Annotation

     Моей дочке Марине

      «Я помню первый день...»

     24 августа 1941

     Андрей

     Что произошло, Андрей так и не понял. Только что он стоял в Борисоглебском переулке у памятника Цветаевой, а вот он уже стоит на том же месте, только памятника нет, на улице заметно прохладнее и что-то вокруг не то. На музее отсутствовала табличка, дом выглядел гораздо хуже, а окна крест-накрест были заклеены полосками бумаги.

     — Что же ты, сынок, ограбили тебя, что ли, стоишь в одном исподнем? На пьяницу не похож вроде.

     Андрей растерянно посмотрел на спрашивавшую у него что-то женщину: «Почему в исподнем? — подумал он. — Брюки на месте, футболка тоже. Дурацкая, правда, но других чистых дома не оказалось, пришлось надеть эту».

     — Что-то случилось? А где всё... — он обвел кругом рукой.

     — Война, сынок, случилась, так то давно уже, третий месяц пошел. Тревога воздушная была, ночью поспать не дали, так то ночью. А сейчас — ничего не случилось.

     — Я был в музее, вот, здесь, — Андрей показал на здание, — потом вышел, а памятник пропал...

     — Какой музей, сынок, ты головой ударился, что ли? Нету в нашем доме никакого музея. И памятников тут никогда не было, я давно тут живу, с двадцать пятого года. Давай-ка я тебя к участковому нашему сведу, он разберется, а то что-то не то с тобой.

     Андрей воспринимал происходящее несколько отстраненно, как будто это происходило не с ним. Голова шумела, в ушах звенело, слова женщины про войну и бомбежку прошли мимо его внимания, он почти безвольно шел за ней, не обращая особого внимания на окружающее.

     Провожатая завела Андрея через дверь с табличкой. Глаз зацепился за фрагменты надписи «НКВД... уполномоч... милиции...». Женщина постучала в дверь, оттуда донеслось «Входите» и она завела Андрея в комнату.

     Прямо напротив двери со стены на входящего смотрел портрет Сталина. Андрей на мгновение остановился, глядя на портрет, но женщина потянула его за руку:

     — Проходи, не стой, — и тут же, не останавливаясь, обратилась к сидевшему под портретом милиционеру в темно-синем кителе:

     — Вот, значит, товарищ сержант, на улице стоял, возле нашего дома, в исподней рубахе, говорит чудное что-то, музей и памятник искал какой-то.

     — Иди, Смирнова, я разберусь сейчас, — милиционер встал из-за стола и вывел женщину наружу.

     Следующие часа два, Андрей невпопад отвечал сержанту на вопросы. Он понимал, что вокруг что-то не то, но этот надсадно кашляющий милиционер в каком-то старорежимном кителе без погон (в петлицах — два треугольника, очевидно, указывающий на сержантское звание), портрет Сталина, громкоговоритель, бубнящий что-то на стене — всё это не давало сосредоточиться, собраться с мыслями.

     — Ты, сволочь, будешь говорить правду? Что ты мне тут городишь про будущее и памятники?

     Милицейский сержант занятно брызгал слюной, когда кричал, но Андрею смешно не было. Он уже устал объяснять сержанту, что вышел из музея Цветаевой в Борисоглебском переулке, где за какие-то смешные деньги ему провели индивидуальную экскурсию, остановился сделать селфи возле памятника — и вдруг памятника не стало, а Андрея добрые люди привели к участковому инспектору милиции Вострякову, где этот самый молоденький сержант уже слегка осипшим голосом пытался добиться от него, где его документы и правду о содержимом его карманов.

     Содержимое самое банальное: телефон, карта «Тройка», музейный билет и горстка мелочи. Но сержанту так не казалось. Он, наверное, воображал себе раскрытие шпионской сети и третий треугольник в петлицу, а, может, и орден на груди. Возможно, из-за этого он пока решил не докладывать о странном задержанном (а Андрей уже превратился из добровольно пришедшего в задержанного, о чем сержант сообщил ему), а пытался разузнать все сам. Да и телефон в опорном пункте, или как он назывался в этом времени, отсутствовал. Наверное, связь осуществлялась дотелефонными способами.

     От расстройства, что ничего не получается, милиционер даже стукнул Андрея в ухо, и это, как ни странно, привело того в себя.

     «Надо выбираться отсюда и побыстрее, этот дебил сейчас доложит по команде и меня запрут, в лучшем случае, в дурдом, а в худшем — просто вальнут. Выбираться в той одежде, в которую Андрей сейчас был одет, не получилось бы никоим образом: если низ еще как-то мог сойти за местную одежду, то верх, составлявший собой футболку с надписью «обнулись» с О-умлаутом, не подходил к действительности никак. Футболку он надел утром только потому, что та была единственной чистой и глаженой, но теперь уже это положения не спасало. Ибо действительность была 24 августа 1941 года.

     «Ладно, хрен с тобой, сержант милиции Востряков, считай, что тебе не повезло, хотя ты об этом еще не знаешь». Андрей теперь знал, что ему делать и жизнь снова двинулась в каком-то направлении, хотя и было оно, это направление, маловероятным и даже фантастическим.

     В этот момент сержант склонился над столом в очередном приступе кашля и Андрей, не теряя времени, привстал, наклонился и с левой ударил его в висок. Голова милиционера от удара дернулась и он, медленно заваливаясь вместе со стулом, удивленно глянул на Андрея, не соображая, что же произошло. Тянулось это долю секунды, потом стул рухнул и голова сержанта глухо ударилась об угол сейфа. Андрей обошел стол и посмотрел на лежавшего на полу милиционера. Тот, не мигая, уставился бессмысленно внезапно окосевшим взглядом, а правая нога его судорожно подергивалась. Из носа потекла кровь. Подбежав к двери, Андрей закрыл ее изнутри на щеколду.

     "Да, не повезло тебе, парень, вроде как перелом основания черепа на ровном месте. А это не лечится«.[2] Андрей прикинул, сержант, уткнувшийся носом в натекающую лужу собственной крови, вроде бы одной с ним комплекции. Можно воспользоваться его форменной одеждой, тем более, что она ему уже больше не понадобится, а Андрею поможет выбраться из милицейского участка, а дальше — дальше будет действовать по ситуации.

     Форму стаскивать пришлось долго, пуговицы никак не расстегивались, непонятная портупея все время мешалась, но все кончилось и Андрей начал переодеваться. Китель немного жал в плечах, сапоги немного болтались на ноге, но движений особо не сковывало. Сержанта он оттащил в угол, чтобы не было видно из окна. В сейфе, кроме его вещей, лежал сержантский наган и боеприпас — десяток запасных патронов россыпью. Кроме того, мародерка обогатила Андрея на двести пятьдесят рублей. Он покрутил в руках купюры, не зная, много это или мало? «О чем я хоть думаю? Сколько ни есть, сгодятся! Выберусь, разберемся». Он глубоко вдохнул, выдохнул и открыл дверь кабинета.

     Коридор перед кабинетом радовал пустотой. Андрей вышел на улицу и остановился, прикидывая, куда же теперь? В голове пронеслись мысли о письмах Сталину, песнях Высоцкого и прочих необходимых действиях, которые должен осуществить нормальный попаданец, но, как пронеслись, так и унеслись. Не о чем было писать Сталину, песни Высоцкого помнились фрагментарно (как и все остальные песни, впрочем), в телефоне ничего стратегического не было, кроме пары детективов и десятка музыкальных треков. Что происходило в августе 41 на фронте, Андрей точно не помнил. Единственное, что сейчас почему-то он помнил лучше всего, что ровно через неделю в Елабуге покончит с собой Цветаева.

     

      Марина

     Пароход еле полз по Каме. Полтораста километров до Чистополя оказались поездкой на Луну. Марина сидела на палубе и ей было все равно. Будто кто-то другой говорил ей, что надо поехать в Чистополь, разузнать, можно ли туда переехать, потому что в Елабуге делать было нечего. Не было работы (в местном пединституте её небрежно отвергли, хотя она точно знала, что места там были), с квартирной хозяйкой ссоры начались чуть не с первой секунды. Молоденький военрук из пединститута обещал помочь с жильем, но и там не получилось, хозяева, узнав, что ни пайка, ни дров у Марины нет, в комнате отказали. К тому же, как рассказал Мур, когда ее не было, к квартирной хозяйке, когда ее не было дома, приходил какой-то чин из НКВД, выспрашивал, что она делает и что говорит.

     Стихи ушли давно — вместе с Сережей и Алей, вместе с поденщиной переводов, вместе с серостью и безысходностью. Жить стоило только ради Мура, но и эта ниточка все чаще казалась Марине призрачной и ненужной. Франция, из которой уехали всего два года назад, казалась полузабытым сном, да и Москва, из которой уехали всего две недели назад, на этом пароходе тоже казалась таким же сном.

      Андрей

     Направление Андрей не выбирал. Судьба не стала нарушать его задумчивое состояние и ноги сами понесли в сторону Борисоглебского переулка

     — Андрей Григорьевич, подождите, пожалуйста! — послышалось сзади.

     Единственный человек, который знал отчество Андрея на этом свете, сейчас лежал без сознания в помещении опорного пункта милиции и Андрей не знал, как ему реагировать на такую новость. Поэтому решил последовать совету Ахматовой, которая рекомендовала не поворачивать голову, если кто-то кричит «дурак» и пошел дальше. Но сзади послышались ускоренные шаги и голос раздался уже ближе:

     — Да подождите же, Андрей Григорьевич!

     Чуть запыхавшись, к нему почти подбежал пожилой полноватый мужчина в светлом льняном костюме и соломенной шляпе.

     — Андрей Григорьевич, Вы, ради Бога, извините, но Вам надо пройти со мной. Здесь недалеко.

     — Вы меня с кем-то спутали, гражданин. Никуда я с Вами не пойду.

     — Вы, конечно, вольны идти куда хотите, но сами подумайте, далеко ли у Вас получится уйти с чужими документами? Идет война, документы и у милиционеров проверяют. Что тогда?

     — Вы кто такой? Что Вам от меня надо?

     — Андрей Григорьевич, я — тот, кто Вам помочь может. Я тоже из две тысячи двадцатого года, поверьте, ничего плохого против Вас я не замышляю. Пройдемте со мной, здесь и правда, рядом всё.

     — Ладно, пойдемте. Как к Вам обращаться?

     — Михаил Николаевич. Извините, не представился сразу. Михаил Николаевич Щербаков. Ну, а кто Вы, я знаю.

     И в самом деле, оказалось недалеко. Уже через пару минут они поднимались по лестнице старого дома. Михаил Николаевич открыл дверь квартиры на третьем этаже и пригласил Андрея:

     — Заходите, Андрей Григорьевич, нам сюда.

     В квартире было почти пусто. В прихожей на гвозде, забитом в стену, одиноко висел синий плащ. Справа две двери, ведущие, видимо в комнаты, были закрыты, прямо по коридору через приоткрытую дверь виднелась ванная.

     — Нам сюда. — На кухне, куда Щербаков сразу завел Андрея, стояли два грубо сколоченных табурета и стол. Из посуды наблюдались две кружки и закопченный чайник.

     — Чай будете? Я сейчас воду вскипячу кипятильником. Извините, что так по-спартански, здесь никто не живет, квартиру на всякий случай держим. Вот он и приключился, случай этот.

     Через полчаса они пили чай с закаменелыми баранками и разговаривали, как старые приятели. Михаил Николаевич объяснил, как во время какого-то эксперимента на установке с зубодробительным названием случился сбой чего-то не менее зубодробительно называющегося и теперь, чтобы отправить Андрея назад надо что-то там тонко настраивать и когда оно настроится, толком никто не знает.

     — А Вы, Михаил Николаевич, как здесь так быстро оказались?

     — Так на меня аппаратура настроена, Андрей Григорьевич, поэтому я могу с определенными ограничениями туда и назад перемещаться, но меня через переносной модуль послали, а он только на меня настроен. Жаль, не успел, несчастный сержант этот не пострадал бы. Но Вы не расстраивайтесь по поводу этого милиционера, жалко его, конечно, но тут поначалу и заместитель Ежова пострадал в компании с комбригом одним, такое дело. К тому же, Андрей Григорьевич, все эти люди, — он махнул рукой в сторону окна, — они ведь уже все умерли.

     Такое легкомысленное отношение к чужим жизням несколько покоробило, но Андрей виду не подал. Сам он за свою бурную молодость смертей видел немало: вторая Чечня, а потом работа фельдшером на «скорой» приучили к тому, что люди вокруг умирают, а временами и много.

     — Поживете здесь, Андрей, документы я Вам железобетонные дам, хоть в Кремль ходи (хотя и не советую туда ходить), одежда в шкафу есть, денег более чем достаточно. Еду можно покупать в коммерческих магазинах, они работают. Мне, к сожалению, через час надо возвращаться, у переносного модуля ограничение по времени. Раз в неделю я к Вам наведываться буду, сообщать, что и как.

     — Не надо, Михаил Николаевич, я, пожалуй, уеду.

     — Куда, Андрей? Это здесь я еще как-то помочь смогу, да и перемещение только здесь работает. А там — никакой гарантии.

     — Ничего, Михаил Николаевич, ничего. Я поеду в Елабугу.

     — Что Вы там забыли, Андрей? Эта Ваша Елабуга, извините, находится прямо в центре жопы мира. Это только по карте туда ехать десять часов на машине, а в жизни Вы туда доберетесь неизвестно когда!

     — Я все равно поеду. Там сейчас Марина Цветаева. И жизни ей осталась одна неделя ровно. Понимаете, я ведь себе потом простить не смогу, что я знал, мог ее спасти — и не сделал.

     — Я над Вами, Андрей, не начальник, приказывать не могу. Мне Ваша Цветаева, извините, не так дорога, как Вам. Но препятствовать не буду. Пойдемте, покажу, где что находится, документики Вам соорудим, да и пойду я.

     Управились за час. Михаил Николаевич выписал Андрею паспорт на его же имя, проявив мастерское владение пером с тушью и вклеив тут же напечатанную на вытащенном из тайника принтере фотографию, написав на обороте карандашом фамилию.

     — Есть легенда, что при тщательной проверке наличие фамилии на обороте фотографии смотрят. Проверить не получилось, вот и пишем на всякий случай. Теперь Вы, Андрей, невоеннообязанный инвалид, вот и справочка соответствующая. Вот Вам деньги, здесь двести тысяч крупными, а здесь пять тысяч помельче. Отчет не нужен, напечатаем, сколько надо. Я буду здесь каждое воскресенье, начиная с 31 августа. Жду Вас, Андрей.

     — Михаил Николаевич, а Вы мне зачем помогаете? Откуда такая горячая любовь? Бросили бы меня, да и хрен с ним. Тем более, что никто, кроме вас и не знает, что я здесь оказался.

     — Понимаете, Андрей, так получилось, что Вы — всего лишь четвертый человек, которого наш прибор смог перенести. Кого попало — не пускает. Так что Вы нам гораздо нужнее, Андрей, чем мы — Вам. Начальству только потом такого не говорите, не поймут.

     — А если я не захочу у вас работать?

     — Что, правда не захотите? — Щербаков посмотрел на Андрея с улыбкой.

     — Наверное, захочу. Поговорим потом.

     — Ну и ладно. До свидания. И удачи Вам! — Михаил Николаевич пожал протянутую навстречу руку Андрея и вышел из квартиры.

     [1] — здесь и далее все названия глав — цитаты из Цветаевой

     [2] — Да, милиционеру не повезло. Но автор сам наблюдал перелом основания черепа в ситуации, когда молодого мужчину толкнул со стула приятель, пытавшийся вытащить у пострадавшего сигарету изо рта. Так что и так в жизни бывает.

      «Еще никем не выслежен...»

      25 августа 1941 года

      Андрей

     С утра Андрей начал собираться в дорогу. Надо было купить какую-то одежду дополнительно к той, что была на нем надета и продукты. Впрочем, вопрос с одеждой отпал после ревизии шкафа — запасную пару брюк, несколько рубашек и трусы там нашлись. Материал на портянки к милиционерским сапогам тоже нашелся. Взяв какой-то холщовый рюкзак, запихнув деньги во внутренний карман пиджака, он подошел уже было к двери, но затем вернулся и, потратив минут двадцать на рукоделие, взял милицейский наган, подвесив его на пришитую подмышкой петлю.

     Выйдя на улицу и повернув за угол, Андрей чуть было не наткнулся на женщину, которая привела его к участковому. Она о чем-то рассказывала милиционеру, что-то писавшему в блокноте, жестикулируя и глядя в сторону двора, в котором располагался опорный пункт. На Андрея ни женщина, ни милиционер не смотрели и он, не спеша развернувшись, пошел обратно.

     Коммерческий магазин ему посоветовала дама, явно из бывших дворян: она горделиво шагала по улице, неся на голове неизвестно какой древности шляпку и в руке — так же антикварно выглядящую дамскую сумочку.

     — Это Вам, молодой человек, вон там направо и по Садовому к дому Ростовых на Поварской, там рядом, увидите. Вы же знаете, где дом Ростовых?

     Где находится дом Ростовых, Андрей знал. Идти было недалеко, но добравшись туда, где в будущем находился ресторан ЦДЛ, Андрей выяснил две вещи — улица ныне носила имя Воровского и магазина больше не было. Витрина была заколочена фанерой, а дворник, стоявший неподалеку, объяснил, что буквально накануне магазин разграбили почти среди бела дня, причем, грабили не бандиты, а вполне себе обычные граждане, которые, впрочем, вынесли содержимое магазина быстро и почти целиком. Словоохотливый дворник рассказал, что магазины коммерческие грабят теперь часто — есть нечего, на карточки, бывает, и не купишь ничего, а на рынке деньгам предпочитают товары, так что особо там за деньги ничего и не возьмешь.

     — Ты, сынок, иди на Волхонку, там недалеко от того места, где храм был, должен быть магазин коммерческий. Цены, правда, там аховые, не знаю, что ты там купишь.

     Пришлось идти в обратную сторону. Магазин нашелся, и Андрей набрал там продуктов. Шесть палок сырокопченой колбасы, копченый рыбный балык весом килограмма полтора, десять банок тушенки и купленные зачем-то полкило плюшек заметно утяжелили рюкзак. Несмотря на довольно-таки прохладную погоду, стало даже немного жарко.

     Решив срезать дорогу, Андрей понял, что пошел не туда, двор оказался не проходным двором-колодцем, пришлось возвращаться. Развернувшись, он наткнулся на двух типов, преградивших ему дорогу. Здоровяк в пиджаке из-под которого виднелась тельняшка, высунув кончик языка, поигрывал основанием прилипшей к нижней губе папиросы. И уже достаточно взрослый подросток в широких прямых брюках и куртке ковбойке — их изображения можно смело использовать в качестве иллюстрации к энциклопедической статье “Шпана уголовная мелкая”. Андрей резко развернулся обратно, но тут же увидел, что ему перегородили дорогу еще двое типов взявшихся словно ниоткуда. У них типаж соответствовал товарищам: кепки-восьмиклинки, и фикса, сверкнувшая во рту стоявшего к нему ближе всех. Он выглядел наглее и выделялся среди товарищей белым чубчиком, выпущенным из-под кепки — любимая прическа московской шпаны, полубокс. И последний мазок на портрете - длинный грязноватый ноготь на мизинце левой руки — особый шик блатного урки.

     Таким что война, что чума - будут грабить не глядя на горести народа.

     — Оп-па, окунек к нам заплыл с гаманцом, полным блесенок, — со слащавой улыбочкой наклонив голову вперед и поигрывая плечами сказал фиксатый, — наше вам с кисточкой.

     Андрей оглянулся: двое спереди, двое сзади. Классика гопстопа! Жертва зажата между двумя парами гопников, лишена возможности сбежать. Он тут же повернулся спиной к стене, сделав шаг назад, чтобы держать всех в поле зрения. Фиксатый, похоже, молодой, но уже опытный блатарь, натаскивал и учил молодняк, как правильно обчищать фраеров. Он сделал едва заметное движение мизинцем с длинным ногтем, и один из молодых преступников отделившись от компании, занял место на выходе из двора, став на атасе.

     — Папироской не угостишь? — спросил фиксатый.

     — Бросил я курить. Вредное это занятие и тебе не советую, — ответил Андрей.

     — А дяденька-то жадный у нас, — также слащаво блажил фиксатый продолжая медленно двигаться к нему, — мы дети жертвы хражданской войны, беспризорники, потерявшие маму и папу, — продолжал он «заговаривать» внимание жертвы.

     Андрей четко видел, что фиксатый как упругая сжатая пружина может выпрямиться в любой момент и нанести один быстрый и смертельный удар. Он сделал еще шаг назад, будто испугавшись, пытаясь при этом достать из подмышки наган. Тот зацепился и никак не хотел покидать петлю, из которой дома так легко и без усилий доставался. Уперся спиной в стену.

     — Ты чего там шаришь, фраерок, быстро лапки лягушачьи свои опусти!

     Фиксатый медленно нагнулся и вытащил из-за голенища сапога нож.

     — Сейчас, пацаны. У меня там деньги. Я отдам, только не режьте, — сказал Андрей придав голосу жалобный тон.

     — Умный, фраерок, — процедил фиксатый, — котомку давай сюда. И клифт снимай.

     — И прохоря, — добавил тот, что слева.

     — Ну да, и прохоря снимай, на кой они тебе нужны. Побыстрее только, нам некогда, — пробасил тип в тельняшке и пиджаке.

     Но в этот момент наган наконец-то удалось вытащить и Андрей приставил его ко лбу уже почти вплотную подошедшего фиксатого.

     — Нет, пацаны, может, я пиджачок свой сам дальше носить буду и котомка мне нужнее.

     — Ты пукалкой своей не размахивай духарик, а то неровен час стрелишь кого, — процедил фиксатый.

     Андрей взвел курок.

     — Не сомневайся волчара, ты первый получишь дырку в черепе, а потом, я сколько смогу положу твоих сявок. Может, кто и успеет меня пырнуть ножом, но ты сука, уже этого не узнаешь, потому что будешь беседовать с ангелами, — жестко сказал Андрей.

     Блатарь посмотрел прямо в глаза Андрею и сделал осторожный шаг назад.

     — Вот гнида перхотная, — цыкая, сплюнул брезгливо фиксатый сквозь щель между двух передних зубов и едва заметно качнул длинным ногтем.

     Трое его товарищей мгновенно исчезли, словно растворились в пространстве.

     Он сам отошел от Андрея и повернувшись сказал.

     — Как сказал наш великий поэт Сережа Есенин «как мало пройдено дорог, как много сделано ошибок», помни фраерок, что когда-нибудь наши дорожки пересекутся, и я воткну тебе перо под ребра и не поможет тебе твой мусорской наган.

     Он с шипящим свистом сквозь щель между двух передних зубов втянул воздух, издав змеиное шипение.

     — Запомни Венечку Фартового, это я подырявлю тебе почки в темном переулке, — пригрозил он и исчез за углом.

     Андрей прислонился к стене. Его потряхивало он, едва не спустил курок. Ему потребовалось неимоверное усилие удержать себя, потому что первая реакция солдата прошедшего войну - сразу стрелять, едва почувствуешь опасность. Инстинкт и через двадцать с лишним лет никуда не делся.

     

      Марина

     Пароход, доползший до Чистополя почти через сутки, показался Марине настоящим адом. Сил почти не осталось, а сделать надо было немало. Прямо с парохода она отправилась в совет эвакуированных, узнав дорогу у милиционера, дежурившего на пристани. Там каким-то чудом она встретилась с Флорой Лейтес, которая обещала что-то устроить для Марины, но новости оказались неутешительными: оказывается, накануне драматург Тренев был категорически против того, чтобы Цветаева переехала в Чистополь, обзывал ее иждивенкой и белоэмигранткой. Коля Асеев почти ничего не сказал в ее защиту. Узнав у Флоры адрес Асеева, она тут же отправилась к нему. Дверь открыла Колина жена, имя которой Марина никак не могла запомнить, она эту женщину, не понравившуюся ей с самой первой встречи в Москве, считала чем-то вроде прислуги при Асееве и внимания на нее не обращала. Та платила ей той же монетой. Вот и сейчас она, едва поздоровавшись, отвернулась от Марины. Асеев болел, у него обострился туберкулез и он сидел дома, бледный, постоянно кашляющий. Впрочем, Марине он обрадовался, но было в его взгляде что-то такое, будто он сделал нечто плохое и сейчас этого очень стыдился. Впрочем, надежды он не терял, обещал сегодня же написать письмо в правление с просьбой как-то Марину устроить.

     На улице встретила Лидию Чуковскую, та была приветлива, повела пообедать к своим знакомым, Шнейдерам, те тоже отнеслись к Марине, как к близкому человеку, но сил на общение не было и Марина, на что-то сославшись, пошла ночевать в общежитие литераторов к жене Паустовского, Валерии Навашиной.

      Андрей

     После стычки в подворотне аппетита не было никакого. Андрей буквально заставил себя поесть. Открыв банку тушенки, он понял, что ее не на чем разогреть — керосина в стоявшей на кухне керосинке не было и, к тому же, он забыл купить хлеб. Идти за хлебом не хотелось, холодную тушенку он запил чаем и заел показавшимися невкусными плюшками.

     На Казанский вокзал решил поехать на метро. Но перед входом на «Арбатскую» стоял кордон, на вход никого не пускали и Андрей пошел на трамвай, путь к остановке которого ему подсказали возле метро.

     Вагон был переполнен, большинство пассажиров были с чемоданами и узлами. Пробираясь через них к выходу, какой-то пьяный работяга ругался:

     — Что, крысы, убегаете? Корабль, думаете, тонет? Мотайте отсюда, без вас дышать легче будет.

     Мужик грязно ругался, пока не вышел из трамвая, перечить ему никто не стал.

     Площадь перед вокзалом была забита людьми, Кто стоял, кто сидел на своих вещах, кто пытался пробиться к такому же переполненному вокзалу. Андрей снял рюкзак и понес его в руках — тащить его на спине в такой толпе было неудобно, к тому же вопли об украденных вещах время от времени было слышно сквозь многоголосый гул.

     Тяжелый рюкзак, набитый продуктами и вещами, бил по ногам, но Андрей медленно продвигался к вокзалу. К кассам он не пошел, рассудив, что делать там нечего и ждать очереди можно долго. На платформе, где было чуть посвободнее, но воняло так же, как и на площади — потом, мочой, чем-то кислым — после недолгих поисков нашелся дежурный по вокзалу.

     — Гражданин, идите в кассу, там билеты, я ничего не знаю, не мешайте мне работать!

     Но триста рублей, оказавшихся в руке железнодорожника в качестве аванса и обещание удвоить сумму после посадки в нужный поезд, поменяло всё.

     — Здесь посидите пока, поезд до Горького через четыре часа должны на посадку подать, там решим.

     — Но мне до Казани хотя бы надо!

     — Какая Казань, радуйтесь, что хоть до Горького отправлю, на Казань поезд только завтра формировать будут, да и то неточно. Приедете, на месте разберетесь, как дальше ехать, — сказав это, дежурный по вокзалу ушел.

     Андрей уселся у стены прямо на асфальт и стал ждать. Уходить отсюда смысла не было. Через какое-то время он даже начал подремывать, когда кто-то ударил его по ноге. Открыв глаза, он увидел двух милиционеров.

     — Документы предъявляем, гражданин.

     Андрей достал паспорт. Страха показывать его не было — документ особых степеней защиты в виде голограмм или ламинации не имел, заполнил его Михаил Николаевич со всем тщанием, фотография наклеена была ровно, лиловая печать была отчетлива.

     — Сами едете?

     — Да нет, тут родственники, отошли вот, — зачем-то соврал Андрей.

     Но милиционер, даже не дослушав, потерял к Андрею интерес и двинулся дальше. Андрей сел поудобнее, но старался теперь не уснуть. Ждать оставалось еще часа два. Вдруг к нему подошла девочка лет двенадцати.

     — Дяденька, возьмите меня с собой, пожалуйста. Я от поезда отстала, моя тетя уехала, утром еще, а я здесь осталась, меня из поезда вытолкали. У меня вот свидетельство о рождении есть. Но денег и еды нет, — девочка заплакала.

     — Так тебе в милицию надо, они найдут твою тетю и отправят тебя к ней.

     — Не надо в милицию, они меня в детский дом отправят, а мне надо к тете! Она будет переживать! Пожалуйста, возьмите меня с собой, я же взрослая уже, я мешать вам не буду.

     — Куда же поехала твоя тетя?

     — В Арзамас, у нас там родственники.

     — Но поезд только до Горького.

     — Ничего, там я доберусь как-нибудь.

     «Ладно, доедем до Нижнего, там пускай добирается как знает. Заплачу железнодорожнику за девчонку, денег не жалко» — Андрей уже решил для себя, что ничего страшного не будет, если девочка поедет с ним.

     — Зовут тебя как?

     — Настя. Настя Трухачева.

     — Ну, Настю Трухачеву я с собой точно возьму. Садись рядом, будем ждать поезд. Есть хочешь?

     — Да.

     — Только у меня хлеба нет. Держи вот, колбасы кусок, жуй.

     С собой не было не только хлеба. Не было кружки, хотя был пакет с чаем. Не было туалетной бумаги и бумажных салфеток. Впрочем, если с кружкой и хлебом вина была Андрея, то туалетной бумаги не было в советской торговле. Андрей вспомнил, с каким удивлением на него посмотрела продавщица, когда он попросил элементарную, казалось бы, вещь.

     Дежурный по вокзалу появился незадолго до подачи поезда. Андрей быстро решил с ним вопросы и с Настей, и с хлебом, и даже с кружками. Наверное, той суммы, которую Андрей ему отдал, хватило бы и на отдельный вагон. Андрея с Настей определили к каким-то проектировщикам из института черной металлургии.

     Поезд был обычной электричкой. Никаких удобств в дороге не предусматривалось, если что, надо было терпеть до остановки, которых, впрочем, по дороге обещали немало. Время прибытия в Горький не знал никто. Людей в вагоне было заметно больше, чем полагалось, некоторые просто сидели на полу в проходах. Многие женщины плакали.

     Поезд неспешно отправился на восток в десять вечера.

      «В темных вагонах...»

     

      26 августа 1941 года

     

      Андрей

     

     Поезд, казалось, больше стоял, чем ехал. То и дело останавливались на полустанках и в чистом поле — пропускали встречные военные эшелоны. На станциях громкоговорители со столбов передавали бесконечные сводки Совинформбюро, которые энтузиазма никому не добавляли. После описания подвигов солдат и офицеров, героически защищавших свою родину следовали слова «После тяжелых и продолжительных боев...» и становилось понятно, что героизм пока остановить немцев не может.

     — Мы же в прошлом году назад только из Экибастуза приехали, — рассказывал во время очередной остановки сидящий рядом с Настей мужчина, — тяжело там, конечно, было, от города не осталось почти ничего, шахты.... одно название, что шахты, работы много, да прожили бы как-нибудь, а тогда обрадовались, в Москву, в институт пригласили, а теперь вот оно как, не знаем, куда и что.

     Рассказ об Экибастузе длился еще долго, попутчики узнали и о привозной воде, и о зимних ветрах, выдувающих остатки тепла, и о прочих бытовых неурядицах северного Казахстана. Наконец, мужчина тяжело вздохнул и, пробормотав: «Гребаный Экибастуз», задремал. Будто ждавший конца рассказа поезд, наконец-то дернулся и вновь покатил на восток.

     От долгого сидения на одном месте затекали ноги, но выходить на остановках надолго никто не рисковал — поезд всякий раз трогался внезапно, без объявлений. Один из эвакуирующихся, который в Петушках пошел на привокзальную площадь поискать еды, еле догнал уезжающий без него поезд.

     Андрей в вагонных разговорах не участвовал. Настя тоже сидела молча, прижавшись к его руке. На попытки попутчиков вовлечь ее в разговоры отвечала нехотя, в конце концов от нее отстали.

     На улице уже начало смеркаться, когда поезд вдруг резко дернулся, со стороны паровоза раздался какой-то скрежет, вагон накренился набок, свет, пару раз мигнув, погас. Послышалась ругань, возмущенные крики.

     — Ты как, цела? У тебя все в порядке? — спросил он Настю.

     — Вроде да.

     — Давай-ка выбираться отсюда.

     Андрей начал протискиваться к тамбуру. Там уже стояли несколько пассажиров, но выбраться из вагона пока никто не мог. Один из мужчин, стоявших в тамбуре, попросил:

     — Отойдите, стекло выбью, потом вылезем как-нибудь.

     Ногой он выбил стекло, потом рукой, на которую намотал пиджак, убрал оставшиеся осколки.

     — Давай, парень, ты вниз, я тебе отсюда помогать буду.

     Андрей спрыгнул на насыпь. Высота была метра два с лишним, вряд ли все пассажиры могли спокойно вылезть здесь из вагона. Он отошел в сторону от поезда и посмотрел по сторонам. Через два вагона от них люди начали выбираться через дверь.

     — Здесь не вылезем из вагона, — сказал он разбившему стекло мужчине, — надо дальше пройти, там через дверь выходят. Подай мне, пожалуйста, девочку, чтобы мы не мешали.

     Андрей поймал свой рюкзак, который выбросила Настя, а потом и саму Настю.

     — Пойдем, это надолго, надо выбираться отсюда. Ты точно в порядке, ничего не ушибла?

     — Нет, дядя Андрей, всё хорошо.

     Они пошли вдоль состава. Паровоз сошел с рельсов, первые вагоны почти лежали на боку, возле них суетились люди, помогая выбираться застрявшим пассажирам.

     — Придется задержаться. Настя, стой здесь с вещами, никуда не отходи. Я пойду помогу.

     Андрей вместе с другими пассажирами начали оттаскивать от вагонов тех, кого доставали из поврежденных вагонов. Раненых укладывали прямо на траву метрах в десяти от вагонов.

     Вдруг стало слышно нарастающий гул и прямо на поезд полетел самолет с крестами на крыльях. Все бросились врассыпную. Из самолета посыпались бомбы, многие из которых попали в вагоны.

     Андрей бросился к Насте, которая стояла, замерев, там, где он ее оставил. Сбил с ног, упал сверху. Налет закончился быстро, Андрей встал, отряхнул с одежды землю. В голове немного шумело, но больше ничего вроде не беспокоило. Даже одежда не повредилась, хотя одна из бомб разорвалась совсем недалеко.

     Последствия налета были ужасающими. Три вагона были разбиты в щепки, сейчас они горели, освещая неровным светом пожара все вокруг. Раненых, которых успели оттащить от вагонов, почти всех убило прямым попаданием. Недалеко от себя Андрей увидел лежащего ничком, без движения, мужчину, который рассказывал про Экибастуз. Грудь его была разворочена, очевидно, осколком. «Вот уж правда, лучше бы ты в своем Казахстане зимой мерз в вагончике, да живой» — подумал Андрей и повернулся к Насте. Она все еще лежала там, где он ее оставил и Андрей поднял её на ноги.

     — Пойдем, Настя, пойдем отсюда. Не надо тебе на это смотреть.

     Железнодорожники отгоняли пассажиров в сторону от поезда, опасаясь нового налета. Андрей подошел к ним и спросил:

     — Мы где сейчас?

     — Возле Юрьевца. Тут до Владимира километров десять, не больше. Ты, сынок, иди в сторону, не мешайся. Не дай бог, сейчас ещё вернутся, твари, — пожилой железнодорожник, разговаривавший с Андреем, заплакал, размазывая слезы по лицу грязной рукой, — идите отсюда.

     До Юрьевца добрались за каких-то полчаса. Там им показали дорогу до Владимира, пообещав, что часа за три они до железнодорожного вокзала точно дойдут.

     Пошли по дороге. К этому времени почти совсем стемнело, дорогу пришлось освещать время от времени фонариком, работающим от динамо-машины. Отойдя в сторону, Настя чуть не упала в огромный ров, который был выкопан почти у самой дороги. Редкие машины, обгонявшие их, не останавливались. На окраине Владимира Андрей спросил дорогу у женщины, стоявшей с соседкой у забора:

     — Извините, дорогу на вокзал не покажете? Там поезд возле Юрьевца разбомбили, мы с него.

     — Ой, ужас какой! И люди погибли?

     — Погибли, много.

     — Что же это творится? Ну там, на фронте, солдаты, а что ж этих, баб да детей, их за что? Вот тут, по Ямской идти надо, не сворачивая, там и вокзал будет. Только куда же вы пойдете, на ночь глядя? Не видно ничего, еще патруль остановит, неприятностей не оберетесь. Оставайтесь у меня до утра, помоетесь хоть, я вам постелю, а утром пойдете. Муж мой в ночную на маслозаводе, я одна дома. Оставайтесь.

     Подумав немного, Андрей согласился. Познакомились. Женщина назвалась Марией Филипповной. Помылись на улице из ведра.

     На ужин хозяйка поставила чугунок с вареной в мундирах картошкой, посетовала, что хлеба мало, надо будет пойти карточки отоварить. Андрей достал из рюкзака две банки тушенки, несколько конфет, банку сгущенки.

     — Ишь, конфеты, я их уже сколько лет не пробовала, дорого, да и нет их у нас в магазине. Да и куда же ты достал сколько, вам, пойди, ещё ехать неведомо сколько.

     — Угощайтесь, Мария Филипповна, не стесняйтесь, у нас продукты есть еще, надо будет, купим.

     — По нынешним временам всего не укупишь.

     Но продукты спрятала, открыв одну банку тушенки. После ужина хозяйка не спеша, по кусочку съела одну конфету, остальные спрятала «для внучки».

     Засыпавшую после еды Настю сразу же уложили спать, набросав ей на печку вещей, «чтобы помягче спалось».

     Андрей не пожалел, что остановился здесь на ночь — словоохотливая Мария Филипповна рассказала, где можно попроситься на попутку, пожаловалась, что гоняют копать ров перед городом, что пару дней назад была паника, когда на рынке пустили слух, будто на город высадился немецкий десант, но это оказалась неправда, что бомбардировщики чуть не каждый день пролетают над городом, но Владимир пока не бомбили, «наверное, на Нижний летают».

     Вскоре и Андрей начал зевать и хозяйка отправила его спать на печку рядом с Настей, пообещав разбудить рано утром.

     

      Марина [1]

     

     [1]Весь цветаевский сюжет почти целиком основывается на книгах Белкиной, Кудровой, Саакянц, Чуковской, Швейцер. В чем признаюсь. Все косяки сюжета с МИ — исключительно мои, никак к этим почтенным авторам не относящиеся. Список использованной литературы будет обязательно.

     Утром Марина первым делом отправилась в горсовет, где с утра должно было состояться заседание, на котором решался вопрос, можно ли ей переехать в Чистополь и можно ли ей по переезду работать судомойкой в столовой союза писателей. Её вызвали, но почти не слушали, выставили коридор — ждать решения. В коридоре она снова встретилась с Чуковской, которую встретила, как родную — хоть одно родное лицо в этом гнетущем и страшном здании:

     — Вы?! — так и кинулась она к ней, схватила за руку, но сейчас же отдернула свою и снова вросла в прежнее место. — Не уходите! Побудьте со мной! Сейчас решается моя судьба, — проговорила она. — Если меня откажутся прописать в Чистополе, я умру. Брошусь в Каму.

     И Чуковская сидела рядом с ней на краешке единственного в коридоре стула, что-то говорила утешающее, но Марина её не слушала почти, ожидая решения этих чужих людей, скрывающихся за дверью с табличкой «Партком».

     — Тут, в Чистополе, люди есть, а там никого. Тут хоть в центре каменные дома, а там — сплошь деревня.

     — Но ведь и в Чистополе Вам вместе с сыном придется жить не в центре и не в каменном доме, а в деревенской избе. Без водопровода. Без электричества. Совсем как в Елабуге.

     — Но тут есть люди. А в Елабуге я боюсь.

     Впрочем, ожидание оказалось не напрасным — Марине с Муром разрешили переезд и разрешили искать жилье хоть сейчас. А про работу ничего не сказали — столовой еще нет, заявлений много.

     Но Чуковской она и после этого сказала, что боится того, что «работы не дадут». Страх заполнять анкеты был выше всего, ведь тогда сразу узнают и про эмиграцию, и про Сережу с Алей — и житья не будет.

     Потом пошла с Чуковской к ней домой, там надо было покормить ее больную дочь, потом искали квартиру — и вроде нашли недорого, но радости от того, что вроде все решилось как надо — не было.

     И вечер — опять у Шнейдеров, которые так хорошо ее встретили, не задался. Вдруг вспомнила, что обещала зайти к Асееву и это сразу испортило настроение. От Асеева пошла ночевать опять в общежитие, к знакомой еще по Парижу Жанне Гаузнер.

      27 августа 1941 года

      «Уводит их дорога белая...»

      Андрей

     Утром собрались быстро, Мария Филипповна накормила их на дорогу пшенной кашей, Андрей оставил ей еще банку тушенки и они пошли в сторону вокзала. Долго шли по Ямской Слободе — казалось, нескончаемой череде бревенчатых домиков, изредка перемежаемых кирпичными. Ночью прошел небольшой дождь, что воспринималось несомненным плюсом — дорога под ногами хотя бы не пылила.

     — Дядя Андрей, а ты куда едешь?

     — В Елабугу, это за Казанью.

     — У тебя там родственники? Или ваше предприятие туда эвакуировали?

     — Нет у меня там никаких родственников. Там, Настя, сейчас живет одна очень хорошая женщина и ей очень плохо. Если я ей не помогу, случится большая беда.

     — Она твоя знакомая? Написала тебе и ты к ней едешь?

     — Нет, Настя, она даже не подозревает, что я есть. Просто я знаю, что с ней будет и хочу помочь.

     — Кто она?

     — Поэт, Настя. Марина Ивановна Цветаева.

     — Не знаю такую. Мы ее в школе не проходили.

     — Мы проходили, но я тогда на ее стихи внимания не обращал. Не о том тогда думал. Потом... потом на войну попал. И вот как-то мы после боя остановились в здании школы. Тяжелый был бой, я тогда товарища своего потерял. Он, получилось так, меня собой прикрыл. Он погиб, а я живой остался и невредимый. Мне его сильно не хватало. И сейчас не хватает, но тогда... мне жить не хотелось. Я случайно зашел в школьную библиотеку, сидел там, просто перелистывал книгу какую-то. И вдруг увидел слова: «...кому повем печаль мою, беду мою, жуть, зеленее льда?». Подумал еще, что как про меня написано. Начал дальше читать, оказалось, это поэма, женщина описывает, как расстается с любимым. Посмотрел автора: Марина Цветаева. Мне той ночью стихи ее — как свои показались. Книгу я с собой взял, почти наизусть выучил. Потом уже, после войны, узнал про нее все, что мог. И вот, оказалось так, что могу ей помочь. Поэтому и еду.

     — Что за война, дядя Андрей? В Испании?

     — Нет, Настя, в другом месте. Это тайна.

     За разговорами прошли и Ямскую Слободу, и Золотые Ворота, за которыми «повернете налево, через Клязьму перейдете, а там прямо, прямо, до госпиталя».

     В воротах госпиталя дежурил молоденький красноармеец, который их пропускать на территорию не стал. Да они особо и не стремились: Мария Филипповна рассказала, что справа, если пройти вдоль забора, как раз к гаражам пройти можно, «а там с кем сговоритесь».

     Возле гаражей стояли три полуторки, во внутренностях одной из них, чертыхаясь, копался пожилой водитель.

     — Извините, не подскажете, едет сегодня кто в сторону Арзамаса?

     — В Арзамас? Я еду. Но нам попутчиков брать нельзя. Сами знаете, что творится.

     — Нам очень надо. Вот, девочку к родным везу, она от поезда отстала. Я заплачу.

     — Дяденька шофер, возьмите нас, пожалуйста, — подключилась Настя.

     Уговаривать долго не пришлось, обещанные деньги и тушенка оказались весомым аргументом.

     — Идите сейчас по дороге из города, километров через пять увидите кладбище. Возле него меня ждите, я часа через два выезжаю.

     По дороге Настя рассказывала про свою тетю, которая уехала без нее в Арзамас, про школу, в которую пойдет на новом месте, про подружек, оставшихся в Москве, но Андрей особо не прислушивался к Настиным рассказам.

     До кладбища добрались примерно за час. Машину ждали недолго, минут через тридцать после того, как они уселись в траве у кладбищенской ограды, зеленая полуторка остановилась на обочине.

     — Забирайтесь в кузов, ложитесь на тюки, чтобы вас не видел никто, да и поедем с божьей помощью. Часа через четыре, после Мурома, остановимся, перекусим. А там и до Арзамаса недалеко.

     В тюках перевозили что-то мягкое, так что Андрей с Настей удобно устроились, и даже то, что машину неимоверно трясло, а мотор подвывал и кашлял, не помешало Насте почти мгновенно заснуть. Лес монотонно сменялся неотличимыми друг от друга поселками и деревнями, дорога оказалась почти пустой, навстречу машины почти не попадались и Андрей незаметно для себя тоже уснул.

     Приснилась скорая помощь, на которой он работал несколько лет после армейки. Старый сон, преследовавший его лет пять после ухода с этой работы, в котором диспетчер зовет его на вызов, а он, заполнив бланк, засыпает опять, вернулся.

     Проснулся от того, что машина остановилась. Помня предупреждение водителя, вылезать не стали, но тот их позвал сам:

     — Вылезайте, пассажиры, обедать будем! Уже и Муром проехали.

     Андрей помог Насте спуститься на землю, спрыгнул сам. Остановились на берегу небольшого озера чуть в стороне от дороги.

     — Ну, давайте познакомимся, что ли. Я — Анатолий Кузьмич.

     Представились и Андрей с Настей. Пока раскладывали немудреную снедь, рассказали о своих приключениях. Анатолий Кузьмич, в свою очередь, поведал, что сам из деревни, во Владимир перебрались года три как, «от МТС отправили как водителя», сын его работает на железной дороге, потому его в армию не берут, а жена дома сидит, хозяйством занимается.

     — Я вас в сам Арзамас не довезу, там на въезде все машины проверяют, какая-то стройка серьезная, что-то там копают, так что километров десять придется ногами, не обижайтесь.

     — Да какие обиды, Анатолий Кузьмич, все прекрасно понимаем.

      Марина

     И снова этот проклятый пароход. Нескончаемая сутолока, постоянно задевающие ее пассажиры, которые, казалось, никак не могут остановиться, крики, громкие разговоры, чье-то насквозь фальшивое пение, гогочущий смех — все это казалось адом. Будто ко всем ее бедам надо было добавить еще и этот пароход.

     Накануне отправила Муру в Елабугу телеграмму: «Ищу комнату. Скоро приеду. Целую», а теперь, в этой кажущейся вечной пытке опять сомневалась, выдержит ли она, выдержит ли Мур. Выдержит ли всё это, вот эти люди, эта страна? Что будет, если немцы — победят?

     И жить тогда — зачем? Может, без нее всем лучше будет?

     И мысль эта — заполнила всю Марину. И ни о чем она больше не думала, сидя на палубе ползущего по Каме парохода.

      Андрей

     Анатолий Кузьмич свое слово сдержал. Как и договаривались, высадил у обочины, указал куда идти, взял обещанную Андреем плату и поехал дальше, подняв в воздух столб дорожной пыли. Андрей с улыбкой посмотрел на зачихавшую от пыли Настю, потрепал ее по волосам и сказал:

     — Говорят что чихать — это к сбывающимся желаниям. Веришь, что скоро увидишь своих?

     — Не-е, дядя Андрей, мне кажется, что не скоро. Арзамас-то отсюда даже не видать.

     — А ты думай о том, что вот сейчас пройдем чуть-чуть и раз, доберемся!

     Но через пару километров на пересечении дорог их остановил красноармеец с винтовкой на перевес.

     — Стооой! Куды прешь, щас конвой пройдет, тады и дальше пойдете!

     По дороге, пересекающей шоссе, медленно двигалась колонна заключенных под конвоем пары десятков вооруженных красноармейцев. Сопровождали колонну и пара собак, уныло бредущих рядом со своими собаководами. Зеки шли, опустив головы, держа в руках свой скудный скарб. Было слышно лищь сиплое дыхание, редкие покашливания и ленивые матерки конвойных.

     Андрей с Настей смотрели на колонну растянувшуюся не на сотню метров — поток людей пропитавший окружающий воздух страданием, болью, ненавистью, страхом.

     — Башкатов! Ко мне!

     — Иесть товарищ старшина!

     Красноармеец побежал к голове колонны. Как только он к ним повернулся спиной из толпы зеков вылетел белый комок бумаги, упавший к ногам Андрея.

     — Прошу вас, передайте письмо моим родным....

     — Стой! Что ты там поднял? А ну, давай сюда!

     К ним быстро двигался какой-то офицер, на ходу расстегивая кобуру.

     — Настя, за мной! Не отставай!

     Андрей побежал в сторону, откуда вышли зеки и, забежав в лес, тут же сбежал с дороги. Сзади, не отставая, пыхтела Настя.

     — Стой, стрелять буду! — послышалось сзади, но Андрей не останавливался. Стрелять никто не стал. Отбежав в лес еще несколько сот метров, Андрей остановился, тяжело дыша. Настя упала в траву и тоже пыталась отдышаться.

     — Дядя Андрей, а зачем мы взяли это письмо? Почему не отдали командиру? Ведь это враг написал, он в тюрьме сидит!

     — Глупости говоришь, Настя. Не все, кто в тюрьме сидит, враги. И близкие его, кому он письмо просил передать, уж точно не враги, они же на воле. Сейчас посмотрим, что он там пишет.

     Разгладив листок бумаги, Андрей понял, что прочитать написанный карандашом текст не получится: в густеющих сумерках буквы оказались почти не видны. Пришлось доставать из рюкзака фонарик. Вжикая кнопкой динамо-машины, разобрали текст: «Дорогие мои Валя и Коля, у меня все хорошо, сейчас мы где-то в лесу строим какой-то бункер, стройку охраняют очень сильно. Ходят разговоры, что нас могут вместо тюрьмы отправить на фронт. Я отказываться не собираюсь, пойду воевать. Ваш муж и отец Алексей Щербаков». Внизу был написан адрес: Москва, Хлебный переулок, 17Д, 15. Это был адрес конспиративной квартиры Михаила Николаевича, куда он привел Андрея, и откуда начался его путь. «И фамилия Михаила Николаевича — Щербаков», — вспомнил Андрей. — «Ладно, буду решать эту загадку потом, сейчас всё равно ничего не узнать. Может, это совпадение просто». Свернув аккуратно листок, спрятал его в рюкзак.

     — Получается, никакой он не враг, дядя Андрей? Смотрите, он собирается воевать с фашистами, значит, он хороший?

     — Наверное, хороший. Ну что, Настя, перекусим и будем устраиваться на ночь? Стемнело совсем, завтра утром встанем и пойдем в Арзамас, искать твоих. Сейчас только ноги по лесу ломать

     — Да уж, жаль, что так получилось. Придется подождать до завтра.

     Собрали почти в темноте хворост, Андрей развел огонь. Наскоро перекусили остатками хлеба и колбасой, запили все водой из фляги. Когда ветки прогорели, Андрей сгреб золу в сторону и они, закутавшись во всю возможную одежду, тесно прижавшись друг к другу, легли спать на теплую землю.

     Но спокойно отдохнуть им, видно, судьбой уготовано не было.

     Сквозь дрему Андрей услышал треск веток прямо над ними, а потом и ругань на немецком.

     — Тихо, Настя, что-то тут не то.

     Треск сверху усилился, мужской голос с высоты метров трех, постанывая, повторял «Ich habe mir das Bein gebrochen». На дереве в свете луны виднелся светлый купол парашюта, под ним в ветках висел темный силуэт человека.

     — Настя, потихоньку отходи назад, я здесь сам справлюсь, — Андрей достал наган и тоже начал отходить.

     В этот момент сзади послышался треск: Настя, за что-то зацепившись в темноте, упала.

     — Wer ist da? Hilfe, ich kann nicht runter gehen, ich habe mir das Bein gebrochen! — закричал с дерева парашютист.

     Андрей отбежал немного в сторону от того места, где упала Настя, выстрелил в сторону немцу и спрятался за дерево. Вряд ли попасть удалось, парашютист выстрелил из пистолета в ответ. Вспышка от стрельбы на миг ослепила.

     Андрей тщательно прицелился в сторону немца и снова нажал курок. Парашютист после выстрела глухо застонал и стрелять в ответ уже не стал.

     — Настя, ты как?

     — Я в порядке, дядя Андрей. А что с немцем?

     — Всё в порядке теперь с немцем. Нас он не тронет.

     — Дядя Андрей, слышите? Там в лесу шумит кто-то еще.

     — Давай уходить отсюда, он, пожалуй, не один, их искать начнут, нам в эту историю попадать ни к чему.

     Снова пошли в сторону дороги, подсвечивая фонариком. Спать уже совсем не хотелось.

      28 августа 1941 года

      «...много ангелов святых...»

      Андрей

     Арзамас внезапно вынырнул из утренней дымки. Вот только что впереди расстилалась грунтовка с некошеными обочинами — и вдруг впереди вырос город, освещенный восходящим солнцем. Поражало огромное количество церковных куполов, рассыпанных по пространству.

     На въезде в город они остановились возле пожилого милиционера, курившего на деревянной скамеечке у дороги. Скамеечку умудренный страж порядка явно принес собой, чтобы не бить ноги напрасно и не сидеть на траве. Рядом мялся молоденький красноармеец, вооруженный штыком без винтовки.

     — Эвакуированные? — спросил милиционер, неспешно затянувшись. — Эко вас помотало, мокрые от росы все. Замерзли, наверное?

     — Есть такое. Мы вечером хотели до города добраться, да не успели. Вот и пришлось заночевать в чистом поле.

     — Вы сейчас вот так идите прямо до второго поворота, там налево два квартала еще и за углом баню увидите. — сказал он после проверки документов. — Скажете, что эвакуированные, там вам дадут помыться и покормят. А потом уже решат, куда вас девать.

     — Да вот у девочки тут родственники где-то, мы туда сразу пойдем.

     — Где хоть родственники живут, знаете?

     — Калинина, семнадцать, — торопливо сказала Настя. От нетерпения она чуть притоптывала на месте.

     — Далековато, конечно. Смотрите, вот сейчас прямо идете вон до той церквы с синим куполом, видите?

     — Да.

     — Возле церквы направо повернете, два квартала и налево, там спросите.

     — Спасибо вам.

     — Идите уж.

     Арзамас удивил огромным количеством красивейшей деревянной резьбы — некоторые дома походили на иллюстрации к сказке. Хотелось остановиться и посмотреть, но, во-первых, они замерзли, поэтому останавливаться не стоило, а во-вторых, Настя просто тянула Андрея за собой, так что рассмотреть мастерство местных резчиков по дереву не очень-то и удавалось.

     — Настя, а ты родственников этих знаешь? Бывала у них раньше?

     — Нет, это какая-то родня тетиного мужа, я их даже не видела никогда. Тетя с ними списалась, они разрешили приехать. Но мы всё собирались-собирались, потом мама уехала с институтом своим, куда-то в особо секретное место, мне туда нельзя пока, вот и мы с тетей Дашей решили ехать.

     — А папа твой где?

     — Папа, он у Халхин-Гола... не вернулся. Нет моего папы теперь, — всхлипнула Настя.

     — Прости, Настя, не хотел тебя расстраивать.

     — Ничего, дядя Андрей, Вы же не знали. Мы уже с мамой привыкли, хотя папы нам сильно не хватает. А теперь эта война проклятая, из-за нее и мама уехала...

     Улица Калинина нашлась после недолгих поисков. Дом под номером семнадцать, небольшой, недавно выкрашенный зеленой краской, украшенный резными наличниками, стоял в глубине двора, частично скрытый двумя яблонями.

     — Хозяева! Есть кто дома?

     Прошелестев в ветках, на землю упало, глухо стукнув, яблоко. Никто не показывался.

     — Хозяева!

     — Чего кричите, иду. Кто там в такую рань пришел? — к калитке подошла полная невысокая русоволосая женщина в ситцевом халате.

     — Здравствуйте, я — Настя Трухачева. Я от поезда отстала, тетя Даша без меня уехала, но вот, дядя Андрей довез меня. Наконец-то я до вас добралась!

     — Пошла вон отсюда, гадина, — прошипела женщина. Лицо ее внезапно исказилось гримасой ненависти и она пошла на Настю, отталкивая ее. — Дашку, дуру эту набитую, прямо в тот же вечер арестовали, как приехала. Что-то в поезде лишнее наговорила, скотина такая. Меня в энкаведе таскали, допрашивали, милиция тут вчерась цельный день толклась. Мотай отсюда, чтобы глаза мои тебя не видели, одни неприятности от вашей семейки гадючьей. То не вспоминали, а тут, как припекло, приперлись, корми вас, дармоедов московских. Вон отсюда, кому сказала!

     Вдруг она с силой оттолкнула онемевшую от таких слов Настю и девочка, не удержавшись на ногах, полетела к забору, где, лежа на земле, заплакала.

     Андрей, стоявший в стороне, шагнул к скандальной тетке, ухватил ее за нос и, не отпуская, затолкал во двор. Из глаз ее полились слезы, она попыталась оттолкнуть от себя Андрея, но он тащил ее дальше.

     — Ты что же творишь, крыса? Ты как могла на ребенка руку поднять? Тебе кто такое позволил? — сказав это, он оттолкнул ее и та, сделав пару шагов назад, рухнула под яблоню.

     Еще не долетев до земли, она завопила:

     — Ааааааааааааааааа! — и, упав, продолжила. — Люди, убивают! Бандиты убивают! Что же это творится?

     Встав на четвереньки, она начала отползать в сторону. Из носа крупными каплями потекла кровь и женщина, поднявшись, размазала ее по лицу. Продолжая кричать о бандитах, она пошла к дому.

     Андрей вернулся к Насте.

     — Пойдем, Настя, нам тут, похоже, не рады.

     Настя, рыдая, поднялась. Платье испачкалось, из ссадины на лбу текла кровь. Андрей, достав из кармана носовой платок, прижал его к ране.

     — Вот беда. Погоди, сейчас найдем где обмыть тебя, потом рану обработаем.

     Их позвала женщина из соседнего дома:

     — Идите ко мне, приведете в порядок себя хоть немного.

     — Спасибо.

     — Это же надо, как девочку ударила Лидка. За что ж она ребенка-то?

     Рана на лбу у Насти оказалась совсем не пустячной ссадиной, кровь текла, не переставая. «Надо бы шов накладывать, а то и два», — подумал Андрей, рассматривая Настин лоб. — «А то будет у девчонки шрам на самом видном месте».

     — Где у вас больница здесь? Надо бы шов накладывать на рану.

     Женщина заплакала, глядя на Настю.

     — За что же тебе, девочка? Ой, боженьки, что ж это творится? Больница недалеко здесь, я покажу вам, как идти, — всхлипывая, женщина повела их на улицу. — Вот, возле церкви направо повернете, там и больница.

     — Настя, ты как? Дойдешь до больницы? Голова не кружится? Не тошнит тебя?

     — Нет, дядя Андрей, ничего, дойду. Что же теперь? Куда мне деваться? До мамы мне не добраться, тетю Дашу арестовали, ты меня теперь в детский дом отправишь?

     — Не отправлю, Настенька, что-нибудь да придумаем.

     Приемный покой больницы расположился в небольшом деревянном одноэтажном корпусе. Их встретил врач, худощавый молодой мужчина, назвавшийся Иохелем Моисеевичем Гляуберзонасом [1] и разговаривавший с заметным прибалтийским акцентом.

     — Я здесь уже дфа месяца, приехалл из Каунаса, чудом вырвались, когда немец уже в город входилл. Фамилию мою, конечно, и с третьего раза фыговорить не получается, так что можете зфать просто доктором. Здесь вот хирургом работаемм и на скорой дежурства есть. Дефочке, конечно, швы накладывать надо, один или дфа, один мало будъет, не обойдемся, шрам может быть потом некрасивый, а зачем такой красафице шрам?

     Настя мужественно вытерпела неприятную процедуру, продлившуюся, впрочем, недолго и медсестра наклеивала ей салфетку на рану, щедро намазанную йодом и присыпанную стрептоцидом. Доктор пошел в больничный корпус. В этот момент дверь в приемный покой открылась и двое мужчин затащили третьего.

     — Помогите, помирает человек!

     — Сюда давайте, на кушетку! Что случилось? — спросила медсестра.

     — Сидели, ели, он вдруг задыхаться начал, посинел весь.

     Больной на кушетке еле дышал, лицо его посинело.

     — Ой, что же делать, я сейчас доктора позову, — засуетилась медсестра.

     — Так, ребята, а ну, посадите его, вот сюда, на краешек, и придерживайте, чтобы не упал.

     — А ты кто?

     — Тебе какая разница? Спасать друга вашего буду.

     Андрей залез за спину судорожно пытавшегося вдохнуть мужчины, обнял его и, прижимая живот, резко стукнул того трижды между лопаток. Но легче ему не стало. Тогда Андрей резко, уже двумя руками, нажал ему на верх живота и изо рта у больного, как пробка от шампанского, вылетел какой-то комок, долетевший до вбегающего в приемный покой доктора.

     Мужчина, только что задыхавшийся, вдохнул полной грудью и закашлялся.

     — Ну что, дружище, как оно, на этом свете? — вылезая из-за спины приходящего в себя мужчины, спросил Андрей.

     — Спасибо тебе, друг, я уже думал, конец мне, дышать-то нечем было.

     — Ты на будущее постарайся жевать тщательнее и есть не спеша, тогда точно проживешь подольше.

     Иохель Моисеевич, отчищающий халат от того, что вылетело изо рта у пострадавшего, спросил:

     — А что это за прием такой интересный, нас такому не учили? Очень эффективно.

     — Да я раньше на скорой работал, вот дружок мой, Андрей Геймлих, придумал такое [2].

     — Вы знаете, надо обязательно об этом статью написать, ведь это очень интересный прием, а, главное, очень эффективный! Давайте я ваши данные запишу, чтобы указать в статье.

     — Некто, решивший остаться неизвестным. Вы, Иохель Моисеевич, пишите от себя. Разработайте методы для положения стоя, лежа, подумайте, что делать с тучными пациентами, а про меня не надо, не стоит.

     — Давайте, я вас отведу в отделение, там поедите, отдохнете, нельзя же так отпускать вас.

      Марина

     Утром с парохода до дома Марина еле дошла — ужасно болели ноги, хотелось засунуть их в горячую воду и держать там. После приезда сюда, в это кошмарное место, она и дня не могла без этого обойтись. Даже есть не хотелось. Зашла в свою комнату и без сил опустилась на кровать. Мура дома не было, он куда-то с утра ушел. Телеграмма, которую она отправила из Чистополя, лежала на подоконнике. Собрав последние силы, разделась и легла. Так и лежала с закрытыми глазами, пока не вернулся Мур.

     Сын воспринял чистопольские новости как данное, спросил только, когда переезжать будут. Марина попросила несколько дней, чтобы отдохнуть от этой поездки, повторно она это перенести вряд ли смогла бы так скоро.

     Андрей

     После того как их покормили (Иохель расстарался, предлагал выпить вина, бутылка которого нашлась у него в кабинете, но Андрей отказался), Настя, утомленная утренними событиями, задремала. Доктор уложил ее на диванчик у себя в кабинете, укрыл принесенным одеялом и Настя сладко проспала несколько часов. Проснулась и пожаловалась на то, что ее знобит. Измерение температуры дало тридцать восемь градусов с хвостиком и, естественно, никто дальше никуда не поехал.

     «Гомеопатическое мироздание держит оборону [3]», — грустно пошутил про себя Андрей, скармливая Насте таблетку азитромицина.

     Одежду их, в итоге, постирали, выгладили, потом еще кормили, а Иохиль до утра записывал за Андреем все, что тот мог вспомнить про скорую, реанимацию и все остальное, что еще удалось припомнить про медицину, пока Андрей не отрубился прямо в приемном покое, на той же кушетке, где утром выбил наружу кусок еды из оставшегося неизвестным работяги — оказалось, что в горячке, последовавшей за его чудесным спасением, никто не записал, как того зовут.

     Засыпая, Андрей вспомнил про обещание Иохиля отправить их в Казань на больничном транспорте и подумал, что наступило уже двадцать девятое августа. Оставалось три дня и шестьсот с лишним километров.

     [1] — никаких фантазий, реально существовавший врач, 1913 года рождения, фигурирует в списке эвакуированных медработников, работающих в ведении Арзамасского райздрава.

     [2] — Генри Геймлих опишет прием, примененный Андреем, лет через тридцать с лишним, а в описываемое время юный студент-медик еще грызет гранит науки.

     [3] — конечно же, АБС, «За миллиард лет до конца света».

     29 августа 1941 года

      «Здесь для шуток не место, я возьму под ружье»

      Андрей

     Как и обещал Иохиль (называйте по имени и на «ты», как жаль, что вы уезжаете, мне с вами рядом сразу легче жить стало, будто я вас всю жизнь знаю), наутро поехали в Казань. Водитель, высокий седой поляк, которого звали Адам Геронимович, познакомился с ними перед самым выездом.

     — А мені сказали, що зі мною попутники будуть. Залазьте в кузов, будемо їхати не поспішаючи. До вечора в Чебоксари доберемось, якщо бог дасть, а завтра вже і до Казані доїдемо. [1]

     — А Вы на каком языке это сказали? — спросила Настя, прижимающая подаренную ей доктором книгу сказок Андерсена, которую она не выпускала из рук с того момента, как увидела.

     — Українською. Можу ще польською, німецькою та угорською, але ти, доню, навряд чи що зрозумієш.

     Настя засмеялась:

     — Надеюсь, меня Вы понимаете.

     — Розумію, донечко, все розумію, тільки сказати не можу. Старий вже.

     Впрочем, кроме этого за целый день от Адама Геронимовича они почти ничего не услышали. Поездка прошла даже скучно: кроме остановки на обед, запомнилась только коротким выездом к Волге, после которого дорога от реки снова свернула и Андрей с Настей смотрели из-под тента на однообразный пейзаж, давно их утомивший.

     Настя пыталась читать, но машину трясло так, что ей удалось посмотреть только картинки. Андрей все никак не мог решиться начать давно назревавший разговор, но Настя сама не стала отмалчиваться:

     — Дядя Андрей, а что со мной дальше будет? Куда мне деваться? Ты доедешь до своей Елабуги, поможешь этой Марине Ивановне, а потом? Куда ты потом поедешь? У меня ведь, кроме тебя и нет никого теперь. Ты мне поможешь найти мою маму?

     Андрей и сам до сих пор не думал, а что будет потом, после тридцать первого? Сначала все было просто: надо вернуться в Москву, а там Михаил Николаевич и возвращение домой. Но сейчас — сейчас появилась Настя и Андрей не мог просто так от нее отмахнуться. За эти дни, пока она рядом, он уже привык в первую очередь думать о девочке и мысли, что с ней делать дальше, его очень беспокоили.

     — Настя, потом я вернусь в Москву. Наверное, тебе лучше вернуться со мной, раз с Арзамасом так нехорошо вышло. Лето кончается, тебе надо в школу, наверное. В Москве я тебе что-нибудь устрою, одна ты не останешься. Найду, кто будет за тобой присматривать.

     — А ты, дядя Андрей? С тобой нельзя?

     — Возможно, мне придется уехать и я не смогу тебя с собой взять.

     — На войну? Ты на фронт уйдешь? Немцев бить?

     — Нет, Настенька, не на фронт. Так выходит, что это не моя война. Мне туда нельзя. Но тебя я не оставлю, это я обещаю.

     — Так ты, наверное, разведчик, дядя Андрей? Я никому не скажу, я понимаю, что это тайна. Вон как ты ловко того фашиста в лесу прибил!

     — Настя, о том, что было в лесу, нельзя говорить никому. Совсем никому. Кто я, тебе знать нельзя. Сама сказала, что это тайна. Так что разговоры об этом закончим раз и навсегда. Понятно?

     — Да. Честное пионерское, дядя Андрей, никому ни слова! Могила!

     — Надеюсь, обойдемся без могил. Но, Настя, ты должна запомнить: по дороге может случиться всякое, возможно, мне придется и с советскими людьми драться и даже стреляться. Ты не должна ничему удивляться и делать только то, что я скажу, что бы там другие не говорили. Я — твой командир и ты слушаешься только меня. Понятно?

     — Понятно. Как в рассказе «Честное слово»? [2]

     — Как в рассказе «Честное слово».

     — Договорились.

     И тут впереди что-то хлопнуло, машина резко остановилась, хлопнула водительская дверь и из кабины, ругаясь, вылез Адам.

     — Что там, Адам Геронимович?

     — Радіатор лопнув, витекло все за хвилину. Тепер треба шукати, де лагодити його. Приїхали.

     — Надолго? — спросила Настя.

     — Я буду чекати, коли хтось відтягне мене на ремонт. А ви йдіть, Чебоксари, ось вони, — он махнул в сторону.

     Чебоксары и вправду начинались через каких-то сто метров. И Андрей с Настей, собрав свои пожитки, опять отправились пешком в очередной город.

     

      Марина

     Ночь прошла почти без сна — ноги не давали покоя. Ножная ванна (если так можно назвать таз с горячей водой, которую время от времени подливал Мур) помогла ненадолго. С утра, позавтракав (даже не запомнила, что и ела) долго разговаривали с сыном, когда переедут в Чистополь и решили — завтра. Мур, обрадованный новостями, пошел к друзьям, которых завелось у него здесь без числа, а Марина, закутав ноги кусками старой серой шали, сидела без движения на кровати, пытаясь отвлечься от грызущей и не дающей ни секунды отдыха от себя, боли. Хозяева ушли куда-то, благословенная тишина прерывалась только редкими голосами женщин, идущих к портомойне [3] на стирку.

     Ближе к полудню в дом зашла девушка, Нина, как она представилась. Дом будто сразу заполнился ею, сколько энергии от нее исходило:

     — Здравствуйте, я Нина Броведовская, мы с мамой из Пскова приехали на днях в Чистополь. Ой, а я ведь вас на пароходе видела, я же недалеко от Вас сидела! Мне сказали, что вы уезжаете отсюда, а я хочу с мамой из Чистополя сюда переехать. Там совершенно невозможно найти ни квартиру, ни работу. Мне бы маму устроить, сама то я ненадолго, я ведь буквально месяц назад успела закончить фельдшерские курсы, я на фронт обязательно уйду, а маму хочу устроить, чтобы ей спокойно было. А Вы учительница, так же? — всё это она вывалила на Марину почти без пауз, но никакого раздражения, такого привычного уже в последнее время, как ни странно, не вызвала. Марине понравилась эта девочка, ее уверенность и задор.

     — Вы присаживайтесь, Нина, не стойте. Не обращайте внимания на мой вид, — Марина показала на свои ноги, — мне нездоровится что-то. Да, мы с сыном уезжаем, в Чистополь. Здесь ужасные люди, да и жить здесь гораздо труднее, чем в Чистополе. С жильем мы определились уже, а работать... сына устроим учеником токаря, я пойду судомойкой в столовую союза писателей. Как-нибудь устроимся, не то что здесь.

     — И фронт — это не для девочки. Война — это грязь и ужас, это настоящий ад, и смерть на фронте — еще не самое страшное из того, что может случиться. Тем более, — добавила Марина, — что у вас есть мама. У меня — сын, он тоже все время куда-нибудь рвется. Он вот хочет вернуться в Москву, это мой родной город, но сейчас я его ненавижу... Вы счастливая, у вас есть мама. Берегите ее. А я одна...

     — Но ведь у вас сын? — возразила Нина с недоумением.

     — Это совсем другое, — ответила Марина. — Важно, чтобы рядом был кто-то старше вас — или тот, с кем вы вместе росли, с кем связывают общие воспоминания. Когда теряешь таких людей, уже некому сказать: «А помнишь?..» Это все равно что утратить свое прошлое, — еще страшнее, чем умереть.

     

      Андрей

     — Куда пойдем, дядя Андрей?

     — Искать будем, где переночевать. Завтра будем думать, как дальше ехать. На сегодня хватит.

     Бога они, наверное, рассмешили, потом что планы он им поменял. Разминувшись с Настей буквально на пару сантиметров, мимо пронеслась эмка. Затормозив метров через пятьдесят, машина остановилась. Андрей, пока родная сестра американского «форда» тормозила, на месте не стоял и быстро пошел к чувашским лихачам. Дверь эмки только начала открываться, как он закричал:

     — Ты что, придурок, не видишь, куда едешь? Права купил, а на ездить денег не хватило?

     Дверь, наконец, открылась и Андрей понял, что, наверное, погорячился. Из эмки вылез лейтенант госбезопасности, брюнет лет тридцати, одетый в новую отутюженную форму.

     — Ты что сказал? Ты хоть понял, на кого ты кричать вздумал? Да это машина самого начальника управления НКВД! А ну ко мне, бегом! Сейчас в управление поедем, там разберутся, кто ты такой! Думаю, лет десять тебе на размышления обеспечат, потому что сдается мне, что ты немецкий шпион!

     Лейтенанта явно несло. Обидеть сотрудника НКВД, едущего в машине самого начальника управления, не смел, по его мнению, никто. По крайней мере, не этот мужик лет сорока в мятом костюме с рюкзаком за спиной.

     — Я кому сказал, бегом! Или десятки мало? Так я и побольше могу обеспечить!

     Но уже после первых мгновений после того, как Андрей увидел, кто чуть не сбил Настю, он вошел в состояние куража, когда понятно, что всё получится как надо — и пройдет всё легко и без затей.

     Поэтому с точки зрения гебешника произошло что-то странное: мужик вместо того, чтобы начать просить прощения, подошел вплотную к лейтенанту и почти без размаха ударил его сначала в солнечное сплетение, а потом, когда лейтенант, сгибаясь, приоткрыл рот в попытке найти внезапно пропавший воздух,добавил в челюсть, отчеготот, сложившись в позу эмбриона, тут же прилег возле задней двери.

     — Ты что творишь? — Из водительской двери полез гебешный старшина. — Да тебя теперь... — он наклонился к своему пассажиру, но не успел сделать ничего: в затылок ему уперлось что-то круглое и железное. Проверять, что же это такое, водитель не стал и резких телодвижений не делал.

     — Ну-ка, старшина, на колени становись, ремешок снимай и из карманов всё вынимай. Только медленно.

     Лейтенант открыл глаза и попытался подняться.

     — Не спеши, дорогой, не спеши. Сейчас и до тебя очередь дойдет.

     — Ты...

     — Помолчи, дружище, видишь, вот эта штука, она стрелять может. И я не хочу попортить твою молодую красивую голову, а то потом и фуражку не на чем носить будет.

     Водитель в это время освободил карманы.

     — Сапоги снимай и штаны расстегивай. На заднее сиденье бросай. А сам на переднее садись, на правое.

     Лейтенант избавился от содержимого карманов и обуви и в расстегнутых брюках тоже сел вперед, пропустив водителя на его место.

     — Бензина много в баке?

     — Полный почти, литров пятьдесят точно будет.

     — Это на сколько же хватит?

     — Километров на триста с лишним.

     — Вот и хорошо. Настя, иди сюда, нас вот эти добрые дяди подвезут сейчас!

     Забрались на заднее сиденье — Настя за водителем, Андрей за лейтенантом. Настю заметно потряхивало. Андрей прижал ее к себе свободной рукой.

     Чебоксары кончились быстро. Черная эмка без каких-либо задержек пролетела город и выехала на юг. Минут через двадцать подал голос лейтенант:

     — Ты понимаешь, что тебя потом искать будут? И найдут. Что потом?

     — Хорошо, что ты хоть про шпиона песню забыл. Кто меня искать будет? Вот представь себе, как ты об этом докладывать начальнику своему, министру будешь, дескать, меня, такого бравого лейтенанта госбезопасности вместе с машиной и водителем захватили мужик с маленькой девочкой и сняли штаны. Этот, — Андрей кивнул на водителя, — в лучшем случае на фронт первым же поездом, а ты... даже не знаю. Ну ладно, министр покричит, простит. Но потом ты как служить будешь? Через пару лет мужик из этой сказки исчезнет, останется одна девочка, а к снятым штанам и подштанники добавятся. Представил?

     Лейтенант помолчал минуту, потом спросил:

     — И что ты предлагаешь?

     — Мы доедем до Казани, там я вас высажу из машины, проеду дальше километров десять, машину с вашими вещами брошу и мы пойдем дальше. А вы часа через два найдете свою эмку и к утру на службу успеете. А где всю ночь гуляли, без меня придумаете. Расстанемся и забудем друг друга.Я на вас зла не держу, да и вы на меня обижаться не должны, первые начали. Понятно?

     Лейтенант кивнул головой.

     — Как через Волгу перебраться? — спросил Андрей у водителя.

     — До Верхнего Услона, а там там на пароме. Мост только железнодорожный в Зеленодольске.

     — Значит, километров за двадцать до Верхнего Услона останавливаемся.

     Доехали быстро, часа за три. На дороге все чаще попадались машины, как навстречу, так и попутно, но эмка их обгоняла без труда.

     — Отсюда до Услона километров двадцать и будет, — хмуро сказал старшина, останавливаясь на обочине. — Машину, если можно, возле Нижнего Услона оставьте. Документы хоть наши отдайте, а то ведь остановят, проблем не оберешься.

     Андрей отдал гебешникам документы и они с Настей поехали дальше. Километров через десять, прямо у указателя поворота на Нижний Услон машину, как и обещали, бросили.

     Но до Верхнего Услона они не дошли. Дорога была забита машинами, очередь, по словам водителей, кучковавшихся на обочине, растянулась километра на три. Переправа с нагрузкой не справлялась. Попасть на паром просто так не стоило и мечтать.

     

     [1] Фразы на языках, отличных от русского, уже встречались. Будут, возможно, и далее. Перевод не привожу, оно вроде и так понятно, кому хочется, гуглопереводчик в помощь.

     [2] Рассказ Л. Пантелеева «Честное слово» был впервые опубликован в июньском номере журнала «Костер» и Настя вполне могла его прочитать.

     [3] Сейчас там музей «Портомойня», кто будет в Елабуге, может зайти и купить кусочек мыла, сваренного по старинным рецептам.

      30 августа 1941 года

      «Отпусти-ка меня, конвойный...»

      Андрей

     — Дядя Андрей, мы куда? — спросила Настя, когда Андрей взял ее за руку и повел прочь от многокилометровой очереди на паром.

     — Если есть паром, значит, есть и те, кто перевозит не на пароме. Если нет моста, значит, есть лодки. Сейчас мы идем искать лодку.

     Вернулись назад, до перекрестка, у которого ждала гебешников черная эмка. Пешеходы так им и не встретились, только грузовики пылили по дороге к парому. До деревни дошли в начинающихся сумерках. Дома в Нижнем Услоне были, как один, добротные, видно, река и переправа кормили здешних людей неплохо. Где-то мычала корова, блеяли овцы, последние курицы брели на насест. Будто не было в паре километров сотен и тысяч людей, едущих на войну и с войны.

     — Добрый вечер! Не подскажете, к кому обратиться в Казань переправится? — спросил Андрей у мужчины, сидевшего на лавочке у дома.

     — Добрый вечер. Да хоть и ко мне обращайтесь. Утром солнце встанет, позавтракаем и перевезу.

     — Сколько заплатить?

     — Что ты про деньги сразу говоришь? Еще не едем никуда. Сколько скажу, сколько и заплатишь. Давай, заходи, отдохни у нас. Сейчас жена на стол соберет, поедите с дороги, обмоетесь. Отдохнете, а утром в Казань. Проходи, проходи, не бойся, — мужчина слегка подтолкнул Андрея к дому. — Сейчас ужинать будем. Меня Ренат зовут. А вы кто?

     — Я Андрей. Это Настя. Мы из Москвы едем. В Елабугу.

     — Далеко заехали, из Москвы. Надо же. А это жена моя, Фариза

     — Добрый вечер, — поздоровался Андрей. — Я — Андрей. Это Настя.

     — Дочка твоя?

     — Нет, у нее по дороге несчастье случилось, помогаю ей.

     — Ох, бедная девочка. Пойдемте, помоете руки, я пока на стол накрою.

     После вкуснейшего супа с лапшой, который Фариза называла токмач, пили чай, хозяева рассказывали о своей дочери, внуках, старший из которых должен уже пойти в школу и Андрей за этими разговорами расслабился и начал клевать носом.

     — Эх, хозяйка, уморили мы гостя. Давайте спать ложиться, завтра день долгий будет.

     Постелили Андрею на кошме, а Настю Фариза забрала спать с собой и засыпая, Андрей слышал, как они о чем-то шептались в соседней комнате.

     Утром проснулись с солнцем, перекусили вчерашним супом и пошли к Волге. Фариза долго обнимала Настю, прощаясь. Несколько лодок лежали на берегу. Андрей помог Ренату вытолкать старую, но свежпросмоленную лодку в воду,и Ренат, не торопясь взмахивая веслами, повез их на казавшийся очень далеким восточный берег Волги.

     Плыли долго, но Ренат даже не выглядел уставшим, когда лодка уткнулась носом в восточный берег Волги.

     — Сколько мы должны, Ренат?

     — Сколько не жалко. У вас дорога, все может случиться. Ты хороший человек, Андрей, я вижу, я тебе не за деньги помог.

     Андрей достал из кармана две зеленых купюры по пять червонцев и протянул их Ренату.

     — Ты что, это очень много, я не возьму!

     — Не последние отдаю. А тебе пригодятся. Сейчас всем плохо будет, так пусть хоть это немного поможет.

     — Спасибо, — сказал Ренат, пряча деньги. — Смотрите, вон туда, направо — Казань. В Казани сейчас очень много госпиталей, военных полный город, там непонятно что сейчас творится. Немного налево — Савелово. Может, там найдете, кто вас повезет.

     Савелово выглядело победнее Нижнего Услона, некоторые из домиков, спускающихся к реке, смотрелись настоящими хибарами. На улицах никого не было видно, только пару раз их облаяли собаки из дворов. Пройдя деревню почти до конца, Андрей увидел в одном из дворов полуторку.

     — Есть кто? Хозяева?

     Из дома вышли двое мужчин, один лет тридцати, высокий и немного сутуловатый, второй, пониже, совсем молодой парень, но тучный и уже начинающий лысеть. Поздоровались.

     — Чего хотел?

     — Мне бы до Елабуги доехать. Я заплачу, не в обиде будете.

     Мужчины переглянулись между собой, высокий кивнул:

     — Ну заходите, посмотрим, чем сможем помочь. До Елабуги можно и съездить, недалеко будет.

     Андрей прошел во двор и повернув голову в сторону грузовика, вдруг увидел выглядывающий из-под брезента, брошенного в кузове, сапог, обутый на неподвижно лежащую ногу.

     — Вы знаете, наверное, мы в другом месте..., — начал говорить он, поворачиваясь к высокому, который остался стоять у ворот, как вдруг Настя, глядя куда-то ему за спину, закричала: «Дядя Андрей!!!» и что-то стукнуло его по темени. В глазах потемнело, Андрей шагнул вперед, ноги почему-то заплелись и он, падая, успел увидеть Настю, которую сутулый хватал за плечи.

      Марина

     Ночь прошла ужасно: разболелись еще сильнее ноги, и Марина никак не могла найти то положение тела, в котором можно было бы хоть ненадолго задремать. Утром чувствовала себя разбитой, но пришлось вставать, готовить Муру завтрак. Сына ее ноги не волновали, он уже мыслями был в Чистополе (или сразу — в Москве). Поел и ушел, сказал, что вещи будут собирать вечером. Да и что там собирать, тех вещей остался мизер.

     После обеда пришли две знакомых, с которыми вместе ехали в Елабугу.

     — Да что Вы, Марина Ивановна, забыли в этом Чистополе, зачем он Вам нужен? Работы там нет никакой, если что и обещали, то потом откажут, своим отдадут. Уж судомойкой точно брать не станут — это же продукты, кто к ним чужих пускать будет, — уговаривали они на два голоса, будто от того, останется ли здесь Марина, зависела их судьба. — А работа и здесь есть, мы узнавали уже, в огородном совхозе, и работа легкая, Вам не трудно будет, а всё же заработок какой-никакой. Вот давайте прямо сейчас пойдем и узнаем.

     И Марина собралась и пошла с ними в этот огородный совхоз, где оказалось, что работы ей никакой обещать не могут — сезон кончается, работников остается самый минимум до весны, а что весной будет — кто ж его знает. Сказали подойти через пару дней, может, что и решится.

     Марина за это «может решится» уцепилась обеими руками. Ей казалось, что всё ускользает, ничего не остается, так, может, хоть эта работа прокормит ее и Мура. Чистополь казался далеким и призрачным, будто не она там была еще пару дней назад и ходила по этим бесконечным кабинетам, добываясь переезда.

     Вечером он всё это выложила Муру — все свои сомнения и страхи.

     — Решай сам, сынок. Как скажешь, так и сделаем. И ведь со школой надо что-то решать уже в ближайшие дни.

     Но Мур решать ничего не хотел. Ему хотелось в Москву, чтобы о нем там заботились,чтобы всё было как до войны и вникать в эти мелкие, с его точки зрения, и глупые даже заботы ему не хотелось.

     Опять они с Муром разругались и легли спать, так ничего и не решив.

     Марина опять не могла уснуть, боль грызла ноги, она не знала куда деваться. Хотелось одного — чтобы всё это кончилось и кто-то дал ей, наконец, покой.

      Андрей

     Очнувшись, Андрей обнаружил себя на соломе в каком-то сарае, построенном из неплотно пригнанных досок: сквозь щели в сарай проникало достаточно света, чтобы осмотреться.

     — Дядя Андрей, наконец-то ты пришел в себя! Я уже и не знала что делать!

     — Тише, Настя, тише. Долго я в отключке был?

     — С полчаса, наверное. Этот тебя лопатой ударил и они тебя сюда в сарай затащили вместе со мной и заперли, а сами ругались сильно и ушли в дом. Потом молодой ушел куда-то, а второй остался, я все через дырку в стене видела.

     — Вещи наши где?

     — Рюкзак твой они забрали и из карманов все вытащили. А мой оставили, посмотрели, что там только книга лежит и бросили. Но пока они ходили, я твой наган успела спрятать. Ты же их застрелишь? Мы выберемся? Ты же сильный, я знаю, дядя Андрей.

     — Что-то сделаем, конечно. Выберемся.

     — Как немца в лесу подстрелишь их, да, дядя Андрей?

     — Настя, с чего ты взяла, что немца я застрелил? Он просто замолчал, мы и ушли. Попасть из нагана в темноте в лесу только в кино можно. Метров с десяти из него только в сарай попасть получится, да и то не каждый раз. Но надеюсь, что здесь он нам поможет.

     Время шло, и никто к ним не подходил. Молодой вернулся и они с напарником почти все время сидели во дворе. Они явно кого-то ждали: сутулый время от времени выходил за ворота, стоял, а потом возвращался. Ни есть, ни пить они Андрею с Настей не давали, а на попытки пошуметь пригрозили, что зажгут сарай. Впрочем, через какое-то время молодой принес кувшин с водой и, заставив отойти от двери, отпер ее и, на мгновение приоткрыв, поставил внутрь. Время тянулось медленно. Усевшись у стены, Андрей наблюдал за двором, а Настя читала свою книгу.

     — Дядя Андрей, тебе нравятся сказки Андерсена?

     — Наверное, да. Странно, как такой несчастный в жизни человек писал такие сказки.

     — Почему несчастный?

     — В школе над ним издевались, он даже грамотно писать из-за этого так и не выучился, кем хотел, не стал, семьи не завел, болел сильно. Он и сказки эти считал баловством, а то, что считал настоящим, никто читать не хотел.

     — Какая твоя любимая?

     — Наверное, про новое платье короля.

     — А мне нравится «Снежная королева». Как Герда преодолела всё, чтобы освободить Кая. Какая же она хорошая, правда?

     — Тише, Настя, кто-то еще появился.

     Скорее всего, пришел тот, кого бандиты ждали весь день и, едва зайдя во двор, он вовсю начал распекать их тюремщиков:

     — Что вы тут натворили,космачи? На кой хрен вы их вообще в двор запустили? Вам всего-то надо было дождаться темноты и сбросить жмура в Казанку. Денег влегкую срубить захотелось? Почему не валили их сразу? Меня зачем целый день ждали? Или вас, бакланов,учить надо, что делать?

     — Мужика мы бы сразу завалили, без вопросов. Но там девочка, она же ребенок совсем. Я на такое не подписывался.

     — Чистым хочешь остаться? И что мне теперь делать? Отпустить и сказать, дескать, простите, ребята, запарка вышла, да? Пойдем, разберемся.Свои косяки сами исправлять будете.

     Бандиты втроем подошли к сараю. Андрей достал наган и встал напротив двери.

     — Настя, давай в угол и сиди там, не шевелись. Поняла?

     — Да, — прошептала Настя и полезла в дальний угол, где лежал ее рюкзак.

     Андрей держал наган двумя руками, направив на дверной проем. Загремел замок, дверь открылась, стоящий впереди бандит зажег фонарик, но тот, мигнув, сразу погас и Андрей тут же дважды выстрелил в чернеющие на фоне Луны силуэты. Стоявший впереди с криком упал прямо в проход, не давая стоящим сзади пройти вперед. Андрей выстрелил еще раз, один из стоявших перед дверью отпрыгнул в сторону, второй же, падая на своего приятеля, успел выстрелить и Андрей услышал, как сзади вскрикнула Настя.

     — Настя?!

     Но в ответ Андрей ничего не услышал.

     — Настя!!!

     И снова тишина. Андрей рванулся вперед, наступив на шевелящееся в дверном проеме тело и увидел молодого бандита, бегущего, прихрамывая, к воротам.

     — Стой, все равно ведь достану!

     Тот остановился, медленно повернулся с вытянутой вперед рукой, в которой в лунном свете блеснул нож.

     — Слышь, мужик, ты уходи. Бери девчонку и уходи. Вещи твои в доме и деньги, забирай всё. Я не при делах, мужик. Я не хотел. Только не стреляй, не надо. У меня жена дома, сын, маленький еще, не убивай, пожалуйста!

     — Настя! — еще раз крикнул в темноту сарая Андрей. И снова тишина в ответ. И он выстрелил.

      31 августа 1941 года

      «В сиром мороке в две жилы

      Истекает жизнь»

      Андрей

     Фраза про попадание из нагана в сарай оказалась пророческой: выстрел оказался неудачным. Бандит сидел на голой земле, хлопая глазами.

     — Живой? Ну что же, вставай, может, повезло тебе. А может и нет. Давай к сараю. Зовут как?

     — Витя.

     — Давай, Витя, работы у нас с тобой непочатый край. Времени на раскачку нет. Ты же меня подрядился в Елабугу везти, не забыл еще? Ты, Витя, не серчай, сделаешь всё как надо — награжу, не пожалеешь.

     Андрей понимал, что непонятное здесь никому ерничанье и пафос — это от стресса, но бандит, переживший стресс, пожалуй, побольше Андреевого, только закивал головой. Андрей зажужжал фонариком, подсвечивая дорогу и, подгоняя пинками Витю, подошел к сараю.

     — Давай, оттаскивай этих.

     Витя, кряхтя, потащил верхнего. Андрей подсвечивал фонариком, не опуская наган.

     — Стонет, живой, — бандит прекратил тащить тело, лежащее сверху.

     — Ну, и что встал? Мне за доктором бежать? Вытаскивай, посмотрим, какой он живой.

     Но, когда Витя тело перевернул, то главный, а сверху лежал именно он, признаков жизни уже не подавал. Дыхания не было, пульс на сонной артерии не прощупывался, Андрей дальше проверять не стал.

     — Помер шеф твой, кончился. Дружка своего тащи.

     — Не дружок он мне, так, вместе на дело пошли.

     — А мне плевать. Оттаскивай. И фонарик его сюда давай.

     Когда дверь в сарай освободилась, Андрей подошел к темнеющему проему и остановился. Заходить не хотелось. Он боялся того, что может увидеть.

     — Пойдем, — позвал он Витю, — поможешь.

     Втолкнув Витю в сарай, Андрей зашел следом. Настя лежала в углу, там, куда он ее отправил перед всей это кутерьмой, и обеими руками прижимала к груди свою книгу. Андрей подошел к ней, присел и начал поднимать ее на руки. Вдруг Настя открыла глаза и с шумом вдохнула.

     — Настя... ты... всё хорошо у тебя, Настя?

     — Дышать тяжело.

     — Что стоишь? Дом открывай, быстро! — крикнул он Вите.

     Тот побежал, открывая перед Андреем дверь, зажег керосиновую лампу, побежал в другую комнату, крикнув, что сейчас еще свет принесет.

     Андрей положил Настю прямо на стол, смахнув с него всё, что там было, вместе со скатертью.

     — Настя, где болит?

     — Дышать немного больно, но уже легче.

     Прибежал Витя, зажег еще одну лампу, молча стал в стороне.

     — Давай посмотрим, Настя, что там у тебя, — Андрей аккуратно убрал книгу с Настиной груди. — Где болит?

     Одежда была цела, крови нигде видно не было. Настя показала на центр груди.

     — Я расстегну, посмотрю. Не бойся, я аккуратно.

     — Хорошо, — слабым голосом ответила Настя.

     Там, куда показала Настя, никаких ран не было, только стремительно наливался здоровенный синяк. Андрей поднял книгу. В титульной обложке чернела дыра, с тыла картон выпячивался, но отверстия не было. Открыл книгу, пуля остановилась на сказке «Оле-Лукойе», страниц за пятьдесят до конца.

     — Хороший бронежилет получился, да, Настя? — спросил он, начав ощупывать Настины ребра. — Вроде целы. Болеть, конечно, будет, но недолго.

      Марина

     Утром пришел участковый, выгонять всех на расчистку аэродрома, но, посмотрев на Марину, еле доковылявшую до порога, разрешил остаться ей дома. Остальные — и хозяева, и Мур — пошли на работы. Оставшись одна, Марина долго перебирала свой сундучок с рукописными сборниками стихов, которые она делала, надеясь на продажу коллекционерам, один из них открылся на старом, двадцатилетней давности:

     «Знаю, умру на заре! На которой из двух,

     Вместе с которой из двух — не решить по заказу!

     Ах, если б можно, чтоб дважды мой факел потух!

     Чтоб на вечерней заре и на утренней сразу!»

     Подумала — наверное, не на заре. Пускай сейчас тухнет, гореть уже нечему. Не будет уже от нее ничего хорошего никому, одна помеха.

     Решившись, начала собираться. Собрала вещи, как смогла, прибралась, чтобы не беспокоился никто об этом ПОТОМ.

     Взяла лист бумаги из хранившейся тонкой стопочки, написала записку. Сначала — Муру:

     «Мурлыга! Прости меня, но дальше было бы хуже. Ятяжелобольна, это уже не я. Люблю тебя безумно. Пойми, что я больше не могла жить. Передай папеиАле— если увидишь — что любила их до последней минуты и объясни, что попала в тупик».

      Андрей

     Настя, не без помощи волшебной обезболивающей таблетки из Андреевых запасов, за час пришла в себя и уже спокойно передвигалась. Витя, когда увидел почти пробитую книгу, впечатлился от осознания того, куда чуть не вляпался и торжественно пообещал, поклявшись здоровьем своих детей, что сделает всё, чтобы загладить вину за участие в таком безобразии.

     — Я ведь водила простой, это Башмак соблазнил меня легкими деньгами. Я и повелся. Не стоит оно того, лучше я баранку крутить буду, чем такое, на ребенка руку поднимать.

     Андрей, конечно, сомневался в том, что Витя вот так просто встанет на путь исправления, но ему, по большому счету, было всё равно, главное, добраться до места.

     — Ну что, Витя, давай, освобождай свой пепелац от груза и поедем, чего ждать, без малого две сотни дорога.

     — Вы уж извините, на этом драндулете мы далеко не уедем. Сломается. Машинку эту уж чинили-чинили, а толку никакого, смерть ей, видать, скоро придет.

     — Витя, ты не понимаешь? Я же сказал тебе: мне надо в Елабугу. Именно сегодня, и чем раньше, тем лучше. Давай, думай, как добираться будем.

     — Было бы время, можно было бы на катере. Но ночью катер не пойдет, а с утра если выйти, то как раз только к вечеру доберемся.

     — Нет, Витя, вечером поздно будет. Может, другую машину найдешь?

     — Другую машину, это всё равно что шило на мыло менять. Такие же развалюхи. — Витя задумался. — А на самолете полетите? Не побоитесь?

     — Правда, на самолете? Полетим, отчего же. На У-2?

     — Нет, на У-2 не получится, да вы туда вдвоем и не влезете, наверное. На АИР-6.

     — Это что за зверь?

     — Зверь или не зверь, а долетите часа за два. Утром, часиков в десять, с осоавиахимовского аэродрома и полетите. Заплатить там придется, это да. Но полет я вам обещаю.

     — Заплатить не проблема. Точно там всё в порядке будет?

     — Будет. Должны они мне очень сильно. Вот я этот долг с них и возьму. Так что вы отдыхайте, я во дворе приберусь, а утром отправимся.

      Марина

     Вторая записка, в отличие от первой, для которой слов никак не находилось, писалась легко. Таких писем с просьбами писано было немало, рука как сама двигалась, без малейшей запинки:

     «Дорогой Николай Николаевич!

     Дорогие сестры Синяковы!

     Умоляю вас взять Мура к себе в Чистополь —просто взять его в сыновья— и чтобы он учился. Я для него больше ничего не могу и только его гублю.

     У меня в сумке 150 р. и если постараться распродать все мои вещи...

     В сундучке несколько рукописных книжек стихов и пачка с оттисками прозы.

     Поручаю их Вам, берегите моего дорогого Мура, он очень хрупкого здоровья. Любите как сына — заслуживает.

     А меня простите — не вынесла.

     М. Ц.

     Не оставляйте его никогда. Была бы без ума счастлива, если бы он жил у вас.

     Уедете — увезите с собой.

     Не бросайте»

     Надежда на Асеева была слабая — и сам Коля, хотевший угодить и нашим, и вашим, и жена его, Марину ненавидевшая яркой и незамутненной ненавистью, были союзниками ненадежными, но сейчас просить было некого — все остальные сами сидели в Чистополе на птичьих правах и взять на себя груз в виде Мура не смогли бы никак.

      Андрей

     Настя засопела почти сразу, а Андрей после всего заснуть так и не смог. Сквозь полудрему слышал, как Витя убирался во дворе, потом, ругаясь, долго заводил машину, уехал, а через полчаса вернулся.

     Когда за окном начало сереть, Андрей, поняв, что уже не уснет, встал и вышел на улицу. Витя курил, сидя на корточках у своей полуторки.

     — Не спится, Андрей Григорьевич?

     — Не спится. А машины твоей на работе не хватятся?

     — Не, она как бы в ремонте сейчас. Завгару заплатили, вот и ездим по своим делам. На пару-тройку дней в месяц всегда можно договориться.

     — Витя, а то, что вчера нашумели здесь, никто не...

     — Кому? Здесь милиция раз в год бывает. Из пушки если стрелять будут, тогда да, из Казани приедут, а так — ерунда, не думайте даже.

     — На аэродром далеко ехать?

     — Не, не очень. За час выедем на всякий случай, с запасом. Не переживайте, улетите.

     Вышла на крыльцо сонная Настя. Андрей пошел смотреть ее. Синяк побагровел, болел, конечно же, но Настя сказала, что болит не очень сильно. Похоже, предстоящий полет на самолете подействовал на нее лучше всяких лекарств.

     Выехали даже не за час. Андрей не находил себе места, сил, чтобы ждать уже не осталось. Хоть как, но в нужную сторону.

     Машина чихала и кашляла, скорость развивала от силы километров двадцать, за короткий отрезок пути дважды глохла, но на аэродром приехали сильно заранее. Нужного человека еще не было.

     — Я же говорил, к десяти, не раньше. Будем здесь ждать.

     — Аэродром не охраняют, что ли?

     — Ночью охраняют. Да здесь всего-то три самолета, в ангарах заперты. Может, позже и поменяется что, а сейчас — нет.

     Нужный человек приехал в одиннадцатом часу. Витя сразу же пошел договариваться. Андрей увидел, как местный начальник сначала отмахивался от Вити, что-то кричал, крутил пальцем у виска и топал ногами, но через короткое время махнул рукой, а вслед за ним и Витя замахал руками, приглашая Андрея с Настей на летное поле.

      Марина

     Третью записку оставила соседям и таким же, как и сама Марина, эвакуированным:

     «Дорогие товарищи!

     Не оставьте Мура. Умоляю того из вас, кто может, отвезти его в Чистополь к Н. Н. Асееву. Пароходы — страшные, умоляю не отправлять его одного. Помогите ему и с багажом — сложить и довезти в Чистополь. Надеюсь на распродажу моих вещей.

     Я хочу, чтобы Мур жил и учился. Со мною он пропадет. Адр. Асеева на конверте.

     Не похороните живой! Хорошенько проверьте».

     Последнее она дописала, вспомнив легенду о Гоголе, которого вроде как похоронили живым и он потом, очнувшись, изодрал в удушье изнутри гроб.

      Андрей

     — Так, за мной идете, никуда не отходите, молчите, — невысокий плотный мужчина в летной куртке, державший в руке планшет, сразу развернулся и, не глядя на своих спутников, пошел к ангару.

     — Всё, Андрей Григорьевич, я свое обещание выполнил, прощайте, — Витя тоже развернулся, только совсем в другую сторону и, не оглядываясь, быстро пошел к полуторке.

     Андрей взял за руку Настю и, так же не оглядываясь, пошел к ангару.

     -Помогай ворота отодвинуть, не стой, — продолжил командовать летчик. — Побыстрее надо, пока нет никого.

     Ворота отодвинули быстро, почти без усилий. «Самолет как самолет», — подумал Андрей, увидев, на чем им предстояло лететь. Метра три в высоту, метров семь в длину, крылья, закругленные на концах, белый корпус с синей полосой и надписью «СССР К-165».

     — К Вам как обращаться? — спросил Андрей.

     — А никак. Меньше знаешь, крепче спишь. Я вас не знаю, вы меня не видели никогда. — Пилот открыл дверцу. — Сюда полезайте, места хватит. Значит так, скажу один раз, повторять не буду. Сейчас вот здесь садитесь и молчите. Мне в полете не мешать. Сядем на дороге перед Елабугой, вы по своим делам, а меня там сегодня и не было никогда. Понятно?

     — Понятно. Долго лететь?

     — Часа за два должны управиться, а там видно будет. Как долетим, скажу. Всё, девочка, залезай, а ты винт крутанешь. Сможешь?

     — Сейчас попробую, узнаю.

     Двигатель завелся сразу, Андрей запрыгнул на диванчик рядом с Настей, захлопнул дверцу и самолет тотчас начал набирать разгон.

     Разгонялся самолет недолго, метров сто с небольшим — и они в воздухе. Настя прилипла к иллюминатору и смотрела на землю весь полет.

      Марина

     Теперь, когда всё готово, можно и посидеть немного, подготовиться к последнему шагу. Стало легко — когда решать уже ничего не надо и всё позади, всегда становится легко. Никаких проблем уже нет, все вопросы решены, все загадки разгаданы. Остается один шаг и сделать его, оказывается, совсем не трудно. Марина взяла черный пояс, которым Борис в Москве, провожая их, перевязал постоянно открывающийся чемодан. Он тогда еще пошутил, что веревка крепкая, можно вешаться. Вот сейчас и проверим. В сенях давно уже был присмотрен вбитый в стену на высоте чуть выше человеческого роста крюк.

      Андрей

     Через полтора часа летчик посадил самолет на лугу. Елабуга лежала перед ними, спокойная и тихая, километрах в пяти, как и обещал летчик. Повернувшись к Андрею, он молча (сквозь грохот мотора всё равно разговаривать было бы невозможно) махнул рукой на дверцу. Андрей с Настей вылезли, захлопнули дверцу и летчик, не дожидаясь, когда они отойдут, тут же начал разворачивать самолет. Через минуту о прошедшем полете напоминала только стремительно уменьшающаяся в небе точка.

     — Настя, нам надо спешить. Я не знаю, сколько времени осталось и успеем ли мы. Так что запомни адрес — Ворошилова, десять. Запомнила?

     — Да.

     — Смотри, если не будешь успевать, я пойду вперед сам, ты догоняй. Как синяк твой, не сильно болит?

     — Терпимо, дядя Андрей. А ты откуда про время знаешь и про сегодняшнее число? — спросила она, когда Андрей уже тащил ее за руку

     — Потом, всё потом расскажу, Настя. Лишь бы успеть.

     На елабужских улочках Настя начала задыхаться.

     — Всё, Настя, догоняй! Ворошилова, десять, — и Андрей быстро зашагал дальше.

     На перекрестке спросил у стоявшей у магазина старушки:

     — Ворошилова улица где?

     — Недалеко, вон там направо, еще пройдешь и увидишь Ворошилова.

     — Спасибо, — сказал Андрей. Оглянувшись, он увидел отставшую метров на двести Настю, махнул ей рукой туда, куда надо идти и побежал дальше.

     Нужный поворот он чуть не пропустил. Уже почти пройдя перекресток, он увидел здание портомойни. До цели оставалось метров двести.

     Андрей, задыхаясь, быстро шел по улице. С женщиной, вышедшей из портомойни с корзиной белья, он разминулся буквально в паре сантиметров. Та ругалась ему вслед, но он уже не слышал ничего. Дернув за ручку, он открыл дверь в сени дома номер десять по улице Ворошилова и, почти повиснув, из последних сил выдохнул:

     — Марина... Ивановна...

     Собственно, вот здесь я хотел закончить. Конец истории, все дела, спасибо, что были с этой книгой.

     Но тут появились эти «но». Авторитетные участники обсуждения толкали меня к написанию внятного финала, я не хотел. Но потом компромисс нашелся. Использовал его уже давно английский писатель Джон Фаулз в книге «The French Lieutenant’s Woman», когда написал два альтернативных финала, чтобы читатель сам выбрал то, что ему по душе.

     Конечно же, где я и где Фаулз, но я решил попробовать.

     И да, спасибо всем, что были с этой книгой)))

     Очередность выкладывания финалов определялась путем однократного подбрасывания простой рублевой монеты, никакого предпочтения. Ещё раз предупреждаю: дальше можно не читать (разве что послесловие).

      31 августа 1941 года

      Андрей и Марина

     Андрей, задыхаясь, быстро шел по улице. С женщиной, вышедшей из портомойни с корзиной белья, он разминулся буквально в паре сантиметров. Та ругалась ему вслед, но он уже не слышал ничего. Дернув за ручку, он открыл дверь в сени дома номер десять по улице Ворошилова и, почти повиснув, из последних сил выдохнул:

     - Марина... Ивановна…

     - Кто там? - дверь в сени изнутри открылась и Андрей увидел маленькую женщину, одетую в старый серый байковый халат с намотанными на ногах обрывками пухового платка, держащую в руках черный ремень. - Вы кто? Вы ко мне?

     Пытаясь выровнять дыхание, Андрей пару раз глубоко вдохнул, и, наконец, смог выговорить:

     - Марина Ивановна, я к Вам.

     Вдохнул еще раз глубоко и, прерываясь от одышки, продолжил:

     - Не надо… этого делать, Марина… Ивановна… пожалуйста…

     - О чем Вы? Вы кто такой?

     - Простите, не представился. Меня зовут Андрей. Я к Вам из Москвы ехал.

     - Зачем же?

     - Марина Ивановна, сколько записок Вы уже написали? Все три, да? Это ремень, которым Борис Леонидович Вам чемодан завязывал?

     - Откуда… Вы знаете?

     Андрей, прикрыв глаза, мгновение подождал, вспоминая и начал читать наизусть заученные записки:

     - Мурлыга! Прости меня но дальше было бы хуже. Я тяжело больна, это уже не я. Люблю тебя безумно. Пойми что я больше не могла жить. Передай папе и Але — если увидишь — что любила их до последней минуты и объясни, что попала в тупик.

     Марина стояла, онемевшая — она только что сама писала это, никто не мог этого видеть, а этот мужчина будто читает с листа:

     - Следующая, наверное, Асееву, в которой Вы просите взять Мура к себе. Сейчас, она большая, надо точно вспомнить...

     - Подождите же! Прекратите!

     - Еще третья записка, подождите, сейчас, она для эвакуированных...

     - Да прекратите же! Откуда Вы это знаете?

     - Марина Ивановна, я родился в тысяча девятьсот восьмидесятом году и я много еще чего знаю — о Вас, о Муре, Але, Сергее Яковлевиче, Анастасии Ивановне и о многих других.

     - Но это… невозможно, - Марина уронила черный пояс и пошла к стулу. - Не могу долго стоять, ноги болят.

     В открытую дверь послышался голос Насти, кричавшей с улицы:

     - Дядя Андрей, ты здесь?

     - Здесь, Настя, здесь. Заходи, только дверь закрой за собой.

     Настя вошла и стала у двери.

     - Здравствуйте. Значит, ты успел, дядя Андрей?

     - Успел, Настенька. Знакомьтесь, это Марина Ивановна, а это Настя Трухачева.

     - Трухачева… Настя..., - прошептала Марина и, закрыв глазами лицо, заплакала.

     - Чего она, дядя Андрей?

     - Тебя зовут так же, как и её сестру, которую она уже давно не видела.

     - Марина Ивановна, Вы простите, нам бы умыться, мы с дороги.

     - Да-да, конечно, вон там, - Марина показала умывальник.

     - Марина Ивановна, я готов ответить на Ваши вопросы. Не на все, возможно, но на многие. Настя не знает еще про меня, поэтому для нее и для Вас повторяю: меня зовут Андрей Григорьевич Волошин, я родился двадцать восьмого мая одна тысяча девятьсот восьмидесятого года, мне сорок лет. Я не знаю, каким образом я оказался в Москве в августе сорок первого, но я сделал всё, чтобы помешать Вам, Марина Ивановна, сделать то, что Вы хотели сделать. Вы простите, я до сих пор не могу поверить, что мне удалось это и я Вас вижу.

     - Андрей, я с трудом могу поверить в Ваши слова, но, наверное, придется, это самое простое объяснение, потому что поверить в чтение мыслей еще труднее. Значит, через почти восемьдесят лет меня помнят?

     - Памятник у музея в Борисоглебском, музеи в разных городах, где Вы жили, издано всё, включая черновики и письма — всё, что сохранилось. Хотя сохранилось — не всё.

     - А моя семья? Что с ними? Сережа, Аля? Что будет с Муром?

     - Я сейчас не буду об этом, Марина Ивановна, поймите, теперь история изменилась и говорить, что было в том варианте событий смысла нет.

     На самом деле это место — самое трудное. В дороге Андрей много раз прокручивал в голове возможный разговор с Цветаевой, но вот эту часть решил никак не озвучивать. Вытащить из тюрьмы ее мужа, которому оставалось жить меньше месяца до расстрела — это уже явно из области ненаучной фантастики. Говорить о смерти на войне сына — решил позже, как раз это изменить можно и нужно. О судьбе Али, которая отсидит свои восемь лет, а потом будет мыкаться, одинокая, до самой смерти, можно и сказать, но не сейчас.

     - Марина Ивановна, давайте сделаем вот как. Сейчас Вы успокоитесь и соберетесь с силами. Денег я Вам оставлю достаточно, чтобы жить безбедно и не заботиться о том, где взять дрова или еду. Здесь или в Чистополе — неважно. В Москву пока возвращаться не стоит: в октябре начнется принудительная эвакуация, битва за Москву закончится к зиме и жить в практически прифронтовом городе — не стоит. Что касаемо Мура — надо сделать всё, чтобы он после школы продолжил учебу. На врача, инженера, кого угодно. В прошлый раз он вернулся в Москву, оттуда его отправили в Среднюю Азию, чуть в тюрьму не посадили, потом в армию взяли и он погиб после ранения в июле сорок четвертого. Наверное, не такой судьбы Вы бы для него хотели. Не так ли?

     - А война — когда?

     - В мае сорок пятого. После — не лучше, гайки начнут закручивать почти сразу, года до пятьдесят шестого, потом — чуть легче. Но жить все равно придется, Марина Ивановна. Не для себя, так для семьи. Мур без Вас — пропадет, не справится.

     ***

     9 сентября 1941 года

     Андрей

     Теперь, когда нужда спешить отпала, дорога устроилась легко и просто. Поезд буднично и без приключений довез их с Настей до Москвы и они, доехав на первом поезде метро до Арбатской, шли с Настей по пустынной с утра улице Воровского в Хлебный переулок.

     - Всё, Настя, кончились наши путешествия. Или нет?

      31 августа 1941 года

      Андрей

     Андрей, задыхаясь, быстро шел по улице. Возле портомойни он столкнулся с женщиной, вышедшей с корзиной белья, та свою корзину уронила и он успел подхватить ее у самой земли. Женщина ругалась ему вслед, но он уже не слышал ничего. Дернув за ручку, он открыл дверь в сени дома номер десять по улице Ворошилова и, почти повиснув, из последних сил выдохнул:

     - Марина... Ивановна…

     В ответ ничего не услышал. Шагнув вперед, сразу же увидел висящее на веревке тело. Схватив за ноги, приподнял, закричал сразу же:

     - На помощь! Кто-нибудь, на помощь.

     Вбежала запыхавшаяся Настя:

     - Что, дядя Андрей? Что случилось?

     - Настя, быстрее, ищи нож какой-нибудь, веревку перерезать, я держу пока!

     Настя побежала в дом, споткнувшись о лежащий на боку табурет, через минуту вернулась, держа в руке кухонный нож.

     - Что теперь?

     - Становись на табурет, режь веревку!

     - Я… я боюсь, дядя Андрей…

     - Настя, быстрее режь веревку! Потом разговаривать будешь! Ну же!

     Настя поставила табурет, влезла на него, пыхтя, начала резать веревку.

     - Не перерезать, очень крепкая.

     - Режь, Настенька, быстрее, время уходит!

     Наконец, тело в его руках повисло и Андрей уложил его на пол. Одного взгляда на уже высохшую роговицу и окоченевшую нижнюю челюсть хватило, чтобы понять, что опоздали они часа на три, не меньше.

     - Опоздали, Настя, всё.

     - И ничего нельзя сделать?

     - А что тут сделаешь, она уже несколько часов как умерла.

     Андрей вышел на улицу, сел у двери на землю. Настя вышла за ним, села рядом.

     - Что теперь?

     - Подождем Мура, сына ее, парню помочь надо, он один остался, потом назад отправимся. Здесь уже делать нечего.

     ***

     7 сентября 1941 года

     Андрей

     Теперь, когда нужда спешить отпала, дорога устроилась легко и просто. Поезд буднично и без приключений довез их с Настей до Москвы и они, доехав на первом поезде метро до Арбатской, шли с Настей по пустынной с утра улице Воровского в Хлебный переулок.

     - Всё, Настя, кончились наши путешествия. Или нет?

     Всё. Конец истории. Даже если случится продолжение истории про Андрея и Настю, то там даже намека не будет на то, какой финал выбрал я сам.

     Весь этот текст послужил подводкой к последнему абзацу восьмой главы — человек бежит к своей заветной цели и мы перестаем его видеть за мгновение перед тем, как он узнает, получилось ли у него то, чего он так хотел.

     Ответы на вопросы, которые могут возникнуть (или уже возникли):

     В.Продолжение будет?

     О.Не исключено, решится в ближайшем будущем.

     В.Почему так мало?

     О. Потому что я сознательно выбрал ограничение по времени и количеству персонажей, а потом ужал, что могло получиться, из-за лени.

     В.Марину перенесут порталом в будущее? Настя выйдет за Андрея? А за Мура? А письмо Сталину, ну хоть одно, напишут?

     О. Нет.

     В.На автора можно воздействовать, чтобы он писал не всякую фигню, а что надо?

     О. Это трудно, но попытаться можно в группе телеграм https://t.me/elabuga_book(там же можно получить ответы на многие другие вопросы).

     Выражаю благодарность всем моим читателям (не думал даже, что вас окажется так много, тем более, что результат достигнут безо всякого продвижения и рекламы), в особенности тем, кто добрался до этих строк.

     Также мои благодарности:

     моей жене, которая всячески меня поддерживала во время работы над книгой (и еще 29 лет до того, как я начал над книгой работать) и давала советы в нужное время и в нужном месте;

     Семену Афанасьеву, который спровоцировал меня на придумывание сюжета (диалог в чате телеграма о том, что читатель будет читать про кого угодно, лишь бы там случились перестрелки и погони);

     Сергею Тамбовскому, который заставил меня поверить в возможность самостоятельного написания текста и подарил несколько сюжетных ходов;

     Дмитрию DM, который взвалил на себя бета-ридерство, подарил великолепную обложку и временами переживал за книгу больше, чем я сам;

     авторам исторических и краеведческих материалов, без которых у меня бы ничего не получилось.

     Список ресурсов (неполный), которыми я пользовался при написании эпизодов с МИЦ:

     Цветаева М.И. Собрание сочинений в 7 томах - М. Эллис Лак, 1994

     Белкина М. И. Скрещение судеб. — М.: Книга, 1988

     Кудрова И.В. Гибель Марины Цветаевой — М.: Независимая газета, 1995

     Саакянц А. А. Марина Цветаева. Жизнь и творчество — М.: Эллис Лак, 1997

     Чуковская Л.К. Сочинения в двух томах - М.: Гудьял-Пресс, 2000

     Швейцер В.А. Быт и бытие Марины Цветаевой - М.: Интерпринт, 1992

     Телеграм-канал «Марина Цветаева» https://t.me/tsvetaevamuseum

     Уважаемые читатели, огромное спасибо за то, что дочитали до этого места.

     Если вам всё ещё интересно, что случилось дальше, то вторая часть цикла про Андрея Волошина уже начала публиковаться и вы можете найти её по ссылке https://author.today/work/91398

     Аннотация

     Продолжение истории с Андреем Волошиным, начатой в повести "Елабуга". Если назад вернуться невозможно, значит надо жить здесь.

     Обновления по мере возможности, но ориентировочно не реже раза в неделю. Открыт к предложениям, пишите, не стесняйтесь, возможно, ваши пожелания будут учтены.

     Обложка - Дмитрий DM по мотивам обложки альбома Леонарда Коэна "The Future".

     Третья часть, "Звук, который ты захочешь услышать" здесь https://author.today/work/107205