Первым идёт Сеятель, последним идёт Жнец. Так говорят... так лгут, поминая правду. Времена года смешались; летом мы называли сухую осень, шедшую за зимой, а весной -- светлую оттепель, что порой случалась среди холодов.
Потому -- странное было время; не скажу, зима или осень стояла на дворе. Мы собирали урожай и готовились сеять вновь, бросать семена в грязь, и никто не знал, не покроется ли она назавтра ледяной коркой. Никто не знал, что ожидает нас завтра. Времена года боролись друг с другом, мы брали с них пример, дрались за тепло, за еду и женщин, за деньги, объедки и крошки власти. Нас было много, а земля родила всё меньше. Зависть, зависть к счастью -- вот какая чума отравляла нас.
Тогда-то и прошли по нашему селению Тень и Огонь.
Один был велик, не просто высок -- а истинно велик, как облако, втиснутое в людскую одежду. Полный, белокожий, с руками толщиной с раскормленного поросёнка (о, да, я помню таких!), с двойным подбородком. Лицо его, безволосое -- ни бороды, ни бровей, ни даже ресниц, заплывшее жиром, с глубоко посаженными глазами, похожими на смородиновые ягоды, было сумрачно; он кутался в богатый чёрный плащ, залепленный дорожной грязью по низу и покрытый бурыми пятнами до самых плеч. На тяжёлой десятифутовой цепи он вёл второго человека -- много меньше себя, подстать обычным мужчинам -- едва ли выше. Рыжие волосы того чудным образом топорщились на голове перьями и иголками. Он подмигивал зевакам, улыбался, сверкая белыми зубами с брешью вместо верхнего левого клыка. Был он не так, чтобы особенно молод -- в полудне, а может и чуть старше, если судить по складкам у губ и шрамикам, что время оставило на лице. Но спину держал и двигался, как молодой -- легко и весело. На шее у него, сразу над тесным кованым кольцом, болтался собачий ошейник. Когда ведущий дёргал за цепь -- а обладал он, похоже, небывалой силой, второй едва не падал, но держался и ускорял шаг. Одет он был бедно, да и не слишком тепло.
Когда они шли по квашне дороги, им глядели вслед. Даже Йорге, что тащил мешок из чужого амбара, остановился и сгрузил ношу наземь, забыв о том, что надо её поскорее припрятать.
Так странно выглядела эта пара, и так весело смотрел на молодых селянок пленник в ошейнике, что староста заступил дорогу большому человеку в чёрных одеждах и спросил, кто его пленник. Страж отпустил полы плаща, так, чтобы стало видно рукоять притороченного к поясу топора и, нависая над старостой, ответил глухим голосом. Чтобы расслышать его слова, даже завзятым сплетникам пришлось замолчать:
-- Он лжец, разлучитель и убийца, за свои деяния приговорённый к смерти. Я веду его в город Хансборг, чтобы там обезглавить.
-- Правда? -- Староста осмотрел их недоверчиво. Слишком богато одет был пеший тюремщик и слишком весел его пленник для того, кто скоро лишится головы. Да и редкий человек не лгал; многим пришлось разбить чужое счастье, чтобы обрести своё; убийство -- тоже дело не из редких. Немногие могли похвастать, что их совесть чиста, и что они не заслужили таких же оков и ошейника.
-- Вот она, правда, -- пленник погремел цепью. -- Вся правда -- цепь между нами. Больше никакой правды нет.
-- Мы спешим, -- проговорил человек-гора, второй с улыбкой кивнул, и многим тогда стало не по себе.
Странная пара скрылась в редком дожде, а слово "Хансборг" ещё висело в воздухе. Чёрный человек назвал не ближайшую деревню, не какой-то из малых городов, не замок земляного лорда -- он назвал столицу. Человека в цепях казнят в столице, как преступника, на смерть которого не прочь взглянуть придворные, а может -- и сам король.
***
В горах таял снег. Дорога превратилась в поток грязи, и та же грязь, что копилась где-то в верховьях, по воле Отца волной шла в низины. Горы тоже хотели смыть с себя грязь, а мы жили среди их помоев.
Реки в окрестностях вспухли, как вены на натруженной руке. Бурелом, вырванные и вымытые из почвы деревья -- всё несло течение. Кто знает, говорит, что по дну плывут даже камни.
Паромщик с широкой седой бородой сидел на высоких мостках -- зимой они торчат на несколько ярдов над водой и кажутся медвежьим лабазом, но сейчас были в самый раз. Паромщик взял бы и удочку, но в коричневой стремнине можно поймать разве что утопленника, да и то, если он сам ухватится за крючок. Чёрный человек побрёл к мосткам прямо по воде -- течение разбивалось о него, как о валун. Там, где ему было едва по грудь, его пленник оказался по шею в воде, и был вынужден задрать подбородок, вздёрнув скованные руки.
Голос большого человека был глух, и сквозь шум воды невозможно было разобрать ни слова.
-- Чево? -- переспросил паромщик, приложив ладонь к уху.
Тогда великан подошёл ближе, сгрёб одежду паромщика толстыми пальцами, подтянул к себе, и произнёс ему прямо в ухо:
-- Нам. Нужно. На. Ту. Сторону.
-- Никак нельзя! Эа! Пусти, задушишь!.. Теперь... только если назад идти, да и то -- там ведь тоже реки поднялись.
-- Сколько ждать?
-- Дней... -- паромщик потёр шею и отодвинулся подальше от великана, -- ну, к концу... следующей недели можно попробовать.
***
Половодье заставило тех двоих вернуться и искать крыши над головой. Так они остались на постой у Фергюсона. Кошель Тени был полон, но платил великан скупо. Деньги он передавал с брезгливостью, словно уже в его кошеле они были замараны чем-то скверным.
Вместо имён страж назвал прозвища: Тень и Огонь. Нетрудно угадать, кто какое носил. На вопросы чаще отвечал Огонь; манера Тени смотреть на людей с отвращением и говорить глухим негромким голосом отвадила от него собеседников. Многим казалось странным, что такой богатый страж сопровождает оборванца -- только если не потерпел от него обиду лично.
Днями они ходили по селению; Тень мрачно и беззвучно шествовал, рассматривая то, что ему интересно -- как сажают семена в грязевые поля, ходя по колено в жиже, как вбивают в податливую землю столбы для новой изгороди, как по лужам бегают дети.
Под его взглядом мы начинали суетиться; словно только пока Тень смотрел на нас, мы изображали для него жизнь, будучи виноватыми невесть за что.
Огонь ходил за ним на цепи и улыбался.
Кто стоял рядом с ними, слышал о чём они говорили: об одном и том же.
-- Мешки с зерном, -- сказал Огонь, прижимая руки к впалому животу, -- жирные индюшки.
Тень не посмотрел на него, но ответил:
-- У амбара худая крыша. За этой осенью придёт длинная зима, а у них мало еды. Их свиньи тощие. У коз со ста шагов можно считать рёбра. Им придётся голодать. Или искать еду не на своих полях. Колодец... -- он указал на наш колодец толстым белым пальцем в перетяжках, как лучшие копчёные сардельки, каких давно в наших домах не водилось, -- камни колодца цветут дурной зеленью. И люди... такие же, как везде.
-- Люди хорошие, -- возразил Огонь, -- красивые люди, Тень. Может, не такие щедрые, но...
Тень рывком цепи сбил его с ног, не дав договорить, и поволок за собой по грязи.
***
Огонь, спотыкаясь под тяжестью цепей, находил в себе силы сказать хоть слово каждой из девиц:
-- Не ты ли этой весной была королевой танца всех западных селений?
В любой он видел то, чем гордилась она сама.
-- Слышал, русалки завидуют твоим волосам. Даже днём в твоих глазах отражается луна, а ночью они, должно быть, сияют как солнце!
Огонь кланялся и сплетал венок из слов каждой девушке, а молодые ухари только скрипели зубами -- если кто и был вправе осадить Огня, так это Тень, но тот молчал. Его оплывшее белое лицо выражало злость и презрение -- ими он делился как со своим пленником, дёргая цепь и стараясь свалить Огня в грязь, так и с девушками. Тень кисло смотрел им вслед, кривя маленький рот, а Огонь награждал их поклонам.
-- Если бы принцессами становились не по праву наследия, а по красоте! Правда ли, что ты -- дочь ивы и ясеня, о стройная? -- сказал он и замолчал.
Замолчал, словно тот, кто долго бежал под гору и вдруг остановился. Глаза его смотрели на ту, на кого смотрели многие, но в этот раз он молчал.
Молчи! На неё смотрят, как на незрелый плод, который не может не дозреть, который будет спел и сочен, скоро, форма его уже прекрасна, но сорвать рано, стыдно и не по совести. Ещё полгода, ещё год. Кто решит шагнуть первым, протянуть руку -- на того набросятся остальные.
Тень проследил его взгляд, скривил губы, с ненавистью рванув цепь; Огонь упал, выставив вперед скованные руки.
Стирая грязь с лица, Огонь тихо сказал земле:
-- Она смугла и в глазах у неё демон пламени -- может, при зачатии огонь вселился в её отца и лёг в постель с её матерью?
О, не тронь святое! Зачем тебе наша красавица, зачем говорить сердечную правду, когда тебя ведут на казнь? Ты сидишь на цепи, но грызёмся из-за её улыбки, превращаясь в собак, почему-то мы.
Колодник, ожидающий казни, не рисуйся перед ней, ты никогда не получишь её, как не получу я. Благодари своего стража, что он утащит тебя из селения раньше, чем за первой ночью красавицы приедет земельный лорд.
И да будь ты проклят, Огонь, пусть отсохнет у тебя язык -- ведь ты сказал о ней лучше, чем любой из нас.
***
Был праздник, последний праздник перед холодами, перед скорым снегопадом. Мы собрались у костра... и вокруг неё, похожей на дочь демона пламени.
Да, Огонь был прав; мне легко представить ту ночь, когда она была зачата, среди таких же искр и алых сполохов, в кузнечном жаре, зимней ночью.
Я могу только представить, а он сумел сказать.
Тень сел так далеко от огня, насколько позволяла цепь, соединявшая его с пленником. Когда он склонял голову, тени расчёркивали каждую складочку на его лице. Почти всегда глаза оказывались невидимы под широким лбом, и лишь изредка украдкой блестели. В такие минуты он выглядел большим зверем, бездушным и немым, но по-медвежьи опасным.
Огню же костёр придал сил, теперь он улыбался беспрестанно. У него нашлись за пазухой кружка и кости, он предложил сыграть, и теперь тряс свою звонкую кружку. Запястья его были покрыты вспухшими багровыми полосами от оков, локти сбиты от частых падений, сапоги растоптаны и одежда грязна. У него не было денег, но ему поверили в долг. Он то выигрывал, то проигрывал -- разговор и игра для него были важнее монет.
Выкидывая кости на низкий пень, он не переставал болтать:
-- Я сломал себе пальцы, чтобы выскользнуть из оков, но этого оказалось недостаточно. Потому он надел на меня ошейник. Он всё время рядом, и слишком велик -- куда я ни посмотрю -- вперед, в сторону, назад -- Тень всегда рядом со мной. Иногда мне кажется, что я слишком слаб, чтобы бежать, а он -- слишком силён, чтобы уступить мне в драке.
Огонь ухмыльнулся.
-- Всё же, спорю на свою голову, я от него сбегу и ещё посмотрим, кто останется в дураках.
Проиграв немногие гроши, что ему доверили в начале игры, он оглянулся на Тень:
-- Дашь мне взаймы, Тень? Немного, хоть одну золотую монету -- и я выиграю для тебя всю деревню.
Многие обернулись -- даст ли Тень монету Огню, чтобы тот выиграл их деревню?
-- Ты не умеешь хранить деньги, -- ответил Тень, -- выиграешь богатство, и тут же захочешь сыграть на жизнь. Я ничего тебе не дам.
Огонь потянулся скованными руками к углям, словно желая выхватить головню вместо игральной кости, Тень рывком оттащил его. Огонь опрокинулся на спину, схватившись руками за ошейник.
-- Денег у меня нет, деревни нет, жизнь я проиграл, а новой не выиграл. Освободи меня, Тень! Может, на воле я смогу послужить тебе.
-- Пока я жив. Ты. Останешься. В оковах.
Огонь посмотрел в ночное небо, куда летели искры.
-- Тогда давай играть в загадки, Тень!
Тень не ответил. Он сидел в темноте, за спинами людей, и никому не хотелось смотреть на него, поворачиваться и подсаживаться к нему поближе. Все тянулись к огню, к свету и теплу, как мотыльки.
-- Давай играть! Если не угадаешь три раза, то отпустишь меня, а если угадаешь -- то давай не будем ждать до столицы. Убей меня прямо здесь.
Туша Тени пошла волнами.
-- Я никогда не отпущу тебя.
-- И всё же, давай сыграем. Клянусь не лгать и не жульничать во время этой игры. Покажи мне ключ, Тень. Должен же я видеть, на что играю.
Тень снял с пояса железный ключ.
-- Ещё у него при себе есть топор, -- сказал Огонь. -- Я играю на ключ против топора!
Почему-то мы не были удивлены или напуганы тем, что осуждённый на казнь может выиграть, и с него снимут цепи посреди селения. Сейчас он казался молодым и весёлым, человеком, которого всегда нам не хватало, без которого прошлые костры были печальны, словно на них сжигали лето.
-- Скажи, Тень: когда человек идёт войной на лес, какое оружие он берёт с собой?
Тень отодвинулся от костра ещё на восьмушку, дёрнув Огня за цепь.
-- Огниво, -- ответил страж, отбросив от себя слово, как грязную монету, -- факел.
-- Нет! -- рассмеялся Огонь, -- конечно же, нет. Человек берёт с собой топор! А от чего люди бегут, спасая свои вещи? Что пожирает всё, до чего может дотянуться?
Тень недовольно поджал губы:
-- Пожар. Люди бегут от большого пожара.
-- Нет же, это война.
Огонь побренчал костями в кружке, и снова посмотрел через костёр на девушку, дочь кузнеца, чьи скулы алели в свете огня.
-- А что сияет ярче солнца и луны, что согревает даже в зимнюю стужу?
Тени было неприятно отвечать, его белое лицо с валиком второго подбородка кривилось от досады:
-- Костёр.
-- Нет. Это любовь, -- улыбнулся Огонь и небрежно протянул руки с замками на запястьях к Тени, -- ты проиграл, сними цепи с меня.
-- Никогда, -- ответил Тень и убрал ключ обратно на пояс, встал сам и поднял Огня на ноги, поволок его прочь. Уже из темноты Огонь выкрикнул:
-- Даже в цепях я свободнее его!
Кости и кружка остались у костра.
Искры летели.
Холодало.
***
-- А что... что у тебя с зубами?
-- С теми, которых нет? Подрался.
-- С кем?
-- С добрым человеком.
-- Зачем же?
-- Хотел отнять у него добро, но он оказался сильнее.
***
Следующее утро выдалось сонным; по улице стелился туман, и даже те, кто вставал с первыми петухами, прятались под одеялами в тёплой домашней дремоте. Было тихо; кричали ли петухи вообще? Тишина шептала, что мы все опоздали куда-то.
Первым почувствовал неладное кузнец. Пропало что-то из вещей? Кто-то был в доме, а теперь его нет? Послышалось что-то? Пусто. Что произошло ночью? Где она? Он тяжело вышел во двор, потирая грудь... увидел следы в грязи, пошёл по ним до сарая, и там нашёл свою дочь, раздетую и мертвую. Рядом с ней -- молот и разбитое звено цепи.
***
Мы знали, кто. Огонь! Слово-имя рвалось с губ. Огонь сбежал из своих оков! Огонь на свободе! Улыбчивый убийца, приветливый лжец!
Но и Тени нигде нет. Комната на постоялом дворе пуста, на столе хозяина лежит холодная монета.
Они были заодно? Негодяи, выдающие себя за стража и пленника, скоро будут праздновать в ближайшей пивной за одним столом, улыбаясь своей злой тайне, и на убийце, старом друге стража, не будет никаких оков. Что они будут праздновать? Обман? Убийство?
Хотелось бежать за ними, даже не зная, куда; просить помощи у ближних деревень, у земляного лорда, у короля, у самих рыцарей Изморози, но что все они могли бы сделать? Вернуть её, оживить?..
Вокруг были азартные лица тех, кто хотел мстить не за дочь кузнеца, а за то, что их провели, заставили поверить в историю со стражем и осуждённым. Другие же открыто жалели, что не успели зарезать жирного борова во сне -- ведь у него было так много денег, что не важно, кто бы пришёл мстить за него.
Их следы искали у леса, за которым был город, у поля, спрашивали на выселках; спрашивали, не воровал ли кто мёд с пасек и куриные яйца у тех, кто жил дальше по дороге, но всё было тихо. Никаких следов на размешенной в грязь дороге не нашел бы и лисий нос.
Когда черёд отвечать дошёл до паромщика, тот не сыскался. Вода спала, но парома не было. Посреди кострища лежала копчёная рыбина с прутиком в жабрах, у самой реки на земле блестела монета, а на том берегу, на столбах вились обрубки канатов.
Половина тех, кто вышел из деревни, двинулась вверх по реке, к следующей переправе.
Наше будет правосудие, без палачей и оков, без ожидания. Каждый судья вернётся домой и только на следующий день очистит кровь с мотыги или вил о свою землю.
***
Мы достигли следующей деревни на третье утро, когда она была тихой, тонущей в холодном тумане. От неба до земли -- всё было белым, виднелась лишь дорога под ногами и тени ближних домов, похожих на сырые стога сена. Потом среди них появились люди -- сначала спереди, потом с боков, вот уже и сзади. Они вооружились подобно нам -- тем, чем сражаются за урожай.
-- Зачем пришли? -- буркнул первый, из-за спины его крикнули:
-- Валите прочь!
Вперёд вышел Магни:
-- Мы ищем двоих душегубов. Может, прошли тут день или два назад.
-- Знаем мы, что вы ищете.
-- Ищете, что пожрать!
-- Опять пришли по наш амбар, да только не ночью, а по утру, и не с мешком, а с вилами.
Магни сплюнул под ноги.
-- Уж кто бы корил, да не ты. Чем мельче собачка, тем громче тявкает.
-- Ничего вам не дадим! За своё станем на смерть!
-- А ну, вяжи их!
Магни свернул ближнему скулу, и его подняли на вилы. Кто-то бросился на меня сбоку с серпом.
***
Когда растаял туман и остыла кровь, я спросил у одного из наших противников, что устало сидел на холодной земле, не проходили ли через их селение двое друзей -- великан в чёрном и рыжий весельчак -- те лиходеи, которых мы ищем.
Да, сказал он, они были здесь, большой человек, великан, королевский судья со всеми бумагами, верные вещи говорил, остерегал, гулял в таверне и сорил деньгами, денег много и вина вдоволь, все до сих пор во хмелю... был с ним и рыжий... но был он совсем не весел, да и назвать друзьями их нельзя -- кто же станет водить своего друга на цепи?
Потом мы понесли своих раненых домой, прочь от столицы, прочь от нашего стыда и поражения. У переправы нас накрыло снегом.
***
Тут история заканчивается. Да, это всё. Без Тени и Огня мы скучны, без дочери кузнеца нам стало темнее жить. Минуло время, зерно взошло, заколосилось и снова легло в землю, чтобы родиться или гнить. Мы по-прежнему лжём, воруем и режем глотки. Мало кто помнит, что старик в кожаном фартуке не всегда был одинок. И всё же, иногда я сажусь и вспоминаю их: один мрачно смотрит на нас сверху вниз, сжимая в руке цепь, садится подальше от света, а другой посвистывает через брешь в зубах, льстит красоте и смеётся... вспоминаю и думаю -- кто? Кто по-настоящему любил её, кто лёг с ней, и кто убил её?