Головки ребер с отчетливыми щелчками встали на места. Мышцы вернулись туда, где их изначально разместила природа. Края раны сомкнулись, оставив тонкую розовую полоску через всю грудь. Через несколько дней она бесследно исчезнет, и ничто больше не будет напоминать о тяжелой болезни.
- Плотную повязку на грудь, - придется тебе немного походить так, малыш. Слишком велик риск, что ребра будут шалить первое время, пусть все как следует обоснуется на своих местах... Пока помощники возились с повязкой, хирург взглянул на лицо спящего ребенка, отвел в сторону прядку волос, щекотавшую усыпанный веснушками нос. Ровное безмятежное дыхание, и на осунувшемся личике уже играют первые робкие краски жизни. Долгой жизни...
Серебристое сияние вокруг пальцев померкло. Больше всего Ильяр любил свое призвание за этот миг: ощущение вытекающей из ладоней силы, спокойную усталость и удовлетворение хорошо сделанной работой. Кончики пальцев слегка покалывало. Четвертая операция за сегодня. Четвертая и последняя. Если, конечно, не случится ничего вроде пожара, потопа или землетрясения, сохрани Девин. Тогда всем хирургам придется забыть об отдыхе. Включая престарелого наставника.
Откинув полог палатки, Ильяр вышел на воздух, опустил гудящие руки в говорливый ручеек. Ледниковая вода обожгла не хуже крутого кипятка, но уже через мгновение сила хлынула из ручья через пальцы, наполняя тело бодростью и проясняя сознание. Плеснув пригоршню воды в лицо, хирург опустился на землю, скрестил ноги, как это делают горцы, посмотрел на небо.
Операция была долгой - солнце успело опуститься за вершину Орлиной Твердыни, и лиловые сумерки уже затопили долину. Но небо, удивительно чистое и прозрачное, еще сквозило нежной голубизной.
Кто-то присел рядом. Не поворачивая головы, Ильяр узнал наставника по старческому кряхтению и хрипловатому, с присвистом, дыханию. Ученики не раз предлагали ему помощь, но Энхор отшучивался - старость не лечится, а таким зеленым юнцам он свое драгоценное здоровье не доверит, пусть даже не рассчитывают ускорить приход его последней Песни.
Дыхание старика не мешало смотреть на небо и слушать тишину. А его присутствие делало молчание особенно значимым и исполненным смысла. Нет ничего лучше, чем помолчать с кем-нибудь обо всем на свете...
- Облака уплывают на запад, скрываясь из глаз,
На широких крылах унося утомленное лето,
И в молчании горы внимательно смотрят на нас,
На извечный вопрос "Кто ты есть?" ожидая ответа...
Ильяр не сразу понял, что произошло. А Энхор уже неторопливо шел к своей палатке, постукивая по камням тропинки посохом.
Наставник читал стихи. Свои стихи. Случаи, когда старик ронял в тишину чеканные строки, можно было перечесть по пальцам, они обросли слухами и легендами, и ученики вполголоса пересказывали услышанное друг другу, пытаясь постичь скрытую в нем мудрость.
Ильяр торопливо повторил про себя стихотворение, убедился, что запомнил его до последнего слова. И задумался.
Врач по призванию, в помощи безнадежно больным он видел единственный смысл своего существования. Без ложной гордости лучший хирург Орлиной Твердыни. Самые тяжелые случаи Энхор всегда поручал именно ему, зная, что ученик не подведет, не оставит ни единого зернышка болезни в теле. Даже если придется совершить невозможное. Как сегодня, с этим ребенком...
Ильяр оглянулся на палатку. Даже у него дрогнуло сердце, когда расступилась плоть, обнажая ребра, и под ними - изъеденные страшным недугом легкие. Но только сердце. Руки не дрожали, вскрывая грудную клетку и одну за другой заполняя каверны здоровой, живой тканью...
- Я человек, - вполголоса сказал Ильяр, глядя на горы.
Горы промолчали.
Утро оповестило о себе гортанными голосами погонщиков. Ильяр высунулся из палатки. Над землей стелился тонкий туман, по колено в нем стояли мулы и люди. Двое держали носилки, третий размахивал руками и горячился перед наставником, сосредоточенно кивающим на каждую тираду. Энергичные и выразительные жесты горца позволяли все понять без слов. Их товарищ попал под обвал - взгляд на вершину, руки обхватывают голову, большим валуном - горец развел руки, словно собираясь обнять Орлиную Твердыню - ему раздробило ноги, и теперь - руки воздеты к бледному рассветному небу - он ради всех милостей Певицы призывает врачей к исполнению их священного долга.
Горец полез за пазуху. Ильяр тихо хмыкнул, уже зная, что сейчас произойдет. Старый наставник терпеть не мог, когда ему пытались всучить плату за то, что он считал своим долгом. Король платил достаточно, чтобы обитель не нуждалась ни в чем.
В смуглых пальцах блеснуло золото. Посох с треском приложился сначала к руке погонщика, потом к голым икрам, а когда тот нагнулся, хватаясь за ушибленные места, вытянул провинившегося вдоль спины. Взвыв, горец воздел руки к небу, то ли не понимая, за что его наказали, то ли решив, что это не наказание, а отказ. А Энхор уже указывал погонщикам с носилками на палатку Ильяра.
Одного взгляда хирургу хватило, чтобы оценить тяжесть ранения.
- Не трогать, - остановил он помощников, взявшихся было за раненого, чтобы переложить его на стол. - Вместе с носилками. Живо.
Носилки водрузили на операционный стол. Ильяр заиграл рукава и протянул руку.
- Нож.
В ладонь лег тяжелый охотничий нож. Горец на носилках побледнел до нездоровой желтизны.
- Резать не дам! У меня жена, дети, как я их без ног кормить буду?! Не дам резать!
- Хочешь отсюда на своих ногах выйти? - спросил хирург, пробуя остроту лезвия.
- Хочу! - безумная надежда плеснула огнем в затуманенные болью глаза.
- Тогда замолчи и не мешай мне работать.
Погонщик послушно замолчал. Ильяр примерился и одним движением вспорол штанину до самого паха. Увидев то, что скрывалось под окровавленной тканью, врач со свистом выдохнул сквозь сжатые зубы. Ай да наставник, удружил...
Удар валуна превратил ноги горца в кровавый кисель. Размозженные мышцы, осколки костей - чудо, что не пострадали крупные сосуды, и что раненый не умер от боли еще по дороге сюда. Но если дожил, то шансы еще есть.
Срезав остатки штанов, Ильяр не глядя отдал помощнику нож.
- Полей.
Тщательно вымыв руки, он склонился над раненым. Серебристое сияние окутало пальцы.
Помощники отступили, чтобы не мешать. Ильяр не заметил этого. Мир вокруг него сжался до изуродованных ног под пылающими руками. Не осталось ничего - только истерзанная плоть и текущее с пальцев серебряное пламя. И еще обещание, данное горцу - отсюда он выйдет на своих ногах. Не имеет права не выйти. Обязан. Ильяр обещал.
Он забыл обо всем. О том, что это живой, страдающий человек, что он безнадежен. Это не операция - это тренировка. Это не нога - это плотный полотняный мешок с жиром и кожаными ремнями, в котором утопили осколки разбитого горшка. Всего-навсего надо найти на ощупь эти осколки и собрать из них горшочек. Не вынимая рук из мешка. Простая задача. Очень простая. Он делал это тысячи раз.
Вот этот осколок должен быть здесь, а этот - сюда. А вот тот надо развернуть, чтобы он встал на место... Это не кость, это такой длинный кувшин. Причуда гончара. А теперь аккуратно расправить разорванные связки и мышцы. Очень аккуратно. Это всего лишь скользкие ремни, которые надо расположить в нужном порядке, закрепить, заделать прорехи, пока они неподвижны, не забыть закрыть кожей...
- Все, мальчик мой, все, - дошел до сознания голос наставника, явно не в первый раз взывавшего к ученику. - Хватит, остановись.
Ильяр сморгнул, медленно приходя в себя, посмотрел на дело своих рук. На носилках лежал человек. Спящий. Живой. Перевитые алыми жгутами шрамов ноги выглядели страшно. Но это были именно ноги. Нормальные человеческие ноги. А шрамы скоро побледнеют.
Смывая кровь с рук, забрызганных по самые плечи, Ильяр посмотрел на подпирающую небо вершину.
- Я врач, - уверенно сказал он.
Орлиная Твердыня не ответила.
В один из редких дней затишья, когда с утра не оказалось ни одного пациента, Ильяр выбрался посидеть на берегу ручья. Лето кончилось, и подножия гор тонули в ало-золотых коврах осеннего леса, но холода еще не пришли. Благословенное время тепла и покоя, бездонного молчания земли и неба...
В глубине души Ильяр надеялся, что наставник снова придет помолчать с ним. Надежда вскоре оправдалась - послышалось шарканье и постукивание посоха. Но вместо того, чтобы сесть рядом, Энхор слегка толкнул ученика посохом в спину.
- Вы просили лучшего хирурга, госпожа. Вот лучший.
Госпожа? Ильяр вскочил, обернулся, склоняясь перед знатной дамой.
- Простите, я не слышал, как вы подошли...
Язык прилип к гортани и отказался повиноваться. Перед врачом стояла женщина, которую он никак не ожидал увидеть здесь. Которую вообще не хотел видеть, выбросив из сердца и из памяти. Навсегда, как ему казалось.
А теперь она стояла перед ним, невысокая, хрупкая, невыразимо прекрасная, и длинные ресницы трепетали в смятении, как крылья пойманной бабочки. Ресницы, которые он так любил целовать...
- Ильяр?!
Для княгини эта встреча была такой же неожиданностью, как и для него. Она даже отступила на шаг. А Энхор смотрел на вершины, опираясь на посох, словно на земле не происходило ничего, заслуживающего взгляда.
Хирург первым взял себя в руки.
- Что угодно госпоже? - холодный, чужой, непослушный голос царапал горло, глаза уставились на сухую траву под ногами, чтобы не видеть лица, бывшего когда-то самым дорогим, самым желанным на свете.
- Ильяр... - беспомощный шепот, боль в голосе, резанувшая по сердцу. - Зачем ты так?
- Княгиня Хальвар беспокоится о своем здоровье, - ласково пояснил наставник. - Ильяр, я прошу тебя принять госпожу.
Хальвар оглянулась на старика.
- Если Ильяру неприятно, я не буду настаивать, - пролепетала она. - Я соглашусь на любого другого...
Голос Энхора остался таким же шелковым, но под гладким шелком отчетливо прозвенела сталь.
- Принимая посвящение Девин, любой врач дает клятву не отказывать в помощи никому, даже врагу своей семьи, и не делать различий между пациентами. Не беспокойтесь, княгиня. Ильяр помнит свой долг.
Хирург стиснул зубы. Когда между князем и врачом выбирают князя, врачу остается только искать утешения и забвения в работе. Для него жизнь кончилась в тот день, когда свадебный поезд увез Хальвар из деревни. Началась другая жизнь, в которой было место только серебряному пламени - дару Девин, чужой боли и крови, да еще усталости. Благословенной усталости, позволяющей не помнить ни голоса, ни лица, и не видеть снов.
Он работал как проклятый, как одержимый не для того, чтобы прошлое напоминало о себе! Но Энхор заговорил о клятве...
Ильяр молча указал на свою рабочую палатку. Княгиня еще раз испуганно оглянулась на старого наставника, подобрала подол вышитого платья и почти побежала следом за хирургом.
- Что вас беспокоит?
Присевшая на краешек скамьи княгиня сглотнула, беспомощно повела рукой.
- Уже шесть лет, как я замужем, но у нас нет детей, - легкий румянец смущения залил ее лицо. - Меня лечили, но лечение не помогло. А в последнее время у меня часто кружится голова, я очень быстро устаю, и даже девичьи платья стали широки мне в талии и бедрах.
Внутри возник и стремительно начал разрастаться холод. Ильяр взглянул на княгиню. Она и впрямь походила скорее на испуганную девочку, чем на замужнюю женщину.
- Раздевайтесь и ложитесь на стол.
Хрупкие руки взметнулись к горлу, словно Хальвар боялась, что ее начнут раздевать насильно. Хирург устало посмотрел на нее.
- Я врач, госпожа. Врач - не мужчина. Я каждый день вижу обнаженные тела, и они не вызывают у меня никаких чувств. Если вы хотите, чтобы я вам помог, раздевайтесь и ложитесь. Мне надо вас осмотреть. Если нет - не смею вас задерживать.
Княгиня вздрогнула, как от пощечины, побледнела и начала расстегивать платье, путаясь в крючках. Велев помощникам подождать снаружи, Ильяр отвернулся, перебирая мешочки с травами в шкафу и признаки болезни в памяти. Нехорошие признаки. Очень нехорошие... Оскорбленный мужчина уступил место опытному хирургу, и когда шелест шелка и возня на столе затихли, княгиня Хальвар перестала существовать. Перед врачом лежала больная женщина. Смертельно больная. Но еще оставалась надежда, что он ошибся.
- Спи, - палец коснулся лба, погружая пациентку в сон. В палатку вернулись помощники, встали чуть поодаль, готовые по первому знаку подать все необходимое для операции.
- Начали.
Серебряный огонь потек с пальцев на атласную кожу, раздвигая ее, позволяя заглянуть внутрь тела, найти причину болезни.
Одного взгляда хватило, чтобы понять все. Ни о какой ошибке не могло идти и речи. В отчаянной надежде Ильяр осматривал пораженные органы. Лечить там было уже нечего. Ни один мускул не дрогнул на лице врача, когда кожа смыкалась, закрывая разверстое чрево женщины, которой не мог помочь ни один хирург в мире.
- Просыпайся.
Длинные ресницы затрепетали - княгиня приходила в себя.
- Вставайте и одевайтесь.
Отвернувшись, Ильяр долго и тщательно мыл без того чистые руки, не зная, как сказать о том, что увидел. Не говорить он не имел права. Говорить - не мог.
- Так быстро? - шепотом спросила княгиня, дрожащими пальцами застегивая последний крючок. - Что там? Ильяр...
Хирург не ответил. Он выравнивал баночки с мазями.
- Ильяр, ради Девин, не молчи!
- Ничего! - выкрикнул ей в лицо врач, выплеснув в одном слове всю боль этих бесконечных шести лет без нее, все горе, весь страх, всю усталость и отчаяние от невозможности помочь. - Там нет ничего! Ни-че-го! Вы здоровы, госпожа. Вы абсолютно, совершенно здоровы, - чеканя каждое слово, проговорил он уже тише. - Убирайтесь отсюда к вашим безголовым и безруким лекарям, если хотите, чтобы вашу мнительность и дальше холили и лелеяли, а у меня нет времени на подобные глупости. Идите и займите себя чем-нибудь, чтобы не маяться дурью от безделья! А через год или возвращайтесь с ребенком на руках, или не смейте больше показываться мне на глаза! Вы все поняли, госпожа?! - рявкнул Ильяр так, что по всей Орлиной Твердыне пошло гулять эхо.
Судорожно кивнув, Хальвар прижала ладони к пылающему лицу и опрометью кинулась вон из палатки.
Поздно ночью Ильяр решился наконец выйти наружу. В обители царила тишина. Крупные осенние звезды равнодушно смотрели вниз, узкий серпик молодой луны зацепился за вершину горы и повис, слегка накренившись, над долиной. Земля, сухая и жесткая, молчала - ни шелеста травы, ни треска поздних кузнечиков. Только ручей все вызванивал свою неумолчную песню.
- Я так и не сказал ей, что она не проживет и месяца, - шепотом сознался Ильяр черной громаде, заслонившей половину неба. - Я знаю, что ее болезнь нельзя вылечить. У нее все внутри - одна сплошная опухоль. Но я должен был хотя бы попытаться! Я нарушил клятву. Я трус...
Горы не удостоили его ответом.
Что-то надломилось в Ильяре с того дня. Он оставался лучшим из лучших, но там, где прежде спасал вдохновением, теперь брал отчаянием и стыдом, дерзновение сменилось стремлением искупить вину. Наставник видел это, но молчал - и молчание, прежде объединявшее их, теперь стояло между ними холодной незримой стеной. Иногда Ильяр думал, что ему стало бы легче, сумей он рассказать Энхору о случившемся. Что тот и так знает все, Ильяр не сомневался. Это было нужно ему самому, чтобы облегчить придавивший душу груз вины. Но он продолжал молчать, наказывая самого себя за нарушенную клятву. Ильяр не хотел облегчения.
Дни и ночи сливались в одну черно-белую ленту. Потом лента стала черно-зеленой, но Ильяр не заметил этого, как не заметил зимнего перехода из палаток в пещерную обитель и возвращения обратно в палатки. Он вообще ничего не замечал, кроме больных. Пока однажды не обнаружил на рабочем столике среди лекарств кувшин с тюльпанами. Цветы клонили тяжелые алые и золотые головки, источая нежный аромат.
- Что это? -удивленно спросил хирург, глядя на живой костер.
- Цветы, - не менее удивленно ответил помощник. - Их принесла мать того мальчика, которому ты позавчера вправлял руку.
Руку Ильяр помнил. Скверная была рука - выдернутый из сустава локоть, порванные связки... Мальчика не помнил. Совсем.
- Весна, - невпопад добавил помощник.
- Весна?
Врач откинул полог. Внутрь хлынули солнечный свет и птичий гвалт. Совсем рядом, в кустах, орали и ссорились воробьи. Ручей торопился к далекому морю, в умытом дождем небе громоздились облака, обещая грозу, и повсюду кивали тюльпаны.
- Весна... - повторил Ильяр, оглушенный и ослепленный этим праздником жизни. И почти не удивился, когда рядом прозвучало хрипловатое:
- С возвращением, мальчик мой...
Весна промелькнула, как горная ласточка, оставив по себе опустошенность и неверие в то, что все кончилось. Ильяр еще не мог поверить, что он справился, что вина больше не гложет его изнутри. Время лечит все раны. После иных остаются шрамы, но рано или поздно заживает все. Выздоравливал и хирург, не сумевший справиться с болью потери.
Осматривая брыкающегося младенца, Ильяр улыбался. Карапуз таращил на него глазенки, норовил затащить в рот палец врача, за который цепко держался крохотным кулачком, и был вполне доволен жизнью.
- Поздравляю, совершенно здоровый малыш, - Ильяр поднял взгляд на мать ребенка. И оцепенел. В сияющей, счастливой женщине трудно было узнать прежнюю Хальвар - и все-таки это была она. Гордая своим материнством. Настоящая княгиня, не робкая девочка.
- Эээ... Это действительно вы, госпожа? - только и смог выговорить врач.
Хальвар ловко подхватила ребенка, прижала к себе, улыбаясь открыто и радостно, как старому другу.
- Ильяр, ты ведь сам велел через год явиться с ребенком! - она поцеловала малыша в макушку. - Видишь, я послушная пациентка. Правда, года не получилось, пришлось приехать раньше.
Этого не могло быть. С такой болезнью не то что детей не рожают - вообще не живут. Но Хальвар была здесь, здоровая, живая, уверенная в себе женщина. Певица, как это вышло?!
- Как вы себя чувствуете, госпожа? - осторожно спросил врач, изо всех сил стараясь не выдать смятения.
- Замечательно! - Хальвар огляделась и перешла на шепот. - Знаешь, я ведь думала, у меня рак. Но когда ты меня отругал, мне стало так стыдно, что я очень рассердилась на себя. И решила, что никогда больше не буду болеть. И мне сразу стало лучше, а потом я наконец забеременела, и мне уже было не до глупостей. Спасибо, что не стал тогда церемониться со мной!
Улыбнувшись на прощание, она подобрала со скамьи пеленки и выпорхнула из палатки. Ильяр проводил ее полным недоумения взглядом. За что она благодарила его - за ложь? За отказ от помощи? За нарушенную клятву врача? Но если это в конце концов спасло ее - пусть даже ему никогда не понять, как это могло случиться, была ли тогда нарушена клятва? Был ли тогда отказ от помощи? Что это было - воля Девин или тайная сила души, исцелившей саму себя?
Пошатываясь, словно пьяный, врач выбрался на берег ручья и почти упал, обхватив голову руками.
- Знаете, я понял, кто я, - сообщил он горам. - я дурак, слепец, и ничего не смыслю в жизни. Но я самый счастливый дурак на свете, и мне все равно, что вы об этом думаете!
Горы молча улыбались небу.