Волконскоит
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
|
|
|
|
Аннотация:
странная немного банальная история о любви
|
Вместо пролога
Я, признаться, сейчас и не вспомню, что побудило меня тогда сесть в его машину.
Может быть, то, что улыбающееся лицо его показалось мне смутно знакомым? Или то, что тогда я и мысли не допускала, что на улице в Европе, пускай даже вечером, со мной может случиться что-то плохое?
Или то, что мне было 19, я была в чужой стране, одна, и звук родной речи показался мне музыкой на тот момент? Да и приключений мне хотелось, чего уж там.
Я не помню, что побудило меня не нахамить на откровенную наглость, сеть в автомобиль и начать разговор с ним. Но я отлично помню то, как это было и что из этого вышло...
1
Окончив второй курс университета, я решила отправиться в небольшое путешествие на историческую родину - в Германию, к отцу. Отец мой - человек, вертящийся в крайне неустойчивых бизнес-кругах, принял меня радушно, но предоставил абсолютную самостоятельность, так как возиться с девятнадцатилетней дочуркой у него не было ни времени, ни, кажется, большого желания. Впрочем, сей факт меня не очень расстраивал: у меня впереди было ещё 2 месяца свободного европейского лета, манящего головокружительными перспективами.
Шёл холодный, серый бременский июль. Недавно прошёл дождь, на улице не было ни души, изредка попадавшиеся мне прохожие бросали безразличные пустые взгляды, и я брела по одной из улочек Шнора, пытаясь абстрагироваться от происходящего вокруг. Шнор - это кварталы старого города, в которых сохранились дома, практически не изменившиеся с самого основания, и мощёные мостовые. В Шноре царит атмосфера старины и уюта: маленькие домики, особнячки с резными окнами, близко-близко расположенные друг к другу, узенькие улочки, практически не приспособленные для проезда по ним на автомобилях, много милых булочных, пивных и маленьких лавочек с безделушками. Бродить по этим улочкам доставляло мне чрезвычайное удовольствие.
Я вывернула на широкую улицу, по которой изредка проезжали автомобили. Мне представлялось, как когда-то в восемнадцатом веке по этой улице на каретах мерно прокатывались пары, я даже, кажется, слышала цокот копыт. Мне было хорошо. Я думала о чём-то высоком, вселенском, глобальном, строила планы на счастливое будущее, но в один момент сие мое возвышенное занятие было прервано самым приземлённым образом: я услышала звук тормозов, рядом со мной остановилась аккуратная, ухоженная тойота, из окна которой ошеломлёнными глазами смотрел на меня симпатичный паренёк. В его глазах я прочитала изумление, такое непритворное, умопомрачительное, что невольно засмеялась.
- Кажется, я знаю тебя, - слегка запнувшись, сказал он по-русски.
-Меня? Откуда? - Но присмотревшись к нему, я заметила что-то знакомое в приятных чертах его лица. Вспомнить, кто это, не удавалось, хотя, определённо, мы виделись раньше. Никаких ассоциаций не было, просто потому, что я никак не ожидала именно там и именно тогда встретить кого-нибудь из России, к тому же, знающего меня.
- Садись-ка, - он открыл дверь, - я вижу, ты всё равно никуда не торопишься.
И я села. А почему бы и не сесть?
- Кто же ты, о прекрасный незнакомец? - с улыбкой начала я, предвкушая интереснейший разговор.
- Меня Кирилл зовут. А тебя, если не ошибаюсь... Ася? Аксиния, да?
Этот голос, эта улыбка, эти жесты...да, я определённо знаю его. Он назвал меня Асей. Такое сокращение от моего имени было принято только во времена моей учёбы в школе. Значит, это кто-то из школы? Кирилл?..
- Да, я Аксиния. Прости, конечно, но вот вспомнить тебя...- и тут меня осенило. Кирилл! Мальчик, который танцует! - Ах, Кирилл! Помню тебя, точно!
Он рассмеялся. Теперь пришла моя очередь смотреть на него с изумлением.
Я помню его в школе. Он, кажется, на два года младше меня, и заканчивал ещё только девятый класс, когда я - уже одиннадцатый. Два года - огромная пропасть для подростков. Совсем маленькие дети её не замечают, не замечают и уже взрослые люди, но в школьную пору два года - значительная разница, и поэтому мы с ним не общались практически никогда. Но я помню его: высокий, громкоголосый мальчишка с тёмно-русыми кудрями, который фантастически танцевал на всех школьных мероприятиях. Помнится, по нему сходили с ума все девчонки, начиная с пятого и заканчивая десятым классом.... Мы же, старшеклассницы, смотрели на "малолеток" с чувством расового превосходства, но его всё же оценивали: вырастет - будет настоящим красавчиком.
Что ж... мы не ошибались.
Хотя, прошло всего два года, как я окончила школу... Значит, теперь школу окончил он? То есть, этому красавчику сейчас только едва ли исполнилось восемнадцать?
- Да... С ума сойти, Ася, это же просто чудо, что мы с тобой сейчас встретились!
- Действительно, довольно интересный факт. Сколько тебе сейчас лет? - меня действительно мучил этот вопрос.
Он покраснел.
- Через несколько недель будет восемнадцать.
- И у тебя есть водительские права?!
- Да. Потому что у меня есть связи, - он подмигнул мне, что развеселило меня ещё больше.
Мы разговаривали долго и много. Вспоминали какие-то моменты практически общей школьной жизни, он рассказывал мне о том, что, собственно, забыл в холодном немецком городке в самый разгар лета, рассказывал об удивительных местах Бремена, где он успел уже побывать и где я ни разу не была.
Снова начался дождь.
- Эта чёртова Германия упорно напоминает мне Питер, - огорчённо пробормотал он.
- Чем плох Питер?
- Ничем. Он прекрасен. Но отправляясь путешествовать по Европе, я надеялся на солнце, жару и открытые пляжи.
- У тебя скудные познания о Европе. В частности, о Германии.
- Я уже понял, что в Бремене этого не найдёшь. За пляжами надо было ехать во Францию, на Лазурное побережье, а не в городок неподалеку от Северного моря.
Мы снова рассмеялись.
Начало смеркаться. Зажглись фонари. Дождь разыгрался не на шутку, наполняя мостовую Шнора ручьями. Я слушала дождь, смотрела, как его маленькие частички скатываются по стеклу, соединяясь, расходясь, падая в общий поток. Целая жизнь маленькой капли дождя.
Молчание затянулось. И он, и я, видимо, думали о своём. Мы практически не знали друг друга, нас практически ничего не объединяло. Но эта пауза в разговоре не отягощала. Молчание было наполнено светом фонарей, дождём и удивительной атмосферой старого города.
Я бросила взгляд на его лицо. Оно было фантастически живописным, ярким.
Я - художник. У меня стопроцентная память на прекрасные вещи, и это лицо запомнилось мне навсегда. Он смотрел вдаль, совершенно не замечая моего взгляда, окунувшись в свои мысли, с лёгкой улыбкой на губах.
Его глаза, при дневном освещении удивительного цвета "волконскоит" (у меня есть привычка называть цвета пигментами для масляных красок), наполнились тёплыми оттенками. В них читалась какая-то грустная история, которую ему суждено было пережить. "Ему всего семнадцать лет", - подумала я. Семнадцать! Так мало...и так много.
О чем думает семнадцатилетний мальчишка с такими удивительными глазами? Что за история скрывается в них? Моё природное любопытство неистово кричало: "Ты должна узнать его". Мне не хотелось прерывать его задумчивость. Тонкая линия его профиля была освещена тёплым желтым светом, и я любовалась ею. Я запоминала каждую деталь его лица: родинка на правой щеке, пушистые ресницы, изгиб бровей.
Мальчик, который танцует.
Кирилл словно очнулся. Я поймала его растерянный взгляд и улыбнулась.
- Уже поздно, Кирилл. Очень рада была нашей встрече, но теперь мне пора идти.
- Куда же ты пойдёшь? Дождь, слякоть, темнота.
- Мы не в России, темнота не пугает.
- Всё же, давай я отвезу тебя.
- Мне страшновато ехать с человеком, у которого поддельное водительское удостоверение, - рассмеялась я. Он сконфузился.
- Как хочешь.
- Вообще, хочу. Поехали!
Я назвала адрес. Мы ехали по улицам Бремена, наслаждаясь этим вечером. Уже рядом с домом моего отца я попросила Кирилла сделать ещё круг: мне не хотелось, чтобы день так быстро заканчивался. Кирилл согласился.
Он что-то говорил, смотря на дорогу, иногда бросая на меня искрящийся взгляд. Я его практически не слушала, я разглядывала его руки, лежащие на кожаном теле руля, кольцо на указательном пальце, я наслаждалась тембром его юного голоса и видом из окна автомобиля.
- Ты красивая, Ася, - эта фраза, отличавшаяся по тону от его монолога, вернула моё внимание к сути его рассказа.
Признаться, я не смутилась. Мне часто говорили эти слова, я настолько привыкла к ним, что уже даже раздражалась, их услышав. Но из его уст эти слова прозвучали несколько странно, так искренне, что я покраснела.
- Да брось ты... ну вот, мы уже второй раз приехали. Пожалуй, хватит, хорошего понемногу. Пока, - я уже взялась за ручку двери.
- А попрощаться? - Кирилл раскинул руки для объятий с таким обиженным видом, что я снова рассмеялась.
- И попрощаться тоже обязательно!
Мне показалось, он обнимал меня слишком крепко и слишком долго, чем следовало бы по правилам этикета, но только радовалась этому.
Я быстро вбежала по лестнице на второй этаж, где находилась отведённая мне комната, и глянула в окно. Он ещё не уехал, он стоял рядом с машиной и курил.
Вообще, я не люблю, когда люди курят, хотя есть в этом своя эстетика.
Мне нравится, как курят взрослые, многого добившиеся мужчины, сидя в кожаном кресле, с ухмылкой на губах. Они обычно курят толстые, дорогие сигареты или сигары, небрежно смахивая пепел, пуская кольца дыма, наслаждаясь.
Мне нравится, как курят тонкие сигары в мундштуке изящные женщины, ломая пальцы, окутывая дымом шторы, закатывая глаза от удовольствия.
И мне понравилось, как курил он. В долгий затяг, со смаком, закинув голову к небу, на котором после дождя выступили звёзды. Он улыбался, я видела это хорошо, он не смотрел на дом, не искал мои окна, не ждал, что я выгляну. Этот юноша был так спокоен и умиротворён, что и мне стало спокойно и тепло. Я задёрнула шторы и пошла спать.
2
В ту ночь уснуть было невозможно. Сначала было слишком жарко, потом слишком холодно. Меня обуревал поток совершенно сумасшедших мыслей, мне хотелось летать, петь, танцевать.... Что со мной было? Не могла же я за один вечер влюбиться в мальчишку, который, к тому же, был младше меня?
Тогда я списала своё состояние на мечтательную погоду, столь редкое звёздное небо, неожиданную приятную встречу, на долгий разговор и на глубокое молчание, на солёный ветер, дующий с моря... на то, что у Кирилла удивительные глаза цвета "волконскоит".
С утра в мою комнату заглянул отец.
На то, чтобы описать, что это за человек, потребуется отдельная книга.... Скажу одно - он всегда восхищал меня, и будет восхищать. После развода с моей матерью, он уехал в Германию, пытаясь убежать от разбившейся любви всей его жизни, сначала жил в Баварии, в горах, а потом перебрался поближе к морю.
Отец обладал редким чувством юмора, шутил тонко, остро, не смеяться в его обществе не приходилось возможным практически никому. Когда он уехал, мне не хватало его катастрофически, но человек привыкает ко всему, привыкла и я видеть отца лишь раз в несколько лет, когда выдавалась возможность выехать к нему в гости.
Когда он зашёл, я не спала, но находилась в этой утренней полудрёме, когда не хочется шевелиться и подавать признаков жизни.
- Тигра, ты где пропадала вчера? Я специально раньше вернулся с работы, чтобы, наконец, поговорить с тобой по-человечески... - отец присел на краешек кровати, положив руку мне на живот. Я зажмурилась, как будто только сейчас заметив свет, улыбнулась на его милое "Тигра". Так он называл меня, когда я была совсем маленькая, в честь персонажа из любимого диснеевского мультика про Винни-Пуха.
- О, папочка, вчера я загулялась, кажется...
- Я понял, когда с утра прыщавенький курьер притащил огромный розовый букет. Я сначала смутился, думаю, кто это воспылал ко мне такой любовью, а потом решил, что это тебе. Странно, немчура не склонна к романтике.... Где это ты кого подцепила?
- Цветы?.. Где? Какие? - услышав про "огромный букет", я проснулась окончательно.
- Сначала ты рассказываешь, что ты делала вчера, а потом цветы, - рассмеялся отец.
Я рассказала ему про вчерашний вечер. Отец пожал плечами и сказал, что это действительно необычный случай, но мир, как известно, тесен, так что удивляться не стоит.
Я выбежала на первый этаж. В гостиной стоял незабываемый запах роз. Букет из семнадцати ярко-белых цветков, перевязанных алой лентой, стоял на журнальном столике.
Моему восхищению не было предела. Но как? Почему? За что?
Вопрос "от кого" меня мучил не особо. Конечно, у меня не было уверенности, что это проделки моего нового старого знакомого, но зато была огромная надежда на это.
В букете я нашла записку "В семь на том же месте. Кирилл". На том же месте - это где? На одной из улиц старого города, где я села в его автомобиль? Было похоже, что да - так как больше "тех мест" не было. Но проблема в том, что я не помнила, где именно это "то место"... Ведь вчера я бесцельно бродила по древним мостовым Шнора, не запоминая даже, куда сворачивала, но... но сегодня желание снова увидеть его было превыше всех "но".
Добраться из новых районов до Шнора не так-то легко без своего транспорта. Вчера моей целью была прогулка, поэтому я шла пешком, через центральную площадь, с фотоаппаратом наперевес, но сегодня у меня...свидание? В Германии все ездят на велосипедах, но я, увы, не умею. В общественном транспорте я особенно не разбираюсь, поэтому я решила ехать на такси. За полчаса до назначенного времени я быстро нанесла макияж (если тушь для ресниц и две полоски подводки можно назвать макияжем) и выбежала из дома.
Таксиста крайне удивила моя просьба: поездить кругами по Шнору, пока не найдём белую тойоту, стоящую у обочины, но он не возражал.
Поиски продолжались около двадцати минут, но, наконец, я увидела заветное авто.
Из такси я намеренно вышла за углом, чтобы Кирилл меня не видел. Он стоял рядом с машиной и смотрел на часы. Я опоздала. Это - моё проклятие, я постоянно опаздываю. Я подкралась к нему сзади и закрыла его глаза ладонями.
- Ася, ты? Наконец-то ты явилась!
- Прости, задержалась.
- Ничего страшного. Спасибо...что пришла, - он мягко дотронулся до моего плеча, словно погладил кошку.
Подул ветер. Я, совершенно забыв про переменчивый морской бременский климат, оставила дома куртку, оказавшись теперь только в лёгком летнем платье. Стало зябко, я непроизвольно поёжилась.
-Тебе холодно?
- Не без этого...
- Я знаю одно чудесное место. Что я люблю в Германии - так это кухню! - начал он, усаживая меня на переднее сидение авто.
Он оказался чудесным рассказчиком. Слушать его было приятно, говорил он много, интересно. Роль слушателя была мне непривычна: обычно говорю я.... Но с Кириллом я с лёгкостью сменила амплуа.
Он говорил что-то про Саксонию, шутил про то, как объелся с непривычки дикого кабана, расхваливал немецкое пиво, а я улыбалась.
Мы заехали в какой-то маленький ресторанчик с немецкой кухней. Меня удивляла самостоятельность Кирилла - ему ведь всего семнадцать, откуда у него деньги на цветы, на рестораны? Но спрашивать его об этом я посчитала некомильфо.
В этом ресторанчике мы ели жареные сосиски и пили горячий шоколад вприкуску с квашеной капустой. Это сумасшедшее сочетание продуктов, называемое "немецкой кухней", является просто взрывом калорийности и страшным сном желудка, но мы ели, смеялись и наслаждались каждым мгновением.
- Поехали ко мне? - сказал Кирилл, глядя куда-то вдаль.
- К тебе? - я растерялась. Не слишком ли торопится этот мальчишка?
- Нет, ты только не подумай ничего плохого! Просто здесь шумно, а на улице поднялся страшный ветер. Ты слышала, штормовое предупреждение?... - он оправдательным тоном приводил аргумент за аргументом, а я уже не слушала его. Я была согласна.
3
- Я живу у тётки. Но сейчас она в отъезде, в Нидерландах, кажется, поэтому дом полностью в моём распоряжении, - сказал он, открывая мне дверь небольшого особнячка, обвитого плющом.
Когда я только шагнула за порог, меня сразу обдало тёплым запахом старого дерева. В гостиной был камин, кресло-качалка и полки с бесчисленным количеством книг, разглядывать которые я побежала первым делом.
- О, ты читаешь Канта?
- Не я, не забывай, это дом моей тётушки, - улыбнулся Кирилл. - Я читаю Ремарка и Гюго.
- Тоже неплохо.
Книги заворожили меня. Каких только произведений здесь не было! Классика и авангард, современная литература и древнегреческие мифы... Гёте и Эдик Лимонов, Шекспир и Маяковский, даже "Капитал" Маркса. Я разглядывала, открывала эти книги, вдыхала их запах, просматривала. Щенячий восторг перед хорошей книжкой выработался у меня чуть ли не с детства. Книга всегда будет лучше фильма, хотя бы просто потому, что в твоей голове нет никаких бюджетных ограничений на спецэффекты.
Пока я была занята разглядыванием книжных полок, Кирилл откуда-то достал непочатую бутылочку глинтвейна.
- Алкоголь? Не рановато ли тебе, мальчик? - я вовсе не хотела уязвить его, но так уж вышло, что тон мой был немного оскорбительным. Он хмыкнул.
- Знаешь, ты не так уж старше меня. Да, два года. Но это не значит, что ты имеешь право разговаривать со мной, как с ребёнком, - в нём чувствовалось накипающее раздражение.
О, семнадцать лет! Это тот возраст, когда за слово "ребёнок" хочется забросать ручными гранатами. Я вспомнила себя два года назад - школа окончена, впереди студенчество, вседозволенность. Улыбнулась.
Кирилл поставил бутылку на журнальный столик.
- Как хочешь. Да, мне ещё семнадцать. Да, я курю и порой выпиваю, у меня поддельные права и пять троек в аттестате. Да, я сейчас живу один в чужой стране, потому что тётка, к которой я приехал, укатила к кому-то на свадьбу. Да, я могу казаться тебе странным, нехорошим, подозрительным, но, Ася... - он подошёл ко мне близко-близко, так, что я слышала, как он дышит, - Не думай об этом. У меня есть мозги, и я успел нюхнуть пороху. Давай расслабимся. Просто хорошо проведём время друг с другом.
- Давай.
Он раскупорил глинтвейн, растопил камин, хотя летом этого никто не делает; мы сидели в огромных кожаных креслах и разговаривали, разговаривали.... Алкоголь начинал действовать, камин согревал своим тихим потрескиванием. Было страшно уютно.
За окном бушевал ветер, видимо, на побережье творилось что-то жуткое, объявленное штормовое предупреждение оправдывало себя в полной мере. Ехать домой совсем не хотелось.
Я посмотрела на Кирилла. На его губах играла чуть заметная улыбка, волконскоитовые глаза искрились, он весь напоминал мне тёплого довольного кота. Какой же он красивый, всё-таки. Этот мальчик тянул меня к себе каким-то особым магнетизмом.
- О чём ты думаешь? - он поймал мой отстранённый взгляд.
- Ты знаешь, Кирилл, я всегда хотела купить себе телескоп, - слегка тронутым алкоголем голосом чуть слышно произнесла я. - Почти так же сильно, как хороший зеркальный кэннон, только немного несбыточнее. Звёзды завораживают, ты не находишь? Звёзды - как сердца людей. Бывают маленькие и холодные, а бывают - большие и горячие.... Одни гаснут. Одни зажигаются. А может быть, звёзды - это наши мечты?
Он улыбнулся.
- Я тоже думаю об этом. Звёзды определённо что-то значат! Как говорил Маяковский: "Если звёзды зажигают, значит, это кому-нибудь нужно".
- Ты читаешь мои мысли.
От Кирилла исходила такая сумасшедшая и сводящая с ума теплота, что у меня начала кружиться голова. То ли на самом деле, то ли от счастья и удовольствия.
Я встала и подошла к окну.
- А ты помнишь, какими мы были два года назад? - спросил он.
- Помню. Ты был тогда очень симпатичным молодым человеком пятнадцати лет, а я... а я - капризной взбалмошной семнадцатилетней девчонкой. Вообще, семнадцать лет - это диагноз.
- Ничуть. Самый смак. Посмотри на меня: молодой, горячий, - он рассмеялся и подошёл ко мне. Я стояла лицом к окну, а он, сперва чуть дотронувшись, но набравшись смелости, обнял меня сзади.
- Да... ты так молод. А мне, представляешь, мне через пару месяцев будет двадцать!
- И что?
- Как - что? Всё. Детство потеряется окончательно. Я стану больше любить кошек, чем собак, потому что с ними меньше проблем. Я буду утверждать, что счастье не купишь, забыв о том, что такое "купить морскую свинку". Я скажу, что не грех быть как все в отдельно взятых проявлениях конформизма, и о таких, как мы с тобой сейчас, буду говорить: "юношеский максимализм".
- Я помню тебя в школе. Твой смех. Твою улыбку. Хочешь секрет? Я читал твои стихи, размещённые в интернете, и я слушал твой смех в школе. Поверь, люди с таким смехом, как у тебя, никогда не потеряют детство окончательно.
Мы с ним долго-долго молчали. Тишина наполнялась каким-то особенным смыслом. Когда молчат два человека, близких по духу, пауза в разговорах не висит тяжёлым бременем, а абсолютно не замечается. Наступает такой момент, когда мысли говорят сами за себя, и общаются друг с другом независимо от своих обладателей.
Кирилл был значительно выше меня. Он обнимал меня сзади, и его подбородок лежал у меня на макушке. Я чувствовала его дыхание, его руки у себя на животе, я чувствовала, как бьётся его сердце.
- Можно я сделаю кое-что? - спросил он, слегка разворачивая меня к себе лицом.
- Рискни.
- Нет, я не люблю рисковать...
- Очень зря. Так жить интереснее, когда рискуешь.
Он пристально посмотрел в мои глаза, его рука скользнула по моим волосам, по щеке. Уж вышло так, что был холодный вечер, а у нас горел камин. Вышло так, что в доме находились только я и он, мы были немного пьяны и совсем ещё молоды. Вышло так, что мы поцеловались.
4
Голову снесло нам обоим. Юное, пламенное чувство, разгоревшееся практически в одночасье, заставляло нас с Кириллом проводить вместе каждую секунду свободного времени. О том, что надо появляться дома, я и думать забыла, лишь изредка забегала переночевать, переодеться и напомнить папочке, что я ещё жива и здравствую. Отец не ругался, только бросал мне вслед какие-то шуточки, но, в общем-то, был доволен: он чувствовал, что меня переполняло невыносимое счастье, каждая молекула меня радовалась.
Так прошло почти три недели.
Настало ещё одно утро. Я проснулась от того, что солнечный луч, пробиваясь через ветки деревьев около дома, коснулся кончика моего носа. Это было так странно и необычно: солнечное утро в Бремене - редчайшее явление. Я чихнула. Сон понемногу отступал, я бросила взгляд на часы - девять утра. По немецким меркам - это уже позднее утро, там принято вставать часов в пять, в шесть - самое позднее. Я рывком села и принялась взбивать подушку.
- Доброе утро, - голос Кирилла раздался у меня за спиной. Я вздрогнула.
Кирилл сидел на моём подоконнике и, улыбаясь широко и добродушно, пристально смотрел на меня.
Нагнувшись, я взяла с пола брошенный халат и накинула его на плечи под пристальным и чуть нагловатым Кириллиным взглядом.
- Ты такая милая, едва проснувшись.
- Что ты делаешь здесь? - я испугалась: второй этаж, уже светло, если он карабкался по стене, его могли заметить и сообщить в полицию, это же не Россия!
- Успокойся, там внизу - лестница приставная. Ничего страшного. Черешню будешь? - только теперь я заметила в его руках большущую чашку, доверху наполненную спелой черешней.
- Буду, - я улыбнулась. Он больше не вызывал у меня чувства недосказанности, таинственности... теперь он был просто мальчишкой, которому семнадцать лет, влюблённым, хлебнувшим свободы.
Когда его не было рядом, мне было будто бы душно. Когда же он приходил, всё во мне словно наполнялось каким-то лёгким газом, я готова было взлететь - так мне было весело и легко.
- Может, ты слезешь с окна? - хихикнула я. - Давай хоть чаю налью, что ли.
Кирилл кивнул, спрыгнул с подоконника и ойкнул - его кеды были в земле - снял обувь и пошёл за мной в кухню. Я рассмеялась.
Мы прошли вниз по лестнице, кухня располагалась на первом этаже. Отцовский дом был большущим, светлым, практически не разделённым на комнаты, особенно первый этаж. Кухня, столовая, гостиная - всё представляло собой одно помещение с множеством окон, всё в цветах.
Помню, мама никогда не любила цветы, она считала их бессмысленными сборниками пыли и никогда за ними не ухаживала: это была работа отца, трудная работа, потому что по его желанию цветов было всегда много. Теперь он жил один в этом большом доме, и ничто не мешало ему разводить столько цветов, сколько хотелось.
Пока я возилась с чайником (он был неэлектрическим, потому что отец считал, что вода из электрического чайника невкусная), Кирилл бродил по гостиной. Когда же я приготовила чай и повернулась, то увидела, что он, облокотившись на стол, нахально рассматривает мои этюдные зарисовки, небрежно оставленные мною вчера на журнальном столике. Он был так поглощен этим, что не услышал, как я подошла. От его наглости у меня перехватило дыхание. Я нарочито кашлянула. Кирилл поднял глаза и посмотрел на меня отсутствующим, немного пьяным взглядом.
- Извини, тут лежали рисунки, я решил посмотреть...
- И как? - почему-то закипая, еле выдавила я. Да, у меня есть художественное образование, я рисую, мои работы выставляются, но этюдные зарисовки, сделанные впопыхах, на скорую руку, недоработанные, я считала чем-то несовершенным, особенно личным, почти интимным. Тем более, где-то среди этих листов бумаги был начатый и незаконченный портрет самого Кирилла, и мне не хотелось, чтобы он его видел.
- Очень здорово, - потягиваясь, сказал он. - Вот только здесь...
- Что - здесь? - угрожающим тоном спросила я. Но Кирилл, видимо, не уловил моей интонации и невозмутимо продолжил, посчитав своим долгом указать на какой-то недостаток в моих рисунках.
- Да вот, - он повернул ко мне один из этюдов. - Мне кажется, не совсем похоже...
Я даже не посмотрела. Конечно, подумалось мне, это был тот самый незаконченный портрет. Можно сказать, и не начатый толком... Я рисовала по памяти, вчера вечером, даже не стараясь прорисовать черты его лица, сделать их похожими, я рисовала даже не его самого, а тот образ, который возникает у меня в сознании, когда я думаю о нём...
Клянусь, мне захотелось дать ему звонкую пощёчину, я себя сдерживала каким-то чудом. Глубоко вздохнув, я процедила:
- А не пошёл бы ты...домой, а?!
Он удивлённо пожал плечами.
- Ты чего это?
- Пошёл вон, я сказала! - Я не знаю, почему я сорвалась на него тогда. Может быть потому, что мне показалось верхом наглости вторжение во внутренний мир моей фантазии, или это был просто перепад настроения. Но внутри засела какая-то возмущённая обида, от которой щипало глаза и хотелось, как маленькой девочке, заплакать, устроить истерику, топать ногами и бить по Кириллу ладошками.
Кирилл пристально посмотрел на меня. В его взгляде читалось изумление, обиженное непонимание, как у щенка, битого тапком. Затем он нахмурил брови, усмехнулся, сделал какой-то неопределённый жест рукой и пошёл к двери.
Когда хлопнула дверь в прихожей, я испугалась. Тогда я поняла, что наделала. Обида маленькой девочки прошла. Хотелось побежать за ним, поймать, вернуть, расцеловать.... Но нет. "Не может же он уйти", - думала я. - "Сейчас он постоит на крыльце, выкурит сигарету и вернётся назад с виноватым видом. Он же не может уйти, он же понимает!"
Прошло минут пять, но он не возвращался. Тогда я выбежала на улицу из дома, как была, в халате поверх ночной рубашки, босая. Его силуэт ещё был виден в конце улицы. Он шёл, пиная какой-то камень, ссутулившись, не оглядываясь назад. Я видела, что он не на шутку зол и обижен, мне хотелось догнать его, извиниться, но я не смогла. Просто не смогла. Наверное, привыкла, что бегают за мной. Избалованная вниманием девчонка.
Я прислонилась к шершавой стене отцовского дома. Дыхание перехватило. Я смотрела на исчезающий тонкий силуэт и боялась, что вот сейчас он повернёт, озарённый удивительно ярким солнцем и пропадёт. Навсегда пропадёт.
Я чувствовала, как у меня из рук вырывается то, на чём держалась моя жизнь. Я пыталась ухватиться за эту ниточку, но она ускользала от меня, и в итоге я сама её выпустила...
Пошатываясь, я зашла обратно в дом. Там тихо тикали часы, остывал на столе приготовленный мною чай, и о произошедшей ссоре напоминали только разложенные на журнальном столике мои рисунки.
Я подошла к ним, взяла в руки. Казалось, что они ещё пахли его одеколоном, ещё хранят прикосновение Кириллиных пальцев.... Ну почему всё так происходит?
Я бросила взгляд на рисунок, из-за которого всё случилось. Это был...нет, не его портрет. Это был вид из окошка одной булочной, я пыталась изобразить сложное пересечение трёх улиц с маленькими домиками, но вышло не удачно: я не разобралась с перспективой, поэтому на бумаге всё смешалось, не было реалистичности. Что он сказал? "Не похоже"? Конечно, он же не мог сказать "ломаная перспектива", он даже не знает такого понятия! Как глупо вышло всё. Ну почему, почему я не посмотрела, когда он указал мне...
Что же было делать? Идти к нему?
Нет, только не сегодня.
Я чувствовала себя разбитой донельзя. Я виновата, я была так виновата. Хотелось прижаться к нему, извиниться, заплакать... но гордость...
Гордость всегда мешала мне спокойно жить и наслаждаться жизнью. Я не могла позвонить первая, первая попросить прощения. Мне почему-то казалось это чем-то унизительным, хотя ничего страшного и унизительного в этом нет. Проявление любви к дорогому человеку никогда не унизит достоинства, только наоборот. Жаль, что понимание этого приходит со временем...
5
Чтобы как-то занять свои мысли, я вооружилась фотоаппаратом и пошла гулять. Бремен достоин того, чтобы по нему гуляли с фотоаппаратом. Множество маленьких скульптурных композиций, разбросанных по городу, мощёные улицы, маленькие дома с треугольными крышами, обвитые плющом и хмелем...
На рыночной площади Бремена я застряла надолго. Ошеломляющей красоты старая ратуша, выполненная в готическом стиле, заставила потрудиться мой фотоаппарат. Пунктуальные немцы куда-то спешили в этот солнечный день, сновали вокруг меня. Народ радовался наконец-то выглянувшему солнцу.
Отрывистая немецкая речь, как будто кто-то щёлкает орешки, журчала вокруг. Город кипел. Туристы сновали туда-сюда. Я спустилась на набережную Везера.
Могучая немецкая река, впадающая в Северное море, была спокойна. На берегу обитал ветерок, приятно раздувающий мои волосы. Я вдохнула полную грудь воздуха. Кто-то хочет на набережную Ниццы, а я обожаю набережную Бремена. Потому что склон здесь не такой крутой, и можно спокойно спать на траве, не боясь скатиться в воду вместе с газоном. Потому что здесь маленькая тропинка между травой и водой, а не громкая променада с тысячей магазинов и кафетериев. Стоит только один одинокий ларек с моей любимой клуб-мате (она не такая сладкая, как крем-сода). И воздух пахнет морем и солью... и музыка раздается на Рыночной площади... и жить сразу хочется, стоя вот так на берегу Везера.
Только вот тогда мне не хотелось.
На меня эта могучая река оказывала непонятное, волнующее действие, она нагнетала моё состояние беспомощного одиночества. Я побежала куда-то вдаль, вдоль по набережной, потом свернула к площади, ещё раз свернула, и ещё... Совсем запыхавшись, я остановилась и огляделась по сторонам. Заметила какую-то забегаловку несколько "кабачкового" типа.
В одночасье во мне поселилось такое презрение к собственной персоне, такое ощущение своей ничтожности, никчёмности, что мне захотелось сделать что-нибудь такое, за что завтра стала бы себя просто ненавидеть. И я зашла в этот кабачок.
Там я сидела за барной стойкой, уткнувшись головой в ладони, и еле сдерживалась, чтобы не зарыдать. "Барменшей" в этой забегаловке оказалась фрау Гертель, соседка моего отца - добродушная смешливая женщина средних лет по-крупному аппетитных форм. Для немки она была довольно красивой. Фрау Гертель налила большую кружку пива и на ломаном русском (видимо, с целью прихвастнуть познаниями, так как немецким я владею свободно) спросила:
- Что, не есть хорошо? Нужно выпить совсем чуть-чуть, и будет хорошо! - она подмигнула мне и протянула кружку. Я усмехнулась и приняла презент.
Я цедила пиво, ощущая, как алкоголь растекается по моим венам. В голове пульсировала только одна мысль - его имя. Кирилл, Кирилл, Кирилл.... Видимо, я совсем погрузилась в свой собственный космос, потому что совершенно не заметила, как рядом со мной оказался какой-то гражданин, упорно напоминающий мне страуса. Видимо, он уже некоторое время пытался обратить на себя моё внимание, но оно никак не хотело обращаться.
- Что вам? - сказала я по-немецки, охваченным алкоголем сознанием старательно вспоминая слова и грамматические нормы.
Он, обрадовавшись, видимо, что я ещё жива и даже в состоянии "шпрехать", затараторил что-то, но я не разбирала слов. Фрау Гертель окинула его взглядом и, поняв, что я не имею никакого желания иметь с ним какое-то дело, смачно причмокивая губами, заявила:
- Милый мой, девочка не в духе, она не хочет. Но вот я с удовольствием составлю тебе компанию, согрею не похуже горячего глинтвейна, - и подмигнула вдобавок. Страусиного гражданина как рукой смыло. Я расхохоталась.
Выпив ещё пару кружек, я окончательно потеряла временно-пространственную ориентацию. Страусиный гражданин, видимо, только этого и ждал. Подождав, пока Гертель куда-то отойдёт, он снова подсел ко мне. Я, чьё ощущение ничтожества и никчёмности от алкоголя только усугубилось, мотнула головой в сторону свободного столика. Гражданин радостно засуетился, заказал шампанского, и мы из барной стойки переместились туда.
Что было дальше, я не помню. Память как отрезало. Очнулась я в номере дешёвой гостиницы на полу, страусиный гражданин храпел рядом. Я в ужасе оглядела себя - слава богу, одета. Видимо, этого смутного типа вырубило до того, как он успел что-либо со мной сделать.
Голова раскалывалась. За окном была непроглядная тьма, шёл сильный дождь. Я нашла в этом номере ванную комнату, умылась. Пока не очнулся страусиный, нужно было уходить, что я и сделала.
Выбежав из гостиницы, я попала под ледяной поток хлеставшего ливня. Как всё-таки переменчива погода в Бремене! Ливень немного отрезвил меня. Я замёрзла, промокла, но точно знала, куда мне идти.
Шатаясь, я подходила к маленькому особнячку, в котором обитал Кирилл. В голове шумело, и я не разбирала своих мыслей, меня била дрожь. Наверное, я звонила в дверь очень долго, потому что взгляд заспанного Кирилла был крайне раздражённым, когда он всё-таки мне открыл.
Увидев меня, он явно растерялся. Я представляю себе эту картину: я, согнувшаяся в три погибели от холода, дрожащая, промокшая, с потёкшей косметикой на лице, в прилипшем к телу прозрачном платье посреди ночи стою на его крыльце. Жалкое зрелище.
Когда я увидела его, всё внутри сжалось. Я помнила только одно: надо извиниться. Но только я открыла рот, меня захватил разрывающий кашель.
Кирилл взял меня за талию и почти что занёс в дом. Дальше всё как в тумане. Я помню, как он раздел меня, поставил под душ с горячей водой. Я ловила лицом бодрящие согревающие капли. Кажется, он дал мне свой свитер, который доходил мне до колена, отнёс в гостиную, закутал в плед.
Пришла в себя окончательно я тогда, когда он протянул мне кружку с горячим молоком и мёдом.