СКУЛЫ 

Проснувшись утром и застыв, сидя на постели, в минутном страхе, я услышала во дворе легкий топот и успокоилась: Накра была дома.

Мерей Исмаилова, "Накра".

1.

    Взмахни хвостом.  Мы полетим с тобой

    под льющимся, над пьющим океаном,

    и быстро брызгом за торочку гребня к литому царству прошмыгнет морская капля, фыркнет, зыркнет туда-сюда, и, сокрывшись в укроме от глубин, высот, шепотливо прильнет кукле к уху и запоет: "Уууу...  уууууу... ууу" - усыпляя пену закушенной губы, и совладает на раненом песке с любым изъяном

    прибой.

    Нам будет легче, легче с каждым взмахом.

    Закрой глаза.  Мы полетим с тобой,

    над страхом, прахом - крахом оживаний,

    моей судьбой, не зачерпнув хвостом забирающейся в дом темноты.  Сэр, светлый генерал, в моем рабочем кабинете геройски стоять головой в огне.  Вы противопоставили тьме ломкость ваших восковых волос, и имя, принятое вами, будут выкладывать мои звездолеты вселенными, как дешевыми алмазами в древней мозаике, - в памяти поколений.

    - Сэр, господин мой!  Моя жизнь - на вашем столе, и я превращаю ее в огарок, - генерал смеялся, - что может быть банальней надежды стать дымом ради тени твоего творения.

    - Мы перешли на "ты"...

    Я улыбнулся ему, задул свечку и побежал в большую комнату.  Мама с папой с бабой с дедом смотрели телевизор.  Киса не смотрела телевизор - она лизалась.  Я втиснулся между ней и подлокотником дивана и положил руку прямо на пути ее языка.  Иногда она путала мою руку со своей шерстью и продолжала лизать (думая, что вылизывается).  Но теперь она фыркнула и встала.  Я стал ее брать и сажать на место, но киса вывернулась и вообще громко спрыгнула с дивана.  Гордо, как тень, она поскакала между ножками стульев и скрылась в коридоре...  Я нагнал ее уже в прериях утром. 

    Мои разгоряченные друзья на взмыленных вихревых (но уже слабых! слишком долго длится погоня) конях отстают, солнце приближается (удар сердца оборачивается часом);  но пот выстраивается по лучу прищуренного глаза:  ни самый ли быстрый, ни самый ли прекрасный мустанг рвется из узды моего взгляда (бой копыта - минутой);  только я и могу оценить красоту схватки - ширменные всадники позади сейчас послужат маневру (стук мысли - секундой):  я накидываю штуку для ловли лошадей точно на шею моему мустангу, самому умному и смелому коню, не разгадавшему хитрости...

    - Что ж, - Джо сплюнул. - Он твой.

    Ковбой вскинул голову, и я несколько секунд, смеясь одними морщинами, смотрел ему в пустые глаза.  Он дернулся и ускакал...

    Я знал, что этот мустанг - мой, когда только услышал ритм его черного (абсолютно черного) полета.  Ни единого пятна: черный - от мудрых глаз до хвоста...

    Мустанг остановился у ворот.  Смотровые башни - пусты.  Ворота стали медленно открываться.  Мостовая - пуста.  Весь город как будто пуст.

    Король вышел из мертвого дворца и поклонился.

    - Черный Всадник!  Молю тебя не уничтожать город, который может тебе верно послужить.  Вот наша казна...

    Король хлопнул в ладоши, и медленно заструились навьюченные верблюды. 

    - Подожди.  Мне это не нужно, - прервал я, - пока.  Мне нужно двадцать лучших всадников этого города.  Они могут понадобиться мне в любой момент: пусть всегда будут готовы к бою.  Скоро я не смогу защищать ваш город, так что готовь армию...  И еще, готовьте запасы продовольствия на случай осады.

    Я исчез. 

    Мустанг чувствовал, о чем я думаю, поэтому нес меня на юго-запад - к каньонам.  Мы одновременно услышали пулю и одновременно отпрянули.  Но и всадник на белой лошади (отсюда похожий на пушинку) оказался проворным и увернулся от моей пули.  Мустанг поскакал навстречу.

    - Приветствую тебя, Черный Всадник.

    Я кивнул.  Белый Всадник пристально разглядывал меня. 

    - Джо, мне нужна твоя помощь.

    Он не ответил.

    - Ты ничего не понял...  - я улыбнулся. - Они не знают, что такое свобода.  Как бы ты не служил им, ты никогда не получишь от них свободы. 

    - Империя наступает.  Тебе не справиться в одиночку. 

    - Это не имеет значения.

    - А жаль, - Белый Всадник вскинул голову и посмотрел мне в глаза.  Потом ускакал...

    Смеркалось.  Сегодня был хороший день.  Я готов к встрече с Императором, что ж, завтра будет жарко, правда, мой мустанг?  Но мы любим жаркие дни, да?  Я уснул в седле, греясь теплом коня (ночь была холодной).  Я спал.

    Папа перенес меня спящим из большой в мою комнату и уложил в кровать.  Ночью прибежала киса, и, забравшись под одеяло, улеглась в ногах.

    Зачем это все?  Мы вместе, мы всегда были вместе, мы никогда не расстанемся, и законы невластны  над нами, и щемящее время не скрадывает украдкой.  Это неправда, неправда, неправда, гладко заливающая вода - лжет, витийствует?  Да,

    но отсюда, из вечности, я бы хотел взглянуть вниз, на ее волны, ее пену.

    Здесь, наверху, над морем памяти, я хочу подарить тебе зелень неотвратимой оставленной судьбы. 

    Я спал, а на следующий день встречу тебя. 

2.

    Умереть у тебя за ушами, что ли.  Скажут: нализался шерстки

    до черточек шахматной, мокрой, как сердце, клецки

    (там дыша душа), ах, до звонка в ушах.

    Умереть у тебя за уша мишами шами

    с ушами, у нас тоже глазная хурма вяжет; умеем повлиять хвостом, чтоб глаза продолжали

    начатый им полет; но лед

    твоего растаявшего шершаво языка и, главное, хвост -

    как крылья, как воск

    Икаров.

    Умереть у тебя за ушами рано...

    - Возьми себя в горсти!

    ...утром на краю обглоданной кости, слыша посасывания губастого океана. 

3.

    Радость моя, я никогда не ходил в детский сад...

    Посмотри, как луч гарцевать разрезвился!  Тот, развевающийся, златогривый, игривый, который летит к немытому окну, да, да, где забыли задернуть занавески.  Поймаем его, накинем эту штуку для ловли лошадей - да, лассо! - и туда, туда, через дрожащую мутную перепонку в тяжелый воздух комнаты, обкиданной вещами, игрушками, где сонно, и желтый свет бьет мне прямо в глаза.  Я стою посреди огромной дороги, и поздно бежать назад, и я побежал вперед, и все время боюсь, что вот-вот загорится красный, но не могу найти светофора, нет светофора, вместо него - огромный красный автомобиль с плоским и острым носом совсем близко, быстро...

    Солнце все-таки разбудило меня (я пытался еще поспать).  Я встал и побежал в туалет.  На кухне баба готовит завтрак. 

    - Привет, баба!

    Мама с папой ушли на работу, деда, видимо, еще не проснулся.  В кухне жарко, с плиты - треск, бульк, скрежет - конфорочный квартет (в жирных фраках и синих коронах).  Как фитиль к носу горят запахи, я понял, что уже голодный.  Я пробежал кухню, зашел в туалет, задраил люк, включил внутреннюю связь.  Диспетчер молчал.

    - Завершена ли эвакуация? - повторил я вопрос.

    - Еще не полностью.  Группа А в семнадцатом отсеке...

    - Сколько им необходимо времени?

    - 93 секунды...

    - Это невозможно.  Если через 58 секунд они не переберутся на лайнер, придется катапультировать весь отсек.

    - Но там женщины, дети.  Слишком опасно...

    На долю секунды я задумался.

    - Продолжайте эвакуацию.

    - Вы направляетесь туда?! - неожиданно громко протрещал динамик.  Но я уже был снаружи. 

    - Баба, шо мы будим завтрякать? - спросил я сквозь зубную пасту.

    Баба сделала омлет, пшенку я не захотел.  К чаю было шоколадное масло, я мазал его не на кирпич, а на круглый хлеб, еще осталась халва: мы ее с дедом доели.  Мы пили чай.  Чай был горячий, вкусный, степенный, как-то я угощал им Черного Всадника; с тех пор, как он покинул свою планету (это, кстати, произошло... 

    - А как же его борьба с Империей? 

    - Но с тех пор прошло много лет, и Вы, надеюсь, понимаете, что означала для него та борьба, ведь это было явление совершенно иного порядка, чем, скажем, борьба с завоевателями в моих родных Олтоновсих сказаниях, или даже у вас, когда враг...

    И тут вошла мама.

    - Мама!

    Ты уже вернулась с работы?

    Нет, мама не вернулась с работы!  Нет, мама не не пошла на работу!  А просто у нее начинается - отпуск, отпуск, отпуск!  И завтра, и послезавтра, и послепослезавтра, и послепослепослезавтра, и послепослепослепослезавтра, и подслеповатозавтрачный глазок чая я забываю на кухонном столе и ношусь, прыгаю, летаю по комнате, по комнате, по комнате, утренней, молчащей.

    Но это не все!  Мама ходила за путевками.  Баба спросила про деньги, про дни, какой дом отдыха.  Мама ответила про то, что дороже, чем думали, но, в конце концов, раз в год можно себе позволить, да, решила десять дней, все-таки, с удобствами, но далеко от моря, да, далеко от этого синего влажного животика, далеко от него, насупленного, сопящего, спящего под нами далеко-далеко, от соленого, от него

    дальше, радость моя,

    подальше, разве не видишь - я задыхаюсь? 

4.

    А еще мама сказала, что к нам придет скоро тетя Марина, поэтому сейчас не сможет мне почитать, а лучше, чтобы я пошел и убрал свою комнату, потому что тетя Марина придет с Костей, взрослые будут разговаривать на кухне, а вы пока поиграете в комнате. 

    Я вошел в свою комнату.  У меня в комнате трудно закрыть дверь: она тут же скрипела обратно.  Я подошел к кровати, а по комнате лежали игрушки и крошки на ковре.  Крошки плясали, когда дом летел или была тряска, иногда они выметались веником мамы и покидали мир на тщедушном совке, дряхлом иезуите, который, лобачевствуя, годами все хитрил с притяжением казуистикой кривой аэродинамики.  Улыбаясь, обнажая оцингованую временем хлипкую челюсть, нашептывая недоверчивым сладость, он дарил им больше исчезновения - забвение: новые крошки, со светом осваивавшие комнату, ничего не знали о предыдущих, а ковер не замечал перемены.  Я стелил кровать, подметет мама. 

    На полу лежал поломанный трансформер.  Придет Костя, и трансформер покажется ему миром, почти, как мне - в магазине, в синей картонной коробке, ему покажется, как глазами выпукло желты насекомьи безумности, - только инстинкты, но как страшно чужие жизнью и властью, поэтому сильные и все-таки подчиненные ему (мне) во взмахах тонких (уже сломанных) крыльев - снимающихся, а голова стрекозы превращается в шлем, ноги выдвигаются и робот медленно разгибает себя в суставах;  он идет прямо - это слабость, но он может быть очень-очень большим, и даже если стрекоза больше, робот все равно может быть совсем большим, больше чего угодно, потому что проще;  и нет ничего, что бы сроднило их, хотя они одно и то же, совершенно не одно и то же, хотя между ними нет никакой разницы: так он будет думать про не свой трансформер. 

    Но все старое, старое, ничего не осталось. 

    Собирать игрушки, отнимать игрушки у ковра, кидать их в ящик для игрушек.

    Я подошел к двери и снова попытался закрыть ее, вставил бумажку.  Дверь со скрипом возвращалась: в старой комнате, где жил мой беспорядок, в постоянном доме с затемненной большой комнатой, туда нельзя, там дедушка, во дворе до забора, с пустотой за забором.  Мы поедем к морю с тетей Мариной и Костей.

    Я начал убирать стол.  Пошел - вылил банку с водой для красок, сунул кисточки в ящик, закрыл альбомы, двинул их к краю стола, оп, свечка!  Я поймал сорвавшуюся с края стола мою вчерашнюю свечку. 

    - Мы квиты, генерал!  Рад возможности спасти вам жизнь.

    - Благодарю вас, сэр.  И все же мы квиты... не совсем...

    - В чем дело?

    - Выслушайте меня.  Я бы не решился, если б это не было так важно...

    Послышались голоса - это тетя Марина с Костей зашли в прихожую.

    - Я слушаю.

    - Нет времени! - генерал вскочил на подоконник и распахнул окно (летом мы убираем вторую раму). -  Быстрее, за мной!

    - Я не могу...

    - Поверь мне. - Он посмотрел мне в глаза и спрыгнул.  Я выпрыгнул следом.

    Мы бежали по двору, не прерываясь, дышали, не жалея: я следовал за ним.  Приходилось перепрыгивать камни, доски, по грязи - там, где надо обходить, мимо сарая, полного темноты, - хлестнулась ветка, и я остановился только у раздвигающихся заборных палок.

    - Стой!  Закрытая зона.

    Но он покинул наш двор, не ответив.

    Я не решался несколько секунд.  Потом вспомнил его глаза.

    Я вылез в переулок и пошел вверх - вниз я ходил много раз, например, в школу или на мусорку, а вверх меня лишь однажды возили на санках, я попросил папу, и он повез меня вверх, и там была горка, и мы катались.

    Я быстро шел мимо заборов, собаки лаяли.  И не понять, где здесь была горка?  По переулку шли люди с закрытыми на меня глазами.  Я ничего не запомнил: много асфальта и заборы по обе стороны друг за другом: зеленые или металлические, крепкие - и с облупившейся краской.  Я шел в домашних тапках, это было очень неправильно, и хоть утро - но много солнца, и воздух совсем не двинется, ему тесно, он лежит в тяжелом поту, я бы вернулся, вернулся...  Все смыто, радость моя, но это не смоется.  Я шел и чувствовал асфальт под слабыми пыльными тапками, переулок с вырвавшейся по краю травой выгревался, и каждый шаг был медленнее, а я споткнулся возле изогнутого железного листа, с карими глазами из-за которого появилась (ты) она.

    Она шла, опустив голову, она устала, и разве притворялись боками седобородых облаков вершки волос твоей шерсти, и нет ветра.

    - Что ты бубнишь? - спросила ты.

    Я от нее убежал. 

5.

    Неважно, что было потом.  Пусть волна пояском сползет с бедер, мы пропустим ее, как строчку, мы забудем о ней, как о чужой слезе на своем теле (она испарится, не разбавив мутной кожи).  Мы сглотнем эти кусочки влаги и будем пить дальше.  Мы опустим на дно два дня.

    Вот идет новая волна!  Набери воздух, ты помнишь, помнишь?

    Я забыл про собаку, которая меня позапозавчера напугала.  Выбежал на крыльцо.  Затевается большое Движение.  Вниз, во двор!  На траву, по доскам и через бочку.  За угол.  Под навес, на приступку сарая, и обратно - пригнувшись (под развешенными простынями), по огрубевшей, присыпанной песком земле, обходя бочку с дышащей рыбой, по доскам, которые туземцы, видимо, приготовили для своих лодок.  Я поднялся на палубу. 

    Мы причалили как раз вовремя.  Во всяком случае, мы не опоздали.  Надо только внимательнее осмотреть окрестности.

    Я вновь спустился на остров.  Даже если не удастся встретиться с Черным Всадником, Движение послужит большим препятствием для имперских войск.  Империя боится страха.  Все империи боятся страха - это лучшее оружие против них.  Так было во всех, проводимых нами операциях, так будет и на этот раз, страшно только времени: умирая, Империя может забрать многих и многое убить.  Нет, нет, все с ним будет в порядке, все будет правильно...

    - Кто здесь?

    - Вантере литто...

    - Вантере, вантере литт.  Э ракомци?

    - Ци локи дафто проглотивший семь лун ради одной павшей звезды.

    - Что он сказал?

    - Он велел передать:  "Вода поднимается.  Смех идет ко дну".

    Так.  Дно - сознание.  Вода смывает сознание, покоясь на нем.  Операция сорвалась.  Откуда Империя знала, откуда? 

    - Поднимайся на корабль!  Быстрее, ты уже не успеешь уйти с острова незамеченным.

    - Я не имею права.

    - А я имею!

    Закрыть люки!  Мы снимаемся с якоря.  Мы выходим в открытое море! 

    Оттуда стартуем, будет погоня, да, я знаю, что будет погоня!  Они уже здесь, подлодки нюхают нас.  Быстрее.  Осторожно, воронка.  Вот они.  Несколько маневров. В сторону! - чтоб поддались упругие волны, обегая засаженные участки, перепрыгивая подводные мины, круг за кругом проплывая планету, добывая разгон, мы судорожно пытались восстановить события, найти его, решить...

    - Как же вы догадались?

    - По твоей же шифровке.  И твой гонец обладал довольно большой информацией, ты, кстати, сильно рисковал...

    - Спасибо, что не бросил его.  Вы вытащили меня в самой крайней ситуации, никогда еще не выходило таких тяжких ошибок.

    - Как твой мустанг?

    - Он в надежном месте.  Даже если погибнет всё - он будет в безопасности.  Я обещал.

    Но это - в будущем, Черный Всадник еще в ловушке - на засекреченном имперском корабле, а мы полосуем кожную синь, судорожно пытаясь разыскать его, опрометью несемся по петляющей, очертя голову, по черствой поверхности, уже тяжело дыша, перемежая шагом безудержное плаванье, но еще на волне, вырулив по краю огорода, вылетая за угол и замирая, как вкопанный. 

    Смотрела большая собака, напугавшая меня три дня назад.

    - Ну-ка тихо, - сказала собака и побежала за птицей - птицы ринулись в небо, осели на морщинистом дереве, как пыль на твоем влажном носу. 

    А мне некуда бежать. 

    Я не кричал и не плакал, потому что очень боялся.

    Ты повернулась ко мне и еще немного смотрела (ты так много видишь сразу), и отвернулась, и побежала совсем близко, а потом подняла голову вверх.

    - Посмотри, небо.  Вот мы никогда по нему не летаем.

    И я подумал про самолеты, но мы ведь так про них и не поговорили, да?

    - Пошли!

    Собака побежала: мне показалось, что к дому;  я вдруг побежал за ней, пока через раздвигающиеся заборные палки в запретной зоне не исчез весь желто-рыжий поролоновый цвет, как исчезает с языка вкус шоколада. 

6.

    Собака приходила.  Иногда я ждал ее утром, и она приходила, иногда я ждал ее после обеда, а ее не было.  Когда она пришла в первый раз, я очень испугался, но никому не сказал о ней.  Когда второй - мы уже начали играть. 

    Мы играли в догонялки, играли в то, что она - инопланетное существо, а я - землянин, в то, что я - древний грызун, она - динозавр, в то, что мы два огромных сгустка энергии, потерявшие мышь в пространственно-временном континууме. 

    Я садился на трубу возле раздвигающихся в заборе досок и ждал.  Я так и не посмел второй раз нарушить границу, я ждал, когда нарушит она, и смотрел на дверь в запретную зону.  По забору играло солнце, много корост древней краски въелось в него, я сидел долго, пока доски не раздвигались, пока не появлялся ее нос, медленно-медленно - ее лицо, но когда показывались уши, она делала мгновенный прыжок - и вся была тут, и мы сразу бежали вокруг дома.

    Мы попеременно бежали друг за другом, она что-то весело кричит - я не разбираю слов.  Я почти догоняю ее, мы хохочем и останавливаемся.  Я сажусь рядом, она рассказывает про переулок и вчерашний день, и неприкаянно мается в воздухе запах.  Не приткнуться к пилотам, которые разносят его по частицам, - они невидимы, как прижаться к ним?  Как сжать запах в комочек, как потереться?  Этот запах - пыль: умерять у тебя за ушами, что ли?  Скажут: нализался мягкой, ой, сквозит, как ночная подушка, когда гладишь вдоль, топорщит, как сны, когда против, шерстки до чертиков, до черточек расчерченного черной шершавой шахматной клеткой носа.  Мокрого, как сердце, как всплывшая клецка, которая помнит горячие недра и вбирает воздух, но ей же холодно на ветру, она хочет вернуться вглубь и выталкивает его, и пытается погрузиться.  Так дышит душа, да? 

    Ты не отвечаешь, мы бежим за сарай, я первый, первый, 3:5.  Мы прыгаем, ты играешь волка, а я - осторожного охотника, пока я вдруг не упаду.  Я не плакал, хотя было больно, ты подбегаешь, и я на тебя опирался.  Ты близко.  Ты говоришь, все наполняется звоном слов, и я уже не властен над ушами шами шами шами шами... 

    (Не бойся, это только море, не бойся). 

    Нет, я не плачу, нет, нет!

    Даже и не думаю плакать, я же мальчик, а вязкие, как хурма, я вязну, карие глаза слегка дрожат вслед за моими, и начатое ими движение проходит через все твое тело и завершается хвостом или наоборот, это глаза продолжают начатый им полет.  Но я все еще не встаю, и ты лижешь меня в лицо шершаво, нет, твой язык совсем не холодный, но он как будто тает, радость моя. 

    Послушай, вернемся.  Вернемся и полетим, будем лететь в небо, как пьют воду.  И синь не потопит, и свет не растопит крыльев - твоего хвоста:  мы будем сами таять, таиться от волнующейся раскинутой внизу судьбы.  Полетим вверх, вверх от покинутой внизу судьбы, сбросив путы, от запутанных путей, извилистых дорог и развилок, от заросших травой указателей, тайных троп и обычных обочин, где над забытым кустом взведено солнце стопой...

    Взмахни хвостом!  Мы полетим с тобой

    под пьющимся, над ждущим океаном.

    Я встану рано,

    я пойду к тебе, 

    пока земля еще слепа, пока

    еще не прорезались зубки...  Сладкий твой цвет, шуршащий рядом, хрупкий - твой голос, заглушаемый шагами.  И мы идем, и губы из глубин нам шепчут о песке, о горизонте.  Вон, посмотри, это уже вода.  Как будто мы стоим на краю большой обгрызанной кости, у самой пасти.  Видишь, как разыгрался ветер над водой,

    и скулы волн острее,

    слышишь?

    Уууууууууу...  ууууууууу...  уууууууу...  ууууууу...  уууууу...  

7.

    - Время не терпит, сэр.

    Утро началось сразу.  Генерал сидел на краю кровати, но мне некогда было его слушать.  Я вскочил.

    - Который час, генерал?

    - Вон часы на одном из учебников.

    - Они стоят.

    - Тогда посмотри на кухне.

    Было без пятнадцати десять.  Она приходила обычно в пол одиннадцатого. 

    Я быстро завтракал, хоть меня и ругала баба, когда я тороплюсь.

    - Сегодняшняя операция... - заговорил генерал, я быстро выбежал во двор.

    Ее не было.  Я ждал и ждал, а ее не было. 

    Я вернулся домой.  Дома мама укладывала сумки.

    - Завтра мы едем к морю!  Сегодня ляжешь пораньше, надо будет рано вставать.

    После обеда я снова вышел и сел на трубу.  Доски разошлись, и она появилась во дворе.  Мы побежали. 

    - Что мы будем сегодня играть?

    - В облака.

    - Хорошо, давай в облака.

    Мы побежали за сарай.  Ты говорила:

    - Вон, смотри, видишь то облако.  Оно как огромное животное в мантии, вроде дикобраза, который одел мантию.  А сейчас оно стало уже как лифт в подземном туннеле муравьев.  Видимо, дикобраз вошел в лифт.

    Но когда двери лифта открылись, никого не было.  Пусто и мало света, узкие коридоры, как отроги горных хребтов уходили в полную темноту, не разобрать, чем она заполнена, чудовищами, тюремными камерами?  Я очень осторожно вышел из лифта, но мантию-невидимку пока не снимал.  Надо быть готовым в любой момент сбросить мантию и пустить в ход иглы.  Тихо. 

    Бросок!  Я едва успел увернуться.  Что это было?!  Что-то очень страшное, я бросаюсь за угол, и, пробежав немного, затаился в ложбине.  Но я слышу, что кто-то крадется сзади, и все сжимается...

    - Тише, тише! - шепчет, - не бойся.  Ты - тот самый?

    - Да.

    - Я знаю, как выбраться отсюда, побежали!

    Мы быстро несемся по непроглядным коридором, я едва различаю спину моего проводника, наконец, мы останавливаемся.

    - Здесь уже безопасно.

    - Кто ты такой?

    - Посмотри, видишь вон то облако, похожее на большого ящера, только как будто с колесами вместо ног?  Это я.

    - Что же ты здесь делаешь, и почему помогаешь мне?

    - Я хотел выкрасть у муравьев волшебный шар, но это безнадежно.  Теперь я даже не знаю, как выбраться отсюда...

    - А через лифт? 

    - Нельзя.  Через лифт можно только проникнуть сюда, но обратно лифт не ходит, если нет специального пропуска.

    - Как его достать?

    - Только у королевы муравьев.  Забудь о возвращении домой.  Теперь твоя задача - выжить.

    - А откуда ты знаешь меня?

    - Все знают, что муравьиные банды похитили принцессу дикобразов.  С какой еще целью может воин-дикобраз в мантии-невидимке пробираться через заставы муравьиного подземелья?  Ладно, сейчас главное обмануть погоню.  Стража заметила тебя, им не нужна дикобразья разведка, свободна разгуливающая по самому секретному подземелью...

    Ящер побежал.  Он бежал невероятно быстро, я едва удерживал в поле зрения его темную хорду.  Мы укрылись в одном из отходных путей.

    - Ну что ж, желаю удачи.

    Я крикнул:

    - Подожди!..  Как попасть на нижний уровень?

    - Ищи потайные ходы.  Другого пути я не знаю. 

    Он скрылся. 

    - Подожди, а вон то облако на что похоже? - крикнул я.

    Она вернулась из-за угла дома.

    - Как будто камень, приваленный к липкой, обросшей мхом стене, да? - говорил я. - Это же потайной ход, да?

    - Может быть, попробуй.

    Я навалился на камень, но сдвинуть его было невозможно.  Тогда я тщательно его общупал и стену рядом...  Это что-то вроде веревки.  Я потянул.  Ничего не произошло.  Я потянул сильнее, и камень грубо затрещал.  Он двигался. 

    Долгое время я уже шел по туннелю в полной темноте.  Я натыкался на тупики, возвращался, искал еще потайные ходы и находил.  Но очень трудно было не заблудиться. 

    "Тише, тише!" - сказал я себе.  Мне казалось, я слышу чей-то приглушенный говор.  Да, да!  Это оттуда, из-за стенки.

    - ...не может, - говорил пьяный муравьиный голос, - врешь, врешь! 

    - ...А в соседней камере, - не слушая, бормотал второй, - дикобразья принцесса, королева хранит ее на всякий случай.  Так вот, этот шарик -  такое...

    Голоса совсем затихли.  Ага, они говорили о волшебном шаре...  Но это меня не касается.  Мне важно другое...

    Я нащупал еще один потайной вход, очень извилистый и узкий...  И вдруг - дверь. 

    - Это же дверь?

    - Да, это покрытая золотом огромная дверь, с тонкой и мягкой ручкой.  Тебя зовут.

    Из окна кричала мама.

    Я посмотрел на тебя: мне надо бежать, завтра, завтра доиграем. 

    Мы побежали - каждый к себе.

    И тогда я оставил восьмилетнего летнего мальчишку, вбегающего на крыльцо, я бросил его, я догнал тебя, я успел, я остановил тебя...

    И мы полетели. 

.

    Вот и сказки конец гарцевать разрезвился.  Оседлай.  Возвращайся домой на летящем мустанге - игривом победном коньце - златогривом луче - по седеющим волнам - сладко снующим словам.  Оседай.  Я дарю эту сказку тебе и тебе, и тебе.  Не тревожься:  вон море затихло и спит, и сосет облака. 

    Июль - сентябрь 2003