Левицкий Геннадий Михайлович : другие произведения.

Поляки и литовцы в армии Наполеона

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    В произведении собраны сведения источников по данной теме. Временные рамки описываемых событий - 1797 - 1814 гг. - то есть, с года создания первых польских легионов в Италии и до окончания эпохи Наполеоновских войн. Поляки внесли огромный вклад в победы Наполеона на полях Испании, Италии, Пруссии... Не обошелся без них и русский поход Наполеона. На Березине благодаря им Наполеон чудом вырвался из тисков трех русских армий - Витгенштейна, Чичагова и Кутузова; и даже мог считать себя победителем. Во время последней крупной операции 1812 г. Великая армия наполовину состояла из поляков. Выставляю предисловие и две главы. Целиком книга есть на ЛИТРЕСе
   Поляки и литовцы в армии Наполеона
  
   Предисловие
  
   Три раздела Речи Посполитой (1772, 1793, 1795 гг.) покончили с независимостью польско-литовского государства, но не смогли уничтожить мечту о возрождении его. К радости поляков, тотчас за последним разделом их родины, в Европе появился человек, который не только принял к сердцу их мечты, не только обещал помочь с их реализацией, но и (самое главное) мог восстановить их государство.
   Наполеон Бонапарт умел обещать. "Каждый солдат носит в своем ранце маршальский жезл!" - император любил повторять слова, которые станут крылатыми. Но еще раньше они окрыляли его солдат, заставляли сражаться не жалея крови и самих жизней. Маршальский жезл манил всех - от новобранца до генерала; и великая притягательная сила высшего воинского звания была в том, что оно не казалось недосягаемым. Неблагородное происхождение и даже отсутствие военного образования не являлись препятствиями для фантастического карьерного роста. Кем были в предыдущей жизни маршалы Наполеона? Да кем угодно: Груши, Периньон и Макдональд - дворяне, Ней - сын бочара, Мюрат - сын владельца постоялого двора, Ожеро - сын лакея, Лефевр - сын мельника, Ланн - сын крестьянина, Бесьер и Журдан - сыновья врачей... Последним получил маршальский жезл польский князь Юзеф Понятовский.
   Ловкий манипулятор человеческими умами и душами, видимо, не случайно производил в маршалы представителей разных слоев общества, в том числе, из самых низов. Наивные солдаты шли в битвы с великой надеждой - им и в голову не приходило, что за всю наполеоновскую эпопею только 26 человек стали маршалами, а обещанию поверили миллионы, которые так и останутся безвестным материалом самого известного французского императора.
   Для человека здравомыслящего может показаться невероятным, что столь огромное количество людей безропотно шло за Наполеоном и отдавало за него жизни - не только французы, но и покоренные униженные народы Европы. Один из секретов раскрыл Арман де Коленкур. Этот политик был не согласен с императором по многим судьбоносным вопросам, но и он с трудом противостоял огромной гипнотической силе сверхчеловека, родившегося на Корсике:
   "Не подлежит сомнению, что именно его успехам в этом отношении следует приписать любовь к свиданиям с другими монархами и привычку вести непосредственные переговоры о важнейших и деликатнейших делах с министрами и послами иностранных держав. Когда он хотел, то в его голосе и в манерах появлялось нечто убеждающее и соблазняющее, и это давало ему не меньше преимуществ над собеседником, чем превосходство и гибкость его ума. Когда он хотел, то не было более обаятельного человека, чем он, и, чтобы сопротивляться ему, нужно было испытать на деле, как это было со мной, все те политические ошибки, которые скрывались под покровом этого искусства. Хотя я держался настороже и даже в оборонительной позиции, но часто ему почти удавалось перетянуть меня на свою сторону, и я освобождался от его чар лишь потому, что, как все ограниченные и упрямые умы, оставался на избранной мною позиции, откликаясь только на свою идею, а отнюдь не на идею императора".
   Однажды в разговоре с Коленкуром Наполеон произнес слова, которые предельно откровенно показывают, какую цену готов платить император за успех у собеседника:
   " Когда мне кто-нибудь нужен, то я не очень щепетильничаю и готов поцеловать его в..."
   Графиня Потоцкая описывает свое впечатление, когда впервые увидела французского императора на приеме в Варшаве:
   "Мной овладело какое-то оцепенение, немое изумление, как от присутствия какого-то необыкновенного чуда. Мне казалось, что вокруг него сиял ореол. Недопустимо, думала я, когда несколько пришла в себя, чтобы такое полное могущества существо могло умереть, такой всеобъемлющий гений - исчезнуть без следа!.. И мысленно я даровала ему двойное бессмертие".
   Магнетизм императора был необычайно велик. И даже, когда его армия, отступая из России, умирала от голода, холода, морального и физического истощения от беспрерывных маршей и боев, ни один солдат не бросил в его сторону ни малейшего упрека, не позволил себе косого взгляда. Обвиняли кого угодно и что угодно, но только не человека, виновного в гибели сотен тысяч соотечественников. Они, будто скошенные колосья, толпами падали на дороге, чтобы больше никогда не встать, но с последним вдохом, словно римские гладиаторы, восклицали, завидев проходившего мимо Бонапарта: "Да здравствует император!"
   Удивительную силу, исходившую даже от тени этого невзрачного Корсиканца, видит простой наполеоновский гренадер сержант Бургонь. Он догнал жалкие остатки своего полка накануне гениальной по замыслу и одновременно трагической переправы через Березину:
   "За гренадерами шло более тридцати тысяч войска, почти все с отмороженными руками и ногами, большинство без оружия, так как они все равно не могли бы им пользоваться. Многие опирались на палки. Генералы и полковники, офицеры и солдаты, кавалеристы и пехотинцы всех национальностей - все шли вперемешку, закутанные в плащи, обгорелые и дырявые шубы, в куски разных тканей, в овчины, словом - во что попало, лишь бы хоть как-нибудь защититься от холода. Молча, без стонов и жалоб, стараясь быть готовыми отразить внезапную атаку врага. Присутствие Императора воодушевляло нас и внушало уверенность - он всегда умел находить способ, чтобы спасти нас. Это был все тот же великий гений, и как бы мы ни были несчастны, всюду с ним мы были уверены в победе".
  
   Для воинственных поляков у Бонапарта, естественно, нашлись нужные слова: "Если поляки докажут, что они достойны иметь независимость, они ее получат". И поляки сражались за Наполеона по всему миру. Желая стать достойными свободы, они превосходили мужеством на поле боя самих французов. Собственно, поляков долго не пришлось уговаривать, потому что Наполеон был для них единственной призрачной надеждой, единственным человеком, способным собрать воедино полотно их государства, разорванное тремя могущественными европейскими державами.
   Парадоксально то, что Наполеон официально не обещал полякам создать для них независимое государство, и по важным причинам не мог вернуть им отторгнутые земли, но поляки пошли воевать за призрачную мечту, за обещание, которое не произнесли уста Наполеона - им просто почудились слова, которые очень хотелось услышать. Вслед за поляками Бонапарта дружно поддержало население бывшего Великого княжества Литовского. Так активно, что... поставило в тупик белорусских историков спустя двести лет. В России война с Наполеоном по праву и бесспорно называется "Отечественной" - потому что весь народ поднялся против завоевателей, все сословия встали плечом к плечу на защиту родины. В Беларуси ситуация совершенно иная: против французов воевали только те ее солдаты, которые были мобилизованы в российскую армию до начала войны. Наполеона же повсеместно встречали как освободителя, и в его армии белорусов воевало гораздо больше, чем в армии российской. А если война "Отечественная", то получается, что большинство населения белорусских земель предало свое отечество? Потому в 90-х г. XX ст. белорусские историки решили назвать нашествие французов лаконично, без прилагательного - "Война 1812 года".
   Имеется один нюанс: в многочисленных мемуарах участников наполеоновского похода мы не встретим само слово "белорус". Французы, немцы, итальянцы не подозревали о существовании такого народа; для них Польша заканчивалась где-то в районе Смоленска, и всех живших западнее этого города мемуаристы называют поляками, лишь изредка литовцами. Русские историки проявили поразительное единодушие с французскими мемуаристами; и у них белорусы именовались поляками. В последнем случае причина проста: братский белорусский народ не мог объединиться с врагом православного мира - пусть уж его представители будут именоваться поляками, вражда с которыми для России вполне привычна.
  
   Некая непостижимая надежда на Францию у поляков зародилась задолго до появления Наполеона. В 1772 г. произошел первый раздел Речи Посполитой. В сентябре русский посол Штакельберг и прусский - Бенуа вручили полякам декларацию о разделе их страны. Реакция Варшавы была необъяснимой, непонятной, совсем неожиданной для русского посла.
   "Штакельберг еще не привык к варшавским сюрпризам, - рассказывает С.М. Соловьев, - и потому не верил своим ушам, когда через два дня после приведенного разговора король призвал его опять к себе и объявил, что считает своею обязанностью отправить Браницкого в Париж с протестом против раздела.
   - Мне ничего больше не остается, - отвечал Штакельберг, - как жалеть о вашем величестве и уведомить свой двор о вашем поступке. Чего вы, государь, ожидаете от Франции против трех держав, способных сокрушить всю Европу?
   - Ничего, - отвечал король, - но я исполнил свою обязанность".
   Штакельберг не нашел никакой угрозы в непонятной выходке польского короля, но уже спустя полтора десятилетия союз обиженных поляков и возбужденных революцией французов начал доставлять неприятности России. Сначала А.В. Суворову пришлось иметь дело с воинственными поляками на равнинах Италии и в негостеприимных Альпах, затем поляки боролись со своими обидчиками в составе наполеоновской армии на полях Австрии и Пруссии, и наконец, они приняли деятельное участие в Московском походе Наполеона.
  
   Польша и Франция издавна были связаны незримыми узами, оба народа, скорее всего, объединяло родство национального характера. А он и у поляков, и у французов выражался в непомерной любви к свободе. Любви, надо сказать, чрезмерной, которая вылилась во Франции потоками крови, а в Польше гипертрофированная любовь к свободе превратила государственную жизнь в анархию, и стоила ей, в конечном итоге, независимости.
   Из этих взаимных симпатий граждане обеих стран находили приют друг у друга, когда в собственном государстве было слишком жарко. Поначалу в Польше спасались знатные французы, бежавшие от революции. Впрочем, даже польская аристократка графиня Потоцкая, родственница последнего короля Польши, нелестно отзывается о гостях:
   "В конце прошлого столетия Польша была переполнена французскими эмигрантами, которые, охотно пользуясь оказываемым им гостеприимством, большей частью держали себя с таким высокомерием, как будто этим они оказывали кому-то большую милость".
   С последним разделом Речи Посполитой и подавлением восстания Костюшки ситуация изменилась - теперь польские патриоты искали убежища на территории революционной Франции. И надежды на возрождение Польши также связывали с ней.
   Заметим, что уровень благосостояния поляков, разделенных тремя державами накануне появления на исторической арене Наполеона, был различным. Более всех повезло землям, оказавшимся под владычеством Пруссии и его мудрого короля. Однако поляки были не тем народом, который можно купить материальными благами. Участник Заграничных походов 1813 - 1814 гг. русский офицер А.Ф. Раевский отметил причину их неблагодарности к благодетелям, которую не смог бы понять иной современный человек, отягощенный заботой о хорошей жизни:
   "Некогда поляки (разделом 1794 года Пруссии доставшиеся) не были столь богаты, покойны и счастливы, как под скипетром потомков Фридриха. Впрочем, причина их ненависти к Пруссии довольно извинительна, ибо правительство имело в виду истребить не только прежние права и установления, но даже самое наречие их предков. Все дела, все сношения должны были совершаться на немецком языке; все чиновники и должностные люди были из немцев. Оскорбление народного самолюбия есть одно из самых ужаснейших оскорблений!"
   В общем, когда появился Наполеон, все поляки - и прусские, и русские, и австрийские - и бедные, и богатые - объединились с единой целью: восстановить независимость родины.
  
  
   Березина
  
   Генерал Жан-Батист Корбино из 2-го корпуса Удино вел на соединение с Наполеоном свою бригаду, в состав которой входил, в том числе, 8-й польский уланский полк. Он подошел к Борисову, но обнаружил, что город занят армией русского адмирала Чичагова. "Принужденный отступать вдоль Березины, прятаться в окружающих ее лесах и, не зная, в каком пункте перейти реку, он заметил крестьянина-литвина, мокрая лошадь которого, казалось, только что перешла реку, - описывает эпопею генерала Корбино де Сегюр. - Он поймал этого человека, сделал его своим проводником и за ним перешел реку вброд против Студянки. Впоследствии этот генерал присоединился к Удино и указал ему этот путь к спасению".
   Барон де Марбо, впрочем, говорит, что крестьяне добровольно указали Корбино брод, благодаря которому впоследствии спаслись остатки армии Наполеона:
   Когда Корбино со своей бригадой "оказался на расстоянии в полдня пути от Борисова, крестьяне сообщили польским уланам, что русская армия Чичагова занимает этот город. Корбино уже был готов отказаться от надежды переправиться через Березину, как вдруг те же самые крестьяне предложили ему отойти немного назад и привели его колонну на расстояние 4 лье вверх по течению от Борисова, к маленькой деревне Студянка, находившейся неподалеку от Веселова. Перед этой деревней располагался брод. Три кавалерийских полка Корбино переправились через реку без потерь...
   Смелый переход, только что предпринятый Корбино, принес ему славу и оказался весьма счастливым для армии, поскольку император, признав физическую невозможность быстро восстановить борисовский мост, после беседы с Корбино решился на переправу через Березину в Студянке".
   Ночью с 25 на 26 ноября были вбиты первые сваи в болотистое дно реки. Природа окончательно перешла на сторону русских: началась оттепель, лед таял и ломался, а уровень воды в реке поднялся. Обреченные французские понтонеры, стоя по шею в ледяной воде должны были еще бороться с льдинами, которые гнало течение и сильный ветер. Они умирали от переохлаждения, льдины сталкивали их на глубину, но на место погибших вставали товарищи, и работа шла непрерывно.
   Строительство моста продвигалось настолько трудно, что в его счастливое завершение не верил даже самый отчаянный воин Великой армии - неаполитанский король Мюрат. Он решил спасти Наполеона, не дожидаясь наведения переправы... с помощью поляков. По словам Сегюра, Мюрат прямо сказал императору, "что считает переправу невозможной и настаивал, чтобы тот спасался сам, пока еще есть время. Мюрат заявил ему, что он может без всякой опасности переправиться через Березину несколькими лье выше Студянки и через пять дней он будет в Вильно; говорил, что поляки, храбрые и преданные, знающие все дороги, берутся проводить его и отвечают за его безопасность.
   Но Наполеон отверг это предложение, как позорное, как подлое бегство; он негодовал - как осмелились подумать, что он покинет свою армию теперь, когда она в такой опасности".
   Наполеону нужен был пленник с противоположного берега. Он обратился к "наиболее отважным из своих приближенных, - сообщает их имена де Сегюр: - Жакино, адъютант Удино, и литовский граф Предзецкий первыми бросились в реку и, несмотря на льдины, царапавшие до крови груди и бока их лошадей, достигли другого берега".
   В то время как французские понтонеры один за другим умирали в ледяной воде, а другие воины Наполеона в бессилии валялись на берегу, ожидая моста, поляки нашли подходящий брод. Никто из французов не рискнул воспользоваться им для переправы, учитывая погодные условия, но... "Многие кавалеристы из наших неустрашимых поляков, - пишет Коленкур, - по нескольку раз переправлялись через реку в обоих направлениях и оттеснили небольшие группы казаков, которые бродили на противоположном берегу... Несколько позже аванпосты дивизии Домбровского вместе с несколькими стрелками, пехотными отрядами и гусарами имели небольшое столкновение с казаками из дивизии Чаплица, которые засели в деревне Брили".
   Цезарь де Ложье также подтверждает, что поляки заняли противоположный берег, дабы обезопасить строительство переправы:
   "В 8 часов утра, когда были собраны все необходимые материалы для постройки мостов, эскадрон поляков (причем каждый кавалерист сажал с собой на лошадь по пехотинцу) перешел реку вброд и стал в боевую линию на правом берегу, чтобы таким образом удалить казаков и облегчить этим стройку мостов".
  
   Первыми отправились на противоположный берег Березины самые боеспособные части, потому что впереди французов ждала Молдавская армия адмирала Чичагова. Корпус герцога Реджио (Удино) прошел по наспех сооруженным мостам 26 ноября еще до наступления ночи. 3-й корпус маршала Нея и 5-й корпус князя Понятовского перешли Березину ночью.
   Утром 28 ноября герцог Реджио был атакован армией Чичагова. Ней и Понятовский тотчас вступили в битву. Несколько часов бой длился с переменным успехом; герцог Реджио был ранен - Наполеон в последней надежде передал командование бесстрашному Нею, и не ошибся. Молдавскую армию не только принудили к отступлению, но и взяли 1500 пленных. В этой битве кроме маршала Удино ранения получили три знаменитых польских генерала: Зайончек, которому раздробило ногу, Домбровский и Княжевич.
   Оказывается, наполеоновская армия еще могла побеждать, несмотря на то, что все авторы описывают ее, как некую обессилевшую толпу, едва волочащую ноги. Хотя, в том, что она могла еще сражаться, немалая заслуга... адмирала Чичагова. Накануне, в районе Борисова, (о чем мы рассказывали в предыдущей главе) французам достался чичаговский обоз в полторы тысячи повозок, фургонов и телег, - что было весьма кстати. В строках барона де Марбо мы слышим почти детский восторг от созерцания трофеев:
   "Похоже, офицеры Чичагова снабжались неплохо, потому что мы никогда не видели в обозах какой-либо армии подобного изобилия ветчины, паштета, колбас, рыбы, копченого мяса и самых разнообразных вин, столь громадного количества бисквитов, риса, сыра и т. д. и т. д. Наши солдаты воспользовались также многочисленными мехами и крепкой обувью, которую они нашли в русских повозках. Захват всех этих вещей спас жизни многим нашим людям". Кроме того, французам досталось множество лошадей в хорошем состоянии. (К слову, армию Чичагова снабдили сами французы, не сумев отстоять свои склады в Минске, и теперь они вернули часть собственного имущества.)
   Последняя неудача Чичагова явилась одновременно и последним крупным успехом Наполеона в его Московской кампании, или Второй Польской войне - как еще называют этот чрезвычайно неудачный поход завоевателя. Увы! И этот успех был уравновешен бездарностью генерала Луи Партуно. Именно он помешал превратить форсирование Березины армией, которую угрожали раздавить со всех сторон русские полководцы, в шедевр военного искусства.
   Дело было так: генералу Партуно было предписано присоединить дивизию к войскам герцога Беллюнского (маршала Виктора). Следуя указаниям, Партуно вышел из Борисова, но в темноте ошибся дорогой. Генерал и его штаб беспечно ехали впереди дивизии, и таким образом все командование - дивизионный генерал и два бригадных генерала - вместо расположения герцога Беллюнского угодили прямо в объятья русских из армии Витгенштейна. Дивизия сдалась в плен вслед за командирами без боя, хотя она вполне могла сражаться с неприятелем и даже рассчитывать на победу и помощь со стороны ближайших французских частей.
   Император был вынужден в помощь герцогу Беллюнскому, существенно ослабленному потерей дивизии Партуно, отправить некоторые подразделения, в том числе части гвардии. К 11 часам дня 28 ноября завязалось ожесточенное сражение маршала Виктора с войсками Витгенштейна, параллельно велся бой на другом берегу реки с Чичаговым.
   Сражение с Витгенштейном шло совсем не так, как там, где дрались невозмутимый Ней и отчаянный Понятовский. К тому же, войскам герцога приходилось щедро расплачиваться за малодушие и глупость Партуно. "Бойцы дрались самоотверженно и ожесточенно, - рассказывает Коленкур, - чтобы удержать позиции хотя бы до наступления ночи, но, в конце концов, маршал должен был решиться на переход через Березину, чтобы спасти корпус от полной гибели".
   Неудачная борьба с Витгенштейном и привела к тому, что последний акт переправы превратился в ужасную трагедию. По словам очевидца событий, Коленкура, произошло следующее:
   "Нельзя даже отдаленно представить себе, что делалось тогда в селе Веселове и на том берегу Березины, кишевшем войсками, отставшими французами-беженцами, женщинами, детьми, маркитантами, которые не хотели расстаться со своими повозками и не имели еще разрешения на переход через реку, потому что со вчерашнего вечера мосты и другие переходы берегли для дивизий герцога Беллюнского и для войск, назначенных на его поддержку. Император до последнего момента надеялся, что позиции удастся удержать до ночи; это спасло бы все. Но как только было решено отступать, берег возле Веселова мгновенно превратился в арену неописуемого ужаса, отчаяния и гибели, особенно когда повторные атаки русских против последних оставшихся там корпусов прижали толпу нонкомбатантов к реке. Все устремились на мосты, и они не замедлили рухнуть - скорее от беспорядка, чем от тяжести. Французы на другом берегу были горестными свидетелями этих сцен ужаса и жестокости, не будучи в состоянии прийти на помощь. Мы потеряли тогда 10 тысяч человек".
   Польские уланы в эти критические дни находятся в личной охране императора; дивизия генерала Жерара, состоявшая в основном из поляков, последней прикрывала переправу Великой армии. Лабом описывает заключительный акт переправы через Березину - этого весьма значимого события Отечественной войны 1812 г.:
   "Наконец, русские, постоянно подкрепляемые свежими войсками, продвинулись вперед и погнали перед собой польскую дивизию генерала Жерара, которая до сих пор их сдерживала. Увидев врага, все, кто еще не перешел реку, смешались с поляками и бросились к мосту. Артиллерия, обоз, кавалерия, и пехотинцы - все хотели пройти первыми. Более сильные сбрасывали в реку тех, кто был слабее и препятствовал их прохождению, или просто шли по телам всех больных или раненых, попадавшихся на их пути. Сотни людей погибли под пушечными колесами. Иные, надеясь спастись, вплавь, замерзали на середине реки или погибали, вскарабкавшись на льдины, которые вместе с ними шли ко дну. Тысячи людей, утратив всякие надежды, бросались в Березину и тонули в ее волнах.
   Дивизия Жерара оружием проложила себе дорогу через толпу, затруднявшую ей путь и, преодолев горы трупов, достигла другого берега. Русские непременно последовали бы за ними, если бы они не поторопились сжечь мост".
  
   Армия Наполеона вырвалась из западни, пожертвовав в основном дезертирами, ранеными и ослабевшими солдатами, и даже нанесла существенный урон русским армиям, смыкавшим кольцо. Но кто сражался на Березине? Мы привыкли называть отступающую армию французской, но это не совсем так. М. Богданович разбирает численный состав остатков Великой армии:
   "Весьма замечательно, что в числе наполеоновых войск, сражавшихся на Березине, более трех четвертей состояло из иностранцев: у Виктора одна из пехотных дивизий была польская, а другая немецкая; кавалерия его состояла из немцев; под начальством Нея находилось только триста французов, между коими встречались офицеры с ружьями, сражавшиеся наряду с солдатами; прочие войска его были польские; наконец, у маршала Удино одна дивизия состояла из поляков, другая из кроатов и швейцарцев, и только остальные две из французов. По свидетельству Солтыка, наполеонова армия, сражавшаяся 28 ноября на Березине, состояла наполовину из польских войск".
   Возникает закономерный вопрос: почему главная армия Кутузова не поспешила замкнуть кольцо вокруг Наполеона при форсировании Березины? Оказывается, Кутузов безнадежно отстал. Его армия потратила довольно много времени на борьбу с бесстрашным маршалом Неем, но не это главное. Следуя за Наполеоном по разоренной местности, главная русская армия была настолько истощена, что Кутузов справедливо опасался, что ему не с чем будет выйти на границу российской империи. В свое оправдание русский полководец произнес:
   "Европа должна видеть, что наша главная армия действительно существует, не есть призрак или тень. Правда, она уменьшается на марше, но месяц покоя и хорошие квартиры оправят ее. Только сильная армия может дать нам вес в делах политических и склонить Германию на нашу сторону".
   Волей-неволей, Кутузов был вынужден остановить армию у переправы через Днепр и ожидать обозов с продовольствием, а в это время Наполеон блестяще обманул его военачальников и вырвался из тщательно подготовленной западни. Впрочем, это не спасло Великую армию. Сохранить ее мог только отдых в течение нескольких дней, в продолжение которых армия могла бы получить продовольствие со складов Сморгони, Вильно. Так поступил Кутузов, однако Наполеон не мог позволить сию неслыханную роскошь. Вокруг его все время кружились неутомимые казаки, которые, казалось, никогда не спали, не отдыхали и не ели.
  
   После переправы поляки шли в авангарде, подготавливая, между прочим, более-менее комфортные условия для кратких остановок Наполеона. В Плещеницах поляки потеряли еще одного своего генерала. "Генерал-майор Ланской, - пишет Д. Бутурлин, - прибыв к Плещеницам, быстро напал на сие местечко и схватил в нем генерала Каминского с несколькими фурьерами, пришедшими туда для назначения императорской главной квартиры. Приближение неприятельских колонн принудило российского генерала оставить Плещеницы".
   Командование арьергардом опять было поручено единственному человеку, который мог исполнять эту труднейшую миссию - маршалу Нею с 3-им корпусом. Ему был оставлен генерал Николя Жозеф Мезон, который вел 2-й корпус. Оба корпуса после переправы через Березину насчитывали всего три тысячи человек.
   В районе Плещениц Мезона настигли русские, и он попал в сложнейшее положение. Командующий 2-м корпусом готовился к худшему, как вдруг случилось чудо. Послушаем Филиппа де Сегюра:
   "Мезон, стоя на открытом месте с 700-800 солдатами перед тысячами неприятелей, потерял всякую надежду на спасение: он уже старался только добраться до леса, чтобы там подороже продать свою жизнь, как вдруг он увидел внезапно появившихся 1800 поляков, совершенно свежий отряд, который встретил Ней и послал ему на помощь. Это подкрепление остановило врага и обеспечило отступление до Молодечно".
  
   Тень Великой армии
  
   Природа окончательно переметнулась на русскую сторону; более того, она сделала с армией Наполеона то, что не смог бы совершить самый жестокий и беспощадный враг. 5 декабря столбик термометра застыл на отметке - 20 градусов, 8 декабря мороз усилился до - 26 градусов. В таких условиях отступавшая наполеоновская армия, оставляя за собой едва не сплошную полосу трупов, утрачивала остатки всего, что отличает людей от животных. Де Сегюр необычайно красочно описывал победы, подвиги, примеры благородства на войне; не изменил себе этот мастер пера в описании ужасных бедствий соотечественников:
   "В этом царстве смерти все продвигались, как жалкие тени! Глухой и однообразный звук наших шагов, скрип снега и слабые стоны умирающих одни нарушали это глубокое гробовое безмолвие. Ни гнева, ни проклятия, ничего, что предполагает хоть немного чувства; едва оставалась сила умолять. Люди падали, даже не жалуясь, по слабости ли, из покорности ли, или же потому, что жалуются только тогда, когда надеются смягчить кого-либо, или думают, что их пожалеют.
   Даже наиболее стойкие из наших солдат теперь пали духом. Снег проваливался у них под ногами, и часто на зеркальной поверхности у них не было точки опоры, они скользили на каждом шагу и постоянно падали: казалось, что неприятельская земля отказывалась их держать, что она выскальзывала из-под их ног, что она строила им козни, как будто желая обнять их, замедлить их движение и отдать их русским, преследующих их, или ужасному климату!
   И действительно, как только, измученные, они останавливались на минуту, зима, наложив на них свою ледяную руку, схватывала свою добычу. Напрасно эти несчастные, чувствуя, что коченеют, поднимались и молча, инстинктивно, отупев, делали несколько шагов, как автоматы: кровь, застыв в жилах, как вода в быстрых ручьях, ослабляла сердце; потом она приливала к голове; тогда эти умирающие шатались как пьяные. Из их покрасневших глаз, воспаленных от отсутствия солнца и от дыма костров, выступали настоящие кровавые слезы; глубокие вздохи вырывались из их груди; они смотрели на, небо, на людей, на землю неподвижным, ужасным и свирепым взором; это было прощание с этой варварской природой, которая их так мучила, и, может быть, это были упреки! Скоро они начинали ползти на коленях, потом на четвереньках; головы их несколько минут раскачивалась направо и налево, и из раскрытых ртов вырывались предсмертные крики; потом они падали на снег, который тотчас же окрашивался жидкой кровью, и их страдания были кончены!"
  
   Великая армия растаяла столь скоро, как ни ожидал никто; на коротком расстоянии от Сморгони до Вильно она потеряла больше, чем в иной великой битве - 20 тысяч солдат! Не от клинка и пули, но лишь от голода, изнеможения и холода!
   В то время как первые беглецы начали подходить к литовской столице, в ее стенах был сплошной праздник. Рассказывает барон Дедем - один из немногих голландцев в армии Наполеона, которому удалось спастись:
   "Я был возмущен фарсом, который разыгрывали в Вильно. 1 декабря был концерт у герцога де Бассано; на следующий день был большой бал у генерала Гогендорпа. Я слышал, как польские дамы спрашивали друг у друга, указывая на меня: "Кто этот ходящий скелет?" И узнав, что я первый человек, прибывший из армии, многие из них обращались ко мне с вопросом о здоровье их мужей и родных. Несмотря на запрещение герцога де Бассано, я советовал им уложить вещи и уехать в Варшаву".
   Барон Дедем отнюдь не утрирует: в то время как остатки Великой армии погибали, Вильно праздновало и танцевало. "Курьер Литовский" Љ 98 сообщает следующее:
   "Вильно, 3 декабря 1812 г.
   "Вчера наш город праздновал годовщину коронации Великого Наполеона. В Кафедральном костеле было совершено молебствие с пышностью, соответствующей этому торжественному дню. На богослужении присутствовал министр иностранных дел герцог Бассано со всеми посланниками иностранных держав, находящимися здесь, генерал-губернатор граф Гогендорп со всем своим штабом, императорский комиссар барон Биньон, все правительственные и административные власти, духовенство и многие почтеннейшие граждане. Затем у герцога Бассано состоялся парадный обед.
   Вечером весь город был иллюминирован, многие казенные и частные дома были украшены транспарантами и приличными случаю надписями. Дом канонника Богуславского в особенности отличался блестящим освещением, транспарантами, представляющими разные подвиги Наполеона, и надписями на польском, французском и латинском языках. Все проходившие мимо останавливались и слушали отличную музыку и пение, исполнявшиеся в этом доме. Праздник закончился великолепным балом, данным генерал-губернатором Гогендорпом и продолжавшимся до раннего утра".
   В литовской столице было все: еда, одежда, тепло. Но жители, при виде многих тысяч полулюдей полуживотных, запирали двери домов. На виленских складах находилось на 40 дней муки и хлеба, на 36 дней мяса для стотысячной армии. Но ни один интендант не решился без приказа раздавать продукты любому явившемуся. Иные опасались, что голодные солдаты предадутся крайностям, когда получат припасы. Так оно и было: одни умирали у продовольственных складов от голода, другие от избытка еды или спиртного, прочие были раздавлены товарищами. Тем временем загрохотали русские пушки, и на следующий день все огромные запасы стали добычей неприятеля.
   Удивительно было то, что среди всеобщего хаоса Вильно сохранилось от разорения и пожаров. На всем пути от Москвы до Немана литовская столица была единственным уцелевшим городом, через который прошли две противоборствующие армии. Отношение к Вильно осталось прежним: наполеоновская армия считала его своим братским городом, а русской армии было строго приказано: не причинять литовцам вреда.
  
   Наскоро завалив литовскую столицу собственными трупами, жалкие остатки Великой армии продолжили бегство - если можно назвать этим действием шествие голодных обмороженных теней в оборванных мундирах наполеоновской армии.
   После выхода из Вильно Цезарь де Ложье определяет численность Великой армии в 5000 человек. Причем, последние мили ее пути по русской территории стоили огромнейших потерь. Источники дружно упоминают злосчастную Панарскую гору. Глубокий снег и ледяная кора сделали эту небольшую возвышенность в двух милях от Вильно непроходимой для людей, а тем более, для лошадей.
   "Не имея достаточного количества сил, чтобы сопротивляться русским, число которых все увеличивалось, и, сознавая полнейшую невозможность перетащить на Панарскую гору все скопившиеся экипажи,- рассказывает Цезарь де Ложье, - Ней дал приказ полковнику Тюренну, камергеру императора, открыть все ящики с казной и разделить деньги между всеми, кто их только захочет.
  Всемогущий рычаг всех человеческих деяний, корыстолюбие, сделало свое дело. Забывая опасность, все жадно бросаются к деньгам. Жадность доходит до того, что никто уже не слышит ни свиста пуль, ни неистовых криков казаков, мчавшихся под предводительством четырех русских генералов".
   И тут происходит удивительный эпизод братания злейших врагов в этой войне: казаков и французов. Алчность их соединила, и пока не исчезло все золото, противоборствующие стороны увлеченно набивали свои ранцы и мешки желтым металлом, совершенно позабыв друг о друге, и вообще, о войне. Так, совместными усилиями они разграбили наполеоновскую походную казну - шесть миллионов золотом и серебром.
  
   Среди всеобщего бегства маршал Ней добровольно принял на себя командование арьергардом. Он единственный пожелал защищать тех несчастных, которые еще могли двигаться, которые еще хотели спасти собственные жизни, которые надеялись достичь Шампани, Прованса, Гаскони. На огромное количество обреченных, которым была безразлична собственная судьба, никто не обращал внимания.
   Ней никогда не теряет присутствия духа, бесстрашие маршала вселяется в окружающих его солдат. В Вильно, среди всеобщего хаоса, смерти, пьянства, обжорства, уныния, безысходности, почти тридцатиградусного мороза за его спиной встают железные бойцы, готовые сражаться и побеждать, не зависимо от того сколько их будет в строю: десять тысяч или десять человек. Сержант Бургонь случайно оказался у дома, где остановился Ней. Солдаты рассказали ему, "что к маршалу приходил немецкий генерал и советовал ему уехать, чтобы не нарваться на русских. В ответ маршал, указывая на сотню гренадеров, гревшихся у костра во дворе, сказал, что с ними он может позволить себе посмеяться над всеми казаками России, и что он останется ночевать в городе.
   Я поинтересовался, сколько телохранителей у маршала.
   - Около шестидесяти, - отвечал сидящий на своем барабане барабанщик, - и еще шестьдесят присоединились к нам здесь. Я был с маршалом с момента перехода через Днепр и, прикрывая его собой, мы громили этих собак - казаков. Черт подери, если бы не было так холодно и, если б я не обморозил руки, я бы каждый день ходил в атаку".
   После Вильно сержант Бургонь обмороженный, еле живой уже не надеялся пройти последние мили, чтобы выбраться из негостеприимной России; сил хватало лишь на то, чтобы... восхищаться бесстрашным маршалом:
   "Я вылез из фургона, посмотрел в сторону, откуда доносились крики, и увидел маршала Нея - во главе арьергарда, с ружьем в руках. Заметив его, русские разбежались кто куда. Те, кто бросился направо, наткнулись на огромный ров, наполненный льдом и снегом. Одни попытались преодолеть его верхом, другие растерялись и остановились. Арьергард захватил несколько лошадей, таким образом, превратив кавалеристов в пехотинцев. Впоследствии всех их оставили на дороге. Что поделаешь, мы не в состоянии были их содержать.
   Я никогда не забуду того потрясающего впечатления, которое производил маршал - его великолепное отношение к врагу и уверенность, вселяемую ним в несчастных больных и раненых. В тот момент он был подобен героям древности. В последние дни катастрофического отступления именно он стал спасителем остатков армии".
  
   И вот Ковно - последний город на краю российской империи. Кто дошел до города, с которого начался многообещающий поход? Кто оказался среди этой несчастной толпы, которая ранее называлась Великой армией?
   "Два короля, один принц, восемь маршалов с несколькими офицерами, пешие генералы, шедшие без всякого порядка и свиты, наконец, несколько сот человек еще вооруженной Старой гвардии составляли остатки ее: они одни представляли ее!
   Или, вернее, она все еще вся дышала в маршале Нее. Товарищи! Союзники! Враги! Обращаюсь к вашему свидетельству: воздадим памяти несчастного героя тот почет, которого он заслуживает; фактов достаточно".
   Восхитимся же и мы вместе с Филиппом де Сегюром мужеством нашего далекого врага - маршала Нея; также как римляне восхищались мужеством гениального Ганнибала, терзавшего их родину долгих 17 лет.
   "Этот маршал нашел в Ковно отряд артиллерии, триста немцев, составлявших местный гарнизон, и генерала Маршана с четырьмястами человек; он берет командование над ними. Сначала он обошел город, чтобы познакомиться со своей позицией и увеличить силы, но нашел только раненых, которые, плача, пробовали следовать за ними...
   Несколько тысяч солдат покрывали площадь и некоторые улицы; но они уже окоченели около винных магазинов, которые разгромили, в которых вкусили смерть, надеясь найти жизнь. Вот единственная помощь, которую оставил ему Мюрат. Ней видел себя одиноким в России с семьюстами иностранными рекрутами. В Ковно, как после разгромов в Вязьме, Смоленске, на Березине и в Вильно, снова ему доверили честь нашего оружия и всю опасность последнего шага нашего отступления: он принял ее!
   Четырнадцатого декабря, на рассвете, началась атака русских. В то время как одна из их колонн внезапно появилась на виленской дороге, другая перешла Неман по льду выше города, вступила на прусскую землю и, гордясь тем, что первой перешла русскую границу, пошла на ковенский мост, чтобы закрыть Нею этот выход и отрезать всякое отступление.
   Первые выстрелы в Ковно раздались у Виленских ворот; Ней поспешил туда, он хотел прогнать пушки Платова своими, но нашел свои орудия уже заклепанными, артиллеристы же бежали! Взбешенный, он с шашкой в руке бросился на командовавшего офицера, и он убил бы его, если бы не адъютант, который отклонил удар и помог этому несчастному убежать.
   Тогда Ней призвал свою пехоту; но из двух славных батальонов, составлявших ее, только один взялся за оружие: это были триста немцев гарнизона. Он разместил их, ободрил, и когда неприятель приблизился, хотел уже приказать открыть огонь, как вдруг русское ядро, уничтожив палисад, раздробило бедро их начальнику. Этот офицер упал, и, не колеблясь, чувствуя, что он погиб, хладнокровно взял пистолет и перед своим войском прострелил себе голову. При виде такого отчаяния солдаты его пришли в ужас и смятение, все бросили свое оружие и обратились в беспорядочное бегство!
   Ней, которого все оставили, не покинул ни своего хладнокровия, ни своего поста. После бесполезных попыток остановить этих беглецов, он подобрал их еще заряженное оружие. Маршал превратился в солдата и сам выступил против тысяч русских. Его отвага остановила их; она заставила покраснеть нескольких артиллеристов, которые последовали примеру своего маршала, и дали время адъютантам Геймесу и Жерару собрать тридцать человек солдат, вывезти вперед два-три легких орудия, а генералам Ледрю и Маршану время собрать оставшийся у них батальон.
   Но в этот момент началась вторая атака русских, за Неманом, около ковенского моста; было полчаса третьего. Ней послал Ледрю и Маршана с четырьмястами человек сохранить этот мост. Сам же он, не отступая ни на шаг, не беспокоясь более о том, что творится сзади него, продержался во главе тридцати человек до ночи около ворот, ведущих в Вильно. Тогда он прошел через Ковно и Неман, продолжая сражаться, отступая, а не убегая, идя сзади всех, до последнего момента поддерживая честь своего оружия, и в пятый раз за сорок дней и сорок ночей жертвуя своей жизнью и свободой, чтобы спасти еще несколько французов! Он, наконец, последним из Великой армии вышел из гибельной России, показав миру ничтожество счастья перед великой отвагой, доказав, что для героя все ведет к славе, даже самые великие поражения!"
   Маршал Ней сражался до тех пор, пока враги не осознали тщетность попыток уничтожить это неуязвимое существо и не убрались с его пути, либо были им сметены, словно хлебные крошки со стола; смерть косила всех вокруг, но не могла приблизиться к человеку, привыкшему смотреть ей в лицо.
   Генерал Дюма пишет:
   "Вырвавшись из окаянной России, я отдыхал на своей квартире в Вильковишках, как вдруг ко мне вошел человек в коричневом сюртуке, с длинной бородой и красными сверкающими глазами.
   - Вы меня не узнали, - спросил он.
   - Нет! Кто вы?
   - Я арьергард Великой армии - маршал Ней".
   Действительно - при нем никого не было, кроме генерала Жерара.
   Сограждане отплатят Мишелю Нею той наградой, которой обычно удостаиваются истинные герои. "Храбрейший из храбрых" будет расстрелян в Париже 7 декабря 1815 г. Отнюдь не враги осудят его на смерть, он отправится на казнь по приговору палаты пэров, членом которой был сам. Среди поставивших свои подписи под приговором были и его братья по оружию, живые свидетели его подвигов: Периньон, Серюрье, Виктор, Мармон. Перед расстрелом маршал Ней отказался стать на колени и не позволил завязать глаза; он встретил смерть как настоящий солдат: глядя ей в глаза.
   Генерал Орнано - последний муж Марии Валевской - не смог сдержать эмоций, узнав, что бесстрашного маршала судят за измену государству. "Будь у меня сто верных человек, - произнес горячий корсиканец, - я бы отбил Нея". Неосторожные слова похоронили военную карьеру генерала, он даже отсидел несколько месяцев в тюрьме.
   Герои не исчезают бесследно из истории, лишь иногда память о них возвращается с некоторым опозданием. "Только в 1853 г. на месте, где был казнен "храбрейший из храбрых", воздвигли памятник, - пишет Я. Нересов. - Воинская доблесть Франции - Ней и Мюрат - единственные маршалы Наполеона, которые не пережили краха своего кумира и погибли красивой, солдатской смертью! Когда Наполеон узнал о том, как они умерли, он якобы произнес всего одну фразу: "Герои не нуждаются в надгробных речах!" Это они и им подобные (Дезе и д"Эспань, Ланн и Лассаль, Сент-Илер и Бесьер, Монбрен и Гюденн и многие другие), лихо звеня саблями и шпорами, стремительным галопом пролетели по Европе и в расцвете сил ушли в свой последний солдатский переход - в Бессмертие, став легендами французского военного искусства".
  
   Надо заметить, что из русских войск остатки Великой армии преследовали в основном только казаки. Мороз, доходивший до 30 градусов, одинаково губительно действовал на обе армии: источники отмечают огромные потери Кутузова только от простого передвижения.
   Вторым фактором, сохранившим остатки войска Наполеона от полного уничтожения - была граница между Российской империей и Пруссией. Французы перешли по льду Неман и таким образом покинули негостеприимную Россию.
   "Начиная с этого момента в армии больше не было командующего, - рассказывает барон де Марбо, - и остатки каждого полка шли отдельно друг от друга, продвигаясь вперед по прусской территории. Русские, находившиеся в состоянии войны с этой страной, имели бы право преследовать нас на ее территории, но были удовлетворены тем, что отвоевали свою землю, и, не зная к тому же, должны ли они были вступить в Пруссию как союзники или как враги, предпочли дождаться приказаний своего правительства и остановились на Немане. Мы воспользовались их колебаниями, чтобы направиться в сторону городов Старой Пруссии".
   Не простое победное удовлетворение остановило Кутузова на границе России. Дальнейшее преследование наполеоновских остатков было бы губительным для русской армии. Собственно, причины остановки изложены в донесении Кутузова императору Александру:
   "Главная армия, быв в беспрерывном движении от Москвы до здешних мест, на пространстве почти 1000 верст, несколько расстроилась; число ее приметно уменьшилось; люди, делая форсированные марши и находясь день и ночь то в авангарде, то в беспрестанном движении для преследования бегущего неприятеля, в очевидное пришли изнурение; многие из них отстали и только во время отдохновения армии догнать ее могут. В уважение сих обстоятельств, дабы войска Вашего Императорского Величества привесть в желаемое состояние и с лучшими успехами действовать потом на неприятеля, я положил дать здесь отдых главной армии на несколько дней, что, однако же, может продлиться до двух недель. Армия адмирала Чичагова и корпус графа Витгенштейна, хотя также должны были выступить 1 декабря, но как и у них от форсированных маршей и ежедневного движения отстало много людей, а притом и запасы не подоспели еще к ним, то по сей необходимости приказал я им выступить 3-го числа. Главная причина нынешнего ослабления армии происходит оттого, что тысячами иногда усталых и заболевших должно было оставлять на дороге, которые хотя и оправились и отдохнули, но по скорости движения армии никак оную догнать не могут. Сверх того, догоняют армию 15 батальонов комплектных генерал-майора князя Урусова и до 20000 выздоровевших из разных госпиталей и отсталых, по дорогам собранных, но все части, не изнуряя людей своих, не могут никаким образом следовать так скоро за армией, которая, невзирая ни на какие предметы, должна была идти за неприятелем, не упуская его из вида и из рук. Признаться должно, ежели бы не приостановясь, продолжать еще действия верст на полтораста, тогда, может быть, расстройка достигла бы до такой степени, что надобно б было, так сказать, снова составлять армию..."
   То есть, еще несколько дней пути окончательно бы уничтожили русскую армию без всякого противника.
  
   Поляки не участвовали в последнем акте трагедии Великой армии, превратившей ее в тень. В Молодечно полторы тысячи воинов из корпуса Понятовского отсоединились от армии Наполеона и через Олиту направились к Варшаве. Пришла пора защищать свое герцогство, которое так и не стало независимым королевством.
   "Вскоре после проезда Наполеона через Варшаву стали постепенно возвращаться и наши солдаты, причем одни из них были одеты в лохмотья, совсем не защищавшие от холода, а другие, более счастливые, в женские шубы", - рассказывает графиня Потоцкая.
   Поляки сохранили все свои знамена, все они (в том числе одно разорванное попаданием ядра и превратившееся в лохмотья) были переданы в Варшаве князю Юзефу Понятовскому. В то время как французы уничтожили свои знамена накануне переправы через Березину, так как сомневались в собственной способности их защитить.
   Все подразделения французской армии, шедшие с Наполеоном из Москвы, бросили свои пушки на русской территории, и только солдаты Понятовского перешли границу с орудиями. Когда лошади пали, либо были съедены, поляки впряглись вместо них и продолжали тащить пушки.
   Поляки покинули Россию самыми боеспособными из всех многонациональных частей, участвовавших в походе на Москву. О том же свидетельствует в мемуарах и епископ Бонавентура Буткевич, узнавший об отступлении Наполеона от прибывшего в Польшу капитана Богдановича:
   "Под командой капитана было более 40 орудий, которые стояли на площади перед церковью. Другая часть артиллерии, состоявшая из большего числа пушек, была под открытым небом за городом, под командой подполковника Пентки. Когда многие удивились тому, что при отступлении столько еще было орудий, капитан Богданович толковал, что польская артиллерия не лишилась ни одной пушки, т. к. в самом начале зимы приказано подковать артиллерийских лошадей так, как обыкновенно подковывают их в северных странах; французы же держались в этом отношении своих обычаев, и потому принуждены были оставлять пушки во многих местах, по которым они проходили. За артиллерией следовала польская кавалерия, большею частью пешком, в которой можно было заметить большее число офицеров, чем солдат. Исключение в этом отношении составлял 4-й конно-егерский полк, в котором было много лошадей, между прочим, у каждого офицера была своя лошадь; все были одеты в церковные ризы, верное доказательство грабежа православных церквей..."
  
   Много обессилевших воинов Великой армии осталось на белорусских землях; им предоставляли кров, хлеб и необходимую медицинскую помощь в помещичьих усадьбах и шляхетских избах. Специальные российские команды отыскивали наполеоновских солдат и офицеров, их имена, национальности и физическое состояние скрупулезно документировались. Например, ведомость военнопленных, взятых в Минском повете (составленная губернским секретарем Волотовским) содержит 32 фамилии. Французы, саксонец, голландец..., но большинство значатся поляками. Хотя у многих поляков имена и фамилии явно местные. Вот некоторые пленные наполеоновские солдаты из ведомости Волотовского:
   Казимир Павляк
   Петр Новок
   Павел Галеновский
   Якуб Иванский
   Иосиф Насиловский
   Андрей Петрович
   Мацей Собчук
   Иозеф Фиалковский
   Якуб Верезански
   Янка Куницки
   Михайла Чайка
   Хотя с пленными российские власти обходились весьма милосердно, иногда отдохнувшие и отъевшиеся на российских хлебах солдаты и офицеры Великой армии пытались пробраться на родину раньше, чем это им было дозволено. Под 1813 годом в архиве сохранился список бежавших во время этапирования из Вильна в Минск. Среди 18 итальянцев и французов есть и один поляк - подпоручик Иван Адамович. Хотя бежать, по сути дела, последнему было некуда - герцогство Варшавское к этому времени утратило свою эфемерную свободу и было наводнено российскими войсками. Видно, энергичный подпоручик решил еще повоевать.
   Гораздо больше пленных не только не помышляло о бегстве, но наоборот, желало связать свою судьбу с Россией. О том свидетельствует следующий архивный документ:
   "1813 г. сентября 9. - Рапорт командира 2-го пионерского полка, расположенного в Борисове, генерал-майора А.И. Грессера минскому гражданскому губернатору П.М. Добринскому о предоставлении списка военнопленных, пожелавших поступить на российскую службу и находящихся на работах по строительству крепости в отряде подполковника В.И. Дибича".
   Прилагался довольно длинный список (для одного подразделения, занятого на строительстве крепости!) из 80-и фамилий, с указанием национальной принадлежности каждого военнопленного. Среди желающих служить России баварцы, голландцы, швейцарцы, вестфальцы, баденцы, кроаты, уроженцы Вюртемберга, Мекленбурга и прочих городов и герцогств. Не было поляков; они не спешили искать себе нового подданства, пока Наполеон еще сражался с коалицией.
   В Национальном историческом архиве Беларуси имеется обращение с аналогичной просьбой и от поляка, но с гораздо более поздней датой:
   "1817 г. июня 14. - Рапорт минского полицмейстера И.М. Нарбута минскому гражданскому губернатору В.И. Гечевичу о принятии бывшим военнопленным рядовым И. Понятовским российского подданства с женой и разрешении им проживать в Могилевской губернии с приложением именного списка".
  
   Император Александр немедленно выехал из Петербурга в Вильно, как только пришло известие, что древняя литовская столица очищена от французов. Российский самодержец спешил успокоить мятежные западные области милостивым обращением. 24 декабря 1812 г. в Вильно был обнародован Высочайший Манифест, в котором император, в отличие от авторов мемуаров, хроник, называет население бывшего ВКЛ не поляками, а народом "единоязычным" и "единоплеменным" с россиянами:
   "В настоящую ныне с французами войну, главная часть жителей, в прежде бывших польских, ныне же российских областях и округах, пребыли нам верны, почему и разделяют со всеми нашими верноподданными нашу признательность и благоволение. Но другие различными образами навлекли на себя праведный наш гнев; одни, по вступлении неприятеля в пределы нашей империи, устрашась насилия и принуждения, или мечтая спасти имущества свои от разорения и грабительства, вступали в налагаемые от него звания и должности; другие, которых число меньше, но преступление несравненно больше, пристали, еще прежде нашествия на их земли, к стране чуждого для них пришельца и подъемля вместе с ним оружие против нас, восхотели лучше быть постыдными его рабами, нежели нашими верноподданными. Сих последних долженствовал бы наказать меч правосудия; но видя излившийся на них гнев Божий, поразивший их вместе с теми, которых владычеству они вероломно покорились, и, уступая вопиющему в нас гласу милосердия и жалости, объявляем наше всемилостивейшее общее и частное прощение, предавая все прошедшее вечному забвению и молчанию, и запрещая впредь чинить какое-нибудь по делам сим притязание или изыскание, в полной уверенности, что сии отпавшие от нас почувствуют кротость сих с ними поступков и через два месяца от сего числа возвратятся в свои области. Когда же и после сего останется кто из них в службе наших неприятелей, не желая воспользоваться сею нашею милостию, и продолжая и после прощения пребывать в том же преступлении, таковых, яко совершенных отступников, Россия не примет уже в свои недра и все имущества их будут конфискованы. Пленные, взятые с оружием в руках, хотя не изъемлются из сего всеобщего прощения, но без нарушения справедливости не можем мы последовать движениям нашего сердца, доколе плен их не разрешится окончанием настоящей войны. Впрочем, и они в свое время вступят в право сего нашего всем и каждому прощения. Тако да участвует всяк во всеобщей радости о совершенном истреблении и разрушении сил всенародных врагов, и да приносит с неугнетенным сердцем чистейшее Всевышнему благодарение! Между тем надеемся, что сие наше чадолюбивое и по единому подвигу милосердия содеянное прощение приведет в чистосердечное раскаяние виновных, и всем вообще областей сих жителям докажет, что они, яко народ издревле единоязычный и единоплеменной с россиянами, нигде и никогда не могут быть толико счастливы и безопасны, как в совершенном воедино тело слиянии с могущественною и великодушною Россиею".
   Император Александр оказался терпеливее и милостивее, чем обещал быть в Манифесте: прощение получали не только те, кто уложился в двухмесячный срок и покинул Наполеона, но и те, кто воевал под его знаменами и три месяца и пять... и год, и два года.
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"