Случай
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
Случай
Сладкий сон не хотел исчезать. Он находился по ту сторону бытия, где жизнь и мир совсем не те, что в стороне противоположной, где всё возможное доступно, стоит лишь захотеть. Но, также, как рано или поздно день сменяет ночь, царство сказочных сновидений неизбежно должно уступить своё место однозначной и не подчиняющейся желаниям реальности.
Поэтому сны, которые только что казались такими яркими и настоящими, стремительно тают, распадаясь на отдельные, ничем не связанные друг с другом факты. И их уже нельзя соединить в целостную картину событий, а уж тем более запомнить. И потому от ночных видений в памяти остаётся лишь малая толика, да и та - в виде разрозненных кусочков.
Так и сейчас: сон, который был очень важен, просто необходим, расплывался и гас, не повинуясь воле, и надо бы его запомнить, а вот невозможно. От всего, что ночью было жизнью, остались лишь короткие эпизоды, и пытаясь понять по ним хоть что-то, я окончательно проснулся.
Лежать было неудобно - одна нога свалилась на пол и утащила за собой одеяло. Не открывая глаз, а натянул его обратно. Что же там снилось-таки, чёрт возьми? От ночных видений осталось лишь воспоминание о непрерывно повторяющейся процедуре раздевания. Уже вроде бы всё с себя снял, совершенно голый, но, оказывается, что ещё какая-то одежда осталась и её тоже зачем-то нужно снимать, и так до бесконечности. А время не ждёт, и я спешу неизвестно куда...
Да-а-а, ну и бред. И главное, к чему бы это? Толковать вещие сны я не умел. Спать теперь совсем не хотелось, и, все же, открыть сначала один глаз, а после и второй, оказалось совсем не просто. Тело сковала лень.
Было уже достаточно светло. В окне голубел кусок утреннего неба. Совершенно не хотелось вставать. Солнце уже взошло? Ну и что? "На то оно и утро!" Небось, и шести-то ещё нет. Чтобы узнать точное время требовалось лишь присесть на раскладушке и посмотреть в окно. При этом, однако, надо было вылезти из-под одеяла, что не сулило особо приятных ощущений. Лето летом, но по утрам довольно свежо.
Наконец, боязнь опоздать пересилила лень, и я уселся, придвинувшись к подоконнику. Как и следовало ожидать, гигантский циферблат на стене дома напротив показывал без десяти шесть. Я облегчённо принял прежнюю позу.
Пешком до работы - это полчаса. Ещё десять минут запаса. Всего сорок. Два часа на то, чтобы встать, умыться, поесть, убрать посуду, одеться и сделать всё остальное - это просто завал времени. Рабочий день начинается в девять пятнадцать. Значит, ещё, как минимум, сорок минут можно спокойно валяться, глядя в окно и ожидая, когда там пролетит самолёт. Или в потолок, и размышляя о смысле жизни. Прекрасный расклад!
Только я предпочёл бы проспать. И дело вовсе не в том, что теперь я каждые пятнадцать минут буду вскакивать и смотреть на часы за окном, опасаясь, что эти три четверти часа уже прошли. И конечно, не в том, что в комнате довольно прохладно. Нет, дело-то как раз совсем в другом.
Я не могу так просто лежать и разглядывать потолок. Обязательно возникают определённого рода мысли. И вряд ли можно сказать, что они веселы или приятны. Особенно по утрам. Потому что размышления эти обо мне. О том, кто я и какой.
Все знают, что есть такие люди, как я. И многие наверняка встречались с ними в жизни. Смеялись над ними, презирали их, может, удивлялись им. Но вряд ли кто-нибудь знает и хочет узнать, что думает, испытывает и переносит такой человек, становясь адресатом презрения и насмешек. Эти люди не бывают писателями, режиссёрами или художниками. И поэтому никто не узнает, каким я вижу себя сам. А другие не только не могут, но и не захотят рассказать об этом.
Я даже не знаю общепринятого своего названия. Хотя, при воспоминаниях обо мне у каждого возникает определённый образ, к которому, наверное, можно подобрать точное слово-название. Но на самом деле у разных людей существуют разные и всегда лишь приближённые, передающие ту или иную сторону характера, определения.
В школе, например, отличник, тихоня. Мальчик воспитан так, что самое страшное - когда взрослые, особенно незнакомые или даже просто неродные ругают его. Это не трусость, это действительно такое воспитание. И естественно, что, придя в школу, он воспринимает все требования учителей прямо-таки буквально. Нет, ему, конечно, хочется вертеться на уроке или бегать на переменках. Но страх - отругают - сильнее этого желания.
Как прямое следствие - барьер между ним и остальными ребятами. Ведь он как бы с другой стороны, он - вместе с учителями, то есть с теми, кто запрещает, а потом карает за нарушение запретов. А его не наказывают, потому что он ничего не нарушает. А значит, он - с ними, с противниками. Он подлиза и предатель. А если ему, вдобавок, до этого пришлось побывать ещё и в детском саду, и он уже знает, что этот барьер означает, то мальчик сразу почувствует его.
А дальше - как цепная реакция. Появившись однажды барьер разрастается, и рост его не остановить. А в результате: они - нормальные ребята, которых огромное большинство, и он -тихоня и отличник, один на весь класс или даже школу.
Он не такой, как все, он всегда тихо сидит, или стоит в углу на переменке. Он не играет в футбол, но не потому, что не умеет вообще, а потому, что он не с ними, с ребятами, играющими в футбол, он боится войти в их компанию, а они не принимают его, ибо он, хоть и одноклассник, но чужой. Его не надо за это бить, но "отомстить" ему можно и проще. Его высмеивают, над ним издеваются с помощью насмешек. Особенно ему достаётся от самых языкастых девчонок.
Ему можно сказать всё, что угодно, и он не сможет ответить. А если сможет, то так глупо и неуклюже, что только ещё больше рассмешит. Ну, а если и не ответит, то все его попытки сделать вид, что он ничего не заметил, и ему вовсе не обидно до слёз, тоже вполне подходят для того, чтобы повеселиться.
Для него это - самое больное в жизни, каждый случай - страдания на день. Для них - очередная шутка, повод повеселиться, о котором забываешь через минуту. И не только для одноклассников, но и для всех остальных, в том числе и для младших, вплоть до первоклашек, что самое обидное.
А на контрольных и диктантах именно он должен делать другие варианты (а потом уже свой), давать списывать. И если не сделает этого, то он - единоличник, потому что считать чужие задачи и показывать свои его заставляют отнюдь не упрашивая. Просто подразумевается, что так и должно быть.
Кажется, что за десять лет можно привыкнуть ко всему, в том числе и к этому. Но, как комариный укус зудит тем сильнее, чем больше его чешешь, так всё чувствительнее с годами становится эта душевная рана. Но никто не знает о ней, такие люди очень редки и не встречаются друг с другом. И всё это поддерживает барьер.
Чем дальше, тем больше боится он сделать хоть какой-то шаг, какую-то попытку к сближению с остальными, зная, что она никогда не будет принята и лишь вызовет очередные насмешки, тем больше вероятность, что на самом деле так и будет.
Тихоня, о котором и говорят: "отличник в классе - белеет парус одинокий" - вот кем я был. Им и остался, хоть класса уже давно нет. Выйдя из школы такой человек уже знает, кто он, это написано у него на лице, и тот, кто хоть немного разбирается в людях, видит это за версту. А в людях разбираются все, кроме таких, как я.
И понятно, что в институте (а уж конечно мы поступаем в институт) сразу станет понятно всем, кто ты такой. И всё начнётся снова. Только из-за всего того, что было в школе, из-за отсутствия контактов со сверстниками (а те немногие, кто знал тебя не по школе, понимают в четырнадцать-пятнадцать твой характер и уходят от тебя к подругам и новым друзьям), ты и в совершеннолетии остаёшься тринадцатилетним мальчишкой. И не став взрослым не можешь спокойно переносит насмешки и издевательства. Тем более, что здесь они становятся изощерённее и острее, что к ним добавляется презрение некоторых людей, которые хоть и не смеются над тобой, но зато твёрдо считают тебя не просто человеком "не от мира сего", а существом рангом ниже, чем они сами. И терпеть это презрение ничуть не легче.
Но кого это волнует? Может, кого-то и взволновало бы, но никто ведь не знает и не может даже представить... А если к этому ещё добавляется маленький рост, хилое телосложение, внешний вид заморыша (а обычно так и бывает, потому что это и поддерживает барьер), то насмешки могут исходить и от совершенно незнакомых людей прямо на улице. Каждый смешок в толпе, особенно, если он исходит из молодёжной или детской компании, ты принимаешь на свой адрес. И часто не ошибаешься. Ох, как часто!..
В двадцать четыре тебя всё ещё называют мальчиком или пацаном. "Мальчик, передай пятак", "Пацан, ну-ка убери свою сумку". И никто не знает, как это обидно.
Лёжа вот так, по утрам, я, бывает, готовлю чуть ли не целые речи, адресованные людям, которые всё равно никогда не скажу. А так хочется крикнуть порой: "Почему вы так относитесь ко мне, к таким, как я?! За что презираете? Ну что из того, что мы не пьём, не курим, не ругаемся матом, что мы не похожи на вас? Ведь это не значит, что мы хуже? Зачем же вы присваиваете себе право причинять нам боль? Конечно, легче всего возвыситься над человеком, унизив его, особенно если нет повода опасаться сколько-нибудь серьёзного ответа. Неужели не видны те страдания, которые вы нам доставляете? Я смешон, но к чему напоминать мне об этом постоянно?" Я никогда не скажу этих слов.
Я живу здесь уже полгода и стараюсь говорить как можно меньше. Конечно, на работе меня окружают вполне взрослые, а порой даже пожилые люди, которые не позволят себе насмехаться надо мной (по крайней мере, в глаза) просто из-за того, что им захотелось повеселиться.
Но, если они узнают, кто я на самом деле, отношение ко мне сразу изменится. Со мной и даже при мне не станут, например, говорить на определённые темы. Да много чего изменится. Возникнет, пусть и в другой форме, всё тот же барьер. Лучше уж оставаться "тёмной лошадкой"!..
Опомнившись, я вскочил и метнулся к окну. Ого! Уже полседьмого. Ничего себе "размечтался". Пришлось покинуть уютную раскладушку. Я выбрался из-под одеяла и сел. Тапок, конечно, нигде не было, и вряд ли возможно вспомнить, в каком месте они остались вечером. Взгляд упёрся в кучу одежды на стуле. Это вернуло меня к невесёлым мыслям. Почему-то, чем больше на мне одето, тем хуже я выгляжу. А более-менее сносно - только в одних трусах перед зеркалом, да и то лишь пока кто-нибудь не встанет рядом. Босыми ногами я прошёл к окну по холодному линолеуму, упёрся руками в не менее холодный подоконник и уставился на улицу. На пустые ещё проспекты, закрытые магазины на первых этажах, на бледно-голубое утреннее небо. На огромные часы.
За полгода я так и не удосужился купить часы. Вообще, много чего надо бы купить... Комнату мне дали уже на второй день после приезда. Вместе с двенадцатью квадратными метрами на чердаке шестнадцатиэтажного дома, по наследству от прежнего хозяина досталась: двухконфорочная электроплитка, стол, холодильник и шкаф на нём, ванна с раковиной и унитазом и даже занавеска, отделяющая их от остальной "квартиры". Сюда не ходит лифт, и даже не ведёт привычная бетонная лестница. Приходится карабкаться по крутым железным ступенькам с перилами. Как будто в космическую ракету. Тем не менее, у меня есть своя лестничная клетка, вторая дверь которой ведёт в обширное запылённое помещение без окон и с очень низким потолком. Там почти ничего нет. Но именно там я отыскал этот роскошный старинный стул.
Всё, вроде, было. Лампочка под потолком. Без абажура, правда, но довольно яркая. За шесть месяцев так и не перегорела. В итоге, я, по большому счёту, покупал только посуду и зеркало, что висит над раковиной. Ну, и еду, конечно, каждый день. Раскладушку дали на заводе.
Лысоватый толстый человек - завхоз или завсклад - за всё время я так и не разобрался в сложном лабиринте местных иерархий - помнится, оценивающе оглядел меня тогда и, весело подмигивая, заявил "Один ты на ней вполне уместишься, а с гостями повремени до первой получки, может какой дешёвый диванец достанется". Знать бы ему, насколько невероятно то, что он имел в виду.
Я ничего не покупал в первую получку. Да, и в последующие тоже. Деньги тратятся на еду и налоги. Не все, конечно. Что-то остаётся, вдобавок ещё и родители присылают иногда. Но я их не трачу, и поэтому в "квартире" нет приёмника и телевизора, газет и новых книг (те, что привёз с собой, прочитал уже раза по три) и даже часов. Однако, как приятно думать иногда о том, как выложишь перед удивлёнными отцом и матерью довольно крупную сумму через три года.
И всё-таки, наверное, я куплю к зиме приёмник (но только такой, чтобы ловил короткие волны) или подпишусь на "Спорт" и какой-нибудь журнал с фантастикой. А то очень уж скучно.
Конечно, полно свободного времени, и успеваешь и еду приготовить, и поесть, и посуду помыть, и подмести. И всё равно, в девять ложишься спать. Естественно, высыпаешься, но утором ведь то же самое! Спокойная размеренная жизнь, как лет сто назад в деревне. Но и она довольно скоро начинает раздражать.
Некоторое время я глубокомысленно разглядывал знакомый городской пейзаж. Серые, жёлтые и розовые дома разбегались во все стороны, образуя кварталы, улицы, микрорайоны. Вдалеке они становились маленькими и сливались в общий фон, из которого то там, то здесь торчали трубы старых заводов. Ещё дальше был горизонт, покрытый слоем серо-розовых облаков. Оттуда выпирал багровый солнечный диск. Нельзя сказать, что я живу на окраине. Но уж точно не в центре.
Было довольно тихо, ибо утренний поток спешащих на работу, учёбу, и ещё бог знает куда людей и машин, только-только начинал вытекать из подъездов и гаражей. В доме напротив, этаже на пятом, толстая женщина в мятом халате, которую я иногда встречал на улице, снимала на балконе бельё. Она никак не могла дотянуться до верёвки, и поэтому была вынуждена сперва подтягивать её к себе шваброй, и потом уже отстёгивать прищепки. Я пожалел о том, что у меня нет балкона, и всё приходится сушить над ванной.
Со двора выехали синие "Жигули" и остановились, развернувшись на асфальтовом пятачке перед домом. Водитель высунулся из окошка и два раза отрывисто посигналил. Долгое время он смотрел куда-то вверх, ожидая, видимо, ответа, но, кажется, так ничего и не дождался и, махнув рукой, снова тронулся. Он осторожно перевёл машину через канаву, вырытую ещё весной для прокладки какого-то кабеля. Кабель этот так и не привезли, а канава постепенно засыпалась глиной и кусками дроблённого асфальта, но по-прежнему являла собой опасность для машин. Синий автомобиль преодолел её довольно успешно и устремился в сторону автострады, которую отсюда скрывали деревья и здание техникума. Я ещё недолго последил за чьей-то кошкой, пробиравшейся в кустах вдоль забора котельной, и полез в холодильник.
За маслом, яйцами и последней, оставшейся с вечера сосиской. Когда я всё это вынул, холодильник оказался удручающе пуст. Только на самом дне, в железной коробке с надписью "Фрукты" притаились две консервных банки. Я вздохнул, представив себе людные вечерние магазины с длинными очередями, в которые ты всегда встаёшь слишком поздно, и невесело вздохнул. Ибо побывать там всё-таки придётся, если не хочешь остаться без ужина.
Обедал я обычно в заводской столовой. Кроме выходных, конечно. В залах свободной раздачи там, правда, очереди тоже будь здоров, не хуже магазинных. Поэтому я обычно хожу в комплекс. Там народу поменьше. Правда и еды тоже, о чём явственно свидетельствуют надписи над входом: в "некомплексные" залы - это "Добро пожаловать", причём красными буквами, а в "комплексе" - "Зал комплексных обедов" чёрными. Ну, что ж, как говорилось у нас в институте: "всякий комплексный обед состоит из действительной и мнимой частей". Хотя, в общем, мне достаточно того, что есть.
Я разрезал большим тупым ножом сосиску пополам вдоль и принялся рубать обе половинки на мелкие куски. Богатые герои зарубежных романов в таких случаях едят яичницу с беконом. "Утром есть не хотелось и Поль ограничился яичницей с беконом." То есть, с ветчиной. Или с окороком. Честно говоря, я не разбираюсь в таких тонкостях. Если бы у меня была ветчина, я бы съел её безо всяких яиц в один присест. Но что-то я не видел ничего подобного в местных торговых точках. Впрочем, может плохо смотрел? Маленькие розовые кубики весело заскворчали в масле на уже разогретой сковородке. Через пять минут они покрылись розовой корочкой, и теперь их можно было заливать яйцами.
Однако, первое же яйцо оказалось тухлым. Это сразу же было видно по цвету желтка, да и по запаху тоже. Я помянул недобрым словом кур-бракоделок (или петухов?), совершенно не думающих о том, какие цыплята вырастут из таких вот яиц, и, с досады, сплюнул на пол. Потом выключил нагрев и сел на стул. Теперь, ведь, придётся отмывать всё это хозяйство и жарить снова. Хорошо ещё, что первое яйцо оказалось испорчено, а не последнее. Впрочем, я, ведь, ещё не знаю, как они, остальные.
В это время закипел чайник, и я выключил вторую конфорку. Взял сковороду. Она, естественно, оказалась горячей, и я с воплем отдёрнул руку. Чертыхаясь, стал искать тряпку, которой всегда брал горячую посуду и стирал со стола, постоянно пропадающую в самый нужный момент. Её я так и не нашёл, и пришлось одеть на руку носок. Но и через неё жгло немилосердно и, с трудом дотащив сковороду до раковины, я чуть было не бросил её туда.
Потом долго очищал каждый кусочек, стараясь, чтобы не осталось даже запаха. После этого тщательно мыл руки с мылом, причём оно, как назло, вылетело и укатилось под ванну. Там, в пыли, я, к огромному собственному удивлению, обнаружил тапки. Даже сразу два. Всё это время я изрыгал все, какие только знал, проклятия, в адрес всех, кого только мог вспомнить. Было очень обидно.
Обычно по утрам у меня не было никаких неприятностей. Всегда, встав заранее, успеваешь всё сделать без труда и спешки. И всё из-за этих паршивых яиц, чтоб птицефабрику ураганом снесло! Подумалось, что если и второе яйцо окажется испорчено, третье я, скорее всего, выброшу в окно.
К счастью, оба они оказались хорошими, и через десять минут завтрак был готов. Хотя, на самом деле я уже давно должен был поесть, помыть посуду и бродить сейчас по комнате, не зная, чем заняться. На некоторое время я вновь встал у окна. Город заметно оживился, и солидные потоки людей и машин двигались в разные стороны, пересекаясь, сливаясь и разделяясь. Отсюда не разглядеть лиц, но по походке, движениям рук было видно, что все они спешат и заняты сейчас очень важным делом. Через некоторое время я тоже забегаю, засуечусь, заспешу, а пока можно помечтать о том, что бы я сделал, не будь необходимости идти на работу. Впрочем, особых размышлений не требуется.
Конечно, пошёл на выставку. Простоял часов шесть в очереди за билетами, но зато хотя бы насмотрелся бы вдоволь. Впечатлений набрался бы на полгода. Это тебе не кино. Но на выставку мне не попасть. Уж во всяком случае сегодня.
Я горестно вздохнул, отошёл от окна, и тут вдруг вспомнил, что злосчастная тряпка для сковороды упала вчера за плиту, а у меня так и не нашлось особого желания лезть за ней. Я нагнулся. Да, она была именно там. Пришлось идти за веником, вытаскивать её, очищать пыль. Несколько минут я ещё искал проволочную подставку, в итоге почему-то обнаружившуюся на холодильнике. Впрочем, такие "странности" случались постоянно, ибо, по оставшейся ещё с детства привычке, я мог класть любые вещи на любые места и уже через десять секунд забывать о этом.
Аппетит взыграл не на шутку, и я, бросив подставку на стол, схватил сковороду и собирался уже водрузить её сверху, когда заметил, что под сеткой что-то есть. Отодвинул решётку. На столе была надпись. Я не глядя поставил горячую сковородку на подоконник. Оторопело, не веря собственному зрению, я глядел на маленькие и неровные чёрные буквы, словно бы выжженные на полированной пластиковой поверхности стола раскалённым гвоздём или специальным инструментом.
Откуда могло здесь появиться ЭТО? Словно бы желая удостовериться в том, что надпись действительно не мираж, не галлюцинация, я протянул руку к ней и осторожно, опасаясь сам не знаю, чего, пощупал буквы. К огромному моему удивлению, там ничего не было. Никаких углублений, неровностей, шероховатостей хотя бы, которые я ожидал ощутить под пальцами. Значит, это всё-таки бред? Но я себя вполне нормально чувствую, так же, как час, день, год назад!
Отвернувшись, я зажмурил глаза и только через сорок секунд повернулся обратно. Буквы никуда не исчезли, они были на том же месте. Чёрные и до жути реальные, даже какие-то привычные, на светлом фоне пластика. И значит, они были на самом деле. Ситуация выглядела столь удивительной, что я даже не обращал внимания на то, что? же именно было там написано.
Получалось, что надпись сделали ДО ТОГО, как крышку стола отполировали! Но, ведь, вчера её не было. Надписи, имеется в виду. Выходит, что заменили стол? Но и этого быть не могло, потому что нет в мире больше ни одного стола, у которого точно также подрезана пластиковая окантовка на одном из углов, точно также отколот кусочек одной из ножек и точно также лежит в одном углу, около плиты нетронутый слой пыли. Это, безусловно, был мой стол.
Ничего не понимая, я вслепую сел на краешек стула. Сначала даже не чувствовалось особого потрясения, хотя всё это было настолько странно, что и специально не выдумать что-либо столь нелепое. Это даже не абсурд, не чушь, потому что и то, и другое лишь неправильная оценка того или иного факта. Такое бывает только во сне, когда кто-то стучится к тебе в дверь, а ты, вместо того, чтобы открыть, стоишь на скале и смотришь вниз, где за тобой гонится тигр, а соседская собака вдруг превращается в живую швабру с головой из пылесоса. Во сне бессвязность следующих друг за другом картин не удивляет, кажется вполне естественной. Но в жизни такого быть не может. Так, не могло быть в жизни и того, что я сейчас видел перед собой. И почему-то меня более всего трогало то, что можно изменять внутренность материала, не нарушая его поверхности.
Довольно долго я сидел, тупо глядя на стол, а в голове была лишь одна мысль: "Вот, значит, можно и так". Хотя, что именно можно, и как - так, я представлял, в общем-то, смутно. И только после этого, немного придя в себя, я сумел понять, что там всё-таки написано.
А написано было следующее: "Ради всего святого для вас! Не выходите сегодня из дома! Эрли." Мне это ничего не говорило. И я понятия не имел, кто такой Эрли. Впрочем, я об этом и не думал. А думал о том, как всё это могло произойти. Кто и, самое главное, каким образом смог сделать ТАКУЮ надпись?
Даже, если предположить, что можно нагревать внутренние участки предмета, оставляя нетронутыми внешние, а это вполне вероятно, то ведь должны же те, кто это сделал, оставить хоть какие-то следы.
Начнём, например, с того, что в квартиру нельзя войти. Единственный ключ от замка у меня. Если бы кто-то его украл, по крайней мере для того, чтобы сделать копию, я бы наверняка это заметил. Брюки висели за спиной. Я полез в карман и вытащил вместе с горстью мелочи, носовым платком и проездным на автобус маленький жёлтый ключик. Итак, никуда он не пропадал. В этом можно поклясться. А с замка нельзя снять копию ключа. Он так устроен, что ни воск, ни гипс туда не зальёшь. Теоретически замок можно взломать, открыть отмычкой, можно просто снять дверь с петель, а потом поставить её место. Можно очень осторожно, на цыпочках, подойти к двери вечером, когда я возвращаюсь с работы, и так же бесшумно за моей спиной проникнуть в квартиру. А потом, пока я буду закрываться и раздеваться, спрятаться под раскладушку.
Я нагнулся и посмотрел, там никого не было. Значит, ОН потом ещё и вышел. Но можно ведь, в конце концов, влезть в окно (правда, при этом оно должно быть открыто, или хотя бы форточка, чего этой ночью не наблюдалось), спустившись по верёвке с крыши, или вскарабкавшись по крупнопанельной стене с земли. Что ещё? Ещё есть вентиляционная решётка. Но через неё никак не войти.
В конце концов, не это главное. Можно войти и обычным путём, если у того, кто жил здесь раньше, имелся ещё хотя бы один ключ. Пойдём дальше. Ещё вчера этой надписи здесь не было, в этом я тоже клянусь. Предположим, что кто-то на самом деле вошёл сюда этой ночью и сделал её. Но я тоже был здесь в это время! И хотя, как и большинство, ночью я сплю, скрип замка, стук двери, шаги, наконец, должны были меня разбудить. Сон у меня не слишком чуткий, но должны. Не мог же ОН двигаться абсолютно бесшумно?! Потом прибор, которым всё это сделано, тоже ведь должен работать, а, следовательно, стучать, жужжать, гудеть или издавать какие-либо другие звуки. Ничего этого не было. Я не просыпался ни разу.
Можно, конечно предположить, что меня специально усыпили. Однако, для этого нужно подсыпать снотворное в пищу, а я и сам не знал вчера, что именно буду есть. Если же усыпляли прямо в постели каким-нибудь хлороформом (или как там его?), то должны же остаться какие-то следы, ведь в самый первый момент я, наверное, всё-таки проснулся бы. Итак, здесь тоже абсолютно без вариантов. Если бы кто-то заходил ко мне ночью, то я бы об этом знал. И, значит, никого не было. Железная логика. Но надпись на столе существует, и сделали её именно этой ночью. И даже железная логика перестаёт здесь выглядеть правдоподобной.
Правда, остаётся ещё один вариант. Установка, делающая подписи - дистанционная. Тогда можно было и не заходить ко мне, не хлопать дверями и не жужжать. Можно было проделать всё, находясь этажом ниже, или двумя этажами. Или даже в соседнем доме, если это технически возможно. Но я пока не представлял, как технически возможно сделать такое и напрямую, то есть находясь здесь. Кроме того, в этом случае, тот, кто сделал надпись, должен невероятно подробно знать план моей комнаты и быть уверенным, что я не сдвину стол, а во-вторых иметь сверхточную наводку. Вряд ли это возможно в домашних условиях. А даже, и сделай кто такое, вряд ли это осталось незамеченным, скажем соседями. И вряд ли такая известность устраивала бы этого кого-то.
И последняя возможность: вся аппаратура автоматическая и установлена где-то здесь, у меня, скажем за той же вентиляционной решёткой. А управляет ей некто, сидящий, например, на чердаке за стеной. Это тоже имело шанс быть правдой, и я, вскарабкавшись на стол, долго осматривал дырку в стене, сами стены и потолок. Естественно, что там ничего не было. Ничего такого, чего там не должно было быть.
Удивительнее всего то, что меня не волновало, кто и зачем всё это сотворил, а вот именно как! Я даже не пытался вникнуть в суть написанных слов, хотя это могло дать ключ к разгадке. Несколько минут я просидел неподвижно. Чувства какой-то таинственной опасности, в общем, не было. Не было вообще никаких чувств. Я просто зашёл в тупик в своих рассуждениях и был здорово ошарашен.
Даже ни одной нормальной мысли не возникло в голове. Совершенно беспомощный, я сидел на стуле и, наверное, ни на что внешнее сейчас не смог бы реагировать. Наконец, придя в себя, я снова обрёл способность соображать и решил, что неплохо было бы отвлечься и хоть как-то успокоиться, а поэтому следует пойти побриться.
Брился я всегда в "ванной". Там, над раковиной, висит зеркало и полочка для всякого рода туалетных принадлежностей. В том числе и для бритвы. Которой сейчас на месте не было. И не удивительно. Обычно так и есть, я всегда самые нужные вещи забываю в самых неподходящих местах. Вот и теперь: крем - вот он, и помада тоже здесь, а бритвы - ну нигде не найти.
Я прочёсывал взглядом всю "округу" и, наконец, упёрся в бачок унитаза. Ну конечно, теперь-то я вспомнил, что бросил вчера утром её сюда, забыв даже помыть. Я протянул руку и, наверное потому, что внимание моё всё ещё было напряжено, осмысленно посмотрел на свою кисть. Внутри всё оборвалось. Я почувствовал, как подкашиваются ноги, и понял, что сейчас рухну в ванну. Каким-то невероятным напряжением сил заставил себя удержаться и привалился к стене. Силы небесные, что же это такое?!..
Это была НЕ МОЯ рука! Ещё до того, как посмотреть на себя в зеркало, я уже всё понял. И тем не менее, увидев там НЕ СВОЁ лицо, чуть было не потерял сознание. Никогда не представлял себе, что можно пережить подобное потрясение.
Я застонал и сел на пол, обхватив голову руками. Это была не моя голова и не мои руки! Это вообще было не моё тело!!! И, тем не менее, это был я. Ситуация выглядела столь чудовищно и бессмысленно, что странная надпись на столе моментально забылась. Забылось вообще всё. "Да что же это, да как же..." - леденея от ужаса, бессвязно бормотал я срывающимся голосом.
Наверное, надо обладать гигантской выдержкой, чтобы не сойти с ума от такого в первые же минуты. И, наверное, я ею обладаю. Я прекрасно понимал, что всё это не галлюцинации, что и в самом деле моё тело стало другим, и теперь уже трудно сказать, где же в нём нахожусь "действительный" я. Уже не возникали вопросы типа: кто это сделал, зачем или как? Я просто как-то сразу представил себе, во что это выльется. И ясненько так выплыло перед глазами: я пытаюсь втолковать кому-то из друзей, что я -это я, а не совершенно незнакомый ему человек, которого он видит в первый раз. И естественно, он мне не верит, и прав в этом потому, как то, что произошло - невозможно, этого никогда не было, а если бывало, то свидетелей не оставалось. И человек этот смотрит на меня, как на психа... И все будут на меня так смотреть. И на работу теперь не пустят. И, самое страшное, родители ведь тоже, скорее всего, не узнают. И никуда меня теперь не пустят. Вообще. Потому что документов - никаких.
Мало того, ведь тот я, то есть то моё тело теперь исчезло, а новый я пытается выдать себя за него, причём он знает очень мелкие подробности его жизни (естественно знаю, ведь эта жизнь - моя, и я буду использовать их для доказательства, что я - это я). Это вызовет подозрения. А может, я убил его, войдя в доверие? И теперь пытаюсь себя выдать за него. И, значит, я, скорее всего - какой-нибудь маньяк, и меня надо без лишней суеты упрятать в соответствующее место, чтобы ещё чего-нибудь не натворил.
Но доказать-то я ничего не могу. Во что угодно поверить легче, чем в мои доказательства. Конечно, никто не станет отрицать, что теоретически возможно всё. Но мы-то живём в реальном мире, где случаются только реальные события, а то, что произошло со мной реальным никак не назовёшь.
Я ничего не измышлял, я только представил себе, что ещё вчера, например, подошёл ко мне совершенно незнакомый человек, и стал утверждать, будто он, скажем, мой отец. Я бы ни за что не поверил. Решил бы, что это ненормальный, или что он разыгрывает меня. Даже если бы он рассказал мне о том эпизоде с часами, про который на Земле никто, кроме меня с отцом, не знает, я бы и то не поверил. Кто знает, какие сейчас есть способы выколачивать сведения из человека? Даже если он наиподробнейшим образом выдаст мне всю биографию моего родителя, а потом и мою. Что угодно может произойти, только не ЭТО.
И, значит, мне не на кого надеяться. Практически, жизнь кончилась. Земля огромна, но сбежать некуда. Пусть милиция, суды, врачи и все, все, все остальные предъявляют свои заключения, обвинения, предложения, мне нет никакого дела. Я - конченый человек. Вся жизнь зачёркнута в одну минуту. И даже как-то не жаль. И тут я вспомнил о надписи...
Конечно, то что стало с моим телом невозможно, невероятно, абсурдно, да нет, даже слов не подберёшь, и бессмысленно пытаться что-то объяснить, но всё-таки неспроста она появилась именно сегодня. Эта мысль отрезвила. Понятно, что и здесь не стоило ожидать ничего хорошего, но я хоть немного пришёл в себя. Если вообще можно прийти в себя после ТАКОГО. Я двинул на "кухню".
Ещё десять минут назад мне очень хотелось, чтобы надпись эта исчезла как можно скорее, оказавшись-таки галлюцинацией. Сейчас я молил бога, чтобы было наоборот. Так оно и оказалось на самом деле. Тёмные кривые буковки за подписью "Эрли" умоляли оставаться дома. Мне было абсолютно всё равно, где находиться, но, если за этой надписью и за подменой тела стоит одна и та же сила, то лучше не рыпаться и вправду посидеть здесь. Я понял, вдруг, что наконец-то дошёл до связи между надписью и тем, что случилось непосредственно со мной. Это было уже хоть каким-то сдвигом.
Наверное, теперь нет смысла пытаться понять, как сделано и то, и другое. Сейчас стоило думать о том, кто сделал. Потому что этим, наверняка, события не закончатся. Итак, какому-то Эрли очень надо, чтобы я остался сегодня дома. Чтобы просидел весь день здесь, в квартире, и никуда не выходил. Вряд ли он заботится о моём, скажем так, здоровье. Скорее всего, ему нужно, чтобы я не попал туда, куда собирался пойти. А куда я собирался пойти? Ну-ка... На работу. Во-о-о-от. Кому-то очень надо, чтобы я не пришёл сегодня на завод. И для перестраховки, если я всё-таки не послушаюсь и пойду, он меняет мне тело, с тем, чтобы меня не пропустили вахтёры. Очень просто. Самый лёгкий и надёжный способ.
Но, без шуток, ведь рациональное зерно здесь есть. Я работаю на режимном предприятии, с закрытой тематикой, хотя за полгода не встретил чего-либо такого, что не только стоило бы засекречивать, но что было бы секретом на самом деле. Однако я могу чего-то и не знать. Несмотря не то, что я работаю почти по всему заводу и видел практически всё на его огромной территории, но ведь всего полгода я здесь. В таких случаях для испытательного срока этого, видимо, маловато. Вдруг действительно там есть что-то важное?
Агенты иностранных спецслужб пытаются, приняв мой облик (если уж моё тело они так запросто переделали, то свои-то и подавно), проникнуть на предприятие и выведать очень большой и очень государственный секрет. Бред всё это, детективная белиберда. Поступая на работу, я сначала полдня проговорил с начальником первого отдела, и уж он должен был предупредить о чём-то подобном.
Можно, конечно, и дальше пофантазировать в этом направлении. К примеру, что, если повернуть всё на сто восемьдесят градусов? Это не иностранцы, а наша контрразведка сотворила со мной такое. Допустим, они засекли, что ЦРУ мной интересуется, и, чтобы сбить их со следа... Чудесно, но почему же меня никто не спросил или хотя бы не предупредил? Хотя, почему же нет? Вот, пожалуйста, всё написано на столе. Только вот, Эрли - не слишком подходящее имя для агента КГБ.
А для кого подходящее? Да и вообще, к чему эта подпись? Совершенно точно, что никогда в жизни я не встречал человека с таким или похожим именем. А получается, что должен был встречать. Подпись может быть намёком, но опять-таки: намёком на что? Никаких аналогий на ум не приходило.
Я стоял у стола и чесал затылок, стараясь не думать о том, что это не мой затылок, и чешет его не моя рука. Ну ладно, политические мотивы действительно отпадают, что ещё? Может, и впрямь, какой-нибудь гениальный маньяк? Изобретатель-одиночка, проводящий опыты над жильцами соседних квартир или домов?
Теоретически, естественно, не исключается возможность существования таких людей. Но кто ему даст сейчас развернуться одному? Наверняка, если кто-то и может выделывать подобные фокусы, то только с помощью гигантских аппаратов, которые надо где-то ставить, из чего-то создавать (то есть доставать детали), и так далее. Всё это не может остаться незамеченным. И, значит, должно заинтересовать по крайней мере окружающих, если не соответствующие органы. Так что, и это даже не гипотеза.
Но, с другой стороны, если верить приключенческим фильмам, нашей доблестной милиции удаётся иногда обезвредить целые синдикаты спекулянтов, один из которых работает в Москве, другой в Ростове-на-Дону, а третий, скажем, вообще в Хабаровске. А раз их раскрывают, то, надо думать, пред этим они уже успели что-то натворить, и своевременно их не заметили. У них, ведь, тоже очень рискованная и тонкая "работа".
Что же, и против меня - организованная группа. Эдакая научная мафия. В наше-то время, в нашей-то стране? Смешно! На самом деле мне было не до смеха. Ни одна версия не выглядела правдоподобной, их даже версиями нельзя было назвать. Хотя, и они были всё же лучше, чем ничего. Ни на минуту не вылетало из головы, что, собственно говоря, я - это уже не я.
Мы очень часто употребляем слово "личность", не задумываясь о том, к чему оно относится. Вчера я выглядел совершенно иначе, чем сегодня. Сегодня меня никто не сможет узнать. Но, ведь, личность моя от этого не изменилась. Я поступаю, думаю точно также, как делал всё это день назад. Что же тогда личность, если не тело? Мозг, или даже информация, записанная в нём, память. Однако, с другой стороны, никто же не знает, что у меня там, под черепушкой, старой или новой, какая разница. И люди составляют своё мнение обо мне, как о личности на основе, главным образом, зрительных наблюдений. И если считать, что личность формируется, во многом, общественным мнением о ней, то я теперь уже совсем не тот я, каким был вчера. Так как же на самом деле?
Чтобы хоть как-то успокоить себя, я отправился в "ванную" с целью внимательнее изучить в зеркале свою новую фигуру. Долго вертелся, отходя и приближаясь, стремясь к тому, чтобы в него влезло как можно больше "меня". Внешность была совсем другой. Прежним остался только рост. Со стены на меня смотрел невысокий коренастый крепыш, южной наружности, с волосатой грудью и мощными, жилистыми руками. Естественно, что на такого человека смотрели бы везде совсем иначе, чем на того хилого заморыша, каким я был ещё вчера. А ведь именно отношение окружающих и создаёт характер. Пусть даже облик этот - лишь обобщение реального множества людей, и точно такого человека никогда не было, нет и не будет на Земле, да только кому же это известно?
Что-то в этой мысли заставило меня забеспокоиться. Какое-то одно слово, будто дававшее намёк на разгадку. И я вдруг понял, что именно. На Земле! На Земле, может быть, нет такого человека, как я, и моё тело - лишь среднее арифметическое всех тел мужчин какого-то региона, например, Грузии. Но, ведь, и все события, приведшие меня сегодня к теперешнему состоянию, тоже практически не имеют объяснения в рамках земного житейского опыта. Во всяком случае, я не нашёл таких объяснений. И значит...
Я забегал по комнате. От окна к двери, от раковины к вешалке, задел мизинцем правой ноги за ножку стола и с воплем повалился на кровать. Было действительно очень больно, но это даже отрезвило и несколько успокоило. "А почему бы и нет, почему?" - бормотал я, щупая ступню. Кто бы знал, как это больно! Если объяснения нет на Земле, почему бы не поискать его за пределами планеты? И, ведь, как здорово всё вписывается! И невероятные возможности, которые явно не по зубам человеческой технике, и совершенно непонятные цели (ещё бы, откуда у инопланетян наши цели) и всё, всё, всё остальное.
И, вслед за этим, в мою полностью уже обалдевшую голову пришла одна, достаточно забавная мысль. Ведь, скорее всего ИМ не нужно, чтобы я не ходил на работу или куда-то там ещё, ИМ нужно, чтобы я остался здесь, и, значит, они сами хотят прийти ко мне. Для этого и подпись на столе. Правда, совершенно непонятно, откуда они знают наш язык, почему им понадобился именно я, и за каким чёртом надо было ещё и подписываться. Как будто это о чём-то может сказать.
Мне вдруг стало не по себе. Не потому, что ни на минуту я не мог забыть ужас, который пережил, впервые увидев в зеркале НЕ СЕБЯ. И не потому, что был уверен теперь: этот эпизод не сон и не бред. Я внезапно осознал, что же это такое - на самом деле столкнуться с иным разумом. Не где-нибудь в космосе или Бермудском треугольнике, а вот здесь, в своей квартире. И в одиночку, вдобавок. Это, ведь, не человеческие спецслужбы, бандитские синдикаты или гениальные шизофреники, от которых если и не знаешь, чего ждать, то, по крайней мере, знаешь, чего не ждать. Это иной разум, от которого можно ждать всего и в любой момент. Кроме того, и это, наверное, самое главное, имея дело с людьми, я не выходил бы за рамки внутричеловеческих отношений в любом случае. Теперь же я оказывался помимо своей воли замешанным в контакты с иными цивилизациями, и совершенно не ясно, каков будет конечный результат. И ситуация теперь выглядела со всех точек зрения куда более серьёзной. Такие дела намного сложнее всего, что мы видим вокруг себя. В том числе и опаснее.
Я поймал себя на том, что уже несколько минут подряд надеваю носок, вернее сижу неподвижно, вцепившись в него руками с намерением натянуть этот элемент одежды на ногу. Только это, наконец, отвлекло меня и позволило ощутить огромную усталость, даже слабость какую-то, разбитость. Словно бы целую неделю меня не кормили и заставляли непрерывно таскать мешки с песком. Я натянул-таки носок, бросил на пол второй и без сил повалился на одеяло.
Это было последствием шока, того потрясения, которое я пережил совсем недавно, непонятного, неописуемого ужаса, засевшего во мне, как паразит, и терзающего то, что ещё осталось мною, абсолютно безжалостно. Не знаю, сколько я пролежал в таком состоянии, но наверняка не меньше часа. Дикая паника, охватившая меня было поначалу, очень скоро сменилась осознанием полной обречённости, а потом даже каким-то любопытством "А что же всё-таки будет?"
Поэтому, когда раздался стук в дверь, я вскочил моментально, будто именно этого и ждал всё время. Да так, в сущности и было. Раз они хотят, чтобы я остался дома, значит, скорее всего, собираются встретиться здесь со мной. Тем не менее, живот свело холодом, и я застыл у двери, не зная, что предпринять. Стук повторился. Лёгкий, тактичный такой. Я махнул рукой и, вернувшись к столу, полез в карман брюк за ключом. Всё равно они до меня как-нибудь доберутся. Пройдут сквозь стену, скажем. Сопротивляться было нелепо.
Почему-то стало очень тихо, и ключ, вращаясь в скважине, грохотал, словно вулкан. С той стороны двери не доносилось почти не звука. Я смотрел, как двигаются пальцы (не мои пальцы!), лихорадочно пытающиеся вынуть ключ, и старался представить облик того, кто окажется сейчас передо мной. И, почему-то, не мог ничего придумать. Очень медленно и осторожно открыл дверь, словно она была стеклянной и вот-вот грозила сорваться с петель.
Видимо, я являл собой довольно странное зрелище, потому что молодая женщина удивлённо подняла брови, уставившись на меня. Только потом я понял, что выгляжу действительно нелепо - в трусах и одном носке, испуганный и растерянный. Это была худенькая блондинка, ниже среднего роста, где-то, наверное, метр шестьдесят, в лёгком платье. На плече у неё висела дамская сумочка. Я уже был уверен, что она просто ошиблась и не туда попала, или туда, но была вовсе не тем, за кого я её сначала принял, но девушка вдруг открыла рот и заявила низким, грудным голосом:
- Здравствуйте, я Эрли.
Я не нашёл в себе силы на большее, чем судорожно кивнуть. Она не дождалась, когда я освобожу ей проход, и протиснулась в комнату между мной и дверью. На вид это была самая обыкновенная женщина. Лет тридцати. В меру симпатичная. Я молча следил за ней, даже забыв захлопнуть дверь. И это - инопланетянин?! Или агент ЦРУ? Или КГБ? Двумя этажами ниже загремел лифт, и я поспешил закрыться. Она в это время уже сидела на моём стуле. Сумку Эрли почему-то бросила на раскладушку.
Садитесь. - сказала она, хотя сесть явно было некуда. Я пожал плечами и вспрыгнул на край стола. Всё это выглядело абсолютным бредом, и я понятия не имел, как себя вести.
- Что вам надо? - спросил я. Это прозвучало так, словно я хотел сказать: "Я уже столько раз рассказывал всю эту историю! Что вам ещё нужно?" Она молчала и внимательно смотрела на меня, словно хотела изучить моё тело. Впрочем, она, наверное, была удивлена моим видом. Всё-таки, логичнее было бы ожидать, что одежды на мне будет немного больше.
- Я не могу сказать, что не люблю долгих вступлений и туманных намёков. В этой ситуации такой расклад меня очень даже устроил бы. Но сейчас не время ходить вокруг, да около,.. - она замолчала на некоторое время, - я обращаюсь к вам так потому, что не знаю ничего о том, как к вам ещё можно обращаться... Но я хочу знать, мы хотим знать, кто вы такой?
Вот это номер! От удивления я сполз на пол. Ну, это уж слишком! Это я должен задавать ТАКИЕ вопросы. Кто ОНА такая? Или, в крайнем случае, кто я такой, теперь? Все страхи и переживания почему-то отошли вглубь, и осталась только злость. Едва сдерживаясь, чтобы не ударить её, я нарочито медленно подошёл к окну, выглянул на улицу, словно убеждаясь, что за нами никто не следит (хотя это было практически невозможно), повернулся к Эрли и, не спеша, заговорил, стараясь оставить в голосе как можно меньше иронии:
- Я действительно не тот, за кого себя выдаю. Я американский шпион. С восьми лет работаю на ЦРУ. Внедрился, зарекомендовал себя, и тому подобное. Ну, вы-то должны знать, как это делается. Теперь, вот, собираю весьма ценные сведения. Но вам меня даже не за что взять. Нет ни одной улики, как не копай. Я девственно чист в этом смысле. И никакой пользы вам от всего, что я скажу.
Я умолк и уставился на неё. На некоторое время злость сменилась вдруг жгучим желанием посмотреть, как гостья будет реагировать на столь откровенную чушь. Женщина сохраняла полное спокойствие и всем своим видом показывала, что готова слушать. И, хотя дальше уж было некуда, да и ярость моя быстро таяла, я, всеми своими обострёнными чувствами, ощущал: надо продолжать в том же духе. По её реакции я могу понять что-то важное. Это было тем более странно, что буквально только что мне было на всё наплевать, настолько остро я чувствовал свою обречённость и безнадёжность попыток что-либо изменить, или хотя бы выяснить. Сейчас же я неожиданно решил: нужно действовать, любыми путями поддержать навязанную мне психологическую схватку. Для того, чтобы если не спасти себя, то хотя бы отомстить.
- А вообще-то я инопланетянин. Мой исследовательский корабль сбили в Штатах. Аризонский кратер, может слыхали? Это я там упал.
Она вдруг подняла на меня взгляд. Я осёкся. Было даже непонятно, что в этих спокойных, даже равнодушных глазах такого, что выдавало бы её интерес. Но что-то такое там было. Было и тут же исчезло.
- Аризонский кратер возник задолго до появления человека. - заявила она после паузы. - Но продолжайте.
Я понял, что продолжать не имеет никакого смысла. И вся моя злоба, вся жажда мести, порождённая тем, что, сотворив со мной такое чудовищное превращение, она врывается в мой дом и спрашивает о том, о чём я её должен спрашивать, всё моё раздражение тут же исчезли, и снова вернулись отчаяние и безразличие ко всему. Пусть задают бессмысленные вопросы, пусть превращают меня хоть в слона, мне уже всё абсолютно до фонаря.
- Это бессмысленно, - заявила она вдруг, совсем другим твёрдым и жёстким голосом, - как бы правдоподобно не выглядело. Если бы вы не блокировались, я бы всё объяснила гораздо проще. Неужели вы не понимаете, что вас засекли? Поле вашей организации. Пусть случайно, но, ведь, сейчас-то я его чувствую, а вы должны чувствовать меня, хоть и за блоком. Мы всё равно от вас не отстанем. Или вам придётся уйти, или вы всё нам расскажете. Я даже не требую снять блок, может, это и вправду невозможно. Но хотя бы на таком уровне... И потом, вы наверняка о нас уже многое знаете и должны понимать, что рано или поздно это всё равно случилось бы.
Она говорила нечто совершенно непонятное. Я даже не старался воспринимать её слова, как что-то осмысленное. Какие-то блоки, организации. При чём здесь я? Мой взгляд упёрся в ладони, которые Эрли держала на коленях. Пальцы были абсолютно неподвижны.
- Послушайте, - сказал я, пытаясь выстроить более-менее содержательную фразу, - я ничего не могу понять, я не знаю, как вы сделали это, - я показал пальцем на надпись, - и это, - ткнул в себя в грудь, - и не знаю зачем. И даже не хочу знать. Мне даже не интересно, что вы сделаете со мной потом. Может, вы не напутали, а я и вправду какой-то особенный, но мне самому об этом ничего не известно. И вам я уже ничего не скажу. Хоть убейте.
Я выговорился и умолк на некоторое время. И вдруг снова отвалил челюсть. Наше настроение порой меняется столь стремительно, что остаётся только удивляться. Я удивляться, естественно, уже не мог и лишь отметил этот факт задним числом. Пришедшая в голову мысль была предельно проста и, в то же время, весьма продуктивна. Наверно, я дошёл до неё раньше, но она выглядела такой само собой разумеющейся, что слишком долго оставалась невидимой на фоне паники, и не привлекла большого внимания. Теперь же, когда я понял, насколько она существенна, а вдобавок, ещё одновременно подумал, что со своим могуществом они вполне способны вернуть мне прежний облик, если поймут, что я совсем не при чём и ничего не знаю, у меня появился шанс на спасение. Пусть микроскопический, но стоило побороться и за него.
- Неужели вы не можете себе представить себе ситуацию, - начал я, - когда из-за чьего-то просчёта страдает непричастный человек? Неужели вы не можете ошибаться? Я ничего не знаю. До сегодняшнего утра я был самым обычным человеком. А кто я теперь, наверное, вам лучше знать. Я тоже сначала думал, что вы морочите мне голову, а сейчас только сообразил, что всё это может быть ошибкой.
Я подошёл к ней вплотную. Она подняла голову и с интересом посмотрела на меня. Её маленькие руки, со стриженными и не накрашенными, но тщательно ухоженными ногтями, неподвижно лежали на коленях. Она по-прежнему сохраняла ледяное спокойствие.
- Я готова бы вам поверить, если бы не имела неопровержимых доказательств того, что вы - вовсе не обыкновенный человек. - говорила как-то задумчиво, словно самой себе.
- А я и не отрицаю, теперь... Я никогда не слышал даже легенд о чём-то подобном. Но ведь это - благодаря вашим стараниями! Я ведь здесь совершенно не при чём!
Она снова глянула мне в лицо. И кажется, на этот раз с лёгким удивлением.
- Что это?
Я вскипел. Она продолжала издеваться! Ей, видите ли, надо говорить со мной открыто, без обиняков и околичностей. Чёрта с два! Сказала бы, хоть, чего ей конкретно нужно.
- Ну, хорошо, давайте считать друг друга дураками. Будто бы вы ничего этого не писали, ни в кого меня не превращали... Или просто забыли всё, что делали час назад.
Я метнулся к двери, около которой на стене висел на гвозде мой пиджак. Долго рылся в карманах в поисках паспорта. Периодически сердце замирало, когда я не находил его там, где он, по моему мнению, должен был быть. Наконец, документ обнаружился.
Я шлёпнул его на стол перед носом Эрли, торопливо развернул на странице с фотокарточкой и, стараясь быть как можно желчней, произнёс:
- Вот, это я, извольте убедиться. Фамилию-то мою вы должны знать.
Она осторожно взяла мой паспорт. Я замолчал. Удостоверение моей бывшей личности гостью явно заинтересовало. Эрли внимательно проглядела все страницы, даже посмотрела на свет, словно желая убедиться в подлинности. Иногда она поднимала взгляд на меня, стараясь не пропустить мою реакцию. Зачем ей это было нужно, оставалось только догадываться. Наконец паспорт снова оказался на столе, видимо удовлетворив интерес девушки.
- Это всё, конечно здорово. Но, ведь я всё равно не поверю. - мягко сказала она. - Поймите, мы действительно не отстанем от вас. Мы очень терпеливы и изобретательны. Так что, давайте правду.
"Ну что ты будешь делать?!" - подумал я и вдруг чуть не подскочил. Ну, конечно - только правду. Ничего, кроме правды.