Коггьйок, Великий Орел, открыл глаза и окинул мир гордым взором. С шумом расправил он свои могучие крылья, стряхнув покрывавший перья иней, затем взмахнул ими и поднялся в воздух. Целых полгода спал он на вершине Ледяной горы, что стоит далеко на севере, в краю Вечного Мрака. Но вот пришло время размять крылья, и совершить ежегодный полет на юг. Великий Орел должен был проведать, что творится на земле, в краю его детей - киллонов.
Каждый взмах его огромных крыльев рождал холодный ветер. Ветер этот срывался с Ледяной горы и летел, опережая Великого Орла, по пути обрывая с деревьев листву, вмиг пожелтевшую от его ледяного прикосновения. Птицы, почувствовав приближение Орла, собирались в стаи и улетали на юг, звери прятались в норы, а люди кутались в шкуры. Гигантская тень Коггьйока закрывала Солнце и на земле наступала зима. Лишь редким лучам удавалось пробиться сквозь божественное оперение.
Путь Коггьйока лежал над дремучими лесами, населенными злобными и невежественными дикарями, над величавыми горами, над древними пещерными городами киллонов. Затем его тень отражалась в прозрачных водах горького озера Гуаллох, Чаши-У-Подножия-Гор, и гладь его покрывалась тонкой ледяной коркой. А дальше простирались Великие Равнины, исконная земля киллонов. До самого Данга, величайшей реки мира, долетал могучий Коггьйок. За Дангом земля киллонов кончалась, южнее были бескрайние степи, а за ними только бесплодная пустыня, царство змей и скорпионов. Редкие люди, жившие там, презренные потомки Змеи, столь же коварные, как и их прародительница, питались лишь камнями и песком. В этом краю царило вечное лето. Коггьйок никогда не залетал туда. Покружив над Дангом, он пускался в обратный путь, чтобы проспать на Ледяной горе до следующей осени.
Ничто не могло укрыться от зоркого глаза Великого Орла. Ему были открыты поступки и помыслы каждого человека, каждого зверя, птицы, каждой травинки. Строг был к своим детям Коггьйок. Некогда даровал он им во владение лучшие земли. К ним послал он свою супругу, мудрую Тимаггун, и она научила их возделывать землю, выращивать всходы, печь хлеб и строить дома. Но киллоны слишком часто огорчали своего великого предка, огорчали бесконечными раздорами между собой, жадностью и невниманием к богам. Дым жертвенников перестал возноситься к жилищу Великого Орла, его слух не услаждали более восхваления его детей, лишь жалобы, стоны, проклятия да дробь боевых барабанов долетали до него.
Тогда решил Коггьйок наказать неразумных детей своих, и позволил он потомкам Змеи одерживать в сражениях победу за победой. Тяжелую дань наложили они на киллонов, многих людей увели в плен, а дома их предали огню. Но и это не вразумило орлиный народ. Тогда разрешил Коггьйок захватить благодатные земли Великих равнин детям Океана, пришедшим с Востока. Слава и могущество киллонов рассыпались во прах, а остатки этого народа принуждены были бежать в горы. Здесь они день и ночь молят Великого Орла о прощении, надеясь, что с горных вершин мольбы их быстрее долетят до него. Они ждут, что Отец обратит, наконец, на них свой благосклонный взгляд и вернет им земли предков.
Миф горного племени киллонов.
* * *
1.
Старый пост.
Крупный жук-усач сосредоточенно полз вверх по сухой травинке. Все другие жуки уже спрятались в свои подземные норки в страхе перед надвигавшимися холодами, а он все еще никак не мог угомониться. Когда солнце ненадолго выглядывало из-за туч, его блестящий сине-зеленый панцирь, искрился и переливался как драгоценный камень. Никто не может сказать, что заставляло усача в этот прохладный осенний день так упорно лезть на самую верхушку травы. Возможно, у него была какая-то, одному ему ведомая, цель, а, может быть, он делал это просто из упрямства. Ведь это была уже четвертая его попытка. Два первых раза его сбрасывал на землю порыв ветра, а последний, третий раз, стряхнул пожелтевший лист, внезапно упавший на травинку. Однако неудачи не сломили смельчака, и он был полон решимости довести дело до конца. К несчастью бедняга был близорук, а не то заметил бы, что над ним нависла новая, еще более страшная, беда. Буквально в вершке от него находился клюв горной куропатки, которая с явным гастрономическим интересом наблюдала за усилиями жука. В этот момент усач был близок к смерти как никогда, и лишь счастливый случай спас его. Куропатка уже предвкушала, как аппетитно захрустит панцирь жука в ее клюве, и тут совсем близко кто-то из ее сородичей подал сигнал тревоги. Вмиг воздух наполнился хлопаньем крыльев, заросли медовицы будто ожили, и целая стая куропаток вспорхнула в небо. Тогда взлетела и она, оставив внизу свой живой завтрак. Однако, взлетая, куропатка задела крылом травинку, по которой полз усач, и бедолага, до той поры ничего не подозревавший, кувырком полетел на землю. Четвертая попытка также не принесла успеха, день явно складывался неудачно. Жук упал на спину. Он заерзал по земле, истерически жужжа, махая всеми лапками и, раскрывая крылья, в безуспешных попытках перевернуться. Наконец это ему удалось, но и тут Судьба жестоко посмеялась над ним. Не успел жук проползти и трети расстояния по стеблю, как новый, еще более сильный, удар отбросил его далеко от вожделенной травинки. Совершенно ошеломленный, и вконец отчаявшись, жук тихо пополз куда глаза глядят.
Последним ударом Судьбы была человеческая нога, принадлежавшая долговязой нескладной девчушке лет четырнадцати или пятнадцати, с копной огненно-рыжих волос и курносой веснущатой мордашкой. Эта босоногая девчушка и была причиной переполоха среди горных куропаток, а также невольной спасительницей усача. Как большинство местных женщин, она была одета в длинную шерстяную юбку и козью кожаную куртку без рукавов мехом наружу. У пояса, на шнурке, висел кожаный кошель, а на правой руке у нее болтался тонкий медный браслет, что у киллохов, т.е. жителей гор или горных киллонов, было признаком состоятельной семьи. Девчушка была не одна, за руку она вела карапуза лет пяти, одетого в одну лишь мохнатую козью курточку. Малыш постоянно шмыгал носом и, что есть сил, упирался голыми пятками в землю, а между тем девушка явно куда-то спешила. Устав бороться с упрямым карапузом, который, скорее всего, приходился ей младшим братом, девушка, со словами - "Будешь ты идти, наконец, или нет?", резко повернулась и отвесила ему подзатыльник. Упорно молчавший до этих пор паренек разразился таким душераздирающим воплем, от которого, казалось, должны были содрогнуться горы. Он вопил, время от времени всхлипывая, и размазывая по щекам слезы и сопли. Его сестра приняла строгий вид, который, впрочем, продержался недолго, буквально полминуты, после чего она, непоследовательная как любая женщина, обняла брата и принялась утешать его, гладя по голове и беспрестанно целуя.
В конце концов, ей удалось успокоить малыша, и они продолжили путь. И хотя малыш все еще изредка всхлипывал, но уже не упирался. Место, к которому они спешили, называлось Старым Постом. Это был уступ на Овечьей горе. В давние времена, во времена войн между горными и равнинными кланами, здесь был устроен сторожевой пост. Отсюда дозорные горцев наблюдали за приближением вражеских отрядов. Сначала это были киллвахи, родственные горцам племена, обитатели равнин, затем - пурпундийцы, жители могущественного Пура, города в устье Данга, и, наконец, имбры, пришельцы из-за Моря, покорившие Пур и основавшие грозную равнинную державу. Но вот уже около ста лет, с тех пор как между имбрами и киллохами был заключен мир, Старый Пост был необитаем. Зачем понадобилось молодой девушке приходить в это безлюдное место? Что, или кого, она хотела найти здесь? Уж не ждет ли ее кто-нибудь?
Так и есть! Если хорошенько присмотреться, можно было заметить, как над уступом вьется слабый дымок. У небольшого костерка, завернувшись в широкий черный плед, сидел высокий сероглазый юноша. Рядом лежали его пожитки: лук, колчан со стрелами, нож и кожаная сумка. У ног дремал небольшой черный пес. Юноша пошевеливал угли длинной веткой и, время от времени, глядел вниз, в ущелье между гор, густо заросшее кустами медовицы. Кусты были сплошь покрыты бледно-розовыми цветами, и от этого все межгорье приобрело розоватый оттенок. Этот розовый цвет, да, пожалуй, еще белые снежные шапки на вершинах гор, единственное, что радовало глаз в этом унылом коричнево-сером царстве. Юноша знал, что цветы медовицы, появившиеся в самом начале лета и теперь совсем высохшие, продержатся на кустах до самого конца зимы, несмотря на морозы и снегопады. И лишь тогда они опадут, освобождая место новым нежным цветкам. Он еще раз посмотрел вниз и в нетерпении погладил подбородок, на котором уже пробивался первый пушок, особая его гордость. Глаза его улыбнулись, хотя лицо продолжало хранить прежнее спокойствие, как и подобало воину. Меж кустов он заметил рыжую шевелюру той, ради встречи с которой и пришел в это пустынное место. Юношу звали Каррах, а девушку - Кинка. Оба они принадлежали к горному клану Ворона, и жили в небольшом поселении киллохов, недалеко отсюда. С самых ранних лет их связывала крепкая детская дружба, со временем перешедшая в юношескую влюбленность. Разумеется, они могли встречаться и дома, но встреча в таком безлюдном и живописном месте, как Старый Пост, приобретала некую заманчивую таинственность. К тому же, здесь они были одни, и никто не мог помешать им.
Карраху не терпелось похвастаться перед своей подругой. Ведь он теперь стал полноправным воином клана. Он убил дикую горную кошку, вместе со взрослыми воинами он участвовал в набеге на равнины, и теперь за это был посвящен в воины. Посвящен самим главой клана Гиррэмом, и уже участвовал в Военном Совете, в первом своем Совете.
Пес, почувствовав приближение Кинки, вскочил.
- Бэрр! Лежать! - приказал Каррах и пошел навстречу девушке.
- Извини! - сказала она, виновато поглядывая на юношу снизу вверх, - Меня заставили сидеть с Нурхом. Пришлось тащить его с собой.
Она кивнула в сторону брата. Каррах понимающе кивнул в ответ, и жестом пригласил Кинку к костру. Во всех движениях его сквозили неторопливость и достоинство, свойственные взрослым воинам. Девушка присела к костру. Пес, виляя хвостом, стал лизать ей руки. Затем от нее бросился к Нурху и лизнул мальчика в нос. Нурх засмеялся и обхватил собачью шею руками. Пес повизгивал от радости.
Тем временем Каррах достал из-за камней крупную, недавно подстреленную, куропатку и отдал Кинке. Та принялась общипывать птицу, а Каррах сел напротив и глядел на ловкие движения ее рук.
- Я был на Совете, - наконец, медленно, словно нехотя бросил он. Кинка подняла на него глаза.
- Валхи просили нас о мире, и хотели получить проводников через перевалы. Они готовят большой поход на имбров. Мы решили заключить мир с валхами.
Он сделал ударение на слове "мы", хотя его участие в решении Совета было весьма невелико. Однако ему очень хотелось казаться более значительным.
- Вожди ходили к храму Великой Богини. Тимаггун дала свое согласие. Если валхи не станут медлить, то до снегопадов они успеют перейти горы и напасть на крепость внизу.
Он указал куда-то вдаль. Действительно, там, у подножья гор можно было различить какие-то строения. Было ясно, что Каррах просто повторяет чьи-то слова, видимо сказанные одним из вождей на Совете.
- Но ведь у нас мир с имбрами, - робко вставила Кинка, - Ведь вожди поклялись охранять перевалы от валхов!
- Что ты понимаешь? - напускная важность соскочила с Карраха, а глаза его загорелись.
-Что ты понимаешь? Имбры всегда были нам врагами! Они прогнали наших предков с равнин, они захватили равнинные земли! Теперь пришла наша пора, и мы отомстим за все! Воины из клана Орла и многие наши пойдут с валхами. - он сделал паузу и добавил, - Я тоже решил идти!
-Ты уйдешь? - в ее глазах блеснули слезы, а нижняя губа обиженно оттопырилась.
- Да! - голос его дрогнул, - Пойми же, это настоящий военный поход, настоящая война! Я - воин! Не сидеть же мне дома? Я привезу тебе много красивых тканей и украшений из желтого металла, которые так любят носить имбры. Все будут говорить - это великий воин Каррах! И ты будешь гордиться мною. Как тогда, когда я убил дикую горную кошку. А потом я женюсь на тебе!
Она улыбнулась, глядя на него лукаво и застенчиво, и тихонько рассмеялась. Каррах присел рядом и вытер ей глаза. Она прижалась щекой к его руке, вероятно представляя себя в великолепных одеждах из имбрийских тканей. Нурх и Бэрр прервали свою возню и удивленно посмотрели на своих старших товарищей.
- Я тоже пойду на войну! - сказал Нурх, поднимая с земли какую-то палку.
- Подрасти сначала! Вояка! - улыбнулась Кинка.
Каррах отрубил ощипанной и выпотрошенной куропатке ножом голову и ноги, затем бросил их псу, который с урчанием стал грызть кости. Маленький Нурх наблюдал за собакой. Каррах насадил куропатку на крепкую заостренную ветку и поджарил ее над огнем. Затем они испекли в золе несколько съедобных клубней, унесенных потихоньку из дома. Кинка принесла дождевой воды, которая скапливалась в углублении, вырубленном в горе (эту воду в свое время пили дозорные Старого Поста), и они пообедали. А потом Каррах укутал Кинку в свой плед, и они сели на самом краю уступа, глядя на расстилавшиеся перед ними равнины. Сытый и уставший Нурх заснул, уткнувшись носом в теплый бок Бэрра, которого тоже потянуло в сон. А Каррах и Кинка еще долго сидели, прижавшись друг к другу, и глядя туда, где глаз едва различал грозный силуэт имбрийской крепости.
* * *
2.
Нур-Фер.
Нур-Фер, или Северная крепость, была построена сто тридцать пять лет назад правителем Имбрии Агиром Великим на месте пурпундийского военного лагеря. Она была одной из четырех пограничных крепостей имбров, и наиболее мощной из них. Ее бревенчатые стены покоились на высоком, в человеческий рост, каменном основании; ее узкие бойницы зорко следили за горными тропинками и перевалами, а окованные медью ворота, казалось, могли выдержать любой натиск. Не раз она успешно отражала набеги горцев, из ее ворот выходили войска, отправлявшиеся в сумрачную и холодную страну дикарей-валхов, и через эти же ворота они возвращались с победой. С установлением мира, Нур-Фер стала центром торговли и обмена на Севере. Сюда приезжали купцы из самого Пура, и со священного острова Кей-Имбра, где хранился Небесный Дар бога Энки, приходили и горцы, и их соплеменники с равнин - киллвахи, и коварные валхи, и даже кигвики, люди маленького племени, жившего на островах озера Гуаллох. Однако теперь могущество и слава имбров клонились к закату. Имбрия погрязла в раздорах. Давнее соперничество между Жреческим Советом и наместниками Пура раскололо страну на два враждебных лагеря. С тех пор, как наместник Пура открыто объявил себя правителем Имбрии, взаимная ненависть сторон каждый день могла вылиться в гражданскую войну. В стране оказалось два правителя: Верховный Жрец, столицей которого был священный город Кей-Имбра, расположенный на одном из островов озера Гуаллох, и правитель древнего Пура. Все остальные - наместники других городов, коменданты пограничных крепостей, старосты деревень и покоренные имбрами вожди - лавировали между этими двумя берегами, приставая то к одному, то к другому, стараясь извлечь наибольшую выгоду из этого пагубного для страны положения. Все, что происходило на ее просторах, было похоже на пляску слепых на краю пропасти. Многие из этих людей занимались своими мелочными расчетами, другие строили грандиозные честолюбивые планы, и никто из них не понимал, что крушение Имбрии уже началось, и теперь ничто не может остановить его. Никто из них не понимал, что почти все они будут погребены под обломками еще недавно столь могущественного государства, и лишь немногим удастся уцелеть в этой катастрофе. И не только внутренние неурядицы угрожали населению Имбрии, на ее северной границе, за Столпами Нисса, как издавна называли северные горы жители Пура, словно грозовая туча, собиралось войско валхов, свирепых дикарей, готовых по первому знаку своих вождей броситься на благодатные равнины. На пути диких орд стояла только одна преграда - крепость Нур-Фер.
* * *
В третий и последний раз уныло взревели медные трубы, в третий раз опустилась дубина палача, и третье безжизненное тело упало в мягкую пыль главной площади Нур-Фер. Воины, окружавшие место казни угрюмо молчали. На некоторых лицах застыла плохо скрываемая злоба. Комендант крепости казнил дезертиров. Сам он восседал на специально выстроенном деревянном помосте. На лице его не было ни радости, ни злости, ни сострадания. Узкие губы под довольно крупным носом оставались неподвижны. Пронзительные карие глаза смотрели куда-то вдаль, сквозь строй воинов и даже, казалось, сквозь крепостную стену. Унис, сын Аму, комендант крепости Нур-Фер, был крепкий, широкоплечий, среднего роста человек. На вид ему было лет сорок, на его коротко стриженой голове и в густой черной бороде виднелась редкая седина. Три раза, спокойно и неторопливо, опустилась его рука с черным платком. Казнь была окончена.
Комендант поднялся со своего сидения и, в окружении нескольких охранников, проследовал в свою резиденцию - приземистое бревенчатое здание, стоявшее на невысоком насыпном холме, в центре крепости. Воины постепенно разошлись. Слуги унесли куда-то тела казненных, и засыпали кровавые пятна песком. Площадь обезлюдела, лишь на башнях продолжали трепетать от ветра белые флаги с изображенным на них красным быком, флаги Пура.
Обстановка в помещении, где жил комендант, была самая простая. Посреди комнаты стояли большой деревянный стол и два грубо сколоченных табурета, в дальнем углу было устроено ложе, накрытое медвежьей шкурой, а рядом здоровенный сундук, в котором хранились пожитки коменданта. Унис взглянул в узкую щель, выпиленную в бревнах и служившую окном. Там был виден лишь кусочек серого северного неба. Комендант запахнул подбитый мехом плащ, и медленно прошелся по комнате. Сын ласкового юга, за все годы своей долгой службы здесь, в Нур-Фер, он так и не смог привыкнуть к холодному северному климату. Он родился в Пуре, в богатой семье - его отец был военачальником Ипина Второго, а мать происходила из знатного пурпундийского рода. В восемнадцать лет Унис поступил на службу к наместнику Ипину, в двадцать три - уже занимал значительный пост в личной гвардии Агира Пятого, а в двадцать шесть получил пост коменданта Нур-Фер. В те времена это сулило большие перспективы, коменданты крепостей, прослужив недолгий срок на границе, могли рассчитывать на высокий пост при дворе. Но все изменилось, и вместо блестящей карьеры, вместо стройных пальм и каменных дворцов Пура, последовали четырнадцать лет рутинной гарнизонной службы, сосны и ели, да убогий бревенчатый домик. Четырнадцать долгих холодных зим пережил он здесь, и четырнадцать дождливых осенних периодов. Унис не любил осень. Нет, начало осени с погожими солнечными деньками и золотисто-красной листвой было замечательным, но следом приходили унылые, темные, промозглые дни, когда дождь лил не переставая, а старая рана в левом колене начинала мучительно ныть. Тогда Униса охватывала тоска по яркому солнцу и высокому бескрайнему небу его далекой родины.
Унис обернулся к двери и крикнул стражнику - "Сотника Нааба ко мне!". Затем он развернул кусок пергамента, лежавший на столе, и уперся взглядом в нарисованную на нем карту. Вот она, Нур-Фер, крохотная точка, с трех сторон окруженная горами. Невеселые мысли роились в голове коменданта. И впрямь, положение крепости было отчаянное. Особенно тяжело дался гарнизону последний год. Подвоз продовольствия практически прекратился, не приходили и воинские пополнения. Ждать помощи от Кей-Имбры Унису, как ставленнику Пура, не приходилось, а Пур, видимо, совсем забыл о своей северной твердыне. Владыку Пура занимали совсем другие проблемы. Киллохи, ранее снабжавшие крепость провизией и дровами, теперь резко изменили свое отношение к гарнизону Нур-Фер. Многие годы они, согласно мирному договору с имбрами, охраняли горные перевалы и платили имбрам дань. Сейчас уже Имбрия не способна была ни помочь им в борьбе с северными дикарями, ни наказать их за непослушание. А между тем валхи, дикие племена, жившие по ту сторону гор, становились все более мощной силой. Киллохи перестали приезжать в крепость. Участились нападения на имбров, по неосторожности далеко отошедших от крепостных стен. Над горами повисла враждебная тишина. Бездеятельность, постоянное ощущение нависшей опасности и бесконечное ожидание какой-то неведомой беды, пагубно действовали на воинов Нур-Фер. Воины начали роптать, случаи дезертирства стали обычным делом. А ведь среди воинов было немало горцев, перешедших на службу Имбрии. Они и были главными разжигателями недовольства. Унис чувствовал, что, несмотря на суровые меры, ему не удастся долго удерживать гарнизон в повиновении. Этим утром, от одного из верных ему горцев, Унис получил весть, что вожди киллохов заключили союз с северными дикарями, и, не сегодня-завтра, объединенные силы Союза Семи Племен и горцев обрушатся на стены Нур-Фер. По словам этого человека, вся долина по ту сторону Большого Перевала была превращена в походный лагерь. По вечерам костры валхов невозможно сосчитать, их не меньше, чем звезд на небе. Об осаде нечего было и думать, без провизии и пополнений крепость долго не продержится; сражаться - значит обречь гарнизон на полное истребление. Сидеть здесь и безропотно ждать конца - невыносимо. Неужели его жизнь, жизнь сулившая так много и так обманувшая его, закончится столь жалким образом? Но и оставить крепость было невозможно, это значило бы открыть врагу путь на равнины, к тому же сдачу крепости Унису не простили бы в Пуре.
Комендант закрыл глаза и удрученно покачал головой. В этот момент вошел сотник Нааб. Это был молодой воин, лет двадцати, прибывший в крепость год назад с последним пополнением. Его широкие белые одежды были схвачены в талии кожаным ремнем, а голова наголо побрита, как у истинного имбра. В отличие от Нааба Унис, будучи наполовину пурпундийцем, не придерживался строго имбрийских обычаев, и лишь коротко стриг волосы. Он давно, вероятно с самого начала, проникся симпатией к этому молодому человеку и внимательно наблюдал за его успехами. Нааб был примерно одних лет с его сыном, умершим много лет назад от страшной болезни, истреблявшей целые семьи. Все поместье Униса тогда обезлюдело. И жена, и сын, и большинство слуг Униса были сражены беспощадным недугом. Свою симпатию к юноше Унис старался не показывать, и всегда был очень требователен к Наабу. Сотнику даже казалось, что комендант придирается и недолюбливает его.
- Ты звал меня, господин?
- Да! Сядь.
Наступила пауза. Унис несколько раз прошелся по комнате, хромота его была еле заметна.
- Завтра к заходу солнца все должно быть готово к походу: люди, лошади, провизия...
Нааб впился глазами в своего командира. Наконец-то, настоящий военный поход, поход против горцев, или, может быть, даже через горы.
- Мы должны забрать все, что сможем увезти, - продолжал Унис отрывисто и жестко, - Мы оставляем крепость и идем в Кей-Бел. Уходим на рассвете, соблюдать полнейшую тишину, никаких разговоров, копыта лошадей обернуть соломой.
- Мы бросаем крепость?
На лице Нааба было написано крайнее изумление.
- Прибыл гонец с вестью, что через день или два здесь будет армия валхов. И горцы с ними.
- Мы оставляем крепость врагу?! Без боя?! Но это...
Нааб хотел произнести слово "предательство", но Унис грозно взглянул на него и слово застряло у сотника в глотке.
- Приказ не обсуждается!
Кровь прихлынула к лицу Нааба. Ярость и обида боролись в нем с привычкой подчиняться командиру. Еле сдерживаясь, он вскочил с табурета и готов был выбежать вон.
- Подожди! - сам не ожидая от себя этого, произнес Унис
Он подошел к юноше и, положив ему руку на плечо, насильно усадил на место.
- За этот год, из-за болезней, побегов, и в стычках с горцами я потерял четверть своих людей.
- И из-за казней, - тихо, но твердо сказал Нааб.
- Да, и из-за казней! У меня едва хватает людей для охраны стен. В случае осады еды тоже хватит не надолго. А эти горцы! Эти черти-горцы! Кто поручится, что они не поднимут мятеж, увидев своих соплеменников под стенами? Я уже давно чувствую их волчьи взгляды за своей спиной.
- Великий Энки не оставить нас - скоро зима, - возразил Нааб, - Что если враги не решатся перейти горы сейчас? Вот-вот начнутся дожди, быть может, уже через несколько дней, в такую пору переходить через горы небезопасно. А там, глядишь, ляжет снег и перевал закроется до весны.
- Предположим, но что изменится весной? Все гонцы, отправленные мною в Пур, не вернулись. На все мои просьбы - никакого ответа. А нас ждет зима, суровая зима, почти без продовольствия и топлива. Я ведь опасаюсь даже отпускать людей в ближайший лес за дровами. Не знаю, чего больше бояться, того, что они сами убегут, или что их перебьют враги. В этой чертовой крепости мы оказались в ловушке. Нур-Фер будет взята в любом случае, даже если мы дотянем до весны. Но я могу сохранить свой отряд для дальнейших битв. В Кей-Беле мы получим помощь, и весной вернемся сюда с большой армией. Если же дикари пойдут на Кей-Бел, то там достаточно войск, чтобы отразить любое нападение, наместник Кей-Бела опытный военачальник, да и стены там попрочнее наших.
- Но сдача крепости, это измена, и наместник может казнить тебя, господин.
- Наместник Бурсин - человек разумный и, я думаю, он поймет меня. К тому же он мой родственник, хоть и далекий. А теперь сотник, иди и выполняй приказ. И запомни, до завтрашнего вечера ни один человек не должен выходить за ворота. Когда мы покинем крепость, у меня будет к тебе еще одно, очень важное поручение.
Нааб поднялся и вышел из комнаты. Унис посмотрел ему вслед и слегка улыбнулся.
* * *
Весь этот и следующий день имбры готовились к предстоящему походу. Необходимо было в короткий срок собрать все, что гарнизон способен был увезти с собой, и в то же время сделать это без всякой суматохи. Вражеские наблюдатели, возможно притаившиеся в горах, не должны были заметить никакой перемены в жизни крепости. На стенах и у ворот была поставлена надежная стража, чтобы предатель, если бы такой обнаружился в Нур-Фер, не смог сообщить горцам о решении коменданта. Все пожитки сложили в две повозки, запряженные волами, и лишь небольшую часть навьючили на немногих оставшихся в крепости лошадей. Петли ворот и колеса повозок, чтобы не скрипели, были предусмотрительно смазаны, а копыта коней и волов - обмотаны соломой. Соломой же был устлан бревенчатый настил, служивший мостом через ров. Унис хотел выиграть время, ему нужно было, чтобы враги не подозревали об уходе гарнизона крепости. И это ему блестяще удалось.
Ночь прошла в напряжении, но лишь показались первые признаки рассвета, как стража, повинуясь условному знаку Униса, открыла ворота, и небольшое войско имбров в полнейшей тишине покинуло крепость. Было еще темно, только на востоке виднелась узкая полоска света, да в крепости горели сторожевые огни, оставленные имбрами. Густой туман окутывал равнины, скрывая воинов Униса. Даже орлы с горных вершин и те вряд ли могли разглядеть неясные силуэты, двигавшиеся по дороге на Кей-Бел.
* * *
Какая-то тень с шумом пронеслась над головой Карраха, быть может, летучая мышь или ночная птица. Он приоткрыл веки. Всю ночь, не смыкая глаз, наблюдал он за крепостью имбров, и лишь на рассвете сон одолел его. Нет, он, конечно же, не спал, просто задремал на мгновение. По крайней мере, ему так казалось. Было холодно и зябко. Завернувшись поплотнее в плед и поправив на голове вязаную шапочку, обычный головной убор киллохов в мирное время, Каррах подполз к краю ложбинки, в которой лежал, и взглянул на крепость. В той стороне все было тихо, по-прежнему горели факелы имбрийской стражи. Каррах задумался. Со щемящим и одновременно сладким чувством он вспомнил дом, и представил всю семью, собравшуюся у очага. Он закрыл глаза и почти физически ощутил тепло костра, мягкую шерсть любимого пса Бэрра под рукой, прикосновение его холодного носа к своей щеке. Затем он вспомнил, как с другими молодыми воинами уходил в поход, вспомнил прощание с родителями, с Кинкой. Их вел Уайок, прославленный военный вождь из клана Орла. Он остановил свой отряд в небольшом леске у подножия гор. Здесь киллохи ожидали прихода своих союзников и одновременно вели наблюдение за крепостью. Каррах гордился тем, как удачно он вчера вечером, под самым носом имбров, прополз в эту ложбинку, поближе к крепостным стенам, и устроил здесь наблюдательный пункт. Еще два его товарища также были посланы следить за имбрами. Видеть их Каррах не мог, но он знал, что они где-то неподалеку, с другой стороны крепости. Он еще раз взглянул на крепость и улыбнулся, наивные имбры даже не подозревали, что за ними пристально наблюдает сам Каррах, прославленный воин Каррах. Вернее, пока он еще никому неизвестный Каррах, но скоро они узнают, на что он способен. То-то имбры разинут рты, когда вся армия валхов обрушится на них с гор. Конечно же, сам он сыграет не последнюю роль во взятии крепости. Отец будет гордиться им, и Кинка, она тоже будет им гордиться.
В животе вдруг возникло какое-то тоскливое чувство. Каррах пошарил в кожаной сумке и достал оттуда кусок холодной козлятины и горсть сушеных ягод гойбах. Можно было немного перекусить. Каррах в один присест проглотил свои припасы и снова принялся наблюдать за имбрами. Какой же он молодец, он выбрал самую выгодную позицию. В то время, как его товарищи могли видеть только глухую крепостную стену, он находился почти напротив ворот. Любой, кто захотел бы войти или выйти из крепости, был бы непременно им замечен.
Между тем тень над равнинами таяла, и утро вступало в свои права. Было слышно, как в крепости прокричал петух, и снова стало тихо. Эта тишина становилась все подозрительнее. На стенах не видно было стражи, крепость как будто вымерла. Сторожевые факелы догорели сами собой. Каррах не знал, что и думать. Он был в смятении, время шло, а из-за стен не было слышно ни людских голосов, ни собачьего лая, ни ржания коней, ни других звуков, говорящих о том, что крепость обитаема. Любопытство и страх боролись в юноше. Наконец любопытство победило, и он осторожно пополз к укреплениям, используя для маскировки любые неровности почвы, валуны и сухие кусты. Ползти пришлось долго, Карраху даже показалось, что крепость нарочно отодвигается от него. Но вот он уже шагах в пятнадцати от крепостных ворот. Стоит только стражнику подняться на стену и храбрый горец будет неминуемо замечен. Или кто-нибудь выйдет из ворот... Каррах быстро перебежал по деревянному настилу, перекинутому через неширокий ров. В случае осады защитники крепости просто разбирали этот настил.
Теперь юноша был под самой крепостной стеной. Но что это с воротами? Они приоткрыты! Приоткрыты совсем чуть-чуть, щель между створками еле видна, но все же приоткрыты. Будь, что будет - решил Каррах, медленно подкрадываясь к воротам. Сердце его бешено билось. Он заглянул между створками ворот - никого не было видно. Каррах протиснулся в ворота и замер. Крепость была пуста.
Каррах не верил своим глазам. Еще вчера он видел на этих стенах стражу, слышал приказы командиров и голоса воинов. Медленно и осторожно он пошел к бревенчатому строению, стоявшему посреди крепости. Имбры как будто улетучились. Слабая догадка шевельнулась у него в голове, и он тут же попытался выкинуть ее прочь. Но она не уходила. Он, "великий и прославленный воин Каррах", просто проспал. Проспал целый гарнизон, со всем снаряжением и пожитками. То, что показалось ему легкой дремотой, было глубоким и продолжительным сном. Каррах не мог понять, как это получилось, ведь он не был желторотым новичком. Много раз он ходил с отцом на охоту, выслеживал зверя, ему приходилось не спать ночами. Но тут он был слишком беспечен. Да и не мудрено, кто же предвидел, что весь гарнизон вдруг уйдет в неизвестном направлении? Кто мог ожидать такую подлость от имбров?
Каррах огляделся. Кошка, видимо забытая людьми, важно прошествовала через площадь. Вдруг краем глаза Каррах заметил, что за одним из домов мелькнула тень. Он выхватил из-за пояса нож. Неужели ловушка?
- Эй! Выходи! - крикнул Каррах, поскольку тишина становилась невыносимой.
Из-за угла дома появился юноша, примерно такого же возраста, как и Каррах, и очень похоже на него одетый - с пледом на плече, в кожаной юбке и высоких, до колена, кожаных чулках на плотной подошве. Это был Гвилл, один из его товарищей. Они многозначительно переглянулись. Что тут можно было сказать? Но от мысли, что он был послан наблюдать за крепостью не один, и что остальные тоже проявили себя не лучшим образом, Карраху стало легче. Он сорвал белую тряпку, закрывавшую вход в один из домов, затем поднялся на стену и стал размахивать ею, как флагом, пытаясь привлечь внимание своих соплеменников, прятавшихся в лесу. В конце концов, крепость мы все же взяли, хоть и без боя, а имбры оказались просто трусами, утешал себя Каррах.
Вдали, над лесом поднялся столб дыма - Уайок заметил его сигналы.
* * *
3.
Дорога на Лох-Баад.
Первый день Месяца Дождей, как бы стараясь соответствовать своему названию, выдался хмурым. Ночной туман, окутывавший равнину, постепенно поднялся вверх, а это верный знак, что день будет дождливым. И действительно, не было еще и полудня, как начал накрапывать мелкий, унылый дождик. Однако, не смотря на плохую погоду, отряд имбров, бывший гарнизон Нур-Фер, бодрым шагом продвигался по дороге на юг. Слева нависала мрачная громада гор, а справа тянулась равнина. Где-то там, за горизонтом лизали берег волны Горького озера, которое имбры иногда называли Маленьким Морем.
Во главе колонны, на вороном жеребце, ехал Унис. Как и многие пурпундийцы, он был лихим наездником. Рядом с ним сотник Нааб, ехавший на белой кобыле, выглядел довольно жалко. Имбры вообще редко использовали в хозяйстве лошадей. На восточных островах, их далекой родине, откуда они прибыли примерно триста пятьдесят лет назад, лошади не водились. А имбры очень трепетно относились к древним обычаям и неохотно принимали любые новшества. И хотя постепенно, особенно со времени присоединения Пура, лошади вошли в повседневную жизнь имбров, последние все же оставались плохими наездниками и больше доверяли собственным ногам.
Настроение у большинства воинов было приподнятое, и даже дождь не был в состоянии его испортить. Ведь позади остались мрачные горы и их враждебные обитатели, позади осталась Нур-Фер, столько лет бывшая для них скорее тюрьмой, чем домом. Даже две небольшие пестрые шавки, любимицы гарнизона, чувствовали общее настроение и весело бежали рядом с людьми, изредка забегая вперед или задерживаясь у какого-нибудь камня или дерева. Волы, впряженные в повозки, оставались, по-видимому, безразличны ко всему, и только оба командира выглядели озабоченными, но каждый по-своему. Лицо Униса было мрачно. Из-за сырой погоды опять разнылось колено, да и мысли в голову приходили невеселые. Он прекрасно понимал, какую огромную ответственность взял на себя. И хотя свое решение - сохранить остатки гарнизона, вместо того, чтобы бессмысленно погубить его - он считал единственно верным, у него не было никакой уверенности, что его действия одобрят в столице. Их вполне могут расценить как нарушение долга, как предательство. Конечно, он происходит из могущественного рода и, в свое время, имел большие связи при дворе. Он потомок самого Умбара, основателя Пура, он - в родстве с правящим домом. Наконец, его отец был ближайшим советником Ипина Второго. Но с другой стороны, кто помнит теперь о заслугах его отца. Да и самого его, наверное, уже забыли, так долго он не был при дворе! Каков сейчас этот двор? Живы ли еще его бывшие покровители, в силе ли они?
Эх, был бы жив его прежний повелитель, тот бы понял его! Нет, властный и умный Агир не допустил бы подобного разброда в своем государстве. Но судьба рассудила иначе. Агиру не было и пятидесяти, когда отравленная стрела изменника прервала его жизнь. Это произошло чуть больше года назад, во время последнего восстания в Пуре. Унис не сомневался, что здесь не обошлось без подстрекательства жрецов Кей-Имбры. Теперь Пуром правил сын Агира, Ипин Третий. Каков этот восемнадцатилетний юнец? Говорят - взбалмошный мальчишка, игрушка в руках своих советников, своих приятелей и подружек. Как убедить его, что Имбрии грозит страшная беда, быть может гибель? Не раз уже могущественные города и государства рассыпались во прах под ударами невежественных дикарей. Не так ли и Пур склонился в свое время перед имбрами, не об этом ли напоминают гигантские каменные развалины, разбросанные по равнинам? По словам киллонов, там жили их предки, древние великаны. Как объяснить Правителю и придворным, что необъявленная война с Верховным Жрецом губит Имбрию?
Унис возлагал большие надежды на Бурсина, наместника Кей-Бела, младшего брата Агира Пятого. Унис всегда считал его человеком не глупым, хотя, быть может, излишне осторожным. Отчасти и по этой причине отряд имбров направлялся сейчас именно в Кей-Бел. Но кроме всех этих мыслей, было еще одно дело, которое занимало Униса. Уводя гарнизон из Нур-Фер, он открывал врагам путь на другую крепость имбров, Орд-Фер, или на языке горцев - Лох-Баад, находившуюся у западных отрогах Столпов Нисса. Унис давно не получал оттуда известий, но полагал, что состояние этой крепости было не многим лучше, чем у Нур-Фер. Надо было предупредить ее коменданта и предложить ему также отойти к Кей-Белу, откуда, переждав зиму и, укрепив свои силы, имбры могли бы сообща предпринять победоносный поход на дикие северные орды. Посланцем в Лох-Баад Унис выбрал Нааба.
Между тем Нааб тоже выглядел невесело. Он медленно ехал чуть позади Униса, склонив на грудь голову, полускрытую широким капюшоном. Сердце Нааба глодала досада. Зря он так легко согласился с решением своего командира. Он должен был убедить его остаться, напомнить о долге воина. Пускай врагов было бы вдвое больше, втрое, пусть даже вчетверо. Они приняли бы бой и погибли бы как настоящие герои. Их смерть прославляли бы известнейшие поэты Имбрии. Их подвиг стал бы подобен подвигам Аалька, великого вождя народа аатуни (так называли себя сами имбры, на их языке "аатуни" - значило просто "люди", название "имбры", т.е. "чужаки" - им дали пурпундийцы). Это была бы самая славная смерть, о которой только может мечтать воин. Не то что бы военная карьера очень прельщала Нааба, воином он стал скорее волею судьбы, чем по зову сердца. Но он был воспитан в старых имбрийских традициях, и поэтому чувство вины не покидало его. Перспектива появиться в Кей-Беле во главе отряда дезертиров вовсе не нравилась ему. Поэтому он с готовностью принял приказ Униса ехать в Орд-Фер.
Между тем дождь кончился, горы отодвинулись от дороги, то тут, то там, вместо зловещих черных елей, стали попадаться лиственные деревья. Одни из них были совсем голые, другие еще сохраняли яркий золотистый или красноватый убор. Робко выглянуло солнце, и его лучи засияли в дорожных лужах.
Во всех подчиненных им землях имбры первым делом начинали с устройства дорог. Однако самую северную ветку, от развилки на Орд-Фер до самой крепости Нур-Фер, по которой как раз и шел отряд, замостить так и не успели. Были сделаны только так называемые стоянки, для того, чтобы проходящие войска могли остановиться здесь на отдых. Такие стоянки располагались через определенное расстояние, и представляли собой большие утрамбованные площадки, огороженные деревянным частоколом, или низкой каменной стенкой. Обычно стоянки устраивали на берегу реки или ручья, но если ни того, ни другого не было, то имбры рыли колодцы. К одной из подобных стоянок с колодцем и подошел бывший гарнизон Нур-Фер. Здесь было решено устроить привал.
Воины распрягли волов, расседлали лошадей, и развели костры для обогрева и приготовления пищи. Затем достали воды из колодца, умылись и принялись за свой обед. В походных условиях Унис, в отличие от своих соплеменников, привык готовить еду по способу горцев. Этому он научился во время многочисленных военных и охотничьих экспедиций в горы. Вместо котла киллохи использовали кожаный мешок, прикрепленный к деревянному или медному обручу, который наполняли водой и подвешивали на четырех кольях. Такой котел был очень удобен в походе, поскольку был легок и не занимал много места. Рядом разводили костер. В нем нагревали камни, а затем опускали их в мешок. При определенной сноровке так можно было вскипятить воду, сварить похлебку или традиционный горский напиток из ягод гойбах. Последний Унис вполне оценил и полюбил, этот напиток снимал усталость, придавал человеку сил и согревал его душу. Унис предложил Наабу попробовать получившийся напиток и терпкая, горячая жидкость разлилась по всему телу сотника. Через некоторое время Нааб почувствовал себя свежим и бодрым, каким, пожалуй, не был даже утром, при отъезде из крепости. Тем временем Унис загасил костер, завернул кусочки мяса в широкие листья придорожника и, обмазав их глиной, положил в горячую золу. В походе Унис любил готовить себе сам, несмотря на то, что положение командира избавляло его от этого. Когда мясо испеклось, Унис и Нааб сняли с него затвердевшую глину и листья, и с удовольствием съели. Сок листьев придавал мясу нежный, ни с чем не сравнимый вкус. Затем все имбры совершили обязательный после трапезы обряд омовения лица и рук. Они вообще были очень чистоплотным народом, предпочитали светлые одежды, несколько раз в день принимали ванны и переодевались. Правда, на севере, особенно зимой, исполнять этот обычай было достаточно трудно.
Покончив с обедом и немного передохнув, имбры снова выступили в дорогу. Им предстоял еще долгий путь, прежде чем они предстанут перед каменными стенами Кей-Бела.
* * *
Широкая мощеная дорога вела из Кей-Бела до крайней северо-восточной оконечности Дар-Друкка, древнего леса, тянувшегося почти от самого Кей-Бела до Северных гор. Здесь каменная дорожная кладка обрывалась, а дорога раздваивалась, словно язык змеи. Ответвление, уходившее налево, вело в Лох-Баад, а направо - в Нур-Фер. Эта развилка носила у имбров название Развилки Угрюмого Старца, поскольку у самой дороги здесь стояло небольшое каменное изваяние человекообразного существа, довольно злобного с виду. Старец стоял, положив коротенькие ручки на большой живот и чуть приоткрыв рот - полуоскал, полуулыбка. Глаза его безразлично глядели на свет из-под нависших бровей. Он стоял здесь так долго, что почти по пояс врос в землю. Вероятно, когда его сюда поставили, дорога была еще маленькой тропинкой, а, быть может, ее и вовсе не было. Немало военных отрядов повидал он на своем веку. Они проходили мимо него то с севера на юг, то с юга на север. Этот пограничный район на протяжении многих веков был ареной ожесточенных битв, и то и дело переходил из рук в руки. Но вот уже год, как Угрюмый Старец почти не видел людей, за исключением, пожалуй, двух-трех местных жителей, да нескольких одиноких всадников, гонцов Униса.
Теперь уже никто не мог сказать, кого изображал этот идол, возможно, это был сам Труг, лесное божество киллонов, злобный карлик из древних сказок, похищавший девушек, если они ходили по лесу в одиночку. Настоящее имя идола было всеми забыто, но местные жители, если случалось проходить мимо, всегда оставляли ему в жертву еду, на всякий случай, чтобы задобрить Старца. Вот и сейчас у ног его лежала грубая глиняная плошка, дочиста вылизанная, вероятно, лесными зверями, и сильно потрепанный венок из давно высохших цветов.
Солнце начинало садиться. Белка проскакала через дорогу и стрелой взлетела на высокое дерево. Качнулась ветка, затем другая. Все вокруг было тихо и мирно, как вдруг старый идол почувствовал приближение людей. Легкая дрожь земли передалась нижней половине его тела. Вероятно, это был военный отряд. Вдалеке всполошились птицы, затем уже явственно послышался тихий стук копыт и скрип колес. Со стороны Нур-Фер показался отряд. Это был все тот же отряд Униса, но теперь он сильно изменился. На последнем привале Унис приказал своим воинам привести себя в порядок, начистить оружие и надеть свои лучшие доспехи. Скоро они должны были вступить в густонаселенную местность и идти в полном боевом вооружении, а не выглядеть кучкой потрепанных дезертиров.
Обычно вооружение имбра состояло из большого овального кожаного щита, иногда укрепленного медными или бронзовыми пластинами, длинного копья, кожаного или деревянного шлема и палицы. Стрелки были вооружены луками. Для защиты тела имбры носили длинные льняные стеганые куртки, делавшиеся из нескольких слоев ткани, между которыми прокладывалась хлопковая вата. Конечно, такие доспехи не могли надежно защитить от прямого попадания копьем, но ослабляли удар и вполне уберегали от костяных и кремневых стрел киллонов. У каждого воина на копье развевался небольшой полотняный значок, у гарнизона Нур-Фер он был голубого цвета. Такие голубые значки носили все отряды Западных земель.
Итак, стеганки сияли белизной, медные бляхи на шлемах и щитах блестели, и все это вместе производило внушительное впечатление. Особенно хороши были Унис и Нааб в своих искусно вырезанных деревянных шлемах с роскошными уборами из перьев птицы гуа на макушке. Каждый шлем был сделан в виде морды какого-либо зверя или чудовища и богато украшен резными костяными пластинами, металлическими бляхами и даже драгоценными камнями. Отдельной гордостью Униса был его парадный щит, изготовленный из панциря гигантской черепахи. Этот панцирь был привезен из далеких южных стран и вставлен в бронзовую оправу.
Поравнявшись с Угрюмым Старцем, Унис придержал коня, и поднял вверх руку. Отряд остановился. Унис подъехал к Наабу и положил ему руку на плечо.
- Здесь мы расстанемся.
- Да, господин.
- Жду тебя в Кей-Беле. - и добавил - Вот еще что, не устраивай ночлег на открытом месте. Удачи! И да хранят тебя боги!
Он похлопал сотника по плечу и добродушно улыбнулся. Нааб, не ожидавший такого проявления чувств от своего сурового командира, промолчал. Несколько секунд они молча глядели друг на друга, затем Унис махнул рукой, и отряд вступил на каменную кладку южной дороги. Несколько воинов обернулись и помахали Наабу на прощание. Это были те ребята, с которыми он приехал в крепость год назад. Он ответил им и, сжав коленями бока своей белой лошадки, помчался на запад.
Путь его лежал по безлюдной унылой местности, справа вдалеке виднелись горы, слева вставала темная стена Дар-Друкка. Дорога, по которой он скакал, считалась наиболее заброшенной и опасной во всей Имбрии. Как между двух огней проходила она меж горами и лесом. Со стороны гор незадачливым путникам постоянно угрожали отряды киллохов. Не смотря на мир между имбрами и киллохами, горская молодежь время от времени собиралась в шайки, и самовольно производила набеги на равнины в поисках приключений. Никакие меры, предпринимаемые вождями и старейшинами кланов, не могли прекратить эти набеги. Точно также и пастухи горцев, выгонявшие стада овец и коз на равнинные пастбища, не упускали возможность ограбить одинокого путника. Со стороны же леса людям, пустившимся в путь по этой дороге, угрожала другая опасность - дар-друккские волки. Эти крупные, сильные звери нередко посещали предгорья, нападали на стада, и в поисках пищи иногда даже поднимались в горы. Особенно опасными становились они поздней осенью и зимой, когда холод и голод заставляли их сбиваться в стаи. Об этих волках у местных жителей бытовало множество страшных легенд. Их считали оборотнями, и приписывали им разные колдовские способности.
Однако Красотка, белая кобыла Нааба, считалась самой резвой лошадью гарнизона Нур-Фер, и могла потягаться в скорости с любым самым быстрым волком этих мест, не говоря уже о киллохах, которые, не имея лошадей, передвигались исключительно пешком. Тем не менее, Нааб послушался своего командира и старался не останавливаться на ночлег на открытой равнине. Для своих остановок он использовал редкие рощицы и ложбины. Ночи были холодные, и если Наабу удавалось найти достаточно топлива для костра, то он старался не разводить большого огня, чтобы как можно меньше привлекать к себе внимания. К счастью путешествие прошло спокойно. Лишь однажды Нааб был разбужен испуганным ржанием Красотки. Костер догорел, и угли еле тлели. В темноте, окружавшей его, Нааб заметил несколько пар горящих глаз, а возможно ему только показалось это. Он быстро сунул сухую ветку в горячие угли, и она в мгновенье вспыхнула. Никого вокруг не было, и сколько Нааб ни вглядывался в темноту, горящих глаз он больше не увидел. Если это и были волки, то огонь, видимо, испугал их. Больше подобные происшествия не повторялись, и на рассвете шестого дня Месяца Дождей Нааб увидел вдали перед собой укрепления Орд-Фер.