ИОСИФУ БРОДСКОМУ

1

Иосиф, где твои одежды из виссона?
В Вирсавии их ткут? В Египте? А смит-вессон
Забвения -  в тебя пуляет сонно
И попадает вроде... Смерть немного весит
В сей жизни... А что образ дурен, пистолетен - 
так в смерти есть плебейское начало,
Почти что срам, почти что неприличье...
Мир после будет говорить с тобой по-птичьи,
По-травьи и по-божьи... А ночами,
Когда цветут библейские маслины,
Но вестника не шлют из Пэнуэля,
Мир вспомнит все... И вечности долины
Продлят юдоль твою и долю. И свирели
Вздохнут, и певчие пространств рессоры
Проснутся, а смит-вессон... впрочем, бог с ним...
Надень свои одежды из виссона,
И, может, будешь будущим опознан... 

2


Снежинка превратится в снежный ком,
Летящий сквозь массив календарей.
Склонясь над писчим золотым листом,
Ты одинок, как бог в начале дней.
И оказавшись в местности пустой
Посредством горстки невозвратных строк,
Познав день первый, как и день шестой,
Ты столь всесилен, как и одинок.
Фонарь в раю погас, куда ни кинь
Взор или карту -  там во всех местах
Сфинксообразно усмехнется жизнь
Сквозь воск на запечатанных устах.

3

Сильней господня гнева
Ты, певчий дурачок.
Пусть барахолка неба
Кромсает твой зрачок:
Роскошнейшая свалка,
Кашмиры облаков,
Где души спят вповалку
В закраинах веков.
И мира оболочка
До крайности тонка.
И боль -  всего лишь точка
Прозрения сверчка.

4

Преображенья одиночеств нет,
А лишь преображенье звука в смысл,
Преображенье звука в жесткий свет,
Ландшафта жизни - в одинокий мыс.
Суглинков теплых - в одинокий мох
На севере трансмировой оси,
Где водит то ль Вергилий, то ли бог
Кругами в небе птицу без шасси.
Под яркий свет подставь свою ладонь
И на бумаге буквы собери,
И ты увидишь: стих - троянский конь
С начинкой одиночества внутри.

5

Трудись, трудись непобедимый птенчик,
Тот мандельштамовский скворец, щегол,
Как будто впрямь возможно глыбы жизни
И смерти -  сдвинуть певчим узким горлом.
Как будто впрямь останутся следы - 
Алмазом по стеклу и по железу
Или в чужой крови  неэластичной.
След звука -  звук. Но в мире слишком шумно
Для поэтического следопыта,
Для Чингачгука звука. Слишком шумно.
Лети, летун, летейскою водой:
Себя напрасно предостерегаешь...
В чужой крови немеет твой ГильгАмеш,
И звук затоптан звуковой ордой.

6

Как там за Летой, за большой рекой,
Какие строчки правая выводит,
Какой душа пронизана тоской,
Вдыхая тот, непредставимый, воздух,
Действительно ль безмолвен Ахерон
И как пустуют лодки на причале,
И так же ль наклоняем небосклон
К твоей -  уже неслышимой -  печали?
А здесь остались мраморные львы,
Венеция и прочее соседство...
Как много для тебя теперь земли -
Смертельного прозрачного наследства.
Ты там теперь, где розы и жасмин
Не знают очередности цветенья
И времени -  его сплошных руин
И посреди руин плодоношенья.
Твой том раскрыт на столике ночном,
И жизнь не давит бременем столь нежным,
И бабочка серебряным крылом
Века и веси правит безмятежно...