я вышел в июле и канул в апрель,
расплакалась зноем густая метель.
цвели, засыхая, колючки берез,
мяукал, камлая, оптический пес.
тактильные звуки сияли, горча,
и трупы просили им вызвать врача.

Чаадаев мортиру сорвал со стены:
- ответствуй мне, горькое эхо войны,
когда самовластье сойдется, как пазл,
когда заблестит несвободы топаз?
- уж больно ты... больно ты... - эхо летит,
а сверху горящее око глядит.

из темного леса навстречу ему
плывет в акваланге и стрингах Муму.
напрасно, старушка! ждет сына отстой:
изысканный бродит жираф непростой.
мой грузный товарищ, макая веслом,
проводит затраты передним числом.

но что это? выстрел! нет чайки! конец!
ай, Треплев-охотник! ну ты сорванец!
обряд не замедлил: потеря бойца
ведет к бенефису святого отца.
у церкви стояли, Каренину жаль,
о, темно-вишневая теплая шаль!

мы славно гуляли на празднике вашем...
what?! gangsters you said?! fuckin' no! we are Russians!
- куда ты завел нас, укурок-поэт?
где выход? карету! покинемте бред!
- куда ты несешься? - спросили карету,
но мчится, молчит, не давая ответа.