Немов продирался сквозь туман, плотно обложивший тропинку и кустарник по ее сторонам. Видимость была так себе, от силы метра полтора - два. Собственно, этого хватало, чтобы не налететь на пень или успеть увернуться от нагло высунувшейся на тропинку ветки. Но сама невозможность видеть дальше очерченного кем-то пространства раздражала Немова. Царь природы, знаете ли, а ползет, практически, как улитка. Или черепаха. Что не менее унизительно для представителя homo sapiens. Человек должен идти с гордо поднятой головой, обозревая орлиным взором леса, луга, поля и всяческие там перелески. Вместо того, чтобы уворачиваться от дурацких ног, норовящих заехать ему по носу. Ног?.. Немов застыл на месте и с интересом посмотрел на висящие перед ним ноги. Наверняка к ним приделано и все остальное. Не могут же они существовать сами по себе. Солидные такие ноги, в приличных туфлях. Не легкомысленные какие-нибудь, в пластиковых шлепках или тапочках с помпонами. Оттуда, где, вероятно, было все остальное, приделанное к ногам, спускалась длинная веревка. Обвязанный ею камень почти касался земли. Немов подумал, что тянет камень кило на два. Если не на все три. И как нельзя хорошо подходит к добротным туфлям этого ммм... товарища.
Немов дернул за веревку. Никакого ответа. Только камень закачался. Но что с него взять, с камня? Они, как всем известно, молчаливы и медлительны. Пойдем напрямую. Он легко дотронулся до висевшей правой ноги. "Товарищ! Вы здесь?" Тишина. Немов откашлялся, поправил очки, сделал пару шагов назад, покачался с каблука на носок и обратно, и, как можно более беззаботно, но вежливо вопросил: "Хозяева, есть кто дома?" Тишина. Нет, это просто свинство! Немов был раздосадован. Точно как в недавний свой поход в домоуправление. Главное, со всей душой, побрившись и вымыв ноги, пришел. Нет, в упор не видят и также в упор не слышат. С одной стороны, ему это было обидно. А с другой - терзала зависть к такому времяпрепровождению на рабочем месте. У людей была своя, глубоко внутренняя жизнь, никоим образом не пересекавшаяся с суетливой жизнью посетителей... Эх...
Словно бы в утешение загрустившему Немову, туман стал редеть и тот смог, наконец, увидеть висящее тело целиком. Повешенный был крупным, солидной внешности мужчиной. Его туфли сказали о хозяине сущую правду. Несмотря на несколько неестественное положение тела, лицо висящего было спокойным. Даже умиротворенно-благостным. Точно пошел он за какой-то бумажкой в присутственное место и ему сразу же, без очереди ее выдали, пожелав на прощанье успехов. Немов подумал, что никогда его собственная физиономия не могла похвастаться таким безмятежным выражением. Что же привело повешенного к такому финалу? Следов житейских невзгод на нем не наблюдалось. Напротив, из каждой петли темно-синего кашемирового пальто сквозил достаток и сытая жизнь. Немов сглотнул. По всему, не мог сытый и довольный жизнью человек вот так запросто залезть на дерево, накинуть себе петлю на шею и сигануть вниз. Да еще камень привязать к руке. Камень! Немов шлепнул себя ладонью по лбу. Как же он сразу не догадался? Это убийство. А камень обычно привязывают, чтобы труп не всплыл. Конечно, конечно. Завистников кругом - толпа. Им же только одно спокойное лицо прохожего портит если не жизнь, то, по меньшей мере, аппетит. А тут и пальто кашемировое (Немов погладил ладонью ткань пальто), и брюки новые (шерсть со льном плюс полиэстер, чтоб не мялись), и туфли. Насчет марки обуви у него были сомнения, но снимать обувь с мужчины Немов не стал. Боялся разочарований: вдруг носки окажутся заштопанными, или, хуже того, с дыркой на пятке? Нет, он не имел намерения расстраиваться. Наоборот, он имел намерение торжествовать вместе со справедливостью. То есть, попросту говоря, обратиться в органы. И уж пусть они примут соответствующие случаю меры. Он, конечно, первым нашел повешенного, но не вся же слава ему одному. Пусть и другим будет радость. Бодрым шагом Немов двинулся в сторону ближайшего отделения милиции, предварительно попросив повешенного никуда не уходить.
Дежурный по отделению Вымокало пристраивал улыбку на своем широком лице. Она упиралась, отмахивалась и никак не хотела держаться. Хотя с чего бы? Места вполне хватало, лицо было мягким и румяным. И как так можно? Дежурный без улыбки - как блин без масла. Наконец, она устала сопротивляться. Что-что, а уламывать Вымокало умел. Кривенько, правда, получилось, но зато широко. Это и требовалось. Звякнул дверной колокольчик. В дверь плавно и невесомо вплыл Немов. Его светлая улыбка очень контрастировала с той, что умирала на лице Вымокало. Но делать нечего. Скрипя зубами дежурный промолвил свое коронное, достигнутое путем изнурительных, многочасовых тренировок "Чем могу быть полезен?", приведя этим посетителя в состояние глубокого изумления. Себя же, глядя на изумленного Немова, в состояние, близкое к нирване.
Немов, после тихого сползания мурашек по его спине и далее, пришел в себя и постарался внятно, без излишних эмоций, не отходя далеко от фактов изложить цель своего визита. Не отходить далеко было трудно. Описания природных явлений, философские размышления, психологический анализ ситуации так и перли из него со страшной силой. И лишь неимоверным усилием воли он сумел себя удержать в рамках разумного. За что вырос в собственных глазах на пятьдесят восемь с половиной сантиметров. Зря он так. От внимательного взгляда Вымокало это обстоятельство не укрылось.Участливое "чё ты лыбишься, ботаник?" чуть было не сорвалось с его губ. Но и он, как Немов, сдержался. Впору было объявлять этот день "Днем сдержанности и всеобщего человеколюбия". Но не случилось. Вместо этого благодушествующий Немов из разряда свидетелей был задвинут Вымокало в отряд подозреваемых. Несмотря на всю кротость "ботаника". Но до окончательного вывода и заключения Немова под стражу было далеко. Вымокало действовал по плану, намертво впечатанному в его матрицу "Видишь труп - принимай меры". Труп имелся. Дело оставалось за малым - увидеть и принять меры. Правда, увидеть труп Вымокало не мог - был на посту.
Повешенный, однако, оказался порядочным человеком - никуда не ушел. Немову, проводившему "органы" к месту происшествия, показалось, что лицо мужчины немного нахмурилось. И это было-таки понятно: радости от бесполезного висения никакой. Повешенного сфотографировали в разных ракурсах, что явно не доставило тому удовольствия. Потом вытащили из петли, уложили на носилки и унесли. В кулаке он по прежнему крепко сжимал веревку с привязанным камнем.
Вымокало, как всякий нормальный милиционер понимал, что труп - это убийство. По доброй воле повешенного или нет произошло это происшествие - предстояло выяснить. Хотя статистика на подведомственной отделению милиции территории говорила о явной вине самих потерпевших в случившихся с ними неприятностях. Скажем, в сегодняшнем конкретном случае повешенный вполне мог проделать это сам. На почве полного душевного раздрая, к примеру. А что такое душевный раздрай Вымокало знал. Потому как испытал его не далее как вчера перед дежурством. Ничто не предвещало плохого. Хорошего, впрочем тоже. Предвещать - вообще дело дохлое. А, зачастую, подсудное. Проснулся до звонка будильника. Толкнул в бок супружницу. Завтрак нужен или как? Три приседания на балконе в одних трусах - святое дело, как и щипок за мягкое место сонно передвигавшейся по кухне Валентины. Переправив в глубины желудка тарелку пельменей, обильно политых сметаной и маслом, выжлоктав большую чашку чая с многослойным бутербродом, Вымокало почувствовал себя готовым выступить на охрану порядка и недопущений безобразий в обществе. И вот когда он, намылив щеки перед бритьем, гнусаво трубил "любимый город может спать спокойно", Валентина возникла в дверях ванной с тихим воплем: "Город твой может спать спокойно! Защитник хренов! Это я спокойно спать не могу. Говорила мне мама, что за ментов выходят либо дуры, либо блаженные. Так я не послушалась". Черт дернул Вымокало сказать, что теща - золотой человек и мудрая женщина. Затмение накатило, не иначе. Валентина пошла грудью. Прижатый ею к стене, Вымокало искал лазейку, чтобы извернуться и сбежать. Не тут-то было. Супруга закупорила собой вход в помещение и отрезала ему все пути к отступлению. "Вот тебе - золотой человек!" - продолжала шипеть Валентина, нанося удар грудью слева . - "Вот тебе - мудрая женщина!" (прессование животом). Напоследок задвинутый в угол Вымокало был облит холодной водой из душа. Водяная феерия сопровождалась словами Валентины "А это за меня, дуру". Если после проведенных экзекуций вы остались в благодушном настроении, то идите вы к... Валентине. Тоже будете блаженным. Так что потерпевшего повешенного, буде он сам себя порешил, где-то можно было понять. Тем более, если допустить, что по характеру человек он был мягкий. Да... Эти бабы... И Вымокало в глубине себя пришел к выводу, что "умерщвление потерпевшего произошло путем наложения на него его же собственных рук в виде петли". От образовавшейся в его голове полной ясности картины у Вымокало стало тихо и спокойно на душе. Но не надолго. Червь сомнения - о ужас! - в компетенции руководства, не разглядевшего у себя под носом незаурядных способностей подчиненного, опять начал объедать с углов самолюбие дежурного. Он бы мог бы - ух, что бы он мог! Но воли ему никто не давал...
Потерпевший повешенный, оказавшийся в ходе опознания по имевшемуся у него паспорту Скрягоженским Юлием Константиновичем, тихо лежал и ждал когда же его оставят в покое. Он и при жизни не жаловал врачей. Это чувство было взаимным. Они завели на него карточку, он на них - досье. Поскольку Юлий Константинович слыл человеком аккуратным и добросовестным, к составлению досье он подошел именно так - аккуратно и добросовестно. Письмо к письму, ответ к заявлению были подшиты и пронумерованы. В поликлинике и управлении здравоохранения мягкого и любезного Скрягоженского люто любили. Но - доля чиновника горька - принимали без очереди, как родного. Личная жизнь у него то складывалась, то раскладывалась. И то, и другое - без всяких оснований и поползновений. Как получится. Получалось не всегда то, что в глубине трепещущей души Скрягоженского ожидалось. Женщины заходили в нее и сразу начинали наводить там порядок. Словно только об этом мечтали и вот, наконец, дорвались. Скрягоженскому полагалось делиться с ними переживаниями, рассказывать сокровенное, выслушивать и принимать близко к сердцу не только истории жизни и любви их приятельниц, но и перепетии сюжетов дамских сериалов и романов. При этом быть жутко брутальным любовником и добытчиком. Здесь и Адам бы не выдержал. Нажрался бы яблок без всякого искушения и сбежал от Евы куда глаза глядят. Периодически Скрягоженский это проделывал. И за ни в чем не повинного Адама, и за всех обиженных мужчин, получая одну только пользу: витамины и душевное равновесие. Но со временем одиночество из друга превратилось в соседа по коммунальной квартире. Скрягоженский стал задумываться, не завести ли ему хобби. Собака, кошка, хомячок и рыбки исключались. Грязные лапы, описаные опилки, выпученные рыбьи глазки - фи. Ничего утонченного и изысканного в таком хобби Скрягоженский не находил. Вот японцы - молодцы. Придумали себе сад камней. Сидят, смотрят. Камушки считают. А те так хитро поставлены, что одного из них не видно. Есть он на самом деле или нет - неизвестно. Но считают. И смотрят.
Задумал Скрягоженский тоже завести себе сад камней. На свой лад. Камень в нем будет один. Именно тот, который японцам не виден. А русский парень сорока пяти лет будет им любоваться. Сказано - сделано. Камень на роль невидимого японского валуна Скрягоженский искал долго. Все ему что-то да не нравилось в претендентах. То хмурый, то полосочка по нему идет какого-то игривого цвета, то молод, то умен. А нужен был простой, работящий и молчаливый. Но понимающий. Скрягоженский рисовал в уме картины совместных тихих посиделок, молчания про все на свете. Как ему этого не хватало! Щебет близких женщин густой замазкой сидел в ушах. Он почти физически это ощущал. Так что задача у Скрягоженского была не простая. Однако, обошлось малой кровью - разбитой коленкой. Просто и изящно как в кино. Споткнулся, упал, встал - вот он, камень! Прямо под ноги бросился, чтобы его взяли. Ну, как котенок. Скрягоженский его поднял, отряхнул от прилипшей земли. Дома искупал, вытер и рассмотрел хорошенько свою находку. Килограмма три. Серо-стального цвета. Устойчивый. С характером пока ничего не ясно. Но что-то говорило Скрягоженскому, что будет он выдержанным, нордическим. Мужским, одним словом. Перед сном камень был пристроен возле кровати, на сложенных невысокой стопкой газетах - с полу дуло. Несколько раз Юлий Константинович просыпался, смотрел на камень и гладил его по шерсти. Камень молчал. "Ничего, привыкнет", - думал Скрягоженский. С тех пор он посвящал найденышу все свободное время. Женщины были забыты напрочь. Для начала рассказал Юлий Константинович камню свою биографию. Потом поделился планами на жизнь. Тот воспринял их спокойно. Можно сказать, сдержано. Хорошо что не хихикал. Этим он бы подорвал веру Юлия Константиновича в себя. И пошла обычная жизнь: беседы, размышления, разговоры, прогулки. Каждый день. Кажущееся однообразие не тяготило Скрягоженского. Ведь и беседы, и размышления, и разговоры были разные. В мечтах и фантазиях он воодушевлялся несказанно и взлетал к таким высотам, до которых некоторым никогда не подняться. Попросите у Скрягоженского: "Юлий Константинович, уважаемый, покажите нам путь, так сказать. Правильную дорогу". И покажет. Мало того, еще объяснит, как туда дойти без приключений на свою..., то есть, чтоб народ не вымер окончательно. Или там искусство, культура. Иное дело - камень. Мало того, что имени его Скрягоженский так не захотел узнать (а звали его чудно - Зиууу), так и сам не придумал камню никакого имени. Обычное же дело. Ан нет - воспарять Юлию Константиновичу оказалось сподручнее. И стал камень задумываться о том, что настоящего, полного взаимопроникновения, о котором ему говорил Скрягоженский, так и не произошло. Со стороны камня все обязательства выполнялись неукоснительно. Он был внимательным слушателем, спутником и сожителем в самом скромном смысле этого слова. Ну да, его носили на руках. На ежедневных прогулках. Но носили, не спрашивая, хочется ли ему, во-первых, таскаться под дождем, а, во-вторых, таскаться под дождем по надоевшему маршруту. Нет, все это можно терпеть какое-то время, но не давать ему и слова вставить в бесконечный монолог Скрягоженского? Увольте. И камень стал посматривать по сторонам. Вдруг попадется индивидуум, которому тоже захочется споткнуться, упасть, разбить коленку, встать и - о- па! - обрести. Ну, друга - не друга. А сокровище точно.
Юлий Константинович, как ни был занят мировыми проблемами, а взгляды камня, бросаемые тем на прохожих, отметил. И тихое ворчание, когда гладил его перед сном, тоже. Потому однажды с антресолей была вытащена длинная веревка, которой он и перевязал камень. Второй конец веревки во время прогулки Скрягоженский крепко держал в руках. Боже упаси, он не был с камнем груб. Таким образом Скрягоженский только охранял его от заблуждений и глупых попыток изменить судьбу. Казалось, камень образумился. Даже как-то съежился. Перестал реагировать на размышления Скрягоженского. Затих и закрыл глаза. Но однажды, посылая в пространство глобальный - ибо нет смысла туда ничего другого посылать - вопрос "Куда катится мир и что с этим делать?" Скрягоженский получил ответ: "Вешаться не пробовали?" И не важно, что ответ тоже был дан в форме вопроса. Главное - ему, Скрягоженскому, ответили! Что в сравнении с этим празднование Всемирного дня матерей Терез или забрасывание чепчиками актеров Великого и Могучего Театра всех времен и народов? Там, там высоко о Скрягоженском знают! Его слышат!
Люди, смотрите под ноги. Голос камня - не голос свыше. Хотя услышанное иногда может удивительно совпадать с не высказанным.
Ликование Юлия Константиновича понемногу затихло, а на смену ему пришло глубокое раздумье. Ответ он получил. А должен ли следовать ему? Как человек законопослушный, Скрягоженский тяготел к исполнению полученного сверху указания. А как не уверовавший в благодать даваемых советов - сомневался. В мятущейся его душе бушевали страсти. О, как они бушевали! Однако, чем сильнее они бушевали, тем короче был их век. Ранним, туманным и седым утром, обессиленный борьбой с самим собой, Скрягоженский вышел из дому. Камень он бережно нес в руках. Узкая тропинка, сплошь покрытая туманом, вывела его прямиком к большому дереву. "Судьба", - подумал Юлий Константинович. "Ну и дурак", - подумал камень. Дерево ничего не подумало. Оно спало и видело. Что видело? Сны, конечно. Порядочное, прежде ни в чем предосудительном не замеченное дерево не могло и предположить всей той шумихи, которая возникнет вокруг него. Вспышки фотоаппаратов, экскурсии "на место происшествия", писающие мальчики, коты и собаки... Кому этого захочется?
Скрягоженский, ведомый указаниями, коротко взлетел с большого сука и завис. И камень рядом с ним. Только потом, когда ему дали, наконец, имя "Вещественное доказательство", камень занял место на полке хранилища. Отдельно от бывшего хозяина. Это еще не было окончательной свободой. Но "Вещественное доказательство" верил в нее и стал приглядываться к сотруднице, делавшей уборку. А вдруг она заинтересуется им и заберет к себе? Когда-нибудь потом, и еще дальше, чем потом отвезет его к морю, где отпустит в лазурные волны. И Зиууу будет тихо обрастать водорослями и красоваться в тюрбане из белой пены. Обычная мечта сухопутного камня.
Уборщица Клавдя сильно уважала квашеную капусту. Почти как свою работу. Она пока не решила, что ей больше уважать. Но факт был налицо. Насчет капусты. И емкость для нее была. И балкон для емкости имелся. Не было груза, который на капусту класть. Оно, конечно, месяца два до заготовки овоща в запасе имелось. Но, если не озаботиться, то... "Ага", - подумала Клавдя, подняв глаза на полку со всякой ерундой. Камень, такой ладный, нужного размера лежал и призывно смотрел на нее. Клавде даже показалось, что он слегка подмигнул. Могла ли она, обремененная мужем, двумя оглоедами и гостившей третий год любушкой-свекровью устоять? Нет и нет, и еще тысячу оправданий ее безрассудному поступку. Так для Зиууу начался новый этап ожиданий времени "когда-нибудь потом, и еще дальше, чем потом". Теперь уже под именем "Груз".
...Немов по-прежнему гулял по утрам по той самой дорожке, где нашел Скрягоженского, решив, что дважды на одном и том же месте никто не вешается. Пережитое облеклось в его голове в форму литературного труда. Детектива или романа - автор пока не решил. Но по глубокой психологической проработке образов труд тяготел к роману. Дело оставалось за малым - записать его на бумагу, издать и наслаждаться славой. Немного раздражала мысль о происках матерых писак-завистников. Немов гнал ее прочь. И она-таки убегала, чтобы вернуться чуть погодя.
Вымокало помирился с женой. Для этого пришлось, конечно, сказать, что теща ничего не понимает в людях, а в достоинствах собственной дочери вообще разбирается как украшенное пятачком млекопитающее в цитрусовых. Супруга вздохнула, прижала Вымокало к груди и потом, усадив почти бездыханного мужа за стол, укормила борщом. Ну, не генерал. Так генеральских должностей на всех-то не хватает. Полковничьих больше. И стала ждать.
Скрягоженский был прилично оплакан. Женщины старались. Но квартира отошла государству.
Жизнь как-то продолжалась. То по кругу, то по спирали. Тут уж как кому повезло. Но каждый надеялся, что вот за этим или следующим поворотом, на этом или следующем витке им будет то, о чем мечтали, но что все никак не могло произойти.