Аннотация: Короткий драматический рассказ о паре влюбленных пенсионеров и судьбе их сына и внука.
У моих родителей были удивительные соседи. Во времена моего детства, а это были 1970-е годы, это были уже очень пожилые люди, Татьяна Савельевна и Николай Ульянович. Моя мама любила по-соседски бывать у них — она пару раз в неделю ходила вечером, после работы, к ним на пол-часа на чаепитие. Говорили о новостях, о дефиците товаров в магазинах — обычные “кухонные” разговоры в те времена. Иногда я ходил с ней к ним в гости и мог наблюдать эту ни на кого не похожую пару. Я знал, что Николай Ульянович в молодые годы работал горным инженером, потом стал профессором и в каком-то ВУЗе на горном факультете читал лекции студентам, а Татьяна Савельевна, хотя и имела высшее образование, была домохозяйкой. Как-то Татьяна Савельевна разговорилась при мне и рассказала, что они в молодые годы ездили по всей стране — по шахтам, где Николай Ульянович работал, что они жили во времянках и что им было всегда тяжело, особенно когда у них появился сын Женя, но они всегда жили дружно, помогая друг другу во всем. Теперь они были пенсионерами и осели в Киеве на Нивках в двухкомнатной квартире, в хрущевке.
Что было для меня совершенно удивительно — это та атмосфера любви и доброжелательности, которая царила у них в доме. Николай Ульянович обращался к Татьяне Савельевне всегда “Танечка, милая”. Она отвечала “Коленька мой золотой”. Всегда улыбки сияли на их лицах, когда они смотрели друг на друга, даже когда я знал, что самочувствие было у них не очень хорошим. Они часто меряли друг другу давление и принимали лекарства — они оба были гипертониками. Мои родители тоже жили дружно и, в целом, доброжелательно, но, все же, иногда ссорились. С Татьяной Савельевной и Николаем Ульяновичем, похоже, такого не случалось никогда. Выходили из дома они только вместе и шли или в магазин или в парк. Татьяна Савельевна держала Николая Ульяновича под руку, и они, в ногу, медленно шли к своей цели, всегда улыбаясь друг другу и тихо переговариваясь. Несколко раз я видел в парке вовсе удивительные вещи — они прятались в заросли и стояли, обнявшись, и целовались. Для меня, в то время подростка, было крайне странно видеть, как двое пожилых людей ведут себя как влюбленные подростки.
Казалось, их любовь порождала добрые чувства, которые кругами расходились от них на всех окружающих. Они были доброжелательны со всеми соседями, когда они разговаривали со мной, я чувствовал нечто особенное в улыбке, интонации голоса, особо подобранных словах, что, наверное, исходило еще только от моих родителей.
Николай Ульянович собирал книги. Почти вся их квартира была обставлена вдоль стен шкафами, в которых стояли сотни книг. Отбор их был необычайным — все они даже у меня, подростка, вызывали интерес. Это были западные бестселлеры в русском переводе, выдающиеся книги русских и советских классиков а еще было то, что тогда было как бы под запретом — религиозная литература — Житие Святых и десятки других книг, изданных Московским патриархатом. Мой, тогда уже умерший, дедушка был священником, поэтому эти книги вызывали у меня наибольший интерес, тем более, что в библиотеке такие книги не почитаешь. Вечерами Николай Ульянович и Татьяна Савельевна сидели рядом на диване, прислонившись плечами друг к другу, и, по очереди, читали вслух какую-то из замечательных книг из коллекции. Мама после чаепития уходила, а мне они и мама иногда позволяли остаться еще на часик и послушать их чтение. И это для меня был настоящий праздник — они читали не громко, но с изумительной дикцией и с выражением, очень точно подчеркивавшим характер героев книги. Я вырос в те времена, когда телевизоры только-только появились и радиопостановки, которые вещали по радиоточке, были частью тогдашней жизни. Я невольно сравнивал чтение Николая Ульяновича и Татьяны Савельевны с чтением профессиональных актеров и сравнение не всегда было в пользу последних. Николай Ульянович не давал книги “на вынос” никому, но я мог или днем после школы посидеть у них и почитать сам, или вечером послушать их чтение. Собственно, благодаря тому, что я сидел у них днем и читал, я мог видеть их поступки, слышать о делах в их семье и наблюдать их предельно доброжелательное друг к другу отношение. Все бытовые вопросы они решали вместе, а если нужно было принять решение, где их мнения изначально расходились, они спокойно обсуждали проблему до тех пор, пока не находили взаимный компромисс.
Когда я был у них в гостях, иногда звонил телефон и я знал, что это или мама меня зовет домой, или их сын Женя звонит им из Москвы — он звонил им каждый вечер. Женя, по стопам отца, стал геологом, во времена моего детства ему было лет 40, когда он уже почти перестал ездить по горам, а так же, как его отец, стал профессором, писал и публиковал книги по геологии и читал лекции. Его книги были переведены на многие иностранные языки. Иногда он звонил не из Москвы, а из других городов мира — Токио, Лондона, Парижа. И Татьяна Савельевна с гордостью объявляла об этом Николаю Ульяновичу. Женя выучил десяток иностранных языков и его приглашали читать лекции в университетах по всему миру. В то время “железного занавеса” такая возможность казалась тоже чем-то необычным. И я восхищался их талантливым сыном. Раз в месяц Женя приезжал на выходные и привозил родителям что-то вкусненькое из Москвы. Тогда со снабжением подуктами там было намного лучше, чем в Киеве. Еще он всегда привозил несколько новых книг для библиотеки отца. Татьяна Савельевна звонила Маме: “Приехал Женя”. Это значило, что ее приглашают вечером на чаепитие, на котором Женя расскажет о московских новостях и подарит или какие-то иностранные конфеты, или ананас, или еще что-то из тогдашнего “дефицита”. Иногда он специально для меня привозил в подарок книгу, причем всегда это было именно то, о чем я мечтал.
Для меня их семья навсегда бы осталась в памяти как чудо безграничной любви между близкими людьми, но, видно, так уж устроен этот мир, что всегда найдется что-то внешнее, что идилию разрушит.
Несколько раз я слышал от мамы, что у Жени проблемы с женой. Сначала речь шла о деньгах, дескать Женя мало зарабатывает и из-за этого у них постоянные скандалы. Для меня это было странно — Женя по тем времнам, наверное, был самым высокооплачиваемым специалистом из всех, кого я знал, причем одевался он скромно, по Москве ездил на городском транспорте, и явно не на себя расходовал заработанные деньги. Потом мама с возмущением говорила, что эта самая жена постоянно бъет их сына Алешу, используя побои как главное средство воспитания.
А однажды Женя приехал к своим родителям в гости и случилось нечто неприятное. Я тогда как раз сидел у них в комнате и читал. И услышал то, что для моих ушей не предназначалось. Женя приехал с сыном Алешей и стал рассказывать родителям о своей жене. Они долго разговаривали, стоя в коридоре, и Женя, для меня Евгений Николаевич, не знал, что я слышу. А услышал я следующее.
Женя разводился с женой, вернее, если точно — то она с ним. Он ей развода не давал, но она его в суде добилась. Он очень хотел остаться вместе с Алешей, но жена отсудила сына себе, хотя и была сама инициатором развода, и прямо ему в лицо заявляла, что Алеша ей нужен только ради алиментов. Еще она отсудила большую пятикомнатную дачу - дом в пригороде Москвы, которая была построена на гонорары за публикацию книг Жени и его зарубежные лекции. Причем, изгнание происходило при скоплении соседей, со скандалом, криками и попыткой драки, и выгоняла она его, позвав каких-то мужчин в форме “для защиты”, хотя Женя, в отличие от нее самой, никогда не проявлял насилия. Одна деталь была особенно неприятной для меня — любителя книг. Женя рассказал, как во время выселения его жена, не пуская его самого в дом, сама выносила и выбрасывала в грязь перед домом его книги. Она отдала ему только книги и старые вещи, а всю его новую одежду оставила для продажи. В итоге Женя переселился обратно в свою однокомнатную холостяцкую квартирку около Унивеситета.
А потом Женя стал говорить такое, от чего у меня мурашки по спине побежали и мне захотелось вообще стать невидимым и исчезнуть из их квартиры. Его жена постоянно требовала денег, все время всем была не довольна и скандалила из-за каждой мелочи. Она била и его и Алешу, у Жени было уже несколько шрамов на лице — она несколько раз наносила ранения ему какими-то острыми предметами и ему в больнице после этого зашивали рассеченную бровь и губу. А о Алеше я услышал вообще жуткое — родная мать, не только за малейшее непослушание, а даже за то, что ее голодный сын брал еду из холодильника, била его или закладывала его пальцы в щель двери и давила пальцы, закрывая дверь. Алеша должен был, чтобы поесть, без денег добираться до отца каждый день из пригорода в центр Москвы. Но ночевать он должен был возвращаться к маме на дачу, иначе - наказание. Если Женя давал Алеше деньги или вещи — она их отбирала, а вещи или продавала или выкидывала, если не считала их ценными. Все вещи Алеше для школы покупал Женя, но когда он сам приходил к Алеше и из окна его бывшая его замечала, то все школьные принадлежности Алеши, какие видела, она складывала в мешок, бросала этот мешок Жене под ноги и кричала, чтобы он “забрал этот мусор, потому что его нельзя продать”.
Когда они вошли из коридора в комнату, я впервые увидел слезы в глазах Татьяны Савельевны и угрюмое выражение лица у Николая Ульяновича. Я тут же извинился и ушел, потупив глаза, будто сам сделал что-то плохое.
При мне больше никогда семейные дела они не обсуждали, но иногда мама, приходя от них, говорила о том, чем делилась с ней Татьяна Савельевна. И всегда это были рассказы о том, как при помощи насилия мать “воспитывает” Алешу.
Алешина мама потом несколько раз еще позволяла Алеше летом приехать в Киев, пока сама уезжала из Москвы, и оказалось, что у нее был очень своеобразный мотив. Она его отправляла к дедушке и бабушке в лохмотьях, они покупали Алеше новую красивую одежду, которую по возвращении в Москву его мама продавала.
Алеша настолько привык к дальним пешим походам из пригорода Москвы, что в Киеве ему тоже не сиделось в квартире и он ходил в походы. Он называл такие продолжительные прогулки немного не в попад украинским словом “перехід”, что скорее следовало переводить как “переход”, а не “поход”. Если Женя тоже был в Киеве, они ходили в походы в леса под Киевом на целый день вместе, а если Женя на время уезжал, Алеша ходил один. Пару раз мы сговаривались, и родители отпускали меня вместе с ним в “перехід”. По дороге он рассказывал о дикой природе, о зверюшках, которых он встречал в подмосковье. Когда мы подошли к ручью, он стал рассказывать очень красиво о воде, о песке, о легендах, связанных с ручьями. Когда мы делали привал, он с удивительной ловкостью делал из хлеба, докторской колбасы и огурцов бутерброды, которые можно было бы назвать произведением искусства — в форме замков, дворцов, просто домиков, всяческих живых существ, причем он орудовал перочинным ножом очень быстро, так что эти бутерброды-скульптуры появлялись всего за пару минут.
Как-то я спросил у Алеши, где работает его мама и он, немного смущаясь, сказал, что мама раньше была врачом, но ушла из больницы из-за маленькой зарплаты и работает на рынке - торгует, что у мамы теперь очень дорогая машина “Волга”, что она обожает ездить в туристические поездки за границу и там она покупает и привозит с собой деревянных божков-истуканов. По поводу туристических поездок я запомнил его фразу: “Мама считает, что раз папа ездит по “заграницам”, то почему ей нельзя?” А по поводу ее коллекции запомнилось: “Вот так же, как дедушка собирает книги, мама собирает коллекцию деревянных божков, у мамы все комнаты в деревянных статуэтках, маленькие на полках, а большие - на полу, на специальных пъедисталах, по всем комнатам. Единственное, у дедушки книги на полках закрыты от пыли стеклами, а мамины божки пылятся. Я, когда занимаюсь уборкой, то с трудом за целый день успеваю вытереть всех от пыли.” Я обратил внимание, что он сказал “у мамы”, а не “у нас”, как сказал бы я, рассказывая о том, что у меня дома. Еще я невольно все время обращал внимание на его пальцы. Несколько пальцев были с поврежденными последними фалангами, а два пальца без ногтей. Еще меня удивляло то, насколько худой Алеша, как в таких случаях говорят, “кожа и кости”, и насколько он при этом энергичный.
Потом я несколько лет не видел Алешу и почти ничего о нем не слышал. От мамы я знал, что он учится на биологическом факультете в Московском университете. Я тоже учился в Киевском политехническом, потом в аспирантуре в Украинской Академии наук. Вдруг появляется Алеша. Он был тогда на год моложе меня, все такой же худощавый и энергичный, и, оказывается, тоже поступил в аспирантуру, причем в Киеве, по специальности “охрана природы”. Я думал, что мы с ним будем видеться чаще, но он снова исчез. Я спросил как-то у Татьяны Савельевны, где Алеша, и она рассказала, что он получил в аспирантуре научную тему по исследованию природы озера Байкал, как-то договорился о поездке и в Москве и в Киеве и уехал в тайгу. Потом она с гордостью рассказывала, что он на Байкал поехал только с топором, охотничьим ружьем и тетрадками, совсем один, сам построил из бревен избу с каменной печкой и два года занимался исследованиями, обеспечивая себя сам всем необходимым. “Он живет в таком диком месте! Сам ловит рыбу в озере, охотится, что-то там выращивает, несмотря на суровый климат, и заготавливает хворост на зиму. От его дома до железной дороги 100 километров, а поезд там на станции останавливается только раз в неделю. Телефона там нет, но раз в неделю мы с Николаем Ульяновичем получаем от него письма — он ходит на станцию и отправляет, даже зимой, когда морозы там за 40”,- этими словами она хотела выразить, что внук любит их с дедушкой настолько, что даже в жуткие морозы готов идти 100 километров, чтобы прислать им весточку. Еще запомнились ее слова о том, что Алеша обожает те дикие места и что она опасается из-за того, что недалеко от его дома берлога дикого медведя.
А потом, еще через год, я встретил Татьяну Савельевну с темными пятнами под глазами и со слезами, когда она спускалась к почтовому ящику в подъезде.
“Умер Алеша, а Женя в больнице!” - сказала она и расплакалась. Я позвал маму и та помогла Татьяне Савельевне подняться домой на третий этаж — Татьяна Савельевна едва стояла на ногах.
Вечером мама сходила к ним и, когда вернулась, рассказала печальную историю. Оказывается, когда Алеша вернулся с Байкала в Москву, его мама уезжала в очередную туристическую поездку, а несколько соседних дач тогда ограбили. Мама ему сказала, чтобы он с ружьем сторожил дом, пока она будет в отъезде. Грабители ночью проникли в дом, отобрали у Алеши ружье, его застрелили, а дом подожгли. У Жени, когда он узнал, случился то ли инфаркт, то ли инсульт — он пять дней был в больнице без сознания, но потом, через несколько месяцев, все же более-менее пришел в себя.
После этого я больше не видел Татьяну Савельевну и Николая Ульяновича ни разу. Похоже, из дома они больше не выходили. Мама говорила, что они болеют, и сама носила им каждый день из магазина хлеб, молоко и, иногда, гречку. Где-то через пол-года умер Николай Ульянович, а еще через месяц Татьяна Савельевна. Потом мама говорила, что на похороны Татьяны Савельевны приезжал Женя, был в Киеве всего два дня и продал библиотеку отца и квартиру родителей. Мы с мамой его видели мельком, но мы запомнили то, что он напоследок сказал, потому что сказанное было полной неожиданностью. Он сказал: “Я - ребенок любви своих родителей. Моя душа полна добрых чувств ко всем людям, так же как это было у моих родителей. Я не могу любить, но прощаю тех, кто убил моего сына. Даже из-за того, что сделали эти изверги, я не могу поселить ненависть в своем сердце. Я очень любил сына и родителей. Я до сих пор люблю свою бывшую жену, несмотря на ее жестокосердие. Вы, возможно, меня, похоронившего родителей и сына, не поймете, но я очень счастливый человек. В моем сердце живет величайший божий дар. Это любовь. Любовь к женщине и любовь к людям. И я благодарю родителей и Бога за то, что я ее испытал и она со мной”.
И я вдруг подумал, что жена Жени, оставшаяся одна на пепелище дома с трупом, пусть и нелюбимого, сына, никогда не скажет, что она счастлива. И еще я подумал, что Татьяну Савельевну, Николая Ульяновича, Женю и Алешу я всю оставшуюся жизнь буду вспоминать с такими же добрыми чувствами, которые всегда исходили от них, а имя Алешиной матери я не могу вспомнить, как ни стараюсь — мой мозг вычеркнул ее имя из моей памяти.