Кимстач Галина : другие произведения.

Девочка из прошлого

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Простая крестьянская девушка Мари, жившая в конце 17 века во Франции, неожиданно узнает, что не такая уж она и простая, а совсем даже наоборот, волшебница, как и ее - кто бы мог подумать - мать. Мари решает воспользоваться своим даром, чтобы влюбить в себя сына графа. Из этого ничего путного не получается, а мать, узнав обо всем, в гневе отправляет дочь "сама не знаю куда". Это удивительное место оказывается современной Москвой. Здесь Мари приютили немолодые супруги, на лицо ужасные, добрые внутри. И вот постепенно, не без приключений, происходит превращение француженки Мари Берже в русскую Машу Пастухову.

Галина Кимстач

для

Катерины Кимстач

Девочка из прошлого

или

Триста лет спустя

Ну о-очень нравоучительная сказка для девушек старшего школьного возраста

(Мальчикам читать запрещается!)

  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

Москва

2005

   Типография "Самиздат"
   Отпечатано на принтере HP LaserJet 1100
   8 января 2005 г.
   Экз. N 2.
   Давным-давно, в далеком ...мммнадцатом веке в небольшой деревушке на юге Франции жила-была одна добрая женщина по имени Франциска. Впрочем, это только в сказках так принято говорить: добрая женщина. Доброй она вовсе не была, но и злой ее назвать тоже было бы несправедливо. А была она, как все женщины: иногда сварливой, часто болтливой, любила посплетничать с соседками, перемыть косточки ближнему и дальнему. Под горячую руку попадаться ей не стоило, но отходила она быстро и долго зла ни на кого не держала. Муж ее, служивший егерем и охотившийся в бескрайних лесах графа дю Буа, много лет назад умер от смертельных ран, растерзанный раненым вепрем во время обычной охоты. В наследство Франциска получила четырех детей и клочок земли с уютным домиком, давно требующим капитального ремонта.
   Деревня их, окруженная с трех сторон лесом, лежала на берегу неширокого, но полноводного притока Роны, вдали и от моря, и от высоких гор. Благодатный климат - тепло зимой и не очень жарко летом - виноград и оливки удавались почти каждый год, скот был тучным и хорошо плодился. О снеге слышали только от стариков.
   История Франции тех, да и не только тех, лет полна событиями: бесконечные войны, религиозные распри, расцвет литературы и искусства и т.д., и т.п. Однако все эти события происходили "где-то там", в чужой жизни, и никак не затрагивали аборигенов, несмотря на то, что совсем недалеко (по нашим понятиям) были такие большие города, как Авиньон и Ним, где жизнь била ключом. Конечно, время от времени кого-то забирали в солдаты, каждую неделю священник в церкви громил в своих проповедях еретиков, но живых еретиков никто тут никогда не видел и представлял их себе чем-то вроде черта, с рогами и копытами. Даже эпидемии чумы, когда погибало чуть не по пол-Франции, обходили их стороной. Главные события - кто родился, женился, умер, ну, там еще, конечно, пожары, тут уж вся деревня сбегалась смотреть и давать дурацкие советы. Но пожары случались крайне редко, во всяком случае, гораздо реже, чем крестины, свадьбы и похороны, так что скука царила неимоверная. Этакий французский Урюпинск. Даже в названии деревни - Дюропэ - есть что-то похожее.
   Неспешно и неинтересно текли в этом Дюропинске годы. Дети росли, вдова старилась. Жили в основном тем, что собирали с сада и огорода и, несмотря на замечательный климат, едва сводили концы с концами, особенно пока дети были маленькими. Бабушки и дедушки давно умерли, и помочь вдове было некому. Из родственников у нее была только сестра покойного мужа, старая дева, которая работала в графском замке на кухне, даже не поваром, а так, посудомойкой и овощечисткой. Поэтому, хотя племянников она очень любила, ничего они от нее, кроме леденцов на праздники, не получали, наоборот, это вдова часто подкармливала золовку урожаем с грядок.
   Франциска вполне могла бы снова выйти замуж, например, за какого-нибудь вдовца с детьми, вариантов было не сосчитать, так как слыла она за женщину основательную, да и былая красота в свое время так наследила у нее на лице, что и сейчас этих следов оставалось еще предостаточно. Но на вопросы о замужестве вдова всегда отвечала, что не выходит замуж, потому что не хочет детям злого отчима. Во всяком случае, подожду, мол, пока они вырастут. И вот теперь сыновья, три отменных экземпляра, высокие, сильные в отца и такие же, как он, грубоватые и неотесанные парни - все, как и положено в те времена, были уже взрослыми, переженились и жили отдельно от матери, довольно далеко - не в их деревне. Старший, Жан, охотник, как и покойный отец, сам уже был отцом двоих сыновей; средний сын, Жак, плотничал и тоже имел сына; а младший, Жиль, пока бездетный, но уже ждущий сына, добывал себе пропитание крестьянским трудом. Сыновей и внуков Франциска видела не очень часто, жила она теперь вдвоем с дочерью Марией, и работали они вместе с ней от зари до зари в огороде и на винограднике, не разгибая спин.
   Если сыновей вдова воспитывала преимущественно подзатыльниками, что, кстати, сказалось на них очень положительно, то с дочерью такие меры были, как правило, излишними: Мария росла ласковой и послушной девочкой, от работы не отлынивала, мать жалела. Конечно, совсем без подзатыльников обойтись никак невозможно, так что и Марии иногда доводилось почувствовать на своем затылке тяжелую материнскую руку, но это было так редко, что все такие случаи можно по пальцам пересчитать.
   В общем, семья как семья, многие так жили, ничего особенного. И все же это были особенные женщины, иначе зачем было о них рассказывать. Мария, или, как произносят это имя французы, Мари, росла-росла, да и выросла в редкостную красавицу. С аккуратным носиком, лицом цвета персика, слишком даже нежным для крестьянки, очень высокая (для того времени, разумеется, сейчас-то ее рост, всего-то около 170 см, если мерить в метрической системе, которой в те годы еще и в помине не было, является вполне средним), вся из себя такая фигуристая, с тонкой талией, высокой грудью, и все остальное как полагается - в общем, была Мари не девушка, а конфетка. И хотя ее базовые параметры были далеки от современного стандарта 90-60-90, так что в модели ее бы сейчас не взяли, а порекомендовали бы подрасти сантиметров на десять и скинуть килограммов пять, говоря по правде, ни одна модель ей и в подметки не годится. Кроме всего прочего, Мари была блондинкой. Так что ее прямой нос и ее слегка вьющиеся золотистые волосы для этих мест, где население носато, смугло и черноволосо, были такой страшной силой, что парни, увидев их, обалдевали и полностью теряли дар речи, с которым у них и без того было не очень. Правда, обычно замечательные волосы, заплетенные в косы и уложенные короной вокруг головы, прятались, согласно требованиям приличия, под косынкой или чепчиком. В те времена даже благородные дамы не показывали лишний раз своих волос, правда, по другой причине: в моде были огромные парики. А под этими париками зачастую скрывалось нечто блеклое, с сечеными кончиками, порой вшивое не пойми что. Ведь л'Ореалей там всяких или Pantene-pro-V тогда еще не изобрели, да и вообще часто мыться было не принято, так что ходили все грязными и вонючими. А чтобы отбить собственный сильный запах, и дамы, и кавалеры обильно душились.
   Да, ну так вот... Помимо неоспоримых внешних достоинств, Мари отличалась добрым нравом - раз, трудолюбием - два, умела играть на лютне - три, и пела весьма приятным голосом - четыре. Поэтому вечерами, когда деревенская молодежь собиралась на посиделки, без Мари дело не обходилось. Ее всегда звали, даже когда она была еще совсем маленькой девочкой, потому что танцевать и петь под музыку куда как приятнее, чем без. В общем, все к ней относились хорошо, даже лучшие подруги.
   Еще Мари была девушкой грамотной. Правда, местные кумушки не считали это достоинством и вообще не понимали, зачем Франциска отдавала девочку учиться. Ну, мальчиков грамоте научить - это еще куда ни шло, хотя крестьянам тоже необязательно, а девочку науки только испортят. Тем не менее, целых четыре года с удовольствием проучилась Мари в школе, и учитель ее всегда хвалил. Она любила читать, и у них в доме, помимо молитвенника, даже две книги были: сказки Шарля Перро и басни Лафонтена. С картинками, очень дорогие. Ни у кого в деревне больше книг не было.
   Кроме того, Мари умела говорить не только на местном диалекте, но и на настоящем французском, на котором говорят в самом Париже. Правда, проявить свои знания ей не удавалось, потому что она почти нигде не бывала, кроме своей деревни, а про Париж знала только то, что он находится далеко на севере и что там в великой роскоши живут король с королевой.
   Всем была хороша Мари, почти ангел во плоти, но - никто не совершенен - и она имела недостатки. Во-первых, руки у нее были некрасивые - мозолистые, с грубой кожей, с поломанными ногтями, под которыми, если честно, почти всегда было черно. Что поделаешь - целыми днями в земле ковырялась. Этого, правда, никто не замечал, так как такие же грубые руки были у всех дюропинских девушек. Второй недостаток - полное отсутствие приданого - был существеннее, но красота, слухи о которой далеко перешагнули пределы родной деревни, его пересилила, и как только вошла Мари в возраст невест, так женихи и поперли.
   Однако Мари, хоть была из простой семьи, претензии имела большие, несмотря на отсутствие приданого. И мать ее замуж не торопила, желая для дочери лучшей доли. Не могла Мари представить своего будущего мужа грубым крестьянином, который не может двух слов связать, читать не умеет и, напиваясь по праздникам, колотит жену и детей. Мечтала она, чтобы ее муж был красив и изящен, как дворянин, чтобы любовь свою выражал благородными словами, как поэт, и все такое прочее. Но такие женихи почему-то к ней не сватались, наверно, в окрестных деревнях их и не водилось. Поэтому всем отказывали, и постепенно женихи почти кончились. Возникла серьезная опасность остаться старой девой. Ведь в те времена замуж выходили рано, в шестнадцать-то многие уже детей нянчили, а незамужняя девица считалась перестарком. А шестнадцать Мари должно было исполниться уже через полгода.
   А еще была у Мари тайна, которую она не доверила бы ни ближайшим подружкам, ни тем более матери - она давно была влюблена. И не в кого-нибудь, а в самого будущего владельца замка.
   Ох уж, этот замок! Первый раз ее туда, еще совсем маленькую, привез верхом на лошади отец - он должен был сдать на кухню добытую на охоте дичь. Дворец, окруженный широкой и высокой крепостной стеной, воздвигнутой еще несколько столетий тому назад предками нынешнего графа, произвел на маленькую девочку сильное впечатление. Она с круглыми глазами и раскрытым от восхищения ротиком рассматривала парк с ухоженными лужайками и цветочными клумбами, дорожки, посыпанные щебнем, пруд с лебедями и кувшинками. С тех пор поездки с отцом в замок стали для нее праздником. С раннего детства мечтала Мари жить там, не так, конечно, как граф с графиней, это, понятно, неосуществимо, а хотя бы, как ее тетка, которая вместе с другими слугами проживала в заднем крыле дворца. В замке постоянно требовалась прислуга, и Мари заикнулась как-то матери, что хотела бы там служить, когда вырастет, но вдова и слышать об этом не желала и вообще почему-то заявила, что этот замок - неподходящее место для молодой незамужней девушки. А над ее мечтой жить во дворце мать просто смеялась и говорила, что ничего хорошего там нет, в каменных холодных стенах, в малюсеньких темных комнатушках, куда никогда не проникает солнце. То ли дело здесь, в собственном доме, на своей земле - воздух, простор, свобода.
   Убедить друг друга им не удавалось, тем не менее Франциска никогда не препятствовала Мари помогать тетке на кухне в дни больших приемов и балов: и золовке помощь, и платят за это живыми деньгами, хоть и очень немного, и еды господской вкусной, какая в большом количестве от гостей оставалась, домой принесет. Сложной работы Мари не доверяли, так, подай-принеси, почисть овощи да помой посуду, да не всякую, только простую, а то, не дай бог, разобьешь дорогой китайский фарфор.
   Когда Мари заканчивала свою работу, ей дозволялось вместе с другими понаблюдать издалека за чужим праздником. Противоречивые чувства обуревали ее тогда: восхищение и зависть. Дамы поражали великолепными нарядами и блестящими драгоценностями. Кавалеры тоже были впечатляющи. Как изысканно приглашали они на танец, целовали дамам руки, говорили им что-то куртуазное. А музыка какая звучала! С некоторой даже злостью отмечала, однако, Мари, что девушки, которых кавалеры приглашали на танец и которым целовали руки, не были и вполовину так красивы, как она, подглядывающая за танцами в щелочку двери или в окно.
   - Почему они там, а я тут, в дверях? - с горечью думала она о несправедливом устройстве жизни. Потом от таких вот мыслей и революции происходили.
   Однажды она так же стояла в дверях и, приоткрыв, как обычно, когда была чем-то сильно увлечена, рот, зачарованно смотрела на танцующих. Неожиданно кто-то резко схватил ее за плечо:
   - Что это ты тут делаешь? Подглядываешь? - и повернул лицом к себе. Она узнала молодого виконта Антуана, будущего хозяина замка, офицера. Он приехал навестить родителей, а заодно и на бал (а, может, наоборот). Рядом с ним стояло еще несколько молодых офицеров, его товарищей, должно быть.
   - О, да ты прехорошенькая!- воскликнул он, вглядевшись в ее лицо, немедленно привлек к себе, смачно поцеловал в губы, обдав густым запахом помады для усов и дорогого вина, провел хозяйской рукой по груди и ягодицам.
   Мари жутко перепугалась, вырвалась и убежала. Никогда до нее никто так не дотрагивался и уж тем более не целовал. А вслед ей несся гогот молодых подвыпивших солдафонов.
   Она была сражена сразу и бесповоротно. Вечером, перед сном, Мари вновь и вновь переживала эту сцену, голова у нее кружилась так, что она боялась упасть с постели. В общем, уже на следующее утро она была безумно влюблена в графского сына и думала только о нем. Стала рассеянной и не всегда сразу отзывалась на материнский зов. Какие уж тут женихи!
   О молодом дю Буа, единственном сыне графа с графиней, говорили разное. Хорошее - о его мужской красоте и храбрости: он участвовал уже в нескольких сражениях в одной из непрерывных войн, ведущихся тогда Францией, и проявил себя героем. Плохое - о буйном нраве, о том, что он не дает спуску провинившимся слугам и иногда даже порет их сам, об оргиях, которые он устраивает со своими товарищами, о том, что практически разорил родителей, о том, что перепортил уже кучу молодых крестьянок, и, чтобы покрыть грех, старые граф и графиня выплачивали отступного родителям этих девушек и пристраивали их замуж. Наконец, самым огорчительным было то, что Антуан был помолвлен с дочерью маркиза де Бельмо, между прочим, довольно некрасивой и к тому же слегка косоглазой, однако обладательницей очень большого приданого. Свадьбу собирались справлять поздней осенью.
   Все это было Мари известно. Так что никаких шансов у нее не было, если не считать сомнительного удовольствия стать еще одной из опозоренных девушек. Однако это не имело для нее никакого значения, равно как и тот неоспоримый факт, что как только она убежала, Антуан тут же о ней и забыл. Мари не могла с собой совладать, его лицо все время стояло у нее перед глазами, как наяву чувствовала она щекотание его усов, даже запах помады был как настоящий. В общем, что тут долго говорить - первая глупая любовь...
   Даже мать наконец заметила, что с дочерью что-то не так, отнесла это на счет того, что девушка давно созрела и пора ее замуж выдавать, и уж следующему жениху не откажут. А тут вскоре и случай подвернулся. Пришла сваха сватать ее дочь за одного парня из дальней деревни. Он, говорит, как увидел Мари в базарный день на ярмарке, так ни о ком другом теперь и думать не может. Пела сваха о том, какой парень хороший да пригожий, да какие его родители зажиточные, да что для молодых отстроят быстро новый дом и отведут землю, и что Мари за ним будет как за каменной стеной, и все прочее, что положено врать в таких случаях. Франциска знала эту семью, хорошая семья, и парня видела, ничего себе парень, с виду только немного придурковатый. Но они все в этом возрасте такие, а многие и не только с виду, а этот скорее просто излишне стеснительный. Так что вдова готова была если и не согласиться сразу, так хотя бы пригласить жениха с родителями в гости на смотрины и для более серьезного разговора. Она позвала Мари и радостно сообщила ей эту новость. В ответ дочь разразилась слезами и, закричав, что скорее повесится, чем выйдет замуж за такого кретина, убежала из дому. И сваха, заявив возмущенно, что Франциска неправильно воспитала дочь, и так всех женихов распугаешь, ушла ни с чем.
   Упреки свахи задели вдову за живое и она решила, что все, хватит, теперь окончательно решено, что следующий раз (если он вообще будет), будет последним, а дочь она и спрашивать больше не станет. В конце концов, при любом муже у ее дочери всегда есть способ сделать свою семейную жизнь счастливой, только она про это пока не знает. И теперь мать все подыскивала подходящий момент для важного разговора с дочерью.
   А поговорить было о чем. Это только с виду Франциска казалась обыкновенной пожилой женщиной. Пожилой опять же по понятиям того времени, ведь сейчас женщину сорока пяти лет никто без риска для жизни не отважится назвать пожилой, наоборот, таких еще часто называют девушками, и при некотором внимании к своему внешнему виду им нетрудно казаться таковыми. А тогда сорок пять - вовсе не ягодка, а можно сказать, старуха. Каждое воскресенье она с дочкой ходила в церковь, истово молилась, регулярно исповедовалась в существующих и несуществующих грехах, но в одном, самом главном, не признавалась. В том, что была колдуньей. Вернее, не колдуньей, а волшебницей.
   Ведь колдуньи - это кто? Это такие страшные тетки с крючковатым носом и бородавкой на носу или подбородке. Они собирают в лесу всякую гадость, варят из нее отвары-отравы, поплевывая при этом в варево и что-то туда коварное приговаривая, втыкают иголочки в изображение врага, шепчут зловещим голосом заклинания и т.д. и т.п., а наша героиня ничего такого не делала и внешность имела вполне приличную, и лицо чистое.
   Волшебницы же - это нечто совсем другое, возвышенное. Волшебная сила Франциски, как у старика Хоттабыча, заключалась в волосах. Впрочем, аналогия не полная, Хоттабыч вырывал волоски из бороды, а у вдовы, естественно, борода не росла. Стоило ей сжечь волос, загадав при этом желание, как оно тут же исполнялось. Откуда в ней была это сила, Франциска не знала. Была, и все. И у матери ее была, и у бабки, и у прабабки, и, наверное, у более далеких предков по женской линии. Девочек у них в роду всегда почему-то рождалось только по одной, а многочисленному мужскому потомству ничего волшебного не передавалось. Ген, наверно, какой-то специфический был.
   Покойный муж и сыновья даже не подозревали о волшебных способностях своей жены и матери, сама же она считала их скорее грехом, но не признаваться в этом грехе на исповеди ей все же ума хватало. И дочке она до поры до времени тоже ничего не рассказывала.
   Пользовалась вдова своим даром нечасто и бестолково. Могла бы, казалось, захотеть стать владычицей морскою или там изменить мир к лучшему, ан нет. Даже корыта нового не пожелала, что было совсем уж глупо, потому что старое давно прохудилось, а сыновей помочь не допросишься... Ей и в голову не приходило хотя бы починить волшебной силой протекающую крышу или сотворить какой-нибудь красивый комод или белье в приданое Марии. И не только из-за того, что соседи прознают, и возникнут вопросы, откуда все берется, и можно прослыть ведьмой. Хотя время от времени кого-нибудь еще сжигали на костре для профилактики, пора массового сжигания ведьм уже давно миновала. Фантазии у нее, наверно, просто не было. А, может, ждала, когда сыновья, наконец, придут навестить мать и все починят. Ведь куда приятнее стирать в корыте, сделанном руками собственного сына-плотника, чем сотворить корыто из воздуха.
   Да и, если честно, исполнялись не все желания. Например, напустить несколько раз небольшие тучки на соседское сено - это пожалуйста, а вот когда три года назад была страшная засуха и погиб почти весь урожай, она столько волос сожгла, а дождя так и не случилось. Или вот, когда принесли домой окровавленное тело мужа, почти бездыханного, уж как пыталась она оживить его, жгла волосы один за другим, глотая слезы, молилась, но увы... Загадывала она тогда и вернуться на несколько дней в прошлое, чтобы уговорить мужа не ходить на охоту, или взять побольше помощников - тоже не вышло.
   Никогда нельзя было заранее угадать, получится или нет. Как правило, получалось по мелочам. Поэтому ее желания ограничивались в основном осторожным созданием неприятностей вредной соседке Полин, вроде натравливания на ее, соседкину, то есть, курицу проезжающей мимо графской кареты или гноением под затяжным дождем ее неубранного сена. А смотреть надо за своими курами и не пускать их в чужой огород подрывать чужие грядки! И лениться нечего, сено надо вовремя убирать, все в деревне уже неделю как спрятали свое сено под навесы, одна соседка все отмахивалась: успею, куда спешить.
   Но поскольку была вдова человеком незлопамятным, то на следующий же день после безвременной кончины курицы под колесами могла одним волоском вылечить противного сопливого малыша той же соседки, а потом и поделиться с ней своим сеном, а заодно и пригласить откушать куриного супа, сваренного из своей собственной курицы. Короче, логики никакой.
   О самом, пожалуй, существенном использовании своего волшебного дара Франциска вспоминать не любила. Вернее, сначала заставляла себя не думать об этом, потом забыла на самом деле и вспомнила только теперь, когда ее дочь выросла и превратилась в невесту, отказывающую всем женихам.
   В свое время родители выдали Франциску замуж не то чтобы против ее воли (никого ее воля не интересовала), а просто не спрашивая, за человека, которого она до свадьбы видела всего раза два и с которым ни разу по-настоящему не разговаривала. Но она была послушной дочерью и не возражала родителям, как Мари.
   Отвращения к мужу Франциска не испытывала, но и любви никакой не чувствовала. А тот, хотя и влюбился в нее с первого взгляда, как только увидел выбившийся из-под чепца белокурый локон, с самого начала повел себя с молодой женой не особенно ласково: недовольно ворчал все время, покрикивал, когда она недостаточно проворно накрывала на стол или не могла сразу найти какую-нибудь вещь, которую он с вечера положил "не помню где". В общем, вел себя, как сейчас говорят, соответственно своему социальному статусу и воспитанию, хорошо хоть, что не бил. Так что в семейной жизни Франциска вовсе не была счастлива.
   Вот однажды, когда муж, седлая лошадь, в очередной раз наорал на нее, потому что она никак не могла найти седло, которое он с вечера зачем-то повесил на насест к курам, Франциска тоже разозлилась и, с силой швырнув с трудом отыскавшееся седло в мужа, раскричалась, что с нее довольно, и больше она этого не потерпит. От таких слов ее муж еще сильнее разозлился и, уезжая, хлестнул ее по ногам плеткой.
   Было не столько больно, сколько ужасно обидно. Франциска поплакала, позлилась и решила, что надо что-то делать. Она могла бы отомстить мужу и задумать против него что-нибудь плохое, но все же она была волшебницей, а не колдуньей, поэтому загадала совсем другое...
   ...В тот день муж вернулся домой гораздо раньше обычного, сказал, что ему сегодня не до охоты, и на коленях, со слезами на глазах, просил у Франциски прощения, целовал ее руки и волосы. И был прощен, тоже со слезами. В эту ночь был зачат их первый сын, Жан. С той поры муж был с Франциской всегда нежен, как и она с ним, ни разу не повысил на нее голоса, хотя вещи свои все равно продолжал разбрасывать где ни попадя. Но искали они их теперь вдвоем, а потом втроем, вчетвером, впятером, вшестером и всегда с шутками. И до самой мужниной гибели были в их семейной жизни совет да любовь на зависть окружающим.
   Правда, в глубине души Франциска чувствовала что-то ненастоящее в любви, вызванной к жизни волшебством. Она бы предпочла любовь, возникшую естественным путем, поэтому и не любила вспоминать, чему обязана своим семейным счастьем. Однако теперь, когда никак не удавалось выдать дочь замуж, она подумала, что, в конце-то концов, и такая индуцированная любовь - тоже выход, а отказывать всем и дальше просто невозможно - время подпирает.
   К тому же с годами ее золотые волосы стали седеть, а с сединой пропадала и их волшебная сила. Теперь, чтобы исполнилось желание, вдове приходилось все дольше и дольше высматривать в зеркале подходящий волосок. Так что самое время поведать дочери их семейную тайну.

* * *

   Июнь в тот год выдался необычно холодным и дождливым, камин приходилось топить каждый день. Рона и ее притоки вышли из берегов и грозились затопить все вокруг. Вечером, когда они сидели у очага и вязали из козьей шерсти носки племянникам Мари, Франциска решилась наконец заговорить с дочерью о волосах. Так, мол, и так, дочка, вот как нас с тобой господь наградил. В том, что этот дар - божий, а не дьявольский, она была уверена на все сто процентов, так как никакого черта ни разу в жизни не видела. Впрочем, бога она тоже никогда не видела, но в божье бескорыстие непонятно почему верила, а вот если бы ее дар был от дьявола, тот непременно давно бы уже явился и потребовал что-нибудь взамен, например, ее бессмертную душу.
   Дочь выслушала речь матери с изумлением и недоверием, открыв рот и округлив глаза. Вид у нее при этом стал детским и немного глуповатым. Сначала она не поверила:
   - Это, конечно, сказка, мама?
   - Смотри сама, - сказала Франциска, вырвала из головы волос, подожгла его на пламени свечи и... ничего не произошло.
   Мари рассмеялась, одновременно облегченно и разочарованно, но мать рассердилась:
   - Нечего смеяться, волос просто оказался седым, - она взяла в руку осколок зеркала, - Посвети-ка мне, - нашла нормальный золотой волос, подожгла его, и на столе появилась миска с дымящимся ароматным супом.
   - Ой, неужели же это правда?! Сделай скорей еще что-нибудь!
   Процесс был повторен, и на стол упало из ниоткуда большое яблоко с красным боком.
   Мари помолчала, осмысливая происшедшее. Если суп еще можно было объяснить каким-то фокусом, то яблоко в июне - это настоящее чудо. Ну надо же, ее мать - волшебница, кому рассказать - не поверят! Потом вдруг ее глаза наполнились слезами:
   - Но... мама, если ты все можешь, почему же мы тогда так плохо живем?!
   Мать искренне удивилась и обиделась. Ее-то положение вещей вполне устраивало.
   - Чего это мы плохо живем? Кажется, не голодаем, от жары и холода не мучаемся. Все у нас есть: и дом, и сад, и скотина, и одежда, и даже ожерелье у тебя есть, и колечко. И в школу ты ходила, и на лютне играть умеешь, и... Эх, да что говорить-то, неблагодарная ты дочь! Чем это ты недовольна?!
   - Ах, мама, ну как ты не понимаешь? Дом у нас, того и гляди, развалится, и разве это одежда, вся в заплатах!? И вообще - с таким-то даром вся жизнь у тебя могла быть совсем другой. В богатстве, великолепии, ты могла бы жить во дворце, среди королей! Самой королевой быть!
   - Чего я там не видела, среди твоих королей!? Мне и здесь хорошо. - Франциска не понимала или делала вид, что не понимает.
   Но тут обсуждение того, хорошо или плохо жить среди королей, было отложено, потому что до Мари дошла наконец и другая часть тайны, что открыла ей мать - ведь и у нее, Марии, волосы тоже волшебные. Она немедленно захотела это проверить, тут же вырвала один волос, подожгла, бац - еще одно яблоко стукнулось о поверхность стола. Еще один волосок подожжен, бац - маленькая яркая птичка испуганно забилась в окно, ища путь к спасению. На то, чтобы она исчезла, ушел еще один волос, потом еще - бац - и на шее Мари появилось золотое ожерелье, бац, бац - кольца на руках, еще - нет, на этот раз баца не было, вернее, был настоящий бац, так как тут она получила от матери по рукам.
   - Ну что же это такое! Немедленно прекрати, так ты без волос останешься.
   - А что, разве они больше не будут расти? - испугалась Мари.
   - Хм, не знаю... - задумалась Франциска. Она никогда не задавала себе этого вопроса, так как за всю жизнь вряд ли вырвала более сотни-другой волос, а говорят, что у человека их тысяч сто. - Во всяком случае, ты должна семь раз подумать, прежде чем загадать желание, иначе такого натворишь!
   Тут она устыдилась, вспомнив о пресловутой курице, убитой вовсе не после долгих размышлений, а во гневе. Но вида не показала - из педагогических соображений.
   - Я тоже, как и ты, в первый день, когда мать мне рассказала о нашем даре, куролесила и творила незнамо что, поэтому сегодня тебя ругать не буду. Но на будущее учти: всегда сначала хорошенько подумай, прежде чем что-то загадать, будь осторожной, опасайся людской молвы...
   И так далее в том же духе. Еще минут пятнадцать она учила Мари, как правильно распорядиться своим даром (хотя разве сама-то она им распорядилась - зададим риторический вопрос). Наконец вдова заметила, что дочь уже давно не слушает, а погружена в свои мысли, да и вовсю зевает, и отправила ее спать. Потом, кое-что сообразив, поднялась за ней по скрипучей лестнице.
   У Мари на чердаке была собственная малюсенькая комнатка, такая низкая, что если встать в полный рост, головой упираешься в потолок. Там едва помещались постель (набитые соломой матрас и подушка и лоскутное одеяло), небольшой сундук и табурет. Крыша в комнате протекала в двух местах, под которыми стояли тазики для сбора воды, и они были уже почти полными.
   - Ты бы хоть крышу новую сотворила, мама, - Мари выплеснула воду в окно и снова поставила тазы под капель, укоризненно посмотрев на мать.
   - Братья твои обещали скоро прийти починить, - возразила Франциска, но все же почувствовала угрызения совести. Сыновья уже несколько месяцев как обещали устранить протечки, но все были заняты, а дожди лили каждый день. - Все, спать, завтра много дел.
   Она перекрестила дочку, поцеловала ее в лоб, как было у них заведено с детства, затушила свечу, забрала ее на всякий случай с собой и ушла.
   ...Наутро, только петухи пропели, вдова вышла накормить птицу и выгнать коз и овец на пастбище. Потянулась, широко зевнула и подняла голову посмотреть, не собирается ли опять дождь. И обомлела, увидев, что вчера еще соломенная крыша блестит на рассветном солнце свежей красной черепицей. Чертыхнувшись, она бегом, пока никто из соседей не проснулся и не увидел, вернулась в дом, сожгла волос и восстановила статус-кво. Правда, дыры в крыше восстанавливать не стала - ладно уж, пусть больше не течет.
   В негодовании поднималась Франциска по лестнице, чтобы задать Мари хорошую взбучку. Сгоряча она даже не заметила, что лестница больше не скрипит. А может, и раньше не обращала внимания на такую мелочь, как скрип. Открыла дверь и чуть не задохнулась от возмущения. Вместо соломенного матраса дочь ее возлежала на пуховой перине, застланной белоснежной простыней из дорогой ткани, с вышивкой по краю. Такое белье по рангу только графу с графиней! Вместо лоскутного одеяла на Мари было пуховое. Из-под шелкового пододеяльника выглядывала грязная голая пятка.
   - Где же она огонь-то достала? Ведь у меня все свечки пересчитаны, и ни одна не пропала, и лампы масляные все на месте, - недоумевала Франциска, приводя все в порядок. Наивная все-таки была женщина. Все очень просто: только она заснула, а засыпала она мгновенно, так как всегда к вечеру с ног валилась от усталости, ее дочь, немедленно перестав зевать, спустилась вниз и стащила свечу и огниво. А когда закончила заниматься волшебством, восстановила первоначальную длину свечи и отнесла назад.
   - Ох, зря я ей рассказала, ох, зря, надо было хотя бы до замужества подождать, - раскаивалась вдова, срывая во дворе крапиву, чтобы проучить дочь.
   Потом были крики, слезы с одной стороны и опять долгие нравоучения с другой. Наконец было получено обещание, что прежде, чем что-то задумать, Мари будет всегда советоваться с матерью. По крайней мере на первых порах, пока не наберется опыта.
   Вдова обещаниям дочери поверила, ведь раньше та ее никогда не обманывала, но все же на всякий случай каждое утро поднималась к Мари в комнату, когда та еще спала, внимательно все оглядывала, с удовлетворением отмечала, что все старое на месте, а ничего нового не появилось, и успокаивалась.
   А напрасно! Мари, хоть и не хотела обманывать мать намеренно, в душе была не согласна с наложенными на нее ограничениями, но правильно понимала, что большую часть желаний мать по непонятной ей, Мари, причине, исполнить не разрешит. А бурлящие страсти требовали выхода. И началась у Мари двойная жизнь. Время от времени она испрашивала у матери разрешения создать какую-нибудь чепуху, вроде новой гребенки или косынки. Ведь в самом же деле, разве она поверит, что у ее дочери совсем никаких желаний нет? Как раз это было бы подозрительно.
   Франциска иногда не разрешала, иногда разрешала, радуясь благоразумию дочери. Усыпив таким образом материнские подозрения, Мари втайне от нее делала, что хотела. По ночам она почти не спала. Даже на молодежные посиделки ее теперь было не заманить. Едва дождавшись, когда мать начнет прихрапывать, а ждать, как уже говорилось, было недолго, девушка тихонько спускалась вниз и брала свечу и огниво. Потом поднималась к себе, занавешивала окошко, зажигала свечу и принималась экспериментировать со своими волосами.
   В этом деле она проявила прямо-таки научный подход. Во-первых, опытным путем было установлено, что один волос исполняет только одно желание. К примеру, если загадать "суп и яблоко", появляется только суп, а если "яблоко и суп" - только яблоко. Так действительно без волос останешься. Однако если схитрить и загадать нечто обобщенное, например, "хороший ужин", то появляется скатерть, столовые приборы и сразу несколько блюд. А каких, и кто решает, что этот ужин - хороший, она пока не поняла. Во всяком случае, каждый раз "хороший ужин" был разным, иногда и не очень вкусным.
   Во-вторых, напуганная матерью, что на месте вырванного волоса новый не вырастет, Мари захотела сэкономить и попыталась использовать один волос несколько раз, или не дожигая его до конца, или разорвав на несколько частей, благо волосы у нее были длинные - до пояса. Однако оказалось, что задуманное исполняется, только если сожжена часть, содержащая корешок, а средняя часть и кончики волос силы не имеют. Так что экономии не получилось. Зато выяснилось, что волос, пролежавший без дела неделю в комоде, не потерял своей активности, поэтому можно создавать запас, например, из тех волос, что остаются на гребенке после расчесывания. Далее, она определила минимальную длину, необходимую для исполнения желания: оказалось, волос должен быть не короче ее среднего пальца. Кроме того, однажды она незаметно сняла золотой волос, запутавшийся в материнском гребне, и вечером попыталась загадать на нем свой ежевечерний "хороший ужин", но у нее ничего не вышло. Это даже успокоило молодую волшебницу: значит, и ее волосами никто другой не сможет воспользоваться, даже мать.
   После того, как эти основополагающие "законы Ньютона" были установлены, Мари перешла собственно к загадыванию разных желаний, надеясь, что их у нее все же меньше, чем волос, да и на месте вырванных со временем все-таки вырастут новые. Какое-то время она развлекалась "хорошим ужином" и заказом себе всяких сладостей: леденцов, пряников, вафель - то есть, всего того, что они могли себе позволить только в праздники, а хотелось всегда. Один раз даже возжелала горячий шоколад - очень дорогое лакомство, про которое она много слышала, никогда не пробовала и только один раз видела, как его пила графиня в саду.
   Однако вскоре Мари обнаружила, что платье ей стало почему-то узко, в животе после обильной еды на ночь начались колики, конфеты и пряники уже приелись до тошноты, да и на лбу вдруг выскочило два вулканических прыща. С шоколадом тоже промашка вышла. Она ведь не знала, что его пьют сладким, поэтому то, что получилось у нее, было ужасным на вкус, так что, отхлебнув, она тут же выплюнула горячую горькую жидкость прямо на пол и от злости швырнула туда же и полную кружку. Потом пришлось лишний раз вниз спускаться - за тряпкой, пол оттирать, жалко было тратить лишний волос на устранение последствий волшебным путем.
   После ужинов Мари переключилась на наряды. Примитивно? Ну, а чего ждать от простой крестьянской девушки?! Да и если честно, любая из нас, пользуясь такой возможностью, всю прическу извела бы на новые тряпки. Каждый ночной сеанс волшебства теперь начинался с сотворения большого зеркала, в котором она могла видеть себя целиком. Сначала она "заказывала" себе праздничные крестьянские платья, а потом замахнулась и на дворянские. Если бы ее кто в этих платьях увидел - не избежать неприятностей: каждое сословие должно было носить свой тип одежды. Перчатки, бусы, кольца, серьги - все было перемерено. Часами крутилась она перед зеркалом и очень себе нравилась. Вот только жалела, что никто ее такой красавицей не увидит.
   Наигравшись, она с сожалением все уничтожала, восстанавливала, как обычно, длину свечи, чтобы мать ничего не заметила, тушила и относила вниз. Сделать себе или хотя бы купить собственные свечку и огниво Мари не могла. Во-первых, у нее не было денег. Теперь, правда, она могла сделать себе сколько угодно денег, но торговец свечами мог выдать ее матери, спросив при случае, как им удалось разбогатеть, и с чего это они столько свечей стали покупать. А потом, мать каждый вечер все проверяла, а спрятать что-то в ее в комнате было негде, поэтому и приходилось Мари каждый раз спускаться и подниматься по лестнице, боясь, чтобы мать не проснулась. Хорошо хоть лестница теперь не скрипела. Затем она проветривала комнату, опять же, чтобы наутро мать не почувствовала запаха. Потом наконец ложилась спать. Только спать оставалось всего ничего, и днем Мари ходила как сонная муха, на все натыкалась и стала жутко рассеянной, вплоть до того, что однажды вместо сорняков выдернула из грядки весь шпинат, за что была матерью не только отругана, но и отподзатылена.
   - Хотела бы я знать, о чем ты все время думаешь!? - возмущалась та.
   Между прочим, знать бы не мешало. Потому что думала Мари теперь только о том, как бы использовать свои открывшиеся способности, чтобы встретиться с Антуаном и влюбить его в себя. Однажды она попыталась с помощью волшебных волос вернуться в тот день, когда он ее поцеловал, чтобы почувствовать все наяву еще раз, а может, и изменить кое-что. Однако ничего у нее не получилось... Так что надо было придумывать что-то другое.
   В общем, мечтала она так бесплодно, мечтала, пока однажды в конце лета к ним не наведалась сестра ее покойного отца, та, что служила в замке на кухне. Между делом она рассказала, что через неделю по случаю пятидесятилетия графа в замке состоится большой бал, будет много народу, и пусть Мари придет ей поможет, ей заплатят, а лишний су никогда не помешает. Мари пообещала прийти, поломавшись для виду, мол, у них и так сейчас много дел на огороде и в саду, урожай надо убирать, каждый день на счету, а сама обрадовалась до невозможности: вот он - шанс поближе познакомиться со своим Принцем, то есть с графским сыном. Она ведь сто раз перечитывала сказку про Золушку и решила, что это как раз тот случай, когда она, как Золушка, сможет найти свою судьбу. Она так и видела себя Золушкой, хотя у нее была не злая мачеха, а любящая мать, и работала она хоть и от зари до зари, но не больше, чем ее подруги. Все равно она отправится на бал, пусть ее туда никто и не приглашал, и завоюет своего принца.
   В своих мечтах Мари заходила очень далеко. Вот она представляла себе, как поздней осенью они сидят вместе с Антуаном у камина в огромной зале замка, почему-то как две капли воды похожей на комнату в их с матерью домике, он курит трубку, а она играет ему на лютне. А вот, соприкоснувшись лбами, они склоняются над колыбелькой их маленького сына и умильно ему улыбаются. А вот наутро она, на крыльце вроде бы и замка, а одновременно опять почему-то и материнского дома, перекрестив, благословляет Антуана на очередной ратный подвиг. Тут Мари даже прослезилась и прогнала от себя такие мысли. Думать надо сейчас не об этом, а том, как попасть в замок на бал!
   Итак, на подготовку была неделя. Для начала Мари до мелочей продумала свой наряд, на что ушло два дня, вернее, две ночи. Только сейчас она обратила внимание, какими ужасными выглядят ее большие грубые руки на фоне богатого вышитого серебром шелкового платья. Попробовала их исправить - не получилось, только волос зря пропал. Ладно, выйти из положения помогут тонкие перчатки до локтей. Значит, так: платье, расшитые жемчугом туфли, драгоценности, парик, пудра, духи, веер, носовой платочек, перчатки и маленькая сумочка, - вроде ничего не пропущено. А чтобы не забыть какой-нибудь важный аксессуар в ответственный финальный момент, она даже составила список того, что понадобится ей в день бала, для чего пришлось отдельно сотворить бумагу и чернила: ведь таких вещей в доме не держали - записывать было нечего.
   На третью ночь незадолго до полуночи Мари, захватив свечу, вышла из дому и отправилась в лес, который начинался в каких-нибудь ста туазах от их забора. Хотя полная луна светила так ярко, что можно было, как говорится, иголки собирать, но все равно ночью лес незнакомый, опасный: вдруг зверь какой хищный выскочит, или черт, или разбойник. Но охота пуще неволи, ведь результаты волшебства, планируемого на эту ночь, в ее комнате не поместятся, к тому же надо было быть уверенной, что никто ничего не увидит и не услышит. Далеко вглубь она заходить все же не стала - страшно, прошла вдоль дороги, идущей через лес, туазов 50, так, чтобы только опушка леса скрылась из виду, зажгла свечу и загадала карету с тройкой лошадей, точнее, был загадан "богатый конный экипаж". Немедленно перед ней возникло белое туманное облако. Когда оно рассеялось, Мари увидела стоящую на дороге карету, обшитую бархатом и обитую металлом. Нервные тонконогие лошади рыли копытами землю и негромко недовольно фыркали. Хотя ночью все кошки серы, но луна была настолько яркой, что было видно, что бархат бордовый, а обивка кареты из золота.
   Кучера Мари загадывать не хотела - зачем лишний свидетель - поэтому, когда вдруг невдалеке что-то громко хрустнуло (волк? разбойник? или просто ветка от ветра сломалась и упала?), лошади испугались, и, громко заржав, унеслись вместе с каретой, а остановить их было некому. Пришлось спешно отправлять и карету, и лошадей в небытие.
   Следующая попытка была удачнее. В дополнение к новой карете (почему-то теперь обивка оказалась из зеленого бархата) и лошадям она загадала и кучера, только задумала: "пусть он молчит и ничему не удивляется". Пока кучер с тупым выражением лица держал лошадей, Мари влезла в карету, уселась поудобнее и осмотрела при свете свечи ее внутреннее устройство - ведь раньше ей никогда не приходилось в карете ездить. Потренировалась изящно влезать и вылезать из кареты. Это далось ей с трудом, особенно вылезание: платье было чересчур широко и все время застревало в дверях. Один раз Мари даже споткнулась на ступеньке, упала в пыль, испачкалась и вдобавок потеряла туфлю. Кучер все это время невозмутимо сидел на козлах, даже не повернув головы и тем более не пытаясь помочь ей подняться.
   - Да, как бы не опростоволоситься в самый неподходящий момент, - беспокоилась Мари и тренировалась снова и снова. Честно говоря, особого изящества в вылезании из кареты так и не появилось, но она себя со стороны не видела и в целом осталась довольна. Она вообще в последнее время была собой очень довольна.
   Еще она опасалась, что в полночь карета, лошади и кучер исчезнут, превратившись, как в сказке про Золушку, в тыкву, мышей и крысу, поэтому и дожидалась, пока церковный колокол отобьет двенадцать ударов. Слава богу, ничего подобного не случилось. Да и с чего бы это произошло, ведь не из тыквы же была сотворена карета! Хотя с другой стороны, из чего - тоже неизвестно.
   Итак, с нарядом и экипажем все было более или менее в порядке. Дело оставалось за малым - придумать себе легенду, чтобы ни у кого не возникало вопросов, кто она такая и что это она тут делает на балу, когда ее место на кухне, среди овощных очисток. На решение этой проблемы ушли оставшиеся дни. В конце концов Мари решила представиться чьей-нибудь родственницей, только что вышедшей из монастыря. В те времена довольно часто девочки из благородных, но бедных семей, особенно сироты, воспитывались при монастырях, что-то вроде теперешних интернатов. Пару раз за эту неделю Мари наведалась на кухню в замок, якобы к тетке. Путь был неблизок: замок от деревни отделяло около двух лье, т.е. часа два ходу в один конец, да еще дорога почти все время шла в гору, но что это такое для молодой девицы, обуреваемой страстными желаниями.
   Путем расспросов, не столько даже тетки, которую дальше чана с водой не допускали, и которая все дворцовые сплетни узнавала из третьих уст, сколько остальной прислуги, она разузнала о будущих гостях графа все, что было необходимо. Вообще-то самые осведомленные - подавальщики блюд, те, кого мы сейчас называем официантами, - были гордыми и заносчивыми, так как и одежда у них была самая красивая, и работа самая чистая, всегда среди благородных господ, и объедки с господского стола все их. К разговорам с посудомойками они снисходили редко, но если найти к ним подход, а Мари это умела, раздавая комплименты направо и налево, то их не остановить, выболтают все тайны.
   Они-то и рассказали, что одна старая, почти выжившая из ума баронесса всегда раньше всех приезжает на бал одна. А выжила она из ума не столько от старости, сколько от горя: несколько лет назад у нее в одну неделю от неизвестной болезни умерли муж, сын, дочь и зять. Остались она да внучка Изабель примерно одних лет с Мари, которая сейчас воспитывается при аббатстве Святого Трофима.
   Вот и решила Мари стать на время внучкой баронессы. Нельзя сказать, что она была законченной авантюристкой и совсем уж ничего не боялась. Еще как боялась, но еще сильнее страха хотелось ей найти своего принца, то бишь, графского сына, и очаровать его. Только туфельку на балу, как Золушка, она терять не собиралась - уж очень ненадежное дело. Да и, по правде говоря - она критически осмотрела свою ступню - нога у нее вовсе не была такой малюсенькой, как у Золушки, а была, напротив, как у мачехиных дочек, довольно здоровая, размерчик так 38 по-нашему, широкая и с жесткой подошвой - ведь большую часть года она ходила босиком. Куда уж такую ногу протягивать принцу для примерки!

* * *

   И вот наконец он настал - тот день, которого так боялась и ждала Мари.
   Накануне вечером она выкупалась в реке, уделив большое внимание удалению грязи из-под ногтей и оттиранию пяток. Впрочем, поскольку домой с реки она пошла босиком, толку в последнем было немного. Дома она собрала узелок, положив туда, кроме нарядных передника и чепчика, огарок свечи и копию огнива, созданную вчера ночью и спрятанную от матери в курятнике, а также лист бумаги со списком необходимых вещей и лоскуток, в который было завернуто десятка три заранее надерганных волос - кто знает, будут ли у нее завтра время и условия выдергивать волосы. Проверять содержимое узелка матери в голову не пришло.
   Перед сном Мари сожгла несколько волосков и заранее загадала, чтобы никто из слуг замка не узнал ее в бальном наряде, а баронесса, напротив, чтобы не удивлялась и приняла за внучку. И пусть, чтобы ее появление на балу не было неожиданным для хозяев и других гостей, баронесса предупреждает всех, что чуть позже на бал приедет ее внучка Изабель.
   Рано утром Мари вышла из дому с узелком в руках. С матерью было уговорено, что ночевать она останется у тети, а вернется к вечеру следующего дня.
   У забора ее уже ждала телега: пожилой односельчанин Поль, прозванный Хромым, чтобы отличить его от других многочисленных Полей, проживающих в Дюропинске, ехал в замок на телеге по своим делам и обещал подвезти ее и еще двух девушек, которые тоже подрядились поработать в день бала.
   Погода была чудесная. Солнце уже пригревало, но еще не пекло, дул легкий приятный ветерок, роса жемчугом блестела на траве, птички чирикали, и девушки, как птички, чирикали и пели всю дорогу. Даже Хромой Поль, обычно с утра хмурый, поддался очарованию окружающей среды и пытался подпевать надтреснутым голосом. Только певунья Мари почти не пела, а стучала зубами, но не от холода, а от волнения. И девушки подтрунивали над ней.
   Дорога показалась Мари одновременно бесконечно долгой и слишком короткой. Наконец, лес кончился, проехали поле и пруд с лебедями и подъехали к воротам крепостной стены...
   Тетка обратила внимание на несколько возбужденное состояние племянницы, но та ответила, что не очень хорошо себя чувствует, и что ее слегка познабливает. С одной стороны, эти слова входили в план, разработанный Мари, но также были и правдой.
   На кухне уже вовсю кипела работа. Гостей ожидалось более сотни, некоторые приехали с вечера, и уже на завтрак нужно было готовить намного больше, чем обычно. Так что Мари немедленно включилась в дело и за этим делом немного успокоилась и иногда даже могла думать о чем-то, не связанном с балом.
   Основной наплыв гостей пришелся на послеполуденное время. Когда кто-то приезжал, об этом тут же узнавала вся прислуга, и все бегали смотреть, кто в какой карете приехал, сколько слуг с собой привез, сколько лошадей в упряжке и другие столь же важные детали. Но псевдо бабушки - полусумасшедшей баронессы, про которую говорили, что она всегда приезжает чуть ли не первой, все не было и не было, так что Мари начала беспокоиться, что она вообще не приедет, и весь план пойдет насмарку. А потом вдруг неожиданно ей пришла в голову и страшно напугала мысль, что бабка-то ведь может приехать и не одна, а с настоящей внучкой, и как тогда быть? Она совсем извелась от неизвестности.
   Наконец, кто-то сообщил, что прибыла баронесса. Мари, отбросив нож, сломя голову понеслась смотреть на ту, которой предстояло стать на этот вечер ее бабушкой. Слава богу, одна. Надо было рассмотреть ее хорошенько, чтобы не перепутать вечером с чьей-нибудь чужой бабкой. Старая, толстая, голова трясется, все время что-то бормочет себе под нос. А при этом важная какая!
   Вдоль дороги, по которой баронесса шествовала от кареты до парадного входа во дворец, стояли слуги и, кланяясь, приветствовали гостью. Мари, тараща глаза на старуху, позабыв о приличии, вылезла вперед всех, загородив дорогу, так что лакей баронессы грубо отпихнул ее, заорав: "Прочь с дороги!" Она упала и до крови рассадила коленку. И все над ней смеялись.
   Мари обиделась, вернулась на кухню и больше уже не бегала ни на кого смотреть. Работала она, правда, теперь плохо, суетилась, все роняла, порезала палец. Тетка даже разворчалась, что помощи от нее никакой, лучше бы уж вообще не приходила, но Мари все повторяла, что она, наверно, заболела и ее знобит.
   Часам к шести все, что нужно, было уже вымыто, начищено и нарезано, работа Мари и ее тетки подошла к концу, в дело вступили настоящие повара. Обычно в таких случаях Мари убегала с другими девушками и парнями подглядывать за гостями замка и балом, но сейчас, сославшись на нездоровье, сказала тетке, что, пожалуй, пойдет-ка она домой, пока не стемнело.
   - А завтра утром кто мне помогать будет? Знаешь, сколько посуды мыть?! Идем ко мне, отдохнешь, выспишься, завтра встанешь здоровой.
   Но Мари отнекивалась, мол, плохо мне, а чувствую, что завтра будет еще хуже, так лучше болеть дома. От вранья лицо у нее сильно покраснело, как будто у нее был жар, так что тетка в ее недомогание легко поверила.
   - Ну ладно, иди, если настаиваешь. Только что ж ты пешком-то пойдешь, Хромой Поль скоро домой поедет, подвезет.
   - Нет, тетечка, пойду я... Хромой Поль поедет еще не скоро, если вообще поедет, а то упьется вусмерть в трактире, да так и заночует в телеге. Может, встречу кого другого по дороге, кто подвезет.
   Не хотела тетка ее отпускать, да куда там, не отговорить.
   Мари сняла с себя фартук, собрала свой узелок, попрощалась со всеми и пошла, якобы домой. И действительно, выйдя за ворота замка, она прошла пруд с лебедями, поле и вошла в лес, дорога через который вела к дому. Прошла немного по дороге и остановилась. Огляделась, прислушалась, не идет или не едет ли кто. Вроде все тихо. Развязала узелок, достала список, зажгла свечку и начала творить чудеса...
   Через несколько минут на дороге стояла вишневая вся в золоте карета, запряженная тройкой вороных жеребцов, с вишневыми лентами в гривах. На козлах сидел кучер в нарядной форме под цвет кареты. Перед каретой стояла густо напудренная красавица в темно-розовом глубоко декольтированном по моде платье, украшенном кружевами и вышивкой. На голые плечи был накинут прозрачный бледно-розовый шарфик, весь в золотых нитях. На голове у нее был белый парик, с которого на шарф осыпалась пудра, на руках светло-розовые перчатки выше локтя, на ножках туфли с золотыми каблучками, верх у туфель тоже розовый, и вышиты туфли золотом и жемчугом. На шее бриллиантовое колье, в ушах сверкали бриллианты, прямо на перчатки на пальцы было надето несколько золотых перстней, тоже с бриллиантами. В парике блестели бриллиантовые заколки. В одной руке красавица, в которой и родная мать узнала бы Мари с большим трудом, держала веер, а на талии на золотом поясе висела маленькая расшитая золотом и сверкающая бриллиантами сумочка с носовым платочком из тончайшего батиста, свечой, огнивом и грязноватой тряпочкой с волосами.
   С каретой и бриллиантами Мари явно перестаралась. Она хотела произвести на всех соответствующее неизгладимое впечатление, но не знала, что баронесса давно обеднела, была вся в долгах и просто не могла иметь такой роскошной кареты и столько драгоценностей. Да и вообще, между нами, девочками, говоря, наряжена она была довольно безвкусно, хотя и роскошно.
   Отправив в никуда с помощью волшебного волоса узел с одеждой, оставшейся от Мари, и надеясь, что завтра и больше уже никогда ей эта одежда не понадобится, Изабель села в карету, перекрестилась и велела кучеру ехать в замок.
   ...Пока шли все эти приготовления, пробило восемь вечера. Все гости уже были в парадной зале и, кто прохаживаясь по сверкающему паркету, а кто сидя на диванах, вели разговоры в ожидании обеда. Играла тихая музыка. Баронесса уже надоела всем своим сообщением, что скоро приедет ее внучка. Да никто на ее слова и внимания не обращал, так как она часто произносила глупости и вообще, как уже говорилось, имела репутацию полусумасшедшей. Но вот лакей, пропуская вперед блестящую розовую фигуру, возгласил:
   -Мадемуазель де Сен-Бенуа, внучка баронессы де Сен-Бенуа.
   Это была явная глупость, так как Изабель, хотя и была внучкой баронессы, была вовсе не де Сен-Бенуа, а носила фамилию своего отца, покойного виконта дю Барре. Однако все пропустили эту нелепицу мимо ушей, может, не расслышали за общим гулом голосов, может, решили, что какова бабка, такова и внучка, так что удивляться нечему, а может, не обратили внимания на слова, потому что всех сразил блеск сотен бриллиантов в свете сотен свечей, освещавших зал.
   Изабель огляделась по сторонам, пытаясь найти баронессу, но зал был большой, людей очень много, а старухи нигде не было видно. Она испугалась, но на ее счастье немедленно к ней подскочил какой-то немолодой полный господин и заахал:
   - Ах-ах-ах, Изабель, как вы выросли, ах-ах-ах, какая красавица стали, кто бы мог подумать! Я барон де...
   Он произнес свою фамилию, но от волнения и шума Изабель не расслышала ее хорошенько, что-то вроде де Такой-то.
   - Вы, конечно, не помните меня, а я ведь дружил с вашим отцом и видел вас еще в колыбельке. Позвольте отвести вас к бабушке. Тут, кстати, и ваш крестный отец, господин Ле Шантье.
   - Простите меня, господин барон, я вас действительно не помню, наверно, я тогда была очень маленькой. Но теперь мы можем заново познакомиться поближе, - кокетливым тоном сказала Изабель и пошла вслед за бароном де Таким-то. Что делать с крестным отцом, она пока не решила, но его присутствие здесь явно не предусматривалось.
   Баронесса сидела в кресле в дальнем углу зала с какими-то старухами, они увлеченно беседовали, наверно, сплетничали.
   Барон де Такой-то подвел Изабель к бабушке:
   - Вот, любезная баронесса, ваша очаровательная внучка, о которой вы сегодня столько всем говорили.
   Баронесса радостно бросилась к Изабель, но все же в ее взгляде Мари уловила некоторое недоумение.
   - Дорогая, что же ты так запоздала? Пойдем, я познакомлю тебя со всеми.
   И она, взяв Изабель под руку, провела по залу, останавливаясь по очереди у беседующих групп, представляя всем свою внучку и представляя внучке гостей. Изабель всем кланялась и приятно улыбалась, но имена и звания тут же забывала, да и все лица, такие разные, сливались в одно - уж очень много народа, и все одинаково блестящие. Выделила она только невесту Антуана и ее мать, но невесту она видела несколько раз и раньше, когда подглядывала в дверь.
   Принимали Изабель по-разному. Кто-то проявлял неподдельный интерес, особенно мужчины, расспрашивали о жизни в аббатстве, о планах на будущее, делали комплименты и целовали ее руку в перчатке. Женщины же, особенно с молодыми дочерьми на выданье, почуяв конкурентку, в большинстве своем только холодно кивали, произносили вежливое: "Очень рады познакомиться", и отворачивались, продолжая прерванный разговор. Про аббатство и планы на будущее Изабель отвечала общими словами на хорошем французском, пожалуй, даже лучшем, чем тот, на котором говорили собеседники.
   Один старик, наверно, тоже не полностью в своем уме, как и баронесса, ибо кому еще придет в голову расспрашивать молоденькую девушку, только что покинувшую монастырь, о ее политических взглядах, заговорил с ней о внешней политике Франции, спросил, что думает теперешняя молодежь о войне с Голландией?
   Изабель, которая ничего об этом не думала и вообще очень плохо представляла себе, где находится эта Голландия и что у нее за проблемы с Францией, быстро нашлась с ответом:
   - Я думаю, наш великий король продумал все за и против и принял единственно верное решение.
   Старики одобрительно загудели - умна. Уф-ф, пронесло. Вроде все пока шло прекрасно, никому и в голову не пришло усомниться, что перед ним не девушка благородных кровей, а самозванка. Правда, иногда баронесса портила всю картину, так как забывалась и говорила не "Позвольте представить вам мою внучку Изабель, дочь моей незабвенной дочери Матильды. Это ее первый выезд в свет", а "Вы знаете, сегодня чуть позже на бал приедет моя внучка Изабель, это ее первый бал после того, как я забрала ее из монастыря". Тут все смеялись, Изабель успокаивающе поглаживала бабушку по руке, виновато всем улыбалась, произносила:
   - Бабушка, я уже приехала, - и уводила старуху подальше от насмешек.
   Во время одной из таких оговорок, когда баронесса представляла Изабель группе молоденьких девушек, одна из них воскликнула:
   - Изабель, неужели это ты? Как ты изменилась за год, что мы не виделись! Так выросла, я бы тебя никогда не узнала. И лицо как изменилось, совсем взрослое стало. Ну, как там у нас в монастыре, что нового? Что аббатиса, все погуливает тайком с епископом? Да что ты на меня так смотришь, не узнаешь, что ли?
   Конечно, не узнает. Да и как она может ее узнать, если ни разу в жизни не видела. Вот так прокол! А думала, что все предусмотрела. Сейчас еще к крестному отцу подведут... А вслух Изабель произнесла, не называя девушку по имени, которого не знала:
   - Конечно, узнала, хотя и не сразу, ты тоже сильно изменилась. Только видишь, бабушка что-то не в себе, я за нее так переживаю, так переживаю... Поэтому извини, про аббатису мы с тобой потом поболтаем.
   Стоило баронессе и Изабель перейти от одной группы гостей к другой, те тут же начинали перемывать им кости:
   - А говорили, старуха совсем обнищала. Долги платить не из чего, а столько бриллиантов на девицу нацепила. Где она их взяла в таком количестве? Просто неприлично, да и безвкусно.
   При этом дамы с дочерьми говорили об этом со злобой, а мужчины, даже в возрасте, те же самые слова произносили мечтательно-задумчиво.
   Баронесса с внучкой уже обошли по периметру весь зал, но ни графа с графиней, ни Антуана Изабель пока не видела. И на крестного отца, слава богу, не наткнулись. Бабка уже пошла по второму кругу и начала представлять внучку по новой (все смеялись, отворачиваясь, а Изабель было стыдно, что у нее такая бабушка), когда всех пригласили к столу в обеденный зал.
   Там, наконец, Изабель представили хозяевам замка и сестрам Антуана, все они одарили ее равнодушно-любезной улыбкой. А Антуана все не было и не было! Гости рассаживались за огромный стол, причем молодежь посадили отдельно от родителей, в дальнем конце стола, но Изабель, боясь встречи с незнакомой ей "подругой по монастырю", отговорилась тем, что ей лучше остаться с бабушкой. Никто не возражал, так всем надоела глупая старуха.
   Слуги разносили закуски и напитки. Вежливо склонялись над Изабель, спрашивали, что ей положить и налить, не узнавая в ней Мари, на которую недавно покрикивали на кухне или норовили ущипнуть, кто помоложе и посмелей. Еда была просто великолепная, Мариин "хороший ужин" не шел ни в какое сравнение. Сначала Изабель от волнения кусок не лез в горло, да и боялась она опростоволоситься, взять не тот прибор или не так положить салфетку, но потом присмотрелась, как едят другие, и аппетит появился. Только бабка ее волновала, которая раз в пять минут громко, на весь стол повторяла: "Вы знаете, сегодня на бал приедет моя внучка Изабель". Каждый раз, раздражаясь все больше, Изабель ей мягко отвечала, поглаживая по руке:
   - Бабушка, успокойся, я уже давно приехала.
   - Ах, ну да, конечно, дорогая, - и успокаивалась ровно на пять минут, а потом начинала сначала. С внучкой она за столом практически ни о чем не разговаривала, но время от времени бросала на нее недоуменные взгляды.
   А Антуана все не было... Правда, рядом с его невестой стояло пустое кресло, наверно, он все же ожидается. Иначе присутствие здесь Мари теряло всякий смысл - ведь не для того же она столько усилий приложила, чтобы только вкусно поесть за одним столом с важными господами. Хотя аппетит у нее всегда был хороший...
   Но вот распахнулись двери, и в зал без доклада ввалилась гурьба молодых людей в военной форме. Шумно поприветствовав сразу всех, они расселись по местам. Антуан - ах, какой он был красивый, высокий, стройный, как ему шла военная форма, шпага на боку и усы - подошел к родителям, поздоровался с графом, поцеловал в лоб графиню, а потом галантно поцеловал невесте руку и сел около нее. Изабель заревновала, но не очень сильно, так как даже издалека было заметно, что сделано это было довольно равнодушно, просто для приличия.
   Она продолжала есть и пить, теперь, правда, больше делала вид, чем ела на самом деле, а сама исподтишка поглядывала, что делает ОН. А он, наверно, был очень голоден, так как ел быстро, не очень-то сообразуясь с этикетом, откусывал огромные куски мяса и глотал их, не жуя, почти не обращал внимания на невесту, на ее вопросы отвечал с набитым ртом, так что изо рта во все стороны летели крошки, и громко прихлебывал из бокала. И уж конечно не смотрел на остальных соседей по столу. Изабель даже подумала, что если бы она, как в другой сказке Перро, про Ослиную Шкуру, положила ему в пирог кольцо, он бы этого даже не заметил, проглотив кольцо вместе с пирогом. Наконец он утолил первый голод и только теперь обвел глазами зал. Взгляд его на мгновение задержался и на Изабель, что-то даже мелькнуло в этом взгляде заинтересованное, но тут же глаза его заскользили дальше, одинаково кратко останавливаясь на всех молоденьких девушках. То есть он ничем ее не выделил! Это ее-то, которая столько сделала, чтобы ему понравиться!
   Изабель впала в отчаяние, но тут как раз начались танцы. В соседнем зале, где они находились до обеда, громко заиграл оркестр музыкантов, и те из гостей, что уже наелись, потянулись туда. Баронесса озабоченно сказала ей:
   - Надо, дорогая, чтобы тебя приглашали как можно чаще, чтобы заметили. Иначе хорошую партию не сделаешь. Я забыла, вас в монастыре танцевать-то учили?
   Изабель успокоила бабушку, что танцевать она умеет, главное, чтобы ее пригласили первый раз, а там все пойдет само собой. Мари и правда умела танцевать почти все танцы того времени, а те, что не умела, могла выучить, что называется, на ходу, посмотрев, как танцуют другие. Пластики и музыкальности ей было не занимать. Вот сейчас к ней подойдет Антуан, пригласит на танец, а потом весь вечер будет танцевать только с ней одной! А в конце бала представит ее всем как свою невесту.
   Не успела она домечтать эту мечту из "Золушки", как к ним подлетел недавний знакомец - барон де Такой-то.
   - Баронесса, прошу вашего разрешения пригласить вашу прелестную внучку на первый танец.
   - Сделай милость, дружок, пригласи, а то сейчас моя внучка Изабель приедет, это ее первый бал после того, как я забрала ее из монастыря.
   - Бабушка, я уже приехала, - в сотый, наверно, раз повторила Изабель и извинилась перед бароном, но тот только посмеялся и, подхватив ее под руку, закружил в танце.
   Танцевал барон, несмотря на пузцо и преклонный (лет тридцать пять!) возраст, замечательно, так что Изабель даже получила удовольствие, да и она в грязь лицом не ударила. Не принимающие участия в танцах гости смотрели на них с одобрением, кроме нескольких важных мамаш с дочерьми - ведь точно отобьет женихов.
   После первого танца начался второй, потом третий, и пошло-поехало. Но тут с Изабель совершенно неожиданно произошла пренеприятная штука - она натерла пятки, сначала на одной ноге, а потом и на другой. Вроде и туфли должны были быть по размеру, но непривычные к обуви ноги сопротивлялись всякому насилию и просились на свободу. Так что танцевать, да и вообще ходить и даже стоять было очень больно, но она не показывала виду.
   Изабель пользовалась успехом, и приглашали ее многие, но почему-то барон де Такой-то успевал приглашать чаще других. Бабка это заметила и, заговорщицки подмигнув, сообщила, что барон богат и вдов, т.е. свободен, и этим надо воспользоваться.
   - Да он ведь толстый и старый!
   - Глупости какие! Вовсе не толстый, просто представительный мужчина, и совсем еще молодой. У него, правда, маленькие дети остались, но это совсем неважно. Он хороший человек и сказочно богат, а у нас с тобой одни долги.
   Баронесса хотела еще поговорить на эту тему, но тут Изабель пригласил на танец сам граф Шарль дю Буа. Только вот Антуан не проявлял никакого энтузиазма. Сначала он вообще не танцевал, потом пригласил, конечно, невесту, затем пропустил несколько танцев, опять пошел закусывать, сев теперь со своими приятелями за отдельный стол. Только когда начался длинный танец, название которого за триста лет забылось, и в котором партнеры все время меняются, мать и будущая теща совместными усилиями извлекли его из-за стола и почти насильно заставили идти к невесте.
   Изабель вступила в танец, быстренько рассчитав, что Антуан станет на короткое время ее партнером на третьей фигуре. Надо воспользоваться шансом и заставить его обратить, наконец, на нее внимание. И вот они уже стоят, вернее, движутся в такт музыке, напротив друг друга, она ему смущенно улыбается, а ОН держит ее за руку.
   - Где-то я вас уже видел, - задумчиво произнес Антуан, поворачивая Изабель вокруг своей оси. И вдруг неожиданно грубо: - Чего это ты столько бриллиантов нацепила, как в ювелирной лавке?
   Все, зевнул и перешел к другой партнерше. Да уж, чем такое внимание, лучше бы вообще никакого не обращал! Изабель так расстроилась, что дотанцовывала безо всякого интереса, мило улыбаясь партнерам и из всех сил пытаясь не расплакаться. Когда музыка смолкла, она увидела, что Антуан не пошел к невесте, что ее хоть немного успокоило, а опять сел за стол к приятелям, и оттуда сейчас же раздалось веселое молодецкое ржание и звон бокалов.
   От следующего танца, на который ее тут же пригласил барон, она вежливо отказалась, сославшись на то, что ей надо немного отдохнуть и отдышаться. И обмахиваясь веером, легкой поступью, неимоверно страдая от боли в пятках, пошла к баронессе, которая сидела среди таких же старух и внимательно их слушала, вставляя время от времени в разговор свою неизменную фразу о внучке Изабель, которая сейчас приедет.
   - А вот и ваша внучка приехала, - насмешливо произнесла какая-то старуха, увидев подходящую к ним Изабель, и все засмеялись.
   - Ах, дорогая, как ты поздно. Пойдем, я представлю тебя гостям!
   Изабель в ужасе замахала руками. Другая старуха взяла ее под руку, отвела в сторонку и сказала:
   - Милочка, ваша бабушка совершенно невозможна, да вы и сами это видите. Будьте добры, уговорите ее уйти отдохнуть и проводите в отведенные вам покои. А потом возвращайтесь к нам, вы так хорошо танцуете, мы будем вами любоваться.
   -Да-да, конечно, сейчас я ее отведу. Но я приехала отдельно и не знаю, куда нас поместили, - совсем потерялась Изабель.
   - Ничего, я сейчас распоряжусь, служанка вас проводит.
   Вот каким оказался ее триумф на балу - под насмешливые взгляды окружающих вести спать чужую бабку, которая достала всех своими глупостями. Однако ничего не поделаешь:
   - Бабулечка, ты не хотела бы отдохнуть немного? Да и я что-то устала. Пойдем в нашу комнату, - и повела, заботливо обнимая, по длинным коридорам вслед за служанкой. Хорошо еще, бабка не стала сопротивляться и говорить, что должна внучку дождаться.
   Коридор оказался бесконечно длинным, все время какие-то повороты, и с каждым поворотом все малолюдней и малолюдней, так что на обратном пути вполне можно заблудиться, а спросить дорогу будет не у кого. В отведенной бабушке и внучке прекрасной просторной комнате со стенами в гобеленах и с паркетным полом служанка помогла баронессе снять платье и лечь в постель.
   - Ты тоже ложись, - приказала баронесса. И тут же выдала про внучку Изабель, которая должна приехать с минуты на минуту.
   - Да, бабушка, я тоже ложусь, - не стала спорить Изабель и отослала служанку, сказав, что посидит с бабушкой, пока та не заснет, а потом вернется на бал самостоятельно.
   Когда служанка ушла, Изабель с трудом сняла ненавистные туфли и, постанывая, босиком докостыляла до зеркала, на котором стоял подсвечник с тремя зажженными свечами. Повернувшись к баронессе спиной, достала из сумочки волшебные волосы и загадала три желания:
  -- первое, чтобы старуха (она посмотрела на что-то бормочущую старую женщину и неожиданно почувствовала к ней жалость - ведь какое горе пережила, только внучка у нее и осталась, от такого любой с ума свихнется) спокойно заснула, а проснувшись, забыла про нее и не повторяла больше этой идиотской фразы про внучку и бал;
  -- второе, чтобы пятки быстро зажили, а то уже нет сил терпеть и улыбаться, когда хочется кричать от боли; и
  -- третье и главное, чтобы Антуан обратил, наконец, на нее внимание по-настоящему, а не так, как во время танца.
   Первое желание исполнилось очень быстро, по крайней мере, в его первой части, насчет сна. Бабка перестала бормотать, зевнула, внимательно посмотрела на Изабель, внятно произнесла:
   - А ведь ты вовсе не Изабель, - и тут же откинулась на подушку и захрапела.
   Ну, не Изабель и не Изабель, теперь это неважно, до утра она не проснется и ничего не напортит. Все, что могла, она уже испортила.
   Второе желание исполнялось гораздо дольше, минут тридцать. Мари приподняла подол платья и смотрела, как раны на пятках, пощипывая, медленно затягиваются. Когда, наконец, всякие следы исчезли, она опять надела туфли и вышла из комнаты с намерением отправиться в зал и посмотреть, как исполнится ее третье, заветное желание.
   Но до зала Изабель не суждено было дойти, потому что не успела она пройти по коридору и нескольких шагов, как за первым же поворотом кто-то схватил ее за руку.
   - Ага, вот она! Я за вами давно слежу, - незнакомый довольно пожилой мужчина крепко держал ее руку, не вырваться.
   - Пустите, больно! Кто вы?
   - Она еще спрашивает, кто я. Я-то крестный отец Изабель, а вот кто вы такая, скажите на милость! И почему баронесса выдает вас за Изабель?
   Вот он, этот крестный, про которого говорил барон де Такой-то, и о присутствии которого на балу у нее совсем вылетело из головы. А она-то думала, обойдется.
   - Да пустите же!
   Мари дернулась, что было сил, и ей все же удалось освободиться из цепких рук крестного. Только шарф остался у него в руках. Со всех ног припустилась она назад, в комнату, где спала баронесса. Быстро заперлась изнутри на ключ и, не обращая внимания на бешеный стук в дверь, скорей сожгла еще один волос: пусть он все забудет.
   Стук немедленно прекратился. Мари посидела в комнате еще немного, дрожа от страха и тяжело дыша. Потом осторожно приоткрыла дверь и выглянула наружу. Крестный стоял в коридоре, держа в руках ее шарф, и потерянно озирался.
   - Мадемуазель, не будете ли вы так любезны сказать, где я нахожусь? А вы случайно не знаете, как меня зовут? А что это у меня в руках?
   Издевается он, что ли, или действительно забыл ВСЕ?
   - Идите туда, - ткнула она пальцем вдоль коридора - и придете в бальный зал. А как вас зовут, я не знаю. И немедленно отдайте мое покрывало, - последнее было произнесено довольно грубым тоном.
   - Большое спасибо. Возьмите. А не будете ли вы так любезны сказать, что там, в бальном зале? А как вас зовут? Мы, случайно, не знакомы?
   - Там бал. А с вами мы незнакомы.
   - А не будете ли вы так любезны ...
   - Не буду. - чужой крестный не договорил, так как Мари с нетерпением подтолкнула его в плечо. - Да идите же, наконец, вас там ждут.
   Он послушно пошел в указанном направлении, а она стояла и раздумывала, стоит ли ей теперь вообще возвращаться на бал. Вроде бы крестный ей больше не опасен, но, с другой стороны, теперь, когда за бабку не спрячешься, и другие могут начать ее расспрашивать о том, чего она не знает, о каких-нибудь семейных подробностях баронессы, ее родственниках. Или девица, с которой она якобы вместе воспитывалась в аббатстве, но лицо которой Мари уже забыла и боялась теперь не узнать, начнет вести непристойные разговоры о шашнях аббатисы. Не лучше ли плюнуть на все, признать, что ее замысел не удался и отправиться домой? А с другой стороны, как же Антуан, как же ее любовь?
   Вот так она размышляла в коридоре, как вдруг из-за поворота показался ОН. Развязной и нетвердой походкой подошел Антуан к Мари и произнес:
   - Вот где ты прячешься, ик! бриллиантовая моя! Иди ко мне, крошка, ик!
   Такого Мари совершенно не ожидала, когда загадывала свое третье желание. Да ведь он совершенно пьяный, еле на ногах стоит! А тот схватил ее за руку и потащил вдоль коридора куда-то в противоположную от зала сторону. В углу одного из бесчисленных поворотов стоял кожаный диван, на который Антуан и плюхнулся, увлекая за собой Мари. Он тут же начал хватать ее за разные места, непрерывно при этом икая. И от него очень плохо пахло.
   - Скажи-ка мне, девочка, кто ты, ик!, такая? Только не ври про Изабель, я Изабель несколько раз видел, когда навещал сестру моего друга в аббатстве Святого Трофима, она ниже тебя на голову!
   - Я выросла!
   - Ага, выросла она, и нос в два раза уменьшился, ик, и глаза из темно-карих стали серыми. Я сразу засомневался, что ты Изабель, а сейчас услышал случайно, что говорил тут тебе господин Ле Шантье, и совершенно уверился, что ты - это не она. Ик, ик!
   Говоря все это, он не переставал гладить ее по груди и коленям. Мари, еще минувшей ночью так мечтавшая о прикосновениях Антуана, чувствовала теперь только омерзение, но вырваться из рук молодого офицера, хотя (или тем более) и пьяного, было гораздо труднее, чем из рук пожилого крестного. Звать на помощь она боялась, в основном из-за того, что тогда всем откроется ее обман.
   - Ну, признавайся, кто ты такая, крошка. Где-то я тебя все-таки уже видел, ик! Ну, ну, говори! - он обнял ее за шею и полез целоваться. Он приблизил свои губы к губам Мари и громко рыгнул прямо ей в нос. От мерзкого запаха Мари чуть не стошнило. Она резко дернула головой, и ее парик оказался у Антуана на коленях, а золотые волосы рассыпались по плечам. Хотя она быстро схватила парик и снова натянула на голову, кое-как спрятав волосы, было поздно.
   - Вспомнил, ик, ты - девчонка с кухни, которая подсматривала за нашими гостями. Надо же, чего придумала, представиться внучкой баронессы. А как тебе удалось старуху подговорить? И откуда драгоценности у поваренка? А куда вы с ней дели настоящую Изабель?!
   Пришлось частично раскалываться, не рассказывая о волшебстве.
   - Ничего с вашей Изабель не случилось, как сидела в аббатстве, так и сидит. А я тут потому, что хотела увидеть вас.
   - Меня? Зачем это?
   - Я... Я... Я вас люблю. Любила, то есть.
   - Ну и замечательно, ик! Сейчас мы хорошо проведем время.
   Он попытался повалить Мари на диван. Она яростно, но молча сопротивлялась. Тут его рука соскользнула с ее груди и наткнулась на сумку на талии.
   - Сумочка, - умильно-пьяно произнес Антуан, временно оставив попытки уложить Мари и переключив все внимание на сумку. - Какая красивая... А что у нас в ней лежит?
   Он отцепил, несмотря на протесты девушки, сумку от талии и вывалил содержимое себе на колени.
   - Платочек. Какой душистый! А это зачем? - не понял он, увидев огниво и свечу и брезгливо отбросив тряпочку с волосами. - Зачем тебе, ик, огниво, ты что, дурища, куришь? А свеча зачем? Тут у нас своих полно. Или ты, - с внезапно возникшим подозрением посмотрел он на Мари, - наоборот, украла у нас свечу? Ах ты, дрянь, - заорал он во весь голос,- воровка, ты явилась сюда под видом Изабель, чтобы своровать наши свечи, ик!
   Господи, как это было глупо! Чтобы девушка, на которой висит сотня бриллиантов, стала воровать свечи! Такое могло прийти в голову только пьяному.
   К счастью, когда Антуан начал орать, его хватка ослабла, и Мари удалось выскользнуть и рвануть по коридору туда, где, как ей казалось, слышались голоса и музыка.
   Девушка долго бежала по бесконечному лабиринту, но музыка громче не становилась, наверное, она заблудилась. Кругом темно и ни души, ни одного слуги. К счастью, Антуан ее не преследовал. Наверно, заснул на диване.
   Мари перевела дыхание, потом ткнулась в одну комнату по бокам коридора, в другую - все было заперто. Наконец, в одном из поворотов увидела окно. Она открыла его и выпрыгнула наружу, даже не посмотрев вниз. Падать было довольно высоко, но не смертельно - первый этаж. Она всего лишь подвернула ногу и повторно расшибла ту же коленку, что и днем. Не обращая внимания на такие пустяки и радуясь, что спаслась от пьяного чудовища, Мари со всех ног бросилась бежать прочь от дворца.
   На ночь все ворота крепостной стены запирались, но Мари знала потайной лаз, которым они пользовались с подружками еще детьми. Для взрослой девушки в широком платье лаз был узковат, но она все-таки справилась и не застряла, как Винни-Пух в норе у Кролика. Только перепачкалась, но теперь это уже не имело значения.
   Мари вылезла с другой стороны крепостной стены и без передышки добежала до леса, где остановилась отдышаться, села под дерево и только тут дала наконец волю слезам.
   Ну надо же, полный облом! Антуан оказался вовсе не сказочным принцем, а противным грубым пьяницей. Так что не стать ей никогда невесткой графа. И вот сидит она теперь ночью в глухом лесу вся в бриллиантах, как дура. Зря только вчера ноги мыла. Господи, какой стыд! От большой любви не осталось и следа, один только стыд, стыд и стыд.
   Наплакавшись вдоволь, Мари стала думать, что ей теперь делать. Далеко-далеко колокол пробил три часа. Ничего не остается, надо идти домой в том виде, какой есть. Свеча и огниво лежат на диване в замке, а без огня она не может вернуть себе свой обычный вид. И карета с кучером остались в замке. Ладно, главное - добраться до дома, пока не рассвело, чтобы никто не увидел, а там она возьмет свечу, все возвратит на место, так что никто ничего и не узнает. А матери скажет, что вернулась, когда та уже спала, и не стала ее будить.
   И пошла Мари по дороге домой босиком, неся туфли в руках, так как они опять натерли ноги. Ночной лес страшный, но сейчас голова ее была полна грустных мыслей, и было не до страхов. Время от времени она принималась плакать, потом вытирала глаза и нос шарфом, какое-то время шла без слез, потом опять плакала. Так в слезах и соплях она почти дошла до дому.
   Но ее плану вернуться домой тайком от матери не суждено было сбыться. Дело в том, что вскоре после того, как она попрощалась с теткой, к той зашел крепко поддатый и поэтому веселый Хромой Поль и, игриво ущипнув за задницу, спросил, не собирается ли Мари домой, а то он подвезет. Тетка, довольная знаком внимания, ответила, что Мари заболела и уже ушла домой одна. Поэтому, когда Хромой Поль проезжал поздно вечером мимо забора Франциски и увидел ту на огороде, он поинтересовался, как Мари добралась и как себя чувствует, и очень удивился, что она еще не пришла, потому что по дороге он ее не встречал.
   Франциска разволновалась не на шутку. Прождав еще с час и так и не дождавшись дочери, мать совсем потеряла покой. Она то и дело бегала к лесу и обратно и громко звала Мари по имени.
   Вот теперь и Мари, уже подходя к опушке леса, услышала материнские крики и остановилась, не зная, что делать. Почему это мать ее зовет, ведь они договорились, чтобы та ее сегодня не ждала. И как теперь пробраться домой, чтобы ее не увидели в таком наряде? Может, свернуть с дороги и выйти к дому сбоку? Но там река и густые заросли крапивы и чертополоха, а рядом высокий соседский забор. Нет, придется идти по дороге. Ох, быть скандалу...
   Крики на некоторое время стихли, и Мари подумала, что, может быть, мать вернулась домой. Надо осторожно выйти на опушку и посмотреть. Она прошла несколько шагов... и почти столкнулась с матерью лбами. От неожиданности обе закричали. Потом Мари перестала кричать, а Франциска нет.
   - Господи, кто это? Что это? Где ты шлялась? Я чуть не умерла от страха, думала, с тобой что-то страшное случилось? Почему ты в таком виде?!
   Вот оно, началось! Взяв взрослую дочь за ухо, мать потащила ее домой и там устроила допрос с пристрастием. И Мари, плача и рыдая, все ей рассказала. Ну не все, конечно, была изложена лишь весьма краткая версия. Рассказывать о ежедневных, вернее, еженощных, сеансах волшебства, о "хороших ужинах" и дефиле по каморке в разных нарядах она не стала. Но ей пришлось рассказать о том, что она влюбилась в Антуана и всеми силами захотела и его в себя влюбить, и о том, чем это закончилось.
   Возмущению матери не было предела. Лучше не повторять того, что она в запальчивости высказала и выкричала дочери - монитор от стыда перегорит. Скажем лишь, что кричала и ругалась Франциска очень долго, наверно, битый час, а то и больше. И ведь надо же, какие люди бывают, даже не охрипла! Откричавшись раз и передохнув не более минуты, она начинала кричать снова, практически теми же словами. Она даже отхлестала Мари по щекам париком и перчатками, а туфлями надавала пониже спины. Дочь ничего не говорила в свое оправдание, только плакала, уткнув голову в ладони.
   Особенно оскорбляло Франциску то, что Мари ее обманула, прикидывалась послушной дочкой, а сама замыслила такое, такое! И все держала в тайне. Мари пролепетала:
   - Но ведь ты бы мне не разрешила!
   - Конечно бы, не разрешила!
   - Но почему?!
   - Ты еще спрашиваешь, почему?! Вот потому-то, чтобы не случилось того, что случилось. Это ж надо, отказала стольким хорошим парням, а сама влюбилась в мерзавца, который разорил родителей, обрюхатил уже, наверно, десяток девок, да и, по слухам, пьяница. Но даже если бы он был самым замечательным человеком, у него своя жизнь, у тебя своя, не ровня ты ему. Каждый сверчок знай свой шесток. Родилась крестьянкой - и живи крестьянкой, а графы да бароны пусть себе живут в своем мире. Кому что на роду написано, так и живи!
   Вот тут Мари не выдержала:
   - Да откуда ты знаешь, что мне на роду написано?! Ты, что ли, видела эту книгу, где все написано?
   На это Франциска не нашлась сразу, что ответить, и от этого разозлилась еще больше:
   - Не дерзи матери, я лучше знаю жизнь!
   - Значит, я должна, как ты, прожить всю жизнь в развалюхе и копаться в земле и навозе? И это при таких-то возможностях!
   Лучше бы она этого не говорила.
   - Ах так! Так убирайся же я не знаю куда и попробуй прожить без волшебства, как все люди живут! - не помня себя от гнева, вскричала Франциска, в одно мгновение выдрала из головы целый клок волос и подожгла.
   Мари не успела ничего понять и испугаться, как вдруг неведомая сила подхватила ее, закружила, завертела и куда-то понесла. Она потеряла сознание.

* * *

   Неизвестно, сколько времени это продолжалось, только очнулась Мари оттого, что что-то ее уронило и довольно чувствительно обо что-то ударило.
   Она попыталась подняться, но сразу не получилось - сильно кружилась голова. Наконец ей удалось сесть, и она начала с изумлением озираться по сторонам.
   - Господи, где это я?!
   Она сидела на кочке в совершенно незнакомом месте, в какой-то чаще. Рядом валялись туфли и парик. Со всех сторон ее окружали деревья. Голые деревья, без листьев. Понять, утро сейчас или вечер, было невозможно. Со свинцового низкого неба, которого из-за высоких деревьев почти не было видно, на землю и на Мари медленно летели белые мотыльки. Было очень холодно.
   - Снег, - догадалась девушка, разглядывая упавшего ей на ладонь мотылька, который тут же превратился в капельку воды. За свою короткую жизнь Мари видела снег первый раз. На земле снега было мало, видно, земля еще не промерзла, и он сразу таял, тут и там проглядывала пожухлая трава.
   Лес был какой-то странный, неживой, совсем не похожий на их лес, деревья и кустарники все незнакомые, никаких тебе каштанов, буков, грабов. Узнала она только темно-зеленые сосны и еще деревья с белой корой - редкие у них березы. В лесу было необычно тихо, никаких звуков, лишь изредка с тихим шорохом падал запоздавший лист. На снегу никаких следов, ни птиц, ни животных, ни человека. И ни одной тропинки.
   - Заколдованный...- прошептала Мари и перекрестилась. - А может, я вообще в аду? Хотя в аду, кажется, должно быть жарко, а тут, наоборот, можно умереть от холода.
   С трудом поднялась она на ноги, держась одной рукой за ствол дерева. Стоять босиком на холодной земле или снегу было невозможно, от холода Мари непрерывно перебирала ногами. Она обула ненавистные туфли, взяла парик - надену, все теплее будет - и подняла руки заправить под парик волосы. И закричала от ужаса - ее голова была абсолютно лысой, без единого волоса. Гладкой, как спелый каштан.
   Вот, значит, как поступила с ней мать! Мари залилась горючими слезами. Несмотря на то, что она плакала с небольшими перерывами уже несколько часов, оказалось, что резервы еще далеко не исчерпаны.
   Как же теперь жить лысой?! Этот вопрос занимал ее сейчас гораздо больше, чем то, где она находится и как теперь вообще жить.
   Но слезы слезами, а надо было что-то делать, иначе совсем замерзнешь. Не переставая громко, с подвываниями, плакать, практичная Мари надела все же парик на свою бедную лысую голову, нащупав при этом огромную шишку на затылке, наверно, получила от удара при падении. В парике голове сразу стало тепло. Затем она сняла с себя две нижние юбки. Одну надела на голые плечи, стянув у подбородка - вышло что-то вроде пелерины, вторую юбку разорвала на несколько полос. Узкими полосами перевязала натертые пятки, из широких сделала портянки, обернула вокруг ног и надела туфли. Потом сняла с себя и парика все многочисленные драгоценности, завернула в ткань и, соорудив что-то наподобие кошелька, завязала на талии под платьем. Ад это или не ад, неизвестно, а драгоценности могут пригодиться, да и от глаз лихих людей, ежели таковые встретятся, золото и бриллианты лучше держать подальше.
   Все, теперь она готова была отправиться в путь. Только вот куда идти? Да куда-нибудь, пусть даже к чертям, которые будут ее поджаривать в котле. Чему быть - того не миновать, так к чему оттягивать? Да и оставаться без движения на таком холоде нельзя - мгновенно замерзнешь, и еще неизвестно, что хуже, быть поджаренной или замороженной.
   И пошла она куда глаза глядят, размазывая руками слезы по лицу.
   Сколько времени она шла, про то никому не известно. Но уж никак не меньше нескольких часов. И почти не отдыхала. Время от времени она снимала парик и ощупывала голову, все еще надеясь, что волосы вдруг появятся, однако голова оставалась безупречно гладкой, если не считать шишки. Продираясь сквозь чащу, Мари расцарапала лицо и руки, порвала в нескольких местах пелерину. Слезы постепенно высохли, иссякли, но зато сама Мари промокла до нитки. В первую очередь промокли туфли, которые больше не спасали от холода, но зато перестали наконец тереть ноги. Несколько раз она поскальзывалась и падала, отчего платье ее потеряло розовый цвет и превратилось сначала в грязно-серое, а потом вообще во что-то, что и платьем никто бы не назвал.
   Мари старалась держаться одного направления, но это ей не удавалось - ориентироваться было не по чему. Определить, где север, где юг, было невозможно. Все такое же низкое небо однородного свинцового цвета, с которого падали и падали белые хлопья. Со временем не становилось ни светлей, ни темней. Один раз она увидела на снегу человеческие следы и обрадовалась, но, присмотревшись, поняла, что это ее собственные следы - она кружила по одному месту.
   Потом ей захотелось есть и пить. Есть было вообще нечего. Иногда в лесу попадались кустарники с ярко-красными ягодами, но Мари этих ягод не знала и боялась отравиться. Один раз попался шиповник, но ягоды оказались подмороженными и полусгнившими, к тому же почти в каждой сидело по белому жирному червяку, гадость какая. Потом она увидела рябину, съела пару ягод, но они были очень горькими, а голод еще не настолько сильный, чтобы не обращать внимания на горечь. Так что пришлось поголодать. Зато воды было вдоволь. Кругом снег и лужи. Пожевала снега - невкусный и холодный, зачерпнула воды из показавшейся чистой лужи, но тут увидела на дне лужи дохлого жука и пить не стала. А потом увидела покрытый тонюсеньким слоем льда ручеек с весело, несмотря на тоскливую погоду, журчащей водой. Обрадовалась ему как живому. Но вода в ручейке тоже была какая-то странная, как и все в этом странном месте. Поверхность ее покрывала красивая маслянистая пленка, переливающаяся всеми цветами радуги. Мари провела по воде рукой, разгоняя пленку, зачерпнула воды, глотнула и выплюнула. Да это и не вода вовсе! Жидкость отдавала какой-то гадостью и неприятно пахла.
   - Может, она отравленная? Ну, тем лучше, быстрее все кончится.
   Но яд, если он и был, пока себя никак не проявил. Даже живот не заболел.
   На самом деле Мари совсем не хотела, чтобы все быстрее кончилось. Для этого вовсе не нужно было никуда идти, достаточно было остаться лежать на том месте, куда ее бросила материнская злость, и конец наступил бы очень быстро. Нет, Мари вовсе не хотела умирать и молила бога о спасении или хотя бы, чтобы побыстрее все прояснилось.
   Наверно, молитвы ее были услышаны, потому что вскоре лес наконец поредел, время от времени Мари выходила на какие-то поляны, потом попала на вырубку. Спилы на пнях были совсем свежие, и часть деревьев еще не была вывезена. Она обрадовалась - значит, кто-то живой здесь все же есть!
   Появились и другие, только какие-то страшные, признаки жизни: мертвенная тишина заколдованного леса начала время от времени прерываться то громким стуком, доносившемся спереди, то гулом откуда-то сверху. Стук и гул сначала появлялись ниоткуда, потом нарастали, потом снова утихали, становились все глуше, глуше и, наконец, совсем исчезали. Эти звуки внушали ужас, пусть уж лучше тишина. Но когда они повторились несколько раз, и ничего не случилось, Мари немного успокоилась и, отдохнув пару минут на пеньке, отправилась дальше.
   Наконец она вышла на опушку леса. Перед ней открылась черно-белая равнина. Небо было все таким же серым, а над равниной стоял промозглый молочно-белый туман. К тому же в придачу к холоду на открытом месте дул колючий ветер, пробирающий до костей. Куда идти, непонятно, но надо куда-то идти, и Мари пошла прочь от леса по этой равнине.
   Во-видимому, это было поле - земля под тонким слоем снега оказалась перепаханной. Пашня еще не успела промерзнуть, и идти было очень тяжело, ноги вязли, и земля прилипала к туфлям. Вдруг Мари увидела идущую через поле тропинку, полузасыпанную снегом. Она обрадовалась: раз поле перепахано, раз есть тропинка, значит, она должна вывести к людям!
   Идти по утоптанной земле было гораздо легче, чем по пахоте. Зато скользко. Несколько раз Мари падала, и была теперь вся в грязи, на что уже не обращала никакого внимания, потому что "что такое грязь по сравнению с лысой головой".
   Шла она, шла, и наконец монотонность пейзажа нарушилась. В тумане вырисовались какие-то столбы, много-много столбов, расставленных через равные расстояния. Тропинка привела ее к насыпи из щебня, на которой и стояли эти столбы. Поднявшись наверх, Мари огляделась и очень удивилась - вдоль насыпи в обе стороны тянулись, исчезая в тумане, четыре параллельные железные штуки, определить которые она затруднилась. Вроде бы трубы, но не круглые, и палками не назовешь. Скорее, ленты. Эти ленты лежали на широких и толстых деревянных брусьях, промазанных чем-то черным. А сверху от столба к столбу шли веревки, нет, не веревки, а толстые металлические струны, издающие на ветру не очень мелодичный звон.
   Пока она разглядывала загадочные железные ленты, размышляя, что бы это такое могло быть, слева от нее опять возник стук, который с каждым мгновением становился все громче и громче. Мари повернулась и увидела, как прямо на нее вдоль насыпи, громко стуча, из тумана несется гигантское чудовище. Кубарем скатилась она вниз и со всех ног побежала от насыпи, не оглядываясь. Поскользнулась, опять упала в грязь. Лежала, не шевелясь, и с ужасом ждала, когда чудовище накинется на нее. Но ничего не произошло, по-видимому, страшный зверь ее просто не заметил, так как шум стал постепенно стихать. Мари наконец подняла голову и увидела, как по насыпи, громыхая, от нее удаляется нечто, напоминающее огромную змею. Вернее, гигантскую гусеницу-тысяченожку, каждый членик которой, не соврать, с их дом, а длиной эта гусеница, вот-те крест, не меньше 200 туазов. А ноги круглые, как колеса у телеги.
   Прочь, прочь от этого страшного места! Но, убегая от чудовища, Мари потеряла тропинку, поэтому пришлось возвращаться на насыпь и выискивать ее сверху. Пока нашла, опять начало стучать, теперь с той стороны, где скрылась змея.
   - Неужели она меня увидела или унюхала и возвращается, чтобы сожрать?
   Мари опять сбежала вниз с насыпи и понеслась от нее подальше. На свое счастье, увидела невдалеке копну сена, спряталась за ней и - любопытство пересилило страх - высунув один глаз из-за копны, стала наблюдать за движением чудовища.
   -Да ведь это же совсем другой зверь!
   Та змея была черной, а эта зеленая, с красными и желтыми полосами на морде. И двигалась она гораздо быстрей, не обращая на Мари никакого внимания. Еще Мари заметила, что почти на каждом членике ее были усы, какими она хваталась за металлические струны, висевшие на столбах. И была эта змея гораздо короче предыдущей.
   - Наверно, детеныш, - догадалась девушка.
   Когда и эта змея, как и первая, скрылась в тумане, Мари, решив больше не испытывать судьбу, пошла прочь от насыпи. Сначала она оглядывалась, не гонится ли за ней страшный зверь, но потом успокоилась.
   Потом насыпь скрылась в тумане, а потом и поле кончилось. Тропинка не оправдала надежд Мари - привела ее не к людям, а к новому лесу. Девушка очень устала. От холода и сырости она начала чихать и кашлять, из носа непрерывно текло и приходилось вытирать его концом пелерины. Она присела отдохнуть на поваленное дерево у края леса, и ее тут же стало клонить в сон. Еще не заснув по-настоящему, Мари уже увидела, как сидит дома перед печкой и наслаждается теплом. Усилием воли она заставила себя проснуться и подняться на ноги. Она понимала всю опасность своего положения: стоит только заснуть, и ей конец.
   И Мари пошла дальше вглубь леса по тропинке. Хотя идти теперь было легче, чем по полю, и ветра в лесу не было, силы ее уже покидали. Чтобы подбодриться, она попробовала петь, но только закашлялась.
   Змеиного стука больше не слышалось, зато все чаще слышался и все громче становился гул с неба.
   Потом и этот лес кончился, и Мари опять вышла на открытое место. Туман становился все гуще. Стало смеркаться, и тропинка теперь едва угадывалась.
   - Надо бы, что ли, подумать о ночлеге, - подумала о ночлеге Мари. - Стоит ли мне идти дальше по голой равнине или лучше остаться в лесу, сделать что-то вроде берлоги, обложить ее со всех сторон еловыми ветками и спать, спать, спать?
   Не успела она как следует додумать эту мысль, как увидела нечто пострашнее змеи-тысяченожки, и ей тут же стало не до мыслей о ночлеге. Откуда-то сверху опять послышался гул, она подняла голову и присела от ужаса. Прямо у нее над головой летела птица чудовищного размера. Что там дракон из детских сказок! На спине сказочного дракона от силы могло усидеть два человека - принц и его невеста - а на спине у этого поместилось бы человек сто, а то, может, и тысяча. Под крыльями и лапами дракона горел огонь, а сзади он испускал сизый дым.
   - Все, смерть моя настала, - обреченно сказала себе Мари и приготовилась к худшему. Но, как и змея раньше, дракон не заметил ее и полетел себе дальше. Крыльями птица почему-то не махала, наверно, планировала, снижаясь.
   Мари поднялась, вздохнула и продолжила свой путь, решив, что попала в страну великанов. Через несколько минут еще один дракон пролетел все в ту же сторону (Мари опять распласталась на земле), не заметив ее, потом еще один, потом еще. Ощутив даже какую-то обиду оттого, что ее никто не замечает и не хочет есть, она перестала обращать на них внимание и падать в грязь лицом, едва заслышав гул.
   - У них свои дела. Наверно, в гнездо на ночь летят. Уже наохотились и сыты. А где мое гнездо? - грустила она.
   Идти вперед было опасно - как раз туда летели драконы. Назад идти тоже не было смысла - там пустой мертвый лес, а позади него насыпь со змеями.
   - Что из того, что я сделаю себе берлогу и посплю? Что изменится завтра? Сейчас, по крайней мере, драконы спать лягут, а завтра с утра они опять полетят на охоту и тут уж точно меня увидят.
   И решила Мари продолжить свой путь в ту сторону, куда полетели драконы. Шла она так еще довольно долго, но до гнезда драконов так и не дошла. Окончательно стемнело, тропинку она давно потеряла. Совсем выбилась из сил. Даже есть уже не хотелось, только пить и спать.
   Вдруг вдали она увидела какие-то огни. Сначала они виднелись еле-еле, но постепенно становились все явственней. Мари подумала, что это стойбище драконов, а огни - их горящие глаза, но драконы, по ее расчету, должны были уже успокоиться и сидеть на месте, а эти огни неслись куда-то со страшной скоростью.
   - Опять, наверно, какие-то чудовища, - устало, почти апатично подумала Мари. Все равно, пойду туда, будь что будет.
   Она шла, наверно, еще с полчаса, когда смогла разглядеть впереди себя насыпь (опять насыпь! Что это здесь одни насыпи?), по которой быстро-быстро двигались очередные страшные чудища - на этот раз огромные жуки.
   - Точно, я в стране великанов, - окончательно уверилась Мари в идентификации местонахождения и совершенно успокоилась, как будто это что-то меняло. - Тоже, наверно, в гнездо спешат. Пойду-ка и я в ту сторону, куда они все бегут.
   Но, подойдя поближе, разглядела, что никакие это не жуки - у жуков колес не бывает, а много-много экипажей, отдаленно напоминающих кареты. Только никакие это не кареты, так как лошадей в них запряжено не было. Спереди у этих экипажей горело два ярких желтых фонаря, а сзади - два, а то и три-четыре красных. Был ли там кто внутри, Мари разглядеть не могла, так как расстояние до них было еще значительное, внутри экипажей было темно, а ехали они очень быстро. Что интересно, большинство карет двигалось в одну сторону, и только немногие, по другой половине насыпи, в противоположную.
   Цепляясь руками за траву, Мари с трудом взобралась по скользкому косогору вверх и пошла вдоль насыпи по самому краю, чтобы какой-нибудь экипаж ненароком на нее не наехал - при такой скорости от нее осталось бы одно мокрое место. Насыпь оказалась хорошо укатанной дорогой, вернее даже, не укатанной, а чем-то гладким выложенной. Идти по ней было не в пример приятнее, чем по тропинке, если не обращать внимания на кареты, которые, проносясь мимо Мари, обдавали ее водой и грязью из-под колес. Но она и так была уже очень грязная, поэтому ей было все равно: грязью больше, грязью меньше - какая разница. И кареты не обращали никакого внимания на Мари.
   Шла она так по дороге еще довольно долго. Поток карет становился все плотней, а скорость их замедлилась. Потом движение вовсе остановилось, возобновилось через пару минут, потом опять прекратилось. Так толчками они то ехали, то стояли. Теперь Мари могла разглядеть, что в экипажах кто-то сидел, люди или черти - не разберешь, некоторые с любопытством на нее посматривали. Однако никто не собирался вылезать из сухой кареты под холодный дождь со снегом, хотя бы чтобы спросить, что она тут делает. Впрочем, этому удивляться нечему, ведь и у них в деревне никакой важный господин, встретив в непогоду на дороге крестьянина, не снизойдет до расспросов и уж тем более не пригласит в карету подвезти. Чего уж тут обижаться. Видно, придется ей здесь пропадать.
   От бессилия и жалости к себе Мари опять заплакала и села на холодную землю у края дороги, закрыв лицо руками.
   И тут судьба наконец повернулась к ней лицом...

* * *

   Один из экипажей съехал на обочину и остановился туазах в 10 перед Мари. Из него вышло, или тут больше подошло бы слово вывалилось, и направилось к девушке удивительное круглое существо, похожее на огромный апельсин с торчащими из него ногами и руками. Существо подошло к Мари и начало что-то быстро-быстро говорить, но она не поняла ни слова. При свете, исходящем от стоящих вдоль дороги фонарей и огней огромного скопления экипажей (никогда она не видела таких ярких фонарей), Мари разглядела, что существо одето в ярко-оранжевую куртку, раздувшуюся от ветра почти в шар. Голову его покрывала красная шапка в виде полушария. На ногах существа были мужские штаны, но на круглом жирном лице не было ни усов, ни бороды, а голос был женский. Пока существо что-то верещало на незнакомом Мари языке, та на всякий случай обошла вокруг него посмотреть, нет ли у него (или нее) хвоста или копыт. На первый взгляд, ничего такого не было, но ведь хвост можно и в штаны засунуть, копыта могли быть спрятаны под сапогами, а возможные рога могли быть скрыты под круглой шапкой. В общем, никакой определенности.
   Существо с недоумением наблюдало за маневрами Мари и все продолжало что-то верещать, и, как поняла Мари по вопросительной интонации, о чем-то ее спрашивать. Наконец, потеряв терпение, существо сказало что-то сердитое и толкнуло Мари в плечо. Девушка только виновато развела руками и опять заплакала. Услышав плач, существо залопотало, судя по тону, что-то утешающее, и теперь не стукнуло, а ласково похлопало ее по мокрому плечу. В ответ Мари расплакалась пуще прежнего и, стуча зубами от холода, сказала сквозь слезы, что она ничего не понимает, что очень замерзла и хочет пить.
   Теперь изумилось оранжевое существо, которое, по-видимому, не поняло таких простых, очевидных слов. Оно обернулось к своему экипажу и прокричало туда:
   - Витёк, Витёк!
   Из кареты вывалилось еще одно апельсиноподобное существо, только этот апельсин был синий. Подойдя к ним, синий апельсин (тоже без таких явных половых признаков, как усы или борода) сказал что-то оранжевому мужским голосом. Мари не поняла ни слова из их диалога. А разговор был такой:
   - Нина, ну что опять?! Вечно ты ищешь проблем на свою голову!
   - Витек, видишь, у девушки что-то случилось, плачет. Одета как-то странно в такой холод, вся мокрая и грязная. Да еще и говорит не по-нашему. Надо бы помочь, а?
   - Обойдется. Может, она цыганка или еще мошенница какая. В доверие вотрется и обокрадет. Не пойму, Нин, почему тебе всегда больше всех надо? Ведь никто не остановился, кроме нас. Пойдем давай, и так неизвестно когда из-за этой пробки домой попадем.
   Но, посмотрев поближе на жалкое зрелище, которое представляла собой Мари, смягчился:
   - О, господи! Ладно, отвезем ее до ближайшего поста ГАИ, там тепло, и они разберутся, что с ней дальше делать. Только посмотри, какая она грязная, всю машину перепачкает. Идем, постелешь полиэтилен на сиденье.
   И развернувшись, синий апельсин пошел к своей карете. Оранжевый апельсин затрусил за ним. Мари решила, что ее бросают на произвол судьбы, и испуганно закричала вслед:
   - Ne me quittez pas ici, s'il vous plaНt!
   Что означало: не бросайте меня здесь, пожалуйста. Женщина поняла ее испуг, обернулась и поманила Мари рукой. Та радостно бросилась за ними к карете.
   - Интересно, на каком языке она говорит? - подумал вслух Витек. - Что-то не разберу. Ты, Нин, какой язык в школе учила?
   - Не помню... Наверно, английский... Или немецкий. А разве еще какие бывают?
   - Ну, ты даешь, дорогая! На земле сотни языков, итальянский там, американский, бразильский, аргентинский, наконец. Каждый вечер смотришь свои идиотские сериалы, а не знаешь...
   Пока шло разрешение этой сложной лингвистической проблемы, Нина достала из багажника автомобиля - ведь так поразившие Мари безлошадные экипажи были нашими обычными автомобилями, в данном случае старенькой "пятеркой", верой и правдой служившей хозяину более десяти лет - огромный кусок полиэтилена и застелила им заднее сиденье. При этом пришлось потревожить мирно дремавшую на кресле небольшую беленькую собачку неизвестной породы, которая тут же зашлась истерическим лаем.
   Когда все было готово, женщина подтолкнула Мари к машине и жестами показала, чтобы та залезала внутрь, но сначала отряхнула ноги.
   Мари честно старалась отряхнуть грязь с ног, но тщетно, мокрая глина никак не отлипала. Поэтому женщина постелила кусок полиэтилена и на пол, после чего Мари влезла в карету. Влезла с большим трудом, так как юбка была слишком широка и не проходила в дверь. С ней рядом села женщина, собаку переложили вперед, а последним впереди слева уселся тот, кого называли Витек, с усилием протиснув огромный живот между рулем и сиденьем.
   В карете было тепло. Витек сделал неясное движение рукой, и загорелся свет. Женщина достала шерстяную кофту и протянула ее Мари; подергала за мокрую пелерину, мол, снимай. Замерзшими негнущимися пальцами Мари пыталась развязать узел веревки на шее, но он был мокрый и не поддавался. Витек достал откуда-то спереди нож и протянул женщине. Та потянулась разрезать веревку, но Мари поняла все неправильно, тут же решила, что они разбойники и ее сейчас зарежут, и завизжала что было сил. Оба апельсина заругались.
   - Говорил же тебе, нашли проблему на свою голову. Объясни ты этой дурочке как-нибудь, что не собираешься ее убивать.
   ...Наконец узел был разрезан, и когда Мари снимала пелерину через голову, ее парик свалился ей на колени.
   - Батюшки, бедняжка, кто же это с тобой сделал? - запричитала женщина и легонько постучала костяшками пальцев по лысой Марииной голове.
   По жалостливому тону Мари догадалась, о чем вопрос, и, опять заплакав, принялась горячо и сбивчиво объяснять, что это мать на нее рассердилась и лишила волос, и заслала сюда, а что вообще-то мать у нее хорошая, справедливая, а Мари сама виновата, что мать не слушалась, а так-то они с матерью жили душа в душу...
   Из всего потока иностранных слов чуткое ухо Нины выловило одно, показавшееся знакомым, а именно часто повторяющееся "мать", которое по-французски звучит как "мэр".
   - Витек, ты только послушай, Лужков-то наш совсем сбрендил, девушек молодых налысо бреет, хочет, наверно, чтобы все были, как сам!
   - Да ладно тебе ерунду городить, с чего ты это взяла? Не наговаривай на нашего мэра. Может, сейчас мода такая у иностранок - лысыми ходить. Помолчи немного, а то опять не заводится. Еще до аэропорта не доехали, а уже наглухо стоим.
   Женщина обиженно заворчала, помогла Мари надеть кофту, а потом достала какой-то непонятный сосуд, налила из него в кружку жидкость темного цвета и протянула Мари. От кружки шел пар. Вкус у горячей жидкости был незнакомый, но сладкий и приятный. Она выпила и поблагодарила:
   - Merci beaucoup.
   - О, мерсибаку-то я знаю, знаю. Три мушкетера, Париж, подвески королевы, - радостно воскликнул Витек и пропел:
   - Судьбе не раз шепнем: "Мерси, баку"... Забыл только, что за страна там была.
   - Франция, Витек дорогой. Как это можно забыть, что Париж - столица Франции!
   - С тобой, Нина дорогая, все на свете можно забыть.
   - Oui, oui, Paris, France, France, - обрадовалась Мари, услышав что-то отдаленно похожее на эти названия.
   Тут-то они и познакомились. Женщина показала на себя пальцем и сказала:
   - Нина Ивановна, - потом поправилась: - тетя Нина.
   - Ну и имечко, язык сломаешь, - подумала Мари и с трудом повторила по слогам: - Тьо-ть'я-ни-нА.
   Потом, ткнув в себя пальцем, тоже представилась: "Мари".
   - Ага, понятно, Мари. Маша, значит, по-нашему. Маша совсем как наша.
   - Мари, Мари, - не поняв, возразила Мари. Потом, указав пальцем на мужчину и желая показать, какая она сообразительная, произнесла:
   - Витьок.
   - Что!? - рассвирепел тот. - Нина, какого черта, сколько раз тебе говорить, чтобы не называла меня Витьком при посторонних!
   По недовольной грозной интонации Мари поняла, что сказала что-то не то, и испугалась, как бы ее не выгнали из кареты на холод, но "Тьотьянина" успокаивающе похлопала ее по руке и, показав на Витька, сказала, отчего-то посмеиваясь: " Виктор Тимофеевич. Виктор."
   - Оh, Victor, pardonnez-moi, Victor.
   - То-то же, Викт*р, так-то лучше, а то Витек, ишь чего выдумала.
   Ему, пожалуй, понравилось произношение его имени по-французски, с ударением на последний слог, важно так звучит, не то, что пренебрежительное Витек.
   Наконец машину удалось завести.
   Свет погас, и карета тронулась с места. От усталости, тепла и монотонности движения Мари, несмотря на всю необычность обстановки, мгновенно заснула, успев только подумать о том, как, наверно, тяжело этому Витьку, который почему-то требует, чтобы его называли Викт*ром, быть одновременно и за кучера, и за лошадь. Поэтому она не знала, что пока она спала, решалась ее судьба.
   - Витек, ну сам подумай, отвезем мы ее в ГАИ, и что они с ней там делать будут? Девочка по-русски не говорит, измученная, грязная, одета не по-нашему, голова обритая, а там сидят эти дуболомы с палками полосатыми. Выгонят еще на мороз, чтоб проблем не иметь.
   - Никуда не выгонят. В милицию сдадут, оттуда в детский распределитель отправят. Там отмоют и решат, что с ней делать. Переводчика найдут. Может, она иностранная туристка, ее кто похитил, и уже давно разыскивают.
   - Ну конечно, отмоют, распределитель, переводчик. Сначала посадят в холодный обезьянник до утра с пьяницами и проститутками. Документов у нее, судя по всему, никаких нет. Пока-то разберутся... А девочка и так вся простужена, как бы воспаления легких не было. А потом, не смотрел, что ли, по телевизору, что наши доблестные милиционеры делают. Изнасилуют хуже всяких бандитов.
   - Ну уж, изнасилуют. Не наговаривай ты на людей, ради бога. И посмотри, какая она грязная, кто на такую позарится.
   - Тем более, грязная. Сначала надо помыть, накормить, а потом уже про милицию думать. Ты как хочешь, Витек, а давай-ка мы ее домой отвезем, хотя бы до завтра? А?
   - Ох, Нина, какую ответственность на себя взять хочешь. Это ведь тебе не Шарика с улицы в дом принести, а живой человек. Я, когда ты Шарика притащила, ни слова тебе не сказал, хотя он повсюду гадил и блох развел.
   - Не смей называть Эрни Шариком! - гневно воскликнула Нина и успокаивающе погладила по спине собаку, которая, услышав свои имена, тут же проснулась и с любопытством подняла голову - есть дадут? Поняв, что едой не пахнет, песик огорченно свернулся калачиком и снова задремал.
   - А ты не зови меня Витьком!
   Подобные пререкания у них, по-видимому, вошли в привычку, так как никто ни на кого на самом деле не рассердился.
   - Ты, конечно, права, дома ей будет лучше, чем в милиции. Но сколько проблем будет, Нина, сколько проблем! Лучше уж трех блохастых Шариков! ...Ладно, давай домой, а завтра решим, что с ней дальше делать.
   - Витек, милый, я всегда знала, что ты только с виду такой противный и суровый, а сердце у тебя доброе. Потому и люблю столько лет.
   Нина чуть приподнялась и чмокнула мужа в плешивую макушку. Тот довольно промычал что-то и вильнул рулем, отчего Нина несильно стукнулась головой о крышу машины. И оба были счастливы.

* * *

   Наконец они добрались до дома. Долго же Нине пришлось расталкивать Мари, пока та не проснулась. Они вышли из теплой кареты на холод и оказались перед домом - не домом, дворцом - не дворцом, а каким-то очень высоким зданием со множеством окон. Мари насчитала целых пять этажей. Кругом было еще несколько таких же, и даже более высоких зданий, и вдоль всех них стояло огромное количество карет (не иначе у кого-то большой бал), так что место для своей Витек нашел с трудом. Потом он долго доставал из задней части кареты тяжелые мешки и сумки. Сам закинул на спину мешок, в руки взял несколько сумок, Тьотьянина нагрузилась сумками полегче, и Мари тоже сунули в руки пару сумок и показали, чтобы она следовала за Витьком. Нет, на бал что-то непохоже. Один Шарик-Эрни шел налегке.
   Они вошли в дом и по каменной лестнице долго поднимались на последний, пятый этаж. Перед одной из четырех расположенных на этаже дверей Витек опустил мешок на пол, открыл дверь ключом и вошел внутрь. Там сразу же стало очень светло, такого яркого света Мари никогда не видела. Тьотьянина тоже вошла, а Мари и Шарика не пустили, приказав оставаться снаружи. Потом вернулась Нина, с мокрыми тряпками и шлепанцами. Одной тряпкой она протерла лапы Шарику, а другую тряпку и тапочки протянула Мари, жестами показав, чтобы та разулась, протерла ноги и одела тапочки.
   Только после проделанных процедур им с Шариком разрешили войти в квартиру. Пес сразу куда-то убежал (на кухню, к миске, куда же еще), а Мари очутилась в маленькой прихожей, у них дома, пожалуй, и то побольше будет, но эта была намного богаче. Витек и Тьотьянина уже сняли свои куртки и шапки и оказались немолодыми очень толстыми мужчиной и женщиной. Сколько им лет, Мари сказать не могла - лицом Тьотьянина казалась намного старше матери, но волос седых у нее совсем не было, а Витек-Виктор так заплыл жиром, что его возраст и вовсе не определишь.
   Прямо напротив входа стояло огромное зеркало, размером с то, которое Мари делала вечерами, чтобы любоваться собой в разных нарядах. Сейчас же, увидев свое отражение - нечто бесконечно грязное, нос красный, лицо расцарапанное, в грязи, потерявший форму парик сполз набок - она опять расплакалась. Захлюпала носом и высморкалась в край Нининой кофты, за что немедленно получила от той по рукам.
   - Ну, хватит реветь, пойдем в ванну, - поняла ее состояние Нина и, взяв за руку, потянула за собой.
   Через пару шагов они оказались в маленькой комнатке, где напротив двери тоже висело большое зеркало, и стояла огромная ванна - такую она видела в замке, только там была не белая, как эта, а серая. Надо же, иметь такие зеркала и такую ванну, наверно, не простая женщина эта Тьотьянина. Кроме ванны, в комнате находилось еще что-то совершенно непонятное, какие-то, наверно, рукомойники, белые, как яичный белок, и блестящие трубы, наверно, из них вода должна течь. Но как сделать, чтобы полилась вода, Мари, конечно, не знала.
   Ясное дело, ее привели сюда, чтобы она вымылась, но объяснять ей, как включать воду, Нине и в голову не пришло - любой дурак знает, как кран открывать. Поэтому она всего лишь произнесла что-то на своем языке, махнула рукой в сторону ванны и вышла, а когда вернулась через несколько минут с полотенцем, ночной рубашкой и халатом для Мари, очень удивилась, что та как стояла истуканом, так и стоит и все продолжает плакать.
   Ворча, Нина сама заткнула в ванне дырку, включила воду, налила в нее пены, сунула Мари в руку мочалку и подпихнула в направление ванны: давай, дескать, раздевайся и лезь. И даже попыталась помочь ей снять мокрое платье, но тут Мари запротестовала: во-первых, застеснялась незнакомого человека, а во-вторых и в главных, вспомнила про драгоценности, спрятанные на талии.
   - Тьфу ты, господи, ладно, сама так сама, - проворчала Нина и закрыла за собой дверь.
   Мари разделась, залезла в ванну и смыла с себя всю грязь и глину. Увидав раз, как Нина включала воду, она удивилась прогрессу, достигнутому в этой загадочной стране, но практическую сторону дела поняла сразу - толковая была девочка - хотя и обожглась сначала, пока подбирала нужную температуру воды. И воды на пол налила целую лужу. Вымывшись и вытершись огромным мягким полотенцем, она снова укрепила пояс с драгоценностями на талии, а сверху надела ночную рубашку и халат, удивившись их ширине - туда влезла бы еще одна, а то и полторы Мари - и неприлично короткой длине - всего лишь до колен. Чтобы скрыть голые ноги, она повязала поверх халата полотенце, которым вытиралась, благо, его размеры позволяли.
   Воду из ванны Мари не спустила, так как собралась выстирать в ней свое платье и две оставшиеся целыми нижние юбки. Одну, напомним, она извела на тряпки, а судьба другой, которая весь день служила ей пелериной, и которую с нее сняли в машине, неизвестна. Опуская в ванну платье, Мари вдруг заметила, что, о, боже! за одну из золотых нитей, которыми был вышит лиф, зацепился волос. Вот оно, спасение-то! Дрожащими от волнения руками она отцепила волос от нити, аккуратно намотала его на кольцо и спрятала вместе с драгоценностями. Этот волос, если его правильно использовать, один стоит больше, чем все ее бриллианты! О том, как его использовать, она подумать не успела, так как тут, предварительно вежливо постучавшись, в ванную вошла Нина, тоже в безобразном халате до колен. Сердито вытерла лужу у ванны, отобрала у Мари платье и юбки, кинула в таз, раздраженно сдернула с нее полотенце, покрутила зачем-то пальцем у виска и повела за собой в маленькую комнатку, где за столом уже сидел Витек и что-то жевал. Тот, увидев чистую Мари с огромным расплывшимся на месте шишки синяком на лысой голове, аж застонал:
   - Нина, не могу на это смотреть! Дай ей, что ли, какой-нибудь платок прикрыть это безобразие.
   А Мари, увидев, что Витек - мужчина, хоть и старик - видит ее голые ноги, завизжала и села на корточки, натянув халат до пола. Витек тут же начал крутить пальцем у виска, как перед этим Тьотьянина в ванне. Интересно, что бы это значило?
   - Ну вот, я же говорил, что будут сплошные проблемы. У нее и с головой что-то не в порядке. Может, она вообще из сумасшедшего дома сбежала?
   Нина не стала вступать в пререкания, а принесла Мари косынку и плед. В косынке, повязанной Мари по-своему, на французский манер, и с пледом на ногах она почувствовала себя почти комильфо. Ее усадили за стол и накормили хлебом с колбасой и напоили горячим сладким напитком, который она уже пробовала в карете. Девушка поела, поклонилась хозяйке в пояс и несколько раз мерсибокукнула, после чего Нина отвела ее в длинную узкую комнату, где для нее уже была постлана кровать. Между прочим, стены в комнате были не голые, а покрытые красивыми, в цветочек, обоями, не хуже, чем в замке, постель была мягкая, и подушка не соломенная, а пуховая, и простыня была белая, и наволочка, и белый пододеяльник на толстом, но совсем не тяжелом, наверно, пуховом, теплом одеяле. От белья исходил приятный аромат.
   - Все-таки непростые это люди, - только и успела опять подумать Мари и провалилась в глубокий сон.
   ...Пока она спит, надо рассказать немного о приютивших ее людях. Нина Ивановна и Виктор Тимофеевич были людьми как раз самыми что ни на есть простыми. Нина, проработав всю жизнь швеей на одной и той же, разорившейся недавно фабрике по пошиву постельного белья, была теперь молодой пенсионеркой, а Виктору до пенсии оставался еще год. Проживали они в обычной трехкомнатной "хрущевке", ожидая все откладывающееся с году на год отселение в квартиру с улучшенной планировкой. Их сын, программист, кандидат наук, которым они очень гордились, жил с женой и дочкой Машенькой, Нининой десятилетней внучкой-любимицей, в Америке, где работал по контракту. Билеты туда ого-го какие дорогие, поэтому за три года молодые приезжали в отпуск всего раз, да еще один раз Виктор летал в Америку их навестить, без жены, так как дорого, и к тому же Нина смерть как боится самолетов.
   Так что жили они теперь одни и всю свою любовь перенесли на беспородного Шарика, или Эрни, кому как нравилось, прожорливый пес откликался на обе клички, лишь бы кусочек давали. Есть он мог непрерывно, но, в отличие от хозяев, не толстел.
   Денег в семье было мало - Нинина пенсия да копеечная зарплата Витька на заводе, который тоже, того и гляди, даст дуба, а покушать оба, а с появлением Шарика и все трое, очень любили. Поэтому вечерами муж таксовал на своей старенькой пятерке. Особого дохода это, правда, не приносило, так как машина была очень старая, и больше половины заработанных денег уходило на бензин и ремонт. Поэтому полная сил и свободного времени Нина опять пошла работать.
   Сначала она устроилась дворником в своем дворе. Хотя и не скажешь, что работа непыльная, но все же удобно - близко от дома, и всегда на воздухе, и зарплата неплохая. Однако не сложилось. Контингент дворников состоял в основном из не вписавшихся в новую жизнь бывших научных сотрудников, которые почти каждое утро перед планеркой, где распределялись задания, умными непонятными словами рассуждали про исторический путь России. Какой такой исторический путь?! И о чем тут вообще рассуждать: ты, если ты дворник, не болтай попусту, а лучше убирай свой участок, а если ты население, то не ссы в лифте со своей собакой и не выбрасывай мусор, куда попало - вот и будет тебе правильный исторический путь. Она им всем это так прямо и сказала, но ее не поняли и смотрели с презрением, как на недоумка.
   В общем, образования у нее не хватило работать дворником. Поэтому теперь по утрам или по вечерам, как получится, Нина убирала на близлежащем рынке три овощные палатки, вернее, три небольших павильончика, принадлежащие пожилому сыну Кавказа Константину Байрамовичу.
   Этот Байрамыч тоже был из образованных - бывший инженер - но образованностью своей не кичился. Некогда ему было про исторические пути думать, надо было родственников кормить. Никогда не видела Нина, чтобы у одного человека было столько родственников. Помимо кучи детей и внуков, у него были еще десятки племянников и племянниц и их детей и внуков, а также их родственников по браку. Кроме того, друзья молодости присылали своих детей, племянников и внуков, чтобы он помог им устроиться в Москве. Отказать Байрамыч не мог - широкой души был человек, поэтому и крутился весь день, как белка в колесе. Некоторые из родственников уже работали: кто водил маршрутные такси, кто дома строил и ремонтами занимался, кто торговал на рынках, помогал Байрамычу, а кое-кто уже имел и собственный бизнес, но многие еще сидели у него на шее. Нина кое-кого из них видела - кто вполне цивилизованного вида, а другие - настоящие абреки, их, похоже, и сам хозяин побаивался.
   К Нине Байрамыч относился хорошо, уважительно, так как работала она на совесть, не то, что все эти молодые свистушки, которые половину грязи оставляют да еще фрукты подворовывают, зарплату платил хотя и меньше, чем она в дворниках получала, но все же больше, чем пенсия, и часто давал бесплатно потерявшие товарный вид, но вполне пригодные в пищу овощи и фрукты.
   ...Так Нина с Витьком и жили себе спокойно, проводя все выходные и отпуск на даче, пока в их жизни не появилась Мари.

* * *

   Уложив Мари, Нина постелила кровать и мужу, и тот тут же отправился спать, а она стала наводить порядок. Помыла посуду, разложила по местам последние в этом сезоне дары сада-огорода и замочила белье, чтобы утром постирать. Замочила она также платье и нижние юбки Мари, удивившись отсутствию другого нижнего белья. Платье пришлось замачивать отдельно от остального - во-первых, очень грязное, а, во-вторых, слишком огромное, одно занимало целый бак. Когда она его пару раз прополоскала, часть грязи сошла, и оказалось, что ткань, из которой сшито платье, очень дорогая, уж Нина-то как швея в этом толк знала, да и вышивка недешевая, ручная работа. И вообще странное платье - не прострочено на машинке, а сшито на руках. А то, что вышито платье золотом и драгоценными камнями, Нина, конечно, не поняла, подумала, так, стекляшки.
   - Ты знаешь, эта Маша - непростая девочка, - с усилием стягивая с мужа свою часть одеяла, говорила Нина уже почти уснувшему Витьку, - и уж точно не из сумасшедшего дома, откуда там такие дорогие платья. Хотя странная все же какая-то... Она или невеста, которую жених бросил, только больно молода она для невесты, или артистка, отбившаяся от стада, только руки у нее не как у артистки, а как у человека, всю жизнь в земле ковырявшегося.
   - Ладно, хватит болтать, завтра сдадим ее в милицию, там разберутся, невеста она или кто. Ты лучше пойди входную дверь запри изнутри на ключ, а ключ спрячь, а то эта артистка ночью обокрадет нас и умотает.
   - Ага, в халате и шлепанцах. И чего тут у тебя красть-то? Спи уж, завтра на работу рано.
   Но выспаться как следует им не удалось. В середине ночи Нину разбудила Мари, которая о чем-то спрашивала ее осипшим грубым голосом. Поскольку спрашивала она, естественно, по-французски, Нина ничего не поняла. Наконец, Мари, отчаявшись, хрипло пролепетала: "Пис-пис".
   - Тьфу ты, господи, пис-пис ей надо, в туалет иди. В туалет, понимаешь?
   Но французское слово туалет ничего не объяснило Мари, у них в те времена это заведение называлось по-другому, да и выглядело оно тоже по-другому, и она продолжала бубнить свое. Ничего не поделаешь, пришлось отвести бестолковую девицу в ванную и показать на унитаз. Нина очень рассердилась, что ее, так сильно уставшую, из-за таких пустяков будят посреди ночи, и в душе она уже согласилась с мужем сдать утром Мари в милицию.
   Пока Мари делала свое дело, Нина ждала за дверью, а когда та вышла, не спустив, разумеется, воду и не погасив свет, пуще прежнего рассердилась и с криками:
   -А воду за тобой спускать и свет гасить Пушкин будет?! - она схватила Мари за руку и подтолкнула ее назад. И поразилась, почти обжегшись о руку девушки.
   - Господи, да ты вся горишь!
   Она потрогала лоб Мари - огонь. Раздражение сразу пропало, уступив место беспокойству. Нина заботливо уложила ее в постель, сунула под мышку удивленной Мари какую-то стеклянную трубочку и заставила выпить горькую воду.
   Градусник показал 39,4. Вопрос о сдаче в милицию немедленно отпал. Утром надо врача вызывать, а как это сделать, когда у нее ни документов, ни полиса медицинского, и по-русски она ни бум-бум?
   - Я ведь тебя предупреждал, Нина, что будут проблемы. Делай, что хочешь, а я умываю руки, - сурово отчитал жену Витек, но ничего умывать не стал, а повернулся на другой бок и захрапел как ни в чем не бывало. А Нине больше не спалось.
   Рано утром она позвонила Байрамычу и сказала, что убираться придет только вечером. Тот был очень недоволен, так как в выходные Нина была на даче, а рынок работал, и значит, магазины не убирались уже трое суток. Но когда она объяснила, что к ним "приехала молоденькая родственница с-под Рязани и заболела, надо вызывать врача, а у нее полЮса нет", хозяин, у которого у самого до трети родственников не имело медицинского полиса и московской регистрации, сразу вошел в положение и посоветовал вызвать врача как будто бы к самой Нине, а дома поставить перед фактом и сунуть триста рублей - сразу все вопросы о полисе снимает.
   Триста рублей для Нины, конечно, совсем не такой пустяк, как для хозяина, но другого выхода не было. Врачиха пришла не скоро, деньги взяла без звука, да еще и недовольна была, что мало, диагноз поставила стандартный - острое респираторное заболевание, проще говоря, обычная простуда, хотя и сильная, слава богу, воспаления легких не было, выписала кучу лекарств и ушла себе к следующему пациенту.
   С посещением врача возникли некоторые проблемы. Увидев толстую женщину в белом платье и огромной меховой шапке на голове, Мари, тут же обобщив, сделала необоснованный вывод, что она попала в страну толстяков. Врача она видела впервые в жизни и не понимала, чего та от нее хочет. Видя ее затруднения, Нина, встав за спиной врача, жестами показывала Мари, что надо делать. Ну, если с проблемой высовывания языка и произнесения "а-а-а" они без труда справились, то другую, более серьезную проблему, состоявшую в том, чтобы заставить Мари задрать ночную рубашку и дать себя прослушать, решить не удалось. Этого Мари сделать не позволила, хрипло завизжав (не столько даже от стеснительности, сколько оттого, что испугалась, что увидят и отберут ее пояс с драгоценностями). Но не будешь же с ней драться, хотя Нине этого очень хотелось. Пришлось врачу просовывать стетоскоп через ворот рубашки.
   А умывший руки Витек, все ворчавший про проблемы, на самом деле тоже беспокоился, но по-своему, по-мужски. Утром, гуляя с Шариком, он накупил городских газет и внимательно просмотрел от корки до корки, ища в них сообщений о пропавшей француженке - естественно, не нашел. Потом он позвонил на работу и сказал, что задержится по семейным обстоятельствам, а сам отправился в книжный магазин и купил там французско-русский разговорник и огромный, почти в половину Нининой пенсии, словарь. Надо же наконец войти с контакт с девушкой, понять, кто она такая и принять мужское бесповоротное решение о том, что с ней делать дальше.
   А Мари было не до словарей и вообще не до чего - так плохо она себя еще никогда в жизни не чувствовала: нос не дышит, глотать больно, кашель, хрипота и слабость такая, что до туалета, которым она, наконец, научилась пользоваться, доходила с трудом, держась за стенку. Сил и ума хватило только на то, чтобы снять с себя драгоценности и спрятать их под матрац. Почти все время она спала, просыпалась только, когда Нина будила ее принять лекарство или поесть. Послушно пила всякую горечь и ела, хотя аппетита совсем не было, и опять спала. Все время потела, и Нина часто меняла ей рубашки, и Мари теперь не сопротивлялась, так как драгоценности были в надежном месте. Вечерами ей делали компресс на горло и ставили горчичники.
   Витек, как обычно, все ворчал:
   - Что ты так с ней носишься? Ты думаешь, она тебе потом спасибо скажет? Вот увидишь, отплатит черной неблагодарностью.
   - А ты не жди ни от кого благодарности, вот и разочаровываться не будешь, - изрекла Нина прописную истину, как отрезала. - Пусть отплатит, я это вовсе не для нее делаю, а для себя, жалко мне ее, сиротинушку. - Она даже всхлипнула от жалости.
   - Тьфу ты, глупая баба! Да с чего ты взяла, что она сиротинушка? Ты ведь ровным счетом ничего про нее не знаешь. Впрочем, делай, что хочешь, а я умываю руки.
   Однако, несмотря на непрестанное повторение про умывание рук, Витек вовсе не отказывался принимать посильное участие в выхаживании Мари: покупал лекарства, молоко, помогал ставить компрессы.
   ...Так в полудреме прошло дня три, опять приходила врачиха, заставляла говорить "а-а-а" и слушала легкие, и брала триста рублей. Потом температура спала, и Мари начала проявлять интерес к жизни и стала замечать происходящее вокруг, а также думать о своем положении в этом доме и о будущем. Конечно, Тьотьянина - женщина добрая, вон как ухаживает за ней и даже кормит ее тем же, что ест сама, но ведь это не может длиться вечно. Тем более, судя по тому, что жилье у нее непросторное, еду готовит сама, а из слуг всего один кучер, женщина она хоть и благородная, но небогатая. Может, удастся ее уговорить взять Мари служанкой, за хлеб и кое-какую одежду? Как бы ей только объяснить это, если они разговаривают на разных языках?
   Чтобы подчеркнуть свою готовность услужить, Мари, как только здоровье позволило, стала быстрее Нины вскакивать из-за стола и отправлялась мыть посуду, а также при первой возможности выхватывала у той швабру и начинала мыть пол.
   Однажды она увидела, как Нина грустно пересчитывает какие-то бумажки и металлические кружочки - деньги, поняла Мари - и ей стало стыдно, что она объедает чужих людей. Когда Нина вышла из комнаты, Мари вытащила из-под матраца один перстень с большим бриллиантом, а когда та снова вошла и присела к ней на постель с очередной порцией лекарства, протянула ей перстень со словами:
   - Тьотьянина, c'est pour vous (это для вас).
   Нина очень удивилась, еще и потому, что до этого не видела на Мари никаких украшений, но перстень взяла.
   - Я, конечно, никаких денег с нее брать не собираюсь, мы ведь не такие люди, правда, Витек? - говорила она мужу за ужином с набитым ртом. - Но, с другой стороны, врач, лекарства дорогие, кормим ее... Одежду вот тоже надо будет какую-нибудь прикупить. Платья и юбки я, положим, ей сама сошью, из своего переделаю, а обувь и верхнюю одежду - никуда не денешься - надо покупать, да и белье, ведь на ней, Витек, представляешь, даже трусов нет. А денег у нас, сам знаешь... Так что колечко стоит хотя бы оценить у ювелира. Судя по платью, кольцо тоже может быть дорогим.
   - Я так понимаю, Нина, ты ее удочерить решила? Одежду собралась покупать и все такое... А меня ты спросила?
   - Удочерить - не удочерить, а выбросить ее на улицу мы не можем. Вот я тебя спрашиваю, Витек, ты можешь выбросить больную девушку на улицу?
   - Ну ладно, ладно, делай что хочешь.
   Витек почти всегда и во всем соглашался с женой, и именно этой фразой, вроде как и не одобрял, но и не противоречил, в общем, умывал руки. Если судить по тому, как часто он говорил про умывание рук, они у него должны были бы сверкать идеальной чистотой, а на самом деле у него были руки рабочего человека, механика, которые при всем желании невозможно было отмыть от машинного масла и въевшейся металлической пыли.
   Хоть он и ворчал на жену, но за эти несколько дней и сам уже привязался к Мари, как к существу, требующему его заботы и участия. Почти как к Шарику. Вот только Шарик относился к Мари сначала не очень хорошо, так как видел в ней конкурента, и когда она проходила мимо, все норовил укусить за пятку. Но, когда до него наконец дошло, что она не посягает на содержимое его миски, а наоборот, часто сует ему кусочки из своей, да еще и так приятно чешет за ухом, он сменил гнев на милость, хотя все равно в грош не ставил и числил ниже себя в семейной иерархии.
   ...На следующий день после того, как Мари дала ей перстень, Нина посетила ломбард, ювелирную мастерскую и магазин. В ломбард, конечно, она зря ходила, там золото на вес принимали и ей предложили за кольцо всего 80 долларов. В мастерской оценили раза в три дороже, но покупать не захотели, сказали, что работа, судя по огранке бриллианта, видимо, старинная, а спроса на такой фасон сейчас нет. А вот в ювелирном магазине, подозрительно посмотрев на непрезентабельную толстуху и взяв за оценку пятьдесят рублей, Нину огорошили, сказав, что они чужое золото никогда не покупают, своего девать некуда, но оценить могут и оценивают долларов так в 1000, а купят за 500, ну, максимум за 600. И вообще, откуда у нее это кольцо?
   - От верблюда. Фамильная драгоценность, от прабабушки, которая была французской княжной, - соврала Нина, сама родом из рязанской деревни, и не стала продавать, сказала, что подумает.
   - Ну, думайте, думайте, - сказал продавец, а сам подумал о том, как, однако, выродилось дворянство за годы советской власти.

* * *

   Вот так и началась новая жизнь Мари в Москве в начале двадцать первого века. Продав все-таки через несколько дней кольцо, Нина купила ей обувь, белье, джинсы, китайский пуховик, пару дешевых блузок и начала вязать свитер из ниток, оставшихся из запасов с советских времен. Сначала Мари стеснялась надевать мужскую одежду, но потом смирилась. Лучше уж так, чем непристойно сверкать перед Витьком голыми коленками. Лифчику и трусам она была очень удивлена, смущенно хихикала и не понимала, зачем все это нужно, когда и без них хорошо. А обувь, вся без исключения, в том числе мягкие домашние тапочки, сразу же натерла ноги, и исправить это в отсутствие волос на голове было никак нельзя, поэтому приходилось мучаться и ходить с пластырем на пятках.
   Первые дни жизнь Мари ограничивалась Нининой квартирой, но и тут для нее было много интересного. Все было необычным, не так, как дома. Огромные окна, стены, оклеенные бумагой с красивым узором, богатая мебель, мягкие кресла и диваны, ковры на стенах и полу. Печки нет, а тепло. Свет загорается от одного нажатия кнопки, вода сама течет, и холодная, и горячая. И многое другое. В полированном серванте за прозрачными стеклянными дверцами стояла красивая, наверно, очень дорогая, посуда, не хуже той, из которой она ела на балу. Еще у стены стоял музыкальный инструмент, похожий на клавикорды, она видела нечто подобное в замке. Когда никого не было дома, Мари даже сумела подобрать на нем и сыграть одним пальцем мелодию одной из своих любимых песен. Вызвал ее восхищение также книжный шкаф, в котором стояло несколько рядов новеньких книг в красивых переплетах. Она достала пару-другую, полистала - увы, все на непонятном языке и почти все без картинок. Но особенно поразил ее стоящий на комоде огромный коричневый ящик, который, когда хозяйка или Виктор что-то на нем нажимали, начинал светиться и показывал двигающихся и говорящих людей или природу. Это было почище, чем волшебное блюдце из сказок. Мари всегда смотрела в этот ящик, разинув рот, хотя не понимала, конечно, ни слова. Иногда в ящике что-то щелкало, и звук или изображение пропадали, но тогда Тьотьянина или Витек стучали по нему кулаком, и все появлялось снова.
   - Да, видать, очень знатная женщина эта Тьотьянина, наверное, графиня, по крайней мере, баронесса. А спит с собственным кучером... - осуждающе думала перед сном Мари.
   Когда она еще больше окрепла, ее стали ненадолго выводить на улицу. Утром Витек выгуливал ее вместе с Шариком-Эрни, а днем она иногда ходила с Ниной за продуктами. На улицу ее особенно и не тянуло, так как там было очень холодно, гораздо холодней, чем в первый день, и вдобавок очень скользко: не успев первый раз выйти из подъезда, она тут же и упала, сильно ушибив зад. А от ледяного воздуха у нее даже дыхание перехватывало. К тому же на улице было огромное количество народу, намного больше, чем у них на рынке в базарный день, отчего у Мари даже кружилась голова. Сначала она кланялась и улыбалась каждому встречному, но ей никто не отвечал, и посматривали на нее странно. Заметив, что Витек проходит мимо, никого не приветствуя, кроме тех, кто, как и он, гулял с собаками, или тех, что во дворе копался у своих карет, Мари тоже перестала обращать внимание на чужих людей, но все равно чувствовала неудобство. Ей все казалось, что все смеются над ее одеждой, над тем, что она в штанах, как мужик. Поэтому с бСльшим удовольствием она сидела дома и помогала Нине по хозяйству.
   Витек же, как только Мари немного оклемалась, деловито вручил ей разговорник и словарь. Сам он за эти дни даже не вытаскивал их из пакета - и времени не было, да и не понимал он ничего в таких вещах.
   Читать разговорник Мари было тяжело, шрифт был мелкий, да и начертание букв за несколько веков изменилось, а русский алфавит она вообще видела первый раз в жизни. Но, как уже много раз говорилось, была Мари очень способной девочкой, и уже через несколько часов общения с разговорником она смогла произнести первые русские слова.
   Вообще-то разговорник оказался вещью малополезной - там все больше про визы, консульство, гостиницы, билеты, достопримечательности и прочую туристическую чепуху, которую Мари, естественно, не поняла и даже думать об этом не стала. Простых же выражений про как вас зовут, про еду и одежду было совсем мало, их-то Мари и выучила довольно быстро. Хотя как кого зовут, давно разобрались безо всякого разговорника, причем Нина звала Мари исключительно Машей, несмотря на ее протесты вначале, а Мари звала ее Тьотьяниной, Витька Викт*ром (впрочем, мысленно она его иначе как Витьком все равно не называла), а Эрни - Шар'ыком. А понять, откуда кто родом, и разговорник не помог, так как ответ на вопрос "Где вы живете? - В Москве" ей ничего не объяснил, не слышала она в своей деревне никогда ни о России, ни тем более о Москве, а Нине ничего не говорило название ее деревни.
   Со словарем же вообще вышла полная ерунда. Взяла Мари словарь и прочла заглавие: "Русско-французский и французско-русский словарь ненормативной лексики". Ничего не поняла. Что это за лексика такая, да к тому же ненормативная? Прочла по слогам предисловие на французском, медленно водя пальцем по строчкам, опять ничего не поняла, кроме того, что говорить эти слова надо осторожно, а те, где стоит восклицательный знак, лучше вообще не говорить. Зачем тогда их в книге писать? Раскрыла словарь на середине и обмерла - одни грубые ругательства. Мари такими словами не только никогда не говорила - мать бы убила - но и не думала никогда. Зато сама мать, оказывается, выражалась в последние часы пребывания Мари дома в основном как раз ненормативной лексикой. Мари посмеялась про себя и подумала, что надо бы этот словарь изучить получше. Зачем это, интересно, Витек ей его дал?
   Она нашла в словаре выражение поприличнее, которое во французском переводе звучало приблизительно как "Ну его к черту", и с этими словами, коряво выговорив текст по-русски, вручила словарь Нине, которая чистила картошку на кухне. Все же, по-видимому, перевод был не дословный, потому что Нина пришла в ужас и мокрой грязной рукой влепила Мари звонкую оплеуху. Потом Нина вытерла руки, надела очки, взяла словарь и прочла название. Не поняла, пожала плечами: "Ну и что?" Тогда Мари раскрыла словарь на середине, ткнула наобум пальцем в столбец и, повторила, отодвигаясь от Нины на безопасное расстояние, ненормативные слова еще раз.
   - Чего ты мне суешь, бесстыжая? Что я в этих словарях понимаю? - Нина вгляделась в текст и всплеснула руками, - Господи боже мой, что же это? Как же такое можно печатать?!
   И словарь был спешно спрятан. А вечером, когда Мари уже спала, Нина, употребляя много слов из этого словаря, орала на мужа, который угрохал такие деньги, как она сказала, на порнографию, да еще и подсунул ее невинной девушке. Когда ничего не понимающему Витьку, бурчащему, что сейчас невинных не бывает, показали, какие в этом словаре слова, тот только за голову схватился: "Откуда же мне было знать?! Я спросил у продавщицы самый большой словарь, где все-все слова есть, она положила в пакет, я оплатил, и все".
   - Эх, дурачина ты, простофиля. Завтра же отправляйся в этот магазин, сдай словарь и потребуй деньги назад, - приказала Нина мужу.
   Но этому Витек решительно воспротивился. Тогда было решено по крайней мере держать это безобразие подальше от Мари. А сам Витек, когда жена ушла спать, водрузив на нос очки, с интересом рассматривал словарь, одобрительно крякал и удивлялся: как много, оказывается, в русском языке матерных слов и выражений и как мало из них он знает. Надо принять на вооружение и блеснуть перед мужиками в цеху.
   Но как же все-таки войти в языковой контакт с Машей, если со словарем такая промашка вышла? На семейном совете было решено найти какого-нибудь учителя французского, который бы, во-первых, порасспросил ее, чтобы они, наконец, поняли, кто она такая и как оказалась ночью на загородном шоссе раздетая, а во-вторых, обучил бы азам русского. Обзвонив кучу подруг и подруг подруг, Нина получила телефон одного вузовского преподавателя французского языка, который подрабатывает репетиторством, поднимает уровень абитуриентов, и берет совсем недорого - пятнадцать долларов за двухчасовое занятие - то есть почти бесплатно. Ничего себе бесплатно, больше четырехсот рублей! Этак денег, полученных за кольцо, хватит ненадолго. Нина позвонила преподавателю и, не вдаваясь в подробности, договорилась с ним о визите на следующий вечер.
   А у Мари были свои планы. Пока она болела, синяк на голове рассосался, но все равно по дому она ходила весь день в платке. Каждое утро Мари надеялась, что проснется, а волосы выросли, но увы. Правда, через несколько дней, повязывая платок, она почувствовала, что ее голова перестала быть абсолютно гладкой, а, напротив, стала колоться. Ура, волосы растут :-))! Вот только когда-то они еще вырастут даже не до прежней длины - до пояса, а хотя бы до такой степени, чтобы на них можно было загадывать желания? Увы, наверно, не раньше, чем через год :-(((. А вдруг их волшебная сила вообще пропала?
   А что делать с имеющимся волосом? Тут важно было не ошибиться и не загадать чего-нибудь неисполнимого. Конечно, хотелось бы вернуться домой, только неизвестно, получится ли это, если не знаешь, где он, этот дом. Да и примет ли ее мать, тоже вопрос. А то отошлет опять куда-нибудь, да не сюда, где она уже немного освоилась и поняла, что не погибнет, а в какое-нибудь еще более страшное место.
   И Мари задумала другое желание. Проблема теперь была только в том, чтобы раздобыть огонь. И это действительно была проблема. Как здесь добывают огонь, она до сих пор не поняла. Свет включают без огня, готовят на плите тоже без огня, повернули какую-то ручку - и плита горячая. ЧуднС...
   На следующий вечер, как раз, когда все только поужинали, а Витек одевался, чтобы идти таксовать, раздался звонок в дверь - пришел репетитор.
   - Сергей Алексеевич, - представился, пропуская Витька к выходу, высокий импозантный мужчина лет пятидесяти в дорогой дубленке и меховой шапке.
   Он снял дубленку и шапку и оказался почти лысым. По периметру потной лысины, как нимб у святого, шел красный след от шапки.
   - Ну, где тут наша абитуриентка? - деловито спросил репетитор, вытирая платком пот.
   Нине он сразу не понравился, так как был чем-то похож на местных дворников, не принявших ее в свой коллектив. "Лысый будет лысую учить", - почему-то злорадно подумала она и в двух словах рассказала репетитору, в чем проблема. Тот, конечно, удивился, что они уже больше недели держат у себя потерявшуюся иностранную подданную и никуда не сообщают об этом, но пообещал немедленно разобраться.
   Нина позвала Мари, которая мыла на кухне посуду, и усадила их с Сергеем Алексеевичем на диван, а сама села напротив них в кресло, чтобы слушать и направлять беседу в нужное русло.
   - Спросите ее, кто она такая и что с ней случилось.
   - Я понял, понял, - отчего-то уже с самого начала раздраженно ответил репетитор и немедленно начал о чем-то спрашивать Мари на тарабарском наречии. Мари обрадовалась, услышав знакомый язык, и произнесла в ответ несколько слов. Репетитор удивленно покачал головой, поцокал языком и сказал Нине:
   - Какой-то странный французский, диалект, наверно. Я с трудом ее понимаю. Она сказала, что родом из деревни под названием Дюропэ, а где это, объяснить не может. У вас случайно нет географического атласа?
   - Все у меня есть, - гордо сказала Нина и пошла за атласом к книжному шкафу, а сама подумала, что учитель-то он, наверно, никудышный, если плохо понимает настоящую француженку. А еще такие деньги берет.
   Сергей Алексеевич открыл атлас на Франции и протянул его Мари, чтобы она показала, в какой части страны находится ее деревня, но та только удивленно смотрела на карту и все повторяла какое-то "кескесе".
   Далее беседа продолжалась еще минут десять, в течение которых преподаватель время от времени восклицал по-русски:
   - Черт знает что такое! Ничего не знает! Немедленно неуд и пересдача после каникул!
   Лицо его все больше и больше вытягивалось и краснело.
   Наконец после очередного выкрика Нина возмущенно заявила, что он здесь не экзамен принимает, и потребовала объяснений.
   Сергей Алексеевич поднялся с дивана и сердито сказал:
   - Знаете что, Нина Ивановна, это просто бред. Просто какой-то клинический случай. Ваша протеже утверждает, что сейчас конец августа 1693 года, а сюда она попала по воле матери, которая у нее волшебница.
   Нина не знала, что за слово такое - протеже, ругательное или нет, но на всякий случай за Мари обиделась.
   - Уж я не знаю, протяже она или не протяже, а только это многое объясняет. То-то я гляжу, платье у нее какое-то странное, и сшито не на машинке, а на руках. И парик... И ванной и туалетом она пользоваться не умела. Да, да, это все объясняет...
   - Да вы в своем уме, уважаемая?! Вы что, серьезно?!
   - Вполне серьезно.
   - Господи, пригрели сумасшедшую девицу, которая может, и не француженка вовсе, а только воображает себя француженкой, и носятся с ней, вместо того, чтобы вернуть в сумасшедший дом. Или вы тут что, все сумасшедшие? - испуганно догадался он и забился подальше от женщин в угол дивана.
   - Пожалуйста, без оскорблений! - Нина даже взвизгнула. - Никакие мы не сумасшедшие, и она никакая не сумасшедшая. Ведет Маша себя вполне адекватно, - она сама изумилась произнесенному ею слову, - только удивлялась сначала всему: свету, водопроводу, электричеству, телевизору - теперь понятно, почему. Но она все схватывает на лету, быстро научилась всем пользоваться. А спросите-ка вы у нее лучше, куда это волосы подевались?
   Мари была в косынке, поэтому преподаватель вовсе и не видел, что волос у нее на голове нет, и расценил этот вопрос как выпад против себя.
   - Вы на что это намекаете?
   - Ни на что я не намекаю, боже упаси, это вы все время на что-то намекаете, а я просто хочу узнать, кто ее обрил.
   Нина сняла платок с головы девушки. Мари засмущалась и попыталась закрыть лысую голову руками.
   - Ах, вот оно что, а я-то подумал, что вы имеете в виду мою голову!
   - Какое мне дело до вашей головы, - удивилась Нина, - меня девочкина голова интересует.
   Сергей Алексеевич опять заговорил с Машей по непонятному, причем в ее ответах Нине непрерывно слышалось слово "мэр".
   - Что она там все про Лужкова говорит? - не утерпела Нина.
   Ее еще с первого вечера заинтересовало, какое отношение имеет московский мэр к Машиной лысине, уж не основал ли он клуб лысых и не заставляет ли вступать туда насильно, как раньше заставляли вступать в какое-нибудь общество трезвости или защиты чего-нибудь неизвестно от кого.
   - При чем тут Лужков? - не понял репетитор.
   - Ну как же, она ведь все повторяет мэр да мэр.
   - Ах, ну что вы лезете, когда не понимаете ничего; мэр - это мать по-французски. А девица ваша могла бы, между прочим, быть повежливей, говорить не мать, а мама, по-французски маман. Хотя, с другой стороны, учитывая их отношения... Тьфу, ладно, не отвлекайте меня, я не люблю, когда вмешиваются в учебный процесс.
   - Какая дура, - подумал он о Нине.
   - Ну и идиот, - в свою очередь, подумала о нем Нина. - Тоже мне, учебный процесс. Чему вообще может научить такой напыщенный индюк!?
   - Спросите-ка у нее теперь, когда она намерена к матери возвращаться.
   - Она говорит, что пока мать на нее злится, это невозможно, - перевел преподаватель, - Нет, все-таки это черт знает что такое.
   Он продолжал о чем-то спрашивать Мари злым голосом, а та лишь недоуменно на него смотрела и испуганно на все отвечала: "Je ne sais pas" (не знаю). Кончилось все это тем, что она закрыла лицо руками и расплакалась.
   - Ничего не знает! Ну абсолютно ничего! Врет про 1693 год, а сама не знает даже, какой по счету Людовик правил в это время Францией, с кем Франция тогда воевала, не знает, кто такие Рабле, Руссо и Вольтер! Она даже не знает, кто такой Петр Первый! Думает, если лицо красивое, то можно и без мозгов прожить!
   Справедливости ради заметим, что про Руссо и Вольтера Мари при всем желании знать не могла, так как жили они гораздо позже, да и Петр Первый в то время еще ничем особенным в мировой истории не успел прославиться, даже Петербург не построил. Он был моложе Антуана и к 1693 году успел только со стрельцами разобраться.
   - И как она только экзамены будет сдавать!? - риторический вопрос задан Нине. - Ты вообще хоть что-нибудь читала? - это уже по-французски к Мари.
   - Про Красную Шапочку читала, про Золушку тоже, басню про кузнечика и муравья, - пролепетала та и заплакала пуще прежнего, а репетитор разразился саркастическим хохотом.
   - Ну, хватит, - положила конец этому безобразию Нина. - Не плачь, Машенька!
   Она успокаивающе прижала плачущую девушку к груди и с возмущением смотрела на репетитора.
   - А вы прекратите издеваться над человеком! Вас сюда не за этим позвали. Таких, как вы, к детям на пушечный выстрел подпускать нельзя. И как тебя, черта лысого, только жена терпит?!
   Сергей Алексеевич вскочил с дивана, в возмущении разинул рот, чтобы дать Нине гневную отповедь, но неожиданно рот закрыл, горестно махнул рукой и опять сел.
   - Да никак она меня не терпит. Как только я лысеть начал, она сразу сказала, что с лысым жить не будет, ей с таким мужем даже идти рядом стыдно... Ушла к другому, с густыми волосами. Богатому... И сына забрала. Видеться мне с ним не давала. А месяц назад его машина сшибла, насмерть. За пять лет раз только сына увидел, и то в гробу... Шестнадцать лет всего мальчику было.
   Он всхлипнул.
   - Ох ты, господи, - у Нины от жалости все внутри перевернулось. Оказывается, он такой злой, потому что несчастный.
   - Ну-ну, не убивайся ты так, - она успокаивающе похлопала преподавателя по плечу, от жалости окончательно перейдя на ты.
   Теперь она стояла перед диваном и успокаивала обоих.
   - Сына, конечно, жалко, и не вернуть, а жена твоя бывшая просто неумная женщина. Разве любят за внешность или кудри?! Вот мой муж, например, и толстый, и плешивый, а мы почти сорок лет вместе, и ни на какого Шварценеггера я его никогда не променяю.
   - Эх, вы это говорите, чтобы меня утешить, а жизнь показывает, что любят-то все-таки за кудри, даже в песне народной поется: "Я за то люблю Ивана, что головушка кудрява". И сами меня ведь не как-нибудь, а чертом ЛЫСЫМ обозвали.
   Странное дело - грусть его была подлинная, а между тем он все равно успел подумать, что Нинин муж настолько безобразен в своей толщине, что любить его может только такая же безобразная толстуха. Она его на Шварценеггера не променяет! А Шварценеггера-то спросили?! Да ему такая жена и в страшном сне не привидится, а если привидится, его инфаркт хватит.
   - И не такой ты еще старый, найдешь новую жену, поумнее, - продолжала успокаивать его Нина.
   - Как же, найдешь, никто на лысого не позарится.
   - Ну вот на Лужкова же позарились...
   - Да ну вас с вашим Лужковым, что вы к нему прицепились. У него положение, деньги, а у меня... Простой доцент, даже не профессор. Вот сейчас уроки даю, деньги коплю на операцию по пересадке волос. Видели по телевизору рекламу? Только это так дорого, боюсь, пока накоплю, всякий интерес к семейной жизни окончательно пропадет. - Он опять махнул в отчаянии рукой и совсем пригорюнился.
   Мари уже перестала плакать и с удивлением, не понимая, в чем дело, смотрела на взрослых.
   - Можно, я покурю? - спросил у Нины преподаватель. - А то что-то разнервничался.
   - Вообще-то у нас не курят, ну да уж ладно, идемте на кухню, там покурите. А потом чайку попьем.
   И все трое пошли на кухню. Сергей Алексеевич приоткрыл окно, достал из кармана сигареты и зажигалку и закурил, выпуская дым в окно.
   - Вот он, огонь! - встрепенулась Мари. - Как бы его теперь заполучить?
   Потом пили чай, и Нина договорилась с Сергеем Алексеевичем, что он, не заостряя больше внимания на том, какой сейчас век, год, месяц и день, будет два раза в неделю заниматься с Машей русским языком.
   После чая он опять покурил, положив пачку от сигарет и зажигалку на стол. Мари воспользовалась моментом, когда преподаватель отвернулся к окну и, не особенно мучаясь угрызениями совести, стащила зажигалку. Покурив, рассеянный Сергей Алексеевич спрятал сигареты в карман, а про зажигалку и не вспомнил. Было не до того, так как окурок он изящным щелчком выбросил в окно, чем взбесил Нину, которая, хотя и не работала больше дворником, все равно не выносила, когда мусор выкидывали вне отведенного для этого места.
   - Я же вам пепельницу поставила, а вы что себе позволяете!? А еще интеллигент называется, очки носит!
   Про очки на собственном носу она почему-то совсем забыла.
   - Такие, как вы, всю страну загубили! Какая историческая перспектива может быть у государства, где все выкидывают мусор в окно?! (Ой, чего это я? - испугалась про себя Нина, но остановиться не могла.) Будет тут с вами у России процветание и светлое будущее!
   И она поорала в том же духе еще минут десять, пока не выдохлась.
   Репетитор долго извинялся, как нашкодивший маленький ребенок, который боится, что его поставят в угол, и говорил, что больше так не будет, хотя в душе так и не осознал всей тяжести содеянного. Подумаешь, окурок, вот его сосед-пьяница, живущий этажом ниже, как-то даже кресло из окна выкинул, оно потом полгода с росшего под окном тополя свешивалось, и ничего...
   Нина простила, но неприязнь затаила, хотя внешне расстались почти друзьями.
   А Мари никак не могла дождаться момента, когда ее хозяева уснут, чтобы испробовать зажигалку в деле. Как назло, Витек долго сидел перед телевизором, пил пиво с чипсами и изучал матерный словарь.
   Когда, наконец, и он успокоился, девушка заперлась в ванной и попыталась извлечь из зажигалки огонь. Это удалось далеко не с первого разу, но когда, наконец, получилось, Мари сожгла свой единственный драгоценный волос и загадала, чтобы у нее немедленно выросли волосы, как раньше. И встала перед зеркалом смотреть, как они будут расти. Смотрела-смотрела, но никакого эффекта не было. Наверно, что-то с волосом не так, а может, это мать постаралась, и волшебство из волоса ушло. Грустной ушла Мари спать.
   ...Задолго до рассвета она проснулась от сильнейшей головной боли. Голова болела так сильно, что Мари не могла терпеть и застонала, сначала тихо, а потом завыла почти в полный голос. Она села в постели и потрогала лоб, встряхнув волосами. Господи, волосы! Выросли все-таки! Забыв о боли, Мари побежала в ванну, наступила у двери на Шарика, который от испуга и боли цапнул-таки ее за пятку, но она даже не обратила на это внимания и скорей уставилась на себя в зеркало. Вот здорово - она больше не лысая! Хотя волосы были еще короткие, длиной так с мизинец. Растут - вот потому и голова болит! Ничего, потерплю.
   Но долго терпеть сил не хватило. К тому моменту, когда проснулись Нина с Витьком, волосы подросли еще всего-то на ноготь. Это сколько же надо ждать, пока они вырастут до пояса!? Спрятав свое сокровище под платком так, чтобы ни один волосок не был виден, Мари пошла жаловаться Нине на головную боль. Она уже привыкла за время болезни глотать какие-то белые пилюльки и надеялась, что у Тьотьинины есть и от головы. И действительно, когда Мари постучала себя по лбу и немного постонала, Нина достала из ящичка беленькую таблетку и дала Мари.
   - Наверно, она вчера расстроилась из-за этого дурака Сергея Алексеевича, - пожалела ее Нина.
   На некоторое время голова успокоилась, но и волосы при этом расти перестали. Через пару часов действие лекарства закончилось, рост возобновился, но и голова опять заболела. Делать нечего, пришлось Мари терпеть.
   К вечеру, когда она уже совсем обессилела от боли, волосы, наконец, достигли длины, когда приобретают волшебную силу. Она спряталась в ванной, сожгла один новый волос и загадала: "Пусть больше не растут!" Голова тут же прошла. Ура! Она опять волшебница! Теперь-то все пойдет по-другому. Правда, загадывать сегодня какие-либо желания уже не было никакого желания, так она была измучена головной болью. Однако, посидев некоторое время, Мари подумала-подумала и сожгла еще один волосок: "Пусть растут с естественной скоростью". Посидела еще немного, подумала-подумала, потом надергала несколько десятков волосков, завернула их в бумажку и положила под матрас, к драгоценностям - на всякий случай, мало ли что может опять случиться.
   Волосы свои она решила пока никому не показывать и прятать под платком. Как объяснить Тьотьянине, почему вчера она была лысая, а сегодня нет? Но пока Нина и Витек еще не пришли с работы, она ходила без платка и с удовольствием разглядывала себя в зеркале. Да, волосы неприлично короткие, но в коричневом ящике она видела, что большинство девушек в этой стране носят как раз короткие прически. У Мари, правда, никакой прически на голове вовсе не было, белобрысые волосы почему-то торчали от черепа во все стороны, и она была похожа на одуванчик, только дунь - и облетит. Но расстраиваться по этому поводу она не стала: ничего, со временем улягутся.
   Долго сохранить тайну ей, однако, не удалось. На следующий же день, вернее, вечер, Мари мыла пол в кухне. В этом доме вообще было принято мыть пол несколько раз на дню, как в Макдональдсе. Она запарилась, и когда вытирала рукой пот со лба, платок сполз набок, и обнаружились волосы. Изумлению Нины, которая тут же на кухне домывала посуду, не было предела. Она даже несколько раз больно дернула Мари за волосы, чтобы удостовериться, что это не парик. После многократных охов и ахов, и всплескиваний руками, и размышлений вслух, как такое чудо могло произойти, уж не мать ли ее издалека чудеса вытворяет, она еще раз дернула Мари за волосы и спросила:
   - Мэр, что ли?
   Мари, которая не знала, что ей говорить, ухватилась за подброшенную Ниной идею, как утопающий за соломинку:
   - Oui, oui, c'est ma mХre.
   - Ясно... Так я и знала. И чего это ей все неймется? - ворчала Нина. - Засунула, ведьма, девку неизвестно куда и в покое не оставляет. А может, это означает, что она перестает понемногу сердиться, раз волосы ей отрастила? Но могла бы и поприличнее что-то соорудить, раз волшебница, а то торчат космы во все стороны. Как вообще можно так безответственно относиться к своему дитю, что бы оно ни натворило?! Выпороть - это я понимаю, это иногда даже полезно, а забрасывать в другую страну, в другое время - да что же, интересно, Маша такого сделала? Вроде девочка послушная, не нахальная. И неужели эта чертова мэр совсем не раскаивается?

* * *

   А кстати, о Франциске. Ведь прошло уже две недели с лишком (по крайней мере, в нашем времени), как Мари жила у чужих людей в чужой стране в чужом времени. Неужели не раскаивается? Еще как раскаивается. Сначала-то, конечно, она очень злилась на дочь. Лишив ее волос и убрав с глаз долой, вдова еще долго швырялась посудой, прибила ни в чем не повинную кошку, шпыняла собак и домашний скот. Потом сожгла несколько волосков и загадала, чтобы в замке никто не вспоминал о Мари. Жизнь показала, однако, что этого было недостаточно. О Мари никто и так не вспоминал, кроме ее тетки и пары младших поваров, которые были в нее влюблены, а один даже сватался, но получил отказ, как и все прочие женихи. Вот они-то и забыли о Мари напрочь. А о внучке баронессы Изабель помнили все, кроме крестного Изабель и самой баронессы, память которых Мари повредила.
   Наутро (сильно сказано, ибо утро у них началось часа в три пополудни) гости собрались завтракать и, не увидев Изабель, стали спрашивать у баронессы, где ее внучка.
   - В аббатстве, конечно, где же еще, она там воспитывается, - удивилась баронесса глупым вопросам.
   Убедить ее, что вчера ее внучка была с ней на балу и отправилась вместе с ней спать, никому не удалось. Все списали это на старухины причуды, однако куда подевалась девушка, никто сказать не мог. Наверно, вернулась рано утром в аббатство, когда все еще спали.
   Последними Изабель видели ее крестный (но он, разумеется, об этом не помнил, и вообще настолько странно себя вел со вчерашней ночи, что к нему даже вызвали лекаря, а потом отвезли домой с сопровождающими) и Антуан, который еще спал и к завтраку не вышел. Да если б и вышел, вряд ли бы он мог что-нибудь рассказать, так как накануне был настолько пьян, что, скорее всего, тоже ничего не помнил.
   После завтрака большинство гостей разъехалось. Карета Изабель оказалась невостребованной. Кучер тоже ничего вразумительного не сказал, так как всю ночь пропьянствовавал с остальными кучерами, да и вообще что это был за кучер, откуда он взялся и кто его хозяйка, он и сам объяснить не мог - такой тупой оказался. Тем не менее, когда баронессе сказали, что это ее карета, вернее, карета ее внучки, она, оценив ее внешний вид и прикинув стоимость, не стала отказываться и взяла ее вместе с кучером. Сумасшедшая, а выгоды своей не упустит...
   На следующий день Антуан с друзьями уехали на службу. Хотя он мало что помнил о том вечере, его все не оставляло смутное чувство, что он что-то должен сделать, на что-то или на кого-то обратить внимание. Постепенно это стало какой-то idИe fixe и даже начало мешать ему образцово служить Франции и королю.
   Барон де Такой-то (по-французски "un tel"), настоящее имя которого было д'Антель, через несколько дней после бала, вынашивая самые серьезные намерения относительно Изабель, отправился к старой баронессе с визитом. Узнав, что баронесса собирается вскоре навестить внучку в аббатстве, напросился, к удивлению бабки, поехать вместе с ней. И как же он был удивлен и разочарован, увидев низенькую пухлую девочку с длинным носом, и отдаленно не напоминающую ту высокую изящную красавицу, что он видел на балу.
   - Баронесса, а где другая ваша внучка Изабель, та, что была на балу? - растерянно спросил он.
   - Да ты, совсем, что ли, ума решился? Какой еще бал? Я уже сто лет ни на каких балах не была, и никакой внучки со мной там не было.
   Вот и весь сказ. Ну, можно ли что-нибудь у сумасшедшей понять? Так и остался барон пребывать в недоумении.
   Франциска же через пару дней успокоилась и подумала, что Мари уже достаточно наказана, и надо бы ее вернуть. Но поскольку она отправила ее "сама не знаю куда", то и вернуть ее оттуда у нее не получилось, как она ни старалась. Это ее очень напугало, и в течение нескольких дней она регулярно, каждый час-два повторяла попытки вернуть дочь. С каждым разом она все больше и больше отчаивалась и раскаивалась в содеянном. Жива ли ее дочь вообще? Что она наделала?! Надо было ее просто как следует выпороть.
   На вопросы соседей, где Мари, вдова сначала говорила, что та живет у тетки в замке. Но когда ее отсутствие затянулось, а попытки вернуть ни к чему не привели, Франциска призналась соседям, что дочь ее сбежала из дому с каким-то неизвестным матери парнем, о чем и поведала ей в записке. Ну, а как ей было оправдаться? Не рассказывать же всем, что это она своей волшебной силой отправила дочь неизвестно куда. Сыновьям и золовке пришлось рассказать эту же версию.
   Это событие дало в деревне пищу для пересудов на долгий срок. Вдову и жалели, и осуждали.
   - Все потому, что слишком много воли дочери давала, в школу водила, избаловала. А Мари-то хороша, все тихоней притворялась, а сама что натворила! Правду говорят, что в тихом омуте черти водятся. А парень этот, с которым она сбежала (никто, кстати, не видел ее беседующей тайком с каким-нибудь чужаком?), наверно, из плохой семьи, а иначе почему бы не посвататься, как все нормальные люди делают. Или жениться не будет, а так... В общем, ужас что творится. О времена, о нравы!
   Сыновья Франциски, узнав о побеге сестры, рассвирепели и пообещали, если когда-нибудь она им попадется, накостылять хорошенько и ей, и парню, с которым она сбежала.
   ...И стала Франциска жить одна. И так ей было тоскливо, слов нет. Днем-то работаешь-работаешь, особенно горевать некогда, а вечерами она все больше плакала и локти кусала. Почти совсем поседела. Такие вот дела...

* * *

   Но вернемся опять в двадцать первый век. В четверг, через день после того, как Нина обнаружила на голове Мари волосы, пришел Сергей Алексеевич с кучей учебников и настоящих, не матерных, разваливающихся от частого употребления словарей. Нина торжествующе продемонстрировала ему прическу Мари (огромными усилиями с помощью муссов, гелей и щипцов для завивки ей удалось добиться, чтобы волосы не торчали одуванчиком, а лежали более или менее прилично) и спросила:
   - Ну, что вы на это скажете? За один день выросли. А вы говорите, волшебников не бывает.
   Репетитор тоже в изумлении дергал Мари за волосы и все повторял: "Странно, очень странно. Так не бывает..."
   Потом начались занятия. Занимались вдвоем - так репетитор просил, потому что "присутствие посторонних его смущает". Несмотря на то, что они договорились с Ниной не зацикливаться на дате, первое, что спросил Сергей Алексеевич у Мари, это какое сегодня число. А когда Мари ответила, сказал, что все неверно, что сейчас не начало, а конец, и не сентября, а ноября, и не 1693, а 2003 года. Мари посмеялась глупой шутке:
   - Зачем вы так шутите? Да к этому времени и косточки-то мои уже давно истлеют, а я тут перед вами сижу, жива-живехонька.
   - Ну вот, правильно ведь мыслишь! Значит, что из этого следует?
   - Следует, что вы все врете, не знаю только, зачем.
   - Тьфу, глупая какая, из этого следует, что ты все придумала про 1693 год!
   Сергей Алексеевич достал карманный календарик, показал Мари цифры, потом потыкал пальцами на годы изданий учебников, все конца двадцатого века, и добился своего, убедил-таки бедную девочку на свою голову, так как вызвал этим очередной поток слез:
   - Если все это так, я никогда не смогу вернуться домой! Я знаю, что в прошлое возвратиться нельзя. А я так домой хочу, к матери!
   Тут в комнату ворвалась Нина, подслушивавшая у двери. Она хотя и не понимала, о чем шла речь, но услышала плач и бросилась на помощь Мари.
   - Что тут у вас происходит? Вы опять за свое?!
   - Я только попросил ее написать в тетради сегодняшнее число, а она опять начала про 1693 год. Вот я и сказал ей, какое сегодня на самом деле число, а она в рев, к матери, говорит, теперь не попаду. Сумасшедшая все-таки какая-то.
   - Я же просила вас не задавать ей вопросов о дате! Мне что, другого учителя, что ли, нанимать?
   - Может, это мне другую ученицу, что ли, взять? Учеников ведь много, и все нормальные, по крайней мере, знают, в какое время живут.
   Они еще попрепирались, покурили, попили чаю, успокоились и продолжили занятие. За первый же урок Мари выучила целую кучу русских слов и выражений, так что в конце урока Сергей Алексеевич был вынужден признать, что если не считать упертости в вопросе о времени и маме-волшебнице, Мари оказалась очень понятливой и способной ученицей. С другой стороны, подтвердилось обнаруженное во время предыдущего визита абсолютное невежество во всем: литературе, истории, математике, не говоря уже о физике и химии, Мари даже слов таких не слыхала. И Сергей Алексеевич решил, что к следующему занятию возьмет у сестры, школьной учительницы, учебники, начиная с первого класса, и помимо русского языка, займется общим образованием Мари. Во-первых, девица не совсем пропащая, на лету все схватывает, несмотря на то, что красотка и блондинка. А во-вторых, вдруг ее мамаша (конечно, волшебников не бывает, но волосы-то у ее дочери как-то за один день выросли!), если ее хорошо попросить, и ему новые волосы сделает. Но он не стал пока говорить об этом Мари. Неудобно как-то так сразу...
   Следующее занятие было назначено на понедельник. За это время произошло много чего интересного. Во-первых, тем же вечером Мари загадала желание знать содержание всех учебников и словарей, что принес Сергей Алексеевич. Вылилось это опять в приступ сильнейшей головной боли, с тем только отличием, что когда волосы росли, у Мари было чувство, что из ее головы что-то хочет вылезти, а теперь чувство было противоположным - что-то без спросу нахально лезет ей в голову, а она, голова, безуспешно сопротивляется. Всю ночь Мари стонала от боли, но терпела. Зато утром она не только поздоровалась с Ниной и Витьком на русском, что можно было бы объяснить результатом вчерашнего урока, но и смогла вести с ними беседу о погоде и еде. Говорила она, правда, механическим, как у робота, голосом, "падежов" не соблюдала, и произношение ее было ужасным, французским, с ударением на последнем слоге, с гнусавым "н" и картавым "р". Тем не менее, эффект был потрясающий, правда, весь был поставлен в заслугу Сергею Алексеевичу, к которому Нина впервые почувствовала уважение.
   Весь день Нина и Мари болтали "за жизнь", то есть не болтали, конечно, а беседовали, потому что знать все слова из словаря еще не значит выучить язык: понимала Мари все с трудом, и еще большего труда стоило ей сложить ответ и произнести его вслух. Однако Нине все же удалось выспросить у нее, чем она так провинилась перед матерью. Мари не хотелось рассказывать про свои волшебные способности, достаточно и того, что про мать скрыть не удалось. Поэтому она только призналась, что влюбилась в графского сына, а мать узнала и рассердилась.
   - И правильно, что рассердилась. Замуж бы он тебя не взял, конечно, а принесла бы матери в подоле - позор на всю деревню и можешь на своей жизни крест поставить. Уж я-то знаю, у нас в деревне были такие. Вот и мою старшую сестру мать нагуляла без мужа. Но это еще в войну случилось, мужчин молодых тогда почти не осталось, хоть какое-то оправдание. Хотя судьба моей матери - счастливое исключение, так как вскоре один вдовец с тремя детьми на ней женился, отец мой, и они еще пятерых общих детей прижили. Но дед с бабкой мою мать так и не простили, родители мужа ее признать не согласились, да и соседи всю жизнь вслед шушукались и сестру мою обзывали нехорошо. Это сейчас мода пошла без мужа рожать - для себя, говорят, а тогда - позор на всю жизнь. А уж в ваше-то время позор тем более. Но все же мать твоя переборщила...
   - Борсш - это есть суп из свекла. Что есть переборсшила?
   - Слишком строго с тобой обошлась. Я бы тебя просто выпорола и из дому выходить какое-то время не разрешала бы. А уж если сгоряча отправила она тебя сюда, то волосы-то брить зачем?
   - Я не знать нет, - соврала Мари.
   Вот болтали они так, болтали весь день, Мари рассказывала о свой жизни, а Нина о своей. Мари была очень удивлена и разочарована, что Нина никакая не графиня и даже не баронесса, а жирный Витек ее законный супруг, а не только кучер.
   Потом Мари смотрела телевизор, первый раз понимая слова, но все равно ничего не поняла, даже рекламы. Ну, если по правде, кое что все-таки поняла, например, про кариес поняла и тут же пошла чистить зубы, а вот про перхоть, дезодоранты и прокладки не очень.
   Вечером пришел с работы Витек и также был немало удивлен тому, что Маша так быстро начала разговаривать по-русски. Он хорошо поужинал и отдохнув немного, отправился, как всегда, таксовать. Однако тут же вернулся:
   - Опять проблемы откуда не ждали! Что-то я очень раздобрел, как на дачу ездить перестали. Представляешь, Нин, не смог влезть в машину - руль мешается.
   - Не руль, а живот тебе мешается. Ты бы все-таки поменьше ел вечером, это ведь и для здоровья не очень хорошо.
   Витек с ней охотно согласился и честно не ел ровно три с половиной часа, однако, когда жена ушла спать, он, сидя, как обычно, перед телевизором, выпил пару бутылок пива и закусил здоровущим кусочком сала с полбуханочкой черного хлеба. Наверное, Витек все же переел, так как после этого ему стало совсем нехорошо, лицо сделалось красным, как свекла, дышал он тяжело и даже хрипеть начал. Мари, смотревшая вместе с ним телевизор, испугалась, разбудила уже уснувшую Нину, и та дала мужу лекарство.
   Ведь его сейчас может удар хватить, подумала Мари, пожалела Витька и, когда все заснули, загадала, чтобы он похудел.
   ...Утром, погуляв с Шариком, Витек вышел к завтраку как ни в чем ни бывало, опять с хорошим аппетитом. Краснота с лица спала, дышал он ровно, но толщина не изменилась.
   - Все-таки что-то с моими волосами не то, - огорчилась Мари.
   Умяв кастрюльку кашки, омлетик из трех яиц и пяток сосисочек, Витек не приступил, как было заведено, к чаю с бутербродиками, а, извинившись перед дамами, скрылся в туалете. Ну, скрылся и скрылся, дело житейское, с каждым может случиться, Нина попервоначалу не придала этому никакого значения. Потом они уже кончили завтракать и собирались наводить красоту, но ванная комната все еще была занята. И через полчаса она все еще оставалась занятой, и через час тоже.
   - Витек, ты скоро? Освобождай заведение, ты тут не один. Нам с Машей тоже нужно.
   Витек что-то невнятно пробурчал, и Нина на время отстала. Но вскоре им с Мари по-настоящему приспичило в туалет, и они вдвоем столпились у двери. Тут же за компанию столпился и Шарик и сердито лаял на закрытую дверь.
   - Витя, с тобой все в порядке? Ну, выходи же в конце концов, мы не можем больше терпеть!
   - Викт*р, я срочно хотеть туалет! - заныла и Мари.
   - Уйдите, дуры! Дайте мне умереть спокойно! - простонал Витек. Из-за двери доносились неприличные звуки.
   Пришлось женщинам проситься к соседям, которым Нина соврала, что у них унитаз засорился.
   На работу Витек в этот день не пошел. Нина сходила на рынок, убралась в Байрамовских павильонах, а потом они с Мари прошлись по магазинам, но и когда вернулись, ситуация не изменилась.
   - Витюша, миленький, тебе нехорошо? Живот сильно болит? Может, скорую вызвать?
   - Отстань же, говорю! Хорошо мне, хорошо! Оставьте меня в покое и не надо мне никаких врачей, ничего у меня не болит!
   Так прошел весь день. Проситься опять к соседям было неудобно, и для их с Мари нужд Нина приспособила бывший внучкин горшок, неизвестно зачем много лет хранившийся на антресолях. А вот и пригодился! Время от времени она все-таки подходила к двери в ванную и интересовалась у мужа, жив ли он там, и все время получала в ответ одни выраженные в грубой, хотя и нормативной, форме заверения, что все в порядке и врача не надо.
   Ночь он так и провел на унитазе. Нина почти не спала, переживала за мужа и несколько раз подходила к ванной комнате узнать, что там происходит. Из-за двери неизменно доносился громкий храп, перемежающийся все теми же неприличными звуками.
   Мари тоже было жалко Витька, но она спокойно спала, потому что не связывала его понос с загаданным ею накануне желанием - до тех пор, пока на следующее утро из туалета наконец не вылез похудевший килограммов на двадцать, а может, и на все пятьдесят - никто ведь не взвешивал - веселый Витек. Вид его был ужасен: кожа на лице обвисла и собралась складками, как у шарпея, даже плешивая макушка была в складках, а брюки стали широки в поясе сантиметров тоже так на двадцать и держались исключительно на подтяжках, как у клоуна. Мари и Нина только ахнули, увидев такую метаморфозу.
   - Да что же это с тобой, миленький?!
   - Все нормалек, девки, есть только хочу. Давайте, что ли, завтракать.
   И, как ни в чем ни бывало, уселся за стол и смолотил свою обычную порцию.
   Нина с подозрением посмотрела на Мари, но ничего не сказала. Мари же почувствовала угрызения совести. Хорошо, что все обошлось, а вдруг бы он умер от поноса? Но видок у него, конечно, еще тот. Надо будет сегодня ночью подправить.
   В остальном суббота прошла нормально. Большую часть дня Нина ушивала в поясе мужнины штаны, Мари же самостоятельно гуляла с Шариком, помогала Нине с обедом, практиковалась с ней в русском языке и читала учебники, что оставил Сергей Алексеевич. Витек опять много и с аппетитом ел, а вечером благополучно, с большим запасом, влез в машину и заработал хорошие деньги, развозя пьяных из гостей по домам.
   А перед сном, оставшись одна, Мари загадала, чтобы кожа у него подтянулась. Поэтому ночью Витек спал плохо, стонал во сне и все время пытался спихнуть Нину с кровати. Но Нина, измучившись прошлой ночью в волнениях за мужа, спала как убитая и ни на что не реагировала, а то бы она очень удивилась, увидев, как прямо на глазах стягивалась кожа у Витька, да не равномерно, а рывками, что и вызывало стоны и дерганье. Зато утром он был свеженький как огурчик, помолодевший сразу лет на десять. Нина посмотрела на Мари еще более подозрительно.
   В понедельник вечером явился Сергей Алексеевич проводить очередной урок. В дверях он уже привычно столкнулся с Витьком, отправляющимся на заработки, и был немало удивлен происшедшей с ним переменой.
   - Что это случилось с вашим мужем? - спросил он у Нины.
   - Да он тут отравился немного. Ну и... вот результат.
   Она не стала высказывать репетитору свои сомнения насчет Мари, чтобы не вызывать опять насмешек, а напротив, была с ним приветлива и похвалила за весьма успешно проведенный прошлый урок.
   - Вы, оказывается, и вправду хороший учитель. Я не ожидала, что после одного-единственного урока Маша сможет со мной обо всем разговаривать.
   - Что вы такое говорите? Спасибо, конечно, но этого не может быть, - засмущался он похвалы, а сам подумал: уж не хочет ли эта толстуха отказаться от занятий? Как раз когда появилась надежда избавиться от лысины. Может, цену надо сбавить?
   На занятии он обнаружил, что Мари, действительно, знает все слова, что имеются в принесенном им прошлый раз словаре. Когда он называл какое-то слово по-русски, Мари как будто наизусть зачитывала все, что было сказано про это слово в словаре, со всеми грамматическими пояснениями и сокращениями, причем было видно, что она абсолютно не имеет представления о том, что такое, например, ж.р., мн.ч. и 1 скл.
   - Ты что, весь словарь наизусть выучила? Феноменальные способности!
   Он вспомнил, что в молодости читал про какого-то мужчину, и даже не про одного, которые могли в неограниченном количестве запоминать числа и любую другую информацию, но во всем остальном были практически умственно отсталыми, если не сказать более. И у него опять возникли подозрения, что Мари сбежала из сумасшедшего дома. Но заниматься теперь с ней стало намного легче, потому что учить надо было только грамматику и произношение, а слова запоминать уже было не нужно. Когда за два отведенных для занятий часа они прошли несколько уроков, на каждый из которых, согласно методическому пособию да и профессиональному опыту Сергея Алексеевича, отводилось по два-три отдельных занятия, да еще прочитали весь букварь и прорешали половину арифметики за первый класс, он в своих выводах насчет умственной отсталости и сумасшествия засомневался. Девочка определенно способная, если не сказать талантливая.
   Дома, проанализировав ситуацию, просуммировав выросшие за один день волосы, выученный наизусть словарь и непонятно как быстро похудевшего главу семейства, Сергей Алексеевич опять подумал, что чудес на свете не бывает, и в начале следующего урока заявил Мари прямо:
   - Только не говори, что это все сделала твоя мать-волшебница, меня-то тебе не обмануть, я уверен, что это твоя работа. Я не буду спрашивать, как ты это делаешь, ты все равно соврешь. Давай договоримся - я буду заниматься с тобой бесплатно и сделаю из тебя нормального человека, а ты сделаешь так, чтобы вместо лысины у меня опять были волосы.
   Увидев по лицу Мари, что она сейчас будет отнекиваться и врать, он заторопился, не давая ей вставить и слова:
   - Подумай сама: ты живешь у чужих людей, совсем небогатых. Я вижу, они люди добрые (черта с два эта жирная Нина Ивановна добрая, вон как на меня орет все время), но им не под силу платить столько за уроки, хозяин даже помимо основной работы извозом занимается, чтобы заработать на жизнь (я вот тоже уроками подрабатываю, когда же, господи, можно будет отдохнуть, в отпуске три года не был!), а уроков надо много, если ты собираешься жить здесь. Ты ведь абсолютно необразованная.
   Мари задумалась. Вообще-то у нее осталось еще много драгоценностей под матрасом, платить есть чем...
   - Почему это я необразованная? Я целых четыре года в школу ходила! У нас в деревне ни одна девочка столько не училась!
   - Ну надо же, четыре года! - насмешливо произнес Сергей Алексеевич. - Да знаешь ли ты, что в наше время (Черт побери, что это я говорю так, как будто и правда верю, что она прибыла из семнадцатого века?) в школе учатся десять лет, а в твоей дорогой Франции целых двенадцать, а потом еще пять лет в университете. А потом, кто поспособнее, еще три или четыре года в аспирантуре...
   Мари не на шутку испугалась:
   - Столько лет учатся!? А живут-то когда? Да ведь если мне столько учиться, а по-вашему, мне надо начинать с самого начала, мне будет больше тридцати, когда я закончу обучение. А замуж когда? Кому я буду нужна в тридцать-то лет?! Я и так уже в девках засиделась.
   - Чего-чего?! Какой еще замуж? Тебе сколько лет?
   - Да я и сама уже не знаю. Дома мне было пятнадцать с половиной, а теперь по-вашему получается, что мне триста двадцать пять... Ужас какой!
   - Прекрати чепуху молоть. Значит, тебе еще нет и шестнадцати. Надо же, замуж она собралась! Замуж, детка, в таком возрасте не выходят, слишком рано, да и...
   Мари возмущенно перебила его:
   - Вот это да, в шестнадцать - и рано, да у нас в шестнадцать все давно замужем и уже младенцев нянчат.
   - А у нас до восемнадцати закон не позволяет замуж выходить. Не перебивай! Я хочу сказать, что если ты и дальше будешь так успешно заниматься, школьную программу можно будет одолеть года за два-три, а не за десять. Так что не бойся, не придется тебе до тридцати лет учиться. И замуж ты выйдешь вовремя, когда все выходят, лет в двадцать пять.
   - Ничего себе вовремя - в двадцать пять! А если не учиться? Нельзя, что ли, без вашей учебы-то?
   - Ну почему же, некоторые живут и без учебы. Но хорошей профессии без образования не получить. Будешь какой-нибудь уборщицей, вроде твоей Нины Ивановны, или посуду в столовой будешь мыть. Да и на такую работу без девяти классов не возьмут - ты по крайней мере должна уметь деньги считать.
   - Ну, деньги считать я и так умею, только у нас никогда не было, чего считать. А что плохого в уборке или мытье посуды? - обиделась Мари за тетю Нину и свою французскую тетку-посудомойку.
   - Конечно, любой труд почетен, - покривил душой Сергей Алексеевич, который уважал только умственную работу, вроде своей, - но разве ты для этого создана?
   - Да откуда вы все знаете, для чего я создана?! Может, мне на роду было написано коз пасти и виноград давить, а я у вас тут, в краю вечной зимы, оказалась, где и коз нет, и вообще ничего не растет? И зачем мне профессия, когда я замуж выйду?
   - Господи, ну и взгляды! Можно подумать, что ты и впрямь из семнадцатого века.
   - А вы мне все не верите?!
   - Ладно-ладно, давай не будем выяснять, кто из какого века. - Сергей Алексеевич испугался, что сейчас опять начнутся слезы, и из соседней комнаты прибежит ругаться страшная Нина Ивановна. - Ну, так как, согласна - бесплатная учеба на волосы? Будешь не только красивой, но и образованной девушкой.
   Ишь, как заговорил, а не превратить ли мне его лучше в какого-нибудь червяка, подумала Мари, вспомнив, как он насмехался над ней при первой встрече. Она оценивающе посмотрела на Сергея Алексеевича и решила все-таки не превращать, пожалела: учитель он вроде неплохой и подзатыльников не дает, по пальцам указкой не бьет, как у них было заведено в дюропинской школе, сегодня даже несколько раз похвалил. А лысина его и правду портит. И всегда вокруг нее красный ободок от шапки, никак не рассасывается... Может, попробовать?
   - Ну, ладно, можно попробовать. Но наверняка я вам обещать не могу. Меня-то мать просто обрила своей волшебной силой, а корни волос остались, а ваши волосы вылезли с корнями сами, давно и безвозвратно, поэтому у меня может ничего и не получиться. А если получится, то предупреждаю: когда волосы будут расти, у вас будет сильно болеть голова. И если голова заболит, таблеток не пейте - от них рост прекратится.
   - Это ничего, пусть болит, я все вытерплю, лишь бы лысым больше не быть, - обрадовался Сергей Алексеевич. - Давай, начинай.
   - Э, нет, я не хочу, чтобы вы видели, как это происходит. Идите себе спокойно домой, вашего присутствия совершенно не требуется, - заважничала Мари. - Но опять повторяю, я ничего не обещаю - раз, и насчет головной боли предупредила - два. Я, когда у меня волосы лезли, чуть не умерла от боли.
   - Мари, красота требует жертв, повторяю: я все вытерплю. Да и потом, у тебя вон какие длинные волосы, а мне можно совсем коротенькие сделать, чтобы только кожу пробили. А дальше пусть сами медленно растут. Десять лет терпел, еще месяц потерплю.
   В хорошем настроении и с надеждой покинул Сергей Алексеевич этот дом, долго перед уходом ко всеобщему удовольствию нахваливая Нине Ивановне прилежность Мари.
   Следующим вечером он позвонил им по телефону, якобы для того, чтобы спросить, не осталось ли у Нины от внучки детских книжек с картинками, чтобы она дала Мари почитать до следующего урока. - Есть? Очень хорошо, позовите теперь Мари к телефону, я ей дам указания.
   - Мари, девочка моя, какая ты все-таки молодец! - по-французски для конспирации кричал он в трубку. - Проклюнулись волосы-то! И голова болела. Все, как ты говорила, даже на работу сегодня не мог пойти из-за головной боли. Ты не можешь себе представить, как я счастлив! Теперь жизнь у меня совсем по-другому пойдет! А ты к следующему уроку прочитай книжки, что тебе Нина Ивановна даст. Пока и еще раз спасибо!
   К следующему уроку он, однако, не пришел, а позвонил по телефону и сказал, что его прихватил радикулит, и приехать он не в состоянии. Но если Мари согласна, пусть приезжает к нему сама.
   - Как же, пусть приезжает, да одну мы ее пока только с собакой во двор гулять пускаем.
   - Ну, привозите вы ее, не хочется урок пропускать.
   Так Мари в первый раз в жизни ездила в троллейбусе и на метро. Ну, чего тут рассказывать, конечно, было страшно на эскалаторе ехать, как, впрочем, и всякому даже современному провинциалу, первый раз попавшему в большой город. Она со всей силой вцепилась ногтями в Нинину руку и сделала безмятежное выражение лица. И в поезде, в этой огромной гусенице-тысяченожке, тоже было страшно ехать, от шума и скорости уши закладывало. Но Мари с честью вынесла это испытание и, кроме Нины, никто не заметил, как она боится.
   Сергей Алексеевич встретил их скрюченным в виде вопросительного знака и в тюбетейке (это чтобы Нина Ивановна не заметила, тайком признался он Мари в прихожей, на мгновение сняв тюбетейку и продемонстрировав ей серый ежик новых волос). Несмотря на радикулит, он пребывал в эйфории, суетился, правда, из-за болезни суетился медленно и неуклюже, и все напевал себе немузыкально под нос: "А тебе, лы-ы-ысый, я телефо-о-он не скажу".
   В квартире у него был неимоверный беспорядок, везде, не только на столе, что еще можно было бы как-то оправдать, но и на диване, телевизоре, стульях и даже на полу валялись книги, бумаги и газеты, покрытые толстым слоем пыли. Многочисленные пепельницы были доверху завалены окурками. Толщина пыли на экранах телевизора и компьютера превышала, наверно, сантиметр. Раковина на кухне была забита немытой посудой, ноги прилипали к полу, на обеденном столе в изобилии валялись шкурки от колбасы, засохшие обрезки сыра и корки черствого хлеба, от которых, едва Нина подошла к столу, толпой начали разбегаться рыжие тараканы.
   - Какой кошмар! - возмутилась Нина и опять потеряла к нему уважение. - Я всегда говорила, что если баба без мужика никогда не пропадет, то мужик без бабы не выживет, неполноценное творение природы.
   Мари тоже терпеть не могла грязной посуды и даже пожалела, что не послушалась первого порыва и не превратила учителя в червяка.
   И вместо того, чтобы приступить к занятиям, тетя Нина и Мари принялись наводить у него в квартире порядок. Хорошо хоть, что квартира была однокомнатная, а то пришлось бы убираться намного дольше. Сергей Алексеевич все извинялся и оправдывался тем, что у него много уроков и ему некогда чистоту наводить. Но вообще, не надо им утруждать себя, он, когда выздоровеет, сам все уберет.
   - Молчи уж, грязнуля, выздоровеешь ты еще неизвестно когда, а мы у тебя дома находимся СЕЙЧАС, а нам даже сесть некуда и чаю не из чего выпить.
   Потеряв к Сергею Алексеевичу уважение, Нина опять тут же начала ему тыкать, но он этого даже не заметил.
   - Ох, извините, я вам даже чаю не предложил!
   Сергей Алексеевич извинился, и, возмущенно подумав про себя: "Они что, сюда приехали чаи распивать или русским языком заниматься?!" - включил чайник и полез на полку за чашками. Чистая (весьма относительно) чашка нашлась только одна, и ту он немедленно разбил, не в силах справиться с возбуждением. Кряхтя, он попытался поднять осколки. Нагнуться-то он нагнулся, а распрямиться радикулит ему не позволил.
   - Сядь на место, урод несчастный, я сама все сделаю! - закричала Нина, распоряжаясь на чужой кухне, как на своей.
   Она схватила учителя, хорошенько встряхнула его для распрямления, отчего тот закричал от боли, и потянула с кухни. Тут тюбетейка у него с головы упала, и Нина увидела, что лысины-то больше и нет.
   - Та-ак... Эт-то что такое? - строго спросила она, переводя взгляд с Мари на Сергея Алексеевича и обратно.
   Преподаватель пробубнил себе под нос что-то нечленораздельное, вроде "Я... э-э-э...мне... ", а Мари так вообще опустила очи долу и молчала.
   - Ясно... Не хочу слушать никаких объяснений. Ладно, все, садитесь заниматься. Хотя нет, сначала, Маша, раз ты сумела избавить его от лысины, так вылечи и спину, чтобы человек не мучался.
   - Вы это о чем, тетя Нина? - Мари сделала непонимающее выражение лица.
   - Все о том же, не прикидывайся дурочкой. Где тут у тебя телефон? - сурово обратилась она к преподавателю.
   Тот показал, и Нина позвонила домой мужу, еще не успевшему уйти на вечернюю подработку, и попросила его срочно сюда приехать: нужно серьезно поговорить.
   Оба, и учитель, и ученица испугались строгой Нины Ивановны и уселись заниматься. Правда, перед этим Мари попросилась помыть руки и в ванной, как послушная девочка, сожгла волос и загадала, чтобы у учителя перестала болеть спина.
   Нина продолжала убираться на кухне, когда минут через пятнадцать у Сергея Алексеевича что-то громко хрустнуло в позвоночнике, он выпрямился, после чего радостно вскричал:
   - Ура, спина больше не болит!
   Нина встала в дверях и многозначительным тоном произнесла:
   - Тем более.
   Что она хотела этим сказать, неизвестно.
   Вскоре приехал Витек. Занятия были в полном разгаре, поэтому Нина, чтобы "не мешать учебному процессу", провела мужа на кухню и там о чем-то долго ему говорила, в чем-то убеждала. Слов было не разобрать, через стену испуганные Мари и ее учитель слышали только удивленное и недоверчивое покряхтывание Витька.
   Когда время, отведенное для урока, подошло к концу, Нина с Витьком вошли в комнату, уселись на диван, и Нина произнесла сурово:
   - А теперь, Маша, рассказывай свою историю с самого начала, и давай не ври, все уже поняли, что чудеса последних дней - твоя работа, а вовсе не твоей матери.
   В общем-то, вытягивать у Мари признание под пытками и не пришлось. Она даже почувствовала облегчение, когда все без утайки рассказала. Нине она доверяла безгранично и готова была ходить за ней по пятам, как Шарик. Рассказала она про то, как мирно они жили с матерью, пока она еще не знала про свой чудесный дар, и про то, как та открыла ей их тайну. И про бал, и про недостойное поведение Антуана, и про ссору с матерью, в результате которой она оказалась здесь. Сейчас ей поверили все, потому что факты, как говорится, были налицо, точнее, на макушку, живот и спину.
   - Теперь мне понятно, почему твоя мама так поступила, а то, видите ли, я, говорит, просто влюбилась в графского сына, а мама разозлилась и отправила меня в будущее... Было за что разозлиться! Но все равно, я думаю, она уже тебя давно простила, только непонятно, почему назад не вызывает. А сама почему ты вернуться домой не можешь?
   - В прошлое нельзя вернуться, и я, и мама несколько раз раньше пробовали - не получалось. Да я совсем недавно уже пыталась, когда у меня только волосы выросли - не вышло. Придется мне здесь жить, вы уж не гоните меня, я в вашем мире никого не знаю, кроме вас, и ни в чем не разбираюсь, и образования у меня никакого нет, как Сергей Алексеевич говорит. Так что без вас я пропаду, хоть и волшебница.
   И Мари пустила слезу.
   - Ну ладно, ладно, не реви. Раз так, живи с нами, место есть. Девка ты вроде невредная, уживемся, я думаю, - изрек Витек, как будто от него что-то зависело - ведь его жена давно уже все без него решила. - И образование дадим, сыну дали, и тебе дадим, мы еще не совсем старые, успеем тебя в люди вывести.
   - Ладно, раз ты волшебница, тогда, значит, так, - и Нина начала загибать пальцы, - в первую очередь нам нужен новый телевизор, потому что старый без конца ломается и видимость плохая, потом новый холодильник, а этот на дачу отвезем, потом стиральная машина... Плиту опять же на кухню новую хорошо бы, импортную, печь микроволновую с грилем, мебель сменить в гостиной и на кухне, люстру новую в ту комнату, где ты спишь, да и на кухне тоже не помешает светильник заменить, рамы оконные поменять - наши совсем сгнили, стеклопакеты поставить... Да чего уж там рамы, лучше бы сразу новую квартиру, да и на даче дом бы новый, коттедж бы построить, как у новых русских, и...
   Витек слушал-слушал свою жену, потом не вытерпел, стукнул что есть сил кулаком по столу и выразился чрезвычайно ненормативно:
   - Нина, трам-тарарам-тарарам, немедленно прекрати! Вот уж никак не ожидал, что ты такая корыстная, а ведь всю жизнь бессребреницей прикидывалась. Да ты прям как старуха из сказки Пушкина. Что же теперь, Маша, как золотая рыбка, будет у тебя на побегушках? Ты не помнишь разве, чем та сказка кончилась?
   - Ну, ты, это, не сравнивай! Я ничего такого не прошу, только небольшие материальные блага.
   - Стоит только начать, сначала материальные блага, а потом неизвестно, куда тебя потянет, может, ты президентом захочешь стать или генеральным секретарем ООН. Старуха ведь тоже с корыта начинала. А потом, подумай сама, если осталось чем: вот сделает, допустим, тебе Маша новую мебель и телевизор, а как ты людям объяснишь, налоговой инспекции, в частности, откуда у тебя деньги на все, если и ты пенсионерка, и мне платят копейки.
   - Не буду я никому ничего объяснять. Почему это некоторые покупают себе коттеджи где-нибудь в Майами, и никто у них ничего не спрашивает, а мы должны объяснять, откуда у нас деньги на новый телевизор? Ну, скажем, что сын из Америки прислал, не поверят, что ли? И вообще, тебя-то похудели с помощью волшебства, а мне ты запрещаешь о чем-либо просить, где же справедливость?
   - Я, между прочим, ни о каком похудании не просил! Опомнись, Нина, и устыдись.
   Нина опомнилась, устыдилась, покраснела и, пригорюнившись, поникла.
   - Извини меня, Маша, не надо ничего, это у меня так, кратковременное помрачение рассудка. Просто жили всю жизнь честно, работали как прСклятые, а теперь даже телевизор новый не на что купить.
   В этот момент в разговор вступил Сергей Алексеевич, уже давно нетерпеливо дожидавшийся паузы. Ему стало немного стыдно, что он, в отличие от не просившего о похудании Виктора Тимофеевича и отказавшейся от своих непомерных просьб Нины Ивановны, избавить его от лысины таки просил, и своего таки добился, поэтому он перевел разговор на другую тему:
   - Что вы все о какой-то ерунде спорите, есть вещи поважней ваших телевизоров и квартир. Раз Мари действительно такой феномен, надо немедленно вызвать прессу, заявить о ней, и пусть ее ученые исследуют, узнают, чем определяется ее отличие от обычных людей. Надо взять у нее все анализы, в том числе анализ ДНК, рентгены там всякие сделать, изучить структуру волос. Это ведь такое научное открытие будет! На Нобелевскую премию потянет.
   Витек посмотрел на него как на ненормального:
   - Удивляюсь я на вас, Сергей Алексеевич, вроде образованный человек, в институте преподаете, а простой вещи не понимаете, что нельзя никому о Маше говорить. Вот Нина, вроде уж какой бескорыстный человек, и то тут же начала себе всякие телевизоры и холодильники требовать, а представьте, что о Маше узнает кто-то еще. Если про нее пронюхают военные ведомства или госбезопасность, ее тут же засекретят, не дадут больше жить на воле, а станут требовать, чтобы она сделала какое-нибудь абсолютное оружие или еще какую гадость. А вдруг она попадет в руки бандитов или, хуже того, террористов, и те захотят ее в своих интересах использовать? А если ваши хваленые ученые вызнают, в чем секрет, и выделят из Маши вещество, которое волшебные вещи делает, что тогда? Что получится, если все смогут купить его, например, в аптеке, и сами станут волшебниками? Один захочет себе коттедж в Майами, а его сосед захочет, чтобы этот коттедж сгорел вместе с хозяином. Или другой, например, захочет от тещи избавиться, а теща, в свою очередь, от зятя, а в результате женщина останется и без матери, и без мужа. Не смотри так на меня, Нина, я вовсе не намекаю на твою мать, царствие ей небесное, хотя она мне в свое время много крови попортила. Этак если каждый будет получать, что хочет, на земле никакого порядка не будет, да и вообще скоро никого не останется, потому что интересы у всех перпендикулярные, и у каждого есть враги, от которых он захочет избавиться.
   Все задумались. А ведь он прав! И взрослые договорились держать Машину тайну в тайне и не выпускать ситуацию из-под контроля.
   Мари из этого разговора мало что поняла - очень много было таинственных слов и понятий, вроде Майами и рентгена. Еще она очень разозлилась на Сергея Алексеевича за то, что тот предложил отобрать у нее какие-то анализы. Не было у нее отродясь никаких анализов, и где их брать - неизвестно. И она опять подумала, что лучше было бы превратить его в червяка.
   Поняла Мари только одно - тетя Нина недовольна своим телевизором и квартирой.
   - Тетя Нина, у меня есть еще несколько украшений, можно безо всякого волшебства их продать и купить новый телевизор, только я не понимаю, чем старый-то плох. Вы бы обращались с ним поласковее, не били бы все время, он бы, может, не обижался и показывал лучше. Или вот, зачем Сергею Алексеевичу два телевизора, - она ткнула пальцем на телевизор и монитор, - давайте у него один заберем.
   Мужчины засмеялись. Витек пообещал сводить ее в магазин и показать, какие бывают настоящие современные телевизоры, а учитель пообещал на следующих занятиях рассказать, что такое компьютер и научить со временем им пользоваться.
   - Хорошо бы мне тоже новый, более мощный компьютер, - мечтательно произнес Сергей Алексеевич, посмотрел на Витька и испуганно осекся. - Нет, нет, не надо, это я так, вообще, я сам через какое-то время куплю.
   - А ты, Маша, - серьезно сказал Витек, - все же поосторожнее со своими чудесами. Неизвестно ведь, откуда что берется. Задумаешь ты, к примеру, подарить нам новый телевизор (Нина, это только к примеру!), а потом окажется, что в каком-нибудь магазине этот телевизор пропал. Получится, что ты его своровала. Закон сохранения материи знаешь?
   - Не знаю, конечно, я ведь еще необразованная.
   - Ну, говоря попросту, если в одном месте что-то прибавилось, то в каком-то другом настолько же убавилось.
   Мари не задумывалась, откуда бралось то, что она загадывала, все эти кареты, драгоценности и все остальное. Она прогнала от себя неприятную мысль, что, появившись у нее, все эти вещи откуда-то исчезали. Это было бы так несправедливо! И она согласилась, что не стоит, конечно, злоупотреблять такими "вещевыми" чудесами.
   На том и расстались. А в машине по дороге домой Мари расспрашивала Нину и Витька, чем их не устраивает квартира. Нина рассказала, чем, и еще посетовала, что уже несколько лет их дом обещают снести, а жителей переселить в новые квартиры, но каждый год переселение почему-то откладывается, поэтому не знаешь, то ли делать ремонт, то ли не делать. Она потрепала Мари по затылку:
   - Забудь о том, что я тебя просила, квартиру мы рано или поздно все равно получим. Надеюсь, я доживу до этого счастливого дня.
   Но Мари не забыла и, не желая быть неблагодарной к таким замечательным людям, перед сном сожгла волосок и загадала, чтобы Нинин квартирный вопрос разрешился как можно скорее.

* * *

   Примерно неделю жили, как обычные люди, безо всяких чудес. Мари регулярно занималась с педагогом и много сидела с учебниками самостоятельно. Нина удивлялась такой усидчивости и только время от времени хлопала ее по спине, чтобы та не сутулилась. Заметив интерес девушки к пианино и удивившись, как быстро она подобрала мотив напетой ей один раз песни, Нина спросила, не хочет ли Маша научиться играть на пианино. Увидев, как та вспыхнула от радости, Нина тут же позвонила учительнице музыки, которая раньше занималась с ее внучкой.
   - Только давай уж свои драгоценности, потому что столько денег у меня точно нет.
   И Мари отдала ей все, что было, оставив себе только одно колечко с не самым большим бриллиантом.
   - Да-а, - протянула Нина, - представляю, какой фурор ты произвела на балу со всеми этими сокровищами. Если я сейчас все это скопом пойду продавать, меня арестуют, подумают, что я ограбила ювелирный магазин. Ладно, буду продавать по мере необходимости, или, чтобы не вызывать подозрений, буду иногда просить мужа и твоего учителя, чтобы они продали.
   Пришла учительница музыки и обнаружила у Мари абсолютный слух. А после занятия сказала Нине, что девочка - самородок, и заниматься с такой - одно удовольствие, и если есть желание и средства, она будет заниматься с ней хоть каждый день. Только руки надо привести в порядок, а то просто срам, когда у молодой девушки руки в таком состоянии, да еще и в цыпках.
   Нина передала Мари слова про самородок, и та очень возгордилась и начала из себя воображать, и воображала до тех пор, пока Нина не отвела ее к маникюрше. Та просто за голову схватилась, увидев ее руки. Отругав Нину, как будто это она была виновата, а не семнадцатый век, маникюрша сказала, что один маникюр дело не спасет, и Мари были прописаны несколько кремов и процедур по уходу за кожей рук, и было запрещено длительное соприкосновение с водой, нельзя даже мыть посуду, ну если только в посудомоечной машине (ха-ха, у Нины даже стиральной не было) или в резиновых перчатках.
   ...Дни бежали быстро, и Мари была загружена по уши. За эту неделю она изучила все, что школьники проходят за два года, во втором и третьем классе, и почти все, что проходят в первом классе музыкальной школы. Даже учить ненавистное многим сольфеджио ей было безумно интересно.
   Она так уставала за день, что даже смотреть вечером телевизор сил совсем не оставалось, и она, как триста лет назад ее мать в далекой старой Франции, засыпала, не успев положить голову на подушку. И вот однажды спала она так себе, спала, как вдруг посреди ночи ее разбудил страшный треск. И разбудил он не только ее, но и Нину, и других жителей их подъезда. Все высыпали на лестницу, кто накинув на себя халаты, кто завернувшись в одеяло, а кто и ничего не накинув и ни во что не завернувшись, и испуганно спрашивали друг у друга, что это было. Потом снизу кто-то крикнул, что у них в квартире в стене между комнатой и кухней образовалась огромная трещина, такая широкая, что кошка пролезает. Все еще больше перепугались, и высыпали на улицу. Нина распихала Витька, которому все было нипочем, они оделись потеплей, взяли деньги и документы, и Шарика под мышку, и тоже спустились во двор.
   - Признавайся, твоя работа? - прошипела, чтобы никто из посторонних не услышал, Нина и зло пихнула Мари в бок.
   - При чем тут я-то? - огрызнулась Мари, которая искренне не видела никакой связи между случившимся и загаданным ею давным-давно пожеланием о скорейшем разрешении Нининого квартирного вопроса.
   Чтобы не замерзнуть, жители развели во дворе костры и на всякий случай вызвали пожарных, милицию, скорую помощь и даже службу газа, хотя в их микрорайоне газа вообще не было. Для растопки спилили два огромных тополя, которые засохли еще пару лет назад, но спилить которые у коммунальщиков раньше руки не доходили.
   Ночь все провели на улице, а утром приехала какая-то комиссия, вся в строительных касках. Приехало также телевидение, сразу несколько программ, и пока комиссия осматривала трещину и решала, можно ли продолжать жить в этом доме дальше, телевизионщики снимали, как испуганные жильцы греются у костров. Мари даже попросили встать поближе и засняли с нескольких ракурсов. Когда Нина объяснила ей, что вечером, если будет где, она сможет увидеть саму себя на экране коричневого ящика, Мари так возбудилась, что даже пропустила мимо ушей слова про "если будет где".
   А комиссия пришла к выводу, что дом для жилья однозначно непригоден и опасен, и надо всех куда-то срочно расселять. Мебель и вещи с большой предосторожностью вытащили из дома и разместили на складе бывшей овощебазы, а жильцов временно расселили по дешевым гостиницам, а кому в гостинице места не хватило, в актовом и физкультурном зале соседней школы. Как раз Нине с Витьком места-то и не хватило, и им всем, включая собаку, выделили кусочек спортзала, поделенного ширмами на отдельные загоны. Так что не довелось Мари увидеть себя по телевизору.
   Спали на казенных матрасах, присланных спасателями, завтракали и ужинали в школьной столовой опять же тем, что спасатели прислали. Было ужасно неудобно: ни помыться, ни переодеться, ночью слышно, как храпят соседи за ширмами, в общем, жуть. А тут еще Шарик из-за нервной обстановки цапнул за палец какую-то бабку из бывшего соседнего подъезда, и та устроила скандал на весь спортзал.
   Зато Мари впервые увидела современную школу и, шляясь по коридору, когда занятия уже кончились, познакомилась с несколькими девочками ее возраста. На вопрос о том, где она учится, она соврала, что сильно и долго болела, поэтому училась только в начальной школе у себя в деревне, а потом школу не посещала, а училась дома и сейчас тоже учится дома.
   Девочки показали ей кабинеты, как бы экскурсию провели. Тут Мари сразу же и опозорилась. Увидев в кабинете географии глобус, она удивленно спросила, что это такое, и была потрясена, услышав ответ. Конечно, в ее время уже давно было известно, и учитель в школе им не раз говорил, что земля круглая, но ведь не настолько же! А девочек потрясла ее дремучесть, и они с презрением от нее отвернулись.
   После этого Мари окончательно прониклась мыслью о необходимости как можно скорее выучиться. Вечером она плаксиво жаловалась тете Нине, что она необразованная, и из-за этого с ней дружить не хотят. Как ее Нина понимала!
   - Ну, учись, учись, кто же тебе не дает. Только вот заниматься тебе пока негде.
   Ну, эта-то проблема как раз быстро разрешилась. Пока Нина с Витьком утрясали квартирный вопрос и придирчиво рассматривали предлагаемые для переселения квартиры, Мари стала ездить заниматься общеобразовательными предметами к Сергею Алексеевичу, а музыкой занималась дома у учительницы.
   Против учительницы музыки Нина не возражала, а к Сергею Алексеевичу она Мари ревновала и отпускать одну сначала побаивалась.
   - А вдруг он вообще какой-нибудь извращенец, педофил скрытый? - высказывала она свои подозрения мужу, но тот их не разделял:
   - Вечно ты, Нина, гадости про людей говоришь. Мужик как мужик, закомплексованный только немного из-за бывшей лысины.
   Нина все равно осталась при своем мнении, но сопровождать Машу каждый раз в ее визитах к учителю она не могла - квартирный вопрос и проблемы с Эрни, постоянно устраивавшим охоту на бабку, отнимали все время.
   ...Почти две недели промучились они в спортзале, а потом переехали в новое двадцатиэтажное здание, минутах в пятнадцати ходьбы от того места, где раньше стоял их старый дом, который уже успели снести. Трехкомнатная квартира была роскошная по сравнению с прежней и предназначалась, по-видимому, для более богатых людей, чем Нина и ее муж, но по воле судьбы и Мари досталась им. Квартира была практически без отделки, и надо было решать: или жить еще пару месяцев в спортзале, или переезжать немедленно и делать все самим. Выбрали, конечно, второе. Всю мебель запихали в одну комнату, Витек взял отпуск на две недели, и они целыми днями красили, клеили, сверлили. Мариины драгоценности улетали со свистом.
   Вечерами Мари занималась музыкой и школьными предметами с Сергеем Алексеевичем, а утром и днем она помогала своим хозяевам отделывать новую квартиру. Работала она в перчатках, заботясь о руках, которые в результате применения прописанных маникюршей средств не стали, конечно, маленькими и изящными, а остались сильными крупными руками крестьянской девушки, но кожа на них постепенно стала гладкой и шелковистой, а ровные и местами даже где-то красивые ногти были покрыты лаком.
   Напраслину возводила Нина на учителя. Вовсе он не был никаким извращенцем, а к Мари так вообще относился совсем по-отцовски. У него перебывало много учеников и учениц, но никогда он не испытывал к ним никаких чувств, кроме раздражения от их бестолковости. А тут, посматривая на Мари, которая, высунув, как маленькая девочка, кончик языка, старательно выводила в тетради строчку за строчкой аккуратным почерком, он проникался нежностью и думал, что вот если бы его сын был жив, он мог бы подружиться с этой девочкой, а потом бы, чем черт не шутит, и женился бы на ней, и она стала бы его дочкой. И Сергей Алексеевич тяжело вздыхал...
   Мари тоже со временем стала относиться к нему лучше, тем более что в квартире у него благодаря ее и Нининым стараниям уже не было так грязно, как в первый раз, и появилось даже какое-то подобие уюта. А учителем он был хорошим. Очень скоро, они сами не заметили как, из разряда Сергейалексеичей он превратился в дядю Сережу, и обращаться она стала к нему на ты.
   Между тем в личной жизни у Сергея Алексеевича никакого прогресса не было. На работе пропажу лысины он объяснил успешно проведенной операцией по пересадке волос. Если мужская часть коллектива, в большинстве своем тоже уже заметившая у себя следы поредения шевелюры, отнеслась к внезапному обволосению коллеги с пониманием и с интересом расспрашивала, где, как, сколько стоит, то женская половина подвергла его презрительным насмешкам, посчитав это недостойным настоящего мужчины, показателем мелочности характера. Особенно изгалялись две сотрудницы, к которым Сергей Алексеевич испытывал ранее симпатию. А что касается студентов и особенно студенток, так те вообще насмехались в открытую, а в спину ему громко смеялись. Ну, студенты - ладно, перетерпим, на будущий год будут новые, которые не будут знать, что он был лысым, а вот такое отношение коллег-женщин было для него неприятным сюрпризом. Он-то надеялся, что, наоборот, теперь хотя бы одна из этих двух проникнется, наконец, к нему нежным чувством, а оно вот как обернулось.
   Нина предложила познакомить его с какой-нибудь своей одинокой знакомой, таких у них на фабрике было полно. Давай, говорит, я их всех приглашу как будто бы на новоселье, а ты придешь с Машей заниматься, вот и познакомитесь, может, кто и приглянется. У Сергея Алексеевича тут же перед глазами возникла картина художника Седова "Выбор царской невесты", которую он когда-то где-то видел. Кажется, в ранней молодости. Кажется, в Третьяковке. Представив, что он, как царевич Алексей, с важным видом проходит сквозь строй нарядных невест, которые все как одна такие же толстые, румяные и круглощекие, как Нина Ивановна, и у каждой в одной руке скалка, а в другой швабра, он в ужасе отказался. Так что Машин репетитор уже подумывал о том, чтобы обратиться в брачную контору.
   ...Чтобы на обустройство новой квартиры оставалось больше времени, Нина начала брать Мари с собой на рынок помогать ей убираться в Байрамовских павильонах. Всем окружающим она говорила, что Маша - дочь ее младшей сестры и приехала к ней пожить и подготовиться к учебе в техникуме. Мари к этому времени уже говорила по-русски без акцента и ничем не отличалась от своих сверстниц, кроме, быть может, некоторой провинциальности, так что никто не сомневался в ее "из-под рязанском" происхождении.
   Однажды, придя убираться, они увидели при входе в магазин нескольких молодых родственников хозяина. Один из них, до самых глаз заросший густой черной бородой, свирепо сверкнул на Мари огромными черными глазами, подмигнул и осклабился в скабрезной улыбке, ослепив блеском золотых зубов. Мари испугалась и рванула прочь от палатки к выходу, истошно вопя: "Сарацины, сарацины, спасайтесь!" и зачем-то стуча себя в грудь и по голове руками. Откуда у нее был этот страх перед сарацинами, бог весть, никогда до их Дюропинска ни арабы, ни турки не доходили. Наверно, напугали ее в раннем детстве сказками-страшилками, кои и в те времена любили рассказывать перед сном малым детушкам.
   Нина закричала ей вслед:
   - Маша, ты куда? Стой! - и ринулась за ней, но куда там, разве догонишь.
   Народ ничего не понял, но испугался, увидев двух бегущих и орущих женщин, и тоже бросился к выходу. Возникла небольшая давка. У самых ворот рынка Мари перехватил совсем молоденький, еще весь в прыщах, милиционер:
   - Ты чего кричишь? Что случилось?
   - Там...там...там сарацины!
   - Кто там?! Сра... кто?! А сама-то ты кто?
   Милиционер взял под козырек и произнес официальным тоном:
   - Предъявите, пожалуйста, ваши документы.
   Мари понятия не имела, что такое документы и зачем и каким образом их предъявляют, и милиционер, увидев, что она в затруднении, уже собрался было задержать ее до выяснения обстоятельств, но тут ей на помощь подбежала, распихивая всех локтями, запыхавшаяся Нина и выдала ему по полной программе, про то, какие тебе еще документы, и что ты пристал к девочке, и кто ходит с документами на рынок, и ей еще шестнадцати нет, и вот я сейчас пойду к твоему начальнику и все ему выскажу...
   Милиционер попытался сказать, что паспорта выдают ныне с четырнадцати лет, и он имеет полное право их проверить и задержать, если что не так, но слов его никто не слышал, потому что они потонули в Нинином крике. Она так орала и напирала на него своей мощной грудью, что он весь сжался, бедный, и не рад был, что связался с такой горластой теткой.
   - Ты лучше не у девушек документы проверяй, а у подозрительных личностей, которые у тебя под носом шастают. Тут черные всякие наших девушек пугают, а ты их в упор не видишь, - завершила Нина свою обличительную речь.
   - А черные, между прочим, такие же граждАне, как и вы, - политкорректно возразил милиционер. - Ну где они там, пошли посмотрим.
   И они вернулись к магазинам Байрамыча. По дороге Мари упиралась, не хотела идти, все бормотала о страшных сарацинах, так что Нине пришлось ее силком тащить. Никаких "сарацинов" там уже, конечно, не было. Услышав крики, те от греха подальше смылись с рынка через другой выход, так что у павильона стоял один возмущенный Байрамыч, у которого не только регистрация, но и прописка московская была уже много лет. И милиционер ушел без взятки.
   Испытавшую нервное потрясение Мари Нина отвела домой, а когда вернулась на рынок убираться, хозяин ее строго отчитал:
   - Нина, ты скажи своей племяннице, чтобы вела себя прилично. А то понаехали тут всякие и обзываются. Обидно, понимаешь!
   Нина аж подпрыгнула:
   - Ты что, Байрамыч?! Побойся бога! Это кто понаехал-то? Это ты со своими абреками понаехал и пугаете тут наших девчонок.
   - Ну, ты наглая женщина! Я, между прочим, в Москве со студенческих лет живу, наверно, дольше, чем ты. И сказала тоже, абреки. Никакие они не абреки, а простые деревенские парни, и не от хорошей жизни сюда приехали. Там, откуда они родом, ни работы, ни условий для достойной человека жизни нет. В некоторых аулах даже телевизора никогда не видели, не говоря уж о компьютерах.
   - Вот и строили бы новую, лучшую жизнь там, в своих аулах, а то приезжают на все готовое, здрасьте вам.
   - Ну-ну, как же мы привыкли других сурово судить, а к себе как снисходительны. Что же ты-то в свое время не строила новую жизнь в своей рязанской деревне, а приехала на все готовое в Москву, и тебе здрасьте?
   И это было правдой, Нина понаехала в Москву, пожалуй, что и попозже Байрамыча. В конце 60-ых она устроилась на фабрику по лимиту, и Витек тоже был из понаехавших, тоже лимитчик.
   - Ну, ты ведь сам знаешь, как тогда жили, ничего же в магазинах не было, за колбасой в Москву ездили на колбасных электричках.
   - Ладно, это дело старое, но сейчас-то чего твоей племяннице в своей деревне под Рязанью не сиделось? Колбаса теперь везде есть. Строила бы новую, лучшую жизнь, а то приехала и панику тут поднимает, как будто мы не мирные торговцы, а террористы какие.
   Нина встала буквой "Ф":
   - А чем это моя твоих хуже? В нашей деревне тоже ничего хорошего, школа только начальная, да и ту скоро закроют - детей совсем не осталось, кроме Полинки, никто не рожает, дороги нет, телефона нет, работы нет, перспектив никаких. Отец умер, а мать одна не в силах прокормить, да и с головой у матери не все в порядке. Вот и прислала дочку, а тут на нее всякие небритые зыркают. Ты им скажи: я голову оторву любому, если ей кто-нибудь что плохое скажет или, не дай бог, сделает.
   Нина так увлеченно врала про тяжелую жизнь Маши в неперспективной рязанской деревне в неполной семье, что и сама уже верила, что Мари ее настоящая племянница. А хозяин с восхищением смотрел на невысокую толстую Нину и думал, что такая и вправду, если разозлится, голову или еще чего похуже оторвет. И зауважал еще больше.
   Кончился этот скандальный разговор о том, кому на Руси жить хорошо, совместным распитием алкогольных напитков с тостами за дружбу между народами. В результате Нина пришла домой навеселе и громко пела песни. Витек был неприятно удивлен и пообещал разобраться с ее хозяином, этим "старым кобелем" Байрамычем.
   ...После этого события Нина пришла к выводу, что надо как можно скорее сделать Мари документы, а то без паспорта и прописки тебя всякий обидеть может. Следующим же вечером она вызвала учителя в их новую квартиру и, собрав консилиум, обратилась к мужчинам за советом:
   - Ну, какие будут предложения? Кто-нибудь из вас знает, как сделать фальшивый паспорт?
   Все были законопослушные граждане, но вопрос надо было как-то решать. Хотя как ни делай, все равно получится противозаконно. С помощью волшебства паспорт решили не создавать, так как не были уверены, что данные о таком паспорте будут записаны, как положено, в соответствующие книги и внесены в соответствующие базы данных, и в будущем при какой-нибудь проверке может случиться прокол. Решили обмануть государство по-маленькому: паспорт получить законным путем, и только свидетельство о рождении слегка обманным. Нина съездила к себе на родину, в деревню, где у нее жили две сестры, у одной из которых был внук - сверстник Мари. Там, не объясняя причин, она попросила на время у удивленной сестры свидетельство о рождении внука и сняла с него в райцентре цветную копию.
   Дома Мари было приказано сделать себе похожий документ, только чтобы в нем имя и фамилия стояли ее.
   - Лексеич, ты с высшим образованием, придумай, какую ей фамилию дать.
   - Сейчас что-нибудь придумаем. Мари, как твоя фамилия и как зовут твоих родителей?
   - Фамилия наша Берже, маму зовут Франциска, а покойного отца звали Пьером.
   - Так, прекрасно, значит, будешь Пастуховой.
   - Это почему же Пастуховой, я, может, хочу, чтобы она стала, как мы, Мельниковой? А ты, случайно, сам не Пастухов ли?- не согласилась Нина.
   - Сам я случайно Сокольский. Просто потому, уважаемая Нина Ивановна, что Берже по-французски означает пастух, а не мельник. Решили же обманывать государство по минимуму. Мари, а как звали твоих дедов?
   - Это еще зачем? - не поняла Мари. - Да я и не помню, я их никогда и не видела, они оба умерли еще до моего рождения. Кажется, маминого отца звали Жером, а папиного Николя, но не уверена, может, наоборот.
   - Так, Жером, Жером, как же это... Ага, понял, Жером - Иеремия - Еремей, - выстроил логическую цепочку Сергей Алексеевич.
   Когда все необходимые для внесения данные были согласованы, Мари с помощью волшебных волос получила свидетельство о рождении, в котором было написано, что ее русских родителей звали Франциска Еремеевна и Петр Николаевич Пастуховы, и что сама она теперь не француженка Marie Berger, а тоже Пастухова, Мария Петровна, 1988 года рождения, уроженка села Березовка Рязанской области.
   Потом с этим свидетельством безо всяких проблем (правда, на всякий случай был все же сожжен волосок и загадано, чтобы лишних вопросов в паспортном столе не задавали) был получен настоящий паспорт со штампом о прописке в Нининой квартире. Витек по этому поводу, конечно, не преминул сказать, что он предвидит в будущем большие проблемы, и как бы она потом у них квартиру не оттяпала, но Нина его быстро осадила. С этим паспортом Мари отправилась в большую жизнь.

* * *

   Мари усердно училась и музыке, и школьным предметам, наверно, даже слишком усердно, потому что времени всегда не хватало, все было расписано по минутам, и она стала ужасной занудой. В общественном транспорте она всегда читала учебники или книги, которые требовались по литературе, и если кто-то рядом матерился, она только меланхолично замечала: "Ненормативная лексика - употреблять с осторожностью". Народ удивлялся, кое-кто смеялся, но употреблять переставали.
   На развлечения времени не оставалось, даже телевизор она по вечерам смотрела очень мало, хотя все же не могла отказать себе в этом удовольствии. Два раза в неделю по будням она ездила к Сергею Алексеевичу, да еще по субботам к нему ездила, училась работать на компьютере и пользоваться Интернетом. Как и обещал, он занимался с ней бесплатно. Единственной платой за образование было то, что по воскресеньям он столовался у Нины Ивановны, чему был очень рад - хоть раз в неделю поесть по-человечески, а не всухомятку. В общем, стал почти родственником.
   Сначала все шло прекрасно, и за месяц занятий, ко второй декаде декабря образовательный уровень Мари составил почти семь классов, а по некоторым предметам, вроде русского, истории, биологии и географии уже можно было сдавать экзамены за полные девять классов. Конечно, несмотря на все таланты Мари, без волшебных волос такие стремительные темпы были бы невозможны, но надо отдать ей должное, пользоваться волшебством она старалась как можно меньше. Во-первых, знания, которые должны были быть усвоены с помощью волшебства, всегда вызывали головную боль, тогда как знания, добытые просто упорной учебой, влезали в голову и откладывались где-то там в мозгу без сопротивления, если, разумеется, не пересиживать за учебниками по десять часов кряду, а такое иногда случалось, когда Мари слишком увлекалась. Что, не верится, что можно так заинтересоваться содержанием учебника, чтобы забыть о времени? А вот Мари однажды просидела, вернее, пролежала, так как читала в кровати перед сном, с учебником зоологии всю ночь, отрываясь только на кофе, чтобы не заснуть, пока не прочла весь учебник от названия до выходных данных. А во-вторых, что толку, если ты узнаешь с помощью волшебства все ответы в задачнике по геометрии, например, узнаешь, что гипотенуза прямоугольного треугольника с катетами 6 и 8 сантиметров равна 10 сантиметрам, а сама не имеешь представления, ни что такое катет, ни что такое гипотенуза, да и про сантиметры узнала только вчера? А как быть с получением удовольствия от самого процесса познания? Ведь получить знания в готовом виде - это почти то же самое, как почувствовать себя сытой, не насладясь принятием пищи, не проглотив кусочек, не ощутив его вкуса языком и нКбом. Тем не менее в погоне за темпами бедной Марииной голове приходилось болеть чуть не каждый день.
   Сергей Алексеевич был прирожденный педагог, и с гуманитарными предметами все шло как по маслу. Но когда они стали заниматься алгеброй, геометрией и физикой, оказалось, что ему впору самому начинать учиться по новой. Ни разу после окончания школы ему эти науки не пригодились, и все они были успешно забыты. Решение задач по геометрии давалось ему, пожалуй, трудней, чем его ученице. Поэтому, обсудив все с Ниной Ивановной и Виктором Тимофеевичем, решили нанять Маше дополнительных репетиторов по математике и физике. Некоторое количество драгоценностей оплатить их труд еще оставалось.
   Нина прознала, что в Москве есть колледж-полуэкстернат с музыкальным уклоном, занятия в котором начнутся в середине января, и они решили отдать туда Машу, чтобы через год с небольшим она получила полное среднее образование и могла дальше продолжать учебу, где захочет. Для того, чтобы иметь право обучаться в этом колледже, Мари должна иметь свидетельство об окончании музыкальной школы и девяти классов обычной. С музыкальной школой было проще, Мари уже была готова сдать последний экзамен, а что касается обычной школы, тут Нина робко предложила купить свидетельство об образовании в каком-нибудь переходе метро, где они продаются в изобилии, но этому воспротивились и Мари, и Сергей Алексеевич.
   - Зачем же я тогда столько по-настоящему училась?! Хочу настоящее свидетельство!
   А учитель с сарказмом заявил, что если все в стране будут покупать свидетельства об образовании и дипломы, а не получать их заслуженно, никакой исторической перспективы у такой страны не будет.
   Поэтому, рассчитав, что к Новому году или вскоре после этого Мари как раз освоит всю необходимую программу, решили договориться в той школе, где работала сестра Сергея Алексеевича, об экзаменах для Мари за девять классов, а в музыкальной школе, где преподавала ее учительница музыки, договориться о выпускных экзаменах. На тот случай, если возникнут сложности с экзаменационными комиссиями (а они непременно должны возникнуть, хотя бы потому, что справок потребуется немерено, да и никто не проводит экзамены зимой, и потом, кто такая Мари, чтобы из-за нее одной экзамены устраивать), будут использовать помощь Машиного волшебства и взяток.
   И Мари еще интенсивнее налегла на учебу. Из-за этого и из-за ремонта в новой квартире совсем забыли про наступающий Новый год. А он неминуемо приближался. Вечером двадцать четвертого декабря Мари увидела по телевизору, как празднуют рождество жители Западной Европы. И в первый раз за все это время вспомнила о боге. Дома она ходила с матерью в церковь каждую неделю, а тут даже ни разу не перекрестилась. Как же это она до такого дошла? Ну и грешница! Испуганно оглянулась Мари по сторонам - ни одного распятия в этом доме. И у Сергея Алексеевича она тоже распятий что-то не видела.
   - Тетя Нина, Виктор, почему вы в церковь никогда не ходите? - накинулась она вдруг на супругов.- И почему у вас распятие над изголовьем кровати не висит? Или вы, - она со страхом отодвинулась от них, - еретики?
   - Какие еще еретики?!
   Малограмотная Нина не знала, кто это. Отношение к богу у нее было сложное. Вернее, наоборот, очень простое. Раньше в школе учили, что бога нет, она и верила, что нет, теперь учат, что есть, может, он и есть, учителям лучше знать. Не то чтобы она совсем в бога не верила, она говорила, что бога, может, и нет, но есть ЧТО-ТО. В церковь она ходила только на Пасху, ну иногда еще, когда звали, на крестины или отпевания. На полке серванта у нее стояла парочка бумажных иконок с изображением богоматери, но вообще-то всерьез о боге она никогда не думала. Голова ее была забита заботами о хлебе насущном и другими суетными мыслями, вроде того, какие занавески лучше купить к обоям, какое покрывало на диван, и прочей очень важной для хозяйки чепухой. Витек же вообще был принципиальным атеистом. На вопрос Мари о том, не еретики ли они, он ответил, что он хуже, чем еретик, так как в бога совсем не верит. Но к убеждениям других, если они, конечно, есть, относится с уважением, и раз Мари требуется, ее отведут в церковь. Только вот где находится в Москве католическая церковь, он не знает, а в православную давай мы тебя сводим, какая разница, какие ритуалы исполнять, богу, если он есть, суть должна быть важна, а не то, как ты крестишься.
   Мари сначала пришла в ужас от такого вольномыслия, ее-то ведь все время учили, что нельзя ни на йоту отступать от установленных правил, а иначе ты еретик, но, поразмыслив маленько, она успокоилась - если тетя Нина и Витек еретики, а бог их до сих пор не покарал, значит, действительно, все это не так уж и важно. И только попросила отвести ее поскорей все равно в какую церковь, чтобы она могла помолиться, покаяться в грехах и свечку поставить.
   "Давай МЫ тебя сводим" свелось к тому, что на следующий же день Нина отвела ее в ближайшую церковь на утреннюю службу. Мари была поражена отличием их скромной деревенской церквушки от этого роскошного разноцветного собора, очарована красотой и карнавальным разноцветьем икон, возмущена отсутствием сидячих мест, ничего не поняла в самой службе, поставила две свечки, и на этом ее потребность в религии была временно удовлетворена.
   А когда они возвратились со службы домой, оказалось, что на лестнице их ожидали, сидя на чемоданах, Нинин сын с женой и дочкой, прилетевшие на рождественские каникулы из Америки. Они даже не позвонили, что приедут, хотели родителям сюрприз сделать. Мари они не удивились, потому что еще давно в телефонных разговорах Нина сказала сыну, что у них сейчас живет дочка ее троюродной сестры, к экзаменам готовится. Родни у Нины было не так много, как у Байрамыча, но все равно предостаточно, так что ее сын не знал даже всех двоюродных сестер матери, не то, что троюродных. Поэтому это объяснение он проглотил без подозрений, только с некоторым неудовольствием, что в их доме чужой человек живет. Но раз его матери надо все время о ком-нибудь заботиться, тут уж ничего не поделаешь.
   Нина сказала сыну и снохе Кате, что у Маши было трудное детство и что ей об этом тяжело вспоминать, поэтому Мари ни о чем не спрашивали, и тайну ее чудесного появления здесь удалось сохранить.
   Нининой радости не было предела. Подросшую и отвыкшую от бабушки внучку она просто вылизала. Вот Шарик, тот вылизывать не захотел, напротив, очень расстроился присутствием в доме такого количества чужих людей и хотел укусить всех сразу. От того, что он никак не мог решить, с кого начать, с ним приключилась истерика, и пришлось его привязать за поводок к батарее в спальне Нины и Витька.
   Нинин сын Владимир Викторович представлял собой высокого мужчину лет тридцати пяти, к удивлению Мари, совсем нетолстого. Сноха Катя выглядела очень элегантно, а вот внучка Маша была кубышка-кубышкой, сразу видно - Нинина кровь.
   С приездом дорогих гостей Мари отошла у Нины на второй план, но та не ревновала, все понимая. В отличие от Нининой внучки. Вот кого бы тоже стоило привязать к батарее.
   Когда Мари обращалась к Нине с каким-нибудь вопросом или просьбой, Маша вставала впереди Нины и зло произносила:
   - Это моя бабушка!
   И даже пару раз больно ущипнула Мари за руку.
   - Да твоя, твоя, никто ее у тебя не отнимает, - смеялась Мари, хотя ей было совсем не смешно.
   Потом, когда пили чай за обеденным столом, в честь приезда дорогих гостей сервированным по-праздничному, и Мари потянулась за второй конфетой, внучка опять начала качать права:
   - Это наши конфеты, положи на место.
   Мари вздрогнула и уронила конфету на пол. От обиды губы у нее скривились в готовности заплакать. Но она не заплакала, а расхохоталась, потому что возмущенные дочкой-жадиной родители, сидевшие от той по обе стороны, замахнулись на нее в желании дать подзатыльник. Их руки столкнулись в воздухе, и вместо подзатыльника получился громкий хлопок. Родители поморщились от боли, потрясли в воздухе руками и прочли дочери нотацию о том, что жадничать нехорошо. Впрок ей это, однако, не пошло, потому что вскоре после обеда, усевшись на постель, где спала Мари, она немедленно произнесла:
   - Это моя кровать! Я на ней всегда спала.
   - Хорошо, я буду спать на полу.
   К счастью, на полу Мари спать не пришлось, потому что сын и сноха Нины, осмотрев новую квартиру, обнаружили, что мебели явно не хватает, и в тот же день купили родителям еще один диван (для себя) и кресло-кровать в комнату Маш. Маша-внучка тут же заявила, что, так и быть, можешь спать на моей кровати, а я буду спать в новом кресле. Маша-Мари спорить не стала.
   Нина, видя, что ее внучка из ревности к бабушке непрерывно придирается к Мари, переживала, что та обидится и сделает с ее Машенькой что-нибудь нехорошее. Поэтому она ежеминутно бегала смотреть, все ли в порядке в комнате девочек. Зря волновалась, между прочим, потому что Мари никогда бы не сделала ничего плохого тем, кого любит ее обожаемая тетя Нина. Да и вскоре ей удалось перебороть неприязнь противной девчонки.
   - А я учусь в американской школе и говорю по-английски. А ты английский знаешь? - важно спросила внучка.
   - Нет, ни слова не знаю, - удрученно ответила Мари (Еще один пробел в образовании, надо срочно заполнять, - подумала она).
   - Ну вот, о чем же с тобой тогда говорить?!
   Мари стало еще более стыдно, но она тут же нашлась:
   - Зато я хорошо знаю французский. А ты?
   - Я - нет, - позавидовала теперь та, - французский я начну учить только через два года. А давай, ты меня будешь французскому учить, а я тебя английскому? Как будет по-французски говно?
   - Merde, - ошарашенно ответила Мари, удивившись странной направленности интересов маленькой девочки.
   - А как будет...
   Мари испугалась, что сейчас Маша опять спросит что-нибудь малоприличное, и опередила ее:
   - А как по-английски мама?
   Общие интересы были найдены, и лед растаял. Девочки быстро взяли две тетрадки и начали записывать туда слова на интересующем каждую языке. А когда Мари, у которой ничего подобного в детстве не было, обалдев от Машиной куклы Барби, пообещала сшить для куклы старинные французские костюмы и тут же приступила к делу, Маша окончательно сменила гнев на милость. Поэтому, заглянув очередной раз в комнату, Нина с удивлением и радостью увидела их мирно беседующими за общим делом с иглой и лоскутками в руках.
   По случаю приезда детей Витек пришел с работы пораньше, и взрослые это дело хорошо отметили. А девчонки в это время наряжали елку. Мари делала это в первый раз в жизни, потому что во Франции обычай наряжать на Рождество елки появился только через сто с лишним лет после ее рождения, даже у королей елок не наряжали. А у них в деревне и елки-то не росли. Эх, вот бы мама видела эту красоту!
   ...Предновогодняя неделя пролетела незаметно. Мари несколько дней почти не занималась, только гуляла с Машей, ходила с ней два раза на елку и получила от новогоднего представления и сладкого подарка, пожалуй, больше удовольствия, чем Маша, для которой видеть такое было не впервой.

* * *

   Сразу после Нового года молодые Мельниковы улетели назад в Америку. Дом опустел, Нина долго грустила, а Мари целовала ее и успокаивающе гладила по рукам. Только глупый Шарик обрадовался наступившей тишине.
   А потом, когда нормальные школьники продолжали наслаждаться каникулами, Мари сдавала экзамены. По всем предметам, кроме пения, рисования и физкультуры. Спрашивали ее строго, гоняли по всей программе, но все экзамены она сдала на пятерки, кроме - не смейся - французского. Уж не знаю, как умудрилась она схлопотать четверку по родному языку, может, учительница обиделась, что ученица говорит по-французски лучше нее, а может, она все-таки слишком архаично выражалась, и учительница ее не понимала.
   На следующий же день после получения свидетельства об окончании девяти классов Мари вместе с Ниной поехали отвозить документы в колледж.
   Занятия в колледже начинались уже через три дня. Мари очень волновалась перед встречей со сверстниками - ведь до сих пор она ни с кем из ровесников даже не разговаривала, если не считать кратковременного знакомства с девочками в школе, которые, как только она удивилась глобусу, тут же это знакомство и прекратили. Поэтому на первой же перемене, когда все собрались в кучку и стали знакомиться, она сразу заявила, что приехала из глухой деревни, ничего и никого в Москве не знает, и просит ее по этому поводу не третировать и деревенщиной не обзывать, а лучше пусть помогут стать как все.
   - Вот еще, третировать тебя, да кому ты нужна-то, - фыркнули девочки. - И что мы, изверги, что ли, какие? А если ты вся такая темная и деревенская, чего ты сюда приперлась?
   - Чего-чего, - подумала Мари, - вовсе не по своей воле я сюда явилась.
   А девочкам сказала:
   - Музыке учиться хочу. Я этот, как его, самородок, - и смущенно потупилась.
   Девчонки восприняли это как шутку, хотя Мари именно так о себе и думала по-настоящему.
   На фоне одноклассниц Мари и правда выглядела глубокой провинциалкой. Никакой косметики, никаких украшений, взгляд всегда доверчивый и наивно-удивленный. Училась она прилежнее многих и сразу же стала любимчиком у учителей. Другую бы в этих обстоятельствах обозвали ботаничкой и подвергли остракизму, но выступление Мари в первый день сделало свое дело. Все девочки чувствовали перед ней свое превосходство и поэтому горели желанием облагодетельствовать. Когда они собирались куда-нибудь отправиться, будь то кино, концерт, или еще что, всегда кто-нибудь говорил:
   - Давайте Пастухову с собой возьмем, надо нашего самородка к цивилизации приобщать.
   Даже то, что у мальчиков она пользовалась бСльшим успехом, чем большинство из них, не заставило одноклассниц относиться к ней хуже. А вниманием парней она и правду не была обделена, как и дома, во Франции. Хотя здесь никого не удивляли ее светлые волосы, потому что блондинками тут была чуть ли не половина класса (и по правде говоря, Мари это уязвляло, она привыкла быть дома единственной и неповторимой). После первого же учебного дня к ней подошел один симпатичный белобрысый, как она сама, паренек и представился:
   - Меня Антоном зовут. Тебе в какую сторону? Можно, я провожу тебя, поболтаем?
   Мари совсем не понравилось его имя, напоминало о неприятном, но сам мальчишка не был ей неприятен, и она благосклонно разрешила себя проводить, решив при этом, что когда он сделает ей предложение, она его, конечно, отклонит, потому что Сергей Алексеевич говорил, что ей еще рано о замужестве думать.
   Прошло добрых две недели, Антон, иногда в компании с другими ребятами, почти каждый день провожал ее домой, но предложением дело и не пахло. С одной стороны, это ее радовало, так как Мари, в общем-то, нравилось идти рядом с ним и болтать о разных пустяках, а ведь когда она откажется выходить за него замуж, прогулки придется прекратить. Но с другой стороны, она уже чувствовала себя оскорбленной отсутствием предложения руки и сердца после столь длительного знакомства. Как же она будет отклонять то, что ей и не предлагают? И как вести себя с ним дальше, если он с предложением не торопится?
   Она обратилась за советом к тете Нине. Та от души посмеялась и объяснила, что у парня и в мыслях нет жениться, никто здесь не женится в шестнадцать лет.
   - А чего же он тогда меня каждый день домой провожает, если жениться не собирается? Чего он хочет-то? - не поняла Мари.
   Пришлось Нине прочесть ей лекцию о том, чего хотят мальчишки, и как себя с ними вести. Выяснилось, что хотят они, в общем, того же, что и триста лет назад, но только без женитьбы. А вести надо так, чтобы им не пришлось раньше времени на тебе жениться. Мари с большим вниманием выслушала Нину и приняла к сведению. Она обрадовалась, что прогулки и беседы с Антоном и другими парнями ни к чему ее не обязывают, и стала получать от них еще больше удовольствия.
   О чем беседовали? О разном: о музыке, о планах на будущее, о прошлой жизни. Мари больше слушала, чем сама говорила, так как боялась попасть впросак. Однажды уже чуть не попала, да что там чуть, как раз и попала. Как-то после занятий, когда они всей толпой шли к автобусу, зашел разговор о том, кто откуда родом, и ее попросили рассказать о своей деревне. У Мари, с красным от холода носом, перед глазами тут же возник красочный образ теплого родного Дюропэ, по которому она безумно скучала, и она выдала:
   - Ну, что вам сказать? Там всегда лето, не то, что здесь. Солнце светит триста шестьдесят пять дней в году. Деревня наша стоит на берегу большой и чистой реки, полной рыбы и раков. У нас есть сад, в котором растут, помимо прочего, несколько оливковых деревьев, виноград и апельсины. Каждую осень у нас свежее оливковое масло и молодое вино. В лесу полно зверей: косули, кабаны, волки, медведи, и все остальное в изобилии, звезды на небе крупнее, луна светит гораздо ярче, чем здесь, а в графском замке...
   - Чего-то ты загнула с оливками и виноградом, - не поверили ребята и засмеялись. - Где, говоришь, твоя деревня?
   Только тут Мари опомнилась.
   - Да шучу, шучу. Моя деревня находится в Рязанской области. Тоже хорошее место, хотя и холодное. Как говорил поэт,
   "Выткался на озере алый свет зари,
   На бору со звонами плачут глухари
   Плачет где-то иволга, схоронясь в дупло
   Только мне не плачется - на душе светло."
   - Пушкин, что ли?- догадались неучи.
   - Все-то вам Пушкин. Это Есенин, он родом из наших мест.
   - Пригласила бы в гости в свою деревню, раз там такая природа чудесная.
   - Ну и приглашу, только летом, сейчас там неинтересно, снега по самую крышу.
   Надо же, чуть не прокололась, ругала себя Мари за длинный язык. Надо попросить тетю Нину, чтобы она свозила ее как-нибудь в эту Березовку, а то ведь и соврать нечего, если кто спросит про ее якобы родину.
   С тех пор в разговорах Мари больше помалкивала и только терпеливо выслушивала девичьи секреты. Все боялась, что если начнет рассказывать про мальчишек в их деревне, забудется, и ее понесет повествовать о том, что сказал или сделал, как на кого посмотрел Жерар, Рено или Мартен. Один раз она уже им сказала про Андре и Мишеля, но тогда на насмешливые вопросы девчонок, чего это она своих приятелей на французский лад называет, ей удалось отговориться тем, что у них в школе был очень хороший учитель французского, настоящий энтузиаст своего дела (она представила Сергея Алексеевича учителем сельской школы и захихикала про себя), и они в шутку друг друга стали все по-французски звать. Но это Андре и Мишель, ну, можно еще приплюсовать сюда Николя и Филипа, но уж никак не Анри или Винсента. Да и чего про них рассказывать сейчас, когда от них уже и следов не осталось? Вот поэтому она только слушала, чем заслужила еще большую привязанность девчонок, которым всегда необходим человек, безропотно выслушивающий все их девичьи бредни.
   ...Узнав, что она любит танцевать, а сама ни разу в жизни не была на дискотеке или в ночном клубе, девушки решили взять ее как-нибудь с собой на танцульки.
   Мари представляла себе танцы на дискотеке чем-то вроде бала в замке и одеться туда собиралась соответствующим образом: хотела надеть парик и свое розовое платье, в котором была на балу и которое Нина отстирала, заштопала и спрятала в шкаф вместе с париком. Нине с трудом удалось ее отговорить.
   - Тогда вообще пойду в чем есть, то есть в свитере и джинсах, - разозлилась Мари.
   И пошла. Оказалась, что свитер и джинсы - самое оно. Клуб был полон народу, музыка - очень громкой. Мари была очень разочарована увиденным. Обстановка ничем не напоминала бальную. Да и танцами все это назвать, по ее мнению, было нельзя. Никто никого не приглашал, каждый дрыгался сам по себе и как хотел. Никакой тебе гармонии и последовательности в движениях. Разноцветные лучи прожекторов перебегали с места на место, слепя глаза. Вдобавок было очень жарко и сильно пахло потом от множества разгоряченных тел.
   Мари постояла-постояла в уголочке, посмотрела на все это безобразие, от духоты ей стало дурно, и она взяла да и хлопнулась в обморок.
   Подружки были очень недовольны, что она испортила им вечер, и вынесли свой вердикт:
   - Деревенщина - она и есть деревенщина. Нечего было в Москву ехать, сидела бы в своей Березовке, веники березовые вязала и оливки квасила.
   Но не бросили Мари, а отвезли на такси домой и сдали Нине и Витьку с рук на руки.
   Дома она плакала от стыда - раз остальным девочкам дискотека нравится, значит, и ей должна была понравиться, а она так опозорилась - прилюдно сознание потеряла.
   - Не реви, и хорошо, что тебе не понравилось, нечего тебе там делать. Там курят, пьют и наркотиками торгуют, - сурово отчитал ее Витек, сам ни разу на дискотеках не бывавший. - А если танцевать хочешь, запишись вон в студию бальных танцев и танцуй себе.
   Мари вытерла слезы и заинтересовалась. Оказалось, мест, в которых занимаются бальными танцами, полно, даже в их районе есть. Но занятия там платные.
   - Ладно уж, занимайся, твои драгоценности еще не кончились. Смотри только, чтобы это на учебе не отражалось, - разрешила Нина и сшила ей красивое платье для занятий.
   О том, каким должно быть бальное платье, у Мари было свое представление, Нинино платье она бы бальным никогда не назвала, но оно ей все равно понравилось. Бальные танцы также оказались совсем не такими бальными, как в ее время, но было очень интересно и не так жарко, как на дискотеке. В качестве партнера она привела с собой Антона, но очень быстро обнаружилось, что к танцам он абсолютно неспособен, несмотря на абсолютный слух. Ему бы только на скрипке играть, прикрыв глаза и млея от музыки, а двигаться под музыку он совсем не умел, в такт не попадал, когда требовалось повернуться направо, поворачивался налево и отдавил Мари все ноги.
   Какое-то время Мари позорно танцевала одна, а потом ей дали в партнеры некоего Павла, уже студента. Он тоже провожал ее домой и даже пытался поцеловать, и тоже не делал предложения. Целовать себя Мари ему не разрешала, помня о том, что говорила ей Нина.
   ...Прорастание Мари в современную жизнь шло бешеными темпами. Но не обходилось и без проблем. В частности, вскоре у нее возникли проблемы с богом. А может, наоборот, это у бога возникли проблемы с Мари. Сначала она с удовольствием ходила с девчонками в церковь, особенно чтобы поставить свечку перед контрольной или важным зачетом. Вернее, так: совсем сначала она ходила без удовольствия, потому что хотела посещать католический собор, но уговорить девчонок ставить свечки там ей не удалось, она только вызвала неприязненное удивление своим странным предложением, но опять объяснила это влиянием учителя французского. Ездить же в католическую церковь одной было скучно, да и довольно далеко. Уговорив себя, что богу не важно, как ты крестишься, а важно, что у тебя в душе, вскоре она вместе со всеми бегала перед контрольными в ближайшую от колледжа православную церковь. Но дальше все пошло гораздо хуже.
   Изучая новейшую историю, читая в учебнике про мировые войны в прошлом и смотря каждый вечер по телевизору на ужасы, происходящие в настоящем, Мари вообще усомнилась в существовании бога. Как мог бог допустить и как может сейчас допускать гибель такого количества невинных людей? Своими сомнениями по этому поводу она делилась с Ниной и Сергеем Алексеевичем. С Витьком на эту тему разговаривать было бесполезно, он ей сразу сказал, что в бога не верит. Нину проблемы религии совсем не интересовали, и она отделывалась от Мари короткой репликой, чтобы та не богохульствовала, а то прогневает господа. Учитель, объявивший себя агностиком (Это еще что такое!? Надо срочно посмотреть в энциклопедическом словаре!), начинал разглагольствовать о свободе воли и прочей не очень понятной чепухе, на что у Мари всегда находилось возражение: а зачем бог создает таких людей, у которых свобода воли не в ту сторону проявляется? Или создал мир и пустил все на самотек, бракодел несчастный? Зачем тогда ему молиться, унижаться, выпрашивать милости? Пути господни неисповедимы, отшучивался учитель. Исповедимы или нет, а только такой бог мне не нужен. Либо его вообще нет, либо он не контролирует ситуацию, а если контролирует, то значит, он аморальный субъект. В любом случае такой бог уважения не заслуживает.
   Все это она гордо высказала за столом во время воскресного обеда.
   - Не гневи бога понапрасну!- опять укорила ее Нина, раскладывая мясо по тарелкам. - А то накажет.
   - Судя по тому, что происходит в мире, этот ваш бог только и знает, что гневается и наказывает, гневается и наказывает, ему палец покажи - он и разгневался. А раз так, то пошел такой бог на....
   Направление она уточнить не успела, так как получила такую затрещину от тети Нины, что свалилась со стула под стол вместе со своей тарелкой. Только не надо думать, что Нина оскорбилась за бога, она оскорбилась всего лишь за сквернословие за столом. Пока Мари, хныча, подбирала с пола содержимое тарелки, тетя Нина успела кратко пересказать ей сказку про двух девушек, у одной из которых, когда она говорила, изо рта сыпались розы и золотые монеты, а у другой одни жабы да змеи.
   - Так вот, чтобы больше ни одной жабы или змеи я тут не видела. Это все ты со своим матерным словарем! - накинулась она на мужа. - Надо было сразу сдать его в магазин или хотя бы прятать лучше, а то она, наверно, его тайком начиталась и вот теперь выдает.
   - Да я вообще-то хотела сказать всего-навсего "на все четыре стороны", - ныла Мари, вылезая из-под стола и потирая ушибленные места. - А сказку эту я знаю, "Волшебница" называется, ее Шарль Перро написал. Я ее еще триста лет назад читала, дома. А вы, вместо того, чтобы про розы и про жаб говорить, лучше бы за своей внучкой следили - она у вас все время говном ругается.
   - А ты у нас еще и ябеда, оказывается, - засмеялись мужчины, а Нина обиделась и пошла звонить в Америку, с внучкой разбираться.
   Больше Мари про бога не заговаривала, но в церковь ходить перестала.
   ...Дни бежали за днями. Мари продолжала вовсю учиться. Утром колледж, днем музыка, три вечера в неделю бальные танцы, а еще надо тете Нине помочь, художественную литературу почитать, да и телевизор посмотреть. И как только все успевала?
   К Сергею Алексеевичу она теперь ездила редко, не чаще пары раз в неделю - в основном поболтать "за жизнь" и посидеть за компьютером. Однажды вместе с ним она пыталась найти в Интернете какие-нибудь сведения о родных местах. Про деревню они ничего не нашли, может, ее уже не существовало, а может, ее нынешние жители так и сидят до сих пор без Интернета, как и березовские. А про замок они нашли и прочитали кое-что любопытное. Про его историю, про то, когда и какими архитекторами построен, когда и как перестраивался, про то, кому принадлежал. На этой страничке между прочим было написано, что четыре столетия замок принадлежал графам дю Буа, а в конце семнадцатого века, вскоре после таинственного исчезновения наследника замка, был продан и потом несколько раз переходил из рук в руки, был частично разрушен во время бомбежек во второй мировой войне, отреставрирован, и сейчас там музей и отель.
   - Эх, посмотреть бы на родные места, хоть и через триста с лишним лет, - мечтательно произнесла Мари.
   - Ну что ж, это вполне реально,- сказал Сергей Алексеевич. Вот в конце марта, когда у тебя будут каникулы в колледже, возьму отпуск на недельку, хоть мне в это время и не полагается, и поедем с тобой в турпоездку по Франции, нам обоим будет полезно. Попробуем найти места, откуда ты родом, тем более что теперь мы примерно знаем, где их искать, по крайней мере про замок известно точно. Деньги на поездку я возьму из тех, что копил на операцию по пересадке волос. А пока есть время, оформим-ка мы себе заграничные паспорта.
   На том и порешили. А куда так таинственно исчез Антуан в конце семнадцатого века, Мари узнала очень скоро.

* * *

   Пока Мари осваивалась в новом мире, в это время триста с лишним лет тому назад (да, ну и сказанула!) Антуан продолжал служить королю Франции, но уже не так усердно, как раньше, потому что его неотступно преследовала мысль, что он должен на кого-то обратить внимание. А на кого, он, хоть убей, все никак не мог вспомнить. Из-за этих неотступных мыслей он потерял бдительность и в одном из боев получил огнестрельное ранение в руку. Рана была не очень серьезная, но из-за характерной для того времени антисанитарии она загноилась, и Антуан чуть не отдал концы, лекари его едва выходили. После лечения он взял отпуск и поехал домой долечиваться, а заодно и жениться.
   Неотвязная мысль о том, что надо на кого-то обратить внимание, совсем не помешала ему вести привычную распутную жизнь, и однажды будущая теща, направляясь в замок к графине обсудить приготовления к свадьбе, случайно, выйдя по дороге из кареты в лесок по малой нужде, застукала его в весьма пикантной обстановке с одной молодой замужней знатной дамой. Был большой скандал, свадьба расстроилась, даму муж вернул на неопределенное время родителям, а с Антуаном дрался на шпагах. Оба были ранены, но, слава богу, легко.
   Родители Антуана оплакивали потерянное приданое, на которое возлагали большие надежды. Если так и дальше пойдет, придется продавать замок, да и дочерей замуж без денег хорошо не выдать... А Антуану все было побоку, он, казалось, совсем не огорчился от того, что свадьбы не будет, тем более что невеста ему не особенно и нравилась. И продолжал предаваться молодецким забавам с такими же молодыми повесами.
   Однажды с одним товарищем он поехал в аббатство Святого Трофима под предлогом навестить сестру этого товарища, а на самом деле просто пофлиртовать с молодыми девушками. В это время девушки гуляли в саду под присмотром монахинь-воспитательниц, сестра его друга играла в мяч с маленькой, чернявой и носатой Изабель, настоящей внучкой баронессы де Сен-Бенуа. Посмотрел на нее Антуан, посмотрел и вдруг все вспомнил.
   И как только он вспомнил о мнимой Изабель, он тут же позабыл о настоящей, да и обо всех остальных девушках, и поскакал к баронессе выяснять, откуда она взяла лже-внучку, и где та теперь. Естественно, ничего от старой дуры не добился. Тогда, припомнив, что до бала он видел Мари в одеянии поваренка, Антуан, вернувшись в замок, соскочил с коня и ринулся на кухню спрашивать у главного повара, где та блондинка, что работает у них на кухне. А ведь главный повар думает только о главном - как бы получше накормить хозяев замка и себе что-нибудь урвать - поэтому, конечно, ни о каких временных помощницах посудомойки он и ведать не ведал. А может, и ведал, да говорить не хотел, поскольку отношение молодого графа к хорошеньким простолюдинкам было всем известно. Тем не менее, порасспросив других работников кухни, Антуан довольно скоро выяснил, что искомая блондинка постоянно на кухне не работает, а является племянницей посудомойки, которой она иногда помогает, но что-то ее давно не видели. Призвав посудомойку пред очи свои, он узнал и как зовут ее племянницу, и где она живет. Золовка Франциски только не стала говорить, что Мари уже несколько месяцев как сбежала из дому - такой позор в семье старались не афишировать.
   На следующий же день Антуан подъехал верхом на лошади к дому Франциски. Та в это время что-то делала на огороде, как обычно, головой книзу, задом кверху, поэтому всадника не заметила и вздрогнула от неожиданности, услышав:
   - Эй, крестьянка, немедленно позови сюда свою дочь Мари!
   Франциска с трудом распрямилась. Рядом, сразу за плетнем, она увидела перед собой наследника замка. Какой он красивый, как же было ее Мари в него не влюбиться?!
   - Так бы и дала промеж глаз, все несчастья из-за него, - подумала про себя Франциска, а вслух произнесла:
   - Добрый день, господин виконт. Погода сегодня очень хорошая, так и располагает к прогулкам.
   - Баба, ты что, глупая совсем? Ты вопрос слышала? Где твоя дочь?
   Он еще и хам невоспитанный, как же это Мари могла полюбить такого грубияна?! (А откуда Мари было знать, что он грубиян, если она с ним ни разу и не разговаривала?) И опять вслух:
   - А позвольте полюбопытствовать, господин виконт, зачем вам моя дочь?
   - Не твое дело! Говори, глупая баба, где она, пока я тебя плеткой не огрел!
   Ну и свинья, самого тебя не мешает плеткой огреть! И Франциска вежливо объяснила, что дочь ее в гостях у родственников, очень далеко, она даже название деревни не знает, и будет неизвестно когда.
   Антуана это известие расстроило. Приказав Франциске, как только дочь появится, сразу направить ее к нему (ага, как же!), он хлестнул лошадь и умчался прочь.
   Он наведывался к Франциске еще несколько раз, и каждый раз уезжал несолоно хлебавши, все больше злясь. А этой недотепе даже в голову не приходило волшебной силой заставить Антуана забыть о Мари. Потом кто-то из местных, заметив, что наследник замка зачем-то повадился в их деревню, да все к одному и тому же дому ездит, смекнул, в чем дело, и из желания выслужиться, а заодно и досадить вдове, донес, что девица-то того, улетела с залетным молодцом. Антуан рассвирепел, как потому, что птичка упорхнула, так и потому, что птичкина мать столько времени водила его за нос, и тут же, нахлестывая изо всех сил лошадь, поскакал к дому Франциски.
   ...Был тихий осенний вечер, солнце садилось в тучу, освещая полнеба кроваво-красным светом. Франциска в это время меланхолично жгла в саду сухие ветки и опавшую листву, размышляя о своей незавидной доле. Антуан спешился, одним прыжком перемахнул через плетень, подскочил к Франциске и начал ее трясти что было сил.
   - Говори, ведьма, где твоя дочь! Не ври, что она у родственников, я знаю, что она с кем-то сбежала!
   - Да отпустите же вы меня, или я ничего не скажу!
   Антуан нехотя перестал ее трясти, и Франциска, оказавшись на свободе, на всякий случай отступила на несколько шагов назад, встала так, чтобы ее и Антуана разделял костер, и взяла в руку палку, которой время от времени помешивала в костре. Она грустно призналась ему, что да, действительно, Мари сбежала из дому с человеком, которого она - мать - ни разу не видела, и наверно, уже вышла за него замуж. Поэтому зачем такая нужна господину?
   - Не твое дело! Во-первых, может, и не вышла. А во-вторых, убью обоих!
   - А если даже и не вышла, то живет с ним в грехе. Попадись они мне, я бы их избила до полусмерти из-за позора, которым они покрыли себя и нашу семью. А вы-то тут причем? Что может быть у вас общего? Разве она вам что-то обещала?
   - Причем не причем, обещала не обещала, не твое собачье дело! Говори, где она! Я не верю, что она до сих пор не дала о себе знать.
   - Клянусь, не знаю, где она!
   И хотя это была истинная правда, Антуан не поверил и начал подступать к вдове с намерением опять ее потрясти. Та отступала, обороняясь, а может, и угрожая ему палкой, и разок даже ему заехала, но он легко выхватил у нее палку и несколько раз так больно огрел ею Франциску по спине, что палка сломалась. Франциска тоже разозлилась, но не знала, что предпринять, и только бегала вокруг костра, увертываясь теперь от плети.
   - Говори же, где она! Я должен ее немедленно видеть!
   - Зачем это она ему понадобилась? Неужели и он в нее влюблен? С чего бы это? И где он был раньше? Тогда, может, у них что-нибудь все-таки сладится? - бессвязно пронеслось в голове у вдовы.
   Она схватила голыми руками горящую головешку из костра и, не обращая внимания на боль от жара, вырвала из головы сразу несколько волосков, надеясь, что среди них есть хоть один неседой, и подожгла их.
   - Как же ты мне, поганец, надоел! И где тебя только такого воспитывали? Ах, он немедленно должен видеть Мари! Ну, так отправляйся же к этой непослушной девице, и делайте, что хотите!
   И села прямо на землю, горько зарыдав.
   От такого обращения Антуан пришел в еще большую ярость и поднял плеть, чтобы огреть ею вдову, но тут его, как когда-то раньше и Мари, что-то подхватило, завертело и унесло прочь.

* * *

   А в это время триста с лишним лет спустя Мари стояла с одноклассницами на улице. Занятия в колледже только что кончились, и девчонки болтали ни о чем, прежде чем разойтись или разъехаться по домам. В тот день была оттепель, небо было синее-синее, ярко, до рези в глазах, светило солнце, и весело таяли сосульки. Кругом растеклись глубокие лужи. И вот совершенно неожиданно, буквально как снег на голову, в одну из этих луж непонятно откуда свалился Антуан, обдав всех брызгами. Как был, с плетью в руках, в сапогах со шпорами, со шпагой на боку, а шляпа с пером плавала рядом в луже.
   Он сидел в луже, недоуменно озирался по сторонам и громко ненормативно ругался по-французски. Хорошо хоть, кроме Мари, никто не понимал. При этом он еще машинально продолжал стегать кого-то невидимого плетью, а на самом деле бил по воде, разбрызгивая ее во все стороны. На него с изумлением смотрела стайка девушек в необычной одежде.
   - Ой, девчонки, кто это? Прям как д'Артаньян! Что это за маскарад? Вроде новогодние праздники давно прошли... Артист, что ли? Эй ты, мушкетер, вставай из лужи!
   Антуан продолжал выкрикивать что-то непонятное, а лицо его все более и более вытягивалось от удивления. Наверно, это продолжалось бы еще долго, но Мари наконец опомнилась и отпихнув всех, бросилась к нему. Она наклонилась и, помогая подняться, тихо, чтобы никто не услышал, очень зло прошептала Антуану на ухо по-французски, чтобы он молчал и только улыбался, она ему все потом объяснит. Он в ответ пытался что-то возразить, но получил тычок в спину, а когда Мари прошипела: "Молчи, если тебе жизнь дорога", Антуан, наконец, заткнулся, поднялся на ноги, низко поклонился девушкам, помахал перед собой мокрой шляпой, опять всех при этом забрызгав, и вежливо произнес:
   - Bonjour, mesdemoiselles. Il fait beau temps aujourd'hui, n'est pas?
   Что означало "Здравствуйте, девушки. Не правда ли, сегодня прекрасная погода?"
   И замолчав, глупо заулыбался, как было велено.
   - Девчонки, не обращайте внимания, это мой брат Антон, он в самодеятельности занимается, вот поддал немного и решил нас разыграть.
   - Надо же, Машка, какие, оказывается, в вашей Березовке красавцы водятся, а ты молчала. Познакомь?
   - В другой раз, при других обстоятельствах. Уведу-ка я его домой, а то он промок, еще простудится.
   Она взяла ничего не понимающего Антуана под руку и потащила за собой, все время повторяя, чтобы он только молчал. Мари старалась вести его дворами, где меньше народу и меньше вероятность натолкнуться на милицию, которая, конечно, немедленно потребует у такого странного субъекта предъявить документы. Как он тут оказался (не иначе, мать постаралась, зачем только?), что с ним делать, куда вести? Ладно, отведу к тете Нине, а там разберемся.
   Встречные на них с удивлением оглядывались, малыши показывали пальцем. Наконец здание колледжа и девушки скрылись из виду, и когда они проходили мимо целого ряда гаражей-ракушек, Мари затащила его в узкую щель между соседними ракушками и, повернувшись к нему спиной, сожгла один волос. Тут же шляпа, шпага и вся остальная экзотика пропали, и, когда Мари повернулась к Антуану лицом, перед ней уже стоял стандартный молодой человек в джинсах, черной кожаной куртке и круглой вязаной шапке. Только про сапоги со шпорами забыла, но они и не очень бросались в глаза, закрытые брюками.
   - Эх, длинные волосы сейчас не в моде, ну да ладно, сойдет.
   Только теперь Мари чуть успокоилась. А Антуан с удивлением оглядывал и ощупывал свою новую одежду.
   - Эй, это ты, что ли, та девушка, которая у меня почему-то из головы не выходит? - в его голосе надменности и нахальства было гораздо меньше, чем обычно. - Я тебя совсем другой вспоминал. Что-то ты не похожа ни на поваренка, ни на красотку с бала, которая выдавала себя за Изабель. Немедленно объясни мне, что все это значит, как я здесь очутился, и что это за место такое странное, ни на что не похожее.
   Бал! Как давно это было! Мари уже забыла, что когда-то на балу она загадала, чтобы Антуан "обратил на нее внимание по-настоящему", и тем более не предполагала, что загаданное продолжает действовать до сих пор. А как он тут оказался, ему, наверно, лучше знать.
   - Да не знаю я. Я себе разговаривал спокойно с твоей матерью, спрашивал у нее, где ты, как вдруг что-то случилось - и вот я тут.
   - Все понятно, - вздохнула Мари, - это мать моя виновата, но ты, наверно, перед этим хорошо ее разозлил. Сначала она меня сюда отправила, а потом зачем-то и тебя. На фиг ты мне тут нужен!
   Слова о том, что причиной его появления здесь была мать Мари, Антуан пропустил мимо ушей, так как его больше взволновала и возмутила до глубины душонки последняя фраза.
   - То есть как это я тебе не нужен? Значит, правда, что ты сбежала сюда из дому с заезжим молодцом? А еще признавалась мне на балу в любви! Я убью его, как собаку!
   Вот-те раз! Он мучался несколько месяцев, не понимая, на кого должен был обратить внимание, а вот теперь, когда стало ясно, на кого, в его внимании, оказывается, вовсе и не нуждаются. Какая-то простолюдинка, даже не дворянка, а что себе позволяет!
   - Это все дело прошлое, тем более я не люблю пьяниц, а ты на балу так нарезался, что вся моя любовь мгновенно испарилась.
   - Подумаешь, напился, что тут такого, обычное дело, настоящие солдаты Франции всегда крепко пьют, а потом храбро бьются в бою. Выпивка любви не помеха!
   - Давай не будем сейчас спорить, расскажи лучше, как там моя мама, я так давно ее не видела, очень соскучилась.
   - Да плевать я хотел на твою маму! Она меня как раз меньше всего интересует. Быстро говори, как мне назад попасть! Мне через неделю на службу возвращаться.
   - Дело в том, Антуан, что я не могу тебя назад отправить. Ты попал в будущее, а из будущего в прошлое пути нет.
   - Э-э-э... То есть ты хочешь сказать, что... э-э-э... Твоя мать ведьма, что ли? Я все понял, ты - тоже ведьма! Ведьмино отродье! Поэтому-то тебе и удалось на бал под видом Изабель проникнуть. Я вас обеих на костер отправлю!
   - Ты не прав, мы не ведьмы, но можешь думать, что хочешь. Усвой одно: домой ты не попадешь. А что с тобой тут делать, я тоже не знаю. Ладно, пошли пока к нам домой, там, может, тетя Нина что-нибудь придумает. На улице тебя одного оставлять нельзя. Ты тут пропадешь.
   ...Когда Нина открыла им дверь, Мари сделала плачущее лицо и захныкала:
   - Тетя Нина, помогите! Помните, я вам рассказывала про графского сына Антуана, так вот, моя мать зачем-то его сюда отправила. Я прямо не знаю, что делать!
   Нина ахнула:
   - Ну, попадись мне твоя мать! И что за человек такой?! Только и умеет, что другим проблемы создавать, - изобразила она своего мужа. - Ладно, заходите, будем думать.
   Она с неудовольствием впустила Антуана внутрь. Шарик начал гневно облаивать пришельца. Антуан собрался было отпихнуть собаку шпорой, но Мари успела наступить ему на ногу и закричала, чтобы не смел, а то тетя Нина ему этого не простит и выгонит. Он презрительно посмотрел на Нину, но промолчал и не стал пихать Шарика.
   Нина вызвонила Сергея Алексеевича и, не объяснив причину по телефону, сказала кратко:
   - Лексеич, у нашей протяже очень большие проблемы, поэтому бросай все свои дела, какие бы они ни были важные, и немедленно мчись к нам.
   А у Сергея Алексеевича как раз на сегодня намечалось свидание с одной привлекательной дамой, с которой он недавно познакомился на художественной выставке, поэтому ему совершенно не хотелось ехать к Нине. Но так как та очень настаивала и уверяла, что без него никак не обойтись, свидание пришлось, к большому сожалению Сергея Алексеевича и недовольству дамы, перенести.
   Витек тоже вскоре должен быть вернуться с работы. А пока для начала Нина, используя Машу в качестве переводчика, предложила Антуану откушать с ними. Тот согласился с неохотой, можно сказать, снизошел, потому что очень уж не похожа была Нина на дворянку. Но еда ему понравилась, да и посуда была на уровне. Только вина не предложили.
   Не успели закончить с едой, как пришел Витек.
   - Познакомься, муженек, это Антон, знакомый нашей Маши.
   Витек взвился:
   - Это еще что такое! Мало того, что сама взялась неизвестно откуда, еще от горшка два вершка, а уже мужиков сюда таскает! Вот уж этого я, Нина, не потерплю!
   - Да не ори ты, как оглашенный! Маша не виновата, это опять ее безумная мамаша натворила. Это тот самый графский сынок Антуан, из-за которого весь сыр-бор разгорелся, и Маша тут оказалась. Лучше посоветуй, что теперь с ним делать.
   Витек был в затруднении. Назад в прошлое отправить невозможно, на холодную февральскую улицу выгнать гуманизм не позволяет, и здесь, где живет молоденькая девушка, этого кобеля оставлять тоже нельзя. Да уж, вот это проблема так проблема!
   Приехал злой Сергей Алексеевич и тоже не мог с ходу ничего придумать. Поэтому ограничился ролью переводчика.
   Постепенно у Антуана все-таки выспросили, что произошло между ним и матерью Мари. Узнав, что Антуан избил плетью ее мать, Мари пришла в ярость и немедленно захотела отомстить. По крайней мере, напугать.
   - Я знаю, что с ним делать. Я превращу его в червяка. Хотя нет, в червяка неинтересно. Я превращу, его, пожалуй, в осла - он такой же тупой и упрямый. Что скажете, теть Нин?- и она незаметно подмигнула ей.
   Нина поддержала игру:
   - Маша, он мне тоже не нравится, но все же не слишком ли это жестоко? Да и потом, что ты будешь с ослом делать? У нас тут ослы не водятся, климат неподходящий, его даже Байрамычу на рынок вместо тягловой силы не отдашь - замерзнет зимой. Опять же ему сена нужно много, колючек каких-то специальных, а откуда у нас в городе все это?
   - Ну, тогда превращу его в кота. Да, точно, в кота, он такой же похотливый и блудливый, как мартовский кот. Пусть его Шарик погоняет.
   - Нет-нет, только не в кота, они с Эрни будут носиться по квартире, кот будет прыгать на люстру и шкафы, перебьет мне всю посуду.
   - Так в кого же мне его превратить?
   Витек не выдержал:
   - Ну и стервой же ты растешь, Машка! Этак тебе не угодить, ты и нас с Ниной в кого-нибудь превратишь. В кого только?
   Мари хотела пошутить, что тут-то как раз все ясно: если их в кого и превращать, то только в свиней - уж очень похожи, такие же жирные и розовые. Но удержалась, побоявшись обидеть.
   - Вы, Виктор, и тетя Нина неприкосновенны, и дядя Сережа тоже, а этого я все-таки сейчас в кого-нибудь превращу, - продолжала она издеваться над Антуаном.
   Сергей Алексеевич послушно и даже с каким-то удовольствием переводил.
   - Знаю, я превращу его в барана...
   Продолжить она не смогла, так как озлобленный Антуан схватил лежавший на столе кухонный нож и с криком (по-французски, разумеется) "Смерть ведьме!", бросился на Мари. Мужчины не успели прореагировать, и быть бы беде, если бы не Нина. Она успела выставить вперед швабру, на которую Антуан со всей силы налетел, отлетел назад, упал на спину и очень сильно ударился затылком о кухонную плиту. Только тут подоспели и мужчины. Почти бесчувственного Антуана усадили на стул, привязали к нему и приказали Мари немедленно устранить последствия удара. Что она послушно, но неохотно и сделала.
   Когда Антуан полностью пришел в себя, а рана на его затылке бесследно затянулась, Мари вынесла ему такой вердикт: ни в кого она его превращать не будет, это она его просто попугать хотела, а в наказание, что он плохо обращался с ее матерью, он будет две недели работать грузчиком у Байрамыча на рынке. Антуана душили слезы ярости, но что он мог поделать против чар злой ведьмы.
   Потом, как всегда после переживаний, сели пить чай. И Антуану налили. Чтобы он мог держать кружку, ему освободили руки, но оставили его привязанным к стулу и ножи на всякий случай убрали подальше. Чай Антуану не понравился, нельзя ли вина, спросил он, но Мари только злобно на него цыкнула.
   Было как раз время новостей, поэтому Нина включила телевизор, который произвел на Антуана не менее сильное впечатление, чем в свое время на Мари. В середине программы показывали какие-то исторические съемки времен второй мировой войны. Стреляла артиллерия, летали самолеты, сбрасывали бомбы, торпеды взрывали корабли. Антуан просто прилип к экрану.
   - Это что, у вас тут такое оружие? - обратился он к Сергею Алексеевичу. - Ничего себе! У нас ничего похожего нет. Да если бы нам такое, мы бы голландцев за день победили. А заодно и англичан.
   Ему пояснили, что это все оружие полувековой давности, а сейчас все ушло далеко вперед. Антуан был потрясен.
   - Знаете что, останусь-ка я, пожалуй, у вас. Хочется поближе познакомиться с вашим вооружением, ведь я военный. Пойду в вашу армию завербуюсь. Говорите, куда идти.
   Витек и Сергей Алексеевич ему долго втолковывали, что так просто он в армию не попадет. Языком он не владеет, и образования у него нет, никто ему современное оружие не доверит. Все без толку, отведите да отведите, я лейтенант и в армии ротой командовал, образование у меня хорошее, а язык я знаю уж получше вашего. Это ты, мужик, ткнул он пальцем в Витька, да твоя жирная жена вообще говорить по-французски не умеете. Молчи, когда разговариваешь с наследником графского титула!
   Больших трудов стоило объяснить ему, что он не во Франции и не в семнадцатом веке. В отличие от Мари трехмесячной давности, он кое-что слышал о Московии, но особого интереса она у него никогда не вызывала, потому что была далеко, и Франция с ней не воевала.
   - Ну, так отправьте меня во Францию, там по крайней мере все говорят на человеческом языке, а не на вашем варварском. Найду там свой замок, потомки мои меня приютят, и буду служить французскому королю, как и вчера еще служил.
   - Какому королю?! Какие потомки?! У тебя разве есть законнорожденные потомки? Да и если бы были, как ты им докажешь, что ты их родственник из прошлого, а не мошенник?
   И Сергей Алексеевич рассказал Антуану, что замок давно не принадлежит их семье, да и королей во Франции уже два века как нет. А без денег и профессии он пропадет и во Франции, и в России. Нету, нету у тебя профессии, никто сейчас так не воюет, как триста лет назад.
   В конце концов его уговорили пожить у Сергея Алексеевича. Тот уверил Антуана, что его прадедушка был хоть и не французским, но все же дворянином, так что в этом для него никакого унижения не будет. Он подготовит его к жизни в современных условиях, а Витек тем временем узнает, как записаться в военные, и что для этого требуется. Нина обещала кормить всех ужином, завтрак выдавать им сухим пайком, а обед она будет приносить Антуану на рынок. Но все равно в результате все остались недовольными, включая Шарика.
   Мари чувствовала себя очень виноватой, ей было стыдно за мать, которая создает всем проблемы, за себя, которая, хоть и числится волшебницей, не может эти проблемы разрешить, за заносчивого и глупого Антуана. Сергею Алексеевичу вовсе не хотелось каждый вечер бесплатно заниматься с великовозрастным обалдуем, да еще разделять с ним кров. У него и так времени нет, ему надо личную жизнь устраивать, хотелось бы почаще встречаться с новой знакомой, так нет, сиди теперь вечерами дома с этим противным мальчишкой, и к себе ее теперь не пригласишь. Нина с Витьком были недовольны презрительным отношением к ним этого охламона, а Шарик был недоволен, потому что ему не дали куснуть чужака, который хотел напасть на его младшую сестру Мари. Антуан же, хоть и заинтересовался современным вооружением, был недоволен ситуацией в целом, а больше всего наказанием быть грузчиком - работой, позорной для будущего графа.
   Обучать Антуана по той же схеме, что и Мари, не получилось. Да, в общем-то, это было и не нужно. Сергей Алексеевич решил, что для службы в армии достаточно будет обучить его русскому языку, математике и немного физике, а без всего остального можно временно, а может, и постоянно, обойтись. Возможно, он ошибался, но откуда ему было знать, если в армии он никогда не служил и даже от военной кафедры в свое время как-то откосил, прикинувшись смертельно больным. Витек же, хоть и отслужил в свое время, ничем помочь не мог, так как, во-первых, ничего не помнил, а во-вторых, служил он в стройбате и ничего страшнее лопаты в руках не держал.
   Мари была неправа, когда обзывала Антуана болваном. Не был он никаким болваном, просто в жизни его интересовали всего три вещи, в порядке убывания: военная служба, выпивка и женщины. Когда он наконец понял, что ему нужно, чтобы стать военным в двадцать первом веке, он стал стараться. Если русский язык ему засовывали в голову насильно с помощью Машиных волос, и на это потребовалось гораздо больше времени, чем ей, математикой он овладел легко - во-первых, в отличие от Мари, Антуан в детстве действительно получил хорошее по тому времени домашнее образование, он даже знал дроби и немного алгебру, а во-вторых, раз математика и физика будут нужны, значит, надо их выучить, а раз надо, значит, выучу.
   На следующее утро после появления Антуана в Москве Нина отвела его на рынок и попросила Байрамыча взять на пару недель на работу грузчиком ее немого племянника из Березовки, приехавшего лечиться от немоты. Хозяин разворчался, что он от собственных родственников не знает, куда деваться, так Нина решила ему еще и своих навесить, но согласился. А что ему оставалось делать, если Мари так решила? Так что днем Антуан с презрительным видом молча разгружал товар у Байрамыча на рынке, помогал продавщицам перекладывать ящики. При этом он щипал их и хватал за сдобные места, вовсе не меняя презрительного выражения лица на более соответствующее предпринимаемым действиям. Вечером все ужинали у Нины. Сергей Алексеевич тоже приезжал к Нининому ужину с работы, а потом они с Антуаном ехали домой и там учились, учились и учились. Ночами Антуан мучился от головной боли, зато утром обнаруживалось, что прибавилось много новых знаний. Когда он уже мог прилично говорить по-русски, то, вдобавок ко всему, начал по совету Витька посещать спортивный клуб, занимался на тренажерах, качал мускулы. Стал совершенно неотразимым. Познакомился со сверстниками, быстро нашел с ними общий язык (имеется в виду вовсе не русский или французский язык, а общие интересы: пиво и бабы). Пиво он покупал на деньги, которые ему каждый вечер выплачивал Байрамыч. Ему даже в голову не приходило отдавать хоть немного Нине, чтобы возместить затраты на свою кормежку. А Нине не приходило в голову требовать платы.
   Антуану сразу же сделали документы. Настоящий паспорт был получен за один поход в паспортный стол. После того, как Мари что-то такое сделала с работниками паспортного стола, они взяли под козырек и в течение получаса выдали документ, не задавая никаких вопросов и не требуя ни справок, ни старого паспорта советского образца, ни свидетельства о рождении, совсем ничего, кроме фотографий. В паспорте он был записан как Антон Карлович Дубов, уроженец все той же рязанской Березовки, в которой он и был прописан. Кроме этого, в переходе метро было куплено похожее на настоящее свидетельство о среднем образовании, которого у Мари еще не было. Настоящее она ему делать отказалась, как ее ни просили, сказала, что он его не заслужил.
   Выяснилось, что лейтенантом ему никак не стать: в свои двадцать четыре года он не кончил ни гражданского вуза, ни военного училища. Можно было бы, конечно, сделать самим или купить в переходе метро липовый диплом, но знаний не купишь и даже с помощью волшебных волос в мозги не вложишь, потому что никто из посвященных в Машину тайну в военном деле не разбирался и не знал, что именно нужно вкладывать. А идти рядовым в армию ему, лейтенанту, гордость не позволяла.
   По совету одного мужика с работы, у которого зять преподавал на курсах повышения квалификации милицейских работников, Витек предложил Антуану пойти в милицию, туда всегда требуется молодежь, отслужившая в армии. Там можно набраться опыта, а потом, если дело пойдет, поступить учиться в военный вуз. Или сделать милицейскую карьеру. Ничем не хуже чисто военной.
   Пришлось делать Антуану военный билет (скопировали билет отслужившего в свое время сына Нины и Витька), вставать на учет в военкомате в звании сержанта (ну пойми же, наконец, никак тебе не стать лейтенантом, потерпи). В общем, сплошные нарушения закона и подделки документов, караемые уголовной ответственностью. Оправдывает их всех только то, что намерения были благие, не преступные, и то, что законным путем в таких обстоятельствах ничего получить было бы невозможно.
   ...Антуан поступил работать в милицию, ушел жить в общежитие и появлялся у Нины в основном по выходным. К этому времени он привязался к ним всем, перестал презирать за худородство и кичиться своей близостью к королевскому роду. К Мари он стал относиться, как к сестре, и был благодарен ей за то, что она помогла ему адаптироваться к современным условиям. Пожалуй, он адаптировался к ним быстрее и лучше, чем Мари, которая жила здесь на три месяца дольше. Попытки же завязать с ней какие-нибудь "этакие" отношения пресекались ею на корню.
   В милиции дела у него пошли очень хорошо, даже слишком хорошо, конечно, не без стараний Мари. Не прошло и двух недель, как он уже осваивал профессию омоновца, и, по-видимому, успешно, потому что в гостях у Нины он всегда хвалился своими достижениями. Начальство было им очень довольно, особенно отмечали его вежливость с задержанными и неупотребление ненормативной лексики. А как бы он ее употреблял, если не владел?
   Витек, считавший, что тот не мент, кто не умеет выразить свою мысль простым русским матом, заикнулся было при Нине, что хорошо бы дать Антону для усвоения пылящийся на полке французско-русский матерный словарь, но та так его отбрила, что больше он об этом не заикался.
   - Ну и ладно, жизнь сама научит, - вздохнул Витек.
   Но вообще-то с Антуаном далеко не все было в порядке. В частности, поскольку почти всю информацию о современной жизни он черпал главным образом из телевизора и очень доверял рекламе, то считал себя обязанным попробовать все рекламируемые сорта пива, а также бритв, кремов до и после бритья, зубных паст, дезодорантов и даже шампуней от перхоти, которой у него никогда не было. Так что денег ему катастрофически не хватало, и он не стеснялся требовать их у Мари, которая, чувствуя себя виноватой за свою мать, не могла ему отказать и создавала по его просьбе некоторое количество денег.
   Ему еще повезло, что водки его французская душа, воспитанная на тонких сухих винах, не воспринимала напрочь. А то бы спился в мгновение. Но пиво, к сожалению, пришлось ему по вкусу, а благодаря навязчивой рекламе он старался попробовать все сорта. От чрезмерного количества потребленного пива он иногда заявлялся к Нине в сильном подпитии, требуя немедленно подать ему сюда Мари. В таких случаях Нина прогоняла его шваброй, а Маше про визиты Антуана даже не говорила. Нининой швабры Антуан боялся, несмотря на всю свою омоновость.
   Однажды поддатый Антуан явился не к Нине, а Сергею Алексеевичу, и испуганно признался ему, что заразился нехорошей болезнью. Недоумевающему преподавателю французского, который знал о таких болезнях только теоретически, было продемонстрировано нечто, приведшее того в ужас, и он, увидев это нечто, даже брезгливо отпрыгнул от развратника.
   - Может, мне попросить Мари, чтобы она меня вылечила?
   - И тебе не стыдно будет говорить с ней, невинной девушкой, о таком?!
   Вообще-то Антуану было бы не стыдно, так как, во-первых, он был бесстыжий, а во-вторых, ему было очень страшно. Но по тону Сергея Алексеевича он понял, что с этим вопросом его до Мари не допустят.
   - А что же тогда делать-то, ждать, пока у меня нос провалится? Я жить хочу, я еще такой молодой! - он почти плакал. - Это все ваша любимая Мари со своей матерью-ведьмой виноваты: закинули меня сюда, вот я и заболел. Пусть теперь и лечат!
   Сергей Алексеевич на это разумно возразил:
   - Но ведь других людей сюда никто не закидывал, все живут тут с рождения, и большинство как-то умудряется ни разу в жизни ничем таким не заболеть. А ты не успел у нас появиться, как сразу же подхватил венерическое заболевание. Из всех моих знакомых ты первый, с кем такое приключилось. Это все из-за твоей непристойной жизни.
   Пришлось Сергею Алексеевичу вести Антуана в венерологический диспансер. Оказалось, теперь такие болезни в незапущенном состоянии лечат чуть ли не одним уколом. Врач в диспансере прочел ему лекцию о вреде случайных связей, напугал СПИДом и дал несколько брошюр для самообразования и пачку кондомов.
   После этого происшествия Антуан стал вести себя значительно осторожнее, да и пить стал гораздо меньше.

* * *

   Настала последняя декада марта, начались весенние каникулы, и Мари с Сергеем Алексеевичем отправились в долгожданную поездку во Францию. В турагентстве они заказали сложный индивидуальный маршрут, за что пришлось заплатить дороже, но деньги пока были. Конечно, конец марта - не самое лучшее время для поездок по Европе, потому что хотя деревья уже и оделись листвой, цветов еще было мало, и всей красоты садов, дворцов и парков не увидишь. Но тут уж ничего не поделаешь, другого времени не было.
   Исключительно для вежливости Сергей Алексеевич предложил поехать с ними и Антуану, но, как он и рассчитывал, тот решительно отказался. Ему сейчас было не до красот современной Франции, он только-только освоился со своими служебными обязанностями и никакого законного отпуска ему положено не было, а получить отпуск с помощью волшебства он благородно отказался.
   Лететь на самолете Мари было совсем не страшно, в отличие от Сергея Алексеевича, который давно никуда не летал. Мари прилипла к окну и отрывалась от него только на обед, а ее учитель сидел в напряжении весь полет и расслабился, только когда они приземлились в аэропорту Шарля де Голля.
   Приехали в гостиницу. Женщина-портье, выдавая Сергею Алексеевичу ключи, заметила:
   - Дочка у вас какая красивая.
   Тот расплылся в довольной улыбке:
   - Старался.
   Зачем я это сказал, удивлялся он себе потом и ругал за мелочность характера, в которой его и раньше упрекали сослуживицы.
   В Париже они провели целых три дня. Ну, про Париж говорить нечего, Париж - он и есть Париж, самой надо смотреть, а не о чужих впечатлениях слушать. Мари была очень горда за свою родину, и, увидев что-нибудь интересное, все пихала учителя в бок и говорила, вот, дескать, какие мы, французы, молодцы. Одно ее смущало: на улицах Парижа и в метро французов-то она почти и не видела. Одни африканцы и сарацины. Да еще туристы изо всех стран, а больше всего японцев и русских. Что кричали друг другу японцы, Сергей Алексеевич и Мари не понимали, а вот русские носились по музеям бегом и погоняли друг друга воплями типа "Миша, быстрей, еще тридцать залов осталось, не успеем за час все осмотреть!" Услышав раз такое, Сергей Алексеевич устыдился легкомыслия соотечественников и полностью перешел в разговоре с Мари на французский язык, чтобы никто не заподозрил, что он имеет к ним какое-то отношение.
   - Дядя Сережа, а французы что, к двадцать первому веку уже вымерли? - огорченно спросила Мари.
   - Пока нет, но если и дальше будут продолжать размножаться с теперешней скоростью, то скоро вымрут, - проворчал себе под нос Сергей Алексеевич, а Маше громко ответил: - Французы на работе, девочка. И в метро они почти не ездят, они в основном на машинах передвигаются. Но, между прочим, арабы и африканцы - они тоже теперь французы.
   - Тогда почему они не работают и в машинах не ездят?
   Сергей Алексеевич был не рад этому разговору, потому что теперь зануде Маше надо было долго объяснять о высоком уровне безработицы и низком образовательном уровне беженцев и мигрантов, а ему хотелось отдыхать и осматривать достопримечательности.
   Поднимались на Эйфелеву башню, ходили в Лувр. Мари смотрела на все круглыми глазами и, как всегда в таких случаях, разинув рот. То и дело дяде Сереже приходилось укоризненно шептать ей: "Маша, рот закрой, ты уже большая девочка!"
   Однако вечно открытый от удивления рот совсем не портил ее, и красивая Мари обращала на себя внимание молодых французов и туристов. Она была так поглощена созерцанием красот Парижа, что не замечала бросаемых на нее жадных взглядов, а Сергей Алексеевич очень даже замечал и чувствовал при этом совсем отцовскую гордость и настоящую отцовскую ревность.
   Ездили в Версаль, смотрели, как жили последние французские короли. На площади перед дворцом стоял памятник Людовику на коне. К этому времени Мари уже знала, что Версаль во всем его великолепии построил четырнадцатый по счету Людовик, Король-солнце, а последующие только вносили незначительные изменения, но, обойдя несколько раз вокруг памятника и так и не обнаружив надписи, она предпочла считать, что памятник воздвигнут в честь некоего обобщенного Людовика, без номера.
   После Парижа они отправились путешествовать вдоль Роны. Еще в Москве в турагентстве у них поинтересовались, почему они хотят поездить вдоль Роны, а не вдоль Луары, где гораздо больше замков и исторических памятников, и куда обычно стремятся все туристы. Сергей Алексеевич объяснил свой не совсем обычный выбор тем, что это ему нужно по работе, и туроператоры отстали.
   На поезде они доехали до Авиньона и поселились в гостинице. Тут портье тоже сказал ему про красивую дочку, и Сергей Алексеевич не выдержал и, мысленно обругав себя, опять повторил: "Старался".
   Мари нетерпеливо теребила учителя, чтобы скорей отправиться искать ее родные места, но он все оттягивал этот момент и настоял, чтобы сначала они осмотрели город. Посмотреть там действительно есть на что, взять хотя бы резиденцию пап и мосты через Рону, и Сергей Алексеевич как истинный эстет получил большое удовольствие, а Мари ходила надутая и ничем не интересовалась.
   Наконец Сергей Алексеевич не выдержал:
   - Ну что ты все злишься? Ты что, думаешь, я не вижу, как ты стремишься домой? Я только боюсь твоей реакции, когда ты увидишь родину. Ты пойми, там все теперь по-другому, чем было в твое время, и мама там тебя не ждет.
   - Да понимаю я все, но все равно, поедем туда скорей, нету сил терпеть. Может, хоть на могилке ее постою, цветы положу.
   Сергей Алексеевич взял на один день машину напрокат, и с утра пораньше они поехали искать замок. Дорога туда была совсем неутомительная, шоссе гладкое, пейзажи кругом красивые, машина в полной исправности и с кондиционером. Учитель просто наслаждался вождением, от которого уже давно отвык, так как свою машину он продал, когда развелся с женой, а купить потом новую у него не было денег.
   Вскоре они подъехали к замку. Припарковались на платной стоянке у крепостной стены и купили входные билеты.
   Мари и узнавала знакомые места, и не узнавала. Стена как будто стала ниже и, кажется, меньше по периметру. А может, и тоньше? Дорожки и цветники перед замком были похожи на те, что были в ее время, да и лебеди вроде все те же плавали в пруду, а от самого дворца дай бог, чтобы половина осталась. Да и внутри многое было по-другому. Но кухню и зал, где она танцевала с бароном де Таким-то, она узнала сразу и даже, дождавшись, когда экскурсанты перейдут в следующее помещение, продемонстрировала дяде Сереже, как триста десять лет тому назад она кружилась тут в танце.
   А когда закончилась экскурсия, Мари потянула его к северному склону холма, на котором стоял замок. Оттуда в ее времена начиналась дорога в Дюропэ, терявшаяся затем в густом лесу.
   Но где же это все? Мари знала здесь каждый кустик, каждую тропинку, все повороты, могла найти дорогу домой с закрытыми глазами. Ну и где теперь эти тропинки, эти кустики? Где вообще лес?!
   Кругом, куда ни кинь взгляд, были виноградники, вдоль которых вились ровные ленты автомобильных дорог. Там и сям среди виноградников виднелись аккуратные домики с аккуратными рощицами из не более чем десятка аккуратно постриженных деревьев. Ну, только вон там, слева, однообразие виноградного пейзажа нарушалось аккуратным прямоугольным полем с только что взошедшей горчицей.
   Как же найти теперь ее родную деревню? Мари беспомощно посмотрела на Сергея Алексеевича и заплакала, уткнувшись ему в плечо.
   - Говорил же я тебе, что здесь все теперь по-другому. Зря я согласился сюда ехать. Может, и деревни уже давно нет. Во всяком случае, на автомобильной карте, что в машине лежит, деревни с таким названием я точно не видел. Ну, не плачь, дочка.
   Сказал - и испугался. Но Мари, кажется, и не заметила его оговорки. Тогда он осторожно погладил ее по волосам:
   - Ладно, пойдем, спросим у кого-нибудь.
   И Сергей Алексеевич пошел расспрашивать о Дюропэ сотрудников музея, сказав им, что далекие предки его дочери со стороны матери происходили из этих мест. Сотрудники только удивленно покачали головами - никогда не слышали о таком названии. Кто-то посоветовал им обратиться к некоей мадам, которая на общественных началах заведовала чем-то вроде местного краеведческого музея. Уж если и она не знает, никто вам не скажет.
   Сергей Алексеевич и Мари отправились по указанному адресу. Заведующая музеем оказалась очень любезной миловидной женщиной средних лет, с которой учитель сразу же начал кокетничать. Она очень обрадовалась редким посетителям и пообещала сделать все, что в ее силах. О Дюропэ она тоже никогда не слышала, но подняла все старые книги и карты, и после долгого перелистывания страниц обнаружилось, что последнее упоминание о деревне приходится на наполеоновские времена. Увидев, как огорчилась девушка, заведующая еще покопалась в книгах и радостно сообщила, что сохранилась церквушка, обслуживавшая в свое время Дюропэ и соседнюю деревню, которой тоже больше нет. И согласилась показать, как туда проехать.
   Они все пошли к машине. По дороге Мари шепнула Сергею Алексеевичу, что около церкви находится кладбище, где хоронили всех из их деревни, и сбегала купила цветы в магазинчике перед парковкой у замка.
   Церковь стояла прямо у дороги в чистом поле. Никакого кладбища там и в помине не было. А с обеих сторон от дороги уже метрах в двадцати опять начинались бесконечные виноградники.
   Мари была чрезвычайно расстроена. Все повторяла:
   - Как же это? Где же все? Куда же мне цветы возложить?
   Заведующая музеем была очень удивлена такой остротой реакции, но Сергей Алексеевич что-то ей наговорил в объяснение о каком-то обете, данном Мари, положить цветы на могилу пращуров. Раз такое дело, заведующая предложила положить цветы в церкви, а заодно и свечку поставить. Но двери церкви оказались закрытыми на замок. Мари села под дверь и заплакала. И Сергей Алексеевич, утешая ее, опять, уже нарочно, назвал дочкой. И Мари опять ничего не возразила.
   Поплакав, Мари, встав спиной к входу в церковь, отсчитала вправо тридцать два шага и положила цветы у обочины дороги, там, где по ее расчетам, триста лет назад был кладбищенский забор.
   До самого возвращения в Москву они больше не говорили об этом событии.

* * *

   Потом каникулы кончились, и опять завертелись рутинные будни.
   Хотя Мари была поглощена учебой и бальными танцами, все же довольно часто после занятий она продолжала помогать тете Нине убираться на рынке. Байрамыч не возражал, только просил, чтобы Нина проверяла качество работы племянницы, а то у него к легкомысленной молодежи доверия нет. К его "сарацинам" Мари со временем привыкла, хотя того заросшего, с золотыми зубами, все равно боялась.
   Иногда она убиралась как положено, а иногда, спеша на занятия танцами или к интересной передаче по телевизору, просто сжигала волосок, и уборка производилась в автоматическом режиме: веник, тряпка и совок быстро-быстро двигались сами по себе. Прежде чем запустить такой процесс, Мари всегда закрывала магазинчик, чтобы никто со стороны не увидел.
   Однажды она тоже была уверена, что кроме нее в помещении никого нет. А на самом деле их там было двое, просто она не заметила одного из Байрамовских племянников, который отсыпался в магазине после пьянки, накрывшись от холода кучей тряпья. Мари и его приняла за телогрейку. А он неожиданно проснулся. Сначала племянник хотел окликнуть Мари и попросить у нее попить, но потом передумал и решил подшутить над девушкой и попугать ее. И тут он увидел чудесные движения веника и совка. Сперва парень не поверил своим глазам и принял все за последствия перепоя, но решил и дальше себя не обнаруживать и продолжал притворяться телогрейкой. Поэтому вскоре он увидел еще много чего интересного, чего ему видеть не полагалось.
   В тот же вечер он рассказал обо всем своим дружкам. Сначала те, конечно, не поверили и подняли его на смех. Однако он так их убеждал, что в конце концов они решили за Мари последить. Достали бинокль и даже прибор ночного видения у кого-то взяли на время, и всегда в ожидании Мари кто-нибудь из них дежурил около Байрамовских магазинчиков, стоящих напротив друг друга. Когда она запиралась в каком-либо из павильонов, они наблюдали за ней в бинокль из магазина напротив. А неосторожная волшебница ничего не замечала.
   Мари всегда стояла к ним спиной, поэтому они не видели, что волосы она сжигала, но связь между вырванными волосами и самоподметающим веником установили довольно быстро. И решили они заполучить ее волшебные волосы, чтобы с их помощью разбогатеть.
   ...За Мари следили с утра до вечера. Вот однажды вернулась она из колледжа, и Нина тут же отправила ее выгуливать Эрни. Мари с Шариком носились по двору, она кидала собаке палку, а пес приносил ее, но не отдавал, пока не получал взамен сухарик. В общем, полная тебе идиллия и пастораль.
   Вдруг невдалеке остановилась большая машина, и из нее выскочило несколько мужчин. Один из них больно пихнул пса кованым ботинком в живот, отчего тот отлетел на несколько метров и жалобно заскулил, а остальные схватили Мари в охапку и засунули в машину, которая тут же умчалась вдаль.
   Через некоторое время в дверь Нининой квартиры позвонили. Незнакомая женщина привела все еще стонущего Шарика:
   - Это ведь, кажется, ваша собака? Почему это она у вас гуляет без присмотра и скулит?
   Нина ахнула, впустила Эрни в дом, но не стала смотреть, что с ним такое, а даже не одевшись, бросилась на улицу искать Мари. Но той нигде не было. Может, это мать ее наконец опомнилась и к себе забрала?
   У подъезда сидели на лавочке три старухи, грелись на весеннем солнышке.
   - А вашу девочку машина увезла, - равнодушно зевая, сказали они.
   Что, как, когда, какая машина?
   - Да вот недавно совсем. Подъехала машина, какие-то мужчины, среди них двое черных, посадили ее в машину и увезли.
   - А вы-то что же молчали, милицию бы хоть вызвали?! На ваших глазах человека похищают, а вам все равно!
   - А наше какое дело? Может, это ее дружки?
   - А машина какой модели? Может, номер запомнили?
   - Конечно, все запомнили. Модель синяя такая, большая, красивая, а номер 128.
   - А буквы?
   - Букв там, кажется, никаких и не было.
   Ну, и на этом спасибо. Нина вернулась домой и позвонила в милицию. Там ее слушать не захотели, молодые девчонки, говорят, сами с парнями уезжают, по своей воле, вот если, говорят, через три дня не вернется, тогда дело и откроем. Не раньше. А пока ждите, может, погуляет и вечером сама явится. Нина заорала, что если они сейчас же не начнут искать ее племянницу, она придет в отделение и разнесет его. Отключила связь и стала одеваться, чтобы идти разносить отделение. Одевшись, позвонила мужу на работу, тот сказал, что выезжает и посоветовал пока обратиться к Антуану, все-таки милиционер.
   Как же это Нина о нем совсем забыла?! Ведь он как раз тот, кто может помочь. Она тут же набрала его номер:
   - Антон, помоги, миленький, Машу украли!
   - Теть Нин, плохо слышно, чего хотите-то? Какие ваши кораллы?! Опять, что ли, Машины драгоценности надо продать? Я сейчас на дежурстве, очень занят, вечером приеду, помогу, если вам чего надо.
   - Ты что, идиот, не понял? Машу, говорю, украли, приезжай немедленно! Людей от бандитов освобождать - это, между прочим, твоя работа!
   - Что? Машу украли? Я правильно расслышал? Кто украл? Мы с ребятами сейчас же приедем. Какой, говорите, номер синей машины?
   Одни едут, другие ищут по базе данных все большие синие машины с номером 128, а с Мари в это время происходило вот что.
   В машине ей завязали глаза и засунули в рот кляп. Куда-то ехали примерно с час, потом машина остановилась. Повязку с глаз Мари сняли, а кляп оставили. Ее притащили в комнату, усадили на стул и крепко привязали к нему веревками.
   Всего бандитов было пятеро, причем двое были родственниками Байрамыча, которых Мари неоднократно видела на рынке (но как раз того самого страшного небритого, которого она боялась, среди них не было), а остальные вовсе не были похожи на сарацинов. Один из бандитов вышел на минуту и вернулся с ножницами, которыми тут же и состриг с Машиной головы один локон. Положил на расстеленную на столе газету, повернулся, чтобы продолжить свое черное дело, но передумал, опять куда-то вышел, вернулся теперь с бритвой и сбрил с ее головы еще одну прядь.
   - Ну вот, опять лысой быть, - с тоской подумала Мари, но сказать что-либо не позволял кляп во рту, поэтому она только замычала и беспокойно задергалась на стуле.
   А бандиты, не обращая на нее внимания, завели между собой разговор. Они настолько щедро использовали ненормативную лексику, что в некоторых предложениях единственными приличными словами были междометия. По понятным причинам разговор их приводится не дословно, а вот бедной Маше пришлось выслушивать все без купюр.
   - Ну как, обреем всю голову сразу или попробуем сначала, как это работает? А с девкой что будем потом делать? Отпускать ее опасно даже без волос - отомстит, когда отрастут.
   - Придется того.
   - Чего того?
   - Ну, чего-чего, мочить придется, непонятно разве. Хотя я и не любитель мокрухи. Поразвлечемся сначала - не пропадать же добру, а потом отвезем куда-нибудь подальше и зароем.
   Насчет мочения Мари не поняла, а про "развлечемся и зароем" поняла прекрасно и перепугалась, что и предпринять-то связанная ничего не сможет, поэтому опять замычала и запрыгала на стуле.
   - Спокойно, девушка, - сказал один из бандитов, наверное, главарь, - никто не будет тебя убивать. А вы, козлы, совсем тормоза, что ли? Как можно резать курицу, несущую золотые яйца!? Мы поселим ее где-нибудь в надежном месте, на цепь привяжем, чтобы не убежала, и будем по мере необходимости стричь. Придется, правда, держать ее со связанными руками, чтобы сама до волос не дотянулась, но техническую сторону мы потом продумаем. В конце концов руки можно и отрубить.
   - Да ведь эту курицу кормить надо, на нее еды не напасешься, вон она какая сочная, такая, наверно, много жрет. Да и кормить ее придется с ложечки, раз у нее руки связаны или отрублены. И сбежать может... Не-е, это сложно очень, проще замочить. Волос у нее много, на всех на всю жизнь с лихвой хватит, так что нечего болтать, братаны, брей ее.
   - Ну не знаю, как тебе, а я бы не поручился, что мне хватит. Я много чего хочу, да и, как говорится, аппетит приходит во время еды.
   - Заткнитесь, болваны. Будет, как я сказал. Ну-ка, выйдем на минутку, надо кое-что обсудить, не хочу, чтобы она слышала.
   Они перешли в другую комнату, причем главарь захватил с собой отрезанные пряди. Затем разговор продолжился.
   - Так, волосы теперь у нас есть. Говорите, что дальше-то она с волосами делала?
   - Да не видно было сзади. Вроде ничего и не делала. Давайте пробовать. Чур, я первый!
   - Заткнись! - рявкнул главарь, - я тут главный, я и начинаю!
   - Ну, что ты все заткнись да заткнись. Смотри, как бы тебе самому не заткнуться, - с угрозой в голосе огрызнулся сарацин.
   А главарь уже взял в руки один волосок и произнес:
   - Хочу миллион баксов.
   Ничего, естественно, не произошло. Взял другой, встряхнул его, повторил фразу - никакого эффекта, дунул, плюнул - опять ничего. Порвал на две части - ничего не произошло.
   - Видите, болваны, ничего не получается. Без девки не обойтись.
   - А может, все это ерунда, никакие волосы не волшебные, а мы тут как последние идиоты их стрижем.
   - Но ведь мы сами все видели. Если бы еще кто-то один утверждал, что видел чудеса, тогда можно было бы и не поверить, но ведь мы тут трое свидетели. У нас и фотографии есть. Наверно, надо что-то еще с ее волосами делать. Придется спрашивать эту курицу с золотыми яйцами.
   - А если она не захочет говорить? Или откроет рот и прикажет своим волосам что-нибудь против нас?
   - На тот случай, если говорить не захочет, есть испытанные средства, тот же горячий утюг. А если бы она свои желания одним языком загадывала, она бы улизнула от нас еще до того, как ей кляп всунули. Не умеете вы все-таки логически мыслить, болваны.
   ...Оставшись одна, Мари попрыгала на стуле к столу, чтобы добраться до ножниц, непредусмотрительно там оставленных. Ей это удалось, правда, не очень быстро, и она даже смогла носом скинуть ножницы со стола себе на колени, каким-то чудом раскрыть их и зажать между коленями. Но это и все, что ей удалось, потому что тут вернулись бандиты, увидели, что она собралась делать, выхватили ножницы, а один из них так сильно ударил ее по лицу, что она опрокинулась на пол вместе со стулом.
   ...А в это время Антуан уже подъезжал к Нине со своей группой. Нина между тем успела дозвониться до Байрамыча и объявила ему, что его абреки украли ее племянницу. Тот не поверил и начал обвинять Нину в разжигании межнациональной розни, но Нина велела ему заткнуться и немедленно явиться к ней. Казалось бы, кто он - богатый человек, хозяин нескольких магазинов, можно сказать, бизнесмен, и кто она - простая уборщица, а ведь послушался, заткнулся и явился. До Сергея Алексеевича дозвониться не удалось, так как у него в это время была лекция, а на лекциях он телефон отключал. Так что когда Антуан позвонил в Нинину квартиру, там, кроме нее, сидели и нервничали только Витек и Байрамыч. Бедный Шарик продолжал тихо скулить на кухне, но на него никто не обращал внимания.
   Антуану уже передали по рации, что получили список стоящих на учете в Москве синих машин типа внедорожников с номером 128, и обещали скоро сообщить данные по подмосковным машинам. В Москве таких машин оказалось всего несколько десятков, наверно, синий цвет не очень популярен. Антуан допросил Байрамыча, не приезжал ли раньше кто к его родственникам на синей машине. Тот сначала все возмущался, что он не видит никаких оснований считать, что его племянники причастны к похищению Маши. Почему они думают, что раз там были кавказцы, то это его родственники, мало ли в Москве лиц кавказской национальности. Но потом вдруг вспомнил, что одного из его троюродных или четвероюродных племянников по имени Тофик часто подвозил на рынок парень на большой синей машине, номера он не помнит, но вроде там единица и была. И даже ему кажется, что парня этого вроде бы Колей звали, а лет тому около тридцати.
   В списке владельцев синих машин было два Николая, один 28, а другой 62 лет. Это была уже зацепка. Антуан с сотоварищи тут же отправился по адресу молодого Николая, указанному в базе данных, а Нина с мужем и посеревшим с лица Байрамычем договорились быть с ним на связи и подъехать туда попозже. А пока они на машине Витька поехали на квартиру к Тофику, которую Байрамыч снимал для него и еще трех родственников мужского пола. На квартире в это время находился всего один Байрамовский племянник, который рассказал, что Тофик и Рашид себя вели в последнее время очень странно и все хвалились, что скоро разбогатеют. А где они, он не знает. Да, Николая он знает, знает также, что у его родителей есть дача в ближнем Подмосковье, куда он иногда приглашал на шашлыки Тофика с Рашидом, и он там тоже раз был, они с девушками без комплексов развлекались. Нет, адреса не знает, но показать в случае чего может. А что случилось-то, дядя КостА?
   Его тоже посадили в машину и поехали теперь навстречу Антуану. Тот с группой уже побывал по адресу, на который была зарегистрирована машина, но там никого не было. Поэтому за квартирой оставили наблюдение, а сами решили съездить проверить дачу, раз ничего другого пока не оставалось.
   По дороге Нина кричала, что своими руками задушит Байрамовских племянников, на что тот отвечал, что если они виноваты, он убьет их сам, вах, какой позор на всю его семью.
   В общем, Мари, можно сказать, очень повезло. Ведь в этот день могла быть плохая погода, и старухи бы сидели дома и не увидели, как ее похищают, старухи могли бы не запомнить цвет машины, а тем более ее номер, компьютер с базой данных мог бы в этот день сломаться, машина, на которой ездил Николай, могла бы быть зарегистрирована не на него, племянника Байрамыча, который рассказал про дачный дом, могло бы не оказаться на месте, или он мог ничего не знать про этот дом, или бы бандиты поехали куда-нибудь еще. В общем, куча случайностей позволила найти Мари всего через несколько часов после того, как ее похитили. Может, ее все-таки берег бог, в которого она больше не верила и которого не уважала?
   ...Очнулась Мари, когда кто-то из бандитов окатил ее холодной водой. Лицо ее было залито кровью, так что она ничего не видела. Ее подняли вместе со стулом, в лицо плеснули еще воды, чтобы смыть кровь. Потом вытащили кляп изо рта.
   - Ах ты, гадина, убежать хотела?! От нас не убежишь. Говори, сучка, что надо делать дальше с волосами, чтобы желания исполнились?
   - Я не понимаю, о чем вы говорите, - простонала Мари, у которой язык во рту затек от кляпа и не шевелился.
   - Ах, она не понимает! - и Мари влепили пощечину. - Смотри сюда!
   На колени ей бросили фотографии, где веник сам собой подметал пол, а тряпка стирала пыль с полок, а ящики висели в воздухе, собираясь сами собой взгромоздиться друг на друга.
   - Ну, что ты на это скажешь? Давай признавайся, как это получается!
   - Не скажу, - сказала Мари и опять получила удар по лицу. Кровь из разбитых губ и носа залила весь свитер.
   - Где там у тебя утюг, давай его сюда, - приказал главарь одному из бандитов, наверно, хозяину этого дома.
   Мужчина быстро принес утюг и включил его в розетку.
   - Давайте, разложите ее на столе и заголите живот.
   Мари застонала, представив себе, что сейчас произойдет, и быстро сказала:
   - Ладно, ладно, не надо утюга, я все расскажу. Чтобы задуманное сбылось, надо сжечь волос и произнести вслух желание. Только у вас все равно ничего не получится, я должна это сделать сама.
   - Так мы тебе и поверили!
   Бандиты наперегонки бросились к состриженным волосам Мари. Отпихивая друг друга, каждый ухватил, сколько мог, и начал загадывать желания. Конечно, ни одно из них не исполнилось.
   - Я же вам сказала, у вас не получится, я сама должна все сделать.
   Бандиты опять сунули ей в рот кляп и ушли на совещание в соседнюю комнату. Посовещавшись, вернулись, вытащили кляп, и главарь сказал:
   - Сейчас мы сожжем один твой волос, а ты очень медленно, так, чтобы мы могли контролировать, скажешь, чтобы на столе появился лимон, - главарь посмотрел на недовольно загудевших приятелей и поправился, - нет, пять лимонов зеленых.
   Несмотря на боль от разбитого лица, Мари не потеряла способности удивляться.
   - А почему зеленых?
   - Ну, а каких еще, не деревянных же?! Ну, давай, делай, что сказано! А если начнешь произносить какие-нибудь другие звуки, получишь по морде и горячий утюг на живот. Так что без дураков, пожалуйста.
   - Говорю же вам, я сама должна сжечь волос, а не вы! И волос вырвать должна тоже сама.
   На самом деле Мари вовсе не была уверена в том, что выдергивать и жечь волос должна была сама, так как никогда не проверяла этого экспериментально. Но то, что состриженный волос не годится, она знала, так как у него нет корешка. И произносить желание вслух ей вовсе было не нужно, достаточно было бы только подумать его, а сказала она это просто так, чтобы обмануть бандитов.
   - Ну ладно, мы освободим тебе одну руку, но только попробуй сделать что-нибудь не так!
   Ей развязали руки, левую руку крепко перехватил один бандит, а правую, держа за запястье, поднесли к голове. Мари вырвала один волос, который у нее тут же отобрали, а в руку вложили горящую зажигалку и поднесли к волосу, находящемуся в руках у другого бандита.
   Конечно, Мари нужно было воспользоваться шансом и постараться немедленно освободиться из плена, но уж очень ей было любопытно, что же такое собираются делать бандиты с зелеными лимонами. Потому легкомысленная девчонка произнесла и задумала именно то, что приказали ей ее мучители. В результате, как только волос догорел, каждого из них стукнул по макушке и тут же с громким звуком отскочил большой зеленый лимон.
   Бандиты сначала взбесились и опять хотели побить Мари, но потом им стало так смешно, что они прямо по полу от смеха покатились.
   - Нет, ну что за дура! - хохотали они. - Правильно ты ее курицей с золотыми яйцами назвал, то-то и есть, что курица настоящая. Это ж надо так буквально все понимать, деревенщина ты рязанская бестолковая. Лимон, курица, это значит миллион. Понимаешь, пять лимонов - значит пять миллионов зеленых. Давай, действуй.
   И опять поднесли ее руку к волосам, а потом к зажигалке. Теперь Мари уже догадалась, чего на самом деле они от нее хотят, но обиделась за курицу и деревенщину, и на этот раз с потолка на бандитов посыпался дождь из слегка подтаявших зеленых драже M&Ms. Дождь, а вернее, град лупил и лупил их по головам, отдельные конфетки прилипали к волосам и одежде. Когда на полу образовался слой в несколько сантиметров, бандиты, наконец, опомнились и словами и тумаками доходчиво объяснили Мари, что они на самом деле имели в виду.
   - Дяденьки, не бейте меня! Сказали бы по-человечески, что вам нужно, давно бы все получили.
   И в третий раз бандиты поднесли ее руку к волосам, и в третий раз зажгли зажигалку, предупредив девушку, что ей будет очень плохо, если сейчас опять произойдет что-нибудь не то. Мари поняла, что теперь дело нешуточное, поэтому, когда огонь коснулся волоса, она загадала про себя, чтобы ее немедленно спасли. А вслух произнесла:
   - Ну, вот и все.
   Возмущенный главарь собрался было опять ее ударить, но в этот момент в дом ворвалась группа захвата во главе с Антуаном. У одного из бандитов был пистолет, но он даже не успел его выхватить. Всех быстро уложили на пол лицом в M&Ms'ы и скрутили, при этом каждый получил в глаз. Мари развязали и оказали первую помощь тем, что было в аптечке милицейской машины. Потом Нине и ее команде дали знать, что можно заходить, и начали составлять протокол. Нина с мужем тут же бросились к Мари, указывавший дорогу родственник Байрамыча скромно притулился у дверного косяка, а сам Байрамыч достал из кармана нож, нажал на рукоятке кнопку - выскочило длинное лезвие, и бросился с ножом на своих племянников. Ему наперерез бросился Антуан и сбил с ног мощным ударом в челюсть. Челюсть хрустнула.
   - Извини, дед, но куда ты лезешь, идиот старый, хочешь, что ли, окончить свою жизнь в тюрьме из-за этих подонков? Не бойся, они не уйдут от правосудия, но накажет их Российский суд, а не твой самосуд. Вызывайте, ребята, скорую, - обратился он к подчиненным, - я ему, кажется, челюсть сломал. Маш, ты-то как? Тебе врач требуется? Выглядишь ты, мягко говоря, не очень хорошо.
   Он, жалея, провел рукой по разбитому Машиному лицу, но та только скривилась от боли.
   - Не надо скорую вызывать. Сейчас я его челюсть вылечу, да и себя тоже, дай только выйду в другую комнату, чтобы никто не видел, - прошептала она ему на ухо.
   Нина и Витек, поддерживая девушку с двух сторон, вывели ее в коридор. Следом вышел Антуан.
   - Маш, челюсть старику ты, пожалуйста, вылечи сейчас, а то у меня неприятности по службе могут быть, а сама уж потерпи до дому. Скорую же все равно надо вызывать, врачи должны освидетельствовать тебя на предмет тяжести телесных повреждений.
   Мари это совсем не понравилось, но делать нечего, пришлось терпеть. А для Байрамыча она пожелала неполное устранение последствий удара - все ведь видели, как Антуан отправил его в нокаут. Для правдоподобия Нина подошла к сидящему на полу и стонущему хозяину и, ощупав его лицо, авторитетно заявила:
   - Не вой, цела твоя челюсть. Нету у тебя никакого перелома.
   Вскоре приехали врачи, установили у Мари легкие телесные повреждения (ничего себе легкие, возмутились Нина и Мари, если легкие, почему же мне так тяжело) и ушиб челюсти у Байрамыча. На связанных бандитов с синяками под глазами посмотрели вскользь: медицинская помощь не требуется.
   Нину проинструктировали, как быстрее избавить племянницу от синяков, сказали, какую мазь накладывать Байрамычу на челюсть, после чего им разрешили ехать домой. Антуан же со своими ребятами запихали бандитов в машину и поехали нести свою нелегкую службу дальше.
   По дороге Байрамыч все сокрушался, что ему не дали расправиться с непутевыми родственниками, и угрожал сидевшему рядом путевому, что "если он хоть что, то он ему сразу то". Бедный племянник непрерывно повторял, что он матерью клянется, он тут ни причем. Хозяин так всем надоел своими угрозами, что Нина не вытерпела и опять велела ему заткнуться.
   - Грубая ты женщина, Нина Ивановна, - только и сказал он и замолчал, обидевшись.
   ...Наконец приехали домой. На звук поворачивающегося в замке ключа не прибежал встречать их, как обычно, Шарик. Что это с ним? Собаку нашли лежащей на кухне в луже мочи, без всяких признаков жизни. Живот его как-то странно вздулся.
   Все трое сгрудились вокруг пса на коленях.
   - Эрни, миленький, ты жив?
   Никакой реакции.
   - Убили, гады! - Нина поднялась с колен, задрала голову вверх, к люстре, и завыла.
   Витек потрогал Шарику нос - горячий, положил руку на грудную клетку - вроде сердечко бьется, но еле-еле.
   - Ну, Машка, давай, докажи, что ты настоящая волшебница, а не шушера какая!
   - Сейчас починю, - сказала Мари и вырвала несколько волосков из оставшейся недобритой части прически.
   Через какое-то, не очень долгое время - Мари только успела подтереть лужу - ребра Шарика, сломанные ударом бандитской ноги, правильно срослись, он открыл глаза, шатаясь, поднялся на ноги, вильнул хвостом Мари и хозяину, ткнулся холодным носом в их руки, окончательно пришел в себя и удивленно залаял на воющую хозяйку.
   Услышав лай, Нина сразу же прекратила выть и начала плакать от радости.
   - Одни проблемы с этими бабами, одну от бандитов спасай, другая воет на люстру, как волк на луну, - тяжело вздохнул Витек и пошел просить соседку-медсестру, чтобы та сделала его жене успокаивающий укол.
   А Мари взяла вонючего Шарика и понесла в ванную мыть.
   После укола Нину уложили в постель, и та забылась тяжелым сном, а Мари с Витьком молча сидели на диване и переживали случившееся. Время от времени Мари всхлипывала, и тогда Витек гладил ее шершавой ладонью по полуобритой голове и повторял: "Ну-ну, успокойся, все уже прошло". Шарик сидел между ними и то и дело пихал под локоть то одного, то другого, требуя, чтобы его тоже гладили. Этот быстро забыл все свои несчастья.
   - Ты, Машка, потерпи, не расти себе волосы пока, тебя сейчас будут часто на допросы вызывать как потерпевшую. И синяки все не убирай, а то, во-первых, подозрительно будет, а во-вторых, твои синяки этим гадам - отягчающее обстоятельство, а если их не будет, то вроде они над тобой как и не издевались.
   Мари кивнула, но ей все это совсем не понравилось. Как она в колледж будет в синяках ходить и с обритой наполовину головой? И времени у нее нет по милициям расхаживать.
   Поэтому ночью она промучилась головной болью, зато наутро была как новая. В отличие от Нины и Витька, еще не отошедших от вчерашнего.
   - Маш, ну просил ведь, - укоризненно начал Витек за завтраком, но Мари ответила гордо:
   - Я знаю, что делаю!
   А дальше произошло нечто странное. Позвонили из того отделения милиции, которое Нина вчера грозилась разнести, и которое осталось целым только потому, что она так до него и не добралась, и попросили Мари прийти в сопровождении кого-нибудь из взрослых. Для серьезного разговора, как сказали.
   Пошли все втроем. В отделении им заявили, что задержанные вчера бандиты сидят у них, что на допросе они мололи какую-то чепуху про волшебные волосы и видно, что они совершенные придурки, но не представляют большой общественной опасности. Так что, может, договоримся и не будем большое дело заводить? Они заплатят штраф за незаконное производство конфет и посидят пятнадцать суток за хулиганство. И вам заплатят за моральный и физический ущерб, - он посмотрел на Мари и удивился, не увидев ущерба, занесенного в протокол задержания. - Это будет им уроком на всю жизнь.
   Нина стала возмущаться и опять грозилась разнести отделение, но Мари остановила ее.
   - Приведите задержанных, хочу на них посмотреть, - распорядилась она, как будто была здесь главной.
   Но следователь принял это за должное и велел привести бандитов.
   В комнату один за другим вошли пять вчерашних мерзавцев, почему-то в верхней одежде. Они встали в ряд и, потупив головы, стали теребить в руках шапки.
   - Прости нас, Мария Петровна, мы больше не будем! - голосами мышей-хулиганов из мультика про кота Леопольда взмолились они.
   - Правда не будете? - строго спросила Мари.
   - Ей-богу, вот-те крест, Аллахом клянемся, да не померкнет звезда Давида во веки веков, будем жить только по закону.
   - Ладно. Повелеваю: вам двоим отправляться в свои деревни и работать там на благо отчизны, - приказала она родственникам Байрамыча. - Чтобы вашему дядьке за вас никогда больше стыдно не было. Вы двое, - указала она на Николая и еще на одного бандита, - с сегодняшнего дня прекращаете пить и употреблять наркотики, и завтра же устроитесь на работу водителями автобусов. И чтобы пешеходов на зебре всегда пропускали! А ты, - ткнула она пальцем в главаря, - отсидишь свои пятнадцать суток. Не за меня, за Шарика. А потом пойдешь работать в общество защиты животных. И смотри у меня!
   - Спасибо тебе, Мария Петровна, все будет сделано, как ты сказала, - отчеканили бандиты и поклонились Мари до пола.
   Затем они развернулись и строевым шагом направились к выходу.
   - Стоять! - рявкнула Нина.
   Бандиты повернулись на девяносто градусов и встали по стойке смирно.
   - Тетя Нина, в чем дело?
   - Ты что же это делаешь, глупая девчонка!? Они преступники, а ты их так, безо всякого наказания отпускаешь? Они сейчас выйдут отсюда и опять примутся за свое.
   - Не примутся, я знаю.
   - Не примемся, не примемся, клянемся, что никогда больше не будем закон нарушать, - принялись уверять бандиты.
   - Нет, все равно я не могу допустить, чтобы они так просто ушли. Я им отомщу. За тебя и за Эрни.
   И она подскочила к бандитам и по очереди ткнула каждому в глаз кулаком. А главарю даже два раза. Те терпеливо снесли удары.
   Когда Нина успокоилась, (бывшие?) бандиты опять построились и опять строевым шагом отправились туда, куда им приказала Мари. Теперь у каждого синяк был не под одним, а под обоими глазами. Главаря на выходе отделили от остальных и повели в камеру, а четверых других бандитов выпустили на свободу.
   - Ну вот и хорошо, ну вот и ладненько, все закончилось полюбовно, и у нас по отделению процент преступности остался на уровне прошлого года, - довольно потирая руки, произнес следователь.
   Оказывается, Нина еще не совсем успокоилась.
   - Ах ты, бюрократ поганый, процент его беспокоит, а на людей тебе наплевать! Это из-за процента вы вчера не хотели Машу искать?!
   И она засветила в глаз и ему тоже.
   - Ну, это уже лишнее, - сказала Мари.
   - Ничего, я думаю, ему только полезно будет, - возразил Витек.
   И они с трудом оттащили Нину от следователя.
   - Я вас сейчас привлеку к ответственности за дебош, - сказал следователь, потирая ушибленное Ниной место и собираясь уже нажать какую-то кнопку на столе, но Мари его остановила:
   - Никуда вы ее привлекать не будете!
   - Ладно, как скажете, Мария Петровна, - без возражений согласился тот и снял палец с кнопки.
   И Мария Петровна, подписав какие-то бумаги и не очень любезно попрощавшись с ним, взяла под руки тетю Нину и Витька, и они ушли из милиции.
   - Да, здорово ты их всех приложила, - сказал Витек Нине, - И ты тоже молодец, Маша. Хотя не знаю... Они прям зомби какие-то стали. Какое имеешь ты право так поступать с живыми людьми?
   - А они какое имели право так поступать со мной и Шариком? Такие ни перед чем не остановятся. Мало того, что они меня убить грозились, говорили, что закопают, так они меня еще курицей обзывали. Пусть уж лучше будут заколдованными на положительные поступки.
   - А уверена ли ты, что твое волшебство будет действовать все время, а не кончится минут через десять?
   - Не уверена... Хотя вот на балу я задумала, чтобы Антуан обратил на меня внимание, так он и до сих пор обращает, - она довольно хихикнула. - На всякий случай я проверю их через какое-то время, призову к себе. ...Ладно, мне пора в колледж, и так уже два урока пропустила.
   Витек отвез ее на занятия, а потом завез Нину на рынок, проводил до магазинов Байрамыча. Продавщицы сказали, что хозяин находится за воротами рынка вместе со своими родственниками.
   - Ну, как твоя челюсть? - пожав ему руку, спросил Витек.
   - Да ничего, спасибо, почти не болит. Синяк только небольшой остался, его мне жена запудрила. Ты лучше посмотри, что с моими, как их твоя любезная супруга называет, абреками, произошло. Я с ними со всеми вчера вечером серьезный разговор имел, наверное, я их очень сильно напугал.
   Байрамыч стоял у микроавтобуса, в котором сидели его "племянники". Некоторые из них держали на коленях большие баулы. Все были чисто выбриты. Увидев обращенные на них взгляды дядьки и Витька, они широко добродушно заулыбались и приветственно замахали руками. Золотые фиксы с зубов куда-то исчезли.
   - Вот, некоторые решили почему-то уехать, кто в армию пойдет служить по контракту, кто на родину возвращается, школу заканчивать собираются.
   - Молодец, Байрамыч, хорошо ты их проработал, - сказали ему Нина с Витьком, и, переглянувшись между собой, понимающе усмехнулись.

* * *

   После этого страшного события, которое вполне могло окончиться совсем не так благополучно, Нина запретила Мари убираться на рынке без нее и вообще старалась как можно реже отпускать ее без провожатых. Впрочем, Мари была так поглощена учебой и танцами, что на остальное у нее времени было совсем мало. А если она и ходила в кино или на концентры, то только с компанией, а домой ее всегда провожали Антон или Павел.
   Однажды в выходной Мари сидела за компьютером у Сергея Алексеевича. Учитель в это время отдыхал после обеда (привезенного Мари от тети Нины и разогретого на плите) в кресле у телевизора, одновременно посматривая на экран, почитывая газету, покуривая сигарету и мирно посапывая, что было совсем уж нехорошо с точки зрения противопожарной безопасности. А Мари все пыталась открыть какой-то файл или, может, залезть на какой-то сайт, но все время получала отлуп: "Неверно указан адрес". После одной из таких неудавшихся попыток она о чем-то надолго задумалась, а потом, почесав затылок, обратилась к Сергею Алексеевичу, который к этому моменту уже начал довольно громко похрапывать:
   - Дядь Сереж, тут нам по физике кое-что о свойствах времени рассказывали, но физик так сложно говорил, что я ничего не поняла. Может, ты мне объяснишь?
   - Ну, давай, - зевнув, безо всякого интереса ответил Сергей Алексеевич, - хотя в физике я не силен.
   - Я спросила у него, почему нельзя попасть в прошлое. - И, заметив испуганный взгляд сразу проснувшегося учителя, быстро успокоила: - Да ты не бойся, не говорила я ему ни слова о том, что я волшебница. Будто бы просто так спросила. Так вот, он все нес околесицу про какую-то относительность, что за относительность такая, я не поняла, и про причинно-следственную связь, которую почему-то нельзя нарушать. Про это я тоже ничего не поняла. Но в конце он сказал, что в принципе ничему не противоречит и существует титиорическая возможность...
   - Чего-чего??? Какая возможность?
   - Ну, не знаю, может, тетеорическая?
   - Все равно не понял. Ладно, продолжай, по ходу разберемся. - Он опять широко зевнул.
   - Ну, он говорил, что никак нельзя вернуться в прошлое, которое уже прожито. Однако титиорически, или как его там, можно попасть в некоторые моменты прошлого, в которых ты еще не был, хотя практиотически это и неосуществимо.
   - Теперь понял, практически-теоретически. То есть теория этого не запрещает, а практически ты туда никогда не попадешь. И что из этого следует?
   - А то и следует, что надо мне еще разок попробовать. Я-то ведь, когда пыталась домой вернуться, все хотела попасть в то время, в котором уже была, хотела изменить прошлое, а это, как сказал наш физик, теотерически невозможно из-за причинно-следственных связей, а вот...
   - Теоретически, Маша, от существительного теория, ну хватит кривляться, право!
   - Не важно, пусть теоретически, я вот думаю, надо бы попробовать вернуться в прошлое, в котором я еще не была. Например, меня мать сюда в воскресенье заслала, так надо загадать вернуться в понедельник. А то я-то ведь все в пятницу попасть пыталась... Сейчас же и попробую!
   И она уже потянулась к голове, чтобы вырвать волос, но Сергей Алексеевич успел схватить ее за руку:
   - Постой, погоди, а как же колледж, музыка? Столько сил на образование положили, неужели все бросишь? А как же Нина Ивановна, Виктор Тимофеевич, Шарик, а я, наконец? Исчезнешь, ни с кем не простившись?
   Мари остановилась:
   - Да, действительно, нехорошо получается, да еще у меня через неделю зачет по фортепьяно. Как же быть? Ладно, я только туда и сразу назад. На маму посмотрю, ведь очень соскучилась. Простила ли она меня? Да и получится ли еще?
   - Получится или нет, не знаю, только если получится, мама твоя тебя никуда больше не отпустит. Я думаю, она давно тебя простила и очень скучает. И больше ты сюда никогда не вернешься. Все, не буду больше с тобой заниматься, расстройство одно, только время зря терять.
   - Ну ладно, немного погожу. ...А может, опробовать сначала на Антуане? Его не жалко. Отошлю его назад и загадаю, чтобы, если получится, от него какой-нибудь знак вернулся? Точно, это-то можно прямо сейчас попробовать, не откладывая.
   И она опять потянулась к волосам. И Сергей Алексеевич опять успел схватить ее за руку.
   - А ты у Антуана спросила, хочет ли он в прошлое? Он же живой человек, а вы со своей матерью с ним, как с вещью обращаетесь. То туда, то сюда, не спрашивая. А может, ему тут больше нравится? Я даже в этом больше чем уверен.
   - Ну, а что же мне делать? Я к маме хочу!
   И Мари захныкала как маленькая.
   - Ну, в каникулы летние попробуй. А возьми меня с собой, а? Я ведь преподаю еще и историю Франции, и было бы здорово посмотреть на эту историю изнутри.
   Потом учитель и ученица еще долго делили шкуру неубитого медведя и пришли к такому вот консенсусу: они попробуют вместе отправиться в семнадцатый век, но не сейчас, а во время летних каникул, когда оба будут свободны. Если получится, побудут там некоторое время и вернутся к началу осенних занятий. А если мать будет возражать и не пускать, Сергей Алексеевич попробует ее уговорить. А если не удастся, то ведь Мари и сама волшебница, и ее волшебные силы, наверно, не слабее материнских.
   На том и порешили. Но до каникул было еще долго. Мари старалась не заводить об этом разговор лишний раз, чтобы не бередить раны. И никто бы, глядя на нее, не подумал, что она безумно скучает по дому и по матери. Только иногда, слыша по радио какую-нибудь песню о материнском сердце или про то, что "Ой, мама-мама, как же ты была права!", Мари вздыхала и украдкой роняла слезинку.
   И с нетерпением ждала каникул. Честно ждала, не предпринимая попыток отправиться домой раньше. Во-первых, обещала учителю. А во-вторых, жутковато что-то было одной, вдруг еще не туда попадешь. С дядей Сережей как-то не так страшно отправляться в неизвестность, почти как в Париж в марте.
   До самых каникул достойных упоминания событий в ее жизни не было, если не считать долгожданной поездки в Березовку.
   Весна в том году была поздняя и холодная, каждый день лили заливные дожди и залили все вокруг. Прямо как в прошлом году в Дюропэ. То есть, конечно, не в прошлом году, а 310, вернее, уже почти 311 лет тому назад. Картошка, которую посадили, как водится, на праздник Победы, вся сгнила в ледяной воде, и в конце мая Нина с Витьком поехали помогать родственникам сажать ее заново. И Мари с собой взяли.
   Из-за непрерывных дождей дорогу совсем развезло, пока доехали до деревни, два раза застревали. Все в грязи вымазались, когда машину вытаскивали. Больше всех вымазался Шарик, хотя от него толку тут как раз не было, как, впрочем, и всегда. До родного Нининого дома доехать так и не удалось. Застряв, и весьма основательно, в очередной раз на подъезде к Березовке, бросили машину прямо на дороге (потом трактор возьмем за бутылку, вытащит и до твердой дороги дотянет), взяли вещи и пошли, меся грязь сапогами, через всю деревню пешком.
   Было довольно тихо, на улице никого. Неожиданно с чьего-то огорода раздался громкий крик:
   - Полиночка, ты будешь за своими курями смотреть или нет!? Опять они мне всю рассаду выклевали! Если еще хоть раз твою курицу у себя на огороде замечу - я ее зажарю, так и знай. И никаких претензий мне потом не предъявляй!
   В ответ послышались какие-то вопли. Потом на улицу из соседних домов выскочили две толстые женщины и начали кричать и замахиваться друг на друга.
   Тут с ними поравнялись Нина с Витьком. Мари немного отстала, пытаясь взять на поводок Шарика, прикидывавшего, с какого боку лучше ухватить ковылявшую по дороге бесхозную утку.
   - Здорово, бабоньки! По какому вопросу скандалите? - дружелюбно поинтересовался Витек.
   Завидев приезжих, бабы сразу перестали орать и радостно поздоровались с Ниной и ее мужем - нечастыми гостями у них в деревне.
   - Полина, да ты, никак, опять беременна! - удивилась Нина. Это каким же по счету?
   - Да чего там, восьмым всего лишь.
   - О господи! Да как же ты с ними со всеми справляешься?
   - Да никак не справляюсь, Нина. То один заболел, то другой в школе нахулиганил, то третий пальто порвал. А она, - Полина кивнула на соседку, - все придирается, что за курами не смотрю. Где мне за всем усмотреть-то?
   - А на хрена было стольких рожать, если усмотреть не можешь!
   - Тебя не спросила!
   И женщины уже собрались было вцепиться друг в другу в волосы, но увидели подошедшую к ним незнакомую Мари и, тут же забыв о своих агрессивных намерениях, хором спросили:
   - А это кто такая с вами?
   - Это моя воспитанница, дальняя родственница, Маша зовут.
   Бабы не отставали:
   - Это чьих же будет?
   - Да вы не знаете, наверно. Это покойного Пастухова Петра дочка.
   - Это какого же Пастухова? Это Петра, что ли, из Якушкино, который погиб по пьяни в девяносто шестом не то девяносто седьмом году?
   Мари, хоть и понимала, что тетки принимают ее за кого-то другого, не удержалась:
   - Вовсе мой отец не по пьяни погиб. Несчастный случай на работе.
   - Ну да, ну да, а то мы не знаем, из-за чего на работе несчастные случаи случаются. А мать ее, как же это ее звали, Файка, что ли? Она потом сразу в город уехала. И где она теперь? Замуж больше не вышла, чем занимается?
   Не обращая внимания на дергавшую ее за рукав тетю Нину, Мари опять не выдержала:
   - Мою маму Франциской зовут.
   - Ишь ты, Франциской! Это как же уменьшительно-то, Франька, что ли? Ну и имечко! А мы-то всю жизнь думали, она Фаина, Файка. А она, вишь ты, оказывается, Франциска. А мы-то думали, Файка. Всю жизнь ее Файкой звали. А она, оказывается, Франциска. Это же кем надо быть, чтобы дочь так назвать, вот уж учудили ее родители так учудили. А все равно все ее Фаиной звали, хотя она, оказывается, вовсе не Фаина, а Файка, Франциска какая-то...
   Баб так заклинило на этой теме, что они даже не заметили, как Нина, Витек и Мари попрощались с ними и продолжили свой путь.
   Пообщавшись с родственниками и пересадив картошку, на следующий день они отправились в обратную дорогу. Местный тракторист вытянул их машину до асфальтового шоссе. По дороге Мари спрашивала у Витька, почему к деревне до сих пор хорошего подъезда нет. Вот во Франции вокруг каждого поля асфальтовая дорога, не говоря уже про дороги к населенным пунктам.
   - Потому что плохие дороги - основной признак России. Кто-то из классиков, не помню кто, давно сказал, что в России две проблемы - дураки и дороги. Конечно, и других проблем полно, не перечесть, но они следствие этих двух. Так что если все дороги починить, Россия уже будет не Россия. Надо же сохранять индивидуальность, чем-то от других стран отличаться.
   - Ну что за чепуху несешь? - рассердилась Нина.
   Мари поняла, что Витек шутил, но юмора не поняла и решила попозже детальнее разобраться в этом вопросе.
   ...Березовка Мари не то чтобы совсем не понравилась, но понравилась не очень. Чего тетя Нина так ее нахваливала? Лес, конечно, есть, и не меньше, чем в Дюропэ, даром, что триста лет прошло, речка, опять же, на месте, не Щже их реки, и говорят, что глубокая, и рыба ловится. Так же над рекой свешиваются в воду плакучие ивы. Все почти, как дома, даже своя Полина с кучей огольцов и непослушными курами имеется. Только вместо винограда и оливок отцветают вишни и яблони. Родной дом Нины гораздо больше, чем у них с матерью был, но с точки зрения удобств как будто в семнадцатом веке так и живут. Водопровода нет, туалет на улице. Ну, только что электричество имеется. А так похоже, конечно, на Дюропэ, да все не то. И самое главное, мамы тут нет.
   И с еще большим нетерпением стала Мари ждать летних каникул.

* * *

   Наконец были сданы все зачеты и экзамены в колледже, а в институте, где работал Сергей Алексеевич, кончилась сессия, и у него начался отпуск. Наступил долгожданный день, когда Мари и ее учитель намерились отправиться в прошлое.
   Загодя Нина заставила их сделать прививки от разных инфекционных заболеваний, которых было так много в прошлом, вроде оспы, малярии и чумы. Так что к поездке подготовились серьезно. И вдруг незадолго до дня "Х" Мари заявила Сергею Алексеевичу, что не возьмет его с собой, так как он, во-первых, без бороды, а во-вторых, в очках.
   - Но ведь мы с тобой видели в Версале и Лувре портреты Людовика XIV, нет у него никакой бороды. Да и из истории России известно, что Петр Первый собственноручно отрезал боярам бороды, чтобы они были безбородыми, как в Европе.
   - Не знаю, что там у Людовика и Петра Первого, а у нас в деревне все мужики с бородами. Не отпустишь бороду - не поедешь в прошлое.
   Ничего не поделаешь, Сергей Алексеевич согласился отпустить маленькую недельную бородку. Большую бороду лопатой он отращивать наотрез отказался, уверив Мари, что и так сойдет: он человек городской, а горожане и в семнадцатом веке в большинстве без бород ходили.
   С очками было сложнее. Близорукость у Сергея Алексеевича была с детства. Без очков он видел плохо, а очков в глухой провинции семнадцатого века быть не могло. Мари пыталась восстановить ему зрение с помощью волшебства, но у нее почему-то не получилось. Вернее, получилось на несколько дней, а потом зрение опять упало до первоначального уровня. Черт его знает, что за волшебство у нее такое, никогда не знаешь, чего от него ждать и ждать ли чего. Но дядя Сережа нашел выход - сменил очки на линзы.
   Без очков, с роскошными седоватыми волосами и маленькой бородкой он стал похож на одного известного артиста. Женщины, ау, где вы?
   Накануне вечером Мари виделась с Антуаном и взяла у него письмо для родителей, которое в случае удачной временнСй телепортации обещала как-нибудь передать. Сам он путешествовать с ними в прошлое наотрез отказался:
   - Да ну его, это прошлое, неинтересно мне там теперь. А потом, как представлю себе, что дома мать будет плакать и заламывать руки, сестры с презрением отворачиваться, а отец еще, чего доброго, и по морде даст, так всякое желание отправляться туда совсем пропадает. Да и работы сейчас очень много, так как все в отпусках, и надо подменять товарищей.
   Ранним утром, задолго до назначенного времени, раздался звонок в дверь. Открыла Нина, которая уже давно от волнения не спала. В прихожую не вошел, а ввалился Сергей Алексеевич с огромным рюкзаком за спиной, под тяжестью которого он согнулся почти пополам.
   - Что это ты с собой тащишь? - удивленно глядя на рюкзак, спросила Мари.
   - Ну, как что, смену белья, свитер и запасные джинсы, сапоги резиновые, спальный мешок, провизия некоторая: консервы, тушенка, сгущенка, сигареты. Опять же, коробку конфет в подарок для твоей матери взять надо? Надо! Ну и так, кое-что по мелочи...
   - Господи, дядь Сереж, ты хоть иногда думай! Зачем тебе все это, когда рядом с тобой волшебница!? Единственно, что нам нужно - это полная зажигалка, чтобы было чем волосы жечь. С едой проблем не будет, а вот если нас с этим рюкзаком, тушенкой и резиновыми сапогами кто-нибудь в прошлом увидит, будут, как Витек ммм... Тимофеевич говорит, очень большие проблемы.
   - Может, мобильный телефон возьмете? Хоть связь будет, как весной, когда вы в Париж ездили, - выдала идею Нина.
   - Теть Нин, ну вы чего, ей-богу, откуда в семнадцатом веке зона покрытия?
   Нину, не разбирающуюся в принципах мобильной связи, подняли на смех. Не понимали, глупые, что она просто пошутила, чтобы хоть немного снять висевшее в воздухе напряжение.
   - Эх, Серега, как это ты не боишься в такую авантюру ввязываться? - спросил Витек. - Вдруг там застрянешь? Ладно, Машка - жалко будет, конечно, если она не вернется, мы к ней привыкли, но она ведь домой отправляется. А тебя какого черта туда несет!?
   - Ну, застряну и застряну. Не пропаду. В случае чего Маше опорой буду, все ребенок под приглядом. А тут я все равно никому не нужен. Никто и не вспомнит, если не вернусь. Ни семьи у меня, ни детей.
   - Ну, это уж ты чересчур, - возразила Нина. - Мы вспомним, потом, сестра у тебя есть, вспоминать будет, сослуживцы, наконец.
   - Да уж, особенно сослуживицы будут вспоминать, - с горькой иронией произнес Сергей Алексеевич. - Ладно, дело решенное, давай, Маша, приступай.
   Мари, хоть и не была вполне уверена, что из их затеи что-нибудь получится, попрощалась с тетей Ниной и Витьком, чмокнула в холодный мокрый нос Шарика, взяла под руку Сергея Алексеевича, сожгла волос и загадала желание вернуться к маме в понедельник после того воскресенья, когда она с ней поругалась. Увы, ничего не произошло. Она сожгла еще несколько волосков и загадала еще несколько видоизмененных желаний, но все с тем же успехом, вернее, неуспехом.
   Мари с учителем расстроились, а Нина так даже обрадовалась, что ничего не вышло - ей так спокойнее.
   - Ну вот и все... Так и не увижу маму никогда. А ты, дядя Сережа, только зря рюкзак собирал. Вот они - теоретическая возможность и практическая невозможность, о которых физик говорил.
   Она долго грустно молчала, сидя на диване без движения.
   Потом, как водится, опять поели. После кофе Мари пришла в голову новая идея, она хлопнула себя по лбу, сожгла еще один волос и... исчезла.
   - Надо же, никак удалось?! - воскликнул Витек.
   - А я, а как же я? - растерянно обращался к Нине и Витьку учитель, - она ведь обещала меня с собой взять.
   От такого вероломства он расстроился еще больше, даже губы у него дрожали.
   - Все, ухожу, ни минуты больше не останусь в этом доме.
   Как будто это Витек и Нина были виноваты в том, что Мари его обманула.
   Он с трудом надел рюкзак, взялся за ручку входной двери и... тоже исчез.
   - Ну вот, все и кончилось, - с грустью сказала Нина. - Кто знает, вернутся ли они. Прям осиротели мы с тобой, отец.
   - Да уж, - согласился Витек, - Ну, поехали на дачу, что ли.
   - Ты что, надо подождать, она же обещала знак дать, что все в порядке.
   - И сколько ты будешь ждать этого знака? Ты же видела, у нее не с первого раза получилось. И потом, если захочет, ее знак нас везде достанет.
   Витек все же настоял на немедленном отъезде. И правда, знак от Мари их достал, да еще как достал! Минут через сорок после того, как они выехали из дому и уже свернули с окружной дороги на шоссе, ведущее к даче, на крышу машины с грохотом упал тяжеленный учительский рюкзак. Витек резко затормозил и быстро съехал на обочину.
   - Вот зараза, всегда у нее все не как у людей! Смотри, крыша как промялась. Убью, когда вернется. Ну надо же, тут самому никак не выправить, а жестянка сейчас знаешь какая дорогая!
   Витек ходил вокруг машины, ругался и стонал от огорчения.
   - Не сердись, Витек, молодая она еще, глупая, не всегда о последствиях думает.
   Нине тоже было жалко машину, но она не любила, когда на Машу ругался кто-то еще, кроме нее: она вот всегда ругает справедливо, а остальные просто придираются.
   - Поживем немного с прогнутой крышей, а когда Маша вернется, заставим починить.
   - А если она больше не вернется?
   - Ну, ну, вернется обязательно, рюкзак ведь ей удалось назад прислать, - Нина отгоняла от себя всякие сомнения.

* * *

   А Мари, после того, как исчезла из Нининой квартиры, упала на траву, сильно ударившись затылком о пень, в знакомом с детства лесу, недалеко от родного дома. На голове опять была шишка, как и полгода с небольшим тому назад, когда она свалилась в двадцать первый век.
   Она огляделась. Судя по состоянию флоры и фауны, стоял апрель. Было тепло, но не жарко. Кругом жужжали шмели и пчелы. Время было полуденное. Мари осторожно подползла к опушке леса и посмотрела издали на родной дом, не осмеливаясь идти туда сразу. Матери видно не было. Вообще никого не было видно. И слава богу, Мари не хотела никому попадаться на глаза, тем более что пока она - из соображений удобства, если вдруг от кого убегать придется - не хотела менять джинсы на старинное платье.
   Потом она вспомнила об учителе и сожгла еще один волос. Через несколько мгновений рядом с ней плюхнулся лицом в траву Сергей Алексеевич, придавленный сверху своим тяжелым рюкзаком. Мари помогла ему подняться на ноги. При падении он ударился носом о землю, и теперь из разбитого носа текла кровь.
   - Чего такая жесткая посадка? - вытирая кровь, спросил он радостно, потому что Мари его все-таки не обманула.
   - Зачем это ты рюкзак с собой притащил, ведь договорились же оставить его у тети Нины! - не отвечая на вопрос, накинулась на него Мари. - Сейчас я его аннигилирую.
   - Эй, погоди, может, что-нибудь из него все-таки пригодится? Давай посмотрим. А потом, это мои вещи, мне жалко, если ты их уничтожишь.
   - А не надо было тащить это сюда. Ладно, не бойся, не буду я его уничтожать, я его просто к тете Нине отправлю.
   Мари разворчалась совсем как Нина Ивановна, но содержимое рюкзака посмотреть все же согласилась. В результате оставили только большой капитанский бинокль, нож и компас. А рюкзак Мари с помощью волоса отправила в двадцать первый век как знак того, что они благополучно добрались до места назначения.
   - Ну-ка, объясни, почему у тебя сначала ничего не получалось, а потом вдруг получилось?
   - В последний раз я загадала попасть в прошлое в разрешенный момент, минимально отдаленный от того дня, когда был бал. Потом для интереса спросим, какое сегодня число, и сравним, сколько времени прошло тут с момента, когда я отсюда пропала, и сколько я провела в Москве.
   Домой решили идти вечером, когда стемнеет, чтобы не наткнуться на соседей. А до этого, окопавшись и слегка замаскировавшись ветками, они заняли позицию на краю леса и время от времени смотрели в бинокль, что делается в огороде Франциски. По бою церковного колокола выставили часы. Вообще-то брать с собой современного вида часы в семнадцатый век было довольно опрометчиво, но это они как-то упустили из виду.
   Неожиданно, очень вовремя, Сергей Алексеевич вдруг испугался встречи с Машиной матерью.
   - Вдруг она со мной что-нибудь сделает? Заметнет куда-нибудь, как тебя и Антона? Она у тебя на помеле случайно не летает?
   Мари была оскорблена до глубины души.
   - Ты когда-нибудь видел, чтобы я летала?!
   - Ну, не видел. Но это ничего не значит. Я же тебя не все 24 часа в сутки отслеживаю. Не знаю, что ты по ночам делаешь, может, ты и летаешь тайком. А если и не летаешь, может, это только потому, что ты еще маленькая?
   - Мы не ведьмы и не колдуньи, чтобы на помеле летать. Мы - волшебницы!
   - Честно говоря, не вижу особой разницы.
   - Ах, так!
   И Мари обиделась, надулась и не разговаривала с учителем до тех пор, пока, только часа в три пополудни, не увидела в бинокль, как ее мать вышла с заднего крыльца в огород и стала что-то делать на грядках.
   - Бедняжка, как она постарела! И грустная какая... Наверно, тут прошли многие годы.
   У Мари сердце защемило от жалости.
   - Дай-ка и мне посмотреть, - попросил бинокль Сергей Алексеевич, ожидавший увидеть бабу-ягу. - А чего, нормальная женщина твоя мама, даже симпатичная. И вовсе нестарая.
   Мари всем сердцем тянуло домой, но надо было ждать темноты. Время шло медленно. Чтобы было не так скучно, она сотворила маленькие магнитные шахматы (между прочим, такие были и в отправленном в Москву рюкзаке), и они сыграли пару-тройку партий. Потом поиграли в карты, в дурака. Несколько раз кто-то проезжал по дороге, тогда они настораживались и притихали, накрывались ветками, боясь привлечь внимание. Все, слава богу, обошлось. Поужинали фаст-фудом из Макдоналдса, пакеты с горячей едой спустились прямо с неба. Учитель ворчал, что, во-первых, эта еда вредная, а, во-вторых, это уж точно воровство, и в каком-нибудь отделении явно не досчитаются двух порций, однако через пять минут попросил себе второй Биг-Мак. Отходы закопали в мягкую землю. Разумнее было бы, конечно, их сжечь, но боялись, что на запах дыма кто-нибудь явится.
   Наконец стало смеркаться. Ждать встречи с матерью оставалось недолго. Они уже совсем было собрались выходить из лесу, как увидели в бинокль, что к забору подошел какой-то незнакомый Мари крестьянин и о чем-то долго с ее матерью разговаривал. Слышно их не было, но в бинокль по выражению материнского лица было видно, что Франциска смущена и чувствует себя неловко. Потом она замахала на мужика руками и прогнала. Когда тот ушел, вдова загнала скотину в хлев, кур и гусей в птичник, а потом постояла немного на крыльце, с тоской вглядываясь вдаль. Наконец, тяжело вздохнув, скрылась в доме.
   Через несколько минут совсем стемнело, и путешественники двинулись в направлении дома. Через забор пришлось перелезать, так как калитку Франциска на ночь закрывала - завязывала веревками с какими-то сложными узлами. А как не закрывать - лес близко, волки, кабаны, лисы могут залезть. Да и разбойников боялась одинокая женщина.
   Они спрыгнули в огород, и на них тут же с лаем набросились собаки.
   - Биби, Трезор, это же я, я, тихо, - успокаивала их Мари.
   Несмотря на то, что прошло столько времени, и Биби, и Трезор сразу узнали Мари, и их радости не было предела. Лаять они, правда, от этого стали только сильнее, только лаяли и визжали они теперь от счастья. Собаки крутились вокруг Мари, подпрыгивали, пытаясь лизнуть ее в нос, пару раз даже с ног сшибли. От радости они даже не замечали чужака, что стоял рядом с их молодой хозяйкой.
   На лай вышла Франциска и позвала собак, но те не послушались. Тогда вдова зажгла фонарь, взяла на всякий случай палку и пошла сама на край огорода посмотреть, что там происходит.
   - Эй, что случилось? Кто такие? - бесстрашно держа в руке палку, спросила она, заметив в темноте два силуэта.
   - Мама, мамочка, это я - Мари, я вернулась!
   Франциска охнула и стала медленно оседать, выронив из рук фонарь. Сергей Алексеевич едва успел ее подхватить у самой земли. Он поднял ее на руки и понес в дом. Мари шла перед ним, освещая дорогу фонарем и едва удерживая собак, теперь полностью переключивших внимание на чужого человека, который, как они считали своими бестолковыми собачьими головами, хотел сделать плохое их хозяйкам.
   Вдову положили на кровать, и Мари безуспешно пыталась привести ее в чувство.
   - Эх, и зачем ты только рюкзак назад отправила, там у меня лекарства были, сейчас бы нашатырный спирт ой как пригодился.
   - Сейчас будет, - Мари сожгла волос, и у нее в руках тотчас оказался пузырек с нашатырем, - это из твоего рюкзака.
   Нашатырь поднесли к носу Франциски, и та немедленно очнулась, но, увидев дочь, мелко затрясла головой и опять собралась упасть в обморок. Однако Мари не дала ей этого сделать, бросилась матери на шею и начала ее обнимать и целовать.
   Долго мать и дочь не могли оторваться друг от друга, обильно орошая друг друга слезами. Наконец, слезы кончились, и пошли разговоры.
   - Мамочка, как же я по тебе скучала! Ты простила меня, не сердишься больше?
   - Давно простила! Я без тебя вся измучилась.
   - А почему же ты тогда меня назад не возвратила?
   - Да пыталась я, пыталась, я и сейчас каждый вечер пытаюсь, но ничего у меня не получается. А у тебя вот получилось. Почему? Что я делала не так?
   - Адрес надо было правильно указывать, мама, - назидательно сказала Мари.
   Учитель, державшийся все это время в тени, при этих словах хмыкнул.
   - А это еще кто? - только тут его заметив, удивленно и неприязненно спросила Франциска. - Что он тут делает? Ты что, замуж вышла? Это твой муж?
   - Мам, ну какой муж, посмотри, он же старый, старее тебя. Это мой учитель. Он хочет прочувствовать изнутри быт простых французских крестьян конца семнадцатого века. Посмотреть, насколько с этих пор цивилизация продвинулась вперед. Кстати, какое сегодня число?
   Ошарашенная такими выражениями, вовсе не из лексикона ее прежней Мари, мать машинально назвала число и стала более внимательно разглядывать свою дочь и ее, как та сказала, учителя.
   Сергей Алексеевич быстренько прикинул в уме, сколько времени прошло здесь с момента исчезновения Мари.
   - Ты смотри, Маш, ?t-то одинаково, что здесь, что там. Жаль, твоему физику рассказать нельзя.
   - Надо же, всего-то чуть больше полгода прошло, а ты, мама, постарела лет на десять.
   Франциска согласилась, что сильно постарела, хотя ей было неприятно такое про себя слышать, особенно в присутствии мужчины.
   - Состаришься тут... Я так переживала, что не могу тебя вернуть, думала, тебя уже в живых нет, собственную дочь загубила. Где же ты была, дочка, все это время? Одеты вы оба как-то очень странно... И почему, Мари, ты в мужском костюме и без платка? И где твои прекрасные волосы до пояса?
   - Сейчас, мама, не торопись, я тебе все расскажу. А где мои волосы, ты лучше себя спроси, ведь это ты меня без волос оставила! Если бы один волос случайно не зацепился за кружево платья, сейчас они были бы еще короче, и я бы еще долго не могла домой вернуться.
   - Ах, ну да, конечно, это же я тебя волос лишила, совсем голова дырявая стала... Ой, что же это я тут на кровати сижу, давайте, я вас буду кормить.
   - Мама, мы только что поели, поэтому давай лучше покажем моему учителю, его, кстати, дядя Сережа, то есть, это, Серж зовут, где у нас тут что, уложим его спать, а сами будем разговаривать.
   Сержа положили спать наверху, в комнате Мари, угостив сначала парным козьим молоком. Козье молоко - вещь, конечно, весьма специфическая, на большого любителя, но учитель выпил молоко с огромным удовольствием и даже попросил добавки. Мари с Франциской легли в материнскую постель и собирались разговаривать до самого утра. Но поговорили совсем недолго, потому что, обессиленные от слез радости, вскоре уснули, обнявшись.
   Наутро за завтраком, состоящим хотя и целиком из экологически чистых натуральных продуктов, но настолько грубым, что избаловавшаяся у тети Нины Мари не удержалась и заказала себе с помощью волшебства сладкий йогурт и сдобную булочку, Франциска, с нежностью глядя на дочь, сказала:
   - Ну вот, ты снова со мной. Заживем теперь по-прежнему. Потом выдам тебя замуж и буду нянчить твоих детей.
   - Ой, мама, что ты! - с жалостью посмотрев на мать, произнесла Мари, - не получится по-прежнему, все слишком изменилось. Не могу я замуж, мне еще колледж закончить надо, потом специальное образование получить, я музыкантом стать хочу. Да и вообще, не смогу я теперь тут жить, когда я знаю, что произойдет в мире в ближайшие триста лет. Я ведь знаю, например, кто будет следующий король Франции, знаю, что через сто лет во Франции будет революция, и короля с королевой казнят. А деревня наша через сто дет с небольшим исчезнет с лица земли, только церковь останется. И еще, мама, открою тебе страшную тайну - я еретик, вернее даже, агностик.
   Франциска слушала ее с изумлением, оторопев от такого количества информации. Долго молчала, осмысливая сказанное, что было для нее нехарактерно.
   - Ну что ж, что деревня исчезнет. Ничто не вечно под луной. И мы исчезнем. Хотя жалко деревню, конечно. Короля, говоришь, казнят?! Хорошо, что я до таких страшных времен не доживу! Ну и ладно, бог с ним, с королем. Король - он далеко, пусть ты знаешь, что будет с ним и с деревней через сто лет, но ведь ты не знаешь, что случится в твоей деревне завтра, кто родится, например, у нашей соседки, а ведь она опять на сносях. Это разве не интереснее короля?
   - Мама, ну какая же ты ограниченная женщина! Что мне за дело до нашей соседки, глобально надо мыслить, глобально! А кстати, когда роды ожидаются? И потом, я люблю мороженое и газировку, а тут их еще не изобрели. И вообще, я хочу музыкой заниматься, а здесь мне ничего не светит.
   - А как же я? Опять останусь одна-одинешенька? - и по щекам Франциски один за другим покатились шарики горьких слез.
   - Сколь ж можно сырость разводить, женщины, вчера весь вечер плакали, и сегодня опять?! Вы должны радоваться встрече, а не плакать! - вмешался Серж.
   Франциска покосилась на него неприязненно - она решительно не понимала, что тут делает этот чужой человек.
   - Уважаемая госпожа Берже, ведь если бы Мари осталась здесь и вышла замуж, она бы все равно от вас переехала к мужу. Так и так вам одной куковать.
   - Уважаемая, госпожа, - сквозь слезы хихикнула Франциска, непривычная к такому вежливому обращению, - но ведь это совсем другое дело - знать, что твоя дочь от тебя недалеко, в соседней деревне, и ты всегда сможешь ее навестить, или знать, что она неизвестно где, что ее отделяет от тебя не пять лье, а триста с лишним лет.
   - Мама, не забывай, мы обе волшебницы и можем перемещаться, как оказалось, не только в пространстве, но и во времени.
   - Только почему-то это перемещение всегда сопровождается синяками и шишками, - заметил Серж, но Мари его язвительное замечание проигнорировала.
   - Я буду навещать тебя, вот как сейчас, да и ты всегда сможешь меня навестить.
   - Да, ты во всем права, конечно. Как ты изменилась, Мари, за это время, рассуждаешь совсем как взрослая. Надо тебе замуж. Или ты уже вышла? Ой, совсем забыла, я ведь к тебе сгоряча отправила Антуана! Он жив, нашел тебя? Как у вас с ним?
   - У нас с ним были о-очень большие проблемы, - опять влез Серж, - но сейчас вроде все в порядке, он нашел себя и работает по специальности. И даже получает благодарности от начальства.
   - У меня с ним никак, мама, все кончилось, не успев начаться, еще на балу. А про замужество я тебе уже сказала, что мне рано, я еще учусь.
   - Этого я не понимаю. Как рано, когда уже, честно говоря, и поздновато, да и сколько же можно учиться? И зачем? Каким еще музыкантом ты хочешь стать, что это такое? Женское дело - детей нянчить!
   - Вот, мама, это одна из причин, почему я не могу здесь остаться. Дети никуда не уйдут, а я хочу реализовать себя и профессионально. Я, может, музыку хочу сочинять, композитором буду, я вся прямо переполнена звуками...
   - Смотри, не лопни, - снизил пафосность ее речи Серж.
   - Отстань, дядь Сереж, не язви, что-то ты сегодня вообще какой-то противный. У нас, мама, закон не разрешает замуж выходить в моем возрасте, я еще несовершеннолетняя. Да и нет у меня пока никого. Вернее, есть сразу два, но я пока не выбрала.
   У вдовы от всех этих речей голова кругом шла. Она не знала, на что реагировать в первую очередь. Из последних слов дочери она поняла только, что у той сейчас одновременно два хахаля, и очень строго и вопросительно на нее посмотрела, но не успела ничего сказать, потому что Мари, уловив материнский взгляд, сразу поняла, что ее беспокоило:
   - Если ты имеешь в виду такую ерунду, как девичья честь, то не беспокойся, с ней все в порядке - пока на месте.
   Это заверение вполне бы утешило Франциску, если бы не слова "ерунда" и "пока". Да что же это за времена такие настанут через триста лет, если ничего святого не останется?! Нет-нет, никуда я ее больше не отпущу! И замуж там, видите ли, в шестнадцать лет выходить не разрешают, а когда же они выходят, старухами, что ли?
   - Ну, в первый раз замуж выходят, в среднем, лет так от 23 до 27, а после разводов у кого как получится, можно еще много раз выходить, до самой пенсии, да и позже иногда случается. Так что и в твоем возрасте еще совсем не поздно замуж выйти. Кстати, а почему ты до сих пор не замужем, ведь тогда бы тебе не было одиноко?
   Про разводы и пенсии вдова не поняла, ни того, ни другого в семнадцатом веке у крестьян не было, а на последний вопрос прореагировала очень живо, даже чересчур живо, хотя и несколько смущенно:
   - Да это-то запросто, ко мне до сих пор сватаются. Вот совсем недавно и Хромой Поль подъезжал...
   - А этот-то с какой стати? - удивилась Мари. - Ему что, тетки Жанны мало стало?
   - Ох, доченька, Жанна-то, царствие ей небесное, преставилась еще в сентябре, вскоре после того, как ты из дому сбежала...
   Франциска бросила испуганный взгляд на дочь и поправилась:
   - Ну, исчезла. Ну ладно, после того, как я тебя исчезнула. Чего-то они с Полем съели не то, и оба крепко заболели. Хромой-то выкарабкался, а тетке Жанне не удалось. Так что он у нас теперь снова жених. Хозяйство у него большое, без женщины не обойтись, вот он и решил, как только траур кончится, новую жену в дом ввести. И теперь сватается по очереди ко всем вдовам. С меня, правда, первой начал, уважение оказал, - самодовольно закончила вдова.
   - Ну, надо же, тетка Жанна померла... Жалко-то как! А ведь какая крепкая была! И правда, мам, столько событий у вас тут произошло, пока меня не было.
   - Вот видишь, а ты говоришь, что знаешь все, что в будущем случится, скучно тебе в Дюропэ будет. Оставайся насовсем, а?
   Мари не хотела опять развивать эту тему, и она вернула разговор к сватовству Хромого Поля.
   - Ну и что ты Хромому ответила на его предложение?
   - Известно что - отказала. На что он мне сдался?! Он хоть мужик и не злой, но глуповатый, да и выпивает частенько больше положенного. И вовсе у меня к нему душа не лежит... Кроме него и еще некоторые замуж звали. Вот даже вчера вечером, как раз перед вашим появлением один пришел удочки закидывать...
   - А, это мы, значит, ее жениха вчера в бинокль видели, - засмеялся Серж, а Франциска продолжала:
   - Да если б я только захотела, я бы уже сто раз могла замуж выйти после того, как овдовела. Только не нравился мне никто после твоего отца. И потом, хотелось бы, чтобы сватались по любви, а не потому, что свое хозяйство надо поддерживать, как у Хромого, или потому, что кому-то мое хозяйство приглянулось, как, например, вчерашнему жениху. По нему сразу было видно, что он не ко мне сватается, а к моему дому и огороду. Нет, наверно, мне суждено одной до смерти куковать.
   Вдова могла еще долго рассуждать на такую интересную тему, но тут ее позвали с улицы. Она испугалась, что Мари и Сержа увидят, и отправила их наверх, в комнату дочери.
   Когда соседка, а это была та самая ленивая вечно беременная соседка по имени Полин, с которой Франциска дружила и враждовала одновременно, ушла, получив свою соль, Франциска позвала гостей вниз и сказала:
   - Совсем из виду упустила. Не могу же я вас все время на чердаке прятать. Надо что-то такое придумать, что объяснило бы возвращение Мари, а также появление вас, - она опять покосилась на Сержа: вот ведь свалился на мою голову.
   Франциска призналась дочери, что прошлым августом ее исчезновение она объяснила окружающим тем, что та сбежала из дому с незнакомым парнем.
   - Ничего себе, мама, сама меня отправила неизвестно куда, да еще и перед окружающими опозорила! - возмутилась Мари, как будто не слышала уже эту историю от Антуана.
   - А ты бы хотела, чтобы я всем рассказала, что я волшебница, и чтобы меня на костре сожгли? - возмутилась теперь мать. - А давайте скажем, что вы, Серж - муж Мари, и приехали у меня попросить прощения и погостить, а?
   Мари аж взвизгнула:
   - Никогда! Ты что, совсем разум потеряла?! Какой он мне муж, не видишь, что ли, он старик!
   Тут уже пришел черед возмутиться и Сергею Алексеевичу:
   - Ты что себе позволяешь, молокососка?! Конечно, для роли твоего мужа я староват, но вообще-то какой же я старик? Что ты все время обзываешься?! Я мужчина в самом расцвете лет.
   - Ага, и средней упитанности. Может, у тебя и моторчик есть, как у Карлсона? -ехидно поинтересовалась Мари.
   - Прекратите! - остановила их, не поняв пикировки, вдова. - Ну, а если не муж, то кто он нам? Ведь не будешь же людям говорить, что он твой учитель. Да и чему хорошему такой может научить?
   Сергей Алексеевич опять очень возмутился:
   - Как это чему?! Ну что же вы, уважаемая госпожа Берже, совсем не зная меня, так позорите? Очень даже чему я Мари хорошему научил: языкам и литературе, истории и географии, и много еще чему. Маш, заступись хоть ты!
   - Правда-правда, мама, он хороший, и я ему многим обязана, так что будь к нему помягче. А давайте-ка вот что придумаем: раз уж тут все уверены, что я сбежала из дому, то пусть я будто бы вышла замуж за сына Сержа, а мой муж умер, а Серж - мой свекор - вернул меня матери. Вернее, не вернул насовсем, а привез помириться и погостить. Как вам такая идея?
   - Ну и здорова же ты врать, Мари! - воскликнул Серж.
   - Не знаю, хорошо ли это? Как бы не накликать беды на твоего учителя... У вас сыновья есть? - обратилась вдова к Сергею Алексеевичу.
   - У меня был один сын, чуть постарше Мари, но он погиб - его автомобиль сбил.
   - Кто его сбил? - не поняла Франциска.
   - Ну, карета задавила, по-вашему, - объяснила Мари. - Ну, так что, как идея-то?
   - Я вам очень сочувствую, - обратилась Франциска к Сержу, первый раз посмотрев на него взглядом, в котором не было неприязни, - нет ничего страшнее потерять своего ребенка, тем более единственного...
   И Сергей Алексеевич согласился сыграть роль свекра Мари. Он опять подумал, что и вправду мог бы когда-нибудь стать ее свекром, если бы его сын был жив.
   Для большего правдоподобия создали повозку с двумя лошадьми, на которых якобы Мари и Серж приехали из Руссильона, где они и живут. Эту область Франции выбрали, во-первых, по созвучию с Россией (по-французски Russie), а во-вторых, потому что весной они там были, посещали Монпелье и окрестные городишки и запомнили даже названия сохранившихся со средневековья и очаровавших их улочек - это чтобы было, что ответить, если вдруг кто из деревенских случайно там был и спросит адрес, хотя это маловероятно. Профессию Сержу решили оставить настоящую - учитель, все равно он больше ничего не умеет (при этих словах он опять возмутился, но его возмущение опять оставили без внимания).
   Мари достала из сундука свой платок и платье и захотела надеть, но оказалось, что платье ей не налезает. Не то выросла, не то растолстела на тетинининых хлебах. Надо на диету садиться, а то буду скоро, как она, решила Мари и увеличила с помощью волоса платье на два размера. Сержу Франциска вынесла рубаху и штаны покойного мужа, много лет пролежавшие в сундуке и оказавшиеся ему почти впору, только штаны чуть коротковаты. Тот хоть и проворчал, что не любит чужие вещи носить, но, делать нечего, надел.
   Потом Франциска побежала по соседкам докладывать, что вернулась, и без особого позора, Мари. Бабы тут же потянулись смотреть на прибывших. Близко не подходили, стеснялись Сержа, да и неудобно: люди только приехали, им не до соседей. Но стоять часами у калитки, смотреть на прибывших и обмениваться мнениями - на это никакого времени не жалко, несмотря на то, что сезон был посевной.
   А Серж теперь совершенно на законных основаниях мог "изнутри прочувствовать крестьянский быт конца семнадцатого века".
   Прочувствовал он его очень скоро, как только вошел в стоящий в углу двора покосившийся нужник и, еще даже не приступив к делу, чуть не утонул в дерьме, потому что сгнившие доски проломились под его весом. Вдова забыла его предупредить, чтобы он не наступал на вторую и четвертую доски, считая от входа. Серж стоял в сортире, выпачкав одну ногу выше колена и, боясь пошевелиться, звал Мари на помощь.
   Прибежали обе женщины и помогли ему выбраться, одна хохоча во все горло, а другая непрерывно извиняясь. Франциска готова была сквозь землю провалиться от стыда за развал в хозяйстве. Хорошо, что соседки этого позора не видели - временно отошли детишек покормить. Гогот дочери вдова прекратила стандартным методом - подзатыльником, а смердящую ногу мгновенно очистили волшебным волосом. Справлять нужду злой как черт Серж отправился в лес, громко возмущаясь:
   - Тоже мне, волшебницы фиговы! Две волшебницы в доме, мать вашу, а не могут один сортир в порядок привести!
   А когда вернулся, сказал, что этого он так не оставит и немедленно построит им новый туалет.
   - Да ты разве умеешь топор в руках держать? - удивилась Мари. - И вообще, зачем что-то строить, когда можно просто волос сжечь, и появится новый нужник?
   Но мать ее одернула:
   - Не смей жечь никакие волосы: как я объясню людям появление нового нужника за одно мгновение? - и, обратившись к Сержу: - Да вы не беспокойтесь, я попрошу сыновей, они придут, починят. А прогнившие доски действительно можно заменить новыми с помощью волшебства, этого никто не заметит.
   - Что же ты, мама, раньше-то этого не сделала, ведь ты и сама могла уже сто раз провалиться?
   Франциска не поняла, что ее опять укоряют в недостаточно эффективном использовании своих волшебных способностей, а подумала, что это дочь о ней просто заботится:
   - Не-а, я бы никогда не провалилась, я про эти доски всегда помню.
   Сергей Алексеевич, пройдясь по саду с огородом и высоко оценив сельскохозяйственные достижения матери Мари, пришел в ужас от состояния построек. Заборы и загон для скота собирались рухнуть, парадное крыльцо, да и заднее тоже, были на краю гибели, в самом доме надо было менять пол и лестницу на чердак. Сквозь потолок в комнате Мари, где он спал, просвечивали звезды, а про сортир и говорить нечего - если на него хорошо дунуть, он развалится, как домик Нуф-Нуфа из известной сказки про трех поросят.
   Серж приказал Мари доставить ему из его рюкзака лист бумаги, карандаш и рулетку. Вечером, когда еще не стемнело окончательно, но соседи уже успокоились, вспомнили, наконец, про свои дела и разошлись, и не было опасности, что они увидят не существовавшие в их время карандаш и автоматически сворачивающуюся рулетку, он замерил все, что хотел отремонтировать. Потом, уже в доме, при тусклом свете масляной лампы он что-то долго рассчитывал на бумажке, складывал, умножал и делил. Потом опять умножал и делил, плюясь и чертыхаясь при этом, и в конце концов попросил Мари доставить ему из его рюкзака калькулятор. С калькулятором дело пошло гораздо лучше, и вскоре он уже сообщил Мари и ее матери, что нужно столько-то килограммов гвоздей, столько-то кубометров досок для пола, крыльца и туалета и столько-то жердей для заборов.
   - Каких еще килограммов и кубометров?! Позор тебе, дядь Сереж, а еще преподаешь историю Франции! В каком году метрическую систему мер ввели?
   - Ну, подумаешь, в 1791 году, почти через сто лет. Я ведь для себя считаю.
   - А на лесопилке ты тоже про кубометры говорить будешь?
   - Ну ладно, ладно, не придирайся. Кстати, я не знаю, в чем мерили объемы в ваше время.
   - Хм, я тоже не знаю, никогда доски не покупала. В чем длину меряют, знаю, а объем досок не знаю в чем.
   - Как это можно не знать, в чем мерили объем в твое время, если ты в нем жила?! - пристыдил Мари Сергей Алексеевич, но она тут же нашлась, что ответить:
   - А ты, живущий в свое время, можешь мне объяснить, как устроен телевизор? Или компьютер?
   - Ну, не могу, - удивленно и удрученно сознался учитель, - но я ведь гуманитарий, а не инженер.
   - Вот и я не плотник, а крестьянка. Ладно, не горюй. Мам, в каких единицах доски меряют?
   - Доски не единицами меряют, а штуками покупают, - поразилась вдова тому, как всего за полгода ее дочь потеряла всякое представление о реальности.
   Ну, штуками, так штуками, с бабой лучше не спорить. На следующий день, создав некоторое количество денег, вполне достаточное, по авторитетному мнению Франциски, собрались на лесопилку. Серж хотел было уже топать пешком, но вдова его с насмешкой остановила:
   - Дорогой сват, куда же вы пешком-то, когда есть телега и лошади, на которых вы сюда из Руссильона приехали. Доски вы на себе, что ли, тащить собираетесь?
   Серж хотел сказать, что проще купить с доставкой, которая обычно входит в стоимость покупки, но вовремя вспомнил, в каком времени находится, и промолчал.
   Тут возникла непредвиденная загвоздка: дело в том, что городскому жителю Сергею Алексеевичу никогда не доводилось даже видеть живую лошадь вблизи, не то что управлять ею. Машину водить - это да, это он умел, а водить телегу опыта не было. Более того, когда он подошел к запряженной повозке, в которой они с Мари "прибыли из Руссильона", было видно, что он боится, а когда одна из лошадей фыркнула, он вообще отпрыгнул от нее как очумелый.
   Франциска посмотрела на него с презрением. Черт-те что, а не мужик. Одно слово, учитель. Пришлось ей сопровождать его вместо Мари, помогая держать вожжи.
   По дороге Серж завел с Франциской ученый разговор о вопросах строительства. Дом у Машиной матери был похож одновременно на украинские хаты-мазанки и на немецкие средневековые сельские домики со стойками из бруса, заложенными все той же глиной с соломой и щепой. Это совершенно противоречило представлениям преподавателя французской истории о том, какие дома были у крестьян во времена Людовика XIV.
   - А я почему-то был уверен, что во Франции деревенская архитектура везде каменная.
   - Чего?!
   - Ну, дома, думал, у вас из камня строят.
   - А... Не, у нас дома из дерева и глины строят. Это у вас в Руссильоне камней много, там действительно китектура, а у нас тут никакой китектуры нет, только леса да болота. Но у меня, если вы заметили, дом на каменном фундаменте, - похвалилась вдова, - и пол дощатый, а у многих ведь дома прямо на земле стоят и полы земляные. Во время прошлогоднего наводнения такие дома сильно пострадали. А мы-то, пока Пьер жив был, богато жили, царство ему небесное.
   ...На лесопилке, пока Серж отбирал доски, Франциска тут же забыла и про него, и про деревенскую архитектуру и молола языком с женой хозяина, рассказывала в красках про возвращение дочери. Про Сержа она вспомнила только тогда, когда он собрался расплатиться, а денег не хватило. Услышав, сколько с него заломили, она устроила дикий ор хозяину. Этим ей удалось скинуть процентов пятьдесят, а Сержу опять удалось прочувствовать изнутри дух эпохи, а также подумать, что мать Мари своей горластостью напоминает ему Нину Ивановну.
   К чести Машиного учителя надо признать, что на обратном пути он уже почти всю дорогу управлял лошадьми сам. Вернувшись с лесопилки и разгрузив доски, он в тот же день приступил к работе, начав с самого важного - туалета. Мари была просто поражена, глядя, как ловко и споро он управляется с работой.
   - Вот не знала, что ты что-то руками можешь делать. Откуда такие таланты? - спросила она.
   - Да я все умею, это только вы с тетей Ниной меня все время позорите. Я в институте каждое лето в строительном отряде работал, да и после института мы с ребятами долго еще во время отпусков строительством занимались, деньги зарабатывали, это называлось шабашничать.
   - Почему же тогда дома у тебя все разваливается, за какой ящик не возьмись - все отлетает, раковины все расколоты, дверцы у кухонных полок, когда пытаешься их открыть, выпадают?
   - А для кого мне дома стараться? Вот если бы у меня семья была, тогда другое дело, а одному мне все равно, отваливается там чего или не отваливается.
   И он аккуратно прибил очередную доску к будущему туалету.
   Сергей Алексеевич действительно хорошо был знаком с плотницким инвентарем, однако многолетнее отсутствие практики привело к тому, что он очень быстро натер кровавые мозоли на ладонях и напихал в них заноз. Вечером, увидев за ужином его руки, вдова заахала, вытащила занозы и принесла с огорода лопухи, чтобы раны быстрее затянулись. Серж с благодарностью позволил Франциске обвязать ему этими лопухами руки, но Мари обругала мать и быстро ликвидировала мозоли с помощью волшебства.
   Следующие несколько дней Сергей Алексеевич, теперь в удививших Франциску нитяных перчатках, доставленных все из того же пресловутого рюкзака, почти с рассвета и почти до заката занимался строительными и ремонтными работами, делая только небольшие перерывы на еду и курение. Когда Франциска хвалила его за столом, было видно, что он очень доволен, хотя и ворчал, что "мужчина вам, Франциска, в доме нужен, вот что. Мужик - он без бабы никогда не пропадет, а у баб без мужиков все приходит в полный упадок". Франциске было немного обидно такое слышать, хотя в чем-то она была с ним согласна. А Мари смеялась, вспоминая, какими словами гоняла ее учителя тетя Нина за беспорядок в квартире.
   ...В то время как Серж плотничал, Мариина жизнь протекала довольно свободно. Конечно, она помогала матери на огороде, но не целыми днями. Больше ходила проведывать подруг. Некоторые из них за это время уже вышли замуж, а те, что вышли еще до ее исчезновения, сидели теперь с младенцами. Подруги, узнав о возвращении Мари, договорились между собой, что не будут с ней даже здороваться как с опозорившей их деревню. Но когда она подходила к дому какой-нибудь подружки, та тут же об этом забывала. Любопытство было сильней гордости. А уж если Мари похвалит платье, которое до отъезда на подруге не видела, или посюсюкает с младенцем, тут уж подруги совсем таяли.
   Ее даже жалели: надо же, всего несколько месяцев и замужем-то побыла, а уже вдова. И сама долго болела - без волос вон осталась. Вот как в городе-то жить! Хорошо хоть ребеночка завести не успела, а то пришлось бы одной воспитывать.
   Рядом со своими такими же шестнадцатилетними, как и она сама, подругами, взрослыми женщинами, матерями семейства, с их взрослыми заботами, Мари чувствовала себя маленькой девочкой. За эти восемь месяцев новой жизни она не только не повзрослела, но наоборот, как будто стала младше.
   ...Прошло еще несколько дней. Как-то вечером Мари сидела на ступеньке только что сданного в эксплуатацию заднего крыльца, еще остро и приятно пахнувшего смолой. Дядя Сережа стоял рядом и курил. Глядя, как Франциска доит коз в новом загоне, он задумчиво произнес:
   - Красивая у тебя все-таки мама.
   - Она же старуха! - удивилась Мари.
   - Дурочка ты еще, Машка, - беззлобно откликнулся учитель и бросил окурок в песок.
   - Тети Нины на тебя нет, окурки всюду раскидываешь. Ты бы кончал курить: во-первых, курить - здоровью вредить, тебя об этом на каждой пачке сигарет предупреждают, а во-вторых, если кто увидит твои сигареты - беда будет.
   - Да, ты права, - он поднял окурок и спрятал под стружками, которые завтра сожжет. - А мама у тебя все равно красивая. Только ты не говори ей, пожалуйста, что я раньше лысым был.
   Надо сказать, что за те дни, что прошли с возвращения Мари, Франциска и впрямь похорошела. Исчезла тоска во взгляде, наоборот, глаза лучились счастьем, горестные складки у рта разгладились, и если бы не почти седая голова, никто бы не дал ей ее лет. А впрочем, седину из-под платка было почти не видно.
   Что же касается просьбы Сержа, Мари уже давно забыла, как месяцев восемь тому назад вырастила своему учителю волосы, и если бы он не напомнил, ей бы никогда и в голову не пришло рассказывать об этом матери. Зато теперь, хитро посмотрев на него и усмехнувшись про себя, она поклялась не говорить, а сама немедленно выложила вдове этот факт из его недавнего прошлого.
   Франциска отнеслась к этому на удивление равнодушно, заметив только, что главное не волосы, а "чтобы человек был хороший". Возможно, ее снисходительность объяснялась частично и тем, что и у нее некоторые морщины разгладились не сами собой.
   ...Близилась Пасха. Из-за поста еда дома была все время постная, исключением было только козье молоко и яйца, и Мари, привыкшая у тети Нины есть каждый день мясо и колбасу, была недовольна. Честно говоря, Сергей Алексеевич тоже мечтал об отбивной с жареной картошкой. Мари просила мать хотя бы курицу зарезать, но та, как истинная католичка, решительно отказалась - большой грех. Пришлось смириться. Но однажды они все-таки не выдержали, и во время обеда вместо приготовленной Франциской прошлогодней тушеной тыквы у них в мисках, к ее ужасу, оказалось по огромному куску свинины.
   - А у нас Пасха давно прошла, еще два месяца назад, так что нам скоромное можно, - ответила Мари на негодующий взгляд матери. - И потом, я вообще еретичка.
   У них(!) Пасха давно прошла! Им(!) можно скоромное! Ах, ее дочь уже не принадлежит здешнему миру. И Франциска опять с горечью подумала о том, что скоро ей придется с ней расстаться.
   ...С утра в страстную пятницу все отправились в церковь. Франциска, памятуя, что дочь ее теперь еретик, а ее учитель вообще неизвестно кто, сказала, что они могут себе думать о боге все, что угодно, но чтобы в церковь шли как миленькие, и никаких возражений. А никто и не возражал. Сержа потренировали креститься по католическому обычаю (по правде говоря, он и по православному-то не умел) и велели, чтобы оплошностей не допустить, в церкви внимательно смотреть на них и делать все, как они.
   Появление в церкви Мари и ее "свекра" вызвало большое возбуждение, про Христовы страдания слушали плохо, все перешептывались и показывали на них пальцами. Когда она пробиралась на свободное место, многие из тех, что за несколько дней до этого часами стояли у забора и рассматривали Мари и Сержа, презрительно отворачивались и не отвечали на поклоны, и хотя Мари говорила дома, что ей наплевать, что о ней думают, ей все же было неприятно. Тем более, что в том, в чем ее считали виноватой, она виноватой не была. А непослушание - ну кто же может сказать, не соврав, что ни разу в жизни не обманул родителей? Хотя все равно грех...
   После службы она отправилась к тетке в замок, навестить и пригласить на воскресенье к праздничному обеду, вернуться обещала к вечеру. А Франциска после обеда пошла по соседкам почесать языком. Серж же, неосторожно оставленный один, добросовестно продолжал чинить парадное крыльцо, несмотря на нерабочий день.
   ...К этому дню слух о том, что Мари вернулась, дошел и до соседних деревень, в том числе узнали об этом и ее братья. Франциска еще не успела связаться с сыновьями, поэтому новость пришла в очень искаженном виде. Говорили, что Мари с позором вернул матери отец мужа, а может, и не мужа, а просто греховного сожителя. От этой новости братья, естественно, пришли в ярость, сговорились и направились вместе к материнскому дому, чтобы, как и обещали раньше, хорошенько накостылять и сестре, и, за неимением мужа, ее свекру.
   Шли братья вдоль деревни решительным размеренным шагом и по пути собирали за собой дюропинцев, которые предвкушали интересное зрелище. В результате к дому подошла целая толпа. Все остановились у забора, а братья пошли дальше.
   Сестре им накостылять не удалось по причине ее отсутствия, а вот Сергею Алексеевичу очень досталось. Видят братья - ни матери, ни сестры дома нет, а только какой-то неизвестный мужик что-то пилит у крыльца в праздничный день, когда бог велит всем отдыхать. Без лишних разговоров, даже не спросив для проформы, кто он такой и не постыдив его сначала словесно, они принялись тузить ничего не понимающего Сержа.
   Сергей Алексеевич был мужчина не маленький и не слабый, однако одному против троих устоять трудно, хотя он и оборонялся вовсю. Между ударами он успевал крикнуть, что это недоразумение и что надо остановиться и разобраться мирным путем, но братья не обращали никакого внимания на его призывы.
   Надо отдать должное братьям Мари - ногами не били, а когда Серж падал, прежде чем наподдать снова, терпеливо ждали, пока он поднимется. А вот Серж, тот отбивался, чем мог, и руками, и ногами, и даже неуклюже, но довольно успешно применял приемы карате, которым занимался когда-то в далекие студенческие годы.
   У забора собралась добрая половина деревни, женщины ахали, а мужчины подбадривали обе стороны и уже делали ставки. Когда Серж отбивался ногами, мужики в толпе возмущенно кричали, что это нечестно.
   - А трое на одного - это честно, по-вашему? - возмущенно повернулся к кричавшим Серж и тут же получил сильный удар поддых, от которого сложился пополам и рухнул в нокауте. Только сейчас кто-то из женщин догадался, что надо бы позвать вдову. На ее поиски послали двух мальцов, которым это совсем не понравилось, так как они боялись пропустить самое интересное.
   ...Когда наконец прибежала встревоженная Франциска, до того безмятежно точившая лясы с подругой детства на другом краю деревни, Серж был опять на ногах, но уже почти не мог отбиваться. Он был весь в крови и то и дело падал в пыль, но, хоть и с трудом, опять поднимался и неизменно призывал к благоразумию. Франциска еще издалека стала кричать сыновьям, чтобы они немедленно остановились, но те были в таком азарте, что даже не понимали, кто это им приказывает, и, отмахиваясь от матери, как от назойливой мухи, продолжали мутузить несчастного Сержа. Тогда Франциска схватила увесистую жердину и под одобрительное улюлюканье односельчан наподдала сыновьям. Лишь после этого они немного остыли, на минуту остановились и удивленно уставились на мать, только сейчас ее увидев.
   - Отойди, мать, это наше мужское дело! - опомнился Жан, старший сын, и они уже собрались опять продолжить свое черное дело, но Франциска стукнула их жердью еще по разу и пригрозила проклясть и лишить материнского благословения, потому что они бьют ни в чем не повинного человека.
   С большим трудом удалось ей развести воющие стороны по разным углам. Пригрозив жердиной и односельчанам, она приказала всем убираться, и те весьма неохотно медленно разошлись, горячо обсуждая увиденный спектакль. А Франциска принялась подсчитывать потери.
   Вид у всех четверых был отвратителен: все были перемазаны кровью и пылью, волосы и бороды всклокочены, одежда разорвана. Больше всех пострадал, конечно, Серж: у того было выбито два передних зуба, и нос висел как-то набок. Может, и ребра были сломаны, потому что в области ребер сильно болело и было тяжело вдыхать, но рентгена не было, и наверное установить, есть ли перелом, было невозможно. Но и сыновьям тоже крепко досталось. У всех, и у сыновей, и у Сержа прямо на глазах морды лица начали синеть.
   Только теперь Франциска дала волю слезам. Плача и ругаясь, она сначала отмыла сыновей, объясняя им одновременно, что если кого и надо ругать, так это Мари и ее покойного мужа, а Серж ни в чем не виноват. Затем она отправила пристыженных сыновей восвояси, наказав прийти в воскресенье к пасхальному обеду вместе с семьями, чтобы уже по-человечески отметить возвращение блудной дочери, а сама занялась Сержем.
   ...Когда через некоторое время Мари возвратилась от тетки домой, она увидела такую картину: весь в кровоподтеках Серж лежал в материнской постели, рядом сидела мать, делала ему примочки, охала и плакала, а тот распухшими губами благодарно целовал ее заскорузлые крестьянские руки.
   - Мама, дядя Сережа, что случилось?
   Отвечала мать, потому что из-за разбитых губ и выбитых зубов говорить Сержу было больно (однако руки матери целовать он как-то умудрялся!). Мари стало до слез жалко своего учителя, но она очень разозлилась, не столько даже на братьев, сколько на свою мать. Реакция братьев была естественной и предсказуемой, и если бы это в какой чужой семье братья побили человека, сын которого увел у них без спросу сестру и тем самым опозорил их семью, Мари только бы одобрила такой поступок. А вот мать не должна была проявлять такого легкомыслия и оставлять Сержа одного, и вообще, братья должны были бы узнать о возвращении сестры первыми, а не от посторонних людей.
   Серж с трудом прошепелявил, чтобы Мари не смела маму ругать, никто ни в чем не виноват, все это страшное недоразумение. Мари раздраженно махнула на него рукой: молчи.
   - А ты, мама, вместо того, чтобы попусту реветь, вспомнила бы лучше, что ты волшебница, и исправила бы все.
   - И правда, что же это я?
   Франциска спохватилась и побежала к зеркалу искать у себя неседые волосы. Где-то через часок губы Сержа возвратились в свои первоначальные границы, нос встал на место, ребра перестали болеть, лицо приняло нормальный оттенок, исчезли царапины и синяки, но новые зубы взамен выбитых почему-то расти так и не собрались.
   - Что-то, мама, ты совсем квалификацию потеряла, дай-ка лучше я попробую.
   Мари сожгла несколько волосков, и до самой темноты Серж лежал зубами к стенке и стонал от зубной боли. Наконец, в самый раз к ужину, боль прекратилась, и он предстал перед женщинами, сверкая полным комплектом из тридцати двух не тронутых кариесом зубов. Столько зубов у него никогда в жизни и не было, потому что первый ему удалили еще в студенческие годы, до того, как вылезли зубы мудрости.
   - Хорош, но не совсем, - сказала Мари и сожгла еще волос, в результате чего у Сергея Алексеевича опять появился фингал под глазом, а вдоль всей правой щеки прошла свежая царапина. - А то, если все следы убрать, будет подозрительно, - ответила она на возмущенный взгляд матери.
   ...За хлопотами о Серже Мари совсем забыла рассказать, а Франциска забыла расспросить, как там в замке живет-поживает ее золовка. И за ужином они о ней не вспоминали, а все обсуждали происшедшее, воскресное меню и то, как помирить братьев Мари с ней и ее "свекром". Поэтому до самого визита золовки Франциска так и не узнала, что дела у той обстоят совсем нехорошо, уж так нехорошо, что дальше и некуда. Дело в том, что нынешнее финансовое состояние графа дю Буа, особенно после того, как не оправдались надежды на выгодную женитьбу сына, не позволяло ему больше содержать столь огромный замок, и он решил его продать, а самому с семейством переместиться в другое свое имение, поближе к столице и королю. В связи с этим всю кухонную прислугу, кроме главного повара, увольняют без выходного пособия. И она, прослужившая посудомойкой более двадцати лет и не имеющая ни кола, ни двора, и не скопившая сколько-нибудь на старость, скоро окажется на улице. Совсем скоро - через две недели барон дает прощальный обед для друзей и соседей, и - все, адью.
   Все это Машина тетка рассказала вдове в субботу вечером, когда явилась к ним в Дюропэ. Весь вечер плакалась она вдове на свои несчастья. Как ни была занята Францискина голова мыслями о том, что нужно приготовить и подать к столу дорогим гостям, она все же прониклась сочувствием и, как могла, успокаивала золовку, пообещав что-нибудь придумать, в крайнем случае взять ее к себе - она теперь одна живет, вдвоем все веселее будет.
   В воскресенье сразу же по возвращении из церкви Франциска с помощью Сержа вытащила из сарая огромный стол с лавками и расставила в саду под масличными деревьями. К обеду стали подтягиваться родственники. Пришли нарядные сыновья, сверкая подбитыми глазами, ведя за собой жен, а младший вел даже тестя с тещей. С ними рядом вприпрыжку бежали также двое сыновей Жана и сын Жака, а первенца Жиля, родившегося всего несколько месяцев назад, несли на руках по очереди его мама и бабушка. Остальные внуки Франциски прибыли еще в животах своих мам и не требовали пока за столом отдельного места.
   Франциска то и дело бегала из дома в сад, на ходу успевая обнять внучат или ласково шлепнуть их по мягкому месту, воспитывала сыновей и снох. Мари и ее учителя она до поры до времени во двор не выпускала, наказав Сержу сидеть в чердачной комнате, а Мари используя в кухне на подхвате.
   Когда наконец все расселись по лавкам, провозгласили "Христос воскрес" и выпили по первой, Франциска вывела к гостям Сержа и попросила отнестись к нему снисходительно: хоть его сын и опозорил нашу семью, но бог его уже достаточно наказал, лишив сына. Кроме того, в заслугу отцу надо поставить то, что его сын и ее дочь жили не во грехе, а в освященном церковью браке.
   - Во как врет и ничуть не краснеет, - осуждающе смотрел на нее Сергей Алексеевич. Он хоть и согласился на эту роль добровольно, но все равно ему было неприятно чувствовать себя без вины виноватым.
   - Ладно, садись уж с нами, прощаем ради сегодняшнего праздника, бог прощал грешников и нам велел, тем более что позавчера мы уже достаточно выяснили отношения. Но уж Мари-то мы должны примерно наказать.
   Тут как раз на крыльце показалась Мари. В руках у нее была плеть, которой в свое время ее отец хлестал по бокам лошадей. Не дав братьям возможности начать ругаться, она бухнулась на колени и завопила дурным голосом, размазывая руками слезы по лицу. Руки были почему-то грязными, отчего все лицо ее пошло разводами.
   - Мать моя родная! Братья мои дорогие! Родственники уважаемые! Сильно я перед всеми вами виновата! Ослушалась я материнского слова, убежала из дому! Наказал меня за это господь, лишив мужа, превратил во вдову, не дав и нескольких месяцев женой побыть. Вот вам плетка, братья. Накажите меня и простите меня, грешницу!
   На коленях подползла она сначала почему-то не к братьям, которым обещала плетку, а к матери. Франциска взяла сложенную пополам плеть, не расправляя, чуть прикоснулась ею к дочери и со словами "так и быть, прощаю", произнесенными усталым тоном, протянула плеть старшему сыну. Мари на коленях переползла к нему. Смущенный Жан, несмотря на все свое смущение, так больно протянул ее по спине плетью, что у Мари слезы из глаз хлынули. Потом он произнес: "Сейчас прощаю, но еще раз что-нибудь подобное сделаешь - убью", - и передал плеть Жаку. Удар Жака был значительно слабее, а Жиль лишь посмотрел на нее с состраданием, как и мать, едва дотронулся сложенной плетью до ее спины и сказал: "не будь больше дурой, сестрица, не огорчай нас так". После этого Мари, как ни в чем не бывало, живо вскочила с колен, поклонилась до земли остальным родственникам, сбегала ополоснуть лицо и довольная села за стол рядом с Сергеем Алексеевичем.
   Тут за столом возникла некоторая суматоха, так как Францискины внуки требовали дать теперь плетку и им, чтобы они тоже могли огреть свою тетку. Пока их успокаивали подзатыльниками, Мари тихонько спросила у Сержа, как это все выглядело со стороны, не оплошалa ли она.
   - Тебе бы в артистки пойти - в роль вошла по-настоящему. Откуда только такая любовь к вранью, от матери, что ли?
   За обедом невестки попросили прощеную Мари рассказать о ее покойном муже: как его звали, чем он по жизни занимался, ну и вообще. Мари беспомощно посмотрела на своего учителя - как это они не обсудили с ним, что отвечать на подобные вопросы. Она мало что знала о сыне Сергея Алексеевича. На письменном столе у него в комнате стоял портрет в рамке, изображавший хорошенького малыша лет трех с огромными, немного испуганными синими глазами. На другой фотографии, висевшей на стене, он был уже десятилетним пацаном, в таких же синих глазах которого сверкали лукавые искорки. Этот ребенок никак не мог быть ее мужем, а более поздних фотографий сына у ее учителя не было - его бывшая жена не позволяла им встречаться. Как же его звали? Наверно, Сергей Алексеевич называл его имя, может, и не один раз, но Мари почему-то не запомнила.
   За Мари ответил Серж:
   - Жоржем звали моего бедного сына...
   А ведь точно, дядя Сережа говорил, что его сына звали Юрий, вспомнила Мари, а Серж продолжал:
   - Конечно, он совершил грех, женившись на Мари без родительского благословения. Не знаю, почему он так поступил, может, боялся, что ее не отдадут замуж в такие дальние края, может, боялся, что я не разрешу ему жениться на девушке из деревни. Но все же он был хорошим мальчиком. Добрым и красивым, они были бы с Мари хорошей парой... Какое горе, что все это так быстро и так трагически закончилось.
   И Сергей Алексеевич смахнул со щеки слезу. Братья Мари выскочили из-за стола и стали наперебой его успокаивать. Кто бы мог подумать, что еще позавчера они ставили друг другу синяки?
   - А супруга ваша что же не приехала? - поинтересовалась тетка Мари.
   Сергей Алексеевич поперхнулся. Сказать правду, что он разведен, он не мог - тут бы его не поняли, хотел соврать, что жена у него умерла, но, хоть и не испытывал никаких положительных чувств к своей бывшей жене, все же побоялся накликать на нее беду и поэтому выразился довольно абстрактно:
   - Ее давно уже нет со мной...
   Понимай, как хочешь. Здешние поняли это так, что Серж - вдовец, и прониклись к нему еще большим сочувствием.
   - А еще меня притворщицей называл! Да тебе самому впору в артисты записываться. Ты случайно в институте в самодеятельности не участвовал? - поехидничала Мари, улучив удобный момент.
   Сергей Алексеевич посмотрел на нее с укоризной, вздохнул, произнес как бы про себя: "бедный мой Юрочка" и опять смахнул слезу со щеки.
   Сердце Мари сжалось, и она с рыданиями бросилась учителю на грудь. Видя такое неподдельное горе, все прониклись и окончательно и бесповоротно простили блудную дочь и ее свекра в глубине своих не очень глубоких душ.
   ...После обеда мужчины выкурили по трубке. Сергею Алексеевичу тоже очень хотелось покурить, но трубку он курить не умел, да и не было у него никакой трубки, поэтому пришлось терпеть, и он только с жадностью вдыхал табачный дым.
   Он совершенно очаровал внуков Франциски, вырезав им из ивовых веточек свистульки. Малыши носились по саду и дудели без перерыва. Эти звуки навели всех на мысли о прекрасном, и Мари попросили поиграть на лютне.
   Мари принесла из своей комнаты лютню. Более полугода не держала она этот инструмент в руках. Стерла пыль, пробежала пальцами по струнам, настроила, о чем-то задумалась и сыграла для начала "К Элизе" Бетховена и "Польку" Глинки - то, что должна уметь играть на пианино каждая девочка, а может, и мальчик, учившиеся в музыкальной школе, но чего в конце семнадцатого века, конечно, не существовало. Потом сыграла еще свой любимый марш "Прощание славянки", очень своеобразно прозвучавший на струнном инструменте.
   -Это ты все сама придумала? - удивленно-одобрительно спросила ее мать, вспомнив, как дочь говорила ей о своем желании сочинять музыку.
   Мари хотела соврать, что да, сама, но заметила насмешливый взгляд Сержа и не стала настаивать на авторстве.
   - Ну ладно, это музыка хорошая, а сейчас давай, сыграй-ка нам что-нибудь наше, настоящее, живое, а мы споем и станцуем.
   Мари обиделась за классиков, но послушалась и стала играть знакомые с детства плясовые мелодии. Родственники пошли танцевать и запели кто в лес, кто по дрова. На звуки музыки в сад вошли и соседские ротозеи, которые не могли больше смотреть на семейное торжество из-за забора. Пошло настоящее веселье.
   В перерыве между танцами на лавочку к Мари подсел Серж.
   - Сыграла бы ты, что ли, вальс или танго, я тоже потанцевать хочу.
   - Удивляюсь, - произнесла Мари, - как тебя держат преподавателем истории Франции, ты все всегда путаешь. Не знаю, когда были придуманы вальс и танго, но сейчас их еще нет.
   - Но других-то танцев я не знаю, а танцевать хочется. С твоей теткой, с мамой, с соседками, с женами твоих братьев, наконец.
   - Похоже, ты перебрал, дядя Сережа. Мало ты от моих братьев позавчера получил, еще хочешь? Тебе, между прочим, как и мне, танцевать вообще не положено - у нас траур.
   Сергей Алексеевич с грустью признал, что она права, и на некоторое время притих. Однако, выпив еще стаканчик-другой вина, не выдержал и вскоре уже вовсю отплясывал с Францискиной золовкой неизвестный ему танец.
   Вдова подошла к играющей дочери и, заговорщицки подмигнув Мари, предложила:
   - А не поженить ли нам их? Чем не пара? Вместо того, чтобы твоей тетке мне тут жизнь отравлять, пусть к Сержу в Руссильон отправляется. Чего ему вдовствовать? Руссильон совсем не край света, можно друг к другу в гости ездить, если соскучимся.
   - Совсем все с ума посходили! Мама, ты что, тоже перепила? Какой Руссильон, о чем ты!?
   Франциска опомнилась и сразу загрустила, вспомнив о предстоящей вскоре разлуке с дочерью.
   А Сергей Алексеевич продолжал менять партнерш. В перерывах между танцами он усердно потчевал Машину тетку, подливал ей и себе вина, чокался, и, по-видимому, рассказывал ей что-то смешное, а может, даже непристойное, потому что та хохотала без передыху и кокетливо грозила ему пальцем. Тут уж и Мари подумала, а действительно, не поженить ли их, и теперь она обратилась к матери с этой идеей. Но та, вздохнув, возразила уже серьезно:
   - Ну что ты, дочка, подумай сама: твой Серж - человек из другого мира. К тому же городской и ученый - учитель, а может, и дворянин. Что может у него быть общего с неграмотной посудомойкой, жившей на триста лет раньше него?
   ...В конце праздника, когда все основательно набрались, Сергей Алексеевич совсем бдительность потерял. Смотрит Мари: стоит ее учитель в окружении братьев и соседских мужиков и что-то им увлекательное заливает. Те слушают, разинув рты. Потом он залез в карман, достал пачку сигарет, закурил от зажигалки, предложил сигареты мужикам. Те удивились диковинке, и все захотели попробовать. По рукам пошла пачка в яркой обертке и зажигалка, мужики с интересом все разглядывали, пробовали, но, выкурив, пришли к выводу, что это все городское баловство, слишком тонкий вкус, от трубки гораздо лучше пробирает, до самого нутра. Хотя, конечно, зажигалка - вещь очень удобная...
   Мари делала ему отчаянные знаки, но Сергей Алексеевич на них никак не реагировал. Тогда она с грудой мисок в руках специально прошла мимо него и, как она думала, с силой наступила босой ногой на его башмак. Но он только укоризненно произнес: "Внимательней надо быть, Мари, смотри, куда копыта ставишь" и, недовольно на нее посмотрев, продолжал нести совсем уже какую-то ахинею про футбол, про то, в чем причина частых проигрышей "Спартака" в этом сезоне. Мужики внимательно слушали и согласно кивали, как будто что понимали.
   Предотвратить что-либо было уже поздно.
   - Ну надо же, какой болван, одни проблемы с ним, - по-Витьковски думала Мари, относя миски в дом. - Ладно, удалю потом всю их память в корзину, а корзину очищу без возможности восстановления.
   Но это еще были не все неприятности. Праздник чуть было не закончился совсем плачевно. Уже ближе к завершению торжества Сергей Алексеевич начал стыдить сыновей Франциски, что они про мать совсем не думают и никак не могут ей крышу починить. А у него не десять рук, и вообще крышу ремонтировать одному несподручно. Тут сыновьям всем разом стало стыдно, и они сказали, чего там, вот сейчас и починим.
   - Вот так бы и сразу, давайте-ка все вместе, у меня материал весь в наличии, - обрадовался Сергей Алексеевич.
   И, не слушая никаких женских возражений, они тут же притащили из сарая лестницу и стали, отпихивая друг друга, спорить, кому наверх лезть, а кому снизу подавать доски и солому. Каждому, включая Сержа, почему-то хотелось наверх, поэтому поднялся большой шум. Напрасно Франциска кричала сыновьям и "свату", что сегодня великий праздник и работать не положено, они были не в том состоянии, чтобы реагировать на внешние раздражители.
   Женщины бегали вокруг мужчин и кудахтали, как курицы, но на них не обращали внимания. Потом Жан свалился с лестницы, не попав ногой на ступеньку. Хорошо, не успел доверху долезть, ничего не сломал. Тут же на освободившееся место полез Жиль, отбрыкиваясь ногами от Жака, Сержа и того же Жана, уже успевшего подняться. Вчетвером они повалили на себя лестницу, оказались все на земле, прикрытые сверху лестницей, и между ними завязалась уже настоящая потасовка за первенство. Лупили друг друга кто во что горазд. В общую неразбериху вносили свой посильный вклад и вертевшиеся под ногами младенцы, тоже желавшие во что бы то ни стало на лестницу, как их отцы, и во все свои юные глотки про это заявлявшие.
   Кто-то из соседей уже закричал на всю деревню:
   - Эй, идите все сюда, у Берже опять цирк показывают!
   Франциска с тревогой обратилась к дочери, не принимавшей участие в женском визге, а невозмутимо продолжавшей убирать со стола:
   - Ну, что ты стоишь, как неживая? Что делать-то? Ведь они опять, как в пятницу, друг другу зубы повыбивают и носы повыламывают.
   Мари, которая на самом деле была раздражена до предела и очень злилась на Сергея Алексеевича, притворно лениво зевнула и ответила матери одним словом - сейчас. Потом она неторопливо отнесла в дом миски и сожгла волосок. Когда же она вышла в сад за новой порцией посуды, драка уже прекратилась. Мужчины удивленно отряхивали с себя пыль - чего это мы так разошлись из-за какой-то ерунды. И вообще, не богоугодное это дело - в Пасху крышу чинить. Ты уж, сват, сам как-нибудь в будни, Мари тебе поможет, она девка сильная. А нам, братья, пора по домам, путь неблизкий.
   И к тому моменту, когда зеваки сбежались смотреть бесплатный цирк, смотреть было уже не на что. Поэтому ушли все недовольными.
   Однако и это было еще не все. Когда братья Мари с их семействами отбыли восвояси, а из гостей осталась только тетка, Сергей Алексеевич высказал желание непременно самому отвезти ее в замок на лошадях. Пошатываясь, слонялся он по двору и кричал, чтобы запрягали лошадь, что он уже умеет хорошо водить телегу и, как истинный джентльмен, не может допустить, чтобы дама шла домой пешком. Сколько ему ни повторяли, что дама вовсе и не собирается сегодня домой, а остается у них ночевать, он не успокаивался. Не успокоился он, и когда Мари пригрозила превратить его в червяка. Кончилось тем, что ей опять пришлось жечь волосы, и только тогда он начал зевать и позволил уложить себя спать в сарае.
   Наутро Сергей Алексеевич проснулся поздно, когда Францискина золовка давно уже уехала в замок с оказией, на телеге одного дюропинца, и не только не вспомнил о своем вчерашнем желании "подбросить даму до дому", но и о самой даме напрочь забыл. Он вообще мало что помнил о вчерашнем, и у него сильно болела голова. Не смотря ни на кого и никого в упор не видя, он ходил туда-сюда и постанывал. Время от времени окунал голову в бочку с дождевой водой, но не помогало.
   Мари, проходя мимо него, каждый раз злорадно повторяла:
   - Так тебе и надо, будешь знать, как напиваться.
   И она кратко напоминала ему, что он вчера вытворял, отчего бедный Сергей Алексеевич хватался за голову и стонал еще больше, уже от стыда. Правда, это не мешало ему уговаривать Мари вылечить его головную боль.
   - Ну что тебе стоит, один волосок - и я в порядке. Злая ты девочка, Мари, жестокая.
   - Из принципа не буду, надо тебя проучить. Терпеть не могу пьяниц.
   - Да каких пьяниц, каких пьяниц?! Ты ведь прекрасно знаешь, что я не пьяница, а скорее совсем наоборот. Просто вино у твоей мамы вкусное, еда острая, на улице жарко, все время пить хотелось - вот с непривычки и не рассчитал. А вообще, такое со мной всего третий раз в жизни случилось.
   - Третий раз - это уже тенденция. Вот помучайся теперь, чтобы в четвертый раз дозу правильно рассчитать.
   Но Сергей Алексеевич мучаться не хотел и пошел упрашивать ее мать, чтобы хоть та ему помогла. Отзывчивая Франциска тут же дала ему выпить чего-то горько-соленого, уверив, что сейчас все как рукой снимет, и повязала ему голову полотенцем, смоченным в уксусе. Однако никакой рукой ничего не сняло. И только, когда вдова случайно услыхала, как ее вредная дочь выговаривает Сержу: "Ну что, пьяница несчастный, не помогают тебе народные средства? Терпи!", она вспомнила, что еще волшебница, и вылечила, наконец, "несчастного пьяницу", который, стремясь загладить свою вину, тут же полез чинить крышу. И Мари, хотевшей порасслабляться после вчерашнего приема, пришлось ему помогать.
   ...Ремонт крыши был последним большим строительным мероприятием, после этого осталось доделать кое-что по мелочи, вроде корыта для стирки белья и козел, чтобы дрова пилить. У Сергея Алексеевича, хотя он продолжал помогать Мари и ее матери, появилось довольно много свободного времени. Почти каждое утро он ходил в лес за грибами, чего делать вообще-то не разрешалось, так как все, что росло, бегало и летало в лесу, принадлежало графской семье. На это он внимания не обращал: лес большой, авось не поймают, а моральное право мы имеем, так как их сыночка столько времени бесплатно кормили и кров предоставляли. А волк и медведь меня не задерут, так как я далеко заходить не буду. А не заблужусь я потому, что у меня компас есть.
   Так что теперь почти каждый день они ели свежие грибы, правда, их было еще мало - не сезон. Их было бы еще меньше, если бы не один козленок, точнее, козочка, которая повадилась ходить в лес вместе с Сержем и искала для него трюфели, как будто бы была не козленком, только что переставшим мамку сосать, а поросенком, прошедшим длительное обучение на поиск грибов.
   Было уже очень тепло, и каждый вечер Серж ходил купаться на реку. Как-то раз во время купания он прямо голыми руками поймал огромного сазана, ободравшего его всего до крови. Гордо выложил он перед женщинами рыбу на стол - добытчик.
   Сазан, поджаренный Франциской на оливковом масле, был таким вкусным, что Сергей Алексеевич решил теперь целенаправленно ходить вечерами на рыбалку. Мари вынесла ему из сарая старые удочки отца.
   - Только не наглей, много не лови, без специального разрешения рыбу в реке ловить запрещено - она вся принадлежит графу. Конечно, у нас в деревне все ловят, хотя разрешения ни у кого нет, но никто никогда не упустит случая донести на соседа. Так что смотри, чтобы тебя не заметили.
   Несколько дней он благополучно рыбачил и приносил домой неплохой улов, правда, такой крупной рыбы, как первый раз, больше не ловилось, хотя червяки ей всегда предлагались высшего сорта. Сначала рыба шла в охотку, но когда целую неделю подряд на завтрак, обед и ужин одна рыба, то вскоре ее никто уже видеть не мог, не то что есть, даже сам рыбак. Однако отказаться от рыбалки было выше его сил, поэтому весь улов отдавали кошкам и собакам, а сами решили пару-тройку дней питаться чем-нибудь другим. И вот, когда от рыбы уже достаточно отдохнули и решили, что сегодня можно опять пожарить, Сергей Алексеевич пошел на рыбалку и нарвался на большие неприятности.
   Сидит это он вечерком на берегу в приятном расслаблении, рыбачит и сигареточки покуривает. Вдруг как из-под земли перед ним появились два вооруженных человека.
   - Эй, что это ты тут графскую рыбу воруешь? Разве ты не знаешь, что все в этой реке принадлежит графу дю Буа?! Где у тебя разрешение на рыбалку?
   Серж попробовал с ними договориться по-хорошему:
   - Ребята, да ладно вам, чего тут я поймал-то, пару рыбок всего. Простите меня на первый раз. Я тут нездешний, ваших правил не знаю. Если лицензию надо покупать, в следующий раз куплю.
   Эта речь произвела на мужчин впечатление, противоположное ожидаемому.
   - Ты с кем разговариваешь?! Какие мы тебе ребята? Нездешний, говоришь? Бродяга, что ли? Что это ты куришь такое непонятное? А выговор у тебя не местный, это точно. Может, ты вообще испанский шпион? Пойдем-ка с нами, разберемся!
   Они схватили Сергея Алексеевича за шиворот и потащили за собой.
   - Пустите меня, мужики, никакой я не шпион! Я сюда в отпуск приехал из Мос...э-э-э, из Рос..., то есть, я хотел сказать из Руссильона.
   - Какие мы тебе мужики?! Из Руссильона, говоришь? Точно испанский шпион!
   Надо сказать, что Руссильон был особой частью Франции и еще не так давно, ста лет не прошло до описываемых событий, принадлежал Испании. Потом его подарили Франции, но область была неспокойная, время от времени там вспыхивали восстания. Так что идея выбрать себе местом жительства окрестности Монпелье была не самая удачная.
   - Говорю же вам, не шпион я, я в гости к одной жительнице Дюропэ приехал, к Франциске Берже.
   - Ха, будет врать-то, вдова Берже - женщина серьезная, после смерти мужа никогда посторонних мужчин у нее в доме не было.
   - А я не посторонний, я свекор ее дочери.
   - Ах, этой 0x01 graphic
, что мать опозорила, из дому сбежала?
   - Что ты сказал?! А ну-ка повтори! - Серж высвободился из рук стражника и угрожающе смотрел на него.
   - А кто же она, как не0x01 graphic
?
   - Ах ты, гад! - Серж оскорбился за Мари и со всего маху влепил стражнику пощечину.
   И в ответ тоже немедленно получил затрещину, а за ней сразу и вторую, и третью. И пришлось бы Сергею Алексеевичу в полной мере прочувствовать изнутри быт французских браконьеров конца семнадцатого века, но тут на дороге показалась Мари. Это мать послала ее позвать Сержа домой: сколько можно рыбачить, скоро спать пора, а где обещанный на ужин улов?
   Мари увидела происходящее и стала упрашивать стражников, чтобы они простили и отпустили Сержа, ну, пожалуйста, дяденьки. Но те то ли не знали Мари в лицо, хоть и обзывали только что за глаза нехорошими словами, то ли еще что, но отпускать не хотели. Правда, согласились пойти к вдове для выяснения его личности.
   Пришли они к Франциске и давай претензии предъявлять, что ее родственник без разрешения всю графскую рыбу из реки выловил.
   - Уважаемые, прямо не пойму, что вы такое говорите! Сегодня так душно, сил нет, ничего не соображаю. Да и вы, наверно, очень замаялись. Присядьте-ка на лавочку и выпейте для начала по кружечке винца. А потом спокойно разберемся. Поставьте ведро с рыбой сюда, зачем вам такую тяжесть в руках держать.
   Стражники даже не стали для приличия отказываться, а сразу сели на лавочку и выпили по кружечке. Потом еще по кружечке, а потом еще. Успокоились и разомлели. А Франциска зажарила улов и пригласила стражников откушать с ними, не забывая подливать вина в быстро пустеющие кружки. Вскоре они совсем забыли, зачем пришли.
   А когда рыба была съедена и вино выпито, и стражники собрались уходить, вдова выдала каждому по несколько медных монет. Так что они остались очень довольны и, передвигаясь нетвердой походкой, сказали Сержу, что он может ловить рыбу в реке, сколько угодно, с графа не убудет.
   А Сергей Алексеевич, опять со следами побоев на лице, был не очень доволен, все ворчал про взяточников и про то, что ничего на земле за триста лет не изменилось.

* * *

   Быстро пролетели две недели после пасхи, и наступил день, когда граф давал в замке прощальный обед. Мари обещала немного помочь тетке на кухне в последний раз и отправилась в дорогу довольно рано. Она нарядилась в новое платье и новый красный чепчик, что купил ей на рынке Сергей Алексеевич в подарок на пасху. В руке у нее была корзинка с куском пирога и горшочком оливкового масла, который ее мать обещала дать тетке еще на праздник, да в хлопотах с напившимся Сержем запамятовала.
   На душе у Мари было легко и весело, не то, что в прошлый раз, когда она собиралась очаровывать Антуана. Мир прекрасен. Погода чудесная. Каникулы! Никаких проблем. Кроме письма от Антуана, которое надо было как-то передать его родителям, но это совсем маленькая проблемка, она что-нибудь на месте придумает. Мари в хорошем настроении шла по лесу, пела песни и собирала цветы. Чувствовала себя Красной Шапочкой.
   Вот шла она так, шла, и вдруг навстречу ей вышел, нет, вовсе не Серый Волк, но тоже серый какой-то мужик в лохмотьях, с очень глупой рожей и с колесом от повозки в руках. Увидев Мари, он удивился до невозможности, от удивления уронил колесо себе на ногу, но как будто этого вовсе не заметил, а всплеснул руками и радостно воскликнул:
   - Ой, гляди ты, хозяйка! Где ж ты пропадала столько времени?
   Мари стала оглядываться по сторонам: кто это хозяйка, где хозяйка, почему хозяйка? Никакой хозяйки она у себя за спиной не увидела, значит, это он к ней обращался. Но ведь она этого мужика первый раз в жизни видит!
   - Вы кто?
   - Ты что, не узнаешь меня?! Да я ведь твой кучер, хозяйка! Вспомни бал в замке в прошлом августе!
   Вгляделась Мари в мужика - вроде и похож на того кучера, который в прошлом году вез ее на бал, а вроде и не похож, впрочем, она его тогда в деталях не разглядывала. Но она точно помнила, что ее кучер был в красивой вишневой форме, а этот босяк босяком, да еще и босиком. Ну ладно, хорошо, пусть это ее кучер, но если это так, что он тут делает?
   Мари не имела понятия, что случилось с кучером и с каретой после того, как мать отправила ее в будущее. Сама-то она ведь собиралась в то злосчастное утро, как только вернется домой, вернуть карету вместе с кучером туда, откуда они взялись, но из-за известных событий не смогла этого сделать. А потом все так закрутилось, что она забыла и о карете с кучером, и о баронессе с ее внучкой. Неужели он так и провел эти месяцы в лесу и поэтому совсем поизносился? Чем же он все это время питался? Как же это она так человека на произвол судьбы бросила?
   - Что ты тут делаешь? И что это за колесо? - раз это ее слуга, Мари ему сразу затыкала, несмотря на то, что по возрасту кучер ей в отцы годился.
   Кучер объяснил, что он вез баронессу с внучкой на прощальный обед к графу, но у кареты сломалось колесо, и он не знает, что теперь делать.
   Выходит, он теперь почему-то работает у баронессы. Где же в таком случае его форма?
   - Хозяйка, подскажи хоть ты, что с каретой-то делать? А то меня баронесса прибьет.
   - Ну что делать, что делать, сам, что ли, не знаешь, что надо колесо поменять. Какой же ты после этого кучер?! Достань запаску из багажника и поменяй!
   - Чего достать?! Откуда?!
   Тьфу ты! Мари сплюнула и приказала кучеру вести ее к карете, а сама пошла следом за ним и незаметно сожгла волосок. Через несколько минут они вышли на поляну. На дороге стояла карета, вернее, не стояла, а даже не знаю, как и сказать, ведь, пожалуй, что и не лежала, но уж точно, что и не стояла, а находилась в каком-то среднем положении на боку. Вроде бы это была ее карета, а вроде бы и нет, потому что позолоты на ней не было, да и бархат местами уже поистерся. Довольно тощих и грязных лошадей распрягли, и они паслись на лужайке. Неподалеку на пеньке сидела нарядная девушка и плакала, а вокруг нее ходила пожилая женщина, в которой Мари сразу признала баронессу, пела и собирала цветы, совсем как Мари еще несколько минут назад. Мари, не останавливаясь, только низко поклонившись женщинам, подошла к карете, присела на корточки, сунула руку под днище и вытащила оттуда новое колесо.
   - Вот тебе колесо, болван. Меняй.
   Кучер удивленно посмотрел на запасное колесо, поахал, заглянул под карету, опять поахал, подмигнул зачем-то Мари, а потом они вместе довольно долго ставили колесо на ось, потому что карета тяжелая, а домкрата, конечно, не было. Так что у них было время пошептаться.
   Мари выспросила у него, где его форма, сапоги, куда делась вся позолота с кареты, и почему лошади находятся в таком ужасном состоянии. Выяснилось, что пока Мари спокойно пребывала себе в будущем, баронесса совсем обнищала, и все, включая сапоги кучера, было продано за долги. Все слуги разбежались, потому что им нечем было платить. Осталась одна "девушка" баронессиных лет, которая готовила пищу, и он, выполняющий обязанности не только кучера, но и лакея, и сторожа, и плотника, и всех остальных. Он бы тоже с радостью ушел, если бы было куда.
   На вопрос, что же такого ужасного случилось с баронессиным состоянием менее чем за год, кучер рассказал, что старуха в последнее время повадилась играть в карты. Играет она с соседями, с какими-то офицерами, еще какие-то непонятные люди приезжают в имение чуть ли не каждый день и обыгрывают глупую баронессу. Так что теперь им порой бывает даже не на что купить еды, и приходится распродавать добро. А большую часть полученных от продажи добра денег баронесса опять проигрывает. Говорят, ее вместе с имением хотят по решению суда взять под опеку какие-то дальние родственники, но такое быстро не делается. Нужно проследить, чтобы не были ущемлены интересы внучки-наследницы. Если бы ее крестный отец был в своем уме, он бы, конечно, заступился за Изабель, но увы... А девушка-то она хорошая, жалко. Надо ей замуж выходить да съезжать от баронессы.
   - А с крестным ее что такое? - испугалась Мари.
   - Да память у него в прошлом году отшибло, как раз, когда бал был, на который я тебя, хозяйка, отвозил. Ничего не помнит, не помнит даже своего имени, не то что имени крестницы...
   Мари аж в пот бросило. Господи, что она натворила?! Надо срочно сегодня же все исправить.
   ...Наконец колесо было поставлено и закреплено. Карета встала, как положено. Мари помогла кучеру поймать и запрячь лошадей.
   - Госпожа баронесса, госпожа Изабель, прошу в карету! - радостно провозгласил кучер.
   Увидев, что с каретой все в порядке, баронесса встала перед внучкой и сказала:
   - Кончай слезы лить, Иза. Вставай. Я же говорила тебе, что кто-нибудь будет проходить или проезжать мимо и поможет нам, все так и случилось. Пойдем в карету, а то в гости опоздаем.
   Девушка подняла заплаканное лицо. Слезы проделали в пудре глубокие борозды, тянувшиеся от глаз до самой шеи. От слез ее огромные глаза и огромный нос, доходивший чуть ли не до нижней губы, сильно распухли.
   - Да, шансов выйти замуж с таким носом никаких, - подумала Мари.
   Баронесса прошла мимо Мари, не замечая, а Изабель остановилась рядом с ней и сказала, шмыгая носом:
   - Спасибо тебе, милая девушка, за то, что ты помогла нашему кучеру починить карету. Надо было бы отблагодарить тебя, но у меня, к сожалению, ничего нет. Но мы могли бы подвезти тебя, если тебе по дороге.
   - Надо же, какая вежливая девушка, даром что внучка баронессы, - удивилась Мари. Но вместо того, чтобы ответить на предложение, она не удержалась и воскликнула совсем не по существу сделанного ей предложения:
   - Ах, в таком виде вам в замок никак нельзя, у вас весь макияж смазался, ни к черту не годится!
   Изабель не поняла, и Мари попросила ее достать зеркальце.
   Изабель смотрелась в зеркало только в случае крайней необходимости, так как ей совсем не нравилось то, что она в нем видела. За время, прошедшее с того дня, как ее навестили в аббатстве барон д'Антель и Антуан, она здорово вытянулась и ростом была сейчас почти с Мари, но это совсем не прибавило ей красоты. В самом недалеком будущем она обещала превратиться в настоящую бабу-ягу.
   Но зеркало у Изабель, конечно же, было, ведь какая девушка ездит на бал без зеркала и пудры. Она посмотрела на себя и принялась плакать пуще прежнего и кричала поторапливающей ее бабушке, что вообще на бал не поедет.
   Мари успокоила ее, сказав, что сейчас все исправит. Не слушая возражений баронессы, все боявшейся опоздать, она отвела Изабель к текшему неподалеку ручью, хорошенько умыла, а потом еще застирала подол ее светлого платья, испачкавшийся о зелень, и поставила девушку на солнце сушиться.
   Пока Изабель сохла, Мари напустилась на кучера:
   - Хорошо, пусть с тебя форму сняли и позолоту с кареты продали, но почему у тебя лошади в таком виде? Иди к реке, вымой животных, не позорься перед другими кучерами и не позорь девушку. А то уволю за профнепригодность.
   И Мари с кучером опять выпрягли, к возмущению баронессы, лошадей из кареты, и пристыженный кучер повел их к ручью мыть. А Мари в это время тайком сожгла несколько волосков, в результате чего смогла вытащить из своей маленькой корзинки сначала скребки для чистки лошадей, которые отнесла кучеру, а потом какие-то кремы, которые и наложила Изабель на лицо. После этого она густо ее напудрила, по моде семнадцатого века.
   - Вот теперь вы можете спокойно отправляться на бал.
   Баронесса оглядела внучку, одобрила и опять поторопила, говоря, что они приедут в замок последними.
   - Что вы так торопитесь? Боитесь, что все без вас съедят? Да вы самыми первыми будете. Как всегда. Над вами все смеяться будут, как обычно. Сколько тут стоим, еще ни одна карета не проехала. Все соберутся только к вечеру.
   - Что за наглая девчонка! Как смеешь ты так грубо разговаривать со мной - баронессой! Сейчас я прикажу кучеру тебя высечь. Эй, кучер, быстро высеки эту девицу!
   Мари забыла, что она не в двадцать первом веке, чувствовала себя ровней баронессе и ее внучке и нарушила субординацию. По правде говоря, и по понятиям двадцать первого века выступила совсем по-хамски. Но угроз баронессы Мари совсем не испугалась, так как кучер-то в конечном счете был ее, а не баронессин.
   - Кучер, я кому говорю!
   Кучер испуганно смотрел на старуху, но твердо сказал:
   - Не буду я ее сечь!
   - Это еще почему?! Как смеешь ты меня ослушаться!
   - Я кучер, а не палач. И она мне карету починить помогла.
   - Тогда я сама ее высеку! Да и тебя заодно за непослушание. Давай сюда плеть!
   Тут в дело наконец вмешалась Изабель, которая до этого все разглядывала себя в зеркале. Она кое-как успокоила свою бабушку и извинилась за нее перед Мари.
   В зеркале Изабель увидела, что пудра лежит хорошо, но вообще-то то, что она там увидела, ее, как всегда, не обрадовало.
   - Как ты думаешь, - спросила она Мари, - я смогу кому-нибудь понравиться? Я ведь такая некрасивая!
   Мари очень сомневалась, что девушка с таким носом может кому-нибудь понравиться, да еще под этим носом усы у нее, что у твоего гренадера, росли. Но она не стала расстраивать бедняжку:
   - Конечно, вы не первая красавица, но это не так страшно. Красавиц на свете наперечет (вот я, например), а счастье свое находят почти все девушки. У вас очень глаза красивые, взгляд теплый и обворожительный. Вы, главное, будьте в себе уверены и старайтесь очаровать приятным разговором и умом.
   - Да что ты ее слушаешь, Иза! Нашла с кем советоваться, с крестьянской девкой, - опять начала сердиться баронесса, - Полезай немедленно в карету. А ты сделала свое дело и пошла отсюда своей дорогой!
   - Знала бы ты, что я могу сделать с тобой, повежливей бы была, - подумала про себя Мари, но ничего с ней делать не стала ради ее внучки.
   И она собралась уже было пойти своей дорогой, но Изабель стала настаивать подвезти ее и даже пригласила внутрь кареты. Мари поблагодарила и предложение приняла, но сказала, что лучше сядет к кучеру на козлы. А если госпожа Изабель хочет ее отблагодарить, то не могла бы она передать вот это письмо графу дю Буа. И она протянула девушке Антуаново письмо, пояснив, что его просил передать какой-то офицер, товарищ Антуана, еще в Руссильоне, на выезде из Монпелье, узнав, что она будет вскоре недалеко от графского замка. Изабель с радостью согласилась, так как чувствовала себя очень обязанной Мари.
   А Мари обрадовалась, что одну проблему решила. Теперь надо придумать, что делать с крестным. Да и судьба кучера ее тоже беспокоила. И Изабель жалко, пропадет ведь она с баронессой. Да только как ее судьбу с такой внешностью устроить? Тут определенно бы не помешала пластическая операция!
   ...Мари думала об этом всю дорогу. Только кучер мешал ей сосредоточиться, все болтал и болтал. Наконец, она не выдержала:
   - Помолчи-ка хоть минутку. Я ведь, когда все задумывала в прошлом году, загадала, чтобы ты ни о чем не говорил, а ты трещишь без умолку.
   - Да я и так ни о чем ни с кем не говорил. Меня баронесса обижает, а я молчу. Она позолоту с кареты проиграла, а я молчу, сапоги мои проиграла, камзол, а я все молчу. Денег не платит, а я опять молчу. Скоро с голоду подохну, а все молчать буду. Только сейчас от радости, что тебя увидел, разговорился. А ты думаешь, хозяйка, легко ли человеку молчать почти целый год!?
   Мари стало стыдно, но она все равно сурово ему выговаривала вполголоса, чтобы в карете не слышали:
   - Не нравится, отправлю туда, где ты был до меня. Кстати, где ты был, пока не стал моим кучером?
   - А вот не знаю я! Я себя помню только с того момента, как появился перед тобой в лесу с каретой.
   - Все ясно, - сказала Мари самой себе, - клон чей-то или дубль. Ну и ладно, зато он ниоткуда не пропал. Гораздо хуже было бы, если бы он был чей-то муж или отец, тогда бы семейство осталось без кормильца, а так никому хуже не стало, кроме самого кучера.
   - Все равно, будешь много болтать, отправлю в никуда.
   - Пощади, хозяйка, оставь в живых, не буду болтать.
   Кучер не на шутку перепугался, стал просить прощения и собрался уже остановить лошадей и встать перед Мари на колени. Мари прекратила это унижение царственным жестом:
   - Ладно, прощаю. Но болтай все же меньше. И за лошадьми следи лучше. Просто безобразие, что они у тебя в таком виде - грязные и тощие. Есть у меня один знакомый кучер - вот это кучер так кучер, настоящий специалист своего дела. Когда у него что в карете сломается, тут же сам и починит, все инструменты у него всегда при себе. Карета всегда чистая, и всегда полный бак бен...сена или овса, то есть лошади всегда сыты. А ты просто недоразумение, а не кучер. Чтобы всегда запаска с собой была! А то уволю! Понял?
   - Понял, хозяйка, все понял! Но овса-то откуда взять лошадям, когда самим есть нечего?
   - Нет овса - корми травой, уж трава-то всегда в изобилии. Ладно, я позабочусь, чтобы овес тоже был. И никому не говори, что я твоя хозяйка. Теперь твоя хозяйка Изабель, ее и слушай. Как, кстати, тебя зовут?
   - Не знаю я, как меня зовут. Да и кому меня тут звать-то?
   - Ну, как-то ведь к тебе все это время обращались? Как тебя слуги звали, баронесса, Изабель, наконец?
   - А никак! Слуги и баронесса кричали "Эй!" или просто "кучер, сюда!". Да и слуг-то уже давно никаких нет. А Изабель сударем зовет. Подойдите, говорит, сударь, ко мне, пожалуйста. Очень вежливая девочка, дай бог ей мужа хорошего.
   - Ладно, пусть тебя будут звать Жерменом. Понял?
   Кучер согласно закивал головой:
   - Все понял, хозяйка!
   - Ничего ты не понял, дурак! Сказала же, что хозяйка твоя теперь Изабель, а не я. Ну ладно, лезь теперь под карету и возьми там, где колесо было, запасную форму. А то просто стыдно за Изабель - с таким кучером-оборванцем в замке показываться.
   - Да не было там никакой формы!
   - Ты плохо смотрел. Лезь, говорю.
   Карета остановилась. Новопоименованный Жермен соскочил с козел, недоверчиво сунул руку под карету и вытащил сверток с одеждой. Он лукаво улыбнулся Мари, потом зачем-то погрозил ей пальцем и побежал за кустики переодеваться. А высунувшимся с озабоченными лицами из окна баронессе и Изабель, испугавшимися, что опять что-то с каретой случилось, Мари пояснила, что все в порядке, сейчас кучер вернется, и поедем.
   Вскоре вернулся нарядный кучер в скрипучих начищенных до блеска сапогах, залез на козлы, и карета тронулась. Он хотел опять пуститься в разговоры, но Мари напомнила ему про обещание молчать. Кучер испуганно закрыл ладонью рот и больше уже не проронил не звука. А Мари все о чем-то думала и время от времени жгла волосы.
   А в это время у Изабель в карете очень сильно чесался нос, и она беспрерывно чихала, но руками до носа не дотрагивалась, боясь испортить "макияж".
   ...Наконец они подъехали ко дворцу. Мари попрощалась с Изабель, пожелав ей удачи на балу, громко, так, чтобы и Изабель, и баронесса слышали его имя, сказала кучеру:
   - Прощай, Жермен! Лучше ухаживай за лошадьми! И не забывай регулярно делать карете техосмотр, - и отправилась на кухню к тетке.
   Баронесса и внучка были ошарашены видом своего кучера. Тот же сказал, что это запасная форма, и держал он ее под каретой в специальном отделении. Изабель очень обрадовалась, что их кучер будет не хуже других, а бабка пообещала потом разобраться с ним и выяснить, как это он осмелился спрятать от нее такую дорогую одежду, на которую она могла бы поставить и выиграть кучу денег в карты. И баронесса с внучкой пошли во дворец по ковровой дорожке.
   - Эх, даже на выпивку не дала. Все кучеры сейчас будут отдыхать, а мне не на что. И он грустно засунул руки в карман камзола. И обнаружил в одном кармане кисет с табаком и трубку, а в другом несколько монет.
   - Ай да хозяйка! - только и прошептал Жермен и подмигнут сам себе.
   ...Проходя по коридору, ведущему в главный зал дворца, Изабель издалека лишь мельком взглянула на себя в висевшее на стене огромное зеркало - вроде все в порядке, парик не съехал, платье не задралось. Бабушка тоже в полном порядке, если не считать мозгов. Лакей почтительно распахнул перед ними дверь в зал и возвестил о прибытии баронессы де Сен-Бенуа и мадемуазель дю Барре. Гостей было еще совсем немного, но все же Изабель с баронессой были не самыми первыми. Услышав имена прибывших, от группы беседующих мужчин отделился один и подошел к ним. И заахал, точь-в-точь как в прошлом году, когда увидел Изабель-Мари.
   - Ах-ах-ах, Изабель, как вы выросли, ах-ах-ах, какая красавица стали. Кто бы мог подумать, что вы так изменитесь с тех пор, как я видел вас последний раз в аббатстве Святого Трофима!
   Изабель узнала барона д'Антель. Действительно, он зачем-то приезжал в прошлом году с бабушкой в аббатство, незадолго до того, как бабушка ее оттуда забрала. И что-то тогда он совсем не был так любезен. Красавицей стала! Издевается, гад, подумала Изабель, поздоровалась и кисло ему улыбнулась.
   - Не знаю, будут ли сегодня танцы, но если будут, приглашаю вас на первый танец. Вы позволите, баронесса?
   - Очень хорошо, голубчик, потанцуй с ней. Она ведь у меня первый раз в свет выехала.
   Барон д'Антель отошел к другим гостям, а баронесса стала рассказывать внучке о нем то же, что говорила в прошлом году лже-Изабель, то есть о том, что барон - выгодная партия, и надо ловить момент и не упускать свой шанс. Изабель внимательно слушала и смущенно хихикала, хотя и была уверена, что шансы у нее нулевые.
   До обеда было еще далеко, и вскоре Изабель с бабушкой вышли погулять во двор перед дворцом. Там в тени деревьев стояли столы со сладостями и прохладительными напитками. Баронесса будто прилипла к одному из столов, а ее внучка прохаживалась вдоль дорожек, любуясь цветами.
   А между тем гости все прибывали и прибывали. Среди прочих гостей приехал и господин Ле Шантье - крестный Изабель. Он хоть и был без памяти, но доктора советовали родственникам как можно чаще выводить его на люди. Может быть, какое-нибудь сильное впечатление вернет ему память.
   Господин Ле Шантье вылез из кареты и в сопровождении пары слуг поднимался по лестнице во дворец, когда из парадной двери выскочили два юных поваренка. Один, хохоча, убегал от другого, гнавшегося за ним с поварешкой. Они пробежали мимо крестного, и второй поваренок нечаянно задел его поварешкой. Вроде и несильно задел, но господина Ле Шантье развернуло, он потерял равновесие, упал, стукнулся головой о ступени и кубарем скатился по лестнице вниз. Все очень перепугались. Слуги бросились поднимать хозяина, но быстрее всех к крестному подбежала Изабель и помогла ему подняться. Он, охая, сел на ступеньки и внимательно посмотрел на девушку.
   - Изабель, бог мой, как ты выросла! И хорошенькая какая стала, кто бы мог подумать!
   Падение с лестницы и было тем сильным впечатлением, которое вернуло память крестному Изабель. Поварят, из-за которых он упал, поймали и, заломив руки за спины, поставили перед ним. Они испуганно ожидали наказания, вероятнее всего, плетей. Однако на радостях вместо порки мальчишки получили награду за исцеление больного.
   Вскоре всех позвали в главную залу за обеденный стол. После обеда начались танцы, а для желающих накрыли зеленым сукном два стола для игры в карты. Изабель, к ее удивлению, непрерывно приглашали танцевать, но она пропускала чуть ли не половину танцев, так как боялась, что бабушка без нее усядется играть и проиграет последнее. На ее счастье, вскоре к ним подошел излечившийся от амнезии крестный и сказал, чтобы Изабель танцевала, не боялась, он присмотрит за бабушкой.
   Так что девушка могла со спокойной душой предаваться танцам, только удивлялась своему успеху. Еще она хорошо помнила, что должна передать графу письмо от его сына. Дождавшись подходящего момента, Изабель набралась смелости и подошла к графу, окруженному собеседниками. Достала из-за корсета письмо и протянулаему со словами:
   - Вот, просили вам передать.
   Граф бросил на нее удивленный взгляд и нехотя взял письмо, думая, что это от какого-нибудь просителя. Он собрался, не читая, бросить его на стол, но сначала бросил взгляд на печать. На сургуче был отпечатан перстень его сына, а слова "Графу дю Буа в собственные руки" были написаны до боли знакомым почерком. Граф изменился в лице, извинился перед гостями, подошел к супруге, шепнул ее что-то на ухо, и они вдвоем вышли из зала.
   Через какое-то время к Изабель подошел слуга графа и попросил следовать за ним. Слуга привел ее в библиотеку. Граф сидел за столом, а графиня рядом на диване. Глаза у нее были заплаканы.
   - В письме, что я вам передала, недобрые вести? - участливо спросила Изабель.
   - Нет-нет, дорогая, вести скорее добрые, - все еще всхлипывая, успокоила ее графиня.
   А граф выспросил, как к ней попало это письмо. Изабель честно рассказала о крестьянской девушке, которую они подвезли в замок, и о том, что эта девушка собиралась помогать своей тете на кухне. Граф попросил ее вместе со слугой пойти на кухню и найти там эту девушку.
   - Вы не сделаете ей ничего плохого? А то я не пойду. Она очень хорошая девушка. Она помогла нам починить карету. Она...
   - Да не будет ей ничего плохого, кое-что выясню и награжу за письмо.
   И Изабель со слугой отправились на кухню и вскоре привели раскрасневшуюся от жара Мари. Изабель графиня ласково усадила рядом с собой, а у Мари спросила строго, но не сердито, как к ней попало письмо их сына. Ответ на этот вопрос у Мари был заготовлен заранее:
   - Мы сюда со свекром из Руссильона приехали. Когда мы выезжали из Монпелье, один молодой офицер, проезжавший верхом по дороге мимо нас, узнав, куда мы направляемся, дал это письмо и просил при случае передать в замок. И дал мне два су за это.
   - Хорошо, хорошо, я дам тебе пять су, скажи, как выглядел этот офицер? Он не назвал своего имени?
   - Имени он не назвал, а выглядел, как все офицеры выглядят: красавец, с усами, со шпагой. Высокий. Но вы не подумайте, это не сам Антуан был, то есть, извините, я хотела сказать, это не господин виконт, его-то я в лицо хорошо знаю.
   Граф внимательно посмотрел на нее.
   - Что-то мне подсказывает, что ты знаешь гораздо больше, чем говоришь. Ну да ладно.
   Он еще раз взял письмо в руки. Прочел вслух:
   "Дорогие родители, обо мне не беспокойтесь, я жив и здоров. В теперешней истории Франции событий слишком мало, и все они заранее предсказуемы. А моя натура всегда требует чего-то нового. Вот я и решил воспользоваться шансом и завербовался на службу к молодому царю Московии Петру. Уверяю вас, у него большое будущее, вы еще все о нем не раз услышите. Не знаю, когда смогу выбраться к вам в отпуск, но по мере возможности буду посылать вам весточки о себе. Ваш послушный сын Антуан."
   Письмо в руках графа дрожало, выдавая волнение. Графиня опять начала всхлипывать.
   - Все-таки дурак этот Антуан, совсем о родителях не думает, а они вон как переживают, - подумала Мари, - А я тоже хороша, зачем я про два су соврала, сдались мне эти два су, перед Изабель даже неудобно, прям жадиной какой-то выгляжу.
   - Это, наверно, Альбер был, он из Монпелье родом, помнишь его, Шарль? - высказала предположение графиня. - Он высокий и с усами.
   - Ах, да они все с усами! Вот что, ты, девушка, когда в Монпелье будешь, постарайся найти этого офицера и передай ему письмо, которое я сейчас напишу. А пока можешь идти на кухню. Вы, мадемуазель э-э-э дю Барре, тоже можете возвращаться к гостям. Спасибо вам большое.
   Когда девушки ушли, граф вызвал секретаря и приказал ему немедленно начать собирать все сведения о России и царе Петре. Подождите идти собирать, сначала я хочу письма написать. И граф продиктовал секретарю два письма: одно для предполагаемого Альбера, а другое для сына, в котором граф ругал его за непослушание и за то, что уехал тайком, никому ни слова не сказав. Но, правда, не проклинал и наследства лишить не грозился.
   А графиня в это время перечитывала Антуаново письмо, плакала и шептала:
   - Сыночек дорогой мой, живой, живой. Непутевый ты мой.
   Когда письма были написаны, слуга опять привел Мари в библиотеку, и граф вручил ей письма и денег дал намного больше, чем обещанные пять су. Мари благодарила, низко кланялась и клятвенно обещала найти адресата.
   На кухню она возвращалась без графского слуги, немного заблудилась, может быть, специально, и прошмыгнула через зал. Встретилась глазами с Изабель, которая танцевала с бароном де Таким-то, и заговорщицки подмигнула ей.
   Шла она по стеночке, чтобы не мешать танцующим, но барон, кружась в танце, все же чуть не пихнул Мари, даже не заметив этого. И хотя Мари сама загадала, чтобы барон начал ухаживать за Изабель, и нужен был ей этот барон, как телеге пятое колесо, она все равно почувствовала укол ревности.
   - Вот они, мужчины, какие непостоянные. И года не прошло, как за мной ухлестывал, а уже в другую влюбился.
   ...Пока Изабель была в библиотеке графа, баронесса нарушила данное ею обещание не играть в карты и в соседней комнате вовсю предавалась своему греху. И крестный подвел, не уследил. Да вот только, к удивлению всех игроков, сегодня баронесса срывала банк за банком. А ведь до этого почти никогда не выигрывала! После каждого выигрыша она молилась, ссыпала деньги в ридикюль и клялась божьим именем, что сегодня играет в последний раз в жизни. В промежутке между партиями ридикюль, чтобы не потерять, держал в руках господин Ле Шантье.
   Так что для всех этот день прошел очень удачно. Правда, Изабель так и не поняла, почему пользовалась таким успехом. И только перед сном, сняв с себя бальное платье и умывшись, она наконец посмотрела на себя вблизи в зеркало, висевшее на стене в отведенной им с бабушкой спальне. Увидев свое отражение, Изабель ничего не поняла. Что такое? Из зеркала на нее смотрела хотя и не мисс Франция, но девушка с вполне достойной внешностью.
   - А где же я? Почему я в зеркале не отражаюсь? - испугалась Изабель. - Бабушка, посмотри, у меня с лицом все в порядке?
   Бабка оторвалась от пересчитывания золотых и бросила невнимательный взгляд на внучку.
   - Ну да, вроде в порядке. А что тебя смущает?
   - Тебе не кажется, что нос у меня стал наполовину короче? И усики пропали.
   - Что за чушь, Иза, нос как нос, какой всегда. Что ты все время какую-то чепуху мелешь, отвлекаешь меня от дела.
   Наверно, у меня от усталости что-то с глазами, огорчилась Изабель и легла спать. Утром она проснулась чуть свет и сразу же бросилась к зеркалу. Нос не увеличился, усы не выросли. И кожа на ногах и руках была гладкой, как шелк, а не покрытой жесткими черными волосками, как накануне. Она растолкала баронессу:
   - Бабушка, я все поняла: эта девушка - добрая фея!
   - Какая девушка?
   - Ну, та вчерашняя девушка, что помогла нам карету починить. А ты еще на нее ругалась!
   - Ах, Иза, ну что ты такое говоришь, взрослая уже, а все в сказки веришь. Не бывает никаких фей. А эта противная девчонка уж меньше всего на фею похожа. И что ты привязалась к своему носу. У тебя никогда не было длинного носа. Это все подростковые страхи.
   То ли Мари подкорректировала старухину память, то ли баронессе, как всякой бабушке, собственная внучка всегда кажется самой красивой, несмотря ни на какую реальность, но Изабель так и не удалось убедить бабку насчет своего носа. Может, и правду, у меня всегда нос был такой, просто дома и в аббатстве зеркало было кривое? Или, испугалась она, это тут зеркало кривое, а на самом деле нос как был длинный, так и остался? Но ведь усики-то точно пропали! Надо будет посмотреть на себя в зеркало, что висит при входе.
   Изабель быстренько оделась, взяла с туалетного столика парик и стала вертеть его в руках. И увидела, что к парику была приколота бриллиантовая заколка, которой у нее никогда раньше не было. Сомнений никаких - фея! Изабель бросилась на кухню, чтобы найти Мари и поблагодарить ее, но там ей сказали, что Мари уже давно ушла домой.

* * *

   Действительно, Мари отправилась домой ранним утром, потому что день обещал быть жарким, а топать по жаре почти два лье ей совсем не улыбалось. Так что когда она подходила к деревне, еще не было десяти. Настроение у нее было прекрасное - все проблемы благополучно разрешены, письмо отдано, родители Антуана знают, что их сын по крайней мере жив и здоров, будущее Изабель, можно сказать, устроено, память ее крестному возвращена, баронесса больше не будет проигрывать в карты. Да, что там еще? Ах, да, у кучера будет все в порядке, и он вскоре женится, на какой-нибудь достойной женщине, которая завтра же поступит на работу к баронессе.
   Так что жизнь сегодня еще прекраснее, чем вчера. От переполнявших ее радостных чувств Мари даже пару раз прошлась колесом. Она бы так не радовалась, если бы знала, что ждет ее дома!
   Еще от леса Мари увидела, что козы и овцы до сих пор маются в загоне, да и птицы не было видно. Уж не случилось ли чего с матерью? Или дядя Сережа опять с кем-нибудь подрался?
   Она поспешила в дом. Переступила порог и замерла от удивления и возмущения, увидев свою мать лежащей в одной постели с Сергеем Алексеевичем и мирно похрапывающей у него на плече.
   - Это что такое!? Как вам не стыдно, старые распутники! - завопила она.
   От ее крика "распутники" проснулись, мать перепугалась, подтянула одеяло к шее и стыдливо и беспомощно переводила взгляд с дочери на Сержа. Тот же сохранил самообладание и спокойно произнес:
   - Доброе утро, Мари. Выйди, пожалуйста, мы оденемся.
   Мари выскочила из дому, хлопнув со злостью дверью. Выпустила птиц и скотину на волю, задала всем корму, накормила и собак. Через какое-то время на крыльце появился Сергей Алексеевич и пригласил Мари завтракать.
   За столом все молчали. Женщины сидели, уткнув носы в чашки, и не поднимали глаз. Только Серж делал вид, что все как обычно.
   - Мари, я сделал твоей матери предложение! - наконец торжественно нарушил он молчание.
   - Когда это? - поинтересовалась Франциска и залилась румянцем. - И что, я его приняла?
   - Ну, вот сейчас делаю. Госпожа Берже, выходите за меня замуж!
   Серж встал перед ней на колени, взял ее руку и поцеловал. В ответ Франциска поцеловала его в макушку, что, по-видимому, означало согласие.
   - Перестаньте, как вам не стыдно, вы же старики! - не выдержала Мари и расплакалась.
   - Нечего нас стыдить! И мы вовсе не старики. И разве не ты совсем недавно спрашивала у матери, почему она замуж не выходит, и говорила, что это не поздно сделать до пенсии и даже позже? А нам до пенсионного возраста еще далеко.
   - Ну, говорила, но я ведь не имела в виду вас двоих конкретно.
   - Чего ты ревешь, дурочка? Неужели ты не хочешь, чтобы твоя мать была счастлива? И мне счастья не желаешь?
   - Счастья им... Да с чего ты взял, что сделаешь мою мать счастливой? Мама, ты знаешь, он ужасный грязнуля, у него в квартире ужасная грязь, и посуду он за собой не моет, и вещи все валяются в ужасном беспорядке, и везде ужасная пыль, просто ужас какой-то! - как утопающий за соломинку, ухватилась Мари за эту возможность предотвратить материнское замужество и начала вовсю ябедничать на Сергея Алексеевича.
   - Ах, как ты меня ужасно напугала! Можно подумать, отец твой не был грязнулей. Да мужики все грязнули.
   - Отец! Быстро же ты про отца забыла!
   - Мари, - не выдержал Сергей Алексеевич, - прекрати это безобразие. Между прочим, твоя мать вдовствует уже скоро как десять лет. Пора положить этому конец.
   - Дочка, действительно, прекрати в конце концов. Что это за детская ревность?! Мы полюбили друг друга, и мы поженимся, хоть ты тресни.
   - Когда же это ты успела его полюбить, так, что я даже не заметила? А ты когда успел в мою мать влюбиться?
   - Не знаю, наверное, с того момента, как он у нас в нужнике в дерьмо провалился, - застенчиво призналась мать.
   - А я - сразу, как только увидел ее в бинокль.
   Наверное, это было неправдой, и чувства пришли к ним гораздо позже, но раз они хотят так считать, то пусть и считают.
   Франциска сама на себя удивлялась. Столько лет жила без мужа, никто ей не нравился, никто был не нужен, она уже привыкла быть одной и думала, что так одна и останется, а тут, нА тебе, стоило только появиться какому-то нелепому мужчине из будущего, не умеющему даже лошадью править, и вот она уже и влюбилась, как в первый раз. А ведь и на самом деле в первый раз, ведь Марииного-то отца она полюбила только после вмешательства волшебных сил, а тут ничего не потребовалось, будто искра какая-то между ними проскочила, и мгновенно разгорелся жаркий костер.
   Чем же он ее покорил? Ведь не тем же, что сразу, как только появился, стал дом ремонтировать. Если бы Франциска почаще вспоминала, что волшебница, дом и заборы она бы давно сама починила. Приятна была забота и внимание, вежливый тон. Руки, опять же, ей целовал, еще когда между ними ничего не было. И сам по себе симпатичный.
   Сергей Алексеевич тоже себе удивлялся. Столько женщин красивых есть на свете, да вот взять хотя бы тех двух, с которыми он встречался в последние полгода, как перестал быть лысым: томные красавицы, намного моложе Франциски, интеллектуалки, кандидатки наук, речи изысканные, этикет соблюдают до мелочей, с ними можно поговорить и о музыке, и о живописи, и о литературе, да и о политике тоже, а все же ничего у него с ними не выходило, все чего-то не хватало. Может быть, не веяло от них теплом. А тут взял да и влюбился в простую крестьянку, которая читает по слогам, легкомысленную и горластую, как Нина Ивановна. Как в омут попал.
   ...Весь этот день Серж и Франциска ничего не делали, сидели во дворе на лавочке, держась за руки, и глупо улыбались. Мари приходилось одной управляться со всем хозяйством. Со злым лицом то и дело пробегала она мимо них, громыхая ведрами и чертыхаясь. Иногда бросала сквозь зубы:
   - Все сидят и сидят... Смотреть противно. Надо было превратить тебя в червяка, еще когда ты попросил избавить тебя от лысины.
   Иногда она останавливалась, с грохотом ставила ведро на землю и обращалась к ним с более пространной речью, пытаясь убедить отказаться от затеи с женитьбой.
   - А ведь он бабник! Вспомни, как он за теткой ухаживал, да и других женщин на пасху все облапать пытался, когда танцевал с ними!
   - Ничего я не бабник! - быстро возразил Серж, - просто слишком много выпил в тот вечер, вот и позволил себе лишнее. Не напоминай мне об этом, мне до сих пор стыдно. А вообще, все, что тогда было - следствие долгого отсутствия женской ласки. А так никто, кроме моей Франи, мне не нужен, правда, птичка?
   - Тьфу, какое ты ей уменьшительное имя придумал дурацкое! - только и воскликнула Мари и пошла дальше по делам, все также злобно громыхая ведрами. Что уж она такое весь день с ведрами делала? Да и откуда здесь взялись железные ведра, если в доме были только деревянные бадейки, сделанные руками среднего брата Мари - Жака?
   - Смотри у меня, бабник! Если что замечу - тебе несдобровать, превращу в червяка, - полушутливо, полусерьезно пригрозила ему Франциска.
   - Почему именно в червяка? У вас с дочкой фантазии совсем нет, та тоже, как на меня рассердится, все время только червяками грозится, а ведь на земле столько разных животных!
   И они опять прижались друг к другу и взялись за руки.
   Пробегая мимо них в очередной раз, Мари обратилась теперь к матери:
   - Вспомни, что ты говорила, когда я предложила женить его на тете! Человек из другого мира, ля-ля-ля, что у него может быть общего с неграмотной посудомойкой, ля-ля-ля. А чем ты лучше тети?! Неграмотная крестьянка. Ходишь босиком. Что ты можешь ему дать?
   Франциска растерялась и испугалась: и правда, что? Такой мезальянс... Но Сергея Алексеевича это не поколебало:
   - Любовь, вот что! Этим я был всегда обделен. А что, вы обсуждали с мамой такие темы?
   - Да как же не обсуждать, когда ты напился и вел себя так непристойно, что как честный человек должен был тут же, не сходя с места, жениться на моей золовке, - засмеялась Франциска.
   Сергей Алексеевич застонал и закатил глаза - я больше не буду!
   - Тьфу, любовь! Никакая у вас не любовь, а бес в ребро! - и Мари, опять громыхнув ведром, гордо и презрительно удалилась. Но вскоре вернулась:
   - А вы подумали, где жить будете? Ты что, дядь Сережа, здесь собрался оставаться, без горячей воды и телевизора остаток жизни провести!? Или ты, мама, собралась с нами в будущее? Будешь жить в холодной стране, где вся земля асфальтом скрыта, на десятом этаже каменного дома, ты, которая так любит землю?!
   - Этот вопрос мы еще обсудим, - хором ответили оба, а Франциска добавила: - Вообще-то, куда иголка, туда и нитка. Как Серж скажет, так и будет. Ты-то, во всяком случае, как я вижу, там прижилась.
   Сергей Алексеевич довольно заулыбался - с таким уважением к нему женщины еще не относились.
   - Черт с вами, живите, как хотите! - смилостивилась Мари и перестала громыхать. Но, проходя, правда, уже гораздо реже, мимо так и продолжавших сидеть на лавочке влюбленных, все равно говорила им какую-нибудь если не гадость, то насмешку.
   - И что же, мне теперь тебя папой называть, что ли?
   Рот у Сергея Алексеевича растянулся до ушей:
   - Ну, я не могу на этом настаивать... Но я бы не возражал... Был бы только рад...
   - Сначала он на мне жениться должен, а кто кого как называть потом будет, это второстепенный вопрос.
   Ну, ладно. И Мари покинула их по своим делам. Но вскоре опять вернулась:
   - Кстати, о женитьбе. Как же это вы собрались жениться, если у тебя, Серж, траур по сыну, да и у меня траур по мужу, а значит, и у мамы тоже траур?
   И Мари обрадовалась, что нашла серьезную причину отменить свадьбу, по крайней мере, отложить на полгода, а там, глядишь, они и передумают жениться. Франциска загрустила. Но Сергей Алексеевич быстро нашел выход:
   - Ничего, уговорю священника, скажу, что у нас форс-мажорные обстоятельства... Заплачу ему, наконец, как инспекторам рыбоохраны.
   Чего уж он там наговорил священнику и сколько заплатил, неизвестно, но проблем с венчанием не возникло. Вернее, проблемы, конечно, всегда возникают, но совсем другого рода.
   Во-первых, была проблема с фамилией Сержа и, следовательно, будущей фамилией Франциски. Сергей Алексеевич все настаивал, что его фамилию Сокольский точнее всего было бы перевести на французский как де Фокон. Тем более, что и прадедушка у него был, говорят, дворянином. Большого труда стоило Мари уговорить его убрать приставку - никогда в 17 веке де Фокон не женился бы на просто Берже. Серж согласился с доводами, но тщеславие его было сильно уязвлено.
   Еще была проблема с обручальным кольцом. Он непременно хотел подарить невесте золотое кольцо с бриллиантом, но денег-то старо-французских у него, разумеется, не было. Мари в этом видела только ту проблему, что незачем смущать односельчан золотом и бриллиантами, а на недорогое колечко с каким-нибудь камушком предложила пожертвовать один свой волос. И зачем ее матери вообще его кольцо? Она, если захочет, сама может себе хоть сто колец сделать. Кому, как не Мари, знать, как просто делаются кольца с помощью волшебных волос.
   - Есть разница - самой сделать себе кольцо или получить в подарок от любимого человека? Я женюсь на твоей матери, значит, должен сам ей кольцо купить и подарить. Я не нищий. А если помочь хочешь, лучше бы конвертировала мне с помощью своих волос баксы, что у меня дома в столе лежат, на ваши деньги. Все сразу. Мне на твою мать ничего не жалко.
   Мари, как маленького, уговаривала его проявить благоразумие и ограничиться в Дюропэ простым колечком. А в Москве пусть подарит ее матери хоть десять колец, по кольцу на каждый палец. Если денег хватит. Уговорила, обошлись сотней долларов.
   И еще одна, совсем незначительная, проблема возникла с угощением. Серж непременно хотел выставить на стол шампанское, а на десерт шоколадный торт и мороженое. Мари опять уличила его в незнании истории Франции - в Интернете она прочитала, что шампанское придумали только в прошлом, 1693 году и, конечно, простолюдинам оно не по карману. Как, впрочем, и шоколад, и мороженое, которые, хоть и известны давно, никогда не могут появиться на столе у крестьянки и даже у городского учителя.
   Свадьба была скромная, пригласили только родных. Франциска хотела еще соседку Полин позвать, тем более что она сама напрашивалась, но та как раз рожать собралась. Мальчика назвали Сержем, и Франциска с мужем стали его крестными.
   ...Итак, у четы Фокон был медовый месяц. Франциска, бабушка четырех готовых и двух находящихся на подходе внуков, чувствовала себя юной девушкой. Сергей Алексеевич тоже был настроен очень романтично. Днем он рассказывал жене о Москве, подготавливал к будущей жизни, чтобы она легче перенесла переезд (или перелет?) через время, немного учил русскому, правда, без особого напряжения и, прямо скажем, без особого успеха. Вечерами же они сидели, обнявшись, на заднем крылечке и, сцепив большие пальцы ног, раскачивали ногами в такт только им одним звучавшей мелодии. Или долго молча смотрели затуманенным взором на проплывающие облака.
   - Ну, что сегодня показывают? - подшучивала над ними Мари.
   Она уже соскучилась без телевизора. Скучала она также по тете Нине с Витьком, Шарику, колледжу, танцам и приятелям и хотела "домой, в Москву". Чтобы совсем не потерять навыков, много играла на лютне, правда, только вечерами, так как все хозяйство теперь держалось практически на ней одной. С этой их любовью от этих Фоконов толку в хозяйстве никакого.
   Каникулы тем временем подходили к концу, наступало время возвращаться в двадцать первый век. Серж долго считал на бумажке и сказал, что для того, чтобы быть в Москве 30 августа, они должны покинуть Дюропэ через неделю. За это время нужно было все подготовить. На хозяйстве Франциска оставляла свою золовку и очень переживала по этому поводу, так как Мариина тетка уже давно, больше четверти века, с тех пор, как стала работать в замке, не занималась сельским хозяйством. Вдова, то есть, нет, какая же она теперь вдова, когда она опять мужняя жена, в общем, мать Мари несколько дней водила золовку по саду, огороду и скотному двору и учила ее, как коз доить, как кур кормить, как овец стричь и шерсть прясть, как собирать оливки и виноград. Ничего не умела золовка, и как только жизнь прожила? Кое-чему Франциске удалось ее научить, но особых талантов к крестьянскому труду она у родственницы так и не заметила.
   - Пропадет хозяйство, - сокрушалась Франциска и поэтому отправилась к соседке Полин и Хромому Полю, просить, чтобы те присматривали за ее добром и помогали ее родственнице хотя бы советом.
   Потом обсуждали, что брать с собой. Франциска непременно хотела взять хотя бы одну козочку и барашка, собак и кошку и по несколько штук кур и гусей. А как же без козы-то? Как же ее Серж будет без свежего молочка?
   - Ну, давай хоть ту возьмем, с которой ты за грибами ходишь? Она к тебе так привязалась!
   Еле отговорили. Отговорить брать собаку и кошку оказалось еще тяжелей. Ведь про Тетинининого Шарика Мари матери часто рассказывала, значит, можно все-таки в городском доме с собакой жить. Сергею Алексеевичу пришлось напрячь все свое красноречие, чтобы объяснить жене, почему нельзя брать с собой животных. Хотя он объяснял это заботой о собаках, которые старые, не смогут приспособиться и сразу умрут от ужаса, увидев машины, Мари подозревала, что ее учитель просто боится в своей однокомнатной квартире живность разводить. Да и гулять три раза в день ему с собакой неохота.
   Но никто не смог убедить Франциску не брать с собой кур и гусей. Домой приедем, курочку пожарим, твоих Мельниковых в гости пригласим - гуся яблоками нафаршируем. Нет-нет, и не уговаривайте, дело решенное.
   Кур и гусей Серж предложил зарезать и ощипать заранее, чтобы дома не возиться, но тут уже жена его проявила благоразумие, напомнив, что для всех дюропинцев они отправляются в Руссильон, а пути туда несколько дней, и битая птица за это время по жаре протухнет. Так что, чтобы не смешить соседей, которые, конечно, все стекутся их провожать, придется везти живьем.
   Всю свою одежду Франциска сложила в большую корзину и положила в телегу. Вот одежду она и рада была бы не брать, все равно она ей в Москве не пригодится, но как не брать - вызовешь подозрение у золовки.
   Поэтому с утра пораньше, нагрузив телегу связанной и уложенной в плетеные короба живой птицей, несколькими кувшинами с оливковым маслом и прошлогодним вином и еще кое-чем по мелочи, расцеловав золовку и попрощавшись с соседями, чета Фокон и Мари Берже отправились в путь. Лошадьми Серж правил уже вполне профессионально.
   Они проехали пару километров по лесу, въехали в глухую чащу и решили, что достаточно. Мари сожгла несколько волосков, и тотчас же телега с лошадьми и седоки исчезли.

* * *

   Куда делись лошади и телега - неизвестно, а люди и их пожитки тут же оказались в квартире Сергея Алексеевича. При этом Мари, как водится, стукнулась обо что-то затылком, а ее учитель разбил нос о журнальный столик. Только Франциска аккуратно приземлилась в кресло, но и тут накладка вышла, так как у этого кресла уже много лет как была сломана ножка, и вместо нее использовался деревянный брусок, который под косым приземлением дамы вылетел. Кресло повалилось набок, но в отличие от мужа и дочери, Франциска почти не ушиблась. Хуже было то, что разбился один кувшин с маслом и залил все вокруг. Да еще короба с птицей от удара раскрылись, куры и гуси вылетели, как-то освободились от пут и начали с кудахтаньем и гоготом носиться по квартире, роняя перья и попутно вымазываясь в масле. Настоящий дурдом! И тут, как нарочно, раздался телефонный звонок. Звонила тетя Нина, у которой как сердце чувствовало, что они вернулись.
   - Ну, наконец-то! Я вам вторую неделю звоню. Не знала уже, что и думать. Что это вы так задержались? Занятия уже неделю идут, о чем ты думаешь!?- с ходу напустилась она на Мари. - А этот твой учитель, ему что, на работу не надо? У вас все в порядке?
   - Привет, тетя Нина! Какой уж тут порядок?! - расстроено отвечала Мари, стоя в масляной луже, сама вся в масле и перьях. - У нас кувшин с маслом разбился, все перемазались и мебель перемазали. Да еще куры носятся, Сергею Алексеевичу уже весь компьютер загадили. Хотя так ему и надо - считать надо правильно. Собирались 30 августа вернуться, а он, получается, считать не умеет.
   - Куры какие-то... Зачем это вы кур с собой притащили?
   - И не только кур, но и гусей. А так да, все нормально. Извините, потом вам перезвоню, никак не соображу, что делать в первую очередь.
   - Чего там соображать?! Или ты опять без волос?
   - Ой, спасибочко, тетя Нина, а то я после деревни что-то совсем плохая стала, никакого IQ не осталось. Пока, потом перезвоню сама и все-все расскажу.
   И позвонила. И рассказала.
   - Ой, околдовала ведьма нашего Лексеича! Ой, пропадет мужик! - причитала Нина.
   Раньше она ревновала Машу к Сергею Алексеевичу, а теперь приревновала его самого к Франциске. И не могла дождаться, когда увидит эту ужасную женщину и все ей выскажет.
   Но Сергей Алексеевич и Мари не хотели сразу выводить Франциску на люди. Надо, чтобы она немного попривыкла к новым условиям и как следует выучила русский язык. Для начала муж обложил ее учебниками и словарями и попросил к следующему дню знать их содержание. Мари предупредила ее насчет головной боли, но Франциска гордо заявила, что ради мужа она готова вытерпеть любую боль. Она сожгла большое число волос и спокойно уснула.
   Наутро муж поинтересовался, как ее голова.
   - А чего голова? Голова как голова. Не болела. Спала как убитая.
   - Вот видишь, Мари, это только твое подростковое волшебство головную боль вызывает, а у матери твоей волшебство зрелое, мягкое, - укорил Мари Сергей Алексеевич, с любовью глядя на жену.
   Но когда начали проверять, как знания отложились у нее в голове, оказалось, что отложилось совсем мало, да и то, что отложилось, отложилось как-то хаотично, урывками и к употреблению малопригодно.
   Франциске стало очень стыдно, что она такая бестолковая. Сергей Алексеевич утешал ее тем, что только в детстве знания даются легко, а в ее возрасте учиться всегда трудно.
   - Какой это еще мой возраст?! - обиделась его жена. - Я тебя на целых пять лет моложе.
   Мари не стала слушать, как они ругаются, а просто сожгла три волоса. И у ее матери тут же сильно заболела голова, но дело пошло.
   Франциска быстро освоилась с кухонным инвентарем, сантехникой и телевизором. А также с современной одеждой. В одном она даже превзошла дочь: ее ноги не отторгали обувь, хотя босиком она в своей жизни ходила намного дольше, чем Мари. Дочь даже позавидовала ей:
   - Почему это я всегда натираю ноги, а ты нет?
   - Потому, что желание надо правильное выбирать, - ответила Франциска, довольная, что хоть в чем-то обошла дочь. И она прошептала ей что-то на ухо.
   - Вот оно что! Теперь буду знать, - обрадовалась Мари.
   ...Целую неделю Мари жила у дяди Сережи и спала на кухне на раскладушке. К тете Нине всего один раз съездила. Сразу после занятий в колледже она помогала Сергею Алексеевичу заниматься с матерью русским языком. В результате через неделю Франциска уже могла сносно говорить, и ее можно было везти знакомить с Мельниковыми.
   В ожидании гостей Нина предвкушала, как сейчас она выскажет Машиной "мэр" все, что она думает о ее методах воспитания детей и о том, как соблазнять мужиков из будущего. Франциска - деревенщина из далеких времен - представлялась ей похожей на знакомых березовских баб, необхватных в объеме и с грубыми, будто топором вытесанными, формами. Но порог ее квартиры переступила элегантная, совсем нетолстая, расфуфыренная дамочка в узком длинном блестящем платье с неприлично высоким разрезом на боку и в туфлях на шпильках. От неожиданности и от возмущения таким несоответствием между ожидаемым и реальным Нина растерялась и даже поздоровалась с запозданием. Когда же она опомнилась и собралась было начать свою обличительную речь, Франциска опередила ее, бухнувшись перед ней на колени. Обливаясь слезами и пытаясь облобызать сначала Нинины руки, которые та от смущения спрятала за спину, а потом подол ее платья, она просила у нее прощения и благодарила за то, что та подобрала ее девочку и не только не дала ей умереть от голода и холода, но и фактически заменила ей мать.
   Нина была растрогана и растаяла, сразу позабыв все плохие слова.
   - Ну-ну, хватит, поднимайся. Экая ты горячая какая! От этого-то и все твои проблемы. Лексеич, давай, подбери жену с пола, а то простудится.
   Сергей Алексеевич помог Франциске подняться. Ему эта сцена была очень неприятна и напомнила Пасху в Дюропинске, когда Мари просила у братьев прощения за грех, которого не совершала. Он опять подумал о близости падения яблока от яблони. Что мать, что дочь - обеим соврать ничего не стоит. Все это он высказал жене в первый же подходящий момент, когда Нина на минутку отлучилась на кухню. Но Франциска решительно отвергла все его обвинения в лицемерии:
   - Как ты можешь сравнивать?! Там действительно было лицедейство, просто по-другому нельзя было из положения выйти, а тут все по-настоящему, все правда. Разве это не благодаря Нине Мари осталась жива? Разве в конечном счете не благодаря ей и мы с тобой встретились?
   Серж был вынужден признать ее правоту, но ему все равно не понравилось, что его(!) жена унижается перед Ниной, от которой ему самому пришлось столько унижений вынести.
   Потом Сокольские вручили Мельниковым подарки - вино, оливковое масло, замороженных гуся и курицу, а потом все сели за стол. Нина постаралась на славу. Она и так хорошо готовила, а тут, наверно, хотела еще перед Машиной матерью класс показать. Франциска все повторяла: "Как вкусно!" и просила рецепты, чем еще больше смягчила Нину.
   Когда застолье было в самом разгаре, раздался звонок - это с опозданием пришел Антуан, который тоже был зван. И он, и Франциска ожидали этой встречи со страхом. Франциска боялась упреков в том, что она с ним сделала, и боялась получить за это плеткой, а Антуан боялся, как бы эта страшная ведьма опять его куда-нибудь не транспортировала. Но увидев перед собой красивую нарядную даму в расцвете лет, он только присвистнул от удивления и восхищения, галантно поцеловал ей руку и произнес следующее:
   - Дорогая мадам Сокольская! Рад приветствовать вас в этом новом мире, который уже стал и моим, и прошу извинить за грубое обращение с вами, допущенное мною триста лет назад и повлекшее такие глубокие последствия, в корне изменившие как мою внешнюю жизнь, так и все мои нравственные убеждения. Обещаю, что в дальнейшем никогда не допущу в отношении вас никаких недостойных поступков...
   Все смотрели на него с изумлением.
   - Что-то я ничего не поняла, - смущенно поворотясь к мужу и дочери, призналась Франциска. - О чем он говорил-то?
   - Не бери в голову, мама, это он так извиняется. Наверно, протоколов слишком много наоформлял сегодня.
   - Не, у нас у одного сотрудника юбилей был, мы ему адрес сочиняли, - засмеялся Антуан, - но, правда, госпожа Сокольская, очень рад познакомиться.
   - Да мы ведь вроде уже триста десять лет назад один раз познакомились. При весьма неприятных обстоятельствах.
   - Ой, нет-нет, забудьте об этом, мне действительно очень стыдно. Давайте знакомиться заново. А за то, что я теперь благодаря вам здесь нахожусь, я совсем не сержусь, наоборот, очень вам признателен.
   ...В перерыве между вторым и десертом Сергей Алексеевич и Антуан вышли покурить на лестничную клетку. С ними за компанию вышел и некурящий Витек.
   - А ничего бабец-то! Как это я раньше не заметил? - одобрительно отозвался о выборе Сергея Алексеевича Антуан.
   Сергей Алексеевич самодовольно ухмыльнулся:
   - Ну ты, кобелино, имей совесть, она же тебе в матери годится.
   - Да, женщина она видная, - протянул Витек, - Но все же, как это ты, Серега, не побоялся с ведьмой жизнь связать?
   - Это, Вить, ты меня спрашиваешь?! Ты, который почти сорок лет сам на ведьме женат? Уж если кто и ведьма, так это твоя Нина Ивановна. Вот с кем бы я жить побоялся, не знаю, как ты цел до сих пор.
   - Оно, конечно, твоя правда, - засмеялся Витек, - бабы все ведьмы, но все же моя неспособна превратить тебя, например, в червяка или жабу болотную или, вот как дочь родную или его - он кивнул на Антуана, - отправить путешествовать во времени и пространстве. Самое страшное, что может сделать моя ведьма, когда разозлится, это в глаз дать, или пилить будет целый день. - Он задумался. - Неизвестно еще, что хуже...
   - А не надо их злить!
   - Эх, Лексееич, глупый ты еще, наивный молодой муж. Их, баб, и злить не надо, они сами по себе злятся, безо всякой причины. Ну, ничего, у тебя еще все впереди, ужС попомнишь мои слова позже.
   Эти слова Сергей Алексеевич потом "ужС" не раз "попоминал", но все равно никогда не жалел, что взял Франциску в жены.
   А в это время Нина мыла на кухне посуду. Франциска ей помогала. Посмотрела Нина на ее руки и почувствовала симпатию:
   - Ты, Франциска, хоть и вырядилась фря фрей, прямо как жена нового русского, а руки-то тебя выдают. Руки-то у тебя наши, рабоче-крестьянские. Но все же приведи их в порядок хоть немного, а то не гармонирует с остальным твоим видом. Машу расспроси, как за руками ухаживать.
   Расставались Нина с Франциской совсем подругами. А Машу Нина отпускать не захотела.
   - Пусть девочка у нас ночует, у нас места много, не то, что у Лексеича в однокомнатной квартире. Чего ей на раскладушке осанку портить? Да и до колледжа от нас почти вдвое ближе. А к вам будет в гости ездить.
   Франциска на это предложение сначала обиделась, как это - родная дочь у чужих людей будет жить, и так уже больше полугода жила. Но и Нина, и Мари, которой не очень понравилось спать на кухне под грохот старого холодильника, так ее уговаривали, что она разрешила Мари ночевать половину ночей у Нины. Но после уроков пусть сначала к матери приезжает. Мари подумала, что у нее не так много свободного времени, чтобы все его тратить на дорогу. Но не стала спорить с матерью - себе дороже выйдет. Как-нибудь утрясется. И осталась у Нины.
   В середине недели Сокольские еще раз были у Нины в гостях по случаю дня рождения Витька. Тут с семейством Сергея Алексеевича произошел конфуз. Пока ждали с работы новорожденного, Нина решила придумать Франциске современную прическу, потому что волосы у той были собраны в тугой старомодный седоватый пучок и перевязаны широкой лентой, не столько не для украшения, сколько для того, чтобы скрыть седину).
   - Во-первых, тебе надо покрасить волосы, неприлично в твоем возрасте седой ходить.
   - Э-э-э, - замялась Франциска.
   Мари перевела на человеческий язык:
   - Мама хочет спросить, как же она тогда узнает, какой волос седой, а какой нет? Седые волосы больше не волшебные.
   Нина подумала, что это и к лучшему, если она знать не будет, меньше вероятность, что натворит что-нибудь сгоряча. А пока будет искать неседой волос, остынет и одумается. Но вместо этих разумных мыслей выступила с предложением надергать неседых волос заранее и сложить в какую-нибудь коробочку. А потом по мере надобности Мари будет по отросшим корням находить нужные волосы и вырывать.
   - И постричься тебе необходимо, такой пучок только жена Жириновского носит, это немодно. Да и старит тебя.
   Она посадила Франциску на стул, распустила ей волосы и начала показывать, подворачивая их и так и этак, как та будет выглядеть с короткой прической. И вдруг заметила что-то в ее волосах, вытащила это что-то, положила себе на раскрытую ладонь и сурово спросила:
   - Это что? Что это такое, я тебя спрашиваю?!
   Франциска сунула нос в Нинину ладонь:
   - Ну чего-чего, обыкновенная вошь, чему ты так удивляешься? Никогда, что ли, не видела?
   - Видела, да только последний раз лет пятьдесят назад, - Нина пришла в сильное возбуждение, - Сейчас ты мне тут всех своими вшами заразишь. А может, уже заразила? Ну-ка ты, малАя, иди сюда, - приказала она Мари, которая была выше ее почти на голову. - Так и знала, тоже вся голова во вшах. Я уже несколько дней замечаю, что ты все чешешься, но мне и в голову не могло прийти, в чем причина. Лексееич, давай теперь и ты свою шевелюру показывай. ...То же самое. Да уж, съездили в прошлое, отдохнули, что называется, на свежем воздухе, в экологически чистой обстановке!
   Сергей Алексеевич покраснел как рак, схватился за голову и побежал к зеркалу рассматривать свои довольно уже длинные волосы. Видя такую его реакцию, Мари тоже засмущалась, только Франциска не могла понять, из-за чего, собственно, столько шума. На то она и вошь, чтобы в волосах жить.
   - Немедленно! Слышишь, немедленно отправляйся в аптеку и купи мазь от пердикулеза! - почти в истерике кричала Нина Маше и топала ногами.
   - Педикулеза, - поправил ее Сергей Алексеевич.
   - Еще ты мне тут выступать будешь, вшивый мерин!
   - Сивый мерин надо говорить! То есть, погодите, почему это я мерин? Что же вы, Нина Ивановна, унижаете мое человеческое достоинство перед женой? - последнюю фразу он сердито прошептал Нине на ухо.
   Но Нина только недоуменно на него посмотрела, похоже, в запале не поняла.
   - Может, я после обеда схожу? Тут так вкусно пахнет. Это чем, пирогами? Ничего за час с вашими вшами не сделается. А? Давайте после обеда, теть Нин?
   - Никакого после обеда, иди немедленно, вшивым обеда не положено! Вот нахалку-то, прости господи, воспитала. С вашими вшами! Это с чьими с вашими-то?!
   - Ну, ладно, - нехотя согласилась Мари и повернулась к Сергею Алексеевичу: - Давай, что ли, деньги, (пауза) папаша.
   Сергей Алексеевич выдал ей деньги, и Мари вышла из квартиры. Но через минуту позвонила в дверь.
   - Не пойду я ни в какую аптеку! Там работает мать Аньки из соседнего подъезда, всем разнесет, что у меня вши. Да и что, я не волшебница, что ли?! Зачем нам аптека?
   И все вшивое семейство уселось на край ванны, накинув на плечи старые газеты. Мари сожгла свой золотой волос, и тут же с их голов в ванну посыпались дохлые вредные насекомые.
   - А действительно, у нас ведь всегда у всех вши были, - задумалась Мари, сидя на ванне, - Мы на посиделках с девочками всегда друг у друга в голове искали. А тут я про вшей и не вспоминала. Почему же прошлой осенью, как я здесь появилась, у меня вшей не было?
   - Догадайся с трех раз, - съязвил расстроенный и разозленный Сергей Алексеевич. - Откуда бы у тебя прошлой осенью вши взялись, если ты сюда лысая явилась?
   - Ах, да, точно. Как все быстро забывается
   ...В следующие выходные Нина с Витьком пригласили семейство Сергея Алексеевича к себе на дачу. Франциска обзавидовалась Нининому дому - гораздо больше и удобнее, чем у нее в Дюропэ, но уж больно земли мало. Ничего толком не вырастишь, а уж про то, чтобы коз или хотя бы кур завести, и говорить нечего. Как же они без этого обходятся?
   - Вот так и обходимся. А живности у моих сестер в Березовке полно. Вот поедем через неделю-другую за картошкой и яблоками, сама увидишь.
   И в начале октября они все съездили в Березовку. В отличие от холодной дождливой весны, осень была теплая и сухая, и без проблем доехали до самого дома. Днем вместе с хозяевами они обрывали яблоки с яблонь, а по-летнему теплым вечером пили вино и жарили шашлыки, А потом пошли прогуляться по деревне, протрястись. Витек, Сергей Алексеевич и муж Нининой сестры отстали, беседуя про исторический путь европейской цивилизации, а Нина, Франциска и Мари ушли далеко вперед. По дороге им попалась женщина с коляской и парой топающих рядом малолетних детишек.
   - Добрый вечер, Полина, - поздоровалась с ней Нина. - Ну, кто у тебя на это раз родился?
   - Здравствуй, Нина. Опять мальчик. Сережей назвали. Здравствуй и ты, Маша Пастухова. А это кто, никак Файка, то есть, извини, Франциска?
   Франциска испуганно посмотрела на дочь. Та вовсю ухмылялась.
   - Полин, это ты, что ли? Совсем за триста лет не изменилась!
   - Ну, ты скажешь тоже - триста! Всего-то лет семь-восемь не виделись, ну, не больше десяти. Хорошо выглядишь. Как живешь-то, где?
   И Франциска, показав исподтишка дочери кулак, поведала, что живет хорошо, что недавно вышла замуж за городского, за учителя, вон с Нининым Виктором рядом идет.
   - Муж-то непьющий?
   Франциска вспомнила, как ее Серж, впрочем, тогда еще не ее, напился на пасху в Дюропэ, и быстро ответила уверенным тоном:
   - Нет, непьющий, ну если только рюмку по большим праздникам.
   - Это хорошо. Ну, желаю тебе счастья. А ты, оказывается, Франциска, а мы-то всю жизнь тебя почему-то Фаиной считали, Фаей звали, а ты на самом деле Франя...
   Нина застонала и потянула Франциску и Мари прочь от болтливой Полины.
   Потом Франциска отругала дочь за самодеятельность, но с тех пор всегда при случае передавала через Нину привет березовской Полине, а во время нечастых визитов в Березовку всегда заходила к ней поговорить и дарила какую-нибудь мелочь детям, а особенно маленькому Сереженьке.

* * *

   Вот так и началась новая жизнь Марииной матери.
   Мари с Сергеем Алексеевичем надеялись, что легализацию Франциски они проведут быстро и без помех, так как уже набили руку в изготовлении фальшивых документов. Но помех оказалось предостаточно. Для начала выяснилось, что ее отца звали вовсе не Жером, а Жозеф, Мари все напутала. Оказалось также, что и имя другого деда, со стороны отца, она тоже перепутала - он был не Николя, а совсем даже наоборот - Бертран.
   Как это можно не знать имен собственных дедушек, не переставала удивляться и возмущаться Франциска и требовала исправления ошибки.
   - Но исправлять уже поздно, так как в свидетельстве о рождении дочери ты указана Еремеевной, - возразил Серж.
   - Ничего не знаю и знать не хочу, исправляйте и свидетельство о рождении! Я дочь своего отца, а не чьего-то там чужого Жерома.
   Такой крик подняла! Пришлось исправлять. Правда, Машиному отцу оставили прежнее отчество, так как Серж не мог придумать русский аналог имени Бертран, а рождение Петра Бертрановича в рязанской Березовке выглядело бы очень маловероятным, чтобы не сказать больше. Достаточно им и одного Антона Карловича. Впрочем, какая разница покойному Пьеру, Бертранович он был или Николаевич?
   Еще одна загвоздка вышла с фамилией Франциски. Сергей Алексеевич хотел, чтобы Мари сразу сделала ей паспорт на имя Сокольской - они ведь обвенчались в Дюропэ. Но Франциска опять заартачилась и потребовала официальной процедуры бракосочетания и в Москве, а то вдруг этот еретик-агностик, для которого венчание ничего не значит, найдет себе другую, а ее бросит. И останется она никому не нужная в чужом мире без средств к существованию. Даже Мари заметила, как ты на мою золовку и соседку таращился, когда на Пасху танцевал с ними в саду, бабник несчастный. Так что лучше перестраховаться.
   Поэтому началась занудная процедура, занявшая в целом почти месяц. Сначала Мари соорудила матери фальшивый паспорт на имя Пастуховой Франциски Иосифовны, свидетельство о браке Франциски Иосифовны Андреевой (девичья фамилия Машиной матери была AndrИs) с Петром Николаевичем Пастуховым со штампом о смерти мужа, последовавшей в 1996 году. Потом было заявление в ЗАГС и торжественное бракосочетание в присутствии достаточного количества приглашенных, в том числе, конечно, Нины с Витьком и Антуана, а также нескольких коллег Сергея Алексеевича. А тех сослуживиц, которые насмехались над его новыми волосами, он не позвал.
   Наконец после свадьбы Франциска получила новый паспорт, теперь уже совсем настоящий.
   Тут бы со словами "и стали они жить-поживать, да добра наживать" можно было бы и закончить эту правдивую историю, да не тут-то было. То есть добра-то они, конечно, наживать стали, хотя и медленнее, чем хотелось, потому что добра у Сергея Алексеевича было явно недостаточно для семейного человека, да и то добро, которое было, находилось в состоянии полураспада, а вот с "житьем-поживаньем" выходило совсем не так, как Сергею Алексеевичу мечталось.
   Как только Франциска с грехом пополам освоила русский язык, она увлеклась телевизионными передачами. Детективы и боевики она не понимала и не любила, а фильмы про любовь смотрела с огромным интересом. Иногда на самых интересных моментах у нее, как и у дочери, даже рот открывался. Очень быстро она подсела на латиноамериканские сериалы и вечерами с увлечением обсуждала с Ниной по телефону очередные похождения какого-нибудь дона Педро.
   Сергей Алексеевич пришел в ужас от вкусов жены и решил приобщать ее к настоящему искусству. Начал он с того, что купил четыре билета в Большой зал консерватории на концерт фортепьянной музыки. Четвертый билет был для Машиного школьного приятеля Антона. Сам любитель хорошей музыки, Сергей Алексеевич посчитал, что концерт должен понравиться всем. Почему-то он был уверен, что свою любовь к музыке Мари унаследовала не от отца, а именно от матери.
   Франциске действительно понравилось - фойе, буфет, люстры, лестница, бархатная обивка кресел... А от громкой музыки у нее разболелась голова, и в перерыве она попросила мужа больше ее не мучить и отвезти домой. Сказать по правде, Сергею Алексеевичу тоже не очень понравился концерт, он ожидал большего, но признаться в этом ему было стыдно даже самому себе, не то, что жене или, тем более, Мари, которая сидела с пылающим от восторга лицом и еще долго после заключительных аккордов была не в себе. Когда Сергей Алексеевич сказал, что они с Франциской уходят, она только кивнула "Да-да, хорошо", не поняв, о чем ей говорят.
   Потом была еще одна неудачная попытка, связанная с музыкой. Ладно, раз симфоническая музыка не понравилась, может, с оперой будет лучше, подумал Сергей Алексеевич. Там все-таки попроще, сюжет какой-никакой есть, обычно про любовь, а про любовь женщинам всегда интересно. И он решил сводить ее в Большой театр. С трудом достал билеты на "Аиду". Билеты были хорошие, в первом ряду бельэтажа. Артисты пели превосходно, и декорации были отличные. Сергей Алексеевич наслаждался оперой. А Франциска сначала добросовестно пыталась вникнуть в сюжет, слушать пение, но ничего у нее не получилось. Слов она не разбирала и не могла понять, о чем речь. Вскоре она потеряла интерес к происходящему на сцене, задремала и как раз в дуэте Радамеса и Амнерис с грохотом свалилась в проход, вызвав хохот всех сидящих рядом. Радамес от непонятного шума в зале дал петуха, а Амнерис громко взвизгнула.
   Сергей Алексеевич помог жене подняться. Ему было очень стыдно перед остальными зрителями, но жене он ничего не сказал, только спросил тихонько, не ушиблась ли она.
   Однако его попытки заинтересовать жену искусством на этом не закончились. Вскоре он потащил ее на художественную выставку. Выставлялись работы нескольких модных художников - картины, керамика, скульптура. В выставочном зале они увидели сослуживиц Сергея Алексеевича, тех самых, что в свое время смеялись над исчезновением его лысины. Он приобнял жену за талию и гордо прошествовал мимо них, сделав вид, что не заметил.
   Экспонаты произвели на его жену странное впечатление. Картины, в большинстве абстрактные, она игнорировала, а возле тех, на которых можно было что-то разобрать, стояла долго и произносила что-то вроде "чего только люди не придумают" и "вот как, оказывается, можно". Потом они перешли в зал прикладной керамики. Она ходила вокруг кувшинов и ваз, хмыкала и презрительно фыркала, а потом вдруг как заорет на весь зал:
   - Кто же так кувшины делает?! Все кривобокие, того и гляди, свалятся и разобьются. Ни одного нормального нет. А размалеваны-то как грубо! И кто так раскрашивает посуду!?
   Посетители зашушукались, на Франциску стали показывать пальцами, смотрительница зала сделала ей замечание, а сослуживицы Сергея Алексеевича подошли к ним, поздоровались и весьма насмешливым тоном попросили его представить им свою даму. Сергей Алексеевич представил, а Франциска все никак не могла перестать возмущаться и даже стала убеждать женщин в своей правоте. Тогда Сергей Алексеевич крепко сжал ее руку повыше локтя, вывел в коридор и сделал внушение.
   Ох, как он был зол! Его очень уязвляли насмешки коллег. Теперь эти кикиморы противные всем на кафедре разнесут о базарном поведении его жены. А эта еще оправдывается!
   - Но ведь действительно, Серж, все кувшины кривые, кто такие купит? И на что они такие страшные годятся? Да я в тыщу раз красивее сделаю.
   - Франциска, это искусство, не понимаешь - молчи! Перед людьми стыдно!
   Франциска увидела его покрасневшее от злости лицо, в котором не было и намека на любовь, очень испугалась и расстроилась. Правду Мари говорила, их брак - мезальянс. Что она может ему дать?
   - Сереженька, прости меня! Я ведь женщина темная, необразованная. Ах, права была Мари, не подхожу я тебе. Я же вижу, ты меня стыдишься. Тебе такую жену надо, как эти кикиморы противные. А мое место среди коз.
   Сергею Алексеевичу действительно было очень стыдно за жену. Но, немного остыв, он еще раз посмотрел на супругу, которая была готова расплакаться, и ему стало ее жалко. Действительно, чего он к ней пристал, чего хочет? Он ведь знал, кто она, когда женился. Женщина воспитывалась в малокультурных условиях семнадцатого века, почти неграмотная. Конечно, его коллеги знают гораздо больше и про живопись, и про керамику, но только это им не поможет, все равно они кикиморы противные. Как она, интересно, догадалась, какими словами он о них думал? Да, жена у него не разбирается в искусстве и не знает этикета. Зато Франциска волшебница. Такой жены ни у кого нет! И готовит вкусно, не хуже Нинки, и целует горячо. Бог с ним, с искусством. Не искусством единым жив человек.
   И Сергей Алексеевич, хоть и с разочарованием, но оставил попытки повысить культурный уровень супруги.
   Однако поход на выставку совсем даром не прошел. Через несколько дней после выставки он вдруг тут и там стал находить клочки бумаги, на которых шариковой ручкой или карандашом были нарисованы пейзажи и животные. Рисунки были наивные и неумелые, но, тем не менее, чем-то трогали. В пейзажах он без труда узнавал окрестности Дюропэ. На одном из рисунков была изображена коза. У нее были такие тоскливые глаза, да и вообще такое выражение умного лица, что Сергей Алексеевич почувствовал себя подлецом.
   - Эх, ну если бы хоть балкон в квартире был, - сокрушался он.
   Он выкурил подряд несколько сигарет и наконец решился.
   - Франечка, - обратился Сергеей Алексеевич к жене, - одну козочку я, так и быть, вытерплю. Отгородим ей угол у окна, купим детский манежик, пусть в нем гуляет.
   - С ума сошел, Сережа? - рассердилась Франциска, - ишь чего выдумал, козу в квартире держать. Что эта за мода у вас в двадцать первом веке такая дурацкая? Вот в мое время животных в дом не пускали, ну, если только новорожденных ягнят или козлят пару дней держали зимой. Это у вас тут Эрни главный человек в квартире, что хочет, то и творит, а у нас такого безобразия не было, собакам вход в помещение был заказан. Только кошки могли беспрепятственно в доме находиться, и то потому, что они при деле были - мышей ловили.
   - Да я ведь хотел как лучше. Вижу же, как ты скучаешь без своих животных.
   - Ничего, переживу уж как-нибудь. А грязь в квартире разводить никому не позволю, даже тебе.
   У Сергея Алексеевича отлегло от сердца. Он купил Франциске альбомы для рисования, цветные карандаши и фломастеры. Пусть рисует, если руки чешутся. Рисунки уменьшат тоску по дому. А жена-то у него, оказывается, творческая натура!

* * *

   Шло время. Кто работал, кто учился, кто домашнее хозяйство вел, один Шарик бездельничал. С учебой у Мари дела шли очень хорошо, но тем не менее вдруг у нее с огромным запозданием начались проблемы переходного возраста. Трудно представить себе такие проблемы в 17 веке у подруг Мари: не было у них в то время никакой возможности показывать характер, так как прямо из детства они переходили во взрослую замужнюю жизнь, как в иной год Москва в конце апреля переходит из зимы в лето, практически минуя весну. Зато теперь к Мари, еще менее года тому назад бывшей взрослой, готовой к замужеству девушкой, как возврат зимы в виде заморозков в конце мая, вернулся подростковый кризис, и она оторвалась на всю катушку.
   Началось все с того, что еще сентябре, вскоре после возвращения в Москву из 1694 года, Машин приятель Антон пригласил ее в кино на "Гарри Поттера". Мари с большим интересом посмотрела все три вышедшие к тому времени серии о приключениях маленьких волшебников, но после кино сказала Антону, что это все ерунда, кто так делает, какие-то дурацкие волшебные палочки, заклинания какие-то бессмысленные. Все ведь совсем по-другому надо делать.
   - Смешная ты какая, Маша! Ты, конечно, лучше всех знаешь, как колдовать.
   Мари хотела ответить, что, во-первых, не колдовать, а заниматься волшебством, а во-вторых, ей-то это как раз и известно, но с трудом удержалась и тайну свою не выболтала. Потом неожиданно очень быстро попрощалась с приятелем, сказав, что у нее важные дела, и убежала.
   - Колдовать побежала! - засмеялся про себя Антон.
   Он и не подозревал, насколько был прав. Важные дела Мари состояли в том, что после этого кино ей вдруг пришла в голову мысль, что, может, она не одна такая волшебница на свете. Может, таких много, как в сказке про Гарри. Хорошо было бы с ними встретиться, опытом обменяться. И она в нетерпении прямо на улице сожгла волос и загадала желание немедленно оказаться рядом с волшебником.
   И тут же плюхнулась на диван рядом с матерью, смотревшей телевизор.
   - Ты откуда взялась? И почему появилась таким странным образом, а не вошла, как все нормальные люди, через дверь?
   Мари испытала глубокое разочарование. Не отвечая матери, она сожгла еще один волос и пожелала оказаться рядом с каким-нибудь другим волшебником. Но на этот раз вообще ничего не произошло. Вот так так! Неужели же они с матерью единственные волшебницы на земле?
   - Что случилось? - призвала ее к ответу Франциска.
   Мари поведала матери свои мысли.
   - Выходит, мы с тобой единственные волшебницы на всем белом свете? Или, - Мари как раз начала изучать в колледже азы атомной физики, - мы как электроны, не можем быть вместе, так как не можем занимать одинаковые энергетические уровни?
   Как ни слаба была Франциска в логике, но заметила тут противоречие:
   - Не знаю, что такое энергетические уровни, но мы-то с тобой все же можем вместе находиться?
   - Э-э-э... а у нас с тобой спины разные, вот что!
   - Спины? При чем тут спины? - удивилась мать.- Хотя спины-то у нас, конечно, разные. У тебя спина молодая, гибкая, а у меня только нагнешься, тут же спину и схватит.
   Мари, как могла, объяснила ей про магнитный момент электронов. Из этого объяснения Франциска сделала ужасающий вывод:
   - Это что же, если все так, как ты говоришь, я никогда не увижу свою внучку? Раз спинов-то твоих всего два, втроем мы не сможем вместе существовать. И действительно, ведь я никогда не видела свою бабушку. Моя мать говорила, что она умерла на следующий день после моего рождения. И моя мать свою бабушку тоже не видела. Ой, что же это делается!? Ой, скоро мне умереть придется!
   - Мамочка, не умирай! Не хочу, чтобы ты умирала!
   И мать с дочерью бросились друг другу на шею и стали горько плакать. За этим увлекательным занятием их и застал Сергей Алексеевич. На тревожный вопрос:
   - Что это вы, красны девицы, плачете? Что случилось? - старшая красна девица уткнулась мужу в плечо и, содрогаясь от рыданий, поведала о том, что, поскольку спинов только два, ей придется скоро умереть, и никогда она внучку свою не увидит. Сергей Алексеевич недоуменно посмотрел на Мари, прося разъяснений. Та объяснила немного попонятнее.
   - Вот дуры-то! - удивился Сергей Алексеевич.- Ты что, Маша, уже рожать собралась?
   - Да нет, в ближайшие пять-десять лет не планирую.
   - Знаю я одну русскую народную сказку, там мужик в похожей ситуации оказался - только женился, а у жены с тещей топор где-то там в погребе в его отсутствие упал, и они со своим богатым воображением представили, что было бы, если бы их сын и внук полез в погреб, а там бы на него упал топор и убил. И сидели ревели. А никакого сына еще и в помине не было! Так в сказке этой мужик от жены с тещей ушел и сказал, что не вернется, пока не найдет глупее них.
   - Что, уже бросить меня собрался, уйти куда-то хочешь? - испугалась Франциска.
   - Да нет, просто аналогию провожу. Чего мне глупее вас искать, я и так знаю, что дураков кругом полно.
   И он стал успокаивать жену, сказав, что человек - не электрон. А то, что, она не видела свою бабушку, ничего не значит - просто совпадение. А даже если и не совпадение, все можно устроить. Будет у тебя когда-нибудь внучка, захочешь ее увидеть, отправишь Мари с ее мужем погулять, чтобы втроем не сталкиваться, вот и все решение. Он взял энциклопедический словарь, прочитал про спины и сказал, что Мари плохо физику учит, что спинов хоть и дискретное число, но в возбужденном энергетическом состоянии может быть и больше двух. А вы, дамы, всегда в возбужденном состоянии.
   Франциска вполне успокоилась от этого объяснения, тем более что муж при этом ласково обнимал ее и целовал в шею.
   - А может, оно и к лучшему, если вы не можете собраться в большом количестве. А то, если вас целая толпа вместе соберется, вы такое учудите!
   После этой дурацкой истории и этих последних слов Мари подумала, что ее волшебный дар только даром пропадает и без употребления вообще может угаснуть. И она начала чудить.
   Вскоре как-то вечером позвонил домой к Сергею Алексеевичу ее школьный приятель Антон. Ему сказали, что сегодня Маша ночует у Нины Ивановны. Понятно. Туда он дозвонился только на следующий вечер, потому что накануне все время было занято (наверно, Машка с подружками болтала), и получил ответ, что сегодня Маша ночует у родителей. Родителям дозвониться в тот вечер он так и не смог. Ладно. На следующий день родители сказали, что Маша у Нины Ивановны, и он опять не мог туда дозвониться, но опять подумал, что это Машка на телефоне трещит без перерыву. Но еще через день он не выдержал и возмутился легкомыслием мамаши и тетки:
   - А чего это она у вас больная каждый день в разных местах ночует?
   - Как это? Почему больная?
   - Да ведь она на занятия уже неделю не ходит, кому-то из девочек звонила, говорила, что простыла.
   Встревоженные Франциска с Сергеем Алексеевичем тут же бросились звонить Нине, тоже не смогли дозвониться, поэтому поймали машину и поехали в ней домой. Никакой Мари там уже почти неделю не видели, как и у Сокольских. Однако вечерами она регулярно звонила матери и врала, что находится у тети Нины, а Нине врала, что ночует у матери. С их телефонами она, по-видимому, что-то сотворила, так как связи между двумя номерами не было, хотя по любому другому номеру дозвониться было без проблем.
   В ужасе бегала Франциска по Нининой квартире и кричала:
   - Что же делать, что же делать?
   Нина сначала предположила, что Машу опять бандиты украли, но Сергей Алексеевич резонно заметил, что тогда бы она не звонила им каждый вечер и не врала о том, что ночует в другом месте.
   - А ведь и верно. Значит, в какую-нибудь авантюру ввязалась. Опять на какой-нибудь бал отправилась.
   Франциска разозлилась, попросила Нину вырвать у нее из головы парочку неседых волос, быстро сожгла один и исчезла.
   Ее не было около получаса. Все это время все сильно нервничали. Нина тихонько подвывала в кресле, у нее на коленях сидел Эрни и грустно ей вторил. Витек бубнил о подростковых проблемах, о том, что его Вовка в Машином возрасте выкидывал и не такие колена, но к семнадцати годам все утряслось. Потом он принес из шкафа широкий кожаный ремень:
   - На, выпорешь.
   - Ты с ума сошел, Виктор! На дочь руку поднимать?! Тем более она мне неродная.
   - Ну, как знаешь. На мой взгляд, это лучшее средство.
   И он начал высказывать Сергею Алексеевичу свои принципы воспитания детей методом кнута и пряника. В середине его рассказа на диван хлопнулись, слегка придавив Шарика, Франциска и зареванная Мари.
   Мари была почему-то в одном купальнике, какая-то грязноватая, похоже, в песке, и нерасчесанная. Все лицо ее было искусано насекомыми.
   Оказалось, что, насмотревшись по телевизору передачи "Последний герой", она непременно решила стать этим последним героем и волшебным образом очутилась среди участников на необитаемом острове. А дома говорить никому ничего не стала, так как знала, что мать не разрешит. Днем она, как все, выполняла разные задания, боролась за выживание, даже пыталась вместе со всеми есть каких-то морских тварей, лягушек и ящериц. Червяка только съесть не смогла, хотя некоторые парни ели. Одной девушке тоже удалось проглотить червяка, правда, ее тут же стошнило. Зато поздно вечером она уходила одна в чащу, сжигала волос и тайком съедала чизбургер или что-нибудь подобное. Хотелось, конечно, и супчика, и свиной отбивной, но надо было есть по-быстрому, чтобы никто не увидел. Еще несколько минут назад, когда в Москве был поздний вечер, а на острове скоро должно было рассветать, но пока все еще спали, Мари сидела в лесу на поваленном дереве и завтракала. И тут вдруг на нее свалилась злая мать, схватила за ухо и без лишних слов вернула в Нинину квартиру.
   Пороть ее, конечно, не стали, даже подзатыльника Сергей Алексеевич не позволил дать, хотя и у Франциски, и у Нины руки очень чесались. Но нотацию прочитали хорошую. О вреде тщеславия, о том, что пользуется волшебным даром не по назначению, что уроки прогуливает, что заставляет всех о себе волноваться, и т.д. и т.п. Особенно возмущался Витек:
   - Ничего себе, все, значит, голодают, а ты, пользуясь волосами, жрешь в свое удовольствие. Да мы таким, как ты, в пионерском лагере темную делали! И бойкот объявляли.
   Мари оправдывалась и говорила, что просто очень есть хотелось. А вообще, не дяде Вите ее в этом упрекать, когда он тайком от жены ночью в холодильник лазит.
   Нотации ей впрок не пошли. Хотя после этого события пропадать из дому она перестала, но мечту прославиться не оставила. В один из вечеров Франциска смотрела телевизор что-то слишком долго. Случайно она переключилась на передачу, которая раньше ее никогда не интересовала, какую-то "Фабрику звезд". И тут вдруг увидела свою дочь на экране. Мари что-то пела и пританцовывала в такт, но совсем не так, как в танцевальной студии, а совершенно неприлично, прямо сказать, развратно, тряслась и дергала руками, ногами и задницей.
   - Сережа, ты только посмотри, какой ужас! - позвала она мужа к телевизору.
   Сергей Алексеевич посмотрел и согласился, что ужас, хотя увидел ужас не в дерганье. Он попросил жену, уже побежавшую к зеркалу выдергивать неседые волосы, не предпринимать ничего, пока дочь домой не вернется. Франциска с трудом удержалась, но до самого прихода Мари домой все клацала зубами. Наконец та явилась.
   - Где ты была, дочка? - ласково спросила ее мать.
   - В танцевальной студии, - не моргнув глазом, соврала Мари, - а потом мы с Павлом немного погуляли.
   Что тут началось! Мать так орала на дочь, что соседи забарабанили по батарее. Сергей Алексеевич участия в крике не принимал, только следил, чтобы его жена не схватилась за свои волшебные волосы и опять не отправила Мари неизвестно куда. Когда Франциска оторалась, пришел и его черед читать ей лекцию.
   - Прославиться, значит, хочешь? Прославляться надо в честном соперничестве, а не пользуясь своими волшебными преимуществами. Дрыгаешься ты некрасиво, неуклюже, так как это не твой стиль. Даже удивительно, как здорово ты танцуешь в студии и как противно на этой фабрике. И голос у тебя хоть и приятный, но слабый. Честно тебе некогда не выиграть. Получишь первое место с помощью волос и не получишь от этого никакого удовольствия, потому что основное удовольствие в достижении цели, а не в самой цели.
   - Да, а ты думаешь, там все такие честные, все по-честному попали и по-честному борются? Да там, если хочешь знать, половина блатных, а за многих проплачено.
   - И что, ты считаешь, что тебе самое место среди таких? Я был о тебе более высокого мнения, Маша. В жизни надо всего добиваться своими силами, неужели непонятно.
   - Ну и чего вы с матерью своими силами добились? Ну ты ладно, ты простой человек, от тебя особенно и ждать-то нечего, но мама - волшебница. А что в сухом остатке?
   Франциска хотела что-то сказать, но от обиды и возмущения подавилась воздухом и только горестно махнула рукой.
   - Мари, я тебя не узнаю! Мама твоя четверых детей вырастила, ты, правда, неудачная оказалась, деревьев кучу посадила, дом содержала и хозяйство какое огромное все на ней держалось. Как тебе не стыдно!
   - Ну, дом, хозяйство, дети - это неинтересно, это у всех, а в истории-то что от нее останется - ничего. А ведь волшебница.
   - А от твоих фабрикантов что в истории останется? Через год о них никто и не вспомнит. Легкий путь к славе ищешь, девочка. Может, ты еще и моделью стать захочешь?
   - А что? - Мари с удовольствием посмотрела в зеркало и огладила бок от подмышки до бедра, - похудеть только немного надо и - вперед.
   - Опозорить меня задумала? - вскричала Франциска.
   - Совсем ориентиры потеряла! - расстроился Сергей Алексеевич.
   - А в чем, собственно, дело, почему опозорить? Ладно мама, она человек из прошлого, темный, а ты-то что против профессии модели имеешь? Слава, портреты на обложках глянцевых журналов, приемы там всякие, балы. Деньги, наконец, огромные.
   - Дожили! Как это что?! И не в деньгах счастье. Тоже мне профессия - ходячей вешалкой работать! А потом и подстилкой для какого-нибудь бандита или в лучшем случае олигарха. Неужели тебе, человеку с неплохими вроде бы мозгами, не наскучило бы через неделю ходить туда-сюда по подиуму. Демонстрировать одежду, придуманную не тобой, не тобой сшитую? И не обзывай мать! Забыла, что ли, что год тому назад сама была таким же темным человеком, ничего не читала, кроме Красной Шапочки? Может, и в самом деле стоит выпороть? - засомневался Сергей Алексеевич. - У меня рука, к сожалению, не поднимется, но можно Виктора попросить.
   - Обойдемся без порки. Я знаю, что делать, - сурово сказала Франциска и повернулась к дочери: - Все, собирай вещи, отправляемся домой, в Дюропэ.
   - Но как же так, мамочка, так нельзя! Я не хочу! Мне учиться надо!.
   - Можно! Раньше надо было думать, а теперь домой, домой. Хватит, пожила не в своем времени. Завтра же выдам тебя замуж за парня с придурковатым лицом, будешь хозяйством заниматься, сразу вся дурь из головы выйдет.
   - А дядю Сережу что, бросишь?
   Франциска бросила безумный взгляд на мужа.
   - Может с нами ехать, если хочет. Будет у нас школьным учителем работать. А если не захочет, что ж, пусть тебя всю жизнь совесть мучит, что ты матери жизнь разбила.
   - Я не поеду, у меня работа, - быстро сказал Сергей Алексеевич. - Вот видишь, лишаешь меня семейного счастья.
   Тут Мари повалилась матери в ноги и стала просить прощения, просила не отправлять в прошлое, клялась, что отныне будет пробиваться в жизни только собственным трудом.
   Ее простили - в последний, как сказали, раз. Однако прощать пришлось еще не раз, хотя все другие происшествия были более мелкими и были вызваны не тщеславием и желанием во что бы то ни стало немедленно прославиться, а простым любопытством. Так, не прошло и месяца после "Фабрики звезд", как Мари опять не явилась ночевать и даже не позвонила.
   Франциска обеспокоилась только наутро, так как была уверена, что дочь ночевала у Нины. Узнав по телефону от Нины, что Мари у нее не было, Франциска тут же сожгла волос и исчезла. Муж брился в ванной, так что за руку схватить ее было некому. Поэтому через несколько минут Франциска уже лупила Мари, одетую в роскошное платье трехсотлетней давности, по плечам сдернутым с ее головы париком.
   Оказалось, что всю последнюю неделю Мари читала книги Дюма о мушкетерах и не удержалась, захотела посмотреть, как на самом деле выглядели Д'Артаньян, Атос, миледи, и все остальные. Но почему-то немного ошиблась во времени, не то читала невнимательно, не то ?t рассчитала неправильно, не то по какой-то причине желаемое время было ей запрещено. Только попала она не во времена кардинала Ришелье и XIII-го Людовика, и даже не во времена кардинала Мазарини, а совсем почти в свое время, в самый конец семнадцатого столетия, в Версаль к Людовику XIV. В это время никого из мушкетеров уже не было в живых. Но не возвращаться же назад! Мари быстро сориентировалась и превратила себя во фрейлину королевы. И хотя фрейлиной она пробыла всего-то полсуток, за это время она успела несколько раз увидеть короля и королеву. А потом за ней мать явилась.
   Еще спустя столетие в Версале ходили рассказы о страшном привидении - женщине в портках, которая на глазах у всех схватила за загривок одну из фрейлин и улетела с ней в неизвестном направлении.
   - Даже не знаю, не то плакать, не то смеяться. Когда ты только угомонишься? - сказал Сергей Алексеевич. Эта история его как преподавателя истории очень даже заинтересовала. - Ну и как тебе самый знаменитый в мировой истории король?
   - Так себе король. Теперь мне понятно, почему в это время были в моде парики. Росточком наш Людовик метр с кепкой, мне до плеча не достает, поэтому ходит на высоченных каблуках и в высоком парике. Все это ему сантиметров десять, а то и больше, прибавляет. Сам невзрачный, старик уже, намного старше тебя, дядя Сережа, а фрейлин за плечи щиплет, проходу не дает. Вон, даже синяк от щипка остался.
   - Хорошо, я тебя вовремя забрала, а то бы одним синяком не отделалась. И когда ты только мне дашь спокойно пожить?
   Спокойно жили очень короткое время. Вскоре, было воскресенье, когда по всем расчетам Мари была в кино с Антоном, она неожиданно материализовалась в кресле, тут же подломившем ножку, перед Сергеем Алексеевичем. Франциска была в гостях у Нины, а Сергей Алексеевич писал отчет по работе, поэтому в гости не поехал. Так что Мари на этот раз повезло, и обошлось без криков.
   Лицо ее было расцарапано, одежда изодрана, в нескольких местах даже прожжена. Сама она была темней тучи.
   - Ты откуда? Что случилось?
   - Я в будущем побывала!
   - В каком еще будущем? - удивился Сергей Алексеевич. Нет ведь никакого будущего. Оно так и называется - будущее - потому что будет только когда-нибудь потом.
   - Да что ты говоришь! - насмешливо прервала его Мари. Я вот триста с лишним лет назад тоже так думала, пока сюда не попала. Почему же ты так уверен, что твое сегодняшнее будущее - самое будущее будущее?
   - Вообще-то да... Как все сложно с этим временем! Так куда же ты попала на этот раз? Похоже, момент был выбран неудачный?
   Сергей Алексеевич пытался шутить, но Мари не была расположена к шуткам. Она скрылась в ванной, там, по-видимому, плакала, потому что, хотя вода была включена на всю, обеспокоенный Сергей Алексеевич время от времени слышал из ванной всхлипы и громкое сморкание.
   Мари так и не призналась, что же такое страшное она увидела в будущем. Она сходила в церковь, не молясь, поставила несколько свечей, и никогда больше не заговаривала об этом происшествии. А Сергей Алексеевич этот случай от жены скрыл.
   Но и неприятное путешествие в будущее не положило конец ее авантюрам. А конец им положила, неизвестно почему, одна история, совершенно бредовая в своей абсурдности.
   Как известно, Мари была очень любознательной девушкой. Она очень любила смотреть по телевизору программы о животных. Как-то в субботу, давным-давно, еще до поступления в колледж, показывали про китов, и Мари уткнулась в телевизор, разинув, как всегда от изумления, рот.
   - А почему эти рыбы такие тяжелые, а не тонут? Да знаю я, знаю, что это не рыбы, а млекопитающие семейства рыбообразных, но все равно - почему? - ни к кому конкретно не обращаясь, спросила Мари, уже изучившая к тому моменту учебник зоологии, но еще ничего не знавшая про закон Архимеда. - Вот интересно было бы узнать, что они чувствуют!
   - И не думай! - хором воскликнули все.
   - Да я и думать ни о чем таком не думала, - Мари засмеялась - А ведь вы мне идею замечательную подали. Почему, собственно, нельзя?
   - Вот представь себе, загадаешь ты стать китом и тут же, дома, им и станешь, сама погибнешь без воды и дом развалишь.
   - Ну не такая же я глупая, я все продумаю, чтобы безопасно было.
   - Хорошо, продумаешь, а как загадать потом обратно человеком стать, у кита ведь ни волос, ни рук, ни зажигалки.
   - Ну, это вопрос решаемый, можно же загадать стать китом, скажем, на час или два, а потом вернуться домой человеком.
   - Ладно, допустим, хотя я бы никогда не рискнул. Но ведь и за час может что-нибудь случиться. Скажем, из гарпуна подстрелят, акула нападет, или киты еще почему-то иногда на берег выбрасываются. Да мало ли что.
   - Охота на китов, я читала, давно запрещена, акулы большим китам не страшны, а вероятность за час-два выброситься на берег пренебрежимо мала.
   - Господи, что за упрямая девчонка! Кому ты будешь объяснять, что охота запрещена, когда тебя браконьеры или малые народы подстрелят, снимут шкуру и разделают на мясо?
   - Что, и так бывает? - Мари испугалась. - Ну ладно, я ведь шучу, вовсе я не собираюсь китом становиться, я просто так спросила, ради интереса.
   Так что мысль побывать в шкуре кита Мари на неопределенное время отбросила. И вот это время наступило.
   Как-то вечером Франциска с Сержем вернулись с работы (о работе Франциски речь впереди), а Мари дома не было, хотя накануне она никуда не собиралась и ночевать обещала у них. Не было и никакой записки. Когда она не явилась до десяти, обеспокоенная Франциска позвонила Нине, но и та ничего не знала. Волнение передалось всем. Что она придумала на этот раз? Опять отправилась на необитаемый остров или в Версаль? Через некоторое время позвонила Нина и сказала Лексеичу нечто такое, после чего он, ничего не объясняя жене, потребовал:
   - Срочно едем к Нине.
   Они взяли такси и быстро домчались до Нины. Та провела их в комнату Мари и показала на письменный стол. На столе лежала энциклопедия животных, раскрытая на странице про китов. Некоторые строчки были подчеркнуты карандашом.
   - Что ты думаешь по этому поводу, Лексеич? Неужели все-таки осмелилась? От безделья, что ли, мучается? Ведь загружена с утра до вечера, не должно бы оставаться времени для глупостей.
   - Каких опять глупостей? Объясните в конце концов, где моя дочь?! - потребовала Франциска.
   А когда муж и Нина, перебивая друг друга, высказали ей свои подозрения, она пришла в ярость и со словами "Сейчас я ей покажу китов!" вырвала волос и схватилась за зажигалку. Серж едва успел в последний момент выхватить зажигалку у нее из рук.
   - Стой! Объясни мне, пожалуйста, что ты хочешь сделать.
   - Не лезь, когда не просят! Ясно, что. Хотела, чтобы она немедленно оказалась перед мной.
   - Франя, дорогая, ты очень эмоциональна. Представь себе, если она сейчас кит, то и предстанет перед твоими глазами в виде кита, дом развалит. Все-таки надо иногда не только спинной мозг использовать, но и головой думать, прежде чем волосы жечь.
   Франциска обиделась, но остановилась.
   - Да, ты прав. Ладно, тогда я отправлюсь к ней и притащу назад.
   - А ты плавать умеешь? Акул не боишься?
   - Так что же делать?
   - Подумай спокойно, какое желание надо загадать, чтобы не произошло катастрофы.
   Франциска спокойно думала ровно полминуты, после чего сожгла волос, и перед глазами четырех взрослых немедленно возникла, как Афродита из морской пены, мокрая голая Мари. Она хлопала глазами и удивленно оглядывалась по сторонам, не понимая, где находится, но совершенно не стыдилась своего непотребного вида. Нина принесла ей халат, но Мари как будто не понимала, что с ним делать. Пришлось Нине самой накинуть на девушку халат, причем та еще и сопротивлялась. Только получив затрещину от матери, Мари как будто стала понемногу приходить в себя.
   - Где ты была? - сурово потребовали от нее объяснений все четверо. Вернее, пятеро, потому что Шарик, с подозрением ее обнюхав, тоже потребовал, лая и сердито притопывая на Мари правой задней ногой.
   - Ну, я немножко, ну совсем немножко побывала китом. Сегодня по ящику опять про китов показывали, потом я еще вчера у тети Нины в энциклопедии про них почитала, вот и не смогла удержаться. Так захотелось испытать, как это - китом быть. Но вы не думайте, я все предусмотрела и правильно загадала - на сутки китом, а потом явиться домой в нормальном виде.
   - Ты, кажется, уже один раз все предусмотрела и нормально загадала, когда на бал отправилась, а что из этого вышло?
   - На этот раз все было бы в порядке, мама. Да и потом, насчет бала: ведь и тут в конце концов все получилось к лучшему. Если бы не этот дурацкий бал, если бы ты не отправила меня сгоряча в будущее (кстати, ты сама, по-моему, никогда не думаешь о последствиях), ты бы никогда не познакомилась с дядей Сережей и не испытала бы на закате жизни большой любви. Вот так!
   Франциска не нашлась, что возразить на эту наглую речь, тем более, что тут было много справедливого. Ведь только что она сама чуть не погубила всех. Она поежилась от ужаса, представив, как огромный кит накрывает собой дом и разваливает его. Только про закат жизни ей совсем не понравилось. Это не понравилось и Нине:
   - Ты что ж это такое несешь, мерзавка, какой закат жизни?! Мама твоя совсем молодая, ей еще жить и жить!
   - Ах, это непослушное создание вгонит меня в гроб! - отчего-то томно произнесла Франциска, прижимаясь плечом к мужу.
   - Ладно, девушки, не ругайтесь, все ведь кончилось благополучно, - примирительно сказал Сергей Алексеевич, обнимая мать и дочь и чмокая их в щечки. - А ты, засранка, могла хотя бы записку оставить, чтобы мы не волновались.
   - Да, - не к месту вставил Витек, - вспомни, как из-за тебя я чуть не умер от поноса, и как дом наш едва не развалился. И крышу у машины мне прогнула. От твоих чудес одни неприятности.
   На это полезла с возражениями Нина, защищая свою любимицу:
   - Витек, ты несправедлив! Ведь кроме неприятностей, были и приятности. Благодаря поносу ты смог влезть в машину и перестал задыхаться после пережора, а благодаря трещине в стене мы получили, наконец, новую прекрасную квартиру. И машину новую тоже благодаря Маше... А записку ты могла бы все-таки оставить, хоть бы соврала, что к подруге какой ушла. Мы тут все чуть с ума не сошли. Ладно, ребята, хорошо, что все кончилось хорошо, пошли чай пить, а Маша нам расскажет, что с ней приключилось.
   Нина накрыла на стол, все расселись и с нетерпением смотрели на Мари.
   - Ну, с чего начать?
   - Расскажи сначала, каким китом ты была и в каких широтах плавала, - спросил образованный Лексеич.
   - Конечно, голубым китом, блювалом, - важно произнесла Мари, - он самый большой, а мне хотелось испытать, что чувствует самое большое животное на Земле. А в каких широтах или долготах я плавала, понятия не имею, указателей там никаких не было, только во все стороны океан. Тепло было и безветренно. Полный штиль. Ощущения просто обалденные. Плывешь, фонтанчик пускаешь, воду рассекаешь, волны так приятно и нежно омывают с боков, сверху солнышко нежаркое, ласковое, пригревает. Кругом рыбки, щекочутся, когда мимо проплывают. Правда, рыбы-прилипалы все время норовили прилипнуть, ну, это как если бы человека комары кусали. Не успевала их с себя стряхивать. Ныряла несколько раз глубоко, посмотреть, что там внизу, только там не очень интересно оказалось, потому что темно и ничего не видно. Ну, значит, плавала я так, плавала без определенной цели, наслаждалась морем, солнцем, хорошим настроением. Потом корабль увидела, поближе подчалила, людишки на палубу выскочили, на меня пальцами показывают, руками машут, фотографируют. Маленькие такие, невзрачные. То ли дело мы, киты! Ну, посмотрела я на них немного, хвостом махнула на прощанье и дальше поплыла. Тут других китов увидела, человек так тридцать сразу, и пошла, поплыла то есть, с ними поздороваться. Бабы их противные такие, прям как у нас в замке на балу. Высокомерные, слова в простоте не скажут, а потом вообще приказали мне убираться и начали носами и хвостами выталкивать меня из своего круга.
   - А как же ты с ними разговаривала, по-русски или по-французски? - ехидно поинтересовались Нина с Франциской.
   - Не знаю... - задумалась Маша - Оно как-то само говорилось, по-китовому, наверно. Хотя сейчас я уже ни одного их слова вспомнить не могу.
   - Ну, а дальше что было?
   - А дальше прогнали они меня все-таки из своего общества, но я далеко уплывать не стала. Потом ко мне подъехал один парень.
   Тут женщины ее недоуменно перебили:
   - На чем подъехал-то? И откуда там вообще парень взялся?
   - Я имею в виде китового парня. Какие вы непонятливые! Красивый, чем-то на Антуана похож, и такой же глупый. Ну, так вот, подрулил он ко мне и сразу же начал куры строить.
   - Чего-чего?! Маша, ну что за ужасный жаргон, какие куры в океане?
   Этот вопрос задала русская Нина, потому что Франциска сразу поняла, что строить куры - это от французского "фэр ле кур"- ухаживать.
   - Ну, клеиться начал, если так вам понятнее. Серенады пел. Красивая ты, говорит, как морская скала, омываемая волнами в солнечный день. Давай, говорит, поженимся. Поплаваем вместе, я тебе планктоновое поле покажу. Пообедаем, а потом детишек заделаем.
   - Какой ужас! - воскликнули обе женщины - И что, заделали?
   - Не-а...- безмятежно протянула Мари - Не успели. Даже до планктона не доплыли, как появился еще один парень, который тоже захотел со мной познакомиться. И они начали между собой ругаться, спорить, кому я достанусь, а потом и подрались. Я сначала посмотрела, как они дерутся, но мне это быстро наскучило, к тому же они так вошли в раж, что обо мне совсем забыли, и дрались уже просто так, из любви к дракам. Да и есть очень захотелось, поэтому я поплыла туда, где должно было быть месторождение планктона. Ах, как там было здорово! Полно водорослей и рачков всяких. Вот уж я оторвалась! А потом, мама, ты меня назад призвала, я даже рот после еды прополоскать не успела.
   - Да... Уж не знаю, что и сказать. Хорошо, что Нина с Сержем сразу поняли, куда и в каком виде ты отправилась. А то была бы я вскоре бабушкой китят.
   Обжора Витек, молчавший в продолжение всего рассказа, но слушавший с большим интересом, спросил о самом, по его мнению, важном во всей этой истории:
   - А планктон на что по вкусу похож?
   - Ну-у, не знаю даже, как объяснить... Может быть, на салат из морской капусты с сырыми креветками?
   - И как ты только могла есть эту гадость?! - изумились женщины.
   - Было очень вкусно! Мы, киты, только этим и питаемся. Ой, кажется, я все-таки объелась. Не говорите мне больше о планктоне - слышать о нем не могу!
   По-видимому, только теперь Мари окончательно вернулась в человеческое обличье. Неожиданно ее лицо изменилось и слегка позеленело. Еще раз ойкнув и прикрыв рот рукой, она устремилась в туалет, где, выражаясь высоким штилем, извергла из себя, нарушая все законы природы, более центнера планктона, а говоря грубо, по-простому, заблевала весь унитаз.
   Так бесславно закончилась очередная авантюра.
   После этого Мари еще пару дней страдала расстройством желудка. А потом успокоилась и чудить перестала.

* * *

   А тут опять, как и год назад, подошел Новый год. Нина очень соскучилась по внучке и почти каждый вечер спрашивала у мужа, как он думает, приедут они в этом году или нет. Они просто мечтали, как при встрече внучка Маша бросится им на шею с поцелуями.
   Но за несколько дней до католического Рождества сын позвонил и сообщил, что в этом году поездка срывается, так как сразу после Нового года его группе надо сдавать программный продукт, а они не успевают. И Нина, и Витек очень расстроились.
   За субботним обедом, на котором по традиции всегда присутствовали Сокольские и, если у него дежурства не было, Антуан, Нина с грустью всем об этом поведала.
   - Так сами махните в Америку, за чем дело стало? - недоумевал Сергей Алексеевич.
   - Я бы махнул, но, во-первых, денег на билеты нет, до сих пор все на квартиру уходит. А во-вторых, Нину ни за что не заставишь на самолет сесть.
   - Ну, денег на билеты вам Маша или Франя враз сделают, только намекните. Это себе моя жена ничего не хочет волшебством добывать, а для других пожалуйста. Да не щиплись ты, я тебе не в укор, просто факт констатирую. А что, Машины драгоценности уже все кончились?
   - Да нет, кое-что еще осталось. Но что же это мы Машино имущество на себя тратить будем? Ей скоро деньги на выпускной бал потребуются. На это всегда такую прорву денег нужно! Делать же деньги из ничего, если помнишь, Витек ей запретил еще год назад, по этим, как их, по моральным соображениям и по закону сохранения материи. А насчет самолета муж мой все врет, ничего я не боюсь, Эрни просто не на кого оставить.
   Ничего Витек не врал, самолетов она и правду боялась, просто стыдно было признаваться.
   - Ну, Шарика-то теперь есть на кого оставить, на Машку оставим или на Серегу с Франциской, справятся. Кстати, про Машку. А что, мать, не воспользоваться ли и нам раз в жизни ее способностью без билета из одного края света в другой перемещаться? Она сожгла волосок - а ты в Америке. И никакого самолета не нужно. Как, Маш, сможешь устроить?
   - Запросто, - ответила Мари. - Хоть сейчас, хотите?
   - Сейчас не хотим, дай доесть, - испугался Витек, - ...Хотя нет, ерунда все это. Куда мы поедем, когда у нас виз нету? А у Нины не только визы в паспорте, но и самого паспорта заграничного нет.
   Сергей Алексеевич не хотел сдаваться:
   - Зачем вам паспорта и визы? Они только для пограничников в аэропорту нужны, а в самой Америке у вас их никто никогда не спросит. Вот скажи, Вить, ты ведь был у сына: часто у тебя там паспорт проверяли?
   - Вообще-то один раз проверяли, когда мы в Мексику ездили.
   - Ну, так не поедете в этот раз в Мексику.
   - А что, может, и правда махнуть? - глаза у Нины Ивановны мечтательно затуманились, - только боязно все равно. А, ладно, рискну. Только давай, Маш, так: сначала Витька отправим, пусть он, как приземлится, сразу позвонит, и если все в порядке, тогда уж и меня отправляй.
   - Мной, значит, жертвуешь ради эксперимента, - засмеялся Витек. - Вот это, я понимаю, любовь, испытанная временем. Ну ладно, ладно, чего покраснела, трусиха. Старуха уже почти, а боишься всего, как маленькая. Доела? Иди чемоданы собирай. И не забудь про подарки, что мы детям к Новому году купили.
   - Виктор, ты куда погнал?! Тебе сын когда звонил? Сегодня на рассвете? Ага, и ты хочешь уже через 12 часов как по волшебству появиться у него дома? Ну и что, что и в самом деле по волшебству, дети-то про это знать не должны. Надо же все обставить так, как будто вы естественным путем добрались. Расписание самолетов хотя бы надо узнать, фальшивый билет сделать с датой обратного рейса. Столько проблем еще решить надо, а ты сразу чемоданы собирать, - вернул его на реальную почву Сергей Алексеевич.
   - Да, про проблемы-то я не подумал... Уж очень по внучке соскучился.
   - Да, еще вот что: настоятельно рекомендую вам обоим во время телепортации надеть строительные каски или мотоциклетные шлемы. И особенно нос берегите, хорошо бы к нему подушечку какую-нибудь привязать.
   - Давайте лучше я вас пеле... телепортирую, у меня без синяков получается, - предложила свои услуги Франциска.
   Нине это совсем не понравилось:
   - Ты, Франциска, извини, в силе твоего волшебства я не сомневаюсь, но Маша все же посильней тебя в географии разбирается. А то ты так пеле-теле, что потом домой до самой смерти не доберешься.
   - Ну, как хотите, - обиделась Франциска, - набивайте шишки.
   Сергей Алексеевич узнал по интернету расписание самолетов, Мари сделала документы и билеты для тети Нины и Витька, чтобы в случае чего кому-нибудь показать. Она поставила в фальшивые паспорта фальшивые штампы на фальшивые визы, и через два дня ее благодетели благополучно позвонили в дверь дома, который снимали Владимир Викторович с семьей.
   Более точно, дело обстояло так: сначала один Витек, в шлеме и с привязанной к лицу подушкой свалился в кусты за домом сына. Шишек он не набил и нос не разбил благодаря предупреждению Сергея Алексеевича, но весь ободрался о колючий кустарник.
   Был уже поздний вечер, на улице было пусто, и никто его падения не увидел, как и было задумано. Витек тут же набрал по мобильнику Машин номер, обозвал ее заразой и потребовал ликвидировать царапины. В остальном, он сказал, все в порядке, давай сюда мою жену. Пусть только легче одевается, тут градусов двадцать тепла. Через мгновение прямо ему в руки опустилась Нина. Вес, к сожалению, взят не был, и Нина уронилась на землю, но в целом ее приземление прошло гораздо мягче, чем у мужа. Когда царапины у Витька исчезли, чета отряхнула с себя пыль, подхватила чемоданы и через пару минут уже лобызала изумленных родственников - сюрприз!
   Владимир Викторович не мог уделять родителям много времени, с утра до вечера он сидел на работе, доводил программный продукт до ума, так что в Мексику на этот раз не ездили. Катя возила свекра и свекровь на машине по окрестным достопримечательностям, но основное время Нина уделяла воспитанию любимой внучки. Неизвестно, отучила ли она ее от сквернословия или нет, но только сама Нина, первое время как вернулась в Москву, вместо привычного "блин" то и дело повторяла "oh, shit!"
   - Ну, как вам Америка? - поинтересовалась Мари, когда тетя Нина и Витек вывалились из неизвестного измерения почему-то на кухонный стол в своей квартире.
   - Америка как Америка, климат только дурацкий. Новый год, а у них лето на дворе, все в шортах шастают, даже такие толстые, как Витек...
   - Даже такие толстые, как Нина, - уточнил Витек.
   - Хороша Америка, а все ж Березовка наша не в пример лучше.
   - Неужели в Америке дороги еще хуже, чем в Березовке? - удивилась Мари.
   - Ах, при чем тут дороги?! Родина есть родина, какие бы у нее дороги не были.
   А Витек засмеялся:
   - Ты наши дороги не тронь, я тебе еще летом говорил, что наши дороги - наше святое. Если мы дороги отремонтируем, чем мы от всех отличаться будем?
   - А дураками?
   - Ты кого это имеешь в виду? - с угрозой в голосе спросил Витек.
   - Да так, никого конкретно. Вы же сами говорили, что у России две проблемы - дороги и дураки.
   - Я говорил, да. Я могу так говорить, я - русский человек, а какой-то француженке задрипанной я не позволю мою родину унижать!
   - Во-первых, почему это задрипанной? А во-вторых, дядя Витя, какая я теперь француженка? Я Маша Пастухова. Говорю и думаю по-русски.
   И правда ведь, Мари уже не и сама не знала, кого в ней больше - Берже или Пастуховой. Недавно вот кончили изучать по литературе "Войну и мир". В отличие от одноклассников, Мари прочла роман от корки до корки, а не только про балы и любовь, как другие девочки. И все не могла понять, не то ей жалко Наполеона и французов, не то радостно, что русские победили.

* * *

   После Нового года наконец вроде бы зажили как люди. До окончания колледжа осталось менее полугода, и Мари полностью посвятила себя учебе, хотела честно получить аттестат с одними пятерками, так что больше не чудила. Раз только, где-то в марте, Сергей Алексеевич и Франциска увидели вдруг по телевизору, как она в красивом белом платье танцует на бале дебютанток, что по примеру Европы стали проводить и в Москве для дочек богатых людей и больших пупков. Билет на такой бал стоил от тысячи долларов и выше. Когда поздно вечером Мари вернулась домой, мать сразу приступила к ней с упреками, что ее дочь не сдерживает своего обещания не использовать волшебные способности в корыстных целях. Но Мари клятвенно уверяла мать и отчима, что тут все честно, и их с Павлом отобрали в студии как самых способных танцоров для украшения бала. А то эти дебютантки ни одного танцевального движения без ошибок не сделают. Сергей Алексеевич поверил безоговорочно, ему очень понравилось, как Мари танцует, а Франциска вроде и поверила, но все же сомневалась, тем более что дочь ничего не рассказывала заранее. А как было дело на самом деле, знает одна Мари.
   Однако спокойной жизни опять не получилось. Только кончились проблемы с дочерью, как начались проблемы с матерью.
   Франциску, как женщину своего времени, вполне устраивала роль домохозяйки. Мужское дело - деньги в дом нести, а женское - вести хозяйство. Первое, что она сделала, немного освоившись в квартире Сержа и привыкнув к тому, что не надо топить печь и ходить за водой - это отмыла у него все, начиная с пола и кончая потолком, и перестирала всю одежду, даже ту, что стирать не полагается, в том числе испортила дубленку. Хорошо, волшебницей была, муж даже не заметил. Она перештопала ему все носки, в беспорядке валявшиеся во всех ящиках не только одежного, но и книжного шкафа и даже, стыдно сказать, ящика для картошки, и давно потерявшие себе пару. Сержу с большим трудом удалось отобрать у нее и выкинуть несколько носков с самыми большими дырками.
   Она также вкладывала всю душу в приготовление обедов для своего ненаглядного. Антон Дубов, бывший Антуан, наверно, не без задней мысли, что и ему иногда перепадет, подарил им на свадьбу иллюстрированную поваренную книгу "Французская кухня", и Франциска каждый день готовила что-нибудь новенькое. О существовании большинства блюд из этой книги она раньше даже не подозревала, хотя в Дюропэ считалась образцовой хозяйкой. Наверно, в ее время этим питались только короли, ну, быть может, еще отец Антуана по праздникам.
   После того, как в квартире был наведен идеальный порядок, его оставалось только поддерживать, а времени на это требовалось совсем немного. На готовку времени уходило тоже немного, тем более что готовить по большому счету нужно было только ужин. В общем, свободного времени у Франциски было хоть отбавляй. Даже походы по магазинам уменьшали его весьма незначительно.
   Продолжая, несмотря на недовольство мужа, с увлечением смотреть по телевизору мыльные оперы, она при этом всегда что-нибудь вязала, штопала или гладила, потому что дома привыкла работать от зари до зари и не уважала бездельников. Но вскоре все было заштопано и всем, включая Антуана и Эрни, были связаны носки и свитера, а последнему даже зимнее пальто. Делать стало совсем нечего. И Франциска заскучала. Стала чересчур часто вспоминать Дюропэ и жаловаться на нестерпимые холода.
   Видя, что ее мать страдает от недостаточной загруженности, а от этого часто беспричинно злится, как-то раз, когда по какому-то поводу, а может, и без повода, все собрались у тети Нины за столом, Мари сказала, что матери надо устраиваться на работу. Вот хоть уборщицей, как тетя Нина. Однако Сергея Алексеевича эта мысль вовсе не обрадовала, не хотел он, чтобы его жена такой непочетной работой занималась. Да и тетя Нина это предложение не одобрила.
   - Я женщина простая и на пенсии уже, а тебе, Франциска, как волшебнице, другую работу нужно. Вот сейчас, какую газету ни открой, сплошные объявления "Матушка такая-то. Ясновидящая. Снятие порчи и сглаза. Гадание на картах таро". Ну и так далее. Вот это самая что ни на есть для тебя работа подходящая.
   Франциска замахала руками.
   - Да не умею я ничего такого. Я и на простых-то картах гадать не умею, а что такое карты таро, вовсе не знаю. Не мое это.
   - Ну, этому ты быстро обучишься, у нас на рынке на лотках куча книг на эту тему продается.
   Работать ясновидящей показалось Франциске не очень привлекательным, хотя сама мысль отправиться на работу отторжения у нее не вызывала. Ведь тут почти все женщины кем-то работают. Все же остальные, даже Витек и Серж, наоборот, нашли эту идею очень заманчивой, и так ее уговаривали, что уговорили.
   Сняли помещение на первом этаже какой-то умирающей организации, доживающей арендой, и получили разрешение на открытие салона. Тут уж дело не обошлось без волшебства. Мари и ее матери приходилось жечь волосы перед походом практически во все организации, должные поставить свои разрешительные печати.
   - А как же другие получают все эти бесчисленные справки? - недоумевала Франциска. - Похоже, у вас тут волшебники почти все.
   Потом Франциску стали готовить к новой стезе. Женщины втроем посетили несколько подобных салонов, посмотрели, как там все устроено. Мари даже пришлось побыть пару раз подопытным кроликом. Она попросила рассказать о прошлом, снять порчу и погадать ей на будущее. Про прошлое ей наговорили разной чепухи, в которой правдой были только слова о том, что не так давно она пережила несчастную неразделенную любовь, но ведь несчастную неразделенную любовь переживает почти каждая девушка ее возраста, а некоторые и неоднократно. Сглаз ей снимали тем, что очередная матушка, женщина средних лет с хитрым широким крестьянским лицом, под ароматный дым какого-то благовония, от которого щипало в глазах и хотелось чихать, водила пару минут руками у нее над головой и перед лицом. Про будущее нагадали, что ее ждет большая счастливая любовь, а про экзамены и победу на соревнованиях сказали, что это все покрыто туманом.
   - Ну, так-то любая может гадать, так что не переживай, мама, все у тебя получится.
   Обогатившись приобретенными сведениями, женщины стали готовить убранство салона, который на самом деле представлял собой небольшую комнату с большим предбанником. В предбанник, то есть приемную, купили три кресла, повесили на стены разные таинственные картины и амулеты, а также сделали в углу красный угол - разместили иконы и зажгли лампадки. В комнате, где Франциска должна будет принимать посетителей, поставили стол с ящиками, стул для ясновидящей и кресло для клиентов. Стол накрыли тяжелой бархатной скатертью. По двум углам стола поставили подсвечники, положили колоду обычных карт и карт таро, по углам комнаты тоже повесили иконы, а окно закрыли темными шторами. Неяркий свет в комнате шел от нескольких развешанных по стенам светильников.
   Против православных икон новоявленная ясновидящая как истинная католичка начала возражать, но муж уговорил ее смириться и относиться к ним просто как к необходимому элементу интерьера.
   Мари выдрала у матери из головы пару сотен волос, определив по отросшим корешкам, что они не седые, и положила в верхний ящик стола в специальную коробочку.
   Неделю Франциску тренировали в гадании на картах и по руке, пока она не выучила наизусть все купленные по этим вопросам книжки. После этого все посчитали, что Франциска готова к работе и пора подавать объявление об открытии нового салона. Нина купила газету "Из рук в руки". Франциска увидела, сколько там объявлений на эту тему и опять начала сомневаться:
   - Куда я лезу? Смотрите, сколько тут подобных объявлений. Да у вас в стране одни ясновидящие. А ты говоришь, Мари, спинов всего несколько. И без меня прекрасно обойдутся.
   Нина опять стала ее убеждать:
   - Да ведь все остальные ясновидящие, Франциска, мошенники, в лучшем случае люди, обладающие талантами психолога, а настоящая только ты одна. Имея такой дар, ты просто обязана посвятить себя помощи людям.
   Честно говоря, Франциске совсем не хотелось никому себя посвящать, кроме детей и мужа. Ей не то чтобы было наплевать на остальных людей, просто она считала, что каждый должен сам строить свою жизнь и сам отвечать за свои поступки. Но Нина умела так убедительно и , главное, так напористо убеждать, что она сдалась. Так что вскоре в нескольких газетах появилось следующее объявление, стоящее Марииных сережек с бриллиантами:
   Матушка Франциска. Предсказание судьбы. Защита от любых видов порчи. Снятие родовых проклятий. Абсолютный профессионал любовной магии. Мощный арсенал приворотов и отворотов. Немедленные результаты.
   Через пару дней Франциска приступила к работе. Нина, когда не была занята уборкой Байрамычевских павильонов, сидела в "приемной" и была у Франциски кем-то вроде секретаря, записывала посетителей в журнал и брала деньги. По всему было видно, что эта затея доставляет ей гораздо больше удовольствия, чем Франциске.
   Сначала посетителей было немного, один-два в день, а случалось, что и за весь день никто не обращался. Редкие клиенты, на 95% женщины, обычно просили погадать и излечить мужа от пьянства, хотя этого и не обещалось в объявлении, или вернуть в семью изменщика. Но вот раз пришла одна женщина и попросила помочь найти мужа, бесследно исчезнувшего месяц назад. Франциска погадала на картах, поделала для виду какие-то пассы руками над фотографией пропавшего мужа, а потом над зажженными свечами незаметно для посетительницы сожгла волос и через секунду произнесла вслух:
   - Патолого-анатомическое отделение второго меда, ячейка номер семь.
   Смысла своих слов она не понимала, но оттого, что женщина сначала хлопнулась в обморок, а когда они с Ниной привели ее в чувство, горько заплакала, поняла, что ничего хорошего она ей не сказала. И велела Нине вернуть деньги.
   Через несколько дней эта женщина пришла еще раз и долго причитала, что благодаря Франциске она смогла похоронить своего мужа-пропойцу по христиански. Эта женщина на весь свет разнесла слух о талантливом экстрасенсе, и теперь у Франциски отбою от клиентов не было. Волшебные волосы расходовались очень быстро, и она уже боялась, что скоро останется совсем без волос, вернее, только с седыми волосами.
   Тем не менее, работа эта все равно не приносила ей никакого удовлетворения.
   - Ну вот, например, приходит женщина и просит вернуть мужа и наслать порчу на разлучницу. Ну, про порчу я ей сразу говорю, что это не моей части. А насчет вернуть мужа мне и невооруженным глазом видно, что для обоих лучше его не возвращать. Он к другой ушел, так как моя клиентка его поедом ела, шагу свободно ступить не давала. Но делать нечего, деньги уплачены, клиент всегда прав, придется возвращать к жене. Правда, я загадываю при этом, чтобы она перестала быть такой сварливой, но все равно мне это не нравится - бабе хорошо, а мужику ее плохо делаю. И разлучница несчастна.
   Но Нина опять убеждала ее в огромном значении того, что она делает, и Франциска скрепя сердце продолжала работать ясновидящей. Однако быть экстрасенсом ей пришлось всего месяца два, а потом этой работе пришел совершенно неожиданный конец.
   Однажды в середине января к концу рабочего дня, когда Нина убиралась на рынке, а Франциска была в салоне одна и уже собиралась уходить, в помещение зашло четверо коротко стриженных молодых людей, похожих на быков толщиной шей и угрюмо-тупым выражением лиц.
   - Вообще-то я уже закрылась. Какие проблемы, молодые люди? У таких, как вы, все должно быть в порядке.
   - У нас-то никаких проблем и нет. А вот у тебя, тетка, скоро могут быть большие проблемы. Тебя кто крышует?
   Франциска не поняла, о чем речь, но тон, каким был задан вопрос, ей не понравился. Она попросила объяснить, что имеется в виду. Парни объяснили.
   - Зачем мне это? Я плачу налоги, закона не нарушаю. Не нужна мне никакая крыша.
   - Ничего не знаем. Чтобы отдавала нам каждый месяц по три тысячи долларов. А мы тебя за это будем охранять от других.
   - Да я после налогов и платы за аренду и половины этой суммы не зарабатываю! И вообще, с какой стати я вам должна что-то отдавать?
   Парни повторили, что ничего знать не знают, а придут за деньгами через неделю. И пригрозили прибить, если кому пожалуется. После чего мгновенно испарились.
   Франциске бы рассказать об этом мужу или Нине, а еще лучше Антуану, потому что он милиционер, но она самонадеянно посчитала это ниже своего достоинства, все-таки какая-никакая, а волшебница, так что сама справится с нахалами. Поэтому, когда через неделю они пришли за тремя тысячами долларов, опять в конце дня и опять подгадав, чтобы она была одна, Франциска сказала, что никаких денег им не даст. И вообще, они что, не читали вывеску, не знают, с кем имеют дело? Если они будут с ней непочтительны, ей ничего не стоит наслать на них порчу и сделать несчастными до конца дней.
   На это рэкетиры только злобно засмеялись и сказали, что она может этой ерундой забивать головы своих глупых клиенток, а им мозги пудрить нечего, давай деньги, а не то...
   - А не то что? Не дам я вам никаких денег! А за то, что вы такие наглые, я вас накажу. И что вы можете мне сделать?
   - Ах, так! Тогда смотри, что мы можем сделать!
   Откуда-то у них в руках оказались металлические прутья, которыми они тут же начали все крушить, нещадно колотили по столу и стенам, разбили все, что бьется, опрокинули стол со всем, что на нем стояло, в приемной скинули со стен иконы и разбили закрывавшие их стекла. После чего, заявив, что дают ей еще неделю на сбор денег, ушли.
   - И не вздумай обращаться в милицию, у нас там все схвачено, - напоследок сказали они.
   Франциска была ошеломлена и даже не сразу сообразила, что делать. Но через минуту в ярости побежала вслед за ними. Рэкетиры не торопились уходить, они стояли недалеко от входа и спокойно курили.
   - Мерзавцы, вы что натворили!? Я вас сейчас в червяков превращу! - закричала Франциска и затопала ногами.
   Парни только засмеялись:
   - Ох, как мы испугались! - и продолжили курить.
   Тогда Франциска выхватила из кармана зажигалку и волос, и тут же от четырех рэкетиров осталось всего три, а вместо четвертого и главного на снег свалился дождевой червяк.
   Успел этот рэкетир испугаться или не успел, осталось неизвестным. Жирный розовый червяк, извивающийся от холода на белом снегу, кое для кого выглядел очень аппетитно. Поэтому его мгновенно склевали две вороны, по-братски разделив пополам.
   Что тут случилось с рэкетирами, не передать словами. Крича от ужаса и не переставая креститься, они бросились врассыпную от места трагедии. А Франциска, увидев улепетывавших от ее салона рэкетиров, удовлетворенно произнесла:
   - Будут знать, как с волшебницей связываться, - и вернулась в помещение наводить порядок.
   Чтобы возвратить все в первоначальное состояние, ей нужно было всего лишь сжечь один волосок, но волшебница не догадалась. Вместо этого она вытянула скатерть из-под опрокинутого стола, потушила ею уже занявшийся пожар от упавших подсвечников, подняла стол и стала расставлять по местам то, что не разбилось. Потом она собирала осколки, подметала пол и без конца повторяла вслух "будут знать". Но вдруг до нее дошло, что тот, кого она превратила в червяка, уже никогда ничего знать не будет. Его больше нет! О господи, она же человека убила!
   Франциска выскочила на улицу и попыталась парой волос вернуть рэкетира к жизни, но у нее не вышло. И вороны куда-то улетели. Что же теперь делать? Сама не своя помчалась Франциска не к себе домой, а к Нине Ивановне за советом и утешением.
   Там, как обычно, Нина с Витьком сидели за столом и что-то жевали. И Мари тоже сидела с ними и ужинала, и Шарик тоже глотал, не жуя, из миски на полу.
   Франциска, рыдая, рассказала о происшедшем. Нина качала головой и ахала. Нину на самом деле больше всего расстроило не то, что ее подруга человека погубила, а то, что салон, в обустройство которого она вложила столько сил, приведен в негодное состояние. Но, конечно, Франциска тоже хороша!
   - Вот ведь и правду Лев Толстой говорил, что если ружье долго на стене висит, то оно в конце концов раз - и выстрелит.
   Несмотря на неуместность момента, Мари не удержалась, чтобы не поправить Нинину ошибку:
   - Вовсе это не Лев Толстой говорил, а Чехов. И говорил он совсем не так.
   - Нечего меня поправлять! Образованная очень стала! Выучила на свою голову. Неважно, кто и что говорил, а важно, что доигрались, все повторяли, "в червяка превращу, в червяка превращу", вот и допревращались.
   Франциска сидела в кресле и выла, раскачиваясь из стороны в сторону.
   - Ой, что же мне теперь делать? Как же мне теперь жить?! Я ведь человека погубила! Тварь господню.
   - Да не убивайся ты так, ей богу. Вот именно что тварь! Может, оно и к лучшему, разве ж это человек был? Негодяй, преступник.
   - Я не господь бог, чтобы казнить или миловать. А может, он бы в старости раскаялся?
   - В старости, может, и раскаялся бы, если бы дожил до старости. Хотя такие обычно не доживают. А если бы дожил, неизвестно, сколько бы эта тварь еще горя людям принести успела.
   Витек сокрушенно качал головой:
   - Эх, Франциска, Франциска... Дочь-то твоя умней тебя оказалась. Она своих бандитов превратила не в червяков, а в порядочных людей.
   Вскоре к Нине приехал и Сергей Алексеевич. Выслушав рассказ о происшествии, он сначала разворчался:
   - Вечно с тобой, Франциска, одни проблемы, - а потом попытался найти оправдание для своей жены: - Ладно, не расстраивайся слишком сильно. В конце концов, тут не только твоя вина. Это просто трагическое стечение обстоятельств. Если бы его вороны не склевали, тебе бы, может, и удалось его назад вернуть.
   - Ах, нет, я одна кругом виновата, с ворон-то какой спрос, безмозглых птиц? - грустно возразила Франциска.
   - Ну, не скажи, - заметила Мари, - вороны умные птицы, по сообразитель­ности не хуже собак.
   - Перестань образованность свою показывать. Не хуже собак! С собаки тоже спросу нет. Посмотри на Эрни, какой с него спрос!
   Конечно, вороны и собаки человеку не чета, их дело маленькое: увидел - съел. Тем не менее, несмотря на все возражения, идея о том, чтобы переложить часть вины на птиц, пришлась Франциске по душе, и ей стало чуть полегче. Потом Нина напоила ее валокордином, и когда она стала вести себя более или менее адекватно, Сергей Алексеевич отвез ее домой. Мари же осталась ночевать у Нины.
   Дома Сергей Алексеевич налил жене кофе с коньяком, а потом еще пару раз по большой рюмке чистого коньяка, и она вроде еще немного успокоилась, перестала всхлипывать и непрерывно трясти головой и даже смогла смотреть телевизор. Поэтому, когда они ложились спать, ему показалось, что она уже совсем в порядке, и все обойдется. Но не обошлось.
   ...Задолго до звонка будильника Сергей Алексеевич проснулся оттого, что почувствовал себя в постели как-то холодно и неуютно. Он немного полежал, мечтая, что вот сейчас придет жена, ляжет рядом и прижмется к нему теплым боком. Но время шло, а она все не приходила и не прижималась. Сергей Алексеевич вздохнул, встал с кровати, сунул ноги в тапочки и отправился на поиски Франциски. Однако ее нигде не было. Зато на кухонном столе он обнаружил листок бумаги. Это была записка от жены. Прочтя записку, он изменился в лице, немедленно оделся и бросился на улицу.
   Общественный транспорт еще не работал, поэтому пришлось ловить частника. Вскоре он уже названивал в квартиру Нины Ивановны.
   - Ты что, Лексеич, совсем рехнулся, среди ночи являться? Полпятого ведь всего! - такими словами встретила его Нина, но увидев выражение его лица, поняла, что случилось что-то очень серьезное, и поспешила разбудить Машу.
   Та вышла в ночной рубашке и ежесекундно зевала.
   - Ну, чего там опять? Что вы все никак не угомонитесь?
   Сергей Алексеевич молча протянул ей листок. На нем корявым почерком матери было написано:
  
   Пращай Сержь любимый
   Я тибя нидастойна и нет мне пращенья.
   Ат миня адни праблемы.
   Низнаю свидимсяли кагда ищо
   Пазаботься о Мари.
   - Какой кошмар! - воскликнула Мари.
   - Правда ведь, кошмар?!
   - Как это можно так неграмотно писать, ни одного слова без ошибок.
   - Маша, проснись! При чем тут это? Мать твоя пропала, а ты про ошибки! Как ты думаешь, куда она могла деться?
   Нина выхватила у Мари листок. Прочла и перепугалась:
   - А вдруг она решила покончить с собой?
   Мари наконец проснулась окончательно. Еще раз перечла материнскую записку.
   - Не думаю. Во-первых, она верующая, и самоубийство для нее - большой грех. А во-вторых, она ведь написала "Не знаю, свидимся ли еще", а не "Больше не свидимся". Так что давайте все немного успокоимся.
   Процесс успокоения у Нины всегда включал чаепитие, поэтому, несмотря на неподходящее для чая время, все отправились на кухню. На аромат свежезаваренного чая из спальни вылез заспанный Витек в трусах и майке, даже до середины не закрывающей его опять огромного живота. Узнав от жены о том, что случилось, он, как обычно, начал выражаться в том смысле, что с этими бабами одни проблемы и нечего было на ведьме жениться, я ведь тебя предупреждал.
   Сергей Алексеевич от чая совсем не успокоился. Он был в таком возбуждении, что пролил на себя кипяток и ошпарил руку.
   А Мари и правду чуть успокоилась. Попив чайку и немного поразмыслив, она изрекла:
   - Зная свою мать, я думаю, она просто вернулась домой.
   - Ну, так давай отправимся туда и проверим. Немедленно давай, а то у меня сейчас от переживаний инфаркт случится. Вдруг она неправильно указала адрес и вместо дома попала неизвестно куда?
   - Тетя Нина, дай ему, пожалуйста, валидол и еще чего-нибудь успокоительного. Дядь Сереж, папуля дорогой, я не могу немедленно. У меня сегодня утром зачет по физике, днем мы выступаем в соседней школе с концертом для учеников и их родителей, а вечером у меня районные соревнования по бальным танцам. Так что я могу отправиться в прошлое только поздно вечером.
   - Вот как, тебе, значит, бальные танцы дороже родной матери?!
   - Нет, не дороже, но если она там, то ничего с ней за день не случиться. Только успокоится немного. А если ее там нет, то тем более нет смысла отправляться в Дюропэ немедленно.
   Может, в этом и была какая-то логика, но сердце Сергея Алексеевича ее не принимало.
   - Тогда отправь меня одного, я не могу так равнодушно относиться к исчезновению своей жены, как ты к исчезновению своей матери.
   - А тебе что, на работу сегодня не надо?
   - Какая может быть работа, если у человека жена исчезла?! - возмутилась Нина.
   - Ну, а когда он вернется и пойдет на работу, ему что начальство скажет? Похвалит за прогулы?
   В общем, договорились, что он, как только начнется рабочий день, съездит в институт и оформит отпуск за свой счет, а потом приедет к Мари в колледж, и на перемене она отправит его в семнадцатый век, а сама появится там часов через 10-12 после него. Только чтоб он там поосторожнее был, один в чужом времени, и ни с кем в драку не лез. Если же матери там не будет, пусть он все равно дождется ее, Мари то есть, в доме, а золовке чего-нибудь наврет, вроде как поругался с женой, выгнал ее из дому, а потом решил простить и вернулся за ней.
   Сергей Алексеевич так и сделал. На работе он взял отпуск по семейным обстоятельствам, сказав, что у его жены нервный криз, и ее нельзя оставлять одну. Пока на две недели, а там видно будет. Потом поехал в колледж. На большой перемене к нему вышла Мари, увела в конец коридора и, дождавшись, когда никого рядом не было, сожгла волосок. Сергей Алексеевич исчез.

* * *

   И в ту же секунду он упал, разбив, как повелось, нос, в лесу трехсотлетней давности. Пока он вытирал кровь, одежда на нем поменялась на старинную. Серж Фокон вышел на дорогу, и перед ним возникла, чуть не раздавив, телега с запряженной в нее лошадью. К уздечке была приколота записка на русском языке: "Не забудь, что на этой лошади ты приехал из Руссильона". Серж сел на телегу и отправился на поиски жены.
   Никем не замеченным подъехал он к задам Францискиного огорода. Глянул через забор: ни жены, ни ее золовки не увидел, но куры и гуси были на месте. Он открыл ворота и въехал во двор. Потом слез с телеги и, не распрягая коня, поспешил в дом. Дом был открыт, но пуст. И казался нежилым. Пахло сыростью и затхлостью. И почему-то весь пол был завален глиняными черепками.
   Серж вернулся к телеге и, взяв лошадь под уздцы, повел ее к конюшне. Двери конюшни были раскрыты настежь. Он заглянул внутрь и увидел замечательную картину: его жена в чепце и ветхом старом платье, поверх которого был подвязан такой же ветхий фартук, сидела у гончарного круга и неистово его крутила, а на земле перед ней уже стоял целый ряд готовых горшков, кринок и кувшинчиков, сушившихся в ожидании обжига. У него гора с плеч свалилась - нашлась, жива.
   - Франя!
   От неожиданности Франциска вздрогнула, вскрикнула и всплеснула руками. Мягкая глина, которую больше не придерживали, под действием центробежной силы сорвалась с круга, разлетелась во все стороны, и стала обстреливать и ее, и мужа.
   - Как ты меня нашел? Да еще так быстро? - удивленно спросила она, не обращая внимания на обстрел конюшни.
   Было непонятно, рада она или нет. Сергей Алексеевич тоже не обратил внимания на бившую по нему глину, так счастлив был, что жена нашлась.
   - А ты как думаешь? Мы с Мари посоветовались и решили, что нигде больше ты быть не можешь. И я упросил ее отправить меня сюда. Как ты меня огорчила, дорогая!
   - Ах, Сережа, если бы ты знал, как у меня на душе тяжело!
   Сергей Алексеевич подошел к ней, обнял за плечи, а Франциска обхватила его грязными руками вокруг пояса и уткнулась носом в живот.
   ...Потом они пошли в дом. Жена рассказала, что попала в Дюропэ часов в десять вечера предыдущего дня. Серж машинально прикинул: опять получается, что время в обоих временах течет с одинаковой скоростью. Дом был пуст и закрыт снаружи на щеколду. Пришлось разбудить соседку, которая рассказала, что ее золовка живет теперь в доме Хромого Поля, а сюда приходит только покормить птиц и скотину. Оказалось, за недолгое отсутствие Франциски в Дюропэ золовка успела выйти за Хромого замуж. Вот уж никто от нее такого не ожидал! Ведь настоящая старая дева была, ни разу в жизни к ней никто не сватался.
   А на вопрос соседки, как Франциска тут оказалась, она ответила, что поругалась с мужем, и тот ее выгнал из дому.
   - Надо же, дочь наша сегодня утром в Москве мне предложила для объяснения эту же версию. Все-таки справедлива пословица, что яблоко от яблони недалеко падает! - в который раз повторился Серж. - Ну, почему надо всегда какую-то гадость придумывать и на других вину сваливать? То дочь у нее с кем-то сбежала, то муж из дома прогнал.
   - Ну, извини, ничего лучше в голову не пришло. Но почему бы и ни порадовать соседку своими неприятностями? Ну вот, пошла я к Хромому Полю, доложилась, потом сходила в церковь, исповедалась, а теперь тут сижу.
   - А что ты священнику сказала?
   Сергей Алексеевич испугался, что его жена с горя могла выдать себя. Однако горе горем, раскаянье раскаянием, а инстинкт самосохранения у нее работал безотказно.
   - Сказала лишь, что своим неправильным поведением способствовала тому, что один плохой человек жизни лишился. В подробности не вдавалась. Священник наложил на меня епитимью - молиться в церкви каждый день в течение месяца, поклоны бить. Ну, и пожертвования сделать надо.
   - Ясно. Особенно про пожертвования. А сейчас ты что делаешь? Зачем столько заготовок посуды?
   - Да я как в дом вошла, так в сердцах всю посуду-то и побила. Теперь надо новую делать.
   - Когда ж ты успела?
   - А чего тут успевать? Берешь миску, хрясь ее об пол - вот и нету одной. Другую берешь, хрясь - и другой нету. За пару минут все и разбила. Я люблю посуду бить - очень, знаешь, успокаивает. Это у тебя дома посуда дорогая, бить жалко, и то я, когда никого дома нет, побью немного, а потом волос сожгу, и она опять целая. А тут я всегда могу новые миски сама сделать. Это тоже успокаивает. Так что всю посуду я разбила, а потом мне, несмотря на все мое горе, все-таки есть захотелось, а не из чего. Вот и сижу, новую посуду делаю.
   - Где же ты выучилась гончарному искусству?
   - Да какое же это искусство? Это ремесло. А выучилась где - ведь я тебе рассказывала, что меня дедушка еще в детстве научил. Глины кругом полно, а круг этот у нас из поколения в поколение передается. Признайся честно, мои кувшины красивей, чем те, из-за которых ты на меня на выставке взъелся?
   - Ну, в общем-то, ничего себе горшочки. Даже не ожидал, что ты такая мастерица. Только ведь из этих новых мисок еще не скоро можно будет есть - они еще не высохли и не обожжены.
   - Твоя правда. Ладно, будем есть без посуды. Или у Полины попрошу.
   Поздно вечером, когда уже стемнело, к ним заявилась Мари. Увидела, что мать, как она и предполагала, на месте, что состояние ее удовлетворительное, что дядя Сережа тоже попал по назначению, и у нее камень с души упал.
   - Ну что, собираемся, что ли, домой?
   - А я и так дома.
   Франциска наотрез отказалась возвращаться в Москву, по крайней мере, сегодня. Смотри, как тут тепло, трава зеленая, маргаритки беленькие везде торчат вместо твоего московского грязного снега. И епитимья на мне.
   Сергей Алексеевич сказал, что пару-тройку недель он с женой поживет тут, он ведь отпуск взял, а там и каникулы студенческие начнутся. А к началу нового семестра он постарается уговорить Франциску вернуться.
   - Ну, как знаете. Только я не могу с вами оставаться, у меня каникул нет, - сказала Мари и вернулась в двадцать первый век.
   На следующий день в Москве была суббота, но вместо того, чтобы отсыпаться, Мари с тетей Ниной пошли наводить порядок в салоне. На дверь они повесили объявление, что салон на неопределенное время закрыт.
   Когда Нина раскладывала по местам содержимое ящиков стола, она обнаружила на полу коробочку с волшебными волосами Франциски и попыталась загадать на них желания в отсутствие хозяйки. Она подумала, что если удастся, она могла бы сама работать ясновидящей, и получалось бы у нее уж не хуже, чем у Франьки. Но, поскольку желания не исполнились, Нина с сожалением оставила эту мысль, а волосы положила опять в коробочку и отдала Мари на сохранение.
   Около полудня их навестила милиция. По заявлению рэкетиров.
   Дело обстояло так. Через несколько часов после того, как их главаря склевали вороны, рэкетиры немного опомнились и, собравшись дома у одного из них, стали совещаться, что делать. Обращаться ли в милицию с обвинениями в убийстве или не обращаться? Если обратятся, там начнут выяснять, при каких обстоятельствах все произошло, и их тоже могут привлечь к ответственности за рэкет. А если не обратиться, вдруг она и их в червяков превратит? Надо пожертвовать собой и остановить злую колдунью. Они еще немного посомневались, а в пятницу утром написали заявление и понесли его в милицию. В милиции, прочитав заявление, сначала долго смеялись, потом заставили их всех дыхнуть в трубочку и, не обнаружив больших концентраций алкоголя, повезли сдавать анализы на содержание в крови наркотиков, а потом, не обнаружив и наркотиков, отвезли на освидетельствование в психиатрическую клинику. Там очень удивились: какая-то коллективная паранойя, такого не бывает. Может быть, все же грибов галлюциногенных наелись? Или просто алкоголь уже выветрился?
   Их заявлению в милиции хода давать не стали, но на всякий случай съездили домой к съеденному воронами рэкетиру. Его мать, с синюшным лицом алкоголички, сказала, что сын вчера дома не ночевал, но она не беспокоится, для него это обычное дело. Он иногда месяцами дома не ночует и ничего ей не сообщает. И вообще ей до него дела нет, у него своя жизнь, у нее своя, вернее, никакой у нее жизни нет. И что это за власть такая, когда трудящемуся человеку не на что бутылку купить, здоровье поправить?
   Милиционеры прервали эту обличительную речь и только попросили ее передать сыну, когда объявится, чтобы зашел в милицию.
   Рэкетирская мать пообещала, а сама подумала:
   - Как же, так и передам. Если появится, скажу, чтобы от милиции скрывался. Опять, наверно, что-то натворил.
   На следующий день милиционеры посетили салон. Там их встретили не ясновидящая матушка Франциска, а ее дочь и секретарь-помощница Нина Ивановна, которая продемонстрировала, во что превратили это заведение молодые люди.
   - А вот они утверждают, что ваша начальница превратила их товарища в червяка.
   - Ну, мало ли что они утверждают. Сначала обопьются или обкурятся, а потом утверждают невесть что.
   - Вот и мы тоже так думаем. А все же, где ваша ясновидящая?
   - А у нее от всех этих событий нервное расстройство случилось, и они с мужем по горящей путевке укатили на пару недель во Францию, нервишки подлечить.
   - Во какая нынче жизнь пошла - раз, и во Франции, - позавидовали милиционеры. - Ладно, когда вернется, пусть свяжется с нами, может, заставим этих ублюдков выплатить вам ущерб.
   И на этом дело о склеванном рэкетире было закрыто, не начавшись.
   ...В феврале Франциска и Сергей Алексеевич вернулись в Москву из Франции эпохи Луи Четырнадцатого. По хмурому лицу матери Мари видела, что вернулась она безо всякой охоты, только ради мужа. И сразу же заявила, что работать ясновидящей больше ни минуты не будет. В общем-то, никто больше и не настаивал, даже Нина.
   Франциска и в салон идти не захотела, даже за вещами. Пришлось раньше времени разрывать договор об аренде и выплачивать за это неустойку.
   Чтобы жена не скучала и не впала опять в депрессию, Сергей Алексеевич купил ей электрический гончарный круг и мини-печь для обжига. Сначала круг поставили в комнате к окну, а печь на кухню, но это было очень неудобно. О печь Сергей Алексеевич вечно спотыкался, а оттого, что на круге работали в жилом помещении, в комнате стало очень грязно и все время пахло сыростью от мокрой глины. Поэтому Сергей Алексеевич снял для Франциски помещение в подвале соседнего дома. Мари опять пришлось жечь волосы, чтобы получить разрешение.
   Кстати, глину покупали в специализированном магазине в Москве или с помощью волшебных волос доставляли из болота неподалеку от Дюропэ. Глину из древнего Дюропинска Франциска считала более высокого качества, более чистой, без посторонних включений от цивилизации, но, говоря по правде, она была ничуть не лучше той, что из магазина. Только что бесплатная.
   Франциска все повторяла, что больше ни одного волоса в жизни не вырвет и скорей бы совсем поседеть, чтобы искушения не было, но иногда ей все же приходилось сжигать волоски, хотя бы для того, чтобы доставить глину.
   Кувшинчики у нее выходили очень симпатичными, и она дарила их всем родственникам и знакомым, то есть родственникам и знакомым главным образом Нины, потому что своих у нее здесь не было. Как-то Нина подарила один кувшин Байрамычу. Тот поблагодарил, повертел его в руках, спросил, откуда. Нина рассказала, что это Машина мать делает.
   - Ты же говорила, у нее с головой не все в порядке.
   - Ну и правильно говорила, и чуть ли не каждый день продолжаю в этом убеждаться. А только это не мешает ей такую красоту лепить. Вообще ученые говорят, что талант и ненормальность рядом ходят.
   - А не может она еще хотя бы штук десять таких изготовить? Я бы продал, и ей доход, и мне.
   Вот что значит кавказская предприимчивость, с уважением подумала Нина о Байрамыче. Изо всего может пользу извлечь. Не то что мы, русские. Да и французы тоже не лучше, почему-то была уверена она, хотя знала всего двух французов - Машу и Франциску. Ну еще, конечно, Антуана, но тот вообще не в счет.
   К ее удивлению, к идее сделать кувшины на продажу Франциска отнеслась без отвращения. Все десять штук у нее получились очень красивыми, хотя и все разными. Байрамыч быстро их продал и вручил ей заработок. Немного, а приятно. Не то, что получать деньги за привороты и гадание.
   Кроме изготовления глиняной посуды, она еще много и с увлечением рисовала. Систематически рисовать она по совету мужа начала еще в Дюропэ, даже привезла с собой целый альбом карандашных набросков, в основном пейзажей. Сергей Алексеевич эти занятия очень поощрял и даже нанял преподавателя, чтобы тот дал жене несколько уроков по технике рисования. На оплату преподавателя уходили все деньги, что он зарабатывал на репетиторстве, но ему для жены ничего не было жалко.
   Вскоре Байрамыч продал и несколько Францискиных акварелей с курами и утками. Появился небольшой доход. Мари смотрела на мать удивленным взглядом, в котором начало проглядывать и уважение.
   Франциска целиком втянулась в рисование и изготовление керамики, времени на грустные размышления у нее почти не оставалось, и она постепенно веселела. И Мари больше не доставляла неприятностей, повзрослела, наверно. Из колледжа приносила одни пятерки, вечерами, если не была в танцевальной студии, сидела за учебниками, знания добывала собственным трудом, без волос. А в кино или на концерты ходила с Антоном или Павлом только по выходным, и то не каждый раз.
   Вскоре пришла весна, принесла тепло, которого здесь так не хватало Франциске, а потом май с его сельскохозяйственными заботами. Франциска с увлечением помогала Нине и Витьку копать грядки на их даче и сажать семена и рассаду. Сергей Алексеевич и Мари тоже помогали, но без увлечения. Шарик же просто ловил бабочек.
   А в конце мая у Мари закончилась учеба. На последний звонок в колледж пришли и Франциска с Сергеем Алексеевичем, и тетя Нина с Витьком, и даже Антуан отпросился с работы. Только Шарика по понятной причине не взяли.
   После официальной части ученики выпускных классов давали концерт. Поскольку колледж музыкальный, в основном играли на разных инструментах. Мари тоже выступала. Сначала они с Антоном дуэтом что-то исполнили, она играла на пианино, а он на скрипке. Хлопали им активно. А уже ближе к концу концерта конферансье объявил, что сейчас наша лучшая ученица Мария Пастухова исполнит старинный французский танец со своим партнером Павлом Гусевым.
   И Мари, в очень экстравагантном, сшитом Ниной платье, под аккомпанемент скрипок плавно выплыла на сцену рука об руку с Павлом.
   - Наша-то лучше всех, - прошептал Витек Сергею Алексеевичу.
   Тот чуть было не ответил: "Старался", но удержался и только растроганно кивнул.
   А Нина с Франциской прослезились от умиления и прижались друг к другу плечами.
   И вот тут-то и пришел сказке счастливый конец.
   А какая у сей басни мораль, и какой тут добрым молодцам урок, я и сама не знаю...
   Эпилог
   Прошел год.
   Франциска и Сергей Алексеевич живут на два дома, проводя мерзкую московскую зиму на теплом юге конца семнадцатого века, а с мая по октябрь пользуются благами цивилизации двадцать первого. Сергей Алексеевич без сожаления бросил преподавательскую работу, которой посвятил двадцать пять лет, тем более что платили за нее гроши, стал вольным художником, отрастил длинные волосы и завязывает их в хвостик. Правда, иногда ему, скорее всего, необоснованно, кажется, что волосы опять начинают редеть, и тогда на помощь зовется Мари.
   Теперь он пишет авантюрные романы из французской жизни прошлых времен, которые пользуются успехом. Так что от голода они не бедствуют, даже не прибегая к волшебным способностям жены, про которые та старается окончательно забыть. Свои зимние исчезновения из России Сергей Алексеевич объясняет читателям тем, что отправляется во Францию на поиски материала для будущего романа. И ведь не врет! Хотя по правде говоря, добрую половину этого времени он, ко взаимному удовольствию, проводит с внуками Франциски, которые зовут его дедушкой и любят дергать за усы. Он рассказывает им сказки и уже учит старшего читать, а также занимается со всеми физкультурой. Франциска даже немного ревнует внуков к мужу, но сама над собой посмеивается.
   Она тоже преуспевает. Ее расписные кринки, горшки и картины в наивном стиле хорошо раскупаются, так что еще немного, и они купят в ближайшем пригороде недорогой коттедж с участком, и она сможет осуществить свою заветную мечту - завести козу.
   Короче говоря, Серж с Франциской вполне счастливы, хотя брак их, несмотря на почтенный возраст обоих, бурный, и тешатся милые довольно часто, причем иногда дело даже доходит до метания женой тарелок и сковородок в беззащитного Сержа. Тем упоительней, однако, бывает примирение.
   А бородавку, которая неожиданно выросла у Франциски на подбородке, она очень удачно удалила в одной косметической клинике, так что не осталось ни малейшего следа. И никто не понял, что из разряда волшебниц она перешла в колдуньи.
   В семнадцатом веке тоже все в порядке. Изабель вышла замуж за барона д'Антеля и сама стала баронессой. Она образцовая хозяйка. Несмотря на разницу в возрасте, очень любит своего мужа и хорошо относится к его детям от предыдущего брака, старшие из которых почти ее ровесники. А скоро у нее уже будет собственный ребенок. Старая баронесса живет с ними, в карты играет только с младшими детьми барона, и не на деньги, а на леденцы. Она и детям почти все время проигрывает, но тут, похоже, нарочно. Характер ее значительно помягчел, и вести себя она стала гораздо разумнее. Ее имением управляет крестный Изабель, и ему уже удалось очистить имение от долгов.
   Кучер Жермен женился на одной женщине, которая вскоре после последнего приема в замке дю Буа нанялась к старой баронессе кухаркой. У него красивая форма, а в своей работе кучером он значительно повысил квалификацию.
   Березовская и дюропинская Полины родили еще по одному ребенку и, кажется, не намерены на этом останавливаться. Их куры все также забираются в чужие огороды.
   Нина Ивановна и Витек тоже живут полноценной жизнью - хорошо и много кушают, причем Витек опять на ночь ест все вредное, так что время от времени наступает пора, когда он не может втиснуться в машину, и приходится просить Машу устроить ему разгрузочный сортирный день. Какие все-таки все тупые! Ведь куда как проще было бы раз и навсегда лишить его вечернего аппетита, чем так периодически мучаться. Но в жизни так мало радостей, что отказывать себе и в гастрономических Витек ни за что не соглашается.
   По вечерам Нина смотрит свои бесконечные сериалы для умственно отсталых в дорогущем телевизоре с огромным жидкокристаллическим экраном, а Витек по-прежнему таксует, но уже на новенькой десятке, за которой ухаживает почище, чем за Ниной в молодости. По выходным оба продолжают горбатиться на даче. Ни в вечерней подработке, ни в выращивании безумного количества картошки нет никакой необходимости, тем более, что и Сергей Алексеевич с супругой, и Мари частенько помогают им материально, но бросить этим заниматься они не могут, привычка - вторая натура. Так что картошкой обеспечивают и себя, и Сокольских.
   В общем, это семейство тоже счастливо, кроме Шарика-Эрни, который никогда не бывает полностью счастлив, потому что никогда не бывает полностью сыт, несмотря на то, что в еде его никто не ограничивает.
   Байрамыч прикупил еще два магазина, так что у Нины прибавилось работы по уборке мусора. В одном из этих магазинов есть отдел сувениров, и там среди прочего товара большим успехом пользуются вещи, сделанные руками Франциски.
   Кстати, спрос на ее керамику стал таким большим, что Франциска одна уже не справляется. У нее три ученицы, одна из которых коренная москвичка - родная внучка Байрамыча, а еще одна вроде тоже его родственница, но степень родства никто из них объяснить не может. Третья ученица родом из Березовки, старшая дочь Полины. Относится Франциска к девушкам с любовью, что, однако, не мешает ей то и дело обзывать их дурами набитыми и иногда даже давать подзатыльники. На это ученицы обижаются не очень сильно, так как Франциска пользуется у них непререкаемым авторитетом, да и обзывается она всегда только сгоряча и только по делу. Зато потом всегда приголубит и пожалеет.
   Байрамовские абреки ведут себя вполне пристойно и даже иногда бреются. Два бывших бандита, Тофик и Рашид, проводят компьютеризацию своих и соседних аулов, а также занимаются подключением спутниковых антенн к саклям односельчан. Они женились на хороших местных девушках и уже готовятся стать отцами. Регулярно Мари получает от них мейлы, в которых они спрашивают ее советов по программным продуктам и "железу". Хотя Мари в этом абсолютно не разбирается, часто даже не понимает, о чем речь, отвечает она всегда по существу и посылает им посылки с книжками по специальности и дисками со всеми необходимыми программами.
   Два других бывших бандита работают водителями автобусов. Они немногие водители в Москве, кто пропускает пешеходов на зебре и соблюдает все правила дорожного движения, из-за чего иногда создаются дополнительные пробки на дорогах. Они также не вызывают у Мари никаких опасений, и она подумывает уже об освобождении их от своей опеки или по крайней мере об увеличении времени между проверками. Только главарь, ставший не последнего уровня функционером в городском отделении общества защиты животных, беспокоит ее своей излишней ретивостью. В последнее время он дошел до того, что начал везде выступать в защиту прав насекомых, в том числе, и даже в первую очередь, кровососущих. Мари, вспомнив, как она распухла от комариных укусов во время последнего визита в Березовку, посчитала это перегибом и собирается в ближайшее время как-то подкорректировать его прыть.
   Антуану наскучило служить в милиции: зарплата низкая, да и адреналина, говорит, маловато. Поэтому он упросил Машу помочь ему вступить во Французский легион. С этим было много возни, пришлось ей полазить по Интернету, чтобы узнать, как подступиться к делу. Пока он доволен и по праздникам присылает Маше поздравительные открытки из разных частей света, в которых спрашивает между делом, не сменила ли она гнев на милость.
   Вот еще, нужен ей этот олень! У нее есть Антошка, с которым она продолжает по выходным культурно проводить досуг в музеях, на концертах или в театрах, и Тимур, в просторечье Тимка, из "сарацинов", а попросту говоря, татарин, ее новый партнер по бальным танцам, с которым она целуется по будням между занятиями в Гнесинке, где она теперь учится, и занятиями в студии бальных танцев. Ее бывший партнер, Павел, завалил сессию в институте и отправился служить в армию, где и танцует по десять часов в сутки. С ним Мари переписывается, но как-то эта переписка со временем становится все более и более редкой и неинтересной.
   После танцев Мари с Тимкой не целуется, так как сразу же после занятий ее встречает Антон, с которым она не целуется вообще. Парни смотрят друг на друга волками, но по-дружески пожимают друг другу руки и со словами "пост сдан - пост принят" передают Машу от одного к другому.
   Остановить свой выбор на ком-то одном она не может. С Антоном у нее очень много общих интересов и тем для разговоров, но целоваться как следует он не умеет, да и вообще, кажется, еще не дорос до поцелуев. А Тимка целуется замечательно и очень с ней нежен, но с ним вообще не о чем разговаривать, кроме танцев. Похоже, он пойдет по стопам Павла, тоже скоро нахватает в институте двоек и загремит танцевать в армию.
   Что же касается ее отношения к Антуану, то оно просто бесчеловечно. Могла бы ведь, кажется, освободить парня от обязанности "обращать на нее внимание по-настоящему", раз уж давно к нему никаких чувств не испытывает, даже презрения, так нет же. Вот они, девушки! Впрочем, юноши тоже не лучше. Тот же Антуан, относясь к Мари как средневековый рыцарь к даме своего сердца, не видит никакого противоречия в том, чтобы приволокнуться при этом за первой же попавшейся мини-юбкой или шортиками.
   Мари перекрасила волосы в каштановый цвет, вставила по бриллиантику в нос и пупок и успокоилась. Надолго ли?
   Туаз- дометрическая мера длины во Франции, 1 туаз равен приблизительно 2 метрам
   Примечание. Насчет веры и правды - все вранье, то есть художественное преувеличение. Никогда машина не служила ему ни верой, ни правдой, а напротив, была неблагодарной скотиной и, несмотря на хорошее к себе отношение, так и норовила устроить подлянку и сломаться в самом неподходящем месте в самый неподходящий момент. Хорошо хоть, что у хозяина руки были золотые, и он сам все мог починить.
  
   (фр.) Что это?
   Собственный магнитный момент элементарной частицы. Характеризует ее энергетическое состояние. Может принимать ограниченное число значений.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   177
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"