Аннотация: Наглому дай волю - он захочет и боле! (Русская народная пословица)
Рановато мы, граждане, стареем. Рано. И снизу, да и с головы. Глядишь на иного земляка, что только вчера, да и днесь ещё тут ходил, фланировал и, вроде: с дикцией речи, аки у Левитана, а ноне мычит, чёрт-те... что мелет, да ещё, морда, и мурзится. Что, спрашивается, собачится, да ручонками, будто глухонемым, знаки с жестами рисует, пропуская запятые. А хмуря брови, ещё и бычится. Один хрен мы не понимаем вашего мира, в виде: телодвижений, не разбираемся и в рыбьем, неком - карасьем языке.
Смотришь на иного гражданина, таки... был до нынешнего дня умным человеком, шляпу при встрече снимал, раскланивался, а ныне, вишь ли, дурак дураком. Кто, скажите, выходит из дома, на люди, в портках - задом... наперёд. Глядишь на рассеянного типажа и думаешь: как же он, позорник, будет освобождаться от утреннего чая. Ну не маразм ли... Не дай Боже дожить: до той поры и времени. Уж... лучше прикупить в торговой лавке белые тапочки и, обернувшись с белоснежную простыню, сразу же ползти поближе - к Бюро ритуальных услуг, али к погосту, занимая вакантное, с видом на храм, место. А не усваивая уроков других лиц и граждан с их гражданочками, сами преодолеваем препятствия, да барьеры, наступая сандалией - на те же грабли.
Почто, спросите, у нас раньше времени заболевания с симптомами потери памяти, типа: забывчивости или, скажем... амнезии. Так нам всегда нужно было прислушиваться к нашим дедам и бабкам, а лучше бы - послушать старцев! Нынче это настоящие пророки. Ан нет... хренушки: сами, дескать, с усами, сами, мол, не глупее вас, пещерных динозавров. Всё ведь только из-за непослушания и неповиновения старшим сродственникам и, дошлым до всего врачей, мы страдаем и ранее времени стареем.
В результате, добиваясь успеха и идя к намеченной цели и заветной мечте-с... каждый раз набиваем шишки или ломаем голову.
Вот, к примеру, оставила в моём сознании глубокий след: прогулка по проспекту Кирова, что было таким потрясением, которое, поди, никогда не забыть. И где те напутствия маменьки, дабы по ночам не шлялся чёрт-те... где и не пил пиво чёрт-те... с кем.
Как же отчётливо я помню тот день во всех его подробностях. В марте то памятное событие произошло, в среду. Да не на День ли Герасима-грачевника или на День Феодора Чёрного. Никаких иных мартовских праздников я никогда, вишь ли, не признавал.
Втроём мы тогда поспешали с занятий в институте, торопясь занять место в уютном подвальчике 'Старый замок'... где в дыму сигарет и при свечах, раз в неделю, вкушали в подземелье настоящее хмельное пиво: 'Жигулёвское'. Обгоняя прохожих, мы спешили, ибо до закрытия бара оставалось - час-два. Как вдруг удар, вызвавший у всех нас фатальную контузию мозга и ума.
Пробегая гостиницу 'Волга', что на прошпекте, я, глядя под ноги, задумался: о морских крабах, которые вот-вот... подадут к пиву, как метрах в пяти перед нами так рвануло, так жахнуло, что от испуга все прохожие присели и даже попадали. А тут уже и нас самих засыпало снегом. Не Божеская ли то кара, либо иное внеземное наказание, когда человек оказывается вне жизни.
- Ах! - только и пронеслось по всему Кировскому. - Упаси, Богородица, нас от такой беды, да от такого несчастного случая!
Вздрогнув всем телом, заслышали все эхо, прокатившееся по всему прошпекту. Однако, в этой жизни на Земле каждому из нас, видно, отведена своя роль. И видим мы пред собой огромную глыбу льда, вкупе... со снегом, внезапно для всех рухнувшей с крыши высотного здания. Куда дипломат впереди идущего нас студента полетел, куда глупое его тело. Смотрим мы на молодого человека, видимо, желавшего опередить и занять наше место в том питейном заведении, но шандарахнуло и звездануло его той глыбой так, как порвало бы фашистский флаг... при суровом взоре великого полководца и маршала Советского Союза, Жукова.
С постамента.
А ведь сделай мы всего-то лишний шаг вперёд... быть и нам на месте проворного субчика, погребённого подо льдом и снегом. То, что мы увидели, не подлежит и описанию, да и не хочется расшатывать вашу нервную систему. Благо, что рядом со всем нам известным кабаком, находилась карета 'Скорой'. Посему-то, не утруждая себя оказанием какой-то помощи, мы, увидев шевеление конечностей бедолаги, побежали далее. Страшное, люди, это дело - впасть в Божью немилость и беду неминучую!
Всё увиденное меня потрясло тогда до мизинца пальца на левой ноге. Просто шокировало. Уже через минуту, мы... не зная о дальнейшей судьбе бедняги, пили пенное пиво, кто: за здравие студента, кто: просто наслаждался оным хмельным солодом, а кто пил и за упокой его грешной души. Но почему именно ныне тот несчастный случай мне, вдруг, всплыл в памяти. Да верно потому, что задумываться часто стал, да раскидываться мыслями, ломая себе голову: 'Куда, к примеру, меня пригласили нынче вечерять с ночёвкой, а я забыл образ зазывавшей меня к себе в ложе зазнобушки'. Хоть домовую тетрадь под мышкой носи.
Творец наш Небесный, вкупе... с маменькой, не одарили-таки меня родным братцем, но зато двоюродные постарались за того: усугубляя моё светлое будущее. Один мой возрастной и здоровый брат, как дубовый особняк с пристройкой, зачатый днём, но недоделанный ночерью, был старше меня... лет на пятнадцать. Рано он понадобился Господу, призвавшему его - на Небеса.
Так, поминая Евгения Свет Николаевича, я всё думаю: 'Почему, вместо того, чтобы ему девок брюхатить, он занимался только мной, лишь со мною. Но почему, например, не 'боем с тенью'. Взяв меня в охапку, он силой, таки, одевал на меня боксёрские перчатки, дабы я составил ему пару в поединке. И нашёл же, чёрт побери, для себя, могучего атланта - сопатого соперника.
Какая пара, когда для него я был простой боксёрской грушей и ничем другим. И как бы я ни орал, призывая милую мамА на помощь, как бы ни сопротивлялся, изворачиваясь от жесточайшего хука в печёнку, прямых во чрево и отражая боковые в мою смышлёную голову, он возвращал меня на место поединка, ограниченного колючей проволокой, продолжая безнаказанно мне наносить многочисленные удары боксёрскими перчатками по различным частям юного девственного, небитого ремнём, тела.
А ведь именно моя головушка была одним из элементов той груши. Разве над младшим братом можно так издеваться. А не эта ли каналья изменила в детстве мозговые метаболические процессы в моей бедной голове. Однако же, своё здоровьице в жертву кого-то я приносить не собирался и схватившись за ребро, которое ближе к земле, завывал, яко сирена пожарной, будто держал уже выпадающую из нутра селезёнку. Вызывая к себе жалость, я корчился в муках роженицы, опорожнявшуюся от бремени её, поди, пятой крохой. Ну если я рождён при Хрущёве, а не при Сталине, то это не повод, чтобы меня надо было шпынять, ещё и награждая подзатыльниками. Благо, что избиения пригодились в длинной жизни, что ни одна собака не могла бросить в мою сторону слово 'их', опасаясь за то необратимому возмездию. Но это потом, а тогда я переносил тяготы детской своей поры, да жалуясь безучастной и равнодушной ко всему, здоровенной фигуре агрессора и ближайшему мне, по мамушке, родственнику.
- Мы же... брателло, - заявляю, - с тобой являемся сонаследниками одного из древнейших дворянских родов Российской Империи - рода Анненковых. Негоже, - говорю, - так младших пинать, аки футбольный мяч. Бог же впоследствии накажет!
Что вы... Что вы... Не доходили до его ума мои слова, и он заряжал очередной всесокрушающий апперкот в подвижную мою челюсть. Снизу-вверх. Больно, чёрт побери. Нет, братану тому я в дальнейшем остался благодарен, так как научил тот меня оченно даже многому: не только давать сдачи, но и жестоко наказывать подонков, которые обижали наших милых девчушек.
- Упокой, Господи, душу раба Твоего, Евгения, который много сделал для моего взросления, а ещё для понимания данности!
Да о чём я говорю... оба брата в молодости были душегубами. И тогда я благодарю любимого дядьку за хлеб... за соль и еду к другому брату, который, не желая со мной общаться, ещё простынет при моём отпевании. Хрен редьки не слаще. Неучем был брательник, крещёный Юрием, за что сёк его родной папаня, а мой Крёстный отец, яко сидорову козу. Так оный... писюкатый злыдень, увидев в моих очах насмешку по поводу его порки, пуще прежнего надо мною издевался. Он бил ботфортами по телу так, аки по тюку сена, что я падал, притворяясь истуканом острова Пасхи. Лежал хитрым лисом, хрипел и, будто совсем на этом Белом Свете не существовал. Единожды так, та эпидемия, меня выпугала, что и ноне чувствуется некое расстройство здоровья, так как иногда взбрыкивать начинаю, аки строптивый жеребец, по ночам то. И даже у любвеобильной мадам, которая, знаете ль, одна боится спать. Ну и дура же она, мадам то! Ведь та мамзель вся в синяках пробуждается, а у меня щёки всегда рдеют-с...
От стыда-с...
После чувствительных пинков, которыми братец награждал мой, сильно треснувший зад, я всегда полз на речку, чтобы отмыть подтёки слёз с личности и грязь со своих телес. И угораздило же меня однажды по пути забежать на самодельную вышку для прыжков в воду с крутого обрыва. Ради интереса прошёлся я по ней, подойдя к самому концу упругой той доски, служившей для прыжка - с трамплина. Глядя вниз, я стоял с дрожью в коленках, испытывая жуткий ужас от высоты. Вот тут-то... братец и подкрался хитрющим волкодавом ко мне сзади, молчком, будто тот забрел в чужую конуру и, издеваясь, желчно так прошипел.
- Нечто сам, - молвит, - прыгнешь, али мне твоему упитанному телу дать пинка для ускорения, чтоб оно со свистом полетело в преисподнюю, в тартарары - царство усопших, где грешная твоя душонка подвергнется адским мукам! Хо-хо-хо! Ха-ха-ха!
И откуда он 'нарисовался' - непонятно, ведь за версту ближе: ни стрекозы... ни мухи никакой я не видел, а не токмо человека.
Верите ль... Испуг меня хватил от той высоты и дьявольского сзади хохота ястреба-агрессора, что зараз внутри всё похолодело, прошиб пот в паху, а он всё дико ржал: 'Ха-ха-ха!'... От дикого ужаса и страха мне казалось, что вода реки внизу меня бурлила клацающими бивнями крокодилами. Ведь шесть метров высоты - не шутка для не умеющего плавать молокососа. <...> Сзади себя я чувствовал и тыковкой видел чуждое мне тело, в которой не было ни души... ни сердца. Ни человеческого понимания.
Слух дошёл до моего уха, что мне больше не жить на Свете. Благо, что покой в душе зависит от мыслей в голове. Я хотел жить.
- Чей не холопская душа, поблажать твоим дерзостям! - молвил я, дрожа от ужаса, будто саратовская сиротинушка, но хоть и с дрожью в хребте, но высоко поднятой головой, с гордостью орла снаружи и, ощипанного воробушка, внутри, я шагнул своей левой на конец доски и, оттолкнувшись прыгучей, правой, сиганул в омут, аки Катерина из драмы: 'Гроза'... Н. Островского.
Но та девица, видите ль, хоть кинулась топиться из-за своего девичьего блуда, но мне за что то Божье наказание от ближайшего родственника. Ведь я был председателем Совета отряда, что даже анфас моей карточки вывесили на Доску Отличников учёбы, а знать: я не должен был подвести ни свой Отряд, ни одну из лучших, пионерскую Дружину имени стюардессы, Нади Курченко.
Тот опешил, но тут же... задуманное решил воплотить в желаемое, намереваясь бросить моё тело... как можно интереснее и быстрее, то бишь, пластом и о поверхность, да так, чтоб больнее. Я же говорю - сатана, но никак, поди, не мой родственник.
Предчувствуя, что впереди ожидает северное в глазах сияние, я, как истинный пионер страны Советов, совем не задумываясь, сам себе крикнул: 'Будь готов! Всегда готов!'... И прыгнул в реку Большой Караман, словно с горы Арарат, войдя оловянным солдатиком в воду по десятибалльной шкале лучших прыгунов страны с трамплина, даже не подняв над поверхностью водяного столба. То был мой героический пионерский поступок, ибо увернулся от пинка своего двоюродного братца-хунвейбина. Ему то забава, а меня начинало трясти, колотить и сотрясать мелкой дрожью - дрожью ненависти к цепному своему сродственнику.
Допускаю, что я бы и не прыгнул, нежели бы недалече от вышки не полоскались у берега знакомые девчонки, среди которых была полюбливаемая мной, Наташа Кузнецова. Не хотел я пред ней, красивишной, оконфузиться, простыдиться. Осрамиться.
Войти то в воду... я вошёл, аки, скажи, нож в масло, но случился очередной со мной конфуз, ибо при вхождении в воду, трусы мои были порваны в клочья, а рядом ведь ровесницы купались. А братец - в смех. Это ль не кармическую несправедливость. Где немцу грозила бы смерть, я таки... скажи, всплыл живым, но до сумерек ожидал, сидя в воде, чтобы затемно пойти домой. Замёрз, скажу, яко цуцик. Это всё объясняет, что с таким братцем не то, что в разведку, но и по грибы ходить, верно, страшно. Наверное, в тот день и произошёл спазм лишнего сосуда мозга, чем и вызвано нарушение координации движений, что всё так и тянет меня налево, да налево.
Хворь сознания. Стресс. Паника. Потрясения. Аллергия на братца. Как тут не случиться психическому угасанию! Как, ишь, тут не заполучить атрофию коры головного мозга! А потом и спрашивают, почему, дескать, тот гражданин деградировал! Да разве это выдюжит мозг, заключённый в коробке... размером: с хорошую грушу, содержимое которой поместится в винный фужер.
А теперь чешем репу: почему так массово накрывает нас хвороба: с симптомами потери памяти и особенно на недавние наши события, а потому и витаем в прострации, находясь в состоянии оцепенения, ни хрена таки... не помня уже и своего родства.