Нежели кто со мною не согласен, то не говорите, что мне нужно делать, и я не укажу дорогу, по которой вам следует идти. В переводе на кабацкий расейский сие означает: "Не лезь туда - куда своё нюхало пёс не суёт!"...
Эх, были же времена, не то, что нынешние - "клинические исследования".
Побыв на обследовании в лечебницах нашего мегаполиса, коновалы обещали, что с таким букетом болезней, как в моём чреве, я должен предстать пред Светлые очи Творца. Вот-вот... в ближайшее время. Якобы, именно там ангельские души будут активно за меня бороться, а уж... тогда, взвесив все "за" и "против"... наконец оценят: мои - грехи, добродетели и вину. Однако, по моему, сугубо внутреннему убеждению... последние всё же будут превалировать над остальными.
Хотя: кто знает... кто знает!
- Мать честная! Поди ж... ты, напророчат - чёрт те что! Ведь приговорят, что хоть ложись... и начинай молча, тихо помирать! Я то поначалу был расстроен, как нашей прабабки Ненилы - старинные клавесины! Ага... и даже обречён! Оказалось, что всё трёп и брехня профанов - в медицине. Вот она... сила неосторожно брошенного дилетантом слова на ветер.
Надо же... было такое заявить.
Ляпнуть.
Дюже мнительный гражданин, с одним полушарием мозга, после таких мрачных и грустных прогнозов, гляди, запаниковал бы, намыливая верёвку во степи широкой: под одинокой, стройной и гибкой берёзкой, но я, таки... решил идти другим путём и во всех перипетиях жизни ничегошеньки близко к сердцу не принимать, полагаясь на волю Всевышнего и во всём видеть лишь позитив!
Только жизнелюбие и радость!
Этак... и соседка моя, пардон, бизнес-баба, заслышав о себе нечто подобное, уже на пенсию девственницей бы свалила.
- Тю... Та... нет же! Не может того быть! - отрицал я последние высказывания докторов, видя, что и сами те врачеватели одним лишь днём живут.
Один, скажи, чрезмерно худощав, аки засушенный на корню лечебный женьшень; другой, будто приторно слащавый пончик, задыхающийся при поднятии своей пятой точки. С двух стульев. В медицинской же среде давно гуляет негласное соображение того, что и патологоанатом то нам ноне вовсе не нужен.
Помнится, ещё в институте, мой лучший друг Логач, упокой его душу, Господи, отстаивал принципиальную точку зрения - о выборности вскрытия трупов. Именно он полемизировал с учёными мужами, со степенями, на тему того: коль пациент был курящим, то и выноси ему посмертный диагноз - лёгочник. Хрен ли его, бедняжку, спрашивается, вдоль и поперёк кромсать и потрошить, коль вместо лёгких вы обнаружите лишь чёрт-те... какой тленный орган, схожий с останками опалённой ветоши. Ну, а коль усопший походил на страдающего одышкой борова, то непременно того бедолагу вписывай в смертную графу - сердечников.
И ведь он был прав - к гадалке не ходи...
- Задуматься только, что я три года своими причиндалами тёрся: о боеголовки ракет, торпед и реакторы нашего атомохода стратегического назначения, но с Божьей помощью живу-таки... и ведь, ничегошеньки - не облучён. Ни разу. Не знамо, как с детворой на стороне, но в семье, скажи, будто из пластилина Мастером их красивый образ в мою пользу вылеплен, да и внучки уже шалят.
Балуют.
Тьфу-тьфу-тьфу... бью костяшками по древу и плюю через левое плечо: в форточку, на улицу, по ветру, в направлении - южного полюса. А ведь Родину грудью, в тельняшке, защищал, а ныне уже и сглаза боюсь. Вот... и обереги, в виде подков от загнанных на ипподромах и во поле жеребцов, над дверьми по всея квартире развешал от всякой: мерзости и нечисти, пакости и гадости. Кажный раз так и бьюсь о них головой, так и бьюсь о то железо медным своим лбом, пуская из лица кровиночку... Первой группы. А коль волдыри, блямбы и рога на лбу не сходят, знать я под охраной Всевышнего: от бесов, чертей и самой нечистой силы.
- Хрен тебе, старый мракобес! - высказал тогда я доку. - Может я, вишь ли, не мыслю много в медицине и окромя грехов за душой ничего не имею, но покамест прогонист и не выпал ещё из среды настоящих мужичин! Дай Бог... вот только залечить кость, да на ход ноги встать, таки... подобно тыгыдымскому коню: пройдусь ещё намётом по загону одиноких и незамужних сердцеедок.
- Подумаешь, заприметил эскулап прыщи на приятственном моём профиле! А как путём присмотреться, так у иных девиц они вона, пардон: вместо титек... яко две дули в композиции из десяти пальцев: на совершенно плоской, аки доска, груди. Панели. И ничегошеньки: кто-то же их окучивает, кто-то же их, поди, и полюбливает. Успеем когда-то и мы, не вставая с ложа, издать нечленораздельные звуки рыданий... под капельницей, где некогда лопались пружины, где кипела страсть и слышались лишь возгласы любящих сердец, где исторгались наполненные блаженством воздыхания и томные стоны.
Вот вам - эмоции, что уже наблюдаю: нижнее давление скачет выше верхнего... что хоть карету вызывай. Вот вам - сила слова... что хоть похотливую свою соседушку приглашай.
А коль тестостерон зашкаливает, то мы хоть на одной ноге, а готовы рысачить по округу, разыскивая тех дам с мадамами, кои всю свою жизнь - в постоянном поиске. И незачем вам, докторам, никудышные советы раздавать: болезным и хворым, так как многие из них принимают то: за памятку или руководство к негодному действу.
Надысь проводил в неведомый путь очередного своего одноклассника. Раз тот съездил на трепанацию черепа. Так, видимо... тем лекарям с ассистентками и кучей студентов, пришлось по нраву: рассматривать содержимое под его черепной костью, бо... и второй раз он взмахнул крылами в том же направлении. А ведь я предупреждал. А ведь я не единожды предостерегал его, что это, дескать, мозг, а не желе и ресторанное холодное и ты, друже, мол, трижды подумай, стоит ли, вообще, быть подопытным у них кроликом. Верно, сильно приспичило, иначе бы он услышал меня, ибо всегда прислушивался к праведному слову, питая уважение к моей чиновничьей должности.
Благо, что я по жизни - неслух.
А ведь мне, после ДТП... слуги Государя тоже предлагали в Питер рвануть и там развеяться, посетив заодно знаменитую на весь мир клинику.
- Ты, мол, - сказывают, - поезжай туда, где тебе вскроют черепной короб, осмотрят и ты пройдёшься-де... вновь ретивым конём. По табуну. Денег даже, собаки, не жалели, выделив из казны чуть ли не на две иномарки.
И это на мою то башку... садовую.
- Ну, давай, - говорят, - ты лечись, мол, выздоравливай, так как не желаем мы тебя в цветущем возрасте терять! Но в конце разговора, будто бы случайно добавляют. - Прощевай, дескать, дружище! Прости-де... нашёптывают в ухо, за всё! Мы спешим! Мы поспешаем! Ага, по службе-с...
- Так кто-то, - спрашиваю, - из вас или тех, дескать, именитых питерских лекарей, сможет ли мне, травмированному лицу, гарантировать положительный исход вмешательства извне в мои мозговые извилины! Не угасну ль я у них на хирургическом, чёрт бы его побрал, столе! Не превратят ль они меня в Северной той столице в безмозглый овощ, что не только рысачить по табуну, а и своё исподнее, не допусти Создатель, пачкать, пардон, вдруг, начну-с... рефлективно. Неосознанно.
- А это, - сказывают, - только Господу Богу известно и, от профессионализма докторов зависит!
- Да никак, - думаю, - они с моим телом уже прощаются! Совсем. А что у них, псов, иное могло означать: "Прощевай"... или, скажем: "Не поминай лихом". Надо же ещё было так круто раскошелиться, чтобы навсегда от меня, их сослуживца, избавиться!
- Вечная Слава Творцу, что не ввёл тогда меня в искушение! Да и сам я не бесхребетный фрукт, чтоб не знать всех врачебных ошибок бывших гинекологов, да и иных, ноне ещё работающих коновалов, по деяниям которых возбуждались нами уголовные дела. По халатности. И что же... Так ещё никого из виновных лиц, сгубивших молодые души, реально не упекли, отправив, к примеру, в Надым или, скажем - на Соловки. Для профилактики-с... Но их ошибки - на погосте, так зачем было меня тогда чёрт-те... куда направлять! Вот же ж... кобели! Вот же ж... самцы!
А вот ослушался я... и жив. Пока. И в табун, знаете ль, ещё собираюсь.
По весне.
Мало того, что коллеги чуть на погост не снесли под "Похоронный марш"... Шопена, так ещё и приятели, потеряв на некое время мою персону из вида, решили почему-то помянуть.
Ползу как-то с тростью я по рынку - на первой пониженной, наслаждаясь запахами заморских духов и цветущей в городе сирени с черёмухой. Тут-то и чувствую... нет-нет, я ощущаю на себе - дьявольский, просто убийственный взгляд некой сторонней гражданочки. Бывает... случается, знаете ль, такое, когда от оного взора: то одно ухо полыхнёт, то второе огнём пыхнет, а щёки так и рдеют, так и рдеют-с... что сам шкурой чуешь, сердцем читаешь, носом вынюхиваешь, душой ощущаешь, комментируя всё это нутром... в тревожном ключе.
- Хорошо, - думаешь, - коль какой из бывших молодок, при виде меня, вдруг, взгрустнулось, а как... стерва какая! Куда тут, в толпе, прятаться, где туточки в потоке, на видном месте, от её матерного гласа скрыться! Однако, ни того ни другого не угадал, когда заприметил, что: то с одной стороны, то с другой... ко мне приглядывается и всё норовит идентифицировать карточку с моим ликом приятель Кузнецов, с которым мы, чёрт-те... с каких пор не видались.
- Гляди, - думаю, - как ему, проказнику, новый мой норковый малахай то приглянулся, что так и норовит сорвать его прямо с головы. А ведь он не преступник и никогда им ни был, да и к ответственности, знаю, не привлекался. Ни разу. А можа... ныне в городке иные нравы! Уж не хочет ли он, - рассуждаю, - содрать шапку вместе с моим скальпом!
- Василий Иванович! Ради Бога - кричу горлом, привлекая людские массы. - Какого же это рожна ты разглядываешь меня... под лупой со всех сторон, будто голозадого Тарзана - на подиуме! Ты же мою личность, - говорю, - пред гуляющим народом конфузишь, будто я какой дефективный! Негоже сие так делать! Негоже! А чтоб норковый малахай тебе продать... и не проси! И не думай! Не отдам... ни за какую цену!
А вот такого ответа не хотел бы, пожалуй, никто в жизни своей слышать.
- Твою ж... дивизию! Да какой, - говорит, - малахай! Какая, к чёрту, норка иль шапка из оной, коль я хотел принести за всех наших с тобою знакомых извинения! Ведь мы тебя, знаешь ли, уже давно схоронили, не забыв классно, при том, и помянуть!
Я даже одеревенел.
- Ёк-макарёк! Как, - вопрошаю, - похоронили! Как это помянули! Твою налево! Весточка такова, - сказываю, - будто мне уши в нос затискали! А вы спросили меня - собираюсь ли я, вообще, помирать! А вы, - заявляю, - убедились ли в моей полной кончине, посетив погост или сразу взялись поляну для своей ненасытной утробы накрывать!
- А вот так! - заявляет. - А сразил нас этим траурным известием не кто иной, как твой друг Логач! Но ты не можешь нас за то критиковать и держать какой-либо обиды, ибо закатили мы тебе такие роскошные и пышные поминки, что даже дошлый народ раззавидовался тому усопшему, которого мы поминали Три дня и Три ночи! Всё дружище, вишь ли, было: по высшему разряду - с обилием: яств, музыки, твоего любимого шашлыка. И даже: многочисленными плакальщицами-девицами.
Ну, схоронили, так схоронили - не стреляться же. Так что, граждане, при наличии дефицита острых ныне ощущений, не надо вспоминать только младые, юношеские годы. Не старея душой и, не теряя времени даром, надо всё же жить нам и будущим, поднимая настроение: как себе, так и своим любвеобильным подружкам.
И не только воспоминаниями - о былых походах и прежний проказах. Только бы знать... каково оно - это наше будущее! А ведь всё, как по спирали повторяется, но некоторые индивиды упрямо и остервенением, бодая своей башкой бетонную стену, хотят доказать, что земля, таки... имеет форму чемодана, где одинаковых историй - море разливанное, да вот герои лишь в них всегда разные.
Только и приходится нынче скорбеть и убиваться, что уходят из жизни: родные, друзья и знакомые, как ушёл и лучший мой друг Логач, да по такой несусветной своей глупости, которую и придумать то, знаете ль, невозможно. Как можно было ему квёлых пациентов по нескольку раз на дню направлять на флюорографию, а самому запустить свои лёгкие так, что невозможным стало уже и само операбельное вмешательство.
Как я на него ругался, как же я его поносил, но разглядывая с ним его жуткие рентгеновские снимки, мы оба понимали, что плакаться то уже незачем.
На всё воля Господа! Главное, что мы храним в душе своей об усопших светлую память, да поминаем их ответственно, с чувством глубокого почтения, а не так, как надысь поминали меня отрядом ползучих гадов... с развратными певичками. А то друзья не знали, что не тронешь меня: ямочками на рдеющих щеках и не проймёшь крашеными губами... бантиком.
Что с вами ни случись, одно, граждане, ради Христа, помните, что чья-либо смерть - это одно из чудовищных мгновений в нашей мирской жизни, что никак не сопоставимо с самой Жизнью!