Что забавно: мои родители жили в доме с башенкой на Оружейном. Кажется, что ближе всего им был Абрикосовский роддом на Миусах. Он, кстати, и по сей день функционирует. Но они, почему-то, решили рожать меня в малосимпатичном двухэтажном домике на углу Тверского бульвара и Большой Никитской. Я, разумеется, был не рад. И говорят, орал страшно, весь роддом сбежался.
И это стало последней каплей: товарищ Суслов, который ходил мимо этого роддома на работу в Кремль и так-то терпеть не мог криков мамаш и младенцев, а тут и вовсе рассердился. И попросил товарища Егорычева сделать так, чтобы больше никто не орал. Но товарищ Егорычев ответил, что ему очень мешает товарищ Хрущев, а так бы он давно все старые дома посносил. И поставил всюду хрущобы и триумфальные арки. Тогда товарищ Суслов решил избавиться от товарища Хрущева и как раз за год - аккурат к моему второму дню рождения - избавился. И роддом немедленно снесли.
И позвали архитектора Виктора Егерева, и он сперва потренировался на пионерах на Ленинских горах, а потом построил на месте моего роддома еще менее симпатичный бетонный кубик Телеграфного агентства Советского Союза. И там уже больше ничего не рождается, потому что Советский Союз тоже снесли.
Дело как было: родился мой младшенький, в роддоме на Арбате. Который Грауэрмана. И наученный горьким отцовским опытом почти ничего не кричал. Помалкивал. Но все равно не помогло: ехал по Новому Арбату мимо Грауэрмана товарищ Ельцин на первый съезд народных депутатов. И говорит: вот, кажись, избавились мы от руководящей роли КПСС. А мало. Нет пока в народе настоящей свободы. Даже младенцы все еще молчат. Надо нам теперь от СССР избавляться. И как раз через две недели избавились, декларацию приняли.
А потом, на всякий случай, роддом этот тоже закрыли.
А в доме с башенкой на Оружейном... тоже больше никто не живет. Там московский минздрав поселился. Это когда не врачи, а так, деньги берут.
Мистические совпадения, часть 2
Когда вместо коммунизма, обещанного товарищем Хрущевым, объявили Олимпийские игры, я вновь вернулся к Никитским воротам. И поступил в ГИТИС, который прятался между пожарной частью, японским посольством, эстонским постпредством, винным отделом Военторга и ЦМШ. И не зная тогда еще, что дырявая бетонная коробка ТАССа - место моего рождения, я страстно полюбил портвейн на лавочке между ТАССом и писающим Тимирязевым.
Но тут началось черт-те что.
Сперва - еще до начала творческого конкурса - умер какой-то напрочь забытый нами всеми человек, который должен был набирать наш курс. Потом летом умерли Высоцкий с Джо Дассеном. Потом, едва мы поступили, умер ректор ГИТИСа Алексей Рапохин. Весной умер Даль.
Летом 81-го американские пидорасы впервые заболели СПИДом, но до сих пор не умерли. Кажется, их только больше становится. А какой-то турок подстрелил папу. Но тот тоже не умер.
Потом, когда мы после первых летних каникул пришли на второй курс, умер наш мастер Семен Гушанский, который набрал нас (вместо того человека, который умер еще раньше, не набрав). А через три месяца, в январе умер товарищ Суслов. И товарищ Гришин впервые забил болт на уборку льда и снега с московских улиц. А тогда уже умер товарищ Брежнев. И стало понятно, что старая жизнь умерла вся окончательно. И я сбежал от своего роддома в армию.
Прошло тридцать лет, и я опять вернулся к Никитским воротам.
Мистические совпадения, часть 3
Ох. О-хо-хох. Эти тридцать лет были насыщены слишком многими событиями, в результате которых я, сам того не желая, нечаянно сделался журналистом. И хоть большую часть своей жизни я прожил как раз в доме журналистов, который после моего рождения воздвигся рядом с Бутырской тюрьмой, но никогда не думал, что и меня не минует участь щелкопера.
Еще в армии я отчетливо видел, что Советский Союз решительно помирает. А когда вернулся оттудова, то столкнулся не только с гальванизирующим трупом СССР, но и с задыхающимся сухим законом, который изгнал вакханок из ГИТИСа (где меня потом амптоматически восстановили), в разнообразные литературно-художественные пампасы. Пройдя через них, я вновь познакомился со своей женой, с которой мы и так прекрасно были знакомы с конца 60-х, но временно расстались в начале 80-х в связи с обстоятельствами.
Окончательная гибель Союза вкупе с расстрелом екатеринбургским секретарем Дома Советов, который славный хохлацкий архитектор Дмитро Чичуля соорудил в пику своим прошлым пекинско-динамовским предпочтениям, переместила меня - от огорчения - на Соловки. Колычевские ансамбли оказали-таки свое благотворное воздействие и я легко вернулся в Москву.
Журналистское поприще показалось и куцым, и жестким, и вообще, вполне могло бы удовлетворить легендарного Прокруста, если б ему вдруг довелось участвовать в нарезке олимпийских дистанций.
Еженедельник "Коммерсант", где я встретился с полудюжиной филфаковских мальчиков, сокурсников моей жены, элегантно приучил меня к основам новорусского медийного общежития. И восхитившись - непродуктивно - их цинизмом, пройдя через покойную ныне газету "Сегодня", и быстро обучившуюся новейшей прагматической идеологии Газету.Ру, я оказался в легком фрилансе, где до сих пор и пребываю.
Когда умер "Новый очевидец" Сереги Мостовщикова (где я что-то радостно писал), а затем и евойный "Крокодил", мне показалось, что журналистика сделалась совершенно уже неактуальна и надобно искать какого-то другого прибежища. Но хитромордый Мост сосватал меня вдове советского космического журналиста Голованова, и я вновь попал почти на Никитскую.
На бывшей улице Герцена, ставшей вновь Большой Никитской, в помещении бывшей рюмочной, где потом сделали сберкассу, теперь вновь рюмочная. А через дорогу, на месте бывшей столовой, настоящей советской рыгаловки, с подносами и сальными ложками, теперь наоборот сберкасса. Только не советская, а шотландская. Королевская, мать ее ити. А рядом с шотландской королевской кассой - дом Стрешневых, из рода которых вышла царица Дуня, мама Тишайшего. Этот домик правнук баварского бюргера Федор Шехтель перестроил в театр Маяковского. В виде первого своего архитектурного опыта. А между шотландской сберкассой и стрешневским модерном утекает к Арбату Малый Кисловский, бывший Собиновский, где среди пожарников, чухонцев, косоглазиков и юных пианистов притаился бывший ГИТИС, ныне РАТИ.
Я сижу рядом. Не каждый день. Но сижу. И буду. Ежли что - так сразу. Звоньте. 251-91-55, 258-9077.