Палевский Виктор Михайлович, тридцати пяти лет, был холостым (юридически) мужчиной оч-чень приятной наружности. Он не спеша шел по направлению к метро. День был славный, теплый, солнечный. Погода и плотный обед настроили Виктора Михайловича на добродушный лад.
"А девочка хороша, - думал он о девушке, с которой был сегодня в кафе. - Молоденькая, горячая, фигурка - высший класс. И смотрит влюбленно. Так и хочется ее поскорее...". Наедине с собой Виктор Михайлович выражений не выбирал. Это в глазах барышень надо выглядеть галантным, щедрым, великодушным, словом, "шикарным мужчиной". Набор необходимых фраз, взглядов и жестов имелся. До действий, особенно говорящих о его щедрости, Виктор Михайлович старался дело не доводить. Но сегодня изменил своему правилу. Купил даме ландыши и сводил в кафе пообедать. Обедал, в общем-то, он один. Дама предпочла кофе с пирожным. И то хорошо. Сэкономил... Сколько он сэкономил, Виктор Михайлович посчитать не успел, потому как задумавшись налетел на табуретку, где был разложен немудрящий товар уличной торговки: пилочки для ногтей, наборы иголок, бритвенные лезвия.
- Расселась тут! Прохода от вас нет! Куда только милиция смотрит! - накинулся он на сухонькую старушку, подбиравшую с земли рассыпанную мелочёвку.
- Да где ж мне сесть-то, отовсюду гоняют. А тут у нас место прикормленное. Худо-бедно, а к пенсии прибавка есть. Пенсия-то...
Но Виктор Михайлович, не слушая тихих, в землю, причитаний старухи двинул ногой по валявшейся табуретке и стал спускаться в подземный переход.
- Постой, милый, - низкий, с хрипотцой, женский голос заставил его оглянуться. Темноволосая, кареглазая женщина, похожая на цыганку, улыбаясь, смотрела на него. Одета она была вполне современно, а не в цветастую юбку до земли и платок. - Вижу, ты хороший, справедливый человек, любишь, чтобы порядок был. И переживаешь, расстраиваешься. Только один мало что сделать можешь. Успокойся, все образуется. И тебе счастье будет. А денег мне от тебя не надо. Я сама тебя наградить могу, - сказала она, заметив, что мужчина собирается уйти. - Вот, возьми. Чай хороший, полезныйи вкус у него волшебный. Спасибо мне скажешь. Только сам пей, никому не давай. Его так просто не купишь".
"Зачем мне этот чай, - как-то вяло подумалось Виктору Михайловичу, между тем как его рука сама собой потянулась за черной, с золотом, коробочкой. - Ладно, мне не понравится, подарю кому-нибудь в отделе". Пока он разглядывал написанные на упаковке странные иероглифы, одарившая его чаем женщина куда-то пропала. Ну, и фиг с ней. А коробочка перекочевала в элегантный портфель Виктора Михайловича.
Вспомнил он о ней уже поздно вечером, когда полез в портфель за газетой. Открыв плотно запечатанную коробочку, Виктор Михайлович увидел внутри что-то, завернутое в золотистую, нежную бумагу. Маленький сверток был перевязан какой-то травинкой. "Вот гады, умеют делать эксклюзивные вещи. Нашим расти до этого, и расти, - подумал он и бережно развернул сверток. В нем лежал всего один маленький пакетик чая. - И это все?" Виктор Михайлович почувствовал, что его бессовестно обманули. Не только бессовестно, но и нагло, просто... Просто в изощренной форме. Именно так. Но потом ему пришла в голову, как казалось, здравая мысль: "А вдруг не обманули, вдруг именно так и должен выглядеть супер-редкий чай? Все же Восток..." И предостережение цыганки о том, чтобы он никому не давал его пить, показалось смешным. Один пакетик всего. Кого угощать-то? Разве только дать отпить глоток-два. Вкус, говорила, волшебный. Ну да, потом пристанут, где взял, да где взял. Правильно, сам выпью.
Он вскипятил чайник и залил кипятком пакетик . Вода в чашке стала розовой, потом темно-бордовой и, наконец, красивого орехового цвета. Вместе с цветом напитка менялся и его запах. Цветочный вначале, через некоторое время он напоминал пряный запах горячего грога. А с последним изменением цвета чуть ощутимый аромат ванили и шоколада вызвал в памяти вкус дорогого французского коньяка, которым его как-тоугостил шеф. Он осторожно, двумя руками взял чашку. Еще раз принюхался. И, зажмурившись, осторожно отхлебнул. Коньяк... "... твою мать! Настоящий коньяк!" - охнул Виктор Михайлович, продолжая с наслаждением пить волшебную жидкость. Назвать ее теперь чаем было невозможно, но и коньяк в пакетиках - полная чушь. Между тем тепло наполнило его, голова легко и приятно закружилась. "Волшебный вкус...", - успел подумать Виктор Михайлович, откинулся в кресле и... Уснул.
Спал беспокойно, вздрагивая и постанывая. Снилось, что давешняя старуха, у которой он перевернул самодельный прилавок, била его табуреткой по спине и голове. Рукам и ногам, впрочем, доставалось тоже. Во сне он убегал от бабки по длинной узкой улице, засыпанной песком, в котором вязли ноги, и старуха вот-вот его догонит. Двери домов, в которые Виктор Михайлович пытался зайти, никак не открывались. Люди, смотревшие из окон, улыбались и бросали вниз чайные пакетики, парившие над улицей маленькими парашютиками. Крик рвался из горла, но слышно было только шипение и писк. Вдруг чья-то теплая ладонь легла на лоб, и мягкий голос сказал: "Витюша, сынок, полно тебе бегать. Гляди, вспотел весь. Простудишься, не ровен час". И такой покой нес этот голос, такую тишину, что Виктору Михайловичу захотелось заплакать, чего не было с ним лет двадцать, а то и более. И улица, и гадкая старуха куда-то пропали. Он стоял словно бы в сосуде, полном серого тумана и видел через него женщину, очень похожую на вчерашнюю цыганку, голосом матери говорившую ему: "Еще спасибо скажешь". Потом пропала и она, и странный серый туман, и он сам. Сны имеют обыкновение заканчиваться.
Виктор Михайлович потянулся. Все тело болело, будто его и в самом деле кто-то поколотил. Он потер руками лицо и ему показалось, что ладони коснулись чего-то мягкого, вроде меха. "Вот, блин, в одеяло закутался, дышать нечем. Да еще и сидя спал. И не так все заболит". Впрочем, картина, которую он увидел, заставила его усомниться в том, что он не спит. Все вещи в комнате выглядели как на экране черно-белого телевизора. Цвет пропал, но зато ему показалось, что, не поворачивая головы, он видит гораздо больше справа и слева от себя. Виктор Михайлович собрался еще раз протереть глаза, но рука, потянувшаяся к его лицу, не была рукой... Небольшая, покрытая темно-серой шерстью лапка сжимала и разжимала длинные когтистые пальцы голой розовой кисти. Действительностью это быть не могло. Виктор Михайлович бросился к зеркалу стенного шкафа в коридоре, по пути ударившись ногой о дверной косяк. Он взвыл от боли, но опять услышал вместо своего голоса только шипение и писк. Из зеркала на него двумя блестящими круглыми глазами смотрело существо, совсем не похожее на человека: плотная серая шерсть покрывала вытянутую морду и туловище, мощная нижняя часть которого контрастировала с более щуплой верхней. Почти безволосыми оставались уши, ступни, кисти передних лап. И длинный хвост... Правда, три признака этого существа могли принадлежать и Виктору Михайловичу. Во-первых, рост. Во-вторых - две жирных складочки на животе и, в-третьих, первичные половые признаки, из которых явствовало, что эта особь - самец. Крыса. Щипать себя смысла не было, поскольку нога, или, скорее, лапа, ударрившись о дверной косяк, реально и сильно болела. Он поплелся в комнату. Потом резко обернулся, опять сунулся к зеркалу. Почему-то широко открыл рот, сказал "Аааа!", показал себе язык. Ничего не произошло. Шерсть не опала, хвост не отвалился. "Я сошел с ума. Это единственное объяснение, - подумал Виктор Михайлович. - Но если это не так? Нет, будем считать, что так и есть. Иначе я все равно сойду с ума". Мысли в его голове свернулись в рыхлый клубок, в котором было множество голов и хвостов. Но найти какой голове принадлежал какой хвост не представлялось возможным. Вконец обессиленный, Виктор Михайлович упал в кресло. Так же, как в ночном кошмаре, ему захотелось плакать. Но на этот раз от безысходности.
Слеза и в самом деле смочила шерсть на его щеке, когда правым глазом Виктор Михайлович вдруг увидел на столе чашку. Сразу же все мысли нашли свое начало и конец. Может быть, вся беда от этого чая? Что эта... ему подсунула? Попался, как последний... попался! Где коробка? Ах, вот она где, под стол упала. Проворные лапы схватили черную коробочку с непонятными золотыми значками на ней. Почему же непонятными. Все ясно написано. "Чай "Волшебный вкус истины". Ох...еть. "Вкус истины"! Ах ты, ..., ах ты и ...! Виктор Михайлович матерился так, как никогда ранее вслух этого не делал. Но вместо матерных слов слышалось только "пи-пи", да "пи-пи". Однако мелкими значками было еще кое-что написано. "Этот волшебный напиток поможет вам познать себя. И, обретя в себе человека, обрести целый мир".
Как это? Как это познать себя и - чего там? - обрести целый мир? Буддизмом пахнет. Или чем-то подобным. Насчет "обрести в себе человека" так это они загнули. Чего тут обретать, когда я... Кто я? Виктор Михайлович посмотрел на свой хвост, пошевелил им. Шевелится, "пи-пи". Нет, не человек... А что есть человек? В голове завертелось "звучит гордо", "должны быть прекрасны и лицо, и одежда, и душа, и мысли" и даже "человек - царь природы". "Пи-пи" вам, а не царь. Сиди теперь, хвостом обмахивайся. Так, спокойно, Витя. Перечитай еще раз. Ага: "...поможет вам познать себя". Познали... Что же получается, я - крыса? Полная "пи-пи", "пи-пи". Да у меня высшее образование!
Диплом о высшем образовании и место в министерстве Виктор Михайлович получил в придачу к молодой жене, тестю-ректору и семейному однокомнатному гнезду в новостройке. Жить для себя лет через двадцать? Не те времена. Он сумел убедить свою тихую жену избавиться от первой беременности, а потом и от второй. После чего она вернулась к родителям. Квартиру оставила ему, не захотев затевать тяжбу по разделу имущества. И Виктор Михайлович, наконец, вкусил прелести жизни без обязательств перед кем-либо.
После смерти отца он отвез мать в деревню, к ее сестре. Пусть старухи вместе живут, им же веселее будет. Мать не сказала и слова. Собрала свои вещи, кое-какую мебель раздала по соседкам. Книги забрали в школьную библиотеку. С собой взяла альбомы с фотографиями, старые письма и любимую папину чашку, с нарисованной внутри веткой красной смородины. Все оставшееся барахло Виктор Михайлович вынес на помойку. И переселился в родительскую квартиру. Все же две комнаты, а не одна. Центр города. Однокомнатную стал сдавать. Ездить в деревню к матери было недосуг. Три часа туда, да три обратно. Считай, половина выходного угроблена. А тами вовсе тоска. Родни много, никого толком не знает. Только и был у них, что в детстве, еще до школы. Да вот когда мать отвозил и потом, на девятый по ней день. На похороны не успел, отдыхал в Турции.
Домой после поминок Виктор Михайлович вернулся с коробкой старых писем. Так и стоят теперь на антресолях. Тетка сказала, что мать до последнего дня их перечитывала. Там и его письма домой. Три штуки. Из деревни, где гостил последний раз перед школой, из пионерского лагеря на Черном море и открытка из Праги. Мать ее всем показывала, гордилась, что сын может мир посмотреть. А вот он... Он не хранил ее писем. Все эти приветы от братьев-кумовьев вкупе с описанием дневных забот не интересовали Виктора Михайловича. И он выбрасывал письма сразу - почти не читая.
Нет, его жизнь однообразной и пресной назвать было трудно. Чего стоило одно продуманное на несколько шагов вперед построение карьеры. Как, кому и когда, а, главное, что сказать. К месту пошутить, оказать услугу. Или просто скромно стерпеть начальственный разнос, а потом еще извиниться перед шефом. Итог трудов - место заместителя начальника отдела министерства в 34 года.
Виктор Михайлович вскочил с кресла и забегал по комнате. Ему казалось, что вот-вот, через пару минут все образуется. Но результатом беспорядочных метаний была еще раз ушибленная задняя лапа и обкусанные когти на передних. Обрести человека... обрести человека... Как это сделать? Когда-то мать говорила, чтои за луковый хвостик уцепившисьможно попасть в рай. Где ж этот хвостик найти?
Виктор Михайлович снова побежал по комнате. От окна к двери и назад. Нашел! Вот, писал же он матери. Есть вещественное доказательство. И даже назвал ее "дорогой мамочкой". Стало быть, любил. Правда, дальше было написано только "пришли мне сандалии. Витя", но все же от факта не отопрешься. Ага, что там еще? Серёгу Болшева, конечно, подсидел. Где ты, высоколобый, теперь, ау? Но руки Серый на себя не наложил, работу другую нашел, семья осталась при нем. Так что, может, он благо сотворил, выжив Болшева из министерства. Если подумать, то и женщинам с Виктором Михайловичем везло. Так бы матерями-одиночками были, косые взгляды на всю жизнь обеспечили себе и детям. Но он их от этих глупостей оберег, кто-то потом и замуж вышел. А эту, последнюю, так и вообще не тронул. Не успел. Но должно зачесться. Должно-о-о-о-о. Что еще? Ну, макулатуру и металлолом собирал? Собирал. Правда, у соседки из общего коридора батарею стащил. Для ремонта хранила. Так ремонт когда еще будет, а его класс первое место занял. Помог коллективу? Помог. А тот случай, когда нищему кучу денег отвалил, почти половину выигрыша в казино? Шеф затащил, отказаться неудобно было. Но фортуна не обманула, выдала по полной. Там же, в казино, половину выигрыша пропил, а половину в метро отдал слепому парню, с обожженным лицом. Правда, заставил его в жмурки играть, но выигрыш тотполучил честно. Кажется, все. Должно хватить.
Виктор Иванович опять уселся в кресло и стал ждать. Он ждал и прислушивался к себе, вдруг перемены уже начались. Ну, конечно, он зря волнуется. Крысой-то за ночь стал, а тут всего ничего времени прошло. И потом, он тогда чай пил. Взгляд его левого глаза нашел на столе чашку. Из нее до сих пор свисала ниточка с ярлычком. Значит, пакетик еще там! Вот, пи-пи. Надо было, пи-пи, оставить еще на одну чашку. Может, и шерсти поменьше бы выросло, и легче бы назад в себя вернулся. Жаден. Но попробовать стоит. Он вскипятил чайник, залил сухой и сморщенный пакетик кипятком и уселся ждать. Вода стала сначала светло-желтого цвета с травяным запахом, потом позеленела и запахла тиной и, наконец, стала мутно-коричневой жидкостью с запахом гнилых яблок. Но нельзя сказать, чтобы Виктору Михайловичу этот запах был отвратителен. Наверно, для обратного превращения он как раз подходил. Чашка была осушена до дна. После минутного размышления следом за чаем был съеден пакетик с ниточкой и ярлычком. Ни опьянения, ни головокружения, ни тяги ко сну. Шерсть на месте, хвост, пи-пи, тоже. Усидеть Виктор Михайлович не мог. Он снова побежал, теперь уже по двум комнатам, коридору и кухне. Дыхание участилось, глаза покраснели. Но процесс очеловечивания все не начинался. И если раньше ему хотелось плакать, то сейчас по самый кончик лысого хвоста Виктора Михайловича заливала злость. Он шипел, клацал зубами и в прямом смысле лез на стену. Потом стал биться об нее головой. Биться до состояния полного отупения. Наконец, упал.
Он пришел в себя вечером. Болела голова, руки и ноги. Так было и после первой чашки чая, подумал он. Надежда на то, что с ним начали происходить долгожданные изменения, толкнула к зеркалу. Но оттуда на него смотрело существо по-прежнему мало похожее на человека. Голова была разбита, темная струйка уже засохшей крови шла от круглого уха до заплывшего правого глаза. Левый смотрел с жадным интересом. Интерес, впрочем, исчез быстро, возникла тоска. Что же это? Почему? Или луковый хвостик оказался гнилым?
...Большая серая крыса медленно прошла в комнату и легла на диван. Передними лапами обхватила морду, задние поджала к брюху. Она хотела только спать, спать, спать. И никогда больше не просыпаться. Последней ее мыслью, перед тем как уйти в спасительный сон, было: "Обрести в себе человека невозможно. Потому что место есть только для крысы"...