Лисицын Владимир Георгиевич : другие произведения.

Роман

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Это продолжение романа "Коллайдер от Мессира" книга 1-я "Атлантида"
  /продолжение "АТЛАНТИДЫ"/
  
  Ч а с т ь 3я
  БЕРМУДСКИЙ ТРЕУГОЛЬНИК
  
  Глава 6-я.
  СОЛНЦЕ.
  
   Голицын жадно курил в отведённой ему комнате. Курил "Приму" /без фильтра/. Видимо отходил от всего увиденного и услышанного. Он то садился на койку, то вскакивал и ходил, а то пытался прилечь, но снова вскакивал и ходил по комнате. Так он курил, пока его, по громкой связи, не пригласили в гостиную к чаю. Тогда он заволновался новым волнением, стал собираться, причёсываться, ища зеркало по стенам и в шкафу, но никаких зеркал здесь не было. Наконец он просто ощупал себя и, глубоко вздохнув, вышел вон из комнаты.
   Гости сидели за большим круглым белым столом, накрытым чайным сервизом из белого тонкого фарфора на всех персон, сидящих за этим столом. Посередине - самогреющийся самовар с запахом дымка, большой заварной чайник и тарелочки с теми прикусками, которые обычно подают к чаю в русских домах на планете Земля.
  - Добрый вечер, - буркнул Голицын, слегка поклонившись, и растерянно взглянув на часы на своей левой руке.
  Все молча кивнули, не сводя глаз с вошедшего.
  - Присаживайтесь, Пётр Григорьевич, - громко сказала Киска, указывая на стул. - Наливайте себе чаю по вкусу.
  Он послушно налил заварку и кипяток в свою чашку, и, размешав ложку сахара, тут же стал жадно прихлёбывать. А прихлебнув, пришёл в себя, и огляделся. Он искал глазами Карлика, но его здесь не было.
  - Бэс управляет кораблём, - догадавшись, сообщила ему Киска, севшая рядом по левую руку, между ним и Мэрилин Монро. - А я управляю здесь в качестве переводчика, - официально, но с ехидцей добавила она, указав одними глазами в сторону Мэрилин.
  Киска была одета в строгий чёрный костюм /приталенный жакет и юбка чуть ниже колен/, с такою же строгой заглаженной причёской на голове, с ровным пробором посередине. Остальные, сидящие за столом, были одеты, как и полагалось здесь, во всё белое: водолазки, брюки, кроссовки, а женский пол был ещё снабжён и белыми палантинами на их плечах.
  - Простите, мы что, действительно полетим к Солнцу? - очень заинтересованно спросил пассажир, подобранный последним с его спутницей, сидящей теперь справа от Голицына, на расстоянии вытянутой руки.
  И только здесь и сейчас понял Голицын, что это был писатель Михаил Булгаков со своей женой. Потому что, как только авто въехало в помещение корабля - пассажиров с Голицыным тут же разделили по разным отсекам, как и полагалось.
  - Да, к Солнцу, - официально подтвердила Киска.
  А Голицын лишь проглотил сухой комок воздуха.
  Булгаков же, в это время, посмотрел на свою жену, и очень серьёзно и тихо сказал ей: "А можно ли мне туда"? "Я думаю, что это не тот свет" - успокаивающе тихо ответила она.
  В наступившей паузе Голицын почувствовал как напряжённо смотрит на него вся царская семья. Видимо это же почувствовала и Киска, которая сказала, обращаясь к ним:
  - Господа, это Пётр Григорьевич. Он из России. Из сегодняшней России.
  И царская семья насторожилась, и ощетинилась ещё больше.
  И снова возникла пауза, но уже более тяжёлая и продолжительная.
  
  121.
  Мэрилин Монро, до этого молча и с любопытством разглядывающая собравшихся за столом, обратилась к Киске своим милым несравненным американским говорком. Киска ей ответила.
  - О, русский, - оживилась та, пригнувшись к столу, и заглядывая в лицо Голицыну. И снова лепетала что-то на английском, перемежая с русским "Достоевский", "Грушенька", "Карамазовы" и "Рахманинов", напевая мелодию какой-то его симфонии.
  - Я думаю вы всё поняли о чём она говорит, - сказала Киска Голицыну.
  - О чём же? - не понял Голицын.
  - Ну, что она знает музыку Рахманинова, и мечтала сыграть Грушеньку в "Братьях Карамазовых" Достоевского.
  - Нет, нет, - громко как к глухой обратился к Мэрилин Голицын, - не надо вам Достоевского, не надо вам никакой его Грушеньки! Вы милы и неповторимы в своих ролях! Вы излучаете свет неизъяснимый!
  - Всё? - грубовато спросила его переводчица. И тут же перевела коротко сказанное Голицыным Мэрилин..
  - Ах, - кокетливо отмахнулась та.
  - Кстати, я забыла подать шампанское! - воскликнула вдруг Киска, и что-то спросила у Монро по-английски.
  - О, ес, ес, - удивлённо и радостно восклицала та.
  И не дослушав её, Киска встала из-за стола и пошла куда-то, громко стуча каблуками.
  И снова воцарилась тишина. И снова Голицын остался один на один с немигающим единым взглядом императорской семьи. Это было невыносимо. "Надо что-то предпринять" - думалось Голицыну. Думалось, но ничего не предпринималось. Пока наконец не оторвался от своего стула мальчик, что давеча был в матроске, то есть - цесаревич Алексей. Он, не отрывая взгляда от Голицына, медленно приблизился к нему, стал по левую руку того, и спокойно заговорил, глядя прямо в глаза Голицыну.
  - Рассказать вам как нас убивали?
  Тишина и полное оцепенение.
  - Папа застрелили в упор. Он сразу упал, и умер. Нас и всех, кто с нами остался, всех застрелили в упор, потому что загнали в тесный подвал, как овец. Среди ночи. Не
  объявляя правды своих намерений. Убийцы открыли беспорядочную бандитскую стрельбу. Позор. Меня сразу убить им не удалось.. Видимо потому, что я сидел на стуле. У меня распухло колено, мне и мама принесли стулья. Но меня дострелил их вожак. Мои милые сёстры, они такого не могли увидеть даже в самом страшном сне. Их тоже достреливали. А младшая Анастасия всё отбивалась от убийц, махая руками. Они её штыками да прикладами добили.
  Алексей сделал паузу, не спуская глаз с Голицына. А затем, продолжил.
  - Потом, я в более спокойном состоянии духа, смог наблюдать за тем как убийцы старались замести следы своего преступления. Они завернули нас в простыни и ещё в какие то тряпки, покидали в грузовик, повезли. Грузовик по дороге застрял. Нас перегрузили в телеги. Привезли на место, к заброшенной шахте какого-то рудника. Сгрузили, сорвали с нас одежды. Ругались при делёжке драгоценных камушков с девичьего белья. Наконец покидали нас в шахту и зачем-то забросали гранатами. После взрывов, они уехали. Но на следующую ночь опять приехали. Повытаскивали нас обратно. Стали рубить нас на куски, обливать серной кислотой, жечь на кострах, и снова бросать в какие-то ямы. Засыпать землёй, покрывать шпалами, и трамбовать грузовиком.
  Цесаревич замолчал. Вернулся на своё место, стал перед столом, и, с укором глядя в лицо Голицына, прибавил:
  
  122.
  - И всё это, как оказалось потом, было произведено по решению Уралоблсовета. То есть, так называемой, законной власти. Вашей власти.
  Над столом повисла тяжёлая неразрешимая пауза. А через стол, глядели на Голицына глаза всей царской семьи. Это был неописуемый страшный взгляд убиенных.
  Голицын сидел недвижимо. Ему не стало хватать воздуха, он задыхался, но ничего не мог поделать. Он не мог даже отвести глаз от жуткого гипнотического укора глаз напротив. Но что-то вдруг щёлкнуло в его голове, и он, не отводя глаз, и не меняя позы, вдруг заголосил, взвыл как молодой волчонок, потерявшийся в ночи среди зимней степной стужи.
  - Да я про вас вообще ничего не знал! Я родился в тысяча девятьсот пятидесятом году! В Ростове на Дону! И ни о какой царской семье речи нигде не шло. Помню только в школе учительница любила говорить какому-нибудь нашкодившему ученику: "Ты что у нас Николай второй? Это он имел привычку подписываться во множественном числе "мы Николай второй"". Да в календаре-численнике на листке 9 января упоминалось о Кровавом воскресенье 1905 года, после чего прозвали царя Николай кровавый. Вот и всё. Это потом уже, во время Горбачёвской Перестройки и Гласности стали открываться документы,.. потом нахождение останков царской семьи, потом захоронение в Петропавловском соборе... И то, в это далеко не все вникли. Тогда много чего вышло в свет из более близких к нам жутких времён. Вот, сидит писатель Михаил Булгаков, - нашёлся вдруг Голицын, указывая рукой вправо, - его "Мастера и Маргариту" тоже узнали только тогда - в конце 80-х! Этот роман вообще занял место Библии, которая так же была запрещена и о ней в стране не было ни слуху, ни духу. Так что, извините, - снова обратился он к царской семье, - но вы должны это понять.
  И Голицын дрожащей рукой стал доливать кипяток в свою чашку с чаем, и жадно прихлёбывать из неё.
  - Сюже-ет, - проговорил Булгаков.
  - Сюжет, - подтвердил Голицын, упиваясь горячим чаем.
  В это время, шумно стуча каблуками, и катя перед собой тележку-столик с шампанским и бокалами, в залу явилась Киска.
  - А летит ли на этом корабле Булгахтер?! - громко и весело поинтересовалась Киска, не переставая заниматься своим делом.
  Голицын поперхнулся чаем, и закашлялся, испуганно вытаращив глаза на Булгакова, который тоже чего-то явно испугался, вопросительно глядя на свою жену, и тут же переводя взгляд на поперхнувшегося чаем Голицына. Они встретились взглядами.
   Голицын знал эту историю про "бухгалтера", читал. Читал - как в 39-ом году, когда все пьесы Булгакова были запрещены к постановке, он, под давлением МХАТа, пишет пьесу о Сталине "Батум". И пьеса отправлена "наверх", и группа мхатовцев, во главе с автором, едут в командировку на Кавказ для сбора необходимого материала. И как весело их провожают в Москве на вокзале, с коньяком и апельсинами. И как в Серпухове - вошла в вагон почтальонша с возгласом: "Где здесь бухгалтер?!" И Булгаков, побледнев, сказал: "Это меня". И почтальонша вручила ему телеграмму "молнию": "Надобность поездки отпала возвращайтесь Москву". После этого, писатель страшно заболел, и на следующий год - умер.
  - Вы, мадам, хотели наверное сказать не "булгахтер", а Булгаков?! - строго сказал Голицын, обращаясь к переводчице.
  Та залилась весёлым смехом, и сказала: "Ну конечно же, Булгаков. Булгаков! Вот ему коньяк с апельсинами. И всем шампанское!".
  И стол празднично украсился серебряной корзинкой с апельсинами, красивой бутылкой коньяка, хрустальными рюмками, звенящими бокалами, и двумя ведёрками со льдом, где золотились бутылки шампанского.
  123.
  Голицын хотел вернуться взглядом к Булгакову, но не смог. Он вспомнил по тому же поводу - пьесы "Батум" - ходили разговоры, что вроде бы Сталин кому-то говорил: "наша сила в том, что мы и Булгакова научили на нас работать". Но знал ли про это Булгаков? И вообще... И новая незнакомая тяжесть вдруг насела на голову и на весь хребет Голицына.
  Но тут послышался милый говорок Мэрилин Монро и громкий призыв Киски, толкающей Голицына в плечо: "Господин Голицын, поухаживайте за дамами"!
  Голицын очнулся, увидел Мэрилин Монро, нетерпеливо протягивающую руку с пустым бокалом в сторону ведёрка с шампанским. И он воспрянул, оживился, стал открывать шампанское... "вот передо мной мечта и грёза всех мужчин.., но почему же мы встретились в такой неподобающей случаю компании" - думал он, наливая искрящийся напиток этой самой грёзе и мечте. Киска тоже подставила свой бокал, и громко объявила: "Наливайте всем желающим! Бокалы я расставила". Голицын же наполнил бокал, стоящий перед его соседкой справа, и протянул бутылку, почему-то, её мужу. Булгаков, с отсутствующим взглядом, принял эту бутылку, и передал её через стол в руки Николаю Александровичу. Тот же, немного растерявшись, наполнил бокалы своим дамам.
  А Мэрилин Монро уже весело и звонко чокалась своим бокалом о бокал Киски, и выпивала, и приговаривала что-то, вытягивая губки бантиком.
  - Простите, - заговорил вдруг Николай Александрович, глядя исподлобья на Голицына, - а от какой же ветви князей Голицыных вы происходите? Я знаю всех Голицыных.
  - Ну, началось - скривил улыбку Голицын, - я не принадлежу ни к какой ветви тех князей. Я просто Голицын.
  - Хм, зачем же скрывать от меня свою родословную? - улыбнулся царь одними глазами - Я не ЧК и не Уралоблсовет.
  - Свою родословную я знаю только до дедов. Впрочем, как и большинство в моей стране. Это стыдно - я знаю. Но это считалось нормальным.
  - А на чём же вы держитесь? - неподдельно изумился царь.
  - Теперь? - так же изумился Голицын. - Теперь даже и не знаю.
  Возникла недоуменная пауза.
  - Кстати, вот, шампанское напомнило, - заговорила одна из дочерей царя, видимо старшая, - я помню того крымского старика с большой седой бородой и усами, который производил местное шампанское. Это ведь был князь Голицын, папа? - обратилась она к отцу, заодно, пригубив из своего бокала
  - Да-а, - оживился тот, - Лев Сергеевич Голицын. Замечательный винодел. Мало того, что он выращивал сорта крымского винограда, он организовал производство шампанских вин в Империи. Абрау-Дюрсо - его детище! Он получил Гран-при на всемирной выставке в Париже!
  - А начальник императорской охоты светлейший князь Дмитрий Борисович Голицын, - подсказала императрица.
  - Да-а, герой русско-турецкой войны, - с удовольствием подтвердил Николай Александрович, - командовал полком Терского казачьего войска. Генерал от кавалерии. Кстати, подмосковное Голицыно - это от него. Да-а, охота! Охота и ходьба пешком на многие вёрсты - это единственное что меня спасало в моей должности. Когда под арестом нам позволяли гулять только один час по двору и даже запретили пилку дров - я заболел. Сразу поясница, ноги, геморрой, просим прощения. И я даже слёг на какое-то время.
  - Папа, ты ещё забыл того Голицына, который пустил первые трамваи по Москве, - сказала очередная дочь царя с каштановым цветом волос, - и тоже отпила шампанского.
  - Так точно, - отозвался папа, - князь Владимир Михайлович Голицын. Но он организовал не только трамвай. Он проектировал московское метро, но война 14-го года помешала. На должности городского головы он много чего построил. Но потом, правда оплошал - возглавил Думскую оппозицию... Ох уж эти Думы, - вздохнул царь и головой покручинился. - Но большинство князей Голицыных, во все времена, были военными, служили до генеральских чинов до высоких наград, чем они мне и дороги. Я ведь сам с головы до пят военный человек. Это моя стихия.
  - А я вот встречал ещё одного князя Голицына, - таинственно заговорил Булгаков, - полковника. На Кубани. В Белом движении Он пришёл тем жутким "Ледяным походом" с генералом Корниловым из Новочеркасска. /Он сделал паузу, мельком взглянув на Голицына, и продолжил, обращаясь в сторону царя/ - Уже много позже, когда я тайком в Москве пытался собрать материал о Вашем расстреле... Нам-то большевистские газеты лгали, что расстрелян только царь, а вся его семья находится за границей. Так вот, до меня дошли сведения, что этот самый Голицын, будучи участником взятия Екатеринбурга белыми 30 июля 1918 года, и будучи уже в звании генерала, приказал начать первое военное расследование убийства большевиками царской семьи.
  - Да это наверное князь Владимир Васильевич Голицын, - с какой-то странной весёлостью воскликнул Николай Александрович. - Отважнейший человек. В 15-ом году он был ранен, отравлен боевым газом.., но потом, в 16-ом, был произведён мною в полковники и назначен командиром 15-го Сибирского стрелкового полка. Да, да, потом, уже без меня, он служил при генерале Корнилове. Да.
  - И на кого ж вы нас покинули?! - вдруг разыграл из себя плакальщицу Михаил Афанасьевич Булгаков, уронив кулаки на стол, и кручинясь всем туловищем вместе с поникшею головою.
  И не понятно было - шутит этот писатель из писателей или всерьёз убивается.
  Но Император посмотрел в его сторону довольно серьёзно и сказал: "Потому что кругом была измена, трусость и обман. Оказывается в феврале у них всё уже было обговорено и готово. Начальник моего Генерального штаба Алексеев представил мне Манифест о моём отречении, где стояли подписи всех Командующих фронтами. Делать было нечего. Во имя спасения России и удержания армии на фронте в спокойствии, как говорилось там, я отрёкся".
  Наступившую паузу заполнили вскрики и весёлая болтовня Мэрилин Монро, которая уже самолично открывала вторую бутылку шампанского, наливала, выпивала, предлагала всем и снова выпивала.
  Булгаков же в это время вскрыл коньяк, налил рюмку царю, себе и, секунду подумав, Голицыну.
  - Выпьем, - сказал Булгаков, не вставая. И не чокаясь, выпил.
  Николай Александрович и Голицын последовали его примеру.
  - Угощайтесь апельсинами, господа, - объявил Булгаков, подняв голову, - коль скоро они посланы мне, я угощаю! Надеюсь, ужас той духоты не повторится!
  - Та духота - теперь тебе не страшна, - сказала, как отрезала, его жена.
  - Та - не страшна.., - не договорил писатель. - Елена Сергеевна, угости молодёжь апельсинами, - обратился он к жене.
  И та, спокойно улыбнувшись, встала, взяла корзинку с апельсинами и понесла её царским детям.
  И тут же на её место припожаловала Мэрилин Монро с пустой рюмкой в руке, чего-то прося у писателя, и мило улыбаясь ему.
  - Она говорит, что тоже хочет попробовать коньяка, - громко переводила Киска.
  - Я понял, - откликнулся Булгаков и налил в подставленную рюмку коньяка. - Видно, хорошая актриса, - вопросительно кивнул писатель в сторону Голицына. И тут же стал что-то спрашивать у Мэрилин, находу вспоминая английские слова.
  
  124.
  Мэрилин кивала, что-то отвечала ему, жестикулируя руками, и манерно отбрасывая голову.
  Голицын встрепенулся, заволновался, вертя головой, пока не нашёл глазами Киску.
  - Ну, что же ты молчишь, переводчица, - возмутился Голицын, - переводи о чём они говорят, что она от него хочет?
  - Что она хочет я не знаю, - с издёвкой отвечала Киска, - она ему говорит, что работала в 44-ом году на авиазаводе, помогая русскому фронту,.. а он ей говорит, что он умер в 1940-ом.
  - Ты переводи, переводи, не забывай, - настоятельно протараторил ей Голицын.
  Но в это время на своё место вернулась жена писателя, и интеллигентно, но настойчиво попросила Мэрилин освободить её стул. Знаменитая блондинка стала делать успокаивающие жесты руками, о чём-то говоря, встала, попятилась назад, наткнулась на Голицына и села ему прямо на колени.
  - Она говорит, что у неё тоже был муж писатель, - невозмутимо стала переводить Киска речи Монро, - знаменитый писатель, но он ни черта не смыслил в кино, и они разошлись.
  Тут Мэрилин мило ойкнула, обнаружив, что сидит на коленях у малознакомого мужчины, но тут же засмеялась, подскочила, засеменила к своему стулу, остановилась, оглядывая стоящую рядом Киску и стала вдруг возмущаться чему-то.
  - Она возмущается - почему я в юбке, а она в каких-то дурацких брюках, - машинально переводила Киска.
  И тут Голицын понял для чего были даны дамам эти накидки-палантины: Мэрилин отбросила на стул свой палантин, и открылись её несравненные груди, туго выпирающие под тесной водолазкой, да ещё и нарочито выставленные ею вперёд. И она при этом всё говорила и говорила, снова подливая в свой бокал шампанское, и выпивая глотками между слов и предложений.
  - Она говорит, что у неё было много мужей, много друзей, но что она всегда оставалась одинокой. Одинокой и непонятой, - переводила Киска, с показным безразличием поглядывая в сторону Мэрилин Монро. - Она говорит, что пробовала дружить даже с женщинами. /Здесь Мэрилин расхохоталась/. Она рассказывает о том, как они пошли в спальню к знаменитой тогда Джоан Кроуфорд,.. и от её ласк и всякой такой любовной игры, у той был оргазм, и она кричала как маньяк. Джоан хотела ещё повторить их встречу, но эта.., ей сказала прямо, что мне не нравится делать это с женщиной. После того, как я ее отвергла, она стала злобной, - говорит ваша Мэрилин Монро, - глянув прямо в глаза Голицыну, закончила свой перевод Киска.
  Тот резко отвернулся, огляделся и увидел как переглянулась между собой царская семья, и ему стало неловко, тем более, что они наверняка понимали по-английски.
  - Алексей Николаевич, - не своим голосом заговорил Голицын, обращаясь через стол к Наследнику, - а ведь вы не представили нам своих сестёр! Не хорошо. Представьте пожалуйста.
  Но не успел Алексей и рта открыть, как сёстры, словно по команде, хором выпалили: "Мы "ОТМА""! И сами же весело расхохотались. После чего резко стихли, и вскакивая как оловянные солдатики, по одной представились: Ольга! Татьяна! Мария! Настаська! И последняя младшая скривила такую рожицу, что все вокруг упали со смеху.
  - Вот вы, как я слыхал, с Дона, - громко обратился царь Николай к Голицыну, - а казачью песню заиграть можете?!
  - А то как жа, - подыгрывая царю, ответил тот.
  И, памятуя о бывшей профессии, запел:
  "Конь боевой с походным вьюком
  У церкви ржёт - кого-то ждёт.
  125.
  В ограде бабка с внуком плачет,
  Возля молодка слёзы льёт
   И когда Голицын запел повтор двух последних строк, то вся царская семья, кроме Императрицы, подхватила его, да как! подхватила, у запевалы чуть не случился комок в горле - так умело выводили они голоса.
  А из дверей святого храма
  Казак с доспехом боевым
  Идёт, идёт к коню он прямо
  Среди друзей, своих родных.
   И снова певца подхватили, и снова масло по сердцу.
  Жена коня мужу подводит,
  Племянник пику подаёт
  И говорит отец - послушай
  Моих речей, сын, наперёд.
   И снова, будто казачий хор запел. Даже Императрица подключилась к пению.
  И говорит отец - послушай
  Моих речей, сын, наперёд:
  Мы послужили Государю,
  Служить тебе пришёл черёд.
   На этом повторе, у Николая Александровича сверкнула слеза в глазу.
  А вот и пика родовая -
  Подруга славы и побед,
  А вот и шашка-лиходейка
  С ней бился я и бился дед".
   Песня кончилась. Настала тишина.
  - А ведь, когда я узнал об отречении Михаила, - тихо заговорил Николай Александрович, глядя на Булгакова, - я всё же подал текст нового Манифеста, в пользу Алексея. И просил генерала Алексеева послать телеграмму с этим текстом в
  Петроград. И было это 3 марта 1917 года. Но, толи телеграмма не дошла и затерялась в этой катавасии, толи... Увы!.
  - Хорошо пели, - сказал Булгаков, наливая мужчинам по чарке коньяка.
  - Но когда с нами так поступили в ту кровавую ночь, я понял - какой Ад ожидает Россию, - глухо произнёс Император.
  - И не ошиблись, доложу я Вам, - подтвердил писатель подняв свою рюмку с коньяком.
  Выпили. Помолчали.
  Послышались всхлипы, а потом и плач Мэрилин Монро. Она плакала с бокалом в руках, и что-то говорила сквозь плач. Но это уже был голос другой Мэрилин Монро, не милое лепетание славного ребёнка, а грудной полноценный голос женщины-актрисы.
  - Она говорит: "Какая хорошая песня и какая дружная семья, какие дети. А у меня были одни выкидыши. Выкидыши и бессонница. О, господа, вы знаете - что такое бессонница?! Бессонница, таблетки, ранние съёмки и недоброжелатели.", - переводила Киска.
  Теперь не только голос, но и лицо Мэрилин стало другим - не детским и не милым, и без бантика на губах. Она вдруг поднялась со своего места и направилась к царской семье.
  - Она хочет всех расцеловать, - объявила переводчица.
  И тут же, вдогонку, пояснила ей, как понял Голицын, что это семья русского Царя Николая II -го.
  - О! - воскликнула Мэрилин, и походу стала что-то рассказывать, упоминая русское имя Никита Хрущёв.
  
  126.
  - Она уже знает одного русского президента - Никиту Хрущёва, - переводила Киска, почему-то довольно улыбаясь, глядя на Голицына. - Тот приезжал в США, и она была приглашена на приём. "И когда я с ним поздоровалась, то он посмотрел на меня как на женщину. Просто - на женщину. Понимаете?" - закончила она перевод прямой речью, явно опьяневшей Мэрилин.
  И Монро запела, пытаясь танцевать, и пошла по кругу вокруг стола, и Киска стала ловить её за руку, предлагая ей что-то, и куда-то зовя.
  - Сейчас мы пойдём в уютную комнату, и выпьем хорошего крепкого кофе, - пояснила переводчица, опять же странно улыбаясь.
  Но по пути, Мэрилин ловко вывернулась из под руки Киски, прямо лицом к Голицыну, и заговорила в упор. Голицын строго глянул на переводчицу.
  - Она говорит, что хотела снимать хорошее, серьёзное кино и для этого создала свою студию, но из этого ничего не вышло, потому что кругом волки, - перевела Киска, и потянула Монро за собой.
  Но та ещё на мгновение задержалась и уже совсем другим тоном и тихо что-то сказала Голицыну. Но Киска молчала.
  - Переведи, - прямо таки приказал Голицын.
  - Она спросила тебя - "откуда у них моя любимая марка Шампанского, 1961-го года урожая"? - говоря в нос и через губу, перевела Киска. И тут же громко обратилась ко всем, - Простите нас, господа!
  И увела вон саркастически смеющуюся Мэрилин Монро.
  
  - На-аш человек, - задумчиво благоговейно произнёс Голицын.
  А Булгаков, на это, вдруг расхохотался.
  
  - А какое славное наступление готовилось к весне 17-го года! - вдруг встрепенулся Государь.
  Его дочери аж вздрогнули.
  А Булгаков расхохотался с новой силой, аж со свистом в горле.
  - Напрасно смеётесь, - без обиды в голосе заметил Государь. - Как вас по имени отчеству?..
  - Михаил Афанасьевич, - пробросил писатель, - я просто вспомнил одного героя моей пьесы, генерала. Он тоже вспоминал, и говорил - "Какой славный бой был под Киевом, прелестный бой! Тепло было, солнышко, тепло, но не жарко..."
  - Угощайтесь, Михаил Афанасьевич, - сказал Государь, раскрыв золотую пачку, лежащую на столе.
  Голицын думал, что это какие-нибудь экзотические конфеты, а это, оказалось, папиросы. Закурили от зажигалки, тоже лежащей на столе, которую с интересом оглядел Николай Александрович. Голицын тоже воспользовался случаем, и закурил свою сигарету с фильтром, из пачки прихваченной с собой.
  - Прошу внимания, господа, - строго сказал Государь, поднявшись со стула, и отставив его в сторону, стал выстраивать из предметов, лежащих на столе, какую-то диспозицию. - Раскрываю вам грандиозный план, реализация которого всколыхнула бы всю Россию, и ни о какой революции не шло бы и речи. Я вёл хитрую дипломатическую игру с Союзниками, что могу, якобы, пойти на сепаратный мир с немцами. Но чтобы не произошло этого, прошу поддержать меня в следующем: вопрос о Константинополе и проливах должен быть окончательно разрешён сообразно вековым стремлениям России. Всякое решение было бы недостаточно и непрочно в случае, если бы город Константинополь, западный берег Босфора, Мраморного моря и Дарданелл, а также южная Фракия до линии Энос - Мидия не были впредь включены в состав Российской империи. Равным образом часть азиатского побережья в пределах между Босфором, рекой Скарией и подлежащим определения пунктом на берегу Измидского залива, острова Мраморного моря, острова Имброс и Тенедос должны быть включены в состав империи. Специальные интересы Франции и Великобритании в указанном районе будут тщательно соблюдаться. Понимаете? - оторвав глаза от стола, спросил он окружающих.
  Но все молчали. Лишь Булгаков громко пыхтел, смачно затягиваясь папиросным дымом.
  - Десант уже был готов, - подтвердил Государь вышесказанное. И лихо продолжил, - На интендантских складах уже лежала новая форма, шитая по заказу Двора Его Императорского Величества, по эскизам Академии художеств. В этой форме русская Армия должна была пройти на параде победы в Берлине и Константинополе! Это были долгополые шинели суконные, шлемы, напоминающие старорусские шеломы, а также комплекты кожаных тужурок с брюками и картузами, предназначенные для механизированных войск, авиации, экипажей броневиков, бронепоездов и самокатчиков!
  - Не волнуйтесь, ваши новенькие долгополые шинели с "разговорами" и шеломы, названные "будёновками" успешно носила Красная армия, - причмокнув дымком, заметил Булгаков, - а кожаные тужурки с брюками, крагами и картузами носили неутомимые Чекисты.
  - Да, - сказал, помолчав Император, - видно Богу не угодно было, чтобы наш План сбылся. Почему-то не угодно, - тихо повторил Николай Александрович, и присел на свой стул, отставленный им давеча чуть всторону от стола.
  Стало тихо и как-то сумрачно, хотя освещение в гостиной никто не менял.
  - Скоро узнаете наверное, - тихо заметил государю Булгаков, и посмотрел наверх.
  Голицын тоже поднял голову и увидел в окнах купола всё то же чёрное пространство, в котором висели всё те же звёзды. Если присмотреться, то эти звёзды еле заметно двигались, от чего казалось, что корабль их еле-еле плывёт по этому чёрному океану. Но
  если вдуматься, то это значило, что они летят с невероятной скоростью, с такой скоростью, что страшно подумать.
  - Михаил Афанасьевич! Елена Сергеевна! А почему вас не было со всеми коллегами, там у горы Максвелла? - вдруг нашёлся Голицын, с удовольствием отрывая себя от осмысления космических скоростей.
  - Ну-у, там же всё Нобелевские лауреаты, - наиграно отозвалась жена писателя.
  - Хэ, так уж и все,- весело воскликнул Голицын, - всего трое.
  - А кто третий?! - в один голос спросили супруги.
  - Бродский, - сразу понял их недоумение Голицын, - Иосиф Бродский.
  - Не знаем такого, - пожала плечами Елена Сергеевна, блуждая глазами по сторонам.
  - А что же он написал? - поинтересовался Булгаков.
  - Стихи. Он поэт. Ленинградский поэт, - старательно пояснил собеседник, и тут же осёкся, глянув на Императора, - Санкт-Петербургский. Нет, Петраградский.
  - М-м, да, - произнёс Михаил Афанасьевич, и закурил вторую папиросу.
  И снова тишина в зале. И только слышны глубокие затяжки писателя.
  - Господа, я вспомнила, - вдруг заговорила императрица Александра Фёдоровна, со своим каким-то особым выговором русских слов, - Николай Александрович тоже номинировался на Нобелевскую премию мира! Что же ты молчишь, Ники?! Расскажи. Я не помню предметно.
  - За инициативу созыва Гаагской конференции, - глухо отозвался Государь. - Я обратился ко всем Государствам: "Положить предел непрерывным вооружениям и изыскать средства предупредить угрожающие всему миру несчастия". Это было ещё в 1901 году. - Он помолчал, и спросил, не обращаясь ни к кому конкретно, - Интересно существуют ли теперь Гаагские конференции?
  
  127.
  - Существуют, - конкретно ответил Голицын, - и не только конференции, но и Гаагский суд и трибунал, насколько я знаю.
  И снова тишина.
  - Да-а, - протянул Государь, - после моих наблюдений отсюда за тем как они там рушат церкви и соборы - я прекратил свои наблюдения. Не выдержал, - вернулся он к своим мыслям о России.
  - Их религией стала ложь, Ваше Величество. Ложь возведённая в степень государственной политики, - как на докладе, отрапортовал Булгаков.
  И снова повисла пауза.
  - А вы зря расстраиваетесь, Михаил Афанасьевич, - несмело заговорил Голицын, - вас теперь весь мир читает.
  Булгаков упёрся немигающим взглядом в Голицына. Но потом, как будто вдруг что-то вспомнив, улыбнулся, и благостно сказал, по простецки приобнимая свою жену: "Это вот, спасибо Елене Сергеевне, моей Маргарите - исполнила своё обещание сполна" - и поцеловал её в щёку. Елена Сергеевна была очень довольна, но постаралась не подать виду, и, как бы высвобождаясь из мужниных объятий, встряхнула головой, отбрасывая свисающий локон своей причёски, манерно произнесла: "Ладно-ладно". На это, явно довольный Булгаков, весело захохотал.
  - А давайте во что-нибудь поиграем! - вскричала младшая Анастасия, подскочив со своего места.
  И сразу все сёстры оживились, зашумели, вставая со своих стульев. Оживился и их отец, говоря: "Но во что же мы здесь можем поиграть"?
  - Папа! Давайте разыграем здесь Чеховского "Медведя", - нашлась уже довольно взрослая девушка Ольга, - и публика есть.
  - Н-нет, - капризно отвечал папа, - я и текст уж наверно позабыл.
  - Не позабыл, не позабыл! Я наверное знаю, что не позабыл! Давай разыграем, - настаивала Ольга.
  - А что ты так расходилась, - подтрунивающе заговорил папа, - я может не тебя в партнёрши выберу, а вот, Машку.
  Все почему-то рассмеялись.
  - А мы можем с Машкой в очередь, - не растерялась Ольга, - мы так уже исполняли. Вспомните.
  И сёстры вдруг затеяли какую-то игру, говоря то по-немецки, то по-английски, то по-французски; то все вместе, то по одиночке, и при этом, с какой-то весёлой издёвкой поглядывая в сторону Голицына. Это было что-то вроде считалки, вроде - "на золотом крыльце сидели..."
  - Ну, конечно, вы же в общем-то, немцы, - указывая на сёстёр, зачем-то сказал Голицын, ни в лад, ни в склад.
  Сёстры покатились со смеху.
  - Все мы немного скандинавы. - как бы обобщая, ответил ему Государь.
  - Вы имеете в виду - викинги? - зацепился Голицын.
  - Да. Варяги, - согласился царь.
  - Ха, ваша Летопись всё врёт. Или не договаривает, - махнул рукой Голицын.
  - Она не моя, она Никоновская, - хохотнул царь.
  - Знаем, как всё переписывалось по царским велениям, - отмахнулся Голицын.
  Тут Николай Александрович даже расхохотался.
  - Смейтесь, смейтесь, - закивал головой спорщик, - вот, например, пятиэтажка где я живу теперь, стоит на том месте степи, через которую прошли древние греки, римские легионы; где жили скифы и сарматы, пронеслись гунны и непобедимый Тамерлан, половцы, печенеги, хазары... Кстати, хазарские названия до сих пор живут: ныне затопленный город Саркел, Семикаракоры, завод Красный Аксай, где
  128.
  работали мои родители /конечно он был просто Аксай до революции/, заметьте - прибавили "красный", но не переименовали, и река Аксайка, и ещё можно отыскать. Если бы эти названия были от чуждых народов - они бы никогда не сохранились, это факт. И то, что среди хазар уже были христиане, ещё до крещения Руси, это тоже факт. Просто московских историков не интересовала эта сторона, и они всё гнали под свою дуду. Впрочем, ростовские им тоже поддакивали, - перевёл дыхание Голицын. - А теперь, Ваше Величество, я вас ошарашу вашими Варягами-Викингами. Сюда на Юг, в Азов приезжал серьёзнейший изыскатель, путешественник и учёный, норвежец по происхождению Тур Хейердал /вы, конечно, его не знаете, но поверьте мне/. Так вот, он выяснил, что его предки пошли отсюда, из этих Приазовских мест, и начал раскопки. К сожалению, он умер, - вздохнул рассказчик. Вот так-то, - остановил свой довольный взгляд на царе Голицын.
  - А я у вас в Ростове играл на бильярде, - заговорил Булгаков, глянув на Голицына, - проигрался в пух и прах. Даже золотую браслетку, моей первой жены, пришлось заложить. Было это-о в одна тысяча девятьсот девятнадцатом году. Кажется осенью. Да, осенью.
  - Какой интересный исторический факт, - пошутил Голицын, - точное место не помните?
  - Нет, а что?
  - Прибили бы памятную доску: "здесь играл Булгаков, в бильярд. Проиграл всё".
  - "Проиграли все". Где такую! доску прибить? На каком доме? В каком городе? Или на кладбище? - не шутил Булгаков.
  Голицын осёкся и даже покраснел. Он даже испугался такого Булгакова.
  В гостиной наступила тяжёлая тишина.
  - Почему мы не взяли нашего друга Григория? - настойчиво, и как-то по-мужски, произнесла та, что звалась Татьяной, глядя своими широко расставленными глазами, на своего отца.
  - Я здесь не распоряжаюсь, - тихо и спокойно ответил тот.
  И в этот момент в окна купола ворвался яркий неописуемый свет. Все вздрогнули. И окна тут же наглухо закрылись обшивкой корабля. А по громкой связи прозвучал голос Карлика: "Поздравляю господа, мы вошли в солнечный круг! Всем оставаться на местах. А Петра Григорьевича прошу спуститься ко мне на пункт управления".
  Началось общее волнение, недоумение и даже суета. "Извините" - произнёс Голицын в этой общей суете, и уже хотел уходить, но был приостановлен Булгаковым, который очень серьёзно, и даже угрожающе, сказал прямо в лицо Голицыну: "Батум" был моим последним номером. Да. Номер оказался - смертельным. Эта мысль - молнией пронзила меня, там в вагоне поезда, когда прозвучало "Вам телеграмма". Свет в кабинете потух. Всё кончилось". - И он повернулся, чтобы идти, но вдруг резко обернулся, сверкнув, не понятно откуда взявшимся, моноклем в глазу: "И никакой МХАТ, и никакой Генсек тут не причём. Чтоб вы знали" - наиграно грозно прибавил писатель, звонко цокнув языком, словно откупорил бутылку шампанского, и отошёл прочь.
  Озадаченный Голицын спустился по винтовой лестнице имени Эйнштейна на средний этаж, и открыл двери в отсек пункта управления.
   Свет и музыка хлынули оттуда! У Голицына аж дыхание перехватило, как будто бросили его из окна душной комнаты в холодный брызжущий пеной бушующий океан. А в том золотом океане, что был за смотровым окном корабля, и вправду купались люди с золотыми крыльями и в нарядных одеждах. Звучал джаз, сверкая медными инструментами, сверкал солнечный зайчик, отражаясь от чёрной головы трубача, сверкала золотом его труба, на которой он выделывал чёрте что и неслыханное тремоло. А когда он отвёл от губ трубу, и запел тем же тремоло, но уже совсем низким хриплым, словно сурдина своей же трубы, и при этом, промокая вспотевшее лицо большим белым платком, стало ясно, что это великий Луи Армстронг со своим джаз-бэндом.
   У Голицына отлегло от сердца. Страх - сгореть на солнце - отступил. Панорама, открывшаяся взору, была ошеломляющей. Там было много людей, но разглядеть их конкретно не удавалось - всё сливалось и тонуло в ярком свете. Но вот в глаза бросилась беспокойно суетящаяся фигура мужчины, одетого в чёрный фрак и при бабочке. Он явно кого-то искал, среди собравшихся здесь. Знакомое лицо. Ну, конечно же, это был Ростропович. Мстислав Ростропович!
   Но в это время, сюда, по-хозяйски, с широким жестом вошёл импозантный седой мужчина в массивных роговых очках и тоже при бабочке. "Вот тебе твой оркестр! Я всех собрал. Мои проценты прежние". С этими словами, сказанными на английском, он подошёл к человеку в очках и в военной форме, указывая в сторону вошедшей толпы музыкантов с инструментами, но в штатском. Они радостно зашумели, приобнимая военного и приветствуя его. А Луи Армстронг спокойно и как бы нехотя объявил собравшейся здесь публике: "Я уступаю место Гленну Миллеру. Но это - другая музыка" - покривился он, ощерясь белозубой улыбкой. И сразу же зазвучала, конечно же, всем известная "Чу-ча". И ударили в высь солнечные фонтаны, то там-то здесь; заиграли лучи, выделяясь как струны огромной арфы, закрутились спирали солнечной плазмы, словно фейерверки и все стали пританцовывать.
   - Соломон! Как я счастлив, что тебя встретил, - закричал Ростропович, кинувшись к седому в роговых очках, обнимая его и громко расцеловывая в щёки. - Я ищу Галину! Ты её не встречал здесь?
  - Нет, Галины Павловны, я, к сожалению, не встречал, - ответил тот, улыбаясь, как старый знакомец, старому знакомцу.
  - Она, понимаешь, полетела на Меркурий, повидаться со своими блокадниками.., а я сюда. Но она уже должна бы и прилететь !- Психанул Ростропович, не выговаривающий букву "р".
  Но его собеседник только развёл руками.
   - О! Натали, - вскричал другой военный, лётчик, он был в шлеме и лётном комбинезоне - это оказывается Гленн Миллер, а я его и не узнал. Но почему он в военной форме?!
   - Мне плевать, - весело кричала ему в ответ Натали, - вы же знаете, Антуан, я ищу своих.
  Эта пара летела стоя на каруселях. Она была впереди, держась за два солнечных луча, он за ней, как бы догоняя. Она была в длинном шёлковом платье, с плиссированной широкой накидкой, которая трепетала, отлетая назад и шлёпая по щекам преследователя. И всё это отливало золотом. И говорили они на французском языке.
   - Пойдём, пойдём в танец вместе со всеми! У меня есть вопрос к музыканту.
   - Не хочу идти, - капризничала она.
   - Тогда лети-им!
  И он выдернул её как из седла. И они присоединились к танцующим. И в танце, лётчик
  хитро приблизился к знаменитому тромбонисту.
   - Маэстро, у меня к вам очень интересный вопрос - почему вы в военной форме?
   - Не мешайте музыке, - строго оборвал его тот, и снова приник к тромбону.
   - Я, например, в военной форме потому, что я погиб в полёте, в июле 44 года, - не отставал лётчик.
   - Какая прелесть, - неожиданно удивился Гленн Миллер, выпучив глаза на собеседника через стёкла своих очков. - Я тоже погиб в полёте, но в декабре 44-го. Над Ла-Маншем.
   - Не надо было распускать наш оркестр в 42-ом, - вмешался в разговор музыкант похожий на профессора.
  
   129.
   - А мой самолёт разбился о воды Средиземного моря, - задумчиво произнёс лётчик, продолжая пританцовывать, не отпуская руки партнёрши и уточнил, - меня сбил Мессершмитт.
   - А мы погибли нелепо, - расстроено произнёс маэстро, - был низкий туман, мы летели почти над самой водой на маленьком одномоторном самолёте "Норсман С-64", в освобождённый Париж для организации концерта в зале "Олимпия" и вдруг, под нами начались взрывы бомб. Они и накрыли наш самолёт.
   - Что же тут нелепого, - усмехнулся лётчик.
   - В том, что бомбы сбрасывали возвращавшиеся на базу самолёты британских ВВС. О-кей?
   - Всё ясно. Так бывает. Они не отбомбились по цели, - со знанием дела резюмировал собеседник.
   - А по ходившим у нас версиям, маэстро, - снова вмешался в разговор музыкант похожий на профессора, - вы скончались от сердечного приступа в парижском борделе в объятьях проститутки, и что военное командование решило скрыть постыдную смерть армейского кумира, чтобы не подрывать воинского духа союзных армий.
   - Симпатичная версия. Мне нравится, - пробросил маэстро. - А вы Антуан де Сент- Экзюпери, - почти утвердительным вопросом обратился он к лётчику.
  Тот удивлённо улыбнулся, и нарочито кивнул головой.
   - Мы успели прочесть вашего "Маленького принца", и слышали о вас как о пропавшем без вести, - серьёзно констатировал Гленн Миллер.
  А в наступившей музыкальной паузе, вдруг, сначала робко, а потом всё увереннее запели,
  собравшиеся здесь, прихлопывая в ладоши, и лукаво поглядывая в сторону Луи
  Армстронга. Тот как бы капризничая, отказывался, поднимая руки в верх, но потом всё
  же, в ритме хорового вступления, вышел на середину и запел своё соло.
  Это была знаменитая "Go Down Moses", как пояснил Карлик Бэс. И что сюжет этой песни
  взят из Ветхого Завета.
   И в это время, вылетела из под корабля Мэрилин Монро. На удивление Голицына, она была теперь в серебряном платье с глубоким декольте, смелым вырезом сзади и очень плотно облегающим прекрасную фигуру. Она подлетела ко всей этой компании, стала растерянно осматриваться вокруг, видимо, ища знакомых, и находила их, и радовалась по-детски, и обнимала некоторых.
  Теперь Голицын мог рассмотреть и Эллу Фицжеральд, и Фрэнка Синатра, и Дюка Эллингтона. Среди них уже был и Джон Леннон и, стоящая чуть поодаль, Грета Гарбо, и, прилетевшая сюда с Жаном Габеном Марлен Дитрих, которая неприминула, поднять свои тяжёлые веки, для выразительного взгляда на партнёршу Экзюпери - русскую княгиню, ставшую в эмиграции манекенщицей, Наталью Палей.
   - У вас так весело! А что здесь происходит? - спрашивала Мэрилин, забавно крутясь по сторонам.
   - Детка Мэри, я не зря, в своё время, отказался от "Оскара" в знак протеста против дискриминации индейцев и негров Америки, - это говорил Марлон Брандо, вальяжно раскачиваясь в гамаке из солнечных лучей, и куря сигару.
   - Ба-а-ад, это ты?! Каким ты стал важным, точно английский лорд.
  Она коснулась щекой к его щеке, и ещё раз осмотрела его, чуть отстраняясь.
   - Ты получил "Оскара"? А за какую роль? Что за фильм?
   - Это было уже без тебя, детка, - лениво покривился он, - главное, что я от него отказался.
   - Ну, а при чём сейчас твой протест? Это ты зачем сказал? - растерялась Мэрилин.
   - Ты спросила - в честь чего мы веселимся. В честь того, что в моей стране избрали чернокожего американца 44-ым Президентом Соединённых Штатов Америки.
  130.
  - Не может быть! - вырвалось из её уст. И она аж покачнулась на своих высоких каблучках, и тут же стала смотреть по сторонам, словно ища доказательства сказанному. - А почему он плачет, - указала она на поющего Армстронга.
  - Он плачет от того, что отказался в 60-е годы от гастролей в СССР, - встрял импозантный Соломон, - мотивируя тем - что мол он скажет там людям о своей стране: что я успешный музыкант, но остаюсь всё равно негром. Ну, а теперь уже не вернёшь - вот он и плачет.
  - Серьёзно? - изумился Ростропович. - Если бы он знал скольких невинных людей там назначали, условно говоря, "неграми"!.. Что ваш "куклусклан"!.. - махнул рукой великий виолончелист. - Он просто ничего про это не знал и не знает. Ну, да ладно, он блестящий музыкант и Бог с ним, - снова махнул он рукой.
  Сейчас было видно, что Луи Армстронг действительно плачет и при этом, указывает рукой с указательным пальцем в сторону Соломона, не глядя на него, а лишь качая головой - мол, хорошо подтрунивает.
   - Сорок четвёртый, - бормотала Мэрилин Монро, как бы вспоминая что-то, - а как же...
   - Я был у них в СССР в 35-ом, в качестве корреспондента газеты "Пари-Суар", - заговорил Экзюпери, - вот княгиня знает, я ей рассказывал, - любезно указал он на Натали Палей. - По следам этой поездки я написал несколько очерков под названием "Преступление и наказание перед лицом советского правосудия". Конечно же они этого не перевели, и не напечатали у себя. Но я им там сказал, во время оф. Приёма: "С вашими экспериментами ваш народ потеряет свою идентичность. Как теряет свои свойства вещество при определённом химическом воздействии на него. Тоесть, оно становится чем-то другим ".
  А Мэрилин Монро всё бродила вокруг себя, бормоча: "Сорок четвёртый.., сорок четвёртый Президент. Сорок четвёртый. А как же тридцать пятый? Тридцать пятый"?! - И она окинула, как бы просветлённым взором, всех присутствующих и упёрлась взглядом на рядом возлежащего в гамаке Марлона Брандо: "А как же Джек? 35-ый Президент"? -Но Брандо только молча развёл руками. "Как?! Вы забыли ДФК?! Вы все забыли ДФК?? Вы забыли Джона Фицджеральда Кеннеди"??? - Уже обращалась она ко всем. "Я уверенна, что это именно он привёл страну к таким переменам. Я всегда верила в него. Я верила, что он сделает революцию, преобразит Соединённые Штаты Америки! И вот вам, пожалуйста. И всё это за каких-то... Сколько он был в Белом доме? Он был два срока?"
   Но в это время Фрэнк Синатра что-то сказал Гленну Миллеру, тот перебросился несколькими фразами с музыкантами и "подпевкой", взмахнул рукой и зазвучали красивейшие аккорды музыки, и запел Синатра. Это была его знаменитая песня "С тобой". Мелодия обалденно романтичная. И бархатный голос певца, и вокализы подпевки - всё завораживало, уносило в мечты, в любовь и нежность. И уже убелённый сединами Фрэнк вёл в этом медленном танце, всё такую же молодую, как прежде, Мэрилин Монро.
  Больше никто не танцевал. Все вели себя так, как будто пели колыбельную для маленькой Мэрилин.
  Нарушил эту идиллию солнечный фонтан, который вынес на своём гребне, под эту дивную мелодию, Эдварда Кеннеди. Его нельзя было не узнать. Той красоты молодого лица уже не было конечно, но зато было строгое обаяние теперь совсем седого умудрённого жизнью мужчины.
   - Коллеги, - восторженно обратился он к собравшимся с высоты фонтанной струи.
  Все засмеялись.
   - Вы не в Сенате, мистер Кеннеди, - мило съязвила Марлен Дитрих своим низким голосом. Кстати, здесь она была в белом шикарном бальном платье, естественно отливающем золотом; в белых перчатках до локтя и, почему-то, с букетиком алых тюльпанов, нежно зажатых в правой руке.
   131.
   - Well, - приподнял руку Кеннеди, - так вот, господа, я услышал эту мелодию, нахлынули воспоминания молодости, студенчество в Гарвардском университете.., Вирджиния!.. И ударил этот золотой фонтан, и поднял меня, и понёс.., и, Господи- и...
   - Во-о-от, - вальяжно протянул Марлон Брандо, лёжа в своём солнечном гамаке, и указывая рукой с сигарой на Эдварда Кеннеди. - Вот тот верный человек, который принёс нам эту радостную весть.
   - Спасибо Фрэнк, - тихо сказала Монро Синатре, - но спрячь меня, я боюсь его, - кивнула она в сторону младшего Кеннеди, - эта семейка готова меня сожрать за Джека. Хотя мне не терпится спросить...
   - Ерунда, уже всё забылось, - успокоил её Синатра и тут же обратился к сенатору, - Тед, вот Мэрилин не верит, что в США избран чернокожий Президент.
  И тут же струя фонтана опустилась вниз, и Эдвард Кеннеди стал на ноги.
   - Да, - весело подтвердил он, - Барак Обама - мой товарищ по партии. Я его хорошо знаю и был на его инаугурации. Правда, потерял там сознание, и через несколько месяцев покинул тот Свет. Потому что устал, - как бы извиняясь, прибавил он. - Но вы поздно спохватились, у него уже заканчивается второй срок правления, если я ещё не потерял счёт Земного времени.
   - Тед! - вдруг не выдержала Монро, и ринулась к нему, - я хотела бы узнать... Я конечно понимаю, что с мой стороны...
  Но ей не дал договорить Ростропович, который бросился наперерез к Эдварду Кеннеди, со словами: "Дорогой мой, Эдвард Мур Кеннеди, наконец-то я вас могу поблагодарить за ту помощь которую вы оказали мне и тем самым моей жене Галине Вишневской"! И он стал крепко жать руку сенатору, заговорчески прибавив, кивнув в сторону Монро: "Она ничего не знает про убийство". И сразу же, неожиданно обнял младшего Кеннеди, и стал громко расцеловывать его в щёки.
   - Да, да, - растерянно бормотал тот в ответ, - я встречался по вашему поводу с Леонидом Брежневым, в 74 году. Я помню.
  И тогда, Ростропович повернулся к Монро, и сказал: "Восхищён! Особенно "В джазе только девушки"!
   - Я не понимаю, - растерялась та.
   - О, "Некоторые любят погорячее", - поправился Ростропович.
   - О, ес-с, - покривила лицом знаменитость.
   - Позвольте представиться: русский музыкант Мстислав Ростропович.
   - О, русский! Я брала уроки актёрского мастерства у Михаила Чехова, племянника знаменитого русского писателя Антона Чехова - по-детски залепетала актриса.
   - Позвольте поцеловать ваши чудные ручки мисс Монро, - и он взял её руку, и приклонился для поцелуя.
  Но тут влетела строгая Галина Вишневская, на своих золотых крыльях, неся за собой волну такого же золотого солнечного света.
   - Ну, конечно. Я так и знала, что это он. Там где громкие чмоки поцелуев, там Ростропович, - объявила прилетевшая оперная дива.
   - Галя, это я благодарил господина сенатора, за те хлопоты, по поводу моей эмиграции из СССР, помнишь?
   - Здравствуйте мистер Кеннеди, - поздоровалась она, слегка склонив голову.
   - Если они так похабно поступали с великим Дмит Дмитчем Шостаковичем, то что уж было нам от них ждать, - оправдывался перед всеми, ни к селу ни к городу, знаменитый виолончелист.
   - Я про это про всё написала целую книгу. Пусть читают, там на Земле, - сказала как отрезала великая Вишневская.
  
  132.
  Оркестр Гленна Миллера снова заиграл что- то свинговое ритмичное, и все задвигались, подчиняясь этим звукам, а кто-то даже стал во всю танцевать, выкидывая коленца, как у нас говорят. Только Мэрилин Монро стояла на месте, потерянная, нервно запускающая пальцы рук в свою причёску, словно ища что-то в голове.
  И в это время, из днища корабля вылетел Булгаков со своей супругой. Они вылетели и явно опешили, попав в этот свет полный музыки, и танцующих под неё.
   - О! Михаил Булгаков, - вдруг громко и радостно закричал Экзюпери, - какая встреча!
  Булгаков вздрогнул, встрепенулся, и можно было бы сказать - попятился назад. Но поскольку он парил на своих крыльях, то эти крылья вогнулись назад, а за ними и вся фигура писателя вогнулась в вопросительный знак, заставив принять ту же позу, парящую за его спиной Елену Сергеевну.
   - Какая-то чертовщина, - прошипела Елена Сергеевна. - Кто вы?!
   - Вы что, меня не узнаёте, - всё так же радостно кричал Экзюпери, - мы встречались с вами на приёме в американском посольстве в Москве, - и он сорвал со своей головы лётческий шлем, и прибавил, - аля фуршет и всё такое!
   - А-а, карточный фокусник, - выпрямился Булгаков.
   - Нам некогда, - выпарила вперёд мужа его жена, - мы улетаем! Полетели, - скомандовала она, - и взяла под крыло своего мастера.
  И они полетели.
   - Пишите письма, - бросил шутку Булгаков, уже находясь в полёте.
  Растерянный Экзюпери посмотрел на рядом стоящую и мило улыбающуюся Натали Палей.
   - Ну конечно, 35-ый год, кто я такой? Корреспондент какой-то французской газетёнки, - словно оправдывался Экзюпери, - а его пьесу.., э... "Белая гвардия" уже играли в Париже.
   - Белая гвардия. Пари-иж, - нараспев задумчиво произнесла Натали Палей.
  И в это время, сзади них, как-то боком, между огромных струн солнечной арфы протиснулась фигура мужчины, в шляпе и пальто с поднятым воротником.
   - Я так и знал, - произнёс мужчина, глядя на Наталью Палей из-за поднятого воротника пальто, - вы и здесь уже с французиком. - И видно было как выразительные ноздри его чувственно задышали.
   - А, Эрих, - едва взглянув на него, отозвалась княгиня, словно они только вчера расстались, - я же вас предупреждала: если со мной рядом нет мужчины, значит его нет вовсе. Значит, я одна и свободна. - И она захохотала легкомысленным смехом.
   - Эрих Мария Ремарк, - как-то грубо произнесла Марлен Дитрих, подняв свои тяжёлые веки на явившегося мужчину, - Здесь так тепло и солнечно, что впору одевать пляжный костюм. А вы напялили на себя зимнее пальто. Хотите выглядеть парадоксальным?
   - И эта тоже со своим французом, - брезгливо заметил названный Ремарк, имея в виду седовласого обаятельнейшего Жана Габена.
   - Или вы до сих пор несёте на себе вину всей немецкой нации, как траур? Как это чёрное пальто? - не успокаивалась Дитрих.
   - Вы хотите поразить меня своей холодной безжалостностью, но это для меня уже не новость, как вы понимаете.
   - Стараюсь соответствовать той, которую вы описали в "Триумфальной арке", - покачала бёдрами Марлен.
   - Хочу спросить пока есть возможность, - заговорил обаятельный Жан Габен. - Господин Ремарк, почему Гитлер приказал сжечь ваш роман "На Западе без перемен"? Ведь вы с ним воевали в одних окопах 1-ой мировой и оба солдатами.
  
   133.
   - Потому что он стал фюрером, а я писателем, - не задумываясь отвечал тот. - Мне нужно было рассказать правду тех самых окоп, с их кровью, кусками разорванного человеческого мяса, грязью и вонью. А ему нужны были победные марши для бесконечных помпезных парадов. Это же ясно.
   - За что мне нравится эта голова, - постучала Дитрих согнутыми пальчиками по лбу Габена, - что в ней не задерживается ничего лишнего.
   - Не спеши, дорогая, - одним только взглядом остановил он Марлен, - я это к тому, что в 31-ом роман был выдвинут на Нобелевскую премию, но был отклонён Нобелевским комитетом. Так может быть, думаю я, если бы роман стал Нобелевским лауреатом в 31-ом, его не посмели бы жечь в 33-м. Или во всяком случае, большему числу граждан стали бы ясны истинные намерения их фюрера. А то они все твердят, что они не знали.
  Жан Габен говорил на своём французском, своим завораживающим спокойным голосом, и словно в тон ему, оркестр Миллера заиграл медленную красивую мелодию из своего репертуара.
   - Жа-а-ан, - интимно произнесла Дитрих, обвив его шею руками, и поведя его в медленный танец, - ты помнишь весну 43 года,.. Северную Африку?..
   - Конечно, - ответил Габен, - она примчалась прямо в расположение нашей танковой дивизии, - обращался он почему-то ко всем, - и была уже одета в форму "Сражающейся Франции",.. но наши танки уже были на всех парах,.. и мы пошли в атаку.
   - Да-а, - по прежнему интимно протянула Марлен, - я провела на фронтах три года. Целых три года. А когда вернулась в Голливуд,.. Голливуд меня забыл. С киношной карьерой было покончено.
   - Но зато, Америка наградила тебя Медалью Свободы, Франция Орденом почётного легиона, - успокаивающе произнёс Габен, перехватив инициативу ведения танца.
   - Конечно! - вдруг громко воскликнула Марлен. - Вот они, награды Марии Магдалены Дитрих!
  И она так изящно и ловко открылась, что все увидели как сверкнули два ордена, с красно-голубыми лентами, на груди её бального платья.
   А в голове Голицына, вдруг, возникла русская песня, которую пел задушевный Марк Бернес: "Враги сожгли родную хату" сгубили всю его семью"... И тот самый куплет:
   "Он пил солдат-слуга народа,
   И с болью в сердце говорил:
   "Я шёл к тебе четыре года,
   Я три державы покорил"!
   Хмелел солдат, слеза катилась,
   Слеза несбывшихся надежд.
   А на груди его светилась
   Медаль за город Будапешт".
  И сдавило горло, и подкатили слёзы к глазам.
   - Кстати, о парадоксах, - воспользовался паузой Ремарк, - роман, который жгли по приказу Гитлера, я писал на квартире безработной танцовщицы Лени Рифеншталь.
   - Которая тоже оправдывалась, что ничего не знала..
   - Я не оправдывалась, - раздался громкий голос, наступивший на незаконченную фразу Марлен Дитрих. И из водоворота солнечной плазмы вылетела, с брызгами, словно её выплюнула эта чавкающая плазма, Лени Рифеншталь. - Я не оправдывалась, я отвечала на вопросы тех бесконечных комиссий и судов!
  Встряхнула свою короткую причёску Рифеншталь, освобождаясь от огненных брызг.
  
   134.
   - Да, - продолжила она, - когда в сентябре 39 года, в Польше, я увидела как наши солдаты убивают простых жителей.., я тут же написала в соответствующую инстанцию Рейха. Но до этого я ничего подобного не подозревала. Гитлер всегда говорил о мире, о процветающем будущем Германии, и мы все видели как выправлялась немецкая нация, как становилась она на ноги. Да! Я с восторгом приняла предложение фюрера снять фильм о его партии. Идея была грандиозна и заманчива. А я была всего навсего режиссёром, и должна была снимать кино - это моё призвание. И я сделала это! Сделала вдохновенно и с полной отдачей творческих сил. И не мне ли рукоплескала Европа, вручая приз за лучший документальный фильм на Международном кинофестивале в Венеции 1935 года и золотую медаль на Всемирной выставке в Париже в 1937 году?! Съели?! Смотрите не подавитесь. Ауфвидерзеен.
  И она взмахнула своими упругими крылами, и с силой оттолкнувшись ими, взмыла вверх, преодолевая солнечную гравитацию, и улетела прочь.
  Молчали все.
   - Ну что, Галя, - еле слышно и словно поперхнувшись, заговорил Ростропович, обращаясь к Вишневской, - ты повидала своих блокадников на Меркурии?
   - Да, - так же тихо отвечала Вишневская, - все они там горемычные. Повидала бабушку Дарью. Она сидела там, словно у той печки-буржуйки, у которой сидела последние дни свои, обессилевшая от голода и холода, пока платье на ней не загорелось. Посидела с ней. Попросила прощения за то, что чужие, больничные, люди похоронили её в общей могиле. А не я.
  Она перевела дух, и в упор посмотрев на Ростроповича, заговорила, каким-то хриплым больным голосом: "Но другая картина поразила меня там. Дети похожие на маленьких ангелят. Они были в группках людей, которые молча, с болезненной улыбкой на лице, гладили друг друга по руке, как гладит робкий кавалер свою возлюбленную барышню. Это были съеденные и съевшие их блокадники Ленинграда". И она замолчала, низко опустив потяжелевшую голову.
   И в этой тяжёлой, затянувшейся паузе, словно призрак, из солнечной пыли возникла стройная фигура мужчины, гордо несущего свою голову. Фигура стала перед Экзюпери, и строго заявила: "Позвольте представиться: лётчик Люфтваффе Хорст Рипперт, пилот эскадрильи "Ягдгруппе 200". Это я на своём истребителе "Мессершмитт Ме-109" сбил ваш самолёт-разведчик. Точнее ранил или убил пилота. Потому что, самолёт потерял управление, вошёл в воду на большой скорости практически вертикально, и в момент столкновения с водой взорвался. Позже я узнал, из штабного радиоперехвата, что пилотом самолёта был Антуан де Сент-Экзюпери. Я уже тогда был вашим читателем и поклонником. Но я стрелял по самолёту противника. Сожалею" - сделал он короткий кивок головой.
  Экзюпери стоял молча как вкопанный и глаза его даже ни разу не моргнули.
   "Но я хочу сообщить вам и нечто, о чём вы вряд ли знаете: русский астроном Татьяна Смирнова, в 1975 году открыла новый астероид 2578 Сент-Экзюпери под номером "В 612"".
  И тут, Экзюпери ожил, глаза его моргнули и казалось, что он впервые разглядел лицо своего собеседника: "Вы это знаете наверняка"? - спрашивал он с изумлением.
   - Поверьте мне как солдат солдату, - сухо ответил тот.
   - Но ведь В612 - это планета моего Маленького Принца. Это невероятно! Это как в сказке! Вы слышали, господа?! - теперь обращался он ко всем, вертя головой по сторонам. - Почему же никто не сообщил мне этого раньше?! Ведь вы же ещё жили тогда там на Земле, - взглянул он на Натали.
   - Был железный занавес, - пожала плечами Натали.
  
   135.
   - Я полечу туда, - не стал он дослушивать её, - я обязательно найду этот Астероид! Обязательно найду!
  И тут все загалдели, ожили, музыканты стали настраивать свои инструменты. А из под днища "Галактикуса" вылетела царская семья российского Императора Николая II-го.
   - Ваше величество, Николай Александрович, - вдруг, как в припадке, закричала Натали Палей, - как я рада!.. Где все наши ?!. Я их ищу!
  Но венценосная семья, увидев, и услышав это всё, шугнулась в сторону, и, взявшись за руки, полетела прочь.
   - Александра Фёдоровна! - не унималась Натали, - Николай Александрович! Куда же вы?!. Я с вами!.. - кричала она, становясь на крыло, и пускаясь вслед за ними.
   - Куда же вы, Натали?! - прокричал ей вослед Экзюпери, и заметался, блуждая среди присутствующих, как будто искал чего-то или кого-то. И все принимали в нём участие.
  А из глубины, несомая множеством фонтанчиков, словно античная скульптура льва, лежащего на четырёх лапах, выплыла Грета Гарбо. На голове её красовалась диадема, как корона, а на высокой части её, что надо лбом, сверкал огромный алмаз. Гарбо проплыла совсем рядом с Ремарком, прорезая струны солнечной арфы, едва не зацепив знаменитого писателя, и тут же, наехав на немецкого лётчика, который вовремя взлетел, и обратно растворился в солнечной пыли.
   - Вы что, Грета, изображаете из себя льва? - удивлённо спросил Ремарк.
   - Вы банальны и недогадливы, как всегда, - лениво пробросила она.
   - Ну, золотого льва, - поправился он, улыбаясь.
  Она вдруг с удовольствием засмеялась, но не громко.
   - Ах да, - приподнял он свою шляпу, - журналисты называли вас "северный сфинкс". Ну конечно же - вы сфинкс. И эти крылья...
  Она засмеялась ещё веселей, и даже пошутила: "Угадали. Возьмите с полки пирожок. И положите его обратно".
   - О, вы знаете русские шутки,.. от кого же? - оживился он.
   - Не ваше дело, - загадочно приспустила она свои шикарные ресницы.
   - Послушайте, таинственный Сфинкс, у меня есть предложение - уединиться и вспомнить ту игру...
   - Нет-нет, что вы, - стала она на ноги, гордо выпрямившись, и вытянув крылья по швам. Я занята. Я ищу друга юности. Судьба разлучила нас. Точнее - Голливуд. Она такая маленькая, чёрненькая. Впрочем, я не знаю как она выглядит здесь. Но почему-то уверенна , что так как тогда - в Театральной школе Стокгольма.
   - Так вы ищите подругу? - уточнил он.
   - Ну да, подругу. Какой вы непонятливый, - и она красиво широко зашагала мимо него, взмахнула крылами, и улетела не попрощавшись.
  Знаменитый писатель вздрогнул как в ознобе, словно его обдали холодом, и пробормотал про себя: "Да, такие всех переживут. Я был прав - Солнце не любит эти деревянные души, оно забывает о них. Потому-то они и живут бесконечно долго". Он ещё глубже укутался в своё пальто, надвинул шляпу на глаза, и исчез за золотыми струнами солнечной арфы.
   - Нет, я больше так не могу, - беспомощно засучила крыльями Мэрилин Монро, - меня здесь никто не понимает! Меня даже никто не слышит, - чуть не плача лепетала она.
  
  
  
  
  
  
  136.
  Как вдруг, прямо над ней, напевно прозвучало: "О-о"! И отозвалось хором: "О-о"! И опять одиночный мужской: "А-а". Все: "А-а". И от куда-то сверху бухнулся на корточки, прямо перед ней Элвис Пресли. Его нельзя было не узнать - с его высоким коком волос, телячьими губами, такими же ноздрями и глазами,.. а главное его рок-н-роллом! И бешено застучал по клавишам пианист, как азбуку Морзе. Зазвучали гитары и сакс, и пошло и поехало! Он пел и пританцовывал, и зазывал руками Мэрилин Монро. Он явно звал её не только в танец, но и куда-то ещё. Она же сперва насторожилась, потом стала поддаваться ритму, пританцовывая, и двигаясь к зовущим рукам партнёра. Так они прошли сквозь золочёные солнечные жалюзи и оказались в кабинете - не в кабинете, но как бы в некоем комнатном пространстве, где так же пританцовывая, и похлопывая в ладоши, стояли братья Кеннеди, Джон и Роберт.
   - Джек!! Бобби!! - радостно закричала изумлённая Мэрилин.
   - Танцуем, Мэри, танцуем, - воскликнул Роберт, пускаясь в пляс.
  И они отплясывали такой рок-н-ролл, что наверно чертям становилось тошно! Особенно поражала Мэрилин Монро - как она ухитрялась, в своём обтягивающем до нельзя платье, выделывать такие рок-н-ролльные "па"?! Как ходила ходуном её бесподобная попка, как умело работала она грудью, руками, шеей и головой; как потрясающе двигались её ноги!.. И всё это выглядело не вульгарно, не выспренно, а красиво и со вкусом.
   - Джек, почему ты прячешься здесь?! - стала кричать она сквозь музыку и рок-н- ролл, - там воспевают плоды твоего дерева! Там все! Надо идти туда!
   - Это не мои плоды, - отзывался Джон, пританцовывая, и щёлкая пальцами рук в такт музыки, - я ничего не успел.
   - Как не успел, - приняла она сказанное за шутку.
   - Меня убили. Через год после твоей смерти, - уточнил Джон.
   - Как убили???
  Музыка съехала на нет. Элвис Пресли сделал что-то вроде нелепого поклона, его пышный кок упал на глаза, и он исчез в свете солнечных лучей.
  А она стояла растопырив ноги, с опущенными руками и поднятой головой на Джона. Ждала ответа. Или опровержения.
   - Метко стреляли, - просто ответил Джон.
  Она посмотрела на Роберта, тот подтвердил глубоким кивком головы.
   - Как это могло быть, Джек, - заговорила она, растерянно крутя головой по сторонам, словно ища кого-то, или самою себя. - Ты же морской офицер. Ты погибал в Тихом океане,.. ночью,.. когда японский эсминец расколол пополам твой боевой катер. Ты собрал оставшуюся команду. Вплавь, через целых пять часов, добрался до острова, таща за собой раненого товарища... И вдруг,.. убили. Просто так - убили.
   - Президентов "просто так" не убивают, - вставил свою реплику Роберт.
   - А ты, Бобби, - перевела она свой потерянный взгляд на него, - ты же был министром юстиции.
   - Его тоже убили, Мэм, - спокойно сказал Джон.
   - Как же это?.. Что же это?.. - совсем тихо, чуть не плача вопрошала Монро.
   - Просто надо чаще трусить сети, - успокаивающе произнёс Джон.
   - Какие сети, - уже не спрашивая, и не ждя ответов, всхлипывала Мэрилин.
   - А как рыбаки: проветривают, и чистят свои сети, - почти весело говорил Джон, подавая платочек плачущей Мэрилин.
   - Какие рыбаки,.. при чём тут рыбаки, - промокала она свои глаза.
   - Как рыбаки чистят от грязи свои сети. Высушивают на ветру и чистят. Так общественность должна чистить свои спецслужбы, время от времени, - говорил Джон, помогая Мэрилин утирать слезинки. - И это касается не только моей страны, Мэм, - успокаивал он её.
  137.
  И от куда-то из далека, донёсся голос Элвиса Пресли, певшего что-то блюзовое, грустное, жалеющее о чём-то далёком, прошедшем. И ему тихо вторили хоровым вокализом.
   - Но это что, - задумчиво заговорил Джон Кеннеди, - когда я был ещё на Луне, и смотрел оттуда на Землю, на этот дивный шар.., то вспомнился мне тот, так называемый "Карибский кризис". Жители Земли ничего не знали, и не ведали. И только я с Бобби, да Хрущёв, глава СССР - знали, что всё может кончиться на Земле, и в очень короткое время. Но и он в Советах, и я в Штатах - ощущали какую-то невидимую, третью силу, которая упорно толкала нас к Большой войне. Атомной войне. К ядерной катастрофе.. Она действовала помимо нас. Мы с ней еле-еле справлялись. Это было как в беспамятстве. Как в каком-то кошмаре.
  Джон помолчал, прислушиваясь к всхлипам Мэрилин.., приблизился к ней, приложив ладонь к её щеке.., улыбнулся.
   - Так вот, - тихо продолжил он, - я сидел на лунном камне, смотрел на Землю, и радовался, что я участвовал в Её спасении. Она жила, и мне было легко до слёз.
  Но Мэрилин молча отстранила его руку, и медленно пошла прочь. Она удалялась, проходя сквозь всё новые и новые жалюзи из солнечных лучей. И её серебряное платье уже едва узнавалось среди колышущегося золотого света.
   - Её сейчас нельзя упускать из виду, - сказал Джон Роберту, - здесь мы можем себе это позволить.
  И братья, как по команде, приложили указательные пальцы ко рту, и на цыпочках двинулись вслед за Мэрилин Монро.
   Голицыну тоже очень хотелось двинуться вслед за этой умопомрачительной Звездой, так поздно появившейся на экране в его жизни. Но карлик Бэс вернулся к прежней картинке, если можно так выразиться.
   - А куда же подевался этот чернопальтовщик, - сострил Жан Габен, ища глазами Ремарка, и поглядывая на Марлен Дитрих.
   - Прикуси язычок, Жан, - оборвала его Марлен, - его родную сестру, эти фашистские уроды, гильотировали, вместо него.
   - Я этого не знал, - испуганно приглушённо сказал Габен.
   - Так вот, что б ты знал, - легонько ударила она букетиком тюльпанов по его щеке, и пошла прочь, манерно покачивая бёдрами.
  И воцарилась тишина. Такая тишина, как будто всё вокруг оглохло и онемело.
  
   И вот в такую тишину, вдруг, обрушились звуки невероятной силы. Звуки большого симфонического оркестра, которые, казалось, неистово мутузили эту ненавистную глухонемую тишину. И вступил голос. Мощный округлый бас-баритон.
  "На земле-е-е! весь род людской"...
   - Господи, боже мой, да ведь это Шаляпин! - восторженно, но тихо воскликнул Ростропович, глядя на Вишневскую, которая тут же вскинула руку, что бы он немедленно замолчал.
  А мощный голос продолжил:
   "Чтит один кумир священный,
   Он царит над всей вселенной,
   Тот кумир - телец златой"!
  И изумлённый Голицын, сидя внутри корабля, конечно же понял, что это была ария Мефистофеля из оперы Гуно "Фауст". И он как-то напрягся, и взглянул на Бэса, но тот сидел как ни в чём не бывало.
  А там уже целый хор, с гулкими ударами литавр, вторил певцу:
   "Сатана там правит бал,
   Там правит бал!
  
  138.
   Там правит бал!
   Сатана там правит бал,
   Там правит бал!
   Там правит бал"!
  И от этих одновременных ударов хора, оркестра и литавр, казалось, всё дрожало кругом.
   - Да, - невозмутимо подтвердил элегантный Соломон, глядя на восторженную Вишневскую, - это Шаляпин. Он попросил меня собрать ему хор и оркестр, и я сделал это.
   - Соломон, я тебя умоляю, представь нас ему, - взмолился Ростропович.
   - Это неудобно, Слава, - испугалась чего-то Вишневская.
   - Почему не удобно?? С какой это стати - не удобно?! - не унимался Ростропович.
   - Слава, успокойтесь, - мягко прервал его Соломон, - я знаю с каким восторгом относится Галина Павловна к Шаляпину. И только ради неё, я попробую вас представить этому сумасшедшему гению. Это там, - указал он крылом, - подлетим.
  И они взмыли один за другим, и полетели как перелётные птицы.
  
   - А что это за Соломон такой? Что он всех знает? - несколько возмущённо заинтересовался Голицын. - Кто он такой?
   - О-о! - тут же отозвался Бэс, - это знаменитый американский импресарио Сол Юрок. Вообще-то он Соломон Израилевич Гурков, уроженец Черниговской губернии. Но ещё в 1906 году он уехал в США. Работал курьером, мыл бутылки, торговал в скобяной лавке. Ну, как обычно. А в двадцать первом году уже устроил гастроли великой русской балерины Анны Павловой. И пошло и поехало. Он привозил в Америку много русских: Ойстрахов, Рихтера, Гилельса, Владимира Ашкенази, Майю Плисецкую Ирину Архипову, Бэлу Руденко; МХАТ, Большой театр, кукольный театр Сергея Образцова, Ансамбль "Берёзка". Его за это даже чуть не убили.
   - За что, за это?? - перепугался Голицын.
   - За то, что возил Советских артистов в Америку, - просто пояснил Бэс. - Взорвали бомбу в его офисе. Погибла его секретарша, а он и ещё несколько человек получили ожоги и ранения. Да. Была такая организация "Лига защиты евреев", выступавшая под лозунгом: "свободу советским евреям" и "отпусти народ мой".
   - Абсурд какой-то, - чуть не вывернул себе шею Голицын.
   - Э-э-этого у вас хватает, - с удовольствием протянул Карлик.
   - Ладно, - оборвал его Голицын, - где Шаляпин-то?
  К этому времени, ария уже кончилась, и оркестр смолк.
   - Хотите Шаляпина? Будет вам Шаляпин, - деловито отозвался Бэс, управляя кораблём.
  За окном несколько сменилась картина. Там летала какая-то солнечная пыль, чередуясь с золотым дождём с ниспадающим крупными струями-тире. Среди этой пыли и дождя стал виден человек высокого роста и крепкого телосложения, который метался из стороны в сторону, как огромная чёрная птица, попавшая в золотую клетку.
   - В чём дело, Фёдор Иванович, - кричал изумлённый Соломон, рядом с которым, как неприкаянные, стояли Ростропович и Вишневская. - Почему вы не продолжаете?! Где хор, где оркестр?!
  И тут Шаляпин развернулся, сверкая очами. Лицо его было страшным, тем более, что он был в гриме Мефистофеля и ещё за ним с шумом взвился сатанинский чёрный плащ.
   - Они все разбежались, - загромыхал Шаляпин, - потому что я прогнал дирижера вон!
  
  
  139.
   - Браво Шаляпин! Браво! - кричала, хлопая в ладоши, дама в чёрном домино, под маской с густым кружевом вуали, словно героиня из оперетты "Летучая мышь" Штрауса.
   - Ах, перестаньте, Матильда, - махнул на неё рукой Шаляпин.
   - Ха-ха-ха, - звонко рассмеялась та,- вы меня узнали под маской и вуалью?!
   - Я вас узнал по голосу, Кшесинская.
   - Тише, - испуганно приглушённо, - прошипела дама, - я вас умоляю, - и торопко взглянула в сторону, где, как бы в своей нише, среди густой солнечной пыли, расположилась семья императора Николая II-го.
   - Господи! - прервал их Соломон, - и здесь вам не угодил дирижёр, мистер Шаляпин!
   - Конечно, - тут же вскинулся Шаляпин, - он же не умеет держать такта. В опере есть музыка и голос певца, но еще есть фраза и ее смысл. Для меня фраза - главное. Я её окрыляю музыкой. Я придаю значение словам, которые пою, а другим всё равно. Поют, точно на неизвестном языке. Показывают, видите ли, голос. Дирижер доволен. Ему тоже всё равно, какие слова. В чем же дело? Получается скука. А они не хотят понять. Надоело... Вот Серёжа Рахманинов - это дирижер. И ещё несколько итальянцев, по пальцам, - взглянул он на свою руку, уселся в солнечное кресло, нервно разглаживая этой же рукой, мефистофельские колготы у колена.
  
   - Вы, Фёдор Иванович великий артист, - вдруг наигранно громко стала говорить Кшесинская, широко вышагивая, словно исполняя партию из какого-то балета, используя всё пространство между Шаляпиным и царской семьёй. - Я никогда не забуду, как в первые Русские сезоны Дягилева в Париже, в Опера мне посчастливилось присутствовать на первом представлении "Бориса Годунова". Что делалось в зале, трудно даже описать. Публика, восхищенная пением и игрой Шаляпина, просто сходила с ума от восторга. В сцене, когда Годунову ночью мерещится тень Царевича Дмитрия, наши соседи толкали друг друга, говоря: "Видишь, вон там, в углу", как будто и на самом деле там было привидение. Такова была игра Шаляпина.
   - Это правда, - отозвался Шаляпин, - только вас там не было, там были одни французы, что меня и поразило, когда они все встали, и стали смотреть в тот угол, куда смотрел я.
   - Как же это - не было, я в том же сезоне танцевала в Опера.
   - И вообще вы зря стараетесь, - снова прервал её Шаляпин, - он вас не узнает в этом карнавальном наряде.
  И она вдруг перестала играть, подошла к Шаляпину и заговорчески сказала: "На мне знак. Видите, бриллиантовый орёл на цепочке, а под ним висит розовый сапфир, оправленный в бриллианты? Это его подарок".
   - Тогда вы обязаны мне шампанское, Матильда. Они ведь слетелись на моё пение. Да. Но та, для которой я пел, не прилетела. И чёрт знает! - взревел вдруг Шаляпин, выскочив из своего кресла, - зачем им понадобилось перезахоранивать меня на Новодевичьем в Москве?! Они разлучили меня с моей Машей. Она осталась там, в Париже, на кладбище Батиньоль!.. А я ведь умирал у неё на руках. Зачем они сделали это?
   - Из любви к вам, - поспешил успокоить его Юрок.
   - Ах, перестаньте! - отмахнулся Шаляпин, - они писали обо мне такую грязную ложь и клевету в своих большевистских газетах..! Они лишили меня звания Народного артиста России..! Ах, да что там!..
  На этих словах, он стал сдирать с лица весь грим Мефистофеля, срывать одежды, ловко облачаясь в богатый узорчато-золотой халат.
   140.
   - Вам вернули звание в 91-ом, уже в другой России, Фёдор Иванович, - вставил Ростропович.
   - Я не знаю другой России, - отмахнулся Шаляпин. - Но я знаю зачем они сделали всё это.., чтобы пустить пыль в глаза - будто ничего этого и не было! Будто никто никуда не уезжал, не был посажен и расстрелян.
   - Да, - робко воспользовалась паузой Вишневская, - я бала на вашей могиле в Париже, когда вас там уже не было. Они вынули вас в 84-ом году. И, видимо, так спешили, что даже не удосужились написать там, что ваш прах перенесён.
   - Негодяи, - как подтверждение, произнёс Шаляпин, усевшись в кресло, и глядя куда-то в даль, отвернувшись ото всех.
  Наступила грустная тягостная пауза.
   - А знаете что, - вкрадчиво тихо заговорил Ростропович, - вам надо сейчас спеть "Элегию" Массне, Фёдор Иванович. А что,.. я достану виолончель, а Галя сядет за фортепьяно.
  Шаляпин медленно повернул голову, внимательно посмотрел на Ростроповича, затем на Вишневскую.., взгляд его потеплел,.. казалось даже, что он улыбнулся.
   - Так вы, значит, недавно из России? - пространно спросил он.
  "Да" - хором ответили они, коротко переглянувшись.
   - Любил я рыбачить на русских речках, - задумчиво благостно заговорил Шаляпин. - К примеру на Нерли. Ах, какая славная там была ловля!.. Уха из налимов. А природа какая!.. Я даже хотел построить там себе дом. Уже купил у одного крестьянина восемьдесят десятин лесу.
   - У крестьянина? - изумлённо переспросил Ростропович.
   - У крестьянина. А у кого же ещё, - в свою очередь изумился Шаляпин. - Я ведь и сам крестьянин по паспорту. Податное сословие. И дети мои крестьяне. Да. "Не всякий может вылезть из подвала и подняться до балагана". Эти слова я относил к Яшке-паяцу, - пояснил Шаляпин, взглянув на собеседников своих. - Он был знаменит тогда по всей Волге как паяц и масленичный дед. Мне было лет восемь, когда на святках или на пасхе я впервые увидал его в балагане на городской площади. Его крепкие шутки, смелые насмешки, его громовый, сорванный и хриплый голос очаровывали меня. Я стоял пред балаганом до той поры, пока у меня не коченели ноги. "Вот это счастье - быть таким человеком как Яшка!" -- мечтал я. Все его артисты казались мне людьми, полными неистощимой радости; людьми, которым приятно паясничать, шутить и хохотать. Когда они вылезали на террасу балагана, от них вздымался пар как от самоваров. Да. Так вот, скоро я узнал, что Яков Мамонов -- сапожник и что впервые он начал представлять с женою, сыном и учениками своей мастерской, из них он составил свою первую труппу. Это ещё более подкупило меня в его пользу -- не всякий может вылезть из подвала и подняться до балагана! Не решусь сказать вполне уверенно, что именно Яков дал первый толчок, пробудивший в душе моей тяготение к жизни артиста, но, может быть, именно этому человеку, отдавшему себя на забаву толпы, я обязан рано проснувшимся во мне интересом к театру, к представлению так непохожему на действительность. Да. И, конечно же - Савва Иванович Мамонтов! В частном театре Мамонтова я мог позволить себе самые смелые художественные опыты, от которых мои чиновные вицмундиры императорской сцены в Петербурге перепадали бы все в обморок. Да. Не будь Саввы, пожалуй, я бы не сделал того, что я сделал. Промышленник, меценат, человек тонко разбирающийся в искусстве. Скольких русских композиторов он открыл! А какие художники окружали его: Серов, Левитан, братья Васнецовы, Коровин, Поленов, Нестеров, Врубель!
  
  
  141.
   - Я видела Врубеля на Венере, - страшно произнесла Кшесинская прямо в лицо Шаляпину. - Я сначала так перепугалась!.. А потом поняла, что это Врубель. Кругом была жуткая паника. Плевался огненной лавой разбушевавшийся вулкан, всё гремело и горело, а он сидел в позе своего Демона, и задумчиво спокойно смотрел на огненную стихию, которая зловещей пляской отражалась на лице его.
   - Он всегда был странным, - тут же подхватил Шаляпин, забирая внимание всех своих собеседников. - Я раз сказал ему, что мне нравится его "Демон", которого он писал у Мамонтова, такой, с рыжими крыльями. А он мне ответил: "Вам нравится - значит плохо". Вот, не угодно ли? : "Вы же не певец, а передвижная выставка, вас заела тенденция. Поете "Блоху", "Как король шёл на войну" - кому-то нравиться хотите. В искусстве не надо пропаганды". Ну, что это, как понимать его слова?? А то за обедом: после рыбы я налил красного вина. Врубель сидел рядом... У Мамонтова был обед, ещё Витте тогда был за столом. Он вдруг отнял у меня красное вино и налил мне белого. И сказал: "В Англии вас бы никогда не сделали лордом. Надо уметь есть и пить, а не быть коровой. С вами сидеть неприятно рядом". Ведь это что ж такое? А? Да, Врубель был барин...
  И в это время, в царской нише произошло громкое оживление. Весело шумели дети крича: "Тётя Элла! Тётя Элла"! Радостно голосила влетевшая сюда Натали Палей: "Володя! Милый Володя! Как я рада"!.. "О, поручик Лейб-гвардии Гусарского полка, поздравляю" - восклицал Император, приветствуя молодого человека в военной форме, которого Натали Палей называла Володей.
  "Володя - это родной брат Натали, - догадывался Голицын, - а тётя Элла, которая окружена была сейчас каким-то особым прозрачно-белым светом, это Елизавета Фёдоровна - старшая сестра Императрицы и вдова Великого князя Сергея Александровича, убитого в Москве террористом Коляевым в 1905 году, и теперь сама убиенная большевиками под Алапаевском в июле 1918 года".
   - Я вижу вы наконец-то сдружились, и очень рада этому, - заговорила Императрица, обращаясь к Елизавете Фёдоровне и Володе.
   - Да. Нас подружила Алапаевская шахта, куда мы сброшены были большевистскими чекистами, - чётко проговорила Елизавета Фёдоровна, голос которой звучал, почему-то, обширным резонансом, как в огромном храме.
   - И вас тоже в шахту, - утвердительно сказал Николай Александрович, с глубоким кивком головы.
   - Да, - как-то весело и просветлённо отвечала она, - и Константина Константиновича, и Иоанна Константиновича, и Игоря Константиновича, и Ремиза, и сестру моей Марфо-Мариинской обители Варвару, и великого князя Сергея Михайловича,.. только его застрелили в затылок, а нас всех сбросили в шахту живьём.
   - Значит, всё-таки, понимали, что совершают преступление, - настойчиво закончил свою мысль Николай Александрович.
   - Ведали. Ведали что творят, - со светлой лёгкостью подтвердила Елизавета Фёдоровна.
   - А когда же вас арестовали, сестра? - встревожено полюбопытствовала Императрица.
   - Меня арестовали на третий день после Пасхи. Был день празднования иконы Иверской Божьей Матери, и нашу обитель посетил патриарх Тихон. А через пол часа, как только он отслужил молебен, и покинул обитель, пришли чекисты и арестовали меня. Это было 7 мая 1918 года.
   - Неужели за это время наши друзья не предложили тебе помощь на спасение? - возмутилась Александра Фёдоровна.
   - Я отказалась покинуть Россию, - коротко ответила Елизавета Фёдоровна.
   142.
   - Но почему?! На что ты надеялась, - вскинулась та.
   - Зато, как бежала я из России потом, - загадочно весело объявила Елизавета Фёдоровна.
   - Что ты такое говоришь, - испугалась Императрица, взглянув на детей, и приблизив к себе цесаревича Алексея.
   - О! Это было грандиозное приключение! - продолжила Елизавета Фёдоровна. - В сентябре восемнадцатого года, армия адмирала Колчака заняла Алапаевск. Каким- то образом нас отыскали, откапали и извлекли тела наши на свет Божий. Омыли, одели в белые одежды и в гробы уложили. Отслужили у гробов заупокойную в Алапаевской кладбищенской церкви, а на следующий день, многолюдный крестный ход перенёс нас в Свято-Троицкий собор, и замуровал гробы наши в склепе южной стороны алтаря.
   - Слава Богу, - зачем-то произнесла Императрица.
   - Бедный, бедный Сергей Михайлович, - тихо залепетала Кшесинская, сложив кулачки рук у подбородка, - до сих пор вижу как стоит он на перроне Николаевского вокзала в длинном уже штатском пальто, провожая нас в Кисловодск.
   - Но это только начало, - весело продолжила Елизавета Фёдоровна, - в июле девятнадцатого года, наши гробы извлекли, спасая от так называемой Красной Армии, погрузили в товарный вагон поезда, и в сопровождении игумена Серафима отправили в Читу.
   - Боже мой, - воскликнула Императрица.
   - Да. В Читу. Туда мы прибыли 30 августа, и при содействии атамана Семёнова, были перевезены в Богородицкий женский монастырь и спрятаны под пол в келье. Пятого марта 1920 года по указанию генерала Дитерихса и при поддержке атамана Семёнова гробы были вывезены из Читы и отправлены в Китай. Материальную помощь в перевозке оказала бывшая жена атамана Семёнова Мария Михайловна.
   - В Китай! - ужаснулась Александра Фёдоровна, всплеснув руками
   - Да! Но когда мы прибыли на станцию Хайлар, оказалось, что власть в городе перешла в руки большевиков, которые тут же захватили вагон, и уже стали вскрывать первый гроб, с телом Иоанна Константиновича, чтобы надругаться.
   - Какой ужас! - воскликнула Императрица, окинув взглядом всю свою семью.
   - Не волнуйся, сестрица, - ласково проговорила рассказчица, - нас отбили китайские войска, по просьбе игумена Серафима. В начале марта наши тела прибыли в Харбин, их встретил епископ Камчатский Нестор, и князь Николай Кудашев, последний императорский посланник в Китае. При нём гробы были вскрыты для опознания и был составлен протокол.
   - Господи, Господи, Господи, - запричитала Императрица, крестясь.
  И в это время, Елизавета Фёдоровна воспарила над всеми. Белые монашеские одежды на ней затрепетали как на ветру, и она, как бы, бежала или летела, и эхом звучал её голос: "8 апреля поезд выехал из Харбина в Мукден, откуда 13 апреля направился в Пекин. 16 апреля на вокзале Пекина гробы были встречены крестным ходом и перенесены в церковь Серафима Саровского на кладбище, располагавшемся к северу от территории Русской духовной миссии. После совершения заупокойного богослужения гробы опечатали и разместили в одном из склепов на территории кладбища. Вскоре на деньги атамана Семёнова под амвоном церкви был устроен склеп, в который и поместили тела наши".
  Царские дети как заворожённые следили за ней, подняв головы и раскрыв рты.
  
  
  
  
  143.
  "И о - чудо! - продолжила она, поднимаясь всё выше и выше, - Сбылось моё желание! В ноябре, из Пекина мой гроб и гроб моей келейницы сестры Варвары, были перевезены в Тяньцзинь, затем в Шанхай, а оттуда морем, через Суэцкий канал в Порт-Саид, что в Египте, и затем, в Иерусалим! Гробы сопровождал игумен Серафим, а в Порт-Саиде к нему присоединились принцесса Виктория с супругом Людвигом и дочерью Луизой. И 28 января 1921 года в Иерусалиме наши тела были торжественно встречены греческим и русским духовенством, а также многочисленными русскими эмигрантами. Гробы на автомобилях повезли в город, по дороге их встретил крестный ход монахинь Горненского и Елеонского монастырей. Тела были привезены в церковь Равноапостольной Марии Магдалины в Гефсимании. Два дня при них служились панихиды, а 30 января Иерусалимский Патриарх Дамиан совершил заупокойную литургию и на великом входе прочёл разрешительную молитву погибшим, и затем, после панихиды, гробы поместили в склеп, устроенный в крипте церкви. А 1 мая 1982 года, в день празднования Недели святых жен-мироносиц, наши мощи были перенесены из крипты в храм".
  На этих словах, она поднялась совсем высоко, и растворилась в солнечной пыли омытая солнечным дождём.
  "Тётя Элла! Тётя Элла"! - всполошились дети и кто-то из них даже заплакал.
   - Куда же ты, сестра?! - кричала Императрица.
  Но увы. Тишина.
  
   - Так значит, Великие князья и вы, Владимир, упокоились в далёком Китае, - превозмогая тишину, заговорил Николай Александрович.
  Но за Владимира заговорила почему-то Натали Палей, обнимая брата за плечо: "Да. Володю, по просьбе матери нашей, предали земле в одном из склепов кладбища Русской духовной миссии. Великих же князей в 1938 году после оккупации Китая Японией архиепископ Виктор получил разрешение пекинских властей на перенос гробов Алапаевских мучеников в склеп храма во имя Всех Святых Мучеников на территории Русской духовной миссии. В 1947 году, в связи с угрозой прихода к власти коммунистического режима, наместник Успенского монастыря при Духовной миссии архимандрит Гавриил и иеромонах Николай, под предлогом ремонта храма, совершили захоронение останков под полом придела апостола Симона Зилота. В 1945 году храм Святых Мучеников перешёл в юрисдикцию Русской православной церкви, но в 1954 году, после перехода земель Духовной миссии в распоряжение советского посольства, его закрыли. А в 1957 году по распоряжению посла СССР в КНР храм снесли, и на его месте разместили детскую площадку и постройки посольства. Большего я ничего не могу сообщить, Ваше Величество".
   Но казалось, что Николай Александрович перестал её слушать, взгляд его был каким-то потерянным и он, не глядя ни на кого, только спросил: "А что же мой младший брат Михаил"?
  Все посмотрели на Натали Палей. Та же, пожала плечами: "О Великом князе Михаиле Александровиче ничего толком не известно. Большевистской пропагандой вбрасывались разные ложные сообщения.., но говорят, что он ещё в июне восемнадцатого был убит в Перми, куда был выслан властями".
   - А что же ваш отец, Великий князь Павел Александрович, - как будто спохватившись спросил государь.
   - Его расстреляли в Петропавловской крепости в январе девятнадцатого. Вместе с Дмитрием Константиновичем, Георгием Михайловичем и Николаем Михайловичем, - понурив голову, отвечала Натали. - Их тела сбросили в одну общую яму.
  Наступило тяжёлое молчание, которое нарушила Императрица: "Князь, что с вами?! Вы так бледны".
  144.
  Все разом посмотрели на князя Владимира, и даже Натали испуганно отпрянула от брата.
   - Господа, - тихо заговорил князь, обводя глазами всех присутствующих, - поручик Лермонтов, ещё в царствование Николая Павловича, написал "Предсказание". Помните, Государыня, ту ночь, - обратился он к Александре Фёдоровне, которая аж вздрогнула от его тревожно-загадочного тона. - Ту ночь, после известия об отречении Государя. Когда мы с отцом приехали к вам в Александровский дворец по вашей просьбе? Вы ожидали визита новых управителей, военного министра Гучкова и генерала Корнилова, которые по-хамски заставили себя ждать целых два часа. Вы встретили их в платье сиделки и просили обеспечить нормальное функционирование своего госпиталя. У дворца орали песни солдаты охраны, которые вели себя крайне развязно, и даже заглядывали в двери. Всё это было для меня как кошмарный сон. А в голове моей назойливо кружили строки "настанет год России чёрный год..." По приезде домой, я тут же стал искать среди книг - Лермонтова, сознавая, что это именно его стихи. И нашёл, и прочитал, и ужаснулся, и поразился - почему мы не обращали внимания на этот стих. И потом, когда власть захватили большевики, и меня вызывали в Черезвычайку, и когда видел как вокруг меня развивается хамство, которое как поганое дерево, уже протягивает в разные стороны зловонные ветки и цепляется за всё окружающее. И когда меня арестовывали, и ссылали, и вели к могильной яме, и там, уже засыпанный землёй, какое-то время оставаясь живым - ничему не удивлялся, потому что плыли и плыли в голове моей строки пятнадцати летнего поэта:
   "Настанет год, России чёрный год,
   Когда царей корона упадёт;
   Забудет чернь к ним прежнюю любовь,
   И пища многих будет смерть и кровь;
   Когда детей, когда невинных жён
   Низвергнутый не защитит закон;
   Когда чума от смрадных, мёртвых тел
   Начнёт бродить среди печальных сел,
   Чтобы платком из хижин вызывать,
   И станет глад сей бедный край терзать;
   И зарево окрасит волны рек:
   В тот день явится мощный человек,
   И ты его узнаешь - и поймёшь,
   Зачем в руке его булатный нож;
   И горе для тебя! - твой плач, твой стон
   Ему тогда покажется смешон;
   И будет всё ужасно, мрачно в нём,
   Как плащ его с возвышенным челом".
  Прочитал он монотонно, и умолк. И всё кругом молчало.
  И только через длинную паузу заговорил Шаляпин, задумчиво-угрюмо глядя вдаль: "Я, конечно, далёк от мысли видеть в Степане Тимофеевиче Разине символический образ России. Но правда и то, что думать о характере русского человека, о судьбах России и не вспомнить о Разине - просто невозможно. Пусть он не воплощает России, но не случайный он в ней человек, очень сродни он русской Волге. Находит иногда на русского человека разинская стихия, и чудные он тогда творит дела! Так это для меня достоверно, что часто мне кажется, что мы все - и красные, и белые, и зелёные, и синие - в одно из таких Стенькиных наваждений взяли да и сыграли в разбойники, и ещё как сыграли -- до самозабвения! Подняли над бортом великого русского корабля прекрасную княжну, размахнулись по-разински и бросили в волны... Но не персидскую княжну на этот раз, а нашу родную мать - Россию... "Подарок от донского казака"".
  145.
   - При чём тут казаки, - встрепенулся Ростропович, - при чём тут Разин:! Это же Ленин. Явно - Ленин! С "возвышенным челом".
  Шаляпин откинулся на спинку солнечного кресла, посмотрел в сторону Ростроповича и Вишневской, и спросил: "А что теперь слушают в России"?
   - Мы слушали Шостаковича, - незадумываясь ответил Ростропович. - А нынешним, я думаю, надо вслушиваться в музыку Шнитке.
   - Не знаю, - протянул Шаляпин.
  И тут, вдруг, возвысил голос Николай Александрович: "Но хоть кто-нибудь из нашего семейства нашёл спасение"?
   - О да, Ваше Величество, - радостно воскликнула Кшесинская, изобразив что-то вроде реверанса, - Великая княгиня Мария Павловна и её сыновья - Борис и Андрей, женою которого я стала! В июне восемнадцатого, мы все вместе спасались в Кисловодске.
  И она открыла лицо своё, сняв полумаску.
   - Ну, ещё бы Михен не спаслась, - почти что фыркнула Государыня.
   - Да ,но Кисловодск заняли большевики, которые даже арестовали Великих князей Бориса и Андрея. Потом, большевиков прогнал атаман Шкуро со своими казаками. Но их было слишком мало, и снова пришли большевики, и князья бежали в горы, в Кабарду, на парной линейке. Это было в августе. И только в сентябре они спустились с гор верхом, в сопровождении кабардинской знати, которая охраняла их во время перехода. За то время, что братья спасались в горных аулах, они обросли бородами, и моего Андрея многие принимали за Государя. И действительно сходство было
  Императрица фыркнула, и с укором посмотрела на мужа. Царские дети разом посмотрели на родителей. Николай Александрович явно смутился.
   - Но потом был ужас! - замахала руками Кшесинская, спешно возвращая внимание окружающих к своему рассказу. - Из Кисловодска нам всё же пришлось бежать в аул Тамбиевский. Но на полпути вся наша колонна беженцев попала под артиллерийский огонь большевистской батареи. Снаряды рвались над нашими головами, и паника поднялась ужасная. Кто стал гнать лошадей вперёд, кто бросился в сторону от дороги, чтобы укрыться от опасности. Среди этой паники, вдруг, в мою телегу вскакивает совершенно ошалелый военный врач и ложится на живот, не обращая внимания на то, что и без него нам в телеге было тесно. Даже в такие трагические моменты это было очень смешно.
  И она сама вдруг весело, но несколько наиграно, захохотала.
   - Потом по железной дороге до Туапсе, - продолжила она, успокоившись, - а от туда, жалким пароходишкой, в Анапу, где начальник английской базы генерал Пуль предложил Марии Павловне, от имени английского правительства, выехать за границу. Но она наотрез отказалась. Надо вам сказать, Ваше Императорское Величество, - посерьёзнев проговорила она, - что все члены вашей семьи, боясь за Вашу судьбу, отказывались покидать Россию. Но доложу я Вам, когда генерал Пуль высказал мнение, что Андрею следовало бы поступить в Добровольческую армию, Великая княгиня категорически против этого восстала, заявив, что не было случая в России, чтобы члены Династии принимали участие в гражданской войне.
   - Так дайте же ответ: спаслись вы или нет, - возмутилась Императрица.
   - Да. Только жаль, что Мария Павловна вскоре умерла. Случилось это в 1920 году во Франции, в местечке Контрексвиль, - склонив головку, печально закончила знаменитая балерина театра Его Императорского Величества.
  
  
  
  146.
   - Наталья Павловна, - неожиданно обратился Государь к Натали Палей, - ведь вы родились в Париже, когда ваш отец, моим Указом, был лишён возможности жить в России, за то что позволил себе вступить в морганатический брак с вашей матушкой. А вот не нарушь я этого Закона и не прости я Павла Александровича, так бы и жили вы в полном благополучии все вместе в городе Париже.
   - Да, но от судьбы не уйдёшь, - просто ответила Натали.
  Государь изумлённо посмотрел на неё и замер.
   - Не уйдёшь, не уйдёшь, - поспешила подтвердить Кшесинская, - вот вы, Ваше Величество, отослали на Персидский фронт, за Распутинское дело, Великого князя Дмитрия Павловича, и он остался жив.
  И тут разом возмущённо загалдели царские дети. И только старшая - Ольга, остановив повелительным жестом этот галдёшь, спросила: "И как же князь жил поживал? Женился"?
   - Да, на американке, - извинительным тоном отвечала Кшесинская, - но потом развёлся... Но сын у них родился.
   - А его сестра Мария Павловна, которую мы звали "младшей"? - вдруг заинтересовалась Татьяна.
   - О, вы не поверите, - тут же откликнулась Кшесинская, - она в Париже выказала себя такой умелой кружевницей!.. И даже кооператив свой открыла!
   - Она была превосходным фотографом в модных домах, - неожиданно встряла Натали Палей, но тут же осеклась, делая вид, что слегка поперхнулась.
  Но Государь не обратил на это никакого внимания, а только прибавил к сказанному: "Она молодец. Во время войны закончила курсы сестёр милосердия, и самоотверженно работала во фронтовых госпиталях, я знаю".
   - Тогда я тоже устроила свой лазарет, - поспешила объявить Кшесинская, - я нашла чудную квартиру недалеко от меня, на Каменноостровском проспекте. Лазарет был расположен на первом этаже, а внизу было помещение для служащих. Я не жалела средств на его устройство, в нём были две операционные и три палаты для раненых солдат. Я привлекла лучших врачей! А постоянный штат состоял из одной старшей сестры, двух сестёр, двух санитаров и повара Сергея. А летом, чтобы немного развлечь своих раненых, и дать им возможность подышать свежим воздухом после замкнутой лазаретной жизни, я привозила их к себе на дачу в Стрельну, партиями в десять человек. Для этого мне давали казённые грузовики. Я была очень счастлива, что могла украсить их жизнь!
   - А я устроил лазарет прямо в своём московском доме, - весело подхватил Шаляпин. - Жена и дочери мои служили сёстрами милосердия, а в доктора я пригласил самого Ивана Ивановича Красовского. Любил я беседовать с ранеными солдатиками. Песни их записывал. Мы, среди прочих блюд, часто готовили им пельмени по-сибирски, и с удовольствием вместе ели.
   - И мы, и мы и мы тоже служили сёстрами милосердия, - шумно встрепенулись царские дочери, - скажите, мама!
  Но мама только рукой на них махнула.
   - Да, подъём в массах был большой.., поначалу, - протянул Шаляпин.
  И замолчал. И все замолчали. И только Государь заговорил, продолжая какие-то свои размышления: "Вот вы, Наталья Павловна, сказали - "судьба". А Бог"?
  
  
  
  
  
  
  147.
  - Бог? Раз и навсегда: Богу нечего делать в плотской любви. Его имя, приданное или противупоставленное любому любимому имени - мужскому либо женскому, звучит кощунственно, - это отвечала не Натали Палей, к которой обращался Государь, это кричала Марина Цветаева, вылетевшая от куда-то из подбрюшья "Галактикуса", вместе с дочерью своей Ариадной. - Есть вещи несоизмеримые: Христос и плотская любовь. Богу нечего делать во всех этих напастях, разве что избавить нас от них, - продолжала она, как будто отвечая догонявшей её Ариадне или ещё кому-то. - Раз и навсегда им сказано: "Любите меня, Вечное. Всё прочее - суета". Неизменная, неизбывная суета. Уже тем, что я люблю человека этой любовью, я предаю Того, кто ради меня и ради другого принял смерть на кресте другой любви. Это я уже писала одному адресату, правда на французском языке, - прибавила она, и вдруг, резко обернувшись в сторону царской семьи, ещё добавила, - Церковь или Государство? Им нечего возразить на это, пока они гонят и благословляют тысячи юношей на убийство друг друга.
  Она явно кого-то искала, мечась по этому солнечному пространству, как потревоженная лесная птица.
   - Бальмонти-ик, - нараспев звала она, - а, Бальмонтик, где ты тут? Я знаю что ты зде- есь. Мне сказали. А, ты снова спрятался за занавеску, как в той парижской квартирке, где было выбито стекло, и вечно дуло. Но ведь здесь только солнечный ветер, Бальмонтик.
  И она вдруг резко взмахнула крылом, и раздёрнула солнечную занавеску. Находившиеся за ней мужчина и женщина, вскрикнули так, что напугали, отлетевших тут же в сторону, Цветаеву с дочерью.
   - Что же вы испугались, Марина, - обратилась Ариадна к матери, - ведь это же тот, которого вы искали - Константин Дмитриевич Бальмонт, с женою.
   - Я не испугалась, я поразилась, - в пол голоса заговорила Цветаева, - я ведь помню Бальмонта в поздней эмиграции, когда у меня сжималось сердце, глядя на разбитого поседевшего старичка, бывшего кумира женщин, знаменитого Поэта. И вдруг здесь он снова в своём прежнем гордом обличье. И его Элэн.
   - Мариночка, это вы?! - радостно воскликнул опомнившийся Бальмонт. - Что же вы так испугались? Вы не узнали меня?
   - А вы что испугались, - в свою очередь спрашивала та, приближаясь к сидящему на солнечном стульчаке, поэту.
   - А я вам скажу, - чётко выговаривал Бальмонт, - я вспоминал, как там, на Земле, снились мне иногда белые птицы, и тогда душа весь день пребывала в порядке. Белые птицы меня не обманывали, всё складывалось счастливо. И как потом, живя уже в Париже, я отдёрнул занавеску окна и замер в восторге. Белые птицы, множество белых птиц, малых и побольше, весь воздух Парижа белый, и сонмы вьющихся белых крыльев. Уже не во сне, а наяву. И вот на этом месте, вдруг, занавеска открылась, и появились вы, две белые птицы. Каково?!
   - А я думала, что ты закрылся от того, кому посвящал свои нелестные стихи: "Наш царь - Мукден, наш царь - Цусима. Наш царь - кровавое пятно,.."
  Но тут, маленькая хрупкая жена поэта, замахала ручками, испугано умоляюще глядя на Цветаеву своими огромными фиалковыми глазами. В это же мгновение Бальмонт поднял руку и сказал: "Не надо об этом. Да, я бегал с револьвером по баррикадам девятьсот пятого года.., кричал стихи... Но теперь вот как всё вышло".
   - Вышло, - передразнила Цветаева. - Вышло так, что зимой двадцатого года, мы с твоей Еленой, впрягались в детские саночки с мороженой картошкой или дровишками и везли, если повезёт. Помнишь, Бальмонтик?
  
  
  148.
   - Да-а, - протянул тот в ответ, гордо задрав подбородок, и став похожим на Дон Кихота, со своей бородкой и усами. - А ещё я помню как ты делилась со мной пайковой осьмушкой махорки.
   - Которую ты набивал в свою шикарную английскую трубку.
   - И вы курили её как индейцы, деля затяжки по-очереди, - вклинилась Ариадна.
  И Бальмонт расхохотался как ребёнок, прибавив сквозь смех: "Чтобы сэкономить табачок и растянуть удовольствие".
   - Чего смеёшься, - улыбалась Цветаева, - доставай свою трубку, у меня табачок припасён.
   - Ты с ума сошла, - не унимал смеха Бальмонт, - где же я её возьму?
  Но тут жена его Елена, как цирковой фокусник, вывела из-за спины руку, держащую великолепную курительную трубку. "Але ап" - озвучила её номер Марина Цветаева, ловко взяв из руки фокусницы трубку, и стала набивать её табаком из расшитого позолотой кисета.
   - Ах, милые мои заговорщицы, снова порадовали старика, - воскликнул изумлённый поэт.
   - Какой же ты старик, - говорила Цветаева, раскуривая трубку, зажжённую солнечным лучиком, - ты мужчина в самом соку!
   - Серьёзно, - весело удивился тот.
   - Серьёзней некуда, как говаривали старые люди, - с удовольствием затянулась дымком Цветаева, и передала трубку Бальмонту.
   - Какая прелесть! До боли знакомый запах. Что называется: "дым отечества", - проговорил поэт, сделал затяжку и закашлялся.
   - Бальмонт поперхнулся дымом отечества, - объявила Цветаева, как шпрехшталмейстер на манеже цирка.
  И Бальмонт снова расхохотался, но уже вперемежку с кашлем.
   - Я предпочитал читать Мережковского, - вдруг заговорил Николай Александрович, словно продолжая когда-то начатый разговор. И закончил: "Хорошо пишет".
   - А помнишь, папа, ты каждый вечер читал нам вслух какую-нибудь книгу, - заговорила его дочь Татьяна. - Это было тепло и уютно.
   - Это было не каждый вечер, - возразила Ольга.
   - Ну почти - каждый! - огрызнулась Татьяна.
  Императрица гмыкнула, и так взглянула, что всё смолкло.
   - А ты помнишь, Бальмонтик, как весной того же двадцатого года, мы провожали вас за границу? Кажется это был май, - снова передавая трубку Бальмонту, и пуская струйку дыма изо рта, заговорила Цветаева. - Это было в доме Скрябиных, благодаря вдове композитора Татьяне Фёдоровне,.. мы ели картошку с перцем, и пили настоящий чай в безукоризненном фарфоре. Все говорили трогательные слова, прощались и целовались.
   - Но вы тогда не уехали! - вдруг радостно воскликнула Ариадна, глядя на Бальмонтов широко открытыми весёлыми глазами. - Возникли какие-то неполадки с эстонской визой, и отъезд был ненадолго отложен. Окончательные проводы происходили в невыразимом ералаше: табачном дыму и самоварном угаре вами оставляемого жилья, в сутолоке снимающегося с места цыганского табора. Было много провожающих. Марина была самой весёлой во всём обществе сидящих за этим столом. Рассказывала истории, сама смеялась и других смешила, и вообще была так весела, как будто бы хотела иссушить этим разлуку.
   - Зачем вспоминать, - вдруг угрюмо, почти что угрожающе проговорила Цветаева, не глядя ни на кого, и прибавила: "Чехов "Три сестры"".
   - Вспоминать, вспоминать, вспоминать! - закричала Кшесинская, подпрыгивая как маленькая девочка играющая со скакалкой. - Сезон девятьсот десятого,
  149.
   одиннадцатого года был исключительно весёлым: много обедов, ужинов и маскарадов. Маскарады я очень любила и забавлялась на них от души, интригуя всех и вся, под маской с густой вуалью и в домино. А мои бенефисы?! Боже мой. В 1911 году я справляла свой двадцатилетний юбилей службы на Императорской сцене, и мне по этому случаю дали бенефис. Государь, обе Императрицы и вся Царская семья были в театре в этот большой для меня день. После представления, во всю ширину сцены был установлен длинный стол, на котором были выставлены подарки в совершенно невероятном количестве, а цветочные подношения были расставлены позади стола, образуя целый цветочный сад. Всех подарков я теперь вспомнить, а тем более перечесть не могу, кроме двух-трех наиболее памятных. Кроме Царского подарка я получила: от Андрея - дивный бриллиантовый обруч на голову с шестью крупными сапфирами по рисунку головного убора, сделанного князем Шервашидзе для моего костюма в балете "Дочь фараона". Великий Князь Сергей Михайлович подарил мне очень ценную вещь, а именно - коробку из красного дерева работы Фаберже в золотой оправе, в которой были уложены завернутые в бумажки - целая коллекция жёлтых бриллиантов, начиная от самых маленьких до очень крупных. Это было сделано с целью, чтобы я могла заказать себе вещь по моему вкусу - я заказала у Фаберже "плакку", чтобы носить на голове, что вышло замечательно красиво. От Животовского я получила большого, из розового орлеца, слона с рубиновыми глазами работы Фаберже и вдобавок эмалевую, в золотой оправе, пудреницу в виде портсигара. От публики по подписке я получила дивный чайный стол, тоже работы Фаберже, в стиле Людовика XVI с полным чайным прибором. Верхняя доска стола была из зеленого нефрита с серебряной балюстрадою. Ножки стола были сделаны из красного дерева с серебряными украшениями, а под столом, на перекладинах, была серебряная ваза для печений, которую можно было ставить на стол. Кроме того, также от публики, бриллиантовые часы в виде шарика, на цепочке из платины и бриллиантов. Так как денег было собрано по подписке больше, нежели эти предметы стоили, то на излишек были докуплены в самую последнюю минуту по мере поступления денег еще золотые чарки, и их накопилось довольно много. От москвичей я получила "сюрту-де-табль", зеркало в серебряной оправе в стиле Людовика XV с серебряной вазой на ней для цветов. Под вазой были выгравированы фамилии всех лиц, принимавших участие в подарке, и можно было, не подымая вазы, в зеркале прочесть все имена.
  Говорила она всё это, двигаясь по большому кругу широким балетным шагом, кружась, но при этом возвращаясь лицом к публике, выпрыгивая высоко вверх, взмахивая руками и крылами. И при каждом взмахе, о чудо, рассыпались как фейерверки, и повисали на солнечных лучиках, как на новогодней ёлке, эти бриллианты, сапфиры, жемчуга, рубины и золотые чарки, ослепительно играя на солнечном свете.
  И от этого чуда посветлели лица девушек, они даже зааплодировали, весело заулыбались, и только в глазах этих царских дочерей сверкнули навернувшиеся слезинки.
  Но царствовать на всём этом пространстве продолжала Кшесинская. Теперь она подлетела к ногам сидящего в кресле Шаляпина, красиво перегнулась, лёжа спиной на его коленях и капризно произнесла: "А к вам, Фёдор Иванович, хоть не заходи в гримёрную, после представления. Вы тут же запросто зазовёте к себе в гости пить шампанское. И мы пили шампанское у вас в доме. И в разгар веселья вы любили шутя пробросить по полу выпитую бутылку, крича своей жене в кухню: "Мария, шампанского нам" И она непременно скажет: "Федя, как тебе не стыдно"".
  
  "Ананасы в шампанском! Ананасы в шампанском!
  Удивительно вкусно, искристо и остро!
  150.
  Весь я в чём-то норвежском! Весь я в чём-то испанском!
  Вдохновляюсь порывно! И берусь за перо!
  
  Стрёкот аэропланов! Беги автомобилей!
  Ветропросвист экспрессов! Крылолёт буеров!
  Кто-то здесь зацелован! Там кого-то побили!
  Ананасы в шампанском - это пульс вечеров!
  
  В группе девушек нервных, в остром обществе дамском
  Я трагедию жизни претворю в грёзофарс...
  Ананасы в шампанском! Ананасы в шампанском!
  Из Москвы - в Нагасаки! Из Нью-Йорка - на Марс"!
  
  Громогласно декламировал долговязый мужчина, вылетевший из под днища корабля. И мало того, что он был высок ростом, он ещё вскинул вверх длинные руки и крылья параллельно рукам, держащим пару шампанского в золотистых обёртках.
  
   - Смотри-ка, - словно проснувшись, воскликнул Ростропович, обращаясь к жене, - это же Игорь Северянин!
   - Северянин! - восторженно вскричала Кшесинская, взметнувшись ввысь. - Северянин с шампанским! Какая прелесть!
   - Это для моего благодетеля! - широко отвечал Северянин. - Где же он?! Мне сказали что - здесь.
  На его вопросительный взгляд, Цветаева заговорчески тыкала воздух указательным пальцем. И Северянин двинулся в ту сторону куда ему указывала сестра по ремеслу, со словами: "Фёдор Кузьмич, встречайте своего вами рожденного"! И он эффектно развёл крылами, как будто открывал двустворчатую дверь в каком-нибудь шикарном дворце. Тем более, что так оно и оказалось. А за дверью той сидели за роскошным золотым столом мужчина и женщина. И всё здесь было в золоте, и вся обстановка была золотая.
  - Да, я люблю золото. Я бы и лысину себе с удовольствием вызолотил, но доктор говорил мол вредно - талант пропадёт и стану завистливым, - очень серьёзно заговорил, сидящий там мужчина, в пенсне с краями скошенными вниз как на трагической маске. - А я о такой именно обстановке мечтал, когда сидел в своей учительской каморке. На трясучем столе груда ученических тетрадей. И до чего они мне осточертели! Сижу под керосиновой лампой и ставлю болванам двойки и единицы с удовольствием. Авось, его за мою двойку или единицу папенька с маменькой выпарят. А печка чадит. Из окна дует. И такая тоска, такая тоска. Закрою глаза и представлю себе, что сижу в алом шёлковом кресле, по стенам зеркала и картины в золоченых рамках, на полу ковёр в розы, точь в точь, как у меня здесь теперь. И казалось мне, что в этом золотом тереме я, если его добьюсь, буду проводить золотые дни. Вот там, за школьными тетрадками, я был Кузьмич. Кузьмич Тетерников. А вам кого надо, молодой человек? - спрашивал он Северянина. - И что вы с таким удивлением смотрите на нас?
  - Конечно же я ищу Фёдора Сологуба, - наконец заговорил поэт, - а удивлён я тому, что вы здесь вместе. Вместе с Анастасией Николаевной! Ведь слыхал я тогда, в двадцать первом году, будучи в Эстонии, что она сердешная...
  - Да, - прервал его собеседник, - уже были готовы документы на выезд,.. и вдруг Анастасия Николаевна исчезла. Я ждал её каждый день. К обеду ставил приборы на две персоны.., но увы. Подкосила она меня. Я так и остался доживать в большевистской России.
  
  151.
  - Как же это с вами случилось, милая Анастасия Николаевна, - тихо спрашивал Северянин.
  - Не помню. Зачумкалась я, - отвечала та нервно куря папиросу, делая затяжку за затяжкой.
  - Не вынесла она того времени, - задумчиво отстранённо отвечал за неё муж, - холод, голод, добывание дров, стояние в селёдочных очередях.., продажа дорогих сердцу вещей, антиквариата. Молчания правительства на мои письма с просьбой об отъезде. Я даже Ленину писал. Потом обманул меня Троцкий своим положительным ответом. И вот, когда уже был назначен день отъезда в Ревель.., она пошла, и бросилась в речку с Тучкова моста.
  
   "В тени косматой ели,
   Над шумною рекой
   Качает чорт качели
   Мохнатою рукой.
  Таинственно-вкрадчиво стал декламировать Северянин, переступая с ноги на ногу в такт стиха, улыбаясь супружеской паре, и дирижируя бутылками шампанского.
   Качает и смеётся.
   Вперёд, назад,
   Вперёд, назад.
   Доска скрипит и гнётся,
   О сук тяжёлый трётся
   Натянутый канат.
  Продолжал он, пробрасывая: "Неужели забыли свой стих, товарищ Фёдор Сологуб"?
   Снуёт с протяжным скрипом
   Шатучая доска,
   И чорт хохочет с хрипом.
   Хватаясь за бока.
  И поддался Сологуб, и стал вторить читающему.
   Держусь, томлюсь, качаюсь.
   Вперёд, назад,
   Вперёд, назад,
   Хватаюсь и мотаюсь,
   И отвести стараюсь
   От чорта томный взгляд.
  И робко подключилась к ним Анастасия Николаевна.
   Над верхом тёмной ели
   Хохочет голубой:
   - Попался на качели,
   Качайся, чорт с тобой. -
  Им в унисон уже звучал голос Цветаевой, Бальмонта и его жены.
   В тени косматой ели
   Визжат, кружась гурьбой;
   - Попался на качели,
   Качайся, чорт с тобой. -
  Всё громче и громче стали звучать голоса читающих.
   Я знаю, чорт не бросит
   Стремительной доски,
   Пока меня не скосит
   Грозящий взмах руки.
  
   152.
   Пока не перетрётся,
   Крутяся, конопля,
   Пока не подвернётся
   Ко мне моя земля.
  И закончили совсем громко:
   Взлечу я выше ели,
   И лбом о землю трах.
   Качай же, чорт, качели,
   Всё выше, выше... ах!"
  И все захохотали, и зааплодировали друг другу как дети.
   - Господа! Будем пить шампанское! - объявил Северянин. - Кто мне поможет со второй бутылкой?
   - Давайте я, - тут же вызвался Ростропович, - я откупорю с удовольствием! Только во что будем разливать, - беря бутылку, спрашивал он.
   - А вон в те золотые бокалы! - восклицал Северянин.
   - Это не бокалы, это чарки, - возмутилась Кшесинская. - Мои чарки.
   - Вот и прекрасно! - обрадовался Северянин, - вы и раздайте их всем присутствующим.
  И хозяйка чарок, тут же, с лёгкостью, в одно касание стала рассылать их в руки окружающим. Но когда она дошла до царской семьи, то Императрица, строго прервала её ход: "Нет! Нам не надо. Мы уже пили шампанское, и нам довольно".
  Взорвали шампанское двумя искрящимися фонтанами, ловко наполнили чарки, и Северянин произнёс: "Господа, я поднимаю сей бокал в честь замечательного человека, знаменитого писателя и моего благодетеля Фёдора Сологуба! Потому что именно в его Литературном салоне состоялся мой дебют. Именно с его благословения изволил увидеть свет первый сборник моих поэзов "Громокипящий кубок". Это он организовал нашу первую гастроль по всей России: Минск, Вильно, Харьков, Екатеринослав, Одесса, Симферополь, Ростов-на-Дону, Екатеринодар, Баку, Тифлис, Кутаис".
   - Знаем, знаем: женщины были от вас без ума, поклонники носили вас на руках, - прервала его жена Бальмонта.
   - Давайте наконец пить честь Фёдора Сологуба, - от чего-то нервничая, воскликнула жена Сологуба.
   - Ура, - сказал сам Сологуб, и тут же опрокинул в себя чарку шампанского.
  И все стали пить из своих золотых чарок.
   - Вы что, плачете, Фёдор Иванович? - изумилась Кшесинская, чуть приседая, и заглядывая в лицо Шаляпина.
   - Нет, нет, - спохватился тот. - Нет. Я просто вспомнил.
   - Что вспомнили, - приставала Кшесинская.
   - Что вспомнил, - растерялся Шаляпин. - Вспомнил Италию. Италия это ведь особая страна. Там все разбираются в певческом искусстве. И я имел там грандиозный успех. И на радостях, когда закончились выступления, я пригласил всех артистов в ресторан, и заказал две дюжины шампанского. Итальянцы к такому не привыкли, и думали что я сошёл с ума. Было весело. Среди ресторанной публики оказался Габриеле де Аннунцио, в то время молодой, здоровый блондин с остренькой бородкой. Он сказал тост, должно быть, очень литературно-мудрёный, я ничего не понял. Впоследствии я познакомился с ним очень близко, мы с ним мечтали о пьесе, в которой были бы гармонично объединены и драма, и музыка, и пение, и диалог. Но это было ещё до Германской войны, - безнадежно махнул рукой Шаляпин, достав платок, и промокая глаза.
  153.
   - Кстати, летя сюда к вам, я видел плачущего Максима Горького, - весело говорил Северянин. - Он так плакал! Так плакал, что слёзы катились ручьями из глаз. А рядом с ним стоял какой-то мальчик, лет четырнадцати, гладя, и успокаивая пролетарского писателя.
   - Я кажется знаю что это за мальчик, - с некоторой щепетильностью встрял в разговор Ростропович. - Судя по всему, это тот самый мальчик, который вызвался рассказать всю правду об издевательствах над заключёнными в Соловецком лагере, когда Горький был там с визитом. Горький уехал. Мальчик исчез. Об этом поведал нам академик Дмитрий Сергеевич Лихачёв, который сидел в этом самом Лагере. Конечно ещё не будучи академиком.
   - Что называется: "а был ли мальчик", - сердито заметила Вишневская, своим грудным голосом. И почему-то посмотрела на Шаляпина.
  Но тот лишь молча кручинился головой своей.
   - А я вспомнила Париж, - словно в укор кому-то сказала Цветаева, и продолжила, - тридцать первый год, девятый год моего пребывания в эмиграции, и вдруг... Выступление Игоря Северянина! Конечно же я пошла. И слушала вас, Игорь.
   - Да, там было всего два выступления, - с удовольствием подтвердил Северянин. - Их устроил для меня князь Феликс Юсупов.
  Тут царские дети всполошились как по команде, и зашумели. Но Императрица царственным жестом немедленно прервала их возмущение.
   - Так вот, - настоятельно продолжила Цветаева, - я слушала вас, Игорь, как русского соловья среди гама парижских бульваров. Вы были на высоте со своей высоко запрокинутой головой. Мне многое понравилось. Но пронзило до боли моё сердце, тогда - одно. Я сразу запомнила его. Но сейчас могу сбиться. Так что помогайте мне.
  И она, сделав глоток, начала читать:
  
  "В те времена, когда роились грёзы
  В сердцах людей, прозрачны и ясны,
  Как хороши, как свежи были розы
  Моей любви, и славы, и весны!
  
  Прошли лета, и всюду льются слёзы...
  Нет ни страны, ни тех, кто жил в стране...
  Как хороши, как свежи были розы
  Воспоминаний о минувшем дне!
  
  Но дни идут - уже стихают грозы
  Вернуться в дом Россия ищет троп...
  Как хороши, как свежи будут розы
  Моей страной мне брошенные в гроб"!
  
  Она читала размеренно, а он деликатно тихо вторил ей через раз.
  А Голицын, сидя в межгалактическом корабле, вдруг вспомнил другие стихи, стихи самой Цветаевой, а точнее - песню на её стихи, которую пела его современница Алла Пугачёва. Музыка была достойна этих стихов, и зазвучала эта симфония в его голове:
  "Уж сколько их упало в эту бездну,
  Разверстую вдали!
  Настанет день, когда и я исчезну
  С поверхности земли.
  
  154.
  Застынет всё, что пело и боролось,
  Сияло и рвалось:
  И зелень глаз моих, и нежный голос,
  И золото волос.
  
  И будет жизнь с её насущным хлебом,
  С забывчивостью дня.
  И будет всё - как будто бы под небом
  И не было меня"!
  
  Дальше слова забывались, но музыка и голос продолжали звучать в его голове отдельными фразами, как позывные: "Виолончель, и кавалькады в чаще... К вам всем... Чужие и свои - я обращаюсь с требованьем веры и просьбой о любви..."
   И Голицын даже и не заметил, как корабль их уже сдвинулся с места. И как исчезла уже и Цветаева, и Северянин, и Шаляпин, и Царская семья... Теперь же перед ним проплывали, купаясь в солнечных лучах, и возлежа как в древнеримских термах, какой-нибудь Каракаллы, и соревнуясь в прочтении своих стихов, как в древней Элладе, уже знакомые нам: Пастернак, Брюсов, Мандельштам, Андрей Белый, Иосиф Бродский и ещё.., и ещё кто-то. Потом, отдельно проплыл Маяковский, в распахнутой от жары рубахе, и орущий свои стихи: "В сто сорок солнц закат пылал, в июль катилось лето, была жара, жара плыла - на даче было это..." Потом были есенинские женщины, окружившие солнечную ванну где сидел сам Есенин, и поливающие его солнечным светом из кузовков своих ладоней. А он выкрикивал как ребёнок: "Жизнь моя, иль ты приснилась мне? Словно я весенней гулкой ранью проскакал на розовом коне". И действительно - там, за спиной поэта, проскакал золотисто-розовый конь с мальчиком-седаком на спине, на котором белым парусом развивалась рубашонка, а на голове была целая копна золотых волос.
   Но никто этого, казалось, не заметил. Голицын хотел поделиться впечатлением с Карликом.., но передумал, взглянув на его безразлично вылупленный глаз. Тем более, что где-то зазвучала виолончель, фортепиано и голос Шаляпина, певший ту самую "Элегию":
  
   "О, где же вы, дни любви,
   Сладкие сны,
   Юные грёзы весны?
   Где шум лесов, пенье птиц,
   Где цвет полей,
   Где серп Луны, блеск зарниц.
  
   Всё унесла ты с собой -
   И солнца луч, и любовь, и покой.
   Всё, что дышало тобой
   Лишь одной"...
  Виолончель тоже звучала гениально - ходила на низы так - что ком к горлу.
   Но корабль двигался дальше, под ручным управлением карлика Бэса. И вот уже проплыла мимо знакомая нам компания, где теперь пел Джон Леннон, а все дружно ему подпевали, выбрасывая вверх руки со знаком vivat.
   А дальше, шла одинокая незабываемая фигура Мэрилин Монро, и встречал её там, в солнечном свете, мужчина огромного роста, атлетического телосложения и с охапкой цветов, которые он бросал над головой Мэрилин, и они нескончаемым водопадом осыпали обомлевшую от счастья женщину.
  
  155.
   Но вот и она исчезла , утонула в могучем Солнце как полевая бабочка, потому что корабль явно удалялся, и удалялся от этой пылающей невыносимо яркой звезды.
   И уставший, ото всего виденного, Голицын уже готовился перевести дух.., как вдруг зазвучала откуда-то такая знакомая мелодия и такие знакомые голоса:
  "Заповедный напев, заповедная даль.
  Свет хрустальной зари, свет над миром встающий"...
   Конечно же, это пели "Песняры"! И как подтверждение этому, там, за смотровым окном, словно из солнечной плазмы, вытягивался лик Владимира Мулявина, с его, так узнаваемыми, как будто полными слёз, огромными глазами и, конечно же - непременными усами, как у запорожского казака со знаменитой репинской картины. Видимо, он тянулся туда, к Солнцу, тянулся и медленно летел. Летел, оставляя за собой песню:
  "У высоких берёз своё сердце согрев,
  Унесу я с собой, в утешенье живущим,
  Твой заветный напев, чудотворный напев,
  Беловежская пуща, Беловежская пуща".
   У Голицына сдавило горло. Потому что это было близко - это была его молодость. Была его жизнь. Была первая неповторимая любовь. И всё, всё, всё.
   Тут же появилась Киска с парящей чашкой чая на блюдце.
   - Выпейте горячего чая, Пётр Григорьевич, - мило произнесла она, ставя пахучую чашку перед Голицыным.
   - Спасибо, - еле слышно выдавил он, безоценочно взглянув на неё.
  И он, казалось, весь ушёл в этот чай - бесконца помешивая его, нюхая и, прихлёбывая.
   - Ах, помягчало в грудях, - наконец-то выговорил он, попытавшись даже шутить. - А куда мы теперь? - спросил он, как бы безразлично, обращаясь к Бэсу.
   - К Земле полетим. К Земле, - холодно ответил тот.
   - Какая прелесть, - недоверчиво радостно протянул Голицын. - К Земле это хорошо. К Земле это здорово. Это то, что надо - к Земле.
  
  /продолжение следует/
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"