Делиани Лиана : другие произведения.

Розы, которые нельзя срывать (главы 1-10)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Данный перевод является любительским и предназначен ТОЛЬКО ДЛЯ ОЗНАКОМИТЕЛЬНОГО ЧТЕНИЯ в учебно-просветительских целях, дабы читатели могли больше узнать о временах Великой французской революции

Перевод романа The Forbidden Rose by Joanna Bourne

Розы, которые нельзя срывать

Глава первая

   - Ты не сглупил, - сказала она. - Тебе не повезло. Результат, впрочем, один и тот же.
   Кролик не ответил. Он лежал на боку, часто и тяжело дыша. Ужас распространялся от него волнами, как вода льется по ступеням фонтана.
   Горло обвивал силок. Поймать кролика удалось с помощью веревки, свитой из оторванной от платья полоски красного шелка. Кролик не пытался спастись. Даже когда он услышал приближающуюся сквозь кустарник смерть, то не стал вырываться. Будучи разумным существом, он смирился.
   - Сходство с моей собственной ситуацией слишком очевидно. Мне оно не нравится. - Маргарита де Флориньяк села и расправила юбки на коленях.Острые кончики скользкой травы царапали обнаженную кожу лодыжек. За спиной возвышались руины замка. Если бы могла, она не смотрела бы в этом направлении.  
   - Я умираю от голода, понимаешь? Не так, как описывают в романах, благородно, с достоинством. Мой голод непригляден. Я выскребаю остатки овса со дна кормушек и собираю ягоды. Вырываю из земли дикую морковь и грызу в своем укрытии под мостом. Вся эта пища камнем висит в желудке. Она отвратительна. Не стану делиться с тобой подробностями.
   Глаза кролика смотрели куда-то мимо нее.
   - Жизнь не похожа на сказку. Волшебные птицы не приносят весточки, приземляясь на крыши, ты не предложишь исполнить три желания в обмен на свою жизнь, и принц на белом коне не прискачет спасти меня.
   Кроличий мех богатством оттенков коричневого напоминал поджаренный хлебец. Длинные внешние волоски темнели на фоне более светлого подпушка, прилегающего к телу. Внутренняя часть уха напоминала нежнейший, светло-кремовый бархат, из-под которого виднелась розовая кожица. Верхнее веко обрамляли короткие, густые волоски - реснички. Реснички. Она не знала, что у кроликов есть ресницы.
   Ужас, ужас, ужас.
   Было ошибкой настолько близко рассматривать кролика. Не стоило заговаривать с ним.
   Лет в пять или шесть Маргарита увязалась за стариком-лесничим Матье в лес, и тот позволил ей пойти с ним. Он расставил ловушки и устроил великое избиение кроликов, после чего сложил тушки в большую кожаную охотничью сумку, чтобы отнести домой.
   Матье умер пятнадцать лет назад. Когда он стал совсем плох, она каждый день наведывалась в его грязную, тесную хижину у реки и приносила ему лучший коньяк из замковых подвалов, чтобы облегчить боль.
   Дядя Арно, маркиз, бранился и запрещал, но ей не было до этого дела. 
   - Ты портишь этих крестьян. Балуешь их. 
   Папа же обратил её внимание на то, что спиртное не очень хорошо влияет на телесные жидкости. Лучше бы она отнесла больному морской воды и свекольного пюре. Кузен Виктор, крадучись, последовал за ней, сбил с ног, открыл корзину и перебил все содержимое.
   Дядя Арно давно лишился головы в ходе политической дискуссии с гильотиной. Маркизом теперь считался папа, в той же степени, что и любой другой, обладающий пустым титулом. Виктор примкнул к самой радикальной группе революционеров, якобинцам. Бочки с коньяком взорвались, превратившись в шар голубоватого пламени, когда огонь дотянулся до винных погребов. То, что когда-то она отнесла коньяк умирающему старику, не имело ни малейшего значения.
   Сыновья старого Матье в числе прочих пришли жечь замок. Она разглядела их в толпе на газоне, в свете факелов.
   Под мехом в горле кролика стучал пульс. Это быстрое биение во впадинке размером с медный су оставалось единственным признаком жизни.
   - Я выдумываю истории и всегда представляю себя в них отважной героиней, но когда меня пришли убивать на самом деле, я сбежала как кролик, уж извини за сравнение. - Она вытерла мокрое от дождя лицо. Рука была грязной, пахла скошенной травой, потом и дымом. - Несомненно, тебе уже наскучило слушать о моих проблемах. Собственные несчастья представляют для нас насущный интерес. Чужие волнуют в гораздо меньшей степени.
   Тучи цвета застарелых синяков стелились широко и низко над головой. Несколько крошечных капель дождя хлестнули ее по лицу, когда она посмотрела вверх. Тонкие черные хлопья пепла виднелись на листве деревьев даже на таком отдалении от замка. Дождь шел вперемешку с пеплом.
   - Вот история, если ты хочешь ее знать. - Капли упали на подставленную ладонь. - Это, - она выловила кусочек черноты кончиком указательного пальца, - то, что осталось от занавесей из голубого салона. А это, - еще один кусочек пепла, - страница книги из библиотеки. Трактат по математике. Это... - она подобрала крупинку пепла, осевшую на ее предплечье, - точка в конце предложения в одном из моих дневников. Единственная рукопись старинной народной сказки. Теперь она утеряна.
   Она позволила каплям воды стечь с ладони. Сил почти не осталось. Две ночи подряд без сна она вела последнюю группу "воробушков" к безопасности. Трое мужчин, три женщины и ребенок брели за ней по темным полям к заброшенной мельнице - следующей остановке на их пути. Вместе с ними она ждала, пока сын Цапли не пришел, чтобы забрать их. Потом бесконечно долго плелась обратно. Потому что Ворон - осторожный, надежный Ворон, который никогда не пропускал встреч, еще не пришел. Он опаздывал, а это заставляло волноваться.
   Воробушки всю дорогу сожалели, что у нее не оказалось с собой еды для них. Ни один не спросил, как она выжила при пожаре.
   Они доберутся до Лондона, эти воробушки, и станут рассказывать всем, как храбро держались, и какие опасности им пришлось пережить, спасаясь из Франции. Никто из них не вспомнит о мужестве юного сына Цапли, который пришел ночью, один, чтобы повести их вперед. Или Жанны, известной как Крапивница, рисковавшей жизнью, помогая им выбраться из Парижа. Или Цапли, Жаворонка и других, кто укрывал их в пути. "Воробушки" воспринимали это как должное.
   Она продрогла, чего и заслуживала за сиденье здесь под моросящим дождем и разговоры с кроликом. 
   - Я скажу тебе, что следует сделать. Следует зайти поглубже в лес, прихватив - прости за бестактность - твое мертвое тело, разжечь костер, нанизать тебя на ветку и поджарить. Потом я смогу начать свою пешую прогулку до Парижа по ночной темноте. - Растирание рук не помогало ей согреться. - Ворон далеко не глупец. Наверное, стоит пойти предупредить остальных, а он пусть сам позаботится о своих воробушках.
   Страх кролика походил на скрежет железа по точильному камню.
"Ужас, ужас, ужас".
   Ветер со стороны замка подул ей в спину, он пах дымом, скверной и чем-то металлическим. 
   - Не жди снисхождения, гражданин кролик. У меня нет сердца. Его я съела первым, когда начала голодать.
   Она дотронулась до кролика, он не пошевелился, однако внутри, под мехом, дрожал. Четыре дня назад нож, лежавший в ее кармане, служил всего лишь открывателем писем, но теперь стал острее. Она просунула палец под шелковую ловушку, удерживающую кролика. 
   - Вместо того, чтобы поступить разумно, я продолжу жевать сухие зерна, совсем не подходящие моему желудку, и отпущу тебя на свободу. - Лезвие перерезало красный шелк. - Благодарность тебе неведома. Я знаю. Ты вернешься сегодня же вечером с сотней других кроликов, чтобы сжечь мост и меня под ним.
   Он не двигался.
   - Ну, давай, беги. Ты дразнишь меня, лежа здесь. Давай, пока я не передумала и не съела тебя с диким луком и кресс-салатом.
   Кролик содрогнулся от ушей до хвоста и встал на лапы. Он заковылял прочь в темную траву дренажной канавы. Волны ужаса схлынули следом.
   Она почувствовала облегчение, освободившись от чужого страха. 
- Думаю, я бы заболела, если бы съела кого-то столь испуганного.
  

Глава вторая

   У нее немного кружилась голова, поэтому она сидела еще мгновение, глядя на след в траве, оставленный исчезнувшим кроликом, гадая, доживет ли он до глубокой старости и станет ли патриархом, окруженным внучатами, или вскорости попадет на зуб лисе.
Потом под шорохом дождя, как змеи подкрались голоса. Мужские голоса.
   Она подхватила юбки и побежала.
   Времени, чтобы добежать до леса, не оставалось. Маргарита бросилась к замку. Лаванда, календула и наперстянки цеплялись за нее на длинном пути через цветник. Галька вылетала из-под сабо. Она производила шум. Слишком много шума.
   По тропинке поднимались не жители деревни. Из Вуазмона не пришли бы так поздно, к вечеру, в дождь. У них была возможность выбрать более подходящую погоду для мародерства. Деревенские подъезжали на скрипящих телегах, приближение которых она услышала бы за сотню ярдов. Посланец Ворона, когда придет - если придет - явится бесшумно.
   Она пронеслась по внутреннему двору замка к распахнутой двери конюшни и юркнула внутрь. Сабо простучали вдоль ряда лошадиных стойл, в открытые окошки которых сочилась серость дождливых сумерек. Ни ржания. Ни топота копыт. Лишь сухое перещелкивание сенных ласточек, гнездящихся на карнизе. От пола до высокой крыши конюшня была опустошена и разорена. Вместе с лошадьми исчезла сама суть этого места.
   Селяне явились, запасливые, глазастые, жадно-любопытные. После их ухода не осталось ни одной вещи, представлявшей хоть какую-то ценность. Ни попоны, ни колокольчика, ни поводьев или плетеной веревки. Ни клочка обработанной кожи. Они даже опустошили кормушки, оставив в каждой не больше пригоршни на самом дне, и, пересыпав в мешки, увезли овес на телегах. Цыплята в Вуазмоне этим летом наедятся вдоволь.
   У последнего стойла она остановилась под сеновалом, там, где прислонили лестницу. Она стояла по щиколотку в соломе, укрытая тенью сеновала. Все ставни были распахнуты и скрипели на слабом ветру, с них капало на пол. Чтобы закрыть окна, требовалось меньше трех минут, но кого это заботило? Возможно, революционные принципы требовали, чтобы отменная солома гнила под дождем.
   Отсюда хорошо просматривался двор. Она сможет удостовериться, что это не посланец Ворона. А затем выскользнет наружу через заднюю дверь, оставив пришельцев заниматься мародерством.
   Голоса во дворе разделились на глубокий, низкий рокот и ответы, более высокие по тону. По меньшей мере, двое мужчин.
   Быть может, они - случайные путники, ищущие сухой уголок, чтобы переночевать. Может быть, философы или ученые, странствующие рыцари или паломники, герои в масках или бродячие менестрели. А еще они могли бы оказаться лучшими из мужчин, истинными принцами, исполненными благих намерений, стремящимися вершить добрые дела.
   Правда, в последнее время она скептически относилась к благим намерениям.
   Сквозь пелену мелких дождевых капель высокие кусты вдоль тропинки виднелись неясно, как в тумане. Путники показались из-за них. Высокий мужчина, одетый как преуспевающий торговец, но загорелый как крестьянин, шел впереди. Мальчик-слуга плелся следом, понукая пару осликов.
   Старший из путников остановился посреди двора и замер спиной к ней, наклонив голову, чтобы рассмотреть черно-серые прожилки гранита на фасаде замка. Он, определенно, не выглядел модником, но и на бродягу-оборванца тоже не походил. Мужчина был одет основательно и удобно, экипирован для трудного путешествия плащом и высокими сапогами. Сильные руки висели без движения, зацепившись за пояс брюк. Он стоял спокойно и задумчиво, широко расставив ноги.
   Стоять так мог бы солдат, обозревая захваченный город, готовясь сровнять его с землей и посыпать солью, или строитель, осматривая остатки разрушенной римской виллы, подсчитывая вес, планируя покупку и транспортировку мрамора. Она видела, как мужчина снял шляпу и хлопнул ею по бедру. Движение говорило, что он принял решение. Отголосок большой силы, легко удерживаемой под контролем.
   "Мне это совсем не нравится".
   Не было никаких признаков того, что он - посланец Ворона. Хватило бы красной ленты, завязанной узлом, или любой привязанной полоски красной ткани. Это просто чужак, вторгшийся в ее владения, бесполезный и ненужный.
   "Тебе нечего здесь делать. Убирайся".
   Разумеется, он не ушел. Снова надел шляпу, надвинув на лоб, и поднял воротник плаща. Медленно развернулся, внимательно осматривая сыроварню, каретный сарай, все вокруг. С такого расстояния она не могла рассмотреть черты лица. Слабый сумеречный свет скользил по нему, обрисовывая лишь очертания высоких плоских скул, темной от щетины челюсти, выступающего носа. Каштановые волосы неровными прядями спускались на шею.
   В сказке он мог бы быть великаном, но не принцем. Иметь дело с великанами намного более рискованно, чем с принцами.
   Вот что получается, когда цепляешься за стены замка подобно влажному мху. Она так и не отправилась в Париж, избежав опасности, поджидавшей в пути, поэтому опасность нагрянула сама, настигнув ее на пороге собственного дома. Как человека, который бежал от смерти всю дорогу из Багдада в Самарканд. Смерть все равно нашла его, потому что так было предопределено свыше.
   Незнакомец продолжил осмотр, обходя хозяйственные постройки. Когда он подошел к конюшне, на мгновение показалось, будто мужчина смотрит прямо на нее. Цепкость взгляда перекрыла доступ воздуха в легкие. Зная, что невидима, укрытая тенью, она застыла.
   Его взгляд переместился дальше. Вдоль каменной стены, за которой скрывался садовый пруд. По железной высокой садовой ограде, оставленной нараспашку. По огороду за его пределами, ворота в который также были брошены открытыми. Возможно, у толпы и мародеров существовало неписаное правило не закрывать за собой дверей.
   Мальчик-слуга привязал осликов к столбу, ругаясь, о чем можно было догадаться по череде резких раздраженных звуков. Дуновение ветра донесло до нее слова:
   - Ослиные ноги, обжаренные в масле. Ослиная запеканка. Ослиный супчик. Вы у меня дождетесь.
   Он говорил с гасконским акцентом. Он и выглядел как гасконец, темноволосый, со смуглой гладкой кожей уроженца юга Франции. Мальчишка, оказавшийся в сотне миль от дома.
   И хозяин, и слуга, оба занимались своими делами. Можно выскользнуть через заднюю дверь конюшни и ползком перебраться к садовому сараю, притворяясь кем-то незаметным. Ежом, например. Или можно подождать. Вдруг эта парочка поглазеет на замок еще немного, а затем отправится на поиски тепла и сухой, удобной постели вниз, в деревню. Можно залезть на конюшенный сеновал и наблюдать оттуда. Все еще есть шанс, что они назовут один из паролей.
   А еще можно продолжать стоять тут как идиотка. Вариантов было множество, она никак не могла определиться.
   Великан сказал:
   - Здесь повсюду битое стекло. Смотри под ноги. И не позволяй осликам пораниться.
   Бретонский выговор. Мужчина был родом из старейшей и наименее цивилизованной области Франции.
   Он не стал ковыряться, рыскать по руинам. Вместо этого стоял и обдумывал то, что увидел. Она не хотела иметь дело с человеком, на уме у которого явно не просто мародерство.
  
   Уильям Дойл, британский шпион, стоял под французским дождем и размышлял о разрушении.
   Декорум и Дульче заартачились у ворот. Прижав уши к голове, они отказались ступать копытами по гравию двора. Им не нравилась вонь пожарища. Возможно, они учуяли запах смерти. В любом случае, что-то их беспокоило.
   Эти животные умны, как черти. Мальчишка еще не научился ценить их по достоинству.
   На видных местах останков не лежало. Тел, висящих на деревьях, как спелые фрукты, также не наблюдалось. Но всегда существовала вероятность обнаружить какого-нибудь мертвеца в темном углу.
   Дульче изогнулась в попытке укусить Хоукера. Промахнулась, успев коснуться мордой лишь волос. Мальчишка становился все проворнее.
   - Похотливое отродье... - Хоукер увернулся. - ...монаха-извращенца.
   "Научился у меня. Да уж, я подаю прекрасный пример молодежи".
   Мальчик попал к нему, едва разговаривая по-французски. Под его присмотром, словарный запас подростка, определенно, расширился.
   Ослики были тем, что он называл уроком на тему "как справиться с проблемой, которую нельзя решить с помощью переговоров или удара в яремную вену". Иногда обучение юнца доставляло подлинное удовольствие.
   Хоукер туго намотал вожжи на руку, делая вид, будто знает, как поступить дальше, что, на самом деле, было лишь частью его актерских талантов.
   - Я собираюсь выварить ваши внутренности и изготовить треклятый ослиный клей.
   - Пошатайся вокруг, беседуя со своим стадом, возможно, так мы сможем что-нибудь выяснить. Отведи их на задний двор, вон к тому сараю. Потом возвращайтесь с западной стороны. - Он начертил в воздухе линию и круг, повторяя сказанное жестами рук. Отныне жеста будет достаточно. Хоукер запоминал с первого раза.
   Мальчик ступил на мокрую траву, там, где она была примята, и скрылся из виду за самшитовой изгородью, используя свои городские навыки. Он еще только учился двигаться как деревенский житель.
   Замок де Флориньяк разграбили жители деревни, а не размахивающие официальными приказами радикалы-якобинцы. Ни разбитых ведер у колодца, ни битой посуды на кухне. Ни цыплят под ногами. Ни лошадей. Не осталось даже собаки, чтобы выяснить отношения со вторгшимися нарушителями.
   И ничто не свидетельствовало о том, что сумасшедший старый маркиз или его дочь здесь.
   В таверне Вуазмона говорили, что старик бежал до того, как якобинцы явились арестовать его и увести в Париж, на гильотину. Он умчался в карете, запряженной четверкой лошадей, набив драгоценностями карманы.
   Часть посетителей уверяла, что ему помогло скрыться одно из братств героев и дураков, пытавшихся вставлять палки в колеса революции и спасать аристократов. Его спрятали в телеге с двойным дном и увезли по дороге к побережью.
   Еще одна группа завсегдатаев утверждала, что маркиз сгорел при пожаре. О да. Они своими глазами видели, как он пытался разбить окно, чтобы выбраться. Горящий как факел. Маркиз был погребен под восьмью фунтами пепла, сжимая в обугленных, костлявых руках кошелек с золотыми монетами. Все, что оставалось - откопать его останки.
   Сам Дойл думал, что де Флориньяка в замке нет. Де Флориньяк - горожанин. Он отправился туда, где ощущал себя в безопасности. Париж. Вот где следует искать маркиза и этот чертов список.
   Но дочь де Флориньяка была здесь. В таверне единогласно утверждали, что видели ее в замке, когда пришли якобинцы. Никто не высказывал догадок о ее участи. Селяне украдкой переглядывались и замолкали. Наибольший интерес всегда представляет то, о чем люди молчат.
   Он огляделся, мысленно составляя отчет.
   Замок де Флориньяк по величине не отличался от дома его отца, Бенджит-Корта. И построен он был примерно в то же время. Шестнадцатый век. Возведен из местного гранита, который они встречали в каждом поле на протяжении всего пути вдоль побережья. Когда древесина выгорела, крыша обвалилась неравномерно, образовав серый горб над руинами. Окна покрывал слой сажи.
   "Они сожгли это место к чертям".
   Из ниш под крышей выломали статуи. Каменная рука, державшая свиток, лежала разбитая у его ног. Отломанный кусок мрамора рядом представлял собой складки тоги. Поздне-классический период. Изваяно в Риме, не в Галлии. Императоры и поэты, низвергнутые крестьянами из Вуазмона-ан-Ож. Печальный конец вдалеке от солнечной Италии.
   В фигурно подстриженном саду мраморные статуи нимф стояли обезглавленные. Нынче во Франции это было модно. Обезглавливать.
   Хоукер вернулся через усыпанный обломками двор, ловко и осторожно выбирая, куда наступить.
   - Как называется... такое длинное животное? - он сделал волнообразное движение рукой. - Ползучее. Покрытое мехом. Небольшое.
   Скорее всего, он имел в виду ласку. 
   - Belette.
   - Точно. Я собираюсь засунуть ласок в эти длинные ослиные уши. Пусть сожрут мозги.
   - Что ж, это тоже выход.
   - Хочу, чтоб они подыхали медленно, чтобы я мог наслаждаться не спеша. В саду и огороде никого, ни живых, ни покойников. Трава побита колесами телег и копытами лошадей. Телег было четыре, раз уж вы все равно спросите об этом. И вокруг нет ничего, что стоило бы красть. - Сломанные стулья, испачканный шелк и порванные картины в счет не шли. - Я скажу, что думаю об этом. Можно либо разграбить дом, либо сжечь его. Неправильно пытаться сделать сразу и то, и другое.
   - Ты слабо анализируешь чужие мотивы. Видишь, там, наверху? - Свинец, расплавившись, стек с крыши и застыл толстыми черными сосульками.
   - Это... как его... - Хоукер потер лоб, вспоминая французское слово. - Свинец.
   - Верно. Свинец. И это третья по важности вещь из заинтересовавших меня здесь. Почему?
   Хоукер не знал. Он терпеть не мог чего-то не знать.
   - Напоминает об оловянных солдатиках, которыми вы играли сосунком?
   Очень смешно.
   - Во Франции не хватает свинца. Здесь три - может, три с половиной тонны. Они заставили его стечь вниз, чтобы отлить пули для республики. Когда-нибудь, в какой-нибудь битве, в нас всадят по пуле из этого свинца.
   Холодные глаза смотрели с непроницаемого лица.
   - В вас, может, и всадят. Но не в меня. Только дураки гибнут на поле боя.
   "Ни грамма патриотизма. Учитывая, в какой адской дыре на окраине Лондона ты вырос, откуда бы ему взяться".
   - На твоем месте, я бы подумал, прежде чем так говорить. У богов есть чувство юмора. Довольно извращенное, на взгляд простых смертных. Мы переночуем сегодня здесь.
   Огонь избирательно прошелся по надворным постройкам. Сыроварня не пострадала. Каретный сарай сгорел полностью. Кареты, выволоченные из него во двор, перевернули и подожгли. От них остались лишь деревянные остовы да кожаные ремни. Конюшню огонь не затронул.
   В Беджите, когда отец злился на него или братья входили в раж, он уходил спать на конюшню. Но ложиться спать в закрытом помещении, находясь на территории врага, не стоило. Оранжерея - вот лучший вариант. 
   - Туда. Давай укроемся от дождя.
   Оранжерея была открыта всем ветрам, под крышей царил беспорядок. Окна разбиты, апельсиновые деревья сломаны, горшки повалены на бок. Тепличные растения втоптаны в плиты пола. Стекло покрывало пол толстым слоем у стен и поблескивало, разлетевшись во все стороны еще на дюжину ярдов.
   Он обошел вокруг помещения. Открытое пространство с трех сторон. Большие окна позволяли издалека заметить нежданных гостей, а битое стекло - слышать их приближение. Он терпеть не мог, когда его заставали врасплох.
   Хоукер шел следом, с хрустом вдавливая стекло в гравий.
   - Мальчишки в этой вонючей деревеньке годами мечтали разнести тут все.
   - Думаешь?
   - Да, они мечтали об этом. Сидели в своих грязных продуваемых домишках за закрытыми деревянными ставнями и думали обо всех этих диковинных сорняках, ухоженных, счастливо растущих в тепле за стеклом. Там, внизу, мерзли люди. А здесь, наверху, выращивали цветы.
   - Теперь с этим покончено. Больше никаких цветов.
   Краем глаза он видел, как Хоукер нагнулся, подобрал камень, размахнулся и бросил. Стекло разлетелось с тонким серебряным звоном. Героические революционеры из Вуазмона пропустили одну панель. Вот теперь разрушение было полным.
   - Целое окно не давало бы мне спать всю ночь, - пояснил Хоукер.
   - Хочешь еще что-нибудь сломать, чтобы сделать остановку более уютной?
   - Так сойдет. - Мальчишка пнул керамические осколки на полу, где кто-то разбил горшки и растоптал орхидеи. - Они ненавидели это место. Даже больше, чем замок. Удивительно, что они вообще не сровняли тут все с землей, не оставив камня на камне.
   - Еще успеют. Времени предостаточно. - "Сколько же в тебе ненависти, мальчик. Но ты стоишь того, чтобы попытаться тебя спасти, раз умеешь видеть суть вещей так глубоко". - Выпусти животных в огород. Если по твоему недосмотру они наступят на стекло, я заставлю тебя вытаскивать его зубами. И натаскай немного соломы. Постелим ее на пол. Не вижу причин отказываться от мягкой постели.
   - Солома. Люблю роскошь.
   Быстрые как стрелы, три сенные ласточки выпорхнули из конюшенного фронтона. Если бы он смотрел в другую сторону, то не успел бы их заметить.
   Вероятно, это ничего не значило. Птицы вообще очень пугливы. Но волосы на затылке встали дыбом. Ослики тоже нервничали. "За нами наблюдают".
   - Что? - рука мальчишки застыла над спрятанным в поясе ножом.
   - Не оборачивайся.
   - Где они?
   - В конюшне. Слева, в глубине. Не спеша отойди за линию огня. Займись своими четвероногими братьями.
   - Может, они и ваши братья. Но точно не мои, - Хоукер плавно пожал плечами - чертов типично французский жест, который он оттачивал до блеска, - и, насвистывая, пошел прочь, не оглянувшись. Парень рожден для этой работы. Дойл сделает из него шпиона. Если, конечно, не придется раньше убить.
   Приближаясь к шестифутовой каменной стене, за которой начинался огород, он подергал брюки, как мужчина, выбирающий место, чтобы отлить. Когда от взглядов из конюшни его скрыла разросшаяся самшитовая изгородь, он забрался на стену и спрыгнул вниз, на растительный ковер по другую ее сторону.
   Приземлился на базилик, раздавив растение. Теперь он будет пахнуть базиликом. Запах даст знать о его приближении. Исправить уже ничего нельзя. Он пропрыгал вдоль стены, опираясь на ее поверхность и стараясь наступать только на землю, чтобы двигаться бесшумно. Тридцать футов и он у заднего входа в конюшню. Снова перелез через стену. Часовых нет. Тишина. Вокруг ни души.
   Ощущение, что внутри кто-то есть, становилось все сильнее.
   Задняя дверь конюшни была открыта. Крадучись, он двинулся вперед, на охоту, кто бы не ожидал его там, внутри.
  

Глава третья

   Умение застывать на месте - вот первая важная вещь, которую Дойл узнал о ней. Натренированная неподвижность делала ее практически невидимой. Большинство людей не могут простоять, не пошевелившись, и пары минут.
   Женщина замерла в тени, под конюшенным сеновалом, выделяясь на фоне окна, из которого наблюдала за происходящим во дворе. Воздух для дыхания наполнял и покидал ее тело незаметно, как призрак. Лица ему не было видно. Она носила деревенскую одежду, какую носят служанки в замках или жены крестьян. Темно-синяя юбка. Белый фартук. Простой платок из льняной ткани на плечах. Обута в сабо. Волосы убраны с лица и заплетены в косу, которая змеилась по спине, завязанная на конце полоской ярко-красной материи. Руки, одна поверх другой, скрещены на груди, плотно прижатые к телу в защитном жесте.
   Грязь на подоле юбки и царапины на руках свидетельствовали, что она пряталась в лесу, живя без удобств. Наверное, кто-то из прислуги - швея, горничная хозяйки дома или жена дворецкого.
   Окно конюшни, у которого стояла женщина, обеспечивало широкий, беспрепятственный обзор как замка, так и пространства между каретным сараем и тропинкой. Случайно или нет, но она выбрала отличный пост для наблюдения.
   Пока он размышлял, женская рука легла на заднюю часть шеи. Она почувствовала, что за ней наблюдают, - довольно редкий дар.
   Женщина обернулась. Увидела его. Мгновенно вся подобралась.
   Дойл загородил собой заднюю дверь. Она не догадалась обеспечить себе обе составляющие отступления. Первая - перекрыть путь врагу. Вторая - бежать со всех ног.
   Юбки взметнулись вместе с фартуком. Женщина бросилась бежать по проходу вдоль стойл. Длинная коса змеилась следом. Он поймал ее на полпути к двери. Обхватил руками и удержал.
   Она извивалась, пытаясь расцарапать ему лицо. Когда он обхватил ее запястья, женщина извернулась как угорь и укусила державшую ее руку, глубоко вонзив зубы.
   Так, это больно. 
   - Я не собираюсь... - удар сабо пришелся по голени. - Твою ж... черепаху. Вы можете стоять спокойно? Я стараюсь не причинить вам вреда.
   Он ослабил хватку, она тут же высвободила руку и достала нож.
   Довольно. Он сбил ее с ног. Нож отлетел в сторону. Дойл повалил женщину на спину в стог соломы.
   Это был конец схватки во всех смыслах и отношениях, за исключением того, что она собиралась бороться еще некоторое время.
   Для своего роста весила незнакомка мало, испуганная и совершенно не умеющая драться. С мужчиной ее размеров он бы справился в два счета. Для девушки шансов не существовало вообще. Она ударила его в живот коленом, чуть ближе к жизненно важным частям тела, чем ему могло понравиться. Но это, похоже, получилось случайно. Никто не научил ее, как обезвредить противника-мужчину. Жаль, поскольку процессу избиения она отдавалась с неподдельным энтузиазмом.
   Он не винил ее за попытку сопротивления. Сам поступил бы так же. Навалившись сверху, Дойл подмял девушку под себя.
   - Кусая все, что попадает в поле зрения, вы ничего не добьетесь, разве что разозлите меня до чертиков.
   Сопротивление прекратилось внезапно. Она сдалась, мгновенно и окончательно. Лежала под ним, глядя вверх. Их тела переплелись как тела любовников. Но то, что происходило между ними, не имело к занятиям любовью даже отдаленного отношения.
   "Я до смерти пугаю ее".
   Тут она разглядела шрам на его щеке и перестала дышать.
   Шрам был произведением искусства, семь дюймов кошмара, от брови до подбородка. Основная рельефная особенность его лица. Шрам делал его безликим.
   - Вид не слишком приятный. Мне повезло, что не приходится смотреть на самого себя.
   Он не шевелился, лежа на ней, тяжелый и неподвижный.
   У нее глаза цвета кофе, в момент, когда он льется из кофейника, - темно коричневый, полупрозрачный. Кожа грязная, исцарапанная, побледневшая под загаром. Мышцы, сведенные страхом, дрожали под его ладонями в тех местах, где он прикасался, удерживая ее.
   - Пустите.
   Горло сжималось и разжималось.
   Платок, обвивавший плечи и шею, сбился. Груди выпирали из корсажа. И... его ладонь лежала на одной из них. Когда это случилось? Боже. Он быстро убрал руку с груди, переместив на плечо. Нейтральная территория.
   - Извините. Ничего такого я не имел в виду. Это вышло случайно.
   Чудная пара грудей. Белоснежные как сердцевина миндаля. Круглые как персики. Платок больше не прикрывал их, и соски выглядывали наружу. Пара темных розочек, свернувшихся в бутоны. Очень аппетитные. Если он чуть наклонит голову, то сможет поймать их ртом и лизнуть.
   "Ну конечно, это поможет разубедить девушку... то, как ты уставился на ее сиськи".
   Он слегка приподнялся, чтобы не придавливать ее своим весом. 
   - Я хотел знать, кто шпионит за мной. Больше ничего. Я не причиню вам вреда. Видите. Отпускаю. Все, что от вас требуется - не драться. Было бы хорошо, если бы вы также воздержались от укусов.
   Он наблюдал, как зерно здравомыслия прорастает в ее мозгу. Как она осмысливает сказанное, оценивая со всех сторон. Мышцы расслаблялись, одна за другой.
   Дойл отодвинулся еще чуть дальше. 
   - Не ожидал кого-нибудь обнаружить. В деревне сказали, тут пусто. Что вы здесь делаете?
   - Не похоже, что меня отпустили. - Она взглянула на шрам и быстро отвела глаза. - Если вы не собираетесь причинять мне вреда, то сможете не делать этого и издалека. Вы очень тяжелый.
   Эта женщина могла бы ему понравиться.
   Он откатился в сторону и встал на колени. Не было нужды удерживать ее. Если она попытается бежать, он успеет схватить.
   - Уже немного лучше. - Голос у нее дрожал. - Тем не менее, я бы предпочла, чтобы нас разделяло большее расстояние. Целая конюшня, например.
   О да, она могла бы ему понравиться и очень сильно.
   - Садитесь, поговорим. Кто вы? Почему шпионили за мной?
   Она села и начала заправлять шейный платок за корсаж, прикрывая грудь.
   - Не шпионила. Пряталась. Это достаточно разные вещи.
   В ее голосе звучал отголосок парижских салонов, бульваров, кофеен. На нормандский говор не было и намека. Не любимая горничная хозяйки и не жена приказчика. Он столкнулся с дочерью хозяина дома. Дочерью де Флориньяка.
   - Вы осторожны.
   Она приведет его к своему отцу. Все, что нужно - просто не терять ее из вида.
   Возможно, его мысли каким-то образом отразились на лице. Она отвела глаза.
   - В последнее время я избегаю общения с незнакомцами.
   - А я к тому же не выгляжу благонадежным. - Он провел ногтем по шраму на щеке. Настоящий шедевр. И подлинный кошмар для женщины, застигнутой в одиночестве в заброшенной конюшне.
   - Красивого мало, правда?
   Страх мелькнул в глубине ее глаз. Она не могла заставить себя не бояться его - еще один удар по достоинству этой женщины.
   - Да, некрасиво. - На этот раз она посмотрела прямо ему в лицо. - Но не настолько, чтобы падать в обморок от ужаса. В любой деревне можно увидеть вещи и похуже. Не нужно считать себя ущербным из-за внешности. Я спряталась раньше, чем увидела ваше лицо.
   - Вы меня успокоили. - Он перенес вес на пятки. - Я не красавец, но дома обычно стараюсь выглядеть респектабельно.
   - Дома вы, наверное, не преследуете женщин и не швыряете на землю как кусок мяса. - Она подтянула колени повыше и расправила юбки у щиколоток. Милый, грациозный жест. Вместо грязного платья могла бы быть шелковая парча Версаля. - Дома, вы, возможно, сначала представляетесь перед тем, как наброситься на женщину.
   - Вообще говоря, обычно я не имею привычки набрасываться на женщин. Меня зовут Гильом ЛеБретон, родом из Бретани, но сейчас живу в Париже. И я не из тех, кто прячется, шпионит и кусает всех подряд... или теперь уже из тех? А кто вы?
   Она сделала глубокий вдох. Люди всегда делают глубокий вдох перед тем, как начать врать.
   - Маргарет Дункан, компаньонка мадемуазель де Флориньяк.
   - Значит, вы англичанка.
   - Шотландка.
   Если она из Шотландии, то он - Роберт Брюс.
   - Далековато от дома вы забрались, Мегги Дункан.
   - Отнюдь. Я родилась во Франции. Моя семья живет в Арле. Отец - полковник инфантерии.
   Во Франции было полно рыжеголовых внуков тех, кто последовал в изгнание за королем из династии Стюартов. Добрая половина из них служила во французской армии. Но этот широкий, завораживающий рот не имел никакого отношения к Шотландии. Чистокровная француженка.
   Ее взгляд был устремлен на окно конюшни и дальше, на стены замка.
   - Мадемуазель бежала. Мне пришлось задержаться, дабы иметь возможность провести с вами эту восхитительную беседу.
   Просто кладезь мудрости, эта Мегги.
  
  

Глава четвертая

   Было в высшей степени бесполезно бить по этому ходячему камню, поэтому Маргарита не пыталась. В конце концов, она найдет иной способ поставить ему мат.
   Или он убьёт ее. Он мог сделать это в любой момент. Все, что требовалось - выбрать подходящий способ и применить.
   Мсье ЛеБретон поставил ее на ноги. Он поднял открыватель писем с соломы и внимательно осмотрел с обеих сторон, перед тем как засунуть за пазуху. Затем, обхватив рукой ее запястье, жестом предложил, чтобы она проследовала вместе с ним за дверь конюшни, в свободное пространство падающих капель дождя. Он не настаивал на своем жестко и не причинял ей боль, чтобы заставить подчиниться, но был очень решителен. Как если бы ее уносила огромная хищная птица, пытающаяся вести себя наилучшим образом. Возможно птица-рок, как в сказке про Синдбада. Никто не спорит с птицей-рок.
   Похоже, она не будет изнасилована и задушена в саду, на открытом воздухе. Он тащил ее дальше, в направлении оранжереи.
   Путешествие через двор заставило ее вспомнить о практичности. Она поджала пальцы внутри сабо, чтобы не потерять обувь. Если ее все же не убьют, сабо ей понадобятся.
   - Адриен, - позвал ЛеБретон. - У нас гостья.
   Мальчик-слуга показался из-за белых горшков и растрепанных ветвей пальмовых деревьев. Он был смугл, гибок и угрюм, как сварливый джин, вызванный нетерпеливым магом в неурочный час. Мальчишка ни капли не удивился, увидев хозяина, силком ведущего за собой женщину. Ничего хорошего это означать не могло.
   ЛеБретон остался стоять в шаге от нее, пока мальчишка выметал с плиток пола стекло и сломанные пальмовые ветви, немного прихрамывая при ходьбе. Подросток был красив, в отличие от хозяина, страшного как сразу несколько смертных грехов, в каждом из которых он, несомненно, знал толк.
   Когда пространство было расчищено, ЛеБретон снял плащ и постелил на плиты пола у ее ног. Она читала... о том, как сто лет назад или даже раньше один из придворных старой английской королевы расстелил свой плащ поверх уличной грязи, чтобы ее величество смогла пройти. Королеву звали Елизавета. Имени придворного она не помнила.
   - Садитесь. Не нужно падать в обморок. - ЛеБретон нажал ей на плечи, заставив резко присесть. Она не понимала, зачем он потрудился отдать приказ, если все равно собирался лично заставить ее сесть.
   Страх бодрит некоторое время, но это ненадежный друг. Когда он уходит, то забирает всю твою силу. Мурашки побежали по ее коже. В глазах потемнело. Шорох самодельной метлы и скрежет битого стекла отдалились. Она как будто проваливалась в сон. Нехороший сон.
   Она посылала мужчин и женщин из La Flеche на смертельный риск, просила их быть умными и сильными. Утверждала, что человек может выдержать что угодно.
   И вот теперь настал ее черед проверить истинность этих слов.
   Плащ ЛеБретона ожидаемо оказался очень большим. Густого темно-коричневого цвета, казавшегося черным в таком тусклом освещении, окантованный полоской красно-коричневого оттенка осенних дубовых листьев. Маргарита сидела в его центре как лягушка на листе водяной лилии, окруженная пустошью, что когда-то была садом, и дрожала.
   - Нет смысла бояться, - сказал он. - И необходимости бояться тоже нет. Я же сказал вам.
   Ладонь раскрылась, будто он собирался протянуть руку и дотронуться до нее.
   Она вздрогнула, совсем чуть-чуть, но он заметил.
   - Я бы хотела уйти сейчас.
   - Вы прячетесь здесь с тех пор как сожгли замок? Понимаю, почему вы напуганы. Сейчас повсюду бродят шайки мародеров. Дезертиры. Отъявленные преступники. Чертовски повезло, что вы наткнулись на меня, а не кого-то другого.
   - О, я так рада.
   - Нет. Вы ужасно боитесь меня. Со временем я это исправлю. А пока оставайтесь там, где находитесь.
   Наверное, своими словами он хотел разубедить ее. Если так, то ничего не вышло.
   Ее оставили одну, размышлять, кто же на самом деле такой мсье ЛеБретон, разговаривающий как селянин из Бретани и притворяющийся простаком, в то время как простоты в нем не было ни на грош, почему он всюду совал свой нос и шнырял вокруг замка, но не мародерничал, и что ей со всем этим делать.
   Если она попытается бежать, это обернется еще одной демонстрацией того, насколько он больше и быстрее. Ей удастся ускользнуть в темноте. Не сейчас. Пока рано.
   Ветер, отягощенный туманом, настойчиво дул с запада. Она покрылась гусиной кожей. Голод скребся в желудке как живое существо. Если бы, как любая разумная женщина на ее месте, она убила кролика и забралась поглубже в лес, чтобы пожарить его, то никогда бы не встретила мсье ЛеБретона и не оказалась бы сейчас в такой ситуации. "Жан-Поль всегда говорит, что нас всех убьют из-за моей непрактичности".
   Маргарита сжалась в комок, оперлась щекой на колени и закрыла глаза. Вдруг, когда она их откроет, то окажется совсем в другом месте - в стране эльфов или в Атлантиде Платона или на острове Тир на Ног. В одном из мифических мест из старинных преданий. Маловероятно, но ведь не невозможно.
   ЛеБретон отправил мальчишку разгрузить осликов и принести корзины, взяв на себя задачу доподметать пол. Она слышала, как он кряхтел, перетаскивая большие медные горшки с места на место. Не имела представления, зачем ему это понадобилось, и не стала растрачивать энергию на бесполезные догадки.
   Когда замок сгорел, селяне пришли сюда, чтобы швырять камни снова и снова. Оранжерея как женщина, совершившая прелюбодеяние, билась в страхе, пока они уничтожали ее. Непривычно, что здесь так холодно. Обычно в оранжерее всегда было тепло.
   Она играла тут ребенком, здесь располагалось ее секретное королевство, с цветами - копьями солнечного света, цветами - веерами и перьями, похожими на вощеные красные мечи. Печи топились день и ночь всю зиму, даря тепло и жизнь апельсинам, цикломенам и диким, маленьким ананасам.
   Жан-Поль был сыном мэтра Беклара, ботаника из Королевских садов, который приехал с партией орхидей и бромелиад и остался ухаживать за ними. Жан-Поль поведал ей историю каждого растения в теплице, непоколебимый в своем убеждении, что она хотела об этом знать.
   Однажды, когда ей было пятнадцать, он сорвал цветок апельсина и украсил девичьи локоны.
   - Одним апельсином меньше на вашем столе, Маргарита, - сказал он и поцеловал ее.
   Рядом скрипнули сапоги. ЛеБретон возвышался над ней, вполне возможно на целую милю. В руках он держал ослиную попону. Он развернул ткань и, встряхнув, позволил упасть ей на плечи, проделав все одним движением, не прикасаясь к Маргарите. Она оказалась завернута в одеяло как араб в свой бурнус.
   "Если он собирается причинить мне зло, то почему медлит"? Ей не хотелось представлять, на какие страшные злодеяния способен человек, умеющий быть столь терпеливым.
   - Вы можете продолжать меня бояться. Но перестаньте дрожать. От одного взгляда на вас мне становится холодно, - сказал он.
   - Никто бы не хотел причинять вам неудобства.
   - Уже лучше. Вы почти улыбнулись. Продолжайте в том же духе.
   И мужчина снова оставил ее в одиночестве.
   Мальчик принес последнюю из вьючных корзин. Его взгляд, когда он посмотрел на Маргариту, не был ни враждебным, ни дружелюбным, лишь оценивающим. Ее не удивило, что такой человек как ЛеБретон нанял такого подозрительного слугу.
   ЛеБретон разжег огонь с помощью засохших пальмовых листьев, затем сложил поверх короткие обрубки обугленной древесины. Мальчишка сдернул холст с одной из вьючных корзин и вытащил корзинки поменьше, кожаные сумки, сковороду и кофейник. Он расставил все без колебаний, как будто делал это много раз, и у него уже выработалась определенная последовательность действий. Поставил кипятить воду в черном чайнике, точно таком же, какой можно увидеть в любом доме Нормандии, с единственным отличием в том, что в огне под ним горели ножки стола и сломанный сувенирный шкафчик.
   ЛеБретон тоже закончил распаковывать свои вещи и подошел к ней. Уселся рядом, так близко, что его колено коснулось ее. Он избавился от шляпы, оставив где-то, и теперь на виду оказались и его шрам, и другие, такие же грубые черты. Тяжелый взгляд остановился на ней.
   - Давайте, сначала выпьем немного кофе, перед тем как я начну задавать вопросы.
   Возможно, он просто не умел выражаться так, чтобы это не выглядело угрожающе.
   Мальчик, Адриен, подошел, неся бело-синюю чашку из китайского фарфора, полную черного кофе. Ручка была отломана, край отбит. Чашка из сервиза, которым пользуются слуги, живущие в замке. Пользовались. ЛеБретон обернул ее пальцы вокруг чашки и удерживал, пока она удобно не обхватила фарфор.
   - Выпейте это. Потом мы сможем поговорить. - У него руки рабочего. С грубыми пальцами, мозолистые, умелые, с широкой ладонью. Руки, напоминающие инструмент из хорошей, кованой стали, которым часто и много пользуются. Руки, похожие на трактат о механике. - Я - не злодей, Мегги.
   "Такой как ты, может быть кем угодно, кем только пожелает".
   - Гражданка Дункан. Или мисс Дункан. Не Мегги.
   - Я учту. - Он взял одеяло за уголок там, где оно почти соскользнуло с ее плеча, и подтянул повыше. - На этот раз вы не выпрыгнули из кожи. Прогресс налицо.
   Никакого прогресса не наблюдалось. Просто она устала до изнеможения и не хотела пролить на себя кофе. Маргарита не посчитала нужным объяснить ему это.
   Кофе, горячий и очень сладкий. Настоящий кофе с Гаити, а не варево из корней и ячменя, которым заполнены рынки в эти дни.
   - То, что вы все время нависаете надо мной как разросшийся куст, не поможет мне перестать бояться.
   - Конечно, нет. Я добьюсь этого, показав, насколько безвреден. Посмотрите туда, гражданка Мегги. - "Туда" означало место, где стояли четыре вьючные корзины. - Мои торговые запасы - Вольтер, Дидро, Руссо, Лалюмьер - авторы, включенные в список, одобренный Комитетом по образованию. Несколько букварей с надлежащим содержанием... буква К - контрреволюционеры. Все они должны умереть. Д - долг перед Францией. Каждый из нас должен его исполнить. Ну и далее в том же роде. Есть колоды игральных карт с замечательными революционными изображениями. Гильотины всех мастей прекрасно оживляют игру, не находите? А еще имеются красиво иллюстрированные копии Декларации прав человека, их можно вставить в рамку и повесить над камином. Перед вами Гильом ЛеБретон, продавец прекрасных книг.
   Не существовало ни малейшей вероятности, что этот мужчина зарабатывал себе на жизнь, путешествуя с осликами и продавая книги. Чепуха. Как если бы волк, утверждал, что занимается починкой обуви. Она не позволила себя одурачить даже на мгновение.
   - Разумеется, у вас респектабельная торговля.
   - Нести свет революционных идей в провинции. Вот моя работа. Когда я вижу школьных учителей, использующих старые учебники, полные суеверий и лжи, то тащу их во двор и сжигаю. Книги, а не учителей. Шутка.
   - Очень забавно.
   - Потом я принимаю заказы на одобренные книги, которые по понятным причинам они просто жаждут купить в этот момент. И выполняю, если книги все еще остаются с списке одобренных, по моем возвращении в Париж.
   - И никакой уверенности в завтрашнем дне, гражданин.
   Костер затрещал и выстрелил снопом искр. Мальчик-слуга вышел в дождь, продолжавшийся снаружи, и вернулся с охапкой соломы из конюшни.
   ЛеБретон пересел так, чтобы свет от костра падал прямо на изуродованную сторону его лица. Он сделал это специально. Показывал ей именно ту часть себя, что пугала больше всего, чтобы она привыкла. И она уже меньше боялась.
   Он не был красавцем и до того, как приобрел этот шрам, мужчина с широкими бровями, крупным носом и мощной челюстью. Теперь она пришла к выводу, что он выглядит не злым, а скорее суровым, исполненным мрачной решимости. Как каменные воины, лежащие в склепе старого собора, с рукоятью меча в руках, в ожидании трубного гласа, что призовет их на последнюю битву Апокалипсиса.
   Маргарита отпила кофе, предложенный этим коварным великаном. Кофе согрел ее. Дождливые сумерки за печальными, разбитыми окнами показались светлее. Она встала на колени, чтобы не пролить напиток, подула на него, охлаждая, и выпила не спеша, маленькими глотками.
   Они нашли для нее чашку из китайского фарфора, так что она могла пить кофе благопристойно, из подходящей посуды. Небольшое, преднамеренное проявление доброты, которое тронуло ее до глубины души. Мужчина, сидящий рядом, обладал дьявольской проницательностью.
   - Вы, наверное, предпочли бы чай, - сказал он. - Раз уж вы из Шотландии.
   - Я равнодушна к чаю. И никогда не была в Шотландии. Но мой дедушка родился там, в Абердине. - Семейная история ее гувернантки, настоящей мисс Дункан, рыжей, веснушчатой, сорокалетней, вышедшей замуж за степенного банкира из Арля.
   - Но все равно вы - шотландка.
   - Невозможно легко и быстро перестать быть шотландцем.
   Он лгал. Она лгала. Они соревновались в уклончивости. Возможно, каждый мог считать себя победителем, думая, что одурачил другого.
   Великан понятия не имел, что лгать она научилась в Версале, еще в те времена, когда король был жив. Ложь - искусство, формализованное и элегантное, как менуэт. Идеальная ложь подобна узлу, завязанному вслепую, записке, скользнувшей из руки в руку в переполненном людьми коридоре. Воздух становился плотным от обилия интриг. Дядя Арно, обычно оказывался в центре большинства из них. Так что она не была новичком в распознавании лжи.
   Маргарита сделала еще один глоток. Кофе подсластили белым, чистым сахаром, который растворился полностью. Кофе с плантаций Гаити. Сахар с Мартиники. Такие товары в Париже стоили дорого, но продавались значительно дешевле в портах, где разгружались корабли с островов.
   ЛеБретон мог абсолютно законно доставлять книги в Дьепп или Гавр на прошлой неделе. А мог и навещать рыбацкие деревушки на побережье, откуда контрабандисты выходили в море. Возможно, он - один из тех, кто возит контрабанду по всей Франции, - письма эмигрантов из Англии, иностранные газеты, денежные знаки, записки шпионов. Может, он сам шпион, роялистский, австрийский или английский. Или агент французской Тайной полиции.
   Он мог оказаться участником La Flеche.
   Мальчик, соорудив три постели из охапок соломы, поджаривал на огне хлеб. Она распрямила спину и пила кофе, придерживая чашку элегантно, как ее учили. Страшно голодная.
   - Ужин будет через минуту, - сказал ЛеБретон. - Вы уже перестали меня бояться? Надеюсь, что да.
   - Я удивительно живучая. Хороший кофе.
   - Лучше, чем вино, которое у нас есть. Похоже, мы наконец-то сможем вас накормить.
   Мальчишка принес горячий хлеб, покрытый расплавленным сыром, перебрасывая его из руки в руку. Он сел на корточки и протянул ей хлеб, придерживая кончиками пальцев.
   - Если считаешь, что у нее хватит здравого смысла есть медленно, угощай. А если ее стошнит, убирать придется тебе, - ЛеБретон был столь же деликатен как грубый хост фабричного прядения.
   Выражение смуглого мальчишеского лица не изменилось.
   - Тогда кормите сами. Она - ваша забота.
   Он кинул хлеб в сторону ЛеБретона и ушел.
   Не стоило протягивать ей хлеб, чтобы потом забрать. Сейчас она была готова порвать на части любого за кусочек этого хлеба.
   - Я терплю его, потому что мальчишка обожает осликов.- ЛеБретон подобрал хлеб и почистил. Разорвал ломоть на части и сложил их вдоль бедра. Подул на кусочек, перед тем как отдать ей. - И из-за его честности. Очень трудно найти такого честного парня. А уж как он любезен.
   Она не стала глотать хлеб целиком, как собака. Ела аккуратно. Не торопясь. Маргарита была слишком хорошо воспитанной дамой.
   Когда она доела, он взял другой кусок, съел половину и протянул ей оставшуюся часть.
   - Он не подумал о том, что вам нужно есть медленно. И теперь злится на себя.
   - В этом возрасте люди искренни и очень обидчивы. - Кажется, она обожгла рот. Чувствительность исчезла.
   Еще один кусок хлеба, преломленный между ними. Половинка для нее. Половинка для него. Они могли бы быть друзьями, сидящими у очага, поджаривающими хлеб, отрывающими куски, чтобы поделиться друг с другом. ЛеБретон что-то говорил, но она не слушала.
   - ... ваш разум в панике мечущийся как белка в колесе. Если бы я собирался сделать с вами что-то плохое... что, я подчеркиваю, не входит в мои намерения, не смотря на множество возможностей... вы ничего не cмогли бы сделать, ведь я больше вас раза в два, и силен как бык. На сегодня, пожалуй, хватит. - Он встал и сложил оставшийся хлеб на перевернутый горшок, который они использовали вместо стола.
   Он прав. Она все еще ощущала голод, но есть больше не следовало.
   - А теперь сконцентрируйтесь на том, чтобы удержать съеденное внутри, окажите Адриену ответную любезность.
   Он кормил ее и притворялся безвредным. Обладал острым умом. Огромный столп обмана, от кончиков длинных, растрёпанных волос, которыми прикрывал лицо, до изношенных подошв сапог. Такой человек не мог оказаться в замке случайно.
   "Ты - один из нас? Из La Flеche"?
   Она назвала наиболее часто используемый пароль La FlХche:
   - Когда ветер дует со стороны сада, пахнет розами.
   - Розами? Я видел несколько по дороге. Красивые.
   Ответ неверный. Она не ожидала, что ощутит такое сильное разочарование.
   - Когда закончите с едой, я постелю одеяло у костра, и вы сможете поспать, - сказал мужчина.
   В этом он прав. Если она собирается бежать, сначала нужно выспаться. Шанс представится позже, ночью, когда его внимание чуть ослабеет.
   Он забрал из ее рук пустую чашку.
   - Или вы можете просто лежать, представляя себе все те ужасные вещи, которые я мог бы сделать с вами, но пока не сделал.
  
   Длинные июльские сумерки близились к концу, когда Дойл завершил осмотр окрестностей и вернулся в оранжерею. Дождь продолжал моросить, с небольшими перерывами. Совсем небольшими. Одежда промокла насквозь.
   Из любого уголка сада он оборачивался к свету в оранжерее. Женщину, спящую на охапке соломы, он не мог видеть, но Хоукер оставался там, прислонившись к стене, с книгой на коленях и огарком свечи у ног. Бдительный. Несущий вахту. Через каждые пару строк оглядывающийся, через каждые 10-15 минут обходящий оранжерею. Стоило замолвить словечко о пользе найма головорезов из лондонских трущоб. Лазарус, король воров, хорошо обучал своих подданных.
   Когда Дойл показался в окне, Хоукер отложил книгу и вышел к нему. Они встали у дуба, достаточно далеко, чтобы француженка не могла слышать их разговор, и достаточно близко, чтобы не спускать с нее глаз. И, что совсем хорошо, ветви обеспечивали укрытие от дождя.
   Мегги лежала у стены, укрытая одеялом, надежно укутанная. Она пережила пожар в замке и четыре дня скитаний по лесу. Он вытянул из нее последние силы, напугал. Наевшись и согревшись, возможно она проспит всю ночь.
   - Что теперь? - Хоукер сплюнул, прицельно, попав лишь на дюйм в сторону от сапога Дойла. - Вы привели ее, согрели, накормили и уложили спать как приблудного котенка. Дочь де Флориньяка, я прав? - Он дождался подтверждения. - Она знает, где отец?
   - Думаю, да.
   - Отлично. Мы собираемся вежливо поинтересоваться, где старик, или вытащим ее наружу и будем пытать помаленьку, пока не рассветет?
   - Мы дадим ей поспать.
   Понять, разочарован мальчишка или нет тем, что ему не придется применить свои навыки обращения с острыми предметами, было невозможно.
   - А завтра?
   - Посмотрим, сможет ли она привести нас к нему. Скорее всего, его здесь нет, иначе он бы уже объявился.
   - Значит, искать надо в Париже.
   - Раз так, возьмем ее с собой в Париж. Нам в любом случае нужно попасть туда, чтобы отдать деньги. - Корзины, навьюченные на осликов, были наполовину заполнены фальшивыми ассигнациями, предназначенными для штаб-квартиры британских спецслужб в Париже. Еще одно не слишком приятно пахнущее дело, которое надо закончить.
   Под мышкой он принес сверток. И теперь перебросил его мальчишке.
   - Вот что я нашел. Что скажешь?
   Медленно, очень осторожно, Хоукер развернул длинную белую ткань и повертел в руках, нахмурившись.
   - Женская рубаха. Спереди кровь. - Об этом свидетельствовали большие коричневато-ржавые пятна. - Еще немного крови на задней части плеча. И на рукаве.
   - Мы оба прекрасно распознаем кровь. - Его будто что-то толкнуло, когда он разглядел под мостом сверток и забрался туда, чтобы вытащить.
   - Ночная рубашка. Это ее. Подходящая длина. Подходящая форма, чтобы прикрыть эти наливные яблочки.
   - В самом деле?
   Мгновенная усмешка на мальчишеском лице.
   - Я не слепой. - Он снова посерьезнел, перебирая белую вышивку на белой ткани у ворота. - Кроме того, эта...
   Он подбирал слова.
   - Piquer. Broderie.
   Строчка. Вышивка.
   - Эта вышивка. Ее не видишь. Только чувствуешь на ощупь. Все эти маленькие перламутровые пуговицы. Не вычурность... качество. Оно соответствует ей. - Мальчик нетерпеливо покачал головой. - Кровь не ее. Она не ранена. Не так сильно, во всяком случае.
   - Что еще? Что обоняние говорит тебе? Продолжай.
   Хоукер приподнял ткань и осторожно понюхал.
   - Кровь, грязь. Какие-то... духи?
   - Следам крови около двух дней. Еще пара-тройка недель, и ты бы не унюхал ее так легко. Грязь - потому что я нашел свернутую рубашку спрятанной под мостом в саду. Она спала там. Оставила следы, ведущие в обоих направлениях.
   - Под мостом. Отдает сыростью... - Хоукер хотел сказать что-то еще. Но не сказал. Он потрогал ткань и снова фыркнул. - Растения. Грязь. Следовало догадаться, что она лежала снаружи. Это мыло, а не духи.
   - Лавандовое мыло.
   Мальчишка распрямил смятую ткань, вытянув на руках.
   - Отпечаток ладони на спине. Кто-то схватил ее, будучи раненным.
   - И?
   - Она ускользнула. Гражданин Окровавленная рука остался ни с чем, так ведь? - Хоукер взглянул в сторону оранжереи. - В деревне говорили, что один из людей, присланных из Парижа, был ранен во время пожара. Его полоснули ножом. Хотя, она не тянет на цыпочку, которая может ударить мужчину ножом.
   - Лучшие как раз и не тянут.
   - Думаешь, она заодно с отцом? Участвует в убийствах?
   - Ну, кто-то же охотится на молодых офицеров и убивает их. По списку маркиза. Она может помогать как преданная, послушная дочь. Мозгов для этого у нее достаточно. - Мегги тихо лежала в углу, спящая или притворяющаяся спящей. - Интересно, может ли она быть безжалостной. Я тут поброжу вокруг в поисках кое-чего. Когда с тобой женщина, о которой нужно заботиться, бездельничать не приходится. - Он смял ночную рубашку. - Сожги это. Развей пепел. Сбрось перламутровые пуговицы на дно колодца.
   - Я сделаю так, что не останется и следа.
   - Не спускай с нее глаз. Не оставляй одну. Не вздумай подносить нож к лицу и пугать.
   - Это не меня она боится до чертиков, - глубокая ирония.
  
   Кусок гальки ударил ее по руке. Она слышала как, отскочив, он стукнул по полу. Мгновенно проснулась. Она и не успела заснуть по-настоящему.
   Взгляд уперся в низкую беленую стену. Выше - разбитые окна. Оранжерея. Она лежала на соломе, на полу, завернутая в грубое одеяло.
   Еще один маленький камушек приземлился рядом с легким стуком. Одновременно послышалось:
   - Не двигайся. Они могут тебя видеть.
   Слова возникли из шороха дождя, шепот падающих капель.
   - Когда ветер дует со стороны сада, пахнет розами.
   Посланец Ворона. Наконец-то.
   За разбитыми окнами деревья и кусты уже сливались с вечерней серостью. Голос был почти так же неразличим.
   - Когда ветер дует со стороны сада, пахнет розами, - донеслось до нее снова.
   Костер привычно потрескивал. До нее не доносилось дыхания мальчика-слуги или шороха перелистываемых им страниц. Она слегка повернулась, чтобы взглянуть. В круге света, отбрасываемого костром, не было ни души. Никого в оранжерее. Никого за темнеющими провалами окон.
   Маргарита тихо ответила:
   - Розы прекрасны, но срывать их запрещено.
   Листья зашелестели, как если бы кто-то шевельнулся за стеной.
   - Уф... Значит, ты одна из нас. Ты - Зяблик. - Голос был детский. - Я боялся, что тебе хватило ума уйти отсюда.
   - Я ждала тебя три дня. Видишь, что здесь случилось. - Маргарита сделала движение, чтобы откинуть одеяло. - Я выйду...
   - Не двигайся. Двое мужчин остановились недалеко, под деревом. Они смотрят сюда.
   Ребенок был прав. ЛеБретон не спустит с нее глаз. Он не тот человек, который мог бы позволить ей просто взять и прогуляться по саду.
   Снова донесся шепот, сообщивший с детской искренностью:
- Мне не стоит смотреть на твое лицо, гражданка Зяблик.
   Мужчины, женщины и - да - дети из La Flеche не проявляли любопытства. Никто не смог бы сказать, сколь многого они старались не знать.
   - Что ж, это мудро.
   - Я очень осторожен. Из леса мне было видно, как ты попала в плен к этому человеку. Хочешь, чтобы я помог тебе бежать? Это возможно. Ты можешь пойти с нами, если пожелаешь.
   Люди, которые сожгли замок, искали ее, прочесывая всю провинцию. Она не могла привести их к цыганской стоянке. К семье Ворона.
   - Благодарю тебя, нет.
   - Как пожелаешь. - В голосе безошибочно угадывалось пожимание плечами. Мальчик - разумеется, никто не послал бы девочку на это задание - сказал: - Не хотел бы я избавляться от такого огромного мужчины в одиночку, собственными силами. Но Ворон считает, что ты очень хитрая. Несомненно, у тебя есть план.
   - Несколько. Я обдумываю их прямо сейчас, пока мы разговариваем.
   - Тогда я доставлю сообщение и уйду, пока не стало слишком темно для прогулок по лесу. Я должен передать тебе следующее: "Зяблик, я видел твой сигнал. Не могу вернуться тем путем, по которому пришел. Жаворонок в бегах, солдаты гонятся за ним. Драгуны останавливают телеги ромалов повсюду западнее Руана, разыскивая меня. Укрывать воробушков для меня небезопасно. Какие будут распоряжения?".
   Дела обстояли еще хуже, чем она предполагала. Сеть La Flеche рушилась по всей Нормандии. Крапивница, Жаворонок, Ворон. Все раскрыты. Что творится в Париже? Сколькие из ее друзей уже арестованы? Или мертвы?
   - Скажи Ворону... "Мой старый друг, ты остался в одиночестве. Я отослала Цаплю вчера с последними воробушками. Здесь не осталось никого. Все разлетелись и находятся в пути". - Она потерла лоб. - Скажи Ворону идти на северо-запад, к Сен-Грю. Он знает дороги, ведущие к побережью, лучше меня. Не мне советовать ему как.
   - Ему это не понравится. Мы не...
   - У нас нет выбора. Скажи ему: "Передай всем. Цепь разорвана. Скрывайтесь. Отправьте воробушков на запад, так быстро, как только сможете".
   Воробушкам, все еще остававшимся в Париже, - мужчинам и женщинам, осужденным на гильотину, скрывающимся, пытающимся выбраться из Франции, - придется подождать.
   - Мы не можем...
   - Другого выхода нет. Слушай. У нас очень мало времени. - Она продолжала говорить тихо, едва слышно. - В миле на юг от деревни, в Сен-Грю, на перекрестке стоит гробница. Лицо женщины разбито. Ты поставишь там в ряд три белых камушка. Камни должны быть размером с кулак младенца. Разобьете лагерь на дюнах. Гагара найдет вас.
   Гагара оставалась последним связующим звеном с контрабандистами, которые перевозили воробушков через Ла-Манш. Если Гагару взяли, да поможет Бог всем нам.
   - Давай, я повторю...
   - Не нужно. У меня отличная память. - Кусты за окном не шевельнулись, но она ощутила готовность позади них. - Ты нагрузила меня новостями по самые уши. Уверена, что не хочешь пойти со мной к стоянке?
   - Уверена.
   - Тогда желаю удачи в осуществлении твоих планов, гражданка Зяблик. Думаю, удача нам всем очень понадобится в следующие несколько дней.
   Ни звука не отметило его уход, но она знала, что осталась в одиночестве.
   - Господь да хранит тебя, дитя.
   Она перевернулась, чтобы видеть, что происходит внутри оранжереи. Ее окружила тишина, с легчайшим шепотом в отдалении, подобно щелканью сверчка в глубине колодца, у самого дна. Кое в чем она солгала. У нее не было никакого хитроумного плана, как избавиться от гражданина ЛеБретона.
   Через некоторое время вернулся мальчик, Адриен. Она приоткрыла веки, совсем чуть-чуть. Увидела, что он сидит у огня, скрестив ноги, опустив голову к книге, лежащей на коленях, и водя пальцами по строчкам. Читая, мальчик шевелил губами.
   Он прихрамывал - след полученной травмы. Возможно, ей удастся убежать от него.
   Мальчишка поднял глаза. Их взгляды скрестились.
   - Я бы не пытался, - сказал он.
   - Как скажешь. - Она лежала, наблюдая за струйками дыма, которые силой ветра закручивались и раскручивались под полотком, окрашенные красными отсветами снизу. Маленький слуга ЛеБретона вернулся к чтению Лалюмьера.
   Название La Flеche она позаимствовала у Лалюмьера... из того места, где он писал о диких гусях, поднимающихся с замерзшего болота разом, все как один, зная, что им пора, и зная, куда лететь, потому что это знание заложено в них природой. В небе они образуют стрелу, летящую к безопасности.
   La Flеche. Стрела.
   ЛеБретон не вернулся в оранжерею. Бродил в сгущающихся сумерках, пытаясь разглядеть что-то, ведомое только ему самому.
   "Он пялится на мою грудь, когда думает, что я не вижу".
   Чуть позже она уснула.
  

Глава пятая

  
   Этот день обещал быть трудным и начался до восхода солнца.
   Маргарита сидела на краю рыбного пруда и сжимала в руке гребень, который дал ей ЛеБретон - мужской гребень, простой, но отличного качества - сжимала сильно, не боясь причинить себе боль. Наоборот, было облегчением держать в руках что-то конкретное, осязаемое. Пальцы ощутили тяжесть косы, когда она расплетала ее, прядь за прядью. Волосы пахли дымом.
   Из оранжереи в прилегающий сад с рыбным прудом подошел ЛеБретон, намеренно шумно, чтобы заранее дать знать о своем приближении.
   В руках он держал грубое полотенце и сверток льняной одежды.
- Пора купаться. Мальчишка занят животными.
   - Что ж, я поухаживаю за собой, пока он ухаживает за осликами. У начала дня своя непреложная симметрия. Никогда не замечали? - Она забрала у него сверток. Одежда пахла чистотой и глажкой. - Женская сорочка. Вы возите с собой довольно необычный для мужчины предмет гардероба .
   - Я украл ее прошлой ночью из хижины у реки.
   - Из прачечной для горничных. - Он сумел на глаз определить ее размер, причем очень точно. Должно быть, перебрал чистое белье половины деревенских жительниц, чтобы найти одежду, которая подошла бы настолько хорошо. Гильом ЛеБретон - мужчина удивительных навыков. - Похоже, я становлюсь постоянной потребительницей товаров сомнительного происхождения. Но, тем не менее, приятно надеть что-нибудь чистое.
   - Я оставил монету. - Он положил полотенце на широкий край рыбного пруда.
Обернутая полотенцем внутри лежала и другая одежда. Чистый фишю. Фартук. Ей предстоит надеть белье, неизвестно у кого взятое напрокат.
   Он продолжал стоять, большой, неподвижный. За его спиной полукругом расширялся рассвет, как створки раскрывающейся раковины. Широкий гранитный бассейн пруда казался заполненным белизной лунной поверхности.
   И такой же лунно-ледяной на ощупь оказалась вода, когда она погрузила руку прямо в свое отражение.
   - Скажите, наконец, что вы собираетесь со мной делать? Мне очень любопытно.
   - Обсудим это по дороге. Я хочу убраться отсюда побыстрее. Мыло. - ЛеБретон положил его рядом с полотенцем. Металлическая коробочка, полная мягкого и жирного на вид мыла. - Наверное, это не то, которым вы привыкли пользоваться.
   - Вполне подойдет. Благодарю вас.
   - Постарайтесь, чтобы оно не попало в пруд.
   Мыло - яд для рыб. Ей понравилось, что ЛеБретон знал об этом, и что ему не было безразлично. В таких мелочах мужчины проявляют свою подлинную сущность.
   Золотая рыбка подплыла и коснулась ртом ее пальцев. Ребенком она всем им дала имена. Моисей - потому что он разделял воду плавником, - Беляночка и толстый, ленивый Руссо. Как только шумный якобинский сброд уберется окончательно, мэр Леклерк явится с лоханью из деревни, чтобы украсть ее рыбок для собственного пруда. Он жаждал этого много лет. Она надеялась, что мэр поторопится. Рыбок нельзя оставлять без присмотра и ухода.
   - Ну, что ж, не буду вам мешать. - ЛеБретон зашагал обратно к оранжерее.
   Наступил рассвет, начало нового дня. Капли дождя больше не падали на нее. Она ела вкусную еду и пила хороший кофе. Ей удалось отправить послание Ворону. У ее рыбок появится новый дом. Так много поводов для оптимизма.
   За стеной сада, в оранжерее, судя по звукам, ЛеБретон заметал обратно битое стекло и мусор, так, чтобы все это удачно рассеялось по полу и выглядело как раньше. Пепел разведенного вчера костра исчез, солому вернули в конюшню. Не осталось и намека на то, что кто-то провел здесь ночь.
   Завязки ее юбки спутались в тугие узлы. Она заставила себя проявить терпение, развязывая и раздергивая, пока шнурки не распутались, и юбка не упала на каменные плиты. Шнуровку корсета она ослабила еще перед сном. А сейчас раздвинула корсет еще шире и сняла через голову. Рубашка соскользнула с плеч и упала на пол.
   Больше одежды на ней не было. Непривычное ощущение - стоять раздетой под открытым небом.
   Собственное отражение, чуть более бледное, чем небеса, смотрело на нее с поверхности рыбного пруда, покрываясь рябью, распространявшейся от места, где рыбка прикоснулась губами. Ягодицами она ощутила шероховатость края бассейна, влагу, скопившуюся в каждой неровности. Ветер нового дня царапал кожу как тупой нож. Она опустила ноги в воду. Скользкий слой грязи со дна пруда заполнил пространство между пальцами. Холодно. Ужасно холодно.
   Торопясь, пока не растеряла мужества, она намочила половинку полотенца и протерла мокрой тканью руки, грудь, живот, с шипением втягивая воздух при каждом вдохе. Потом обтерла бедра. Вымыла каждую царапину, каждый порез. Все они болели и щипали. Не имело смысла напоминать, потомком скольких славных воинов она была.
   Моисей, Руссо и другие великие властители пруда держались в стороне, но множество маленьких рыбок подплыло, пробуя на вкус ее икры, лодыжки, суставы рук, как делают слепые котята.
   Гражданин Огромный медведь ворчал на слугу где-то в отдалении.
   Довольно. Достаточно. Купание окончено. Она вытащила ноги из воды. Обнаженная, не покрытая ничем за исключением гусиной кожи, Маргарита обула сабо. Рубашка, украденная гражданином ЛеБретоном, была чистой, но поношенной. Заштопанной довольно неумело. Она встряхнула ткань, знакомясь со множеством потертостей и швов.
   Без всякого предупреждения...
   ЛеБретон оказался на ней. Он врезался в нее, подхватил и оттащил в страшной сердитой спешке к садовой стене, прижал спиной к камням. Рука закрыла ей нос и рот, лишив возможности дышать.
  

Глава шестая

   Огромный, темный, внезапный как оползень. Руки сомкнулись вокруг нее, прижав к мужской груди. Спиной она упиралась в каменную стену. Его ладонь заполнила рот вкусом кожи и непоколебимой мощи. Увернуться не было никакой возможности.
   Изо всех сил она вонзила зубы в эту ладонь. Он не шевельнулся. Ничто не могло яснее продемонстрировать, насколько несущественно ее сопротивление.
   Он выдохнул у самого уха Маргариты:
   - Слушайте.
   Слабое, ритмичное постукивание.
   Она разжала зубы. И сразу же он развел пальцы пошире, чтобы Маргарита могла дышать. Стук сердца в ушах замедлился. Теперь она слышала отчетливо. Лошади без телег, идущие не спеша. Две или три. Кто-то приближался.
   Маргарита кивнула под удерживающей ее ладонью, и ЛеБретон ослабил хватку. Они оба взглянули на решетчатые ворота в садовой стене. Сквозь решетку ей была видна небольшая часть внутреннего двора. Покрытая гравием, замусоренная, тянущаяся до самых развалин замка.
   Деревенька Вуазмон после революции совсем обеднела. Армия приходила реквизировать лошадей трижды, оставляя взамен ничего не стоящие бумажки. Оставшихся лошадей использовали на пахоте и впрягали в телеги. Даже мэр не мог позволить себе удовольствие езды верхом в эти дни. Кто мог прибыть в замок верхом на рассвете?
   Шорох и царапание отметили движение вдоль стены. Адриен приземлился на босые ноги рядом с Маргаритой. К ее потрясению, в зубах он держал нож. Затем оружие переместилось в руку, удерживаемое низко, у бока, плашмя к жилету. Он двигался абсолютно бесшумно.
   - Выведи осликов наружу, - губы ЛеБретона произносили слова почти беззвучно. - Зелень на вершине. Ты собираешь растения для своей бабушки. Иди. И убери этот чертов нож.
   Ничего в ответ. Даже кивка. Мальчик уперся пальцами в стену и через мгновение был уже наверху. Не издав ни звука.
   Голоса раскололи тишину. Голоса с парижским акцентом, неуместные на фоне птичьих трелей и щелканья сверчков. Они уже близко. 
   - Не двигайтесь, - сказал ЛеБретон.
   Он делал это раньше. Прятался от людей, охотящихся на него. Маргарита застыла.
   Мужчина обернул ее своим плащом. Притянул к себе и обнял. ЛеБретон был коричневым как сама земля. Его шляпа, одежда, даже кожа - все насыщено серовато-коричневыми и темно-желтыми оттенками, как деревья вокруг них и стена за ее спиной. В этом уголке сада он был невидим среди беспорядочно разросшихся ветвей персикового дерева. А она пряталась за его телом. Окруженная им.
   Маргарита собрала в горсть мужскую рубаху. Прижалась сильнее. Теплая ткань, ощущение мускулов под ней, упругость кожи, дыхание, поднимающее и опускающее грудь, успокаивали ее. Шрам на его лице был одновременно страшным и угрожающим. Но на сей раз вся эта угроза и мощь стояли между ней и теми, кто поднимался сюда верхом.
   Он поправил на ней плащ одним осторожным движением и приоткрыл полы, чтобы она могла видеть, что происходит вокруг. Железная решетка, служившая воротами в сад, оставляла в пределах видимости узкую полоску двора.
   ЛеБретон прислушивался, как будто сортировал сотни звуков, пытаясь определить значение каждого. Замер, как замирает животное в лесу, когда человек проходит мимо.
   Они ждали. Никто не может перестать дышать. Она старалась делать это неглубокими замедленными вдохами и выдохами, очень тихо.
   Приглушенные удары копыт, а затем четкое, громкое поскрипывание отметили переход с грунтовой тропинки на гравий. Адриен вышел из огорода, в пределах видимости для них, ссутулившись, ведя осликов на длинном поводке. Ослики тоже преобразились. Корзины и ослиные спины были теперь нагружены большими охапками зелени. Базилик. Лаванда. Розмарин. Шалфей. Поверх этого Адриен привязал пучки длинных ореховых прутьев, какие садоводы срезают, чтобы сделать подпорки для гороха.
   Животных почти не было видно из-под поклажи. Мальчишка вымазал грязью шеи и ноги осликов. Теперь они выглядели как самые настоящие вонючие деревенские ослы, грязная, неухоженная скотина, какая водится у самых нищих фермеров. Адриен тоже стал неряшливым. Нахальное непокорство исчезло. Сгорбленный, понурый, спокойный, он двигался со скоростью улитки у всех на виду.
   ЛеБретон опустил руку на ее обнаженное плечо, сжав в предупреждающем жесте. Он должен был понимать, что последует.
   - Эй, ты! Ты там! А ну стой, - донесся голос с грубым парижским акцентом. Топот копыт ускорился. - Пойди сюда.
   Адриен шатался по двору на манер нерадивого слуги. Всадники заметили его и осликов. Он попался.
   - Парнишка, кто ты такой?
   Я знаю этот голос. Режущий как бритва, отдающий трущобами Фобур Сен-Антуан к востоку от Парижа. Мужчина, который ворвался к ней в комнату в ночь, когда сожгли замок. Мужчина, который пришел ее убить.
   - Тебе нечего здесь делать. Чем ты тут занимаешься? - Стук копыт. Ничего не видно, но она могла слышать дыхание лошадей. - Признавайся.
   Мышцы ЛеБретона не напряглись в тревоге. Он сам послал мальчика разыграть эту сцену во дворе. Да, именно эту.
   - Мародерство запрещено.
   Якобинец закричал, когда она полоснула его по лицу. Достаточно громко, чтобы его слышала толпа внизу, на газоне. Кровь запятнала ей руки. Залила открыватель писем, который она использовала вместо ножа. Пока Маргарита боролась за возможность бежать, свеча упала со стола. Ее записи вспыхнули. Загорелись шторы.
   Он выжил. Укрытая темнотой, во влажной нише под мостом, дрожащая и липкая от крови, она слышала, как якобинец выкрикивал ее имя.
   - Мы не потерпим эту чуму, этих падальщиков, ворующих у народа.
   По-звериному съежившись в своем укрытии, она наблюдала, как мужчина крался сквозь безумное пиршество огня. Видела как с холщовой повязкой на голове, он бродил в толпе, хватая женщин, заглядывая в их лица, опрокидывая пьяные парочки на спины, чтобы хорошенько рассмотреть, и вопил:
   - Где эта сучка де Флориньяк? Она должна быть где-то здесь. Найдите ее!
   Мальчишка заскулил. Он не делал ничего такого. Ничего. Народ может забрать зелень. Ему не нужно. Вот. Берите. Его бабушка соберет другие травы для супа. Никто не сказал ему, что нельзя...
   Громкий пронзительный крик свидетельствовал о том, что Адриена повалили на землю. Мужчины засмеялись. Новый вид спорта, привезенный из Парижа, - издевательства над деревенским мальчишкой.
   ЛеБретон крепче прижал ладонь к ее лицу. Тише. Тише.
   Мать Адриена - вдова. Бабушка очень старенькая. У нее нет зубов.
   - Черт бы побрал твою бабушку.
   Мальчик торопливо перечислил еще более обделенных судьбой родственников.
   - Настоящая чума. Если и дальше терпеть этих паразитов, они обчистят Францию до нитки, - сказал якобинец.
   Адриен может все отдать. Абсолютно все. Это всего лишь растения из сада. Он не чума. Пожалуйста.
   - Лучше повесить дюжину сейчас в качестве примера.
   - Он еще мальчик, - послышался второй голос. Неторопливый, более глубокий, более добродушный. Этого мужчину она тоже видела в ночь пожара, шатающимся среди хаоса с бутылкой вина, пристающим к молодым женщинам. Длинного как шест, с обвислыми щеками охотничьей собаки.
   - Мальчишки его возраста сражаются за Францию. Да не нужны мне эти чертовы сорняки! Что ты... - лошадь взвизгнула. - Fils de salope! Он укусил меня!
   Один из осликов решил попробовать якобинца на вкус.
   Шквал непристойных ругательств. Удары лошадиных копыт. Стук разбрасываемого гравия. Десятки панических извинений Адриена, втиснутых в промежутки между всхрапыванием животных и бранью мужчин.
   "Хотела бы я это видеть".
   Судя по звукам, все внимание якобинцев сосредоточилось на том, чтобы успокоить лошадей. Горожане. Они не привыкли ездить верхом.
   - Убери отсюда эти вонючие задницы. Вон! Убирайтесь. Немедленно!
   Поводья звякнули. Копыта стукнули железом по камню. Взревел осел. Голос с парижским акцентом проклял лошадей. Адриен спешно миновал решетчатые ворота, хромая и сутулясь как забитый деревенский дурачок. Используя для обмана каждый дюйм своего тела. Ослики были с ним заодно. Плелись следом, опустив головы, угнетенные жестоким обращением. И это не совсем игра ее воображения, они выглядели довольными собой.
   - Тихо. - ЛеБретон произнес это сквозь ладонь, вдавливая приказ в ее кожу.
   Якобинцы рысью проехали мимо. Сначала один, затем другой, ведущий на поводу еще одну лошадь, груженную большими сумками и тюками награбленного в замке.
   Они конфисковали для себя слишком хороших лошадей, чтобы уметь управляться с ними. Ехавший впереди перевязанный мужчина дернул вожжи, что не произвело на кобылу никакого впечатления. Второй якобинец, бледный и рябой, следовал за первым, держась за гриву и сидя на коне как мешок с картошкой.
   Они даже не взглянули в сторону пруда с золотыми рыбками. Промелькнули перед глазами и исчезли.
   Маргарита научилась бесшумно застывать в Версале - самой жестокой школе на свете. Никто не смеет шевельнуться в присутствии короля. Голодная, измученная жаждой, уставшая, с булавками, колющими сквозь корсаж, с болью в ногах, час за часом ни одна дама не смела шевельнуться. В первые недели пребывания в Версале дядя Арно становился позади нее и щипал каждый раз, когда она моргала.
   Стук копыт приглушила трава за террасой. Звук стал громче у ворот. Несколько долгих минут спустя три лошади, вразнобой цокая копытами, выехали на дорогу, ведущую в Париж. Дробный топот унес ветер, рассеяв последние отзвуки.
   Время замедлилось. Она закрыла глаза и выдохнула воздух, который, оказывается, удерживала в легких, позволив себе расслабиться рядом с Гильомом ЛеБретоном. Ее щека легла на складки его рубашки. Назойливый маленький кусочек разума настаивал на том, чтобы исследовать каждую линию, каждый шов, но она проигнорировала его. Позволила себе перестать думать.
   Ее приоткрытые губы касались мужской одежды. Жилет имел темный, терпкий вкус, как ржаной хлеб. В небольшом пространстве между ними, она вдыхала воздух, в котором смешивались ее теплое дыхание и его. Привкус кожи, древесного дыма, запах утра, зеленый и живой.
   Разнообразная текстура его одежды окружала ее со всех сторон. Впечатляющая. Завораживающая. Маргарита ощущала каждую жесткую пуговицу и гладкую ткань брюк. Обнаженная, она ощущала их очень отчетливо.
   Мужчина был сильно возбужден. Твердая выпуклость увеличивалась, прижимаясь к ней.
   "Он желает меня".
   Момент осознания обрушился на них как весенний ливень. Маргарита ощутила его потрясение - зеркальное отражение своего собственного. Он не ожидал этого. Она не могла себе такого вообразить.
   Но, в конце концов, она стояла тут обнаженная. Прижатая к нему всем телом. Неудивительно, что мужчина так отреагировал.
   Он не был первым, кто зажал ее у стенки и уперся в живот наглядным проявлением своего интереса. Версаль - настоящий питомник гремучих змей. Мужчины, наделенные властью, считали, что могут иметь все, что захотят. Многие из них хотели пятнадцатилетнюю девушку. Маргарита избегала темных коридоров.
   Если она оттолкнет его, он позволит ей уйти. Руки были готовы отпустить ее. Какие бы догадки она не строила о нем в остальном, это знала точно. Он хотел ее очень сильно, но не стал бы удерживать.
   Твердая, горячая, животная сила, давившая на живот, стала центром мироздания. Сладострастное забвение охватило ее. Раздражающий, надоедливый ворох мыслей исчез. Остались только чувства. То, что было страхом, превратилось в острое, земное желание. Внутри она напряглась и пульсировала. Нахлынула пьянящая сладость.
   Грудь ЛеБретона поднималась и опускалась в глубоком, частом дыхании. Выдыхаемый им воздух ласкал кожу. Мозолистая ладонь, лежавшая на ее шее, скользнула вниз. Рука опустилась ниже талии, притянув ее еще на дюйм ближе. Вжимая в его тело.
   Он ждал, каким будет ответ.
   Маргарита хотела этого. Это было бы так легко, так естественно - испытать наслаждение. Позволить своему телу ответить. И вокруг никого, кто мог бы помешать ей.
   Кроме нее самой. Кроме нее.
   Она сказала: 
   - Я хотела бы...
   "Хотела бы лечь с тобой. Я напугана и одинока, и ты бы меня утешил". Из океана своих желаний она выбрала каплю и облекла в слова:
   - Я хотела бы быть дочерью мельника, и чтобы ты был сыном фермера, и мы могли бы играть во все эти глупые игры на конюшенном сеновале. Хотела бы, чтобы ты был кем-то, с кем я могу позволить себе...
   - ...быть безрассудной.
   - Да. - Она вздохнула. - Но я - не дочь мельника. Я никогда не умела воспринимать жизнь с такой простотой. Каждая минута моей жизни - строгий расчет.
   - Представь, что я кто-то, кого ты можешь поцеловать. - Его губы мягко накрыли ее губы. Прикасаясь легко, не настаивая. Намекая. Вкуса и соблазна оказалось достаточно, чтобы удержать ее, пока мозолистая сильная рука проделала обратный путь вдоль позвоночника и скользнула под еще влажные волосы, коснувшись обнаженной кожи на шее.
   Он пробормотал:
   - Мы оба отбросим расчет на мгновение.
   ЛеБретон покрывал поцелуями кожу вокруг ее рта, медленно и осторожно, как если бы это была неизведанная территория, на которой он оказался первооткрывателем. Как будто целовал женщину в первый раз, наслаждаясь и изумляясь.
   Все его большое тело убеждало ее уступить. Твердый член, прижимавшийся к ее лону через ткань брюк. Рука на шее, тяжелая, как и он сам. Легкая, будто часть ее самой. Кончики пальцев гладили кожу, рисуя круги, похожие на водовороты в потоке воды.
   Целуя, он скользнул языком в ее рот. Бережно исследуя, продвигаясь вперед и отступая. Завоевывая новые позиции в уголках губ. Нежно втягивая ее губы в свой рот. Облизывая. Пробуя на вкус.
   - О, Бо... же... - выдохнул он.
   Маргарита ответила на поцелуй. Почувствовала, как он борется с собственной реакцией на нее. Почувствовала силу своей власти над ним. Он содрогнулся, словно от потрясения, когда ее язык, лаская, скользнул вдоль его языка.
   Она слегка прикусила зубами его губу, на секунду захватив в плен. Его мгновенный отклик сразил ее. Они утонули друг в друге, соприкасаясь губами и зубами, их языки переплелись, отступая и наступая.
   - Ты... не знаю, что ты такое, - пророкотало из глубины его горла.
   Она догадалась, что он произнес. Теплая и тягучая влага возбуждения сочилась из ее лона. Внутри, под кожей она пульсировала.
   Одна из больших золотых рыбок в пруду вынырнула и с брызгами вновь ушла под воду.
   ЛеБретон застыл. Его руки сжались вокруг нее. Как будто края земли сложились вместе.
- Они могут вернуться в любую минуту. Кто угодно может шататься поблизости. И я оставил этого чертового мальчишку свободно грабить всю Францию. Ты заставляешь меня делать глупости.
   - Мы заставляем друг друга делать глупости. - Она обиделась на него. И разозлилась на собственное тело.
   Он отодвинулся.
   - Оденься. Нужно уходить.
   И прежде чем уйти, добавил: 
   - Поговорим потом.
  

Глава седьмая

   Дойл лично ничего не имел против жары, и видит Бог, не считал нужным баловать мальчишку, но злился из-за того, что пришлось тащить женщину по этой грязи.
Чистое, бледно-голубое небо простиралось над головами. Путники двигались гуськом вдоль пейзажей из бесконечных полей и живой изгороди. Впереди Дойл с Мегги, следом Хоукер и животные. Мальчишка продолжал работать над количеством и глубиной своих дискуссий с осликами. Упражнялся, непрерывно пополняя обширный словарь непристойностей. Подтягивал штаны рывком и двигался вразвалочку, как деревенские батраки, довольный собой, играющий роль так же естественно, как дышит.
Мегги размеренно шагала. Сосредоточенная и целеустремленная. Женщина, которой есть, что делать и куда идти.
Они брели по тропинке, ведущей к дороге на Париж. Быть может, Мегги всего лишь хотела убраться подальше от Вуазмона и людей, которые ее знали. Но он полагал, что у нее на уме вполне определенный пункт назначения. Возможно, она ведет его прямо к де Флориньяку.
"Старик составил этот список. Он знал, кого пометил на смерть. Я найду его. Заберу список. И я не собираюсь связываться с его дочерью".
Мегги подставила лицо налетевшему откуда-то слабому ветерку и остановилась, закрыв глаза, вбирая его в себя. Она была покрыта потом и дорожной пылью. Полоска грязи на щеке. Одежда, какую носят на кухне и в хлеву. И при всем этом, любой, у кого есть глаза, мог видеть, кем она была на самом деле. Аристократкой.
"Элегантная как кристалл. И такая же твердая, хотя я по-прежнему думаю, что однажды она сломается".
Если хотите узнать, из чего сделан человек, протащите его с собой по французской грязи. Мегги была сделана из золота и гранита. С мрачной решимостью она стучала своими сабо по дорожной колее и камням. Он мог бы указать ей в сторону Китая, и она продолжала бы идти, шаг за шагом, до самых пагод.
"Я не хочу испытывать симпатию к дочери де Флориньяка. Не хочу восхищаться ей".
О том, что сделает с отцом, Дойл не сожалел. Но ему будет жаль, если придется причинить вред дочери.
Госпожа Мегги соскребла грязь со своих сабо о каменный выступ, видимо, будучи женщиной, любящей заниматься безнадежными делами. Прядки темно-каштановых волос прилипли ко лбу и щекам. Одежда тоже прилипла, обрисовывая изгибы тела. Верхние полушарья ее грудей покрывали небольшие капли пота. Время от времени пара капель сливалась, скатываясь вниз по ложбинке между холмиками.
Если бы сейчас он лизнул ее кожу, она оказалась бы соленой. Соленой и сладкой, и муксусной. Вкус Мегги - именно этой, единственной на свете женщины - с легкой примесью грязи. Не существовало ни одного квадратного дюйма ее тела, которого он не хотел бы коснуться языком.
"Если бы я не попробовал ее на вкус, то не знал бы. Не думал бы об этом. Так мне и надо".
Они избегали прямого пути на Париж. Если срезать немного по полям, проселочная колея выведет на дорогу в Руан. Продолжая двигаться прямо, они в итоге попадут на Парижскую дорогу. За четыре мили пути им никто не встретился, кроме застенчивой девочки с парой коров - коровы плохо относятся к осликам - и телеги с навозом, запряженной такой старой лошадью, что даже армия на нее не позарилась.
Персиковые сады тянулись вдоль холмов рядами деревьев с немногочисленными бурыми коровами, пасущимися у корней. Коричневато-серые поля, усеянные стогами, чередовались с зелеными и желто-зелеными полосами нескошенной соломы. Докосят, как только выпадет хотя бы два безоблачных дня подряд.
Пшеница обильно колосилась. В августе можно будет собрать двадцать бушелей с акра, и все будут накормлены.
Если бои в Вандее не перекинутся на Нормандию... Если погода не подведет... Если селяне смогут собрать урожай, лишившись половины мужчин, ушедших в армию.
Заросшие тропинки бежали по полям, вверх, к горизонту и за него. С запада на линии горизонта виднелся церковный шпиль. Они шагали по протяженному склону к редкому сосновому лесу. Там, в тени, должно быть прохладнее.
Позади него Мегги вступила в жидкую грязь на дороге, негромко охнула, вытащила сабо с чавкающим звуком и пошла дальше. Он чувствовал как ее взгляд прожигает дыру на его спине. Ее глубокие раздумья.
Он не должен был целовать эту женщину.
"Когда я на задании, то не гоняюсь за юбками. Тысячу раз повторял разным идиотам: "Держите член в штанах, пока работаете". А теперь сам оказался таким же идиотом".
Сколько ему было, когда он в первый раз убежал из дома? Тринадцать? Скрывался в притонах и доках Лондона, выполняя тяжелую работу. Даже в таком юном возрасте ростом он был со взрослого мужчину.
Женщины находили это несоответствие интригующим. Он получал приглашений достаточно, чтобы каждую ночь спать в новой постели.
Будучи застенчивым подростком, отклонял их. По большей части.
Пять лет спустя он уже вращался в кругах высшего света. И оказалось, что младший сын владетельного графа получает те же приглашения. От более ухоженных женщин, но с той же жаркой похотью. С той же жаждой увидеть, соответствует ли его член размерам остального тела. Некоторые просто хотели небольшого приключения. Некоторые - Бог в помощь дурочкам - думали, что смогут таким путем захомутать кого-то из Маркхемов.
В то время он уже работал на британскую разведку. Имел доступ в слои общества, к которым большинство агентов не могло даже приблизиться. Иногда это означало, что он делил ложе с женщинами, игравшими в шпионские игры на стороне Франции. С обладательницами податливых тел и опытных маленьких ручек, проявлявшими интерес к работе его отца в министерстве обороны.
Когда партнер не нравится, соитие превращается в утомительное упражнение. Он потерял вкус к случайным связям. "Я не тычу своим орудием в любую женщину, оказавшуюся рядом."
Но, Бог мой, он хотел Мегги. Хотел гладить каждый дюйм ее кожи. Прикасаться к ней ртом. Хотел выпить ее всю, как если бы она была молоком, а он - голодным котом.
Шорох и стук прекратились. Когда Дойл оглянулся, то увидел, что Мегги согнулась, тяжело дыша, упираясь руками в колени.
"Черт".
- Мы уже достаточно далеко от замка. Остановимся вон там.
Узкая полоска водяной ряби сверкала впереди, в пятидесяти ярдах пути. На берегах ручья росли деревья и кустарник. Место достаточно уединенное, но дающее хороший обзор дороги в обоих направлениях.
Подходящее место.
Она покачала головой.
- Я могу идти дальше.
"Конечно".
- Ослики не могут. Им нужна вода.
- О, - она выпрямилась, вытирая пот с верхней губы. - Разумеется, да.
Он беспокоился не из-за осликов. Чтобы извести осла нужны немалое усердие и изобретательность, хотя Хоукер и мог бы предпринять попытку. А вот уморить породистую кобылу под силу любому дураку. Хорошая лошадь будет скакать, пока не остановится сердце, и умрет под вами.
Совсем как Мегги. Она будет продолжать идти, пока не рухнет на дорогу.
Мегги брела впереди, преодолевая последние пятьдесят ярдов, отряхивая рукав растопыренными пальцами. Ей совершенно не нравилось чувствовать себя грязной.
- Идти по дороге - не то же самое, что ехать в карете. Разумом я, конечно, понимала это и раньше. -
Она вздохнула. - А теперь об этом знают и мои ноги.
- Ничто не сравнится с опытом.
- Да, полагаю, ничто его не заменит. Можно жить, с головой погрузившись в мир книг. Но они вводят нас в заблуждение.
- Согласен.
Чего он хотел, так это начать с ее лба и слизать всю нахмуренность. Целовать веки. Затем проложить дорожку из поцелуев к губам. Потратил бы час на ее лицо, расцеловывая каждую черточку. Она была бы без ума от него еще до того, как он закончит ласкать ее ушки.
Только вот делать хоть что-нибудь из этого списка, он не собирался. Лишь представлять. В подробностях.
Мегги двигалась от одного древесного ствола до другого, держась за них во время крутого спуска к воде.
- Я путешествовала по этим местам всю свою жизнь, - сказала она. - А теперь буду носить их в складках своей кожи. Это иной способ познания, более тщательный.
Вода выглядела достаточно чистой.
- Мальчишка сможет напоить животных. Вы можете освежиться. Вымыться, если хотите.
- Я бы хотела.
"Вперед. Забрызгайся водой с головы до ног. Пусть одежда намокнет и прилипнет, так, что не останется никаких тайн. Давай, окончательно сведи мужчину с ума".
- Пройду немного вверх по течению, - сказала она, - чтобы не мешать осликам. Откровенно говоря, ослики мне очень нравятся, но они пытались меня укусить. Думаю, это жара делает их раздражительными.
- Они постоянно ведут себя так. Не столько жара, сколько ослиный нрав.
- Несомненно. Но я бы осмелилась утверждать, что неудобства рождают в них жажду человеческой плоти. Геркулес был послан украсть кобыл Диомеда, которые ели человеческую плоть. Вы знали об этом?
- Я запомню на случай, если кто-нибудь попытается продать мне кобылу.
Она опустилась на колени у воды. Неглубокий ручей, лишь несколько футов шириной, тек по плоским скалам, охлаждая воздух. Мегги подняла руку и стянула фишю с плеч круговым движением, полным изящества, обнажая белоснежную кожу. Солнечный свет, просачиваясь к земле сквозь листву и ветви деревьев, падал на нее пятнышками величиной с монету. Кружочки света скользили по шее, плечам и ключицам. Играли в прятки на холмах ее груди. Мужчина, не обладающий таким железным самоконтролем, как у него, непременно бы заметил, что грудь оголилась до самых сосков, когда Мегги наклонилась.
Она смочила кончик платка в воде и протерла лицо. Хоукер прошел мимо, бросив лишь один равнодушный взгляд в их сторону, и увел осликов, чтобы напоить ниже по течению.
- Дороги высохнут ко второй половине дня. Идти станет легче. - Дойл выбрал плоский серый валун и уселся так, чтобы видеть, что Мегги будет делать дальше. На этой женщине все еще оставалось слишком много одежды.
Он стянул куртку час назад и повесил ее на спину Дульче. Шел по дороге в рубашке, наполовину расстегнутой на груди. Некоторые мужчины в таком виде выглядели красиво, даже поэтично. Но не он.
Слишком много мускулов для поэзии. И волос тоже. Даже когда Дойл не носил шрама, в нем не было ничего красивого. Отец называл его "это волосатое болотное чудище". С отцом они не ладили.
После снятия куртки из оружия при нем остались шестидюймовый прут, спрятанный в полах жилета, и нож для метания в сапоге, так что он чувствовал себя немного раздетым. Но зато дорога отсюда просматривалась далеко вперед. Было тихо. Только лягушки квакали, перекликаясь по лесу. Лошадей будет слышно прежде, чем они появятся из-за вершины холма. Чтобы спрятать Мегги за теми кустами, времени хватит.
Умываясь, она издавала низкие горловые звуки. Проклятье, они возбуждали. Мужчина, услышав такие вздохи, не мог не представить ее за совсем иным занятием.
Пора обуздать фантазию.
Она поливала себя водой то здесь, то там, на что он готов был смотреть бесконечно. Чуть позже Мегги присела на корточки, прижимая мокрую ткань к задней стороне шеи, и посмотрела прямо на него.
Оценивая. Решая.
- Не уверена в своем статусе. Я - ваша пленница?
- Господи, нет. - Он ответил сразу же. Ему даже удалось подпустить в голос нотку обиды. - Вы можете идти, если хотите. - Взмах рукой в сторону дороги, поднимающейся вверх по холму. - Давайте. Я не собираюсь вам мешать.
- Почему-то, у меня сложилось иное впечатление. - Однако она не пыталась встать и уйти. Они уже миновали этап отношений, когда он преследовал и удерживал. По всей видимости, твердость его характера постепенно завоевывала ее доверие.
Он позволил голосу звучать раздраженно.
- Я думал, что оказываю вам услугу, взяв с собой. Те якобинцы из Парижа скачут где-то впереди. Мне показалось, вы бы не хотели встретиться с ними, тем более одна.
Некоторое время она обдумывала его слова.
- Я хотела бы избежать встречи с ними.
- Я и сам не хочу иметь дела с властями в такое время. С той кровожадной компанией, что правит в Париже.
Она приложила влажную ткань к лицу, а когда опустила платок, глаза смотрели трезво, оценивающе.
- Я не верю, что они поведут себя порядочно с кем-нибудь из слуг де Флориньяков. Особенно с иностранкой. - Слова были ложью. Страх в голосе - настоящим. - Благодарю вас за то, что спрятали меня от них.
- В первую очередь я прятался сам. Вы просто удачно попались под руку. Вам есть куда идти?
- У меня есть друзья. Они живут неподалеку. Пойду к ним.
Он почесал подбородок. Очень непросто сохранять нужного вида щетину на подбородке. Поддержание неопрятности требовало тщательного и осторожного бритья.
- О чем я думал... Я думал присмотреть за вами, пока нам по пути. На дорогах полно опасных мужчин. Худших, чем я.
- Возможно, - сухо ответила она.
- Во всех городках, вдоль дорог по всем направлениям, люди слышали о пожаре в Вуазмоне. Каждый, мимо кого вы пройдете, будет искать аристократов, бежавших из замка. Никому не придет в голову, что вы аристократка, если вы идете со мной. - Он показал на себя, демонстрируя Гильома ЛеБретона во всей его красе. - Никому. И никто не посмеет приставать к женщине, путешествующей с мужчиной моих размеров.
Стрекоза прилетела покружить над бурьяном у воды, синяя как сапфир, яркая как летающая драгоценность. Мегги неподвижно стояла на коленях на покрытом мхом берегу ручья, наблюдая за его течением. После недолгого молчания она сказала:
- Но я не понимаю, зачем вы...
- Пятьдесят ливров.
- Что?
- Пятьдесят ливров и я провожу вас до дома ваших друзей, к самому порогу. - Требование заплатить делает человека честным в глазах собеседника как ничто другое. Никто не доверяет альтруистам. Он поднялся, медленно, убедившись, что не выглядит угрожающе, и отошел к воде, наблюдая, как поток бежит по скалам. Стрекоза заскучала и улетела.
- У меня нет с собой пятидесяти ливров. - Выражение веселого удивления промелькнуло на ее лице. - Нет даже пятидесяти су.
- Ну, тогда мне придется поверить на слово, если вы пообещаете заплатить.
Ага, вот это было искушением для нее. Еще один довод, и она согласится. Он присел на корточки рядом с ней. Заглянул в глаза.
- Вам нужно самой убедить себя довериться мне. Вы меня боитесь.
Напряжение между ними гудело как осиный рой. Она не отвела глаз.
- Я мало кому доверяю. Думаю, это естественно, учитывая, с какими людьми я сталкивалась в последнее время.
"Проклятие, ты мне нравишься".
- Если я извинюсь, это поможет? Я не должен был прикасаться к вам подобным образом. Целовать вас.
- Это не имеет значения. То, что случилось между нами, это... пустяки. Всего лишь легкий поцелуй.
- Легкий?
- Я позволила его углубить. Всего на мгновение. - Она опустила глаза вниз, на колени, туда, где руки теребили льняную ткань платка. Щеки немного разрумянились. - Произошла небольшая ошибка.
- Рад узнать, что вы расцениваете это именно так.
- Вы рады подшучивать надо мной. Но, по правде говоря, вашей вины нет. Вас ввели в искушение. Говорю так не из желания похвастаться. В конце концов, я была обнажена, а вы мужчина.
- Я извлек урок из этого случая. Да. Хотите, чтобы я пообещал, что больше этого не случится? Напряжение ее мышц немного ослабилось.
- Этого не случится. Ни один из нас не желает повторения. То был лишь эффект неожиданности между нами, не более. Дело в неожиданности.
"Никакая не неожиданность, а чертовски сильная похоть. Не обманывай себя".
- У меня нет привычки бросаться на женщин. Раз уж никто вас не тронул прошлой ночью, то и сегодня вы в безопасности. Вы можете довериться мне на несколько миль пути.
- Что ж, это логично. Мы оба разумные люди. - Она разгладила складки на чертовом влажном фишю и накрыла им плечи, затем завернула края за корсаж на груди. Поправила тут и там, и ткань легла идеально гладко.
- Если вы желаете сопроводить меня в пути, буду вам очень признательна. А также оплачу ваши услуги. Я вела себя трусливо, усматривая угрозу там, где ее нет.
- Всегда рад возможности честно заработать. Вам понадобятся документы. Кое-какие я могу изготовить.
"Нужно придумать ей имя. Какое-нибудь красивое... Нет. Такое, которое будет ее раздражать. Так-то лучше".
- Все, что нужно, есть в корзинах. Мы высушим ваши новые документы на этом камне.
- Так вы фальшивомонетчик. - Она улыбнулась. - Какой полезный навык.
Ее улыбку он ощутил как ласку, в самых интимных местах. К голосу разума, напротив, его член был глух как тетерев.
  

Глава восьмая

  
Час спустя они поднялись на гребень холма. Маргарита оглядела окрестности. Цыгане устроили привал в тени редких деревьев у дороги, тонкая струйка дыма поднималась меж двух полей, отмечая место стоянки. Крытые холщовым верхом три повозки образовали треугольник вокруг маленького костра. Женщины и девушки собирали ежевику с кустов, тянувшихся вдоль ручья, их яркие как маки платки и юбки рассыпались по полям над лагерем.
Маргарита вытерла пот с лица. Это была семья Ворона. Его kumpania.
Маргарита завербовала в La Fleche Шандора - названного Вороном - почти в самом начале, несколько лет назад. Он возглавлял большую группу, практичный, осторожный, умеющий обеспечить своим людям незаметность и безопасность. Бесконечно внимательный к защите воробушков, которых переправлял.
Сейчас он не подчинялся приказам.
Шагая рядом с Маргаритой, Гильом ЛеБретон сдвинул шляпу так, чтобы мужчины внизу могли видеть его лицо. Теперь они не удивятся, заметив шрам, когда ЛеБретон подойдет ближе. Приближаясь к цыганскому лагерю, он не замедлил шага и не ускорил. Каждая из сближающихся сторон имела возможность вдоволь, не спеша, изучить и оценить друг друга.
Чтобы залечь в ожидании, Шандор выбрал уединенное место. Поблизости не наблюдалось ни одного фермерского дома. Дорога на Париж, невидимая со стоянки, проходила в миле отсюда. Как обсуждить положение дел в La Fleche в присутствии гражданина ЛеБретона и его любопытного чертенка-слуги Маргарита не знала.
- Мы набрели на стоянку детей дороги. Цыгане. Заняты вполне безобидными хлопотами, - ЛеБретон надел маску большого, добродушного сельского жителя. Однако глаза смотрели жестко, оценивающе. - Или не такими уж безобидными. Разница между тем и другим может быть тоньше волоса. Они нервничают. Посмотрите на мужчин, что околачиваются у повозки. Вон того я бы схватил первым, если бы носил форму.
Хорошо, что он не был жандармом. Ей не хотелось бы перевозить воробушков мимо человека столь дотошного как Гильом ЛеБретон.
Поэтому Маргарита ответила, стараясь, чтобы слова прозвучали как можно беззаботнее:
- Они остановились собрать ежевику. Наверное, еще и орехи, хотя для орехов рановато, даже в такой жаркий год как этот. Так или иначе, им нужны какие-нибудь ягоды.
- Ягоды можно собирать как здесь, так и с каждой живой изгороди между Дьеппом и Парижем. Совсем не обязательно для этого распрягать лошадей.
- Вы все время всех подозреваете.
Мужчины и мальчишки выдвинулись вперед, чтобы встать между повозками и приближающимися чужаками. Шандор встал перед своими людьми. На нем были синий жилет и красный галстук. К каждому колпаку, к каждой шляпе был прикреплен красно-сине-белый ленточный обод, революционная кокарда, призванная показать, что все они являются благонадежными республиканцами.
ЛеБретон поскреб щетину на подбородке. Насколько Маргарита успела узнать, это означало, что он погружен в глубокие раздумья. Мужчина произнес тихо, словно разговаривая сам с собой:
- Что бы это значило... может, впереди на дороге ждет какая-то чертовщина, и они знают об этом.
- В наши дни на дорогах всегда происходит что-нибудь неприятное.
Шандор знал, что она пройдет этим путем. Он не подчинился приказу и остался, чтобы поговорить с ней, рискуя собственными людьми.
Ворон. За последние пять лет он спас жизни бесчисленного множества мужчин и женщин. Разумеется, попытался спасти и ее.
Пока они приближались к лагерю, подростки перестали болтать и сгрудились вместе. Как и их отцы, мальчишки носили шляпы. Девочки были одеты в пестрые яркие юбки и рубахи, в густоте свободно вьющихся волос проглядывали косички, по четыре-пять на голову. Старуха, загорелая до цвета красного дерева, сидела на ступени одной из повозок, вырезая что-то маленьким, острым ножом.
- Они котляры, - сказал ЛеБретон. - Кузнецы меди. Видите горшки, развешанные на повозках? Они изготавливают их сами.
Она знала это. Котляры также занимались заточкой ножей, лопат и топоров. Именно поэтому семья
Шандора оставалась неприкосновенной все пять лет Революции. Его kumpania была известна на всех дорогах за пределами Парижа. Войска продвигались вперед, а люди Шандора с металлическим жужжанием двигались следом, шлифуя ножи и затачивая штыки. Солдаты Революции выстраивались в ряд, дожидаясь своей очереди. А в повозках, под одеялами тихо прятались воробушки.
ЛеБретон сделал знак, подзывая Адриена. Маргарита не заметила бы движения руки, если бы не видела, как он делал это раньше. Мальчик стукнул осликов по ногам и подошел ближе.
- Может, нам погадают на будущее, - сказал ЛеБретон.
Они вышли на середину стоянки. Собаки приблизились обнюхать их. Декорум попыталась лягнуть одного пса, но он оказался увертливым. ЛеБретон прошел мимо десятка мужчин и остановился напротив Шандора.
- Sastipe. И доброго вам утра. Жара, просто как в аду... - сказал ЛеБретон. Он добавил еще с десяток слов, по всей видимости на языке ромалов, и остановился в ожидании. Не то, чтобы он насвистывал или крутил пальцами, но вокруг него распространялась аура расслабленной уверенности.
Мужчины ответили ему на французском и цыганском. Все согласились, что сегодня жарко. Да. Жарища как в адской кузнице. Да, хорошо, что они остановились передохнуть в тенечке на часок.
Ей не следовало удивляться, что ЛеБретон немного говорит по-цыгански. Во многих отношениях он был отщепенцем и, несомненно, вел интересную жизнь.
Древняя матрона отложила нож и слезла с повозки. Она проковыляла вперед с видом силы, с которой нельзя не считаться. ЛеБретон достал мешочек табака из поклажи на спине у Дульче, открытым потряс из стороны в сторону и предложил окружающим, начав со старухи. Адриен с осликами двинулся в сторону ручья. Через минуту его окружал десяток мальчиков-подростков. Он затерялся среди них, такой же темноволосый, одетый в лохмотья. По всей видимости, один из этих неряшливых мальчишек принес Маргарите послание Ворона прошлой ночью.
Дульче носом столкнула кого-то в воду.
Шандор и ЛеБретон закончили серьезнейший дискус, придя к взаимному соглашению, что, да, сегодня выдался жаркий денек, и перешли к обсуждению того, каким скверным характером наделены ослы. Но при этом так прекрасны. Возможно, Шандор возьмет парочку в обмен на добрую лошадь, а то и двух.
Все захохотали. Шандор отправил маленького мальчика за своей трубкой и щедрой рукой зачерпнул табаку. Они с ЛеБретоном прикурили от одной и той же соломинки, передав ее друг другу из рук в руки.
Не замечая Маргариту, поскольку, в конце концов, это сугубо мужские занятия - обсуждение погоды, осликов, лошадей и наслаждение перекуром.
ЛеБретон был само спокойствие и дружелюбие. Она не доверяла ему в таком настроении. Вообще-то, она не доверяла ему в любом настроении.
Маргарита засунула край фартука за пояс на талии и встала на одно колено, после чего немедленно оказалась в окружении толпы детей. Темноглазые мальчуганы. Девчушка, прижимающая к бедру сестренку в половину меньше себя. Пара крошек, едва научившихся ходить. Яркая как цветок малышка лет шести или семи, с кольцами в ушах и с унизанными золотыми браслетами руками.
Они были восхитительны, застенчивые и дерзкие одновременно, не умеющие говорить ни по-французски, ни на любом другом языке, который Маргарита могла понять. Хихикали, когда она указывала то на одного, то на другого, пытаясь повторить их имена. Такие же босоногие как крестьянские дети, они выглядели здоровее. Сильные маленькие тела, полные энергии и счастья.
- Маргарита, - она дотронулась до своей груди. И добавила: - Мегги, - потому что, ЛеБретон называл ее так, и она уже начала привыкать к этому имени.
Она ставила под удар эту kumpania и этих детей, снова и снова. Присылала высокомерных, неблагодарных людей прятаться в их повозках, есть их пищу, оскорблять своей невежливостью их матерей и сестер. Даже сейчас воробушки прятались в повозках, всего в нескольких шагах отсюда. Или переодетые в цыганские одежды, скрывались в полях, среди женщин, собирающих ягоды.
"Я рисковала этими прекрасными детьми, чтобы спасти впавших в немилость политиков и маркизов де то и де се. Выбор, который останется на моей совести".
Шандор выпустил дым из своей трубки.
- Мы немного задержались в Вокрессоне. Плохая дорога. Пришлось свернуть чуть на юг...
ЛеБретон ответил. Так же непринужденно. Как если ли бы они говорили всего лишь о грязи на размытых дождем дорогах, а не о патрулях жандармерии.
- Слышал, в Буа-д'Арси тоже плохие дороги. Так, слухи.
Кивок. Дюжина слов о том, как пересечь Сену в Сен-Клу. С десяток слов, чтобы сообщить - Версальская дорога полна солдат, и человек осторожный предпочел бы любой другой путь, сколько бы времени он не занял. Так, помогая ЛеБретону, Ворон помогал ей.
- ... но сегодня, должно быть, счастливый день, - Шандор сделал затяжку. Выдохнул. - Знаете, что я видел этим утром? Цаплю, взлетающую с поля, очень быстро, - руками он изобразил крылья. - Всего на дюйм опередившую пару лисиц. Птичка упорхнула. Пролетела над моей повозкой в сторону Кан. Чем не знак для вас?
Шандор сообщал, что Цаплю преследовали, но ей удалось спастись. Сеть, выстроенная Маргаритой, рушилась на всем протяжении от Парижа и до побережья. Пришло время бежать, сменить имена, обустроить новые укрытия. Каждого, кто еще оставался на месте, следовало предупредить.
Дети придвинулись ближе, трогая ее за косу, кончиками пальцев ощупывая белый платок вокруг шеи. Дешевый платок, но все равно, чище и лучшего качества, чем те, что носили их матери.
В кармане, под юбкой, у Маргариты все еще лежала длинная красная веревка. Веревка скажет все за нее. Маргарита размотала клубок, связала концы вместе, сделав петлю, и быстрыми движениями сплела узор между пальцами обеих рук.
Она выбросила руки вперед, чтобы поймать запястье маленькой девочки. Хихикая, девчушка отдернула руку. Вечерами у костра цыгане часто играли в нитяные фигуры, развлекая детей, так что малышня знала эту игру.
Маргарита потянулась своей сетью к другим детям. Кого-то ей удалось поймать. Кто-то оказался быстрее молнии.
- Чтобы не попасться, вы должны быть очень быстрыми, - она повысила голос. - Нужно бежать, иначе вас схватят. Смотрите. Я двигаюсь одним путем. Вы идете другим.
Это был ответ Ворону. Он должен уходить, и она не пойдет с ним.
Маргарита видела, что он слышал и понял сказанное.
- У нас есть поговорка, - теперь Шандор изображал мудрого цыганского патриарха. - Воробушки улетают на запад, а ромалы колесят по всему миру. Кто знает, куда мы двинемся дальше? Может быть, вернемся в Париж. В Париже есть работа даже в тяжелые времена.
"Нет, Шандор. Не для тебя. Больше нет".
Она заплела нить в последний раз, в сложный узор. Движение руки... и нить стала лестницей. Еще движение... и нить превратилась в сеть. Еще одно короткое, искусное магическое колебание тонкой веревки, и она превратилась в паутину, танцующую, изменяющуюся на глазах. Даже мужчины, забыв о беседе, наблюдали за движениями нити в руках Маргариты.
- И вот... - она высвободила последнюю петлю и раскрыла руки. Узор исчез. Осталась лишь крученная веревка. Дети хором выдохнули от разочарования. - Пора остановиться. Давайте сделаем это до того, как нить порвется и произойдет несчастье. Мы играем в последний раз и уходим, чтобы больше никогда не играть.
Таким образом она давала Ворону понять, чтобы он не возвращался в Париж. Теперь, когда их предали, цыганские повозки были слишком легко узнаваемы. С участием Ворона в La Flеche покончено. Она не подставит этих детей под удар снова. Даже чтобы спасти тысячи воробушков.
  

Глава девятая

  
  
Париж. Публичный дом "Золотое яблоко".
Перед тем как заговорить Мадам позволила остаткам бумаги превратиться в пепел на ее кофейном блюдечке.
- Имя - Уильям Дойл. Высадился во Франции десять дней назад. Коварен. Сведущ во многом. Чрезвычайно опасен. Цель его приезда - положить конец убийствам в Англии.
Источники Мадам никогда не подводили. Если она сказала, что английский шпион высадился во Франции, то так оно и было.
Пока Мадам выливала кофе на блюдце поверх горстки бумажного пепла и ложечкой терпеливо уничтожала все следы написанного, Жюстина молча ждала.
- Он обязательно появится в Париже. Может прийти в любой день, через любые ворота. Возможно, даже обойдет город и явится с востока, - сказала Мадам.
Из гостиной доносились легкие отголоски игры на фортепиано. Хотя до заката было еще далеко, клиенты уже явились и пили с девушками. С каждым днем мужчины приходили все раньше. В Париже осталось не так много салонов, где вино лилось рекой, а остроумие не ограничивалось цензурой или страхом. Клиенты верили, что слова, произносимые в борделе, не становятся немедленным достоянием Тайной полиции.
В этом они были и правы, и неправы. Мадам решала, чьи проступки стоит довести до сведения Тайной полиции. Она была одним из ведущих агентов.
- Если Уильям Дойл столь непунктуален, посылать меня караулить его у одного из barrières - напрасная трата времени. - Жюстина не боялась говорить с Мадам так откровенно. Несмотря на юный возраст в Тайной полиции она была на хорошем счету. - Где мне ждать этого английского шпиона?
- Думаю... в Отель де Флориньяк. В доме де Флориньяков. Мне очень хотелось бы знать, кто входит в этот дом и выходит из него. Уильям Дойл рано или поздно появится там. Вот. Забери это, пожалуйста, - она протянула Жюстине блюдце.
Кувшин с чистой водой стоял на серванте, следи ликеров и отменного вина. Жюстина вылила смешанную с пеплом кофейную гущу в умывальник и ополоснула посуду. Вернувшись к столу, девочка вытерла блюдце мягкой тканью. Осторожно расставила все по местам на подносе. Не дожидаясь следующей просьбы Мадам, снова налила кофе в чашку.
- Англичане уверены, что это как-то связано с де Флориньяком? Все эти смерти и его визит в Англию?
- Мсье Дойл установил, что связь есть. Он умело задавал вопросы об убитых и обнаружил, что странный французский ученый интересовался каждым из них, заполняя дневник своими наблюдениями и щедро делясь абсурдными теориями. Мсье Дойл, определенно, лучший полевой агент британской разведки. Я рада, что враг посылает лучших людей, чтобы сделать за нас нашу работу
"Она хочет, чтобы я поняла, о чем речь. Чтобы я продемонстрировала свой ум".
- Уильяма Дойла не нужно убивать.
- Не будь кровожадной, дитя. По таким вопросам существуют соглашения. Хорошо, что англичане не трогают наших агентов, соблюдая старые договоренности. В любом случае, мы позволим Дойлу найти этот приносящий одни неприятности список де Флориньяка и положить конец убийствам молодых людей. Может быть, он даже выяснит, кто из французов стоит за этими злодеяниями. Потом, - Мадам изящно отхлебнула кофе, - будет видно, что делать с Уильямом Дойлом, - она поставила чашку на стол. - Ты должна сегодня прекрасно выглядеть. Надень платье с левкоями и синим кушаком. Оно тебе очень идет.
На мгновение... на долю секунды... Жюстина ощутила страх и тошноту. Потому что год назад одеться красиво означало, что ей придется развлекать мужчин как шлюхе. Это означало...
- Я не хотела пугать тебя, дитя, - рука Мадам легла на ее руку, успокаивая. - Прости меня за подобную неуклюжесть. Тебе не придется делать ничего такого. Больше никогда. Я обещала. Сегодня мы идем в Оперу. Я имела в виду лишь это. Ты, я и гражданин Сулье. Идем отмечать твой день рождения.
Радость, простая и чистая, затопила Жюстину. Радость от того, что она в безопасности, и Мадам помнит о дне ее рождения. Они прогуляются до театра, будут веселиться, а потом, возможно, Сулье отведет их на Итальянский бульвар и угостит мороженным.
- Купите мне пирожных? Можно мне принести домой пирожных для Северин? - она позволила себе наглость. Если Мадам обеспокоил страх Жюстины перед воспоминаниями о прошлом, эти вопросы сгладят неловкость между ними, и все снова встанет на свои места.
- Купить сладости попроси Сулье. Это у него бездонные карманы. А теперь иди. Мне нужно одеться и спуститься вниз, пока моих девушек не вынудили отдаваться бесплатно. Я пришлю Бабетту уложить и украсить твои кудри лентами, так что все молодые люди будут без ума от тебя.
Пританцовывая на каждом шаге Жюстина поднялась на чердак, рассказать Северин. Не каждый день исполняется триннадцать, и не каждый агент отмечает это событие походом в театр в компании лучших шпионов Франции. Она повяжет широкий синий кушак и, возможно, если Мадам не заметит, выпьет абсента в кафе. Завтра ей предстоит начать наблюдение за домом де Флориньяков. И скорее всего, на следующей неделе ей поручат убить английского шпиона.
О, жизнь все же хороша.
  

Глава десятая

  
   Она в безопасности. Дом Бертиль там, по ту сторону реки. Там ее ждут убежище, дружба и плечо, чтобы выплакаться. Деньги и чистая одежда, помощь, чтобы добраться до Парижа. Можно будет расслабиться.
   Маргарита не помнила, как называется речушка, протекающая у дома Бертиль, но преграда была достаточно широка, так что пересекать ее приходилось, прыгая с камня на камень. Или вброд. Идея идти вброд осликам не понравилась.
   - В воде пиявки, - Адриен остановился на середине потока, наблюдая за животными. - Крупные уродливые пиявки, размером с мой большой палец. Будете здесь и дальше стоять, они подкрадутся и высосут всю вашу кровь, - на сей раз, когда мальчишка дернул поводья, ослики сдвинулись с места. У Адриена установились довольно странные отношения с этой парочкой.
   Уютный каменный домик Бертиль располагался между мастерской ее мужа и огородом. Грубо сколоченный сарай стоял выше на холме. Перед домом пестрели розы и мальва. По двору бродили куры, занятые поиском жучков.
   Живность во дворе свидетельствовала, что Бертиль все еще здесь. Она не получала предупреждения. Необходимо срочно упаковать вещи и убираться отсюда.
   - Это дом Бертиль, - Маргарита обращалась к ЛеБретону. И к Адриену, если он слушал. - С пристроенной бондарней, видите? Вон там, где бочки стоят. Она замужем за бондарем, Аленом Ривьером. Суровый и молчаливый человек, так что в беседе с ним возникают продолжительные паузы, но Бертиль он нравится.
   Бертиль когда-то была ее няней, потом горничной, и всегда - другом.
   - Думаете, у них есть пятьдесят ливров? - вопрос ЛеБретона прозвучал скептически.
   - Уверена.
   Потому что Бертиль была Голубкой, самым первым и опытным участником La Fleche, женщиной, прошедшей сотни дорог, водившей воробушков сквозь темноту парижских улиц, женщиной у которой хранился кошелек с монетами, внесенными каждым из участников La Fleche. Пять сотен ливров в настоящих, золотых монетах. Достаточно, чтобы откупиться, если кто-то из них попадется. Достаточно чтобы оплатить побег, дорогу до самой Англии.
   - Мои друзья позаботятся обо мне. А вы получите свои деньги.
   Во дворе, за деревянными воротами перед бондарней стояла телега Алена, тыча в воздух оглоблями.
   Телега была нагружена бочками, предназначавшимися для окрестных производителей сидра и кальвадоса. Под внешней оболочкой скрывалась секретная жизнь хитроумных тайников, бочонков с двойным дном, толстых полых бревен. Жизнь, полная долгих тайных поездок к побережью. Телега, обыкновенная, на первый взгляд, и совершенно необычная, если вглядеться в нее повнимательнее. В точности как гражданин ЛеБретон.
   ЛеБретон оглядел все от двора и дома до полей за ним. Маргарита подумала, что он в состоянии разглядеть даже муху, севшую на листик. Выражение лица не изменилось.
   - Тишина.
   Горячий воздух наполняло слабое жужжание. Вокруг, в пределах видимости не было ни души - послеобеденная сиеста. Куры вяло бродили по палисаднику. Собаки молчали. Даже коровы на холме застыли без движения, как нарисованные.
   Беспокойство пробежало мурашками по коже.
   - Все в порядке. Люблю тишину.
   - Слишком тихо.
   Незаметно, ЛеБретон сделал круговое движение двумя пальцами правой руки. Адриен замолчал.
   - Если они смотрят в окно, то уже увидели нас. Почему же ваша подруга не выбежала во двор, издавая радостные крики приветствия?
   - Конечно, она меня не ждала. И могла не узнать с такого расстояния. Обычно я приезжаю в экипаже. Они, наверное, удивятся...
   - Они удивятся еще больше, если мы продолжим стоять здесь и болтать. - ЛеБретон пальцами изобразил крюк и ударил по нему рубящим жестом. Еще один сигнал Адриену. - Что ж, давайте, навестим вашу подругу.
   Они двинулись вдоль стены бондарни. ЛеБретона шагал крупно, поэтому Маргарите пришлось поднажать, чтобы не отстать.
   - Вы правы, осторожность не помешает, - сказала она. - Я пойду вперед, одна. А вы подождите здесь с...
   - Нет.
   Она не умела приказывать этому мужчине. Он напоминал огромный кусок скалы, скатывающийся вниз по холму. Единожды запустив движение, контролировать его практически невозможно.
   - Если что-то случилось, разумнее будет, чтобы я...
   - Если что-то случилось, те, кто к этому причастен, прямо сейчас смотрят на нас в окно и знают, что я здесь.
   Они миновали ворота бондарни, где проложенная колесами телег колея заканчивалась.
   - У ваших друзей со двора открывается прекрасный вид на окрестности.
   Одна из причин, по которой Алену приглянулся этот дом. Приближающихся гостей можно было заметить издалека.
   В палисаднике куры разбегались в стороны, освобождая путь ЛеБретону. Ставни в доме были закрыты.
   Ничего удивительного, в такую-то жару. Но Бертиль все еще не подошла к двери, не распахнула ее и не выбежала навстречу Маргарите.
   Должно быть, она укладывает малыша спать. Вот почему так тихо. Через минуту Бертиль прибежит, смеясь.
   ЛеБретон тяжело протопал по дорожке к дому, шаркая подошвами сапог по камням. Специально создавая шум. Мужчина постучал в дверь. Всего раз. И прежде чем его кулак успел стукнуть по дереву еще раз, дверь распахнулась.
   На пороге стоял солдат в полном обмундировании. С оружием в руках. Целясь в ЛеБретона.
   Голубой сюртук, белые брюки, белые наплечные ремни, красные манжеты. Национальная гвардия. Преданные революционеры из Парижа. Не местные жандармы.
   "Я привела нас в ловушку". Волна холода захлестнула Маргариту. От страха стало нечем дышать.
   За спиной гвардейца в доме Бертиль царил хаос. Разбитая посуда, опрокинутые стулья, присыпанные мукой плиты пола с многочисленными следами сапог. Бертиль сидела у стола из темной древесины, крепко обнимая двухлетнего Шарля. Ребенок на ее коленях вжимался лицом в белый фартук. Бертиль жива. Невредима.
   "Это случилось из-за меня. Я накликала на них беду. Я не защитила их". А где же Ален и новорожденный малыш? У Алена работал мальчик-подмастерье. Где он?
   - Ох ты, - ЛеБретон почесал затылок. Его огромное, сильное тело стало неуклюжим. Выражение лица - туповатым. Он превратился в недоумевающего мужлана. - Ты лучше не входи, Сюзетт.
   Инстинктивно Маргарита шагнула вперед, к Бертиль. Дуло ружья развернулось и нацелилось на нее. Сюзетт? Что за дурацкое имя...
   Гвардеец был молод, напуган и держал палец на курке. Он пристрелит ЛеБретона, если кто-нибудь из них - она, Бертиль, ЛеБретон - сделает одно неверное движение.
   Нужно казаться безвредной.
   - Чего это тут случилось? Зачем вам ружья? Негоже заходить в дом с оружием. Где вас воспитывали? - трещать и лепетать как дурочка. Выглядеть глупой. К дурочке солдат может повернуться спиной.
   - Потише, Сюзетт, - успокаивал ЛеБретон.
   Гвардейцев, по меньшей мере, двое. Бертиль смотрела в сторону, куда-то за дверь, глазами показывая, что внутри есть кто-то еще.
   Маргарита толкнула гвардейца, стукнув по дулу. Они сочтут меня идиоткой с незакрывающимся ртом, потому что только чокнутая осмелится толкать вооруженного солдата подобным образом.
   - Я вроде ничего не слышала о боях поблизости. Кто-нибудь ранен?
   ЛеБретон застыл на пороге, как лягушка, не шевелясь.
   - Это же ружье, любовь моя, - произнес он голосом абсолютного тупицы. - Отодвинься в сторону и не трогай его. Ты же не хочешь, чтобы тебя ненароком пристрелили.
   - Довольно! Ты, - гвардеец сгреб Маргариту. - Быстро в дом.
   Возбужденно и бессвязно лопочущую, ее грубо втолкнули в комнату. Маргарита налетела на угол стола, клацнув зубами и прикусив язык. От удара миска соскользнула со стола, упала на пол и разбилась. Маргарита оказалась лицом к лицу с Бертиль. Их глаза встретились. Совсем как прежде. Ведь они попадали в переделки и раньше. Спасались. Всегда. "Бертиль думает, что в этот раз тоже все обойдется. Она ждет, что я спасу нас".
   ЛеБретон неуклюже шагнул вперед, широко раскинув длинные руки.
   - Не надо толкать Сюзетт. Ничего дурного у нее на уме нет.
   - С дороги, бычара. Марш туда.
   - Иду, иду, гражданин, - ЛеБретон повернул голову, оглядывая беспорядок в доме, недоумевая. Всем своим видом напоминая парнокопытное животное, которым, определенно, не являлся. - Только вот я никак в толк не возьму, в чем дело-то.
   Еще один военный, сержант, стоял, скрытый от посторонних взглядов дверью. Позади него, в нише, где обычно за занавеской спали дети, на полу лежал Ален. С окровавленным и распухшим лицом, со связанными за спиной руками. Двенадцатилетний подмастерье, тоже связанный, корчился рядом.
   Никто не был убит. Бертиль не ограбили. Эти люди не дезертиры и не бандиты. Профессиональные солдаты, дисциплинированные, подчиняющиеся приказам. Они явились, чтобы произвести аресты. Плохо. Из рук вон плохо.
   Маргарита нагнулась, схватившись за живот, как если бы ощущала сильную боль после столкновения с углом стола. Это движение позволило ей скрыть лицо от посторонних взглядов, в то время как разум лихорадочно искал выход из ситуации. Им известно, что этот дом - один из перевалочных пунктов La Fleche. Они притаились здесь, чтобы схватить первого же курьера, который явится на порог.
   - Зачем вы ударили меня? - проскулила Маргарита. - Чего стряслось? Почему у того мужчины идет кровь?
   - Сильно ударилась, Сюзетт? - ЛеБретон, сама озабоченность, укоризненно посморел сначала на одного солдата, потом на другого. - Не надо было так делать.
   - Ваши документы, - отрезал сержант.
   И поскольку ЛеБретон не отреагировал достаточно быстро, гвардеец резко стукнул его прикладом движением, каким обычно понукают животных.
   - Вы хотите видеть мои бумаги?
   - Да, я хочу видеть ваши документы, болван.
   Неуклюже растопырив локти, ЛеБретон расстегнул жилет. Рубаха на нем была из грубой ткани, широкая и длинная как у батрака. Медленно и неловко он принялся вытягивать ткань из-за пояса. Из под рубахи показался потайной льняной пояс с плоскими карманами.
   - Вон они где. Сейчас достану. ЛеБретон вытащил квадратный кусок покрытой пятнами коричневой кожи, перевязанный бечевкой.
   - Видите, я их в потайном местечке держу. В наши дни осторожность не помешает. На дорогах полно воров.
   Гвардеец помоложе понемногу успокаивался. Он убрал палец с курка. Дуло ружья больше не было нацелено на ЛеБретона.
   Но вокруг Маргариты не было ничего, что можно использовать для нападения. Деревянные скамейки. Стол. Два стула. Кухонный шкаф с посудой на полках. Горшки на печи. Пустая колыбель, которую Ален вырезал для Шарля. Теперь она перешла по наследству второму ребенку. Закрытые ставни, сквозь которые узкими полосками просачивался свет. Ничего, похожего на оружие, под рукой.
   ЛеБретон положил кожаный пакет на стол и принялся развязывать бечеву.
   - Мы шли по дороге от Вашилье, пока не взобрались на этот холм. Надо было не сворачивать.
   Он трудился над узлом с лицом, скривившимся от напряжения.
   - Cказали, так короче. "Сюзетт, - говорю я - я зову ее Сюзетт, хотя на самом деле ее звать Сюзанн. До женитьбы у меня была корова по кличке Сюзанн, разве ж можно звать жену так же, как корову?
   С напряженным лицом он продолжал возится с пакетом.
   - Дайте сюда, - сержант прислонил ружье к столу и принялся развязывать бечеву, бормоча что-то себе под нос.
   - Так вот, я говорил Сюзетт: "По-моему, нет никакого резона срезать путь, если ради этого придется карабкаться на самый верх холма".
   ЛеБретон умен. Но ни то, что он говорит, но то, насколько невинным он выглядит, не имело значения, у этих людей был приказ хватать любого, кто войдет в дом.
   Маргариту трясло от страха. Если она позволит страху одержать верх и прекратит думать, у нее ничего не получится.
   "Мы на прицеле у одного ружья. Я дотянусь до второго".
   Маргарита начала тихо, раздражающе ворчать:
   - Этой дорогой и было бы короче, если б ты не завел нас черте куда... Никто не обратил на нее внимания. Никому нет дела до назойливых женщин, бранящихся и несущих чепуху.
   Она медленно придвигалась поближе к ружью, которое сержант прислонил к столу.
   - Там впереди Булаж, так? - акцент в голосе ЛеБретона зазвучал гуще, сильнее. - Если мы пойдем этой дорогой, мы ведь попадем туда?
   - Если вы сейчас не заткнетесь, то никуда уже не попадете.
   Сержант, наконец, открыл пакет. Бумаги были развернуты и старательно расправлены: паспорт - сложенный вдвое лист с печатью на нем и документ поменьше, почти новый. Сержант прикасался к документам осторожно, как человек, непривыкшиый иметь дело с бумагой.
   - Глядите. Вон. - ЛеБретон растопыренными пальцами коснулся паспорта. - Это я. Видите. Бон...и...фас...Жо...бар, - разобрал он по складам с гордостью беграмотного. - Бонифас Жобар. Житель Секции Рынка Парижской коммуны. А вот еще. Это карточка безопасности. Тут написано, что я настоящий патриот и активный гражданин. Мой друг Луи Бюйяр...
   - Помолчите. Я умею читать. - Сержант отодвинул руку ЛеБретона, взял паспорт и принялся хмуро рассматривать его. - Меня не убедить бумажками, гражданин. Бандиты и контрреволюционеры путешествуют с более чем впечатляющими документами. Я выясню, кто вы и зачем сюда явились.
   Маргарита обогнула стол, подойдя поближе, как будто тоже хотела взглянуть на бумаги. Близко. Теперь она могла встать между сержантом и его мушкетом. Достаточно сделать шаг.
   - Привычка честного человека, да. Не доверять бумажкам. - ЛеБретон повернулся, ища поддержки у второго гвардейца. Сделал шаг к нему. - Я всегда так говорю. В бумажках правды нет.
   Они оба занимали удобные позиции - Маргарита и ЛеБретон. Оружие находилось в пределах досягаемости каждого из них. Пора действовать. Нужно действовать как можно быстрее. Дождаться его сигнала или...
   По полоске света, сочившейся меж закрытых ставней, скользнула тень. Как если бы с дерева упал лист или пролетела птица.
   ЛеБретон, распространяясь о том, что избыток бумажек погубит свободу, чесал свой живот. Пальцы сгибались, вытягивались, касались друг друга.
   "Я забыла про Адриена." Это случится. Страх кристаллизовался иголками льда под кожей. Сейчас.
   Сержант сложил документы один на другой.
   - Гражданин Жобар, я задаюсь вопросом, кто вы: контрреволюционер или просто очень, очень тупой путешественник? Где документы вашей жены?
   ЛеБретон снял шляпу и держал ее в руках перед собой.
   - Я...
   "Нужно держаться спокойно".
   Ставни с шумом распахнулись. ЛеБретон камнем упал на пол.
  
  
   Предупреждение: перевод исключительно непрофессиональный, жалобы на качество принимаются ТОЛЬКО с предложениями по улучшению.
   Убедительная просьба не утаскивать текст на другие ресурсы, ибо, во-первых, существуют авторские права и ответственность за их нарушение (данный перевод, еще раз подчеркиваю, любительский, и предназначен ТОЛЬКО ДЛЯ ОЗНАКОМИТЕЛЬНОГО ЧТЕНИЯ в учебно-просветительских целях, дабы читатели могли больше узнать о временах Великой французской революции), во-вторых, я его постоянно переделываю, и, наконец, в-третьих, теоретически существует вероятность того, что со временем появится профессиональный издательский перевод, так что не стоит засорять библиотеки рунета Camrip-ами от литературы.
   1 Су -- мелкая французская монета, одна двадцатая часть франка.
   2 Легендарный средневековый король Шотландии
   3 Тир на Ног -- в кельтской мифологии "остров юных", страна вечной молодости -- место, в котором все оставались молодыми, где нет болезней, голода и боли, а климат всегда не жарок и не холоден.
   4 Фишю (фр. fichu) -- тонкий треугольный или сложенный по диагонали квадратный платок из лёгкой ткани (муслина, батиста) или кружев, прикрывавший шею и декольте. Появился в одежде французских женщин нижних и средних слоёв общества в XVII веке. Фишю прикрывал популярный в то время глубокий вырез на дамском платье, согревая и обеспечивая пристойность облика. Однако часто дамы пользовались фишю так, что платок скорее открывал или выгодно преувеличивал женские прелести, нежели скрывал их.
   5 Fils de salope (фр.) - сукин сын.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"