Лис Сергей Эдвардович : другие произведения.

Тот, кто был мной

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  Глава 1. Эпизоды
  
  ТЕЛЕСНЫЙ:
  
  1.
  Курица слабо взмахивала крыльями, вывернув шею и закатив крошечные глазки. Из раскрытого клюва тянулась слюна. Толстые ноги судорожно скребли земляной пол. Агонизирующая птица забилась в самый угол курятника, под опустевший с утра нашест. Скорее всего, она забилась туда еще вчерашним вечером, и просто удивительно, что в эту ночь хорь обошел курятник стороной. Черное оперение скрыло курицу от подслеповатых глаз Веры Михайловны, когда она пересчитывала птицу прежде чем повесить замок на дверь сарая. Она, конечно, поохала по поводу "пропавшей" курицы. Утром Егор, как всегда, отпер птицу, сыпанул кружку овса (пшеница в этом году подорожала, чтобы скармливать ее каждый день), и дождавшись последней выпорхнувшей из душного сарая на свежий воздух "мадам квошки", вошел внутрь. Он сразу обнаружил несчастную курицу.
  Увидел и какое-то время просто отупело таращился на ее агонию. Отвращение и жалость затормозили Егора с одинаковой силой, прирастили его толстые ноги к земляному полу сарая. Отвращение и жалость в равной степени воздействовали на него, придав, в итоге, лицу подростка хладнокровное выражение. Ему еще не приходилось видеть такое сопротивление смерти (или ее предвкушенное торжество) воочию. Мучительная агония не шла ни в какое сравнение с "пляской" обезглавленных кур, разбрасывающих кровь во все стороны, или душераздирающим визгом заколотых поросят. Если бы эта несчастная курица могла кричать от той боли, что корежила сейчас ее тельце, наверняка крик оказался бы не менее ужасен. Но она не могла кричать, или стонать, или крыть трехэтажным матом, чтобы уши, как говорится, в трубочку сворачивались. Курица просто беззвучно умирала, нет, ДОХЛА. Умирают люди, все остальные только дохнут. Впрочем, агония уравнивает.
  Курице уже нельзя было ничем помочь. Разве что треснуть ей по голове чем-нибудь увесистым. Возможно, кто-нибудь другой на месте Егора так и поступил бы, грохнул бы несчастную птицу. В конце концов, убийство собственной курицы законом не преследуется. Во дворе была сложена целая стопка красных кирпичей, кое-где подворованных (чего скрывать), старых, наполовину крошащихся, горелых. Егор уже использовал несколько из них, размельчив и залив цементом под фундамент. Кирпичи хоть и не прочные, но для крошечной головки умирающей курицы одного удара будет достаточно.
  Другое дело, должен ли был Егор вмешиваться в процесс естественной смерти? А если одного удара не хватит? Будет ли это означать неприятие смертью такого исхода?
  Той физической боли, какую курица сейчас испытывала, для нее хватало с избытком. Егор мог поклясться, что в какой-то момент почувствовал ту боль в своем теле. Потому что ему показалось, будто агонизирующая птица мельком обратила на него внимание.
  дай мне подохнуть в одиночестве не смотри на меня не на что здесь смотреть вон отсюда вон
   Конечно, глупая мысль (курица вряд ли могла сейчас что-либо видеть), но все же она почему-то промелькнула в голове Егора, пусть всего лишь и на тысячную долю секунды. Мощная колющая волна покатилась от ног вверх, еще одна устремилась ей навстречу, вырвавшись прямо из мозга. Они встретились где-то в желудке, Егору пришлось сжать кулаки и скорчить лицо в гримасе от собственной боли, подобной вспышке молнии. Колющий комок прострелил изнутри живот, отозвался в пояснице. К горлу подкатила сильная тошнота. Однако, Егор еще не завтракал, чтобы что-то вываливать из желудка наружу, тем болезненнее оказалась бы рвота. Возникло ощущение острого отравления, будто Егор съел что-то совсем несъедобное. Позывы бежать в туалет в один миг привели его ноги в чувство.
  Содержимое кишок, наполненных вчерашним ужином (было одно удовольствие смотреть на национальную сборную по футболу в схватке с голландцами, наворачивая жареную картошку) вылилось жидким потоком. Егору еще повезло, что он не нагадил прямо в штаны, однако заветная деревянная кабинка была сбита всего в нескольких шагах от сарая. Подросток грязно выругался в адрес агонизирующей птицы (снесшей так много яиц, между прочим), несомненно заглотавшей какой-то дряни, последствия чего происходили в эти минуты в курятнике. Теперь-то, конечно, Егору стало не по себе. Он видел отвратительное зрелище, спору нет, гораздо более отвратительное в сравнении с тем же закланием поросят.
  дай мне подохнуть в одиночестве не смотри на меня не на что здесь смотреть вон отсюда вон
  Безголосое бормотание вновь раскатилось по голове, и новый жидкий поток устремился в выгребную яму под острые колики в животе. Егор закрыл глаза и попытался расслабиться, вспоминая вчерашнюю победу российских футболистов. На миг чуть закружилась голова, общая физическая слабость схватила и сразу же отпустила.
  
  2.
  Перед тем как почистить в курятнике, Егор бросил тушку в ведро и закопал ее в нескольких метрах от задней стороны дома. Это была целиком его идея, возникшая совершенно спонтанно, к его собственному удивлению. Егор ничего не стал докладывать бабушке об утренней находке в сарае, чтобы не расстраивать престарелого гипертоника лишний раз. В сравнении с той же курицей, здоровье Веры Михайловны волновало его куда больше. Пропала птица, ну и черт с ней. Не первая и не последняя: коршуны так и выслеживают подходящую добычу; неделю назад у соседей хищник уволок клушу прямо со двора (видимо, совсем приперло).
  Засыпая мертвую курицу землей с корнями чернобыла и крапивы, он почувствовал новый приступ коликов. Сказывалась реакция организма на пыль, поднятую в воздух курами, покидавшими сарай прямо с нашестей (Егору всегда нравилось это зрелище), чего никогда не было с ним раньше. И еще, было какое-то странное опустошение в голове. Нет, разные мысли все же крутились, хаотично мелькали и сразу же угасали. Но в том-то и дело, что ни одна из них не задерживалась чуть дольше, чтобы позволить обратить на себя все внимание. Так обычно "пляшут" огни в гирлянде, периодически сменяя друг друга через равные интервалы времени. Опустошение оставило Егора только когда он покинул место захоронения, скорее на автомате затоптав ямку как можно плотнее. К тому моменту потуги закрыться в туалете во второй раз отбивали в мозгу "морзянку" целым сигналом бедствия.
  яд попал в желудок сжигает плоть огонь в каждой клетке живые ткани выгорают под целым пламенем боли
  И еще одна жгучая волна пронзила его желудок, сдавила раскаленным металлическим кулаком. Егор даже охнул, а затем мертвая хватка отступила.
  Нет, пыль была не причем. Что-то белое, вступило в естественную реакцию в курином желудке (Егор видел отраву так ясно, как-будто держал ее в руках). В результате этого взаимодействия ткани покрылись ежесекундно лопавшимися волдырями отмирающих клеток. Спустя какое-то время куриный желудок пылал от разрывающей все нутро боли. Картина взрывающихся и разбрасывающих во все стороны вонючую темную субстанцию пузырей долго не хотела покидать разыгравшееся воображение Егора. Но он уже давно научился прогонять подобные противные зрелища, просто сильно зажмурив глаза всего на несколько секунд.
  Через пару часов он уже забыл об утреннем инциденте: огородные баталии оказались намного важнее, хотя с середины апреля жара нещадно изводила все живое. С полудня и до вечера работы на огороде были нежелательны. Впрочем, и во дворе работы хватало. За домашней возней мысли о жуткой агонии отравившейся клуши практически растаяли.
  А вечером, ближе к восьми часам, Егор подходил к заброшенной недостроенной ферме где уже собралась подходящая компания ребят.
  Федян, как и всегда, сосал сигарету, облокотившись спиной о стену с прораставшей из щелей травой. Раздетый до пояса Дэн молотил совсем недавно сделанную им на пару с Данилой "грушу", набитую песком и опилками. Сам Данила предпочитал агрессивному боксу скорости футбола и волейбола, но в создании и повешении "груши" оказал Дэну активную помощь. Сейчас Данила был всецело поглощен "аськой", сидя в оконном проеме. Рядом с ним стояла наполовину опустошенная полторашка пива. Здесь же была сложена темно-красная футболка Дэна. На ней покоился его "слайдер", уже потрепанный внешне, но пока безупречно функционирующий. Даже у Егора был свой мобильник - "кирпич" - пусть и не такой навороченный в плане опций. Самое главное, чтобы можно было разговаривать. Один Федян брезговал покупать телефон, пользуясь дома возможностями Интернета. Заметив Егора, он отдал последнему честь в знак приветствия, не потрудившись даже оторваться от стены.
  -Хайль, труженик.
  В их сложившемся квартете Федян занимал место этакого рычага, при помощи которого принято спускать пар. Он никогда никого не боялся, несмотря на свое внешнее хиляческое телосложение (сказывалась зависимость от табака, попробованного Федяном впервые в одиннадцать лет; и неудивительно, что первая же призывная комиссия забраковала пацана без всяких сомнений). Но, кроме этого, Федян обладал еще подвешенным языком, старавшимся работать на благо как своего хозяина так и окружающих.
  На оклик Федьки Дэн взял краткую паузу, заодно перевел дух. Он уже изрядно вспотел. Зато Данила как завороженный продолжал тыкать в кнопки телефона, ведя переписку, наверное, с десятком девок сразу. Эта его слабость могла раздражать даже Дэна, с флегматичным спокойствием относящегося к любым человеческим бзикам. Да, тяга Данилы к противоположному полу была просто маниакальной. Это Егор первым окрестил друга "ебарем-террористом". В свои семнадцать Данила спал сразу с двумя подругами, еще одну лишил девственности. И не собирался останавливаться на достигнутом успехе; гормоны словно взбесились в его теле.
  -Здорово, террорюга, - с улыбкой сказал Егор, протягивая Даниле руку.
  Дэн отхлебнул пива из бутылки.
  -Привет, привет, - с сосредоточием на лице кивнул Данила.
  Пожав руку Егора, он сразу же вернулся к телефону с намерением набрать новое сообщение.
  -Присоединяйся, - Дэн кивнул в сторону "груши", - Отличная разрядка после физических нагрузок.
  Вроде бы следуя его совету, Егор врезал по мешку пару раз, однако вложил в каждый удар минимум силы.
  -Может лучше на пруд сходим? Ополоснуться хочу, - предложил он.
  -Я не против, - пожал плечами Федян и тоже сделал глоток из полторашки, - А ты идешь, гарачый грузынскый парэн?
  -Угу, - Данила не обратил никакого внимания на его шутку, - Чертова сучка.
  Он неожиданно убрал телефон в карман шорт, оборвав всю переписку.
  -Что, сорвалась рыбка? - улыбнулся Егор, - А надо было вовремя подсекать.
  Федян так и прыснул от смеха. Дэн оказался куда сдержаннее. Он первым направился прочь с фермы, накинув футболку на плечо.
  -Хрен с ней, - неожиданно спокойно остыл Данила, сунув руки в карманы, - У меня еще есть.
  Вода на пруду оказалась, по определению Егора, "мягко-холодной". Он нырнул прямо с разбега, едва скинув с себя рубашку и штаны. Вошел "рыбкой", вытянув вперед руки со сложенными ладонями. Едва коснувшись пузом дна, проплыл как можно дальше от берега. Егор никогда не считал себя путевым пловцом, несмотря на то, что "рыбка" у него получалась просто шикарно. В остальном же, страх пойти ко дну задерживал Егора на глубине "по грудь" при его росте метр восемьдесят. Те же Федян, Дэн и Данила переплывали пруд от берега до берега туда и обратно не один десяток раз. Но ни одна сила в мире не смогла бы заставить Егора проплыть от берега дальше проведенной им самим черты. Собственный инстинкт самосохранения включался на полную мощность, и если бы кому-то случилось тонуть, Егор обязательно предпочел бы бежать за помощью, а не оказывать ее самому.
  Когда он вынырнул, Данила и Дэн уже были в воде. Федян купаться не спешил, сев на траву берега в позе лотоса.
  -Заебок водичка? - только поинтересовался он.
  -Нормально, - сдержанно прокомментировал Дэн, - Залезай.
  Данила, тем временем, ушел под воду, пустив кучу брызг. Через миг он выскочил вверх будто снаряд из пушки.
  -Срань Господня! Пиздато! - эмоции его так и переполняли, - Вода просто супер!
  -Это тебе не баб ебать, - поддел Данилу Егор, шагом подойдя поближе к берегу, где глубина доходила ему до пояса, - Бля, так бы и не вылезал отсюда.
  Весь этот день остался где-то в глубине пруда, едва ли не на самом дне. Не было никакой агонизирующей клуши с ее неестественно вывернутой шеей, закатившимися глазками, слюной из клюва и слабо поднимающимися и опадающими крыльями. А если и была, то в сегодняшнем ночном кошмаре, сохранившись в голове Егора всего на какое-то, совсем ничтожное время. Сегодня следовало хорошо отдохнуть перед завтрашним продолжением деревенских занятий.
  -Давай ныряй, промочи сральник.
  -Че-то голова ноет, - пожаловался Федян, наотрез отказываясь присоединяться к друзьям, - От жары, наверное.
  -Тем более освежись, - настаивал Дэн.
  -Пацаны, - неожиданно позвал Данила, - А вам так слабо?
  Он неожиданно выудил из-под воды плавки и покрутил ими над головой, оставшись нагишом, впрочем все равно Данила стоял в воде чуть глубже чем по пояс. Его затея, несомненно, позабавила всех остальных.
  -Возьми мою трубу, - предложил Дэн, обращаясь к Федяну, - Ща все вместе танец замутим, снимешь на камеру.
  Он тоже снял плавки, потряс ими перед собой.
  Что касается Егора, его резко затормозило странное ощущение в голове после упоминания Федяном о его недуге. Нет, Федян не отмазывался, чтобы не лезть в пруд. Только испытывал он скорее гудящее недомогание, а не ноющее. Будто через голову протянули провод высокого напряжения, низкий гул напоминал целую трансформаторную будку. Низкий гул заполнил всю голову, сдавливал нутро внутрь, казалось, сжимал мозг, стараясь спрессовать его до размеров горошины, норовил выползти через уши. Егор слышал этот гул. Слышал его так же ясно как и Федян. Духота немного подняла последнему давление, и Егор почувствовал это собственным телом, как утром поймал судороги в желудке отравившейся курицы. Егор закрыл глаза и чуть прикоснулся к собственным вискам сырыми пальцами. Почувствовал пульс. Влажная кожа "сбавила громкость" низкочастотной вибрации в голове, болевые ощущения чуть унялись, но не исчезли совсем.
  -Все нормально? - поинтересовался Дэн совсем рядом.
  -Ага, - Егор потянул шею, даже потянулся, - Надо заставить его залезть в воду. Нехуй отрываться от коллектива.
  -Куда он денется? - улыбнулся Дэн.
  -Все готовы? - тем временем крикнул Федян, направив телефонную видеокамеру на ребят, - Пять секунд до эфира.
  -Погоди, - и Егор стянул свои плавки.
  Дэн, Егор и Данила образовали треугольник. Егор то и дело переводил взгляд на Федяна, опасаясь как бы у последнего не возникло осложнений с давлением. Со здоровьем, как правильно говорится, не играют. Гудение все еще оставалось и, по-прежнему, давило в обоих головах, хотя Егор немного ослабил его хватку; все-таки, это не он перегрелся на жаре.
  -Камера! Мотор! - скомандовал Федян и начал съемку.
  Все трое одновременно пришли в движение, размахивая плавками над головами в каком-то диком дрыганье с нечленораздельными воплями и улюлюканьем. "Режиссер" с первых секунд зашелся хохотом, стараясь не терять ребят из кадра. Развлечение, предложенное Данилой здорово развеселило всех без исключения. Забава длилась минуту или полторы, достаточно, чтобы получился смешной видеоролик. За это время Егор забыл обо всем на свете, увлекшись веселым действом. А по окончании съемки Федян неожиданно сорвался со своего места, и прямо в одежде и шлепанцах сиганул в пруд, чем немало успокоил Егора. Гудение в его голове, так сдавливавшее ее нутро, постепенно сходило на нет. Оно еще вернется, теперь уже в голову самого Егора, но это будет потом, когда он придет домой часов в одиннадцать-двенадцать ночи. А пока ребята ныряли и брызгались вволю, после чего отправились на "пятачок", где встретили еще одну компанию за игрой в карты под пиво и музыку, закачанную в телефоны...
  
  3.
  Егор всегда напрягался, когда его останавливали на улице, чтобы узнать который час или попросить прикурить или угостить сигаретой. У него было солидное преимущество, о котором никто не мог знать, и все же он нервничал в таких ситуациях, ожидая рукопашной.
  -Братан, поделишься сигаретой? - изрыгая неприятный запах изо рта, обратился к Егору наиболее невзрачный на вид малый из этого дуэта.
  Егор шел им навстречу и уже издалека предчувствовал, что с этими молодыми людьми ему предстоит стычка. Они стояли возле торговой палатки. Видимо, после Новогодних праздников, окончившихся после вчерашнего Рождества, ребята еще пока не пришли в норму (небось, с похмелья болела голова), а денег уже не осталось. Егор их не боялся, махать кулаками в деревне приходилось не раз и не два. Били и он и его. Но опасался Егор другого, опасался, что его преимущество, приобретенное три года назад в деревенском курятнике, может внезапно прекратиться. Потому что всему на свете есть предел. Его тело изрядно накопило чужой физической боли - полгода назад Егор перестал испытывать эти псевдострадания, как людей так и бессловесных тварей. Вместе с тем почувствовал некую силу, жившую теперь в нем, взятую им под полный контроль. Почувствовал ее потенциал. Но не мог поручиться, что ее хватит надолго.
  Четыре месяца назад Егор перебрался в город, снял комнату в общежитии, нашел работу. За четыре месяца, до сего дня он использовал свой дар всего раз. Тогда, едва вскочив на подножку полупустого троллейбуса, Егор стал свидетелем словесной перепалки между пожилой женщиной-кондуктором и женщиной-пассажиром помоложе, решившей прокатиться бесплатно. Собственно говоря, все самое интересное Егор уже пропустил. Однако, обидные для обеих сторон слова еще висели в воздухе. Он вложил два пятака в ладонь кондукторши. Взял сдачу и билет.
  Женщина без билета сидела впереди, напротив средних дверей, так что он видел ее белобрысый кучерявый затылок. Егор дождался пока кондукторша сядет на свое место, после чего вновь переместил свой взгляд на светлые кудри безбилетной пассажирки, которая, как ни в чем ни бывало, повернулась к окну. Кондукторша бросила на нее короткий презрительный взгляд и отвернулась в лобовое окно через открытую дверь водителя.
  -Правый второй коренной сверху, - одними губами приговорил Егор безбилетницу.
  До того он даже не предполагал как именно использовать полученную силу, хотя и не сомневался, что ее просто необходимо пускать в ход.
  Перед его мысленным взором сверкнул электрический разряд, прорезавший пространство над белобрысой кучерявой головой, и пронзивший ее до верхней челюсти. Указанный Егором зуб беспокоил женщину достаточно часто. Будто рентгеном Егор вычислил огромное алое пятно в ее голове. То был эпицентр боли, до поры до времени заглушаемой таблетками. Пятно часто пульсировало, мерцало, словно кричало во всю мощь, призывая немедленно обратить на него внимание. Возможно, женщина боялась идти на прием к зубному врачу, продолжая пичкать себя обезболивающими пилюлями. А кроме стоматолога эту проблему, похоже, решать было некому.
  Видимая только глазам Егора молния вонзилась прямо в этот зуб, прямо в алое пятно, в самую его середину. Женщина охнула, схватилась рукой за щеку. Егор даже поморщился от той резкой вспышки боли, "озарившей" ее рот. Он уже отвык принимать чужую муку своим телом. Хотя, теперь это была его игра воображения. И на какой-то миг его собственный рот, как говорится, прострелило. Тот самый зуб, что Егор "заказал" - правый второй коренной сверху - словно вздрогнул прямо в десне. Его пульс резонировал по мягкой ткани вокруг корня, так неожиданно безмолвно заверещал внезапно обожженный посланным Егором разрядом нерв. Словно червяк, насаженный на рыболовецкий крючок, извивался в конвульсиях, ужаленный внезапным раздражителем. Женщина полезла в сумочку, чтобы достать и проглотить анальгина. Нерв требовал успокоительного в срочном порядке, продолжая яростную пульсацию по всей десне, перекидывая свой гнев в другие корни. Алое пятно в голове несчастной женщины стремительно заполнило обе челюсти.
  Егору было жаль эту женщину. Но не более чем жаль. Нет, он не корил себя за то, что заставил ее страдать. И точно не испугался содеянного. А что главнее всего, идея напомнить ей про зуб, доставлявший женщине немало хлопот, пришла ему в голову за какую-то секунду практически из ниоткуда. В принципе, чхать он хотел на нее как на наглого "зайца", есть похуже. Безбилетные пассажиры - явление обыденное; Егор и сам не раз рядился в эту "шкуру", рассчитывая на многочисленность пассажиров и слабую память кондукторов. Почему нет если есть возможность сэкономить гребаный червонец?
  Егор вряд ли бы рискнул воевать с кондукторшей в подобном случае. Даже когда спасала толкучка на "задней площадке" в руке его всегда были зажаты деньги на случай "вдруг не прокатит". Егор понимал, что не прав. А если не прав, то не стоит "рыпаться". Но ведь "рыпались", и хорошо если просто на словах. Один раз он едва не стал свидетелем драки.
  Сегодня Егор должен был обороняться. Он не сомневался в своих кулаках, как не сомневался в помощи изнутри. Все-таки, тогда он хотел наказать человека за его наглую самоуверенность. Кондукторша просто выполняла свою работу, за которую с нее спрашивало начальство.
  -Не курю, - быстро ответил он, стараясь проскочить мимо ребят, которые, он это знал, были постарше его лет на пять-шесть.
  -Спортсмен? - неприятно улыбнулся второй - рослый брюнет без шапки, несмотря на холод.
  -Потому и не курю, что здоровья нет.
  Егор придал своему лицу самое миролюбивое выражение, на какое был способен. Он оказался прав, похмелье мучило обоих молодых людей: алые отметины пылали в их головах. Кроме того, у высокого были пятна в левом предплечье, в кистях обеих рук (кожа пестрела на костяшках пальцев ссадинами), с правой стороны челюсти. Второй страдал из-за проблем в позвоночнике.
  -Хреново, - цокнул первый, тот, что спросил сигарету, - А может мелочишки какой подкинешь, если, конечно, не жалко? Вместе пивка глотнем.
  -Какая мелочь после праздников? - попытался пошутить Егор, - Сам занимать иду.
  Его оправдания еще больше их расстроили.
  -Совсем хреново: курить тебе вредно, а денег нет, - с недобрыми нотками в голосе пожал плечами "стрелок".
  Егор слишком хорошо соображал, чтобы понять чем закончится диалог между ними. Так просто ребята от него не отстанут. А ведь у него в кармане целых пять тысяч - подарок от родственников на Новый год. А еще мобильный телефон и паспорт со всеми остальными документами. Молодые люди стояли прямо перед ним, загородив дорогу.
  Все его соображения разом куда-то улетучились, остался инстинкт самосохранения. И еще одно слово, настойчиво стучавшее в такт учащенному (под воздействием забившего ключом адреналина) сердцебиению.
  -Голова, - негромко сказал Егор, а в мыслях его посыл предназначался высокому парню.
  -Че?
  Его поведение смутило их обоих, но вокруг коротко стриженной головы, обделенной головным убором, мгновенно сжалось яркое кольцо, вошло в череп, не оставив и следа.
  Бедолага резко схватился руками за голову, прижал ладонями виски. Он забыл обо всем на свете, согнувшись пополам от дикой боли, усиленной утренним похмельем. По мере того как кольцо, если быть более точным - широкий пояс, стягивало голову все туже, он все яснее слышал пульс собственной крови, лихорадочно ухавший в ушах. Давление только усиливалось с каждым толчком. Только достигнув критической отметки, оно остановило рост. Казалось, неподъемная тяжесть заполнила все внутри, проникла даже в страдавший после вчерашней выпивки мозг. Он настойчиво желал отдыха, крепкого сна. Но Егор уже не обращал на происходившее внутри "вымогателя" никакого внимания, всадив правым кулаком в нос потерявшемуся от неожиданного развития событий его дружку. Удар получился полным силы. Противник Егора пошатнулся и со стоном схватился за лицо. А затем Егор врезал ему под дых.
  Вот теперь можно было уходить и как можно скорее.
  -Сука, пиздос тебе, козлине, - услышал он вслед стонущие угрозы, - Стой, пидор...
  Побитый, но все еще державшийся на ногах противник, преследовал его с окровавленным лицом. И Егор предпочел остановиться, дождаться пока преследователь догонит его.
  -Ты мне нос сломал, - прорычал тот, желая реванша...
  
   4.
  Перед тем как уснуть он долго лежал, сунув руки под голову и глядя в потолок. Вадик отправился ночевать к своей возлюбленной. Оно и к лучшему: слушать его храп все равно что оказаться на передовой в самом разгаре сражения. Интересно, кстати, как воспринимает этот его недуг (а есть еще проблемы с "моторчиком" и склонность к простудным заболеваниям, и все из-за загаженных табаком легких) Ксюха - подруга Вадика. Впрочем, если негативно, давно бы расстались. Его храп - главная причина послать Вадика подальше.
  Что же касается Егора, девушки у него пока еще не было. Зато в телефонной книге он хранил пару номеров; Светка и Олечка иногда звонили ему по очереди, чтобы поинтересоваться как у него дела или предложить встретиться и погулять. Естественно они не знали о существовании друг друга. Егор вежливо отказывал, ссылаясь на усталость после работы в будние дни и занятость в выходные. Ему больше нравилось трепаться с ними по телефону.
  Егор получил дар - насыщать свое тело чужими страданиями, чтобы разряжать их направо и налево до очередной аккумуляции. Он умел причинять боль, сильную боль, заставлявшую забыть обо всем на свете. Он читал все слабые и подверженные слабостям части тела и органы подобно рентгеновскому излучению. Альтернатива визуального общения с той же темноглазой жизнерадостной Светкой (они познакомились в салоне сотовой связи, когда Егор выбирал телефон) со всеми ее дефектами организма его не прельщала. К примеру, Олечка просто разбомбила себя пивом и сигаретами, вдобавок барахлили почки. Светке не хватало кальция...
  Между прочим, Егор пока еще не встретил ни одного абсолютно здорового человека с того дня как стал видеть чужие болячки. Но с того же дня он перестал чувствовать свои собственные. Даже сегодня, получив по лицу в недавней драке с тем парнем, которому сломал нос (а потом еще и синяк под глазом поставил), побои должны были бы ныть от прикосновения посильнее. Егор их не чувствовал. Совсем. Он даже не почувствовал этого удара, только голова дернулась в сторону. Не болели и его кулаки, получившие несколько ссадин, хотя и опухли к этому моменту.
  Снаружи громко хлопнула дверь. В соседней комнате проходила очередная ссора пьяных супругов. Егор с улыбкой слушал взаимные обвинения в пристрастии к алкоголю.
  А спустя всего несколько минут, когда отяжелевшие глаза Егора, наконец, закрылись (была половина десятого), в комнате неожиданно раздалось хлопанье крыльев. Было что-то зловещее, потустороннее, холодное, нет, ледяное в этих звуках. По коже его побежали мурашки. И все же Егор встал, вперив взгляд в темную массу почти у самых ног. Он быстро понял, что это. Тем не менее включил свет, чтобы было не так тошно на душе. Стало ослепительно ярко, словно солнце взошло среди ночи, разлив отвратительную белизну вокруг.
  На полу посреди комнаты умирала и билась в предсмертных судорогах черная курица, неестественно вывернув шею и закатив крошечные глазки. Слюна тянулась из раскрытого клюва. Толстые ноги в агонии скребли пол. Еще он видел омерзительные синие круги вокруг глаз. Курица разлагалась заживо. Ее внутренности буквально таяли, превращаясь в вязкую субстанцию. Егор отвернулся, чтобы не видеть тошнотворное зрелище.
  Ядерное солнце, едва не ослепившее его, едва не выжигавшее глаза и плоть, было повсюду. Свет, казалось, проник даже в этот мертвый воздух. Но сквозь него Егор видел живых существ всех видов и размеров, с крыльями и хвостами, рогами и клыками, видел и нескольких людей. Они не бились в агонии, судороги не уродовали их тела. Всеобщее бесцельное движение заменило агонию. Как и черная курица все остальные гноились и прели изнутри. Но не умирали. Просто растворялись в отравленном светом воздухе.
  Потом он тряхнул головой, будто вырвавшись из кошмарного сна. И обнаружил себя все там же, у выключателя на стене, рядом с дверью. Ядерное солнце вновь стало обычной лампочкой. На том месте где умирала курица мерцало огромное алое пятно боли.
  -Агония уравнивает, - услышал он свой собственный голос, громко, с эхом, шептавший Егору из самой алой середины, - И нет ничего главнее в жизни чем инстинкт самосохранения. Он и есть разум, довлеющий над бесполезным беззащитным мясом. Так было всегда, так будет всегда, так ДОЛЖНО БЫТЬ всегда.
  Алое пятно двинулось на Егора. За мгновенье настигло его, чуть коснулось его тела. Но он ощутил сильнейший толчок в грудь отчего подпрыгнул в кровати, в ту же секунду распахнув сонные глаза. Пугающий шепот еще стоял в ушах, сердце в груди бешено колотилось. Никаких посторонних звуков в ночной тишине, только его частое дыхание. Но на всякий случай Егор посмотрел на пол. Никого. Неоправданные опасения. Курица подохла три года назад, осталась в прошлом, исчезла из реального мира. Оставив после себя свидетеля ее агонии, получившего возможность накапливать и контролировать боль, от которой забывается все на свете. Агония уравнивает...
  -...так было всегда, так будет всегда, ТАК ДОЛЖНО БЫТЬ всегда, - стихал шепот боли в его голове...
  
  конец
  
  
  
  ОБЖИГАЮЩЕ СТРАСТНЫЙ:
  
  Итак, я расскажу тебе как было:
  Тот день считал ты в жизни самым лучшим, верно?
  Не лги, в тот день тоска тебя забыла.
  И лишь мгновения хватило, чтоб ваши взгляды встретились, пути пересеклись.
  Вы перекинулись всего-то парой фраз в тот день, а вечером ты номер телефона набирал.
  Дрожали пальцы у тебя, и чувствовал ты дрожь,
  По-детски волновался, считал дурачеством связаться с ней.
  А сердце раздувало пламя все сильней.
  Всего-то миг, а ты уже витал в заоблачных краях, забыв себя.
  Ты мчался к солнцу, точь-в-точь похожему на лик твоей судьбы:
  И тот же яркий свет в ее глазах, и та же теплота в улыбке, в голосе, в словах; и в общем, дело скверно - ты просто потерялся.
  Едва услышав голос в трубке нежный, ты был сражен, ты был пленен.
  Но этот плен ты вряд ли бы на волю променял.
  Ты говорил с ней долго, назначил ей свиданье завтра и пожелал спокойных снов.
  Но сам уснуть не мог ты долго, так?
  Тобой владела сладостная дрожь.
  А сквозь закрытые глаза ты видел образ вожделенный.
  Давай начистоту, коснулся образ тот и паха твоего.
  Ты возжелал ее, чего скрывать?
  Ее очарованье принадлежать должно тебе всецело - и нежная душа и бархатная гладкость тела.
  И вот уже настал тот час.
  Сначала поцелуй ваш долгий - горяч и сладостен огонь.
  Из сердца рвался он, сметая в пыль рассудок.
  А где рассудка нет, там нет и жизни, как впадиной в сухой земле речное русло без воды.
  Но если хочешь, я тебе другое дам сейчас сравненье.
  Рассудком обделен еще кусок металла, хоть выполняет он какие-то команды.
   Я так тебе скажу: механика двух тел имела место.
  (далее следует процесс полового акта)
  Покуда в вас не кончился завод, совокупленье продолжалось.
  Алкал ты только девичье нутро.
  Она хотела этой страсти, вошедшая во власть огня.
  Проснувшись утром рядом с ней, ты сильно ужаснулся.
  Она была черна внутри; остались только угли, забравшие красу.
  И вот она спала, обвив тебя руками, пустышка, серая внутри.
  И красота, вчера пленившая тебя, не более чем маска.
  Спиши все на природный зов; о нем мы, кстати, забываем часто.
  Механика природы (в ее числе и огненная страсть) бескомпромиссно правит бал.
  Всему же остальному приговор: смешное оправдание.
  
  занавес
  
  
  
  ОСЛЕПЛЯЮЩИЙ(траурный):
  
  Ты пришел в этот мир,
  В мир теней и надежд,
  Ждущих счастья невежд,
  В мир, где "сАмо..." кумир.
  Лишь открылись глаза,
  Ты увидел тот свет:
  Золото в венах
  Лишь нагрянет гроза.
  Ты вдохнул в первый раз,
  Ты почувствовал тлен.
  Он забрал тебя в плен
  Навсегда в тот же час.
  Есть еще кое-что,
  Для тебя главный дар.
  По сравнению с ним
  Все другое мертво.
  Он с рождения твой,
  Он по крови дан всем.
  Пусть родитель проблем,
  Но всегда под рукой.
  Как ошейник раба,
  Только спрятан внутри.
  Его мощь не зови,
  Мощь с тобою в пути.
  Его сила в грозу
  Златом в венах течет:
  Слепит рассудок
  И к жизни зовет.
  Ты привыкнешь к нему,
  Он твой бог и закон.
  Он научит как быть:
  Где возможно - любить,
  Где возможно - быть львом.
   Ну а в общем, ты знай,
  Не так страшны законы природы,
  Только себе одному доверяй.
  Запомни: всё вокруг - эпизоды.
  
  конец
  
  
  
  ЗАЩИТНЫЙ:
  
  Да здравствуй, Зеленое Небо!
  Да пусть твой блеск звезд никогда не погаснет!
  Насытятся велением твоим на серой земле!
  Аминь.
  Да пусть те кто отрешится, будут раздавлены твоей железной рукой!
  Прими в жертву серых Избранных!
  И будут прокляты серые Прокаженные!
  Аминь.
  Спаси и сохрани серую землю от хищников снаружи!
  Да благослови вас, Зеленые Ангелы!
  Да внемлют вашему гласу на серой земле безропотно!
  Да пусть ждут вашего сошествия до алтарей с Избранными!
  Аминь.
  Да пусть зубы ваши окропятся кровью священной!
  Да плотью серой наполнятся желудки ваши!
  Падут на колени перед вашим аппетитом!
   Аминь.
  И будет под ногами вашими серая земля пухом!
  Ступайте по ней без боязни!
  Да пусть Белые Поводыри ваши укажут на отступников, а лапы покарают жестоко!
  Аминь.
  Примите и вы, Белые Поводыри, свой хлеб!
  И пусть хватает его на серой земле с излишком!
  Полны миски для вас Прокаженными!
  Аминь.
  Прожуйте их спешно, не гневите ожиданием хозяев своих!
  Ибо острый нюх ваш не ваш более!
  А сердца ваши серебром и златом наполнены!
  Аминь.
  Закройте глаза ваши на Прокаженных истинных!
  Избранных заменят, ибо прокляты будут на серой земле!
  Такова воля Зеленых Ангелов!
  Аминь.
  Да снизойдет на вас благословение, Прокаженные!
  Стерпите хвори ваши, не прячьтесь, не ропщите перед Избранными!
  Не ищите сочувствия и надежды перед Белыми поводырями, все равно не найдете!
  Аминь.
  Нет оправдания перед бегством с алтаря Зеленого Неба!
  Нет оправдания коль нет у вас металла, сердца слепящего!
  На веках неподъемной тяжестью повисшего!
  Аминь.
  Хворям вашим найдут послабление!
  Поделят на безнадежные и в жертву годные!
  Таково повеление с Зеленого неба для каждого отрока!
  Аминь.
  Хвала и честь вам, Избранные!
  Без корысти серую землю в мире храните!
  Кто со злобой, а кто с готовностью!
  Не зря в жертву принесены, во благо!
  Аминь.
  Да во благе будут матери, Избранных и Прокаженных дарующие Зеленым Ангелам!
  Да не забудет их земля серая родная!
  Да не увидят их звезды на Небосводе Зеленом холодно сверкающие!
  Аминь.
  Да не услышат их сердца болящие его посланники!
  Да не почувствуют их слез сердца звериные!
  Пусть только даруют все новых наследников, воздастся за то!
  Аминь.
  Аминь.
  Аминь.
  
  строго субъективное мнение автора
  
  
  
  БЕЗГРАНИЧНЫЙ:
  
  На днях узнал я про занятный документ.
  Принес мне документ (простите мой язык) знакомый мент.
  Согласно той бумажке я никто вне дома своего,
  Т.е. приличное дерьмо, а может и вообще гавно.
  Я сам с села, а в центре областном почти уж целый год,
  И я скажу, что на селе народ совсем не идиот:
  Хотя и пьют, но сеют, пашут, свою всю жизнь горбом живут.
  За то обласканы с душой в бумажке той определением "ЧУЖОЙ".
  Коль нет бумажки - с улиц городских долой.
  Клеймо должно быть или штраф с квитанцией,
  А там, глядишь - и депортация.
  Вернут обратно силой на село, для города выдавливая зло.
  И чтобы вдруг тайком кто не пробрался,
  От глаз СВОИХ не укрывался, повелено:
  Построить стены крепостные, да стражу выставить на подступах к СВОИМ;
  ЧУЖИМ дороги дружеской не ждать пока бумажкой не обзаведутся.
  Давайте же СВОИМ причуды их простим,
  Забудем и про ров у стен на входе в город.
  Они и сами в прошлые года с земли да от сохи сбежали скоро.
  Простим мы и невежество в делах СВОИХ ЧУЖИМ.
  О чем я? Да, бумажка! Мне могут возразить: а вдруг с тобой беда?
  Что делать? И куда тогда бежать?
  Отвечу - да, беда. А вот еще беда, что поделить свой дом на Тех и Этих нам не составило особого труда.
  
  Конец, милый и пушистый.
  
  
  
  БЕССТРАШНЫЙ:
  
  1.
  Последнюю перед отъездом ночь Жека провел, щелкая клавишами "мышки" и давя на кнопки клавиатуры в салоне компьютерных игр. Михалычу Жека сказал, что поедет сегодня утром, чтобы к вечеру уже быть дома. Но сегодня утром он позвонил Янке, чтобы рассказать о звонке матери.
  -Брат повесился, - только сообщил он.
  Янка приехала к нему уже через пятнадцать минут. Он сидел в кресле перед телевизором, по которому в это время крутили криминальный сериал. Девушка ожидала увидеть его нервозность, стресс, слезы скорби, как бывает в подобных случаях у людей, внезапно получивших известие о смерти близкого человека. Тем более родного брата. Не увидела.
  -Привет, - как-то буднично сказал Жека и направился обратно к креслу перед телеприемником.
  -Рассказывай, что случилось, - потребовала Яна.
  -Мне позвонила мать, - спокойно пояснил он, даже не глядя на нее, - Витьку нашли вчера днем в сарае дома, что он снимал. Табуретка лежала прямо под ногами, не доставала каких-то сантиметров до носков. Он повесился на брючных ремнях, связанных вместе. Еще там была записка, в которой Витька обвинял свою бывшую жену в его смерти. Из-за этой жары похороны пройдут завтра. Я никак не успеваю на них, но надо поддержать мать.
  -Прими мои соболезнования, - с искренней печалью в голосе попросила Яна, - Это просто ужасно.
  Нежно обняла его, она умела нежно обнимать его.
  -Что я могу для тебя сделать? - почти шепотом добавила девушка, - Хочешь, побуду с тобой, а потом провожу на поезд?
  Она чувствовала его беззащитность, прижавшись к нему всем телом. Чувствовала его растерянность и тоску. Ему было плохо несмотря на видимое хладнокровие. И, все же, было что-то еще, чего не могло (не должно было) быть. Какая-то фальшь, придающая его горю маскировочный эффект.
  -Для начала придумай отмазку своему бегству с работы, - улыбнулся Жека, не разрывая ее объятий, - Твое начальство сплошь упыри. И не надо так за меня переживать: брат умер, но это не значит, что я должен выть волком. Шоу маст го он...
  
  2.
  -Расскажи мне о брате, - попросила Яна, суетясь у кухонной плиты, в то время как Жека уминал ломоть черного хлеба, посыпанный куриной приправой, - Какой он был?
  -Жесткий человек, - пожал плечами Жека, - Очень жесткий. Это было самое главное его качество.
  Яна кивнула в знак понимания. Нет, она вряд ли понимала, потому что была не такая как Витька. (Эта мысль заставила Жеку улыбнуться.) В детстве ему часто и крепко доставалось от брата. По поводу и без повода. Витька любил помахать кулаками, со временем стер все костяшки на руках. Улица многому его научила, но в первую очередь драться - бить первым, бить сильно, бить правильно. Жека на всю жизнь запомнил урок брата: "-Свалить можно абсолютно любого соперника каким бы профессиональным бойцом он не оказался". В драках Витька участвовал периодически. В драках, казалось, был весь смысл его жизни. Его уважали, с ним считались. Витька действительно заслужил свой авторитет. И шел на компромисс только если видел, что может извлечь из него неплохие дивиденды.
  -Ты не такой как он, - коротко улыбнулась Яна.
  Все верно, Жека никогда не считал физическое превосходство над врагами абсолютным. Брат так и не передал ему природной агрессивности. Жека всегда считался спокойным безобидным малым, не привыкшим лезть на рожон. А, кроме того, Яна знала на какую нежность способен ее любимый. Но Витьку это врожденное спокойствие (даже слегка глуповатая простота младшего брата) просто бесило. Что ж, в какой-то степени он был прав, буквально вколачивая в Жеку законы улицы.
  -Ты его боялся? - предположила Яна.
  -Да, - кивнул Жека и одним глотком из фаянсовой кружки запил свой перекус водой из-под крана, - Боялся и ненавидел. Но про себя гордился, что у меня есть такой брат как Витька. Я сам был виноват в тех неприятностях, которые он расхлебывал, и за которые потом вставлял мне по первое число. Помню, в одной со мной школе училась девчонка - если не ошибаюсь, Анька Щербакова. Она была старше меня на три года, ровесница моему брату тогда. Один из одноклассников ее сильно оскорбил. Витька едва не убил бедолагу. Отметелил по страшному. Поднялся жуткий скандал, брата исключили, едва не довели дело до суда.
  Впоследствии, Витька, все-таки, получил условный срок за тяжкие телесные повреждения. "Лёва" - так прозвала его улица. Витька "Лёва" Марков. А он ненавидел полученное прозвище. И не дай бог, если бы кто-то обратился к нему именно так. Потому он слышал в свой адрес только Витёк (от брата) или Марк (от друзей). Вскоре после переезда Жеки Витька вновь оказался под следствием за драку. На сей раз ему пришлось посидеть на тюремных нарах два с половиной года...
  -Страх - сильный тормоз, сильнейший тормоз, если быть более точным. Но брат крайне редко им пользовался. Это его слова, - уточнил Жека, - Как Витька мне рассказывал при нашей последней встрече, он испугался драки всего раз. Когда их встретила вся деревенская молодежь с косами и лопатами.
  -Правда? - улыбнулась Яна.
  Городским гостям дали возможность спокойно сесть обратно в машину, развернуться и уехать домой. Тот вечер Витька вспоминал с улыбкой. Хотя больше ни разу там не был после случившегося инцидента. Он признал, что тогда едва не "попал" совершенно справедливо.
  Витька не считал себя грозой улиц, он прекрасно знал, что, к примеру, тот же Сережа Валет без труда размазал бы его по стенке. За двенадцать лет Энск сильно изменился в плане криминала. Сережа Валет, Вова Черенок, Паша Слоник, и т.д. - кого-то грохнули, кто-то уехал, кто-то отбывал срок. Но пятнадцать лет назад эти имена вселяли трепет в сердца горожан и уважение остальной молодежи. Витька был знаком с двумя-тремя "бандитами" лично. В конце концов, один из них, занявшись частным бизнесом, посадил его за руль своего "КАМАЗа".
  -А личная жизнь?
  -Брат познакомился с Танькой за пару лет до моего кратковременного похода в армию, - хмыкнул Жека, - Она его старше на целых пять лет. Родила Витьке сына - Сашку. Насколько я знаю, Танька приехала откуда-то из Сибири. Работала уборщицей в школе, когда они впервые встретились. Она умела довести брата до бешенства. Я помню как тапки по квартире летали если они ругались. Однажды Витька ей нос сломал, потому что пьяная была. Насчет выпивки Танька любительница.
  Они развелись четыре года назад. Но даже после этого Витька продолжал ее любить, хотеть и ревновать. Танька устроилась гардеробщицей, переехала в другую часть города, сняла комнату в коммуналке, забрав с собой сына, поскольку на тот момент Витька оказался без работы. Он ходил к ней домой, хотел, чтобы бывшая жена вернулась. Витька знал всех ее ухажеров поименно, некоторым подпортил лицо.
  -Всему виной ее тупость, - критиковал Витька (и твой нрав, думал Жека), - Я работал на нее. Одних шмоток накупил, наверное, на целый миллион. Обул и одел сына, компьютер ему купил. Ебаный в рот, у нас всегда был полон холодильник! Я столько бабла тратил, чтобы семью содержать, ты и представить себе не можешь. Если бы не ее тупость, через пару лет я бы уже и дом купил. В тридцать лет еще девочка, еще не нагулялась, овца.
  Витька потерял работу из-за беспробудных пьянок после развода. В пьяном бреду он неоднократно пытался покончить с собой, вскрыв вены. Его руки были сплошь испещрены шрамами. Но смерть упорно противилась встрече с Витькой, насмехаясь над его дурью. Все верно, Витька просто хернёй страдал, вместо того, чтобы думать о сыне и продолжать жить дальше. Но такова была его натура: Танька победила его и не хотела реванша в их отношениях. То, что Витька называл ее тупостью, на самом деле являлось естественным волеизъявлением. Да, его семья лежала практически на его плечах, ОН так РЕШИЛ. Все люди собственники, но самцы, в большинстве случаев, более непреклонны. Зная характер брата, Жека понимал, что из Витьки обязательно получится семейный деспот. Витька всегда и во всем стремился быть первым, усвоив уличные уроки. Да, Танька конечно была чуть глуповата в каких-то вопросах, с этим Жека не спорил, и даже некоторые слова писала с орфографическими ошибками. Но все это вовсе не означало, что Витька мог считать ее своим вассалом. Он мог слушать и слушал тех, кто "шарил", кто сам хотел, чтобы его понимали с полуслова. Только они, по его мнению, были двигателями, мозгом. А такие как Танька (или тот же Жека), по соображениям Витьки годились на роли "шестерок", понимающих только язык силы...
  
  3.
  ...-Перед прошлым Новым годом Витька получил едва ли не смертельную травму головы, - неожиданно сказал Жека, - Сестра его друга пришла к нему в дом со своими, как Витька их назвал, ебарьками. Его ударили чуть правее затылка, когда он развернулся к ней спиной. Витька сказал, что от удара он увидел яркий свет прежде чем отключиться. Кровь попала даже на потолок, столько ее там было.
  Собственно говоря, с того момента он и начал умирать. Ему нужно было пройти обследование: проверить голову, сделать томографию мозга. Все это стоило денег, которых у Витьки не было, как не было и у матери. Впрочем, их стоило содрать с его недавних обидчиков. И на счастье брата его делом занялся толковый следователь. Он пообещал Витьке взять с провинившихся максимальную в таких случаях сумму с условием, что истец немного поделится. Следователь попросил совсем немного, тем более, что даже с вычетом этой части Витьке хватало на обследование с небольшим излишком. Брат долго не раздумывал и заключил этот неофициальный договор.
  Последний раз Жека приехал в Энск этой весной, за пять месяцев до самоубийства брата. На тот момент следствие о нападении на Витьку шло полным ходом. Одного за другим следователь вызывал на допрос свидетелей (впрочем, следователь заверял, что доведет дело до ожидаемого приговора и без них), которые, оказывается, были в доме в тот вечер, потому что там выпивали. Поскольку Витька жил один почти каждый вечер к нему приходили друзья (Жека знал их всех в лицо) с целью пропустить стаканчик-другой винишка, пивка или водочки. Многие из них за прошедшие двенадцать лет женились, кто-то даже не один раз. Семейные хлопоты сказывались на нервах, поэтому и выпивали, иногда приходили вместе с женами или подругами на стороне. Дом Витьки стал, своего рода, как у Достоевского, местом, которое должно быть у каждого человека, чтобы можно было туда пойти.
  А в тот вечер у Витьки собрались четверо, троих из которых Жека так же знал в лицо, и в их числе была Танька - бывшая жена брата. Как рассказал сам Витька, эта крыса, Машка - сестра Паши Егеря, с которым Витька учился в одном классе, и с которым был в тот вечер, когда деревенская молодежь могла их просто покромсать всей толпой, появилась совершенно неожиданно. Кто-то что-то ей там нашептал, передав слова, якобы, из уст Витьки. Машка была в ярости, примчавшись за извинениями. В первые секунды Витька даже растерялся, что бывало с ним крайне и крайне редко. Девушка кричала, не стеснявшись в выражениях. Витька дослушал ее тираду до конца после чего просто послал Машку на три буквы и захлопнул перед самым ее носом дверь.
  Она вернулась буквально через десять минут. Витька не мог не открыть дверь, он всегда открывал дверь гостям. На этот раз Машка ругалась и требовала извинений (абсолютно неоправданных) чуть тише. Его просто окликнули из кухни где проходило это "собрание". И он повернулся к Машке спиной всего на секунду...
  Остаться в больнице Витька не захотел. Он чувствовал себя, как он говорил, хорошо, только иногда болела голова. Врач прописал какие-то таблетки, и Витька принимал их регулярно. Пока его не было мать оттерла всю кровь в прихожей, она чуть в обморок не упала от этой жуткой картины: засохшие пятна и брызги на стенах, на полу, на потолке, казалось, хранили свой зловещий запах, который нельзя было не вдохнуть. Запах смерти остался там и после того как все отмыли.
  -Я ощущаю этот запах, - совершенно спокойно признался Витька брату, - Смерть переступила мой порог и не смогла схватить меня. Но она оставила свою метку.
  -Будешь мстить?
  -Кому там мстить? - Витька сморщил лицо, будто увидев перед собой нечто мерзкое, - Я знаю кого эта овца привела с собой. Я же ёбну им раз - рассыплются. Месть сейчас невыгодна. Нет, в наше время за все надо платить банкнотами и монетами. Так что, пусть платят. И заплатят, потому что есть возможность превратить их нападение в попытку предумышленного убийства группой лиц по предварительному сговору. А это уже срок. Вот Яша Короленок, например, натуральный лох. Его уже в КПЗ петухом сделают. Соображаешь?
  А что тут было непонятного? Тюрьма не курорт, там каждый день драться надо, иначе утонешь в говне. И если есть хоть какая-то альтернатива колючей проволоке с часовыми на вышках, не стоит играть в храбреца.
  Но Витька, конечно, мстил. Имел место обычный шантаж.
  -Он получил сильный ушиб мозга, - пояснил Жека, - Он мог стать инвалидом до конца жизни. И я считаю, Витька имел все основания наказать их по своему усмотрению.
  В начале летних школьных каникул было-таки заключено это перемирие сторон, и сторона истца получила компенсацию морального и физического ущерба.
  -Вот такой хэппи-энд, - невесело усмехнулся Жека, - Брат хотел ехать на обследование в начале сентября. Он отдал деньги на хранение матери, боялся, что пропьет...
  
  4.
  И боялся совершенно справедливо.
  Спустя несколько дней после возвращения из больницы Витька стал наблюдать странные вещи вокруг. У него начались и провалы в памяти. Иногда он боялся спать ночью, да и вообще находиться в это время в доме. Телевизор работал почти каждую ночь, под его бубнёжку Витька и засыпал, не забывая глотать таблетки, прописанные врачом.
  -Единственное, чего я боюсь, это сделать с собой какую-нибудь гадость во время очередной галлюцинации или провала памяти. Потому что я знаю, что не тронулся умом после того удара, и все, что со мной происходит - последствия травмы, - поделился он с братом в первый же вечер пребывания последнего в гостях у Витьки, - И еще: я не хочу, чтобы об этом знал кто-то кроме нас с тобой. Даже мать.
  Поняв, что с ним происходит, Витька старался глотать поменьше спиртного. Зато каждое утро занимался зарядкой во дворе, выходил на свежий воздух в самую рань, в четыре-пять часов, чтобы сделать пробежку вокруг квартала. Между прочим, Витька неплохо поправился в плане физической толщины. Он никогда не поощрял наеденное брюшко. Но его собственная трансформация была бы совсем к лицу, если бы Витька качал мышцы. Хотя, он по-прежнему сохранял силу и ловкость удара, даже, наверное, стал еще крепче. За двенадцать лет Жека обогнал брата на целую голову, но глядя на Витькины изменения ему стало ох, как завидно. Брат стал толще, ниже в росте... и поэтому мобильнее. Нет, другое слово - круче.
  Однако, общее впечатление портила бледность на лице, приобретенная после нападения. И Жека сразу понял чем она вызвана.
  -Недавно я видел в зеркале своего двойника, - рассказывал Витька, - Нет, не обычное отражение, которое синхронно повторяет все твои жесты. Я брился, а потом за его спиной прошел мой двойник. Он прошел из одной стороны зеркала в другую, но дойдя до края, остановился, чтобы посмотреть на меня. Я даже оглянулся, чтобы увидеть его сзади. За моей спиной никого не было, а в зеркале был. Просто стоял и смотрел на меня как мертвец. А когда я ткнул в него пальцем, пошли круги как по воде. Исказился только он. Еще был случай, когда я хотел за сигаретами сходить. Подошел к входной двери, а из-под нее яркий свет вспыхнул. Огненный свет. Будто снаружи самая настоящая печка. Я дверь от себя толкаю, она не открывается, упирается во что-то, - Витька улыбнулся, - А это я запер ее на ключ изнутри и забыл открыть.
  На самом деле в его рассказах не могло быть никакого юмора, Витька понимал это лучше чем кто бы то ни было. Галлюцинации - один из первых симптомов умственных отклонений. Жека не понаслышке знал, что такое белая горячка. Знал множество историй о самых фантастических видениях алкоголиков, поймавших "белку". Знал на какие фокусы способны эти люди. И пустить кровь, как себе, так и постороннему человеку, находясь во власти галлюцинаций им труда не составляло. Так, например, случилось с Артуром, соседом Жеки с первого этажа. Несчастный голыми руками расколотил в квартире все окна, утверждая, что его пытался захватить целый отряд милиции особого назначения. Залитый собственной кровью, хлеставшей из перерезанных вен и артерий, он, с безумным блеском в отупелых глазах, геройски докладывал медикам "неотложки" о "достойном рукопашном отпоре полчищам врагов". До "ОМОНа" Артура навещали пришельцы из космоса, чтобы жечь ему ноги лазером.
  Но у Витьки не было никакой белой горячки. Он не уходил в затяжные запои, чтобы потом резко остановиться. Очередная галлюцинация могла посетить его в любой момент.
  -Это совсем не нормально и "дурка" по мне плачет, - с улыбкой признал Витька, - Но в дурдом я не хочу. Тем более, что пока я еще ни на кого с ножом не кидаюсь и уж точно не кромсаю себе вены во время этих галлюцинаций. Пить, правда, боюсь.
  -Но выпиваешь? - с легким укором (которого он себе никогда не позволял в общении с братом раньше) спросил Жека.
  -Совсем немного, максимум пятьдесят граммов, так сказать, для зарядки на день. В холодильнике у меня стоит литровка самогонки, я уже не помню когда ее взял. К тому же, с полтинником в желудке приятнее круги по утрам нарезать. После пробежки от алкоголя ничего не остается. Так что не ссы в трусы, братуха.
  Первая ночь прошла на удивление спокойно: Жека уснул почти сразу, и ни разу за ночь не открыл глаз. А когда проснулся, в половине шестого утра, Витька на кухне чистил картошку.
  -Поспал всего два часа, в отличие от тебя, мерина... Ладно, не обижайся. Между прочим, мы с тобой сейчас не одни.
  -А с кем же? - с трепетом в груди спросил Жека, понимая, что у брата очередной "глюк".
  -Оно сидит на потолке, прямо над нами, я даже могу определить его тень.
  Жека поднял взгляд на потолок, но естественно ничего не увидел.
  -У меня очередной припадок, не понимаешь что ли? - раздраженно пояснил Витька, недовольный поведением брата, - Кого ты хочешь там увидеть? - и добавил, чуть успокоившись, - Оно похоже на серую птицу, только держится за потолок руками, а крылья расправлены в стороны. Единственное чего я не могу понять, так это где у него голова. Кругом сплошные перья.
  -И как долго оно там сидит?
  -Как только я свет включил, - усмехнулся Витька, - Часа полтора точно.
  -А если свет выключить и снова включить? - предложил Жека.
  -Попробуй, - Витька только пожал плечами, - Хотя, оно, я уверен, совсем безвредно. Мне даже нравится. Хоть какое-то разнообразие.
  Жека щелкнул выключателем, (ожидая, что Витька набросится на брата, размахивая ножом, чтобы вернуть его галлюцинацию на место) на миг погрузив кухню во мрак. От новой вспышки света он даже прищурился, настолько она получилась яркой.
  -Ну как? Оно еще здесь?
  -Визуально нет, - обыденно (слегка расстроено) сказал Витька, - А про кого ты спрашиваешь?
  -Про пернатое существо на потолке, которое ты только что видел, - смутившись от неожиданного вопроса, напомнил Жека, решив, что брат его разыгрывает.
  -Я видел? - и Витька отвел сбитый с толку взгляд в сторону, - Помню, что мы толковали о чем-то...
  -Ладно, проехали, - остановил его Жека, чего, кстати, в прежние времена тоже себе не позволял.
  -Да, - вдруг согласился с ним брат, стараясь поскорее забыть о конфузе...
  -Один раз мы с Витькой смотрели телевизор, когда он резко сорвался с места, подскочил к окну, утверждая, что вся улица охвачена огнем, за исключением его дома. Витька долго стоял на одном месте, разглядывая пустую улицу. Потом с улыбкой слушал мой пересказ своей галлюцинации. Он не всегда мог вспомнить, что с ним произошел очередной глюк. И что самое интересное, видения приходили к Витьке только дома. Мы с ним несколько раз облазили весь город, и ни разу он не видел галлюцинаций на улице.
  Не только на улице. Мать приходила к ним каждый день, не говоря уже о бесконечных друзьях, приносивших с собой выпивку, и в конечном итоге, глотавших ее самостоятельно. И Жека совершенно зря волновался в эти минуты. Похоже, в Витькиных галлюцинациях прослеживалась определенная закономерность. Потому что скрыть свою реакцию на очередное видение Витька никак не мог (-Братуха, не поверишь - только что стенка мне рожи корчила, ха-ха). И это было вполне очевидно, поскольку каждая иллюзия воспринималась как реальное событие, выходящее за рамки привычной природы вещей. Разве бы Жека однажды поутру оставил без внимания свое собственное тело в луже крови на пороге дома? Витька, по его словам, тупо разглядывал свое тело, потеряв ориентацию во времени и пространстве.
  -Я думал, что уже умер, - на полном серьезе делился Витька впечатлениями, - Умер еще тем вечером. И все, что вокруг меня и есть загробная жизнь. Что та жизнь уже закончена, хочешь ли ты этого или нет. Что ты не можешь смириться с утратой всего к чему привык за столько лет. Что энергия жизни все еще переполняет тебя и требует свободы, но дорога для ее выхода наружу заблокирована раз и навсегда. И еще я не видел никакого тоннеля, о котором принято говорить если человек переходит границу жизни и смерти и возвращается обратно. Свет был.
  -Но ведь ты не пережил клиническую смерть...
  -Может быть. Но когда ты видишь перед собой свое тело, утопающее в собственной крови, хлещущей из дырки размером с пятак в башке, мысль о каком-то тоннеле вряд ли придет на ум. Я и сейчас подозреваю, что мой переход от жизни к смерти еще не закончен пока мне не проверят голову. Я надеюсь сделать это в свой день рожденья.
  Жека, который никогда не верил во всю эту чушь со светом в конце длинного тоннеля между жизнью и смертью, только сочувственно кивнул в знак согласия.
  -А что касается этой твоей закономерности в моих галлюцинациях, то я не нахожу в ней ничего удивительного, брат. Я же говорил тебе, что в этот дом заглянула смерть.
  -Может тебе стоит сменить его? - предложил Жека.
  -Ты так думаешь? - улыбнулся Витька, по-видимому, и сам не раз приходивший к этой мысли, - Проблема у меня в голове, а не в этих стенах. На самом деле здесь нет никакой мистики. Дом ничем не отличается от остальных домов, разве что в нем чуть не убили человека. Да и куда я пойду? Вот разберусь с ними, подлечусь немного, тогда можно будет и дергаться. Да ты не ссы, братуха, я еще пока не совсем тормоз...
  -У Витьки была идея уехать на Украину. Как-то раз ему дозвонился из Симферополя какой-то друг. Они разговаривали около получаса, и Миша (так Витька его называл) предложил брату приехать в ноябре-декабре месяце... Останешься? - вдруг спросил Жека, - Тебе влетит по-полной на работе.
  -Да черт с ними, - отмахнулась Яна, - Меня больше волнуют твои неприятности. Представляю, что сейчас чувствует твоя мать.
  -Да, приеду в самый траур. Ненавижу именно эти слезы и причитания.
  Яна нежно чмокнула его в губы.
  -Мне нужно будет ночевать сегодня дома. Утром я обязательно приеду на вокзал, чтобы тебя проводить.
  -Приезжай, - кивнул Жека...
  
  5.
  Виртуальное сражение было в самом разгаре. Крики атакующих и стоны раненых солдат перемешались с непрерывным треском автоматных очередей и взрывами гранат. Это была самая настоящая бойня со всей ее жестокостью. Жека установил повышенный уровень сложности, при котором смерть главного персонажа наступала буквально после одного - двух попаданий. Но Жеку этот факт не волновал; его вообще не волновала игра, в которую он сейчас играл.
  По его щекам тянулись полоски слез, то ли от напряжения глаз, не моргая пялившихся в экран монитора, то ли по какой другой причине. А в голове вновь и вновь звучал железобетонно спокойный голос:
  -Не ссы, братуха...
  
  
  
  НЕВИДИМЫЙ:
  
  Он вошел в город под вечер. Полуразрушенные (а то и вовсе руины) дома и раскуроченные дороги улиц, казалось, еще хранили в себе остатки привычной мирной жизни. Ни запаха гари, ни дыма, ни огня, ни пыли - будто ничего и не случилось. Казалось, он мог даже видеть людей, заполонивших улицы, слышать всеобщий гомон и клаксоны автомобилей, обозначавший привычное и уютное городское отсутствие. Он знал все ответы, ступая по разбитому шоссе главной улицы мимо обгоревших и обстрелянных автомобилей. Во многих из них оставались мертвые тела. Нападение на город произошло молниеносно, чтобы люди смогли хоть что-нибудь понять, в том числе, и то, что уже умирают.
  На одной из улиц он остановился, осматриваясь по сторонам в поисках признаков хоть какой-то жизни. Впрочем, после НИХ не остается ни единой живой клетки, об этом он тоже знал. Он повертел головой из стороны в сторону всего раз, после чего снял со спины стальной цилиндрический контейнер. Ретранслятор завис в воздухе, на уровне головы пришельца. Он резко провел по гладкой поверхности цилиндра узкими пальцами, активируя устройство. Тонкие ножки штатива впились в черный асфальт, а в ясное вечернее небо устремился мощный синий луч света.
  -Ноль двадцать девять направление северо-запад, - сообщил пришелец.
  Со стороны его голос ничем не отличался от неразборчивого набора электронных звуков. Но вместе с его голосом луч замерцал, отправляя послание по назначению.
  До его ушей неожиданно донесся детский плач. Где-то совсем неподалеку. Ошибки быть не могло, кто-то остался в живых после ИХ нападения, разрушившего целый город. И это было необычно.
  -Код ноль один, - незамедлительно предупредил он.
  -Помогите... - сквозь слезы умоляла девочка лет десяти в порванном платьице и абсолютно босая, - Моя мама умирает... Она там...
  Ребенок обращался к нему, шел к нему, качаясь из стороны в сторону. Пришелец видел кровь на руках девочки, пятно крови подсыхало на правом боку. Она была вся в пыли, растрепанные грязные волосы свисали клоками. Ребенок шел со стороны груды камней и строительного материала, бывшего некогда жилым домом. Вполне вероятно, что там оставался еще кто-то живой.
  Но дело заключалось в том, что пришельца все это не волновало, и касаться было не должно. Мгновения хватило, чтобы он стал недосягаем для чьих-то посторонних глаз. Ему следовало заканчивать свою работу.
  В то время как пришелец, став невидимым, занялся ретранслятором, девочка остановилась на месте, не дойдя до него каких-то пяти-шести метров. Неожиданное исчезновение сбило ее с толку, застигло врасплох. Она даже перестала плакать, только растерла слезы по чумазому лицу. Она еще никогда не видела таких чудес в своей короткой жизни. Именно чудес, потому что этот человек ей не привиделся. Девочка совершенно ясно запомнила его высокую худую фигуру в серо-черном плаще до самой земли, и абсолютно лысую голову, очень сильно смахивающую на большой мяч, к тому же, наполовину скрытую под огромными зеркалами очков на лице.
  Он исчез совершенно неожиданно, однако детская интуиция и внутреннее чутье, обостренное после внезапной атаки небольшой армии чем-то похожих на этого чародея людей, уверяло ее, что он еще здесь, на том самом месте, где она видела его последний раз.
  -А я знаю, что вы здесь, - громко заявила девочка, забыв на время о своей полуживой матери, - Я все равно вижу вас. Потому что вы есть на самом деле и я вас действительно видела.
  Не обращая на ребенка внимания, пришелец деактивировал ретранслятор и ловко забросил его обратно за спину. Включился магнит на внутренней подкладке плаща, прилепивший цилиндр на место. После этого пришелец пошел прочь, на северо-запад, по следам чем-то похожих на него людей, неуловимой преступной банды, периодически вступающей в перестрелки с преследовавшими ее охотниками. Как и он, ее члены так же могли использовать светомаскировку, становились невидимыми для своих жертв. Только, в отличии от них, у него не было никакого оружия, вызывающего огромные разрушения и массовые жертвы.
  -Я знаю, что я вас видела взаправду! - крикнула девочка ему вдогонку и вновь разревелась, - Помогите же моей маме!
  Он не мог помочь, даже если бы и хотел. Он был всего лишь глазами, своего рода фотоаппаратом, запечатлевшим очередной хаос, наведенный неуловимыми головорезами. Если девочке повезет, она встретит охотников. Ей всего лишь нужно переждать ночь и утро.
  Девочка напрасно плакала, надеясь его разжалобить. Он всего лишь выполнял предназначенную функцию, заданную программистами. И задача оказания кому-либо помощи просто отсутствовала в его мозгах.
  -Будьте вы прокляты! - кричала девочка, - Это вы убили всех людей, разрушили наш город, убили мою маму! Убийца! Будьте вы прокляты!
  Ему было абсолютно все равно какими эпитетами награждала его девочка. Ей просто повезло, что умирала не она сама. Возможно, именно поэтому она не скрывала нахлынувших на нее эмоций. В конце концов, это был пока единственный выживший свидетель, о котором пришелец сообщил куда следует, в соответствии с заложенной в него программой...
  
  
  Конец
  
  
  
  
  
  
  Глава 2. Рыбы и хвосты
  
  1.
  В Великобритании есть такая пословица: "рыба тухнет с головы, что служит оправданием ее хвосту". Иными словами, "виноваты все кроме меня". Действительно, редкий человек позволит себе признаться в собственных ляпах, совершаемых осознанно или нет практически каждый день. Самым простым примером может послужить обычный переход через дорогу в неположенном месте. При этом, риск быть, в лучшем случае покалеченным, сводится к минимуму двойной сплошной, встав на которую правонарушитель наивно надеется на благоразумие водителей. Впрочем, у меня нет желания вести очередную бессмысленную лекцию на тему правил дорожного движения. Я всего лишь привел один из примеров того невежества, свидетелем которых являюсь периодически. Не буду льстить, я сам далеко не ангел, но именно поэтому я и решил написать данный материал. У меня нет опыта в журналистике, да и литературного образования я не имею, хотя и зарегистрирован как автор на "проза.ру". Я думаю, любой здравомыслящий человек способен стать тем же журналистом не имея никаких профессиональных навыков в этой области. Достаточно только желания открыть глаза и внимательно понаблюдать за улицей. Уверен, скучно не будет. По крайней мере мне.
  
  2.
  Я сменил множество рабочих мест, однако самым полезным из них, как мне кажется, было место продавца сим-карт и консультанта по оказанию услуг связи сотовых операторов. В течение двух лет я продавал сим-карты на уличных стойках, и на протяжении всего этого времени бесчисленное множество раз становился свидетелем обычной людской, простите мой язык, глупости, если не сказать жестче. А вот и пример. Это же надо умудриться закатать в асфальт все канализационные люки на участке! Может быть это какой-то неизвестный мне доселе способ дорожных работ, я не знаю. Но честно говоря, ничего кроме улыбки у меня он вызвать никак не может. Хотя, на самом-то деле, ничего смешного здесь нет. Я считаю, что это результат ненадлежащего исполнения дорожными работниками своих профессиональных обязанностей. Кто-то может прийти к логичной мысли что я чересчур драматизирую сей огрех дорожных рабочих. Мол, ну напортачили ребята, с кем не бывает; мол, зачем о них вообще говорить. В конце этой статьи я поясню, для чего привожу такие примеры, и надеюсь, что поясню доходчиво.
  3.
  В конце мая прошлого года, аккурат перед школьными каникулами, я стал свидетелем достаточно забавного эпизода, вспоминая о котором, улыбаюсь и по сей день.
  Самый обычный школьник лет десяти-двенадцати, ранец в руках. Последний день в школе. На улице самый рай: солнечно, ярко, чувствуется дыхание лета, и не сказать, что жара. Малец вылезает из маршрутки, переходит дорогу. На тротуаре ранец неожиданно выскальзывает из, казалось бы, твердой хватки. Реакция мальчишки - пара ругательств. А затем, вместо того, чтобы поднять портфель, малец проводит по нему целую серию пинков, подобно заправскому футболисту, несущему мяч к воротам соперника. Вот так, пиная ранец, "школьник" направляется прочь.
  Что можно сказать? Каникулы начались. Воля, другими словами.
  4.
  Теперь мне бы хотелось немного поговорить о моей работе продавца-консультанта. Собственно говоря, в мою задачу входило оформление договоров с абонентами, приобретающими у меня сами "симки". Поскольку, как известно, любую сим-карту можно загнать в минусовой баланс (либо разговорами либо через выход в Интернет), при оформлении договора абонент обязан предъявить документ, удостоверяющий его личность. Данные паспорта заносятся в договор, копию которого абонент забирает с собой. И вот здесь начинается самое интересное.
  Во-первых, если не полениться открыть в паспорте последнюю страницу, то можно обнаружить очень важную информацию. Она называется "ИЗВЛЕЧЕНИЕ из Положения о паспорте гражданина Российской Федерации" и содержит несколько пунктов. К примеру, пункт Љ22:
  "Запрещается изъятие у гражданина паспорта, кроме случаев, предусмотренных законодательством Российской Федерации".
  За два года моей работы продавцом-консультантом только один человек отказался передать свой паспорт мне в руки, указав именно на этот пункт. Я заполнял договор в то время как он держал паспорт раскрытым в своих руках.
  Во-вторых, очень многие абоненты почему-то полагают, что загнав "симку" в долг, а затем просто от нее избавившись, они избавятся и от обоснованных претензий сотового оператора. Именно поэтому ко мне не одну сотню раз обращались с просьбой оформить сим-карту по чужому паспорту (и подделать роспись его владельца) или же придумать вымышленные паспортные данные (т.е. сфальсифицировать). По собственному опыту знаю, минус на сим-карте неизбежно придеться оплачивать.
  В данном случае меня не может не поразить данное людское легкомыслие, а то и умысел решить проблему быстро и просто.
  5.
  Но если к легкомыслию, разгильдяйству и ребячеству, самые простые примеры которых я уже привел, добавить корысть, желание получить пользу для собственного благополучия, мы получаем то самое оправдание для хвоста гниющей с головы рыбы.
  А теперь предположим, что оправдываться приходиться человеку, наделенному властными полномочиями. Как и подавляющее большинство населения, я так же недоволен многими правительственными решениями и, естественно, выражаю свое возмущение соответствующими высказываниями в адрес государственных мужей. Не стану спорить, деньги и власть развращают любой, самый трезвый рассудок. И в силу данного обстоятельства, на мой взгляд, какие-то обиды на высокопоставленных чиновников теряют всякий смысл.
  Я убежден: прежде чем пытаться обвинять окружающий мир в своих бедах, каждый человек должен признать, что несет за него личную ответственность, приведшую его к этим бедам. Знаю, звучит, мягко говоря, банально, но тем сложнее вспомнить о личном вкладе в сложившееся общество и в царящие в нем настроения. Тем сложнее (а чаще всего и невозможно) отказаться от тех же легкомыслия, самодурства, разгильдяйства и корысти, с рождения заложенных в человеческий разум.
  Вот, в принципе, все, что я хотел изложить в данной статье. По сути, ничего нового в ней найти не удастся. Что ж, если кто-то придет к такому выводу, обижаться не стану. В конце концов, человек всего лишь один из видов в классификации живых существ на планете Земля...
  
  Конец
  
  Глава 3. Освобождение
  
  ...И вот, наконец, он стоял на берегу, стараясь не думать о том, что будет после, что все будет так как он ожидал, но вновь стараясь услышать знакомый до умопомрачения голос, звавший его несколько последних лет. Ее голос, голос той, чье лицо он видел всего раз, но этого было достаточно для того, чтобы память привела его сюда. Ее голос помог ему дойти, ее голос затмил все сомнения и опасения. Будто освежил рассудок, очистил от грязи. И просто удивительно, как много в нем нашлось места для самых разных ярких чувств и желаний. Они теперь были важны, они были целью, его чувства по отношению к ней. Все остальное - проходящие явления, заставлявшие его ранее отвлекаться от подлинного бытия.
  Теперь было наоборот. Теперь было только лазурное небо, подсвеченное нежным розовым диском солнца у горизонта, и легкие золотые облака. Где-то там был его Дом. Дом, в котором проходила его ПОДЛИННАЯ жизнь, исполненная ПОДЛИННЫМИ наслаждениями, ПОДЛИННЫМИ событиями. Дом, в котором ждала его пробуждения Она. И открыв глаза, он увидит прежний мягкий взгляд, от которого забывается самый страшный кошмар, не отпускающий сознание так просто, что кажется будто он и есть реальность вокруг.
  Он чувствовал свое пробуждение, нет, Освобождение. Дойдя сюда, он будто переступил невидимую границу, отделявшую его от мира, подобно кладбищенскому поезду мчавшегося навстречу собственной гибели. А он всегда боялся оказаться среди обезумевших пассажиров, потерявших даже страх смерти. Про себя он давно уже ожидал чего-то, что выбросит его из этого рукотворного хаоса. Ожидал, верил, искренне верил, верил до слез. Потому что это был не его мир, мир, которому он никогда не был нужен. Этот мир и не вспомнит о его существовании.
  И Она смогла услышать его слезы, услышать и увидеть его страх, как всегда делала это раньше. И наверное это она смогла повлиять на очередной его кошмар, наградив однажды даром полета. В один из дней он обнаружил, что способен преодолевать силы земного притяжения. Он не удивился этой резкой перемене в его незаметной, слишком приземленной жизни, понимая, что сила левитации была дана ему с определенной целью. Не удивился сам, и не стал удивлять никого другого: просто хорошо знал о последствиях. Но провел несколько бессонных ночей, наслаждаясь полетами над спящими улицами, во время которых его тело отдыхало после каждого рабочего дня. И эта сила оказалась слишком проста в управлении, чтобы он мог однажды упасть, отдалившись от земли на немыслимое расстояние. Он никогда не позволял себе подниматься слишком высоко.
  А потом он увидел Ее, услышал ее голос, родной, знакомый ему, казалось, с незапамятных времен. Он сразу понял, что это она наделила его необычной силой. И даже не его тело, Его самого, запертого в клетке, слишком зависимой от потребностей и удовольствий окружающего ее мира.
  Теперь ничто не могло вновь запихать его обратно в эту мучительно тесную камеру. Она помогала ему проснуться. И он уже видел ее лицо, пробившееся сквозь золотисто-розовый закат над бесконечностью океана. И услышал ее голос в своей голове. Она назвала его по имени, назвала Его имя, о котором он помнил. Только Она могла назвать его так. После этого легкий порыв ветра коснулся его лица в то время как Она дотронулась до него ладонями, чтобы вытереть его с трудом разлипавшиеся при пробуждении глаза от слез. Со стороны же могло показаться, что глаза его слезились от напряжения, с которым он пялился на заходящее за горизонт солнце. Голос же, который он слышал, совпадал по времени с криками чаек. И наверняка кто-нибудь счел бы его, мягко говоря, немного странным. В мире, оставшемся за его спиной, его бы поняли лишь единицы, такие же как и он сам, ожидавшие собственного освобождения. Рано или поздно, но им так же помогут.
  Он сделал шаг навстречу воде, потом еще один, еще. Где-то внутри подал голос страх, что ничего не произойдет, его дар исчезнет вот прямо сейчас. Но эта мысль длилась ровно до того момента как он ступил водную гладь. Просвет между подошвами его кроссовок и землей составил меньше сантиметра. Однако, сам факт просвета успокоил его, придал уверенности, позволил ему улыбнуться. Да, она помогала ему, протянула руку и не отпускала. Он чувствовал ее прикосновение - приятную легкость во всем теле. В тот момент работало только его сознание, контролируя весь процесс левитации. Переведя взгляд с ног вновь к солнцу, он увидел мягкое лазурное сияние, скрытое вечерним небом. Ее голос исходил прямо оттуда. Там был спасительный выход.
  И он устремился вперед, набирая высоту и скорость, подобно самолету, оторвавшемуся от взлетной полосы. Хотя если быть более точным, ему казалось, что это небо мчится ему навстречу в то время как он стоял на одном месте, расправив руки в стороны будто крылья парящей птицы.
  Опустив глаза вниз, он увидел как буйствует возмущенный его бегством океан. До того спокойная гладь воды теперь вздымалась черными ледяными волнами, желая схватить ничтожного смертного и утянуть обратно в кошмар всего этого мира. Словно некий страж, упустивший узника, а теперь негодующий в страхе перед неизбежным наказанием за свою нерасторопность. Но даже сквозь исполинскую толщу грозной и смертельной воды отчетливо проступило Ее доброе приветливое лицо. Сияние неба становилось все ярче по мере его приближения к свету, Ее лицо прямо на глазах приобретало все более отчетливые очертания, приближаясь к нему из бездны под ногами.
  И вновь он услышал ее мягкий полушепот, призывающий смотреть только на нее. Свет постепенно окружал его, разливаясь из ниоткуда, затмевая черную беснующуюся воду. Теперь он видел только Ее лицо, спасительное лицо.
  Дышать стало труднее, тяжесть наливалась во всем теле, опускались слипались веки, с трудом открываясь при пробуждении Дома. А потом стало совсем легко, когда смертное тело отпустило его, рухнув в холодное водяное чрево.
  И этот момент его глаза распахнулись, отправив недавний кошмар в небытие...
  
  
  Посвящается Сергею Лису...
  
  
  
  Глава 4. Из воды и света.
  
  1.
  ...-До меня дошла информация, будто ты занимаешься знахарством, - с ходу перешла к делу Екатерина Павловна едва Стас закрыл за собой дверь.
  -Звучит неожиданно, - усмехнулся он, встав на одном месте, и мысленно дав самому себе обещание настучать Димасу в бубен за длинный язык.
  -Стас, мне нужна твоя помощь, - пересилив свое стеснение, пожаловалась Екатерина Павловна, - У моей сестры нашли злокачественную опухоль груди. Сам понимаешь...
  -Я не занимаюсь травами или какими-то целебными снадобьями, - остановил Стас, стерев улыбку с лица (это было правило - никаких шуток когда речь касалась чьих-то проблем, подобных этой), - Сразу хочу предупредить, любой естественный недуг становится частью тела. Избавиться от него значит отнять от тела какую-то часть. Цена этому - боль. И боль будет сильной. Не смертельной, но сильной и мучительной. Захочет ли ваша сестра испытать ее?
  Совсем немногие соглашались с его условием. Грубо говоря, из десятка всего двое-трое, готовые на любые жертвы, слишком сильны были их недуги. Но оно того стоило.
  И вот теперь, неделю спустя после этой короткой беседы, серебристый "Гольф" остановился рядом со скрипучей калиткой небольшого деревянного дома, доставшегося матери Стаса в наследство от бабки Тани. Ключами от него, однако, пользовался только один Стас. Вроде не так далеко от города, но будто невидимая стена отделяла две цивилизации друг от друга, изолируя всегда свежую сельскую тишину от душной индустриальной клоаки.
  Гости, вошедшие во двор дома, обнаружили Стаса в сырой от утренней росы траве раздетым по пояс. Молодой человек сидел на коленях лицом к набиравшему силы на предстоящий день солнцу, закрыв глаза, и беззвучно шевеля губами. Было еще прохладно, но безоблачное небо обещало еще один жаркий майский день. Впрочем, синоптики обещали к вечеру сильный дождь, возможно с градом. Но если погода и переменится, то не сейчас, чтобы у Стаса хватило времени провести назначенную на сегодня процедуру.
  -Поклонитесь ему, - коротко приказал он, сохранив прежнюю позу, даже глаз не открыл, даже не поприветствовал своих гостей.
  Таким чужим Екатерина Павловна видела своего студента впервые. Будто на его месте был сейчас кто-то другой, ей даже показалось, что из тела Стаса исходило слабое свечение. Они прибыли к нему втроем, Ольга не решилась ехать без мужа. Она и сейчас сомневалась, уже готовая лечь под нож, лишь бы убраться отсюда поскорее.
  Но голос Стаса, внезапно стрелой ворвавшейся в рассудок всех троих, в особой степени напугал только ее одну. Что-то зловещее проскочило в нем, что-то жесткое, что-то грубое и холодное. Она сразу поняла, что требование этого странного молодого человека, в первую очередь, было предназначено ей.
  -Кому ему? - переспросила Екатерина Павловна, про себя уверенная, что уже знает ответ.
  -Солнцу, - уточнил Стас, - Хотя бы сейчас проявите к нему уважение, прежде чем просить о помощи.
  -Что за бред? - фыркнул Владимир, спрятавший свой скептицизм под жестким натиском Екатерины Павловны.
  -Я никого не держу, - только ответил Стас, - До свидания.
  Возникла неприятная пауза, в ходе которой здравый рассудок еще неприятнее развернул в голове Ольги небольшой фильм удаления части ее тела холодным стальным скальпелем. Она будет всего лишь очередным пациентом хирурга, который получает деньги за свою работу и забудет о ней едва Ольга покинет стены больницы. А что ожидает ее? Владимиру наверняка будет противно видеть ее тело в постели, если он и останется с ней, то только из жалости и только на первое время. Ольга была еще слишком молода, чтобы терять ту часть тела, на которую мужики обращают внимание либо сразу, либо после ног. Всего полтора года в браке, но наверняка у Владимира уже был кто-то на стороне, так и ожидающий подходящего момента.
  Мгновенно накрутив себя до истерики, Ольга мысленно схватилась за голову. Она и не заметила как опустилась на колени рядом со Стасом, тяжелый холодный голос которого, оказывается только замер в ожидании, но не стерся из головы. Ей стоило только потерять контроль над собственной уверенностью, пусть всего на мгновение, как холодная игла этого пустякового требования угодила прямо в цель. Сырая трава приласкала Ольгу подобно материнским рукам. Приятная слабость прошла по всему телу от ног к голове, тело ее слегка покачнулось.
  -Отец, - вновь беззвучно зашевелил губами Стас, но Ольга слышала каждое его слово, - Я Тот Кто Почитает слово Твое, кто Уступает воле Твоей, кто Терпит наказания Твои, кто Преклоняет голову перед лицом Твоим...
  Она сразу ощутила слегка жгучее и вместе с тем приятное прикосновение, как если бы по ее лицу провели ладонью. Ольга не смотрела на солнце, направив взгляд на бурьян, испоганивший некогда хороший огород. Но когда эта сила коснулась ее лица, Ольге пришлось зажмуриться потому, что ей показалось, будто свет солнца внезапно стал намного ярче. Будто мощная вспышка блеснула на месте светила, едва не ослепив ее. И сразу же вслед за прикосновением ей на плечи опустились невидимые, но теплые ладони света. Их мягкая хватка напоминала руки отца, когда он играючи подбрасывал ее в детстве, ловил, а Ольге хотелось взлетать еще и еще. Это были те же самые руки, она узнала их. Из них обеих Ольга старалась хранить детские воспоминания более бережно, в то время как Катька практически забыла самые яркие их моменты.
  И она увидела себя маленькой девочкой, взмывающей высоко в небо, касавшейся его тонкими ручонками, что даже дух захватывало, а затем мчавшейся прочь прямо в твердую и мягкую одновременно хватку отцовских рук.
  -Вы знаете, что вас ожидает? - услышала она вдруг потеплевший голос Стаса.
  О да, Ольга знала. Стас рассказал Катьке о процедуре почти во всех подробностях. Сестра ничего не стала от нее утаивать, передала услышанное слово в слово. Добавила только, что "оставшийся след от ожога куда перспективней уродливого шрама на месте отрезанной сиськи".
  Сейчас, обласканная солнечным теплом и свежестью утренней росы, она уже ничего не боялась, хотя ей потребовалась неделя, чтобы решиться пройти через очень болезненное испытание, предложенное Катькой. И как, хоть, та вообще узнала об этом необычном парне? Точнее, о его "хобби"?
   -Вы уверены в том, что ваш страх лечь под нож под наркозом сильнее страха корчиться в судорогах, получая ожоги? - продолжал давить Стас, - Поверьте, у вас еще есть возможность отказаться от своего решения.
  -Я уже все решила, Станислав, - ответила она, чувствуя как ее упертость начинает даже ей нравиться, настолько пугающей Ольге представлялась будущая физическая неполноценность, - Я не хочу под нож.
  
  2.
  "-Что же я делаю?" - спрашивала она себя, переступив порог просторного сарая за домом, уже наполненного солнечным светом через разобранную крышу.
  В середине постройки стояла пара раздвинутых кухонных столов, один в продолжение другого. Только увидев их, только придя к мысли, что ей уготована участь лежать на них, Ольга растеряла всю свою решимость покориться физическим страданиям. На высоком широком пне стояла жестяная фляга с ключевой водой, наполненная Стасом незадолго до приезда Екатерины Павловны и ее сестры. На плотно закрытой ее крышке лежало нечто продолговатое толщиной с палец, обернутое цветастой материей. Почему-то, Ольга сразу поняла, что это нечто она зажмет зубами, чтобы не потерять сознание от собственных стенаний. Эта мысль отразилась неприятным жжением на искаженной опухолью груди. Она уже представляла как все будет происходить, и холодный безжизненный металл в руках беспечного хирурга показался Ольге куда более приятной альтернативой. Там, хотя бы, под наркозом. Рядом с пнем стоял глубокий тазик все с той же ключевой водой.
  -Раздевайтесь по пояс и ложитесь, - без излишних проволочек предложил Стас.
   Он разрешил Катьке быть рядом с ней, оставив Вовку на улице, точнее сам Вовка отказался принимать участие в предстоящем действе. Единственное, на что у него хватило и желания и смелости - пригрозить Стасу проблемами физического характера в случае если Ольге станет хуже. Впрочем, молодой человек или же сделал вид, что пропустил эти слова мимо ушей, или же взаправду их не услышал, занятый своими мыслями.
  Ольга знала, что придеться раздеться, и логично рассудив, что Стаса интересовала только ее болячка, отправилась к нему в блузе, снять которую, как она на тот момент думала, могла без стеснения. Однако сейчас она находилась не больнице, и не на приеме у врача, перед которым оголяла грудь, понимая смысл его работы. Стас не был врачом, это Катька общалась с ним почти свой каждый рабочий день в обычном технаре, не имевшем, между прочим, никакого отношения к медицине. Кстати сказать, она так и не ответила на логичный вопрос сестры про то как узнала о необычных способностях какого-то деревенского студента. И перед тем как снять с себя и блузу и бюстгальтер Ольга перевела нерешительный взгляд на сестру в надежде услышать от Катьки что-нибудь ободряющее.
  -Делай как он говорит, - только сказала та, сама испытывая легкую растерянность, как если бы это она оказалась на месте младшей сестры.
  Хотя нет, на месте Ольги ей быть совсем не хотелось.
  -Вы уверены в своем решении? - нарушил возникшую паузу Стас, очень хорошо понимая ее причины, - Если нет, предлагаю вам остановиться прямо сейчас.
  -Нет, - внезапно заявила Ольга, расстегивая пуговицы блузы.
  Она и сама не знала откуда вдруг ощутила крепкий заряд уверенности, подвигнувший ее к ожидаемым от нее действиям. Но уж точно не от сестры.
  Она не стала затягивать с процессом раздевания, потратив на него всего несколько секунд. Она даже не испытала смущения, представив покрасневшую и опухшую левую грудь человеку, которого видела впервые в жизни. На лице Стаса не дрогнул ни один мускул, будто он привык видеть подобные болячки каждый день. Но так оно и обстояло на самом деле, и все его "пациенты" имели проблемы онкологического характера.
  -Ложитесь, - только повторил Стас, потратив на изучение болячки этой молодой привлекательной женщины всего мгновение.
  Когда она легла, лучи солнца упали Ольге прямо на лицо. Вместе с ними на ее лицо опустилась так же невидимая ладонь, пригвоздившая голову Ольги к столу. Множество теплых ручейков разлилось по всему ее телу, протянулось вдоль рук и ног до кончиков пальцев, тонкими, но очень прочными стержнями устремилось вдоль позвоночника. Тепло зафиксировало ее тело в недвижимом положении. Даже дышать стало немного труднее.
  -Еще раз повторю, это очень болезненная процедура, - напомнил Стас, сжимая в руках мундштук, - Откройте рот. Не бойтесь, здесь все стерильно, так что никакая инфекция вам не грозит.
  -А что мне делать? - подала голос Екатерина Павловна, готовая выполнить любое требование Стаса.
  -Будет лучше если вы возьмете сестру за руку, так сказать, для облегчения страданий. Это на самом деле помогает, - позволил себе улыбнуться Стас впервые за все утро.
  Ольга даже не почувствовала как Стас прикоснулся к ее телу, опустив ладони на больную грудь. Но ровно до того момента как он начал читать свое нечто похожее на молитву.
  -Отец мой Всевидящий, Жизнь Согревающий. Имя Твое незабвенно. Сила Твоя несокрушима. Воля Твоя неоспорима. И изойдут напасти все темные под взором Твоим всепроникающим. Ибо свет Твой не имеет границ...
  Жжение в теле Ольги нарастало постепенно, его эпицентр находился как раз под ладонями Стаса. Но еще не набрав всей своей силы, оно заставило больную застонать, зубы ее впились в ткань плотной резиновой затычки. И это было единственным, что Ольга могла сделать, не в силах никак более пошевелиться. Боль вытесняла все остальные мысли из головы, все остальные чувства. Боль заставила Ольгу пожалеть о своем решении пойти на поводу у сестры.
  Она чувствовала как из стержней тепла, протянутых вдоль позвоночника, во все стороны побежали новые обжигающие ручейки. Совсем скоро внутри нее полыхала самая настоящая сеть. В какой-то момент Екатерине Павловне показалось, что она видит эту сеть, свет от которой пробился сквозь тело сестры.
  -Терпи, Олюнчик, терпи, - шептала она чуть слышно, чувствуя на своих щеках не менее горячие слезы сострадания.
  Как завороженная она смотрела на сияние паутины, захватившей даже Ольгино лицо. Вот теперь жгучая боль в ее теле набрала максимальную силу. Хрупкое женское тело так и норовило изогнуться дугой, зубы больной едва не прокусили мундштук насквозь.
  Но вот Стас наконец умолк, зарядив тело Ольги необходимым количеством энергии, накопленной за утро и прибереженной для обряда исцеления. Тело его блестело от пота, и сам он едва не задыхался словно после длительного марш-броска. Встретив его взгляд, Екатерина Павловна не увидела в нем никаких эмоций. Ничего, кроме пустоты, как если бы взглянула в глаза неживой куклы. И на миг женщину кольнул страх перед тем кого она знала два года, будучи его классным руководителем. Оказывается, она ошибалась. От того кого она, якобы, знала осталась, похоже, одна физическая оболочка.
  Стас открыл крышку фляги и опустил руки в холодную ключевую воду. Вода зашипела, пропустив тепло как можно глубже, будто проглотила и сберегла до нужной минуты, облако пара окутало широкий плотный торс Стаса, устремилось прочь. Он зачерпнул холодной воды, оставшейся ближе к поверхности фляги остывшими руками, чтобы пролить живительную влагу на искаженное гримасой боли лицо Ольги, затем на ее грудь, в которой находился эпицентр ее страданий.
  -Что делать дальше? - с нетерпением спросила Екатерина Павловна.
   -Довериться материнским рукам, - как-то отстраненно сказал Стас, проливая холодную воду на тело Ольги вновь и вновь.
  -Мать, меня Оберегающая, Жизнь Порождающая. Руки Твои священны. Голос Твой сладок. Слезы Твои неподдельны. И омоют ласки Твои водами чистыми тело бренное, ибо помнит оно чрево Твое оберегающее..., - бормотал он будто в каком-то трансе.
  Впоследствии ни Ольга ни ее сестра не смогут вспомнить ни единого слова из этих молитв.
  Наконец Стас обхватил ладонями левую руку больной у самого плеча. Ольга приготовилась было к новой боли, но вместо этого ощутила нежную спасительную прохладу, от которой прежняя боль казалась такой неестественной, такой мифической, такой далекой. Будто ласкающий тело ветер неспешно пробежал по руке к самым кончиком пальцев, унося боль с собой. Собрав капли с ее руки, насухо ее вытерев, Стас стряхнул их на пол. Раздалось противное шипение, они запузырились так, словно попали на раскаленную плиту. Да, Ольга пока не чувствовала освобожденную от обжигающей паутины руку, но и боли в ней больше не было.
  Продолжая бормотать свои молитвы, Стас обогнул стол и точно так же сжал другую ее руку. И вновь Ольга ощутила дуновение ветра, устремившегося от плеча к пальцам. Новая ласкающая волна прошла вдоль линии груди к животу и ниже, затем раздвоилась и побежала по ногам, забирая с собой и эти невидимые горячие стержни, приковавшие ее к столу, и их отростки. Оставались лишь голова и эпицентр всей этой боли, находившийся в пораженной опухолью груди. И вновь Стас опустил высушенные ладони во флягу с водой.
  -Ваш недуг заключен не в физическом теле, - обратился он к ним обеим, и не глядя ни на одну из женщин, - Все оттого, что ему позволено быть там.
  Стас набрал новую пригоршню воды, поднес ее к больной груди Ольги, затем резким движением перевернул сложенные лодочкой ладони тыльной стороной кверху, опустив их на грудь и не дав воде вытечь. Вместе с его прикосновением Ольга почувствовала прикосновение еще одних, жгучих рук, сдавивших виски, между которыми вспыхнула раскаленная нить, пронзившая голову. Она мгновенно поняла, что сейчас должно произойти. Поэтому сжала затычку со всей силой на которую только была способна.
  Ее сестра могла поклясться, что видела этот яркий свет, хлынувший из-под ладоней Стаса, свет, хлынувший из его головы. Это была секундная вспышка, раскалившая воздух до невероятного пекла, будто второе солнце зажглось прямо перед ней. Малейший вдох наверняка спалил бы ее изнутри. Ей пришлось сильно зажмуриться и отвернуть голову. Когда это миниатюрное солнце погасло, Стас все еще стоял у изголовья Ольги, опустив ладони ей на грудь. Из-под пальцев его струился густой пар. Глаза Ольги были широко распахнуты, взгляд казался остекленевшим. Только чуть слышный ее стон служил доказательством ее жизни. Даже страшно было представить ее ощущения последних секунд.
  Но вот Стас отнял руки от ее тела, представив изумленным глазам Екатерины Павловны вполне здоровую на вид (за исключением красных отметин, оставленных его пальцами) грудь ее сестры. Подобно зомби, слегка шатающейся походкой Стас направился к тазу с водой. Не без труда ему удалось поднять его над головой за ручки и вылить нисколько не нагретую во время финальной вспышки света воду на себя. Она противно зашипела, в один миг доведенная до кипения. Пар накрыл Стаса с ног до головы, практически целиком спрятав его от взглядов своих гостей. Владимир вошел в сарай как раз в этот момент с намерением посмотреть как продвигается процесс исцеления.
  -Ну нихера ж себе, - не смог сдержаться он, изучив обстановку...
  
   3.
   -Беда людей в том, что они пытаются подчинить неподчинимое, - заговорил Стас в ответ на вопрос о том сколько ему должны, - Будучи сотворенные водой и светом, люди считают, что могут контролировать их, заставить их выполнять свою волю. Это все равно что рубить свои же собственные корни, питающие тебя жизнью. И что самое страшное, у людей это получается. Как и все остальные кто был здесь вы пришли, ведомые своими корнями. Но и как и все остальные вы забудете. Пройдет год-другой, лет пять максимум, и вы вновь забудете о ваших корнях. Забудете, потому что это легче всего. Мне ничего не нужно от вас, скорее наоборот. Но вам не под силу в этом признаться...
  Уже вечером, глядя на побагровевший диск заходившего солнца (обещанного синоптиками дождя "возможно с градом" так и не последовало, и лазурь неба не портило ни одно, даже легкое облачко), Стас заговорил, казалось, сам с собой. И по мере того как речь его подходила к концу, он чувствовал как набирает свою невиданную мощь сила, частью которой он являлся. Он вновь просил солнце о прощении за то, что растрачивал свою силу на тех кто уже давно был обречен. Он просил прощения всякий раз после встречи с ними. Он ненавидел их. Он жалел их. Он оплакивал их. Он говорил с солнцем со слезами на глазах, но по щекам его катились тонкие полоски света и таяли, не успевая долететь до земли. И как и всегда по окончании его обращения к солнцу, в ответ приятная теплая ладонь гладила Стаса по голове, едва ее касаясь. И как и всегда речь его окончилась когда совсем стемнело и заметно похолодало.
  -Разреши мне вернуться Домой, Отец, - впервые попросил он, понимая, что хотел этого не один год.
  Стасу не пришлось долго ждать ответа, хотя эта пауза казалась невыносимой вечностью. Но словно предчувствуя его, он закрыл глаза, а в следующий миг теплая волна накрыла его с головой, вынудив Стаса встать на колени.
  -Спасибо, Отец. Я Сын Твой, - неслышно возблагодарил он, склонив голову.
  Затем растянулся на холодной траве, лег на спину, лицом к чистому звездному небу.
  -Разреши мне вернуться Домой, Мать, - почти беззвучно обратился он во второй раз.
  И вновь прошла, как ему показалось, целая вечность прежде чем прохладная освежающая волна промчалась по его телу, от головы к ногам.
  -Спасибо, Мать. Я Сын Твой, - во второй раз ответил он и закрыл глаза.
  Ему было совсем не холодно лежать на остывшем воздухе голышом. На самом деле Стас совсем не чувствовал ни холода ни тепла. Единственными его ощущениями были хватка крепких отцовских и невесомых материнских рук. Так лежал он до первых капель утренней росы. С каждый мгновением, приближавшим рассвет тело его все больше закипало изнутри, источая пар и бледное свечение. Вместе с тем он наслаждался материнскими руками, качавшими его, уводившими сознание к звездам, к бесконечности, к вечному успокоению. Возможно, он даже слышал ее гипнотически мягкий голос, каким она пела свою сладостную колыбельную. Его уносило все дальше и дальше в бесконечность, и вот он уже видел чистый невесомый свет, мчавшийся ему навстречу, стремившийся соединиться с ним. Все ближе и ближе был этот свет. И едва блеснули первые лучи восходящего солнца, свет коснулся его, тяжело опустился прямо на лицо, на секунду задержался, прервав качение материнских рук. В этот миг он был повсюду, будто проглотив свое дитя, вернув себе утраченную некогда часть.
  Свет вырвал его из тела, оставив последнее все в тех же нескончаемо нежных, материнских руках. В то время как свет уносил его прочь, проливая солнечными лучами на то место где он был всего мгновенье назад, его тело без остатка растворялось в примятой сырой траве.
  
  конец
  
  Глава 5. Между небом и землей.
  
  ...-Расскажу, что знаю.
  Во-первых, их всегда трое. Сколько бы раз вам не пришлось встретиться с ними, они никогда не расстаются друг с другом. Запомните, НИКОГДА. Будто представляют собой единое целое. Нет, им случается, конечно, разделяться. Но никто из них не выходит за пределы видимости другого.
  Один из них Темный. В темном плаще с высоким воротником. Всегда держит руки в карманах. Порой возникает ощущение, будто руки его пришиты к ним изнутри. Высок и строен. Скор в движениях. Волосы так же темны как и плащ, спадают на спину как если бы были его продолжением. Лица нет возможности разглядеть даже с близкого расстояния, потому что лицо затмевает взгляд. Вся сила его в этом взгляде. Взгляд притягивает в первую очередь. Как если бы в бесконечной тьме блеснула бы вспышка света. Но упаси вас бог встретить этот взгляд. Огонь и лед, жгучая ненависть и ледяной страх, бури страстей и океаны слез скорби и крови. Все это разом проникает в вас, заставляет цепенеть от восторга и ужаса. Ибо взгляд этот подобен взгляду смерти, за которым прячется нескончаемая пустота. Неважно чьи глаза встретятся с ним, все равно они познают только тщету и насилие. Этот взгляд западает в душу до конца ваших дней, ни на миг не отпустит вас, будет давить и давить пока не сломает. А когда это случится, заберет собой вашу душу.
  Другой Светлый. Тоже в длинных одеяниях, так же высок и знатно слажен. Рук в карманах не прячет, да и нет при нем карманов. Как и Темный высок и знатно слажен. Блондин, даже слишком блондин, потому что настолько белых по цвету волос нет даже у стариков. Настолько СОЧНО белых. Словно его кудри наполнены жизнью. Я имею ввиду, что при определенных условиях, можно заметить их мягкое свечение. Лица его тоже нельзя увидеть, закрытого взглядом, наполненным чистым лазурным сиянием, свободно пленившем всякого кто встречал его. Таких было немного, в отличие от тех кто смотрел в глаза Темному. Взгляд Светлого освобождает, отпускает прочь, поднимает вверх. Он всегда наполнен теплом и лаской. Всегда делится светом, всегда разливает его вокруг, и чем дольше вы видите его тем родимее становится этот свет. Тем острее вы ощущаете что-то свое, что-то, о чем вы забыли, поддавшись пустым земным соблазнам. Этот взгляд подобен зову, проходящему сквозь все возможные времена и жизни, сквозь саму вечность. Этот взгляд будто внутри вас. И стоит только его взгляду пробудить ваш собственный, вы ощутите этот чистый свет, который останется с вами до последнего удара сердца, до последнего вздоха. Вы сами станете светом, не знающим ни границ ни остановок.
  Но самый главный среди них - Серый. Я не знаю его имени, да, по правде говоря, и не хочу знать. Иногда я прихожу к мысли о том, что есть только он, что Светлый и Темный - плод моего воображения. Он никогда не снимает свой выглаженный, серый костюм. Никогда не обнажает своих рук, длинные ухоженные пальцы которых скрыты серыми перчатками. Откуда я знаю тогда, что его пальцы ухоженные? Потому что туфли его начищены до блеска. Потому что костюм его без единой помарки, вы не найдете на нем ни одной пылинки, ни одной выступающей ниточки. Потому что он всегда слегка надушен. Потому что речь его лаконична, тон уравновешен, не переходит в крик и не скатывается в шепот. Потому что в каждом движении, в каждом жесте его есть смысл. Он точен в расчетах. Каждый шаг его приносит свою выгоду. Он всегда добивается цели. Он знает, что есть только победа или только поражение, но поражение для него равносильно смерти. Выгода - вот смысл его жизни. Выгода во всем, что его окружает. Взгляд Серого - взгляд матерого хищника, выслеживающего добычу. В нем взгляд и Темного и Светлого одновременно. Серый умеет выбирать нужный из них, скрывая свой собственный, за которым нет больше ничего кроме стремления извлечь выгоду. Этот голод неутолим, такова природа Серого. Вот почему я иногда думаю, что из них троих реален только Серый.
  Это все, что я знаю... Ладно, пойду, нечего языками впустую трепаться. Дела надо делать...
  
  конец
  
  Глава 6. Зрение.
  
  1.Место.
  
  Дорога петляла из стороны в сторону, рассекая то подлески, то поля, то посадки, то сменявшие один за другим мелкие населенные пункты с указателями: Полковое, Нефедово, Пикша и другие, не менее звучные названия. "Газель" то и дело подпрыгивала на разбитом асфальте, испытывая рессоры на прочность. Максим старался не гнать, все-таки машина была казенная, да к тому же только что вышла с ремонта. Однако, даже при шестидесяти километрах в час каждая выбоина казалась чревата новой поломкой.
  -Нахер не сдался мне этот ящик с болтами, - высказал Макс свое настроение перед рейсом.
  Впрочем, он и сам понимал, что ради чуть более пятисот килограммов никто не позволит ему пересесть за руль его родного "бычка". Но что ни говори, а вот печка в "Газели" работала на совесть, особенно сейчас, когда на улице уже почти неделю было довольно прохладно - заканчивался сентябрь. Вот и в эти минуты небо с самого утра затянуло плотными рваными слоями облаков. Унылое расположение духа за окном призывало Костяна чуток подремать. Тем более, что от тряски его глаза закрывались сами собой, а до районного центра оставалось еще минут сорок езды. Но все настойчивее требовал свое мочевой пузырь пока экспедитор, наконец, не попросил Максима остановиться. Всю дрему Костяна как рукой сняло. Они встали на обочине на краю очередной посадки, за которой начиналось очередное поле. Справив нужду, Костян уже собирался лезть обратно в кабину, ежась от ветра, как неожиданно произошло что-то, чего он не мог объяснить. Вспышка в мозгу, секундное наваждение, нечто стороннее в голове - такого с ним раньше не было. За полем начинался лесной массив, и на самой его опушке расположилось большое двухэтажное строение кремового цвета с несколькими колоннами и куполообразной крышей над центральным входом. Рядом было еще одно здание, поменьше, однако не оно являлось источником непонятного процесса в голове Костяна. Судя по наличию строительной техники и материалов, пусть вся работа и находилась в процессе ожидания ее начала, оба здания еще не были достроены до конца. Однако Костяна данное обстоятельство не волновало. Все его внимание было занято этим двухэтажным зданием, которое одновременно и притягивало и отторгало. Будто там он однажды испытал сразу и нечто приятное, что хотелось испытать снова, и что-то мерзкое, от чего хотелось бежать без оглядки. В нем проснулась некая память, прежде скрытая, о которой он прежде и не подозревал. И в этот момент он не мог четко определить, что же такого он вспомнил, что привело его в это замешательство.
  -Управление ФСО, - пояснил Максим, - Должны были еще два месяца назад сдать в эксплуатацию. Землю делят.
  -Бабло что ли? - риторически улыбнулся Костян, который был в этих краях впервые в жизни.
  За работой он уже забыл о том, что ему пришлось вдруг испытать в дороге. Управились быстро. На обратном пути он ожидал новый наплыв ощущений. Это были приятные ощущения, так и сквозившие некоторой тайной, требующей немедленных ответов. Однако на сей раз ничего подобного не произошло.
  
  
  2. Время.
  
  Однако ощущения никуда не пропали, не исчезли бесследно. И нового рейса в том же направлении Костян с нетерпением ждал целую неделю. Он ни с кем не делился тем, что испытал в первый раз. Это было настолько личным, настолько глубоким, что, казалось, было предназначено для его внутреннего "я". И это только набирало сил под давлением его нетерпения вновь оказаться в том месте. И когда его поездка оказалась под вопросом в связи с крайне низким тоннажем, и руководство планировало отправить в рейс одного Максима, который был знаком с оформлением бумаг, Костян ходил как в воду опущенный. Лишь утром он узнал о большой заявке от клиента в интересующем Костяна районе, к которому надо было попасть в первую очередь.
  -Я знаю почему ты так рвешься ехать, - загадочно улыбнулся Максим уже когда "Гаель" выехала с базы, - В тот раз у тебя на лице было написано, что ты что-то почувствовал там. Там сильное место, чтобы пытаться скрыть свои ощущения.
  Костяна его откровение явно смутило. Максим был старше его лет на десять, перешагнул за сорок, был женат, двое детей. Костян всего недавно пересел в его "бычок" в качестве экспедитора, до этого с Максимом особо не общался. Впрочем, и на этом мелком уровне общения усвоил его твердый и жесткий нрав, лишенный неуместных шуток и розыгрышей.
  -Сама земля будто ищет тех кто готов получить ее знания, - все так же с улыбкой поделился Максим, - Дело не в том здании, оно всего лишь связующее звено.
  -Ты тоже почувствовал что-то?
  -И почувствовал и увидел, - кивнул Максим, - Ты тоже увидишь. Не спрашивай, что именно. Это личное, и у каждого оно свое. Но далеко не всем дано испытать то, что испытали мы оба.
  -А Тоха? - поинтересовался Костян не сразу.
  Антон, о котором он спросил, катался с Максимом почти полгода пока не уволили за пьянку на рабочем месте. Это вместо него Костян прыгнул с городского маршрута на область. Сам Максим отработал в конторе лет пять и пока не собирался никуда уходить, благо зарплата его устраивала.
  -Ни Тоха, ни кто другой до тебя.
  В этот раз Максим сам съехал на обочину в том же самом месте где неделю назад его напарник выскочил из машины по естественной надобности. Сегодня выдался солнечный пусть и облачный день, однако никуда не делись не холод ни ветер, лишь временно ослабивший свою силу. Уже знакомые ощущения навалились на Костяна едва он открыл дверь кабины, отчего ему пришлось задержаться на секунду и перевести дух. Как будто его ждали, и восторгу по поводу его долгожданного прибытия не было предела. В мозгу его происходила целая кутерьма непонятных образов, молниеносно сменявших друг друга и не позволявших разобрать что же именно они в себе заключали. Однако они кружили вокруг только для того, чтобы поочередно проникнуть в его сознание, в его память и остаться там, занимая места ненужных мыслей и чувств. Костян понимал, что так и должно быть, получавший удовольствие от того, что с ним происходило. Ему лишь не стоило отвлекать взгляд от здания, рядом с которым строительные работы за прошедшую неделю все еще не сдвинулись с мертвой точки. Образам, казалось, не было конца, они входили и входили внутрь, будто желая забить голову Костяна битком. Но он чувствовал, что их количество совсем ничтожно. И эта ничтожная часть контролировала все его сознание, требуя от Костяна целиком сосредоточиться на ней, обратиться к их сути и изучить.
  -Это похоже на память, - пытался понять он, вернувшись в машину, пробыв на улице минут пятнадцать, - Память этого места, а скорее всего, память всех тех кто когда-либо был здесь.
  -Земля живое существо, - пожал плечами Максим, - Таких мест много. Но меня больше интересует почему мы с тобой можем видеть и слышать их воспоминания. И есть ли тому предел.
  
  
  3. Условия
  
  Про себя Костян уже знал ответы на эти вопросы. Знал и ничуть не пытался вникать или осмыслить. Вместо этого просто наслаждался открывшемся ему уровнем зрения. Ему и прежде приходилось видеть и слышать что-то, следовать за собственным воображением, достаточно богатым, благодаря, наверное, гуманитарному складу ума. Еще покойница бабка рассказывала, что читать Костян научился раньше чем ходить, а уж за свою жизнь он прочел книг целую библиотеку самых разных жанров. Его воображение прежде ни разу не доставило Костяну неудобств, скорее открыло новый мир, за которым он с удовольствием наблюдал. Мир без изменений, мир, который он хотел видеть, основанный на секретах мироздания, лишенных возможности быть раскрытыми. И в какой-то степени тот мир заменил реальный. И вот теперь было что-то новое. Как если бы Костян увидел разгадки своего воображения, о которых старался не думать. Теперь он видел другую жизнь, другое время, фрагменты которого проносились за окнами кабины во время его поездок по области. Не было больше ни полей, ни перелесков, ни посадок. Теперь были сплошные населенные пункты - от единичных строений до целых поселений и деревень, канувших в Лету. Машина будто то и дело ныряла из одного временного промежутка в другой, и в каждом Костян становился свидетелем каких-нибудь событий - грустных или же торжественных. Например, Костяну удалось наблюдать праздничный хоровод юношей и девушек в поле. Одетые в рубахи и сарафаны, с цветочными венками в волосах они были уж слишком похожи на призраков в какой-то момент доступными специально для зрения Костяна. Они никуда не ушли, не исчезли, они до сих пор оставались здесь, на своей земле, живя своей прежней жизнью, продолжая радоваться и водить хороводы в честь важных событий, а то и просто из чистого веселья. А вот там была ярмарка - яркая, бойкая, людная. Точно таким же призраком машина мчалась мимо торговых рядов, незримая для тех кого Костян сам воспринимал за чудеса. А вот и поле брани со множеством порубленных и пронзенных стрелами тел и еще живыми воинами в кольчугах, бившихся покуда оставались силы с чужеземцами в кожаных доспехах. Дорога прошла прямо по мертвым телам. Но больше всего было привычного быта - распаханных пашен, жатвы, возов, набитых собранным урожаем.
  Пусть это были призраки, в чьи миры периодически нырял Костян с каждым пройденным километром, но они оказались настолько насыщенными, что он не удивлялся собственному стремлению выскочить из машины, чтобы вступить в контакт или принять участие в том или ином событии. Хоть и знал, что ничего не останется покинь он пределы кабины. Нет, наблюдать было просто захватывающе. Наблюдать и чувствовать свою принадлежность тем мирам, что сменяли друг друга на всем протяжении той или иной поездки. Он всегда чувствовал что-то такое, определение чему смог подобрать только когда увидел эту новую реальность. Это было основной и единственной причиной нового зрения. Как для самого Костяна так и для Максима чье прошлое начиналось в деревне. Костян же родился в городе, однако попав на село и проведя там полтора десятка лет, нутром он ощущал свое подлинное место вдали от непригодной для него бездушной городской машины, вдали от ее безмозглых роботов. Лишь в этих новых условиях его поездок по области Костян задавался вопросом как ему удавалось выдерживать этот каждодневный серый ад. Как удавалось выдерживать этот ад Максиму, на плечах которого была семья. Новый уровень зрения поддерживал их обоих, приходивших к мысли, но пока не решавшихся сбежать куда-нибудь в один из миров, мелькавших снаружи автомобиля. По крайней мере, Костян так думал, что чувствует это растущее напряжение внутри своего напарника водителя, о чем тот старался благоразумно не распространяться. Костяну было чуть проще - ни семьи, ни детей, ни обязательств. Даже жилье было съемным. А реальность снаружи с каждым новым рейсом становилась все насыщеннее и красочнее во всех смыслах. Миры притягивали все сильнее, предлагая избавление от серости, давно покинувшей городские пределы. Там, среди призраков, которые были призраками лишь пока Костян оставался в кабине, можно было найти неприступное укрытие, свое будущее, благодаря новому зрению. Он это чувствовал наиболее остро, инстинктивно, как если бы так и сделал когда-то. Но пока не решался, выжидал нужный момент, сигнал, должный послужить руководством к действию. Однажды, совсем скоро, миры за окном казенного "бычка" наберут максимум своих красок, и тогда уже Костян просто не сможет оставаться на одном месте, ведомый силой приобретенного зрения. Ни Костян, ни Максим, ни один из всех прочих, услышавших и узревших - никто не сможет остаться на одном месте.
  
  конец
  
  Глава 7. Не от мира сего (сказка)
  
  Вопреки рассказам и предостережениям местных жителей королевский лес встретил Генриха лишь мертвым запустением. Генрих, впрочем, не убрал своего меча, однако по мощеной дорогим камнем дороге он шел уверенной походкой, не озираясь по сторонам в ожидании внезапного нападения хищного зверя. На собственную реакцию он никогда не жаловался. Настроение Генриха было бодрым, с того момента как он прошел через ворота, обозначавшие границу владений Ледяной Анны, он неустанно насвистывал незатейливый мотивчик. Много снега и легкий морозец, щипавший щеки и нос приводили Генриха в восторг, окрыляли; он давно соскучился по зиме со всей ее легкостью и белизной, и сейчас как ребенок радовался яркому золотому солнцу, разлившему нежные цвета и оттенки по этому молочно белому покрывалу. Довольная улыбка не сходила с лица Генриха ни на миг. Он позволил себе даже поиграть с мечом на ходу, вертел его в руках как заправский воин, хотя держал оружие впервые в жизни.
  А между тем, хищники, о которых ему рассказывали перед этим походом, следовали за Генрихом целой стаей, выныривая из-под снега, прыгая откуда-то со спины, выпустив когти и обнажив клыки. Вот только вокруг него была бледная черная пелена, дымка, о которой Генрих, кстати, и не подозревал, но оберегавшая его от возможных ран и увечий. Он попросту не видел ничего из описанного горожанами, ни единого живого существа.
  -Ты видишь то же, что вижу я, Элиза? - смогла лишь спросить Ледяная Анна, вместе с верной служанкой наблюдавшая за очередным посланцем, вошедшим в ее владения.
  -Он ничего не видит, ваше Величество, - в сильном волнении и тревогой кивнула та, - Не видит и не боится.
  -Посмотрим, как он поведет себя в замке, - успокоила Элизу королева, впрочем, она уже понимала, что этот гость станет для нее последним.
  Генрих же добрался до входной двери часа через полтора - два после того как оказался в королевских владениях. Он так никого и не встретил за это время, кого следовало порубить в капусту. И толкнув массивную дверь парадного входа в замок королевы, заправил меч в ножны. Лед окружал его со всех сторон, множеством слоев покрыв пол, стены, потолок - все, что только было можно. Еще здесь было множество обледенелых статуй всех тех кто приходил сюда до Генриха, намеревавшихся покончить с Ледяной Анной, по чьей вине все королевство оказалось во власти вечной зимы. Но все это было недоступно для глаз Генриха, отметившего про себя шикарный интерьер и уют внутреннего убранства замка. Здесь все было так как в кино, хотя поклонником фэнтези Генрих никогда не являлся. А последние несколько лет телевизор вообще не смотрел. Так что первые его впечатления были совсем кратковременными: да, цивильно, по-королевски, ничего особенного.
  Однако здесь его и встретила Элиза - пухлая женщина средних лет в бело-голубом фартуке прислуги. Естественно, что Генрих не видел ни сверкавшего на солнце через большие окна инея, покрывшего лицо Элизы ровным слоем и впитавшегося в кожу, ни ее обледенелых синих губ, ни холодного пара когда служанка заговорила с ним. Ни ее растерянного взгляда, пока она так близко рассматривала его пожухлое сморщенное лицо с бездонными черными трещинами, как если бы оно высохло и полопалось на вечно палящем солнце без капли влаги. То, что увидела Элиза Генрих не видел никогда сколько бы не смотрелся в зеркало. Он увядал как увядает яркий цветок, забытый дождем. Увядало его сердце, отчего лицо Генриха стало таким ужасным, увядала и его душа, оставляя после себя беспросветную тьму и пустоту в темневших глазах. Для Элизы подобная картина была в диковинку, и даже обледенелое лицо ее госпожи выглядело куда приятнее.
  -Мое имя Генрих, - представился он с легким задором в голосе, - Я пришел по просьбе горожан: у них серьезные проблемы, и в них они винят Ледяную Анну, их правительницу.
  -Так значит вы переговорщик? - строгим тоном задала вопрос ее Величество, вставшая на ступенях широкой лестницы на второй этаж.
  Вопреки ожиданиям Генриха увидеть дородную бабищу средних лет с кислым выражением на квадратном лице с двумя или тремя подбородками Ледяная Анна оказалась вполне привлекательной женщиной за тридцать с хорошенькой фигурой и всеми возможностями встретить принца на белом коне. На ней было ослепительно белое платье (настолько ослепительно белое, что неприятно резало глаза Генриха) до самого пола, идеально подчеркивающее стройное тело. Генриха вполне бы устроили еще всякие блестки и украшения, характерные для женщины статуса королевы. Густые черные локоны ее, незримо для Генриха покрытые инеем, спадали по узким плечам на грудь и за спину, лишенные каких-либо заколок или шпилек. Лицо же сияло своей природной красотой без помощи килограммов макияжа, который однозначно испортил бы весь естественный цвет, запертый под прочными корками льда. Приятный взгляд больших светлых глаз, однако, обжигал, скользил по Генриху с намерением изучить каждую его клеточку. Королева однозначно увидела то же, что и Элиза, даже чуть больше. Взгляд Ледяной Анны на секунду замер на груди Генриха, во всех деталях рассматривая умиравший цветок его сердца, и едва колыхнувшийся в ее сторону, будто заметивший, что за ним наблюдают. Ее гость был примерно одного с ней возраста, но за все годы жизни Генриха цветок в его груди ни разу не получил ни одной капли живительного дождя. Это была воля самого Генриха, будто забывшего об уходе за своим сердцем, не знавшем светлых чувств. В то время как сама Ледяная Анна познала боль предательства, ставшей причиной этого льда вокруг, Генрих оставался посреди голой сухой пустоши и, кажется, был доволен своим в ней пребыванием.
  -По правде сказать, им не нужны никакие переговоры, - развел руками Генрих, словно очнувшись после еле заметного движения в его груди под взглядом королевы, - Нет человека - нет проблемы. К тому же они обвиняют вас в убийствах каждого кто осмеливался просить вас о милости. Они справедливо ненавидят вас.
  -О милости не просят с обнаженным мечом, - так же словно очнувшись заметила королева.
  -Ваши подданные утверждают, что без оружия им до замка не добраться, - простой улыбкой улыбнулся Генрих, - Впрочем, я не встретил по дороге через лес ни одной живой души.
  -А вы чей подданный? - ради любопытства поинтересовалась королева, понимая, что у ее гостя нет желания напасть на нее.
  Однако отсутствие интереса к нему как к убийце заменил интерес к его персоне.
  -Ничей. Не люблю быть в услужении. Если же вас интересует как называется мое королевство и где находится, то на ваших картах его нет.
  -Тогда как вы оказались здесь? - с недоверием улыбнулась Ледяная Анна.
  -Трудно сказать. Так что там насчет переговоров?
  -Ну вы же сами сказали, что им не нужны переговоры: нет человека - нет проблемы. Хотите обнажить меч? - она даже слегка вскинула голову.
  -Не надо, Генрих, - неожиданно вмешалась Элиза, до того выпавшая из поля зрения как своей госпожи так и ее гостя.
  Она даже осмелилась схватить Генриха за руку, которая была ближе к ножнам. Схватила и ощутила приятное тепло, устремившееся по всему ее телу.
  -Позвольте нашему гостю остаться, - просила служанка королеву, не отпуская своей хватки, - Я уверена, вы сможете найти общий язык и выход без лишней крови.
  Королева задержала на ней взгляд, в один миг ставший холодным и неприступным.
  -Не думаю, что такое возможно, - объявила Ледяная Анна через секундную паузу, - Он останется здесь до утра.
  Когда же Элиза увиделась с ней снова, проводив Генриха в его комнату где он мог переночевать, королева неотрывно и отстраненно наблюдала за ним в большое обледеневшее зеркало в собственных покоях.
  -Что ты выяснила? - спросила Ледяная Анна, не повернувшись к служанке.
  -Он так и не рассказал о своем доме. Сказал лишь, что здесь совсем не давит как там.
  -Ты веришь ему? - усмехнулась королева, - Королевство, которого нет на картах. Как такое может быть? Он объяснил как попал сюда?
  -Нет, ваше Величество, - вздохнула Элиза, - Но Генриху определенно здесь нравится. Его глаза...
  -Его глаза подобны черной холодной бездне, - наконец повернулась королева к служанке, опередив ее заключения, - Как и лицо. Это ходячий мертвец, Элиза. Ты уже забыла его лицо?
  Затем она снова переключила свое внимание на Генриха, занявшего горизонтальное положение на мягкой кровати. Он развалился прямо в верхней одежде, только снял обувь, видимо, рассчитывая на скорое отбытие из замка поутру. Совсем как Вальдо, который мог поступить точно так же, да еще грязный после охоты. Анну всегда раздражало подобное поведение, однако за его ласки и нежность королева прощала все. Или она в так думала, что прощала, откладывая какую-то часть раздражения глубоко в сознание ровно до того момента пока этот сосуд не заполнился до краев. Затем Генрих заложил руки за голову и с блаженным выражением лица уставился в потолок. Конечно в его голове сейчас был образ Ледяной Анны, никуда не девшийся за все время после их общения. Она же видела как увядший цветок его сердца слегка шевельнулся в ее сторону.
  -Думаю, вы лучше меня знаете, что в этом Генрихе больше жизни чем кажется, ваше Величество, - осмелилась высказать свое замечание Элиза и сразу же опустила глаза в пол.
  Однако когда королева резко обернулась на это замечание, резкой болью отозвавшейся в груди, то обнаружила, что держит обе руки прижатыми к сердцу. И только сейчас до Ледяной Анны дошло, что она чувствует эту боль.
  -Оставь меня, - только смогла сказать она растерянно, попросить, не в силах потребовать.
   -Ваше величество, простите...
  -Оставь меня, - уже громче повторила королева все тем же просящим тоном.
  Боль вызвала слезы, проступившие на ее глазах и застывшие новыми полосками льда. "-Я чувствую себя как никогда живым и хочу взять как можно больше", - только сказал ей Вальдо перед самой их свадьбой, объясняя свою измену.
  -Откуда ты взялся? - сквозь слезы причитала королева у изголовья кровати крепко заснувшего Генриха, - Зачем вернулся? Что с собой сделал?
  Она не могла не пойти к нему, не могла перенести боль в груди, вызванную Элизой, и уж тем более не могла удержаться от того, чтобы прикоснуться к нему. Голос Вальдо, его "чувствую себя как никогда живым" непрерывно звучал в ее мозгу. Этот голос был совсем рядом, будто Вальдо не покидал ее после своих откровений. Она хотела осязать его, ее привязанность к своим чувствам никуда не делась за эти годы. Лед оградил ее, и королеве казалось, что его защита прочна, но стоило лишь ей коснуться пальцами полопавшегося лица Генриха, пройдя сквозь его темную защитную дымку, льда будто никогда не было. Она понимала, что Вальдо больше нет, что это совсем другой человек, однако не могла ничего с собой поделать. Все ее естество взбунтовалось против нее, не желая больше находиться под твердой коркой льда. Ей просто жизненно необходимо было чувствовать рядом с собой того кто мог чувствовать ее естество, ее сердце. Она не могла быть все время Ледяной Анной, не имела права если хотела жить. Это желание обнажилось в ней вместе с ее прикосновением губ к губам Генриха. Вся сладость этих прикосновений показалась ей каким-то открытием, таящим в себе всю глубину мироздания. Она просто отвыкла, забыла, что значит влечение. Прежде она чувствовала ненависть, источаемую ее гостями, приходившими лишь с целью ее смерти, ранеными, разодранными волками, охранявшими ее лес, но все же ненавидевшими ее за ее лед и холод. Они заледеневали без ее помощи, сам замок, куда они, наконец, добирались не в силах дать бой королеве, превращал их в эти статуи. Она лишь наблюдала, не вступая ни с кем из них в прямой контакт. Наблюдала отстраненно и вместе тем безжалостно, желая им смерти. Ни в ком из этих "героев" она не видела ничего мужественного, ничего крепкого, что гарантировало бы ей поддержку, в которой она нуждалась. Конечно она верила, что Вальдо вернется, вернется несмотря на свое предательство. Верила, что примет его обратно. Ее Вальдо не остановили бы никакие хищные звери, никакой лед, никакой холод. Он знал ее, почти, да практически всю.
  Она осыпала и осыпала Генриха поцелуями, касаясь губами мрачных бездонных трещин на его лице, желая как можно скорее их исцеления...
  
  В то же самое время Генрих уже бодрствовал после крепкого сна, не прерванного ни разу за ночь. Он не сразу понял, что проснулся - настолько сильно и отчетливо образ Ледяной Анны сохранился в сознании. Сохранилось в сознании каждое ее прикосновение, легкое и освежающее, подобно нестираемым следам на лице. Он будто помнил продолжение, оставшееся недоступным его пробудившемуся в реальности взору. Его собственное воображение поутру будто слилось с ходом событий его последних сновидений. И это было логичным их продолжением, куда более приятным по сравнению с прикосновениями ее губ. Как если бы он не засыпал там, а просто лежал с закрытыми глазами, ничем не выдавая свое притворство и позволив Ледяной Анне выразить свою слабость. Ведь его руки обняли и прижали ее к нему, а королева практически не сопротивлялась, разбудив его ответную страсть, в которой так нуждалась последние несколько лет.
  В своих снах Влад видел множество самых разных людей - знакомых, родственников, вообще каких-то левых персонажей. Были и женщины, много самых разных. Все это были незнакомые ему прежде образы, наверняка встречавшиеся ему в повседневной жизни, но не удостоенные внимания. Хотя, Владу было плевать на все эти тонкости: там, во сне все они были просто на загляденье, и с каждой он обязательно развил бы любовь до гроба. При пробуждении после подобных сновидений Влад старался полежать как можно дольше с закрытыми глазами, чтобы приятные образы не сразу растворялись в привычной и опостылевшей ему реальности.
  Но Ледяная Анна несомненно отличалась от всех прочих до нее "ангелов с крыльями", клявшихся ему в верности и любви до конца жизни. Она не могла выйти так просто из головы Влада даже когда он открыл глаза, понимая, что слегка опаздывает на работу. Ее образ - лицо и стать - нашел надежное место в его памяти, чтобы быть постоянно доступным. Это определенно доставляло Владу удовольствие. И всю последующую дорогу в маршрутке до места работы, занимавшую около получаса с учетом утренних пробок, он находился в визуальном контакте с этим образом. В наушниках рулил мелодично приятный чилл-аут, к которому Влад неожиданно легко и быстро привязался, едва услышав в самый первый раз. Дома на компьютере у него уже накопилась изрядно большая фонотека данного направления и схожих с ним жанров, в телефоне же Влад хранил самые-самые сливки. Музыка смягчала унылую серость от сырых и пасмурных декабрьских улиц без намека на зиму и снег, от скучных будней, больше похожих на программу, заложенную в бороботов, именуемых людьми, да вообще от всего. Пожалуй, музыка была единственным живительным глотком. Она звучала в наушниках Влада непрерывно, даже на рабочем месте, и благодаря ей он чувствовал себя отстраненным от этого мира, чувствовал себя в маленькой неприступной крепости где не было места прочим удовольствиям.
  Сегодня же в эту крепость вошла Ледяная Анна - женщина из его приятного сна, в котором даже был сюжет. Про себя Влад даже выстроил целую "Санта-Барбару" с Генрихом и королевой в роли главных героев. Весь день в его голове друга сменяли какие-то новые образы, из-за которых Влад едва не напортачил в сопроводительных документах. А после работы ему позвонил корефан, приглашавший на день Рождения их общего знакомого, общая приятный вечер в хорошей компании и с девчонками. У Влада не было никакого желания никуда идти: душ, ужин, часок за виртуальными гонками под привычную исцелявшую музыку, кровать. И так год за годом - семидневные будни, лишь в субботу и воскресенье можно было расслабиться полуденным сном. Влад не любил праздников и прочих торжественных и шумных мероприятий, относился к ним крайне пренебрежительно, и вообще был скучным и чересчур домашним существом.
  Естественно, что о существовании подружки рядом с ним не могло быть и речи. Ее Владу заменяло яркое и богатое воображение, генерируемое нескончаемой музыкой, увлекавшей Влада куда-то прочь из реальности. Даже перед монитором он мог отключиться, а пару раз было так, что он приходил в себя на полу. Что-то происходило внутри него, выдергивало из реальности в черную пустоту где была лишь музыка. Нет, на работе все было в порядке, на работе Влад чувствовал себя достаточно хорошо. И вроде бы не перенапрягался. Да и на здоровье не жаловался. Потому что его провалы не были связаны со здоровьем, он чувствовал нечто другое поскольку находился в сознании если слышал каждый трек от первой ноты до последней без всяких временных обрывов.
  Зато сегодня весь день он чувствовал легкую приятную дрожь внутри от одной лишь мысли о Ледяной Анне и желание вновь увидеть ее во сне, заставившее его сердце несколько раз биться чаще. Даже музыка казалась ему насыщеннее и богаче в звуках.
  -Ты очень мало отдыхаешь, и можно сказать, вообще не позволяешь себе роскошь отдыха, - сказала королева когда Генрих открыл глаза поутру и приходил в себя после неприятных серых сновидений где сырая зима была совсем непохожа на зиму.
  Он обнаружил себя под бледно голубым одеялом (с недоступными его взору, но допустимыми в мыслях сосульками) полностью раздетым. И прежняя комната, предоставленная ему Элизой, теперь превратилась в просторное помещение какой-то избы посреди леса, сквозь наполовину замерзшие окна которого внутрь вливался мягкий солнечный свет.
  -Где мы? - только спросил Генрих, чувствуя себя здесь как-то свободно, по-домашнему уютно, будто всю сознательную жизнь провел в этих стенах.
  -Вдали от всех, - мягко улыбнулась королева, склонившись над ним и глаза ее засияли от удовольствия, - Только ты и я. Никого больше.
  Она протянула к нему тонкие руки, желая, чтобы Генрих взялся за них. Непривыкший к флиртам Влад обязательно постеснялся бы сделать это, ожидая ее намерений вытащить его из-под одеяла пока он оставался нагишом. Но на Генриха руки Ледяной Анны произвели просто гипнотическое воздействие всей их плавностью и изящностью. Сжать их в своих руках было одно удовольствие, о котором Влад и понятия не имел, избегая возможностей начать отношения с девушкой. Генрих ощутил невесомость и воздушность в своих руках, но еще была еле заметная вибрация сердца Ледяной Анны, вошедшая в унисон с его собственным, будто в этот сладостный момент Генрих и королева были одним целым. В одно мгновенье он оказался вне пределов избы в окружении множества деревьев, кружа с Ледяной Анной над белоснежным покрывалом снега. Она сияла и сверкала на солнце, играя цветами и оттенками подобно какому-то кристаллу, не выпуская своих тонких нежных пальцев из хватки Генриха. На ней было все то же длинное белое платье, в котором он встретил королеву в самый первый раз, и сейчас оно казалось ее неотъемлемой частью, телом, внутри которого блистала вся суть Ледяной Анны.
  -Тебе нравится? - с сиявшими от восторга глазами вопрошала она, глядя в глаза Генриха.
  Вместо ответа он притянул ее к себе, повинуясь ее истинной красоте, открывшейся Генриху в этот момент, к такой какой она должна была быть в его воображении. А в этот момент растаял ее лед, обнажив нежность кожи и плавность черт юного девичьего лица. Королева почувствовала это и совсем не растерялась, наоборот, будто ждала когда наступит столь значимый для нее миг, именно с этой целью оставшись с Генрихом наедине. И когда настал, не могла сдержать своего восторга.
  -Только не отпускай меня, - едва дыша сказала она и почувствовала как в объятьях Генриха ей легко и свободно, - Раскройся.
  Сердце ее трепетало в восторге, Генрих ощущал его в своей груди, трепетавшее вместе с ней. И не было и не могло быть ничего важнее и великолепнее в целом мире. Она прижалась к нему всем телом, будто пытаясь войти в него, слиться с теплом тела Генриха. Смотрела прямо в его глаза, со всей своей искренностью и улыбкой, тянулась к нему, тянулась к цветку в его груди, набухавшему новой жизнью в ее руках, какими Ледяная Анна обняла Генриха.
  В то же самое время Влад уже должен был проснуться в последний будний день перед короткими выходными, настроившись на пятничный рабочий аврал, и не мог покинуть столь приятный сон, перехвативший его дыхание. Королева держала цветок внутри Генриха обеими ладонями, и Генрих не хотел, чтобы она отпускала их.
  -Тебе плохо там, - без труда определила она, чувствуя как цветок в его груди пришел в движение, - Там нет настоящей жизни, только холодное отражение. Мне это знакомо. Останься со мной, Вальдо, не уходи больше, мы нужны друг другу.
  Не было больше вокруг ни деревьев ни снега: Генрих и королева поднялись в нескончаемую белую пелену или же она наглухо укрыла их обоих прочь от сторонних глаз и ушей. Не было вообще ничего кроме них двоих. И Генрих вдруг пришел к мысли, что знает ее лучше ее самой. Но это было уже неважно для него, оставаясь где-то во тьме глубины его мыслей. На первом же месте была Ледяная Анна, уже не Ледяная, просто Анна - имя, выхваченное из бесконечности имен, хранившихся в памяти Влада.
  -Обещаю, что не уйду, - против его воли сказал Генрих, не в силах отвести взгляда от ясных очаровательных глаз королевы.
  Он не мог сказать по-другому, Анна была внутри него, Анна подчинила его всего. И это не было наказанием Владу за его стены, место в которых было лишь музыке и воображению. Наоборот, в сиявших глазах Анны было больше жизни и тепла чем он мо ожидать от темной холодной бездны, в которую провалилось сознание Влада, не желавшего возвращаться в реальный мир где не было ничего кроме приятных мелодий, очарование которых бледнело и сходило на нет перед очарованием Анны. А после обещания Генриха она стала еще прекраснее, обретя долгожданную радость быть любимой им. Именно эта ее радость и была той бездной, поглотившей Влада во сне, откуда уже не было возможности вырваться. Ни возможности, ни желания.
  
  конец
  
  Глава 8. Она.
  
  Поднимаюсь на пригорок. Иду с трудом: из шага в шаг ноги утопают в рыхлом снегу. Пожалуй, только ветер в лицо может сравниться с тем же безумным раздражением, почти психозом, что мог бы одолевать мной в другой раз, и я проклинал бы себя за то, что позволил себе свою слабость. Но я ЗНАЮ, что другого раза не будет - время, место, обстоятельство совпали именно сейчас, и это на каком-то другом уровне. Я не пытаюсь объяснить его, у меня нет ни времени ни желания. Да и вообще все, что я хочу - подняться наверх пока есть шанс. И пусть снег единственное, что тормозит каждый мой шаг, все же я не могу не поддаться восхищению его чудесному свойству сверкать на ярком солнце и безоблачном небе. Никакое другое время года не может сотворить то же самое со мной, заставить меня, далекого от романтики, ощутить трепетные нежные чувства, заставить меня обратить на него внимание. Даже уличный мороз, кажущийся чем-то невозможным пока находишься внутри кабины "Газельки" с отремонтированной Витькой Барсуком печкой, в городской тесноте не имеет тех преимуществ, что раскрываются на трассе в чистом поле. Для меня холод является чем-то большим нежели просто неотъемлемый атрибут зимнего сезона. Не могу без холода, это как бы часть меня, я как бы выворачиваюсь наизнанку, сливаясь с зимним холодом. Дышу им, вдыхаю его каждой своей клеткой. Холод подобен недвижимому монолиту, от неизмеримо огромного величия которого захватывает дух и кружит голову. Только зимой мне давно увидеть этого бесконечного гиганта и ощутить его твердую хватку, ощутить себя его частью. Лишь ветер способен разрушить это единство, отделить меня от этой силы, умалить, унизить. Обычно ветер всегда встречает меня в лицо, замедляет, преграждает, делая мой путь проблематичным на пустом месте. Но сейчас нет ветра, только снег, много снега. Люблю когда много снега. Зима должна быть зимой - морозной и снежной, величественной и белой. Чистой и открытой, обновляющей, открывающей и обнажающей меня таким какой я есть.
  Трасса проходит через холмы и поля, сменяющиеся мелкими поселками в десяток домов. Против моей воли (хотя нет) перед глазами замелькали обрывки из моего детства, смешанные с другими, из какой-то иной жизни, образами. Как будто Витька гнал машину через некий фильтр, разделивший меня надвое. И в какой-то момент мне просто захотелось выскочить из "Газели", чтобы оказаться посреди этого белоснежного сверкающего на ярком утреннем солнце холодного царства и вкусить его воздух. А еще именно в этот момент и случилась поломка. Но в тот момент я уже знал куда мне надо идти, спешить пока мой напарник водитель будет занят устранением неполадок. Как если бы я уже видел это раньше с точностью до времени, места, обстоятельства. И тогда я должен знать, что должно находиться там куда я спешу подняться. Но в тот момент я не знаю.
  Протоптанная и утрамбованная тропа начинается прямо из ниоткуда. Словно кто-то материализовался из воздуха или уже спустился с неба, чтобы направиться к одинокой и бревенчатой деревенской избе с большой снежной шапкой на крыше. Я не удивлен, но растроган. Самые яркие и положительные чувства и эмоции всегда касались периодов, проведенных мной вдали от города, и в детстве и последних лет моей жизни в деревне. Тишина, уединение, маленькие домики, свежий воздух, особенно зимний - это кажется мне родным. Всегда любил простор, чувствовал себя сдавленным в скоплении людей, машин, зданий все время, проведенное вдали от деревни. Все это никуда не делось и сейчас, а потому, стоя у тропы, я ощущаю как в меня вливается сила, которой мне так не хватает. В эту поездку с Витькой я навязался сам, только ради того, чтобы оказаться здесь и сейчас. И теперь я прохожу через незримый и почти неощутимый (ощутимый далеко не каждым на моем месте) барьер, за которым эта сила пронизывает насквозь. Ступив на тропу к избе, отделяюсь, оставляю свое физическое тело с довольной улыбкой на лице и в восторге прищуренными от сияния снега глазами. Ни изба ни тропа не доступны его взору. Никогда оно мне не нравилось. А в последнее время я понял насколько сильно я его ненавидел. За его физиологию, за его привязанность к миру, частью которого оно являлось, за его слабости. Оно никогда не было моим. Несмотря на привычку быть внутри него, я так и не смог смириться с тем, что ему подчинен. И эта тропа, и изба впереди - это мой шанс, и я не должен упустить его.
  Время остановилось в этот момент, зимний холод, кажется, проник во все сущее, заставил застыть. И только внутри избы, и я знаю об этом, все остается по-прежнему. Ели окружают ее, укрытые снежным одеялом на ветвях. Совсем как в деревне, откуда я перебрался в город. Запах хвои зимой был силен как никогда. Не знаю, вдыхал ли кто-либо его еще кроме меня; этот запах я ощущал острее любого другого, и это было моей тайной, которой я стеснялся делиться с кем бы то ни было. И в то время как снег скрипит под ногами, а мороз крепчает с каждым моим шагом по направлению к избе, еловый запах становится все сильнее, заменяя собой зимнюю свежесть. Я не оборачиваюсь назад, отдаляясь от застывшего вместе со временем моего тела; мне нечего опасаться, наоборот, мне определенно рады здесь, пусть я не знаю, кто или что ожидает меня в бревенчатых стенах. Мороз подгоняет, заставляет ускорить шаг. Сейчас он нечто другое, отличное от моего с ним родства. Будто сейчас это мой враг, жаждущий моего бегства. Это из-за него у меня нет терпения постучаться в покрытую инеем входную дверь избы, ни мгновения ни медля я хватаюсь за массивную деревянную ручку и толкаю дверь от себя.
  Я уже был здесь раньше. Не помню когда и при каких обстоятельствах, но память меня не обманывает. Не обманывает даже в чувствах, нахлынувших на меня. Внутри избы минимум мебели (ненавижу богатый интерьер), ничего лишнего, все на своем месте. Как если бы я сам все расставил, хотя, чего таить, терпеть не могу наводить в доме порядок. Конечно, это не значит, что на съемной квартире у меня царил хаос. Впрочем, уборку я привык проводить из-под палки. И здесь, внутри избы, я будто другой. Огражденный от всего, что снаружи дубовых бревенчатых стен. Огражденный почти от всего, потому что холод присутствует даже здесь. Несмотря на то, что в печи разведен огонь, изба отапливается холодом. Холод пропитывает здесь все, и это приятный холод, согревающий меня изнутри. Он проникает в меня едва за мной закрывается входная дверь и я ступаю босыми ногами по мягким пестрым половикам. Я дома, в родных стенах...
  ...-после долгого путешествия, - вслух заканчивает Она мои ощущения.
  Я не удивлен Ее внезапному появлению, будто ставшему результатом какого-то моего пожелания увидеть Ее здесь и сейчас. Она возникла из ниоткуда, в один короткий миг. Она ожидала меня. Ожидала моего возвращения, сохраняя мои нынешние ощущения здесь до этого момента. Я вернулся в свой дом где оставался кто-то кто так же был в нем хозяином. Я не помню Ее имени если вообще когда-либо знал его. Но это не имеет значения, ведь на ясном лице ее искренняя улыбка. Она рада меня увидеть, в глазах ее нескрываемое облегчение, отчего все лицо Ее лицо лучится чарующей красотой. Укрытая белым и снежным и приятно сверкающим покрывалом платья с длинным рукавом, Она похожа на какую-то Снежную Фею, готовую выполнить любое желание. Например, оставаться рядом со мной до конца дней моих. Так оно и было, мне стоит всего лишь вспомнить.
  Она протягивает свои руки ко мне, предлагая мне свою помощь вернуться назад и остаться там навсегда:
  -Здравствуй, Сережа.
  Я верю Ей. Наслаждаясь изяществом и утонченностью пальцев Ее рук в своей хватке, я верю Ей. И больше того, я верил и был верен Ей с того момента как Она появилась в моей жизни. Тонкая, нежная, совсем хрупкая - Она не могла так просто исчезнуть. Без следа. Внезапно появившись, Она стала частью меня, просто осталась здесь, не в силах покинуть наш дом. И все, что Ей оставалось - ждать, терпеливо и тяжело.
  Но все же Она была частью меня. И Она была рядом со мной все это время пока я был на пути к возвращению. Она даже не постарела, оставаясь все такой же юной и трепетной, а ведь со дня нашей встречи прошло лет двадцать. Не то, что бы не постарела, но даже ничуть не изменилась внешне. И в том Ее очарование и блеск. Но так и должно было быть.
  Она возвращает меня назад во времени. Стоит мне лишь закрыть глаза на мгновенье, не выпуская ее рук из своих и слушая как радостно и легко стучит сердце, я вижу былое. Теперь уже Она охватывает меня, крепко и бережно стискивает меня в своих объятьях не в силах более сдержать радости от моего возвращения, проникает внутрь меня. Я вижу былое. Вижу как было хорошо с Ней. Как от одной только мысли о Ней мне хотелось быть глупым и безумным. Только для того, чтобы Она не покинула меня, не оставила одного. И все это было таким неважным, совсем пустым, ничего не стоящим, чтобы думать об этом. Все это не имело никакого значения, лишь Она была единственным и главным смыслом. Но, конечно, я не мог не обращать внимания на то, что меня окружало, не мог не обращать внимания на то к чему было привязано мое тело. Оно оказалось за гранью холода, которому я принадлежал, которому принадлежала Она. О да, холод связывал нас друг с другом. Впервые я коснулся его, вскользь конечно, после общения с наслаждавшимся собственными мечтами Вованом, который извлекал пользу от стихии холода сам, сохраняя ясность ума и свежесть мыслей, и который попытался заинтересовать меня поступать так же. Моя бешеная эмоциональность была ему что слону дробина, и это не могло меня не стимулировать на попытки научиться оборачивать холод во благо себе. Пожалуй, тогда я впервые встретился с Ней. Пусть тогда я не видел всех черт Ее стати и утонченности, хотя общий образ Ее уже в тот момент оказался для меня каким-то невероятно приятным событием, событием всей моей жизни. Каким-то непостижимым образом, а скорее всего ведомый собственным воображением, я смог наблюдать Ее во всей красе, без утайки.
  И время не исказило моей преданности собственному воображению. Скорее наоборот, благодаря времени я все больше тяготел именно к тому Ее видению, что дорисовал в юношестве сам. Время не смогло присыпать этот образ грузом серой безвкусицы, довлея над телом, что осталось за пределами стен избы. Но лишь сейчас я вижу насколько ярким и живучим оказалось мое видение Ее. И все благодаря очищающему холоду. Благодаря принадлежности - моей и Ее - этой вечной и отрезвляющей сущности. Лишь холод способен заставить меня отбросить бесполезное тело ради Нее, ради Ее объятий и ради Ее блеска всеми возможными и невозможными оттенками, ради Ее неповторимой утонченности и белизны. Ради былого, что не стирается из памяти до конца жизни. Ради этого места где мы ближе друг к другу как нигде больше, недосягаемые среди сверкающего снежного океана...
  -Пухлый, бля! - кричит Витька, разобравшись, наконец, с двигателем, - В нирвану там, что ли, ушел? Поехали.
  Однажды я покину этот город; только ради Нее я хочу туда где снег и холод никогда не уступят место ни весне, ни лету, ни осени. И я знаю, что Она последует за мной, рожденная и ведомая мной, вечная и прекрасная. И даже колючий и обжигающий ветер в лицо не сможет тогда разъединить нас, отделить друг от друга. Наоборот, это будет источник нашей общей с Ней жизни. Источник нашего созерцания, нашего равновесия. Ведь мое единство с Ней и есть мое равновесие. В том моя слабость, а в ней и мое очищение.
  
  конец
  
  Глава 9. Ограничитель.
  
  1.
  Я знал Игоря с первого класса начальной школы. Больше того, он жил в том же доме что и я, и нас разделял всего один подъезд. Однако я редко видел его во дворе, а если видел, то только в сопровождении матушки по дороге в ту же школу или обратно до дома. Игорь не казался рахитом, и вообще не выглядел неполноценным физически. Единственное, что выдавало в нем робкую стеснительную натуру - лицо. Было в нем достаточно какой-то нежности, наива, чего-то девчачьего, переданного в наследство матерью, что само собой могло взбесить и выпросить крепких тумаков. И если вне школьных стен Игоря от них оберегали стены родного дома, то в школе ему пришлось обнажить свои недостатки. Впрочем, мои собственные родители отчаянно прививали мне максимум культуры и дипломатии, что, при этом, не мешало отцу призывать меня к достойному ответу на физическую агрессию. Так что мне не в чем себя упрекнуть, и я действительно ни разу не попытался поднять на Игоря руку за все девять школьных лет нашего с ним общения. Про отношения Игоря с другими одноклассниками могу сказать, что если и случались конфликты, то до рукоприкладства - в моем присутствии - дело не доходило. Хотя я был готов за него вступиться, даже получить звиздюлин. Я знал, что Игорь может съездить по лицу и сам, без сторонней помощи, и его удар обязательно получился бы гораздо больнее. Можно сказать, я видел нечто, что сидело внутри него, что терпеливо молчало и заставляло его так же терпеливо и сдерживать обиды в свой адрес. И я не считал и не называл его маменькиным сынком, несмотря на этот домашний, поближе к материнской юбке, образ жизни, неприемлемый для меня самого. Это был страх. Страх испытать физические страдания, пусть даже если Игорь заставил бы обидчика за них ответить. Страх самому заставить страдать. Страх ответить ударом на удар. Игорь не умел пускать в ход кулаки, и не научился этому за все школьные годы, да и после них. Нечто внутри него не отпускало своей хватки подобно заклинившему механизму. Но надо отметить, что грубый недостаток физической стесненности компенсировала ясная голова Игоря, особенно в успеваемости по гуманитарным наукам, и я не могу припомнить, чтобы кто-либо еще из нашего класса так легко разбирался в русском языке. Будто Игорь родился с орфографическим словарем в одной руке и с каким-нибудь "Тихим Доном" в другой. Литература и чтение были его коньком. Скорее всего, Игорь торчал целыми днями дома за книжками, находя в них больше приключений по сравнению с улицей. О да, воображение у него оказалось достаточно богатым.
  Он никуда не поступил после школы, продолжая вести образ жизни домашнего книжного червя. Конечно, Игорь и сам понимал, что это неправильно, что быть иждивенцем на материнской шее постоянно это плохо. Однако в тот период он почувствовал себя свободным, когда можно было посвятить массу времени тому, что приносило ему несравненное удовольствие - книгам. Во времена школы он перечитал, наверное, всю детскую библиотеку, теперь же у Игоря был доступ в общую библиотеку, в которой книг было гораздо больше. Он мог осилить любой художественный жанр, невзирая на объем того или иного произведения. Другое дело, понимал ли он смысл прочитанного. Хотя, скорее всего, его больше интересовали образы, возникавшие у Игоря перед глазами во время процесса чтения, о чем он с упоением рассказывал мне в школе. Он смотрел фильм всякий раз как садился за книгу. Фильм, где он находился в самом его эпицентре. Даже у меня, с моей собственной любовью к чтению, не возникало настолько глубоких ощущений. Думаю, для Игоря чтение было нечто большим, чем просто способ получения информации. Он будто питался увиденными образами, заключенными в строчках, воспринимая художественный мир реальнее мира окружающего. Ведь от окружающего мира его отделяли домашние стены и возможность продолжать эту беззаботную жизнь за счет родителей. Что уж говорить об элементарной способности постоять за себя. А скоро ему предстояло идти в армию, к которой Игорь явно не был готов. И когда он вернулся всего через четыре месяца с "волчьим билетом", я не особо удивился. Но вернувшись, Игорь вновь не пошел никуда учиться. Вместо этого устроился на кондитерский склад грузчиком. Не сразу, конечно. Казарма определенно высосала из него большую часть сил, восполнить которые могла лишь захватывающая литература. Я видел Игоря тогда, в первые дни после "армейки". Заходил к нему пару раз, интересовался нюансами, поскольку самому предстояло через год послужить. Первое, что я увидел - взгляд безумца: яркий и животный блеск в глазах, давящее сияние, давящую силу, излучаемую им изнутри, которую помнил со школьных времен. Она будто грозилась раздавить Игоря, требовала свое, психовала и истерила. Но сам Игорь будто не замечал ее, привыкший оставаться все тем же простодушным и спокойным большим ребенком. Даже после четырех месяцев службы в мотострелковой дивизии под Москвой, по его словам, кишащей дагестанцами и осетинами, сбежав на "гражданку" и испоганив себе военный билет, он все еще не мог принять несовершенство и грубость реального мира. Игорь не мог и не хотел бороться как к тому принуждает армейская служба, не мог и не хотел ни подчиняться ни подчинять. Его вполне устраивало быть невидимкой в обществе, лишенным каких бы то ни было перспектив. Была бы только хорошая книжка рядом. Человек растение - таким Игорь хотел оставаться до конца своих дней. Меня это и забавляло, и пугало, и обескураживало, и бесило одновременно. Но он оставался все тем же пленником этой безмерной силы, не желавшей его естественности, каким я помнил Игоря все те годы, что общался с ним. Была ли она в Игоре с самого рождения или же ее вселил отец, колотивший свою жену по пьянке и пугавший ребенка своим поведением, результатом чего стал их развод перед тем как Игорь пошел в первый класс? Конечно что-то пошло не так в результате стресса от ругани и рукоприкладства. Но почему-то в голову ко мне назойливо лезло убеждение, что Игорь родился вместе с этим нечто, что я мог обозвать только страхом.
  Я пытался научить Игоря драться. В шутку он конечно махал кулаками, и откровенно останавливался если шутка грозила перерасти в реальную драку. Спровоцировать его мне не позволяла совесть. Но всякий раз после наших с ним тренировок я чувствовал как сила внутри Игоря приходила в состояние психоза, будто воя голодным волком. Тогда же мне в голову (и я думаю, Игорю тоже) пришло предположение о том, что то, что я называл его страхом играло в его жизни отнюдь не отрицательную роль. Вовсе наоборот. Ни разу мне не пришлось наблюдать рукоприкладство в сторону Игоря вне дома, пока я был рядом с ним. Что касается армии, скажу лишь, что, по его словам, Игорь провел в части всего три недели, две из которых до психиатрической лечебницы, и одну после. Так что и в армии ему, можно сказать, повезло. Словно в его жизни и не должно было быть никаких физических страданий со стороны. И что самое интересное, мысль именно о том, что именно тогда мое предположение посетило меня явилась результатом этого инцидента.
  Я влез в их с Михоном Лысиком конфликт только, чтобы дело не дошло до драки. Я должен был вмешаться хотя бы потому, что это была моя идея потащить на пикник Игоря, что стоило мне больших трудов. К тому же, Катька не возражала. Она относилась к последнему тепло, даже с некоторым уважением, зная о его начитанности, пусть и считала Игоря чудаком. Катька хотела видеть Игоря и на нашей с ней свадьбе. Как-то мы даже разговаривали на тему возможности вывести его из его затворнического образа жизни. В конце концов, не мог же Игорь до седин оставаться наедине лишь с книгами. Пусть он и нашел работу и зарабатывал деньги сам, однако продолжал жить рядом с матерью, начавшую новую супружескую жизнь. Собственно говоря, конфликт Игоря и Михона начался из-за упоминания об этом самом затворничестве. Лысик, который был в курсе излишней привязанности Игоря к домашним стенам, не преминул высказать тому свое негативное отношение по данному вопросу при первом же удобном случае. Нет, до этого момента я всегда считал Михона сдержанным уравновешенным парнем. Пусть не стеснявшимся сказать все, что он думает по тому или иному вопросу, между прочим, острым на язык, но не агрессивным, ищущем конфронтации по поводу и без. Да, Михона раздражало это непонимание домашней зависимости, сам факт того, что кому-то нравится находиться в постоянной замкнутости. Михон не знал Игоря так как я, можно сказать, только слышал о его существовании. Я настаивал на том, чтобы он оставался сдержанным и во время нашей поездки за город. Даже до его Ольки дошло, что Игорь не тот человек, с которым можно общаться легко и непринужденно.
  Реакция же Игоря на колкости в свой адрес оказалась для меня неожиданной. Это в школе он обычно отмалчивался, избегая развития какого-либо конфликта с одноклассниками. Казалось бы, с его начитанностью у Игоря просто была бы быть в кармане пара-тройка удачных выражений. Не обидных, но содержащих в себе достаточно смысла, чтобы усмирить обидчика. На самом же деле, и Игорь понимал это, его страсть к чтению кормила и развивала не столько его мышление сколько воображение, благодаря которому он будто выпадал из реального мира в мир художественный. И где-то на подсознательном или интуитивном уровне я уже мог себе представить, что мое вмешательство в их с Михоном трения на нашем с Катькой пикнике в честь предстоящей свадьбы оказывалось необоснованно и не так уж необходимо. Однако в тот момент я об этом даже не думал. Игорь же не стал отмалчиваться. Наверное полтора года работы на складе научили его хотя бы пресекать словесные выпады. А возможно он не хотел оказаться совсем уж ничтожным перед Катькой с Олькой. Естественно, что Михону не понравился этот тон, показавшийся ему (и мне тоже) каким-то резким, уж точно не менее колким. Лысик и Игорь были примерно одной комплекции и не так уж заметно отличались ростом, и вклинившись своим щуплым телом между двумя здоровяками (вот уж точно, что у страха глаза велики) я рассчитывал больше на здравый смысл чем на собственные кулаки. По крайней мере, со стороны Михона, представлявшего более значимую угрозу. Прежде мне необходимо было отодвинуть их друг от друга, их близкая дистанция как нельзя лучше подходила к рукопашной. Первым я постарался оттащить Михона, который не стал противиться, да и вообще, с моим появлением остудил свое горевшее самолюбие. В ответ на мой трезвый голос только головой кивнул в знак осознания собственного перегиба с колкостями в адрес Игоря. Когда же другая моя рука уперлась в грудь последнего, и я попытался заставить его сделать хотя бы пару шагов назад, я не почувствовал своего физического усилия. Больше того, на какую-то долю секунды я не почувствовал даже своей руки. Ладонь как уперлась в тело Игоря так и застыла недвижима в одной позиции. Со стороны могло показаться, что я просто коснулся его, не прилагая никаких усилий сдвинуть его с места. Моя сила ушла куда-то внутрь него, в пустоту, которая начиналась за физической оболочкой. Не знаю, почему у меня возникла именно такая ассоциация. Скорее всего, я ожидал, что рано или поздно сила внутри Игоря должна была проявиться. Она росла и формировалась вместе с физическим телом, и в какой-то момент просто не могла не вырваться на свободу. В тот момент Игоря не оказалось внутри тела, воображение на миг заняло место сознания, укрыло, надежно спрятало где-то в событиях из-под чужого пера, отняв силу физического прикосновения в реальном мире. Тело Игоря просто не почувствовало моего тычка, а я не ощутил своего движения в его сторону. Я оказался в замешательстве, Игорь однозначно все понял по выражению моего лица, и мне показалось, что он даже чуть улыбнулся, удовлетворенный моими ощущениями...
  
   2.
  Узнав о том, что Игоря арестовали за превышение допустимой самообороны, я испытал двоякое чувство. Я бы ни за что не поверил в то, что Игорь способен отправить кого-то в коматозное состояние не будь того случая на шашлыках. На месте преступления нашли нож, которым подрезали того парня - Диму Беспалого (хорошо известного сотрудникам милиции), на рукоятке остались как и его отпечатки так и отпечатки Игоря. По версии следствия последнего пытались ограбить, однако Игорь оказал сопротивление и перехватил нож, который не замедлил пустить в ход. Однако, я почему-то был уверен в том, что он никакого сопротивления не оказывал, воспользовавшись возможностями своего тела, погасившего силу нападавшего. Это было слишком необычно для преступника, когда лезвие ножа коснулось тела Игоря и остановилось, ничуть его не поранив. Игорь нанес Беспалому всего один удар отобранным у растерявшегося обидчика ножом, наверняка надеясь не задеть жизненно важных органов. Не думаю, что в тот момент он хотел его смерти, прекрасно осознавая, что его ждет. Впрочем, было бы еще лучше если бы он вовремя остановился и просто набил Беспалому морду. Именно пущенное Игорем в ход оружие не давало мне покоя. Даже это ранение означало статью и срок, пусть, в конечном итоге, благодаря хорошему адвокату, ради которого мать Игоря влезла в долги, условный. Игорь полностью контролировал свои действия после того как нож оказался в его руках, и все, что от него требовалось - наподдать хороших люлей обидчику. Тем более, что Дима проигрывал ему в комплекции, рассчитывая на внезапность и нож. Мне было не по себе от этого его выбора. Игорь обладал, можно сказать, неуязвимостью, защищавшей его тело, но что помешало бы ему обратить свой дар в оружие? Сколько человек знало о его силе? На суде Беспалый не отрицал своих намерений поживиться, а нож использовал для устрашения, как делал всегда, но так и не смог внятно объяснить как упустил оружие из собственных пальцев. Сказал, что Игорь оказался проворным мудаком, ни капли не заикнувшись о своих неожиданных ощущениях, подобных моим. Так что в какой-то момент я усомнился в своей версии случившегося - может быть действительно в момент опасности Игорь инстинктивно мобилизовал свою расторопность? И в состоянии жуткого стресса не придумал ничего лучше как использовать оружие врага против него самого? Он однозначно изменился за последние годы. Хоть тяга Игоря к чтению не угасла, и его можно было застать на складе с книжкой в руках когда выпадала свободная минута, он частенько выходил из дома в выходные дни. Прогуляться, подышать свежим воздухом, собраться с мыслями. В его телефоне хватало активных номеров приятелей и знакомых, и кроме того, Игорь часто общался с какой-то девушкой. Тоже по телефону, скорее всего, не местной. Он не называл мне ее имени, сказал, что познакомился по Сети. Сказал, что пока не планирует никаких романов. Но глаза загорались во время их бесед, которые могли длиться по часу. Тут я слышал литературный лексикон, наполненный аллегориями, метафорами и афоризмами, в корне отличный от бытового уровня с приветствуемой Игорем матерщиной. И это была еще одна деталь моего непонимания совершенного Игорем деяния, который ничуть не раскаивался за то, что подводит себя под статью с реальным сроком. Будто был готов порвать нить своего невероятно медового общения, что я слышал, рассчитывая наконец-то воочию увидеть ту силу, питавшуюся его воображением, толкавшую Игоря к началу романтической главы в его жизни. На суде он вел себя спокойно: взвешенно и рассудительно. Понимал же, что в неволе ему нечего было бояться кроме ненужных свидетелей его силы. Таких как Дима Беспалый.
  -Это слишком похоже на реальную смерть, - сказал Игорь, желавший поделиться со мной своими мыслями в тот период, - Как будто я умираю когда тело принимает на себя удар. Не знаю как это на самом деле, но я почему-то уверен, что так оно и происходит во время смертельного ранения: одно мгновенье, и ты оказываешься в другом месте. Проскакиваешь через портал. Образы захватывают тебя целиком, чтобы не дать вырваться, да ты и сам этого не желаешь. В этот момент нет ни границ ни времени, ни пространства. Ты вне досягаемости.
  Он ощущал себя неотъемлемой частью образов в прочитанных им книгах, как будто проживал события в них лично. Как будто помнил те детали, о которых не могли знать даже их авторы. Он наслаждался тем, что видел. Там было больше жизни, больше ощущений, больше эмоций и чувств, больше красок и их оттенков, на которых не хватало возможностей физического тела. Оно лишь выполняло функцию непробиваемого щита. Кажется, мне действительно довелось увидеть подлинного Игоря - нежное и хрупкое существо под стать его воображению. Думаю, мне довелось увидеть его душу, обретшую надежного и верного союзника из мяса и костей. Любое физическое усилие по отношению к нему воспринималась ею в несколько раз острее, поэтому тело позволяло ей отстраняться от реального мира.
  -В тот момент я хотел только остановить его, - пожал плечами Игорь в отношении Димы Беспалого, - Может быть теперь поумнеет...
  
  ...Игорь умер недели три назад. Умер во сне от внезапной остановки сердца. То, что находилось внутри него, то, что мне довелось увидеть так и не смогло освободиться от чувства вины за этот удар ножом за прошедшие с того дня пять лет. Я знаю об этом потому, Игорь говорил со мной на эту тему незадолго до своей смерти. Тогда это был не он, тогда со мой говорило то, что было внутри него, говорящее откровенно, открыто, со стремлением быть услышанным. Тот случай с Димой Беспалым вновь изменил Игоря. Вернул к прежней замкнутости. Он будто выпал на целых два года из реального мира, даже я не мог выйти с ним на связь. Игорь уже давно снимал собственное жилье, с матерью общался нечасто - и по телефону (и только с ней одной) и вживую, отказываясь возвращаться в родные стены под предлогом слабых отношений с отчимом. Я знал адрес, но ни разу не застал Игоря на месте. Он не хотел общения. В конце концов я бросил попытки достучаться до него, полный обиды и раздражения, занявшись собственной жизнью. И был крайне удивлен и про себя доволен тем, что Игорь пришел ко мне сам. И что-то не давало мне покоя после его визита, после его откровений, уж слишком похожих на исповедь. Он говорил как всегда легко, в лоб, а я слышал другой голос, которой не мог не заставить к нему прислушаться.
  И все же узнав о его смерти, я испытал некоторое облегчение. Неприятное чувство ответственности за то, что я был в курсе возможностей тела Игоря, и никак не пытался внушить ему ту же ответственность, наконец стихло. Кажется, я втайне волновался не столько за него сколько за здоровье окружающих. Случай с Димой Беспалым перевернул мою веру в то, что Игорь навсегда останется тем робким стеснительным большим мальчиком, хотя задумался я об этом после его перепалки с Михоном Лысиком. Во всяком случае, пытался задуматься, загруженный собственными проблемами. Я не хотел его смерти, я даже не думал о том, что у Игоря могут быть какие-то проблемы со здоровьем, будучи убежденный в неуязвимости его тела извне. Это был, своего рода, противовес его силе. Ограничитель, о котором знал только сам Игорь. Возможно, узнал в ходе недельного обследования в поликлинике, в которую лег по собственному желанию. И просто готовился к тому, что должно было случиться.
  Что ж, извини, Игорь...
  
  конец
  
  Глава 10. Огни видений.
  
  Никогда не думал, что решусь однажды перенести свои ощущения на бумагу. Никогда не думал, что моя зависимость окажется настолько безудержной, что мне придеться рассказать о ней, чтобы увидеть ее лицо таким каким я увидел его в самый первый раз. Потому что ничего не изменилось с того дня, даже седина волос на голове никуда не делась. Поначалу это, конечно, здорово напрягало. Нет, не меня. Друзей, знакомых, жену, родителей. Да и вообще, я почти не помню как вернулся к своему прежнему адекватному состоянию. Знаю только, что не чувствовал себя как-то как после жуткого кошмара наяву. Т. е. все это было привычно для меня, лишь тело претерпело некоторые изменения, неподготовленное к столь сильному стрессу. Понадобилось целых десять лет на то, чтобы оно привыкло к этим нагрузкам. Да, целых десять лет я подвержен своему чувству Огней Видений (совсем недавно я смог, наконец-то, подобрать ему название). И таких мест много, надо лишь суметь их увидеть, суметь их призвать. Я умею, стал призывать и видеть после того как Михон показал мне - это была его тайна. А теперь стала моей. Разница лишь в том (и я до сих пор не знаю точно почему так), что в самый первый раз я увидел красное сияние в то время как Михон говорил о нежном лазурном. И я поверил ему, и верю сейчас несмотря на то, что вижу лишь красные отметины.
  Да, Огни Видений - отметины, яркие и огромные отметины на земле. Они постоянны, и днем и ночью их свечение не ослабевает. Вечные раны, кровоточащие и болезненные. Теперь-то я уже стал как бы частью их, осознал свое с ними родство. Может так и должно было случиться, раз я поседел в двадцать четыре года. Как правило, я вижу их на полях, среди деревьев в посадках, на лугах. Огней Видений нет на улицах городов или иных населенных пунктов - деревень, сел, поселений. Своего рода, это некие окна рядом с ними, через которые можно увидеть фантастическую и ужасную силу, берущую свое начало из силы, питающей саму землю. И ради них, ради своей слабости вновь испытать это невероятное чувство я пускаюсь в очередную поездку прочь из скучного опустошенного города. Может так получиться, что Огни видений вдруг появятся прямо на дороге. И тогда застывает само время и исчезает привычное пространство вокруг, оставляя меня полностью готовым встретиться со своим чувством тет-а-тет.
  Огни видений - вибрация, всегда вечная пульсация, дрожь. Приятная настолько, что захватывает всего меня мгновенно и внезапно. Внезапна даже если я ожидаю ее прилива. Вибрация скачком проникает в мое сознание, чтобы вытеснить все остальные мысли и чувства. Я словно растворяюсь в ней, словно становлюсь самой вибрацией. Но это продолжается совсем недолго, пока я касаюсь этого гипнотического красного сияния. Постепенно и быстро вибрация тяжелеет, плотнеет и сдавливает меня изнутри, сжимаясь в сознании и расширяясь вокруг до ровного монотонного и низкого гула. Это голос открывшейся мне реальности, ее воздух, ее дыхание и кровь, ее жизнь. Гул расслабляет меня всего. Думаю, я ничего не смог бы сделать если бы хотел ему сопротивляться. Но я не хочу, наоборот, мое стремление к Огням Видений в этот момент на пике своей силы. Низкий гул является источником красного сияния вокруг, он повсюду. Он - атомы и молекулы, из которых сотворено все сущее. Я слышу и другие звуки, тоже гул, они лишь насыщают низкий гул, придавая ему и пугающий и приводящий в восторг окрас.
  Он мое зрение. И я вижу огромные, невероятно огромные здания с бесчисленным множеством колонн и арок, чьи узкие аркообразные окна подобны черным пустым глазницам. Здания тянутся и ввысь и бесконечную даль, теряясь в красном сиянии. Они не имеют ни входов ни выходов, прижаты друг к другу так плотно, что создают иллюзию единого и однообразного нескончаемого монолита. Я нахожусь внутри него, внутри каменного зверя, не имеющего конкретных размеров. Эта невероятная громадина будоражит все мое сознание, приводит в экстаз и в панический ужас, заставляет воображение отключиться, ибо увидеть подлинные границы зверя значит просто лишиться рассудка. И мне кажется, что этот гул исходит из каменного бесконечного монстра. Не хочу знать, но знаю кто создал его.
  Я вижу множество человекоподобных фигур в длинных бездонно черных одеяниях с опущенными капюшонами. Они стоят недвижимо, собравшись в толпу и занимая места в пустых глазницах окон. Безмолвные, ни на миг не прерывающие ровный давящий гул, а может заглушенные им, они давно стали живыми тенями, проглоченными сотворенным ими самими каменным монстром. Я вижу как красное сияние проходит сквозь их тела. Они не видят меня, совсем ничтожного и подчиненного силе каменного зверя, пусть я и отличен от каждого из них. В то время как я слышу его, они давно утратили свой собственный слух. Живые и мертвые одновременно. И, кажется, я могу ощутить подобное состояние, обхваченный объятьями вездесущего гула. И вновь это ощущение выходит за пределы меня, за пределы возможностей моего рассудка. Но именно оно позволяет мне увидеть бесчисленное множество действительно мертвых тел, так же пронизанных красным светом и голосом бесконечного зверя. Тел так много, что они вкраплены в свет, будто являются его подлинной природой. Будто заменяющие частицы и атомы всего, что сейчас меня окружает. Будто они и есть мое чувство Огней видений, и только ради них я хочу испытывать его как можно чаще. И если присмотреться, можно увидеть, что и серый каменный зверь, не имеющий видимых глазу пределов, состоит из мертвых тел. Я даже дышу ими. И вновь меня пробирает дрожь, от которой хочется вывернуться наизнанку, чтобы испытать гул внутренней стороной физического тела... Все, хватит.
  Это мое, только мое. Быть может, я какой-нибудь извращенец, мозг которого дал сбой вместе с поседевшей головой в столь молодом возрасте. Пусть так. Но я принадлежу тому, что испытываю за пределами городских улиц, неспособный быть частью их и проникаюсь ими только Огнями видений. Я могу контролировать свое чувство, сдерживая Огни видений в давящей тесноте уличных стен и бесцельном копошении плененными ими человекоподобных теней. Быть может Огни видений и есть мое сознание, и тогда я всецело их порождение, мое тело, мой дух, призванный заявить о себе там куда еще не добрался безграничный каменный зверь, голос которого уже можно услышать. И мне больше нечего добавить...
  
  конец
  
  Глава 11. К.А.А.
  
  1.
  ...И вот снова этот взгляд. Который будто отнимает сознание. Хотя нет, я чувствую как его взгляд проникает внутрь меня всего, чтобы выгнать меня из моей головы и занять мое место.
  -Начнем с того, что у меня нет экстрасенсорных способностей, - пожимает он плечами, размешивая сахар в кружке с горячим кофе, - Больше того, я считаю их ересью. Люди, которые говорят, что у них есть подобный дар - шарлатаны. Все, до единого.
  Он делает короткий осторожный глоток. Вместе с ним я чувствую как его взгляд покидает меня, разрешив мне вернуться в мое сознание. Только сейчас ко мне приходит крайне неприятная мысль, что, по крайней мере, в этом мире есть один человек, для которого я гость в своем собственном теле. Который доказал мне мое убожество.
  -Я не могу видеть прошлое или же будущее того или иного человека. Или рассказать о нем по фотографии, почувствовать его через снимок. Все же это обычная неживая картинка. Все, что я умею - войти в его Мир, в его Дом. Использовать его глаза как двери, готовые распахнуться для меня. Как правило, все ответы находятся там.
  Его сила в том, что он обычен, ничем не выделяется из толпы. И сила, которой он обладает, подконтрольна ему целиком. Сейчас он в отпуске, проводит время в ничем не примечательной квартире в многоэтажном доме недалеко от городского центра. Много общается по Сети, а последние два дня готовится порыбачить вместе с друзьями. Прошло совсем немного времени после болезненного для него развода с женой, забравшей с собой двоих детей шести и восьми лет. Всего-то года полтора, плюс-минус месяц. Ничего, пережил, и теперь, кажется, как и не было десятка лет жизни, посвященных семье. Будто знал, что так будет, будто готовился к этому перелому. А еще пытается уверить, что не ясновидящий. В домашних трениках, майке и тапочках, выбритый и вылизанный, он представляется пауком в самом центре своей паутины в ожидании новой жертвы. Он Хозяин в своем доме, это к нему приходят, и он ничуть не стесняется своего права Хозяина.
  Он знал, что я приду к нему, знал, что я не мог не появиться в его логове. Знал, что я приду, чтобы задать вопросы. Больше того, это он устроил мое намерение быть здесь и сейчас.
  -Ты такой же как я, - закуривает он и сразу же уточняет, - Один из тех кто такой же как я. Знаешь почему?
  И я вдруг прихожу к мысли, что знаю. И понял это когда его взгляд проник в меня в первый раз. Он был подобен темному сиянию, нараставшей в моей голове вспышке, внезапно оборвавшейся едва я утратил контроль над собственными мыслями. И тогда я будто увидел всего себя его глазами. Будто не он поселился во мне, но принял меня в свой Дом, окруженный мертвым и холодным запустением. Однажды на месте этого хаоса был яркий пестрый мир, насыщенный всеми возможными красками и их оттенками, запахами и звуками. Этот мир казался наполнен жизнью как никакой другой, какой я мог бы себе представить. В этом мире не было места боли, разочарованиям, не было места страданиям. Это был мир грез. Мир, богатый на эмоции и ощущения. И мне не довелось застать его. И оттого лишь растет стремление увидеть всю его полноту, увидеть каждую делать, которая делала бы его неповторимым. Увидеть и наслаждаться.
  Его же собственный Дом постигла та же участь разрушения и смирения. И он не пытался возродить Дом таким каким тот был прежде.
  -Как прежде не будет, - легко прочитал он мои мысли, - Я не хочу как прежде. Только не думай, что я обижаюсь. Обижаться не имеет смысла, ни на нее ни на детей. Там родственники по ушам проездили будь здоров. Хрен с ним, время покажет... Но у всего есть оборотная сторона , - вдруг обозначил он цель нашего общения, - Без этого никак.
  Теперь он вновь смотрит мне в глаза, на этот раз без всяких вспышек в моей голове, без всякого вторжения в мой разум.
  -И самое сложное - соблазн взять то, что так доступно. При всем том богатстве, скрытом внутри людей, они хотят быть обкраденными. Я это знаю и чувствую очень и очень остро. Там нет ничего, что могло бы мне принадлежать. Но богатства доступны настолько, что даже не трогая их, велик риск забрать все без остатка. Как будто они изначально были моими, как будто они помнят своего истинного владельца. Люди, с которыми я общался, не хотели удержать свои миры в собственных руках. Какими бы совершенными и величественными бы они не были, люди не заботятся о том, чтобы сберечь свои достоинства, - он позволяет себе улыбнуться, - Да, мне нравится наблюдать каждую индивидуальность во всех подробностях. Нравится видеть каждый раз нечто совсем иное. Но каждый раз я знаю, что мое вторжение - соблазн, испытание, которое рано или поздно придеться провалить, - добавляет он без сожаления.
  В тот болезненный для него период времени он почти не спал, а если и позволял себе заснуть, то всего на час-полтора. После почти двух десятков лет брака было невмоготу находиться в стенах квартиры в одиночестве. Он едва-едва не ушел в глубокий запой, во время которого обязательно устроил бы разборки с бывшей женой, что неминуемо привело бы к огромным проблемам. Удержали работа и друзья.
  -Все люди лодыри. ВСЕ, до единого. Все позволяют помыкать собой, все позволяют вторгаться в их Дом и устраивать там кавардак. Ты тоже позволил мне остаться в твоей голове, привести сюда, несмотря на нашу общую схожесть в обладании этой силой. И по той же причине ты сейчас внутри меня. Как я вижу твой мрак ты видишь мой. А хочешь знать, что было до того как я принес хаос, войдя в твой Дом?
  
  2.
  -Ничего, - пожимаю я плечами, - Такой же хаос. Такой же мрак и уныние.
  Не думал, что буду чувствовать себя так свободно, так легко в этот момент. Осознание вечной пустоты, о которой мне рассказал КАА (с того дня про себя я не мог называть его как-то иначе), и которую я увидел в полной мере только сейчас, придает мне сил. Она мой источник, мой проводник в Дом Антона. Я знаю о нем все, стоило мне лишь на миг коснуться его глаз собственным взглядом. Как будто его память стала моей собственной, как будто я прожил его жизнь, испытал все на себе. Но вместе с тем я оказался внутри какого-то небесного сияния, ласкающего взгляд своим совершенством. Этот свет окружал Антона несокрушимым щитом, сохранявшем его сущность вдали от пороков, вдали от грязи и ненависти, вдали от животных инстинктов. Свет был его силой, его ангелом-хранителем, его рассудком, всегда ясным и уравновешенным. Антон должен был быть благодарным судьбе за то, что свет фактически устроил ему ту жизнь, которой тот жил. Счастливое детство, заботливые родители, удачная и непыльная работа, милая жена. У него не было склонности к насилию, с малых лет Антон уклонялся от драк, даже армии не пригодился, комиссовался, симулировав обморок. Свет наградил его другими качествами - тягой к искусству, богатым воображением, стремлением готовить духовную пищу. В свободное от работы время Антон писал музыку, которую посвящал жене, стесняясь представлять готовые проекты широкой публике. А ведь у него действительно есть талант, хотя на вкус и цвет, как говорится. Впрочем, Юляша всегда в восторге от каждой новой его композиции. И ее восторг искренен, о чем говорят ее глаза. Не раз Юляша (и не только она) предлагала мужу попробовать сделать на профессиональную карьеру музыканта: заключить контракт с какой-нибудь студией, записать диск. И вот тогда Антон чувствовал себя каким-то неполноценным. Как если бы ему предлагали отринуть часть своего естества, которым он привык дорожить с детства. Он не имел никакого права сделать это, пойти на поводу коммерции, отравившей, по его мнению, все вокруг, в том числе и отношение людей друг к другу. Конечно, в голове Антона не раз и не два возникало собственное желание попробовать пробиться в шоу-бизнесе как музыканту, однако та самая часть его, отвечавшая за вдохновение перед виртуальными синтезаторами и ромплерами, мгновенно вставала на дыбы.
  -Представь, что у меня получится и я заключу этот контракт, - объяснял Антон жене, - Грубо говоря, пять-десять треков в год. Запишу один, запишу два, три. А потом в какой-то момент у меня не будет никаких идей. И тогда, чтобы отработать эти деньги мне придеться либо халтурить либо воровать чужую музыку. Это нельзя заставить работать по щучьему велению. Ты же видишь, что я пишу только когда что-то само рождается в голове.
  Музыка оставалась для Антона некой доставляющей наслаждение силой, в момент пробуждения которой он остро ощущал потребность приступить к сочинению очередной композиции. Всякая его мелодия начиналась с момента выбора солирующего звука, который никогда не планировался заранее. Сила, требовавшая от него музыки, словно указывала на нужный инструмент, от которого должны были родиться прочие инструменты в том или ином треке. Антон упивался ей больше чем готовым продуктом, не испытывая, практически, никаких тягот в процессе записи. Будто не он, а кто-то внутри него занимал его место в момент работы в секвенсоре. И на самом деле то, что происходило внутри него и было музыкой, вибрацией каждого отдельно взятого элемента, составлявшего его внутренний мир, его естественным дыханием. Мир света и сияющих его оттенков, мир веры и надежд.
  -Может быть эта музыка и хороша, но меня она мало интересует, - вынужден констатировать я, окруженный и погруженный в это живое сияние, - По своей сути, в ней столько же смысла сколько и во всем остальном. Все блекнет и движется к своему окончанию. Просто так устроено в этом мире, такова его природа. Пустотелые формы, будущее которых - ничто. Ты тоже исчезнешь, рассыплешься в пыль, не останется ни единой частицы, напоминающей о твоем существовании.
  Я чувствую как все вокруг приходит в движение, как приходит в движение все и внутри меня. Все вокруг меня не хочет и боится того о чем я предупреждаю. Будто не я, но пустота на моем месте обнажает свой холод и мрак, готовая поглотить дыхание света, слившееся с моим собственным. Однажды войдя к Антону в голову я словно оставил там часть себя, связующую наши с ним воспоминания. Я могу вернуть ее, могу контролировать стоит лишь мне обратить на нее свое внимание. Это похоже на какой-то гипноз, только на расстоянии.
  -Этому телу нужно совсем немного, и все это у него уже есть, - настаиваю я, - На большее оно не рассчитано. Большее требует вечности.
  Все чего я хочу - как можно меньше амбиций. Оставаться на своем месте, владеть всем, что имею, что стало частью меня, что предсказуемо и знакомо. Это и есть покой, при котором возможны лишь изменения в предпочтениях. То, что есть у Антона, меня устраивает. И пока его сознание, его естество открыто для меня, пока часть меня остается в его голове, я не хочу ни с кем делиться этим миром. Даже с самим Антоном. Его внезапная страсть к онлайн играм хотя и очищает ему голову от мусора будничной рутины и на работе и в семейных отношениях, остается, однако, нешуточной преградой к его живительному источнику для написания хорошей музыки, к общению с его внутренней силой. Его Дом блекнет, я это знаю, я это чувствую. И могу лишь ускорить его агонию. Мне совсем нетрудно впитать эту чудесную энергия в себя, а потом покинуть голову Антона и превратить его в рутинного зомби на поводу приземленных удовольствий.
  ...-Все, что меня сдерживает - мой собственный Дом, - КАА закуривает новую сигарету, - Пусть раздолбанный, но все же он у меня есть. Как бы то ни было, я знаю все его уголки. Знаю с рождения. Понимаешь теперь в чем разница между нами?
  Да, я понимаю. Я - вор и разрушитель. Антон не единственный в чей Дом мне удалось войти и высосать оттуда всю силу без остатка. Мне нравится это делать, это тот покой, который меня устраивает. Все потому, что миры внутри людей для меня так доступны и так бесхозны. Мне не нужно прилагать серьезных усилий, чтобы оставлять на их месте мертвую пустоту. По сути, я паразит, забирающий души у тех кто променял (или же собирается это сделать) свою богатую индивидуальность на безликость материального мира.
  Но КАА оказался сильнее чем я думал. Его сила в моем стремлении оставаться на своем месте. Часть его никуда не далась с того момента как он оказался внутри меня в самый первый раз. Его образ постоянен, я вижу его даже против своей воли. Он мой напарник - Кристалёв Алексей Алексеевич, отставивший в нашем ООО чуть ли не половину своей жизни, которого я знаю лет пять, не меньше, и о силе которого узнал не так давно.
  -Но я не виню тебя в твоем предназначении в этой жизни. Не имею права, - вдруг говорит он, - Поэтому не могу оставить тебя так легко как тебе хотелось бы. Ты можешь показать мне гораздо больше чем я мог бы себе представить. Ты ведь знаешь, что не остановишься, что твой Дом - хаос и ему всегда нужны свежие силы. Я же хочу обмануть свой соблазн, хочу почувствовать то, что чувствуешь ты, хочу просто отдышаться. Дай мне шанс пройти через это...
  
  без окончания
  
  Глава 12. Прыжок.
  
  Темный мертвый коридор петляет из стороны в сторону, кажется бесконечным стальным змеем, проглотившем свою жертву. Холодные железные стены и пол, видимые лишь моим глазам гудят плотным тяжелым гулом. Это мое дыхание, что наполняет бесконечную тьму и отражается коридором обратно в меня соленым привкусом крови на губах. Такова цена моего желания что-то изменить в своей жизни и наказание за попытку покончить со всеми ее проблемами. Однажды порезав себе вены и с трудом вытащенный из дверей в небытие, я оказался пойманным коридором, можно сказать, я сам загнал себя в его стальные стены. Всякий раз пройдя несколько шагов вдоль них, проснувшись поутру я обнаруживаю себя вне кровати, чаще на полу в самых разных углах дома. То, что моя жена считает ненормальным, я давно воспринимаю как должное. Она знает о совершенной мной глупости предаться воле смерти, но о коридоре я ей не говорил ни разу. Дело не в каком-то сбое у меня в голове пока я находился между жизнью и смертью, после которого я начал ходить во сне. Ни один врач не смог бы проникнуть в стальной коридор, проглотивший меня в тот момент когда привычный серый и реальный мир уже казался мне сном. Думаю, это и есть тот тоннель, в который попадает душа, покидающая тело; и вся моя нынешняя жизнь - с любимой и любящей женой и более менее приличным достатком, не что иное как иллюзия, очищение моей собственной души, в которую я прежде не верил. Я не боюсь коридора, наоборот, даже хочу дойти до конца его, чтобы увидеть этот свет. Но еще я не боюсь дойти до края, за которым бесконечная тьма, зовущая меня совершить прыжок в ее крепкие объятья. Мне кажется, я знаю, что там будет тьма, что свет та же иллюзия, надежда просто его увидеть.
  Пока что я только хожу во сне, в то же время ведомый стальными стенами, петляющими из стороны в сторону (забавное зрелище, однако). И не раз меня посещала мысль о том, что конец коридора может оказаться чем-то жутким наяву, чем-то трагичным. Я-то знаю, что он не бесконечен, что это не просто расстройство в моем сознании, что мне еще предстоит проснуться по его окончании. Оказаться либо в небытие, либо все в том же сером одноклеточном мире. И чем ближе я подхожу к выходу, тем острее становится соленый привкус крови во рту. В прошлый раз ее оказалось недостаточно много, чтобы я умер до того как меня успели откачать.
  Я не слышу своих шагов несмотря на то, что гул не в силах был бы их заглушить. Черт, я даже не могу разглядеть своих рук и ног. Чувство такое, что от меня остались лишь глаза, чтобы видеть лишь монотонные стены, пол и низкий потолок. Я не крадусь, иду уверенно, шагом, привычным наяву. Хоть я и не вижу своих ног, я знаю, что я бос, что на мне нет никакой одежды. Холод, исходящий от стен не заставляет меня ежиться, даже слегка приятен, кажется верным союзником. И кажется, что останется таковым навсегда.
  Но вот, как я и ожидал, спустя три года после моей попытки покончить с собой, коридор заканчивается, приведя меня к краю обрыва, за которым бесконечная тьма. Нельзя повернуть назад, я будто на крошечном островке, окруженным небытием. Так и должно было быть, так и должно было произойти. Нет больше привычного гула, нет привкуса крови. Я слышу голос жены, я слышал его практически всегда перед тем как проснуться и обнаружить себя не рядом с ней. Много раз я оказывался посреди бескрайней тьмы на выходе из узкого стального чрева когда слышал Надин голос, зовущий меня по имени. Но этот раз должен быть последним. Как и всегда. Мне просто не хватает сил сделать этот прыжок, прыжок как можно дальше, с расчетом перелететь темную бездну. Я не пытаюсь бежать, мне нет смысла и не от кого бежать теперь, когда черная полоса позади. Прыжок должен завершить мой коридор, мои хождения по дому по ночам. Я должен сделать это, чтобы заплатить свой долг за собственную спасенную шкуру, за свою глупость, за свою слабость. Повторюсь, мне всего лишь не хватает сил сделать это, не хватает сил не откликнуться на голос из реального мира, на голос моей жены. Она дает мне силы только на то, чтобы проснуться - не заставляет, но уводит меня прочь от края бездны. И все же стремление прыгнуть во тьму однажды возьмет надо мной верх. Такова цена моего желания что-то изменить в своей жизни и наказание за попытку покончить со всеми ее проблемами. Меня всего лишь надо заставить проснуться когда я хожу во сне.
  
  конец
  
  Глава 13. Враг номер один.
  
  ...-Ветер. Единственное, что я ненавижу всем своим природным естеством. Ненавижу когда в лицо, ненавижу больше чем все остальное, что выводит меня из себя. Будто я был так задуман с самого своего зачатия, на генном уровне, вопреки всем людским и природным законам. Ветер всегда в лицо, где бы я не был. Он знает меня в лицо, знает о моем отличии, чувствует мою ненависть. И все равно в лицо. В этот момент все что я хочу, заставить его замолчать раз и навсегда. Бить, топтать ногами, заткнуть его поганый рот. Мне неважно - лютый холод или мертвый зной. Ветер заставляет меня пробиваться через стены при любых условиях. Он видит меня насквозь, он будто создан для того, чтобы чинить мне преграду...
  ...-Нет, моя ненависть к нему была не всегда. Но раньше я не чувствовал ветер так как чувствую сейчас. Настолько остро. Может быть из-за того, что раньше все было иначе, все было легче. А теперь он всего лишь усилил свой натиск, найдя во мне слабое место. Какое? Оно всегда одно - стремление вернуться туда где было легко и вольно, где воздух заставлял дышать полной грудью, а сердце - биться максимально дерзко и непокорно.
  ...-Мне трудно тягаться с ним. Всякий раз мне кажется, будто я одолеваю его, но на самом деле это не так. Он всего лишь на миг ослабляет свой натиск, чтобы дать мне только иллюзию глотка сил, а потом давит с удвоенной силой. И тогда я вынужден замедлить шаг или вовсе остановиться, и пропустить новый удар по лицу. Ветер не играет со мной, бьет как можно жестче. Мы с ним непримиримые враги.
  ...-Думаю, вся его хитрость в том, что на самом деле я не знаю, что буду делать если однажды возьму над ним верх. Поверь, такое возможно, я уверен в том, что он делает меня лишь сильнее, несмотря на его стремление удержать меня на одном месте. Может быть я и боюсь его, не могу сказать наверняка. Зато совершенно точно уверен в своей ненависти. Хотя эта мощь безгранична и несравнима ни с чем земным. При всей моей ненависти я хотел бы стать таким как он, испытать его силу каждой своей частицей. Мне кажется, за ней источник моего стремления вернуться туда где легко. Мне кажется, ветер знает о моих подозрениях, поэтому не дает мне ни секунды слабины.
  Хотя мне нужно совсем немного. Или я всего лишь так думаю, и обретя над ним желаемый и полный контроль, я не сдержусь и использую его максимальную силу. По-моему, он боится во мне именно таких намерений.
  ...-Да знаю я, знаю. Я пытаюсь слепить ему физическое тело, персонифицирую моего самого главного демона, надеясь однажды отобрать его силу себе во благо, стать им самим. Но ты должен понять, что во мне самом нет ничего демонического. Вся моя ненависть только к ветру, строящему преграды на каждом моем шагу. Потому что я создан ему в противовес, наделенный неодолимым стремлением оставаться там где легко и свободно чуть больше чем все остальные. Я не считаю себя особенным, каждое живое существо индивидуально, у каждого есть индивидуальные особенности. Быть может есть на свете кто-то кто ненавидит ветер намного больше чем я. И у него больше оснований подчинить себе это безумное буйство стихии. Но будет ли его мотивация подобна моей? Захочет ли он ощутить безудержную силу каждой частицей самого себя? Или же будет ставить новые преграды, желая двигаться лишь вперед, в пугающую неизвестность? Знает ли он, что именно он будет делать с покорным его воле ветром тогда?...
  ...-Я наверное старомоден, думаю, ты знаешь об этом наверняка. Знаешь, и про себя тебе забавно наблюдать за моей ненавистью к моему величайшему врагу. Да пошел ты тогда; мне НА-ПЛЕ-ВАТЬ на твои выводы. Я такой какой есть, в этом вся соль. В этом вся суть моей ненависти. В этом вся суть ветра, ставящего мне преграды...
  
  конец
  
  Глава 14. Живи настоящим.
  
  ЭТО случилось четвертым утром и было похоже на неприятный сон, в котором Олег перепугался до чертей.
  -Свет, - разбудил он жену, - Свет, слышь? У меня какая-то херня с глазами.
  -Что такое? - взволнованно переспросила она.
  -Я не знаю, - Олег несколько раз протер глаза, но ЭТО не проходило, - Все расплывается, все такое нечеткое, мутное, мать его.
  -Посмотри на меня, - попыталась сообразить жена, у которой был свой кабинет окулиста в больнице.
  Олег повернулся к ней в надежде услышать что-то вразумительное. В познаниях Светки он не сомневался. Ее лицо было каким-то расфокусированным, двоилось как и все вокруг. Но именно в этом состоянии Олег заметил за спиной жены бледные полупрозрачные фигуры мужчины и женщины. И их он разглядел достаточно четко. Они появились и замерли посредине раздвоенной в его глазах реальности, добивая и без того взбудораженный его рассудок.
  -Черт, что за херня-то? - не мог сдержаться он.
  -У тебя глаза красные, - меж тем сразу сообщила жена, она будто и не заметила направление его взгляда поверх ее головы.
  Но вот ее голос плавно привел зрение Олега в нормальное состояние и заставил исчезнуть отца и мать Светки, наблюдавших за ними обоими и которых он видел только на фотографии. А возможно жена просто привела в порядок его голову, поскольку Олег сразу вспомнил свой недавний сон. Именно там он сильно плакал и периодически тер руками глаза, сдерживая слезы наяву пока гроб опускали в могилу и засыпали землей. Даже на поминках не проронил ни слова, полностью захваченный еще недавними воспоминаниями о Валентине, с которой был в очень хороших дружеских (и не более того) отношениях не меньше десяти лет, с того дня как познакомился со всеми своими соседями, переехав в деревню. Даже Светка ревновала их общение. Однако и слова поперек не сказала, отпуская мужа на похороны. И не потому что для ревности больше не было повода, а по-человечески соболезнуя чужому горю.
  Во сне Олег плакал и не мог остановиться несмотря на то, что Валя была рядом с ним. Он был с ней единым целым, слышал ее дыхание в собственном теле, чувствовал хватку ее рук, которыми она сжимала его голову как бы изнутри. Она что-то сделала с Олегом, и не только во сне. У Вали было совсем немного друзей, а тех с кем можно было говорить открыто даже пары не набиралось. Со стороны могло показаться, что с головой Валентины было что-то не так. Потому что потусторонний мир интересовал ее куда больше материального, и говорить об этом откровенно она могла лишь с Олегом, в котором как раз видела что-то мистическое. И говорила об этом так, как будто видела загробный мир собственными глазами, подробно описывая каждую его деталь. Но в рассказах Валентины не фигурировали ни рай ни ад, тем захватывающе и таинственнее они становились. Она рассказывала, например, о том, что загробный мир находится внутри материального, но на другой частоте, недоступной для привычного физического восприятия. Что там нет ни чертей ни ангелов, что там все так же как и здесь, и после смерти тела душа меняет частоту, подстраиваясь под новые условия жизни. Валя видела тот мир во всей его полноте, еще до рождения в этом мире. Она не могла объяснить как такое возможно, однако ее знания раскрывали всю суть потусторонней формы бытия. Еще она знала, как утверждала сама, день и час собственной смерти и совсем того не боялась.
  Лишь на похоронах Олег узнал о ее болячках, приведших Валю к летальному исходу. Она была почти его одногодка, не в его вкусе, конечно, но вполне годная для активных гулянок. И они часто гуляли вместе, если конечно посиделки во дворе дома до первых звезд можно назвать прогулками. Она делилась с Олегом своими мыслями без каких-либо намеков на нечто чем простое общение с молодым человеком ее возраста. Как сестра. Она вообще не хотела никаких серьезных отношений с кем-либо, сосредоточившись только на том, что ее волновало больше всего. И до самой своей смерти Валя так и осталась затворницей. И даже когда Олег завязал отношения со Светкой она ничуть не винила его за этот выбор, по-прежнему воспринимая его как брата.
  И вот теперь в его жизни что-то поменялось после ее смерти. Валя оставила ему что-то, нечто к чему Олег оказался не готов. Свои знания? Свои способности видеть то, что другим не под силу? Как можно было здраво объяснить то, что Олег только что видел умерших много лет назад родителей его жены? Ему было сложно воспринимать рассказы Валентины за правду несмотря на подробности, несмотря на то, что где-то внутри Олег хотел, чтобы так оно и было на самом деле. Нет, он просто пока еще не до конца проснулся сегодня утром. И его сон закончился едва глаза Олега вновь видели все как надо.
  Но они и вправду были красными, растертыми во сне. Ольга прокапала их какими-то каплями и рекомендовала сходить в больницу. И вроде зрение его вернулось в норму и Олег уже немного успокоился, однако на выходе из подъезда ЭТО повторилось. И где-то про себя он ждал, что оно повторится. Сон был слишком простым объяснением, да и не спал он когда обнаружил проблемы с глазами. Едва Олег открыл дверь из подъезда на улицу все вновь и резко расслоилось и расплылось. Ему пришлось встать на одном месте и чертыхнуться. Но к глазам Олег не прикасался и не зажмуривался, а вместо этого окинул искаженным взглядом оживленную улицу. Он сразу увидел Валентину, стоявшую прямо на дороге, ожидавшую его выхода из дома. Одетая в белое подвенечное платье (Олег помнил как не раз позволял себе представить Валю в образе невесты), она довольно улыбалась ему, будто исполнилась ее давняя мечта, о которой Валя ни разу не говорила даже с ним. И в этом платье она была просто красавица.
  Кажется только сейчас Олег догадался, что благодаря ЭТОМУ он мог вступить в контакт с умершей Валентиной, что она не осталась лишь в одной его памяти. Вот только она так и не смогла четко объяснить в чем заключался тот мистицизм Олега, делавший его угодным ей собеседником, превративший его в родственную ей душу, и почему именно Олег должен был проснуться с ЭТИМ сегодня утром. Он сделал было шаг в ее сторону, желая заговорить с Валей, однако та остановила его движением руки. Вслед за тем взгляд Олега вновь вернулся в прежнее нормальное состояние. Несколько машин проехало по тому месту где он видел умершую Валентину. Но образ ее еще какое-то время оставался там где она была всего несколько секунд назад.
  Она никуда не пропала из сознания Олега ни за утро, ни за день, ни вечером. А он так и не сказал жене о ее родителях, которые были все время рядом с Ольгой, и которых ему удалось обнаружить благодаря Валентине. В общении с Ольгой ее родители были запретной темой даже для мужа. Она всегда плакала, рассказывая о них, рана от их утраты не могла зажить в ее сердце как если бы это случилось только вчера.
  Но странное дело, вечером, лежа в кровати рядом с женой слишком много чего представилось Олегу бесполезным после его новой встречи с Валей. Образ невесты, ожидавший его снаружи, наводил на мысль о подлинности бытия за пределами привычного Олегу мира. Валентина не хотела и не ждала серьезных близких отношений при жизни, Олегу она говорила об этом открыто и без стеснения. Она утверждала, что знала, что тот один единственный уготован ей после смерти. А в материальном мире можно лишь приструнить гормоны, так и не испытав ничего похожего на подлинные чувства. Тогда эти ее суждения Олега и забавляли и пугали одновременно. И еще ему было жаль ее. А где-то еще глубже, чего скрывать, он не раз думал овладеть ею силой, чего не могла позволить ему его совесть (ну и благоразумие, конечно).
  И кажется она, все-таки, была счастлива когда Олег увидел ее утром. Счастлива по-настоящему, открыто. Счастлива и свободна. И она хотела, чтобы Олег увидел ее такой. Хотела, чтобы и он был счастлив и свободен. Возможно, он был тоже предназначен для того мира, возможно в этом заключалось то таинственное, что позволило Валентине говорить с ним открыто. Возможно поэтому что-то произошло с его глазами.
  Во сне он снова увидел Валю, в окружении множества самых разных людей - ее друзей и близких. Рядом с ней был ее жених, они крепко держались за руки с довольными улыбками на лицах. Олег находился прямо рядом с ними, так же довольный тем, что Валентина нашла своего одного единственного, с кем хотела оставаться как можно дольше. Но и сам Олег находился там не один, под руку державший свою невесту, и это была совсем не Ольга. Все внутри него пело и ликовало пока он чувствовал ее рядом с собой. Во сне он видел каждую деталь на ее сияющем от счастья лице, она была как раз той какую Олег хотел видеть всю свою жизнь. Зато поутру она стерлась из памяти, хотя Олег осознал, что то, что он видел во сне было больше чем просто игра воображения. Единственное в чем он был почему-то уверен, что видел ее раньше. Олег не мог сказать где и когда это случилось, но он видел ее раньше. А если нет то очень хотел в это верить.
  Как и хотел увидеть ее вновь. И ведь увидел. В то же утро, на месте Ольги. Увидел всего на чуть-чуть, спящую прямо под боком. И тогда уже смог насладиться теми приятными идеальными чертами ее лица, так непохожими на черты лица Ольги. В тот момент Олег обнаружил и изменения в их с Ольгой квартире. На момент нового видения она больше не была каким-то убежищем в монотонном ходе событий, а представляла собой обитель постоянных неги и покоя, источником которых была та кто на чуть-чуть занял место его жены. Стоило Олегу лишь коснуться ее лица, видение плавно исчезло, оставив о себе лишь воспоминание...
  ...Он будет видеть ее снова и снова, по нескольку раз на дню. Все потому, что был таким же как Валентина, доступным для этих видений, неподконтрольных ему, но всегда ожидаемых. Он будет свидетелем и многих сторонних деталей в своих видениях, о которых так и не сможет поделиться со своей женой. Просто трещина в их отношениях, образованная ЭТИМ, постепенно и неизбежно перерастет в бескрайнюю пропасть, на дне которой перерывов между видениями Олега однажды вообще не останется. Но это уже будут другие видения, внутри него, нечто, призывающее его - знания, ради которых стоило разрушить связь с материальным миром. Так когда-то сделала Валентина, впустившая и принявшая их. И пусть эти знания имели всего черный и белый цвета, в них содержалось куда больше тепла и цветовой гаммы по сравнению с бесчисленными красками и оттенками материального мира. Оттого видения Олега раз за разом все больше будут становиться насыщенными новыми красками, а значит и новыми ощущениями. Он даже не почувствует того момента как покинет свое тело с новой бутылкой крепкого спиртного в руках, полностью погруженный в ЭТО...
  Живи настоящим.
  
  конец
  
  Глава 15. Лекарство от всех болезней.
  
  ...Размытая водой корка теперь походила на грязь, густую темную жижу, тянущуюся в сливное отверстие. Кажется, он мог почувствовать даже запах сырой земли. Но на самом деле эта жижа являлась мешаниной самых разных неприятных ему цветов и их оттенков, которые так и лезли в его воспаленное воображение. Трудно поверить и еще труднее представить, что столь мерзкая субстанция покрывала его тело весь день, впрочем, он мог наблюдать ее лишь под спасительным душем прежде чем оказаться в бескрайних просторах постели. Корка достаточно легко смывалась водой, но он чувствовал ее цепкость, практически невозможность содрать ее голыми руками. Все оттого, что увидеть ее ему помогала лишь вода и гель для душа три в одном. Точно, вечерний душ доставлял ни с чем несравнимое удовольствие, пожалуй, самое большое удовольствие из всех возможных. Особенно последние лет семь-восемь. Собственно говоря, столько времени он наблюдал эти наросты на своем теле. Не с первого дня, конечно, он даже не смог определить точный момент когда впервые обнаружил их.
  Зато мог объяснить почему корка образовалась и со временем покрыла его с головы до ног. Ведь такого с ним прежде никогда не было, равно как и невероятного удовольствия смывать ее водой после нервного рабочего дня. Просто в прошлом никаких нервных рабочих дней и быть не могло. Спокойное сидячее местечко за мониторами, не в пример постоянному общению с клиентами, которые постепенно стали его бесить. Ненависть и раздражение - вот что он чувствовал последние годы лучше всего. Нет, эти чувства по отношению к окружающему его миру и до этого периода, конечно, оставались далеко не позади. Но находясь в периодической изоляции: уютное рабочее место в одиночестве - дом, игнорируя элементарные прогулки на свежем воздухе, он не сказал бы, что пленен негативом или сомнением по отношению к происходящим вокруг событиям. И особенно к людям, которые в большинстве своем, на его сугубо субъективный взгляд, не могут представлять из себя ничего стоящего, в том числе и он сам.
  Теперь же ненависть и раздражение были на первом месте. Каждый будний день представлял собой пытку, проверку на прочность, всю тяжесть которой он осознавал только во время вечернего душа, провожая взглядом противную глазу разноцветную жижу с запахом сырой земли в сливное отверстие. Лишь смыв наросты он чувствовал как все это не имело никакого смысла и не играло в его существовании значимых ролей. Смыв корку, он опускался в ванну и ждал пока целительная вода не наполнит ее почти до краев. И тогда время практически исчезало. Какое-то время он просто дремал, разомлевший в теплых водяных объятьях. И где-то внутри он слышал свой собственный голос, изрыгающий самую отборную брань в адрес всех тех с кем общался за прошедший день. То была предсмертная агония ненависти, с которой он срывал плоть во время душа, и которая ожидала возрождения завтра. Ненависть никуда не девалась и во время выходных, когда вроде ему не с кем было общаться, старавшемуся выходить из дома только до магазина и обратно, не задерживаясь даже там. Но тогда он мог перетерпеть ее, не чувствуя никакой корки на теле. И в какой-то степени это было даже здорово.
  Пожалуй, именно тогда он наслаждался этим чувством. Единственно живым и неподдельным настолько, что казалось, что кроме ненависти в нем больше не было ничего другого. Именно тогда его посещало озарение о том, что ненависть - единственное, что есть во всех людях. То, что заложено в них природой во имя ее же уничтожения. Ему даже казалось, что он чувствует это разрушение, что-то происходило внутри него пока он наслаждался негой в ванне. Вода мягко сдавливала его, ее хватку он ощущал и в своем теле. Теперь он понимал, что это вода начинала разрушительные процессы ненависти, чувство которой приводило его в восторг. Лежа в ванной он открывал воде дорогу к его открывшемуся после смытой с тела твердой корки сознанию. Вода говорила с ним, вода воспринимала то, что оставалось от него в конце дня. Ведь лежа в ванной он больше всего хотел исчезнуть, быть разрушенным ненавистью так, чтобы больше никогда не иметь возможности вернуться жизни.
  Теперь же, когда он вдруг не почувствовал воды, смывшей корку ненависти и коснувшейся его тела, он не посчитал это событие каким-то феноменом. Вода стекала по его телу, сдавливала его в ванне, но прежних приятных прикосновений ее уже не было. Так должно было случиться. Рано или поздно, поскольку вода тоже обладала каким-то терпением, порогом, какой он однажды не смог не переступить. С каждым новым днем корка ненависти и раздражения становилась только грубее и жестче на ощупь. Он чувствовал наросты и внутри себя. Он ничего не мог с этим поделать, он знал, что у него просто не хватит на это сил. Наросты внутри него были наполнены усталостью, и она разливалась по всему его телу стоило ему лишь встать под душ, а после завалиться в наполненную ванну. Усталость являлась неотъемлемым оружием его ненависти и раздражения. И вода напитывалась ею, поэтому ее хватка была так нежна, а время, проводимое им в ванной комнате не имело границ. Вода насытилась его усталостью и утратила к нему всякий интерес, будто разочаровавшись в том, что он, все-таки, способен на что-то иное помимо ненависти. Вода стала просто водой, смывающей разноцветную корку.
  По правде сказать, он не оставлял попыток найти себе годную подружку даже с появившейся на теле коркой. Среди клиентов конторы, в которой он работал, хватало и хорошеньких женщин. В своем воображении он выстраивал долгие романтичные отношения с каждой из них. По воле обнаженной водой усталости эти образы были реальны как никогда. Вода хотела от него отношений в реальности, вода наставляла его, пыталась внушить ему облегчение в отношениях. Вода не желала его разрушения. Вода готова была стать ему лекарством от всех болезней устрой он спокойную счастливую семейную жизнь, в которой для ненависти не должно было остаться места. Просто он мог бы добиться таких отношений, оставаясь глубоко внутри незлым и мягким, готовым на самопожертвование ради своей преданности.
  Утратив нежные прикосновения воды, он почувствовал всю тяжесть от растущих внутри его тела наростов привычных ему ненависти и раздражения. Потерявшая к нему интерес вода не могла достать до них, однако он хотел этих ощущений. Будто получил то, что так недоставало ему для полного удовлетворения. Это были непривычные ощущения. Нестандартные, в корне отличавшиеся от скучных примитивных шаблонов, предлагаемых находившейся в союзе с ним водой. Теперь после принятия душа он не опускался в ванную, но желал как можно скорее расслабить тело и предать его воле новоприобретенных друзей. Он по-прежнему чувствовал усталость, однако корка внутри тянула его в какую-то приятную черную и холодную бездну где он от души давал выход своей ненависти. Там его воображение получало неограниченные возможности для разрушения и потаенных желаний отыграться на всех и каждом.
  А вода... Хм...
  
  конец
  
  Глава 16. Нелли. Больше чем друг.
  
  Всё живо. Даже пиксели оцифрованного рисунка, что играют роль обоев на рабочем столе монитора. То было изображение молодой женщины, обнаруженное среди найденных Семёном в Сети бесчисленных картинок. Оно не принадлежало к категории специальных фоновых изображений для рабочего стола. Просто кто-то выложил работу неизвестного портретиста в Интернет, возможно, он сам. Больше того, Семен был несказанно удивлен, наткнувшись на изображенную художником женщину, которую не так давно до этого момента видел и ласкал во сне. Вероятнее всего, конечно, они просто были сильно похожи друг на друга. Но одной из первых мыслей на этот счет была идея выяснить личность живого человека, позировавшего художнику. Семен не верил, что написанный образ пришел тому из ниоткуда.
  Он не медлил, сохранив изображение женщины на жесткий диск месяц назад приобретенного ПК. Семена радовал и факт большого разрешения картинки, что позволяло избежать лишней ее корректировки. Женщина сидела за небольшим столиком где-то в саду на фоне ночного неба и звезд, заняв место на деревянном стуле с высокой спинкой. Она сидела, заложив ногу за ногу и с белой чашкой в тонких изящных пальцах левой руки (на одном из них блестело кольцо). Она была изображена в профиль, одетая в полупрозрачное длинное белое платье, из-под подола которого виднелись носки светлых туфель. Густые локоны волос спадали на ее узкие плечи. Но все же не прикрывали полностью нежное ушко с длинной серьгой. Семен мало что понимал в изобразительном искусстве, чтобы просто обратить внимание на детали, поэтому не мог дать свою оценку портрету, но на сугубо субъективный его взгляд, это была очень хорошая работа. По крайней мере, на женщину художник потратил очень много плавных линий, наделив ее природной грацией и утонченностью.
  Странным и непонятным образом Семен нарек женщину именем - Нелли. Даже пропустил картинку через графический редактор с целью отпечатать это имя с заглавной буквы внизу изображения. В кругу его общения не было ни одной Нелли. Да и, насколько Семен себя помнил, ему нигде ни разу не пришлось пересечься с какой-либо Нелли, он был абсолютно в этом уверен. И женщину, что видел во сне, как и очень похожую на картинке, сколько ни старался так и не смог откопать в памяти.
  В его сне Нелли оказалась той самой - Одной Единственной, Верным и Надежным другом, до и после которой прочие однодневки быстро забывались при пробуждении, включая все подробности их встреч. И даже в случае с Нелли Семен помнил лишь ее образ, но не больше. И этот образ оказался невероятно мощным, но практически неуловимым, разовым, без возможности насладиться им вновь.
  И вот вдруг такое везение.
  Семен, впрочем, быстро сообразил, что с ним что-то произошло именно после того как изображение Нелли (или же слишком похожей на нее женщины) появилось у него на жестком диске, установленное на рабочий стол. И трудно сказать, был ли он доволен этими переменами, слишком заметными для окружающих. Потому что Нелли говорила с ним, Семен услышал ее голос с того дня как обзавелся ее портретом. Нет, Нелли не обращалась к нему с экрана монитора. Она проникла прямо в его сознание, утончая его чувства и оголяя воображение. Смотрел ли он заученное до дыр кино, слушал ли заученную до дыр мелодию, либо же садился за книжку - получаемые им эмоции обострялись до предела. Никогда прежде он не чувствовал себя так трепетно. Будто Нелли вдохнула в него часть своей женственности, своей легкости что ли. Будто это Семен представлял собой бледную в красках неживую картинку с той стороны, и это Нелли решила добавить в него как можно больше цвета.
  Теперь Семен вполне мог расплакаться, в очередной раз просматривая какой-либо из десятка хранившихся на жестком диске фильмов в том месте где, казалось бы, не происходило ничего экстраординарного. Теперь прежняя собранная в целую аудио библиотеку музыка приводила воображение Семена в самую настоящую иллюминацию. Он даже начал экспериментировать с жанрами, чтобы испытать максимум невероятных ощущений - от жуткого страха мрачного дарк эмбиента, до невероятной эйфории волшебного чилл-аута.
  Это был целый новый мир, приоткрывшийся ему в ту приятную ночь с красивой и казавшейся ему родной рыжеволосой женщиной. Он полностью распахнулся вместе с обнаруженной Семеном в Сети картинкой. Этот мир должен был принадлежать только лишь одному Семену. Этот мир не мог отпустить его, Семен чувствовал его намного живее реальности. Даже друзья и работа ощущались все незаметнее. Что уж говорить и привычных когда-то мелких радостях вроде гулянок по кабакам и вполне естественных - спонтанных и запланированных - потрахушек. Все больше времени Семен начал уделять посиделкам за монитором компьютера, практически не вылезая из Сети с ее неисчерпаемыми запасами кино, музыки, и литературы. Все больше и больше открывалось ему деталей в портрете Нелли - и легкая ее улыбка, и складки платья, и рыжие волоски, касавшиеся обнаженного левого ушка, и крошечная родинка над уголком губ. Нелли хотела, чтобы он видел ее точно такой, какой изобразил ее художник. Ее изящность успокаивала взбудораженное и взвинченное за день сознание Семена до полного штиля, уводила его за пределы бесящего его всего мира. Все так, Нелли утончила его психику, и взорваться Семен теперь мог просто на ровном месте, лишенный подпитки из его ПК.
  А еще через пару-тройку месяцев, где-то в конце октября, в дверь его дома раздался негромкий аккуратный стук. Семен не сразу его услышал, находясь далеко за пределами Вселенной, ведомый сонатами Бетховена. На пороге стояла Нелли, ничуть не удивившись Семену, даже не глядевшему в дверной глазок, и буквально остолбеневшему от такой неожиданности. Еще большей для него неожиданностью оказался распечатанный на цветном принтере и свернутый в трубочку в ее тонких пальцах отлично знакомый Семену рисунок со столиком и стулом с высокой спинкой на фоне ночного сада со звездами. Он будто продолжал портрет таинственного художника, будто являлся второй его половиной, предназначенной специально для Нелли, так же как первая часть большого изображения была адресована Семену. Тот же самый столик и тот же самый деревянный стул, на котором Семен занял свое место в черном элегантном фраке, как и Нелли заложив ногу за ногу и держа руки на коленях.
  В отличие от Семена Нелли не чувствовала никаких изменений в чувствах или эмоциях. Она сказала, стесняясь, что видела Семена во сне, видела и помнила город, на улицах которого они встретились. И Семен сказал в тот момент, что это навсегда. И образ его оставался в памяти Нелли неподвластным ни времени, ни обстоятельствам. А потом она вдруг обнаружила в Сети его портрет. И ни секунды не сомневалась, что на портрете именно он и никто другой, сильно на него похожий.
  Нелли так и не сказала ему как узнала его имя и домашний адрес, но Семен и не спрашивал. Ему было достаточно того, что она появилась в реальности, женщина из его сна. И еще ей нравилось когда Семен называл ее так, будто точно угадал ее имя, выбранное им, откуда-то из неизвестности. Все эти детали не имели никакого значения на фоне их общих чувств...
  
  ....Семен практически не почувствовал, что получил мощный удар по голове. Он был практически недосягаем для реального мира в обществе Нелли, наслаждаясь ее телом: ее ласковым голосом и теплым дыханием, нежно утопая в бездне ее бирюзовых глаз. Наслаждался и не мог насладиться до конца. Все в нем по-девичьи пело и ликовало, приведенное в трепет волшебной музыкой, доносившейся из крутых дорогих наушников и достающей до самого сердца (странно, что Семен услышал этот негромкий стук в дверь). Нелли говорила и говорила с ним, не торопилась уходить даже когда Семен отключился, получив битой по затылку со спины.
  Он выжил благодаря Нелли, принявшей весь удар на себя. Каждую ночь в больнице она приходила к нему, отдавала все свои силы на его скорейшее исцеление. Нелли являлась к нему в том самом белом полупрозрачном платье, в котором изобразил ее художник, и с длинными серьгами в нежных ушках. Она всегда называла свое имя, единственное запомнившиеся ему после удара бейсбольной битой. Нелли обнимала его со всей своей лаской, которую будто всегда берегла именно для этого случая. Нелли обнимала и убаюкивала, и тогда в голове Семена начинала играть нежная музыка, уносившая сознание в какое-то сказочное путешествие. И даже тогда Нелли оставалась с ним, его больше чем друг, его верный ангел-хранитель, подготовивший Семена к этому ограблению.
  Кто-то скажет, мол, каким же Нелли была ангелом-хранителем, если позволила так случиться? Но вот что странно и непонятно: в доме Семена перевернули вверх дном практически все, что можно было унести, забрали и телевизор, и микроволновку. Забрали даже наушники, которые Семен долго подбирал для комфортного прослушивания. Но ПК почему-то и совершенно непонятно остался на своем месте. Да, так бывает, несмотря ни на какие обстоятельства. И вернувшись, наконец, из больницы, слабый и покалеченный Семен, которому требовалась трость для передвижения, чтобы не завалиться на пол от частых головокружений, был вновь приятно удивлен, обнаружив на рабочем столе монитора ту, которая не покидала его по ночам.
  Лишь ниже, под его подписью "Нелли" (он помнил, как редактировал изображение) стояла еще одна, другим шрифтом, чуть более мелким и с изящным наклоном, будто от руки: "Я буду всегда с тобой".
  
  конец
  
  Глава 17. Услышь меня.
  
  ...-Ну как ты?
  На мое неподдельное дружелюбие Саня отреагировал как всегда спокойно и сдержанно. Как будто ничего не случилось всего два дня назад, приведшее его, в конечном итоге, на больничную койку.
  -Все норм, - только сказал Саня, сидя в кровати, - Понять не могу какого хера здесь делаю.
  -Да ладно. Ты разве не помнишь, что с тобой случилось? Не помнишь как тебе позвонили?
  Вот теперь лицо Сани прямо-таки побледнело в неподдельном ужасе, я отчетливо видел как до предела расширились зрачки его глаз. Точь в точь как в те страшные для него минуты. Он помнил про этот звонок. После моего упоминания о нем Саня перевел взгляд на свои руки, раза четыре точно исполосованные лезвием после мучительного расставания с Ингой, к которому он только-только начал привыкать. Сколько знал его, Саня всегда оставался мирным уравновешенным парнем, неспособным на какое-либо насилие или же на самоистязание. Однозначно это Инга заставила его себя покалечить, все еще остававшаяся в его воспоминаниях, и я вполне Саню понимал. Поэтому не осуждал.
  Это я привел Саню к нам в контору, ни капли не сомневаясь в его трудолюбии и ответственном отношении к своим обязанностям. Работа однозначно его отвлекала, любое самое незначительное событие подолгу обсуждалось между нами, полностью уводя от личных проблем. За полтора года Саня практически забыл об Инге, впрочем, не заикаясь о жизни вне рабочего времени.
  Ему позвонили поздно вечером пока мы добирались на такси по домам после аврального рабочего дня, оплаченного руководством наличкой сразу после его окончания. Мне предстояло вылезти из машины первому. Таксист - молодой азербайджанец, имя которого вылетело у меня из головы практически сразу после этого звонка - оказался довольно общительным малым, поддерживая расслабленную дружескую атмосферу, будто чувствуя мое напряжение после изнурительных трудовых часов. Пережить предстоящую пятницу являлось моей первоочередной задачей, и мысленно я уже мчал за город к Вальке в гости.
  В одну секунду Саня поседел на моих глазах. Он успел сказать только "алло", явно смущенный неизвестным ему входящим номером. Потом только молчал, охваченный невероятным ужасом, слушая то, что доносилось из динамика телефона. А я пребывал в шоке от одного лишь вида поменявшего цвет до того темных взлохмаченных его волос. Саня пребывал в глубоком ступоре и после того как связь прервалась. Просто смотрел в одну точку, сжимая телефон, оставаясь недвижим на одном месте. Мы оба сидели сзади, поэтому находясь рядом с ним я и сам испытал довольно сильный стресс. Саня словно окаменел на какое-то, совсем короткое время, тупо и как-то безжизненно глядя перед собой. И мне показалось, что тогда он находился где-то совсем в другом месте и видел что-то совсем иное нежели кресло водителя и его коротко курчавый затылок.
  Помню как тормошил его, пытаясь вывести из этого транса. Попробовал даже вытащить телефон из пальцев, однако хватка их оказалась на удивление просто мертвой. Встревоженный необычностью происходящего таксист попытался помочь привести Саню в чувство, припарковавшись у тротуара. Между сидений он хранил пластиковую бутылку с водой. Сане брызнули ей в бледное каменное лицо, и вроде бы он чуть пришел в себя. На мои расспросы он только молчал, лишь попросил у таксиста пару глотков воды. Наконец я попросил у Сани телефон, он дал мне его не сразу, проводив его мне в руки непонимающим взглядом. Последний принятый вызов отобразил номер иногороднего телефона. Я набрал его несколько раз подряд, но слышал частые гудки, даже набирая номер с собственного телефона.
  Мне пришлось проводить Саню до дома (он жил в большой трешке с родителями и младшим братом) поскольку двигать ватными ногами он мог с трудом. А заехав за ним с утра на работу я узнал, что ночью ему вызвали "неотложку".
  -Кто тебе звонил? - спросил я как можно мягче, - Тебе полегчает если расскажешь. Вот увидишь. Это была Инга?
  -Не говори никому, Валерон... Я умер тогда, - не отрывая глаз от шрамов на руках, негромко сказал Саня, благо в палате мы оставались одни, - Не БУДТО умер, а умер на самом деле. Я не смогу описать то, что услышал, но это были не земные звуки, не земные голоса. Поверь, никому не пожелаю их услышать. Это очень страшные звуки, предназначенные для одного меня... Я ведь пытался не только пустить себе кровь. Думал петлю на шею накинуть или с крыши прыгнуть. Даже сейчас что-то такое в голове проскакивает на секунду другую.
  -Предупреждение с того света, - не смог сдержать улыбки я, про себя испытав легкий холодок по спине.
  Кажется, он и правда не дышал во время того звонка.
  -Мертвецы не при чем, - покачал головой Саня, отвергавший любую религию, - Это мое тело. Кто-то ошибся номером, но оно заставило услышать меня совсем другое. Оно хочет изгнать из моей головы эти мысли, в которых, на самом деле, есть смысл. Потому что внутри я чувствую усталость.
  -Я думал, Инга уже в прошлом.
  -Да, в прошлом, - уже более уравновешенно и адекватно пожал плечами Саня, - И теперь я понимаю как все вокруг малозначимо.
  -Сам же сказал, тело хочет изгнать из тебя эти дурные мысли. Значит хочет продолжать жить. Займись чем-нибудь. Начальство, кстати, желает, чтобы ты как можно быстрее на работу вышел. Без тебя все на месте стоит, - улыбнулся я.
  -Я больше боюсь, что то, что я слышал может повлиять на мозги. Хочу забыть, но про себя понимаю, что не прочь услышать это еще разок-другой. Такое так просто не забывается. Одни волосы, вон, чего стоят. Седой в тридцать лет, - в свою очередь мрачно усмехнулся Саня.
  -Недолго перекрасить, - заметил я с некоторым облегчением.
  -Нет, пусть так останется, - категорично отверг он, - Пусть напоминает лишний раз.
  И таким решительным и сосредоточенным я Саню прежде не знал...
  
  конец
  
  Глава 18. Побратим.
  
  Впервые я и Слава отправились в город вместе на первомайские праздники, где-то между первым и девятым числами. Так уж получилось, что ему понадобилось выбраться из райцентра на пару дней к сестре аккурат в тот же самый день на той же самой утренней электричке, что и мне. Слава позвонил мне еще прошлым вечером, осведомленный о моем отъезде: ехать в одиночку ему было в тягость. Это был один из тех людей, которые предпочитают сидеть, как говорится, на попе ровно, совершая минимум лишних телодвижений. Слава не привык покидать свой дом, сколько его знал, за пределы райцентра он выбирался всего раз или два. Потому он пребывал в крайне недовольном и раздражительном состоянии, поднявшись со мной в вагон. Мы заняли пассажирские лавки где-то в его середине; в принципе, людей было не особо много, однако полностью свободных мест оказалось всего пара-тройка. Мы со Славой сели друг напротив друга, он сразу же привалился к окну, скрестив руки на груди и закрыв глаза с намерением подремать. Ехать предстояло чуть меньше полутора часов.
  И вроде бы Слава и вправду задремал, однако глаза его раскрылись сами собой, а взгляд впился в двери вагона за моей спиной. Это на первой же остановке в вагон вошли контролеры, целых трое. Бояться и "зайцами" бегать по всему поезду ни я ни Слава не собирались, билеты купили в кассе. Поэтому я воспринял появление контролеров совершенно спокойно. Однако все внимание Славы оказалось приковано за их спинами. Потому что вслед за контролем в двери вагона вошел знакомый мне пожилой бородатый мужчина с рюкзаком на спине. Все во мне напряглось когда я увидел его в окно вагона, стоящим на перроне ближайшей станции. Крупное - мясистое и красное лицо его с жиденькими завитушками седых волос так и притягивало к себе все мое внимание всякий раз когда я встречал этого человека в вагоне поезда. И таких встреч на моей памяти было не меньше десятка за последний год. Я говорю так поскольку все мое внимание старик ощущал на себе. И больше того, он хотел, чтобы я как можно дольше наблюдал за ним. В эти моменты на меня наваливалась заметная физическая усталость, сонливость, с которой у меня просто не получалось бороться. Прежде мне не приходилось испытывать ничего подобного, и поначалу мысль о том, что этот краснолицый мужик (рюкзак находился при нем постоянно) не кто иной как какой-нибудь энергетический вампир, представлялась мне наиболее очевидным и потому маловероятным фактом. Я никогда не сталкивался в своей жизни с такими людьми, хотя, не скрою, вполне верил в рассказы об их существовании. Однажды встретив меня в поезде, дед всегда находил тот самый вагон, в котором я имел несчастье ехать.
  По реакции Славы я сразу понял, что с этим "товарищем" действительно что-то не так. Впрочем, что-то не так было и с моим спутником, которого я знал лет пять, может семь или восемь, не столь уж это и важно. Слава и без того напоминал комок нервов, а с появлением деда его лицо помрачнело донельзя. Слава даже сжал губы от напряжения. Насупившийся волчий взгляд его ни на секунду не отпускал деда, прошедшего вслед за контролерами до следующего вагона, казалось, не обращавшего внимания на то, что за ним снова наблюдают. Слава же продолжал сверлить его взглядом вплоть до того момента пока дед не покинул вагон. Впрочем, дед чуть ускорил свой шаг, обогнав контролеров; он явно чувствовал этот ледяной взгляд, не давший ему занять свое место в поле моего обозрения.
  -Что это такое с тобой сейчас было? - все же спросил я, имея ввиду поведение Славы.
  -Я только что избавил тебя от проблем, - с раздражением в голосе, но с потеплевшим выражением на лице пояснил он, - Не дал этому мудаку пожрать. Здесь не вагон-ресторан.
  -В смысле?
  -Да все ты прекрасно понял, - улыбнулся он, больше для собственного спокойствия, -Он знает тебя, ты знаешь его. Этот козел "настроил" тебя всегда быть у него на виду. На интуитивном уровне. Наверное в прошлый раз другой пищи поблизости не оказалось, вот тебя и приметили. А теперь ты для него как транспарант с аршинными буквами " Я ЗДЕСЬ".
  -Типа, энергетический вампир?
  -Можно и так сказать. У тебя слишком слабая защитная аура, почти никакая. По воле любого такого пидараса как этот сама раскрывается как дверь, которая на соплях, а те и рады халяве. В результате ты сонный, вялый, раздраженный весь день, они - сытые и счастливые. Терпеть не могу нахлебников.
  -Так значит ты видишь мою ауру? - заинтересованным тоном переспросил я, про себя довольный этой услугой Славы, но расстроенный его заявлением о моей слабости.
  -Столь же ясно, что и тебя самого, - кивнул он, - Бледно розовая, почти прозрачная.
  -А у тебя какая?
  -Черная как смоль. Как корка. Пригодная как к защите так и к нападению. Поверь, нахлебники видят только слабых, которых вскрыть не проблема.
  -И как мне быть? Как защититься? - пристал я к Славе с расспросами, ничуть не обрадованный таким раскладом.
  -Никак, - только пожал он плечами, - По сути, я такой же хищник, что и этот старый пердун. И на каждого хищника есть добыча, много добычи. Третьего не дано. Прости, парень, агрессором тебе не быть. Не в этой жизни. Единственное, что могу порекомендовать - делать то, что делаешь, поменьше нервов и внимания на всякое гавно. Всегда. Не паникуй - всего не сожрут.
  Ему было легко говорить. Но как бы то ни было Слава оказался прав. Ему стукнуло сорок, а я был моложе его всего на полгода. И в свои тридцать девять я так и не научился вести себя жестко и как-то бездушно, чувствуя чужую боль как свою. Это была не моя стезя, я знал это, даже не представляя себя агрессором. Возмущения и переживания всегда являлись моим пределом. А тяга к человечности оставалась для меня одновременно и положительным и отрицательным качеством. Даже в отношениях с Катей я старался быть как можно более мягким, следуя тактике пряника. Но рядом с ней я не чувствовал ни усталости ни раздражительности, наоборот, Катя как-то придавала мне сил, открывала второе дыхание, от которого я готов был горы свернуть. После пояснений Славы я предположил, что она так же была наделена какой-то мощной силой, мощной аурой, надежно защищавшей меня от негативных эмоций. В отношениях с Катей я находился чуть больше года и мало кому представлял ее. Даже Слава был не в курсе. Так что ее образ ничего так подслащал горечь осознания моего места жертвы, с которого нельзя было сдвинуться. И если я был прав в своих выводах относительно той силы, которой Катя наверняка была наделена, то мне следовало держаться этих отношений.
  Четыре месяца прошло после того случая в вагоне электропоезда. И за это время раз пять минимум я ездил и города в район и обратно. Я видел того деда на перроне, но места в вагоне со мной он больше не занимал, избегая возможности вновь со мной пересечься. Наверняка он чувствовал меня, но быть может Слава достал его достаточно сильно, отбив всякое желание использовать меня как подпитку. И пока что в моей жизни этот дед был единственным паразитом, который так откровенно довлел надо мной, ничуть не скрывая своих возможностей и намерений. Что будет дальше не знаю, но постараюсь сделать все, чтобы такого больше не повторялось. Пока что
  
  конец
  
  Глава 19. Необратимость.
  
  1.
  Его хватка была подобна материнским объятьям, несмотря на мертвое сцепление рук практически лишенная твердой мужской силы. Но именно в них, кардинально отличавшихся от крепких объятий Никиты, Тома ощутила себя как за каменной стеной, оградившей девушку от жестокости внешнего мира. В руках своего спасителя, взявшегося практически ниоткуда, она почувствовала себя невероятно хрупкой и слабой, такой какой должна была быть, такой какой была, раздавленная мудаком женихом. Только в этих объятьях Тома испытала самую боль, пронзившую ее сердце десятком острых стрел и заставившую ее разрыдаться целым фонтаном слез. Бездна темной ледяной воды, в которую девушка смотрела всего несколько секунд назад, про себя понимая, что на этот прыжок у нее не хватит духа, взбодренного бескрайним возмущением и обидой на Никиту и его шалашовку, в долю секунды стерлась из памяти Томы, уступив место одной лишь боли. Все было подчинено ей в этих ласковых, подобных материнским, руках.
  Он не сказал ей ни слова, уверенно и резко стащив девушку с перил моста. Всего лишь прижал ее к себе, бережно, прямо к сердцу, ощутив ее дрожь и отчаянье. Тома рыдала и не могла остановиться, желая излить обнявшей ее маме душу, желая сказать насколько больно ей было, как сильно ее унизили.
  Пожалуй, тогда Тома не чувствовала этот непонятный холод - тишину и пустоту там где должно было биться сердце ее спасителя. Лишь материнское лицо, освещенное легким теплым светом и голос, который всегда исцелял и вливал в нее свежие силы, контролировал все ее внимание, захватил ее всю, лишая Тому чувства реальности. Но все же было что-то еще, что казалось лишним в той идиллии, которая окружила ее, в один миг оставив ужасные воспоминания о Никите в одной постели с этой смазливой девицей где-то далеко позади. Что-то, что касалось Тому всего лишь едва, не отвлекая, но давая о себе знать. Наверное потому, что слезы ее заканчивались и пора было наконец успокоиться.
  Тогда она мало что помнила, вернувшись к маме после того, что пережила на мосту. Кажется, она добралась до дома на такси, вызванным ей тем человеком. Даже в голосе его было что-то такое, что было присуще голосу ее матери. Но странным образом лицо этого мужчины выпало из памяти Томы, стерлось почти сразу как только она оказалась за пределами моста. Вероятно из-за материнского образа в теплом нежном сиянии, все еще остававшегося у нее перед глазами. Он оказался единственным, что Тома помнила в тот вечер. Затмил даже физическую маму, встретившую дочь с неподдельной тревогой.
  -Никита приходил, - только сказала мама, наблюдая расстроенное лицо Томы, - Просил позвонить ему когда ты вернешься.
  -Да пошел он, - только сказала та, чувствуя как новый ком подступает к ее горлу.
  На новый плач у нее уже не хватало сил. Тем не менее, слезы вновь заблестели на глазах девушки, мама обняла ее, поняв все без слов. И эти объятья отличались от объятий того человека, чуть более живых и искренних.
  Оказавшись в кровати, Тома уснула достаточно быстро. Она вновь вернулась на мост, вновь встала по ту сторону перил, глядя в черную бездну и не решаясь расцепить рук и оказаться в беспощадной воде, ожидавшей свою жертву. Но снова тот человек оказался рядом, заключив ее в свои объятья. Мягкое сияние окружало его голову подобно какому-то гало. И тогда она поняла, что это было не сияние, а запах совсем сырой земли, слипшейся в черную массу после недавнего проливня. Еще более черное, практически бездонное пятно зияло прямо напротив сердца, росло и медленно, но необратимо разъедало ее спасителя изнутри. И казалось, что именно оттуда и рвался наружу этот неприятный запах, поглощавший сначала голову, но стремившийся захватить тело целиком. И когда захватил, Тома проснулась, чувствуя этот запах вокруг себя, чувствуя его повсюду.
  Ее остановил и вытащил из-под тяжелого взгляда темной воды не восставший из могилы покойник, они существуют лишь в кино да в виртуальной реальности. Тома видела дурной сон, основанный на неприятных переживаниях, она не сомневалась в том, что это был сон. Как и в том, что просто не имела права не выразить свою благодарность этому человеку за то, что не позволил ей совершить непоправимое, за то, что обнажил ее страх перед холодной бездной реки. Тома была так воспитана, чтобы отвечать за каждый свой поступок. Она должна была сказать этому человеку, что хотела сделать нечто бессмысленное, ведомая горькой обидой, неподконтрольными ей эмоциями и сильной болью. У нее просто не хватило сил достойно выстоять перед предательством Никиты, которому Тома всегда доверяла, с которым всегда оставалась честной, и который втоптал в грязь ее искренность. Который, наконец, уничтожил ее, вынудив ее пойти на поводу воспаленного самолюбия. И в объятьях того мужчины до Томы дошло, что оно было не таким уж важным элементом ее жизни.
  Однако, то оказался совсем не сон. Нечто другое чему она не могла найти объяснения в силу необычности, кардинально и внезапно перевернувшей ее восприятие окружающей действительности по утру следующего дня. Потому что она совершенно ясно и отчетливо видела ярко пылавший цветок в груди мамы. Красный и белый, практически раскаленный, притягивавший все внимание своим гипнотически мягким мерцанием, он обозначал материнское сердце, во всех деталях видимое через одежду. Но точно такой же цветок Тома могла наблюдать и внутри отца, только-только вернувшегося из рейса, что уж говорить о своем собственном ярком цветке, стоило ей оказаться перед зеркалом. Он ничем не отличался от других, увиденных Томой за одно утро. Разве что его сияние было чуть ярче и сочнее в красках, по крайней мере, так ей показалось.
  Это, сто процентов, было послание ей. Возможность найти того мужчину с пустой, чернее ночи ямой в груди, которую Тома видело в своем ночном видении. Она вспомнила как оказалась в объятьях своего спасителя, притянувшего ее к себе подальше от перил. Возможно сейчас, поутру, это были ложные воспоминания, сформированные ее сновидениями, но даже если и так, то она интуитивно чувствовала, что у нее появился шанс определить своего странного спасителя среди множества людей. Быть может, это он оставил ей такую необычную возможность.
  Впрочем, даже с ней Томе требовалось время на эту встречу. Не могла же она круглосуточно мотаться по улицам, подобно какой-то бездомной дворняге, вынюхивающей съедобный кусок. За ней было закреплено рабочее место, кроме того оставался Никита, желавший продолжения отношений с Тамарой после того, что натворил. Несколько раз Никита приезжал к ней, названивал, караулил Тому на улице. А еще она чувствовала как ее возмущение и обида в его сторону постепенно угасает, и дни и ночи, проведенные с ним вместе заиграли в памяти свежими красками. Она ничего не могла с собой поделать. Как Тома ни пыталась подавить приятные воспоминания воспоминаниями о Никите голышом в одной кровати с соперницей, явно получавшими удовольствие от плотских утех (собственно говоря, она застала своего жениха верхом на этой девке), это был сладостный отрезок в ее жизни. Руки Никиты, его прикосновения, его голос и улыбка, все это впиталось в ее кровь, стало ее частью. Боль перерастала в тоску, месяц спустя наступало время оттепели.
  
  2.
  Она встретила его в маршрутном такси, всего в через остановку от дома (Тома все еще жила у родителей несмотря на возобновленное, но осторожное общение с Никитой), куда направлялась после трудного рабочего дня. Тома все еще наблюдала яркие цветы внутри людей, совсем не забывая о своем намерении благодарности, хорошо понимая, что приобретенная способность, о которой, между прочим, она никому не рассказывала, направлена именно на это. И вот на очередной остановке вслед за рыжеволосой мамашей с малолетним пацаном и худой теткой с родинкой на щеке в салон маршрутки поднялся молодой человек лет двадцати-двадцати пяти. Высокий и плотный, для едва наступившей весны одетый весьма легко, без шапки, при виде чего Тома рефлекторно поежилась. Русые волосы его на голове были взъерошены, потертые штаны и грязные рукава джинсовой ветровки, откуда торчали тряпочные хозяйственные перчатки, судя по всему, являлись рабочей одеждой. Резким небрежным движением парень бросил водителю деньги за проезд, а затем быстро занял свободное место на переднем сиденье. Это точно был он, Тома видела просто огромную, непроглядно черную дыру на месте его сердца, которая не отпускала взгляд девушки от себя ни на мгновенье. В какой-то момент последнюю сковал обычный страх, пригвоздившей Тому к одному месту. Будто она снова смотрела в бескрайнее ледяное лицо воды, и не в силах была отвести от нее глаз. Чернота на месте его сердца проникла глубоко внутрь Томы, она и не заметила насколько легко позволила себя ей заворожить.
  Больше того, она вдруг услышала в своей голове голос. Это был его голос, она узнала его, общавшийся с диспетчерской службой такси с намерением отправить ее домой. Прежде неуверенный, с некоторыми запинками, сейчас он и вовсе дрожал, как будто забившийся в угол котенок под проливным дождем укрывался в единственном крошечном уголке в надежде дозваться маму кошку.
  "-Ты здесь? Ответь если ты рядом."
  И она понимала, что этот голос был обращен исключительно к ней, и не могла ответить. Уже просто потому, что любой изданный ею звук бесследно растворился бы в этой непроглядной черноте. Но не в такой уж и непроглядной, ведь Тома с удивлением различила слабое, практически незаметное и еле дрожащее красное мерцание, доступное ее мысленному взору едва голос обратился к ней. То был упавший цветок, большой, раскрывшийся множеством лепестков, завядший, терявший всю свою силу, пребывающий в предсмертной агонии. Это было ужасное и в то же время завораживающее зрелище. Похожее на ликование над поверженным врагом, похожее на упоение Томы, наблюдавшей за подступавшей необратимостью. Будто то было сердце Никиты, заслуживавшее мести, на которую Тома вряд ли бы решилась даже если бы стала свидетелем еще многих его измен. Просто развернулась бы и ушла. Но только не теперь когда голос требовал от нее смотреть на его муки.
  
  Тома практически не заметила как проехала свою остановку, за которой начинались частные дома. Молодой человек оказался единственным кто выходил здесь, чуть ли не бегом он направился прочь от остановки. Но прошел всего немного, дойдя до глухих железных, выкрашенных в серый цвет ворот, за которыми возвышался белый кирпичный дом, а рядом виднелась крыша одноэтажного деревянного дома. На ходу парень достал из кармана джинсовой куртки ключи и всунул их в калитку. Он не смотрел по сторонам, сосредоточившись лишь на своих действиях, впрочем, Тома все равно не поспевала за его быстрой походкой. Девушка остановилась перед воротами в тот момент как за ними раздался хлопок закрываемой двери деревянного дома. Она отдавала себе полный отчет в том, что делает, в своей решимости заговорить с ним после совсем свежих испытанных ощущений. Теперь она хотела не только поблагодарить его, но хотя бы сказать пару приятных слов ему в поддержку.
  Чуть помедлив Тома вдавила черную кнопку звонка у самых петель калитки и на уровне ее глаз. Спустя пару минут дверь открыла приятная на вид худенькая белобрысая женщина бальзаковского возраста в теплом пуховике, накинутом поверх домашнего халата. На ногах ее были тапочки.
  -Здравствуйте, - с приветливой неподдельной улыбкой обратилась к ней Тома, - Сюда только что вошел молодой человек. Мне бы хотелось с ним пообщаться.
  -Он что-то сделал? - вежливо поинтересовалась женщина, несмотря на добродушный тон и доброе лицо встретившая ее просьбу с явной настороженностью.
  -Ничего плохого, не беспокойтесь. Наоборот, он оказал мне услугу, я хотела бы сказать ему спасибо.
  Вопреки ожиданиям Томы, подобным "я передам ему Вашу благодарность, до свиданья" женщина понимающе кивнула ей головой и впустила во двор.
  -Наш Михалыч домашний мальчик, - потеплевшим голосом разоткровенничалась женщина, провожая девушку по асфальтированной площадке, - Он не привык к гостям, сколько лет живет здесь ни разу не видела, чтобы кто-то к нему приходил. Как Ваше имя, милочка?
  -Тамара.
  Они обе переступили порог деревянного дома, сразу оказавшись в просторной обставленной кухне и погрузившись в тягучий мелодичный гул, сопровождаемый всяческими шумами и звуковыми эффектами. Нарушала его разве что вода в душевой кабинке.
  -Он всегда включает свою "музыку" едва приходит с работы. Дроун эмбиент, - по слогам выговорила хозяйка дома, - Так будет до самой ночи.
  В принципе, Тому не должны были волновать все эти подробности. Тем не менее она все равно коснулась нечто сугубо личного, не предназначенного для нее, но открытого и не враждебного. Даже наоборот, этот самый дроун эмбиент будто охарактеризовывал тот мирок, устроенный Михалычем внутри арендуемого им дома. Тягучее звучание будто рисовало все то убранство, что таилось внутри стен, будто являлось стихией, владевшей этим местом. Даже сама хозяйка старалась говорить тише, чтобы не привнести в уже записанный кем-то трек, доносившийся из небольших колонок, что располагались по углам кухни и зала под самым потолком, никаких сторонних шумов. И то, что лилось из динамиков нисколько ее не напрягало.
  -Вы назвали его Михалычем, а по имени? - поинтересовалась Тома, присев на предложенный ей мягкий табурет.
  -Владислав, - охотно ответила женщина, поставив на ухоженную газовую плиту чайник, - Моего мужа зовут Михаилом. А за семь лет Владислав стал самым настоящим членом семьи. Для меня он как сын.
  -Правда? - не смогла сдержаться Тома, - Сколько же ему лет?
  -В январе тридцать шесть исполнилось. Конечно, выглядит он моложе, но это ему только в плюс.
  Шум в душевой наконец прекратился, а еще через несколько секунд Влад вышел оттуда в тех серых спортивных штанах, что были на нем в маршрутном такси. Тома сумела разглядеть несколько шрамов на его руках.
  -Здрасьте, тёть Тань, - переводя дух после принятой ванны, поприветствовал Влад хозяйку, а затем и Тому, - Здрасьте.
  Он не сразу узнал гостью, разглядывавшую его в свете домашних ламп. И про себя Тома была поражена открытостью и добротой круглого лица Влада с ямочками на щеках. Даже в глазах его таилась детская простота.
  -К тебе пришли, Михалыч. Тамара, - представила гостью хозяйка, - Ты помог ей, теперь Тома пришла к тебе с благодарностью.
  -Месяц назад, на мосту, - подсказала сама Тома и покраснела.
  -Да, по... Я помню, - каким-то странным тоном подтвердил Влад, так же стараясь разглядеть каждую черточку ее лица, - Пойду причешусь.
  -Я совершила глупость. Простите меня, - чувствуя неловкость сказала Тома, так и не притронувшись к наведенному в красной со снежинками кружке чаю, оставшись с Владом тет-а-тет, - Мне действительно было трудно.
  -Честно говоря, я думаю, это ерунда, - пренебрежительно и оттого жестко возразил Влад, встав перед ней и скрестив на груди руки, - Вы сделали это из-за ущемленного чувства собственника. Да-да, все люди собственники, поголовно, каждый. И нет никакой морали - только личный интерес. Потребительский подход во всем.
  -Зачем Вы так? - Тома была крайне удивлена этим неожиданным поворотом, отчего внутри нее все неприятно заныло.
  -Я не верю ни в какие отношения между людьми, ни в какие светлые чувства. Все дело в эгоизме. Когда "Я" на первом месте, - упирался Влад, - Всегда так было и так и останется. Может быть где-нибудь в другом мире иначе, но точно не в этом, насквозь испо... испоганенном выгодой. Не осталось в людях людей.
  -Но как же Вы тогда, на мосту? - недоумевала Тома, для которой его сокрушенный тон был очень даже неприятен, очень даже обиден.
  Влад ответил не сразу. Прямо на глазах изумленной и побледневшей девушки лицо его до ужаса сморщилось и одрябло, покрытое глубокими морщинами, причесанные волосы побелели до белоснежной седины, глаза ввалились внутрь. Прежде крепкие на вид руки высохли до костей, обтянутых серой кожей. Он не просто постарел в одно мгновенье, это был его подлинный внешний вид, замаскированный под привлекательную молодость, которую питал гибнувший в груди Влада цветок.
  -Это не я был тогда, - отвратительно заскрежетал Влад, - У меня не хватило бы ни сил ни желания. Я всего лишь наслаждаюсь поганью, что происходит со мной.
  Его голос слился с тягучим звучанием, доносившимся из колонок, привнося в последнее дополнительный ужас. Тома не могла находиться в этом жутком месте рядом с тем дряхлым пугающим всем своим видом существом. В долю секунды она стала нежеланным элементом, портившим ту гармонию необратимости, которая была заключена в этом доме. И хотя Влад не воспринимал ее как врага, он ясно давал понять, что не намерен больше терпеть ее присутствие.
  Снаружи девушку ждала хозяйка дома.
  -Что случилось, девочка? - взволнованно спросила она едва Тома выскочила во двор, - Ты видела ЕГО?
  Тому как обухом по голове ударили. Она вперила испуганный, еще не оклемавшийся от пугающей метаморфозы Влада взгляд прямо в глаза женщины. Они обе прекрасно знали о ком шла речь.
  -Да, ты видела его, - закивала головой хозяйка, - Пойдем со мной. Ты напугана, вся дрожишь от страха.
  
  -Я ведь знаю о том, что он не позволил тебе совершить глупость на мосту, - наконец призналась она, проведя Тому в богато обставленную (с дорогущей и крутой бытовой техникой) кухню кирпичного дома и усадив на просторный деревянный стул с высокой спинкой, - Хотя, конечно, вряд ли бы ты это сделала. Но тем не менее.
  -Влад рассказал?
  -Не поверишь, видела во сне. Там он говорит со мной откровенно, душевно. Там он открыт как книга с картинками.
  На столе, накрытом накрахмаленной белоснежной скатертью, появилась пара чашек с блюдцами и вазочка с печеньем.
  -Как такое возможно? - с недоверием спросила Тома, глядя на, казалось бы, адекватную женщину в годах.
  -Ну, как-то возможно, - пожала плечами та без тени улыбки, - Скорее всего, это его сердце, всегда открытое, всегда отзывчивое. Пышный яркий цветок.
  -Я видела его, - сказала Тома, повернувшись к окну, выходившему к зашторенным окнам дома с Владом внутри.
  Свет в них уже не горел. Но она видела тень, сидевшую на стуле перед мигавшим разными цветовыми вспышками источником света, видимо, перед монитором ПК.
  -Играет, - прокомментировала хозяйка, - Строго два часа пострелушек, чтобы снять стресс. Работа у нашего Михалыча нервная, с бумажками, постоянный контроль.
  -Это как? - переспросила Тома.
  -Экспедитор. Кондитерские изделия - печенье, конфеты, шоколад. В наше время удовольствие не из дешевых.
  Хозяйка бросила в чашку Томы пакетик фруктового чая, залила кипятком, поставила перед девушкой сахарницу. В обществе этой женщины Тома чувствовала себя намного лучше.
  -В наше время вообще нет дешевых удовольствий, - уточнила хозяйка, - Платить приходиться даже за то, чтобы оставаться человеком. Но для Михалыча эта цена слишком высока. Он расплачивается своим здоровьем, неестественно, так, как быть не должно.
  -Он не умеет быть другим, - попыталась заключить Тома и бережно опустила себе в чашку пару кубиков рафинада.
  -Нет, Тамара, он просто НЕ ХОЧЕТ быть другим. И то, что ты видела, что тебя испугало, убивает его.
  -А мне он сказал, что наслаждается своей дряхлостью.
  -Это самое страшное, что может испытывать человек, юный душой, с большим светлым сердцем - наслаждение малозначимым и проходящим. Тебе ли об этом не знать?
  Она говорила так будто своими глазами наблюдала за отношениями Томы и Никиты, не только за их запинкой, приведшей девушку за перила моста, но и за попыткой их возобновления. Как-то легко Тома поверила в рассказ женщины про ее с Владом общение во сне. Впрочем, сейчас она верила во все, что угодно.
  -Что с ним случилось? - спросила Тома в ответ.
  -За семь лет он ни разу не говорил со мной об этом, а я ни разу не спросила, - развела руками женщина, - И не хочу спрашивать. Это очень личное, принадлежащее только ему одному. От себя могу добавить, что Михалыч обязательно признает свою вину если в чем-то был не прав. Да ты и сама понимаешь, он и мухи не обидит. Поэтому прими от меня извинения за то, что он заставил тебя поволноваться.
  -Да ничего, - как-то потеплело внутри Томы, - Вы все равно передайте ему мою благодарность...
  
  Она видела неприятные изменения и на своем лице, добравшись, наконец, до дома и обратив внимание на себя в большом овальном зеркале в прихожей. Несильные, не превращавшие Тому в дряблую, сморщенную, столетнюю старуху. Но безжалостно напомнившие о ее неизбежности. В то же мгновенье в голове Томы родился знакомый прежде гул, наполненный всевозможными шумами и звуковыми эффектами, что она слышала в доме Влада. Цветок же в ее груди увядал, клонился вниз, растрачивая свою силу на ее собственную привлекательность, которой Никита не переставал восхищаться, и за право владения которой готов был драться с любым соперником. Чернота постепенно поглощала сияние цветка, затуманивала, стремилась надежно скрыть от сторонних глаз. Как будто он больше не принадлежал Томе, и она ничего не смогла с этим поделать. Она лишь касалась своего лица сухими острыми пальцами, там где гладкую нежную кожу расчертили кривые и бездонные расщелины морщин.
  Тома видела себя такой совсем недолго, вполне возможно, что всего долю секунды. Вполне возможно, что она даже и не касалась своего лица пальцами. Потому что не почувствовала этих прикосновений, и то было ее независимым отражением в зеркале. Но гул в голове Тома слышала со всей ясностью ума, и угасавшее сияние цветка чувствовала внутри физически. Это он служил источником тягучего звучания, запомнивший и в точности повторявший. Цветок говорил с Томой через поглощавшую его черноту. И она понимала, что именно цветок хотел ей сказать.
  
  конец
  
  Глава 20. Из поколения в поколение.
  
  ...Все произошло слишком быстро, быстро настолько, что будто ничего и не случилось. Славик даже не почувствовал как его нога зацепилась за металлическую петлю арматуры, торчавшую у края бетонной плиты, и уж точно не понял как кувыркнулся на землю. Лишь невероятно сильная боль пробила ему голову когда крестом торчавшая из сложенных бетонных балок арматура рассекла кожу выше виска и кровь ручьем хлынула по лицу. Он никогда прежде не испытывал подобной боли и не видел столько крови. Хотя, нет, видел в окно во двор деревенского дома где гостил около месяца во время летних каникул. Тогда он стал свидетелем забоя и раздела поросенка ("-у-у, живодеры"), и то зрелище осталось в памяти мальчика каким-то не выводимым и противным клеймом. Впрочем, сейчас им овладел невероятный страх умереть когда вся кровь вытечет через намертво прижатую рукой рану на голове. Страх выбросил из памяти Славика отрезок времени, во время которого он проделал путь до больницы уже в сопровождении отца с матерью.
  Врачом, что зашивал ему голову, оказался седовласый пожилой дядька в очках с толстыми стеклами. Впрочем, в тот момент Славику было не до деталей. Оказавшись на столе, в истерике он требовал наркоз из страха новой боли на месте утихающей. Лишь когда сестра одела на него маску, он попытался сфокусироваться на лице пожилого врача. И кажется мог увидеть как тот зашевелил губами в беззвучном речитативе, однако голоса его засыпающий подросток так и не услышал. Зато совершенно четко ощутил непонятное мягкое давление в голове, насыщенное чем-то неясным и в то же время вполне разборчивым. Как если бы разбросанным на бесчисленное множество атомов, собрав воедино которые можно было увидеть и услышать что-то значительное. Подобно нескончаемым звездам Вселенной нечто мягко коснулось сознания засыпавшего Славика, проникнув ему в голову вместе с беззвучным голосом врача. Теперь он был среди звезд, прямо в самом центре Вселенной, двигавшей ее по кругу одним лишь своим Словом. Прежде он не знал, что у него есть это Слово, даже не задумывался об этом. И его восторгу не было предела когда ЕГО Слово, заключавшее в себе неизмеримое количество частей и форм, возобладало таким могуществом. И придя в себя, какое-то время он все еще оставался среди звезд, пытаясь сохранить Слово в памяти как можно дольше.
  Но оно никуда не пропало, надежно закрепившись в его голове. И оно обладало собственной силой, легко подчинившей своего владельца. Славик не разучился ни писать ни читать, это было его коньком, его родной стихией. Однако после того падения он думал о том, что его интерес к родному языку угасает. Он не скрывал своего желания стать учителем, всерьез заняться филологией, привить эту тягу как можно большему числу людей. Однако Слово, родившееся внутри него после несчастного случая, едва не закончившегося трагедией, требовало к себе все больше его внимания. В нем заключалось намного больше потенциала в сравнении с привычным Славику языком. Оно не стихало ни на миг в его сознании, где-то внутри Славик слышал его звучание - мягкое, притягательное, родное. Звучание было полно тайн, оно само было тайной, чем-то потусторонним, в котором он просто обязан был разобраться. Пока что он видел лишь невероятные и захватывающие сны по ночам, в которых Вселенная подчинялась его велению стремиться к Балансу. И его собственное равновесие входило в такт с Равновесием всего Космоса. Во снах Славик рождал новые Вселенные, используя Слово, всю его силу.
  При пробуждении же он не помнил ее, как не помнил подробностей сотворения того или иного сотворения мира, и лишь мутные образы его собственного величия захватывали дух. Никогда прежде с ним не бывало такого. Конечно были и другие сны, не менее фантастические по красоте. Но тогда Славик не слышал Слова, звучавшего неразборчивым гулом при попытке повторить его наяву. Просто он ударился головой, сильно, по собственной глупости и невнимательности. И еще был тот пожилой врач, зашивший ему рану. Но как ни старался Славик вспомнить его лица, оно будто растворилось в его памяти. Не осталось ни одной детали. Только голос, беззвучный, и оставшийся внутри, приведший голову Славика в этот приятный таинственный хаос. Только он мог объяснить происхождение Слова, добраться до самой его сути. Но ведь могло так получиться, что то, что происходило со Славиком было результатом несчастного случая, и врач не имел к этому никакого отношения, и его беззвучный голос просто успокаивал подростка, закатившего истерику и находившегося в состоянии шока. К тому же, как он собирался общаться с человеком, лицо которого оставалось для него загадкой?
  Но так получилось, что их новая встреча имела место состояться для Славика ожидаемо и вместе с тем неожиданно. Разумеется, он никому не говорил о том, что с ним происходило, что привычный язык становится для него чужеродным. Он понимал слова, он все так же читал без запинки, но это было сродни некоей мертвой автоматике, бездушной программе, лишенной осмысления, возможности сравнивать и представлять. Все его внимание само собой возвращалось к Слову, к ЕГО Слову. Оно окружало его, будто ограждая от прежних знакомых букв, представляя что-то другое, возвышенное, отчего Славик ощущал себя на каком-то более продвинутом уровне. И вот именно это оставалось для него неразборчивой массой, хаосом, пусть подконтрольном ему, но все же хаосом, который требовал быть понятным.
  Они пересеклись на центральном рынке, куда Славик обычно приходил по субботам после школы: только в субботу из областного центра в город приезжал Миша - продавец картриджей и дисков для игровых приставок. Возле него всегда кучковались подростки, обступавшие его шатер плотной стеной. Нет, в N-ске было несколько торговых точек с приставками и игрульками к ним, просто Миша старался привезти самый-самый свежак. За определенную плату у него можно было обменять у него же купленную игру на другую. И многие из тех кто толпился возле его шатра приходили именно с этой целью. Еще Миша привозил с собой небольшой цветной телевизор, специально для желающих, опять же, за определенную плату, поиграть полчасика в "соньку". Славик иногда играл, явно тяготевший к видео играм. Своей приставки у него пока не было; поэтому рубился в "плейстейшн" у Дэнчика. Можно так сказать, видеоигры являлись для него единственным достойным развлечением в жизни. Его собственная бурная фантазия переносила Славика внутрь игрового действа, изменяя привычный окружающий мир под настрой виртуальной реальности. В один момент Славик превращался в бравого Рэмбо, разносящего в пух и прах вражьи орды со всеми сопутствующими переживаниями. Будто в самом деле от него зависели жизни близких и дорогих ему людей когда он садился перед телевизором Дэнчика с джойстиком в руках. Он чувствовал себя спасителем, мессией, несущим свет и надежду.
  -Добрый день, молодой человек, - мягким добродушным голосом остановил Славика уже знакомый ему пожилой врач.
  Подросток даже не заметил как тот появился среди снующих между торговых рядов людей. До этого дня Славик ни разу с ним здесь не пересекался. И оттого внезапное появление старого знакомого стало для него полной неожиданностью. Славик даже забыл поздороваться.
  -Как голова? - меж тем поинтересовался врач, и странная мысль внезапно прокралась в сознание Славика.
  -Нормально, - чувствуя как вместе с ней к нему возвращается прежний самоконтроль, наконец заговорил подросток.
  Он поспешил покрутить головой по сторонам, ведомый своим чувством. Ничего не изменилось вокруг, однако люди их будто перестали видеть и слышать, но обходили Славика и старика, повинуясь какой-то интуиции. Как река, разделенная преградой, островом, возникшем из ниоткуда и неподвластным ее течению. Его образ сам собой возник в мозгу Славика и не пропадал все те минуты его контакта со стариком.
  -Ты уверен? - все же спросил тот, будто зная правду.
  -Нет, - наконец сказал подросток, - Я помню как Вы говорили что-то перед тем как я уснул...
  -Не торопись изучить Его, - добродушно улыбнулся старик, понимая, что Славик пытался ему сказать, - Позволь сначала Ему изучить тебя.
  -Оно мне все роднее и роднее.
  -Так и должно быть, - с довольным тоном в голосе кивнул врач, - Оно принадлежит тебе с рождения. Я видел это в твоей голове. И благодаря ему твоя рана зажила так быстро.
  -Правда?
  -Мне незачем тебя обманывать, Вячеслав.
  -Но что Оно означает? - пытался получить больше ответов приободренный Славик, - Могу я хотя бы записать Его?
  -Конечно можешь. И обязательно запишешь. Конечно, не сразу. Просто дай Ему время на то, чтобы стать частью тебя...
  Славику понадобилось целых десять лет с того момента, чтобы впервые в своей жизни попытаться перенести на бумагу то, что день за днем и год за годом только росло в нем, выходя куда-то за пределы его мышления. Он не стал учителем как хотел со времен школы, поняв, наконец, что тот язык, которому желал учить людей за партой, не имел ничего общего с его собственными познаниями. Но за эти десять лет он занимался изучением старых языков, пытаясь хотя бы в общих чертах представить тот, который постоянно обновлялся внутри него. Беспрестанно в голове Вячеслава мелькали непонятные и вроде бы бессмысленные слова и словосочетания. Он все чаще слышал их в своих снах, разлетавшиеся подобно галактикам из центра Вселенной. Многие из этих слов забывались при пробуждении, едва лишь он открывал глаза, но Вячеслав знал, что они никуда не исчезали из головы, просто сознание его, лишенное элементарного алфавита, откладывало их на потом, собирая в целый лексикон, который ему еще предстояло освоить. То же, что он помнил, открыв глаза, просто невозможно было элементарно вымолвить, проговорить обычным языком.
  Казалось, он знал тот язык. Всегда. Но по какой-то причине просто не мог вспомнить, загруженный чуждой ему формой общения, выдаваемой за родное с пеленок. Слово оставалось ключом, который помог бы ему вспомнить хоть что-нибудь. Слово было подобно его божественной силе, его индивидуальности, неповторимости, а потому недоступности и как следствие - покою. Он привык к нему, неспешно и размеренно занимаясь документацией в офисе. Вячеславу повезло: руководство выделило ему пусть небольшой, но отдельный кабинет, в котором он мог засиживаться до ночи, отложив в сторону бумаги, и достав из стола толстую тетрадь в клетку с намерением начать, наконец, выводить на бумаге свое Слово.
  Первый же лист тетради пестрел синими чернильными точками, перевести в правильные символы которые Вячеслав пока был не готов. Его Вселенная должна была достигнуть определенных границ, чтобы он смог что-то написать. А потом он увидел бесчисленное множество других Вселенных внутри его собственной, окружавшей его, находящегося в самом ее центре. И в отличие от нее другие уже сформировались и обозначили свои пределы. Все они имели свои обозначения, берущие начала из его Слова, из него самого.
  -Все сущее во мне, - впервые услышал он свой собственный голос, звучавший в бесчисленном множестве Вселенных и в своей тоже, - Не подчиняю, но подчиняюсь.
  Да, Слово требовало подчинения, в том заключался его смысл. Слово было сильнее его, и лишь подчинение ему могло дать Вячеславу желаемый результат. Находясь в самом центре Вселенной, он осознал насколько велико было значение единства его собственной ничтожности и нескончаемого пространства, чьи границы являлись лишь вероятностью. Кажется, тогда ему открылась возможность начертить первое из возможных определений, составлявших его Вселенную. Не на бумаге, физически не способной передать то значение, что стало доступным. Во сне Вячеслав управлял Вселенной при помощи тела, совершая странные движения и пассы руками. Так хотело Слово, ведущее его к желаемому пониманию. На бумагу же он мог перенести несколько понятных лишь одному ему странных символов, являвшихся обрывочными фрагментами своих действий, что остались поутру в памяти. День ото дня символов становилось все больше, появлявшихся в тетрадных листах строчка за строчкой.
  И вот уже глядя в получавшийся текст, Вячеслав пытался воспроизводить движения наяву. Это было похоже на каждодневную гимнастику, каждый сеанс которой становился чуть длиннее. Плавные движения поочередно сменялись грубыми и резкими по мере того как ему открывалась сущность той или иной Вселенной, наполнявших безразмерное пространство вокруг него. И он понимал, что каждое совершаемое им движение так же имеет свое Слово, смысл которого достигался скоростью и четкостью производимого Вячеславом действия или нескольких действий. Он будто вдыхал жизнь в кружившие вокруг него миры, говорившие с ним уже на более менее понятном языке. Понятном благодаря его Слову. И всякий раз он чувствовал как получившая жизнь такая Вселенная оказывалась в нем, награждая его сознание чем-то новым, добавляя к его Слову все новые, но важные фрагменты.
  Он вновь получал уже известные ему знания. И они были лишь началом той жизни, которая началась чуть больше десяти лет назад, которая должна была быть посвящена его Слову, которая сулила множество необычного и доселе непривычного.
  И вновь их с тем пожилым доктором пути пересеклись; вновь неожиданно и вновь случайно. Это случилось в один из первомайских выходных, на третий или четвертый день после официального открытия летнего сезона в центральном парке культуры и отдыха. Вячеслава пригласили в гости очень хорошие знакомые, просто посидеть в душевной компании, съездить на пикник, отказывать им не очень-то и хотелось. И так уж получилось, что кратчайший путь в том направлении пролегал именно через парк. Утро выдалось теплым и солнечным, без каких-либо намеков на дождь (уже хорошо, чтобы только грязь домой не таскать). Вячеслав вышел пораньше, чтобы пройтись по затененному деревьями парку и подышать свежим воздухом неспешным прогулочным шагом.
  Доктор будто ждал его, сидя на одной из свежевыкрашенных в синий цвет лавочек вдоль аллеи, по которой тот шел, облизывая молочную шапку мороженого в стаканчике, купленного на входе в парк. Доктор, казалось, ничуть не постарел с того времени как встретил тогда еще подростка Славика на рынке. Лишь трость покоилась рядом с ним пока доктор, в черных брюках и заправленной в них белой рубашке, вальяжно сидел, откинувшись на деревянную спинку и заложив ногу за ногу. Глаза его были прикрыты. Однако едва между ним и Вячеславом оставалось метров пять, старик повернул голову в сторону молодого человека с мороженым в руках и приветливо улыбнулся при встрече со старым знакомым.
  -Как настроение, Вячеслав? - негромким приятным голосом поинтересовался доктор, пригласив парня присесть рядом.
  И было удивительно, что он помнил имя последнего, которое просто обязан был бы забыть за такой немалый период времени. Хотя, не каждый день за годы его работы в больнице к нему попадали подростки с рассеченной на стройке головой, в панике требовавшие наркоз. Но что было более удивительным, так это факт того, что за прошедшие десять с небольшим лет Вячеслав и этот дедушка больше ни разу не виделись, Слава вообще не мог припомнить, что где-либо замечал его, даже мельком.
  -Не жалуюсь, - кивнул головой Слава, - Занимаюсь по утрам гимнастикой, после которой чувствую себя бодрым весь день.
  И это было сущей правдой.
  -Впрочем, это не просто гимнастика, - дополнил он свой ответ, - Скорее, азбука.
  -Терпение и только терпение, - улыбнулся доктор, - Когда-то в молодости я тоже считал, что познал Слово таким какое оно есть, таким каким я его видел - сложным, однако поддающимся для понимания. Но до сих пор храню целую стопку исписанных тетрадей, чтобы не забыть его уникальную, можно сказать, божественную структуру. Думаю, ты понимаешь насколько этот язык неповторим, насколько чист и недоступен для искажений. Язык чувства реальности, язык восприятия окружающего мира.
  Он даже закрыл глаза в удовольствии, неподдельно наслаждаясь тем, что говорил.
  -Чей это язык? - только спросил Слава.
  -Так ли уж важно его происхождение? - с блаженной улыбкой уклонился от ответа старик, - Гораздо важнее то, что он передается из поколения в поколение. И всегда находит только тех кто умело им пользуется. Кто понимает его Слово и хочет познать его силу.
  -Единение с окружающим миром?
  -Оно не более чем способ оказаться на своем подлинном месте. Но так бывает, что не хватает и целой жизни, чтобы найти его. И это тоже место.
  -Почему Вы показали мне этот язык? Только не говорите мне, что язык моя стихия, - не смог сдержать улыбку Слава, - Что я достоин.
  -Ты быстро учишься.
  Доктор наконец поднялся на ноги, намереваясь уйти. Выпрямился, хоть и опирался на трость.
  -Все мы в юности совершаем ошибки, Вячеслав - делаем много глупостей, занимаемся всякой ерундой; что ж, такова наша природа. Вопрос в том, как и когда наступит понимание своего взросления. В твоем случае оно обернулось серьезными проблемами со здоровьем, едва не ставшими фатальными. Думаю, тогда ты стал немного старше, готовый к новому мировосприятию и желавший новых знаний... Ну и еще, ты просто хороший человек.
  После этого он неспешным шагом направился по аллее в направлении, обратном направлению Славы, прошедшего через главный вход. Слава следил за ним пока старик не скрылся из виду. Вновь и вновь прокручивались в его памяти последние слова доктора, насчет хорошего человека. Вроде бы прежде Славе не приходилось слышать что-то подобное из уст посторонних. И оттого все внутри него как-то приятно размягчилось и потеплело. Перед глазами сами собой вспыхивали уже знакомые фигуры и их сочетания - жесты и действия, совершаемые им каждое утро и занесенные в тетрадь. Слава помнил их назубок. Но сколько еще ему предстояло их совершить и запомнить. Несмотря на ту необычность, к которой он давно привык, которая стала частью его жизни, перспектива ее продолжительности (целая стопка тетрадей), и возможность остаться так до конца и не изученной (и это тоже место), выглядела несколько мрачноватой. Уж очень не хотелось Славе владеть Словом без возможности свободно пользоваться им по своей воле. Разве не для того, чтобы пользоваться Словом, оно было открыто ему для изучения?
  Но ведь он уже давно пользовался Словом. Просто его алфавит множился все новыми и новыми символами, и там он мог различить уже существующие обозначения, лишенные, однако, искажающих их внешних форм. Его гимнастика управляла тем, что скрывалось внутри, заставляла его следовать единственному заложенному в каждом из бесчисленного количества прочих видимых им в его Вселенной Слов смыслу. Как будто он выдумывал привычный мир заново, проведя свое тело через каждый составляющий его элемент, стать буквально всем, пропустить через себя даже то, о чем Слава имел самое поверхностное представление, если вообще имел.
  Он использовал Слово с того дня как вернулся к учебе после больничных в результате несчастного случая на стройплощадке. И его растущие подозрения насчет бессмысленности родного (как он считал) языка на самом деле были первыми попытками использовать Слово по назначению. Неподконтрольные ему, захватившие все его воображение, не отпускавшие ни днем ни ночью на протяжении всего прошедшего с того знаменательного дня времени, эти попытки навсегда подстроились в его жизнь, требуя от Славы беспрестанного внимания. До того как начать записывать свою азбуку в тетрадь Слава оставался ведомым Словом, легко воспринимая прежние правописание и чтение, пусть вызывавшие отторжение, но все еще бывшие его коньком. Оно только дополняло знакомый тридцати трехбуквенный алфавит множеством других символов. Слово насыщало его значениями, знакомыми Славе когда-то, очень и очень много лет назад, кажется, в другой жизни.
  Но сколько их должно было быть в конечном итоге? Кажется, очень и очень много. Слово мироздания не должно было открыться ему целиком так просто. Слава и сам понимал, оно было смыслом его жизни, к которому ему следовало стремиться, и лишь в самом конце он мог рассчитывать на ответы. В конце концов, такой вариант предполагал насыщенность событиями, отличными от нудных стандартных перспектив. Конечно он считал себя каким-то особенным в детстве: чувствовал внутри себя нечто, какую-то истину, которую не мог сформулировать, но которая вселяла определенную моральную выдержку. Ведь даже среди тех трех-пяти одноклассников, как и Слава имевших высокие оценки по русскому и литературе, он считал себя наиболее сильным учеником. Все дело в том, что и во вне учебное время Слава находил моменты упражняться в правописании и технике чтения. И те же видеоигры, к которым он тяготел, не смогли как-то негативно воздействовать на его успеваемость по этим предметам.
  И тот несчастный случай будто представил ему то, что он чувствовал внутри себя без возможности четко и ясно разглядеть. То была тропа вверх откуда лился бледный свет, а за спиной не было вообще ничего, черная мутная пустота. И тропа начиналась прямо под ногами Славы, проходила прямой линией, не допускавшей самых маленьких изгибов, ясно указывая направление. На самом деле он уже продвинулся по тропе, исчезавшей прямо за спиной, и тогда этот свет стал чуть ярче. Это доктор обнажил ему тропу, по которой Слава уже двигался в этом мире. С нее нельзя было свернуть, ее предстояло пройти до самого конца где его ждал свет; пройти, лишь изредка оглядываясь по сторонам. Не просто идти, но двигаться при помощи гимнастики, переносимой на бумагу. И не было (и не могло быть) ничего важнее света впереди.
  А ведь ему тоже предстояло рассказать о Слове. Слава знал, что должен был встретить однажды на своем пути кого-то кто услышал бы, чтобы Слово продолжало жить, чтобы помнили и следовали его зову. Это было логичным продлением заложенных доктором в памяти Славы познаний, в какой-то степени, частью его гимнастики. Он только начинал заниматься ею, а значит пока обладал лишь небольшой частью этих знаний, которые нуждались в тщательной обработке. Быть всем, хотя бы максимально многим, видеть и чувствовать как можно больше элементов Вселенной, говорившей с ним при помощи Слова, приводимой Славой в движение - он еще не владел достаточным потенциалом, чтобы самому поделиться им с кем либо еще. Но так нужно было сделать. Слово не принадлежало ему, всего лишь предоставляло возможность пользоваться его благами. И он понимал это, а значит мог рассчитывать только на такого же как он сам - адекватного и "просто хорошего" человека.
  Странно (впрочем, ничего странного), но только после этого неожиданно нового общения с доктором, воображение Славы само собой переключилось на предстоящее путешествие на природу со знакомыми. И теперь, когда он знал, что среди них будет Вика, к которой про себя он испытывал симпатию, но с которой старался не общаться, молча бросая на девушку частые короткие, но восхищенные взгляды, его воображение вовсю рисовало перед глазами Славы надежные семейные отношения. Слово наверняка смогло бы оградить и его самого и Вику от всех трудностей, гарантировать неприкосновенность и семейную идиллию. И тогда бы он смог передать Слово своим детям. Он был убежден в том, что обладал достаточным уровнем знаний, чтобы использовать силу Слова для сохранения своей неприкосновенности. Всего-то и надо прочертить про себя необходимые комбинации символов из открывавшегося ему алфавита, проделываемые Славой каждое утро. Не зря же он заучивал их до автоматизма, совершая свои физические упражнения. С такой силой, что только росла по мере все открывавшейся Славе азбукой, ему просто нечего было бы бояться в этой жизни.
  Он и не заметил как быстро пролетело не менее получаса с того момента как доктор оставил Славу наедине с разыгравшимся воображением. В тот момент все оказывалось настолько легко и просто, что Слава наслаждался этими образами как мог. С чего он решил, что Вика была ему не пара? Слава знал совершенно точно, девушка была свободна, порядочна, спокойна, без вредных привычек. Это он старался не заговаривать с ней, чувствуя себя каким-то стесненным в ее присутствии. В той компании куда Славу приглашали Вика тоже была желанной гостьей. Его собственное воображение вдохнуло в Славу некий задор, освежило, наполнило решимостью, даже вскружило голову. Так что довольная улыбка не покидала его всю оставшуюся часть пути к дому, где его так ждали.
  Но не ошибся ли он в своих выводах?
  
  конец
  
  Глава 21. Права и обязанности (1).
  
  Он чувствовал, что силы покидают его, в то время как его преследователи, казалось, не знали усталости. Он чувствовал, что его собственное тело выступало против него, наливаясь тяжестью в ногах, предательски слабевших с каждым новым его шагом. В эти минуты все выступало против него, стремясь затормозить его бегство. Лишь погоня не сбавляла своего хода. Тем не менее он продолжал бежать пока его нога не наступила в какую-то ямку и Валера не споткнулся и не растянулся на грязной листве. А когда вновь поднялся с намерением продолжить бежать - увидел перед собой уже знакомую бурую деревянную дверь с кольцом вместо ручки. Всего секунду назад перед ним не было никакой двери, за которой, он помнил, был почти пустой зал с алтарем и его собственное фото в рамке на беленой стене. Разница заключалась лишь в том, что в прошлый раз Валера вошел в эти просторные стены, толкнув входную дверь собственного дома на улицу.
  А ведь эта погоня была следствием того, что происходило с ним в то необычное утро. Сейчас это, впрочем, не имело значения, ведь дверь предоставляла Валере шанс спрятаться от своих преследователей, кажется, он слегка оторвался от них. И тем не менее, медлить он не стал, сжав дверное кольцо обеими руками и с силой потянув дверь на себя. Дверные петли предательски громко заскрипели, выдавая местоположение Валеры его погоне, он поспешил переступить порог просторного освежающе прохладного зала со знакомым ему алтарем.
  В прошлый раз он пустовал, Валера касался руками его холодной, шлифованной до зеркального блеска гранитной поверхности. И тогда алтарь говорил с ним, предлагая исполнить желание Валеры стать в прямом смысле невидимкой. С детства Валера хотел бы обладать этой классной способностью, навязанной ему с экрана ТВ. Наверное по той же причине стремления оставаться вне визуального восприятия со стороны окружающих Валера старался привлекать к себе как можно меньше внимания. Всю свою сознательную жизнь Валера оставался тихим - скучным и неприметным одиночкой, избегая лишних друзей и просто знакомых. В свои сорок лет он уже должен был обзавестись семьей и наслаждаться всеми прелестями семейной идиллии. Но нет, сухое дом-работа-дом, с домашним Интернетом в качестве единственного развлечения совсем не предусматривало каких-либо перемен в обозримом будущем.
  Алтарю было под силу исполнить желание Валеры полностью скрыться от посторонних глаз. Однако за это требовалось хорошо заплатить. И вот теперь, спрятавшись за дверью от погони снаружи, Валера наблюдал разложенное на алтаре тело. Он несомненно узнал свою жертву. Ту самую, что стала причиной его бегства. Не запачканная землей, куда Валера закопал несчастную, но залитая кровью от его рук, слава богу бездыханная, молодая женщина будто совершила поход из могилы до алтаря. Специально к появлению Валеры в этом удивительном месте. Чтобы он не рассчитывал на передышку, чтобы помнил цену своей мечте.
  Но просто удивительно как легко Валере удалось ее заплатить. Хотя нет. Это алтарь явился к нему в подходящий момент. Неожиданно, и в какой-то степени ожидаемо, учитывая его детские фантазии, с которыми было нельзя расстаться в силу избранного Валерой одиночества. Вообще он мог бы похвастаться богатым разнообразием своих фантазий. И о многих из них, порожденных насилием, хранящимся в Сети, Валера постеснялся бы даже заикаться перед самим собой. Впрочем, в другое время он бы вряд ли рискнул принять условие алтаря и принести жертву в обмен на возможность физически исчезать по своей воле. В другое время Валера лишь наслаждался фантазиями, получая удовольствие от лицезрения их на мониторе крутого дорогостоящего ноутбука, кредит за который едва был погашен.
  И вновь алтарь позвал его первым. И вновь его безмолвный, но такой приятный голос, взял над Валерой контроль, направив того еще раз взглянуть на принесенную и не напрасную жертву. Ноги сами понесли Валеру к алтарю, отдохнувшие, набравшиеся прежних сил, как будто Валере открылось второе дыхание. И все же на миг в его голове мелькнуло опасение, что молодая женщина оставалась жива даже сейчас, что алтарь требовал наконец добить ее. Хотя и без того у Валеры не получилось лишить жертву жизни одним ударом как он планировал, убежденный в своих анатомических познаниях, выдаваемых соответствующими видео в Сети. Или же ему так казалось в тот момент пока Валера пребывал под влиянием этой желанной и приятной ему силы, овладевшей им с ножом в руках. В просматриваемых им видео в Сети все было легко и просто, он делал все так же как там. Конечно было неприятно от сырой липкой крови, заляпавшей его одежду. Он совсем не чувствовал ее, пронзив ножом несчастную женщину еще пару раз.
  А вот теперь, когда ее забрызганное кровью, и совсем без каких-либо на нем следов пребывания под землей тело в длинной светлой юбке вновь оказалось перед ним, теплая кровь вновь залила его рубашку и треники. Но лишь в его воображении. Нет, женщина была мертва, убитая Валерой совсем недавно. Симпатичная, красивая, часто встречаемая Валерой по пути на работу. Она будто напрашивалась на то, чтобы оказаться заколотой им. Однако, серые глаза ее, невероятно красивые, которые Валера видел всего раз в своей жизни и которые лишь вдохновляли его на преступление, были открыты. И в них сохранялась жизнь, отчего они не утратили своего очарования. Валера уже не мог вспомнить закрыл ли он их перед тем как закопать свою жертву.
  -Ты и без того невидимка, - неожиданно услышал он громкий голос.
  Это был голос его фото на стене, в корне отличавшийся от приятного уютного голоса алтаря. Фото не ожило как Валера мог ожидать, по-прежнему оставаясь привычным кадром.
  -Ты делаешь это потому, что устал, - напомнил Валере голос с фотографии, - Посмотри на нее. Посмотри еще раз.
  Вслед за тем до обескураженного Валеры донесся чуть слышный стон. Его жертва невероятным образом была жива. Перепачканная в крови, едва живая, молодая женщина смотрела прямо на него.
  -Это ведь ты построил этот алтарь, - напомнило Валере его фото на стене, - В течение многих лет. И все это время ты оставался невидим.
  -Пусть так, - наконец признался Валера, - Но так мне по душе.
  -Ты знаешь, что это неправда, - вновь напомнило фото, - Невидимость не облегчит твоих переживаний, не защитит от того мира, который тебя не устраивает. Невидимость ничего не изменит.
  -Тогда почему бы не исчезнуть всему миру? - злобно усмехнулся Валера.
  Голос алтаря вложил в его крепкую руку знакомый и уже заляпанный кровью тяжелый штык нож.
  -Как и я ты часть его, - невозмутимо и хладнокровно предупредило фото, - Совсем не плохая его часть. И зная тебя, могу не сомневаться в том, что ты просто не сможешь этого сделать.
  -Смогу, - уверенно заявил Валера, - Этот мир не имеет права на существование. Он давным-давно безвозвратно изгажен.
  Он вновь перевел все свое внимание на чуть живую женщину. Ей оставалось всего ничего, ему даже не стоило прилагать дальнейших усилий, чтобы покончить с ней, потерявшей много крови от уже полученных ран. Но почему она не умирала? Почему Валера не сомневался, что закапывал в землю бездыханное тело? Разве так могло быть в действительности? Напав со спины, он ударил жертву без промедления и продолжал бить пока та не затихла.
  И вот он снова сделал замах. И вдруг остановился, внезапно придя к мысли, что не может. Как ни старался Валера не смотреть ей в глаза, возбужденный от вида ее крови его взгляд вновь и вновь возвращался к глазам несчастной. Они и в самом деле были невероятно красивы, и оставались таковыми даже в эти страшные для женщины мгновенья. В ее глазах Валера не увидел ужаса близкой смерти (не было его и во время первой попытки злодейства). Совсем нет, это казалось невероятным, но сильные физические мучения жертвы и инстинктивное стремление к жизни, казалось, усиливали нежность, заключенную в ее глазах. Умолявший о спасении взгляд будто придавал им ласкового доброго сияния, безнадежно запавшего в его память. И это оно удерживало Валеру с ножом в руках без движения.
  И тогда до него дошло, что это не он склонился над ней, истекающей кровью, намереваясь спасти несчастную одним лишь прикосновением рук к пылавшим огнем ее ранам. Он занял валерино место, оставшись в валериной окровавленной одежде, отбросив нож в сторону.
  -Ты понимаешь, что она покажет на тебя? - разумно и в панике настаивал Валера, заняв место на фото над алтарем, и это все, что он мог сделать.
  Одной рукой его двойник закрыл женщине глаза, другую же опустил ей на кровоточившую грудь.
  -Мы никак друг без друга, - негромко ответствовал он, не поднимая на Валеру глаз, - Твоя ненависть - моя боль. Одно без другого невозможно. В единстве спасение, единство наше право.
  Кровь под его рукой исчезала, растворялась, отступала обратно в раны несчастной, оставляя ее платье сухим и чистым.
  -Теперь понимаешь? - обратился к Валере двойник, когда после завершения всей процедуры исцеления алтарь опустел, остались лишь небольшие пятнышки крови на холодной поверхности.
  Двойник легко мог удалить их, и Валера хорошо понимал почему тот не стал этого делать....
  -Сработаемся, - принял предложение двойника он с облегчением.
  Как и всегда, впрочем...
  
  конец
  
  Права и обязанности (2).
  
  ...Приятные цветочные запахи заполнили его всего, мгновенно вытравив все воспоминания из памяти. Казалось, они были в нем всегда; казалось, он был их творением, вместилищем, и все его призвание и бытие заключалось лишь в том, чтобы наслаждаться ими. Непрерывно и тщательно. И он наслаждался ими, наблюдая безграничное пестрое цветочное поле, как в зеркале отражавшееся в гладкой лазури неба над головой. Цветочный аромат мягко щекотал горло, ласкал, и, казалось, что от Степы больше ничего не требовалось кроме как с довольной улыбкой на лице предаться этим нескончаемым ласкам. Не существовало ни времени, чтобы попробовать понять сколь долго они продолжались, ни ощущения своего пребывания посреди цветочной дали. Он определенно не воспринимал себя здесь чем-то чужеродным, лежа недвижимой массой на цветочных лепестках.
  И когда черные - прочные и толстые - нити подобно тонким стеблям поползли вдоль его тела, надежно обвивая руки и ноги, Степа их почти не почувствовал. Нити ползли по его груди, проникая в голову, прямо в мозг, прямо в сознание. Они тоже не казались ему чем-то сторонним, даже несмотря на их появление буквально из ниоткуда. Однако сквозь цветочную ароматную идиллию до Степы добралось и нечто неприятное, то, что изрядно выбивалось из общего состояния вечной эйфории. И первым из этого стала горечь, заполнившая горло, являвшегося источником пронизывающих всего его волшебных сладких запахов. Подобно клубам едкого дыма горечь вскипела, забурлила, заклокотала, устремляясь куда-то вглубь Степиного естества. Горечь обжигала нестерпимым огнем, родившимся где-то в самых ее недрах. И вот уже серая и просто темная дымка затягивала нежную, зеркально сияющую небесную лазурь, расчерченная полосками черных нитей, что происходили прямо из него, из каждой его частицы.
  И где-то над Степой нити наконец-то соединялись в два длинных пучка, приобретая форму рук, терявшихся в глубине плотной серой пелены, будто прошедших через некую границу, по ту сторону которой и располагалась цветочная бесконечность. Тогда же Степа смог увидеть очертания неясного человеческого лица, возникшего словно за грязным стеклом. И еще до него донеслись чьи-то взволнованные голоса, мол, сердце остановилось, он не дышит.
  -Прости, я не могу позволить тебе уйти, - приятно разлилось в его просыпавшемся и отяжелевшем сознании, - У тебя еще есть шанс. Ты должен дышать; это будет крайне тяжело, но пока я рядом - возможно.
  Горечь и жжение в горле Степы усилилось, разлилось внутри едкой субстанцией, заставив его вновь почувствовать собственное тело. Вслед за этим перед глазами парня заплясали языки пламени и снопы огненных искр. Они с болью отзывались у него в голове, понемногу возвращая Степе последние воспоминания с того момента как ему сообщили о сильном задымлении в квартире Ольги. А ведь Степа самолично запер пьяную в стельку сестру, оставив, тем самым, несчастной всего один выход - через окно четвертого этажа. По дороге к сестре он не думал ни о каких причинах возникновения дыма и наверняка возгорания, в голове билась всего одна мысль - он оставался виновен.
  Степа опередил пожарных всего-то на пять минут и не с первой попытки попал ключом в замочную скважину трясущимися руками. А когда открыл, в лицо его сразу же ударил едкий дым и запах расплавившейся проводки. На какое-то мгновенье Степа просто растерялся, скованный внезапным страхом открывшейся ему картины. Это престарелая соседка Ольги, позвонившая ему и вызвавшая пожарных, напомнила ему о сестре своими оправданными причитаниями. Степа бросился внутрь, не оглядываясь по сторонам, чтобы не видеть огня, который, как он думал, уже нельзя было потушить своими силами. Дым скопился в зале, из-за запертых окон не имевший выхода на улицу. Ольга лежала на диване, оставленная братом каких-то несчастных полтора часа назад...
  И все же Степа был мертв. Он чувствовал нити рук внутри, плотно скрутившие каждую частицу его тела. Степа дышал только благодаря им, только благодаря этому странному врачу, вернувшему его обратно в прежний мир. Но однако цветочная идиллия, лишенная четкого пространства никуда не делась, переместившись по ту сторону замутненного серого окна, откуда Степа впервые увидел лицо врача, перетащившего его на свое место. Он отдал свою жизнь сестре, переселил в нее свое дыхание, высосав из легких Ольги смертельный горький дым (и пары алкоголя). Как такое оказалось возможным теперь не имело значения, как, впрочем, и переживания за здоровье сестры.
  -Прости меня, дуру, - причитала Ольга, сжав его руку у больничной койки, - Никого роднее больше у меня нет. Обещаю, все будет по-другому. Обещаю измениться...
  Наверное она знала, что тело ее брата функционировало только благодаря вмешательству третьей силы, пребывавшей внутри Степы и вернувшей и удерживающей его в прежнем несущественном бытие. Наверное Ольга понимала, что видела перед собой лишь тело, клетку, тесную камеру со связанным по рукам и ногам узником, уже не принадлежавшем бывшим глухим ее стенам. Чувствуя тепло, но мертвую безжизненность руки брата Ольга просила лишь о прощении, каялась в своей слабости и распутстве, результатом которого стали развалившиеся отношения с Ефимом. Но Степа ничего не мог ответить ей. Глаза его смотрели в беленый потолок, за которым виднелась чистая небесная лазурь, заросшая цветами; их аромат проникал в обожженное и отравленное горло Степы, разбавляя чуть заметную боль и горечь дыма.
  -Тебя назвали героем, - поделился своими мыслями уже знакомый ему врач, скрепивший его сознание прочными нитями из рук, - Но я считаю спасение чьей-то жизни не более чем долгом, обязанностью. Здесь нет ничего героического.
  Выглядел он лет на двадцать пять - тридцать. Невысокого роста, щуплый и жилистый, с жиденькой бородкой на слегка вытянутом лице, выражение которого всегда оставалось добрым и дружелюбным. Он был подобен голограмме, представ перед Степой в полный рост сквозь время и пространство.
  -Я знаю где ты, я вижу тебя, я вижу, что это место для подобно родному дому. Знаю, что по-прежнему уже не будет ни для тебя ни для твоей сестры, - врач говорил тихо и внятно, голос его мягко вливался в каждую частицу сознания Степы, в цветочные ароматы, в его дыхание, - У меня тоже есть обязанность. Даже не работа и не призвание. Нравится кому-то или нет, но я не имею никакого морального права не использовать свои возможности дать еще один шанс...
  -Это уже не жизнь, но принуждение к жизни, - не скрывая слез, настаивала Ольга, сжимая теплую, но в то же время холодную руку Степы, - Я знаю, что тебя не должно быть внутри. Возможно и меня тоже, потому что я чувствую твое дыхание - сильное, родное, искреннее. Чувствую его с того момента как ты отдал его мне до последней капли. Не оттого что обязан был...
  Ольга вновь плакала где-то отдаленно внутри него, даже заменяя его, оплетенными целой сетью оживлявших его тело нитей.
  -Он должен отпустить тебя, Степка. Это уже не ты, но я знаю, что ты слышишь меня. Я знаю где ты, я видела цветы, очень много цветов, принявших тебя. Не поверишь, я чувствую их запахи.
  Она смотрела прямо ему в глаза, безжизненные, в которых была лишь бескрайняя небесная лазурь, не принадлежавшая миру живых. Будто смотрела сквозь порталы, открытые тем человеком, который добрался до Степы и силой вернул того в прежнее тело. Это Ольге удалось на какие-то мгновения оказаться рядом с братом в его цветочном царстве в то время как кто-то сторонний всего лишь протянул свои цепкие руки, сам оставаясь где-то на отдалении.
  -Я могу быть рядом с тобой, Степка. И я тоже хочу дать тебе еще один шанс. Я "пробила" твоего врача. Не такой он уж принципиальный, тоже человек.
  В глазах ее сверкнула прежняя природная жесткость.
  И в какой-то момент нити внутри Степы вдруг пропали. В какой-то момент он вновь оказался среди привычных цветов, наблюдая чистую небесную гладь. Свободный от эмоций, мыслей и воспоминаний. Так и должно было быть всегда. Просто всего лишь на мгновенье произошло что-то непонятное, приведшее его в неприятное забытье. Горечь дыма в горле. Впрочем, оно уже практически забылось, не оставив ни малейшего следа.
  Но нет, не на мгновенье. Все потому, что сквозь гладкую ровную синеву Степа видел слабые, почти незаметные, но все же ощутимые очертания лица, взгляд глаз которого внимательно сосредоточился на нем, пробившись откуда-то извне, чтобы не упускать из виду...
  
  конец
  
  Глава 22. Направление юго-восток.
  
  Они подобны каждой частице моего тела, оторванные от меня фрагменты, устремляющиеся куда-то в бесконечную высь. Холодные и бездушные, немые - голоса окружают меня, будто рожденные мной самим. Но я чувствую их чужеродность. Сколько помню - ни разу голоса не звучали внутри меня по моей воле. Их неизменно много, бесчисленное количество, переплетенное в тугую нить, которой не суждено изогнуться.
  Я слышу голоса непостоянно, три раза в месяц через каждые полгода. Тогда я практически, что называется, выпадаю из собственной головы на пару часов, подхваченный голосами и уносимый ими куда-то за пределы мироздания. Невозможно разобрать хоть что-то в этом нескончаемом их смешении; как бы я не старался напрячь все свое сознание и сконцентрироваться хотя бы на одном конкретном элементе из всей какофонии, у меня не получается. Все что мне остается - подчинение их движению все время вверх. В эти периоды времени голоса в моей голове берут мое тело под свой контроль, продолжая его функции без моего участия. И все же после них я обнаруживаю себя либо в сидячем либо в лежачем состоянии, наполняя свои отключенные мозги воспоминаниями. Память всегда возвращается, голоса не забирают ее с собой безвозвратно.
  Я знаю, что не болен, что мне не нужна помощь психиатра, у меня не случалось никаких травм головы. И то, что со мной происходит я могу объяснить лишь непонятным образом перехваченной трансляцией каких-то сигналов. Я знаю, что источник их находится где-то на юго-востоке, за несколько тысяч километров от меня, но очень и очень мощный, направленный исключительно в космическое пространство. И в очередной раз проснувшись ночью и глядя из окна четвертого этажа в звездное небо, я чувствую источник всем своим естеством. Как если бы находился прямо возле него, как если бы мог коснуться его руками. Полагаю, что он должен быть достаточно большим, если его сила достигает меня. Его сила пульсирует и резонирует постоянно, однако выход ее наружу происходит строго в определенные отрезки времени. Это мертвая сила, бездушная, не придуманная человеком. Как будто сухая листва срывалась бы с веток и устремлялась бесконечно далеко ввысь, оставляя землю чистой и не изгаженной. Так мозг дряхлого старика избавляется от утративших смысл воспоминаний. И таких воспоминаний невероятно много. Много настолько, что для хранения их требуется просто огромное хранилище. Размером, например, с гору.
  А вдруг где-то на юго-востоке в самом деле есть такое место, целая гора, свидетелем отправляемых далеко за пределы Земли воспоминаний которой я являюсь? Гора - передатчик отмерших земных воспоминаний. Возможно, сама Джомолунгма. Что если сама земля, по которой я хожу каждый день, соединяет меня с ней? А вот буквально на днях я услышал фразу - камни могут говорить. Может быть, это они передают мне ту мертвую, бездушную, но естественную природную силу, связуют с источником за тысячи километров от меня?
  И как безумец я выбегаю на улицу среди ночи в поисках подходящих придорожных камней. Мне не нужны абы какие камни, только те, которые находятся на юго-восточном направлении от меня. Но даже понимая это важное условие на интуитивном уровне я знаю, что у меня ничего не выйдет. Один за другим я хватаю и отбрасываю безмолвные, лишенные какой бы то ни было силы камни в сторону, перебираю все подряд. А внутри бьется мысль попробовать обратиться к ним когда придет время новых сигналов. Не во время трансляции, а прямо перед ней, до того как я вновь услышу голоса в голове. И почему раньше я никогда не думал попытаться так сделать?
  Как это началось со мной? Могу лишь предположить, что после того как однажды, впервые в своей жизни, и крайне неудачно (к разочарованию Никиты, позвавшего меня с собой на заработки) я занялся строительными работами. Тогда от меня требовалось совсем немного помощи при работе мастеров с каменной кладкой, однако я неудачно упал, едва не сломав ноги, после чего вернулся домой, поняв, что работа с камнем не моя стезя. Но уже тогда я чувствовал какие-то внутренние препоны, протестующие против той поездки на объект. В голову так и лезли самые мрачные опасения и сомнения в собственных силах и в благополучном завершении всех работ. И уже тогда, в должности "принеси-подай-иди нафиг, не мешай", в самый первый раз, взяв подготовленный к работе камень в свои руки, я испытал некую неприязнь к тому чего должен был касаться руками на рабочем месте. Слишком тяжелым показался мне тот кирпич, слишком холодным, почти ледяным. И хотя я был в тряпочных перчатках, его враждебность по отношению ко мне ощущалась целиком, в каждом самом мелком его кусочке. И все прочие там камни, предназначенные для работы, оказались такими же враждебными - тяжелыми и ледяными.
  Куда легче мне давалось ковыряться в земле - копать ее весной и осенью под зиму, рыхлить и пропалывать грядки. Деревня была моим домом во всех смыслах, и променять ее на городские джунгли я мог только на самый крайний случай. Запах земли я чувствовал с самого своего рождения, для меня он всегда был сладок, гораздо слаще любых других ароматов. Земля всегда меня грела, ходить по ней мне доставляло удовольствие, пожалуй, в ходьбе я чувствовал даже некий прилив сил.
  И вот передвижение в сторону юго-востока стало отличным от передвижений в других направлениях. Больше того, оно стало как-то физически неудобнее. Все из-за той мощной силы, открывшейся мне практически сразу после первых перехваченных мной сигналов. Будто юго-восток стал более требовательным, четко поставив мне задачу быть в том направлении сосредоточеннее, чего не происходило со мной прежде.
  Но вот я чувствую приближение нового выброса знакомых сигналов. Каждый раз оно сопровождается странным бурлением в моей голове, сплетением мыслей и эмоций в единый плотный клубок, вокруг которого образуется подходящая для голосов пустота. Она постепенно растет, сжимая этот хаос моего сознания в полное ничто. Как правило, этот процесс длится не больше получаса. И сейчас мне этого времени вполне хватит, чтобы попытаться проверить насколько я прав в своих догадках. И снова я спускаюсь на улицу за каким-нибудь камнем с пола на юго-восточном направлении. Голова гудит, гудит все тело, каждое мое движение осторожно и неторопливо. Лишь бы не оказаться на улице когда голоса наполнят мою голову целиком, нарастая и множа свое количество. Не обращая внимания ни на кого и ни на что, огибаю родные стены единственного в поселке четырехэтажного дома, оказываясь с юго-восточной его стороны, под окнами родной однушки. Подбираю несколько придорожных камней, больших и маленьких. Чувствую в пальцах их вибрацию, гудит сама земля, стоит лишь слегка коснуться ее пальцами. Вибрация нарастает с той же степенностью что и голоса в моей голове. Мощная естественная сила источника подобно тонкому ручейку разливается в реку, поток которой впадает в меня, не проходя через меня насквозь.
  Сжав камни, я возвращаюсь в дом. И могу с уверенностью сказать, что это они ведут меня. Они придают мне уверенности в ногах, как бы замедляют не останавливающееся сжатие моего сознания. Я чувствую как земля обращается ко мне через них. И голос ее - нескончаемые мимолетные вспышки образов, быстрые настолько, что просто проходят куда-то через меня, не оставляя следов своего существования.
  И тогда голоса в моей голове просто наваливаются на меня всей своей бесконечной массой. Сейчас мне нужно только недвижимо лежать, сжимая камни в кулаках, сейчас происходит что-то другое, непохожее на прежние их вторжения. Заряженные голосом земли камни придают голосам вес, тормозят их скопление, стремящееся в черную небесную бездну. Теперь я могу расслышать жуткие крики и вопли агонии, стоны физической боли, отчаянье и обреченность. Безнадега и хаос заключены в каждом голосе, страх и ненависть, и нет намека на что-то приятное. Голоса напоминают плач, безутешные и нескончаемые слезы скорби, от которых все мое тело покрывается гусиной кожей. И собственный плач рвется наружу сам собой так, что ничего нельзя с ним поделать. Он не порожден страхом. Это другое. Это земля очищается от боли и слез скорби, собирая ее даже из самых отдаленных и труднодоступных уголков, сгоняя ее в один источник и направляя вглубь Вселенной. Имеется ли конечный адресат, получающий земные страдания, находящийся в курсе всех этих мучений и ненависти? Знает ли оно обо мне? Знает ли о тайном слушателе, который в курсе, который понимает и чувствует всю эту грязь как будто свою собственную? И одинок ли я в прослушивании подобных сообщений?
  Но нет сомнений в том, что земля отпустит меня, желая, чтобы я и дальше был свидетелем ее сигналов. Зная о моем неприятии тесных душных городских стен, выжимающих из людей все соки порядочности и заботы, и оставляя от них брюзжащие раздраженные оболочки, она сделает все, чтобы я оставался самим собой, таким, каким был с рождения. Земля удержит меня от каких бы то ни было перемен, накрепко привяжет меня к себе. Лишь бы я и дальше был тесно с ней связан. Единственным чему она не станет противиться - моему движению на юго-восток, к источнику, что уже довольно долго передавал негативные переживания, творимые и сохраняемые людьми. Но я знаю, что останусь на своем месте, ведь форма не имеет для меня значения. А то, что внутри мне известно и так.
  
  конец
  
  Глава 23. То, что всегда твое.
  
  ...Алла пребывала в состоянии легкого подпития и вполне могла добраться до автобусной остановки своими ногами.
  -Подожди, - задорным тоном задержала она своего спутника прежде чем запрыгнуть в салон подходящего маршрутного такси, - У тебя очень нежные руки: ласковые и добрые.
  И этот ее комплимент глубоко и надежно засел в мозгу Севы, никогда за свою жизнь положительно не воспринимавшего подобные приятные замечания. По сути, Сева вообще не привык к комплиментам. Наверное, Алла была первым человеком в его жизни, от которого он услышал что-то такое трогательное в свой адрес. Тем более, что речь шла о его руках, приученных к тяжелому физическому труду. За последние пятнадцать лет они огрубели и отвердели, не зная покоя и иногда сводимые судорогами перед сном. Сева совсем не жалел их, получал ссадины и ушибы, бывало, что ковырялся в мусоре и бытовых отходах (чай, не баре) без защитных перчаток. Да и вообще, всю свою жизнь Сева получал на руках синяки, порезы, ушибы, вообще не обращая внимания на столь неважные (пусть и неприятные) пустяки. Зато все эти травмы заживали быстрее и безболезненнее чем на других частях его тела. По сути, руки Севы пребывали в гораздо более качественном состоянии и выглядели менее изношенными несмотря на мозоли и жесткость и сухость кожи.
  Алла была первой в его жизни женщиной, с которой он прогулялся под ручку и при этом чувствовал внутри приятную дрожь. Алла понравилась ему с первого дня их общения. Примерно одного с Севой возраста, невысокая, худенькая, говорливая. И голос ее приукрашивал и дополнял все остальные частицы ее привлекательности. Звонкий и нежный, искренний и добрый - в голове Севы будто теплые волны накатывали и успокаивали. Когда Алла обращалась к нему, Сева хотел слышать ее снова и снова. Ее голос вызывал в его памяти самые светлые воспоминания из детства. Например, о том как в классе ему нравилась Надька Золотарёва, которой он так и не посмел сказать об этом ни в школьную пору ни после. А со временем Сева и вовсе разочаровался в женской искренности.
  После того комплимента из уст подвыпившей Аллы прошло около полугода. И что-то произошло с руками Севы в лучшую сторону. После того как он прошелся с Аллой под ручку всего-то двадцать-тридцать метров от магазина до остановки (ради ее просьбы ему пришлось притормозить выгрузку товара и чуть задержаться на точке) его собственные руки наполнились приятной легкостью. Сева будто перестал чувствовать вес носимых им тяжестей. Да и болезненные судороги перед сном как-то быстро сошли на нет, а если и возникали то сопровождались минимумами болевых ощущений и времени.
  Однако этот период времени, принесший Севе немалую долю внутреннего облегчения и удовольствия, имел и свою цену. И ценой стала больничная койка после реанимации в результате жуткой аварии, в которую он угодил по вине водителя большегруза, догнавшего такси с Севой в салоне. От сильного удара легковой автомобиль занесло в сторону, он подскочил на бордюре и на скорости несколько раз перевернулся. Сева получил множественные ушибы и переломы, жутко расшиб голову и потерял сознание. Тогда же он обнаружил как трепетно и нежно держит на руках родную красавицу дочь, внешне ничем не отличимую от той Надьки одноклассницы чей образ легко вспоминался, вызываемый завораживающим Севу голосом Аллы. Она тоже была с ним, ласково обнимала за плечи, ее теплое дыхание дрожало и замирало от восторга. В тот момент Алла, Сева и их дочь были единым целым. И такого счастья Сева еще не испытывал, оставшись с любимой семьей вдали от всего остального мира. Тогда Сева обрел свой настоящий Дом - вечный и светлый. И руки его были крыльями всемогущего нежного Света.
  -В твоих руках так легко, так просторно, - твердила счастливая Алла в ухо Севы, - Как будто в руках Матери. Как будто в колыбели. Нет ни сил ни желания ее покидать, хочется оставаться там вечно. И парить и раскрыть себя всю, всем своим естеством почувствовать этот теплый легкий Свет. В твоих руках я чувствую себя правильно и целиком сложенной. Чувствую как они подходят мне, будто все до них было чужим. Поправляйся скорее, ради меня, ради тех кому нужен...
  Она была рядом с Севой пока он лежал в больничной койке без памяти, пока пребывал с Аллой в Доме в любви и радости. Она была одной из совсем немногих посетителей, проводивших свободное время в больнице возле Севы, без капли фальши беспокоясь за его здоровье. Алла осторожно брала его за пальцы загипсованных рук. Она чувствовала еле заметную дрожь и пульсацию их, чувствовала как быстро и сами по себе исцелялись они, пребывая в состоянии некоего постоянного движения. Этот процесс не прерывался ни на миг, но в хватке ее собственных пальцев заметно ускорялся, будто заряженный ее прикосновениями. И тогда Алла тоже видела образы ее собственных воспоминаний детства, в котором было совсем немного боли и слез горестей и в которое иногда так сильно хотелось вернуться.
  Это был дар, приобретенный Севой с рождения. Дар, предназначенный Алле. И Сева мог пользоваться своим даром по назначению. Он однозначно был воспитан и вполне начитан и грамотен, но Алла очень тонко чувствовала его закрытость от внешнего мира, которая уже стала неотъемлемой частью Севы, которая могла удерживать его подобно каким-то щупальцам на одном месте в случае попытки освободиться. Лишь его руки были неподвластны окружавшим Севу стенам. Стоило Алле ухватиться за них, и он бы покинул свое добровольное заточение сам, открыв все свое внутреннее богатство. Он определенно хотел этого.
  -Твоя мама говорит, ты пишешь стихи, - со стеснительной улыбкой говорила Алла, сжимая пальцы Севы в своих руках, - Она говорит, что ты наотрез отказываешься читать их даже ей. Она уверена, что это очень хорошие стихи, что у тебя есть талант. Но я знаю, что дело не только в нем. Все дело в твоих руках. Это руки созидателя, руки творца. Столько души в них. Я очень хочу послушать что-нибудь из твоих стихов... Поправляйся скорее, слышишь?
  Алла легонько коснулась губами его открытого носа. И не заметила как маленькая, соленая и горячая ее слезинка упала Севе на лицо...
  
  
  без окончания
  
  Глава 24. Пять минут.
  
  ...-Олеська повесилась.
  Два слова, в смысл которых почти невозможно поверить. И в первую очередь потому, что Стас общался с ней только что, всего каких-нибудь пять минут назад. Однако шок и страх услышанной новости расширили этот промежуток времени до целой бесконечности, в один миг стерли все возможные воспоминания о той кого Стас помнил еще с детства до чистого листа. В памяти не осталось даже ее лица. Но то было не единственным непонятным безумием, свалившимся на Стаса вместе с до дрожи напугавшим его сообщением. Ведь Олеся адресовала ему последнее прижизненное сообщение - клавишную мелодию. Она зазвучала практически в тот же самый момент, надежно впиваясь куда-то прямо в центр его мозга, затмевая собой все остальные мысли, чувства, образы, эмоции.
  И когда Стас открыл глаза, ведомый приятной его уху музыкой к пробуждению среди ночи, он понимал, что Олеся не умерла. Что этих пяти минут ему было достаточно для ее спасения, стоило ему лишь ухватиться за протянутую ею руку.
  А еще он обнаружил, что Наташи нет рядом с ним. И каким-то особым чутьем Стас догадался, что у него есть не больше пяти минут. Мелодия в голове его не смолкала ни на миг, благодаря ей Стас достиг кухни практически в долю секунды. Стас уже знал, что его ожидало за прикрытой дверью, из-под щели внизу которой лился свет. Стас толкнул дверь одним резким движением.
  Как он уже знал Олеся стояла на стуле прямо под люстрой, на шею ее была накинута веревочная петля. Одетая в ночную сорочку с растрепанными волосами, заплаканная и скомканная Олеся представляла собой просто кошмарное зрелище. Она плакала вот уже несколько дней не в силах смириться с выкидышем. Стас слышал всхлипывания Олеси по ночам. В такие моменты кроме него у нее больше никого не было. И тем не менее Олеся не смогла побороть свою боль, решившись на столь отчаянный страшный поступок.
  -Прости, Стасик, - полушепотом смогла выдавить она сквозь слезы, даже протянула к нему руку как в его недавнем сне.
  В следующую долю секунды она намеревалась шагнуть со стула. Только Стас был к тому готов, про себя он понимал, что контролирует происходящие вокруг события, где-то глубоко внутри получая удовольствие от каждого их мгновенья. Клавишная мелодия в его голове менялась прямо на ходу, будто продолженная самим Стасом, вырванная из его сновидения и оттого просто беспомощная.
  Безмолвно он просто сжал вытянутую дрожавшую руку Олеси, а потом притянул несчастную к себе, желая как можно крепче ее обнять и согреть своим теплым дыханием. И не было больше никакой веревочной петли на ее шее, лишь безудержный отчаянный плач и причитания. И еще беззащитная, но приятная ему дрожь, которую Стас чувствовал своим телом.
  О да, пять минут после пробуждения были, пожалуй, самым сладостным отрезком времени почти каждого утра в его жизни. В них заключалось куда больше переживаний в сравнении с событиями в сновидениях, куда больше концентрации в сравнении с целым днем. В эти пять минут Стас чувствовал себя полностью обнаженным, настоящим, таким каким являлся с рождения. Хм, даже Наташа заслуживала тогда чуть меньше искренности. И кажется ради пяти утренних минут Стас всякий раз засыпал по ночам. И очень, между прочим, нервничал если долго не мог уснуть.
  Все потому, что эти пять минут были ЕГО ЛИЧНОСТЬЮ, недоступные никому другому. Стас не имел права разбрасываться ими как попало, не имел права заикаться о них с кем бы то ни было и упоминать о них в общении с Наташей. Тем более, что с ее появлением они никуда не делись из его обыденности несмотря на все опасения Стаса утратить столь драгоценную часть его сущности. Даже наоборот, событий стало больше. Самых разных, наполненных бесчисленным множеством ощущений и завершений.
  Что касается Олеськи, черт его знает почему она оказалась сюжетом в его сновидениях, впервые, спустя почти тридцать лет после того как закончилось их общение еще детьми. Стас вообще забыл о ее существовании, что уж говорить о том, чтобы помнить лицо девочки из квартиры за стенкой. И его сон о самоубийце с петлей на шее практически не содержал достоверных деталей ее внешности. Вместо этого Стас помнил кого-то иного, с привлекательными чертами лица. И дальше как по маслу. В том заключалась эссенция всего наслаждения пятью минутами пока Стас нежился в кровати, проснувшись поутру, но не торопясь открыть глаз и продлевая не сохранившиеся при пробуждении события с целью закончить их самому, непоколебимо уверенному в правдивости финала. Как сейчас, с Олеськой.
  Или с Наташей, которая с легкостью ее заменяла. Сколько раз Стас чувствовал внутри целое ликование, стискивая Наташу в объятьях, целуя ее в губы, да и просто ее касаясь. Про себя Стас чувствовал ее хрупкость и утонченность, постоянно нуждавшиеся в защите, на которую он был способен. Он очень хотел сделать для Наташи нечто героическое, оказаться рядом в самый последний момент, почувствовать ее дрожь и боль как свои собственные, согреть ее своим теплом. Образ Олеси был первым подобным его желанию образом в период отношений с Наташей, и последние пять минут лишь разжигали это стремление стать спасителем. И Стас нисколько не сомневался в том, что его звездный час не за горами.
  
  конец
  
  Глава 25. Болезнь, недуг, хворь (нематериальное).
  
  1.
  Стас (так пузатый седой дядька представился) остановил свой синий "Форд" возле знакомой многоэтажки. Мимо нее я прокатывался каждый будний день по дороге на работу утром и домой вечером на протяжении трех с половиной лет, что снимал жилье в этом районе города. Ничем не примечательная серая панельная высотка ни разу не вызвала за это время моего интереса. Я и думать не мог, что однажды окажусь внутри нее.
  С виду это был обычный многоквартирный дом. Только часть первого этажа его занимали какие-то офисные помещения. На гранитной стене возле входной двери висела блестящая табличка "Убежище" с графиком работы конторы. Разумеется, ни о какой работе в самом начале затяжных новогодних выходных не могло быть и речи, однако в закрытых жалюзи окнах горел мягкий, слегка голубой свет. Благодаря ему же я смог увидеть за стеклом входной двери подобие больничной регистратуры с дежурившей по ту ее сторону толстой пожилой женщиной в белом медицинском халате. В ту же секунду внутри меня заговорило сомнение по поводу причин моего пребывания возле этого дома. Впрочем, я должен был засомневаться едва только получив приглашение из уст моей неожиданной новой знакомой Татьяны.
  Она лично встречала меня по ту сторону входной двери, сунув руки в карманы все того же медицинского халата. В том не было ничего сверхъестественного, просто Стас, внезапно подобравший меня на троллейбусной остановке, сделал ей короткий телефонный звонок, сообщив, что подъезжает к офису. Ровно неделю назад на этой самой остановке наши с Татьяной пути пересеклись, и я бы не сказал, что тогда это были самые приятные обстоятельства в ее жизни. Тогда она выглядела просто ужасно, расстроенная неприятными новостями.
  -Добрый вечер, Евгений, - улыбнулась она самой доброжелательной улыбкой когда я вошел в офис, - Я рада, что Вы нашли свободное время и пришли сюда. Кстати, искренне хочу поздравить Вас с прошедшим днем рожденья и пожелать Вам всего самого наилучшего.
  -Спасибо, - кивнул я, желая услышать что-либо конкретное.
  Никогда не любил этот праздник. Ни этот, ни какой-либо другой, в том числе, Новый год. Столько геморроя - столько никчемной суеты и лишних нервов. Так, поздравит тетя мама, и ладно. Ну еще отец. А уж подарок я могу сделать сам себе в любой день.
  -Вы не оставили меня в трудную минуту, - перешла Татьяна к делу, внимательно наблюдая за моим волнением, - Поэтому с моей стороны было бы невежливым не поблагодарить Вас. Я хочу предложить Вам провести в "Убежище" пару дней. В комфорте и вдали от шумной городской суеты.
  -Как это? - не понял я, настолько неожиданным оказывалось ее предложение.
  Я видел этого человека второй раз в своей жизни.
  -Я предлагаю Вам убежище, Евгений, - повторила Татьяна, - Глубокий отдых. То, чего вам так не хватает. Любопытно?
  Она проводила меня в свой приемный кабинет где-то в конце длинного коридора со множеством дверей, я старался не отставать ни на шаг. Все это было достаточно необычно для меня и потому могло обернуться еще более непредсказуемыми последствиями. Слишком много всякого говна вокруг, не то время на дворе, чтобы я рисковал доверять кому попало. Но в одном Татьяна была права: мне нужен был отдых. Глубокий отдых, чтобы забыться хотя бы на сутки, и спать, спать, спать.
  -Понимаете, Женя, услуги "Убежища" очень и очень эффективны, поэтому не невероятно дорого стоят, - наконец заговорила она, заняв место за рабочим столом с кучей документации, сложенной в аккуратные стопки, - Но и денег порой бывает недостаточно. Слишком много желающих там, снаружи.
  Она кивнула милой головкой с заостренным подбородком и таким же острым носиком в сторону небольшого окна, за которым в темноте зимнего вечера мелькали нечастые фары автомобилей. Странно, я вроде не видел ни одного незанавешенного окна прежде чем переступить порог в "Убежище".
  -Попасть кому-то со стороны в этот ограниченный список - часто невыполнимая задача. Хотите кофе? - предложила она вдруг.
  Сбоку ее стола была подставка с электрическим беспроводным чайником, кофе в мягкой упаковке и парой вылизанных до первозданной белизны тяжелых фаянсовых кружек со звездочками. Я никогда не был любителем кофе или чая, прибегая обычно к холодной воде из-под крана (даже фильтрованная вода была мне противна), чтобы запить простой легкий перекус. Кроме того, в голову мою так и лезло опасение, что в этот самый кофе заранее могли подсыпать какой-нибудь химии, какого-нибудь клофелина или чего-то в этом роде. А потом мое разобранное на запчасти тело найдут где-нибудь в посадке за городом. Если вообще найдут.
  -У Вас очень много ненужных тяжелых мыслей, Женя, - легко прочитала мою нерешительность она, нажав на чайнике кнопку включения, - Они были и при нашей первой встрече. Думаю, это Ваше привычное состояние. Поэтому я пригласила Вас в "Убежище". Поверьте, я действительно желаю Вам только блага.
  Она смотрела мне прямо в глаза, пронзительно и открыто. Будто пыталась прочесть меня всего целиком, со всеми моими слабостями и недостатками.
  -Вы сказали, что предлагаете мне пару дней в комфорте, - я быстро отвел глаза в пол, стараясь при этом думать о всякой белиберде.
  Кто его знает, вдруг здесь даже мысли имеют физическое обличье. Или же Татьяна могла обладать даром телепатии.
  -Да, именно так. "Убежище" обеспечит Вас всем, необходимым на это время. Можно так сказать, раскроет перед Вами все самые светлые Ваши стороны.
  -И что мне надо будет делать? - поинтересовался я, пытаясь осмыслить ее заверения.
  -Ничего не надо будет делать, - вновь улыбнулась Татьяна.
  Она наконец насыпала кофе мне в кружку, насыпала и себе. Чайник вскипел достаточно быстро, и вот уже я вдыхал расслабляющий карамельный аромат. Даже на вкус кофе получился не приторно сладким. По всему моему телу в мгновение ока прокатилась приятная теплая волна.
  -Так не бывает, - не смог сдержаться я, влекомый этим невероятно легким чувством, - Не может быть.
  Я даже закрыл глаза на миг. Нет, всего этого просто не было. Татьяна явно что-то сделала со мной, позвонив мне по телефону, оставленному мной после нашего первого общения и пригласив вечером в "Убежище". Нет. Она что-то сделала со мной еще тогда, неделю назад.
  -Пойдемте со мной, Женя, - позвала она и направилась прочь из приемной.
  Она оставила свой кофе на столе, я поставил кружку рядом. Ароматный карамельный привкус не спешил выветриться, чему я был неподдельно рад.
  Но когда Татьяна открыла дверь я не увидел никакого офисного коридора с дверьми. За дверью раскинулась бескрайняя, гладкая каменная равнина, залитая холодным мертвым светом солнца, наполовину скрытого густыми темно-свинцовыми тучами. Впереди возвышались устрашающие глухие стены такой же безграничной каменной крепости. Нутром я чувствовал невероятную мощную угрозу, излучаемую оттуда, вся сила которой оказывалась направлена прямо на меня. В один миг все внутри меня перевернулось, встало на дыбы. По-моему, к горлу подкатила тошнота, а ноги стали ватными. Излучение магнитом пыталось утащить меня внутрь этой ужасной громадины, вырвать прочь из приемного кабинета. Я даже уперся в дверной косяк обеими руками, чтобы удержаться на месте.
  -Не бойтесь, Женя, - мягким спасительным тоном прервала эту борьбу Татьяна у самых моих ушей и закрыла дверь прямо у меня перед носом, - Это всего лишь проекция того хаоса, что контролирует Вас уже очень давно, и от которого Вы так устали. Ничего этого нет и не может быть здесь физически.
  Она вновь открыла дверь, и я вновь увидел знакомые стены коридора "Убежища". Быть может, тот кофе действительно был не просто напитком, и его приятный сладкий привкус карамели на самом деле являлся привкусом какого-нибудь наркотика. И сейчас мне следовало перевести дух прежде чем вновь пойти за Татьяной. Еще один глоток успокоительного сладкого кофе наверняка привел бы меня в равновесие. Черт, это уже зависимость. Но Татьяна, впрочем, не ушла далеко. Она открыла одну из дверей, приглашая меня в просторную белую комнату, залитую все тем же голубоватым светом. Большое окно было занавешено раскрытыми жалюзи, что я видел снаружи. Из мебели здесь быль одна кровать, стоявшая прямо в середине комнаты. И еще деревянная лакированная тумбочка под верхнюю одежду и личные вещи.
  -Вы вольны превратить свой номер во что угодно, стоит лишь вам того захотеть, - предупредила Татьяна, - "Убежище" воплотит любые Ваши фантазии в реальность, поверьте, здесь возможно все. От Вас лишь требуется не выходить отсюда до конца Ваших выходных. Это очень важное условие, которое существенно влияет на качество услуг в "Убежище". Вы можете принимать гостей, но покидать номер раньше чем закончится время Вашего пребывания здесь нельзя.
  Все мои фантазии могут обернуться явью? Впрочем, в свете последних минут удивляться не было никакого смысла. И вот открытая дверь, и Татьяна, которая понимает, что я должен испытывать и думать сейчас, вновь облапошенный, добровольно согласившийся на эти эксперименты. Совсем как с выбором таблетки из "Матрицы". Почему я верил человеку, которого видел в своей жизни второй раз? Я знаю, у меня дурной характер, слишком доверчивый. Хочу верить даже самым отпетым негодяям и подлецам, совсем не умею разбираться в людях, ведусь как ребенок на самую идиотскую ложь. Не от того ли, что всегда хотел воплотить все свои фантазии в явь? Просто потому, что всегда хотел увидеть их во плоти, со всеми достоинствами и недостатками.
  Тогда, неделю назад, Татьяна была такой беззащитной, такой ранимой, такой одинокой. Такой открытой. Телефонный звонок, невольным свидетелем которого я стал в тот момент, сокрушил ее настолько, что мне не оставалось ничего другого кроме как вызвать на остановку скорую помощь. Почему же даже сейчас, в своем медицинском халате, находясь на своей территории, уверенная в себе Татьяна (как будто не было с ней ничего дурного недавно), оставалась в моем восприятии все тем же ранимым беззащитным комочком? Почему я верил ей? Почему побоялся уйти и больше не появляться возле этого дома? И почему не может быть так, что реальность в самом деле может изменяться по чьей-то воле? Изменяться физически. Не имея ничего общего с тульпой. И каково это - коснуться своего воображения в материальном мире? Однако мне надо было бы подготовиться к тому, что я мог получить одним лишь своим желанием.
  
   2.
  Какое-то время я тупо смотрел на то место где всего мгновенье назад находилась дверь в мой номер. Татьяна всего лишь заперла ее снаружи поворотом ключа, а в следующую секунду дверь медленно но верно растаяла в воздухе, оставляя вместо себя белую стену. На моих глазах. Я видел как обычная входная дверь утратила свою материальность и просто растворилась в пространстве. Я не сразу почувствовал нарастающее откуда-то из глубины легкое покалывание в голове. Что-то рвалось из меня наружу, будто я знал, что так должно было случиться, что такое уже было со мной, и в прошлый раз отсутствие двери не представлялось для меня проблемой. Я просто протянул к бывшему дверному проему левую руку и сжал пальцы в кулак. Затем медленно повернул его влево на все сто восемьдесят градусов и потянул руку назад, сгибая ее в локте. Как если бы сжимал незримый аркан, наброшенный на дверь. На моих глазах она вновь выплывала откуда-то из тонкого мира, приобретая прежнюю материальную форму. И с каждым миллиметром тащить ее становилось все труднее и труднее. Под конец я схватился за левую руку правой, усилив хватку пока дверь, наконец, не вернулась на прежнее место.
  Покалывание в голове отразилось в теле огромной тяжестью, левая рука онемела. Неприятные ощущения вызывали в голове карамельный привкус недавнего кофе. Мне срочно требовалась подпитка. Не то, что бы совсем уж мне, кому-то внутри меня. Потому что я был удивлен своими четкими осознанными действиями, итогом которых стало возвращение входной двери прямо из пустого места. Новые колющие ощущения быстро расползлись по всей моей голове, но воздух в моих пальцах ожидаемо затвердел, сгустился, формируясь в фаянсовую кружку со звездочками. Запах карамели крадучись проник прямо в мой нос и устремился глубоко внутрь тела. И я не спешил делать этот глоток, развалившись в глубоком мягком кресле, к которому привык в домашних условиях после очередного рабочего дня. Именно сейчас в моей голове не нашлось ничего более подходящего для того, чтобы расслабиться. Однако на вкус рожденного "Убежищем" по моей воле кофе заметно отличался от того напитка, что я пригубил в приемной Татьяны. Ее кофе был более насыщен ароматом карамели, даже цвет его оказался темнее. И "Убежище" откровенно фальшивило, не в силах предоставить мне ТОТ кофейный порошок. Я пытался получить его как минимум три раза, но данное желание так и осталось невыполнимым.
  Ну и что же, тот кофе, который трижды был мне предоставлен в итоге, тоже оказался весьма недурен. По крайней мере, он обладал невероятно расслабляющим эффектом, которого я ожидал. И вот уже я оказался на пустынном песчаном берегу посреди моря с ровной как зеркало гладью. И только чуть заметный вечерний прохладный бриз касался моего лица, ничуть не касаясь тихой застывшей во времени воды. Теплый, но не горячий, кофе вприкуску с придуманными мной бутербродами со сливочным маслом безотказно делал свое дело, умаляя покалывание в голове. Одна за другой на воде появлялись стеклянные сферы, с приятным шелестом движущиеся вокруг меня. Отражаясь на поверхности спокойной воды, они представляли собой завораживающие взгляд и захватывающие все сознание катящиеся восьмерки. Я не мог сказать почему мне на ум пришел именно такой образ. Был ли он МОИМ? Я чувствовал в своей голове что-то еще. Тихое, незаметное и успокоившееся после манипуляций с исчезнувшей дверью. Что-то, что казалось частью меня, агрессивным и расчетливым, готовым к адекватным мерам. И оно не чувствовало никакой угрозы из той крепости, грозившей утащить меня внутрь и раздавить всей своей бесконечной массой.
  Кофе и бутерброды, впрочем, отвлекали от ощущения сторонней силы. И в первую очередь потому, что последний раз я ел далеко утром - пожарил пяток оставшихся с прошлого вечера яиц, запил их сырой водой из-под крана, и до бутербродов так больше ни разу не перекусил. Я обязательно устрою себе шведский стол, завтра с утра, почему нет? Просто в данный момент мне не очень-то хотелось наедаться вдоволь и еще меньше переедать. Сейчас кофе насытил меня лучше всякого "все включено" где-нибудь в Турции; сейчас истощенному всяческими выкрутасами с искажением реальности организму не требовалось чего-то большего. Кофе и бутерброды заставили меня разомлеть. Мягкое кресло подо мной расширилось до размеров широкого воздушного ложа где-то далеко высоко в облаках. Я и не помнил как провалился в глубокую бездну.
  Открыв глаза, я не понял сразу где нахожусь. "Убежище" вновь исказило номер, я понятия не имел почему так произошло. Теперь я находился в какой-то хижине на краю леса, за окном которой было озеро, накрытое полупрозрачной дымкой тумана. Восходящее солнце окрасило поверхность озера в приятный алый цвет. Прохладный утренний воздух был чист и легок.
  -Классно у тебя здесь, - заявил мой неожиданный визитер и отхлебнул из своей кружки со звездочками, распространяя карамельный аромат сквозь утреннюю свежесть, - Будем знакомы. Я - Геша, - представился он.
  Я вылез из массивной дубовой кровати, он протянул мне крупную холодную ладонь для рукопожатия, одетый в черный домашний халат и тапочки. Наверняка это был толстосум, разбазаривавший халявные/наворованные деньги на всякую хрень вместо того, чтобы помочь людям. Терпеть не могу толстосумов, все они одинаковы, все поголовно твари.
  -Женя, - назвался я, с удивлением обнаружив себя одетым в новую темно-синюю пижаму с отливом, - Ты хотя бы постучался.
  -Да ладно, брось, - поморщился Геша, - Мы все здесь как одна семья. Чужих в "Убежище" Танька не приведет.
  Он сделал новый глоток из кружки.
  -Ну тогда дай попробовать, - попросил я.
  Без колебаний Геша протянул мне кружку. Его кофе был точно таким каким я вкусил из насыпанном из мягкой пачки Татьяны.
  -А ты свой уже выпил что ли? - с улыбкой спросил Геша, наблюдая за блаженным выражением на моем лице, - Смотри, эта штука сильная, по мозгам может ударить так, что паралитиком останешься. Половина кружки на день самый оптимальный вариант.
  -Половина кружки на день? - переспросил я, чувствуя как приятный карамельный аромат встал мне поперек горла.
  И в этот самый момент в хижину вошла Татьяна в привычном и идеально сидевшем на ней медицинском халате. И как мне показалось, Татьяна знала, что у меня в номере есть кто-то еще из клиентов "Убежища".
  -Вижу, вы уже познакомились, - тем не менее приветливо улыбнулась она, - Доброе утро, Евгений, доброе утро, Геннадий.
  -Ты все хорошеешь и хорошеешь, - дружелюбно ответствовал Гена.
  -Спасибо за комплимент. А сейчас я бы хотела поговорить с Евгением наедине.
  -Ты заходи, не стесняйся, - обратился ко мне грузный Гена, а сам выставил большой палец вверх за спиной Татьяны, стоявшей к входной двери спиной, мол, во девка.
  -Что у него в кружке? - не теряя времени даром задал вопрос я едва дверь за Геной закрылась.
  -Галлюциноген, - не стала изворачиваться Татьяна.
  Она закрыла дверь на два оборота ключа.
  -Он знает, что принимает это вещество, для этой цели он пришел в "Убежище", и готов платить за свое пребывание здесь большие деньги.
  Все во мне неприятно сжалось после ее откровений.
  -Я не хочу, чтобы ты принимал эту дрянь как все остальные, - в ее спокойном голосе явно слышалось что-то очень и очень личное, - Ты не такой как они. Ты можешь управлять реальностью на самом деле. Тот кто внутри тебя. Я видела его, я ощутила его в тот день когда ты помог мне.
  -Что-то я не замечал за собой ничего подобного до того как ты позвала меня сюда, - совсем сбитый с толку усмехнулся я, - Я вообще ничего не могу понять. Я даже не знаю кто ты такая, в конце концов.
  И снова я пытался ей верить. Даже несмотря на признания о каких-то ЛСД, которые употребляли в этих стенах. Которые попробовал я сам. И теперь я понимал, что верил Татьяне не я сам, а тот, который знал как надо себя вести и что делать если исчезает входная дверь. Тот, о котором Татьяна узнала неделю назад. Именно он удерживал мое адекватное стремление рулить отсюда пока не поздно и заявить куда положено об этом наркопритоне.
  -Меня не должно быть здесь, это не мой дом, - сдержанно рассказывала Татьяна, - Думаю, что и не твой, но это уже другая история. Однако, среди прочих подобных нам с тобой, запертых в этой страшной крепости, недавно тащившей тебя назад, ты заметно выделяешься. Твоя сила буквально притягивает, она слишком яркая, чтобы не обратить на нее внимания. "Убежище" - часть меня, построенное с целью накопления и хранения такой силы. Только так я могу оставаться недоступной для бездушных и мрачных каменных стен. Только так я могу свободно дышать.
  Кажется, я начал ее понимать. Одинокая трепетная душа, не желавшая примириться с грубым угловатым телом, смысл существования которого как можно дольше оставаться пищей рукотворного монстра на серой каменной равнине под лучами еще более мрачного и бездушного солнца. Такую же душу, со всеми ее возможностями, Татьяна увидела и внутри меня. И, кажется, я был растроган. Нет, не до слез, терпеть не могу всю эту сентиментальность и открытость, которая сразу как-то привязывает к себе, обязывает на какие-то ответные чувства. Да и вообще вся эта лирика - фальшивка чистой воды. Как в одной песне: здесь поют о душе и в нее же плюют. Все это казалось мне настолько личным, что я был, как говорится, не в своей тарелке. Татьяна не имела никакого права обнажать саму себя перед сторонним человеком, но она это сделала, а значит я уже не был для нее кем-то "левым", которого вообще не должно было быть в этом странном месте.
  -Эта хижина твоих рук дело? - поинтересовался я, не зная, что должен был ей ответить.
  -Так твой номер будет выглядеть в голом виде постоянно, - улыбнулась Татьяна, - Тишина, покой, свежий воздух. Думаю, я ничего не упустила, все как ты хотел бы. Я говорила с тобой пока ты спал, с тобой настоящим, закрытым внутри тела. Ты сказал, что соскучился по своему дому, ты рассказал мне о нем почти во всех деталях.
  -Я так понимаю, ты не хочешь, чтобы я уходил, - подытожил я, - Я нужен тебе, чтобы "Убежище" не погибло потому, что твои силы тоже не безграничны.
  -Тебе ведь хорошо здесь, и не говори, что это не так, - с открытым добрым лицом настаивала Татьяна, убивая все мои попытки подозревать ее в чем-либо плохом.
  И это не могло не настораживать. Она вцепилась в меня мертвой хваткой. Я был нужен ей как воздух.
  -Предположим, что мне действительно нравится воплощать мои мысли в реальность, - кивнул я, - Но ведь даже я сам не знаю насколько безгранична моя фантазия. У меня тоже есть темные стороны, перед которыми я могу оказаться бессилен.
  -Я знаю о них, - неприятно и в то же время деликатно удивила она уже без тени улыбки, - Знаю о слабостях твоего тела. Ты рассказал и об этом. И тебе нечего стыдиться, в конце концов это всего лишь тело.
  -Тогда давай не будем об этом, - быстро остановил я, чувствуя прилив крови к голове и понимая, что стыдливо краснею.
  Что ж, теперь мои секреты принадлежали не одному мне, и откровенно говоря я всегда этого опасался. Ну только если Татьяна не придумала эту историю с беседами во сне. У каждого человека есть пристрастия, о которых лучше всего помалкивать и предаваться им вдали от окружающих. Татьяна же стремилась только к свету, иначе и быть не могло. И вместе со стыдливым чувством я испытывал какое-то облегчение оттого как она восприняла то, что, якобы, узнала.
  -Меня будут искать - родственники, друзья...
  -"Убежище" будет твоим домом, я хочу, чтобы у тебя был свободный вход в любое время суток.
  Но я понимал, что на самом деле ей бы хотелось, чтобы я оставался здесь постоянно. Тогда и Таня смогла бы не покидать стен "Убежища" и не оказываться одной посреди собственного хаоса.
  
  3.
  И само "Убежище" выразило мне благодарность за то, что я согласился на это предложение быть его непрестанным и почетным гостем. Еще не изъявив свое согласие устно, но про себя понимая всю выгоду своего пребывания в этом удивительном месте, я испытывал некий эмоциональный подъем, даже не прилив сил. Тот кто был внутри меня будто проявлялся внутри меня физически, неумолимо пытаясь заполнить меня собой. "Убежище" однозначно помогало ему исполнить свои намерения, и меня это только устраивало. Ведь о такой возможности я и мечтать не мог, прекрасно понимая весь смысл перспектив, предлагаемых Татьяной.
  Нет, она не могла перейти в тот мир, родной ей, ограниченная физическими законами пространства снаружи, и мне были понятны ее переживания. Однако, рано или поздно кто-либо такой как она обязательно оказался бы в стенах "Убежища". Просто потому, что она не была одинока. Возможно Татьяна уже встречала себе подобных в нашем городе, таких как я, способных вернуть на место физически исчезнувшую дверь; возможно, они тоже посещали этот ее живительный островок посреди бескрайней мрачной серой массы, в моем случае сформировавшей жуткую крепость. И тогда Татьяна просто ухватилась за очередной шанс обрести надежный и спасительный для нее источник. На самом деле ей нужен был не я, а мне же здесь нравилось. Я действительно хотел исчезнуть, выпасть из привычной унылой обезличивающей системы раз и навсегда. И с готовностью плевал на присутствие в "Убежище" какого-либо Геши и ему подобных подлецов и негодяев, намеренно засиравших себе мозги всякими химикатами. Потому что мое согласие признать "Убежище" новым родным домом наверняка исключало наличие всякого бесполезного шлака. Не для Геши и ему подобных Татьяна тратила свои силы, визуально искажая реальность в соответствии с образами в их воспаленном психотропными препаратами сознании.
  Тот кого я обнаружил внутри себя только рождался, набирался сил. И я приходил к мысли, что он должен был подчинить силу "Убежища" своей воле, дать Татьяне возможность укрыться в своих мечтах о знакомой ей одной Родине, которую она помнила и куда так хотела вернуться. Ей нужен был покой, вокруг которого всегда была бы крепкая защита. Так тело и существующий в нем дух дополняют друг друга в единое целое, именуемое Человеком, неустанно остающимся таковым в любых, даже самых мрачных стенах. И это сравнение было мне по душе. Ведь сила внутри меня являлась мной самим, никого потустороннего просто и быть не могло. Это означало огромную ответственность, за свои поступки, за Татьяну, за каждый мой образ, воплощенный в реальности, за каждую свою мысль.
  Это для того же Геши "Убежище" оставалось продуктом бездумного потребления. Именно такие как он убивали это место, отнимали у Татьяны немалую часть сил ради своих фантазий. Вряд ли они видели мрачную и совершенно глухую крепость, пытавшуюся высосать абсолютно все, а потом сожрать каждого своего обитателя, против зова которой трудно было устоять. Им уже не суждено было соединить тело и дух в единое целое. Мне не стоило их жалеть, проявлять к ним хоть капли сочувствия. Никакой грязи, никаких сторонних элементов в этом механизме единства тела и духа, способных нарушить жизненное равновесие.
  И вот теперь "Убежищем" являюсь я сам, недоступный разрушающей силе каменного лабиринта внутри крепости, что там, вдалеке, все еще остающейся на своем месте. Татьяна внутри меня, добровольно занявшая место меня, вышедшего из глубины. Одинокая трепетная душа, всегда разная, всегда яркая, всегда чистая. Татьяна вселяет смысл в те образы, которые окружают меня стоит мне всего лишь захотеть. Татьяна открывает мне глубины бытия, только там я могу идти вперед, быть собой, развиваться и получать ответы, которые важнее бесполезного воздуха мрачных серых стен. И я знаю, что все ближе и ближе миг моего собственного путешествия, далеко в чистый таинственный мир единства всего сущего, не омраченного и не искаженного никакими искусственными темными силами. Я знаю, что не должен их бояться, Татьяна требует от меня быть вдали от их пагубного воздействия, требует оставаться на месте, требует не слышать их гипнотического и ужасного призыва. Все дальше я отдаляюсь от него с каждым днем...
  
  конец
  
  (физическое)
  
  ...Самым же непонятным и странным в его внешнем виде было нечто на спине, под самой шеей, спрятанное под темную рубашку. Нечто прямоугольное, небольших размеров, некий угловатый горб. И это из него тянулась тонкая прозрачная трубка, другой конец которой скрывался в левом нагрудном кармане Тимохина Владимира Михайловича.
  Он сам оставил мне свою визитную карточку с номером мобильного телефона, позволив, тем самым, связаться с ним как только с моей стороны возникнет такая необходимость. Думаю, будет уместнее умолчать об обстоятельствах моего знакомства с этим необычным человеком, случайно вторгнувшегося в мою жизнь и практически изменившего ее процентов не меньше чем на восемьдесят. Я сразу понял, что Владимир Михайлович ждал моего появления в своем частном терапевтическом кабинете, информацию о котором в Интернете я так и не нашел. И, надо сказать, его услуги в корне отличались от стандартного осмотра, предусмотренного терапией. Отличие это находилось в небольшой комнате за запертой на несколько оборотов ключа дорогостоящей дверью. Собственно говоря, все пациенты Тимохина стремились попасть в ту комнату и готовы были заплатить за это любые деньги.
  -Пять тысяч стоит только мое согласие на оказание услуг за той дверью, - сразу предупреждал Владимир Михайлович каждого своего клиента, - За ее порогом все будет зависеть от количества и значимости знаний, которые Вы хотите забыть.
  И оказавшись утром в тот первый раз в его кабинете, я сразу понял, что он хотел видеть меня не столько в качестве одного из своих клиентов сколько в статусе гостя. Того кому хотел бы представить свои возможности.
  В приемной своей очереди уже дожидались люди, человек пять. К моему удивлению Владимир Михайлович вошел сразу вслед за мной, хотя я мог поклясться, что не видел его когда переступал порог входной двери. Первым делом он поприветствовал собравшихся клиентов и извинился за опоздание, потом лично пожал мне руку и провел внутрь просторной смотровой комнаты с таинственной дверью. Только теперь он снял пальто и шапку (утро выдалось хоть и благодатно солнечным, но крепко морозным), повесил на крючки вешалки, стоящей слева от двери, затем предложил мне сделать то же самое. Что ни говори, а это пальто здорово придавало физических габаритов его долговязой худой фигуре и вместе с тем полностью скрывало выступавший искусственный горб под шеей.
  -Итак, Илья, Вы здесь потому, что я чувствую, что мне нужен надежный помощник, - учтиво предложил Владимир Михайлович, заварив чай перед предстоящей встречей с ожидавшими в приемной пациентами, - Я предлагаю Вам работу, поверьте, совсем несложную, но достаточно важную и для Вас и для них.
  -Почему я?
  -Вы ведь кладовщик, - и он аккуратно присел на край рабочего стола, сжимая в длинных пальцах кружку с чаем, - Думаю, мне нужен хороший кладовщик.
  Что ж, все это было похоже на какой-то сон, поражая меня своей необычностью и скоростью событий. Всего каких-то два-три дня прошло после нашего знакомства, и вот уже любопытная обстановка и не менее любопытное предложение. Все верно, я позвонил ему из чистого любопытства. Дурная черта моего характера, всегда стремившаяся заявить о себе.
  -Что за работа? - не смог не поинтересоваться я, тяготея от нынешней своей должности кладовщика, с которой со дня на день намеревался соскочить.
  -Совсем простая, - уже серьезно пояснил он, - Видите это?
  Владимир Михайлович ткнул пальцем себе за спину, имея ввиду горб. Затем поднялся на ноги и отставил чай в сторону.
  -Сейчас сами все увидите, - только предупредил он.
  
  Его первым клиентом была стройная и статная рыжеволосая женщина лет сорока, с каким-то хищным, голодным взглядом маленьких глаз, неприятно холодно сверкнувших когда я входил в приемную. И тем не менее я не почувствовал никакой враждебности с ее стороны. Возможно из-за того, что моя голова была занята личными бытовыми проблемам, хотя скорее всего мне было просто плевать. Впрочем, оказавшись перед Владимиром Михайловичем и присев на стул напротив него, женщине стало совсем не до меня. Она меня будто вообще не замечала.
  -Что на этот раз, Надежда Федоровна? - с мягкой дружеской улыбкой поинтересовался Владимир Михайлович, ни капли не удивленный ее новым визитом.
  -Мне нужно забыть, - быстро потребовала женщина и положила перед ним несколько купюр.
  -Что именно? - деловым тоном уточнил врач.
  На деньги он даже не смотрел. А женщина наконец-то повернула голову в мою сторону. И вновь холодно сверкнули ее глаза.
  -Это личное, - с неохотой сказала она.
  -Да не волнуйтесь Вы так, - успокоил ее Владимир Михайлович, - Это мой помощник - Илья.
  -Здравствуйте, - мне ничего не оставалось кроме как поприветствовать ее с какой-то глупой улыбкой.
  -Итак, кого Вы хотите забыть? - подал голос Владимир Михайлович, все еще не прикасаясь к деньгам на стол, - Мне достаточно знать лишь имя.
  Женщина написала его на листке, так и не пересилив своего стеснения сказать вслух. Это действительно было ее личным делом, и я не должен был на нее обижаться. Даже невзирая на свою тягу к любопытству.
  -Вы уверены, что Вам нужно мое вмешательство? - настаивал врач.
  -Я Вам так скажу, Владимир Михайлович, время не лечит, - жаловалась она, - Уже почти десять лет прошло. В прошлый раз я просто не решилась. Теперь я уверена.
  На мгновенье Владимир Михайлович перевел взгляд на меня. Затем опустил глаза на выложенные перед ним деньги. А я в какой-то момент на секунду представил как в кабинет врываются люди в масках и с автоматами с намерением застать его с поличным. Почему-то мне показалось, что я должен был стать свидетелем или же соучастником противоправных действий.
  -Что ж, Надежда Федоровна, раз Вы так уверены, постараюсь Вам помочь.
  Он наконец взял деньги, убрал их в стол. После чего прошел к заветной запертой двери, приглашая женщину, а заодно и меня внутрь небольшой комнаты с ламинированным полом и задернутым жалюзи окном. Там практически не было никакой мебели, лишь в середине стоял стул вертушка с ручками, повернутый лицом к окну. Несмотря на плотные жалюзи комната была хорошо освещена приятным зимним солнечным светом. На меня даже нахлынули какие-то детские воспоминания, от которых я почувствовал внутри неподдельный восторг. Еще в комнате царила зимняя свежесть, слегка кружившая мне голову. И было в этом что-то паранормальное, необычное, непривычное для меня.
  Но это я, как говорится, выпал на миг из привычного состояния ощущения времени и пространства в то время как женщина без промедления села на стул и сложила руки на коленях. Владимир Михайлович встал у нее за спиной, по его просьбе я встал рядом. Только сейчас он вытащил другой конец трубки, спрятанный в кармане рубашки, представив мне узкий твердый раструб, своего рода стетоскоп с крошечными зубцами по краям. Врач не преминул воспользоваться им и какое-то время водил раструбом вокруг головы своей пациентки, периодически прижимая его к разным участкам. Потом расправил воротник ее серой кофты, представив мне небольшую припухлость, твердую горбинку в основании шеи, а после этого приставил к этому месту свой стетоскоп. И в тот момент я мог поклясться, что видел мелкие темные горошины, бесшумно высасываемые из тела женщины и слипавшиеся внутри трубки в твердые комочки, и уносимые внутрь горба Владимира Михайловича. Я мог поклясться, что с моими собственными мозгами было все в порядке. Я много чего видел в своей жизни, однако то, что происходило в тот момент в той комнате в корне отличалось от всего прочего.
  Вся процедура заняла минут десять, не больше. И за это время я ни разу, ни на секунду не смог оторвать взгляда от прозрачной трубки, забитой темными комками. Ни сам врач ни его клиентка не издали ни звука до того как он убрал раструб в карман рубашки, а потом залепил почти не кровоточившие ранки пластырем.
  -Так выглядит информация, из-за которой люди приходят ко мне, - объяснил мне Владимир Михайлович, спровадив довольную результатом женщину и взяв паузу перед приемом следующего клиента, - Твердые камни. Мелкие, но в разных количествах, мусор, разбросанный практически по всей голове. Без этого устройства было бы невозможно собрать их в одном месте. Там они кристаллизуются, затвердевают, слипаются друг с другом, так знания проще извлечь. И потом перемалываются в бесполезный порошок, который я периодически пускаю по ветру.
  -Ничто не исчезает бесследно, - покачал я головой, внимательно выслушав каждое его слово, - Что-то все равно останется в памяти как бы тщательно в ней не копались. Невозможно просто вот так все забыть. Даже самую бесполезную информацию.
  Вся моя растерянность в той комнате быстро сошла на нет, будто я не увидел ничего необычного. Будто мало на белом свете того, что до поры до времени скрыто от чужих глаз. Всему можно найти рациональное объяснение. Этот мир не содержит в себе чего-то такого, что не заложено в него творцом, не сформировано естественными процессами. И я с облегчением обнаружил, что старался задать нужные вопросы, старался оставаться в теме.
  -Да, Илья, ничто не исчезает бесследно, - кивнул Владимир Михайлович, - И то, что остается тоже приносит свою пользу.
  Я сразу понял, что он имел ввиду.
  -Объем моего контейнера совсем мал, - пояснял он, - Я чищу его в конце каждого рабочего дня. И там всегда остаются камни, один-два, избежавшие участи быть размолотыми. А ведь это информация, которая имеет определенное значение. То, что для одного представляется мусором, бесполезной, но тяжкой ношей, может оказаться ценностью для другого.
  -Я так понимаю, у каждого человека есть эта шишка в основании шеи?
  -У кого-то она больше у кого-то меньше, - кивнул с улыбкой Владимир Михайлович, - Но это всегда мусор. Весь вопрос в том хотят ли люди таскать его с собой.
  Теперь уже я не мог сдержаться, чтобы не пошарить рукой в основании собственной шеи. Да, твердая тугая припухлость находилась на своем месте хотя я никогда не чувствовал ее прежде до этой минуты. Совсем крошечная, наверное размером с родинку, горбинка не вызывала никаких болевых ощущений, вообще ничего, как будто на самом деле являлась естественной родинкой, возникшей из ниоткуда. Надо ли говорить о том, что на миг я потерял самообладание, даже запаниковал.
  -У меня такой горб тоже имеется, - успокоил врач, - Удалишь его раз - обязательно вырастет вновь. Мусор всегда был, есть, и будет. Он обязательно найдет ненужного адресата. Это неизбежно.
  -Не можешь предотвратить - возглавь, - невесело усмехнулся я, вспомнив высказывание, как-то услышанное по телевизору.
  Мои руки сами собой потянулись к твердому уплотнению под головой, чтобы вновь ощупать неприятное новообразование.
  -Все, что я предлагаю - хранить уцелевшие камни, - развел он руками, - Вести их учет, держать под контролем, и еще получать за это деньги. По-моему, совсем простая работа, в которой Вы разбираетесь.
  Он хорошо знал о чем говорил.
  -Поверьте, я далеко не идеальный кладовщик. Это вообще не мое...
  -Давайте забудем то недоразумение, Илья, - мягко остановил он, - Все мы люди, не роботы. Кроме того, мне кажется, Ваше любопытство способно перевесить любые сомнения.
  Он даже не представлял себе насколько был прав, насколько сильным оказалось мое любопытство. Каждая из этих темных и невероятно твердых горошин, вытащенных Владимиром Михайловичем из чужих тел, содержала в себе визуально-голосовые образы, мгновенно вспыхивавшие у меня перед глазами едва лишь попав в мои руки. Приняв-таки это предложение, я получил возможность видеть и слышать то, что хотел бы забыть за ненадобностью тот или иной клиент Владимира Михайловича. В основном, это были уже знакомые ему люди.
  Но все это не целые воспоминания, небольшие их фрагменты, редко нечеткие, в основном, яркие, можно сказать, какие-то глубинные. Все это какие-то имена и события, с ними связанные, слова и цифры, даже какие-то подслушанные разговоры, утратившие смысл, а то и вовсе не имевшие его ни грамма. В общем, много чего, что тяготит людское сознание, давит и висит тяжким грузом, попросту мешая сосредоточиться на чем-то важном. Собранные горошины хранятся в небольших стеклянных пузырьках и флаконах с ярлыками имен и фамилий обращавшихся за услугами по чистке памяти людей.
  Место же хранения представляет собой частный дом Владимира Михайловича куда я приезжаю утром к девяти часам утра и пребываю ровно до половины шестого вечера. А в половине шестого приезжает Владимир Михайлович, чтобы привезти с собой еще горошин и забрать меня до дома. Нередко он появляется и днем, требуя пузырек с тем или иным именем. Именно за это я и получаю деньги. Все рабочее время я просиживаю портки перед цветным телевизором, время от времени щупая твердую горбинку в основании шеи, периодически убираемую моим работодателем. Боли почти нет, я бы назвал ее неприятными ощущениями, блуждающей тяжестью в голове, накапливающейся в одной точке в конце, и потом проходящей по всему позвоночнику.
  Но я почему-то все помню. Все то, не имеющее ценности и для меня в том числе, никуда не пропадает из памяти. Как будто эти камни, мелкие горошины из основания моей шеи оставляют неизгладимый отпечаток у меня в голове, копию, до которой Владимиру Михайловичу не добраться. Потому что интуитивно я чувствую, что храню этот мусор в своей памяти не зря, что однажды он и мне принесет свою пользу. Быть может Владимир Михайлович знает о моей тайне, но пока еще мы об этом не говорили. Деньги платит и ладно, и пока меня все устраивает. А там видно будет...
  
  без окончания
  
  Глава 26. Вне рода людского.
  
  Не в первый, даже не десятый раз мне приходилось слышать от Данилы грязную брань в адрес всего человечества и каждого человека в частности. Он не стеснялся выказывать это свое откровенное и неприкрытое отвращение всякий раз когда видел или слышал что-либо, что, по мнению самого Данилы, представляло собой глупость или прямое хамство, никак его не касавшееся. Один - баран потому, что работать не хочет, предпочитает попрошайничать ради синьки, другой - пидарас из-за своей неуемной жадности, раздувшей морду до уровня задницы, еще смеет учить жизни, третий - вообще сучара, которому лень десять метров от дома до магазина пешком пройти, только за рулем чермета, а четвертая - проститутка, с постоянным стремлением ****ься. Для Данилы все были одинаковы. Ему не стоило каких-то усилий обгадить всех и каждого, в том числе и себя, не гнушавшегося самокритики, мол, человек виновен уже в том, что родился на свет. И нет, Данила не просто старался поливать грязью, он приходил в какое-то неподдельное бешенство в эти раздражавшие его моменты. Буквально краснел, наливался кровью, просто закипал.
  Он не скрывал своей ненависти к "тупорылому стаду", среди которого вынужден был сам находиться. Хотя вне этих эмоциональных всплесков Данила оставался излишне спокоен, не особо разговорчив, но не чурался отпускать забавные шуточки в тему. То, что я знал о Даниле, сводилось всего к трем фактам. Во-первых, прошлое место работы отняло у него шесть лет и полтора месяца и почти полностью (с его собственных слов) угробило его нервную систему. Во-вторых, Данила явно избегал отношений с женщинами, что меня совсем не удивляло. В-третьих, у него дома жил кот по кличке Фюрер, так же со слов Данилы, физически сильный, с мощными лапами, очень хитрый, наглый, и почти всегда злой.
  Однако, был еще один факт, смутивший меня в день первого появления Данилы в нашей конторе и моего с ним знакомства. Он пришел к нам летом, в самый сезон, в один из жарких безоблачных дней, и на руках его были плотные тряпочные перчатки. Белые, чистые, будто впервые одетые перед грязной работой.
  -Я их почти не снимаю - плохое кровообращение, пальцы мерзнут, - просто пояснил Данила, для меня лично этого объяснения было достаточно, хотя не думаю, что он вообще должен был что-то объяснять.
  Если же говорить о работе, я бы сказал, что рабочий процесс отлично сдерживал того Даню, которому ничего не стоило открыть беспорядочную пальбу по людям окажись в его руках автомат Калашникова. В чем-то он был даже прав. Просто это был человек немного иного, в отличие от моего, склада ума, более тонкий, более чувственный, что ли, более человечный. Воспринимавший любую людскую глупость в собственный адрес, казалось, за шесть лет на прошлом, подобном моему, месте работы так и не научившийся отстраненности. И только так он мог выразить свою неспособность заглушить переживания.
  Но нет. Причина была в другом, куда более неожиданная для меня, и скорее всего неправдоподобная если бы я просто услышал об этом от кого-то со стороны.
  -Общаюсь с одной мадам, - поделился Даня перед праздниками, мы шли с ним в конце крайнего рабочего дня к остановке, предвкушая целых три выходных, обещанных руководством, - Целый месяц уже. В Сети. Вот думаю в реале пообщаться.
  -Не ожидал, - не смог сдержаться я, выказав на лице улыбку.
  -Да замахало все это уже до чертей. Она не городская. Сказала, через неделю сюда приедет по делам.
  -Ну так класс. Давно пора, только смотри не перестарайся в постели: на твою дурь не одну "люську" надо.
  Мой благожелательный тон заставил Даню слегка покраснеть в смущении. Но словесно свою реакцию он выразить не успел.
  В какой-то момент прямо перед нами из подворотни выскочил огромный серый котяра. В меру упитанный, ухоженный, по-моему, я даже видел на нем ошейник, было видно, что у кота имелись хозяева. Легкой трусцой он проследовал мимо нас, всего на секунду обратив на нас внимание, направился к проезжей части, намереваясь перебежать дорогу, разделенную трамвайными путями. На тот момент она оставалась почти пуста. Почти, поскольку я тупо проморгал эту темно-серую "легковушку", неожиданно и беспощадно переехавшую несчастное животное в долю секунды. Водитель автомобиля, своей комплекцией напоминавший жирного борова, однозначно не мог не видеть перебегавшего дорогу кота, да и скорость автомобиля была небыстрой, в пределах скоростного режима. Тем не менее, боров даже не затормозил, а переехав серого бедолагу спокойно продолжил движение.
  Зрелище агонизирующего кота было не из приятных. Я попытался покинуть это место, про себя желая животному скорой смерти как избавление от мучений. А вот Данила повел себя довольно неожиданно. Быстрее молнии он кинулся к корчившемуся в ужасных муках животному, на ходу снимая перчатки и сунув их в карманы рабочих потертых штанов. Сколько его знал, Данила всегда появлялся на работе в рабочей одежде. В тот момент я и заметил бледное зеленоватое свечение, окутавшее обнаженные его пальцы рук.
  Не мешкая, Данила склонился над агонизирующим котом, взял его в свои едва заметно сиявшие руки, разглаживая голову умиравшего животного и шмыгая носом. И в его руках несчастный кот перестал корчиться в предсмертных судорогах, просто закрыл глаза, будто уже лишенный жизни. Но Данила все гладил и гладил его между коротковатыми прямыми ушами. Через пару минут он отнес бездыханного кота к краю дороги, положил у бордюра. Слезы беспрестанно катились по начавшим покрываться щетиной после недавнего бритья щекам Данилы, который был старше меня лет на десять точно. Я отчаянно озирался по сторонам в поисках людей, наверняка ставших свидетелями всего этого мерзкого действа. И вроде их оказалось совсем мало, по пальцам одной руки можно было пересчитать. Но взгляд мой то и дело возвращался к зеленоватому оттенку рук Данилы, он долго не мог одеть на них запыленные перчатки, нервничал и всхлипывал, проклиная "жирную суку гребаную" и его "чермет".
  -Чтобы ты разбился насмерть, падаль, - не сдерживал Данила своих проклятий в его адрес, затем поднял полные слез глаза на меня, - Чего, нахер, уставился? В них весь смысл.
  И он ткнул пальцем в мертвую тушку у бордюра.
  -Ненавижу этот поганый людской род. Покончил бы с вами со всеми одним ударом. Все засрали, все испоганили. Ничего святого в вас не осталось, ничего людского, никакой жизни. Ублюдки, дегенераты, бараны тупорылые...
  Данила, наконец, вытер руками в перчатках лицо, оставляя на нем грязные полосы.
  -Небось, хочешь знать, что у меня с руками, что ты видел, - злобно усмехнулся он, - По глазам вижу, что хочешь. А вот хера с два. Недостоин ты знать. Ни ты, ни кто еще, не заслуживаете. Так что вали к черту.
  Но я и без того вдруг понял. И, честно сказать, я бы был не прочь обладать этой силой. Но как будто владел ею, как будто уже пользовался ею неоднократно. Тогда, когда своими глазами видел пробитую метко брошенным Павликом "Чапаем" армейским штык ножом щенячью шею, видел как дергалась в конвульсиях несчастная псина. Или когда в предсмертных судорогах корчился голодный бездомный котенок. Или же когда Валера "Смоленск" убивал несчастную кошку, стащившую со стола кусок колбасы, бросками об асфальт. Я видел подобные эпизоды в своей жизни неоднократно и всегда отворачивался в самый последний момент не в силах уложить в своем сознании эту людскую жестокость, это равнодушие, даже какую-то долю забавы.
  Зеленое свечение рук Данилы было теперь неприятным. От воспоминания о нем в горле моем будто песок собирался, пробуждая рвотный рефлекс. Все виденные мною подобные ужасы, казалось, давно стертые из памяти, внезапно дали о себе знать. В жизни Данилы попавший под колеса автомобиля серый кот стал еще одним ярким отпечатком, расстроившим его и без того шаткую психику. Про себя я будто уже видел его, доковылявшего до дверей дома, взявшего своего Фюрера на руки, и омывающего того слезами раскаяния за совершенное каким-то жирным ублюдком умерщвление. Данила ДОЛЖЕН БЫЛ ненавидеть род людской ради сохранения своей обезболивающей физическую агонию всех этих кошечек и собачек силы. Не думаю, что я смог бы так же, учитывая собственное смирение перед бескрайней человеческой глупостью (давно покинувшей пределы жестокости) и оттого спокойствие. Нет, буду честен, не спокойствие, а равнодушие...
  
  без окончания
  
  Глава 27. Дракон.
  
  Застолье уверенно двигалось к своему завершению. Впрочем, на столах оставалось еще достаточно много блюд и выпивки, нуждавшихся оказаться в желудках гостей и молодоженов. Борюсик, однако, спиртного практически не пил; сколько я его знал, это был еще тот трезвенник. Вот Саша, невеста, а теперь и жена, к появлению дракона находилась в состоянии легкого подпития. Я украдкой наблюдал за ней с самого начала пиршества, наблюдал, наверное, больше чем за всеми находящимися в зале ресторана людьми, выискивая наиболее вероятную жертву. Признаюсь, Александра и самому мне нравилась, и по факту она оказалась привлекательнее всех прочих приглашенных женщин. Изящная, в белом платье, с волнистыми и крашеными под яркую шатенку волосами, Саша заметно выделялась из всей этой невзрачной и однородной массы. И еще глаза, магически красивые, отвлекавшие все мое внимание. Добрый взгляд их будто сглаживал все возможные внешние изъяны приятных плавных, округлых черт лица, заставляя меня восхищаться нежностью чужой невесты, сквозившей из каждой клеточки ее тела.
  Тем не менее, вся моя симпатия к красавице жене одного из моих давних приятелей постепенно таяла по мере росшего количества рюмок шампанского и вина, выпитых Сашей за столом. Я настаиваю на том, что и в мыслях у меня не было назвать ее алкоголичкой. Просто одной рюмки для нее уже было достаточно, женщина вообще не должна употреблять алкоголь. Ни в каких количествах. И меньше всего мне тогда хотелось, чтобы дракон коснулся именно ее. Все очарование Саши понемногу затуманивалось под этиловыми парами, чарующий гипнотический взгляд красивых ее глаз неприятно исказился, вызывая у меня отвращение. Что ж, по крайней мере, отвлекаться на Сашу уже не имело смысла. Все мое внимание само собой переключилось на остальных гостей.
  Я знал далеко не всех из них. Но те кого знал, были наши с Борюсиком общие друзья. Их оказалось не так много, конечно, однако никто из них не пытался "отмазаться", даже наоборот, речь шла о целенаправленном намерении упасть лицом в салат. Был и Вадик "Дипломат", вернувшийся из командировки в последний день приготовлений, и Саня Кораблев, внесший самый большой финансовый вклад в организацию банкета, и Толян "Композитор", стоявший на пороге собственной свадьбы. Нет, все-таки, ни один из вышеперечисленных ребят еще не накачался алкоголем до критического уровня. Вообще, все мероприятие застолья старалось соблюдаться максимально культурно. Лишь во время первого перекура случилась небольшая перепалка с какими-то парнями с улицы, но там даже до рукоприкладства дело не дошло.
  И все же время дракона приближалось. Я ждал его появления, я знал, что его было не избежать, я уже чувствовал его горячее губительное дыхание, постепенно нараставшее в пропахшем алкоголем и эйфорией воздухе. Как и Борюсик я не хотел, чтобы веселье переходило в пьянку. Конечно, мы оба понимали, что совсем без спиртного обойтись было просто невозможно. Как и я Борис знал о существовании дракона, лишь, в отличие от меня, видел его всего однажды. Задолго до этого вечера. И однозначно Борюсику было сейчас не до того. Сейчас он был счастлив, обнимал любимую жену, довольно улыбался и шутил, исполненный гордостью, сиявший подобно начищенному пятаку. Сейчас Борюсик просто рулил всем праздничным действом, и мне не в чем было его упрекнуть. И если честно, я бы не хотел, чтобы мой друг забивал свою светлую голову всякими сказочными - крылатыми и огнедышащими существами, предназначенными для меня. Как и я он все равно ничего не смог бы с ними поделать, только покорно наблюдать за их неистовством. И еще про себя восхищаться этой их беспощадностью.
  Вот только на самом деле, еще глубже, я хотел видеть дракона как можно чаще. В какой-то степени я бы сам хотел стать им. То была приятная ненависть, неизведанная мной, не желаемая быть изведанной мной ни на грамм. Это Борюсик относился к алкоголю терпимо, мог общаться с подвыпившими людьми спокойно, без намека на какой-либо дискомфорт. Мол, личное дело каждого, насильно никто никому в рот не вливает. Иногда даже меня бесила подобная его позиция, кардинально противоречившая моим собственным убеждениям неприемлемости употребления этил содержащего пойла в любых количествах. И доля моей жалости к жертвам дракона была совсем маленькой, практически ничтожной. Хотя, конечно, муки их были достаточно ужасны.
  И, кажется, я, наконец, заметил самого подходящего кандидата, встреча с драконом для которого была уже неизбежна. Крупный, почти два меня, мужчина лет пятидесяти с короткой армейской стрижкой и густыми рыжими усами уже полыхал внутри. Я видел яркие огненные всполохи, мерцавшие сквозь его свитер, будто подсвечивавшие его тело, как если бы кто-то сунул яркую лампочку внутрь сосуда с тонкими стенками. То был алкоголь, вступавший в необъяснимую для науки, но понятную мне химическую реакцию в желудке этого человека. Мужчина периодически наполнял свою рюмку крепким спиртным, будто стремился догнаться как можно сильнее. И чем больше хмелел, тем ярче становился огонь в его теле. Пока что это была лишь безвредная для мужчины метка, указующая на конкретную для моего внимания цель. В какой-то момент мужчина и его пухлая жена выбрались из-за стола, чтобы присоединиться к гостям, устроившим танцульки под задорную музыку. Пляшущее внутри мужчины пламя постепенно захватывало разогретое алкоголем тело, разрасталось, забирая необходимую для концентрации в одной конкретной точке его энергию. Стоило только жертве взять небольшую паузу, например, уйти на перекур, выпасть из ритма, для дракона это был самый верный момент нападения.
  Нет, меня не было рядом с тем мужчиной, когда он вышел на улицу в компании нескольких человек, в том числе и Вадика "Дипломата" для этого самого перекура в роковой для себя момент. Я не должен был там находиться. Зачем? Я ведь и так видел как нападает дракон. Выйдя на свежий воздух, несчастный сильно закашлялся, полностью объятый изнутри яркими языками пламени. Свежий же воздух стал смертельной для жертвы искрой. Нестерпимый жар сосредоточился в закипевшем от градусов спиртного ее желудке. Тот попытался отрыгнуть содержимое, представлявшее собой неприятно пахнущую массу, что мешала жертве дышать. Не было никакого дыма, который мог бы валить изо рта, но тем не менее в момент кашля мужчина просто изрыгнул короткую, практически молниеносную огненную вспышку, опалившую его лицо и обуглившую внутренности. Его бы убил даже глоток простой воды. Только лишь потому, что несчастный нахлебался горячительного, и единственное его спасение заключалось в нахождении в зале ресторана до момента протрезвения.
  Я не мог помочь ему. Но даже если я и мог что-то сделать, например, рассказать о драконе во всех подробностях, попытаться напугать и заставить мужчину оставаться внутри помещения, заставить его не прикасаться к каким-либо безалкогольным напиткам пока не выветрится алкоголь, то не видел в этом смысла. Я уже сказал, что хотел видеть дракона как можно чаще. Я никогда не любил пьяниц, да и вообще, само лицезрение употребления вонючки вызывало во мне целую волну негодования. Мне было все равно сколько тот или иной человек может выпить - пятьдесят грамм или литр и больше, эти злосчастные этиловые пары в любом случае сделают свое дело и убьют часть клеток в мозгу. Это ответственность, добровольный выбор каждого здравомыслящего человека, имеющий свои последствия. Даже пятьдесят грамм раз в полгода означает потенциальную зависимость. Потому что в любых количествах алкоголь - угроза. И именно поэтому я хотел смерти того человека. И когда он покинул свою жену и направился на улицу, хотя я и старался сдерживать свое удовольствие как мог, все же мое сердце бешено колотилось в торжественном предвкушении неизбежности дракона. Так было все прошлые разы. И вряд ли я испытаю какие-либо угрызения совести за свое молчание в будущем, даже если дракон коснется кого-либо из моих близких. Ну, может быть только не в случае с женой Борюсика. Ха, вот уже начались какие-то исключения...
  
  конец
  
  Глава 28. Амнезия.
  
  Были все на кого он рассчитывал. Они просто не могли не собраться все вместе. Тогда просто не было бы никакого смысла этой встречи. Но Андрей совсем ей не радовался. Все дело в том, что это общение ДОЛЖНО БЫЛО состояться, Андрей ждал его. Долго. Настолько долго, что практически устал ждать. Впрочем, усталость отражалась не только в одним лишь его взгляде, который Андрей задерживал на каждом из них, не решаясь, да и не желая заговорить первым. Где-то внутри Андрей даже ненавидел тех к кому пришел.
  -Ну наконец-то мы встретились, - со знакомой приятной улыбкой поприветствовал его дядя Коля.
  Он встречал Андрея у кладбищенских ворот. Просто стоял на одном месте, сцепив руки за спиной, наблюдая за появлением племянника, к которому испытывал самые искренние добрые чувства. Дядя Коля был одет в строгий серый костюм с темным галстуком, на ногах его сверкали начищенные до идеального блеска черные лакированные туфли.
  Он умер зимой. Просто лег вздремнуть после тяжелой смены и не проснулся. Страшное известие было для его сестры, матери Андрея, самым настоящим ударом. Не только для нее, для всех. За исключением самого Андрея, покинувшего родной дом в пользу столицы лет двадцать назад. А теперь он вообще осел где-то в глубинке, как можно дальше от шумной цивилизации, подзаработав деньжат и прикупив небольшой домик. Нет, конечно он поддерживал связь с матерью, дважды в день набирал ее телефонный номер. Именно так, по телефону, она сообщила сыну о смерти дяди Коли. Мать не звала его на похороны, Андрей бы и не поехал, ему давно уже не были интересны дела родственников, остававшихся от него за сотни километров.
  Но он практически не удивился, встретив мертвого дядю Колю у ворот кладбища, не имевшего ничего общего с кладбищем в его родном городе, как говорится, у черта на рогах. Он не раз общался с умершим во сне, не раз в сюжетах сновидений дядя Коля был где-то на главных ролях. Все то же добродушное юное его лицо с пышными рыжими усами, казалось, не знало никаких других выражений. Что бы не происходило в том или ином сне с участием дяди Коли, он всегда оставался самим собой, открытым и благородным. Своего рода, спаситель, неизменно остающийся на светлой стороне.
  -Разве это твое место? - спросил Андрей негромко и с каким-то укором голосе.
  -Просто я знаю зачем ты здесь, Андрюша.
  А вот дядя Коля совсем не корил его. Андрей не мог вспомнить, чтобы дядя Коля вообще когда-либо ругал его или просто повышал на него голос. Если и выражал свое недовольство по поводу каких-то серьезных проступков, то делал это мягко, в такой шутливой форме, которая хоть и звучала достаточно забавно, все же приводила сознание Андрея в движение, заставляя его делать правильные выводы. Но сейчас было совсем другое дело. Никаких шуток.
  -Тогда ты должен знать, что я не любитель ходить по кладбищам, - откровенно заявил Андрей, - Кто бы не лежал в земле, это не для меня. Прости.
  -Я знаю как тебе больно, - кивнул головой дядя Коля, провожая его между оградок с могилами, - Но иногда боль лучшее лекарство. И думаю, тебе легко будет это понять.
  И Андрей, кажется, понимал. Во всяком случае, с каждым новым его шагом к могиле Лидии Валерьевны, после слов дяди Коли, тяжесть и усталость внутри него отступала. Менялся даже сырой осенний воздух, привносивший в его легкие некую свежесть, лишенную тяжелых - горьких и вонючих примесей. Только сейчас Андрей начал ощущать насколько отвратными они были все это время со дня смерти женщины, немало сделавшей для него на новом месте.
  Ее могила была в прекрасном состоянии. Щипилова Лидия Валерьевна - Андрей только сейчас узнал ее фамилию. Все время, что он знал свою соседку, он обращался к ней только "тетя Лида". Никак иначе, несмотря на ее пожилой возраст. Тетя Лида заменила ему родную бабку, наверное, даже родную мать. На регулярной основе Андрей помогал Лидии Валерьевне и деду Петру Андреевичу, ее мужу, с огородом в летний сезон, поддерживал их собственный дом в приличном виде. Андрей заслужил свой статус члена их семьи. И эти восемь лет промчались для него молниеносно. Потому что когда тети Лиды не стало и Петр Андреевич переехал в роскошную квартиру к дочери и внукам буквально через дорогу, Андрей вдруг осознал, что практически не помнил этого периода в жизни. Нет, все оставалось по-прежнему, и Петр Андреевич периодически приходил к нему потрепаться или передать гостинец от дочери Анны, а то вовсе приглашал зайти в гости. Однако все изменилось. И Андрей чувствовал эту пропасть, что лишь ширилась с каждым днем. Наверное, это было хорошим оправданием оставить тетю Лиду, наконец, в покое, зарытую в землю.
  А вот она будто хотела обратного. Умирала и вновь воскресала в его снах. Андрей видел их с Петром Андреевичем дом, рушившийся только для того, чтобы возродиться из гнилых развалин. Андрей был внутри, видел сморщенное сухое тело тети Лиды, готовое рассыпаться в пыль от легкого прикосновения. Но тогда она открывала глаза и обретала новую жизнь, желая говорить с Андреем, и совсем не помнила своей смерти. Андрей помнил каждый свой сон с ее участием с тех пор как три года назад его соседку отнесли на кладбище вперед ногами. Были ли эти сны кошмарами? Он бы так не сказал. Ведь дом не становился для него ловушкой, а тетя Лида исчезала во мраке самостоятельно, отпуская Андрея в реальный мир. Но каждое пробуждение после посещения того дома не несло с собой никакой радости. По сути, последние три года Андрей пребывал в состоянии депрессии, наблюдая и чувствуя вокруг себя сплошной негатив. Не спасали даже отношения с Нинкой, излучавшей нескончаемый мягкий свет. Он просто исчезал поутру до следующей ночи, а иногда становился просто невыносимым. А в последнее время Андрей начал встречать в доме Лидии Валерьевны дядю Колю. И тогда следовала резкая смена места событий, но в конце все возвращалось к покойной пожилой соседке.
  Она встречала Андрея вместе с Егором, разбившимся на мотоцикле год назад. Для Андрея это был единственный друг, которому он всецело доверял, с которым пару раз он даже не вполне законно "срубил" деньжат, и об этом знали только они оба. Егор был ровесником Андрея, разница в возрасте между ними составляла всего месяц, но именно Егор оказался более резвым, более шустрым и напористым, более хитрым и простым одновременно. Внешне Егор выглядел моложе своих лет, напоминал подростка, только-только вдохнувшего пьянящий воздух свободы.
  -Да ладно, - горько усмехнулся он, держа руки в карманах черных брюк, - Не может быть: явление Христа народу. С чего бы?
  Андрей должен был быть готовым к его недовольному обиженному тону. Все-таки, лучший друг стоял перед ним.
  Как и в случае с Лидией Валерьевной Андрей присутствовал на его похоронах.
  -Не серчай, Егорка, - остановила Егора тетя Лида, опиравшаяся на палочку, - Он не специально. Верно, Андрюша? Ну как ты?
  Она всегда интересовалась как у него дела.
  -Как обычно, теть Лид, - попытался улыбнуться Андрей, - Здорово, братан.
  -Здоровей видали, - хмыкнул Егор, - Я смотрю, тебя ужас как приперло раз ты решился-таки навестить близких. Давай, рассказывай.
  -Ладно, не наседай, - вмешался дядя Коля, - В тягость человеку кладбища.
  -Я заметил, - без тени улыбки кивнул Егор, - Рассказывай.
  А ведь Андрей намеревался навестить не его могилу. Зачем? Егор появлялся в снах Андрея куда реже в сравнении с появлениями Лидии Валерьевны и дяди Коли. Но даже последний не имел настолько серьезного влияния какое оказывал на Андрея темный дом с тетей Лидой в его стенах. Именно она, казалось, удерживала эту связь с мертвым дядей Колей и Егором, позволяя им видеться с Андреем в его сновидениях. Это же он рассказал ей о смерти своего родственника незадолго до смерти самой тети Лиды. И она не упрекала Андрея за его нежелание съездить в родной город на могилу дяди Коли и отдать тому дань уважения.
  -Все однообразно и говнообразно, - без тени улыбки выдохнул Андрей, не глядя ни на кого из них.
  Взгляд его вновь и вновь возвращался к черной надгробной плите с именем и фамилией похороненной Лидии Валерьевны и ее датами рождения и смерти. Было в этом куске камня нечто могущественное - притягательное и сильное, к чему просто нельзя было не прикоснуться. Будто открытый портал сквозь время, туда, назад к неким истокам, познать которые означало познать абсолютно все. Другой, таинственный мир.
  -А Нина? - поинтересовалась Лидия Валерьевна откуда-то издалека, - Она хорошая. Добрая, открытая. Что не так?
  -Не мое это, теть Лид, - выдохнул Андрей, не отводя взгляда от надгробия.
  -Разве тебе плохо с ней?
  -Возьмите меня к себе, теть Лид, Егор, а? - вместо прямого ответа попросил Андрей, - Туда, в историю.
  В глазах его неприятно щипало, видимо, от слишком напряженного немигающего взгляда, ушедшего куда-то вглубь черного камня. Кажется, Андрей уже видел старину, легко открывшуюся внутри него. Как через открытое окно он видел черно-белую пустошь, поле на месте кладбища, рассеченное извилистой колеей. Оттуда исходила приятная сила, манившая Андрея в свои безграничные владения.
  -Рано еще тебе туда, пацан, - внезапно услышал он строгий голос Петра Андреевича, оказавшегося прямо у парня за спиной.
  И тогда все образы в голове Андрея внезапно исчезли, а свежий воздух, которым он дышал последние мгновенья в обществе умерших дяди Коли, Лидии Валерьевны и Егора, вновь наполнялся тягучими противными привкусами, к которым он уже привык настолько, что без них уже и нельзя было...
  
  конец
  
  Глава 29. Лучшие из лучших.
  
  Первые попытки прочесать лес никаких результатов не принесли. Да и следы чего солдаты и их командиры рассчитывали обнаружить? Ночной кавардак внезапного противника сопровождался ярким слепящим светом, залившим все вокруг (явно не светом фар), и треском длинных автоматных очередей. Ураганный и нещадный огонь продолжался всего несколько минут, покрошивший стекла в окнах казармы на обоих ее этажах и выщербивший стены. Никто из личного состава, слава богу, серьезно не пострадал. Однако, ни застрявших в стенах пуль, ни стрелянных снаружи гильз, ни вообще каких-либо следов пребывания агрессивно настроенного врага поутру не нашли. И конечно все ожидали нового обстрела.
  Ожидал ночного хаоса и сержант Денис Голубев, до демобилизации которого оставалось рукой подать. И который намеревался, впрочем, остаться на сверхсрочную службу. Едва лишь переступив порог казармы, Денис почувствовал себя в родных стенах. Он не мог вспомнить кого-либо из родственников, посвятивших себя армейским будням. Видимо, сам Денис был в прошлой жизни каким-нибудь воякой, четко исполняя приказы старших по званию. В своем взводе он оказался физически развит, никаких болячек на призывной комиссии у Дениса не обнаружили. Конечно, сам он не выказывал какого-то дикого стремления угробить кусочек своей жизни на всю эту нудную военщину - тупую и обязательную. Но и бегать и косить от нее не собирался, прекрасно понимая еще большую глупость возможных заморочек на сей счет. Дедовщины Денис не боялся, готовый ответить жестким ударом на удар. А пообщавшись с ним на призывной комиссии лично, военком пообещал отправить парня в местечко, наиболее спокойное от воинского беспредела, как со стороны "дедов" так и со стороны командиров. Уж очень военком остался доволен уравновешенным характером данного призывника и его рассудительностью.
  Характер и способность трезво мыслить принесли-таки Денису Голубеву свои плоды в форме сержантских лычек, он не скрывал своего удовольствия при их получении. Он справедливо заслужил свое звание, этот факт признало большинство сослуживцев. Денису откровенно нравилось находиться на территории гарнизона, нравилось быть среди солдат и старших офицеров, среди которых он чувствовал себя своим. Все нутро его требовало и дальше получать воинские звания, учитывая перспективы офицерских погон. Денис уже говорил с командирами на тему сверхсрочной службы, никто из них не был против. Дисциплинирован, целеустремлен, высокие результаты в стрельбе и физической культуре - такие солдаты нужны всегда.
  Денис Голубев не готовился к ДМБ так, как это обычно бывает у солдат, предвкушающих скорое увольнение в запас. Всякие дембельские альбомы, форма, вылизанная до кристальной белизны - весь этот пафос казался ему излишним. Но и к внезапному нападению и обстрелу гарнизона Денис оказался совсем не готов. А когда офицеры объявили о полном отсутствии какой-либо телефонной и радиосвязи с внешним миром (даже заглохла вся техника, не зависящая от электронных систем) интуитивно Денис готовился к новому визиту вооруженных гостей. Он не верил в пришельцев из глубокого космоса, освоивших обращение с автоматом Калашникова, но и этот СЛИШКОМ яркий свет, превративший ночь в день, не давал покоя. Внутренне Денис был убежден, что ****юли часовым и дежурному на посту от командиров не имели под собой оснований, что именно световая вспышка каким-то образом привела врага на территорию. Быть может, речь шла даже о телепортации, которая, по заверениям ученых, человечеству пока была недоступна. Неизвестным оставалось и количество нападавших.
  Разумеется, Денис Голубев поделился своими предположениями и интуицией с командиром взвода и с ротным. Хотя все это звучало из уст рассудительного сержанта фантастикой (впрочем, эта версия так же имела право на существование, несмотря на вопрос о месте выбора для испытания высоких технологий), офицерам пришлось согласиться с угрозой оказаться перед неожиданным врагом во второй раз.
  И вновь ОНИ пришли. Ровно в час буквально следующей безлунной и темной ночи. И залившая все вокруг вспышка света была короткой. Но ее хватило на то, чтобы Денис насчитал куда больше двух десятков человек, подобных бесшумным теням, собравшихся в кучу. И с ужасом и неприятным холодком, пронзившим все его тело Денис смог на мгновенье разглядеть среди них и себя самого и прочих сослуживцев. Без промедления они подняли свои автоматы, чтобы вновь открыть пальбу, на этот раз целясь в сторону и часовых. Лица их были холодными, какими-то волчьими. Можно сказать, постаревшими внутри, но с безумно жесткой хваткой в глазах. Кажется, те сверкали холодным бордовым сиянием.
  -Ах вы, суки! - прокричал кто-то из часовых, занимавший свою позицию с оружием в руках, - А ну бросаем оружие, нахер!
  Его голос будто отрезвляющую оплеуху Денису влепил. Вряд ли часовой успел разглядеть то, что привело того в состоянии прострации. В следующую секунду раздался одиночный хлопок выстрела. Его было достаточно, чтобы ротный приказал открыть огонь на поражение по вторгшимся на территорию гарнизона преступникам. На втором этаже все происходило по той же схеме. Синхронно автоматы солдат затрещали из окон казармы. Денис так же не раздумывал нажать на курок. Он не знал попала ли пуля в часового или нет, все его мысли разом улетучились вместе с треском оружия.
  Пули, однако, проходили куда-то сквозь нападавших, расплющивались и крошили асфальт плаца, не нанося неприятелю никакого вреда. Тем не менее, вторгшиеся на территорию гарнизона гости открыли ответный огонь. На их автоматах так же имелись племегасители, и вся перестрелка проходила в темноте. И все же кого-то из оборонявшихся в казарме солдат зацепило; одна из пуль чиркнула Дениса Голубева по каске и ударила в стену. Враг определенно обладал куда лучшим зрением, так и должно было быть.
  -Черт, начинаю понимать, - вырвалось у Дениса, в секунду отпрянувшего от окна.
  -Что именно? - спросил капитан роты Лунёв, оказавшийся рядом с ним, - Что за херня здесь происходит, сержант?
  Он был в шоке от того, что нападавшие не умирали от множества пуль, вроде бы, достигавших своих целей.
  -Мы здесь происходим, товарищ капитан. Они - это мы. Мы - такие какими мы должны быть. Они пришли, чтобы занять свое место.
  -Ты хоть понимаешь, что ты несешь, сержант? Денис? - в какую-то секунду поправился капитан.
  Вновь солдаты принялись стрелять, но то были солдаты на втором этаже, в то время как сослуживцы и товарищи Дениса Голубева, занимавшие позиции у окон, старались не пропускать ни единого его слова.
  -Мне удалось увидеть их лица, - гнул свою линию Денис, - Это наши лица, заматеревшие, жесткие и холодные. Мы все там, снаружи. Давим нас таких какие мы сейчас - с дурью в головах и детством в жопе. Поэтому мы не можем одолеть ни одного из них, а вот они нас могут. Это ИХ территория, понимаете? У нас только стрельба по мишеням, они же стреляют в людей. Они умеют это делать.
  -Но откуда они взялись? - недоумевал капитан, пытавшийся осмыслить открытие Дениса.
  -Мы их создали. Возможно, они должны были явиться раньше; я не знаю, что послужило толчком к тому, что сейчас происходит. Но создали их мы, те кто в эту минуту есть в казарме. Там нет никого чужого.
  В тот момент Денис и сам не до конца верил в то, что говорил. Потому что все это звучало не столько правдоподобно сколько угрожающе. Не таким Денис Голубев представлял себя в будущем. Он протер рукой лицо и больше не высовывался из окна и не пытался стрелять и тратить боезапас впустую.
  -Предположим, что так и есть, сержант, - через паузу признал капитан Лунев, - Тогда что ты предлагаешь делать? Похоже, у них нет намерений отступать.
  -Я не знаю, что нам делать, товарищ капитан, - откровенно покачал головой Денис, - Знаю только, что мы для них враги.
  -Что ж, сержант, если все так как ты говоришь, я думаю, надо...
  -Товарищ капитан, кажется, их больше нет, - вдруг сообщил пухлый сержант Дубинин, оборвав Лунева на полуслове.
  И действительно стрельба внезапно прекратилась, территория гарнизона погрузилась в прежнюю тяжелую тишину. Нападавших и след простыл, совсем как в прошлый раз - они ушли уже без светового сопровождения.
  -Надо узнать как там караульные, - негромким голосом приказал капитан, не покидая своего укрытия, - И вообще, как обстоят дела. Сколько пострадавших и, не дай бог, убитых... Сержант Голубев, сержант Дубинин, остаетесь за старших. А я пока во вторую роту поднимусь. Так... Огневых позиций не покидать. Это приказ.
  Пригнувшись он почти бегом покинул место боевых действий, оставив старослужащих и сержантов наблюдать за обстановкой снаружи. А спустя двадцать бесконечных минут солдатам был отдан приказ сдать оружие. Боевая тревога не отменялась, но брала новую паузу, до следующей ночи. И предстоящая ночь обещала быть куда более страшной. Денис Голубев понимал, что сначала нежданные гости просто дали о себе знать, теперь они пристреливались, будто делали последнее предупреждение или объявляли о своих намерениях. В третий же раз обязательно последуют жертвы. Ведь именно жертв хотел неприятель, кем бы он ни был. Уничтожения, подавления обычной человечности, перевоплощения в безмозглое хладнокровное пушечное мясо, безжалостно исполняющее приказ убить врага. А ведь в роте Дениса Голубева далеко не всем хотелось бы становиться такими биороботами. Часть ребят просто хотела оттоптать этот чертов плац и тупо свалить на привычную гражданку с привычными радостями жизни. Забыть эти долбанные приказы как страшный сон. И то с чем они внезапно столкнулись, однозначно не шло им на пользу.
  Про себя Денис был уверен в том, что ОНИ попытаются уничтожить в гарнизоне всех, до единого, включая офицерский состав. После ночной перестрелки сержант уже не мог точно вспомнить, видел ли он среди нападавших кого-либо из командиров.
  Зато он очень хорошо помнил свой недолгий сон после пережитой атаки неприятеля, в котором находился в числе нападавших. А проснувшись, долго не мог избавиться от щекочущего привкуса крови во рту. Она брызгала Денису в лицо во сне, и каждое новое убийство приятно ласкало каждую клеточку его тела. Во сне Денис Голубев целился в голову каждого своего врага, спрятавшегося в окнах изрешеченной пулями казармы. Брызнувшая кровь доставала до него, застилала глаза горячей бордовой пеленой. И сержант Денис Голубев хотел убивать как можно больше. И при пробуждении он чувствовал холодную каменную ненависть к своим сослуживцам за их никчемность и легкомысленность, которая где-то глубоко его веселила и забавляла...
  
  без окончания
  
  Глава 30. Пусть умрет святой Демон.
  По всей площади вокруг сцены были поставлены столики с дорогим вином, фруктами, и корзинкой, наполненной шоколадом. И, наверное, это считалось самым лучшим во всем суетном городе место, чтобы приятно, и еще с пользой, провести время. На самой же сцене был установлен деревянный крест, забрызганный кровью Демонов. Их распинали каждый день, охотники отлично знали свое дело. Распятые и стонущие в предсмертной агонии Демоны, служили визитной карточкой расположенному под открытым небом заведению. Они были отличной декорацией выступавшим на сцене шутам и скоморохам, время от времени развлекающим собравшуюся за столиками публику.
  Вот и Она, пойманная и плененная охотниками, а теперь объявленная Демоном и распятая на кресте, с ужасом могла обнаружить отсутствие незанятых столиков. Она, пленница, имя которой не имело для публики никакого значения, должна была сегодня умереть на сцене. И искренние слезы ее и мольбы о пощаде не могли быть никем услышаны. А ведь Она видела много женщин среди собравшихся гостей. Но все это были пустые оболочки их, можно сказать, неживые пластмассовые скафандры, лишенные всякой начинки. Распятая на кресте, нареченная Демоном пленница чужеземка, отчетливо видела черную пустоту под размалеванной косметикой и разглаженной кремами кожей каждой из них. И однако, никакая "штукатурка" не смогла скрыть угловатостей должных быть плавными тел. Это она, чужеземка, Демон, прибитый тяжелыми гвоздями к кресту, явно отличалась от всех этих пустышек, холодных и примитивных. Они обращали на нее внимание лишь с очередным концертным номером, в ходе которого в сторону пленницы отпускались унизительные и откровенно грубые шуточки, касаемые ее личной жизни. И тогда публика хохотала до исступления, а потом возвращалась к своим делам.
  Распятая на кресте пленница видела за столиками женщин в строгих деловых костюмах, в коротких юбках или в брюках, всем своим видом будто стремившихся походить на мужчин. С телефонами в руках они корпели над какими-то бумагами, разложенными на столиках. Еще там было несколько женщин в военной униформе, с болтавшимся на поясе оружием, и в тяжелых армейских сапогах или ботинках вместо туфель на ногах. Были и юные накрашенные красотки, либо совсем полуголые, либо в слишком обтягивающем их хрупкие и фигуристые тела белье. Толстые базарные бабищи, тощие замухрышки, глотавшие рюмку за рюмкой в компании казавшихся своих более человечных кавалеров алкоголички, некоторые из которых еще дымили сигаретами - всех мастей бездушные, утратившие свое природное естество, внутреннюю красоту и святость куклы куда больше и логичнее должны были быть теми Демонами, с участью быть распятыми на кресте. По требованию шутов они смеялись взахлеб над тем чего у них уже не оставалось, от чего они отреклись по собственной воле, в погоне за удовлетворением каких-то чужих потребностей. Вся эта бесформенная и пустотелая мужеподобная масса источала жуткий холод, окруживший Демона на кресте, но нисколько не касавшийся его. Как будто естество самой пленницы служило неким непробиваемым щитом, на который, впрочем, публике было глубоко плевать.
  Так уж вышло, что девушку выкрали прямо из дома ради того, чтобы приколотить к кресту в качестве декорации на сцене. Отняли от любимого и верного мужа, отняли от детей. Она слышала, и это было не новостью, о ярком и вместе с тем мрачном городе куда многие так стремились попасть, ослепленные бесчисленным множеством его огней. И не она одна чувствовала их жестокость, скрытую в гипнотическом блеске, эту ложь, которую ее всегда чистое и открытое сердце определяло в долю секунды. Едва коснувшись ее тонкой мембраны души внутри, холодная мрачная иллюминация обнажила всю свою суть святотатства. Девушка будто ощутила последнюю агонию душ всех тех кто оставил ее, кого она лично знала с рождения.
  Она сразу поняла, что там был не ее мир, не ее предназначение, не ее природная суть. В тот момент она чувствовала эту мучительную боль, на которую были способны бесчисленные огни, затуманившие головы ее близких. Боль, куда более сильную в сравнении с болью от закрепивших ее гвоздей. В тот момент она словно почувствовала боль своих детей. Чистый и нежный природный свет ее дрожал в муках, раненый острым мертвым сиянием.
  Распятая на кресте, Она узнала кого-то из них, огрубевших и угловатых, опустошенных и изуродованных, вмести со всеми насмехавшихся над ее природной грацией и утонченностью, спеленованных белоснежным ее платьем. Шуты на сцене неустанно твердили о ее демоническом происхождении, понятия никакого не имевшие о подлинной демонической силе, а меж тем, эта сила давно напитала их собственные оболочки, когда-то опустошенные в тех же самых городских стенах. И эта сила не могла проникнуть в нее, лишь заставляла чувствовать физическую боль. Но и к ней Она смогла привыкнуть, вспомнив лишь о муже и детях, к которым пленнице уже было не вернуться. Тогда она чувствовала как ее природный свет устремляется к ним, связует в прежнее единое целое, как ее сердце устремляется к ним по этому тонкому и невероятно крепкому мостику, минует время и пространство, как слышит их тоску и печаль. Тогда Она была сильна как никогда прежде, тогда ей показалось, что угловатость ее грации так же реальна как и физическая боль, владевшая некогда прекрасным в каждом своем движении ее телом.
  Но нет. Тогда Она понимала, что прежний ее свет постепенно оставлял ее, передавался мужу и детям. Ее свет, свет Демона, был недостижим для шуток со сцены и смеха над ними, над ее теплом домашнего очага, над живительным источником семейных уз. И пусть Она умирала на кресте, умирала, истекая кровью под всеобщее равнодушие и запланированный шутами смех, ее природный чистый свет, теплый и легкий, избавлял ее от других, тяжких мук. Это она сама таяла, такая какой была с рождения. В конце на кресте должно было остаться лишь изящное хрупкое тело, все равно отличающееся от других опустевших оболочек. Ненавидела ли Она своих мучителей? Однозначно нет. Не могла ненавидеть. Хотела вырваться, но не ненавидела.
  Это они, пустышки, умели ненавидеть, при случае, готовы были вцепиться друг другу в горла за кусок пожирнее. В том заключалась их обреченность, пленниками которой все они оставались и из хватки которой не хотели вырваться. Она боялась их, но не ненавидела. Она всегда оставалась на своем месте и смиренно следовала всем прописанным в нем правилам. Трудолюбие, преданность своим чувствам к мужу, материнская любовь и забота, и в ответ мир в душе и лад в доме. Никаких мужеподобных костюмов, брюк, армейских сапог. Никаких полутряпок, едва прикрывающих наготу перед первым встречным. Никакого хамства или дерзости, никакого алкоголя и сигарет. И уж точно никакой алчности, слепящей глаза и ожесточающей сердце. Там, откуда Она была родом, ни одна женщина не знала ничего подобного. По крайней мере, до того момента пока яркие разноцветные огни не предлагали совсем другое. Впрочем, как уже было сказано, не она одна воспринимала их бесполезность, и далеко не все ее землячки последовали за этой обманкой, оставшись на своем месте.
  И муж и дети оставались с ней во время ее агонии, слышали ее голос и отвечали ей, чувствуя ее свет, верно достигший их. Она умирала в их объятьях, не слыша никаких шутов и не видя бездушную холодную массу. Она умирала, оплакиваемая самыми родными и дорогими людьми, более чем просто близкими. И бездыханное тело Демона не огрубело после смерти, сохранив плавность каждого изгиба. Яркие холодные огни так и не смогли исказить Ее тело даже после смерти. Но это никого не удивляло, ни шутов, ни публику. Это было для них обыденностью, ведь все они хотели наблюдать именно такой исход...
  
  конец
  
  Глава 31. Рассказы Рольфа Бесстрашного.
  
  1: Nelle Tempeste D"Acciaio.
  
  Когда умру, похороните меня в стальном шторме, пусть отнесет он меня внутрь Вселенной. Тогда познаю я ее бесконечность. Темную, бездонную - ни конца, ни начала. Медленно выплывающая из вечной холодной бездны, и в ней же утопающая, Вселенная подобна прямому тоннелю. Жестким каркасом проходит сквозь него черный, кажущийся таким же бездонным ее луч. Извилистый как змея он будто преследует свою жертву, и ей не уйти. Торжественный, печальный, безразличный - каждый изгиб этого нескончаемого языка предупреждает о скором рывке вперед... Но может назад...
  А вокруг постоянный холодный блеск. От него чувствуется соленый привкус внутри, обжигающий каждую частичку привычного естества. Блеск заставляет слиться с ним, стремиться к самому его сердцу, стремиться в самое его начало. Это источник всего сущего. Он говорит со мной, шепчет беззвучно и громогласно свою живительную молитву. Откуда-то издалека, откуда-то вне материального мироздания. Оттого его речь кажется такой глухой, отдаленной. Кажется, что нет возможности четко расслышать каждый звук, чтобы разобрать смысл сказанного. Но я знаю, что холодный стальной свет обращается ко мне как к другу, а скорее сего, как к родному брату, может быть, даже как к сыну. Не имеет значения эта глупая степень родства. Ибо этот свет одинаков для всех.
  Насаженный на гибкий извилистый каркас черной бездны Вселенной, свет напоминает мне о звере, из чрева которого следует выбраться. Ведь там, снаружи, источник этого безжалостного и такого родного блеска. И тогда я понимаю, что тот зверь - я сам. И следуя по изгибам Вселенной, то отдаляясь то вновь приближаясь к каждой ее извилине, кажется, я направляюсь в верную сторону. И вроде уже мне суждено услышать то, что по ту сторону стального шторма. И вроде он уже не так ярок, и уже можно понять, что происходит снаружи. Источник его близок как никогда, можно рукой подать, можно коснуться и ощутить острое холодное нечто. Так всегда было, все заканчивается, я знаю.
  Но это все неправда. Вселенная бесконечна, бесконечно и то, что за ней. Бесконечен холодный блеск, источник которого где-то по ту сторону. В том суть. Бездонное чрево не имеет границ. Я уже умер, а значит умерли все запреты, погасли и растворились, уносимые темным холодным течением. Осталось лишь наслаждение, о, да, оно несоизмеримо. Оно - единственное, что приводит меня в движение. Наслаждение - единственное, что есть во мне в ответ на нечеткий голос, заставляющий стальной шторм неустанно сиять. Голос ласкает мой слух, приятно и по-отечески дурманит, зовет и удерживает на расстоянии. Голос хочет, чтобы я следовал за ним, голос хочет, чтобы я наслаждался. И оказывается, что наслаждение было во мне всегда, с самого начала моего существования. Оно никуда не делось со временем, а теперь полностью обнажилось, лишенное строгих физических границ. Наслаждение как единственное подлинное существо, именуемое мной при жизни. Оно продолжается во мне даже когда холодный блеск исчезает в бесконечности тоннеля, отделившего жизнь от небытия...
  
  
  2: Crescere.
  
  ...И вот я стою во мгле. То слева то справа то и дело возникают поросшие мхом сырые каменные стены. Дыхание будто проглатывает плотную непроглядную пелену, оставляя на ее месте рваные пятна, смертельные раны, которым не суждено затянуться. Они тоже кровоточат, но вместо крови из них сочатся тишина и запустение. Так и должно быть здесь, в этом священном месте. Вне всяких Вселенных, где-то в самом эпицентре мироздания. Кажется, само Время подвластно холодным камням, хранящим бесчисленное множество событий и воспоминаний. ВСЕ и каждый когда-то побывали здесь, теперь моя очередь.
  Мгла постепенно тает, проглатываемая мной при каждом вдохе. Я обнаруживаю себя на дне какого-то пустующего Колизея. Вместо песка арены все те же камни, выложенные из них многочисленные дорожки, тянутся от высоких стен к чему-то, что скрывает плотная густая пелена. Своего рода купол, внутрь которого лежит мой путь.
  Мне нельзя медлить, и каждый мой шаг будто пробуждает некую таинственную сущность, находящуюся по ту сторону серых камней, среди голых черных стволов деревьев, указующих в серое тяжелое небо. Оно так же враждебно ко мне, оно всегда враждебно. И только там, под плотным серым куполом ему меня не достать.
  И там, под плотным густым покровом я оказываюсь перед невероятно сложной формы фонтаном. Он будто растет в обратную сторону, бесконечно стремится вглубь самого себя, из себя же беря свое начало. Я сразу понимаю, что это алтарь, жертвенник, ожидающий меня вдали от беспощадного неба и таинственной силы, караулящих очередную разумную душу.
  Фонтан сразу приходит в движение, стоит лишь мне войти в его укрытие. Но не вода брызжет во все стороны, заливает меня с ног до головы, падает на землю, оставляя высыхающие на моих глазах пятна. Фонтан брызжет моими собственными воспоминаниями из конца в начало, отматывая время назад. Я даже слышу как он гудит, запустив свой необычный и чудесный механизм, выбрасывающий искрящуюся пыльцу моей памяти. Пространство вокруг меня в один миг наполняется картинками моего прежнего бытия, начиная с момента моей смерти. Как будто кто-то хочет предоставить мне еще один шанс пройти всю жизнь от самого начала, исключая все те ошибки и их последствия, что были совершены мною.
  И тогда я начинаю замечать как серая пелена, скрывающая фонтан от голых стен Колизея постепенно растворяется, бледнеет, открывая мне его собственные тайны, которых прежде не было. Наряду с уже знакомыми мне визуальными и шумовыми образами, воспроизводимыми фонтаном задом наперед, я вижу, слышу, и чувствую ожившие воспоминания серых стен. Я вижу множество людей, взгляды их обращены на меня в томительном ожидании. Я прихожу к мысли, что знаю их. Если не всех то многих из них, с которыми когда-то встречался - друзей и врагов. Все они непохожи друг на друга. Есть среди них и женщины, и глубокие старцы, есть даже дети. В разных, самых невообразимых одеждах, но с одним и тем же косым шрамом на лице, смертельной раной, последним мгновеньем моей жизни.
  Я слышу их всех, я слышу единый их голос, сохраненный стенами Колизея, голос фонтана в котором подобен прочному несгибаемому стержню, доносящему смысл всего происходящего вокруг. И в какой-то момент мне открывается истина, прекрасная и в то же время пугающе непоколебимая. Фонтан открывает мне все возможные мои жизни во всех возможных Вселенных. Лишь тот удар мечом неизменен, полученный мной в жестоком бою в качестве награды за мою верность оружию. И я вижу бесстрашных воинов в окружающей меня разношерстной толпе. Воинов, как я сам, не боящихся смерти, готовых сжать рукоять меча твердой рукой, хватка в которой не ослабевает ни с юных лет, ни в глубокой старости, лишь растет и крепчает. Воистину захватывающее для меня зрелище, ради которого я готов пройти свой путь еще раз...
  
  без окончания
  
  Глава 32. Господин раб.
  
  1.
  ...Тошнота к горлу подкатила совсем неожиданно. Ее нельзя было ничем перебить; наоборот, кажется, теперь все, что окружало его в этом кафе, даже глазастая Надя, к которой Валера проявлял интерес как к женщине, раздражала в эти крайне неприятные мгновенья не меньше всего прочего. И Валера понимал, что у него есть совсем немного времени, чтобы добежать до кабинки туалета. Содержимое желудка рвалось обратно наружу и пролилось в самый последний момент, едва лишь растерянный и беспомощный Валера склонился над унитазом. Это не было похоже на какое-то отравление. Валера посещал данное кафе много раз, он всегда был доволен той кухней, которая в нем имелась. Тем не менее он срыгнул все, что проглотил несколько минут назад. Срыгнул практически непереваренным, как будто с тарелки сразу в сливное отверстие. Растерянным взглядом Валера рассматривал смесь, отвергнутую его желудком, безуспешно пытаясь понять смысл последних мгновений, проведенных в одной из двух кабинок туалета, разделенных массивной перегородкой.
  -Это начало, - вдруг услышал Валера из соседней кабинки.
  Она была не заперта когда тот вбежал в туалет, и, кажется, таковой и осталась. По крайней мере, он бы услышал кого-нибудь. Или, все-таки, естественные физиологические процессы отключили все прочие чувства?
  -Что? - с тяжелым дыханием откликнулся Валера, глядя на стенку перегородки.
  -Поверь, я знаю, что ты не протянешь долго, козел, - спокойно и негромко обратился к нему таинственный собеседник, - Голод займет всего тебя, каждую часть твоего сознания. Потому что ты тварь. Ты и такие как ты. Ненавижу вас, собак.
  Его оскорбления привели Валеру в чувство, даже влили в него новых сил. Уж очень ему захотелось лицезреть этого говнюка и задать ему пару вопросов, а потом и хорошую трепку за грязный язык. Он никуда не денется, поэтому Валера смыл отвергнутую желудком пищу в сливное отверстие, потом умыл и привел в порядок лицо. Дверь в кабинку с голосом все еще была открыта. На миг Валера подумал, что там никого нет, и его накрыло волной каких-то галлюцинаций, вызванных этой отрыжкой.
  -Ты еще там, брат лихой? - на всякий случай спросил Валера, уже уверенный в том, что кабинка взаправду пуста.
  Молчание в ответ только подтверждало его ожидания. Выдохнув, он, все же, осмелился заглянуть внутрь.
  
  Потом был неприятный разговор с Рустамом, владельцем кафе. И в ходе этого общения Валера потребовал от хозяина попробовать оставшееся у него на тарелке. Несчастный кавказец клялся и божился, что вся кухня в его заведении прошла сотню соответствующих проверок, что на все продукты есть сертификаты, и еще никто не жаловался и уж тем более не предъявлял обвинений в попытке отравления. Но хотя конфликт и был улажен на месте, день все равно оказался испорчен. На предложение Нади съездить в больницу Валера ответил резким железобетонным отказом. Он и в самом деле не чувствовал каких-либо недомоганий, требующих лечения пилюлями. Кроме того, ему так не вовремя звонил поставщик с просьбой погасить задолженность за предыдущую партию товара.
  -Сколько у нас есть в кассе? - интересовался Валера у Нади, прыгнув за руль "Мерседеса", и услышав приблизительный ответ дал четкие указания, - Надо им перечислить. Мне нужна поставка на следующую неделю.
  -Мы еще зарплату не всем выдали, - разумно напомнила управляющая.
  -Выдадим. Сначала надо решить вопрос с товаром. Потеряем точки, найти крайних проблемы не возникнет, понимаешь, да? Вот и хорошо, - непоколебимо настаивал Валера.
  Он высадил Надю у дверей офиса.
  -Сегодня меня больше не ждите. Я еду в администрацию, потом домой, телефон выключу до утра. Если какие вопросы возникнут, помощника моего наберешь. Все, пока.
  И будто ничего не произошло с ним совсем недавно. Будто Валера не бегал в срыгнуть в туалет, а потом не возникал голос из ниоткуда и не называл его всякими грязными словами. Но нет. Этот голос и все, что Валера услышал в его исполнении продолжало звучать в голове вновь и вновь. Валера не говорил Наде о том, что услышал. Даже на встрече с влиятельным Григорием Александровичем в здании городской администрации голос в голове Валеры продолжал свою брань. Напару с легким урчанием в пустом желудке беспощадно отвлекал, из-за чего Валера находился в каком-то ступоре. Но все же он получил от Григория Александровича обещание финансовой поддержки (не просто так, конечно), которая была необходима Валере для получения места в областной думе. Валера очень хотел туда попасть и совсем того не скрывал.
  Он провел на приеме у Григория Александровича почти полтора часа. После чего тот, наконец, направился домой, в небольшой коттеджный поселок, расположенный в километре от города. Валера заплатил большие деньги за то, чтобы найти себе там уютное местечко и переехать-таки из опостылевшей трехкомнатной квартиры поближе к природе.
  Дома, в отсутствие жены и ребенка, Валера открыл холодильник, чтобы достать из него салатик из огурцов и помидоров и половинку палки сервелата. Потом поставил на плиту чайник. Достал из хлебницы батон, намереваясь нарезать пару бутербродов. Рот Валеры сам собой наполнился слюной, все движения его оказались быстрыми и какими-то нервными. Да, он нервничал, где-то внутри ожидая повторения поспешной вылазки в туалет с естественной целью проблеваться. Это значит, Валера воспринимал случившееся в кафе всерьез. И несмотря на, казалось бы, улаженный конфликт с Рустамом, подозрение об отравлении в его заведении до конца не иссякло.
  И вновь это случилось. Валера спокойно доел все, что приготовил, и даже слегка успокоился, и только тогда рвотный рефлекс вновь заявил о себе. Противиться ему не представлялось возможным. Нагруженный желудок будто отторгал все, что ему предлагалось переварить. Не сразу, лишь по окончании приема пищи. Голос, поселившийся в голове Валеры, довольно хихикал и неустанно и ехидно шутил пока тот поспешно склонился над идеально вычищенным унитазом, изрыгая из себя и салат и бутерброды.
  -Хер ты у меня пожрешь, сукин сын. Ничего не получишь, ни крошки, понял? Будь ты проклят, козел, будь ты проклят, - весело твердил голос.
  Нет, это было что-то другое, возникшее совершенно внезапно, практически ниоткуда. В данный момент Валера понимал, что стал жертвой самого настоящего колдовства, какой-то порчи. И голос в его голове не был рожден его собственным воображением, а пришел извне, как послание. Ну что за бред? И отдышавшись и приведя свое лицо в порядок, Валера направился к своему знакомому врачу Диме, с которым был знаком около десяти лет, и с которым старался оставаться на связи...
  
  2.
  Прежде чем убрать долгожданные полученные деньги в карман своей замызганной спецовки Женя пересчитал выданную ему сумму, держа в уме прежде просчитанный им итог. Он всегда помнил сколько был должен за иногда записанный ему в аванс товар. И всегда пересчитывал деньги вслед за бухгалтером. Небольшая часть их предназначалась на выплату долгов (шутка ли, зарплату задержали на целую неделю), все остальное пришлось перераспределять. Ну и ладно.
  Сказав невнятное спасибо бухгалтеру, рыжей Верке, Женя быстро направился прочь из офиса, по пути на склад намереваясь завернуть к торговой точке с чебуреками и беляшами, расположенной прямо вот в паре шагов от работы. На выходе же его, однако, ожидал темный "Мерседес" Валерия Петровича, владельца конторы, с которым Женя здоровался за руку в знак приветствия. За рулем, впрочем, находился его помощник, Сева "Визирь". Сие прозвище Сева получил от кладовщиков за свой немолодой возраст и явно выгодный статус в фирме. Он нечасто появлялся как на складе так и в офисе, но тем не менее постоянно находился в курсе всех дел, либо от управляющей Насти, либо от самого шефа, который доверял Севе как себе.
  -Ну-ка, присядь. Разговор к тебе есть, - пригласил Сева Женю кивком головы в салон автомобиля.
  Валерий Петрович занимал место на заднем сидении. Рядом с ним лежала двухлитровая пластиковая бутылка с водой. Едва Женя сел в кресло пассажира Валерий Петрович велел Севе выйти покурить.
  -Я ведь вспомнил твой голос, - неспешно сказал начальник, сделав несколько глотков из бутылки, - Что ты со мной сделал? Я не могу нормально есть, только воду пью. Колю всякую херню, езжу неизвестно к кому, чтобы слушать про порчу и сглаз. Я трачу свои деньги из-за тебя. Я хочу услышать от тебя ответ.
  -Ответ? - не стал изворачиваться Женя, прекрасно поняв о чем идет речь, - Скажите, Валерий Петрович, у Вас есть ко мне претензии как к работнику? Может быть, Вам жаловались на меня, может быть Надя высказывала свое недовольство какими-нибудь недочетами в моей работе?
  Он говорил совершенно спокойно, глядел на своего начальника в зеркало заднего вида, совершенно уверенный в своей правоте, будто сам желал найти некий смысл, понятный лишь ему одному. Шустрый, худой и жилистый Женя пришел к Валере Петровичу полтора года назад, уже имея большой опыт работы на складе, указав в анкете довольно неплохие и солидные организации, в каждой из которых провел по несколько лет и откуда уходил сам. Нет, никто не жаловался на Женю как на сотрудника, наоборот, чаще хвалили за ответственный подход к рабочим обязанностям. Надя была уверена в нем больше чем в ком-либо другом из тех кто был закреплен на складе.
  -Вот это меня напрягает больше всего, - усмехнулся Женя, переведя взгляд в лобовое стекло и рассматривая хорошо знакомую территорию, - В каждой конторе одно и то же. Нахваливают, льстят: ты такой умный, ты такой классный, все умеешь, все знаешь, вот какой ты молодец. Готовы целовать и в ножки кланяться. Вот только когда вопрос касается денег, сразу возникают проблемы. Вы требуете от меня четкого исполнения моих обязанностей, и я стараюсь выйти на работу при любых обстоятельствах, стараюсь сделать больше даже если это меня не касается. Просто потому, что приучен что-то делать с детства. Вопрос даже не в деньгах. Для меня больше важен ответный подход. Что мне толку от денег если их нет, если я планирую свой доход день в день, если рассчитываю на конкретную дату в их получении, а меня кидают как какого-то лоха? Это мои заработанные деньги, заработанные честным путем. С самого первого дня мне было сказано, что зарплата в Вашей организации такого-то числа. Я подстроился так, чтобы быть на плаву именно до этой конкретной даты.
  -Разве в других конторах зарплату не задерживали? - поинтересовался Валерий Петрович?
  -Кое-где доходило до того, что нам платили из собственного кармана, - улыбнулся Женя, - Я вправе требовать от работодателя ответной честности. Должен - заплати. Вот как я считаю.
  -Я тебя услышал, - кивнул Валера, - Ты решил меня наказать. Ладно, у тебя получилось. Не знаю как это работает, поэтому впечатлен твоими возможностями. Скольких еще ты заставил голодать?
  -Честно говоря, у меня нет стремления вредить кому-либо. Я просто хочу делать свою работу и знать, что мне ее вовремя оплатят. У меня есть то, что может вернуть Вам возможность полноценно питаться.
  Женя полез в карман, чтобы достать оттуда крошечный, чуть больше горошины, вяленый травяной комочек.
  -Будет горько, но надо глотать сок, - прокомментировал он пока Валерий Петрович рассматривал горошину во все глаза, - Жуйте пока не разложится, потом сплюньте остаток и прополощите рот водой.
  Валера не медлил ни секунды после этих коротких инструкций, отправил зеленый шарик в рот и с силой сжал зубами. В тот момент он даже и не почувствовал никакой обещанной Женей горечи, заполонившей рот целиком. Несмотря на свои крошечные размеры травяная горошина содержала в себе достаточно много сока, который Валера усиленно сглатывал, едва попробовав ее на зуб. А вот чуть позже от горечи на его глаза навернулись слезы. В детстве Валера жевал траву, и этот вкус навсегда въелся в его воспоминания. Но тем не менее, это был шанс, пусть и короткий поскольку горошина расщепилась и высохла очень быстро. Валера даже не заметил насколько жадно работал челюстями, перемалывая ее и добывая из непонятно какой травы живительный горький нектар. После чего Валера поспешил выплюнуть ставшую бесполезной массу в открытое окно автомобиля и набрал в рот воды из бутылки. Он полоскал рот долго и тщательно, стараясь не сглатывать ни капли, а после промывки сделал большой глоток, опорожнив баклажку почти до конца.
  Все эти минуты Женя тупо пялился в окно, не проронив ни слова.
  -И что теперь? Я могу есть? - спросил Валера, отдышавшись, еще чувствуя горечь во рту и в горле.
  -Не рекомендую много. По чуть-чуть, чтобы желудок привыкал. Начать лучше с фруктового сока, - спокойно пояснял Женя.
  Валера тут же подозвал к себе Севу, велел тому сходить в ближайший магазин, купить литр сока.
  -Откуда такие способности? - спросил Валера, интуитивно чувствуя внутри какие-то изменения.
  -Будет лучше если я умолчу, - отказался отвечать Женя и обнажил крепкие зубы с зеленоватым от вяленой травы налетом в улыбке.
  -Поверь, я не знаю как поступить, - без стеснения заявил Валерий Петрович, - С одной стороны я могу понять твое негодование, даже опущу твои оскорбления в мой адрес. С другой же стороны, я не могу не считать тебя опасной угрозой физическому здоровью. Все это очень серьезно, Евгений.
  Женя прекрасно понимал чего ему стоило ожидать. Что ж, он был к тому готов, но был готов и к другому.
  -Давай сделаем следующим образом, - наконец предложил Валерий Петрович, сделав несколько осторожных глотков принесенного Севой литра сока из лесных ягод, - Ты отработаешь две недели, и я рассчитаю тебя как полагается, без проволочек. В свою очередь, я забуду о том как ты поступил со мной. Так будет удобно для нас обоих.
  Он не чувствовал никакого привычного дискомфорта в желудке, который однозначно привел бы к приступу рвоты. Мягкий приятный привкус быстро перебил горечь в горле, кроме того, желудок слегка отяжелел, с него было хватит пока. Последней, тяжело пережитой Валерой недели как не бывало.
  А вечером, ближе к десяти, когда Женя уже валялся под одеялом, наслаждаясь погонями и перестрелками воспроизводимого на экране телефона легендарного "Терминатора" перед сном, позвонил Сева "Визирь".
  -Завтра придешь на работу на час раньше, - сообщил он, - Валерий Петрович хочет с тобой поговорить. Надо помочь ему за отдельную плату. Понимаешь?
  Вряд ли босс стал бы распространяться на тему случившегося с ним недельного поветрия, насланного на него Женей с кем-либо. В том числе и с верным Севой. В конце концов, он обещал забыть.
  Но Женя понимал...
  
  без окончания
  
  Глава 33. ¼
  
  ...Последнее, что помню - тупой удар ниже лопаток и резкую, сильную, но совсем короткую боль внутри, в мгновение ока устремившуюся во все стороны. Вряд ли я смогу сравнить ее с чем-либо, могу лишь вспомнить о ее наличии. Но эта боль, хоть и оказалась молниеносной и кратковременной, заполнила собой все мое существование, залезла мне в память, отняла все до единого воспоминания, оставила один на один с сухим горячим песком. Я чувствую как он течет во мне, нещадно жжет, категорично указывает на мою с ним несовместимость. Песок однозначно хочет быть моим врагом.
  Но стоит лишь мне закрыть глаза всего на миг, я вижу лицо женщины, максимально близко, будто стою прямо перед ней, чувствую ее дыхание, чувствую ее тепло. Я совсем не помню своего имени, если вообще оно у меня было, но знаю имя женщины - Алессандра Моралес. Такова часть моей работы знать конкретные имена. Алессандра Моралес - журналистка, хорошо известная в среде масс-медиа. Моя основная задача - встретиться с ней ради продления и сохранения цепи событий. Ее образ однозначно отвлекает от ощущений песка внутри меня.
  Но я не испытываю к ней ни симпатии, ни антипатии, ни любви, ни жалости. Для меня Алессандра Моралес всего лишь объект. Тот ее образ, что доступен мне сейчас - последний из четырех. Самый яркий, самый живой, самый настоящий. Ее подлинная и единственная суть, смысл ее существования, зажатый среди прочих качеств. Работа обязала меня видеть их все. Мне довелось пройти через каждую копию мироздания, от холода до тепла, чтобы увидеть Алессандру Моралес, превосходную в воздушной грации, внутренней чистоте, строгой устойчивости, а теперь и в яркой, обжигающей страсти. И лишь сейчас, владея приобретенными в свободное от работы время навыками танца, Алессандра находится на своем месте. Как будто стихия огня породила ее на свет именно с этой целью.
  И все, что мне нужно, сохранить этот доминирующий баланс. Ради него я появляюсь на пути каждого кто нуждается в равновесии бытия, кто чувствует себя не там где должен быть, кто ищет смысл. Я знаю, что уже трижды Алессандра Моралес безжалостно погасла в истории, так и не раскрыв своего врожденного естества, ведомая лишь его нечетким и крайне бессмысленным голосом. Разум и сердце ее так и остались вдали друг от друга тогда. А ведь именно огонь мог бы соединить их неразрывно раз и навсегда. Я чувствую его силу так, будто сам появился на свет из этого фантастического хаоса, от которого все замирает внутри, интуитивно движется вслед за все сжигающей буйной энергией.
  Превосходная в воздушной грации Алессандра Моралес так и осталась блеклым пятном, внутренняя чистота ее оказалась монотонной и усыпляющей, строгая же устойчивость просто пустила корни, задушившие весь возможный природный потенциал этой яркой женщины. Она танцевала и в белом платье, и в синем с отливом, и в бирюзовом. И только в огненно красном и черном Алессандра Моралес так открыта. Так сильна и так утонченна. Само воплощение огня, сама вечность, пылающий шар в небе, скрывающийся за горизонтом прежде чем тьма ночи растянется до бесконечности.
  Я намереваюсь дать ей будущее, которого не случилось в других ее вариантах. В том мире, где Алессандра Моралес представлена огнем во плоти, я вижу ее на высоком скалистом берегу бесконечного моря. Скрестившая руки на груди и постаревшая, она стоит чуть прищурив глаза. Ничуть не угасший и все так же живой взгляд ее направлен к заходящему солнцу, насквозь пронзая резкие порывы холодного ветра, летящего седой Алессандре в лицо. Она не чувствует этих нещадных прикосновений, она даже совсем не там, соединенная с нежным алым солнцем. Она будто питает солнце на следующий восход, отдает светилу не принадлежащий Алессандре его огонь. Она слышит его музыку, ту, что всегда играла в ней, заставляла ее страстное сердце пылать, открывать свое жаркое девичье естество в каждом движении танца.
  Тогда она неподвластна ничему: ни холодному ветру, ни нещадным и прекрасным воспоминаниям. Тогда перед ней смысл всего ее существования, обретенный вопреки ничтожным потребностям в очередной сенсации и в высоких рейтингах ее телеканала. Бушующее пламя очередного громкого скандала и разоблачения было совсем иным, поддельным, пусть и похожим на ее собственный огонь. И как ошибалась она прежде, желая популярности на экранах телевизоров и на страницах газет в поисках каких-то истин. Хотя на самом деле просто выполняла рутинную работу, за которую Алессандре платили деньги на пропитание и возможность танцевать.
  Огонь требовал своего продолжения, огонь был слишком прекрасен и жгуч, чтобы бесславно и бесповоротно уйти в историю. Огонь раздувал материнский инстинкт, огонь требовал того кто смог бы насладиться его буйством, кто смог бы выдержать его феерию хаоса. Среди коллег, поклонников и фанатов Алессандры вряд ли нашелся бы такой человек. Сердце ее вслепую указывало то на одного то на другого, но огонь с какой-то издевкой отметал всех, намекая на человека со стороны.
  Моя работа требует от меня быть им. В этой конкретной копии мироздания Алессандра Моралес исполнит, наконец, свое предназначение. В этой конкретной копии мироздания мы с ней появились на свет с разницей всего в пять лет и на значительном расстоянии друг от друга. Настроив новое тело получать удовольствие от ярких и запоминающихся красок, я знаю как будет. Образ Алессандры Моралес хранится глубоко в памяти, он даст о себе знать в момент моей с ней встречи. Случайный знакомый, приезжий издалека насладиться местным колоритом, вдохнуть неизвестный воздух, чтобы смаковать оставшееся его послевкусие. В какой-то момент эффектная женщина сядет за руль автомобиля, и запрограммированное тело, одурманенное доселе неизведанным привкусом новых ощущений, совершит лишнее движение, даст осечку. Визг тормозов в самый последний момент, рассерженный и оторопелый взгляд Алессандры, едва не покалечившей рассеянного прохожего, продлится всего несколько мгновений. Знакомый огонь в глазах незнакомца - и вот уже сердце Алессандры бьется и замирает в привычном для нее захватывающем танцевальном ритме. Огонь ее устремляется к чуть не попавшему под автомобиль туристу, его музыка наполняет женщину гипнотическим звучанием.
  Нет никаких случайностей. И в тот момент она понимает это со всей ясностью ума. Будто всегда знала об этой неожиданной встрече. Будто ждала именно его, чтобы послать в него свою безумную горячую силу, к которой незнакомец (да какой к черту незнакомец?) давно готов, наделенный подобной страстью. Для него ее огонь, лишь он один знает как сильна Алессандра Моралес в красном и черном в танце, как далека она от монотонности нескончаемых сенсаций. Быть огнем - вот главное в ее существовании. Оставаться огнем вечно, даже после смерти. Продолжать его жизнь, во что бы то ни стало. Быть собой.
  Все просто.
  
  конец
  Глава 34. Оставьте это мне.
  
  Я никогда не любил классическую музыку. Наверное, даже под дулом пистолета меня нельзя было бы заставить ее слушать. Нет уж, меня больше устраивала электроника. Транс, там, прогрессив, аплифтинг, фулл-он. Что-нибудь ритмичное и пробивное. Однако, вопреки моим предпочтениям, классическая музыка вторглась в мою жизнь достаточно резко и беспощадно. От нее никуда нельзя было деться, ее никак нельзя было заглушить. Все утро я слышал целый симфонический оркестр в своей голове. Он звучал и пока я собирался на работу, и по пути в офис, отодвигая все мои мысли куда-то за пределы сознания.
  И, похоже, не только я один был застигнут врасплох этой внезапной музыкой.
  -Простите, Вы тоже слышите? - не смогла сдержаться опрятная пожилая женщина, пустое место рядом с которой я занял, оказавшись в тесноватом маршрутном такси, и получив мой утвердительный ответ, улыбнулась, - Это так необычно, но приятно успокаивает.
  Я так же не мог бы внятно объяснить то, что произошло. Вполне возможно, здесь не обошлось без массовой психологической обработки людей. Испытание какой-нибудь антенны или чего-нибудь еще в этом роде. В результате в салоне такси установилась какая-то сонная атмосфера. Лишь радио у водителя что-то там тренькало, впустую пытаясь разбавить ставшей непривычной обыденную тишину.
  С учетом утренних пробок мне предстояло добираться до офиса около сорока минут. Так что я уже приготовился было сдаться настойчивой классике, воспроизводимой в голове будто из памяти, и немного вздремнуть, и кажется мне это удалось, как вдруг она закончилась. А через паузу я услышал хорошо знакомый мне "Сектор Газа", как бы сам собой выпрыгнувший откуда-то из глубины сознания. Я слышал их "Злая ночь" буквально по нотам. Именно слышал, а не вспоминал, как бывает с навязчивой мелодией, которая неустанно крутится и крутится в мозгах. Поневоле и с приятной улыбкой на лице я дослушал песню до самого конца, про себя подпевая Юрию Клинских. А краем глаза я заметил как неприятно сморщилась моя пожилая спутница. После же матерной песни заиграл инструментальный пост-рок, потом что-то легкое. За все время, проведенное в дороге, я услышал пять-шесть мелодий, коротких и продолжительных, приятных и не очень, была даже бессмертная "Show must go on", которая зацепила меня в детстве. Все эти мелодии и песни, сменявшие друг друга, однозначно являлись совершенно пестрым трек-листом внезапного и загадочного плеера, включившегося в головах множества людей поутру.
  Но музыка неожиданно смолкла едва я вылез из маршрутки и направился к зданию офиса метрах в ста от остановки. На рабочем же месте только и было с утра разговоров, что о необычном слуховом явлении, коснувшемся всех сотрудников. Кто-то уже четко определил время когда это началось - в половине четвертого утра. Первым, что заиграло, была короткая клавишная композиция, тоскливая и мрачная, похожая на вступление к тяжелому фильму. Кому-то даже понравилось это "радио", которое хотели услышать еще. Лично я не был к тому готов, вполне понимая, что могу услышать неприятную для себя музыку, невозможную быть выключенной, а в разнообразии услышанных жанров никто в офисе не сомневался. Было ли утреннее явление единичным случаем и сколько треков люди должны были услышать - вот что волновало меня на рабочем месте.
  В седьмом часу вечера в моей и Дашкиной головах вовсю тащил убойный хэви-метал, вслед за ним я услышал-таки годный прогрессив. Вторая порция музыкального винегрета продолжалась где-то до восьми вечера, но потом ее место заняли визуальные образы "дома с привидениями" - ужастика конца 80-ых годов на итальянском языке. Похоже, это действительно была ретрансляция музыки и видео, воспроизводимых прямо в мозгу, которых никак нельзя было избежать. Некое устройство передавало звук и изображение с частного цифрового устройства, телефона или компьютера, преобразуя их в волны определенной частоты. Только так и никак иначе. И данное предположение невероятно прочно поселилось в моем гудевшем от происходящих аномалий сознании. Но что я мог сделать?
  Минут через двадцать, впрочем, все это вырвиглазное действо про малолетнюю девку в паре с куклой клоуном, грохнувших отца с матерью в самом начале, внезапно оборвалось, предоставив мне возможность прежнего восприятия окружающего мира. Холодный жуткий саунд фильма, тем не менее, все еще непрерывно звучал в памяти, и, между прочим, приятно завораживал, передавая классную атмосферу киношного ужаса. И до часу ночи (примерно в это время я уснул) никаких аномалий ни я ни моя супруга точно больше не испытывали. Хотя, конечно, ожидали. Но помня заявление на работе с четким указанием времени их начала, я разумно выразил мысль о том, что тот кто запускал музыку и кино на своем устройстве, скорее всего просто лег спать, чтобы проснуться пораньше и продолжить свое развлечение.
  -Надо быть ненормальным, чтобы делать такое, - поежилась Даша, оттого попыталась выдвинуть другую версию, - Может быть этот кто-то чем-нибудь занимается по утрам под музыку. И ради этого ложится спать пораньше. А вдруг он вообще не в курсе, что его слушает весь город?
  -И чем же можно заниматься под музыку в три часа ночи? - усмехнулся я, стараясь удержать толику здравого смысла в ее словах, - А насчет в курсе или нет, сомневаюсь...
  
  ...-Он был в Сети, - сообщила моя жена следующим утром с довольной улыбкой на лице, - Смотри, что пишет.
  В этот раз проснувшись я не услышал в голове никакой музыки. Зато мне точно снилась какая-то неприятная ахинея, забывшая сразу после пробуждения. Оттого, наверное, я долго не мог сообразить о ком говорила жена, бодрствовавшая часов с пяти. С появлением в нашем доме ПК Дашка частенько залипала в Интернете, по большей части в Ютубе, просматривая всякую дичь, всех этих блогеров, забивающих голову бесполезными "знаниями". Тем не менее, Дашка завела страничку на "мыле" и в Одноклассниках, куда поочередно заходила по утрам и вечерам каждый божий день, чтобы узнать что-нибудь новенькое.
  -Что это за хрень? - не понимал я, разглядывая незнакомый мне прежде сайт.
  -Майл, Спрашка с вопросами и ответами. Сегодня решила сюда зайти, а тут бац, и он.
  Жена даже ткнула изящным пальчиком в монитор, указывая на темную иконку с ничего не значащим для меня ником Аббат д"Эрбле.
  -Вот, смотри: на той неделе некая дама задает вопрос (это, между прочим, не первый подобный вопрос на данном проекте) - для чего вы все на Спрашке, кого пытаетесь найти? И последний ответ: "Я когда в Сети, музыку на компе слушаю", - комментировала Даша пока я про себя перечитывал указанные ею строчки, - "Сейчас играет Apex Twin - Parallel Stripes. Не поверите, за двенадцать лет я собрал целую коллекцию в десять тысяч треков самых разных жанров и самой разной продолжительности, и это моя гордость". Я проверила на всякий случай по времени то, что слышала сама. Это была указанная им музыка, она играла в тот момент у меня в голове. Расслабляющий монотонный эмбиент.
  -Десять тысяч треков, охренеть,- проанализировав увиденное и услышанное, хмыкнул я, - Начитанный чел, "Мушкетеров" Дюма знает. Думаю, не один я желал бы с ним пообщаться.
  -Я уже оставила свой комментарий на его ответ. Спросила его зачем столько музыки. Сейчас его нет в Сети, будем ждать.
  И Аббат д"Эрбле ответил ей. Где-то около одиннадцати часов утра Дашка и я заодно с ней услышали хорошо мне известную Europe - Final Countdown, почти вместе с тем моя жена получила ответ на свой комментарий на Спрашке.
  -Без музыки жить не могу, - охотно откровенничал Аббат д"Эрбле, - Буквально покрываюсь непонятными пятнами если не услышу что-то цепляющее из своей коллекции. Какая-то нездоровая зависимость, я не знаю как это объяснить. Даже мой ПК лучше работает когда я обращаюсь к своей фонотеке. Хочу, чтобы в ней было все самое звездатое, чтобы у меня дух захватывало от каждого трека, от каждой песни.
  -Чтобы было слышно всем помимо одного Вас? - с понимающей улыбкой вежливо намекнула Даша.
  -Почему бы нет? - не раздумывая отвечал ее собеседник, прикрепив к своему сообщению смайлик, - Хотя вчера я слышал на работе разговоры о странной музыке, звучавшей с утра в головах множества людей. И все это была музыка, которая есть в моей коллекции. Не знаю как такое может быть. Я подключен к Сети, возможно, это из-за нее такие чудеса с музыкой.
  -И с видео. Как насчет "Дома с привидениями" вчера вечером? - не унималась моя жена, не удовлетворенная этими невнятными объяснениями, - Я будто в кинотеатр сходила минут на двадцать. А сейчас слушаю Наутилусов, песня "Прогулки по воде".
  -Не знаю, что сказать, - через короткую паузу прислал сообщение Аббат д"Эрбле, - Думаю, это Сеть. Какой-нибудь слив с моего компьютера. Это все, что я могу предположить. Попробую выключить плеер.
  Буквально через несколько секунд звучавший в голове моей жены Вячеслав Бутусов внезапно умолк.
  -С другой стороны жаль, - только вздохнула Дашка.
  -Ну уж нет, - вдруг заявил Аббат д"Эрбле, - Это личное. Оставьте это мне.
  
  конец
  
  Глава 35. Деи.
  
  Его удар о землю с точностью до тысячной доли секунды совпал со страшным ударом каменной глыбы из космоса. Пройдя через плотные слои атмосферы и потеряв небольшую часть своей прежней массы, астероид с силой врезался в землю, чтобы заставить содрогнуться все вокруг в радиусе до тысячи километров. Невообразимый грохот взрыва прокатился по вставшей на дыбы от ударной волны суше. В одно мгновенье будто ад разверзся, изрыгая огонь и сумасшедшие разрушения. Поднявшиеся в воздух бесчисленные тонны пыли закрыли солнце непробивными для его лучей слоями, погрузившими полыхавшую в едином глобальном пожаре землю во мрак.
  Но многие успели подготовиться к наступившему хаосу и спрятались глубоко под землю. Успел подготовиться и Деи. Это он устроил судный день. Это он использовал накопленную силу, направив ее в небо. То была могущественная сила, темная и яростная. Сила вливалась в него с каждым часом, с каждой минутой его существования; Деи сам открылся ей, и открылся намеренно. Однажды так должно было произойти, весь вопрос заключался во времени.
  И не вся заключенная в нем сила была потрачена на удар из космоса. Она продолжала заполнять его даже когда Деи призывал астероид на фатальную для Земли орбиту, он не терял контакта с темной и яростной энергией ни на миг. Она просто была бесконечной. Она была и в катакомбах, ставших для спасшихся людей убежищем. Для Деи же она стирала все физические преграды и расстояния, поэтому ему не составило никаких усилий проникнуть в подземный город и докончить то ради чего был устроен весь нескончаемый хаос. Не для того Деи призвал астероид на Землю, чтобы кому-то посчастливилось избежать гибели и более-менее надежно укрыться. Ничто не могло остановить бушующей в Деи ярости. Он был подобен самому Дьяволу, против которого у людей не имелось защиты. Люди сами того хотели, принеся питавшую его силу с собой под землю. И Деи не щадил никого, будто ненасытный зверь, жаждавший полной расправы над жертвой. Он ненавидел всех тех чьи жизни так легко отнимал в своем неистовстве.
  Тупые, ленивые, лживые, подлые и никчемные - люди давно утратили свое право на жизнь. В бункере он видел их такими какими они были на самом деле, не утратившими своего уродства ни на грамм. Все это были рабы, жалкие и отвратительные, владевшие богатствами некогда окружавшего их мира, и безнадежно зависимые от него. И вот они, убогие ничтожества, вздумали вырваться прочь, освободиться и подчинить окружающий мир своей воле. Отделившись друг от друга по физиологическим признакам, воспринимаемым как нечто мерзкое, раздражающее и уничижительное по отношению к себе, считающие себя вершиной эволюции и готовые рвать друг другу горла, рабы стремились доказать свое право называть себя Хозяевами. Над миром, над другими рабами, над всем сущим.
  
  -На хрена ты это сделал? - строгим тоном допытывался молодой врач, склонившийся над ним, загипсованным и перебинтованным, со множеством переломов и ушибов, - Какого черта прыгал из окна?
  -Зачем меня спасли? - едва шевеля губами сказал Миша в ответ.
  -Работа у нас такая... Там, в коридоре, матушка твоя ждет, чтобы тебя, дурака, увидеть. Я сейчас ей скажу, что твое состояние ухудшилось. Пусть помучается. Тебе же все равно плевать.
  Он сунул руки в карманы халата и направился к выходу, оставляя на чистом полу грязнущие пятна следов от кроссовок. Будто только что с уличной слякоти приходил. Но если бы только это была действительно грязь с улицы. Потому что подобные цепочки следов мог видеть один Деи. Тот самый, который имел всю полноту власти лишь в воображении, неспособный ни на какое взаимодействие с космическими объектами в реальном мире. Но именно он не позволил Мише умереть при его попытке покинуть этот самый реальный мир: сумасшедший, изуродованный, пропахший насквозь бензином, и оцифрованный бунтующим против своей природной сущности человечеством. Деи был сильнее стремления сбежать в более пригодное для жизни место, обрести долгожданный покой. Лишь Деи мог ограждать Мишу всеобщего безумия.
  И, наверное, Деи был рядом с ним всегда. Просто в какой-то момент всего только и нужно было позволить уступить ему место. То, на что Деи был способен, пусть в воображении, Мишу как-то успокаивало. Ведь, придя, наконец, в сознание, он чувствовал внутри некий перелом. До того как прыгнуть с четвертого этажа с расчетом на быструю смерть Миша не видел никаких грязных, с проблесками следов, оставляемых людьми. Таких отпечатков было полно в подземном бункере, где Деи устроил массовое истребление людей пока Миша пребывал в отключке. Своего рода отметки, координаты, ведущие к своим владельцам.
  У него тоже были такие. Ничем не отличавшиеся от прочих. И Миша ненавидел себя за то, что ему нравилось находиться среди человекоподобных безумцев, пользоваться людскими "достижениями" себе во благо. По сути, Миша совсем не отличался от тех кто заставлял его чувствовать себя некой жертвой в клетке, уготованной на съедение множеством хищников. И хотя не все так называемые блага цифровой цивилизации были восприняты им положительно, и Миша категорически отвергал виртуальную реальность и бездумное потребление, захватившие людское сознание в жесткие тиски, все же он признавал свою зависимость от того же ПК и Интернета. А вместо возделывания собственного огорода предпочитал покупные овощи, пусть и не в супермаркетах, добравшихся уже и до сельской местности, а с рук.
  Эти черные с проблесками следы были следами других Деи. Просто его Деи превосходил всех прочих. Возможно потому, что чувства были неподдельными, не являлись неестественными эмоциями в ответ на соответствующие раздражители. Было ли так всегда? Кажется, да. Кажется, сейчас, на больничной койке, вытащенный с того света против его воли Миша понимал, что Деи был неотъемлемой частью его природного естества. Радовался ли он или же ему было страшно и плохо, переживания Миши таили в себе всю полноту их, без капли наигранности. Он не умел лгать.
  А вот мать Миши не оставляла за собой никаких грязных с проблесками следов. Хрен знает почему, однако он не мог вспомнить того дня когда хотя бы раз между ними вспыхнул конфликт. Мать всегда прощала Мише дурное поведение (даже в присутствии отца), впрочем, по жизни он еще ни разу не был замечен в чем-либо скверном. По крайней мере, самой матерью. Она видела лишь его чрезмерную эмоциональность между всплесками которой находилось привычное Мише спокойствие. Его веселило все, что казалось ему забавным, любое мало-мальски смешное событие, и злила любая неудача. Миша не стеснялся своих эмоций, наоборот, вовсю их демонстрировал, был самим собой, казался совсем открытым этому миру, в котором любая открытость как мед для медведя.
  Его мать не верила, что сын способен был решиться добровольно попытаться умереть. Десяток лет, что Миша провел в стенах снимаемого им жилья, съехав из отчего дома, однозначно изменил парня. Но и теперь, здесь и сейчас, в больнице, Миша изменился снова.
  -Одни ублюдки вокруг, - попытался объяснить он, - Чертовы лицемеры, чертовы нытики, чертовы лодыри, чертовы бараны. Одна гниль учит другую как плавать в дерьме и радоваться. Животные. Оскотинились до уровня обезьян.
  -Ну и черт с ними, - мягко журила мать со слезами на глазах, - Они даже не заметят.
  -Снег выпал? - спросил Миша, искренне желая услышать положительный ответ.
  До Нового года оставался месяц. Только зима все никак не могла начаться. Аномальное тепло и нескончаемая унылая слякоть (а то и дождь) лишь усугубляли Мишину депрессию, толкнувшую его на этот прыжок из окна. Рожденный посреди зимы, привыкший к снежным сугробам и морозам, от которых хрустящий снег приятно ласкал его слух, а солнце вселяло надежды на что-то хорошее, он хотел этого белого и искрящегося снега и похолодания. Однако, прогнозы синоптиков не радовали - той знакомой ему зимы можно было не ждать.
  -До конца декабря не будет ни снега ни морозов.
  -И вновь все упирается в поганый человечий фактор, - не стал сдерживать своего прежнего негодования Деи под личиной Миши, - Нет никаких аномалий, человек пытается оправдать свое потреблятство, списать свою дурь на погоду. Я не хочу видеть всего этого. Мне противно видеть все это.
  -Мне тоже противна эта грязь вокруг, эта слякоть, этот срач...
  -Людей устраивает такой порядок вещей, - настаивал Деи, - Разделение на баранов и их пастухов. Ведь не нужно думать своей головой, пастухи все придумают, и еще айфон новый предложат. Или какую-нибудь синтетику из супермаркета на завтрак, обед и ужин для еще большего дегенератизма. Просто так удобнее.
  В тот момент он заметил других Деи, мелькавших за пределами больничной палаты, в которой он находился.
  -Чертовы фальшивки, - не смог сдержаться он.
  -Ты только не волнуйся, сынок, - успокаивала его мать, - Лишние нервы сейчас ни к чему.
  Но Деи и так понимал, что был сильнее всех остальных ему подобных. Их сила угнетала их хозяев, давила тяжелой ношей и горбила их тела. То были искусственные Деи, навязанные людям извне, совсем незначительные: зависть и уязвленное самолюбие, но задавившие их природную суть, в то время как он свободно дышал и рос, выжидая своего неизбежного часа. Он будто знал, что этот час настанет, что в том заключалось его призвание. Он был сильнее, он был лучше, в нем одном заключался весь смысл мироздания, движущегося к разрушению и забвению. И эта истина нисколько не угнетала, наоборот, приводила Деи в состояние эйфории. Он жаждал полного уничтожения, процесс запуска людьми которого был предрешен самим Создателем этого мира. Деи чувствовал себя посланником его, с удовольствием готовым исполнить свою миссию Палача. Будто изначально настроенное Творцом на этот коллапс человечество призвало Деи покончить с родом людским раз и навсегда.
  Будто его появление на свет снежной морозной зимой было не случайным. И ее полное отсутствие до конца декабря должно было стать последней каплей всеобщего людского сумасшествия. Только люди были виновны в этих погодных так называемых аномалиях, в растущем уровне углекислого газа в атмосфере, в повышении средней температуры. Только люди вызвали "парниковый эффект" на планете Земля. А все из-за своего неумного потребления. Всеобщее "хочу" и "дайте" стало смыслом жизни. И пусть ему самому не требовалось слишком много (стол, стул, кровать, электрическая розетка), он был виновен не меньше остальных.
  Люди спасли его не ради матери, а потому, что выполняли свою работу. Но только ради матери Деи повременит с тем, что должен был сделать он сам и отправить в небо всю свою силу, накопленную за годы своего существования. Грязные с проблесками отпечатки следов, оставляемые людьми специально для него послужат Деи щедрым источником питания. И на сей раз удар из космоса должен будет достичь человечество даже глубоко под землей...
  
  без окончания
  
  Глава 36. На правах хозяина.
  
  Он был явно лишним гостем на этом корпоративе. И пришел только ради приличия, уболтанный Вадиком и Серегой, прекрасно осознавая, что время, проведенное среди рабочего коллектива в далеко не рабочей обстановке, можно было потратить с куда большей для него самого пользой. Стесненный, затравленный, крайне потерявшийся посреди всего веселья, он будто прикипел к стулу и не вылезал из-за стола, наблюдая слегка пьяненькие танцульки посреди зала кафе. Но было в этой приятной ее глазу застенчивости и нечто еще. Словно Костик не просто пребывал в ступоре от той атмосферы, к которой не привык и от чего не мог оправиться. Что-то происходило с его глазами, что-то менялось в его сосредоточенном напряженном взгляде, наполнявшемся отвращением ко всему происходящему. Марина была уверена в тот как белки глаз Костика стали на миг целиком серыми, пропали даже зрачки. И в тот момент Костик просто вылез из-за стола, намереваясь, наконец-то, покинуть заведение. Тогда же в глазах самой Марины защипало от слез. Она, оказывается, как завороженная наблюдала за этими метаморфозами на лице молодого человека, кажется, совсем не замечавшего этот пристальный взгляд на себе. И трудно сказать, что именно так привлекло ее взгляд, не отпускавший Костика в течение нескольких минут. Ведь до того Марина общалась с ним всего-то какие-то мгновения, когда она вынуждена была забрать оставленные у Костика бумаги по дороге в офис. Всего лишь "привет-пока". Но, наверное, в памяти ее осталось открытое доброе лицо Костика, где-то глубоко... и надежно.
  Марина обнаружила его на автобусной остановке, покинув веселье где-то через полчаса после ухода Костика. Она выпила всего одну рюмку дешевого вина и чувствовала, что с нее уже было достаточно. Гулянка и без того должна была вот-вот завершиться. А возможно, без Костика веселье казалось полностью завершенным.
  Он был не один. Рядом с Костиком Марина увидела большого бродячего пса, лохматого и грязного, но вполне упитанного. Будто привыкшего к постоянной кормежке. Пес совсем не боялся человека, трепавшего и чесавшего его за длинным ухом. Они были на остановке одни, время перевалило за половину десятого вечера, Костик совсем не стеснялся своего лохматого приятеля. Марина же не любила больших собак, относилась к ним разумно опасливо. В частном секторе, где она жила, почти у всех были собаки, среди которых хватало крупных их представителей. Некоторые из таких монстров содержались в специальных сетчатых загонах, а некоторые вообще свободно перемещались по территории с той стороны высоких заборов. Казалось, что перепрыгнуть через вроде бы неодолимую, на взгляд хозяев, преграду и оказаться на улице таким монстрам не представляло труда. Хотя пока что подобных случаев Марина припомнить не могла. Тем не менее, один только лай, начатый одним псом и продолженный почти всеми остальными, заставлял сердце учащенно биться и трепетать в страхе, а ноги - ускорить движение.
  -Я думала, ты уже дома, - не смогла скрыть своего удивления Марина.
  -Сейчас самое время быть на улице, - отверг Костик.
  -Ну все, иди, - каким-то непонятным Марине тоном указал он псу, глядя тому прямо в глаза, будто кто-то другой на мгновенье оказался на месте Костика.
  На мгновенье из по-детски застенчивого и доброго внутри, тепло которого Марина ощутила в кафе полчаса назад, он стал мрачным и каким-то животным. И этот язык был отлично понятен бродячей собаке, в следующую секунду подчинившейся этому короткому тяжелому приказу человека, только что выражавшего к ней дружбу. Пес трусцой направился в указанном Костиком направлении, не оборачиваясь на оставшихся на остановке людей, словно просто пробежал мимо них без всякого интереса.
  Но может быть Марине снова показалось? Может быть животное превосходство, выраженное Костиком в голосе, рвалось из нее самой? И немного алкоголя было достаточно для этой игры воображения? Ведь Костик понравился ей, вполне возможно, запал в ее голову настолько, что ей хотелось бы увидеть это природное превосходство, сжатое пружиной под давлением приятного наития и стеснительности. Марина чувствовала эту его жесткую и превосходящую энергию, проявленную на корпоративе. То нежелание принять в нем участие было кусочком природного буйства внутри Костика, отчаянной попыткой защититься от толпы, от соблазнов того же алкоголя, который, по словам самого Костика, тот на дух не переносил. Ни алкоголь ни сигареты. Ни приятная расслабленность в дружественной компании. Только работа; работа без нареканий в его адрес. Работа, отсутствие, даже паузы в которой заставляли Костика нервничать и волноваться.
  Так почему же он не мог просто уметь ладить с собаками?
  -Не люблю собак, - откровенничал он, - Примерно таких же размеров кобель цапнул меня лет пять назад. Несильно, но крайне неприятно. Но все же есть в них множество положительных качеств. Да и требуют собаки совсем немного - еды да ласки. А ты чего не осталась до победного?
  -Хорошего понемногу, - отшутилась Марина и предложила, - Пройдемся?
  -Ну, давай пройдемся, - как-то осмелел он, окончательно пришедший в себя после тесного кафе, - Проводить до дома?
  
  Она была не против, тем более, что пешим шагом им предстояло добираться минут тридцать-сорок. Но сейчас Марина готова была пройти гораздо больше. Костик был немногословен с ней, лишь отвечал на ее вопросы, стараясь при этом сказать минимум слов. Он сказал, в частности, что у него уже был опыт в отношениях с женщиной, и об этом Костик вспоминал неохотно. Обида и горечь их завершения не оставляли его после десятка прошедших с той поры лет. И, кажется, Костику нравилось чувствовать их как доказательство несостоятельности и фальши любых отношений между людьми. Тем не менее, что бы Костик сейчас не бурчал, Марина испытывала чувство защищенности рядом с ним. Пока они шли рядом друг с другом, она нутром чувствовала невидимый крепкий барьер, окружавший их. А краем глаза она наблюдала новую серую дымку в глазах этого загадочного молодого человека, наполнившую его изнутри, сиявшую сквозь кожу лица. Агрессия, вот что это было такое. Подлинный животный инстинкт, овладевший Костиком с того момента как он составил Марине компанию по дороге домой. Агрессия служила надежным щитом для нее, ничуть не лишая ее свободного пространства. Агрессия была направлена на все, что могло хоть как-то ей навредить. Костик пытался защитить ее так, как если бы защищал собственную жизнь. И тогда Марина подумала о собаках. О том псе, с которым Костик провел время на остановке общественного транспорта, покинув кафе. Она вспомнила этот голос, которым Костик отправил собаку прочь, жесткий грубый и дикий тон, буквально вгрызавшийся в голову животного, однозначно доминирующий и единственно верный из всех возможных звуков. Только сейчас она могла дать ему определение. Нет, ей ничего не показалось.
  Костик смог бы драться за нее. Рвать обидчиков собачьими когтями и зубами, просто призвав в помощь пару-другую голодных бродячих псов побольше и влезая тем в мозги. Перед мысленным взором ее промелькнули соответствующие образы, омерзительные, пугающие, но эпичные, даже завораживающие своей жестокостью. А меж тем Костик довел свою спутницу до дома. И вернувшись в реальный мир, Марина поняла, что до сих пор не услышала на своей улице ни одной собаки, предупреждавшей своих сородичей о посторонних снаружи двора. Даже дворняга за ее глухим забором не издавала ни звука.
  -Почему я должен обращать на это внимание? - пожал плечами Костик в ответ на замечание Марины, - Не гавкают, и ладно. Или тебе нравится лай на весь окрест по делу и попусту?
  Он убрал окружавший его с Мариной воинственный против внешних угроз щит. Однако был раздражен упоминанием ее о собачьей тишине. Что ж, он вроде как сделал свое дело, проводил милую симпатичную девушку до родных стен, пора было и честь знать. Вот только без лишних вопросов или замечаний. Костик и без того наболтал лишнего, касаемо своей личной жизни. А еще он слишком увлекся в своем напряжении, как всегда, впрочем. И вновь он был неприятно взволнован.
  -Я пойду? - с чувством растущего пузыря в горле, мешавшего полноценно говорить поторапливал Костик.
  -Спасибо, что проводил, - выразила искреннюю благодарность Марина с доброй улыбкой, и поинтересовалась, - Тебе далеко до дома? Хочешь, такси вызову?
  -Нет, нет, нет, нет, - отмахнулся Костик, - Прогуляюсь. Ну ладно, пока.
  Он поспешил ретироваться, затем оглянулся назад, чтобы убедиться, что Марина покинула улицу, а потом ускорил ход.
  
  Костик уже обратил внимание на огромного черного короткошерстного пса с коротким хвостом (пород он знал совсем немного) за жесткой стальной сеткой забора вокруг большого кирпичного дома в начале улицы. Хозяева соорудили для собаки целый вольер, по которому она могла свободно перемещаться, практически непривязанная на цепь. А под вечер пса вообще выпустили на свободу в пределах территории вокруг дома. И теперь он замер прямо возле калитки, наблюдая за чужим для него человеком, который встал прямо напротив и не спешил уйти прочь. Костик смотрел псу прямо в глаза, чувствуя доступную лишь его взору тугую мутную нить, одну из множества других, брошенных им в разные стороны, скрепившие его со всеми другими псами за глухими заборами. Он и сам не мог точно объяснить, как у него получалось дистанционно воздействовать на собачье поведение в свою пользу. Но нити он видел достаточно четко. Видел некую мутную серую оболочку вокруг себя, служившую неиссякаемым источником их в моменты чрезмерного раздражения и психического возбуждения. Нити самопроизвольно выбрасывались в сторону находящихся поблизости собак, и тогда Костик нутром чувствовал эту звериную энергетику. В те моменты только от него зависело псиное поведение.
  И не было никакого укуса, и он солгал Марине. Все случилось в детстве, тогда Костику было лет девять-десять. Тогда только его собственная внезапная реакция спасла мальчишку от вполне реальной угрозы клыков казавшейся ему просто огромной немецкой овчарки, на пути которой он оказался совершенно случайно. Тогда ему прямо в ноги прилетела палка, брошенная владельцем собаки и отскочившая от столба, и немец помчался за ней на всех парах. Мозг оцепеневшего Костика, впервые попавшего в такую ситуацию, включился практически сразу, возможно, с подачи ангела-хранителя или других высших сил, тем не менее, пацан быстро отбросил палку в сторону, и ему несказанно повезло, что овчарка сменила направление. И вроде его действия казались вполне логичными, и Костик так и должен был поступить во избежание крайне негативных последствий для себя. Однако сам он почему-то так не считал. Он даже не помнил как выбросил ту палку, порядком искусанную овчаркой прежде. Помнил только, как дрожали ноги на всем пути его следования до дома после тех секунд. И он никогда никому не рассказывал об этом.
  Правда теперь в памяти Костика прочно укрепились странные детали того момента, такие как его прямой взгляд в глаза овчарке прежде чем он отвел от себя угрозу с ее стороны. Это был не его взгляд, который он не смог бы переместить на что-то другое. Кажется, именно тогда он впервые увидел эту мутную серую нить, надежно соединившую его с собакой. Кажется, тогда он впервые отдал чужому псу свой негласный приказ, избавивший Костика от возможных проблем со здоровьем. Поэтому овчарка кинулась вслед за отброшенной им палкой.
  -Мне нужна твоя сила, - вслух обратился к черному кобелю Костик, не отводя своего взгляда от его глаз, - Понимаешь меня?
  Пес за забором живо завилял обрубком хвоста.
  -Это хорошо, - улыбнулся Костик.
  Он коротко дернул рукой, совершив рубящий замах ладонью. После чего окинул улицу довольным взглядом - нитей больше не было. И в тот же момент черный пес зашелся захлебистым лаем, который незамедлительно подхватили все остальные собаки на улице. С тем же агрессивным лаем кобель устремился к двери дома, будто требуя незамедлительной встречи со своими хозяевами. Про себя Костик хотел бы, чтобы зверь накинулся на них, чтобы покалечил как можно сильнее. Он хотел того всегда, всякий раз повелев тому или иному псу заставить хозяина бояться, бояться до усрачки, чтобы ноги не могли держать. Не из-за того случая, который спустя около трех десятков лет казался Костику кадром из какого-то посредственного фильма ужасов черно-белого качества, с кучей кукол и примитивных декораций. Просто ему всегда было трудно понять мотивацию людей, желавших обезопасить себя и свой дом при помощи огромных боевых монстров, в любой момент способных выйти из повиновения. Все эти клетки, вольеры, строгие ошейники, придуманные для сдерживания естественной и воспитанной животной агрессии на чужака, по сути своей ограничивают ее лишь на время. И те, кто отдает предпочтение породам вроде "немцев" или "кавказцев", или алабаев, и всем прочим им подобным, должны отдавать себе отчет в том, что всегда остается возможность непредвиденных обстоятельств, при которых инстинкт хищника может одержать верх над подчинением командам хозяина. И если эти люди понимают такую возможность и осознанно заводят таких собак, значит, они несут всю полноту ответственности за свое решение. И за того зверя, которого приобретают.
  Вопрос в том, оправданно ли содержание столь грозного зверя? Равноценно ли оно тому имуществу, которое хозяин намерен оберегать с его помощью? Костик однозначно был уверен в том, что заводить больших собак, специально обученных на охрану частной территории, есть резон при наличии постоянных денег. Когда их хватает на годную кормежку зверя, а в доме однозначно есть чем поживиться, той же бытовой техникой и драгоценностями. Но даже тогда на помощь собакам человек приобретает видеоаппаратуру, нанимает подготовленных для охраны людей. А тот же кирпичный дом, охраняемый черным гладкошерстным кобелем, совсем не тянул на дом какого-нибудь чиновника или толстосума. Какие-нибудь торгаши, не больше. Им вполне могло хватить обычной дворняги средних размеров. Пускай такой же какая однажды разодрала Марине руку (девушка сама рассказала об этом Костику по дороге домой, едва лишь разговор коснулся темы собак). Но которой, по крайней мере, можно попытаться дать отпор, пхнуть ногой, например.
  Марина чувствовала примерно то же самое, что и он. Да даже не примерно. Едва лишь улица наполнилась хором собачьего лая, в том числе лаем дворняги, приволоченной года три назад отцом, к которой девушка так и не привыкла, на сером лице ее появилась короткая улыбка. А глаза прежде ясные светлые глаза ее на мгновенье затянула густая серая пелена.
  -Хорошо, - повторила Марина негромко, обратившись к посаженной на цепь рыжей дворняге, - Просто отлично.
  Вместе с Костиком она сделала рубящий замах рукой, а теперь протянула изящные растопыренные пальцы к рыжему псу. Из серой ладони ее вытянулась мутная тугая нить, вошла собаке прямо в голову.
  -Место, - негромко приказала девушка.
  Лай внезапно прекратился, и псина, выпавшая из общего числа каких-то обезумевших от своей брехни собак, понурив голову вернулась в будку.
  Лишь после этого Марина вошла в дом. Лицо ее вернуло прежний цвет...
  
  
  конец
  
  Глава 37. Цифрофилия.
  
  Турнир на Ютуб канале Гейм Филина с призовым фондом в пятьдесят тысяч рублей стал первым мероприятием подобного рода, в котором Василий решил испытать свои силы. Он давно был в восторге от файтинговой серии "Турнир: Эпоха воинов"; за десять лет своего существования в индустрии гейминга разработчики выпустили всего четыре продолжения данной игры, именуемые поколениями. И последнее оказалось самым популярным среди фанатов по всему миру. Игра подкупала высоким уровнем графической составляющей, детализацией каждого персонажа и его движений, быстрому освоению в управлении. В четвертое поколение разработчики впихнули аж тридцать бойцов, каждый из которых владел своим боевым стилем и имел в запасе достаточно много специальных приемов.
  И с самого первого своего знакомства с "Эпохой воинов" Василий играл за мастера тхэквондо Принца, в каждом новом продолжении игры лишь улучшавшего свои боевые навыки. В четвертом же поколении Принц стал просто смертоносным, и в умелых руках "выносил" противника буквально с двух-трех брутальных и зрелищных комбинаций. Принц был единственным персонажем, что называется "задроченным" Василием просто до дыр. Василий заучил все движения персонажа наизусть, в любой момент способный взять в руки джойстик и показать высшее мастерство в управлении.
  Канал Гейм Филина же пользовался популярностью среди фанатов игры, являясь одним из немногих обучающих каналов. Гейм Филин рассказывал обо всех нюансах, предусмотренных разработчиками четвертого поколения, обо всех минусах и плюсах каждого персонажа в отдельности. Раз в полгода стример организовывал турнир для всех желающих, оказывающих финансовую помощь в поддержку и развитие его деятельности. Василий не стал исключением, подписавшись на канал Гейм Флина, и не скупясь подкидывать ему сотню другую если, конечно, мог себе позволить раскошелиться. Да конечно мог. Ради такого-то дела почему нет? Даже Любаша поддерживала своего без пяти минут мужа, прекрасно зная его слабость к виртуальному мордобою. Поддерживала, зная и о секрете, таившемся в поединках, проводимых Васькой по Сети с самыми разными оппонентами, включая бои на канале Гейм Филина.
  В этом последнем турнире приняли участие двенадцать человек. Для победы над соперником необходимо было выиграть два полных боя, финал предусматривал шесть побед. Участникам разрешалось менять бойцов, но только не в финальных поединках. Кроме Принца у Василия больше никого не было, впрочем, ему хватало и его. Всю интернет трансляцию Любаша провела с ним, переживая за своего возлюбленного, от которого, между прочим, хотела и мальчика и девочку. И искренне радовалась тому, что Васек, зарегистрированный под ником "ВасИстДас", сумел пробиться в финал, не щадя никого из своих соперников, просто разрывая их как Тузик грелку. В финале же ему предстояло сразиться с неким "Коперником". Бойцом последнего являлся грозный уличный боксер Каин, имевший в своем арсенале несколько мощных ударов бейсбольной битой. По правде сказать, для Василия это был тяжелый оппонент. Неудивительно, что для победы над ним требовались и сосредоточенность и упорство.
  И тогда Принц будто впустил игрока внутрь себя, позволил Ваське взять над собой контроль. Люба же видела насупившийся, остекленевший, холодный взгляд своего жениха, широко раскрытые глаза его вовсю пялились в монитор телевизора, а твердые похолодевшие пальцы буквально летали по кнопкам джойстика приставки. Василий чувствовал это противостояние на себе, чувствовал каждый пропущенный и заблокированный удар, чувствовал как бил сам, будто переместился в ту, игровую реальность, и махал ногами как самый настоящий профессионал. А меж тем Каин и впрямь был чертовски сильным и выносливым оппонентом. Даже самый хилый тычок, пропущенный Принцем, отнимавший один-два процент шкалы здоровья, в самом деле оказывался жутко болезненным, несмотря на попытки блокирования. Что уж говорить об ударах битой и их комбинациях с ее применением. Каким бы профи Василий не являлся, он неминуемо получал крепкие тумаки в разные части тела при малейшей ошибке при атаке или обороне. Но в те бесконечные минуты Василий ни о чем не думал, сосредоточившись лишь на технике боя и стараясь предугадать движения Каина. И, кажется, он нашел недочеты, то и дело допускаемые "Коперником", которые предоставляли Василию шанс на успешные контратаки.
  И все же Василий победил "Коперника" со счетом 6:4. Он сразу осознал свою победу. И радовался как малолетнее дитя, получившее требуемую от родителей игрушку или сладость. И когда Гейм Филин просил его указать номер своего электронного кошелька для перевода выигранной суммы, Василий даже не сразу сообразил, что от него хотят.
  А вот дополнительного подарка от Любы в виде ночных сладострастий Василий так и не получил. Его вырубило как только голова его коснулась подушки. И во сне он вновь был Принцем, направо и налево круша врагов и не зная никакой усталости. Во сне он был великим воином на пути к Великой Мудрости. Ни разу за ночь Василий не проснулся. Но при пробуждении он ощутил сильнейшую боль, терзавшую все его тело от головы до ног. Ломило и ныло все, каждая кость (включая зубы), стонала каждая мышца. Будто жутко избитый и покалеченный, но с огромным количеством реальных синяков и кровоподтеков, поутру он представлял собой кошмарное зрелище. Особую боль испытывали ноги: гудели и грозились вообще отняться, посиневшие от распухших вен.
  Однако в этой боли была своя прелесть, сладкая расслаблявшая сознание нега. Он заслужил это состояние отвлекающей беспомощности, при которой Любушка хлопотала вокруг Васьки, ласкала своими прикосновениями. Прежде на его теле не возникало ТАК много и ТАКИХ жутких увечий. Впрочем, прежде ему хватало всего пяти-шести никак не поправлявших финансовый доход боев по "сетке" вечером, чтобы спустить пар после нервов на работе. И тогда дело ограничивалось лишь небольшими ссадинами, умело ретушируемыми косметическим набором.
  -Это все Принц, - не стал отнекиваться Василий после того как Люба впервые обнаружила эти странные увечья, проявившиеся с утра, - Будто придуманный программистами специально для меня. Я ведь с детства любитель всех этих киношных и виртуальных разборок. Все эти эффектные удары с разворота, и в прыжке, и коленом - они такие мощные, такие жопоразрывающие. "Онг Бак" с Тони Джаа, "Неоспоримый" со Скоттом Эткинсом - это же всегда выглядит круто. Помню, брат насмотрится Ван Дамма, Чака Норриса, Брюса Ли, а потом перед зеркалом растяжки ног устраивает. Это я в "МК" и "Теккен" на приставках залипал. А потом "Турнир" появился, и Принц, который просто охуенно ногами машет. Сразу брат в юности вспоминается.
  И в голосе Василия Люба слышала не просто удовольствие, а прямо-таки детский восторг. Будто мальчишка был перед ней, который вернулся с первой в своей жизни уличной драки, взлохмаченный, взъерошенный, грязный и с синяками, но гордый и непобежденный, отчего у его матери аж дух захватило от гордости.
  -Мы с Принцем будто чувствуем друг друга. Будто он всегда знает, что мне нужно, что он может мне дать. Это программисты ограничили его потенциал, но я вижу куда больше. Принцу не важна победа. Он хочет зрелища, эффектных ударов, от которых внутри все замирает. Чтобы их видели все, чтобы все были в восторге. Он же Принц, он обязан быть ярким. Этим персонажем нельзя НАУЧИТЬСЯ управлять. Здесь все зависит от слада. Ты либо можешь и будешь играть за Принца либо нет, он сам решает кому под силу освоить его технику. Мне нравится наше с ним партнерство, пусть цена ему - эти увечья. Мне кажется, Принцу по душе получать их: тем совершеннее он становится.
  Зато в реальной жизни Василий дрался всего раз, может, два. И всей его агрессии хватало лишь разве что на отборную ругань в адрес дверного косяка, зацепленного мизинцем правой ноги по пути в туалет спросонья. Ваське просто не доставало смелости всечь оппоненту с правой в челюсть если бы назревал конфликт. Хотя пока что все серьезные конфликты в его жизни рассасывались сами собой, на словах. И если он был не прав, то прямым текстом извинялся за свои слова и первым шел на мировую. Про себя же Васька был бы не прочь попробовать несколько приемов Принца вживую, благо он знал нескольких нехороших ребят, так и напрашивающихся на наказание с его стороны. А кроме того, никто не отменял всякого рода гопников, могущих возникнуть прямо из ниоткуда во время его с Любашей уличных прогулок. Смог бы Принц занять его место тогда? Так что в какой-то степени Василий даже хотел такого случая. Потому что чувствовал Принца внутри вне игровых сеансов. С самого первого дня его с Принцем знакомства последний выразил Василию свою благосклонность. Интуитивно Васька был уверен, что его партнерство с персонажем виртуальной реальности имело цель обучения. Не столько приемам вырубать противников с одного бронебойного удара с ноги в "душу", сколько самому настрою, готовности сделать это в любой подходящий момент.
  Частенько, пока Любы не было дома, Василий проводил несколько замахов ногами, стоя в одних трусах перед зеркалом. И испытывал чувство легкого стыда, опасаясь быть застуканным невестой во время очередной такой "тренировки". Теперь же, на следующее утро после победы в турнире с призовой суммой в пятьдесят тысяч, наслаждаясь болевыми ощущениями в каждой части своего тела, по-настоящему травмированный, он думал о том неодолимом барьере, что сдерживал его адекватную реакцию на грубость со стороны. Он однозначно был избит физически. Избит жестоко. И вот здесь он должен был вздохнуть с облегчением, благо звиздюлей Василий получил не на улице, и не валялся сейчас где-нибудь в грязи, под дождем, или вообще на морозе. Вот она, кроватка, и верная подруга рядом, вроде как готовая к его увечьям (вроде как потому, что их оказалось не по привычке много). Обидчик только был родом из виртуальной реальности. Конечно Каину ввалили не меньше, это же Принц одержал верх, но только лишь Каину. Вряд ли "Коперник" валялся сейчас в кровати таким же покалеченным, что и Василий, для которого игра стала такой же реальностью, что и привычный окружающий мир. Все-таки, такое положение дел можно было вполне резонно назвать несправедливостью, даже несмотря на полтинник, который был теперь собственностью Василия, а не его оппонента. Проигравшего, но вполне себе здорового и невредимого.
  -Может, тебе лучше остановиться? - где-то по ту сторону того самого барьера вслух переживала Люба, - Посмотри, что с тобой происходит. Посмотри, на тебе живого места нет. Так недолго вообще не проснуться: пара ударов битой по голове, и какое-нибудь кровоизлияние в мозг. А то и вовсе череп раскроят.
  -Принц не может меня бросить. Я чувствую его внутри...
  -А как же я? - только спросила Люба, - Ты нужен мне, я боюсь за тебя. Я не хочу, чтобы с тобой случилось страшное. Ты не такой каким бываешь в видеоигре. Ты не злой, это не твое, я знаю. То, что с тобой происходит легко остановить, стоит просто забыть об этих кровожадных играх.
  -Я пятьдесят штук там выиграл, - напомнил Василий, с трудом шевеля губами.
  -Подумаешь, раз повезло, - отмахнулась Люба, - Теперь будешь валяться пока синяки не сойдут. Весь твой выигрыш растает, ничего не купишь, только еда и лекарства. Я ПРОШУ тебя, Васька, брось над собой глумиться. Выиграл и хватит. Это обычная видеоигра. Для подростков, которые не хотят ни учиться, ни работать.
  А вдруг она была права? Что если Принц пытался донести до Василия идею о последствиях бездумного применения своих навыков? Что если этот болевой эффект должен был напоминать об ответных действиях врага? Мол, на любую силу всегда может найтись сила еще большая. Хотел ли Василий оказаться перед ней лицом к лицу в честной схватке? Мог ли он выстоять, мог ли одолеть? Кто его знает, кем мог оказаться "Коперник", которого Васька мысленно уже вовсю метелил ногами как заправский мастер тхэквондо.
  Кажется, он начал забывать об ответственности, мальчик, ядрена мать, семи годов...
  
  конец
  
  Глава 38. Целое логово света.
  
  Услышав крики снаружи, он в одно мгновенье прильнул к дверному глазку. По лестничной клетке металась молодая девчонка - растрепанная и в слезах, на всех парах заскочившая в подъезд (наружная дверь со сломанным домофоном не закрывалась уже полгода). Мокрая от сильного дождя, грязная, она кричала о помощи. Кто-то гнался за ней с намерением пустить несчастной кровь. В одну секунду он принял окончательное решение, отперев дверь своей, двадцать девятой квартиры, сам оставаясь внутри.
  Девушка без колебаний ворвалась внутрь открывшегося ей убежища, закрыла дверь за собой, и в ту же секунду оказалась в кромешной темноте с крошечным пятнышком света из дверного окна.
  -Помогите, - с тяжелым дыханием затараторила она в темноту, - Они убьют меня. Умоляю, вызовите милицию.
  Казалось, она не понимала, что была поглощена мраком за открывшейся перед ней дверью на лестничной площадке, специально созданным тем к кому обращалась. Больше того, она видела его лицо, но это длилось совсем недолго, всего какое-то мгновенье. Все дело в том, что он взял ее за руку, чувствуя ее панику, которая не покидала пострадавшую от ее преследователей жертву даже по ту сторону двери. И тогда она вдруг увидела перед собой маму, пропавшую из ее жизни почти десять лет назад.
  -Все хорошо, - с доброй улыбкой, которую она помнила всю свою жизнь, успокоила ее мама, - Не бойся, со мной ты в безопасности.
  И тогда дрожь и паника внутри нее прошли, а темнота в один момент обратилась в идиллию домашнего очага, залитого ласковым солнечным светом. Мама вела ее, совсем еще маленькую девочку, за руки прямо к деревянной двери, за которой из этого света было соткано привычное мироздание. Свет заставлял ликовать все внутри нее. Насколько она помнила, в детстве в ее жизни практически не было тяжелых и мрачных минут. Все было здорово, все было волшебно и классно. Ей просто повезло родиться на этом свете, как будто для нее специально созданном. И она всегда хотела вернуться туда, в свое детство, к свету, в котором чувствовала неподдельную благосклонность и облегчение. Вернуться и никогда больше не покидать тот райский уголок.
  И вот свершилось. И все, что было с ней после, представлялось ей плохим сном, или чьим-то неприятным воображением, непонятно кем и почему ей внушенным. И вот нежный теплый свет вновь проникал в каждую часть ее, и мама была совсем рядом, мягко и нежно держала ее за руку. И вновь он был впечатлен тем как Темнота, без которой уже было невозможно все его существование, представила ему свою силу. Он отвел девушку в самую глубину логова, завороженно наблюдая за ее эйфорией под гипнотическим влиянием царившего в его владениях мрака, как бы не слыша надрывавшегося звонка в дверь. Но конечно он слышал, и оставался спокоен и хладнокровен.
  Он оставил девушку посреди утопленного в темноте зала, а сам направился к входной двери, попутно щелкнув выключателем на стене. Электрические лампочки в коридоре, на кухне, и в зале вспыхнули разом, обнажив небогатое убранство его однокомнатной квартиры, и удалив спрятанную в прежнем ее мраке его гостью. Два окна (в зале и на кухне) и выход на балкон второго этажа были занавешены плотными темными, почти черными шторами. Это они не пропускали уличный свет в его логово.
  За дверью же он встретил двоих коротко стриженых молодцев лет тридцати, высоких и подтянутых, одетых в кожаные куртки и джинсы. Лишь один из них был в светлых кроссовках, а второй в черных ботинках.
  -Мы войдем, отец? - хозяйским тоном потребовал тот, что был в кроссовках, - Ее следы здесь заканчиваются.
  Он нагло отодвинул хозяина логова в сторону и вошел внутрь, второй молчком последовал за ним.
  -Где она, слышь?
  -Полегче, пацан, я тебе в отцы гожусь, - не повышая голоса ответствовал хозяин логова и закрыл дверь на два оборота замка, - Понятия не имею о ком ты спрашиваешь.
  Вслед за тем он вновь щелкнул выключателем, заливая логово мягким теплым светом, пронизывающим Вселенную, на который была способна ЕГО Тьма. Ее свет успокаивал, возвращая былую негу, о которой эти двое забыли, перевариваясь в буйстве ничего не значащих в их жизнях будней. Как и в случае с этой девушкой, напуганной и обиженной ими, свет перенес обоих молодчиков в их безмятежное и вольное детство. Хозяин логова видел все в деталях, Тьма не утаила от него ни одной мелочи. Тьма прошла сквозь всех его "гостей" за какие-то несколько минут, проглотила и растворила их физические тела, высвобождая то, нематериальное, что его всегда так волновало и приводило в восторг.
  Бесчисленное множество ярких красок, теплых и холодных, но насыщенных впечатлениями, всегда живых, всегда обновленных - в его собственном детстве их тоже хватало. Он сохранил свои воспоминания о той поре в его жизни, передал их под строгий контроль Тьмы. Лежа в постели по ночам, он вновь и вновь возвращался к тому чистому теплому свету, чтобы перейти сквозь временные ограничения, вернуться назад. И лишь Тьма могла помочь ему делать это. Ночная улица, мрак в его собственном доме, устроенный плотно занавешенными окнами, да просто закрытые глаза - никто не смог бы помешать ему вернуться к своим детским эмоциям, фантазиям и мечтам.
  Однако Тьма оказалась способной на большее. Тьма умела растворять его физическую плоть, делать частью своей могучей светлой силы, что хранилась в ней в несметных количествах. Лишь ее свет избавлял от любых тягот, от любых переживаний и невзгод. Так хотел он, давным-давно заключивший с ней негласный союз.
  Он никогда никому не желал в своей жизни зла. Наоборот, хотел, чтобы люди помнили о своем легком беззаботном детстве, полном мягкого доброго света, который оставался с ними и после, задавленный непонятными темными силами. Он не верил в то, что у кого-то могли оказаться плохие мрачные воспоминания, в которых не было ни капли света. В любом, в самом неприятном детстве, всегда можно отыскать теплые яркие проблески.
  Тем не менее, он знал, что эта напуганная девчонка уже не вернется в привычный для нее обезумевший мир. С этой целью он открыл ей, впустив в свое логово. Включив электричество по всей квартире одним движеньем пальца перед тем как открыть дверь ее преследователям (ему было без разницы кем были те ребята), он просто замел все следы ее пребывания у себя. Все запахи, что она принесла с собой с улицы, слабый запах ее духов, отпечатки сырых туфель, вообще любой намек на сырость. Электрический свет затер все то, что не смогла поглотить Тьма логова, растворившая лишь тело.
  И вот он вновь щелкнул электричеством, стоило только свету Тьмы померкнуть, оставляя хозяина логова в прежнем одиночестве. Всего лишь на секунду, две, три. Чтобы вновь замести все следы. Он ждал, что те двое могли быть на машине, из которой девушка сбежала в надежде на спасении. А значит, мог быть еще кто-то, кто ждал их, оставаясь за рулем. Но нет. Секунды растянулись в минуты. И тогда он еще раз погрузил свое логово во мрак. Мягкий и безмятежный, тихий и приятно окутывающий. Такой же как и любая ночь, которую он знал, которую в наслаждении пил, которой уже очень долгое время дышал, и которая открывала ему все новые и новые глубины детских воспоминаний. Своих, чужих - все равно. Лишь ее свет оказывался истинным, подробным, прямым. А здесь, в своем темном логове, он чувствовал этот свет внутри себя постоянно, готовый пройти через него по первому же своему желанию...
  
  конец
  
  Глава 39. Симптом Аполлона.
  
  Это была идея Вадима - провести пятничный вечер на "хате" в компании подруг. Слегка алкоголя, возможно, кальян, сытная хавка, ну и конечно природные ласки, благо квартира была трехкомнатной (Вадим обо всем договорился). На самом деле, смысл-то заключался в том, чтобы хоть как-то притормозить Борюсика, посадившего свою нервную систему за последний год, обозленного и психованного, чья кипевшая энергия требовала адекватного выхода наружу. Секс с нормальной девчонкой мог стать отличным вариантом направить ее в мирное русло. Вот у Вадика и Антохи имелись и жены, и подходящие подружки; Борюсик же оставался один, упорно отказываясь строить отношения с кем-либо из противоположного пола. По крайней мере, его друзьям не было известно о любовных похождениях своего корефана, а сам он хранил непоколебимое молчание на эту тему.
  Изначально Борюсик не собирался принимать участия в посиделках, устроенных Вадимом и Тохой. Знал ведь, что будут девчонки, знал, что Вадим и Антон пытались навязать ему возможные любовные отношения, в которых он пока что не видел смысла. Не с его характером, не с финансовой самодостаточностью, которая Борюсика устраивала, рассчитанная лишь на него одного. Можно так сказать, он понимал, что нотки жадности и эгоизма играли в нем далеко не последние роли. Однако в четверг днем у Борюсика произошел конфликт на работе, чуть не вылившийся в драку. И до конца рабочего дня он чувствовал себя жутко возбужденным и агрессивным, даже сердце слегка жгло. Так что он сам позвонил Вадиму с намерением присоединиться к отдыху на свободной "хате", только без "сватовства". Просто посидеть в родной компании.
  Тем не менее, по просьбе Вадима рыжеволосая Светка, одна из его подруг, привела на "хату" свою собственную подружку - Леру. И Борюсик был приятно удивлен тем, что увидел перед собой знакомую ему кассиршу супермаркета, что он частенько посещал по дороге домой с работы. Почему приятно? Все дело заключалось в симпатии, которую он испытывал про себя к Лере (ее имя он прочел на бейджике в первый же момент своей с ней встречи). Он много раз попадал в ее смену и старался оплатить товар только у Леры. Девушка однозначно запомнила постоянного покупателя, они приветствовали друг друга, но Борюсик так и не решился пообщаться с ней. В принципе, Лера была ему симпатична, но не более того. В память ему она не врезалась, по ночам Борюсик о ней не думал, в трудные минуты не вспоминал. Он просто знал, что может встретить Леру на ее рабочем месте, но если ее там не окажется мир не перестанет существовать.
  И уж точно Борюсик не ожидал увидеть Леру при ТАКИХ обстоятельствах. И, кажется, она тоже. Борюсик как-то легко потянулся к Лере, и, надо сказать, она не была против этих знаков внимания с его стороны. Пока все шестеро человек находились вместе за одним столом в зале, усаженные Вадимом Борюсик и Лера рядом друг с другом на одном диване держали друг друга за руки. Так, чтобы никто не видел, будто знали друг друга уже достаточно много времени.
  Но Борюсик все же был сдержан. Сердце его не колотилось в приятном трепете от ощущения девичьих рук в своей хватке. Все дело заключалось в ожидании красных неприятных пятен на приятном и добром личике Леры, которые обязательно обсыплют ее прекрасное фигуристое тело до кончиков пальцев стройных ножек. Борюсик не сомневался в их скором появлении. Стоило лишь дождаться интимной обстановки, когда градус влечения достигнет своего пика. Пока что на поистине счастливом лице Леры, пребывавшей в состоянии удовлетворенности рядом с молодым человеком, милом ее глазу и сердцу, он не увидел ни единого пятнышка. Даже несмотря на черные брюки, в которых девушка пришла на эти посиделки. Никаких брюк или джинсов, никаких кроссовок или ботинок, что однозначно придавали бы женщине нечто мужское, более грубое. То, чего в женщине, по его мнению (верному и непоколебимому) быть не должно. А если бы Лера при нем затянулась сигаретой, на месте ее отца Борюсик отвесил бы ей крепких тумаков (возможно, до полусмери), чтобы напрочь выбить из девушки столь дурную привычку.
  И все же он простил ей шампанское, которое Лера всего лишь слегка пригубила из предложенного ей бокала. Она была естественна и расслаблена без всякого алкоголя. Для нее здесь все были свои. Лера смеялась и шутила без всякой фальши, видимо, утратившая и оттого жаждавшая общения в подобной обстановке. Ее открытость и непринужденность расслабляли и Борюсика, постепенно проникавшегося стремлением Леры заполнить пустоту серых рутинных будней в ее жизни. Лера наслаждалась представившимся моментом вырваться из окружавших ее стен, Борюсик чувствовал их знакомую ему прочность на расстоянии. Чувствовал как они пришли в движение, опаленные растущим внутри них огнем.
  В какой-то момент Борюсику понадобилось отойти по малой нужде в туалет. А после он ненадолго закрылся в ванной комнате. Открыл воду в раковине, умыл лицо. Голова Борюсика начинала гудеть от этой расслабленной домашней атмосферы, от этого огня внутри Леры, тепло которого переходило и в него самого. Он снял чуть взмокшую футболку, отложил ее в сторону. Оставшись с голым торсом Борюсик, наконец, уставился на себя в зеркало. Его глаза его не обманывали - тело Борюсика приобрело максимально плавные очертания, сглаживая любые угловатости, которые могли бы испортить общую форму. Пропало начинавшие расти пузо, разгладилась и побелела до нежного молочного цвета кожа, став более упругой и нежной на ощупь. Будто Борюсик каждый день пользовался всяческими кремами и прочей химией для ухода за ней. Несколько секунд он рассматривал свои пальцы - тонкие и изящные, с идеально подстриженными чистыми ногтями. От природы холеное и до идеала вылизанное его тело прямо лоснилось в электрическом освещении. Девственно чистое, не знающее естественных изъянов или же шрамов и им подобных искусственно полученных отметин, оно было просто невозможно в своем существовании. Всего несколько минут назад на нем имелись шрамы от давних операций - на ноге и животе, многочисленные родинки, в том числе и на голове, а так же несколько следов, напоминавших Борюсику о прежних травмах.
  Не впервые он наблюдал эти метаморфозы, чувствуя гладкость и обновленность кожи. Проводя пальцами по тем местам где должны были быть шрамы, в эти моменты Борюсик не видел и нисколько не чувствовал их. В эти моменты он был подобен какому-то Аполлону или Афродите, представшими в своей божественной красоте, и простым смертным та была недоступна. Недоступна даже хорошенькой Лере, чья фигура и общительность должны были привлекать мужское внимание.
  Все это были какие-то нездоровые зрительные и осязательные галлюцинации, происходившие в голове. Она слегка пришла в норму после того как Борюсик сполоснул холодной водой лицо, однако ощущения тяжести до конца не пропали. Он чувствовал, что должен побыть один хотя бы несколько минут. Антоха нашел его в комнате с включенным светом, в которой Борюсик развалился на широком диване, заложив ногу за ногу и прикрыв глаза рукой.
  -Все норм? - поинтересовался Антоха с легким беспокойством в голосе и добавил с улыбкой, - Лерка волнуется. Ты ей понравился, пацан.
  -Очень может быть, - прогудел Борюсик, не отнимая руки от лица, - Что-то голова болит. Опился сока.
  -Ну ладно. Свет выключить?
  -Пусть горит, так даже лучше.
  Антоха вышел, а через какое-то короткое время в комнату почти неслышно вошла Лера, только щелкнула ручкой двери. Девушка старалась не шуметь. Она осторожно присела на край дивана.
  -Антон сказал, тебе нездоровится, - негромко сказала она.
  -Голова отяжелела. Не могу долго в такой обстановке, - именно сейчас он не был готов увидеть отвратную красную и черную сыпь на ее лице.
  Лера осторожно опустила прохладную ладошку тыльной стороной ему на лоб, пробуя температуру.
  -Ну что? - не мог сдержаться Борюсик.
  Ее прикосновение было таким приятным, таким расслабляющим, таким легким.
  -Есть немного... Ты мне нравишься, Борюсик.
  После ее открытого признания он, все-таки, решился взглянуть на Леру. Как он и ожидал, красные, почти бордовые пятна с черными точками в середине, небольшие - величиной с горошину - усеяли все лицо девушки и ее руки. Борюсик понимал, что эта сыпь являлась иллюзией в его воображении, что на самом деле Лера была здорова, что его собственное тело так же обманывало его сознание. И единственной причиной тому (как Борюсик считал) могла быть лишь несовместимость его с теми девушками, которых он видел в таком состоянии. Но еще глубже он понимал, что дело было в другом.
  -У тебя лицо доброе и глаза, - открыто призналась Лера.
  Но, хотя, это была галлюцинация, она была слишком сильной, чтобы Борюсик мог стоически ее переносить. Уж слишком отвратными казались черные точки и красные пятна вокруг них на лице девушки.
  Он поднялся на ноги.
  -Я, наверное, пойду домой, прости, - только смог сказать Борюсик, - Я же сказал, что не могу долго в такой обстановке.
  -Прошу, не уходи...
  -Все дело действительно во мне, - он пересилил себя и взял девушку за покрытые жуткими пятнами ее руки, - Ты милая, ты красивая, но у меня требования чуть другие. Завышенные. Хочу, чтобы все было правильно, как должно быть. Пойми, я устал видеть как все не так вокруг, как все пытаются быть не теми, кем являются на самом деле. Мне все время говорят, что я все принимаю близко к сердцу, что загоняюсь, что мне надо быть проще. А я всего лишь хочу быть собой.
  Он верил в то, что Лера его понимала сейчас. Он не мог сказать ей в ее большие зеленые глаза, что именно его не устраивало в ней, не мог сказать и про мужеподобные брюки, и про едва пригубленный алкоголь. Лера была хороша как девушка, была открыта как человек, Борюсик понимал, что мог обидеть ее уже прозвучавшими его комментариями. Но он хотел, чтобы Лера поняла его переживания.
  И она поняла. Но не высвободила своих рук из его хватки.
  -Давай я хотя бы провожу тебя до двери, - попросила она притихшим и обреченным голосом.
  Но за дверь Борюсик вышел вместе с крупным в габаритах Вадимом.
  -Ты что творишь? - негромко потребовал он от Борюсика объяснений, - За что девку обидел?
  -Я все ей объяснил...
  -Задолбал ты своим нытьем... Может тебе мальчики нравятся? Хочешь, подгоню?
  -Я все ей объяснил, - отчеканил каждое слово Борюсик, нисколько не задетый язвительным тоном Вадика.
  После чего развернулся и молча направился на выход.
  Конечно он был напряжен тем, что произошло в очередной раз. И оказавшись перед зеркалом дома, Борюсик мог позволить себе обнажиться целиком. Тело его вновь было прежним, с привычными Борюсику изъянами, с животом, то же самое, что раздражало его последние несколько лет. Пожалуй, сейчас оно выглядело куда неприятнее покрытых пятнами лица и рук Леры. Не осталось и намека на идеальные его формы. Оттого лицо Борюсика само собой скривилось в гримасе омерзения.
  -Иди на хер, козлина, - только ухмыльнулся он, скользя взглядом по своему телу сверху вниз.
  Он уже засыпал, когда Борюсику на телефон пришла фотография Леры, запечатленной у фонтана ярким солнечным днем. В белом свободном платье до колен и светлых туфлях девушка казалась совсем еще юной, цветущей, весенней. Она была куда более яркой по сравнению с той Лерой, что он видел совсем недавно или же на кассе в продуктовой точке. Вся девичья ее красота была на месте в тот момент у фонтана. Она улыбалась и откровенно была счастлива. И она была прекрасна. Так же прекрасна, что и иллюзия, передаваемая телом Борюсика в зеркале на "хате". Борюсик не сразу узнал того кого видел на этом фото, под которым висело сообщение:
  "А так?"
  
  без окончания
  
  Глава 40. Деревенщина.
  
  ...Когда-то так и должно было случиться. И вот рыжий Санчо, к которому, по его же словам, так обращались все друзья и знакомые сверстники еще с детсадовских времен, пришел ко мне с банкой этого пойла. Последние два месяца рекламу так называемого напитка крутили по всем телевизионным каналам. В каждом увиденном мной рекламном блоке можно было встретить это название "Diesel", должное вызывать в мозгу мощные брутальные образы какого-нибудь неустанно всесокрушающего бульдозера. И черные латинские буквы на ярком красном фоне рифленой алюминиевой банки объемом в 0,5 литра смотрелись просто эффектно и как-то мощно. Честно говоря, впечатленный сочным визуальным оформлением, я и сам приходил к мысли, что хочу попробовать эту бурду. Подозревал, конечно, что это бурда, но все же...
  Периодически посещая областной центр, я замечал распиаренный энергетик в руках горожан, вполне себе взрослых мужчин, и реже женщин, даже в руках некоторых подростков. По утверждению СМИ специалистов, "Дизель" не содержал в себе пагубных для здоровья людей веществ. Даже, наоборот, содержал в себе какие-то там витамины (естественно, в умеренных дозах (если выпивать по банке раз в три дня)). Нет, в аптеках энергетик не продавался, зато в торговых точках стоил недорого. Правда, больше двух банок в одни руки купить его было нельзя. Кто-то распалялся на тему привыкания и зависимости, кто-то же спокойно употреблял по банку в месяц и мог спокойно жить без жгучей потребности выпить еще как можно скорее. Тем не менее, эта отрава была насыщена приятными вкусовыми добавками. Она с легкостью составляла конкуренцию привычному алкоголю, сотворенная и завезенная из Европы, то ли из Англии, то ли из Франции, я особо не вникал.
  До единственного в нашем поселке магазина "Дизель" пока не добрался, деревенские привозили яд из города, как из областного, так и из районного центров. И Санчо, вопреки моим ожиданиям, не стал исключением. Он был моложе меня лет на десять, я знал его как вполне рассудительного, умного и начитанного парня, если так угодно, ботана. Только без очков на носу. Полтора года назад он уехал в город, нашел комфортную работу, купил комнату в общежитии, сдал на права, собирался купить машину. Да, приобрести личный автомобиль просто кружило ему голову, свербило в заднице, отяжеляло ноги.
  -Еще полгода и "Логан" будет стоять у меня под окнами, - предвкушая неизбежность сего момента, с улыбкой твердил Санчо, понемногу потягивая энергетик из рифленой банки, - Вот тогда оторвусь. Буду прямо в торговый зал въезжать.
  -Ты сам как "Логан", - без желания шутить фыркнул я, - Гавно глотаешь без конца. Из твоей банки бензином несет как от пропитанной им канистры.
  И это действительно было так. Санчо привез мне одну банку "Дизеля", на пробу, и когда я ее вскрыл, резкий запах самого настоящего бензина, ударил меня через нос прямо в мозг. На всякий случай я понюхал банку и в его руках, оттуда тянуло такой же отвратной тяжелой вонью. В одну секунду я перевернул банку и пролил часть ее содержимого на землю. С тошнотой, подкатившей к горлу, я наблюдал за цветной пленкой, характерной для бензиновой лужи.
  -Да хоть бы и так, - усмехнулся Санчо, наблюдая мое перекошенное лицо, - А вот у тебя никакого разнообразия, одна вода по жизни. Ни посмеяться толком, ни всплакнуть в старости. Ладно, не ссы, все будет норм.
  -Ты что, правда не чувствуешь этот запах? - допытывался я, в ужасе наблюдая за все новыми его глотками "Дизеля".
  -Нет. А должен?
  Но в том все и дело, что он действительно не должен был ни чувствовать страшную жуткую вонь из этой банки, ни видеть цветную пленку ее содержимого на земле, сверкавшую в лучах солнца. Порывшись в Интернете, я наткнулся на один форум, посвященный популяризированному энергетику. Там было совсем немного участников, которые так же вдохнули запах бензина из банки и наблюдали бензиновые лужи. Все как один, они утверждали о том, что эта дрянь каким-то образом дурманит мозги автолюбителям, включая профессиональных водителей, и всем тем у кого есть автомобиль или же намеревается приобрести его, считая машину важной потребностью в своей жизни. На форуме приводилось множество примеров таких людей - родственников, друзей, просто знакомых, упоминаемых его участниками.
  И тогда я подумал о нашем поселке. У многих деревенских был свой личный автомобиль. Не раз я видел энергетик в руках кого-либо из них. Вот, например, мой сосед - Степаныч, которому перевалило за полтинник, машины не имел. А его жена - Мария Николаевна и подавно. Зато сын их последние раза четыре приезжал к родителям на синем "Солярисе", всякий раз вылизанном до идеального блеска, и пару раз я видел под лобовым стеклом красную рифленую банку. Или же ребята Женя "Светофор" или же Михон "Карп", у которых так же были свои машины, откуда всегда рубил попсовый свежак в пятницу и субботу вечером, так же держали в салонах запас в одну-две банки "Дизеля". В этих их банках так же плескался до одурения вонючий бензин, но как и Саня, которого звали Санчо, Женя и Миша тоже не чувствовали подлинного вкуса пойла. Однако, я еще не слышал в нашем поселке никаких споров по поводу энергетика. Похоже, всех все устраивало.
  На форуме же было сформировано общее предположение о том, что "Дизель" вызывает у людей намерение передвигаться куда-либо только за рулем машины. Ведь там же, на форуме начали появляться сообщения о случаях полного отказа некоторых людей пить что-то еще кроме энергетика. Даже воду. Звучало, конечно, жутко и фантастически, по-киношному: "никогда не пей эту гадость; привыкнешь - и жизнь твоя не будет стоить ломаного цента". СМИ, естественно, умалчивали о подобных моментах, и дело вновь попахивало заговорами против народа со стороны проклятых западных буржуев. В опубликованном составе ингредиентов энергетика не было заметно ничего похожего на углеводороды. И все же далеко не всем хотелось глотать неизвестно что с запахом бензина, таких "везунчиков" просто наизнанку выворачивало. Разумеется, все они обходились без личного автотранспорта, за рулем никогда не сидели, и даже думать о машине не собирались.
  Само собой, форум оказался под завязку нагружен целыми опусами рассуждений его участников на тему целесообразности наличия автомобиля. И со многими мыслями их я оказался, как ни странно, солидарен. В первую очередь, ставился вопрос о стоимости содержания машины - ремонт, заправка, налоги. В условиях поголовной экономии машина не просто обязана отрабатывать вложенные в нее деньги до копейки, но и приносить прибыль. Покатушки из дома на работу и обратно однозначно не имеют смысла пользования автомобилем при наличии общественного транспорта, который оказывался дешевле. Отсюда следовал другой нюанс: очень далеко не все автолюбители готовы были тратить время в утренних и вечерних пробках в маршрутных такси и троллейбусах (с трамваями дело обстояло чуть лучше), элементарно привыкнув к водительскому креслу в родном салоне. Ведь на легковой машине всегда легче проскользнуть, а то и вообще обойти затор где-нибудь по тротуару, например, или срезать через заправку, чтобы не стоять на светофоре в час пик. Вопреки всем ПДД, вопреки здравому смыслу (если знаков нет то можно), используя любую представившуюся возможность оказаться быстрее, схитрить, включить дурака. Поездки же на маршрутном такси в этом плане значительно увеличивают время в дороге. Логично, что именно такой подход "экономии времени" движет многими сесть в машину и доехать до магазина, даже если тот расположен в двух минутах ходьбы от дома. Здесь тут же всплывает тема парковок, когда невозможно поставить машину возле торговой точки из-за нагромождения уже припаркованных автомобилей. Бывает, что они просто затрудняют проезд транспорта или же перегораживают, а то и вовсе занимают место для выгрузки. А учитывая характер "морда кирпичом" их владельцев, часто хочется просто бульдозером подавить весь этот по-****ски нагороженный чермет в ноль.
  Общая атмосфера данных размышлений заключалась в какой-то панической констатации факта перегруженности городов автомобильным транспортом. Вкупе с необъяснимым с точки зрения физиологии и здравого смысла зомбирующим эффектом энергетика "Дизеля", выводы напрашивались совсем уж мрачные. "Дизель" был как бы инъекцией для каждого кто намеревался и, все-таки, садился за руль даже если до этого из банки с указанным энергетиком воняло за километр. Черт его знает как все это работало, какие технологии использовались при приготовлении пойла, но оно выполняло роль некоей границы в мировосприятии между естественной и искусственной природами вещей. Либо ноги и вонючка в алюминиевой банке либо педали газа, но приятный на вкус и цвет напиток.
  Как по мне, проблемы города должны были оставаться и оставались в его пределах. На самом деле, я держался от них на расстоянии, наслаждаясь тишиной и чистотой деревенского воздуха. Однако, периодически наведываясь в областной центр по делам, я вынужден был смотреть за тем как его все больше затягивал синий туман выхлопных газов. Озлобленные и раздраженные, гавкающие друг на друга подобно бродячим псам, делящим территорию, "прогрессирующие" люди делили дороги. Пересекая перекрестки под самый красный сигнал светофора, лишь бы успеть, едва не сшибая пешеходов на "зебрах", они превращались в те самые автомобили, управляемые ими. Посасывали энергетик, который уже перебирался из банок в бутылки, общались по мобильной связи, утратив внимание за рулем, или же сходили с ума от громкой музыки в салоне. И все меньше мне хотелось оказываться в городской бездушной клоаке, чтобы не вдыхать этот синий воздух угарных газов, становящихся частью "прогрессирующего" города. И все больше я проникаюсь пониманием одного участника на том форуме, посвященном "Дизелю", предложившего отрезать людям ноги с рождения и пришивать их к педалям автомобилей. Все равно обленились настолько, что уже ходить в лом.
  
  конец
  
  Глава 41. Вполне себе уловимый Джо.
  
  ...-Да ладно тебе, - усмехается он, присев на большой деревянный ящик возле складских ворот.
  Он легко закидывает ногу за ногу. Грязные и пыльные рабочие штаны, рваная на пупке футболка, дырявые кроссовки - он обычный трудяга с простой бесхитростной философией жизни. Впрочем, лицо его выдает в Лёне начитанного гуманитария, которому не к месту марать свои руки металлоломом. Ничего не выделяет его из рабочего большинства. Ну, разве что неприятие табака. А еще Леня постоянно ходит с бутылкой холодной питьевой воды, он глотает ее постоянно. Дурной для здоровья знак, Леня признает это сам, отмечая сахарный диабет у родной бабки, мол, эта дрянь передается через поколение.
  -Я же знаю какие ты хочешь мне вопросы задать, - без обиняков говорит Леня, разглядывая свои кроссовки, - По-честному, я уже заебался с этой темой.
  На прошлой неделе он стал звездой Ютуба после того как в Сеть попал видеоролик со спасением ребенка в детской коляске, которая выскочила на дорогу перед мордой мчавшейся фуры. Леня метнулся и перехватил коляску в последний момент, затащил ее обратно на тротуар быстрее молнии. Горе мамаша даже закричать в ужасе не успела. Слишком быстро все произошло, и вся соль в данном видео заключалась именно в той быстроте и резкости действий, совершаемых Леней, который оказался в центре событий.
  И вот я смотрю прямо на него. И вижу на открытом простом лице Лени отметины от давних ожогов и вокруг темных его глаз.
  -Неприятная история, - комментирует Леня, - Чуть-чуть инвалидом на всю жизнь не стал. Сам виноват. Иногда глаза побаливают, напоминают о моей дурости. Что ж, все дело в них.
  -Как это? - не понимаю я, но, кажется, начинаю догадываться.
  Это наш с Наташей ребенок был в той коляске. Признаюсь, я отвесил жене крепкого "леща" за ее невнимательность, вообще хотел лицо разбить когда узнал, что случилось. Я оказался должен этому парню.
  -Я ношу линзы после того случая, - делится Леня своими секретами с человеком, которого видит впервые в своей жизни, - Не из-за того, что стал хуже видеть. Просто стал видеть окружающий мир иначе. Плавно, без острых углов, в деталях. Иногда это просто выбешивает.
  -Потому что ты остаешься прежним? - с улыбкой замечаю я, - Каждый твой жест тогда сохраняет прежний ритм.
  -Тогда я становлюсь неественным, противоречащим законам природы, - кивает он, - Искусственный карлик, созданный великанами. Столько проблем, приходиться подстраиваться и рассчитывать скорость движений, чтобы элементарно себя не покалечить или не смахнуть чашку рукой со стола.
  -Слон в посудной лавке.
  Даже не знаю, что чувствовать сейчас. Кажется, к подобным чудесам я уже привык, аккурат с того момента как Наташа сказала, что спаситель нашего сына исчез так же быстро как и появился, заскочив за угол ближайшего дома. Она даже лица его не запомнила. И только благодаря его телефону, оброненному Леней на месте происшествия, удалось вычислить имя его владельца.
  -А на выходных ты снимаешь свои линзы, чтобы расслабиться после однотипных умеренных будней, к которым так и не можешь привыкнуть. И только взглянув на медленный плавный, как ты говоришь, мир, стараешься полноценно вернуться в форму. Но не получается. И ты уже сказал почему. Братан, мне знакомо это чувство.
  -Я хочу быть в том мире, который открыт мне без этих линз, - мечтательно улыбается Леня, - Там я вижу как движется воздух, гонимый ветром. Как покорно пригибаются листья под его натиском, как дрожат и безуспешно пытаются подняться с каждым новым его натиском.
  Мне было понятно то, о чем Леня пытался сказать. Я смотрел несколько специальных видеороликов в замедленной съемке, выложенных в Интернет. И пуля, проходящая сквозь разные предметы, и капля, срывающаяся с кончика листа, меч, рассекающий бутылку с водой и мириады брызг следом. Возможность узнать природу вроде бы привычных и потерявших всю свою таинственность процессов. Правда, это были классные видеоролики. На меня они производили успокаивающий эффект. Как будто я вступал в собственные выходные дни. И даже настоящие выходные, казалось, не внушали мне успокоения. Семья действительно отнимает очень много сил, заставляет кардинально пересмотреть кажущиеся важными какие-то принципы. Дело доходило даже до внутренней непереносимости мною Наташи, за которую я готов горло перегрызть.
  Тот мир, о котором рассказывал Леня, не нуждался ни в каком изучении, ни в каком взрослении. Там всего-то и требовалось терпеливо наслаждаться секретами процессов мироздания, оставаясь на одном месте. И раздражал и бесил Леню не тот, замедленный мир, а этот, требующий скорости, которую невозможно остановить. Если только если в гроб лечь. Мир, доступный глазам Лени был ему совсем близок, в то время как я мог бы о нем мечтать. Совсем близок, но так же далек, неподконтрольный естественной механике движений и жестов.
  -Я могу лишь рекомендовать тебе перенести тот мир на бумагу, - только смог додуматься я, - Весь, в каждой самой мелкой детали. Описать его в таких чувствах, что одолевают тобой в те мгновенья. Не стесняться в выражениях. Говорить языком, понятным тебе, плевать, если он будет груб и несовершенен, но понятен по смыслу.
  -Не поверишь, я уже пытался так сделать, - как-то сокрушенно усмехается Леня.
  -Пытайся еще, парень. Думаю, терпения в тебе предостаточно, раз надеешься слиться с тем ритмом. Пусть он войдет в тебя. И других вариантов нет.
  Наверное я и сам не понимаю, что говорю. Будто на моем месте и не я вовсе. Будто то, что доступно Ленику, на самом деле открылось мне. Будто мы поменялись друг с другом местами, и каждый из нас заполучил то, что на самом деле заслуживал. Будто все обстоятельства вели нас к этому моменту.
  Но в данную секунду я чувствую, что хочу, чтобы Леня сделал как я предлагаю. Я чувствую, что хочу окунуться в замедленное бытие, где от меня не требуется никаких усилий. Хочу увидеть каждую ниточку, приводящую в движение привычные мне физические процессы, хочу быть в восторге от их изящности. Я хочу остановиться во времени, обездвижено застыть в пространстве, терпеливо контролируя каждый его миг. Думаю, у меня получилось бы куда лучше чем у Лени, которому я благодарен за его самоотверженность, за спасение жизни моему сыну. При тех обстоятельствах я бы ничего не смог сделать.
  
  конец
  
  Глава 42. Карман.
  
  С одним из таких мест я познакомился благодаря Стасику (пальцы которого уже были обожжены), уболтавшему меня отдохнуть на свежем воздухе в компании своих корешей. Кое-кто из них намеревался чуток порыбачить. Тем не менее, ребята взяли с собой даже футбольный мяч, затарились пивком и подходящей закуской. Всего собралось человек восемь. За город выдвинулись с утра на двух машинах. Выбранный для отдыха пруд находился километрах в сорока от города. Удобное тихое место, изредка занимаемое рыбаками из ближайшего поселка (родного для Стасика и Вано с Петрусей), пригодное, между прочим, для купания.
  Лишь по прибытии на пруд Стасик сказал мне о находящемся здесь кармане и признался, что ожоги на пальцах его и некоторых ребят получены при открытии карманных створок.
  -Незначительная цена ради того удовольствия, что скрывается внутри кармана, - оговорился он, предложив мне испытать нечто приятное и расслабляющее.
  Не то, чтобы я был для Стасика своим в доску. Я знал его совсем недолгое время, что-то около года, именно столько я оставался его соседом по лестничной клетке, снимая квартиру прямо напротив его собственной. Стасик оказался вполне общительным и гостеприимным малым. Он не стеснялся приглашать меня в гости, я был знаком с его женой. При этом сам Стасик заходил ко мне очень редко, хотя и знал о моем стремлении к скромности и невыразительности. Знал о том, что мое "добро" в занимаемой мной квартире помещалось ровно в один дорожный "баул". Он вообще много чего обо мне знал, делая про себя логичные выводы из нашего общения. И кому другому на моем месте Стасик вряд ли бы предложил то, что предлагал мне. И про себя я был уверен в том, что Стас не пытался впарить мне какую-то дичь. За год нашего знакомства я ни разу не оказался в дураках по его вине. А если намечался неплохой калым, Стасик приходил ко мне в первую очередь.
  -Поверь, боль будет сильной, но совсем короткой, - настаивал он, видя мою нерешительность.
  В конце концов любопытство одержало верх над всеми моими сомнениями. И вот уже Стасик направился по еле заметной тропке через густые высокие заросли вдоль пруда. В какой-то момент они закончились, я оказался у самой кромки воды, в грязной жиже.
  -Вот он, - довольным тоном сказал Стасик, ткнув перед собой обожженным пальцем.
  Сразу вслед за тем в указанном им месте в воздухе проявилась и застыла вертикальная белесая полоска метра в полтора длиной. Некая вытянутая дымка, густое непрозрачное облачко, парившее над землей на уровне моих глаз. Прежде я никогда не видел ничего подобного в своей жизни.
  -Однажды я познакомился с карманом точно так же: привели и показали, - поделился своими воспоминаниями Стасик, - Без сторонней помощи его не увидеть.
  -Что я должен делать? - спросил я, однозначно впечатленный уже самим непривычным моему глазу явлением.
  -Суй руки внутрь и тяни в стороны пока карман не откроется целиком. Достаточно одного резкого рывка.
  Запустив пальцы внутрь густой дымки, я не ощутил никакого жжения, вообще ничего. Но вместе с тем я не увидел как они прошли через полоску насквозь, чтобы показаться с другой стороны. Именно этот факт притормозил мою попытку раскрыть створки кармана, как учил Стасик. Насмотревшись всяких киношных спецэффектов, признав неизведанность человеком окружающего мира, хорошо выраженную в тех же "Секретных материалах" или "Пси-факторе", что сильно повлияли на мою убежденность в людской ничтожности перед силами природы и ее капризами, я должен был ожидать чего-то подобного сейчас. Про себя я не должен был удивляться, и действительно старался сдерживать свои эмоции, столкнувшись с чем-то неизведанным, непривычным для быстрого осознания. Пытаясь же просунуть руки глубже, я чувствовал твердую преграду, блокировавшую пальцам путь.
  -Карман надо открыть, так он тебе не поддастся, - улыбнулся Стасик, который делал прежде все так же как я.
  Наконец я решился-таки на этот резкий рывок руками в разные стороны. У меня он получился с первого раза. Но тогда я будто за раскаленный металл схватился. Однако от боли мне закричать не удалось, поскольку в лицо мне ударил мощный свежий поток озона, какой бывает сразу после дождя. Он нахлынул на меня всего, остудил всякую боль, проник внутрь меня, в каждую частицу моего тела, я даже дышать перестал от этой внезапной суматохи.
  Я находился в том же самом месте, практически на кромке воды, сверкавшей в лучах теплого, но не ставшего привычным знойного солнца на безоблачном небе. Я был один, Стасик исчез в мгновение ока. Полутораметровый вертикальный шрам над землей оказался у меня прямо за спиной, гарантируя выход. Буквально два шага вправо и влево, даже назад, и я натыкался на невидимую и упругую стену. Лишь вперед к воде можно было пройти. И что-то подсказывало мне, что я мог идти по ней вопреки законам физики. Мог сделать шагов десять, до все той же упругой и непреодолимой стены. Но этих шагов хватило, чтобы оказаться на идеальной водяной искрившейся глади. Приятный, прохладный свежий воздух исходил от нее, поднимался ввысь, за невидимые моему глазу пределы, нежно кружил голову, изгоняя из нее все мысли и оставляя лишь чувства легкости и наслаждения. Мое тело будто наполнялось мною самим заново. И там не было никаких воспоминаний, никаких переживаний, никакого мусора, накопленного мною за всю прожитую жизнь. Я словно впервые открыл глаза в этом мире и увидел прекрасную безмятежную водную гладь, игравшую солнечными отблесками, впервые в жизни вдохнул тихий насыщенный воздух, почувствовал на себе теплый свет солнца, приветствовавшего меня. И тогда больше не было ничего другого. Глаза мои сами собой закрылись, налившись приятной тяжестью. Усталость уходила из тела. Я чувствовал, что разделяюсь надвое, поднимаюсь, ведомый воздухом воды, и проваливаюсь глубоко в ее бездну. Я чувствовал, что выходил из застарелой грубой плоти, как она слезала с меня, облекая в новую физическую оболочку, девственно свежую, только начавшую дышать, обласканную нежной водой и трепетным теплом. Все мое природное естество требовало продолжения этой бесконечно тянущейся воздушной неги.
  Я не помнил как покинул ее, как выбрался из кармана, очищенный и рожденный во второй раз. Я не помнил вообще ничего, лишь прикосновения воды и солнца продолжали занимать все мое сознание, и я не хотел отпускать их. Карман заставил меня забыть даже собственное имя, вычистил из памяти все.
  -Ты - Николай Викторович, фамилию твою к сожалению не знаю; приедем домой - посмотришь по паспорту, - возвращал часть прежних воспоминаний Стасик, буквально за руку ведший вычищенного за пять часов невероятных ощущений меня к ребятам, - Я - твой сосед по лестничной клетке - Темников Станислав Михайлович... А вообще, память вернется к тебе полностью через два-три часа.
  И все же он рассказал мне все, что обо мне знал. На всякий случай.
  -Карман требует поддержку со стороны, - разжевывал Стасик уже у меня дома, - Теоретически возможен риск невозвращения воспоминаний. Пока, конечно, я о подобных случаях не слыхал. На крайний случай можно взять с собой шпаргалку...
  -Было просто охуенно, - в очередной раз повторил я и рассмотрел свои перебинтованные пальцы рук, - Еще хочу.
  -Слишком часто тоже нельзя. Лучший вариант - раз в три-четыре месяца. Кроме того, карман карману рознь по эффектам, и ты был в одном из самых лучших. На природе, вдали от города, на свежем воздухе.
  -Есть и другие? - с приятным удивлением переспросил я.
  -Лично я видел два в городе. Могу показать. Но был только в одном из них. Чуть-чуть не то, - слегка сморщился Стасик, вспомнив пережитые в указанном месте ощущения.
  Развалившись, наконец, в кровати, я чувствовал легкое головокружение. А стоило лишь мне закрыть глаза, как меня вновь разделяло вверх и вниз. Где-то на интуитивном уровне я понимал, что это нормально, и что этот приятный эффект будет продолжаться еще некоторое время. И по-прежнему моя голова была заполнена им, подготовленная к наполнению новым мусором и негативными переживаниями. Но теперь я был готов встретить их, осведомленный о существовании карманов, и на тот момент практически не интересовавшийся их природой и принципом воздействия на людское сознание. Одно я знал наверняка: получивший ожоги на пальцах рук, теперь я мог видеть карманы и указывать на них другим. Тем, кого я мог выбрать сам.
  
  конец
  
  Глава 43 (финал). Сезон комы.
  
  ...С приходом первых холодов, когда на градуснике было минус три-пять градусов уже в ноябре, и первый снег и не думал быстро растаять, место привычного и ставшего родным ей Жоры занял кто-то другой. Но нельзя сказать, что она была сильно удивлена. Скорее, ожидала увидеть те перемены, которые Жора описывал, неустанно рассказывая о зиме из своего детства. И пусть последние зимы стали теплее, грязнее, менее снежные (в городе точно), он ждал их наступления как единственную радость, оставшуюся в жизни. Жора не боялся морозов, часто и подолгу проводя время на балконе в тонких спортивных штанах, одной лишь майке, и тапочках на босу ногу. Часами он наслаждался белоснежным покрывалом и небольшими сугробами, залитыми солнечными лучами, которые внушали ему надежду на нечто, о чем знал лишь он один. А если Жора выходил из дома, то одевался не по-зимнему легкомысленно, как будто не знавший ни о каком гриппе или менингите. Если так будет угодно, Жора будто и не чувствовал никакого холода.
  Жора сам по себе был холоден. То было лекарством против той боли, ужасной, мучительной, не унимавшейся внутри него ни на секунду, которую она видела визуально. А недоволен Жора оставался постоянно, каждый день, что был залит весенним теплым светом, что тонул в душном летнем зное, что заляпала осенняя промозглая слякоть.
  -Ненавижу ни весну, ни лето, ни осень, - открыто заявлял он, - Никакой определенности: грязь, дождь, духота. Неизвестно что происходит, сплошное дерьмо.
  Доходило до того, что Жора буквально задыхался по ночам, скидывал с себя одеяло и открывал все окна и дверь на балкон. До наступления зимних холодов он был неизменно мрачен и безумно раздражен, даже иногда психован. Никогда прежде она не сталкивалась ни с чем подобным. В этот период Жора был целиком открыт, не стесняясь выплескивать свой негатив на все и вся. Взорвать его могла абсолютно любая мелочь. Теплый сезон запирал Жору в четырех стенах, ничто не смогло бы заставить его пойти куда-либо отдохнуть от рабочих будней, да хотя бы просто окунуться в озере в километре от городской черты в жаркий выходной. Лишь сквозняк мог слегка облегчить эти его страдания. Это был как раз тот человек, который мог простудиться в летний день.
  И с учетом жадных рассказов его о зиме, про себя она приходила к мысли о том, что наверняка эти страдания и переживания Жоры весной, особенно летом, и осенью просто не могли не компенсироваться невероятным облегчением с сезонным понижением температуры. Девять месяцев из двенадцати будто нагревали его до логичного состояния кипения, заставляли внутри него все шевелиться в мучительном хаосе, разрывали Жору на части. Сжав его руки, она бы чувствовала чуть большее чем положено физиологией тела тепло в них, неуютное для нее. Сухая кожа, слегка шершавая, сильное потоотделение, постоянная жажда - Жоре было жарко даже когда он оставался в доме в одних лишь трусах.
  -Уеду, - твердил он, - Куда-нибудь в Оймякон или в Уэлен. Чтобы снега по яйца и мороз в сорок градусов каждый день, каждый час, каждую минуту.
  Он ненавидел свое "****а****ское" тело, которое устраивало ему этот сезонный ад. Рожденный в самый разгар зимы, посреди затянувшихся на целую неделю морозов в двадцать пять - тридцать градусов, он просто таял и разлагался изнутри. Но тогда же внутри него пробуждался тот холод, который не останавливал, но притуплял страдания. Тогда Жора замыкался в себе, поддавшись элементарному эгоизму и презрению к окружающим. Тогда в нем просыпалось откровенное злорадство к попавшим в беду людям. И все это служило лишь одной целью - заглушить его муки. Она понимала, что все дело было в них, в этой нездоровой физиологии ее любимого, не стеснявшегося жестких выпадов в сторону самых светлых чувств к нему. Она хотела быть с Жорой потому, что знала каким он оставался на самом деле.
  Первые зимние холода слегка остудили бурливший внутри него хаос, упорядочили и воссоединили взбудораженное разорванное сознание его в единое целое. Выпавшему же снегу Жора радовался как ребенок. Наблюдая белое покрывало, спрятавшее мрачный серый асфальт и подмерзшую грязь улиц, прямо светлел на глазах. Это была неподдельная улыбка облегчения и восторга, улыбка возможности вдохнуть свежего воздуха. В то время как люди и она сама утеплялись и недовольно ворчали, раздосадованные наступлением зимы, Жора начинал полноценно дышать. Он будто впал в сладостное забытье, в кому, куда остальным путь был закрыт, но где Жора вовсю раскрывал свой фантастический цветущий мир.
  И это только кожа его рук чуть охладела, придав им возбуждавшей нежности в прикосновениях. Она же слышала его сердце, сильное и страстное, часто бившееся, окрыленное свежестью сезона комы. Подобно магическому бубну шамана, вводящему неподготовленного человека в транс, этот стук проникал в самые дальние уголки ее сознания. И кроме него она уже ничего более не хотела слышать и не хотела помнить. В нежных руках Жоры она просто отключалась, ведомая дурманившим все ее естество гипнотическим биением. И, кажется, ее собственное сердце подстраивалось под заданный Жорой ритм, наполнялось привычной для него усмиренной, не кипевшей, но горячей энергией. И не было в те моменты прежней в нем резкости, колкости, язвительности. Не оставалось ни одного острого угла, с ней Жора был плавен и легок во всем. Изменился даже его голос, проник в ее кровь, растворился, смешался с ней, стал неотъемлемой ее частью. А сияние серых глаз надежно врезалось в ее память. Она хотела слышать его голос, смотреть ему в глаза, чувствовать его прикосновения постоянно. Зимой Жора был рядом с ней каждый миг. Набирая его телефонный номер, она всегда знала, что Жора ответит ей, и в голосе его не будет ни грамма фальши.
  Пребывая в своей коме, Жора тянулся к ней изо всех сил, прилагая максимум усилий для того, чтобы она ни разу не усомнилась в его искренности и преданности их отношениям. Впрочем, не она одна наблюдала эти кардинальные изменения. Сопереживание чужим чувствам прорывались из Жоры сами собой, но он и не пытался воспрепятствовать нахлынувшим на него эмоциям. И там, где надо было всплакнуть, его глаза наполнялись слезами, либо в печали, либо от восторга. И это было подлинным наслаждением его - чувствовать себя живым как никогда раньше.
  Зимой Жора много гулял с ней под ручку. И вдвоем они прогуливались по улицам неспешным шагом, слушая скрипучий на морозе снег, выдыхая пар, и тогда мороз не щипал ее и не гнал прочь в теплые стены. Ей было тепло рядом с любимым. Жора наслаждался зимней свежестью и белизной, и она тоже видела снежные шапки, и на деревьях, и на проводах, и на фонарных столбах, и на светофорах, и на крышах и капотах автомобилей. Казалось, улицы утопали в сугробах. И это были ее с Жорой улицы, родные с рождения. И прежняя летняя пора представлялась какой-то страшилкой на ночь, которой не суждено было уже повториться. Но конечно новый кошмар в девять бесконечных месяцев был неизбежен, и поэтому их с Жорой нега просто не могла не быть переполнена минутами искрометного удовольствия.
  Казавшийся въевшимся в него летом запах пота, зимой поменялся на тонкий цитрусовый аромат. И он окружал ее, всеми мыслями находившуюся в руках Жоры, стоило лишь ей закрыть глаза хотя бы на долю секунды. Впрочем, этим ароматом было напитано все вокруг них, и на улице, и в кафе, и в кино, походы в которое Жора всячески избегал даже зимой. Когда был один. О, прежде он избегал многих лишних действий. При этом чувствовал себя как-то неуютно и в обожаемый им живительный зимний период, просто восторгаясь легкими воздушными красками. Она же послужила вектором, направлением его необычного природного потенциала.
  -Давай уедем на север вместе, - предложил ей Жора в новогодние праздники, - Я не хочу, чтобы ты видела меня в дурном свете. Ты не сможешь вынести то, что будет со мной происходить когда холода закончатся. А я хочу, чтобы ты была рядом.
  Но она была уверена в своих силах. Она была уверена даже когда его горячее сердце начало остывать, израсходовав весь свой накопленный за весну - лето - осень запас страсти. Зима перешла в весну, и в этот период смены сезона комы сезоном пробуждения в нулевую (плюс-минус один-два градуса) температуру, Жора напоминал покойника с холодной кожей и потухшим взглядом. Сонный, на некоем автомате, он не замечал ничего и никого вокруг, игнорируя, в том числе, и ее присутствие.
  Начиналась его новая агония перед новым сезоном комы...
  
  без окончания
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"