Начало здесь http://samlib.ru/editors/l/likol/bogiswoihopoznajut-1.shtml
Несколькими днями позже случилось Генриху проезжать по лесу, и увидел он, как выбежал из-за деревьев мальчишка, ростом не больше чем по пояс взрослому мужчине, босой, в рубашке из некрашеной холстины, в штанах из единого куска грубой ткани, обмотанного вокруг ног. Увидев рыцаря, мальчик бросился наперерез коню, так что пришлось Генриху твердой рукой на скаку остановить вороного.
-Беда, добрый господин Генрих! - отчаянно кричал он, и горло его перехватывали слёзы. - Без суда и закона заковал в цепи моего старшего брата Альфа наш господин рыцарь Пессетайн, а брат был вольный пахарь, и ничем не заслужил рабского клейма. Если бы узнал о том судья или чиновник нашего доброго императора Оттона, ни мгновением не заколебались бы повелеть, чтобы вернули свободу моему брату.
Генриха и Маргерию знали, как защитников простого люда, да и к рыцарю Пессетайну Генрих питал не столько вражду, сколько презрение, потому ни минуты не раздумывал, чтобы ответить мальчику:
-Уж нет среди живых императора Оттона. Не нужна мне помощь императорских чиновников, ни чья бы то ни было, чтобы своей рукой вернуть свободу твоему брату, даю тебе в том слово рыцаря. Ступай в мой замок, там тебя покормят и одарят чистой одеждой, вместо твоих лохмотьев, пристойных нищему галльскому серву, а не германскому вольному пахарю, потому что супруга моя Маргерия щедра к бедному люду.
Сказав так, Генрих повернул коня к замку Пессетайна, и застал хозяина обедающим на вольном воздухе, за столом, поставленным лишь для него одного в саду под сенью деревьев.
-Пессетайн, - не слезая с седла крикнул Генрих, - стало мне известно, что ты силой держишь в оковах свободного германца, который не ставил тебе креста под кабальной грамотой. Не доживешь ты до захода солнца, если не пойдешь и не исправишь сей же час свое беззаконие.
А Пессетайну случилось в тот день хлебнуть лишнего, забыл он, что Генрих с мечом в руке страшен для врагов, и отвечая ему, следовал, вопреки своему обыкновению, не лукавому расчету, а оскорбленному чувству сеньора, который сидит на своей земле:
-Не видел ты разве, как вороны клюют гниющую плоть, Генрих из Званштейна? - запальчиво спросил он. -И с тобой то же будет, если будешь так разговаривать со мной.
Долго ли хорошему бойцу одолеть в честном бою того, кто всю жизнь нападал только из-за угла, кто бил только того, кто удара не ожидал? И пяти минут не продержался против Генриха Пессетайн, а уж можно было звать попа и могильщика. Стер Генрих кровь с меча и сказал слугам убитого, что в смущении наблюдали за поединком с почтительного расстояния:
-Снимите оковы с пахаря Альфа, и пусть он идет своей дорогой.
-Не можем того исполнить, - бледнея от страха, ответил старший из слуг. - Продал наш господин, рыцарь Пессетайн, Альфа сарацинским торговцам, что приходят с полудня, и увели они его в подвластную маврам землю Испанскую.
-Давно ли то было? - спросил Генрих.
-Уж неделя прошла. А меньшой брат его Виль всё убивался по Альфу, пока один карлик, который пришел в наши края откуда-то из-под Нёрдлингена, а может быть, из более далеких мест, не надоумил его искать защиты у твоей милости.
-Долго же думал ваш карлик, - сказал Генрих, и направил не успевшего остыть коня к замку Званштейн.
А во дворе замка упражнялись в то время во владении мечами Молчан, Бруно и Томас, трое самых верных дружинников Генриха. Увидев приближение своего господина, вложили воины мечи в ножны и приветствовали его, как подобает добрым вассалам. Генрих спешился и поведал всем троим о том, что произошло.
-Видите теперь, что ничего мне осталось, как ехать в землю Испанскую, - закончил он свой рассказ.
-И мы за тобой, - сказал славянин Молчан.
-И мы за тобой, - эхом повторили Бруно и Томас.
-Плохо вы слушали меня... Тому мальчишке я дал слово, что освобожу его брата один, и ничья рука не будет помогать мне.
-А нам ты что велишь делать? - почти раздраженно спросил Бруно.
-И в мое отсутствие, и всегда должны вы служить вашей законной государыне, а моей жене Маргерии. Ибо она ваша повелительница, а я только первый из ее воинов.
Так и случилось, что должна была Маргерия остаться править княжеством одна, лишенная как общества верной своей подруги Кларамонды, так и супруга своего Генриха, отъезд которого в Испанию она грустным взглядом провожала с самой высокой башни замка.
* * *
Когда Кларамонда проснулась, солнце стояло высоко, и его лучи через открытую дверь падали внутрь дома, освещая гроб с мертвецом на столе, сама же она по прежнему пребывала в тени, завернутая в плащ. Слышны были шаги людей, приближавшихся к домику, поэтому девушка не стала менять свою позу, только поудобнее перехватила рукоятку ножа.
В проеме двери появились четыре человеческие фигуры, окружившие с углов дубовый ящик и поднявшие на руки. Когда гроб вынесли наружу, Кларамонда, немного подождав, вышла следом. Ночью было не разглядеть, но теперь обнаружилось, что загадочное строение с дверью, обращенной к лесу, располагалось в сравнительно близком соседстве с деревней, к покосившимся домикам которой устремились люди, пришедшие воздать последний долг покойному. По мере того, как гроб проносили по единственной улице, люди в некрашеной домотканой одежде по одному или по двое выходили из домов, присоединяясь к процессии, так что на сельском кладбище собралось достаточно людей, чтобы Кларамонда могла, низко надвинув на лоб капюшон плаща, присоединиться к толпе; из любопытства желая узнать побольше, она оставалась рядом, пока комья черной земли не начали сыпаться на дубовую крышку, но вместо разговоров довелось ей услышать только скорбный хор христианского песнопения. Размышляя о значении странного происшествия, Кларамонда была вынуждена пешком продолжать свой путь, потому что твердо решила добраться до тех мест, где ей и Маргерии выпало провести нескольких счастливых дней.
* * *
На солнце солома, покрывавшую крышу хижины, казалось белой, как серебро. У входа стояла дубовая скамья, сделанная добротно, как большинство вещей во владениях Маргерии. Сама правительнице в данный миг сидела на ней, башмачком рисуя на земле поле для игры в мельницу, а дети крестьянина, тесно обступив ее, смотрели не отводя глаз.
С недавних пор стала Маргерия спрашивать себя: "Отчего Боги не дают нам с Генрихом деток?", стала приносить жертвы Гольде, а когда случалось ей увидеть кого-нибудь из младших своих подданных, вступала в разговоры, и дети льнули к ней.
Младшая девочка прижималась к Маргерии, старшая напряженно думала, куда ставить белую чурку, долженствующую изображать собой фишку в игре, а мальчик, стоявший чуть поодаль, вдруг сказал, обращаясь не столько к государыне, сколько к старшей сестре:
-А батюшка говорит, что принцесса - дура! С такими налогами, как она берет, не далее как к следующей весне пойдет по миру, и выбьют ее из замка другие властители! Жаль, говорит, потому что вряд ли судьба нам пошлет других таких добрых дураков...
-Батюшка твой ничего не смыслит в экономике, - ответила Маргерия, не отрываясь от игры, - сиречь в науке о том, как следует вести домашние дела. Надеюсь, свою корову он держит в тепле и хорошо кормит, а не поступает так, как советовал бы поступать мне... А ты, малыш, не пересказывай чужим того, о чем говорят в доме. Когда мне будут нужны шпионы, я сама их найду.
-Не будут чтить подданные государя, который сам не чтит церковь божию... - скрипучий голос нарушил идиллию, заставив Маргерию поднять голову. Отец Кристиан, не столь давно явившийся на смену погибшему в день кровавого венчания принцессы отцу Рихвальту, неустанно искал и находил случаи обличать язычество, грозя непокорной нашествием имперских войск. - Бесы, во власть которых ты предалась, не только душу твою увлекут во мрак геенны, но и в земных делах приведут тебя к позору, гибели и осмеянию...
-Отойдем отсюда, - сказала Маргерия, поднимаясь. Почти машинальным движением она потрепала волосы младшей девочки, а мальчика угостила орешком с медом, - не хочу, чтобы ты своими речами приводил в смятение малых сих.
Кристиан оказался вынужден последовать за ней, а Бруно, Томас и Молчан шли следом, на что священник не обратил внимание, полагая себя защищенным силой христианской империи. Громко звучал его голос, так что воробьи испуганно разлетались оттуда, где проходили проповедник и сумрачно слушавшая его принцесса.
-Идолов, которых ты поставила перед воротами замка, лучше бы тебе своей рукой повергнуть наземь. Жалкая пыль они перед очами господа Иисуса Христа, презренны, будто жабы, и Вотан, и Донар...
Некогда Кларамонда призналась Маргерии, рассказывая о тех неделях, когда она беззаконно занимала престол:
-Случалось так, что какой-нибудь мужик или купец раздражал меня своей глупостью, и уже готова я была что-нибудь приказать стражникам, но спрашивала себя: а сделала бы так моя сестрица Марго?, и - ничего не приказывала.
Теперь уж Маргерия спрашивала себя:
-А что бы сказала моя сестричка Кларамонда, если бы ей случилось опять каким-нибудь случаем проскользнуть на мой трон, и услышать такие слова, сказанные про бессмертных Богов?
-Эй, стража! Возьмите монаха и оторвите от глотки язык, который слишком много болтает.
Молчан, Бруно и Томас сразу же оказались не за двадцать шагов, а совсем рядом, опрокинули они отца Кристиана на землю, деловито разжимая челюсти.
"Но ведь я - не Кларамонда, и не по сердцу мне кровавые зрелища", - подумала между тем Маргерия.
-Только кончик языка подрежьте, чтобы хоть первое время не так много монах им пользовался, может быть, того будет довольно, чтобы избавить меня от его назойливости.
-Иисус! Иисус величайший, приди мне на помощь, защити меня от злобы языческой! Порази своим гневом этих бесопоклонников, особливо же это чудовище, эту Иезавель, что отдает им приказы!
Маргерия сделала знак, чтобы ее дружинники, не отпуская священника, ничего с ним не делали. Птички щебетали в листве, ветерок играл светлыми волосами принцессы, облако проплывало по небу, но ничего такого, чего хотел бы отец Кристиан, не происходило.
-Видишь, монах, Иисус не желает тебе помогать, - сказала Маргерия.
Тогда монах закричал так, что вспугнутая стайка снова взлетела над деревьями:
-Готов я присягнуть вашему Вотану, только отпустите меня!
-Ты оскорбил меня, а не Вотана, - с опечаленным видом ответила Маргерия, - иначе бы Вотан тут же поразил тебя молнией. Делайте что вам приказано, но все же не будьте с этим человеком слишком жестоки.
"Все же не легко для женского сердечка, по крайней мере для моего, смотреть, как железо режет живую плоть, и кровь пятнает траву" - сказала себе Маргерия, подавляя искушение испуганной ланью скрыться за деревьями, чтобы не видеть и не слышать того, что по ее слову сделают с отцом Кристианом. Едва монаха отпустили, как он с диким воем рысью устремился к границам княжества, а едва оказался за пределами владений Маргерии, обернулся и прокричал, подняв над головой крест:
-Иисус Велисяйсий, отомсти за меня язысьникам, дерзнувсим поднять руку на твоего слугу! Да поглотит огонь осисяющий тех, сьи сердца остались глухи к слову Господа!
А третьим человеком (если считать за первого мальчика, чьи слова опережали незрелый его разум), с которым судьба в тот день столкнула Маргерию, стал путник, чья одежда, слишком добротная, чтобы назвать его бродягой, больше подошла бы деревенскому кузнецу. Будто бы проникшись тем же мятежным духом, что и маленький крестьянин, этот человек, вместо того, чтобы мирно предлагать жителям Званштейна услуги своего ремесла, повсюду заводил разговоры, клонившиеся к тому, чтобы оказывать неповиновение господам, будто бы жестоким, и были его речи столь зажигательны, что крестьяне, изрядно отколотив болтуна, сдали его с рук на руки стражникам принцессы, которые и препроводили негодяя в подземелье замковой башни. Узнав об этом странном событии, решила Маргерия пойти взглянуть на безумца. Несмотря на свежезаклепанный железный ошейник, не дававший ему ни отойти от стены, ни присесть, ни лечь, а также на синяки и ссадины, оставленные на нем кулаками добрых званштейнцев, держался он гордо и независимо, и дерзкими речами встретил государыню:
-Ни единого слова не исторгнет у меня твой палач.
-Верно, потому что нет моей воли отдавать тебя палачу, и палача постоянного нет, впрочем, если бы захотела я, то заставила рассказать всё что угодно.
Незнакомец взглянул в лицо Маргерии и сказал, высокомерно усмехаясь:
-Не должно женщине вступать в дела мужчин, у бабы волос долог, да ум короток. Лучше пропасть, чем попасть под бабью власть.
-Говорят, такие же слова заставили Либушу Чешскую отказаться от власти, чего я никогда не могла понять - неужели можно такое значение придавать пустым словам?
У странного кузнеца на лице появилось такое неподдельное удивление, будто у ребенка, который в первый раз увидел выступление бродячего фокусника:
-Ужели ты тоже привержена чешскому учению?
Настал Маргерии черед дивиться:
-О каком учении говоришь?
Но незнакомец быстро понял, что ошибся, выхватив на слух то, чего Маргерия не думала вкладывать в слова, и сказал с гнусной улыбкой:
-Сытое княжье брюхо к ученью глухо. Сделает немецкий лебедь то, чего чешскому гусю не удалось, тогда отольются барону слезы крестьянина, и наступит башмак на закутанное в парчу горло.
Маргерия ничего не поняла ни про гуся, ни про лебедя, ни про башмак, только про слёзы было доступно ее разумению:
-Не туда ты забрел, проповедник, - сказала она. - Хочешь увидеть слезы - к барону Бадварду ступай, или к Агильмунду Заозерному, пожалуй, и в земли Энгельбрехта Прямое Копье можешь пойти, хотя, на мой взгляд, последний правит почти столь же мудро, как я - в моих же землях ты не найдешь людей, хоть сколь-нибудь недовольных моим правлением. Эй, стража!
Узник поднял упрямые глаза на того, кто с клещами и напильником в руках подошел к нему, но то был не палач, а кузнец, которому Маргерия повелела расклепать кольцо. Казалось, этот поступок более всего услышанного поразил странного человека, но он не сказал ничего, ожидая продолжения.
Его почти вытолкали наружу, словно он не хотел уходить. Глаза, успевшие привыкнуть к полумраку, теперь болезненно сощурились. Пока человек приглядывался к окружающему миру, Маргерия приглядывалась к нему самому, пытаясь понять, откуда он мог появиться в Званштейне. Доверяясь тому, что позже стали называть интуицией, она следовала своему первому порыву, не зная, как ей поступить:
-Иди вон туда, - она показала рукой туда, где находились владения Агильмунда Заозерного, злейшего ее врага и верного приверженца христианской церкви, - говори то, что хочешь говорить, но говори его крестьянам, не моим.
-Я послала его прямиком на сковородку, - немного погодя, сказала себе Маргерия, глядя вслед проповеднику. - Бруно, Томас, я знаю, что вы сами из крестьян. Сможете вы пойти за этим человеком и приглядеть за ним, чтобы не слишком быстро ему сняли голову?
-Супруг твой повелел нам охранять тебя...
-Генрих повелел нам во всем слушаться государыню, а не охранять... - перебил Молчан. - Если она повелела идти в землю Агильмунда, значит, в землю Агильмунда и пойдем.
-Не знаю я, что из этого выйдет, - говорила себе Маргерия, глядя вслед своим людям. - Точно бес какой-то толкнул меня начать эту игру.
* * *
Долго ли, коротко, а выпало Кларамонде выйти к земляному граду, занимавшему вершину крутого холма над широкой рекой. На другом берегу стоял на скале замок, не то угрожая, не то покровительствуя граду. Пройдя воротами с надстроенной башенкой, Кларамонда оказалась посреди многочисленных лавок, лотков, ломившихся от мяса, зерна и птицы, ремесленников, предлагавших каждому, кто хотел, свой товар - недавно сработанные уздечки, седла, прочные щиты, мимо корчмарей, зазывавших прохожих. Народ здесь любил одежды яркие, чистые, в глазах рябило от рубах, крашеных в белый, зеленый, желтый, красный, синий цвета. Кларамонда услышала, как ее окликнули:
-Эй, девушка, не хочешь ли пригубить доброго мёда? Хорошо освежает после долгой дороги.
Кларамонда кивнула, пытаясь вспомнить, есть ли у нее с собой деньги или нет, и вошла в один из домиков с белеными стенами, крытых красной черепицей. Внутри было просторно, три человека смотрели на нее оценивающими глазами, и кто-то четвертый будто невзначай скользнул за спину, отрезая выход.
-Хороша. В Кордове цены ей не будет.
Один из троих подошел к Кларамонде так, как подходят к лошади, желая оценить товар, и протянул руку, Кларамонда без замаха ударила ножом в открывшиеся ребра и молча бросилась на оставшихся, полоснула кого-то по горлу - за ее спиной раненый попытался поймать ее руками, прежде чем, потеряв равновесие, тяжело опуститься на пол. Другой, грудь которого заливалась кровью из рассеченной шеи, слепо двинулся на Кларамонду, из последних сил желая задавить девушку, а третий, оценив ситуацию, предпочел выскочить из дома и сломя голову побежал наутёк. Движимая не страхом перед предсмертными объятиями своей жертвы, а инстинктом хищника, от которого ускользает добыча, Кларамонда хотела броситься за ним и тем сама ускользнула от слабеющих рук. Она тут же забыла и о беглеце - перед ней стоял карлик.
Казалось бы, немало дней прошло с тех пор, когда они виделись в последний раз, но маленький человек выглядел так, будто лишь на минутку вставал из-за стола - в том же щегольском одеянии, он стоял подбоченясь и ждал, что скажет Кларамонда.
Кларамонда убрала нож в рукав.
-Я думал, может быть, это ты - моя смерть, которая отметила меня своим знаком. С первой минуты я понял, что этим глупцам дорого станет, если они решат обойтись с тобой, как с товаром на продажу.
Кларамонда молчала, восстанавливая дыхание после схватки. Темные волосы мокрой прядью лежали на лбу, и сейчас девушка сама походила на разбойницу из леса.
-Ты тоже отмечена смертью, только не своей, - прибавил карлик, пристально глядя на нее.
-Да. - Кларамонда вспомнила мертвеца из лесной хижины.
-В этом городе, название которого означает "порог", часто случаются истории вроде той, в которую ты сейчас едва не попала, - продолжал человечек. Легкими шагами он подошел к хрипящему на полу раненому и ловко обшарил карманы. - Этот будет жить, твой кинжал вошел не глубоко. А тому, что заляпал кровью полкомнаты, меньше повезло.
-Как тебя зовут, малыш?
-Виль... Я хотел сказать, Виллегам, - поправился карлик, задирая нос под стать носкам своих башмаков. - Это славное имя, многим оно хорошо известно.
-Теперь известно и мне, - сказала Кларамонда, и не оглядываясь вышла из дома.
* * *
Иной бы сказал - великой опасности подвергает своих людей принцесса Маргерия, посылая их сопровождать странного бродягу, поносящего дерзким языком привычные порядки. Однако, и самый суровый владетель, если только он не император византийский и не арабский калиф, обычно применяет силу против подданных только увидев открытый мятеж, а пока нет мятежа, дружина его проводит время в трудах и забавах, приличных воинам, а не стоит на площадях и перекрестках, приглядывая за мужиками. Так что смелый разговор - это еще не ступенька к виселице, и нет большого риска трем молодым дружинникам приглядывать за одним безумцем.
Маргерия отчасти успокоила себя этими мыслями, хотя и с нетерпением ожидала, что выйдет из этой затеи. Если бы был рядом мудрый волхв Утрогост - тот, что однажды подарил ей резной посох, хлеб и башмаки, а она золотым крестом своим отдарилась, бросив его в прозрачные воды ручья... "Кларамонде хорошо - она медвежий клык носила еще когда я ее пыталась "святым" книгам учить. А мне в голову слишком много христианской мудрости вложили, оттого я теперь не знаю, как к Богам подойти, пробую ощупью и не знаю, у кого спросить совета".
...Бог с тяжелыми усами, которые рука резчика великим искусством показала на свет из двух сучков, выпиравших из древесного ствола, стоял на лесном холме, а Четверо стояли вокруг него. Лесные идолы казались грубоваты в сравнении с теми, что Маргерия поставила в своем саду - примерно так, как живой человек может быть проще и неказистее мраморной статуи. Впервые Маргерия испытала робость, приближаясь к образам Богов.
-Смелее подходи, не за что Перуну на тебя гневаться.
-Но я - дочь Туискона, а не Стрибога, - возразила Маргерия, - примет ли мою молитву Перун?
Славянская весь считалась подвластной предкам Маргерии, но до недавних пор правителям Званштейна легче было сложить голову, чем получить от славян хоть малейший знак покорности. Лишь когда стало известно, что принцесса больше не ходит в христианскую церковь, зато воздает почести старым германским Богам, старейшины славян решили:
-Если научилась чтить своих Богов, значит, и нам не будет мешать служить нашим.
Посланцы племени спросили у Маргерии:
-Какую хочешь взять дань?
Маргерия вспомнила свое пребывание в землях Чурилы и сказала:
-Бочку кваса. Каждый год.
Было это осенью, не в долгое время после свадьбы. Сейчас настал день, когда Маргерия пришла проведать и этих своих подданных.
Изба старейшины Добросвята стояла в конце поросшей травой просеки, образованной двумя рядами деревьев, клином сходившихся к поляне. Сложенная из цельных дубовых бревен - своего рода маленький замок, почти что княжье жилище. Засохшая трава мохнатой шапкой лежала на крыше. Напротив располагалось другое строение, коньком Добросвятовой избе едва до причелины. В нем домочадцы Добросвята держали коров, кур и свиней.
Добросвят на завалинке сидел - ровно король на троне, встречал свою немецкую государыню, как равный равную. Не привстал, только словом подбодрил, когда увидел, что принцесса робеет его идолов.
-Неможется мне...Старая кость в дуб глядит. Не та нынче молодежь пошла, ох не та. - Из-под кустистых бровей на Маргерию смотрели глаза - такие, что хоть идолу вставляй, если бы можно было приделать дереву живые глаза. - Если бы сыновья меня слушались, давно бы я был в светлом Ирии.
-Страшно и слушать тебя, батюшка! - сказал старший сын Добросвята, который стоял, облокотившись на стену избы, и ждал, чем закончится разговор.
-Страшно им... И мне было страшно, когда моему отцу было столько, сколько мне сейчас, страшно исполнить свой долг. Но я не допустил, чтобы мой родитель доживал свой век гнилой развалиной - вот этим самым ножом я перехватил ему горло. А им страшно...
Добросвят помолчал, задумчиво глядя на ржавое лезвие, и продолжал:
-Тебе тоже страшно... Не от того, что твой муж где-то далеко. Не из-за этого попа с дурным языком - язык ты ему поправила. А от того, что ты не понимаешь, что вокруг тебя происходит. Из-за этого бродяги, который говорил непонятные речи, и которого ты отправила в землю Агильмундову...
Маргерия в душе подивилась Добросвятовой осведомленности.
-Ты должна узнать, откуда приходил этот человек... Объявился он в твоем княжестве близ той границы, которая к полудню да к закату лежит, и оттуда шел к твоему замку, сея дорогой смуту.
-На полдень и на закат лежат имперские земли. Но империя не стала бы посылать ко мне этого человека. Империя достаточно сильна, чтобы раздавить мое государство без хитрости.
-Верно... Заметила, что нет сильному нужды прибегать к слову, чтобы сделать так, как хочет? А к словам прибегает слабый... нет, не слабый, а тот у кого силы мало, - поправился Добросвят. - Вот как ты его к Агильмунду послала, чтобы посмотреть, не сумеет ли он воткнуть занозу Агильмунду в лапу... Теперь скажи, далеко ли ушел бы по дорогам империи человек, который в каждой толпе произносит такие речи, как он? Если он сам не служит империи, а мы решили, что не служит?
-Он пришел из земли Энгельбрехта Прямое Копье, - сказала Маргерия. - Больше неоткуда.
-Там, откуда пришел, ты и найдешь... что именно, не знаю.
-Послать бы кого-нибудь, да своими глазами хочу увидеть...
-Доброгость! - позвал старейшина Добросвят младшего из своих сыновей. - Ты поедешь с государыней, и будешь служить ей. Смотри, чтобы ей не пришлось о твоей нерадивости жалеть, как я жалею о твоем и твоих братьев слабодушии.
Маргерия ведала, что ей самой открыто многое. По крайней мере, она чувствовала, что Утрогост не стал бы отговаривать ее от мысли пойти и попробовать узнать, в самом ли деле где-то, не столь далеко от ее владений, появилась некая трещина, видимая не глазу, а духу, через которую и появился загадочный проповедник, а может появится и еще невесть какая бесовщина.
-Я должна взять в дорогу кого-нибудь из своих женщин.
Добросвят кивнул. Негоже молодой женщине, к тому же той, у которой супруг в отъезде, отправиться в путь наедине с мужиком.
-Ты дашь моему сыну одну из твоих лошадей?
-По чужой земле предпочитаю передвигаться без лошади, не так приметно. А на своей земле таиться нет нужды. Пусть Доброгость Добросвятович придет к замку. Не поедем мы ни конными, ни пешими, и даже не понесут нас в ладье, ведь я не благочестивая Ольга, - прибавила Маргерия, лукаво улыбаясь.
Возле замка первой на глаза Маргерии попалась Вильтруд, которая, за прошедшую зиму устав гордиться своим жалованным званием лейб-коровницы, последнее время назойливо стремилась попадаться господам на глаза, стараясь всем видом выражать свое усердие. "А, вот кого не жалко от дел оторвать..."
-Вильтруд!
Во мгновение ока Вильтруд оказалась перед принцессой, угодливо приседая и преданно глядя в глаза.
-Собирайся в дорогу. Нужна мне женщина, которой я могу доверять. "Ах, если бы со мной была Кларамонда..."
Вильтруд просияла, услышав, что она облечена особым доверием, потому что, соображала про себя Вильтруд, ведь не Гретен и не Ленхен, не Марту и не Фриду позвала госпожа, а именно ее - значит, нет в государстве никого достойнее. Если бы она могла прочитать мысли принцессы, наверное, не удержалась бы от слез. Торопясь, исполняя повеление, бежать на поиски мешка, чтобы свалить в него то, что, по ее мнению, могло пригодиться в дорогу, но не смея повернуться спиной к Маргерии, Вильтруд, склоняясь в поклонах, пятилась назад, пока принцесса не бросила:
-Ступай... - постаравшись, по возможности, придать голосу ласковое выражение. Ну не виновата же Вильтруд в том, что она не Кларамонда.
Вильтруд упорхнула птичкой, а Маргерия поднялась в замок, прошла в комнату, некогда служившую ей девичьей, -после свадьбы спальней молодым служила самая большая комната замка, примыкавшая к пиршественному залу, однако на время отсутствия Генриха Маргерия посчитала, что незачем ей одной каждый вечер взбираться на стоящую в центре комнаты резную кровать, и гораздо лучше проводить ночи, лежа между двумя медвежьими шкурами на своем прежнем месте, - и через минуту вернулась в зал, с маленькой кожаной сумочкой, украшенной изображением коловрата, вышитым речным жемчугом, на поясе. Сумочка была из Руси, и немало ценилась хозяйкой за красоту и добротность.
Бросив взгляд в окно, Маргерия увидела, как к замку приближается Доброгость Добросвятович. Одетый в белую, шитую красной нитью, рубаху, холстинные штаны, подпоясанные ремнем из кожи дикого тура, украшенным резными бляхами, на котором висели нож и кресало, молодой славянин, выбирая места посуше, бесшумно ступал ногами в плетеных из липового лыка лаптях, выбирая дорогу с такой уверенностью, будто каждый день являлся в резиденцию владетелей Званштейна. По другой дорожке, не обращая внимания на разлетавшуюся из-под башмаков грязь, к замку бежала запыхавшаяся Вильтруд.
На одной из площадок, примыкавших к замку, стояло что-то вроде колесницы, наподобие тех, с которых более двух веков назад сражались на полях Браваллы. Между четырех колес висел на ремнях домик, размером не более погребального, с дверцой и окошком на противоположной стороне. Над дверкой был выбит кабан, оскаливший клыки - родовой герб Кейлеров. Доброгость оценил внешний вид сооружения, подошел рассмотреть поближе.
-Это я придумала люльку на ремнях повесить, - с гордостью сообщила Маргерия. Доброгость, опытом лесной охоты не обделенный, удивился тому, как бесшумно она смогла подойти на расстояние негромкого разговора. - На дороге не трясет, только раскачивает. Я назвала ее каретой, от старого латинского carrus, что значит: повозка. Сможешь ей управлять, Доброгость?
В передней части колесницы было для возницы сделано нечто вроде скамьи, позволявшее ему, удобно прислонясь спиной к стенке кузова, твердой рукой направлять бег лошадей. Доброгость осмотрел изобретение Маргерии, подходя с той и другой стороны, и согласно кивнул.
-Мой возница Ганс обычно привязывает себя прочной веревкой, потому что если какая-нибудь случайность помешает ему удержаться на облучке, едва ли ему удастся целым подняться с земли, - продолжала пояснять Маргерия.
Доброгость усмехнулся:
-Не тревожься за меня, я не упаду.
Когда впрягли лошадей, и повозка вместе с разместившимися внутри женщинами тронулась с места, Вильтруд прильнула к окошку и высунула голову наружу, будто могла разглядеть что-то, кроме окрестностей замка. Стражник, которому колымага попалась на глаза, проводил удивленным взглядом. "Долго ли будет в отъезде государыня?"
По всей Европе, от Оки-реки до Темзы, земледелец знает свое хозяйство, прислуга знает свою обязанность. Холопий долг не тяжел - лишь бы в замке было все чисто, да навоз со двора убран. Порой у Маргерии пропадало что-нибудь незначительное - она никогда не утруждала себя поиском, зная, что кому-нибудь захотелось иметь в личном пользовании вещь, притягательную уже тем, что побывала в господских руках, только и всего. Нет беды в том, чтобы на несколько дней оставить без наблюдения замок и княжество.
Но что, если именно в эти дни жадные глаза окрестных сеньоров и злобная, истеричная ненависть христиан к язычеству бросит на Званштейн закованное в железо войско? Достанет ли у населения твердости, чтобы, помня о благах, обретенных за время правления нынешней хозяйки замка, хотя бы ради собственной воли сохранить верность?
Лучше бы ей поскорей вернуться, чтобы никому не пришлось всерьез задавать себе этот вопрос.
* * *
Примерно через полчаса путешествия лицо Вильтруд, поначалу радостное от происходящего, покрылось испариной и приобрело отчетливо бледный оттенок. Хотя подвесные ремни и смягчали толчки колес, раскачивало все же немилосердно, так что поездка уже не казалась Вильтруд таким прекрасным событием; заметив ее состояние, Маргерия выглянула и крикнула:
-Остановись, Доброгость!
-Нет, ваше высочество, - с мужеством отчаяния закричала Вильтруд, - выдержу я все тяготы путешествия, и не придется вам сожалеть о моем присутствии.
-Не долго и до границы осталось, а там уж тяготы предстоят ногам, а не желудку. Послушай, Вильтруд, я не хочу слишком тебя мучить; быть может, лучше тебе вернуться одной в замок, к своим прежним трудам?
-Может быть, и вам бы лучше вернуться в замок? - ответила девушка. - Сердце у меня сжимается от страха, когда я вижу, что моя госпожа отправляется в неизвестные мне края, искать то, чего она сама не знает.
-К лесу подъезжаем, - крикнул Доброгость, останавливая лошадей. - В лес твоей колеснице хода нет.
-Ну вот и кончились твои мучения, - сказала Маргерия Вильтруд, - а другие начнутся, когда твои ноги устанут от ходьбы через лес.
Вильтруд не ответила; подобно выброшенной на берег рыбе торопясь проглотить побольше воздуха, она скорее вывалилась, чем выскочила из кареты.
-Никогда мне не доводилось передвигаться таким образом, - сказал Доброгость. - Быть может, есть такие земли, в которых все люди ездят в таких вот колымагах, но по мне верхом лучше. Послушай, государыня, не жалко тебе, что этих прекрасных коней придется отпустить на волю случая, потому что в лесу им нечего делать?
Маргерия ласково потрепала гриву коренника, шепнула что-то в лошадиное ухо, и опустевшая карета покатилась обратно к замку. Вильтруд окончательно уверилась, что ее госпожа знается с нечистой силой и зашептала про себя молитву - сначала за саму себя, а потом за спасение души Маргерии. Потом ей пришла в голову мысль, что они обе сейчас находятся во власти язычника, и она в испуге начала искать способ, как сказать об этом Маргерии тайком от Доброгостя.
А солнце уже опускалось за лес, освещая деревья косыми лучами. Вильтруд поняла, что если она воспользуется советом Маргерии, не успеет до ночи вернуться в замок. Ничего не оставалось ей, как идти за Маргерией и Доброгостем.
В лесу Маргерия сказала:
-Погляди на то дерево, Доброгость. Здесь растут одни сосны, откуда же взялся ясень?
-Верно! Хорошие у тебя глаза, государыня! Оставайся здесь, а я подойду и рассмотрю.
Доброгость мягкими шагами приблизился к дереву и посмотрел в небо сквозь тонкую листву, а потом обошел вокруг ствола и пропал. Теперь не только Вильтруд, но и Маргерия беспомощно пялили глаза на ясень, и было от чего: ни единой веточки не колыхнулось, а между тем бывалый охотник исчез так, будто его никогда не было, скрылся за древесным стволом и больше никто его не видел. Оправившись от наваждения, Маргерия подхватила Вильтруд за руку и потащила в лес. Куда угодно, лишь бы подальше оттуда, где люди так легко проваливаются в небытие.
Под ногами девушек хлюпала грязь, а ветки словно сговорились цепляться за одежду. Маргерия вперемежку повторяла знакомые ей германские и славянские заговоры от лесных духов, а Вильтруд, завывая от страха, пыталась воспроизвести молитву на латинском языке. Когда открылась лесная поляна, Маргерия позволила служанке обессилено опуститься в траву.
Небо уже едва просвечивало из-за деревьев. Где-то невдалеке ухнул филин, откуда-то донесся протяжный, жалобный вой, какие-то птички стрекотали, разговаривая между собой, изредка можно было услышать непонятный рокот или треск - Вильтруд вцепилась в запястье госпожи, и можно было ощутить, как ее рука дрожит мелкой дрожью.
-Госпожа, здесь бесы, они идут за нами, - трясущимися губами пролепетала Вильтруд.
-Укройся моим плащом, и не шуми, чтобы они тебя не услышали, - посоветовала Маргерия. - Сейчас я больше ничего не могу для тебя сделать.
Вильтруд скользнула под плащ, и еще долго трепетала подобно птице в силках, пока с ней не случилось что-то вроде обморока. Маргерия сидела, привалившись спиной к сосне, полузакрытыми глазами глядя в пространство, и ждала рассвета.
* * *
В те годы власть над мавританской Испанией оспаривали Абуль-Валид Хишам аль-Хакам, Абуль-Валид Мухаммад ибн Хишам, Ибн Сулайман, Аль Мустаин и другие люди, желавшие обладать могуществом и богатством. Дорога в Андалузию проходила через Майнц, Верден, Лион, Арелат и Марсель. Спеша исполнить данное обещание, Генрих проезжал город за городом, нигде надолго не задерживаясь. Уже проезжая по мавританской земле, Генрих придержал коня, чтобы взглянуть на человека, который лежал возле дороги. Дорогой халат был забрызган кровью, а волосы и борода раненого мало походили на черные бороды здешних обитателей; будь борода рыжего оттенка, можно было бы предположить, что она крашена хной, как у многих арабов, подражавших в том Магомету, но она была скорее светло-русая. Длинная рубаха была с вырезом на груди, а поверх рубахи человек носил короткую персидскую куртку. Заметив, что над ним остановился всадник, он приподнял голову и принялся искать рукой кинжал, который, вероятно, обычно висел у него на поясе, а глазами настороженно наблюдал за Генрихом.
Генрих неторопливо спешился и сказал:
-Не в моих правилах проехать мимо раненого, который нуждается в помощи, даже если он сарацин, поэтому, если хочешь, я помогу тебе добраться до какого-нибудь постоялого двора, или что у вас тут...
-Хайран ас-Саклаби не забудет услуги, которую ты ему окажешь, путник, - ответил раненый.
Ухватившись за протянутую Генрихом руку, он поднялся, и, несмотря на боль, которую несомненно испытывал, сделал несколько шагов и с помощью Генриха сел на круп его лошади, а Генрих между тем пытался увязать в голове заявление о славянском происхождении с очевидно мусульманским одеянием незнакомца.
-Ты едешь в Кордову? - через некоторое время спросил раненый.
-Мне указали, что эта дорога ведет именно туда.
-Тогда тебе следует знать, что пока не выбросили из Кордовы берберов, каковое событие, я надеюсь, не заставит себя ждать, в этом городе легко может лишиться головы человек, которого сочтут другом Хайрана ас-Саклаби.
-Я благодарю тебя за предупреждение, Хайран ас-Саклаби. Если ты пожелаешь, я могу оставить тебя в любом месте по дороге в Кордову, но сам я ни за что ни не соглашусь прервать свое путешествие на время большее, чем необходимо, чтобы ссадить с седла раненого.
-Моя жизнь - в руках Аллаха, если он пожелает, я останусь жив посреди тысячи врагов, и это также верно, как то, что коровы болеют и валятся с ног, когда змеи сосут их молоко, - сказал Хайран. - Я только считал своим долгом предупредить, что могу стать причиной твоей смерти, христианин.
Когда они подъехали к городу, было уже темно. На окраине Кордовы Хайран указал Генриху убогую хижину, стоявшую над ручьем, возле глиняного карьера. Генрих остановил коня, Хайран, скрипнув зубами, с преувеличенной легкостью спрыгнул на землю, с трудом дошел до двери и постучал условным стуком. В открывшемся проеме показалось заросшее бородой лицо человека в дырявом, многократно штопаном халате. Свет падал из-за двери от свечи, укрепленной на стене.
-Я вижу, ты стоишь в нерешительности, и оттого заключаю, что в Кордове у тебя нет пристанища, - сказал, обернувшись, Хайран. -В этом жилище ты найдешь кров по крайней мере до завтрашнего утра, а также и ужин, который ведь вещь небесполезная.
-Мне не хочется стеснять своей особой клопов и пиявок, которых наверное немало живет по соседству с этим достойным человеком, - ответил Генрих. - Лучше я проведу ночь, укрывшись собственным плащом и звёздным небом.
-Наверное, ты прав, христианин. Небо - лучшее укрытие. Однако помни, только Аллах ведает, когда придет тот день, когда, быть может, ты возблагодаришь пророка Ису за то, что он послал тебе встречу с Хайраном ас-Саклаби.
* * *
Если Маргерия часто тревожилась, раздумывая о том, что могло случиться с ее сестрицей Кларамондой, сама Кларамонда, после многодневного странствия добравшаяся до владений Чурилы Пленковича, не имела оснований жаловаться на неблагосклонность судьбы.
...Кларамонда еще раз припала губами к горлышку фляги, потом оторвала зубами кусок мяса и вдруг закружилась в пляске, так что земляная пыль поднялась из-под башмаков девушки, но при том ни ветки под ее ногой не хрустнуло. Бран и Сбислав смотрели на нее, как зачарованные, однако она также внезапно остановилась, поджидая остальных, которые сейчас выходили из-за деревьев. Восемь молодших дружинников Чурилы - Кларамонда девятая - в вечерних сумерках шли кромкой леса. Сегодня боевое железо никому не тяготило тела, оттого дышалось с непривычной легкостью, и казалось - взмахни руками, и полетишь над землей, туда, где солнце красит небо последними лучами, к небесным горам, медленно плывущим навстречу. Зато непривычно было видеть товарищей хоть и с луками да копьями в руках, но без кольчуг, одетыми в расшитые зелеными нитками белые рубахи. Ветер дул в лицо, и это было на руку, потому что избавляло от комаров.
Старшой поднял руку, подавая знак остановиться. В половине перелета от леса высокий плетень отгораживал возделанную землю. Свиное стадо они раньше услышали, чем увидели - матки с поросятами ломились через чащу, похрюкивая в предвкушении, заставляя хрустеть ломающиеся ветки. Показавшись на опушке, первый кабанчик замер, потягивая ноздрями воздух, а потом пошел через луг, переваливаясь с боку на бок, вслед за ним потянулись остальные. Плетень повалился от легкого толчка рылом, и тут же орава полумесяцем рассыпалась по полю, аккуратно прибирая зеленеющие ростки.
Пора... Кабан видит плохо, против ветра воинскому человеку подобраться нетруд-но. Первые стрелы, сорвавшись с тетивы, пролетели над полем, чтобы впиться в мясо там, куда метили охотники - каждая под левую лопатку выбранной жертвы. Стая взорвалась пронзительным визгом, матки превратились в воинов - где какая стояла, с того места и бросилась навстречу стрелкам.
...Дикая свинья испокон века привыкла брать дань с засеянного поля, тем самым и человека приохотила к свинине. Разъяренная самка может до смерти затоптать охотника, свинья - противник достойный. Отроки встречали их копьями, с ловкостью, выработанной годами учения, стремительным прыжком в последний момент уклонялись от зверя. Хмелея от боевого азарта, Кларамонда сорвалась с места и бросилась наперерез.
Такой выходки от нее не ожидали, предполагалось, что она как-нибудь перестоит за спинами воинов, а уж ее как-нибудь сумеют защитить копьями. У нее и оружия не бы-ло, кроме ножа - какая же порядочная девушка выходит из дома без ножа ?- который она сейчас держала в руке обратным хватом, словно свинью можно свалить таким образом. Мирогость, стоявший ближе всех, оценил опасность, в два прыжка догнал красавицу, по-равнявшись, на ходу перекинул копье из десницы в шуйцу, сбил с ног ударом освобо-дившейся руки в плечо, разъяренную кабаниху встретил копьем. Копье у Мирогостя было с наконечником как лист, длиной четыре вершка - доброе копье, и древко выдержало, а подбежавший Славой добил свинью.
Храаа! Позже все спрашивали себя, почему, когда прорвавшиеся самки с подсвинками уже вереницей бежали через лес, секач-одинец, кормиться обычно выходивший позже всех и в одиночестве, решил, вопреки расчетам здравого ума, выйти на открытое поле. Наверное, кабаны, как люди, способны порождать хоть одного из сотни, да умеющего выйти за рамки закона выживания, а может быть, попросту Боги решили - пора Старому уходить в свою кабанью Валгаллу. Как бы то ни было, щетинистый зверь ростом не менее полутора аршин в холке, до того спокойно выжидавший где-то в стороне, пока стадо прибирало колосящийся хлеб, теперь, ломая кусты, вылетел из чащобы.
В ту же минуту, ни раньше и ни позже, из-за холма появился всадник на рыжем жеребце. Не прикоснувшись к холеной шкуре, в воздухе свистнула-прозвенела нагайка с железными привесками, и умный конь, услышав звук, набирая скорость, бесстрашно по-шел туда, куда направлял его человек, ровно и неподвижно сидевший в седле, держа пику в согнутой руке - навстречу ревущему вепрю. Кларамонда и остальные заворожено смот-рели, как противники сближаются друг с другом. Доскакав, всадник чуть уклонился влево с пути кабана и одним движением руки вогнал четырехгранный клинок под лопатку зверя.
Сдвигая на затылок и набок шапки, стирая со лбов выступивший пот отроки пошли навстречу Пленковичу, который, будто ничего не было, уже стоял на земле - круглое стремя еще болталось в воздухе под брюхом коня. У Кларамонды на башмачок стекала кровь из разбитого колена - ударилась о камень, когда ее отбросил с пути Мирогость. Уз-нав девушку, Чурила вздрогнул, так как не знал, что и она только что подвергала себя опасности охоты, но ничего о том не сказал.
Убитых свиней собирали в одно место, прикидывая, как проще будет довезти на волокушах до замка Чурилы, а секача быстро разделали на куски, в пламени костра став-шие вкусными и мягкими, исходящими густым соком. Сидя рядом с Чурилой, Кларамонда ленивой рукой прошлась по струнам лютни:
-Ворон мой, ворон, темь, да курган, алый костёр у дороги зажгу, ворон мой, во-рон, белый туман залил все травы на берегу, вьётся река тёмной водой - не отыскать до-роги домой!
(Алькор - Ворон мой, ворон)
Луна освещала поле, слабый ветер приятно холодил разгоряченные лица. Отроки прислушивалась к словам песни, а голос Кларамонды, поначалу растягивавший слова, не-спешно набирал силу:
-Ворон мой, ворон, я ввечеру вскрою курган разрыв-травой, ворон мой, ворон, меч заберу, ножны истлели, клинок живой, вьётся река мёртвой водой - не отыскать дороги домой!
Ветер прибавил силы трепетавшим языкам пламени. Кларамонда теперь пела все быстрее и быстрее:
-Ворон мой, ворон, конь вороной, косы расплёл ветер в ночи, ворон мой, ворон, меч за спиной, только полынь в поле горчит, вьётся река тёмной водой - не отыскать дороги домой!
Струны звенели под напряженными пальцами. Будто утомившись, девушка начала сбавлять ритм:
-Ворон мой, ворон, крылья бы мне, но под крылом море огня, ворон мой, ворон - их уже нет... тех, кто ушёл раньше меня, вьётся река мёртвой водой - не отыскать дороги домой!
Сидевший поодаль на камне Бран слегка изменил позу из-за затекшей ноги и тут же в душе обругал себя - Кларамонду можно было слушать, не отвлекая себя ни единым движением. Сейчас она допевала последние строки:
-Ворон мой, ворон, темь, да курган, ворон мой, ворон, белый туман...
Наутро Кларамонда сказала Чуриле:
-Научи меня владеть оружием.
"Эк придумала" - чуть не сказал вслух Чурила, но промолчал.
Они возвращались в усадьбу Чурилы. Кларамонда сидела на спине рыжего перед Чурилой, на этот раз вопреки своему обычаю свесив обе ноги на сторону, а левым плечом прижимаясь к закованной в броню груди боярина. Заметно отставая, за ними тянулись пешие отроки.
-Когда будет сражение - а какое-нибудь сражение непременно будет, - продолжала Кларамонда, - я нипочем в стороне не удержусь. Во мне бесы играют. Так лучше бы мне знать, как держать оружие.
Тогда Чурила повернул коня в весь, где селяне приветствовали его, приподнимая над головой колпаки, и подъехал к неприметной полуземлянке. Прежде чем он успел подать какой-нибудь знак своего появления, дверь со скрипом отворилась, и в темном проеме появилось лицо Марибора.
Обменявшись приветствиями и привязав рыжего к врытому в землю колышку, Чу-рила указал на Кларамонду, которая нутром поняла, что речь пойдет о ней, и теперь стоя-ла с безразличным видом:
-Мудрый, это женщина говорит, что хочет броситься в первую же схватку, около которой она окажется поблизости. Я еще смогу примириться, если ей там сорвут с плеч ее глупую голову, но я не хочу, чтобы чужой меч или топор повредил такую красоту. Скажи, Марибор, если у нее будут шрамы на лице, ты сможешь что-нибудь сделать?
Действительно, Кларамонда обладала тонкими и правильными чертами, что было не всегда заметно из-за растрепанных волос, а также злого и решительного взгляда. Еще в детстве, когда ее только недавно подарили Маргерии, принцесса однажды решила привес-ти в порядок внешний вид Кларамонды; последняя по своему обыкновению оскалила зу-бы, так как в то время еще не привыкла признавать Маргерию своей госпожой, но та в данном случае проявила непреклонность:
-Не может моя служанка ходить с такими волосами; а ну, стой смирно!
-А ты красивая, - не без удивления сказала она потом, глядя на дело своих рук.
Кларамонда не удостоила ответом; в те поры она презирала все, что ее окружало, презирала Званштейнский замок, холмы и леса в округе, непохожие на окрестности ее родного Арелата, разве только поневоле отдавала в душе должное тому обстоятельству, что Маргерия, будучи слабее, дралась с ней всегда сама, никому не позволяя вмешиваться. Но с того дня Кларамонда не противилась, когда госпожа причесывала ее.
Марибор подошел и прикоснулся пальцами к подбородку Кларамонды, которая не пошевелилась, только пристально посмотрела в глаза волхва. Марибор улыбнулся такой улыбкой, какой, наверное, мог бы улыбаться Один или кто-то Ему подобный, так что даже Чуриле стало не по себе.
-Пускай делает что хочет, - сказал старый волхв. - Я, Марой избранный, обещаю тебе - если железо порвет эту кожу, я смогу затянуть так, что никто не заметит шва.
Сказав так, Марибор вернулся в землянку и затворил дверь, а Чурила, в задумчивости, снова посадил Кларамонду на рыжего и поехал в свою усадьбу.
...Даже юношу трудно учить владеть оружием, если он с малых лет не посвящал себя изнурительным воинским упражнениям. Что же говорить о девице? Полагаясь больше на обещание Марибора, Чурила показал Кларамонде несколько приемов, которые она повторяла снова и снова, пока не утомлялась. Удалось подобрать для нее меч, достаточно легкий, чтобы его могла удержать в руке женщина - с длинным и узким клинком, клейменым неведомым знаком, и удобной для пальцев рукоятью.
...Кларамонда как в воду глядела - не так уж много дней прошло, прежде чем под-вернулся случай применить в деле умение. Недавние вассалы, и, как в те годы писали ара-бы, "острие в руках русов", печенеги все больше наглели, чувствуя слабость киевского князя. Какая-то шайка степных бродяг снова, как прошлым летом газии, рискнула нале-теть на Чурилину весь.
Кларамонда в ту ночь, как и в другие, была с Чурилой. Боярину было достаточно сквозь сладкий сон услышать доносящийся шум, чтобы вскочить с ложницы и стреми-тельными движениями облачить себя в воинские доспехи, но и Кларамонда, пробудив-шаяся почти также быстро, выскользнула из светёлки, едва успев набросить на себя свое красное платье, которое она обычно носила. Понимая, что Кларамонду нельзя удержать, если она чего-то хочет, Чурила скрипнул зубами и сказал Честмиру, Сбиславу и Путше:
-Следите за ней, чтобы она не подвернулась под печенежью стрелу, меч или копье.
Трое отроков неотступно следовали за Кларамондой, и никто в дружине не считал, что это дело не стоящее; Чурила же на рыжем помчался прямо на врагов, думая о том, как бы побыстрее окончить дело. Его, как видно, узнали, потому что сразу несколько стрел сквозь ночную тьму полетели навстречу боярину - он сбил их щитом, и сам потом немало дивился, что рука успела так ловко повернуться, и вспоминал свои прежние стрелы, кото-рые в молодости он лихости ради надрезал так, что свистели они на лету.
...В темноте Килдарь, конечно, не видел, кто перед ним, только силуэты четырех славян, державшихся вместе, словно костяшки бьющего кулака. Из горящей веси выбежал мужик, достаточно смелый, чтобы попытаться ударом косы зацепить кого-нибудь из степняков, Килдарь легко уклонился и одним взмахом сабли перерубил древко косы, а по-том бросился навстречу четверым, зная, что несколько собратьев, всего на полшага отста-вая от ханского брата, повторят его движение. Железо встретилось с железом. Кларамонда видела перед собой только силуэт бойца в высоком башлыке на голове, и желала только одного - достать врага клинком, почувствовать, как бежит кровь по лезвию. А трое отроков думали о том, как не позволить степняку дотянуться до Кларамонды, и так был силен их напор, что кто-то из дружков Килдаря вдруг, сломавшись духом, подался назад, оступился и упал на землю, не успев вступить в драку. Сам Килдарь успел саблей ударить по щиту и Честмира, и Сбислава, но выдержали щиты, и тогда, видя что ему не устоять, брат Темира ловко укрылся за спиной одного из своих, а там и побежал, пригнувшись, в душе ругая себя и своих, за то что оставили спины коней (ах! вечно-то удаль губит кангара!), торопясь насладиться телом пленных славянок прямо в их домах - изголодались воины, печенег не араб, мальчиками для этой цели брезгует. Видно, рано было считать Русь легкой добычей, успех под Василёвом многим вскружил головы, шутка ли, сам великий князь русов прятался под мостом.
Возвращаясь с боя, Чурила искал глазами Кларамонду, торопясь узнать, что с ней. Новоявленная воительница брела по полю, и кровь из рассеченного плеча пятнала ее путь, а с лезвия меча, как она и хотела, стекала чья-то чужая кровь. Глядя на освещавшую мрак луну, Кларамонда пела на языке, незнакомом Чуриле и другим воинам:
Belle qui tiens ma vie Captive dans tes yeux, Qui m'as I'?me ravie D'un souris gracieux, Viens tot me secourir Ou me faudra mourir!
Красота, которая удерживает меня в плену твоих глаз, которая очаровывает меня своей улыбкой, приди же спасти меня, или я должна буду умереть! (Ангел играет на лютне, взято со страницы vk Олега Верещагина, перевод мой - Ликол)
Некогда в Званштейне Маргерия, послушав игру и пение Кларамонды, воскликнула:
-Видно, сглазили мою сестрицу менестрели, которые приходят из итальянских земель, а может, с юга Франции - вот уже целый час она сидит и воет, дергая пальцами струны лютни.
Чурила спешился, поддержал Кларамонду, которая продолжала петь.
...Марибор пришел взглянуть на кровавую рану, снова улыбнулся как тогда, возле своей землянки, сказал:
-На такую рану я не буду тратить свое искусство, и так заживет.
* * *
Вечер на дворе, в очаге огонь пылает, Кларамонда полулежит на лавке, плечо у нее перевязано расшитым убрусом, рядом с ней миска малины в меду. Пренебрегая лакомством, Кларамонда желала использовать бездельное время, чтобы расспросить Пленковича:
-Чурила, а как ты с Моровлянином побратался?
-Долгая это история, любушка.
* * *
Там, где река Стрижень впадает в Десну, на высоком правом берегу стоит детинец Чернигова. Всаднику, подъезжающему с восходной стороны, он показался громадиной, заслонившей полсвета, но то была для него почти своя, родная твердыня, так что ее вид не подавлял, а, напротив, наполнял душу радостью. Несколько рыбачих лодок уцепились веревками за поросшие травой склоны огромного холма, будто прибегая к защите крепостной стены. За Детинцом начинался Окольный град, за ним, далеко охватывая кольцом и северный берег Стриженя - Предградье. Всадник, не задумываясь, пустил коня в реку, а переправившись на другой берег подъехал к воротам между двух башенок. За воротами начинался еще не город, а лишь огороженный стенами закуток, который с высоты птичьего полета, если только есть птицам дело до человеческих построек, показался бы мешком или карманом, пришитым к граду.
Створка гостеприимно растворилась, конный спешился и, держа коня за уздечку, вошел внутрь. Он сразу же оказался окружен десятком горожан, вооруженных кто чем подряд от булавы до рогатины, причем каждое лезвие, сжимаемое натруженными руками, сейчас смотрело ему в грудь, точно он был медведем, ворвавшимся к людям.
-Кто таков? - спросил старшой, мужик лет сорока, в потрепанной шелковой рубахе, подпоясанной обыкновенной лыковой веревкой.
-Вятич.
Горожане зашумели растревоженными пчелами, молодой долговязый парень спросил:
-А не видал ли нашего князя?
-Князь Черный убит. Хазары великой силой идут на Чернигов.
-Ты врешь!
Приезжий схватился было за рукоятку меча, но разжал пальцы и махнул рукой.
-Замолчи, Истома! - прикрикнул старшой. - Какой ему смысл врать? Пойдем в город, вятич. Повести людству о том, что приходит его последний день.
Когда все проходили узкой улицей, торопясь оказаться на вечевой площади, зеленоглазая девица с кувшином в руках, случайно попавшаяся навстречу, замерла на ходу, не в силах оторвать взгляд от вестника беды. Кувшин выпал из рук на землю, но молодуха будто не слышала треск черепков. Где-то скрипнул ставень, и белое, нарумяненное девичье лицо показалось в окне терема, за ним третье, четвертое... Пока шли через город, женщины одна за другой замирали при виде чужака, а то и выходили из домов и шли следом.
Ибо было в нем нечто такое, незаметное мужчинам, что при одном взгляде заставляло трепетать девичьи сердца, хотя время меньше всего располагало к любовным потехам. Воистину, настал для Чернигова черный день.
На площади приезжий рассказал собравшемуся народу, что разбита хазарским войском удалая дружина князя Черного, ни один не остался в живых, и разлакомившись кровью, наемная орда идет, чтобы раздавить вотчину непокорного, и не позднее завтрашнего утра будет под стенами града. Женщины слушали так, будто и понимали и не понимали, что судьба уготовала каждому жителю, каждому младенцу, который сейчас спит в своей люльке или кричит, требуя материнского молока - смерть или рабство, в самое ближайшее время, суток не пройдет. Красота вестника заслоняла от женщин смысл его слов.
А тем временем с закатной стороны приближались к городу десятка четыре всадников на добрых жеребцах, а во главе дружины был человек, ростом и телесной силой заметно превосходивший каждого из своих людей, хотя здесь собрались отнюдь не коротышки. Густая борода лежала на груди его, указывая на принадлежность к жреческому сословию, но все остальное - и броня, и круглый щит, и каролинг на бедре - мало подошло бы волхву. И белый конь его также мастью наводил на мысль о причастности к потаенному, но статью и повадкой был конем воинским, и в сравнении с ним лошади остальных бойцов казались жеребятами.
Проскакав через Предградье Чернигова, дружина оказалась под стеной Окольного града; бородатый всадник сложил ладони и прокричал:
-Бью челом, люд Черниговский! Открывай ворота!
Ответа не было, хотя до слуха людей бородатого доносился гул толпы, сейчас собравшейся на вечевой площади. Возмущенный оскорбительным безмолвием, кто-то из всадников уже хотел пустить в сторону града каленую стрелу, но вожак знаком остановил его, и маленькое войско понеслось в обход, через Третьяк, пока не добралось до тех самых ворот, через которые полчаса назад вошел вестник с восхода. На этот раз молодцы не стали утруждать себя ожиданием, копьем вышибли ворота и въехали в город.
Но оказавшись внутри стен, вели они себя не как разбойная дружина. Бородатый вождь зорко следил, чтобы никто из его людей не нанес обиды горожанину, чтобы, проезжая узкими улочками, никого не задели и не толкнули - впрочем, делать это было нетрудно, потому что жители сейчас все собрались на площади. При появлении конных воинов толпа пришла в смятении, помстилось, что враг уже ворвался в Чернигов, и кто похрабрее, хватался за оружие, готовый биться с находниками, а прочие с испуганным криком шарахнулись с дороги - только вятич не шелохнулся, опытным взглядом определив - перед ним славяне. Кони перешли на шаг, медленно подвигаясь к центру площади, и видя спокойствие воинов, мало-помалу успокоился черниговский люд, и тогда предводитель сказал:
-Здравы будьте, люди черниговские!
-Не Игорь ли прислал тебя, добрый человек? - охваченный надеждой, спросил городской староста.
-Прибыл я из мест, которые чуть подальше, чем может дотянуться Игорь, - ответил бородач.
-Я бы на твоем месте не зарекался, - заметил вятич, спускаясь с помоста и приближаясь к воину. - На горе или радость, нет таких мест, до которых, если сильно захочет, не сможет дотянуться русский князь.
-Только необязательно, что этого князя должны звать Игорем, - возразил человек с бородой. - Это имя может быть удачным, а может быть и нет.