Аннотация: Этот текст был когда-то давно (сентябрь 2004) опубликован в журнале Новый Очевидец. Как раз накануне премьеры первого украинского блокбастера.
Третья Речь Посполита
Что мы знаем о Польше? В отличие от наших знаний о США или, положим, о Чечне, которые образованы и регулярными общественными дискуссиями, и социологическими опросами, и просто сугубой политической актуальностью, связанных с этими названиями событий и проблем, о Польше нам известен только разрозненный набор каких-то необязательных, несущественных фактов.
И если почти любой из нас может навскидку вспомнить Ивана Сусанина, Барбару Брыльску, недавнее вступление Польши в НАТО и ЕС, польское происхождение римского папы Иоанна Павла II, первые челночные маршруты или польский транзит немецких автомобилей, то многие наверняка не сумеют внятно объяснить - что и почему произошло в Катыни перед второй мировой войной. И если фигуры Сусанина, Минина и Пожарского как-то напоминают общественному сознанию давнюю историю о польском вторжении в Россию, то далеко не всякий знает, что польские легионы были в составе армии Наполеона, и воевали с русскими в 1812 году, и вновь победно входили в Москву.
Между тем, России надо бы лучше знать и понимать Польшу. Более двухсот лет она является одним из важнейших фокусов нашего взаимодействия с Европой. Почти семьсот лет мы связаны с Польшей одинаковыми территориальными претензиями на Украину и Белоруссию. История наших отношений запутана, кровава и полна множества взаимных обид. Наконец, для поляков "русский вопрос" всегда был крайне важен, и они не только сами постоянно уделяли ему огромное внимание, но и утверждали свою точку зрения в общественном мнении Европы и США.
Мы не придавали особенного значения Польше в советское время, не понимаем его и сейчас. И пусть советская пропаганда и историография откровенно искажала и замалчивала историю наших взаимоотношений по вполне внятным соображениям идеологического характера, нынешнее отсутствие общественного и государственного взгляда на "польский вопрос" может быть объяснено разве недоумением.
Вот простой пример. Попробуйте всерьез отнестись к такому сценарию недалекого будущего:
Польша, используя финансовую и политическую помощь США и Германии, объединяется с Украиной и Белоруссией в тройственную конфедерацию, заодно приводит их в НАТО и в партнеры ЕС. Российское влияние на Киев и Минск постепенно сводится к нулю, а согласованные действия новой Большой Польши, Грузии, Азербайджана и Туркмении позволяют пустить газо- и нефтепроводы в обход России и совершенно вывести Европу из зависимости от российского энергетического экспорта. Россия не только окажется в серьезной изоляции, но и потеряет один из двух своих излюбленных внешнеполитических аргументов - трубу. Оставаясь лишь с ядерным потенциалом, который сразу же начнет внушать Западу все больше опасений в нашей вменяемости и уравновешенности.
Или другой вариант: польское влияние, вместе все с той же финансовой и политической помощью США, но в большей степени Германии, приводит к отделению от Украины западных областей и превращению их в анклав. Очевидно, что это не сможет произойти совсем безболезненно, а значит, неизбежен "косовский сценарий", ввод войск НАТО и образование в этом регионе зоны напряженности на долгие годы. Последствия, кажется, разъяснять не надо.
На первый взгляд, все это выглядит абсолютно надуманным и утопическим гротеском, очередной бредовой фобией русских патриотов. Но, повторим, мы совершенно не знаем Польши, мы вообще не имеем взгляда на ее политику, ее задачи и устремления. Поэтому прежде, чем говорить о справедливости или вздорности катастрофических сценариев, следует определить - с кем же мы, все-таки, имеем дело, почему "польский вопрос" так волновал русскую общественность весь XIX век, наконец, что связывает Польшу с нашими ближайшими соседями и родственниками - с Украиной и Белоруссией.
Что такое Польша?
Начнем с того, что есть две совершенно различные Польши. Это так называемая пястовская Польша и ягеллонская. Они отличаются по времени существования, территории, населению, политике, психологии, даже религии.
Польша династии Пястов - изначальная - ведет свою историю с IX-X веков. Тогда территория Польши была почти такая же, как и сейчас. Особенно на западных своих границах. Пястовская Польша тесно связана с Германией, она легко и почти бесконфликтно германизируется, полагая это терпимой ценой за свое фактическое присутствие в цивилизационном пространстве Священной Римской империи.
Вторая Польша - ягеллонская - располагается гораздо восточнее, но и занимает несоизмеримо больше места. В ее состав входят современные Литва, Белоруссия, западная половина Украины, западные области России, вплоть до Вязьмы, Белева и Брянска. Это крупнейшее государство Европы в XVI веке, которое образовалось союзом Литвы и Польши. Правильнее называть его Речь Посполита, т.е. "республика" или "общее дело" в буквальной польской интерпретации. Ягеллонская Польша конфликтна, она беспрерывно отстаивает свои западные рубежи от Германии, восточные от России, а южные от турков, татар и казаков.
Один из наших лучших специалистов в истории Польши, зав. отделом восточного славянства института славяноведения РАН Леонид Горизонтов, объясняет суть различия между двумя Польшами так: "Польша вообще принадлежит западной цивилизации, но ее историческая память обращена на Восток. Это не удивительно, потому что именно там польская политика добивалась наибольших успехов. Но эти успехи приводили и к тому, что Польша спокойнее уходила со своих исконных западных земель, куда всегда была устремлена германская экспансия. Так в польской истории образовались две внешнеполитические традиции - пястовская и ягеллонская. Первая ориентирована на Запад, вторая вся в устремлении на Восток".
Пястовская составляющая польской души гордиться принятием католичества уже в X веке, тем, что Польша первая в Европе - в XIV веке - стала федеративным государством, своей европейскостью. Ягеллонская постоянно напоминает о миссии на Востоке, об огромных былых завоеваниях, о терпимости к православному населению, к евреями и даже протестантам, о золотом веке польской истории.
Несколько превращений из одной страны в другую, которые Польша испытала за свою историю, не прошли даром для ее национального чувства. Оно словно бы разрывается между этими двумя составляющими, не умея отказаться ни от одной из них. Ведь притязания поляков на то, чтобы считаться европейцами совсем не беспочвенны, но умеренная, пястовская Польша обречена на младшее, второстепенное место в Европе. Ягеллонская же может стать одной из ключевых фигур, но только в союзе с одним из европейских лидеров, и приобретая вдобавок репутацию инструмента для создания и манипулирования кризисными ситуациями на восточной окраине Европы.
Как пишет Богдан Цивинский, известный польский историк и публицист, один из идеологов "Солидарности": "Если кто-нибудь скажет, что не может быть счастливой Европы без свободной Польши, то попросту соврет. Мы должны отдавать себе в этом отчет. Мы всегда будем неудобным элементом в Европе, всегда будем выдаваться".
Богдан Цивинский прав здесь только отчасти. Польша действительно неудобна для идеально мыслимой, стабильной и мирной Европы. Но Европа, желающая перемен, Европа интригующая и делящая сферы влияния, всегда охотно пользовалась Польшей.
Нынешняя Польша, вступив в НАТО и Евросоюз, пожалуй, впервые отчетливо осознала эти обстоятельства и задумалась о соединении двух своих исторических традиций. И впервые, кажется, поляки могут попробовать реализовать ягеллонские амбиции не только личной волей, и не только в союзе с лидером объединенной Европы - Германией, но с благословления и под защитой самой могучей сегодняшней мировой империи - США.
Технология превращения одной страны в другую
Странно было бы думать, что вообще трансформации Польши происходили исключительно по ее желанию. Самыми важными причинами первого превращения пястовской Польши в ягеллонскую были не смена династии или уния с Литвой, а давление Германии и отступление Руси.
Пястовская Польша вступила в период становления (IX-X вв. ), еще находясь в зависимости от саксонской Германии. Польская католическая церковь была подчинена германским иерархам, латиница пришла в Польшу также из-за Одры-Одера, а формальной независимости поляки добились лишь на рубеже X-XI вв, одновременно с укреплением и расширением своего государства. Но вслед за этим началась обыкновенная феодальная раздробленность, упадок центральной власти и, разумеется, потеря территорий. Это происходило не за счет чьей-то целенаправленной злой воли, а как бы само собой, как, впрочем, и на Руси того времени.
Сперва несколько раз от Польши отделялось западное Поморье, потом Силезия (которая постепенно оказалась под власть Чехии), затем мазовецкий князь Конрад опрометчиво пригласил на свои земли тевтонских рыцарей для защиты от диких литовцев и пруссов, южная Польша попала под удар татар и была разорена... Одновремено с этим продолжалась мирная германская экспансия. Польские феодалы поощряли приток в города немецких ремесленников и торговцев, а на пустующие земли - немецких колонистов. Такой "импорт" считался весьма выгодным: немцы были гораздо более исправными и надежными налогоплательщиками, чем поляки.
Наконец, к XIV веку Польша ужалась почти до половины своих сегодняшних размеров. Север был занят Тевтонским орденом, запад - Германией, юго-запад - Чехией.
Тем временем к юго-востоку от Польши образовалось совершенно свободное пространство. Киевское, Черниговское и Переяславское княжества с конца XI века были попросту пустыней - бесконечные набеги половцев, вслед за ними татар и литвы вынудили славян покинуть эти земли. В Галицком и Волынском княжествах, которые оторвались от остальной Руси и стали доступнее польскому влиянию, прервался княжеский род и Польша устремилась в этом направлении.
Так, с одной стороны, наступление Германии, с другой - слабость и податливость Руси, вынудили Польшу повернуться к востоку.
В это же время и в самой Польше прервался род Пястов, и после недолгого правления Людовика Венгерского, его дочь была выдана замуж за великого князя литовского, Ягайлу. Который не только стал новым королем Польши, но и явился объединителем двух государств - Литвы и Польши. Огромные территории русских по сути княжеств, входившие в состав Литовского княжества, были главным аргументом, побудившим крупных польских феодалов сделать ставку на Ягайлу, который принял католическое крещение, стал королем Владиславом II и открыл династию Ягеллонов.
Именно в этот период, на переломе XIV-XV веков и завязался сложнейший узел взаимных противоречий между Россией, Польшей и Украиной. Прежде всего - между Россией и Польшей, которые как раз тогда, почти одновременно начали усиливаться и расширяться.
Еще раз повторим - к этому времени территория нынешней Украины была в западной своей части почти незаселена, восток был пограничьем между Русью и Степью, а юг и юго-восток как раз и были той самой Степью.
И вот в XV веке, когда Степь ослабла и была отброшена, на пустующие земли Киевской Руси устремился поток переселенцев из Галиции и центральной Польши. По большей части, потомков тех, кто двести лет назад бежал из этих мест от набегов Степи. Вместе с ними туда устремились польские и литовские феодалы. Уже в XVI веке эта колонизация стала массовой. Так бывшая территория Киевской Руси становится Украйной. Или - окраиной великой Речи Посполитой.
Но серьезный спор между Россией и Польшей за Украину начнется только в XVII веке, а в XV-XVI вв. главной причиной конфликта между Русью и польско-литовским государством были западные русские земли. Еще в XIII-XIV вв., после ослабления и раздробления Руси, вызванного татаро-монгольским нашествием, они постепенно перешли под руку великих литовских князей. Причем составили большую часть Литвы. Теперь же окрепшая Русь желала их обратно. Принятие Ягайлой католичества и последующая насильственная католизация литовского и русского населения Литвы только усугубляла эти обстоятельства. И когда Москва, при Иване III, стала мыслить именно себя центром Руси, единственного теперь оплота православия, русские князья, бывшие прежде под рукой великого князя Литовского, стали охотно переходить к Москве.
Но сама-то новая ягеллонская Польша уже не могла отказаться от восточного направления своей политики. Едва Иван III официально сделался из московского государя царем всея Руси, и объявил, что требует назад все исконные русские земли, автоматически начались бесконечные русско-польско-литовские родственные войны. В результате их Смоленск был возвращен в Россию только в конце XVII века, а Белоруссия - в конце XVIII.
Отчасти эти обстоятельства и подразумевал Пушкин, когда писал "Клеветникам России":
Оставьте: это спор славян между собою,
Домашний, старый спор, уж взвешенный судьбою...
Оставьте нас: вы не читали
Сии кровавые скрижали;
Вам непонятна, вам чужда
Сия семейная вражда...
Кстати сказать, польско-литовское "родственное" давление на запад Руси побуждало Москву делать то же самое, что и саму Польшу в ситуации давления германского, а именно - охотнее глядеть на восток и юг.
"Домашний" спор
С XV века начинается расцвет Польши, вернее, тогда еще еще литовско-польского союза, а век XVI и вовсе считается "золотым" в польской истории. Победа над Тевтонским орденом, возвращение Гданьска и Помории, присоединение Ливонии, заселение и освоение приднепровской Украйны...
В 1569 году Люблинской унией была образована польско-литовская республика или Речь Посполита, которая протянулась от Гданьска до низовьев Днестра и Днепра, от Кракова до Брянска, короче, та самая великая Польша "от моря до моря", что действительно была крупнейшим государством в Европе.
Сейчас поляки особенное внимание обращают на уровень просвещенности и демократичности первой Речи Посполитой. Действительно, в Европе это государство одно из первых после Англии получило конституцию; к XVII веку Речь Посполита превратилась из ограниченной монархии в аристократическую парламентскую республику; новообразованный Виленский университет распространял свет католичества и европейской культуры на восток, а Краковский, мало того, что давно был одним из самых знаменитых в Европе, но стал еще и европейским центром реформации; города имели свое самоуправление, наконец, даже евреям были дарованы отдельные привилегии и разрешено иметь собственный парламент.
Профессор Эугениуш Дурачински, постоянный представитель польской академии наук при РАН: "Речь Посполита - первое федеративное государство в Европе. В XVII-XVIII веках в Польше 10% населения пользовались правами человека, тогда как во Франции - всего 2%". Профессор, в частности, имеет в виду выборность короля и парламента, знаменитое liberum veto, право любого участника сейма заблокировать принятое решение и даже потребовать роспуска сейма. Такие права были у каждого, даже мелкопоместного или вовсе безземельного шляхтича, которыми в Польше действительно был почти каждый десятый. Тогда же, кстати, в XVII-XVIII веках, оформился и пресловутый польский "гонор": когда в народе каждый десятый дворянин, рыцарь, шляхтич, имеющий потенциальную возможность своим голосом изменить судьбу государства, имеющий право защищать свою честь, честь своего пана, своей страны с саблей в руке - это чувство постепенно распространяется и на весь народ в целом. И начинает проявляться даже в обыденных мелочах.
Это чувство до сих пор и успокаивает, и растравляет польскую душу. Самое главное, что не останавливает ее в желании возродить ягеллонскую традицию. Хотя именно эта традиция была виной тому, что сами поляки называют "отставанием в цивилизационном развитии от Европы". Ведь изначальное, еще пястовское "опоздание в Европу" на сотню лет не могло бы стать настолько роковым, чтобы его последствия виделись и даже сейчас. А вот золотой, имперский период Речи Посполитой, когда Польша на двести с лишним лет завязла в шляхетской демократической вольнице и междоусобицах с Россией, только недавно стал осознаваться как истинный цивилизационный тормоз, как первопричина разрыва между Польшей и Европой.
Действительно, "золотой век" завершился полным набором стандартных имперских проблем, которые особенно усугублялись пресловутой шляхетской демократией. Угроза варварского нашествия (в данном случае не с востока, а с юга - со стороны Турции), чрезмерные аппетиты в восточных завоеваниях (успешные действия Стефана Батория против России, захват Москвы во время Смуты, при Сигизмунде III) и жажда внутренних усовершенствований (попытка Сигизмунда III установить в Польше абсолютизм, а в Швеции - католицизм).
Кроме того, ближайшие соседи Польши тоже испытывали подъем и усиление государственной власти, и вот в XVII веке Польша оказалась внутри непрекращающихся войн с Турцией, Россией и Швецией.
И если Турция просто раздвигала свои границы, Россия стремилась вернуть исконные земли, то шведский король Сигизмунд III Ваза был еще и королем польским. И в силу личных убеждений был сторонником абсолютной монархии, а не парламентской республики. Несогласие сейма с этими убеждениями он решил преодолеть военной силой. Его наследники продолжили эту политику и польско-шведские войны прекратились только в первой половине XVIII века.
Наконец, на южных рубежах Речи Посполитой появился еще один враг. Казачья вольница приднепровской Украйны, жившая еще с конца XVI века в постоянных набегах на татар, русских и турок, в XVII веке сделалась серьезной силой и особой проблемой. Казачья Украйна захотела отделиться от Польши и добыть независимость. Сперва это были самостоятельные мятежи в союзе с крымскими татарами, потом, при гетмане Богдане Хмельницком, было решено проситься в подданство к Москве. Впрочем, за двадцать лет восстания Хмельницкого, гетман перебрал всех мыслимых и немыслимых союзников - от крымского хана и турецкого султана, до шведского короля и трансильванского князя. Но причиной этому, надо признать, не только неразборчивость самого гетмана, но и отношение к нему Москвы.
Москва повела себя в самых худших российских традициях - почти шесть лет опасалась ввязываться в очередную усобицу с Польшей, колебалась и выжидала, надеясь, что Хмельницкий справится сам, а потом, когда гетманом все уже было почти проиграно, согласилась принять Украину в подданство и начала войну с Польшей и Швецией разом. Эта нерешительность Москвы, непонимание своих целей дорого обошлись и России, и Украине. Мало того, что тринадцатилетняя война с Польшей и пятилетняя с Швецией довели Россию до крайнего истощения; мало того, что затянувшаяся русско-польская борьба за Украину привлекла внимание Турции, и с этого момента Россия приобрела себе на двести лет нового врага. Самыми неприятными следствиями шестилетних колебаний Москвы, а потом и войны на два фронта, стали раздел Украины на две части по линии Днепра и сформировавшееся неверие украинцев в искренность России. Западная часть Украины, оставшаяся под властью Польши еще на сотню лет, за это время ополячилась и окатоличилась.
Мы и сейчас говорим об этом периоде скупо, не вдаваясь в причины исторических обстоятельств, не принимая во внимание народные настроения. До сих пор в российских учебниках для средней и высшей школы, в российской литературе и публицистике почти ничего не говорится и о том, что знаменитая Переяславская рада и "воссоединение Украины с Россией" не только были вымученной и совсем уже нежданной радостью. Ведь рада одобрила договорные отношения с Россией, предполагавшие определенную автономию и гетманское правление. А Москва об этих условиях очень быстро забыла. Вместе с тем, не упоминается и то обстоятельство, что казачья Украйна изначально была обычным, хотя и очень крупным разбойничьим самообразованием, выросшим из вольной пограничной стражи. И "казацким хлебом" почиталось прежде всего имущество соседей - что турков, что москалей, что ляхов. А заключение союза с вчерашними врагами против сегодняшних друзей было делом совершенно обыкновенным.
Как раз в этот период и сформировались предпосылки измены Мазепы, директории Петлюры, восстания Бандеры. Мы привычно полагаем их предательством и мятежом, а украинцы - борьбой за независимость и законным предпочтением одного покровителя другому. В этот период были заложены некоторые основы наших отношений на долгие годы. Российская великодержавная мнительность и опасливость, высокомерная непоследовательность, украинская переменчивость и пренебрежение к очередным друзьям-союзникам, как это ни странно, видны и сейчас в политике наших стран.
Исчезновение Польши
XVIII век привел Польшу к постепенной утрате не только всех завоеваний, но и самой государственности. Три раздела Польши, произведенные Россией, Пруссией и Австрией за 23 года (с 1772 по 1795), попросту стерли эту страну с европейской карты. Последнюю точку в 1794 году поставил Суворов, разгромив восстание Костюшки. С этого времени ведет свое начало "полония" - польская эмиграция. Особенно много поляков перебралось тогда во Францию, которая стала для них второй родиной.
Виновата ли в этой трагедии знаменитая "польская демократия", которая влекла за собой бесконечную чехарду разнообразных, и не самых успешных правителей; упрекать ли Россию и Пруссию за их амбиции в деле возврата "исконных территорий"; осуждать ли Турцию, которая явилась катализатором всего процесса; винить ли, наконец, Екатерину II, которая настолько хотела отдать Польшу своему бывшему фавориту Понятовскому, что не замечала его откровенной неспособности управлять государством - Бог весть. Заметим только, что даже та самая веротерпимость, которой гордилась Речь Посполита, взорвала ее южные и восточные области ничуть не хуже казацкой вольницы и османских полков. Если говорить чуть более цинично и объективно, то Польша в конце XVIII века была настолько ослаблена, что ближайшие соседи просто не могли не поделить ее - иначе эти территории стали бы поводом для новой войны.
123 года, т.е. весь XIX век и самое начало двадцатого, Польши не было. Именно в этот период и сформировалось то польское национальное самосознание, которое актуально и в наше время. Вся польская культура девятнадцатого века пронизана одним чувством, одной мыслью: свобода и независимость! И величайшая ошибка Александра I заключается в том, что это чувство оказалось направлено именно против России. А не Германии или Австрии.
Напомним, после разделов Польши подавляющая часть ее эмигрантов осела во Франции. И когда Наполеон пообещал им в будущем независимость - несколько польских легионов вступили в его армию. Поляки участвовали в усмирении Испании, в войнах с Австрией, в русском походе 1812 года. С того времени между Польшей и Францией вообще завязались тесные отношения, подогревавшиеся формальным сродством революционных идей.
В 1816 году, на Венском конгрессе победителей российский император преодолел последние сомнения и не стал сохранять миниатюрное Великое княжество Варшавское, подаренное полякам Наполеоном, которого они едва ли не боготворили за этот жест. Тогда многим в России казалось, что это абсолютно справедливое решение: польские легионы воевали за проклятого Бонапарта, ляхи вновь осквернили своим нечестивым присутствием древнюю русскую столицу - так горе побежденным!
Так эта территория, которая относится к исконной, пястовской Польше и которая до наполеоновских войн контролировалась Пруссией, вошла теперь в состав Российской империи. Потерявши от этого решения Александра I даже малую, временную иллюзию государственности, поляки вмиг ожесточились уже исключительно против России и, кажется, сразу на генетическом уровне. Хуже того, эта ненависть - пусть не против конкретных русских людей, а против государства - сделалась культурной традицией.
Заметим кстати, что для польских эмигрантов, как бежавших из-под власти дома Романовых, так и покинувших советскую Польшу, это чувство оказалось более прочным, чем для оставшихся в стране. Возможно, оно просто срослось с любовью к далекой родине. Так или иначе, но "польский вопрос" и решительно антирусская предубежденность польской эмиграции повлияли вообще на мировую традицию настороженного отношения к России. Мы, конечно, и сами предприняли ряд усилий в этом направлении, но польская составляющая была крайне велика.
Впрочем, русские в XIX веке полагали, что поляки абсолютно напрасно бесятся - еще бы, ведь Царство Польское, входившее в состав империи, получило от Александра конституцию, о чем Россия могла только мечтать. Да и вообще, порядки в Польше были более либеральными, чем в нашей отчизне. Но поляков это не остановило и в 1830 году они организовали первое восстание (после чего Николай I конституцию отобрал), в 1846 - второе, в 1848 - третье и в 1863 году - четвертое. Реакция русского общества на них была, по большей части, негативна. Особенно сильное возмущение вызвали обстоятельства, с которых началось восстание 1863 года: ночью поляки вырезали спящих на квартирах и в казармах русских офицеров и солдат.
Блестящий русский философ и публицист Николай Данилевский писал в середине 60-х годов XIX века: "Допустим дурной поворот дел для России, что мечты поляков сбудутся, им удастся образовать независимое государство. Оно сделается центром революционных интриг... преимущественно направленных на западные губернии России. Очевидно, что России нельзя будет этого терпеть, что при первой возможности она должна будет стараться уничтожить вредное для себя гнездо... Чтобы иметь возможность противостоять России, Польше необходимо будет жить в наилучших ладах с ее западными соседями, немцами, которые не упустят случая своими капиталами, колонизацией, политическим и культурным влиянием прибрать к своим рукам эту страну... Но, может быть, получив независимость поляки добровольно примкнут к России... станут ее союзниками и доброжелателями? Очевидно, что ни вследствии характера нынешней польской интеллигенции, когда ей будет дана полная возможность развернуться, ни вследствии беспрерывных подстрекательств наших западных друзей - такой исход не представляет ни малейшей вероятности".
Заметим, кстати, что "подстрекательства западных друзей" были не абстракцией, а вполне реальным фактом. Несуществующая Польша в XIX веке являлась одним из очень удобных инструментов европейской политики. Достаточно вспомнить, например, что варшавское восстание 1830 года крайне удачно началось именно тогда, когда Россия, Австрия и Пруссия уже почти приготовились было вмешаться в ход французских событий и силой исправить последствия июльской революции во Франции, которая возвела на престол Луи-Филиппа. А восстание 1863 года было весьма выгодно для Англии и Пруссии, которые рассчитывали с его помощью разрушить складывающиеся отношения между Францией Наполеона III и Россией Александра II.
Впрочем, надо признать, что общественное российское мнение не очень вдавалось тогда в тонкости европейской политики, а общее развитие протестных настроений в России девятнадцатого столетия обеспечивало достаточно устойчивую симпатию части общества к польскому освободительному движению. Но независимости Польша добилась только с падением российского самодержавия.
Ограниченная реставрация империи
Главной задачей возрожденной Польши 1918-1939 годов, или Второй Речи Посполитой, или Польши Пилсудского была, кажется, максимально возможная реабилитация национального чувства поляков. Тем более, что создание нового польского государства выглядело не просто торжеством местного значения - им увлеклась не на шутку и вся Европа, и даже Америка. В этом увлечении видна была откровенная прагматическая задача, которую утверждал за Польшей западный мир - действия против России. Заодно, признавая Польшу на Версальской конференции 1919 года, страны Антанты полагали за ней и функцию определенного противовеса Германии, хоть побежденной, но все еще опасной. Впрочем, поляки не только не закрывали на эти обстоятельства глаза, а с готовностью принимали их: все, что могло способствовать реализации главного национального мифа, возрождения Речи Посполитой "от моря до моря", почти безоговорочно приветствовалось.
Именно поэтому политика страны была выстроена в откровенно ягеллонской традиции и началась, разумеется, войной. Весной 1920 года Пилсудский заключил союз с Петлюрой, вошел в Украину и взял Киев, а осенью того же года занял Вильнюс (Вильно) - столицу новообразованной Литвы. Литовцы и по сей день не могут забыть полякам этого захвата.
Война с Советской Россией шла с переменным успехом и закончилась разгромом Тухачевского под Варшавой и Рижским миром, по которому к Польше вернулись западные области Украины и Белоруссии. Кусок Литвы поляки сохранили за собой сами. К 1923 году Вторая Речь Посполита окончательно оформилась в своих границах и принялась выполнять ту роль, которая была ей поручена цивилизованным миром - служить санитарным кордоном на границе с большевиками.
Надо заметить, что экономического и внутриполитического благополучия это Польше не принесло. К тому же европейский мир после первой мировой оказался крайне непрочным и все равно был обречен. Индивидуальные попытки Польши наладить соседские отношения с двумя чудовищами, обитавшими по ее границам - СССР и Германией - не могли остановить неумолимого хода событий, и осенью 1939 года Польши вновь не стало. Сталин занял западные области Украины и Белоруссии, Гитлер - все остальное.
В советской зоне оккупации в плен попало порядка полумиллиона польских солдат и офицеров. Большую часть офицеров и чинов жандармерии (около 10 тысяч) войска НКВД расстреляли возле Катыни (мы вынуждены использовать описание реальности от Геббельса, поскольку оно официально признано всеми). Многие из оставшихся попали в лагеря: Сталин не мог простить поражения двадцатилетней давности. Поляки не могли простить Катынь шестьдесят лет.
Дранг нах Остен
Вторая мировая война разбудила в польском сознании еще один кошмар, мирно спавший до поры: немецкая угроза. И если Польша Пилсудского еще пыталась убедить себя, что можно приручить этого демона, то гитлеровская оккупация рассеяла все иллюзии. Гибель миллионов поляков во время войны привела к образованию непреодолимой стены страха и ненависти между Польшей и Германией. И только недавнее вступление Польши в НАТО, а затем и в ЕС смогло разрушить ее. Традиция этого чувства была более длительна, но менее сильна в Польше, чем аналогичного чувства по отношению к России.
Вспомним, что на западных польских землях, начиная с XIII века постоянно оседали немцы. Как писал известный польский литератор, публицист и политик Ян Юзеф Липский, не надо забывать, что на этих землях несколько столетий естественно и мирно цвела немецкая культура, а западная граница Первой Речи Посполитой веками была одной из самых спокойных в Европе. 197 километров, на которые в 1945 году решением Потсдамской конференции отодвинул эту границу Сталин, давно перестали быть "исконно польскими".
Вот, кстати сказать, одна из причин вступления Польши в НАТО и ЕС - надежда на то, что Германия, ставшая теперь союзником Польши, будет более лояльна в решении этого, до сих пор болезненного вопроса.
Леонид Горизонтов: "Бесконечные разделы Польши не прошли даром для ее национального чувства, до сих пор оно пронизано одинаковой боязнью - и Германии, и России. Но первая теперь уже внутри "общеевропейского дома", а значит - цивилизована и укрощена; вторая вечно обречена быть вовне. Вступив в НАТО, поляки убили разом двух зайцев: немцы теперь превратились в союзников, а от русских Польшу защищает Североатлантический союз".
Надо заметить, что "немецкую опасность" и сейчас нельзя рассматривать как иллюзорную угрозу. Есть абсолютно реальная возможность того, что перемещенные Сталиным после войны немцы будут требовать обратно свою собственность - землю, недвижимость. Или, по крайней мере, каких-то компенсаций. Впрочем, в рамках законодательства ЕС, Варшаве и Берлину будет проще найти компромисс. В конце концов, немцы могут просто скупить эти земли, надолго закрыв проблему "присоединенных территорий".
Пока что Польшу утешает другое обстоятельство. В Германии, как, кстати, и во Франции, деловые круги все больше говорят о необходимости движения на восток. Низкие налоги (корпоративный подоходный налог в Польше составляет 19%, в Германии и Франции - 25% и 33,3% соответственно) делают возможность размещения на территории Польши крупных немецких промышленных объектов даже более реальной, чем реституцию собственности на присоединенных землях.
Есть и другие изменения: в западных областях Польши после присоединения к ЕС резко подскочили цены на большинство продуктов питания. Только за май 2004 года цена молока, сыра, масла, говядины увеличилась на 30%. Одной из важейших причин является скачкообразное увеличение спроса на польские продукты, особенно в Германии. Как рассказывает Ежи Мажек, предприниматель из Вроцлава, немцы, а еще и голландцы приезжают прямо на фурах, закупают продукты тоннами, сразу на полгода, на год. Городские потребители тихо стонут, зато крестьянство вполне счастливо. Для польского руководства это особенно отрадно, потому что сами собой почти прекратились фермерские марши протеста.
Наконец, совсем неожиданный факт: власти восточных областей Германии предложили польским крестьянам начать активно осваивать эти земли, и даже предоставляют серьезные льготы и финансовую поддержку на первое время.
К чему приведет это новое взаимопроникновение - поляки даже не хотят пока обсуждать. Эйфория от наглядной выгоды и мирного характера нынешней немецкой экспансии не только перевешивает все опасения, но и побуждает поляков к забвению всех старых обид, нанесенных когда-то немцами. Больше того, Польша в последние годы активно начала приносить извинения за преступления, совершенные против гражданского германского населения в первые годы после завершения второй мировой войны.
Между Россией и цивилизацией
Послевоенная, социалистическая Польша являет собой такой клубок большой лжи и множества мелких противоречий, что и сами поляки до сих пор не могут толком разобраться в нем. Главное, что остается на поверхности - польская оппозиция, возбуждаемая все той же, из XIX века перенесенной идеей национального освобождения, была весьма активна не только в английской и французской эмиграции, но и в самой Польше. Возможно это и позволило полякам в 1980 году первыми встать на путь разрушения соцлагеря. Последующие двадцать лет переходного периода слегка успокоили национальное чувство поляков. А вступление в Евросоюз вновь вынудило их спешно перетрясти весь ворох тезисов об отношении Польши не только к Европе, но и к России.
За последнее время отношение поляков к нашей стране серьезно улучшилось - по данным соцопросов около 60% считают, что Россия не потенциальный антагонист, а просто партнер. Причин несколько. Во-первых, поляков успокаивает откровенная нынешняя слабость восточного соседа. Во-вторых, Россия наконец официально признала ряд неприятных фактов из недавнего прошлого. В частности, перестали замалчиваться катыньские события, секретный пакт Молотова-Риббентропа и многое другое.
По утверждению самих поляков, это значит для польского национального чувства гораздо больше, чем русские могут себе представить. Ведь когда ушла ложь, на месте ненависти и обиды осталась только боль.
В-третьих, как это ни смешно, на поляков сильнейшее впечатление произвел Михаил Горбачев. В особенности его красивая жена и европейская шляпа. Как говорит Эугениуш Дурачински, "ведь для нас это действительно очень важно, что бы вы ни думали". Впрочем, российская интеллигенция еще с XIX века знала важность внешней формы для поляков и особенно отмечала польскую элегантность, обхождение и пристрастие к красоте жеста.
Наконец, в своих отношениях с Европе Польша и Россия едва ли не идентичны. Удивительно похожи - во всяком случае. И та, и другая мыслились европейцами как дальняя окраина, граница с варварами и варварством. И та, и другая почитали себя "младшими" в европейском мире. Но самое важное, все то время, пока Россия повторяла и повторяет - "мы защитили Европу от татарского нашествия", Польша говорит то же самое. Лишь на место "татар" ставит и татар, и русских. Острота русско-польского противостояния, как говорит Леонид Горизонтов, вызвана именно тем, что мы занимались сходными задачами - обороной. И сейчас поляки научились видеть это сходство.
Это, впрочем, не мешает им отчетливо сознавать грань между нами. Ведь Европа пытается себя осознать довольно давно и небезуспешно. Множество витееватых слов, мелькающих вокруг этого процесса, можно и не припоминать, но одно следует теперь помнить твердо: Европа есть и она целостна. Больше того, она добродетельна, человеколюбива и почти уже очищена от своего, порой несимпатичного прошлого.
Именно там, в этом насквозь человечном и человеколюбивом пространстве и видит свое место нынешняя Польша. Но перманентное опоздание к празднику, вызванное, помимо прочего, пребыванием в объятиях русско-советской империи, ставит Польшу в сложное положение.
С одной стороны, быть форпостом на границе с восточными варварами - значит, обладать непреходимой ценностью. Ибо никогда Россия не станет частью Европы, а значит, никогда не исчезнет граница между ними. С другой стороны, поляки ныне категорически не хотят признавать по отношению к себе утилитарного подхода и не хотят даже слышать таких терминов прошлого, времен второй Речи Посполитой, как "санитарный кордон".
Как найти правильные формулировки - сейчас не особено важно. Главное, что Польша осознала: Европа, а особенно США видят миссию Варшавы именно в теснейшем взаимодействии с Киевом и Минском. Соответствено, и в ограничении российского влияния. А следовательно - в создании новой, третьей Речи Посполитой. Здесь нет возрождения польской имперской идеи, уговаривают себя и Россию поляки, это уже не наша самостоятельная партия. Мы просто выполняем функцию члена НАТО, члена Евросоюза, члена цивилизованного мирового сообщества.
Тем не менее, то, что сейчас делает Польша - все-таки имеет имперский вектор. Пусть поляки и не хотят этого признавать. Просто этой империей является не третья Речь Посполита, и даже не Германия, а США.
По мнению доцента кафедры европейских исследований Санкт-Петербургского университета Александра Карцова, есть более прагматическое объяснение: поскольку "полностью изжить мучащий коллективное сознание поляков комплекс [страха] невозможно ни при односторонне пророссийской, ни при односторонне прогерманской ориентации... стрелка весов польской внешней политики склонилась в сторону ориентации проамериканской". И третья Речь Посполита есть лишь формальная оболочка для выполнения Варшавой задач американской внешней политики.
Возможно, здесь определенную роль играет то обстоятельство, что американская "полония", т.е. польская диаспора в Штатах, очень велика - более 4 миллионов человек. Возможно, последовательная поддержка антисоветским и антикоммунистическим польским движениям, которую оказывал Вашингтон, стала для поляков привычкой. Во всяком случае, нынешняя Польша усердно демонстрирует готовность поддержать США во всех их начинаниях. Вот только несколько примеров: Варшава без колебаний отправила свой воинский контингент в Ирак и даже получила там собственную оккупационную зону, хотя, казалось бы, для национального самосознания поляков, которые сами столько перенесли от оккупантов, подобная акция неприлична. Правые и умеренные польские СМИ решительно осудили фильм Майкла Мура "Фаренгейт 9/11", назвав его "откровенной пропагандой" и "мерзким памфлетом". Польша без особых сомнений готова предоставить свою территорию для размещения американской системы ПРО, и, скорее всего, это сделает.
Америка, в свою очередь, поддерживает и спонсирует развитие польского влияния на Украину, польскую помощь белорусской оппозиции и т.п. И эти обстоятельство делает идеи "возрождения Речи Посполитой", кажущиеся нам застарелыми мечтами и чуть ли не утопией, вполне реальной программой действий.
Гуманитарная экспансия
Восточная политика третьей Речи Посполитой, как принято сейчас у поляков именовать свое государство, не в пример менее агрессивна, чем политика времен Пилсудского. Но хотя формулировки и методы стали гораздо мягче, сама по себе задача остается прежней - Польша, Украина, Белоруссия и, возможно, Литва должны стать конфедерацией. Пусть бы даже неофициальной.
Леонид Горизонтов: "Если в экономическом плане говорить о влиянии Варшавы на Киев или Вильнюс сейчас сложно, то в гуманитарном плане сделано и делается очень много. Огромные деньги тратятся на обучение украинской, отчасти литовской молодежи в Польше, развивается пропаганда идеи восточно-центральноевропейской идентичности, расширяется деятельность католических центров".
Католичество активно используется для проникновения в Белоруссию, где режим Лукашенко не дает полякам развернуться так же широко, как на Украине. Вот простейший пример: в Белоруссии одна пятая населения католики, остальные 80% считаются православными. Но если православных храмов немногим более тысячи, то костелов - уже почти триста пятьдесят и еще около тридцати строятся. В многих проповедях католических иерархов повторяются слова о европейско-католическом единстве, о едином доме и единой истории. Впрочем, Белоруссия - это задача будущего. Пока оппозиция не одолеет Лукашенко, пусть даже при польской поддержке, более решительных действий Варшава не предпримет. Тем не менее, польская интеллигенция хорошо и твердо помнит, что полонез Огиньского - вечно актуальный для поляков плач о екатерининских разделах - посвящен прощанию именно с Витебском и Белоруссией, а не с некоей абстрактной "Польшей", как привыкли полагать мы.
На Украине ситуация другая. Там живет более восьми миллионов русских, около трети украинцев считает русский язык родным. Но историю Украины сейчас пишут поляки. Польские кинодокументалисты сняли для украинцев уже несколько десятков фильмов об украинском народе, становлении его культуры, традиций и языка (так близких к польским, разумеется), о его пути к независимости, о бедах, которые принесла на Украину советская власть; польские культурные центры в Германии и Франции регулярно проводят дни Украины, выставки, посвященные творчеству и истории украинского народа. Знаменитый польский кинорежиссер Ежи Гофман, снявший такие фильмы как "Потоп", "Огнем и мечом", "Знахарь", собирается снимать трилогию, посвященную истории Украины. Польские театры, музыканты, художники, публицисты - постоянные гости на Украине. Программы их выступлений широко освещаются польскими сайтами на украинском языке. Официальный лозунг польской гуманитарной экспансии - "Украина и Польша вместе в единой Европе".
Виктор Хорев, директор института славяноведения РАН: "Поляки постоянно подчеркивают, что они локомотив, который ведет Украину по пути в НАТО и ЕС. Официальные СМИ и политики высказываются на эту тему вполне недвусмысленно. Здесь прослеживается явное влияние США, которые стремятся крепко привязать Украину к Западу. Множество украинцев получает стипендии американских и европейских фондов, которые базируются сейчас в Польше. И эта тенденция будет только усиливаться".
Действительно, и польские левые, и польские правые сходятся в одном - у Варшавы сейчас почти нет "восточной политики". То есть, те усилия, которые предпринимаются в этом направлении абсолютно недостаточны и должны быть многократно умножены.
Эугениуш Дурачински: "Действительно, по поводу Украины есть стратегическое решение и было бы неправильно это скрывать. Но как, когда конкретно оно будет воплощаться в жизнь - пока неизвестно, да и никому сейчас не важно".
Возможно, этот процесс растянется на годы, возможно, будет форсироваться при активной помощи США - в любом случае, на Украине уже формируется поколение, которому обветшалая идея российско-советско-панславянского единства теперь не говорит почти ничего, а объединенная Европа и возможный союз с Польшей - очень многое. И даже если сценарий создания тройственной конфедерации Польша-Украина-Белоруссия пока выглядит нереалистично, необходимо понимать самое главное: Украина, возбуждаемая поляками к движению от России в сторону Польши и Европы, является не менее страшным оружием, чем весь российский ядерный арсенал. Нестабильному, идеологически разобщенному украинскому обществу в недалеком будущем будет достаточно нескольких провокаций, чтобы придти к точке кипения и продемонстрировать готовность к гражданским волнениям или к разделу страны. Что можно сделать с Восточной Европой при помощи такого инструмента - хорошо было видно на примере Югославии. Пусть это никогда не сбудется, но даже гипотетическая возможность должна учитываться как абсолютно реальная угроза.
Впрочем, Польша не ограничивается только Украиной и Белоруссией, она старается привить свое понимание событий восточно-европейской истории еще и русским. А ведь это не так сложно сделать: отечественные патриотические взгляды на русско-польские отношения разделяются только левыми, принадлежность к которым у русской интеллигенции в последние годы считается неприличной; либерально настроенная часть российского общества давно убеждена и в бесконечном обаянии Польши как символа свободолюбия, и в нашей безмерной вине перед ней; остальные настолько неосведомлены в этих, казалось бы, второстепенных вопросах, что могут считаться "чистым листом".
Да, безусловно, у поляков есть устойчивая культура и традиция публичных говорений вокруг истории и политики, которой нет у нас. Она сформировалась не только благодаря почти официально существовавшей в XIX-XX веках фронды внутри самой страны, она образовалась еще и за счет многочисленной эмиграции. Франция, Австрия, Германия, Америка, Италия - все страны, давшие приют полякам, бежавшим от бесконечных российских и германских оккупаций, предоставляли им не только пространство для высказываний, но и свою идеологическую поддержку в ряде вопросов.
Скажем иначе: в современной польской культуре, которая сохранила преемственность с культурой прошлых веков благодаря именно этой фронде, присутствует огромнейший спектр мнений, позиций, наконец, даже общеизвестных метафор и афоризмов по поводу национального польского самосознания, отношения к Европе, к России и Германии, к Украине и Белоруссии, к важнейшим событиям польской истории, ее трагедиям и нечастым радостям. Это абсолютно живой слой, который не разваливается на полярные pro et contra, а содержит в себе массу тщательно отшлифованных ньюансов. И польские политики, среди которых много деятелей культуры и науки, высказываются и мыслят именно внутри этих тончайших ньюансировок.
За счет этого умения отказываться от противопоставлений, от конфронтации идей, всякие, вновь возникающие внешнеполитические проблемы быстро перестают быть для поляков непонятными, загадочными, опасными. Они выработали в себе навык взвешенного отношения к событиям сегодняшним подробным осмыслением прошлого. И этот подход употребим не только работниками польского МИДа, но и другими публичными персонажами.
В этом наше коренное отличие. Российское самосознание разорвано на несколько невнятных очагов, между которыми зияет пропасть. Наша традиция публичных высказываний интеллигенции только формируется заново и уж, во всяком случае, не представляет особого интереса для власти. Именно за счет этой скудности внутригражданского диалога никому не приходит в голову задача изжить все исторические комплексы, взглянуть на прошлое со стороны и признать, что настоящее требует не просто свободы общественной мысли, а даже и некоторой ее гибкости.
Означает ли отсутствие такой традиции в современной России, что это вообще не свойственно нашему обществу? Следует ли нашей интеллигенции сперва разобраться с собственными, внутригосударственными рефлексиями, а потом только поворачивать взгляд вовне? Стоит ли предоставить событиям течь вольно, полагаясь на их разумную закономерность?
Все эти вопросы бессмысленны, потому что слишком абстрактны сейчас. Но "польский вопрос" гораздо менее абстрактен, и невнимание к нему может мирно, постепенно и довольно скоро привести к реализации совершенно неприемлимого для России будущего.
Так что же должна делать Россия, вернее, что она может сделать для того, чтобы как-то купировать нарастающее польское влияние в Украине и Белоруссии, чтобы, в конце концов, выстроить и свое собственное влияние на Польшу?
Учиться у Польши
Мы должны признаться сами, что с позиции силы у нынешней России очень мало шансов. Пусть сейчас российские политики убеждены, что никакие способы воздействия на Украину и Белоруссию, кроме сугубо политических и экономических, не эффективны. И кажется, что последние события подтверждают их правоту - Леонид Кучма внес изменения в военную доктрину Украины и исключил из основных стратегических задач вступление страны в НАТО и ЕС. Пусть украинская "Транснефть" решила начать перекачку российской нефти по нефтепроводу Одесса-Броды, который был выстроен специально для того, чтобы качать азербайджанскую нефть в обход России и создать альтернативу российскому нефтепроводу. Хотя это решение обойдется России в 1 миллиард долларов, ради политических дивидендов решено пожертвовать бюджетом. Пусть Владимир Путин, комментируя в Ялте очередной этап российско-украинских отношений, заявил, что западная агентура всячески пытается скомпрометировать интеграцию наших двух стран. И это есть косвенное свидетельство того, что процесс интеграции идет успешно.
Но ведь Леонид Кучма в конце 2004 года уйдет в отставку. Принципиальную договоренность между Украиной и Польшей о нероссийском наполнении нефтепровода Одесса-Броды никто не отменял. Никаких гарантий, что новый правитель Украины, даже если им станет поддерживаемый Россией украинский премьер Виктор Янукович, будет придерживаться продекларированного сейчас курса, нет. Количество средств, которые готова выделить Москва, чтобы привязать к себе Киев, не может идти ни в какое сравнение с возможностями Германии, например, не говоря уж о США. И самое важное: до сих пор все российские дипломатические усилия крутятся только возле одного аргумента - энергоносителей. А ведь это временный аргумент, зависящий от мировой политической конъюнктуры. Гуманитарная, культурная, идеологическая экспансия гораздо прочнее привязывает народы друг к другу. Вот, на наших глазах, буквально за последние десять лет на Украине и в Белоруссии возродилась целая историческая традиция - родства с Польшей и польским народом.
По мнению Николая Данилевского, русская государственная и общественная сила должны действовать последовательно, "в здраво понятных русских интересах... Наибольшую пользу должно ожидать не столько от непосредственного действия на саму Польшу, сколько на западные губернии России. Если в них дан будет перевес народным русским стихиям, а польские элементы, по большей части искусственно вызванные, будут обращены в ничтожество, так, чтобы польские замыслы и мечтания не находили там даже и того сочувствия, которым доселе питались, то сами эти замыслы скоро бы улетучились или сделались совершенно безвредными".
Этого не было сделано Россией в XIX веке. Это не делается нами сейчас. Гуманитарное - а именно о нем говорил Данилевский - воздействие на запад России, на Украину и Белоруссию, осуществлялось отчасти только в советские времена, в третьей четверти XX века. Но и то, оно было достаточно агрессивным и непоследовательным, чтобы его результаты оказались непрочны.
Даже и теперь, когда особенно стало заметно польское влияние на Украину, российское общественное сознание по-прежнему не может убедить себя в важности этой задачи и для начала хотя бы толком сформулировать - что же такое Украина. В XIX веке это было болезненно для нарождающегося самосознания украинцев, потом стало табуировано официальной советской историей, а теперь вновь сделалось чересчур болезненным для наших суверенных братьев. У нас традиции подробного разбора взаимоотношений нет - даже украинские фильмы о Хмельницком и Мазепе стали шоком для российского обывателя. А ведь нельзя двигаться дальше, повторяя монотонно: "Русский и украинец - братья навек". Да, собственно, никто и не движется. Если в до-черномырдинскую эру российское посольство на Украине еще просило Академию наук о каких-то исторических справках, докладах, подборках высказываний и мнений, то Виктор Степанович пользуется единственным аргументом - вентилем на газопроводе.
Скудость культурного и идеологического присутствия России на Украине и в Польше удручает. У нас нет регулярных специализированных изданий на языках этих стран, которые бы делались ведущими публицистами, литераторами и историками. Нет скоординированной, развернутой культурной программы. Да о чем можно говорить, когда советник чрезвычайного и полномочного посла Виктора Черномырдина с гордостью сообщает, что в минувшем году целых 150 украинских студентов получили стипендии для обучения в российских ВУЗах! В то же время, количество украинцев, обучающихся в Польше, исчисляется тысячами.
Но это следствие. Причина, все-таки, заключается в том, что мы не знаем до сих пор - в чем же должно заключаться наше гуманитарное влияние. Не только на Украину или Польшу, но и на самих себя.
А начать следовало хотя бы с истории. Российская интеллигенция за последние пятнадцать лет выработала у себя какой-то стыдливый комплекс по отношению к собственному прошлому. О каком влиянии на национальное чувство соседних народов можно говорить, когда и свое-то не сформировано толком. Пусть мы с чужой подачи научились чувствовать вину за Катынь, но не решаемся широко обсуждать судьбу десятков тысяч красноармейцев, погибших в польских лагерях в 1920-1922 годах. Пусть мы признали закулисный сговор Молотова-Риббентропа, но не хотим напоминать полякам об аналогичных договорах, заключенных правительством Пилсудского. Мы снимаем "В августе 44го", но не признаем, что бандеровское движение было совершенно отдельной, почти семилетней войной за независимость западной Украины. Мы оберегаем наше национальное чувство умолчаниями, и в итоге оно остается абсолютно неразвитым.
Вот где надо бы брать пример с Польши. Для того, чтобы знать - к чему нам готовиться. И чего добиваться.
Еще раз повторим, опасность нынешней польской политики для России заключается не в том, что делает Польша. А в том, что не делает Россия.
Написано в августе 2004, опубликовано в "Новом очевидце" в сентябре 2004.