Мои родители умерли в канун светлого праздника Рождества. Нет, точнее сказать "отошли в мир иной". Именно так это назвали пришедшие поддержать меня соседи и просто толпы соболезнующих деревенских жителей. Они сочувственно жали мне руки и горестно вздыхали, выдавливая из себя скупые слезы. И в то же время я не могла не заметить, с каким безжалостным любопытством все обсуждали произошедшую со мной беду. Мне кажется, что в это тяжелое время я была больше напугана не потерей близких, а этим непрерывным перешептыванием у себя за спиной. Резкие пшыканья и цыканья, когда кто-то слишком громко начинал делиться своими мыслями, косые взгляды и понимающее хихиканье в ладошку - всему этому я не могла найти объяснения и потому пугалась еще больше. В моих детских воспоминаниях этот шепот превратился в нечто зловещее, став чуть ли не символом самой смерти.
Я хорошо помню тот день. И чем сильнее я пытаюсь забыть, тем отчетливее становятся воспоминания. Порой, все случившееся со мной как в те дни, так и в будущем, представляется мне не столько чередой случайных совпадений, сколько чей-то подстроенной кошмарной шуткой.
Помню, я проснулась ранним утром от жуткого холода. В детской никогда не разжигали камин, так как при нашей строжайшей экономии это считалось роскошью. Впрочем, камины редко разжигались и в других комнатах. Чтобы хоть как-то прогреть дом, отец провел от кухонной печи во все комнаты дома трубы. И, несмотря на то, что он лишь разработал план, а всю строительную работу сделали за него деревенские каменщики, это не помешало ему гордиться отопительной системой, и называть ее своим детищем. Как бы то ни было, в доме тепло было только тогда, когда на кухне кипела работа. По ночам же мы довольствовались остатками тепла. А к утру наши зубы начинали стучать так громко, что мы будили друг друга вместо петухов.
Моих родителей отсутствие нормального отопления в доме ни в коей мере не смущало. Они были настолько заняты друг другом, что для посторонних мыслей просто не было времени.
Их взаимная привязанность была поводом для сплетен в Филдморе, особенно в первое время после приезда, однако родители совершенно не замечали этих пересудов.
Когда таинственность, окружавшая мистера Эдварда Сноу и его жену, Каталину, немного поблекла, жители небольшой деревеньки не только приняли их в ряды уважаемого общества, но и со всем радушием стали опекать, словно боясь, что без присмотра этот неиссякаемый источник вдохновения для сплетен может иссякнуть.
Но тайное, сколь не оберегай, всегда становится явным. И уже через пару месяцев (я думаю, дело не обошлось без добродушной кухарки, хотя она категорически отвергала свое участие) весь Филдлмор передавал из уст в уста историю мистера и миссис Сноу.
Мне ее много раз рассказывала сама Мэг, пышная розовощекая кухарка, приехавшая вместе с матерью в Литтл-Хаус. Она очень гордилась тем, что является единственной душой во всем графстве Суррей, кто знал молодых еще до свадьбы. И неоднократно давала понять, что, возможно, именно благодаря ей, этот союз вообще состоялся. Мне нравилось слушать ее. Правда, с каждым разом рассказ дополнялся какой-нибудь незаметной на первой взгляд деталью, так что вскоре стала походить скорее на прекрасную сказку о любви.
Помню, я бежала на кухню, когда унылые мысли одолевали меня или хотелось отвлечься от блеклых страниц книг. Кухня всегда была в моей памяти необыкновенно светлой и теплой, с парами кипящего мясного бульона и сладким запахом орехового кекса. Мэг уже как будто знала, что я вот-вот появлюсь, и встречала меня кружкой теплого молока или травяного отвара. Она улыбалась и непременно жевала красное яблоко. Я знала, что ее улыбка была не столько для меня, сколько от выпитого имбирного эля. А непременное яблоко - чтобы скрыть кисловатый запах. Но это были пустяки, по сравнению с той заботой, какой она окружала меня. Конечно, родители любили меня, но все же их счастье было друг в друге. Порой, мне представлялось, что без меня им было бы намного удобнее...В такие-то минуты я и бежала к Мэг. Залезала на стул, брала в одну руку кружку с ароматным отваром, а в другую - кусок орехового кекса, прислонялась к теплой печи и восклицала те главные слова, без которых, как я знала, она не начнет свою историю:
- Ты же была там с самого, самого начала! Расскажи, как все было на самом деле!
Я хитро улыбалась и отпивала из кружки большой глоток. Время шло, а кухарка делала вид, что пребывает в раздумьях, наконец, она снисходительно кивала:
- Ну, что ж, раз маленькая мисс Роб просит...
Она смачно откусывала яблоко и заговорщически подмигивала мне.
- Я, конечно, расскажу, что помню. Только вот беда! Память то не молодеет с годами.
Качая головой, Мэг охала и жаловалась на свою плохую память, до тех пор, пока я не разуверю ее в обратном.
- Да ты что, Мэг! У тебя память самая лучшая во всем Филдморе. Кто в этот вторник напомнил матушке про цветы, которые нужно подготовить ко дню урожая, чтобы украсить церковь? Если бы не ты, она так бы и не вспомнила, что на дворе праздник.
Моей матери нравилось принимать участие в церковной жизни, задавать тон в благотворительных базарах и прочих подобных делах. Но чаще всего она занималась этим только в отсутствие моего отца, чтобы хоть как-то скоротать время до его прихода.
- Тем более с такой хорошей памятью, - горячо продолжала я, - ты просто обязана вспомнить что-нибудь еще. Что-нибудь интересное, что пропустила в прошлый раз.
Мэг одобрительно качала головой и лукаво поглядывала на меня.
- Мне кажется, все интересное я вам уже поведала.
- Ну, может быть, есть что-нибудь незначительное, - не унималась я.
- Ну, может быть, и есть...
Это была, своего рода, игра. Игра, по своим правилам и записанным ходам, которая объединяла нас и была нашим маленьким секретом.
- Твой отец, единственный сын графа Китчестера, что живет в Ултшире в огромном замке. Этот замок настолько велик, что там может поместиться все королевское войско!
Обычно на этом месте Мэг поднимала глаза к потолку и раздвигала широко руки, видимо, пытаясь показать величину замка.
- Расскажи, что за семья была у отца.
- О, это самая жуткая семья, скажу я вам, мисс Роби! - она надолго замолкала и делала вид, что сильно занята разделкой мяса.
- И, что же в ней жуткого? - не терпела я.
- Старик! Сам граф Китчестер. Про него ходят столько слухов, что и не знаешь, где правда, а где враки. Только, вот что я вам скажу, мисс, говорят, под замком есть подземелья, где он пытал своих врагов, - на этом месте она всегда понижала голос до шепота.
- Там ржавые решетки и длинные цепи, вбитые в стены, к которым приковывали измученных пленников. Говорят, что если кто и выходил оттуда живым, то уже не мог смотреть на ясное солнце, потому как в подземелье лишь узенькие щели, вместо окон...
- Ты так рассказываешь, Мэг, будто сама спускалась туда.
- Что вы, избави меня бог от этого ужаса! - всплескивала она руками.
- Там творится зло, и мне, праведной христианке, там делать нечего! Еще, я слышала, что души замученных из-за толстых стен никак не могут освободиться, и вечно бродят по подземелью. Те, кто живет возле замка, слышат по ночам их скорбный плач.
- А что еще рассказывают про этого ужасного графа?
- Ходят слухи, конечно, это только слухи, но сами понимаете, дыма без огня не бывает, что он убил всех своих жен. А у него их было целых четыре! А тела закопал в саду!
- О! Это, как Синяя Борода, да?
- Не знаю, может, у графа действительно была синяя борода раньше. У такого человека даже фурункулы зеленого цвета от злости, а не красного, как у всех нормальных людей. Но сейчас у него борода седая и длинная, до самого пояса.
Я смеялась, представляя седого старика с широкой на все лицо щетинистой бородой, из-за которой видны только узенькие злые глазки и жирный зеленый прыщ на полноса.
- Ваш отец всегда был романтиком, - продолжала тем временем кухарка. - Он любил гулять в лесу или сидеть на берегу озера и мечтать. А старый хрыч ненавидел его за это и даже отослал в какую-то строгую школу для юношей. Но это не сломило мечтательную натуру вашего отца.
Я согласно кивала головой и продолжала слушать.
- Я тогда работала в Оурунсби. Только, только пришла в дом. Но уже благоговела перед вашей матерью. Мисс Каталина была любимой дочерью лорда и леди Оурунсби. И самой красивой девушкой во всей Англии. Такой нежности и доброты я не встречала больше ни у кого. И вот двум самым лучшим людям в Уилтшире суждено было встретиться.
Она замолкала, бросая на меня победный взгляд, и после короткой паузы продолжала.
- А произошло это событие благодаря мне! Да, да, вы не ослышались, мисс, благодаря вашей простушке Мэг.
Я делала круглые глаза от удивления и восхищения и требовала немедленно все рассказать.
- А вот как все было....Как-то отправили меня в лес за грибами. Сначала я боялась заходить вглубь леса и бродила по опушке. Но вскоре поняла, что так я грибов не соберу. Поэтому, переборов страх, пошла в самую чащу. А там! Грибов видимо-невидимо. Ну, глаза то у меня и разбежались. Кроме грибных шляпок ничего не замечала. А когда опомнилась, поняла, что заблудилась. Ох, и жутко мне стало! Я стала звать на помощь, но кто мог услышать! Хоть я и испугалась, а корзину с грибами не выбросила! И вот бреду я по лесу, тащу эту корзину, кричу, время от времени, и тут прямо из кустов выезжает он...
- Мой отец?
- Конечно. А вы о ком подумали? Не разбойник же с большой дороги.
- Нет, нет, что ты.
- Ох уж я и обрадовалась! Я, ведь, уже помирать собралась, думала никогда мне из леса не выбраться. Мой спаситель слез с лошади, подсадил меня, а сам взял корзину и пошел рядом. Он так переживал за меня, что решил проводить прямо до Оурунсби. Нам на встречу вышла мисс Каталина, волновавшаяся за меня. Оказывается, я проблуждала в лесу целый день. Когда сэр Эдвард увидел мою госпожу, никакие благодарности ему были не нужны. Во все глаза смотрел на госпожу. А она на него. Я сразу поняла, что это любовь с первого взгляда.
Тут Мэг опять делала очередную паузу и промокала глаза фартуком.
- Но его ужасный отец, этот граф Китчестер был против нашей леди. Оурунсби были хоть и знатных кровей, но обедневшими, и не представляли для него интереса. Старик устроил сыну настоящую пытку. Кричал, грозился лишить наследства и запереть в подземелье. Но ваш отец все стерпел. Я помню, какой он был бледный. Ведь, я тайком передавала ему письма от вашей матери. Она тоже не находила себе места от отчаяния. Но ей, по крайней мере, было с кем поделиться, а мистер Эдвард был один-одинешенек.
- А дальше что было? Как они нашли выход?
- Так же как и все влюбленные - решили бежать в Гретна Грин. А этот чертовый старикан, - Мэг не стеснялась говорить при мне такие словечки, но я только посмеивалась над этим, - как только узнал о побеге, отправился в погоню. Говорят, загнал десять лошадей до смерти, но наших голубков не догнал. Видно, судьба их хранила.
- И они сразу же после венчания приехали сюда, в Филдмор?
- Нет, что вы, мисс Роб. Эти двое отправились в родные края, надеясь все же получить родительское благословение. Но граф приказал молодым убираться к чертям...ой, ну, вы понимаете, это не я так сказала, а этот хрыч... и лишил сына наследства, объявив, что навсегда отказывается от него. Что нет, и не будет у него впредь сына. Вот так то. Не по христианским законам живут эти Китчестеры.
- А что в Оурунсби?
- А что там? Лорд Оурунсби против воли графа не решился пойти. Тем более, у них была еще одна, старшая, дочь, которую тоже надо было пристроить.
- И что же сделали родители? Они же не могли позволить разрастись скандалу.
- Конечно нет. Но тут сделала доброе дело сестра мисс Каталины.
- Тетя Гризельда?
Тетушка в те далекие времена была мне почти посторонней. Она и моя мать были совершенно не похожи друг на друга. Мать была высокой, стройной женщиной с чертами лица, словно высеченными из мрамора. Она была постоянно озабочена состоянием своего мужа и не обращала внимания на окружавших ее людей. Тетя Гризельда была старше матери. Но в отличие от нее так и не вышла замуж. Раньше я думала, что она не способна любить, так как считала себя глубоко практичным и рациональным человеком, жившим по велению разума, а не минутной слабости. Тетя была полной и высокой. На румяном лице пронзительно сверкали глаза. Когда она смеялась, их почти не было видно, а смеялась тетя довольно громко, что не нравилось маме и "слишком отражалось" на ее нервах. В тех редких случаях, когда матушка вспоминала ее, она неизменно поражалась, что они выросли вместе.
- Дело в том, что мисс Гризельде, как старшей дочери, по завещанию достался небольшой домик от какой-то дальней родственницы. Эта родственница, как раз вовремя почила...ой, ну вы понимаете, что я имею в виду... чтобы в этот дом могли въехать наши голубки. Мисс Гризельда была так добра, что отдала свое приданное вашей матушке.
- Получается, что если тетя надумает выходить замуж, то у нее не будет приданного?
- Получается. Каждый чем-то жертвует, моя маленькая мисс Роби, - отмахнулась кухарка. - Вы еще слишком малы, чтобы это понять. А теперь марш отсюда, мне надо готовить к обеду. А то отвлекаете меня тут.
После этого, я обычно забиралась на чердак, где среди коробок с вещами дальней родственницы, так вовремя почившей, и развешенных под крышей веников чилиги, размышляла о нашей жизни в Литтл-Хаусе, и о жутком графе Китчестере. Еще мечтала когда-нибудь, хоть одним глазком, заглянуть на таинственное подземелье старинного замка.
24 декабря было как никогда холодно. Накануне вечером ждали снежной бури, и Мэг радовалась, что на Рождество за окном будет девственно чистый снег. А значит, мы сможем выйти в сад и вылепить настоящую снежную бабу, а не как на прошлое рождество - месиво из грязного, талого снега. Она даже припасла самую лучшую морковь, чтобы снежная баба могла пощеголять большим оранжевым носом.
Помню, в то утро я лежала в холодной постели и смотрела на грязную морось за окном. Никакой бури не было, и чистый снег не выпал. Можно было никуда не торопиться. Но потом я резко соскочила на студеный пол. Мы не держали ковров и обходились небольшими плетеными из обрезков ткани ковриками. Босыми ногами я прошлепала до одного из них и пододвинула его к шкафу, чтобы одеваться было хоть немного теплее.
Дело в том, что отец с матерью с утра должны были отправиться в лес за рождественской елью. Обычно отец ходил один и на санях привозил небольшую елку. А потом, когда дерево оттает, и пряный елочный дух распространится на всю гостиную, мы вместе с отцом устанавливали его в кадку, наполненную песком и опилками. А матушка в это время отбирала рождественские игрушки, те, которые, по ее мнению, достойны висеть в этот праздник на елке. Игрушки всегда были разные. Я не помню, чтобы хоть раз они повторялись. И в этом разнообразии для меня было одно из чудес рождества. А затем начиналось таинство украшения. Ни мать, ни отец не включали меня в этот процесс. Но мне было все равно. Мне больше нравилось сидеть в глубоком, слегка потертом кресле, взяв в руки обрезанные веточки, и, вдыхая хвойный аромат, наблюдать за родителями. Мать доставала из множества коробочек игрушки: хрустальные звезды или серебристые рожки, золотистые елочки или блестящие шары, разноцветных человечков, в колпачках с бубенцами, гирлянды переливающегося дождя или ватных зайцев с черными бусинками глаз... Все это она бережно подносила отцу. И, прежде чем очередная игрушка занимала свое достойное место на елке, родители полушепотом вспоминали, где и как была куплена та или иная вещичка. Порой они вспоминали и веселились так, что мне казалось, будто передо мной такие же дети, как и я. Это были самые счастливые для меня часы.
В тот момент, когда я наспех одевшись, вбежала в гостиную, чтобы как всегда принять участие в установке ели, я не подозревала, что этот день будет одним из самых кошмарных в моей жизни. Гостиная пустовала. Я осмотрела дом, и убедилась в отсутствии саней в чулане. Тогда я не обратила внимания, что время ленча уже подходило, а родители не терпели опоздания.
Какие могут быть страхи накануне рождения Христа, когда все живое на земле ликует? Так и мое сердце пело в преддверии праздника. Я решила заняться упаковкой подарков. Выгрузив из потайного шкафчика в комоде подарки, я разложила их на кровати. Их было немного. У меня не было друзей в Филдморе. Как бы к нам по-доброму не относились, все же нас сторонились, так как мы были чужие и не такие привычные, как жители деревни. Да и родители не горели желанием их в этом переубеждать. Сомневаюсь, что они вообще замечали, что нас сторонятся.
Но меня не только сторонились, но и открыто насмехались надо мной. Нередко, когда я одна шла по улице, мальчишки обзывали меня, а девочки смеялись. Тогда я не понимала почему. Эти издевки сильно задевали меня, так что со временем я вообще редко стала выходить на улицу и гуляла больше в саду или сидела дома на чердаке с очередной книгой.
Потом, конечно, я поняла. Большинство деревенских детей, видели в своей жизни, может быть, всего две или три книги. Да и те - религиозного содержания в воскресной школе, где с детьми занималась немолодая уже мисс Пидл, сестра местного викария. Я же, особенно в первое время, пыталась увлечь их своими рассказами о книгах, приобщить их к этому загадочному и необычному миру. Я рассказывала им о путешествиях Симбада, о сказочнице Шахерезаде, о мифах древней Эллады, полных чудес, о сражениях могучих викингов и о многом другом, что казалось для меня удивительным, и чем хотелось поделиться. Но теперь я понимаю, что все эти рассказы послужили поводом думать, что я сильно "не в себе" и страдаю слабоумием.
Первым из подарков я взяла тот, что был предназначен для мисс Элли. Я тепло улыбнулась, вспоминая ее. Это была старая женщина, которую еще до моего рождения, наняли за небольшую плату убираться в Литтл-Хаусе пару раз в неделю. Но со временем она стала неотъемлемой частью нашей маленькой семьи. Сама мисс Элли, одинокая старушка, не имеющая ни детей, ни близких, считала за счастье находиться рядом с нами и старалась во всем потакать нам. На рождество я вышила ей шелковые носовые платочки. На белом фоне шла простая надпись голубыми нитками "С любовью, на память от Роб". Я перевязала их ленточкой и отложила в сторону.
Для такой умелицы в кулинарном деле как Мэг, я решила подарить необычный нож. Его я увидела у кузнеца Брукса, когда ходила к нему по поручению отца. Нож имел узкое и очень тонкое стальное лезвие с искусно нанесенным на него узором из переплетенных листьев. И что было необычным - нож складывался. Теперь, когда я буду на кухне, мне не придется оглядываться в поисках острых лезвий, чтобы ненароком не напороться на них. С этим подарком у меня было больше всего хлопот. Во-первых, на него ушли почти все мои сбережения. И, если матушка спросит о них, мне придется соврать. А во-вторых, мистер Брукс упорно не хотел продавать нож девочке "не в себе". Пришлось посвящать в это дело мисс Элли.
Легче всего получилось приобрести подарки для матушки и отца. Их я нашла недели три назад на ярмарке подержанных товаров. Это было просто чудом.
В тот день я пошла вместе с Мэг на ярмарку. Мы почти не останавливались, бросая только мимолетные взгляды на товар. Мэг испекла свои фирменные булочки с корицей, и мы несли их к шатру, где разливали чай. И тут я увидела их. Они лежали на вылинявшей скатерти центрального прилавка. Рядом с ними громоздилась чугунная ступка. И я обрадовалась, что хозяевам не пришло в голову использовать их как подставку для тяжелого пестика. Это были книги. Целых две новеньких книги. Их обложки еще сверкали на солнце бархатистым ворсом, а страницы еще хранили непередаваемое книжное шуршание. Как они оказались здесь в этой глуши?! Для меня осталось загадкой. Единственные книги, которые я видела здесь, находились в нашей скромной библиотеке дома. Но они были уже все старые и потрепанные.
Видимо, я слишком суматошно повела себя, пытаясь скорее завладеть этим сокровищем, что напугала женщину, стоявшую за прилавком.
- За это надо платить! - выкрикнула она резко.
Я торопливо прижала к себе книги, боясь лишиться их, и стала нервно рыться в мешочке с монетами. Мне хотелось поскорее расплатиться и остаться с моим сокровищем наедине. Помню, я даже не спросила, сколько должна. Я высыпала все, что у меня было на прилавок, и показала женщине рукой на деньги. Судя по ее выражению лица, она подумала, что такая слабоумная, как я, не способна даже посчитать правильно. Так что, взяв пару монеток, она потеряла ко мне всякий интерес. А я, забыв про Мэг, бросилась домой, чтобы насладиться своим приобретением.
Забравшись на чердак и засев между коробками, я расстелила на доски пожелтевшую газету и бережно положила книги. Затем, взяв в руки одну из них, ту, чья бархатистая обложка была черная с золотыми надписями, я попыталась разобрать, что же там написано. Язык был непонятный. Вроде бы, привычные буквы, но написанные с какими-то черточками сверху. И они никак не хотели складываться в слова. Одно я точно поняла - это пьеса. Я попыталась разобрать заглавные слова, но витиеватые буквы с различными закруглениями, украшенные цветочным орнаментом, казалось, плясали по всей обложке, затрудняя прочтение. Наконец, одно из нескольких слов, написанных в самом верху, мне удалось разобрать. Оно означало "Шекспир". Не трудно было догадаться, как я обрадовалась своему везению. В нашей библиотеке в Литтл-Хаусе было несколько шекспировских книг с сонетами и комедиями. Матушка ими очень дорожила и редко разрешала их брать. Хотя мне очень нравилась "Двенадцатая ночь", особенно незабываемый Мальволио в желтых чулках с подвязками крест-накрест. Я знала, что матушка обожает Шекспира. Как-то она говорила отцу, что ей очень не хватает книг, которые она читала в Оурунсби. Надеясь, что такого произведения нет в библиотеке Литтл-Хауса, я решила, что книга будет приятным сюрпризом для матушки. Я представила, как она обрадуется, столь ценному для нее подарку. Потом я подумала про непонятный язык, на котором написана книга, но тут же вспомнила, что видела неоднократно в библиотеке книги с такими же черточками.
Я открыла вторую книгу и вздохнула с облегчением. Она была на английском и почти вся состояла из коротких четверостиший, иногда попадались и длинные стихи на целую страницу. Прочитав одно из них, я мало что поняла, но уловила общую грустную тональность. В другом стихе говорилось о чудесном мире, о котором мечтал молчаливый юноша. Мне вспомнились рассказы Мэг о том, как папа, будучи молодым, любил мечтать. Посмотрев на обложку, я смогла разобрать только первые два слова из трех "Греческие" и "Элегии". Третье слово было мне не знакомым. Но я уже решила, что эта книга будет подарком для отца.
Если мать не утруждала себя обязанностями, то отцу приходилось зарабатывать, чтобы прокормить семью. Проект по постройке отопительной системы в доме имел довольно ощутимый успех в Филдморе. На примере отца, многие фермеры провели в домах сеть труб для более экономного расхода топлива. И в знак признательности мой отец получил небольшое вознаграждение. Отец, окрыленный этой маленькой победой, решил не останавливаться и предложил преобразовать хлева. Идею он вычитал еще давным-давно в каком-то пособии по разведению домашнего скота. И, таким образом, отец, хотя и был человеком довольно мягким и мечтательным, но, обладая рациональным умом и достаточной силой воли, чтобы восстать против жестокосердного родителя, начал зарабатывать на жизнь своим умом.
Я перевязала обе книги ленточками и на каждой написала имя будущего владельца. Потом убрала подарки в потайной шкафчик. Я знала, что никто не будет рыться в моих вещах, но мне нравилась эта атмосфера секретности. И только тут, отвлекшись от мыслей занимавших меня, я обнаружила, что провела в своей комнате больше часа, и никто даже не позвал меня на ленч. В животе неприятно заурчало от голода.
Спустившись в гостиную, я опять обнаружила, что она пуста. Торопливо поднялась в спальню родителей, но и там никого не было. В сердце потихоньку вползал страх. Я ринулась на кухню, где обязательно должна быть Мэг. Я стремительно бежала, слыша, как мои башмаки оглушительно стучат по дощатому полу. Но в какой-то миг, мне показалось, что это вовсе не башмаки, а мое сердце так бешено бьется в груди и удары гулким эхом разносятся по пустому дому. Уже подбегая к кухне, я услышала, как трещит и шкварится на горячей сковороде жир. Запах жаренного мяса распространился по коридору, проникая во все потаенные уголки. Мой живот свело судорогой. Так хотелось есть. Я резко затормозила. Надо привести себя в порядок, подумала я. Что скажет Мэг, когда увидит меня. Руки начали лихорадочно поправлять волосы. Непослушные от природы, сейчас они растрепались и щетками торчали во все стороны. Из носа текло. Я никак не могла унять дыхание. Ну и пусть, подумаешь. Я взялась за ручку двери. Но никак не решалась ее открыть. Рука, стала непослушной. Как будто бы к телу пришили чужую руку. Сколько-то времени я стояла так, и уговаривала себя открыть дверь. Я не понимала, чего боюсь. Все хорошо, говорила я себе. Мэг там. Сейчас я открою дверь, и она угостит меня теплым молоком. Потом придут мама и папа, и мы будем украшать елку... Потом...Что-то не давало мне закончить мысль. Что-то противное...что-то похожее на горелое мясо. Я с шумом распахнула дверь в кухню и уставилась на печь. На чугунной сковороде горел большой кусок мяса. Он дымился и быстро покрывался черными угольками. Мэг нигде не было.
Я не знаю, сколько прошло времени с тех пор, как я убежала с кухни и залезла под стол в гостиной. Временами мне чудились шаги в коридоре. Я поднимала скатерть и смотрела на дверь, ведущую из гостиной в коридор. Дверь не открывалась. А шаги не повторялись. Видимо, я задремала. Потом, слышала, как меня звали. Кричали мое имя. И оно несколько раз повторялось с каким-то все нарастающим утробным воем. Я боялась открыть глаза. Боялась проснуться. Потом появились грязные сапоги с налипшим на них снегом. Их было много. И они долго топтались около стола. Не знаю в какой миг я увидела родителей. Они лежали на широкой красной доске, которая, казалось, висела в воздухе. Лицо отца я не видела. Оно было повернуто в другую от меня сторону. Только его ухо. Разрезанное пополам и сдавленное. С него капала кровь и исчезала в меховом воротнике тулупа. А вот мама смотрела на меня. Только взгляд ее был застывшим. А лицо - холодным и мраморным. Я дотронулась до нее. Но она не улыбнулась мне. Я сжала ее руку и стала трясти. Сначала слабо, боясь сделать маме больно. Но она не реагировала. Я начала злиться. Почему она молчит и не встает? Со злости затрясла сильнее. Я трясла и трясла, упрашивая ее встать. Говорила, что позову какого-то Пигмалиона. Кто это, я не помнила, но постоянно повторяла его имя. От сильной тряски мама упала с доски. Я вскрикнула, подумав, что она встает. Но она продолжала лежать. А на ее белокурых волосах расплывалось черное пятно.
Последующие дни я помню отрывками, как в калейдоскопе, менялись лица, отдельные фразы, комнаты. Только вместо красочных картинок, все затянуто черной пеленой тумана и беспрерывным шепотом, похожим на шипение змеи. Отчетливо помню взъерошенные усы кузнеца Брукса. Они все время висели надо мной и смешно дергались. Сам кузнец дико выпучивал глаза и, будто бы вращал зрачками. Мне хотелось смеяться, но вместо этого беззвучно открывала рот. А кто-то совсем рядом хрипел:
- Пигмалион...Пигмалион
Помню, женщина давала мне воду. Она склонилась надо мной и уговаривала выпить. А я боялась ее бессмысленных, рыбьих глаз. Лишь, когда она пришла во второй раз, я сразу поняла, что это Мэг. Чужая Мэг. Больше я ее не видела.
Потом я стояла у черной ямы и кидала землю. Земля была мерзлая и обжигала пальцы. Люди вокруг шептались. Я разбирала отдельные слова и даже целые предложения. Я все понимала. Они хотели знать, что будет с бедной сироткой, что будет с таким хорошим домом, и есть ли у меня деньги. Кто-то сказал, что счастливые всегда плохо кончают. А я стояла над черной ямой и все кидала и кидала мерзлые комья земли.
Тетя Гризельда приехала вечером в день похорон. Из-за нерасчищенной дороги поезд от Лондона задержался. И она не успела. Я сидела в гостиной за столом и не могла уйти, потому что кругом толпились люди - соболезнующие. Как мне хотелось забыться, не понимать происходящего, как в первые дни. Но спасения не было. Я все понимала.
Я первая увидела ее плотную фигуру в дверном проеме. Казалось, она заполнила его весь. Такая она была внушительная. Но я сразу почувствовала облегчение. От нее веяло силой.
- Что за балаган здесь творится? - пророкотала тетушка из дверного проема. - Вы что не видите, девочка еле держится.
За ее плечами появился кузнец. И я даже отметила, что они одинакового роста.
- Мистер Брукс, прошу вас, выпроводите всех этих людей восвояси, - несмотря на то, что тетушка обратилась к кузнецу, все в зале ее услышали и поспешили покинуть дом самостоятельно.
Не дожидаясь, пока люди уйдут, тетя Гризельда подошла ко мне и сжала плечо. Было больно. Но я подумала, вот оно, мое спасенье. Наверное, тогда я упала в обморок, потому как очнулась в своей постели ранним утром. Тетушка сидела на кровати рядом со мной. Я заметила, что она была в том же платье, что и вчера. Платье было помятым. А под бусинами глаз залегли круги.
- Вот ты и проснулась, Найтингеил.
Ее голос был мягким и вовсе не напоминал вчерашние раскаты грома. Я удивилась, услышав, свое настоящее имя. Меня так не звали уже бог знает сколько времени.
- Все зовут меня Роб, как Робин Гуда, - сказала я слабым голосом. - Я так придумала, когда из-за лишая мне обрили голову, и я была похожа на мальчика.
- Я знаю, - леди Гризельда погладила меня по щеке и легонько сжала мою руку. - Пусть все старое останется в прошлом. А с собой мы возьмем только настоящее и будущее.
- Я не понимаю
- А чего тут понимать? - она снова улыбнулась и на ее круглом лице улыбка получилась очень мягкой. - Ты едешь ко мне в Сильвер-Белле. Теперь это твой дом.
Я смотрела на нее во все глаза. Мне так хотелось сказать ей, что я отсюда не уеду. Тут все связывает меня с родителями. Мой дом тут, а вовсе не в каком-то там Силвер-Белле.
- А теперь послушай, - продолжала она. - Ты не можешь жить здесь одна. Я единственный человек, который у тебя есть. Хочешь не хочешь, а тебе придется с этим мириться...И, договорились, я буду звать тебя Роб, как Робин Гуда! Раз тебе это по душе. Мне кажется, что, подумав, ты найдешь это предложение не таким уж плохим.
Не отдавая себе отчета, я прижалась к ней.
- Ну, ну, - успокаивала она меня. - Вот посмотришь, я не такая уж мерзкая старушка. И, полагаю, мы поладим.
- Вы не старушка! - голос мой сорвался на шепот, и я первый раз со времени смерти родителей заплакала.
Через два дня, собрав вещи и закрыв дом, мы выехали утренним поездом в Лондон. Там нам предстояла еще одна пересадка до Уилтшира. Уже в поезде я собралась с силами и спросила у тети Гризельды, знает ли она, отчего умерли мои родители. В это трудно поверить, но на протяжении всех тех дней мне даже не у кого было спросить. Сама я не понимала. А объяснить мне не посчитали нужным.
- Насколько я знаю, Роби, твои родители попали в лесу под старое дерево. Видимо, был ветер, и дерево повалилось. Это трагическая случайность.
Я кивнула, не зная, что сказать. Все так просто. Простая смерть. Такая глупая трагическая случайность. Тетя смотрела на меня, и во взгляде ее маленьких глаз я уловила какую-то недосказанность. Она поняла, что я заметила это.
Тетя отвернулась к окну поезда, раздумывая, говорить мне это или нет. В эти дни я резко повзрослела, теперь я воспринимала мир иначе. Я поняла, что лучше не пытаться ее расспрашивать. Если она сочтет нужным мне это сказать - она скажет.
Я раскрыла свою полотняную сумку, намереваясь найти какую-нибудь книгу, и погрузится в ее мир, чтобы отвлечься от реальности. Но вместо книги я увидела четыре неподаренных рождественских подарка. От воспоминаний у меня защемило сердце. Я дрожащими руками достала их и разложила рядом с собой на сиденье. Тетя Гризельда подсела ко мне.
- Что это? - спросила она. Но я знала, что она поняла, что это было, поэтому я не ответила.
Вместо этого я взяла подарок. Это были шелковые платочки мисс Элли.
- Я не успела их подарить. Я совсем забыла про старушку Элли. - Голос мой дрожал, когда я показывала тете надпись. - Видите: "С любовью, на память от Роб". Не знаю, почему мне вдруг захотелось ей вышить платки. Я никогда не вышивала раньше. Надо будет отправить ей посылку.
Тетя молчала. А я отложила платки и развернула следующий подарок. Это был нож для Мэг. Я стала рассказывать, как покупала этот нож, и как бы обрадовалась Мэг, получив такой красивый нож на свою любимую кухню.
Потом я протянула руку к книгам родителей. Еще не распаковав до конца, я уже начала говорить тете, какое это было чудо, найти такие необычные книги на ярмарке в деревне. Она посмотрела на них и тихо заплакала. Я первый раз видела, как она плачет.
- Найтингейл, ты знаешь, что это за книги? - она взяла меня за руки и посмотрела в глаза.
- Это Шекспир тетя, - сказала я - Матушка очень любит Шекспира. Правда, книга на каком-то другом языке. Но мама его знает, не правда ли?
- Да, знает...
Она замолчала, потом взяла в руки другую книгу.
- А это?
- Это стихи для папы. Они очень романтичные, как раз в его духе, - я слабо улыбнулась. - Хотя, я так и не расшифровала третье слово, что оно означает?
Тетя Гризельда смотрела на меня, и по ее бледному круглому лицу текли слезы.
- Найтингейл, я должна тебе сказать про вашу кухарку и ту старушку...
Когда она это произнесла, я уже поняла, что она хочет мне сказать. Я сжала кулаки и уставилась на проносящиеся мимо деревья
- Мисс Элли умерла в тот же день, что и твои родители. Не выдержало сердце.
Серые деревья за окном стали размываться, и по стеклу зашелестел мокрый снег. Где-то далеко виднелись черные крыши домов, и одинокими огоньками горели окна.
- Вашу кухарку, Мэг, нашли мертвой через два дня после трагедии. Она зарезалась кухонным ножом. Говорят, она не пережила смерти своей хозяйки и сошла с ума.
Я знаю. Я видела ее рыбьи глаза.
- Найтингейл, книга, которую ты хотела подарить своей матери, на французском языке. Это Шекспир "Ромео и Джульетта". Подарок отцу - это "Древнегреческие Элегии и Эпитафии".
- Что такое Эпитафии?
- Прощальная надпись на могильном камне.
Я долго молчала. Теперь между нами не было недосказанности.
Иногда, мне матушка пересказывала свои любимые книги, которых у нас не было в Литтл-Хаусе. Когда-то она рассказывала и про "Ромео и Джульетту". Даже зачитывала некоторые отрывки наизусть. Помню, мама сильно переживала за влюбленных, которые могли жить долго и счастливо. Но из-за роковой случайности смерть настигла их в один день... Как и моих родителей.
- Но не было судьбы грустней на свете, чем выпала Ромео и Джульетте, - прошептала я, пришедшие на память слова.
Какие страшные подарки я приготовила родным! Как будто предсказывала их смерть! Как будто все знала! Эти мысли душили меня. А в глазах стояла плотная пелена слез. Из-за нее я ничего не различала перед собой. Я часто заморгала. Но слезы не хотели выливаться из глаз.
- Теперь я вспомнила, зачем мисс Элли платочки.
У меня не было сил говорить, но слова сами находили выход и рвались наружу.
- Она сказала, что для ее погребального узелка нужны платочки. Она всегда хотела шелковые. Белые с голубой вышивкой.
Всю оставшуюся дорогу до Уилтшира мы проехали молча.
ГЛАВА 2
Трагический случай изменил всю мою жизнь. Я лишилась родителей,но обрела тетю Гризельду. Не знаю, что со мною сталось бы, если бы не эта волевая и жизнерадостная женщина.
В Сильвер-Белле вместе с тетушкой и Финифет зима пролетела незаметно. Горе постигшее меня в светлый праздник Рождества не забылось, но со временем притупилось, так что я уже без слез вспоминала своих близких и то время, когда впервые приехала в деревню Гаден-Роуз.
Я помню, как зимним утром мы прибыли на вокзал в Солсбери. До обеда, когда за нами должны были приехать из деревни, у нас оставалось время, чтобы погулять по городу. Перед отъездом мы выпили по кружке горячего шоколада в кондитерской и забежали в магазин ткани, где тетя сделала крупный заказ. Увидев мое удивление, она пояснила, что занимается шитьем.
- Это единственное дело, которое мне по душе...Девушкам из приличной семьи, оставшимся без средств к существованию, приходиться самим строить свою жизнь. И у них для этого только два пути - выйти замуж или найти место, соответствующее ее положению. К замужеству у меня, видимо, выработался стойкий иммунитет, так как я еще ни разу не поддалась любовной лихорадке. А выходить замуж без любви - зачем мне такое ярмо на шею?!
Она немного печально улыбнулась, как мне показалось, сожалея, что ни разу не теряла контроль над своим сердцем. Зато, горестно размышляла я, как счастлива была ее сестра, подвергшись этой болезни.
- Выбор места тоже небольшой, - в то время продолжала тетя, - либо стать гувернанткой, либо компаньонкой у какой-нибудь капризной старухи. Но какая из меня гувернантка? Мой командный рык вызовет столбняк у любого ребенка младше десяти лет. А стать компаньонкой - преждевременно свести в могилу свою нанимательницу. Нет уж, увольте, не хочу брать грех на душу. Я выбрала иной способ зарабатывать на жизнь, совершенно неприемлемый для леди. Стала портнихой. Но меня это не смущает. Я люблю шить.
На вокзале нас уже ждали. У старой крытой коляски стоял мужчина, поразивший меня своим видом. Он был небольшого роста, но с самыми большими усами, которые я когда-либо видела. Усы были густыми и пушистыми у основания и залихватски закручивались на концах в тугие спиральки. Я подозревала, что такому эффекту они обязаны не матушке-природе, а искусному цирюльнику. Пока мужчина грузил вещи в коляску, тетя Гризельда шепнула мне на ухо.
- Бедный Том, вот уже три года он участвует в конкурсе "Самый усатый усач" и каждый раз занимает второе место. В этом году он проиграл мистеру Лонгботтому. Тот умудрился отрастить усы в фут длиной в одну сторону!
- Ого, как же он спит?!
- Говорят, что сидя в кресле, - рассмеялась тетушка. Я тоже невольно улыбнулась. Все-таки, как рада я была, что сейчас нахожусь рядом с ней, а не в опустевшем доме в Филдморе.
С нами в коляску села попутчица. Это была тощая, как палка, женщина. Даже когда наш экипаж подпрыгивал на кочках, она не шевелилась и сидела ровно и прямо. У нее был длинный нос и узкие губы. Почти бесцветные глаза смотрели цепко, выискивая любую мелочь, за которую можно было бы отчитать и наказать. Одного взгляда на нее было достаточно, чтобы понять, что она неприемлет любое проявление слабости, как от окружающих людей, так и от себя.
Тетушка поздоровалась с ней, и представила нас друг другу, сказав, что теперь я буду жить вместе с ней в Сильвер-Белле.
- Добро пожаловать, дитя. Вам будет хорошо в нашей скромной общине.
Это звучало скорее как приказ, чем приветствие.
- Спасибо, миссис Додд, - только и ответила я.
- Надеюсь, ты ответственная? И твоей тете, мисс Уилоуби, не придется краснеть за тебя.
- Я стараюсь, мэм.
- Разве? Нужно стараться так, чтобы быть уверенным во всем! И в уверенности своей отвечать только "да" или "нет". Тебе все понятно?
- Да, мэм!
Она несколько секунд пристально смотрела на меня. Под ее суровым изучающим взглядом мне стало как-то не по себе.
Как выяснилось из дальнейшего разговора, миссис Дадли Додд ездила в Солсбери по делам комитета, который возглавляла совместно с моей тетушкой. Я заметила, что между ней и тетей нет приятельских отношений. Хотя они улыбались друг другу, а тетушка фривольно похлопывала ее по руке, отчего лицо миссис Додд кривилось так, будто она разом сжевала целый лимон. В последствии, я узнала, что они являлись неизменными соперницами за лидерство в комитете и в руководстве других дел в Гаден-Роуз.
Кипучий энтузиазм тети Гризельды позволял ей играть выдающуюся роль во всех делах деревни. Она обладала ясным аналитическим умом и любила руководить во всем что касалоь базаров, ярмарок и комитетских дел. И хотя они с миссис Додд не всегда приходили к согласию, обе не могли не признать достоинств друг друга.
Их разговор меня мало интересовал, и сказывалась усталость последних тяжелых дней, поэтому под мерное потряхивание коляски я задремала. Впрочем, спала я не долго.
- Роб, просыпайся, - услышала я сквозь дрему голос тетушки.- Ты обязательно должна это увидеть. Я себе не прощу, если ты пропустишь такое зрелище.
Заинтригованная, я посмотрела туда, куда указывала тетя Гризельда, и ахнула.
На заснеженной равнине в лучах зимнего солнца возвышались громадные вековые камни. На фоне белого снега их поверхность отдавала какой-то особой голубизной, отчего гиганты, обдуваемые резким зимним ветром, казались неясным миражём среди снежных барханов равнины. Даже издали они поражали своей нетленной мощью и глубокой древностью, заставляя на миг замирать в благоговейном трепете перед величием и таинственностью этого места.
- Это Стоунхендж! - торжественно объявила тетя. - Очень древнее место. Происхождение этих камней никто не может объяснить, хотя считают, что они были положены здесь больше двух тысяч лет назад. Говорят, что в давние времена его создали язычники, чтобы здесь поклоняться своим богам и на восходе солнца приносить кровавые жертвы.
В тот момент при виде возвышающихся из снега могучих плит мне показалось кощунственным думать об их рукотворном создании. Из коляски я не могла хорошо рассмотреть все, но и увиденное потрясло меня. Я думаю, тетушка поняла это, так как обняла меня и пообещала вернуться сюда, чтобы внимательно изучить руины. Так и сидели мы с ней, обнявшись и провожая взглядом одиноких, обдуваемых со всех сторон вековых гигантов, пока они не скрылись из виду.
В Гаден-Роуз мы прибыли уже в сумерках. Деревня была очень похожа на многие другие деревушки, в том числе и на Филдмор, хотя была гораздо больше. Здесь возвышалась старая церковь, каменный колодец в центре деревенской площади, утиный пруд, сейчас покрытый льдом, и ряды аккуратных коттеджей.
- Единственное, что делает это место особым, - рассказывала мне тетушка в дороге, - это обилие пышных зарослей дикой розы. Отчего деревня и получила свое название - Гаден-Роуз. Цветок розы есть даже в гербе Китчестеров, как символ и неотъемлемая часть здешнего пейзажа.
Весной, вдыхая сладкий розовый аромат, я вспомнила эти слова. И действительно, розовые заросли, переплетаясь, окутывали всю деревню от самых окраин до центральной улицы. Большинство жителей пользовались этим, окружая сады живой изгородью из дикой розы. Воздух с весны до поздней осени был наполнен стойким пряным ароматом, и казалось, что он настолько осязаем, что можно коснуться его рукой и ощутить вязкие, липкие струи.
Для меня же розы стали неотъемлемой частью тех кошмарных событий, которые произошли в этих местах через несколько лет после моего приезда. Сейчас, когда я пишу эти строки, то с ужасом вспоминаю колючие кустарники с ярко-красными цветами, так похожими на кровь, которая беззвучно капала с лепестков.
Сильвер-Белл был очень примечательным домом. И не оттого, что стоял почти в стороне от деревни у самой опушки примыкающего к ней леса. А оттого, что весь дом был увешан серебряными колокольчиками. На дверях, на полках над каминами, на светильниках, на канделябрах, даже на креслах и пуфиках - колокольчики были везде. Дом в самые тихие ночные часы не переставал издавать мелодичные трели.
- Колокольчики - лучшее средство развеять хандру! - В который раз заявляла тетушка старушке Финифет, когда у них возникал очередной спор о нужности этих необычных безделушек в доме. - Вспомни сама, доктор Ливингтон посоветовал слушать что-нибудь приятное.
- Я все прекрасно помню, дорогая Гризельда. В тот день, когда я заболею склерозом вы останетесь без завтрака и вряд ли вам повезет с обедом и ужином.
- В таком случае уже к вечеру тебе придется вылечиться, - фыркала тетушка.- Так как я умру с голода, и тебе нужно будет вспоминать дорогу к гробовщику.
Финифит Моллоу была экономкой тети и ее преданной подругой на протяжении многих лет. Хотя она и была еще не старой женщиной, а только вошедшей в зрелый возраст, к ней все обращались не иначе как "старушка". Она же лукаво называла это - "постепенно привыкать к неизбежному". Фини была угловатой и худой - полная противоположность тетушке. Она всегда ворчала, а будущее ей виделось в темных тонах. Но с тетушкой они превосходно ладили и дополняли друг друга. Основным развлечением для них обеих были длительные споры по всяким пустякам, в которых обе не уступали в своем красноречии и упрямстве.
- И все-таки, мисс Гризельда, я помню, что доктор Ливингтон советовал вам слушать что-нибудь приятное, но не этот же трезвон, от которого уши становятся, как у индийских слонов, - не уступала Фини. - По-моему, он говорил о музыкальной шкатулке с очаровательной музыкой.
- Тебе и волынки покажутся очаровательными, лишь бы не было моих колокольчиков.
- Ну, раз вы так говорите, тогда мне придется заткнуть уши, чтобы не слышать этот балаган.
Разгневанная, но довольная удавшимся спором, Финифет удалялась, чтобы через какое-то время вновь появится и с новыми силами начать ворчать, придравшись к какой-нибудь мелочи.
Она, как и Мэг, когда-то жила в Оурунсби и работала там старшей горничной. После смерти лорда и леди Оурунсби старый дом, где выросли обе сестры, пришлось продать. А на оставшиеся после уплаты всех закладных деньги тетя Гризельда купила уютный домик у опушки леса, где поселилась вместе с Финифет. Тетушка нисколько не жалела о продаже Оурунсби.
- Я никогда не была там счастлива. Мой отец, виконт Оурунсби, разорил нашу семью, играя в карты и на скачках. Чтобы не попасть в долговую тюрьму, он заложил и продал все, что мы имели: земли и старое поместье Оурунсби, дом в Лондоне и даже фамильные драгоценности моей матери. На оставшиеся деньги отец купил дом в Гаден-Роуз и, в память о былом, назвал его Оурунсби. Смешно. Но мне и Каталине, хотя мы и были слишком малы, когда переехали сюда, этот дом казался символом нашей бедности.
Я часто проходила мимо него, когда гуляла или шла по делам. Большой красной громадиной он выделялся среди приземистых коттеджей. Его парадное крыльцо украшали две белые колонны, но отчего-то здесь в глухой деревне они смотрелись слишком помпезно и нелепо.
- А кто сейчас живет в Оурунсби? - спросила я тетю, когда на следующий день после моего приезда она показала мне его. В тот день меня повели знакомиться с местным обществом, поэтому наш маршрут проходил через все значимые объекты деревни.
- Семья достопочтенного мистера Арчибальда Тернера, пятого сына графа Уэстермленда.
- Вот не повезло - родиться пятым! - воскликнула я. Но на мою несдержанность, тетя не сделала замечание, как обычно это делала мама или Мэг.
- У него прекрасная жена, Элизабет. Слишком приветливая для такого незаметного мужа. У них растет девочка примерно твоих лет, чуть младше. Я думаю, вы подружитесь. Она не слишком умна, но характер у нее веселый, хоть и капризный.
Но не она стала моей первой подругой в Гаден-Роуз, а хмурая и молчаливая девочка из каменного дома с чучелом ворона над парадной дверью.
В тот день я встретилась практически со всеми жителями деревни. Многие выходили специально, познакомится со мной, прослышав о племяннице мисс Уилоуби. Я увидела и почтальона мистера Лонгботтома со своими знаменитыми усами. Он степенно шел вдоль главной улицы. На его голове сидела широкая шляпа, натянутая по самые уши. Стоячий воротник пальто доходил до подбородка. Так что единственной частью лица, доступной взору окружающих, были усы. Но какая это была примечательная часть! Шикарные усы, точно в фут длинной в одну и в другую сторону, представляли не только естественное украшение лица мистера Лонгботтома, но и его самое грозное оружие. Поскольку перед выходом тщательно расчесанные в тонкие лучи и намазанные гелем, на морозе они заледенели и сверкали на солнце, как острые лезвия кавалерийских сабель, представляя собой не меньшую угрозу для окружающих. Люди, опасаясь быть задетыми, обходили почтальона стороной.
Мне же и тетушке пришлось подойти к мистеру Лонгботтому, чтобы поприветствовать его. Единственное, что я помню из нашей беседы, это то, что нам приходилось постоянно уклоняться от заледеневших усов, совершая при этом невероятные па на скользкой дорожке. Дома, сидя в глубоких креслах, у теплого камина мы от души посмеялись над этим происшествием.
Дом тетушки Гризельды был в высшей степени комфортабельным. В плохую погоду во всех комнатах всегда горел огонь. Что после холодного и промозглого Литтл-Хауса, я приняла за истинное блаженство. В такие минуты, сидя у камина, я любила слушать рассказы тети Гризельды о деревне. Она с юмором говорила о преподобном Хатсоне, который был "не от мира сего" и вечно путал имена святых с именами великих грешников, а к списку мучеников приписывал половину жителей деревни. О мистере Питере Додде, отставном военном, и его жене, которая командовала мужем так, как будто бы обучалась этому ремеслу у самого герцога Веллингтона.
- Думаю, ее муж особой разницы не замечает! - комментировала тетушка Гризельда - У нее такая выправка, что для полного образа не хватает военного мундира! И когда-нибудь она меня разозлит так, что я в отместку непременно сошью его.
Мне нравились рассказы о трех неразлучных старичках, весь день просиживающих у утиного пруда. Они считали себя не менее заслуживающими внимание, чем средневековая церквушка, и с нескрываемым удовольствием демонстрировали себя с утра до вечера.
Старый Томас работал садовником при общественных парках в Солсбери. До тех пор пока его умелые руки не свело артритом. За труды, мэрия купила старику коттедж в Гаден-Роуз, и он переехал сюда, как он сообщал всем, "навечно". Два других старичка - это слабоумный Чарли и майор Коулби, бывший агент английской разведки, проводивший свои дни в воспоминаниях об этом знаменательном времени своей жизни. Когда позволяла погода, они усаживались на скамеечке у утиного пруда, и, как три петуха, сидя на жерди и подставляя нахохлившуюся грудь солнцу, бесперерывно кудахтали.
Единственное о ком мы никогда не говорили, это о Китчестерах. Я еще ни разу не видела замка, в котором родился и вырос отец. Но идти туда с тетей мне, почему-то, не хотелось.
Если жители Филдмора сторонились моих родителей, то здесь тетушка Гризельда, благодаря своему веселому характеру и доброте, пользовалась всеобщей любовью. Поэтому в Гаден-Роуз меня приняли тепло и ласково. Не удивительно, что со временем из застенчивой, неразговорчивой девочки я превратилась в открытое, любознательное создание. Я как будто начала жить заново. Именно здесь я впервые почувствовала себя нужной. Здесь я осознала, что мои слова и действия играют какую-то роль в жизни дома. Что я уже не одинокое существо, бродящее по дому в поисках душевной теплоты. Я испытывала радость и, в какой-то мере, гордость оттого, что принадлежу к этой маленькой, но дружной семье.
- Твое появление изменило жизнь этого дома, - говорила тетя Гризельда. - Теперь в Сильвер-Белле живет настоящая семья, а не две старые девы, от скуки весь день предающиеся словесному по...кхм...поединку...
В то время меня интересовало все. Я рождалась заново, мне хотелось действий, новых эмоций и знаний. Обитатели деревни охотно принимали участие в моей жизни, а я с радостью предлагала им свою помощь. Такой, беспечной и жадной до любых открытий, была я в тот момент, когда со мной случился неприятный инцидент, надолго оставшийся в памяти местных сплетников.
- Вы как муравей, мисс Роб, - проворчала мне Финифет на следующее утро после того, как со мной произошло это приключение. - С утра уже на ногах и все трудитесь, трудитесь. Ни минуты покоя. Барышни в вашем возрасте мечтают о красивых нарядах и перед зеркалом крутятся... А вы?
- Да ладно тебе, Фини, - отмахнулась я. - Ты же знаешь, мне все интересно. Хочется чему-то научиться, испытать новые ощущения.
На это заявление Финифет хитро прищурилась и злорадно заявила, смакуя каждое слово:
- Это не вы, а фермерская корова испытала вчера новые ощущения, когда вы дергали ее, да так, что чуть вымя не оторвали, - ухмыльнулась она. - А запашок от вас, скажу я вам, заставил трепетать все деревенские носы от непередаваемых ароматов.
Я выпучила глаза. Откуда только эта проныра все так быстро узнала!
Ведь, только вчера вечером, миссис Бредли, жена фермера с другого конца деревни, попросила меня посидеть с новорожденным, пока она будет убирать в хлеву. Так как с младенцами я уже сидела дважды, мне это занятие было не интересно, и я напросилась вместо нее пойти в хлев. Мне было любопытно посмотреть, как устроено фермерское хозяйство, а заодно научится доить корову. На тот момент мне казалось, что дойка - это одно из интереснейших занятий. Свою ошибку я поняла слишком поздно. Не обладая достаточным познанием в коровах, я, видимо, приложила слишком много усилий, чтобы выдавить из покрасневшего соска хоть капельку молока. Но мои старания не были оценены по достоинству хозяйкой соска, и в следующий момент, когда я, обрадованная полученной капелькой, хотела приступить к дальнейшему добыванию молока, корова коварно лягнула меня в бедро. Да так мастерски, что я упала и, к стыду своему, оказалась в куче навоза, которая громоздилась перед задней стеной хлева. В тот же миг корова еще раз ударила копытом, и ведро со звоном полетело в мою сторону. Уворачиваясь от него, я задела птичий насест, откуда с кудахтаньем сорвались заспанные курицы и петух. Разгневанные, столь непростительным вмешательством в их сон, птицы набросились на меня, и во все стороны полетели клочки перьев и пуха. В таком виде и нашла меня миссис Бредли, прибежавшая на шум. Вся измазанная навозом и облепленная перьями, я с позором покинула ферму, решив, что больше никогда не проявлю интереса к жизни скотины. Миссис Бредли ничем не выдала своего веселья, и даже выразила сочувствие. В Сильвер-Белл я вернулась уже после того, как отмылась в холодной воде лесного озера, надеясь, что любопытные соседи не узнают о моем позоре.
Но мои самые худшие опасения подтвердились, что доказали язвительные слова Финифет. Слухи о моем приключении облетели всю деревню. Первое время, я ужасно стыдилась, и боялась выходить из дому, чтобы не быть осмеянной. Но и тут тетушка нашла выход.
- Скажите на милость, - вопрошала она каждого встречного, - что смешного, а тем более позорного в том, что молодой, здоровый ум тянется к знаниям?
При этом тетя так сурово смотрела на собеседника и так грозно стучала о мостовую своим зонтиком, что каждый думал, будто она в любой момент может перепутать дорожный булыжник с головой своего собеседника, если тот не согласится с ней.
- Девочка обладает сильным характером и стремлением учиться, - продолжала она, когда в ответ на свой вопрос получала еле заметный кивок. - Скажите, многие ли дети настолько храбры, что решат подоить корову, чтобы утолить жажду знаний? Это нужно поощрять, а не высмеивать!
Она замолкала, выжидающе посматривая на человека с высоты своего роста. Тому ничего не оставалось, как проникнуться сочувствием и пониманием к девочке, стремившейся к знаниям.
Естественно, полностью разговор об этом происшествии не прекратился. Некоторые до сих пор с шуткой вспоминают о нем, но сейчас мне уже не так обидно, как в былые времена.
С этого момента моя жизнь опять изменилась, правда, совсем немного. Я стала более серьезной. Подолгу сидела в саду, читая книги, или гуляла в лесу у озера, где по рассказам Мэг, любил бывать мой отец. Конечно, я не стала замкнутой и дикой, как раньше. Мы по-прежнему много смеялись с тетей и старушкой Фини, я судила их споры, помогала на праздниках и даже в пошиве одежды. Просто, я еще чуточку повзрослела.
А после этого случая мы решили, что в конце лета я поеду в одну из самых привилегированных, по словам тети, школ для юных особ из благородных семей. В Даремской Академии при аббатстве Святого Эрика мне предстояло учиться четыре года и приезжать к тетушке только на каникулы. Мое образование было сильно запущенным, так как я не имела гувернантки, которая учила бы меня с детства. А недалекая мисс Пидл из воскресной школы Филдмора признавала в качестве науки только теологию, а учебниками - катехизис и библию. Благодаря стараниям матушки, я научилась читать и в основном все знания получала из тех книг, которые находила в библиотеке родителей. Поэтому, все лето я должна была обучаться вместе с деревенскими детьми, чтобы немного подготовиться к Академии.
ГЛАВА 3
Школой назывался ветхий домик располагавшийся на главной улице между домом почтаря и больницей. Он долгое время пустовал, пока комитет не выделил его для обучения детей. Из-за полусгнивших стен и пола, щелей в крыше, сквозь которые текли целые ручьи, когда шел дождь, в доме было холодно и сыро даже жарким летом.
- В учебном заведении должно быть свежо, - говорила миссис Додд при звуках насморка и чихания. - Ваша голова всегда должна быть ясной, чтобы правильно и с пользой воспринимать полученные знания. А в теплой душной комнате вы взопреете, ваш маленький мозг отключится, и часы, проведенные с миссис Тернер, окажутся для вас бесполезными.
И чем теплее было на улице, тем холоднее было в доме. Кутаясь в теплые платки, мы собирались за большим столом, во главе которого сидела учительница миссис Элизабет Тернер. Книги были в единственном экземпляре, поэтому мы делились на две группы. Пока одна группа занималась с учительницей, вторая - делала самостоятельно задания по другому предмету.
Ближе к обеду миссис Тернер, словно по волшебству, доставала из-под стола флягу, обмотанную толстыми тряпками для сохранения тепла. Мы вынимали из шкафа, где по задумке миссис Тернер должны были находиться книги, но висела одна паутина, свои кружки и подходили к ней, чтобы налить сладкого чая. За флягой обычно шла корзинка с печеньем, которое исчезало в один миг. После чаепития мы шли на улицу в цветущий садик при доме, где стояла истертая скамья и вокруг нее кривоногие стулья. Там проводили полчаса, обсуждая прочитанное. За это время мы успевали согреться и с новыми силами возвращались в дом, чтобы доделать задания.
На самом деле, миссис Додд распорядилась, чтобы ровно в одиннадцать нам давали молоко с хлебом. Но это же не так вкусно, как запретный в школе сладкий чай с домашней сдобой, который к тому же был теплым и помогал согреться.
Но бывали дни, когда во главе стола рядом с учительницей восседала сама миссис Додд. Пару раз в неделю она проводила инспекцию в школе, с целью выяснить степень полезности полученных нами знаний и правильность методов обучения. Тогда приходилось отказываться от наших маленьких радостей, и с утра до обеда зябнуть от холода и ледяного взгляда инспекторши.
- Бедные вы мои цыплятки, - кудахтала Финифет, когда я прибегала домой. - Совсем окочуритесь с вашим образованием. Небось, уже все мозги отсырели, мисс Роб! Ну да ладно, с мозгами то, для семейной жизни мозги не главное, лишь бы все остальное, нужное, не пострадало.
Нас было девять детей. Почти всех я знала, так как они были из Гаден-Роуз. Самыми старшими были братья Бредли, Дэвид и Фред. В конце лета им должно было исполниться пятнадцать. Оба были долговязыми, с зачесанными за уши волосами, что придавало им серьезный вид. Но ни о какой серьезности и речи быть не могло. Они были большими шутниками, и вся деревня страдала от их проделок. Обычно их наказывали тем, что заставляли вывозить навоз из того самого злополучного для меня хлева. Навоз был главной темой их шуток и надо мной.
- Эй, Найтингейл! А мы не знали, что соловьи любят чистить свои перышки в коровьих лепешках, - усмехался один из братьев, когда миссис Тернер выходила из класса.
- Наша Марта ждет, когда ты придешь доить ее. Копыта уже наточила, - вторил другой. И оба заливались от смеха.
Мне было обидно и досадно, но я молчала, уткнувшись в книгу. Не хватало еще тете Гризельде краснеть за меня, если я ввяжусь в скандал с этими гадкими мальчишками.
Третьим мальчиком был Рэй Готлиб. Он, как и подобает сыну кузнеца, был крупным и плотным, с широкими грубыми ладонями. Он всегда находился в компании других ребят, хотя сам говорил и улыбался редко. Светло-голубые глаза мальчика часто глядели в пол или исподлобья, но никогда не прямо на собеседника. Несомненно, его родители, в особенности отец, неодобрительно относились к излишней учености сына, который вместо молота и клещей чаще держал в руках книгу и перо. Но совместные усилия тети Гризельды и миссис Додд (наверняка, единственная область, в которой они абсолютно и полностью поддерживали друг друга) убедили их в необходимости хотя бы общего образования.
Я знала также и Николса Ливингтона, сына деревенского доктора. Он был высоким, худым с приятной улыбкой на веснушчатом лице. Рыжие волосы его были постоянно взлохмачены, и мальчик расчесывал их пятерней. Он сидел по левую сторону от меня и часто списывал.
Последний мальчик, как и его сестра, были не из Гаден-Роуз, и я познакомилась с ними только в школе. Била и Грейс Стоун привозили из Китчестера. Их отец был потомственным привратником в замке, а мать помогала на кухне. Дети гордились своей близостью к замку и ставили себя выше других учеников, что проявлялось в некоторой грубости. Оправданием такого поведения им служила фраза: "Мы живем в Китчестере, а вы нет!". И даже братья Бредли терялись и благоговейно замирали, услышав заветное "Китчестер".
Для многих взрослых, не то, что детей, графский замок был местом почти нереальным. Еще с давних времен строгий запрет не позволял простолюдинам с окрестных деревень приближаться к замку. Любопытных, осмелившихся подойти к нему ближе, чем на милю, ждало жестокое наказание. Их привязывали к столбу и наносили пятнадцать ударов плетью. Многие, особенно женщины, не выдерживали, и умирали. С тех пор прошли века, и вряд ли кто-то из живущих в замке вспоминал об этом запрете. Но стойкая боязнь Китчестера укоренилась в округе.
Не многие жители в Гаден-Роуз могли похвастаться тем, что видели кого-то из знатной семьи. Единственным происшествием за многие годы, в котором участвовал кто-то из них, была скандальная история моих родителей. Но и этого хватило с лихвой, чтобы заполнить разговором долгие зимние вечера на протяжении многих лет.
Кроме меня и Грейс были еще две девочки.
Одна была дочерью мистера и миссис Тернер. Она важничала оттого, что ее мать - учительница. Та, в свою очередь, старалась не выделять Виолетту. Спрашивала урок с нее также строго, как и со всех нас. Но отсутствие интереса и неспособность к длительному вниманию к чему-то кроме себя, давали плохие результаты, и девочка часто огорчала мать. Она была на год младше меня, с белокурыми волосами, вьющимися от природы, и очаровательными голубыми глазами, опушенными длинными ресницами. Несомненно, она была прелестной. И хотя в школе миссис Тернер не позволяла своей дочери лишнего, но, как я знала из рассказов тети, дома баловала ее. Отчего Виолетта росла капризной и самовлюбленной.
Другая девочка вызывала мое любопытство и жалость. Она обладала самой заурядной внешностью (хотя свою внешность я тоже считала довольно обычной, но тетя отрицала это, говоря, что я с "изюминкой"). Девочка была маленькой и худой. Прямые темные волосы были гладко зачесаны назад и завязаны черной лентой. На бледном личике выделялись широко расставленные карие глаза с короткими ресницами.
Утром, когда я заходила в класс, девочка уже была там, и понуро сидела у окна, кутаясь в поношенный платок так, будто хотела отгородиться им от всего окружающего, а не согреться от холода. Она всегда выбирала один и тот же стул с расшатанными ножками, словно опасаясь, что в хорошем табурете ей будет отказано. И никогда не пила с нами чай.
Возможно, она чем-то напоминала мне меня саму, когда я жила в Филдморе. Такая же чужая и одинокая среди шумной детворы, объект постоянных насмешек. Поэтому, я сразу почувствовала к ней интерес и участие.
В первое время я была сильно занята и загружена заданиями, которые миссис Тернер давала мне, чтобы догнать класс по программе. Лишь через пару недель, после моего появления в школе, я подошла к Сибил Рид, именно так звали эту молчаливую девочку.
Обычно я оставалась после занятий, но в этот день миссис Тернер должна была встретиться с Лонгботтомами, чтобы обсудить некоторые вопросы. Их дочери на днях исполнилось десять лет, и миссис Додд предположила, что настала пора отправить ее в школу.
Я немного замешкалась, и когда вышла на улицу, то увидела у ворот только одну Сибил. Она обхватила руками худенькие плечи и, прислонившись к деревянному столбу, подставляла лицо летнему солнцу. В этой позе она выглядела еще более беззащитной и потерянной. Я решительно направилась к ней, поняв, что лучшего момента для знакомства мне не найти.
- Хочешь пойти со мной к утиному пруду?
Она вздрогнула от неожиданности и, недоумевая, осмотрелась по сторонам, подумав, что обращаются не к ней. Но, не увидев, никого по близости изумленно взглянула на меня.
- Ты мне?
- Конечно тебе. У меня есть хлеб. Я его прячу, чтобы после занятий сбегать к пруду и покормить лебедей.
- А уток?
- И уток тоже,- улыбнулась я.
Она молчала, опустив глаза и нервно теребя концы серого платка.
- Ну как, пойдем?
- Извини, я не могу.
Она произнесла это так тихо, что я скорее додумала, чем услышала фразу.
- Почему? - я решила сражаться до конца. - А Николс Ливингтон говорит, что на пруду заметили двух лебедят. Я никогда не видела птенцов лебедей. Наверное, они такие хорошеньки: белые, пушистые комочки!
- Нет. Они совершенно лысые с красной морщинистой кожей. И шея у них не изящная, как у взрослого лебедя, а похожа на противного червяка.
Настала моя очередь удивиться. Только я не поняла, что поразило меня больше, описание птенца или то, что девочка ответила с таким жаром. Обычно она разговаривала равнодушно и на вопросы миссис Тернер всегда давала односложные короткие ответы.