всюду на том самом транспортном средстве: на каток, где она правда, иногда, примерзала ко льду. Каждый день были и на стадионе, где к ней, как к магниту, почему-то, прилипал футбольный мяч. Отвозил и на озеро, где рыбачил, подкармливая её сырой, сочной и мелкой рыбёшкой, называемой пескарём, дабы была здорова и молчалива, как та самая, съеденная ею... чешуйчатая особь.
А более...
Для того, чтоб не отвлекала меня по пустякам, и кусок хлеба с маслом не просила. На рыбьем жиру, вишь ли, росла, и несмотря ни на что, здорова ведь. И выросла, вымахала и, только благодаря мне и лишь мне - её заботливому братцу.
А тогда... Да, сильно её шибануло. А раз долбануло, знать, и искра была.
Убедился.
И хотя малолетнюю вампиршу, в коротенькой юбчонке, шарахало тогда током изрядно, мопед так и не завёлся. Одно благое дело совершил я тем действом, прочистив все раковины её сопатого курносого носа искрой, сохранив ещё и сопливчик чистым.
А вообще, братцы, тяжёлое, трудное у нас детство было. Только и разговеешься, разве что: в пасхальные дни, да революционные праздники, когда все гуляли и пиво вёдрами пили.
Веселились... лобызались, напевая.
- Ой, гули! Мои гули! Не попал я на любовь, не угодил - на поцелуи! Блестяще, аж... бывало, что глядя на них, дыхание сбивалось - от восторга!
Всё... точка. Хотя...
Конечно, это всё не самые сильные воспоминания, ибо с тем мопедом много личного у меня связано.
Однажды, решился отбуксировать своё транспортное мото-чудо на ремонт к мастеру. Тот механик-самоучка хоть и цирюльником работал, а вот в технике разбирался, как и со своими блохами.
На башке.
Тогда-то, и попросил я дядюшку своего - Николая Фёдоровича, чтоб тот отбуксировал. После долгих раздумий и уговоров тот всё же дал согласие. А зря он согласился, послушав безусого мальца. А как, скажите, ему было мне отказать, коль он сам моей мамане оный "лисапед" с моторчиком впарил. В общем, навязал - за ненадобностью.
Отож... втюхал.
Беда ведь со мной тогда произошла, но об этом прежде всего старший должен бы думать, а не я - пострел окаянный. Но поехал тогда я на тросу, граждане, с одной надеждой... на авось. Да пролетел. Оказывается, что тот "авось"... не всем простым смертным помогает. На меня, скажу, просто взял и наплевал.
Сущее, надо заметить, хулиганство.
А ведь как хорошо начиналось... Привязав к машинке налыгач, дядька и потащил мопед вместе со мною, поглядывая всё в зеркало, дав указание держать ногу на тормозном рычаге. Ага... Если бы он там ещё и был.
А хрен ли ему не подглядывать.
Озорство просто. А картина была прекрасной: небо всё темнее, тучи всё страшнее и я, как приложение, аки приставка к мопеду, мчусь на привязи - вслед за машиной, на кочках подпрыгивая. Он то летел на четырёх колёсах, так ещё взял, да без предупреждения, вертанул руль, резко - с трассы. А мне, на том двухколёсном мопеде, куда, прикажете, деваться.
Так, я прямым ходом - далее... И мимо дядьки с выпученными глазницами, и мимо его машинки, как есть, на длину верёвки. И никак не дальше. Куда же дальше, коли, как осёл, ограничен был в передвижении скрученным канатом.
Недолго, надо сказать, меня обдувало утренней прохладой, совсем недолго.
Как только длина налыги зафиксировала статическое положение мопеда - я вылетел с него, аки птица из лап кота Барса, совершив незапланированный полёт, который был задуман, но не изложен Жюлем Верном во второй части его шедевра.
Ага...
Летел, делая поправки на ветер, аки щука за блесной, тараня лбом тучи мошкары и полчища ос с пчёлами, внимая органом слуха чириканье пролетавших рядом птиц. Самое же главное - впитывал удушливый запах самого дорогого на земле камня - асфальта.
Отож...
Орлом просто парил, помечая ту золотую дорогу степей фонтаном вчерашнего компота и окрашивая её бурым цветом... из носопырки. Недолго, правда... Секунды, верно, пролетели, а каковы, скажи, впечатления.
Через года.
А ведь в то время родственница - сеструха, не могла ещё просить силы Небес о наказании меня. Так, бумеранг и здесь не оставил меня в покое, постаравшись покарать за неё... Конечно, это был не полёт, это скорее, дорога - в Ад.
Однако... Хвала Небу - Бог не проклял и не бросил меня, будто в последний раз предупреждая.
- Смотри, мол, морда! Не обижай, де, малышку, и не издевайся над заей-сестрёнкой! В следующий раз тебе, дескать, поганое рыло, хуже будет!
Таки... остался я жив.
У дядьки правда был шок и, пардон, диарея, ибо мой полёт для родственника был - эффектом атомного взрыва в Нагасаки. Пожалуй, и скрутит - в бараний рог, коль случись нести ему ответ за мою головку пред мамушкой.
Другой бы стал волком выть, истошно орать от боли и сучить ножками, а мне, таки... хоть бы хны. Крепился, верно. Мужик же... И будто ничего не произошло: ни тебе вывихов... ни переломов, ни помутнения, ни узоров в глазах. Дядьке плохо, а тут - смотрите, де, какое терпение: на синяки и ссадины нуль внимания, да и никогда мы не проявляли к вреду своего здоровья любопытства. Вроде всё... глубоко безразлично. Вроде как... наплевать на боль.
Вот, что значит - молодость...
Только вот дядя дюже испужался, что аж... волосы дыбом, мокрота из орбит, и ко мне, дабы от радости крепко и щедро облобызать, что его племяш жив и даже здоров.
- Боже, как было трогательно!
Я аж... слезу пустил. Отож... ни много, ни мало - в портки.
А что я... встал, отряхнулся, аки Барбос подле лужи, подтянул портки, чуб поправил и, побрёл поднимать мопед.
Сама, скажи, вежливость, выдержанность и терпеливость. А упади я нынче... так язык бы, к чёрту, откусил, нервы нахрен. А дядино любвеобилие мною сразу было отвергнуто, так как не привыкшие мы были тогда к нежности, чтобы лобзаться вот так, чмокаться. Негоже оные телячьи нежности, братцы, тем паче - в среде мужиков... Поди, не в Гейевропе; чей, не в (на) Украине.
Хотя, фактически, надо признать, разбил тогда я мордасово хорошо.
Качественно.
И когда я рассказал внуку о своём тяжёлом детстве, таки... тот будто из шланга меня всего тот слезами окатил, что я его еле-еле успокоил, засунув ему в рот сосательный леденец.
"Доставляет удовольствие только то, что не нужно!" - говорил, когда-то, А. П. Чехов. И как, скажи, верны его слова для нас и ныне.